Lib.ru : Ибн аль-Фарид. Поэма о Пути

Ибн аль-Фарид

Поэма о Пути

перевел в стихах на английский

с арабского

А. Дж. Арберри

0x01 graphic

Содержание

Предисловие к русскому переводу

Предисловие А. Дж. Арберри к английскому переводу

Перевод

Часть I

Часть II

Примечания

Библиография

Предисловие к русскому переводу

Тот, кто соблазняется любовью, узрит,

Как из самой восхитительной жизни его душа

Отдает себя добровольно смерти.

Я удалился от любви, как тот, кто полагает, что любовь -

Это всего лишь завеса (ибо страсть ниже

Моего уровня), и я превзошел границы

Любовной страсти; теперь любовь

Стала как ненависть; отныне мой путь

Начинается там, где завершается

Мое восхождение к единству.

Ибн аль-Фарид

Ибн аль-Фарид (1181-1235) был прославленным певцом мистической любви, получившим почетное звание "султан аль-`ашикин" ("султан влюбленных"), и одновременно считался вали (святым). В своих стихах, зачастую написанных в экстатических состояниях, он соединил тонкую лирику и высокие тайны суфийского учения. К сожалению, по сравнению с другими поэтами-суфиями (например, Омаром Хайямом и Джалаладдином Руми) в нашей стране о творчестве аль-Фарида знают незаслуженно мало. Наиболее известны фрагментарные стихотворные переводы Зинаиды Миркиной, сделанные с подстрочника для сборника "Арабская поэзия средних веков" (М., 1970) и затем несколько раз переиздававшиеся.

Особое место в наследии аль-Фарида занимает поэма-касыда "Великая Та'ийя, или "Поэма о Пути"" (буквально с арабского "Система поведения" или "Уклад пути", что означает суфийский путь к Богу). Она входит в его диван, но часто рассматривается как отдельное произведение благодаря своему большому объему (760 строф-бейтов, что необычно для последовательного стихотворного раскрытия одной темы, единого мистического сюжета). На английский язык поэма была полностью переведена белым стихом с арабского известным британским востоковедом Артуром Джоном Арберри (1905-1969) и опубликована в Лондоне в 1952 году.

А. Дж Арберри продолжал традицию своего учителя Р. А. Николсона (1868-1945). В годы второй мировой войны он работал переводчиком в отделе британской пропаганды. По-видимому, именно в это время он взял на себя трудную задачу познакомить Восток с Западом, которой посвятил остаток своей жизни, пожертвовав здоровьем и силами для создания большого числа книг, посвященных традициям ислама (наиболее известны переводы Руми и Корана; всего им опубликовано около 90 монографий). Вот что по этому поводу пишет сам Арберри: "Прежде чем может быть установлена правда о Востоке и его народе в общем сознании Запада, необходимо будет устранить огромное скопление бессмыслицы, заблуждений и преднамеренной лжи. Это часть задачи добросовестного востоковеда - добиться такого очищения. Пусть он не думает, что это задача будет легкой или особенно благодарной".

Перевод Арберри выполнен высоким стилем, имитирующим староанглийский (можно сказать, шекспировский) язык, что позволяет глубже проникнуть в смысловые пласты поэмы. Кроме самого текста касыды, английское издание содержит введение, примечания и библиографический список, и здесь мы воспроизводим эту последовательность. Как у всякого мистического текста, любой перевод здесь относителен и неточен - многие места поэмы остаются неясными после первого прочтения, требуя внутреннего погружения, проникновения с разных сторон и многоуровневого толкования.

Ибн аль-Фарид, будучи суфийским мистиком, провёл долгие годы в уединении, погружаясь в аскезу и духовные практики. Существует предание, что в определённый момент он удалился в мечеть Аль-Азхар в Каире, посвятив себя аскезе, размышлениям и поклонению Богу. Во время одной из таких ночей, когда его душа пребывала в состоянии полного сосредоточения, ему явился во сне пророк Мухаммад. Пророк повелел поэту изменить название его произведения. Первоначально поэма называлась "Озарения Рая и ароматы Рая", но пророк велел назвать её "Поэма о Пути". После этого откровения Ибн аль-Фарид изменил название своей поэмы и посвятил её описанию мистического пути к Богу через любовь, страдания и самопознание.

Описании Пути начинается диалогом с женской ипостасью Бога. На дороге к высокой цели - надежды, ошибки и разочарования, падения и взлеты. В терминах индийского Востока беседа с Ней есть духовная практика тантры (божественного диалога), где Она дает наставления и выступает в роли Учителя, иногда сурового. Она является искателю истины в различных обликах и вновь скрывается, повергая его в отчаяние.

Автор выступает сначала как искатель, затем отождествляется с Ней и обретает просветление, постигая в любви единство мироздания и отбрасывая всякую двойственность. В конечном итоге герой возвращается к себе после "двукратного отрезвления", восстанавливая целостность своего сердца. Во второй части поэмы (разбиение на части предложено в русском переводе для удобства читателя) он говорит как пророк, сам становится Учителем и произносит слова учения о Едином, разъясняя высшую духовную практику. Здесь уже нет места обычной человеческой скромности.

