Lib.ru : Шамс Тебризи. Беседы Шамса Тебризи

-"Беседы Шамса-и Тебризи"

Содержание

Предисловие к русскому переводу 3

Предисловие Аннемари Шиммель 7

Введение переводчика Уильяма Читтика 9

МОИ ГОДЫ БЕЗ МЕВЛЯНЫ 22

Детство 22

Моя деятельность учителя 25

Мои путешествия 29

Учителя и шейхи, которых я встречал 33

МОЙ ПУТЬ К БОГУ 48

Польза и вред от учебы 48

Философия 66

Вслед за Мухаммадом 70

Религия старых женщин 86

Руководство шейха 98

Избегание прихоти 108

Спутник сердца 115

Святые 126

Мои толкования Священного Писания 136

МОЕ ВРЕМЯ С МЕВЛЯНОЙ 155

Наша встреча 155

Мое духовное мастерство 163

Возвышенное состояние Мевляны 175

Наше сотрудничество 180

Мои инструкции Кругу 194

Мои критики 221

Моя резкость по отношению к друзьям 231

Мое возвращение из Алеппо 251

Сокращения и список цитируемых работ 255

Примечания к отрывкам 257

Указатель коранических аятов 285

Указатель хадисов и изречений 290

Указатель и глоссарий имён и терминов 298

Дважды рожденные с суфизме (комментарии к русскому переводу) 328

Предисловие к русскому переводу

Если что-то нужно сказать, я скажу это,

даже если весь мир схватит меня за бороду и скажет,

что этого делать нельзя. Пусть даже через тысячу лет,

но эти слова дойдут до тех, кому они предназначены.

Шамс Тебризи

Представляем читателям перевод "Макалат-и Шамс-и Тебризи" ("Беседы Шамса Тебризи", англоязычное издание Уильяма Читтика "Я и Руми: Автобиография Шамса Тебризи") - книги персидской прозы, формальное авторство которой принадлежит Шамсу (ок. 1185-1248). Однако история этой книги, относящейся к жанру высокого духовного откровения, гораздо сложнее. Она связана с парой великих суфиев-мистиков - Шамса Тебризи и Мевляны Руми (1207-1273), которых тесно соединила дружба и непростые взаимные отношения учитель-ученик. Когда Руми и Шамс сидели и разговаривали, один или несколько членов кружка записывали. Затем эти записи собирались остальными учениками, сохранялись и иногда копировались последующими поколениями, попадая в различные библиотеки, разбросанные по всему исламскому миру. В некотором смысле все это напоминает историю Корана, коранических хадисов и Mаснави ("Поэмы о скрытом смысле") - главного поэтического труда Джалаладдина Руми, вдохновленного Шамсом, который иногда называют персидским Кораном.

Речи Шамса никогда не были кодифицированы и приведены в окончательный вид. Только в 1970-е годы иранский ученый-историк Мохаммад-Али Моваххед завершил долгую работу - процесс подборки и редактирования рукописей, в которых чередуются арабский и персидский текст. После этого "Макалат-и Шамс-и Тебризи" был опубликован в двух томах на персидском языке. Уильям Читтик проделал огромный труд, переведя примерно две трети персидского оригинала Макалат на английский. Композиция получившейся книги все еще оказалась достаточно сложной, и читателю неизбежно придется продираться через трудные места. В частности, это касается первых разделов, где приведены фрагментарные личные воспоминания Шамса.

Макалат стоит особняком среди литературных произведений суфийского братства мавлавийа, в рамках наследия которого обычно принято рассматривать этот текст. Макалат никогда не переписывалось набело и не пользовалось достаточной известностью среди дервишей и шейхов братства, в отличие от сочинений самого Мевляны Руми. Слова Шамса Тебризи были записаны, судя по всему, его последователями. Считается, что одна из дошедших до нас рукописей была написана при жизни Шамса Тебризи, а другая - во времена Султана Валада, одного из сыновей Руми, возможно, что даже им самим. По-видимому, постоянно пребывая в экстатическом состоянии, Шамс не придавал никакого значения записанному слову, считая средством спасения не книгу, а посвященного человека: "Слова, которые я не записываю, пребывают во мне, и каждый миг они придают мне другой облик".¹ При этом подобное взаимодействие с посвящённым человеком подразумевало не только беседы и проповеди, но и непосредственный контакт личностей.

В Макалат также вкраплены многочисленные отрывки из святого Корана и хадисов, в которых звучит прямая речь Аллаха и пророка Мухаммада, что затрудняет буквальное понимание. Это создает и определенные проблемы при переводе: не всегда ясно, от какого лица звучит речь. Такие трудности характерны для любого мистического текста-откровения и придают ему новые смысловые измерения: мистик становится пророком, сам в какой-то степени отождествляя себя с Всевышним.