Описывая свой опыт, поэт дает руководство по практике суфизма, раскрывая некие важные моменты Пути. В остальном же он, предлагая лишь намеки на состояние просветления, уповает на мистическое прозрение будущих читателей, которым предстоит пройти собственный путь.

Мистик понимает меня, когда я говорю

Косвенно (не требуя, чтобы мои слова

Были явными).

Будучи написана в исламской суфийской традиции, поэма выходит за рамки ортодоксальной религии. В конце ее воспевается единство всех учений, религий и вероисповеданий, стремящихся к Истине:

И если михраб мечети освещён

Кораном, то тяжелые церковные здания

Не пропадут зря, когда там открыто Евангелие,

И ни одна синагога, где свитки Торы,

Переданные Моисеем своему избранному народу,

Не остаются нечитанными ночью, когда раввины

Читают их в своих молитвах.

И если в доме идолов поклонник преклоняется перед камнями,

Не бросайся в ревностной ярости дальше, чем требует отрицание,

Предписанное верой: многие, не запятнанные позором

Идолопоклонства многобожников,

В душе поклоняются Маммоне.

Каждый, кто имеет уши слышать, услышал мой предостерегающий голос;

В себе я доказал приемлемость молитвы каждого учения.

Этим стихам созвучны слова Арберри из его автобиографии: "Вот уже несколько лет, как я возобновил мои христианские молитвы, в которых я нахожу великое успокоение. Меня более не мучат интеллектуальные сомнения, порожденные преувеличенной заботой о догматах. Я знаю, что еврей, мусульманин, индус, буддист или парс - все разновидности людей - были, есть и всегда будут пронизаны этим Светом, "зажжённым от древа благословенного - маслины, ни восточной, ни западной", - от универсального древа Истины и Добра Божьего. Ибо Бог, будучи Единственной Всеобщностью, обладает бесконечной заботливостью и любовью к каждой частности и излучает свой Свет на каждое человеческое сердце, которое раскрылось, чтобы его принять".

Предисловие А. Дж. Арберри к английскому переводу

Шараф ад-Дин Умар ибн Алла ас-Саади, известный как Ибн аль-Фарид или сын нотариуса, родился в Каире в 1181 году нашей эры, десять лет спустя после окончательного свержения правления Фатимидов в Египте и шесть лет после официального признания власти Саладина. Его жизнь, продолжавшаяся чуть меньше пятидесяти четырех лет, проходила в период больших военных, политических и интеллектуальных перемен. В ней было очень мало мирских событий; с ранней юности Ибн аль-Фарид был предан мистическому пути, стремясь к уединению от мира, а в более поздние годы был совершенно удовлетворен тем, что мог с восторгом вспоминать о совершенном им паломничестве по священным местам Аравии и размышлял о единении с Духом Мухаммеда, которое он тогда пережил. После смерти 23 января 1235 года он оставил после себя память о святой жизни, преданной Воле Аллаха, и небольшой сборник изысканных стихотворений.

Величайшее и наиболее известное произведение Ибн аль-Фарида - это "Назм ас-Сулук", или "Поэма о Пути", которая здесь переведена. Это произведение было охарактеризовано Р.А. Николсоном как "не только уникальный шедевр арабской поэзии, но и свидетельство исключительного интереса для идущего по пути мистицизма". Оригинал состоит из 760 строф, рифмующихся на окончании стиха -ти, что объясняет его альтернативное название "Ал-Та'ийя ал-Кубра" ("Великая Та'ийя"). Для арабских поэтов было крайне редким превышать даже 100 строф в одном стихотворении; эпическая длина "Назм ас-Сулук" не имеет аналогов, и, рассматривая произведение только как пример рифмованного мастерства, его уже следует считать самым выдающимся. Ритм звучит так:

saqan | humaiy l-ub|bi ra|tu muqlat

cакатни | хумайя аль-хуб|би раха|ти мукляти

wa-ka's | muaiy man | 'ani l-us|ni jallati

ва-ка'си | мухайя ман |`ани ль-хус|ни джалляти

Величайшей темой этого стихотворения является мистический поиск и осознание своего единства с Духом Мухаммада, а следовательно, и поглощение его индивидуальной личности в Единстве Бога. Ибн аль-Фарид привнёс в исследование этой темы, сосредоточенной на размышлении мусульманского мистика, богатейшее наследие метафизических знаний и поэтических образов. Его стиль, подобно стилю некоторых современных поэтов, предполагает у читателя готовое знание широкого спектра отсылок и ассоциаций. Этот факт, в сочетании с намеренной сложностью и запутанностью синтаксиса, часто приводит к трудности понимания, которое иногда бывает едва уловимым. Более того, он был наследником литературной традиции, которая высоко ценила вычурное украшение риторики. Например, в первой строке его стихотворения, приведенной выше, присутствует осознанный вербальный узор в использовании слов "хумаййд" и "мухаййд" (эта фигура известна теоретикам как "джинс маклюх"), а также в сопоставлении слов "рдаату" ("рука") и "муклятул" ("зрачок моего глаза"). Вряд ли найдется строка во всем стихотворении, лишенная какого-либо украшения, а в некоторых строках декор настолько тонок и плотно сплетен, как филигрань.

Эстетический эффект, создаваемый резким контрастом между повторением доминирующих тем и их почти бесконечным развитием в мельчайших деталях узорчатых вариаций, в точности напоминает впечатление от монументального здания, украшенного изящной арабесковой резьбой. Это сходство не случайно: стиль Ибн аль-Фарида, не превзойденный ни одним другим арабским поэтом в его жанре, представляет собой воплощение того же художественного импульса, который достиг своей вершины (с использованием строительных материалов вместо слов и образов) в совершенном балансе силы и утонченности Альгамбры. Из этого краткого экскурса очевидно следует, что его поэзия непереводима, если под переводом подразумевается не только воспроизведение смысла, но и художественного мастерства оригинала на иностранном языке.

Ибн аль-Фарид представляет особенно трудную задачу для тех, кто стремится передать не только то, что он говорит, но и то, как он это выражает, на другом языке. Несмотря на помощь - если это не эвфемизм - нескольких арабских комментариев, которые утверждают, что обладают ключом к частым загадкам его произведений (а даже сами комментаторы в более откровенные моменты признают свое поражение и предлагают лишь предположительные решения), приходится признать, что намерения поэта иногда остаются интеллектуально неразрешимыми. Есть отрывки, в которых он, кажется, пишет в состоянии некоего чувственного транса, очарованный формами и звуками слов, с которыми играет, отчаянно пытаясь организовать их в некое подобие смысла. Однако даже в самые запутанные моменты он всегда спасает читателя от полного замешательства одной-двумя строками почти кристальной простоты, так что нить рассуждения никогда полностью не теряется. Это чередование темноты и ясности создает устойчивое напряжение и возбуждение в сознании читателя, к сожалению, совершенно непередаваемое тем, кто не может следовать оригиналу.

Первым европейским ученым, который попытался перевести это стихотворение, был немецкий ориенталист Йозеф фон Хаммер-Пургшталь. Он издал текст, используя красивый шрифт насталик, принадлежавший старой Императорской типографии Габсбургов, и переложил то, что он понял из поэзии Ибн аль-Фарида, в рифмованные немецкие стихи. Это издание, вышедшее в Вене в 1854 году, было кратко охарактеризовано Р. А. Николсоном, самым великодушным из ученых, как бесполезное - справедливый вердикт для смелой неудачи. Вторую попытку предпринял итальянский любитель С. И. ди Маттео в 1917 году; он проявил скромность, не пытаясь сохранить ритм или рифму, но его ученость оказалась недостаточной для этой задачи, и мягкий К. Наллино разнес её в клочья в очень ученом отзыве. Затем Р. А. Николсон собрал свои зрелые силы и опыт для третьей попытки; его честный дословный перевод трёх четвертей поэмы, искусно и информативно аннотированный, стал заключительной частью блестящей работы "Исследования исламского мистицизма" (Кембридж, 1921). Наконец, Мария Наллино обнаружила среди бумаг своего отца после его смерти неизданный прозаический перевод, схожий по научной строгости с переводом Николсона, охватывающий чуть больше половины всего произведения; этот перевод теперь был опубликован.

Хотя я давно был очарован "Назм ас-сулюк" и хорошо осведомлен о его сложностях, мне никогда не приходило в голову, что я сам рискну заняться его интерпретацией, пока случайно не наткнулся на рукопись стихов Ибн аль-Фарида в библиотеке моего щедрого друга мистера А. Честера Битти - экземпляр, который значительно старше всех других известных кодексов; описание и транскрипцию этой рукописи я дал в другом месте. По одному из тех странных совпадений, которые почти заставляют человека верить в судьбу, мне повезло примерно в то же время найти в малоизвестном книжном магазине экземпляр очень редкого издания (опубликованного на Востоке в 1876 году) самого старого и подробного комментария к поэме, написанного во второй половине XIII века Сафи ад-Дином аль-Фаргани, которым не располагал Р. А. Николсон. С этими двумя новыми источниками информации в руках я почувствовал немного меньше неуверенности в возможности продвинуть интерпретацию Ибн аль-Фарида на шаг вперед. Изучив имеющиеся передо мной доказательства, я решил сделать пятую попытку.

Моя первая попытка заключалась в том, чтобы передать поэму строчка за строчкой в некоем вольном варианте "тавиля", насколько это возможно в нашем английском языке, лишенном количественных ритмов; я опубликовал фрагмент в таком духе в своей книге "Суфизм" (Allen & Unwin, 1951). Но вскоре я осознал, что такие вольности неуместны по отношению к поэзии столь утонченной и неуловимой, как у Ибн аль-Фарида. Прозаические переводы Р. А. Николсона и К. Наллино, несмотря на их выдающуюся научность, предостерегли меня от того, чтобы следовать этому пути, если я хотел, чтобы Ибн аль-Фарид был прочитан кем-то, кроме горстки ученых. Хаммер-Пургшталь оставил памятное предупреждение против рифмы. Оставалось наше великое английское наследие белого стиха - средства, способного передать любую степень темноты или ясности, которую может желать мастер; и именно это стало основой моего нового подхода. Хотя я отказался от техники строчка за строчкой как неуместной, я сознательно стремился сопоставить темное с темным, а светлое со светлым; при этом я пытался передать то устойчивое напряжение, которое, как я отметил, является одной из выдающихся черт оригинала.