Таким образом, перед читателем стоит серьезная проблема правильного понимания текстов Шамса. Будучи прекрасно образованным и наизусть зная Коран (даже свое имя от взял от названия суры Шамс), он, как истинный учитель, а не начетчик-книжник, считал необходимой прямую передачу своего учения. Дело в том, что Шамс не давал учение первому встречному. Неподготовленный человек просто не смог бы стать его учеником, поэтому Шамс никогда не проповедовал среди большого количества слушателей. Даже близкие ученики вряд ли понимали все услышанное. Впрочем, это относится и к апостолам Иисуса, которые, согласно евангелиям, далеко не всегда понимали его слова и поступки.

Из Малакат мы узнаем, что многие суфии хотели быть его спутниками, но у них не оказалось искренности и той внутренней решимости и чистоты, которая была присуща Мевляне Руми. Например, Шейх Авхад ад-Дин отказался от предложения Шамса распить с ним кувшин вина на рыночной площади. На это Шамс ответил: он не возьмет в ученики кого попало, так как ищет шейха, но не простого шейха, а совершенного шейха, достигшего истины. И только у Мевляны Руми хватило смелости "продать своих учеников и весь мир за этот кубок". Именно эта искренняя вера в Друга позволила Руми преодолеть все испытания, которые Шамс ему уготовил. А это оказалось непросто, так как Шамс Тебризи был известен не только как мистик, но и как "Меч Аллаха" - человек, разрушающий ложные знания и выжигающий истину в сердцах людей.

После встречи Шамса с Руми они в течение трех полных месяцев пребывали в уединенной комнате, не выходя ни днем, ни ночью, соблюдая непрерывный пост. Никто не осмеливался нарушить их затворничество. Мевляна полностью прекратил свои проповеди, посвятив себя обучению у Шамса. Только эта книга дает нам возможность стать свидетелями тех немногих бесед, которые происходили между Мевляной и Шамсом, приоткрывая завесу таинства Ученик-Учитель.

Мевляна и Шамс ад-Дин вели беседы об абсолютных истинах, тайнах бытия и о сущности божественного знания, - они подобны молниеносным вспышкам света и были недоступны для непосвящённых. Но не только беседы, а и само взаимодействие между подобного рода людьми (ведь это были величайшие святые того времени) вело к глобальным внутренним изменениям, - как их обоих, так и мира в целом. Здесь неопровержимым доказательством служит письменное наследие, оставленное Джалаладдином Руми, - его книги на протяжении ряда столетий меняют и буквально взрывают умы людей, открывая их сердца навстречу истине.

Впоследствии сын Руми Султан Валад говорил: "То, что происходило между моим отцом и Шамсом, было подобно буре, которая сметает всё малозначительное, оставляя лишь истину. Они были словно два океана, которые сливаются в один, не теряя своей глубины. Их слова были подобны молниям, рассекающим мрак невежества".

О реальной жизни Шамса мы знаем не очень много. Легенды о его любви, женитьбе, отношениях с учениками и противниками, наконец обстоятельствах смерти местами противоречат друг другу. Как и противоречия в евангелиях, это говорит о том, что Шамс вышел за пределы обычной человеческой истории, стал героем мифа, сакрального повествования. Его живые речи остаются в вечности, заслоняя собой личную биографию. До сих пор его образ вдохновляет как ученых историков, так и авторов популярных романов и фильмов.

В высказываниях, диалогах и проповедях Шамса можно выделить такие темы, как наставления по духовной практике, различие внешнего и внутреннего пути. Относясь с должным почтением к святому Корану, он дает острые толкования коранических сур и хадисов, раскрывая их скрытые смыслов:

"Выше Корана нет ничего, выше речи Бога нет ничего. Однако тот Коран, который Он озвучил для простых людей относительно заповедей, запретов и указания пути, имеет один вкус, а тот, который Он озвучивает для избранных, имеет другой вкус".

"Ибн Масуд, да будет доволен им Аллах, сказал, что Мухаммад обычно говорил о тайнах Корана. Он рассказывал значение стиха сподвижникам, и он шептал мне на ухо второе значение. Если бы я рассказал это вам, о сподвижники, вы бы перерезали мне горло".