Эта версия в её нынешнем виде, будучи строгой и прямолинейной, часто остается непонятной без обращения к примечаниям, приложенным к ней. Если эти примечания не решают каждую намеренную загадку, то это потому, что я поставил перед собой задачу соперничать с собственными загадками Ибн аль-Фарида, решения которых скорее должны быть интуитивно восприняты, чем логически объяснены. Я ощущаю, что постиг решения каждой загадки, неизменно сохраняя в своём сознании чёткое осознание мощно доминирующих тем, которые образуют монументальную основу поэмы.

Перевод

Часть 1

Зрачок моего глаза будто протянул руку,

Чтобы взять мою чашу (её несравненное лицо,

Превосходящее смертную красоту),

И оттуда излились на меня жар и пламя любви,

5 В то время, как взглядом я заставил друзей думать,

Что их напиток наполнил мою душу

(И я был опьянён) высшей радостью;

Теперь, имея глаза, чтобы пить, я мог обойтись

И вовсе без своей чаши, поскольку её красота,

10 А не вино, опьяняла меня.

И в той таверне, где я пил,

Настало время, чтобы я поблагодарил

Своих приятелей, чьим заговором

Была полностью сокрыта моя страсть,

15 Несмотря на мою дурную славу. Но когда

Я пьянел окончательно, то смело

Стал просить о союзе с ней, будучи больше

Не сдерживаемый страхом,

Но всецело безудержен в любви.

20 Тайно, словно невеста, которая открывает себя перед женихом,

Я раскрыл ей всю историю моего сердца,

Не имея рядом никого, с кем можно поделиться,

Кто мог наблюдать за моей радостью без остатка.

И в этот миг мое состояние

25 Свидетельствовало эту разорванную страсть -

Она тут же была уничтожена после открытия.

Только в тебе теперь моя любовь и воскрешение!

И потрясенный потерей, я стал умолять:

"Дай мне, прежде чем любовь не уничтожила

30 Меня, как жалкое подобие реликвии, взглянуть

На тебя! Дай мне хотя бы один мимолётный взгляд,

Словно нечаянно оказаться на твоем пути!

И если ты не хочешь, чтобы я смотрел на тебя,

Даруй моему уху благословенную благодать,

35 И ты не узнаешь об этом раньше времени.

Другой бы радовался на моем месте, но я нуждаюсь

Во всесильном опьянении моего духа.

О таком дважды отрезвляющем, которым мое сердце,

За исключением страсти, не было раздроблено -

40 Если даже горы, и сам великий Синай,

Не смогли вынести бремени моих страданий,

Когда во мне вспыхнуло откровение о величии Бога.

Они бы полностью разбились

О страсть, преданную слезами.

45 Мой пыл все сильнее усиливался внутренним пламенем,

Чтобы лихорадка покончила со мной.

Мои слезы подобны потопу Ноя:

Когда я издаю стон, пламя огня Авраама -

Жар моей страсти. (Только мои вздохи не дают

50 Мне утонуть в этих волнах слёз,

Только мои слёзы делают меня живым

В гибельном огне моих вздохов). И, к моему горю,

Сам Иаков не смог выразить даже малую часть этих страданий.

И были малы страдания Иова в сравнении с моими

55 Невыносимыми мучениями, и это касается всех тех, кто любил вечно -

До самой смерти, прославленных в легендах.

Их последняя мука едва ли могла

Приблизиться к моей трагедии.

О если бы проводник услышал мой стон -

60 О моей пульсирующей в агонии боли,

Которая мучает мою истощенную страстями плоть.

Быть может, мое горе напомнило бы ему

О бедствии путешественников,

Застрявших безвременно в пустыне, когда караван

65 Не смог отыскать дорогу.

Безмерное страдание извело

И уничтожило меня окончательно;

Изнурение раскрыло последнюю,

Глубоко скрытую тайну моего самого истинного я.

70 Опьяненный своей аскезой, я потчевал

Себя - обретённого, который был сокрыт во мне,

Ибо он знал все секреты

Моей сокровенной жизни.

Нет больше того, чем я казался ему,

75 Мое существо доведено до такого состояния,

Что его невозможно описать - муки пылающей любви

Стерли его. И хотя мой язык не говорил,

Трепещущие мысли в моей душе

Шептали ему на ухо секрет тех вещей,

80 Которые более всего искала моя душа, чтобы скрыть от него.

Теперь его слух обернулся разумом,

В котором вращались мои мысли.

Из-за отсутствия зрения этого было достаточно.

Он нес вести всему племени

85 Откровенно о моих сокрытых делах,

Находясь в непосредственной близости.

Как будто ангелы, которые записывают все наши деяния

Спустились с небес, чтобы вдохновить

Его сердце знанием, какая бы история

90 Ни была записана в моем свитке. И не знал он,

Что я скрываю, какая темная тайна,

Хранимая в моей груди, сокрыта.

Настолько завеса моего тела был задернута.

Но раскрылась сокровенная тайна моей души,

95 Которая настрого скрыта тайной от него.

В своей тайне я также оставался

Невидимым для него, но вздох,

Который исходил из моих слабых губ,

Раскрыл ее: так это болезнь,

100 Благодаря которой я был скрыт от твоих глаз,

Сама раскрыла мне - истинная страсть

Может привести к самому неожиданному.

Но затем моя мука превзошла все границы:

105 Мысли, что шептали в моей душе, как слезы,

Которые предали меня, сраженные этой болью,

Растворились в ничто. И если бы презренная смерть

Намеревалась схватить меня, она не смогла бы узнать,

Как найти меня, ставшего невидимым

110 Из-за решимости скрыть мою любовь к тебе.

Разрываясь между тоской и сильным желанием,

Поскольку ты повернулась спиной, оттолкнув меня,

А теперь раскрылась перед моим взором,

Я умер; и если бы мое сердце

115 Воскресило меня перед твоим судом, будучи

Уничтоженным, оно никогда бы не тосковало

По этому месту в изгнании. Я говорю

Тебе лишь немногое -

Всего лишь набросок моей долгой истории, за ней же лежит

120 Продолжение - далеко за пределами того, что можно сказать.

Поэтому в своем бессилии я держу язык за зубами

О тех вещах, которых никогда не коснусь речью.

И если бы я открыл уста,

То смог бы сказать лишь о немногом.

125 Само мое исцеление было на грани.

Увы, страсть обрекла его на гибель: холодный глоток,

Который облегчил бы мою страсть, обнаружил -

Она все еще бушует, эта лихорадка моей неутолимой жажды.

Мое сердце стало более изорванным, чем одежды

130 Моего страдания, моя самость

Была связана в игре с моей радостью;

И если бы я воистину открылся

Моим гостям, и они изучили бы

Мою скрижаль, что осталась от меня

135 Из-за пламенеющей страсти.

Их глаза бы не увидели ничего во мне, кроме призрака,

Едва еще живущего в саване мертвеца.

И с тех пор, как я полностью исчез

И стал обезумевшим странником;

140 Мой разум был наполнен тщетными представлениями

О моем бытие, а моя мысль никак не могла

Пролить свет на мое существование. Впоследствии

Состояние моего духа, любящего только тебя,

Существовало само по себе. Это доказывает:

145 Мой живой дух существовал

Задолго до того, как моя телесная оболочка появилась на свет.

Так я рассказал историю своей любви к тебе,

Не принявшись переживать из-за своих бед

Или тревожиться по поводу душевного настроения,

150 Но стремясь развеять пожар моего духа:

Уместно ли проявлять стойкость

Перед своими врагами, ибо негоже выставлять напоказ

Ничего, кроме своего бессилия перед возлюбленной.

(И все же сила моей стойкости

155 Не дает мне роптать, хотя в самом деле:

Если бы я оказал сопротивление моим врагам,

Они удовлетворили бы мое глубочайшее страдание.)

То, что я терпеливо переношу, любя Тебя -

Эти тяготы моей любви должны быть позднее оправданы;

160 Но то, что я бы пережил, теряя Тебя, -

Это было бы достойно меньшей похвалы.

Теперь всякую боль в любви, если она исходит от Тебя,

Я принимаю с благодарностью, без жалоб;

Любое страдание, которое на меня обрушивается, - это благость,

165 Позволь моей решимости всегда оставаться начеку:

Узлы моих обетов до сих пор не развязаны;

Да, хотя муки слишком страстной любви

Преследуют меня, ради любви они будут приняты

Как благословение. Все мои невзгоды

170 И бедствия, причиненные Тобой,

Я считаю милостью. Носить

Траурные одежды ради Тебя, -

Изобилие благодати. Эта вечная связь

Преданности Тебе заставила меня

175 Увидеть, как лучшее из сокровищ, то

Худшее, что дано мне от товарищей: предательство одного,

Клевету другого. Первый - стремится

Сбить меня с пути,

Второй - снова ревниво бормочет свою ложь

180 Обо мне и моем окружении.

Я выступаю против упреков первого в страхе Господнем.

Также, движимый осторожностью, я отстраняюсь

От мелочности и злобы второго.

И никогда ужас перед предстоящим горем

185 Не сбивали меня с Твоего пути,

Ни вся та злоба, что терзала меня.

И не самообладание заставило меня вынести

Все то, что окружало меня по Твоему повелению,

Чтобы заслужить одобрение или доказать,

190 Что моя любовь заслуживает похвалы:

Твоя любовь - вот что призывает все сердца поклоняться Тебе.

Мне велено страдать и принять с радостью.

О чем я рассказал, и то, что будет дальше,

В продолжение моей истории.