В "опасных" речениях и притчах Шамса можно найти много общего с первичными христианскими текстами - как каноническими, так и апокрифическими. Особенно напрашиваются параллели с "гностическим" евангелием Фомы (в Макалат Шамс много раз говорит о гнозисе-знании):

"Когда же Фома пришел к своим товарищам, они спросили его: что сказал тебе Иисус? Фома сказал им: если я скажу вам одно из слов, которые он сказал мне, вы возьмете камни, бросите (их) в меня, огонь выйдет из камней (и) сожжет вас".

Шамс сурово отзывается о стандартной религиозной практике:

"Некто, сидящий в молитвенной келье, занят работой, которая хуже, чем у того, кто прелюбодействует в таверне.

Когда ваша священная птица взлетит из колодца тела,

она освободится от позора поста, избавится от позора молитвы".

Опять мы находим параллель со словами Иисуса из того же источника:

"Если вы поститесь, вы зародите в себе грех, и, если вы молитесь, вы будете осуждены, и, если вы подаете милостыню, вы причините зло вашему духу".

Необычные смысловые повороты и трудности двойного или тройного перевода делают многие места из речей Шамса поначалу темными, неясными, но сквозь них проступает яркий свет высшего знания. Шамс разбивает стандартные представления авраамических религий о жизни и смерти, рае и аде:

"Когда они достигнут края могилы, они увидят сто тысяч световых лучей. Где ангел смерти? Для них это ангел жизни. Где могила? Они освобождаются из могилы и тюрьмы. Этот мир - тюрьма для верующего... Если они приведут их к воскресению, как может продолжаться воскресение? Это день раскрытия тайн. Их тайна - Бог. Когда Бог становится явным, как может продолжаться воскресение? Они связаны цепями света, чтобы не быть подвергнутыми воскресению".

Во второй большой части книги ("Мое время с Мевляной") Шамс без стеснения говорит о себе как об учителе, показывая свою человеческую и высшую божественную сторону и раскрывая законы духовной этики. Будучи свободным от авторитетов, он строго и невзирая на лица критикует непробужденных учителей-шейхов, которым недоступны высокие "внутренние" учения:

"Как же так получается, что есть люди, которые не совершают поклонения, но при этом все же являются великими? Мы отвечаем: Это изъян. Однако это опасные слова. Обратите внимание вот на что: когда кто-то должен войти через дверь, он находится за дверью. Что же касается избранных, которые находятся на службе у Царя, то они находятся внутри, по другую строну двери. Но это трудно и крайне опасно".

Со страниц книги перед нами встает образ Шамса Тебризи как просветленного суфия, вышедшего за пределы формальной религии, овладевшего искусствами любви и гнозиса, освобожденного, но остающегося в миру, чтобы нести слово истины.

___________

¹Аверьянов Ю. А. Шамс Табризи как историческая личность и как суфий по данным Макалат-и Шамс-и Табризи. Труды Института востоковедения РАН. Вып. 30, с. 17, 2021.

МОИ ГОДЫ БЕЗ МЕВЛЯНЫ

Детство

Некоторые мудрецы говорят, что дух вечен. Некоторые говорят, что он "вновь прибывший" - то есть сначала его не было, а потом он появился. Тем не менее, прошло немало времени с тех пор, как произошло объединение духов. Духи - это упорядоченное воинство. Однако это единение бывает разного рода. У завсегдатаев таверн есть единство, как есть единство и у творящих разврат. Но здесь я говорю о единстве с духом. Божье знание охватывает все.

Но это единство - единство с Аллахом. Воистину, Аллах - с теми, кто богобоязнен и кто творит добро [16:128], также сказано: ибо, Аллах с нами [9:40]. Так что если бы в начале своего сотворения дух татарина был знаком с нами в этом единстве, то и сейчас он был бы знаком с нами, а также с Имадом.

Бог обратился к этому единству: "Я собираюсь привести в существование наместника воды и глины, а вас сделаю его потомками в мире воды и глины".

Они сказали: "Боже наш, нам спокойно с Тобой в этом мире единства. Мы боимся, что станем рассеянными и уйдем далеко от этого".

Он сказал: "Я знаю, что вы говорите эти слова не в знак протеста и неуважения. Поэтому ищите убежища во Мне и бойтесь, чтобы ваше единство не рассыпалось. Вы должны знать, что Я совершен в силе. У Моей силы нет недостатков. В самой вашей одежде и покрывале Я соберу вас вместе и познакомлю и сближу вас друг с другом". (703-4)

За миром воды и глины, за горой Невидимой, мы были в смешении, как Гог и Магог. Мы поднялись оттуда и спустились по призыву "Низвергнитесь!" [2:36]. Вдали мы увидели очертания области существования. Издалека не были видны окраины города и деревья. Точно так же в младенчестве мы не видели ничего из этого мира. Постепенно это проявилось. Постепенно до нас дошел вред приманки и ловушки. Вкус приманки преодолел страдания ловушки. Иначе существование было бы невозможно. (742)

Я пришел в этот мир, чтобы осмотреться. Я слышал слова без букв С, Л, О, В, А, и была речь без букв Р, Е, Ч, Ь. Я воспринимал слова с этой стороны. Я сказал речи без букв: "Если ты есть речь, то что это?"