195 И это было всем: то, что ты показала мне Себя

В своих самых совершенных качествах,

Превосходящих смертную красоту, и сделала

Скорбь моим украшением, которое я свободно ношу,

Поскольку, исходя от Тебя,

200 Оно оказалось моим самым лучшим и славным облачением.

Тот, кто соблазняется любовью, узрит,

Как из самой восхитительной жизни его душа

Отдает себя добровольно смерти.

Но любая душа, которая думает избежать

205 Страдания в любви и так предается страсти,

Увидит себя отвергнутой.

Ни один дух, преданный покою,

Не обретет истинной любви. Верность

Ускользает от беззаботного духа.

210 Беспечность - как же она далека от жизни

Преданного любящего. Небесные сады Эдема

Наполнены ужасами.

Мой дух благороден: предложи ему награды

За гранью любого желания,

215 Но с условием забыть Тебя - он не рискнет отпустить

Память о Тебе. Если он будет отстранен

От Тебя изгнанием, ненавистью, презрением,

Потерей всякой надежды, он не уступит

Драгоценный дар любви, который я называю своим.

220 У меня нет другого пути, по которому я бы мог следовать,

Уходя от любви. И если я однажды сверну с этого пути, -

Я отрекусь от своей веры.

И если у меня вдруг появится случайное желание,

Пусть неосознанное, другой любви, кроме твоей,

225 То я окажусь отступником, причем самоосужденным.

Пусть суд в моем деле принадлежит Тебе:

Делай со мной что хочешь, потому что я никогда

Не стремился от Тебя, но только к Тебе.

Теперь благодаря той крепкой любви между нами двумя

230 В которую никогда не вмешивалась мысль

Об измене (О, это суровая клятва).

И по обету святой верности,

Который Ты с меня взяла, когда мой дух еще

Не вошел в проявление,

235 В оболочку из глины,

Благодаря тому изначальному обету, нерушимому

С тех пор, как я впервые принял его.

А эта связь слишком священна, чтобы быть потерянной, когда угасает пыл,

Благодаря восходу тех огней,

240 Что сияют на Твоем лице, перед отблесками которого

Теряется из виду полная луна,

Благодаря присущему Тебе абсолютному совершенству,

Из которого проистекает всякая прекраснейшая и тончайшая форма

Во всех проявлениях творения.

245 Благодаря Твоему величию

Мои муки превращаются в наслаждения,

И даже мое уничтожение кажется сладостным,

Тайной очарования

Твоего сияния - единственного источника.

250 И совершенства,

Всего видимого во всем мире, -

Благодаря красоте, которая пленит

Всякий разум, моим проводником

В страсти, в которой самым прекрасным даром

255 Было мое смирение ради хвалы Тебе,

Наконец, благодаря Твоему замыслу, (который

Превосходит красоту), - так созерцал Я.

Слишком неуловимый, чтобы быть увиденным обычным зрением,

Ты воистину желание моего сердца,

260 Цель моих долгих поисков, далекий и последний финал

Странствий моей души - мой выбор и избрание.

Мой прямой долг - отбросить

Всякую скромность ради Тебя (пусть мои родичи

Презирают меня). Да, забыть стыд - теперь мой священный закон.

265 Они не будут моим народом,

Пока будут осуждать мое безрассудство

И проявлять ненависть.

Они считают нужным оскорблять меня ради Твоего имени.

Но нет, мои родственники те, кто исповедует

270 Религию любви, кто действительно любит,

И любя разделяют мое бесславие,

Считая мой позор превосходным.

Так пусть кто-то гневается, но не на Тебя -

Это не повредит, так пусть меня поддержат

275 Лишь лучшие из моего рода.

Нет ничего из Твоих прекрасных качеств

Что не могло бы вдохновить на подвижничество.

Я восхищаюсь всей полнотой Тебя.

Я никогда не испытывал смущения, пока не избрал

280 Твою любовь своею верой. И если бы Ты

Не была причиной моего замешательства,

Как бы я был тогда смущен!

"Нет, ты искал другой любви,

А не моей!" - ответила Она. "Слепо стремясь туда,

285 Ты отрекся от моего прямого и узкого пути,

Заблудшая душа, полная тщеславных желаний!

Став жертвой самообмана,

Ты сладострастно погрузился в бесчестье лжи.

Осмелившись домогаться самого драгоценного блага,

290 Твоя своенравная душа перешла свои границы

В самонадеянной дерзости. Как, в самом деле,

Ты можешь добиться лучшего из чувств, моей любви

Низким притворством, худшим из качеств?

Разве тусклый Алькор можно увидеть глазами

295 Слепорожденных, заблудших, забывших свои цели?

Это твои тщетные надежды обманули тебя, когда

Ты занял место, превосходящее

Твой истинный уровень, хотя твои ноги

Не вышли за пределы твоего малого окружения.

300 Ты был слишком честолюбив, чтобы достичь высоты.

Сколько людей тянули так свои шеи

И были уничтожены! Ты всерьез пытаешься войти в шатры,

Куда не входят нищие,

Двери, которых заперты для таких, как ты,

305 Приходящих стучаться! Ты хотел бы тайно

Шептать Мне на ухо, и ради этой высочайшей чести

(Триумфа, который действительно трудно осознать).

Ты принес вместо жертвы пустые безделушки.

С сияющим лицом, не упуская ни единой мелочи,

310 Которую бы ты ни схватил

На земле и на небе. В поисках Моей чистой любви, -

Так ты добиваешься Меня. Если бы ты был

Тонкой линией, означающей гласный "и"

Ниже точки буквы "ба" (), то через Меня

315 Ты смог бы подняться намного выше,

Чем позволяет вся твоя сила, лишенная помощи.

Чтобы воспринять, не нужно ни одной из тех мыслей,

Что ты прежде считал важными,

И вся твоя подготовка оказалась

320 Слишком скудной, чтобы обеспечить тебе опору.

Путь открыт и ясен для тех, кто верно ведом - ко Мне,

Желания человека - они для навсегда слепых глаз.

Теперь пришло время открыть тебе

Природу твой страсти, о ком

325 Ты в самом деле томишься, так что твоя ложная

Претензия любить Меня разоблачена.

Да, ты поклялся в страсти; но страсть твоя - это ты сам.

И в подтверждение этого Я могла бы сослаться

На твое бережное отношение к себе, знак желания уцелеть.

330 Пока ты целиком не растворился во Мне, -

Ты не любил Меня по-настоящему.

И до тех пор, пока Мой облик не проявится в тебе -

Ты не исчез. Так покончи

С ложной притворной любовью, призови свое сердце

335 К другому занятию, прогони свое заблуждение

Тем, что более превосходно.

Избегай судить о единстве: на самом деле

Истинное единство далеко, и еще дальше -

Пока ты жив: если ты искренен, то умри!

340 Ибо такова любовь: в любви ты никогда не достигнешь цели,

Если только не умрешь. Так выбирай:

Умереть или отпустить мою любовь и оставить меня".

Тогда я ответил ей: "Вот, моя душа,

Она ждет тебя, она твоя - возьми ее.

345 Какое мне дело, что она оказалась

В моих руках. Я не из тех, кто отвращается

От смерти ради драгоценной любви. Быть верным до конца, -

Вот мой удел. Все остальное мое естество презирает.

И что теперь можно сказать обо мне, кроме того,

350 Что он умер от любви. И кто может

Подтвердить это желание моей души?

Да, меня бы удовлетворило, если бы мои условия определились,

Пока желание и единение еще не достигнуты, -

Тогда мой залог Твоей любви

355 Был бы прочен; или, если бы я не смог

На деле подтвердить притязания на Тебя (слишком высока честь), -

Этого было мне бы достаточно, чтобы гордиться

Сомнительной надеждой Твоей любви.

И если я умру, ничего не ведая, от своей скорби,

360 Ты все же не причинишь мне зла, ибо моя душа

Находит радость в мученичестве; для меня будет достаточно,

Если Ты прольешь мою кровь, а я не буду считаться

Мучеником, если причина моей смерти

Станет известна Тебе. Думаю, моя душа

365 Едва ли заслуживает того, чтобы быть проданной,

Чтобы завоевать союз с Тобой. Как нет никакой разницы

Между стяжательством и расточительностью

При столь ничтожном богатстве.

Я вполне спокоен перед угрозой смерти, чьи ужасы

370 Еще сотрясают хрупкие столпы человеческой радости.

Ты не причинила зла моей душе, убив ее;

Напротив, Ты оказала ей помощь, если, уничтожив

Мою жизнь, Ты действительно

Возвысила меня, если это верное предзнаменование,

375 Ты повысила мою ценность, подняла мою цену на рынке.

Смотри, я призываю Твою кару и прошу тебя действовать

В свое удовольствие: я не стремлюсь к продлению своих дней.

Чем бы Ты ни угрожала,

Я приму это как самую справедливую просьбу,

380 Которая исполнит чаяния друга,

Что твердо стоит перед любым ударом

Кроме разлуки с возлюбленной.

Итак, я пришел к надежде на то, от чего другие люди

Уклоняются в страхе: помоги

385 Душе уже умершего человека, готового для вечной жизни!"

Пусть теперь я буду её выкупом, благодаря чьей милости

Я осмелился любить, идя по пути

Тех, кто шёл до меня, отвергая

Все законы жизни, кроме своих. В каждом племени

390 Сколько пало ее жертвами, убитыми горем,

Они за всю свою жизнь

Не получили от неё ни единого взгляда! Скольких подобных мне

Она погубила своей страстью, и, если бы

Она взглянула на них с состраданием, то каждый

395 Из них воскрес бы! Теперь, если она признает мою кровь

Пригодной для пролития и то, что я любил её истинно,

То на вершине величия на пике славы

Она навеки утвердит моё высокое положение.

Клянусь своей жизнью,

400 Если я потеряю её, любя её,

Я выиграю эту сделку; если она разобьёт моё сердце,

Она исцелит его снова.

Я был унижен в роде

Из-за нее, пока не обнаружил, что в их

405 Глазах слишком ничтожен, стремясь достичь

Хотя бы малейшего стоящего усилия. Моя покорность

Им унизила меня до такой незаметности,

Под стать моей слабости, что они сочли

Меня слишком презренным, чтобы служить их воле.

410 Так я, после всей своей гордыни, пал

Вниз с высот славы в глубины унижения;

Я утратил самоуважение.

Больше никто не стучится в мои ворота, не возлагает надежд

На мою власть; ни один сосед не приходит

415 Ко мне, чтобы укрыться от зла этого мира.

Это - как если бы я никогда не был в почете

У своих товарищей, но все еще презираем ими,

Как в лишениях, так и в радости.

Если бы кто-нибудь спросил: "Кого ты любишь?"

420 И я смело назвал бы ее имя, они бы ответили:

"Он, конечно, имеет в виду другую", или

"Бедняга, демоническое безумие охватило его разум!"

Но если бы не возможность быть униженным ради неё,

Страсть не была бы для меня

425 Так сладка, и если бы я никогда не любил,

Унижение не стало бы моей радостью

И славой. Теперь мое состояние, из-за нее

Таково: разум безумца,

Здоровье угнетенного болезнью,

430 Гордость унижения. В тайне

Моя душа шептала моему сокровенному сердцу,

Как она желала любить её, где мой разум

Не мог бы разыскивать, ведь я боялся, что этот рассказ

Мог бы так взволновать мой покой, что мои пролитые слёзы

435 Раскрыли бы мою драгоценную тайну.

Так одна часть меня пыталась обмануть другую,

Тщательно оберегая эту вещь внутри меня,

Хотя, по правде говоря, моя ложь

В её сокрытии доказывала мою правдивость.

440 И затем, когда моя первая мысль отказалась открыть

Эту тайну ребрам в моей груди,

Я скрыл ее от своего созерцающего сердца;

Я прилагал все усилия, чтобы скрыть это,

И так старался, что забыл о своём намерении,

445 И был почти готов забыть само сокрытие того,

Что дух мне шептал об этом. Теперь, если,

Взращивая эти желания, я пожну плод

Страдания, о дивная душа,

Что в своих желаниях страдает! Из всех надежд,

450 Возвышающих любящую душу, самая сладкая та,

Благодаря которой тот, кто заставил её вспомнить

И забыть, обрекает на страдание.

Она взяла часть меня и поставила её стражем,

Чтоб следить за мной ради неё, наблюдая за мыслями моего сердца,

455 Если они приближаются с любовью; и если они крадутся

Из моего воображения тайно

В мой разум, без приятственно, я в трепете

И благоговении склоняю голову.

Мое око закрывается, лишь только я пытаюсь взглянуть,

460 И если моя рука протянута, чтобы коснуться её

Непринужденно, она сдерживается; во всем моем

Теле есть такое же жаждущее стремление,

И такое же страшное отступление под силой

Благоговения. Так и мои уста, и ухо

465 Выказывают во мне все признаки

Соперничества, проявляющиеся в

Милости самопожертвования к моей душе:
Как мой язык произносит её имя, если моё ухо

Проявляет себя.

470 А если не глухо, язык сразу же умолкает.
Или если мой язык дарит сердцу
Упоминание о ней, не будучи рабом
Молчания, тогда ухо мое становится глухим.

Я ревную её, обезумев

475 От любви к ней, но, зная, чего я стою...

Я отрекаюсь от своей ревности. Моя душа

Затем уносится в экстаз

Испытывая совершенную радость от неё, хотя и по сей день

Я не могу считать свой дух невинным

480 Во внутреннем зарождении желания.

Моё ухо созерцает её, хотя она

Далека от моего взора, в бледном видении

Призрачного упрёка, пока я лежу без сна;

Или, если упомянуто её имя, мой взор

485 Считает слух слишком удачливым, и мой покой

Завидует тому, что она затмила во мне.

В действительности я вел своего вождя.

И все человечество стояло позади меня, выстроившись в ряд:

Куда бы я ни повернулся, там было мое истинное лицо.

490 Мой взор видел ее перед собой, когда я молился.

Мое сердце тем временем созерцало меня имамом,

Одним из моих имамов; и это едва ли было чудом.

Тот, кто руководил молитвой, направлял ее ко мне,

Поскольку она, кибла моей киблы, пребывала

495 В моем сердце; и все шесть направлений

Были направлены ко мне, и там совершались

Все акты благочестия и паломничества,

Как великие, так и малые.

(Ей на стоянке Авраама я совершаю свои молитвы

500 И в этом свидетельствую, что она молилась мне:

Мы двое - единое целое в молитве, простирающееся ниц.

Соединенное со своей собственной реальностью

В каждом поклоне.) Никто не молился мне

Кроме меня самого, и мои молитвы не были обращены

505 В каждом поклоне ни к кому, кроме как ко мне самому.

Тогда как долго я буду прижимать к себе свой покров?

(Конец ознакомительного фрагмента)

Ибн аль-Фарид Поэма о Пути

Ибн аль-Фарид
Поэма о Пути