Она ответила: "Для меня это игрушки".

Я сказал: "Тогда ты отправила меня играть с игрушками?"

Она сказала: "Нет, ты этого хотел. Ты хотел иметь дом из воды и глины, а я не знаю и не вижу".

Затем я услышал все слова и созерцал уровень всей речи. (702)

Во времена моего детства на меня снизошло чудесное видение. Никто не знал о моем состоянии. Мой отец не знал о моем состоянии. Он говорил: "Во-первых, ты не сумасшедший. Я не знаю, что с тобой происходит. Это также не воспитание и дисциплина, и это не то-то и то-то".

Я сказал: "Послушай слова от меня: для меня ты и я как утиные яйца, положенные под курицу*. Курица вскормила их и появились утята. Когда утята немного подросли, они пошли с матерью к берегу ручья и вошли в воду. Их матерью была курица. Она бежала по краю ручья, не имея возможности зайти в воду. Теперь, отец, я вижу, что океан стал моей горой, и это моя родина и мое состояние. Если ты принадлежишь мне или я принадлежу тебе, войди в океан. Если нет, возвращайся к курам. Вот где ты застрял".

Он сказал: "Если ты так ведешь себя с друзьями, то как ты поступаешь с врагами?" (77)

Я никогда не позволял моему отцу видеть внешние проявления моего послушания. Как я мог захотеть проявить своё внутреннее состояние и свои внутренние чувства? Отец был хорошим и благородным человеком. Стоило сказать ему несколько слов, и слезы лились по его бороде. Но он не был влюбленным. Хороший человек - это одно, а влюбленный - совсем другое. (119)

В этом вина моих отца и матери, потому что они воспитали меня с такой добротой. Когда кот наводил беспорядок и разбивал миску, мой отец не бил его при мне и ничего не говорил. Он смеялся: "Что ты натворил на этот раз? Это хорошо. Такова была судьба, и она сложилась таким образом. В противном случае это могло бы пасть на тебя, или на меня, или на маму.* Господь навлек на нас беду, но Он сотворил это по доброте своей".

Из тростника старанием делают конфеты,

из червя с течением времени делают шелк.

Сделайте медлительность своим ремеслом, проявите терпение,

из винограда со временем делают халву*. (625-26)

Жил один сумасшедший, который рассказывал о невиданных вещах. Всякий раз, когда его пытались вернуть в дом, он оказывался на улице. Однажды мой отец отвернулся от меня и разговаривал с какими-то людьми. Человек в гневе подошел к нему, сжав кулаки. Он сказал: "Если бы не этот ребенок, - указал он на меня, - я бы взял тебя и бросил в реку". Это была река, впадающая в соленую пустыню, которая унесла бы и слона. Затем он повернулся ко мне и сказал: "Будь счастлив!" Он отдал честь и ушел.

Я никогда не проигрывал в кости - не потому, что не пытался, а по природе.

Мои руки не могли оставаться без дела. Где бы ни звучала проповедь, я шёл туда. (196)

Внутри меня есть хорошие новости.

Я удивляюсь этим людям, которые счастливы без этих хороших новостей.

Даже если бы им выдали золотые короны, это все равно не удовлетворило бы их: "Что нам с ними делать? Мы хотим, чтобы они открывались изнутри. Пусть они заберут все, что у нас есть, и отдадут нам то, что принадлежит нам на самом деле".

Когда я был ребенком, мне часто говорили: "Почему ты грустишь? Тебе нужна одежда? Деньги?"

Я обычно говорил: "Я бы хотел, чтобы они забрали даже ту одежду, которая у меня есть, а потом отдали меня мне". (236)

Когда я еще рос, не достигнув зрелости, любовь на тридцать или сорок дней отбила у меня желание есть. Если заговаривали о еде, я разводил руками и откидывал голову назад. Да, это было такое время. Мне подавали еду, и я, будучи вежливым, принимал ее, но тайно прятал в рукаве.

С такой любовью Спутник в своем пылком состоянии охватил меня во время сама. Он крутил меня, как маленькую птичку, как крепкий юноша, который не ел три дня, находит хлеб - и хватает его, быстро и торопливо ломает. Таким я был в Его руке. Мои два глаза были словно две чаши, полные крови. Я слышал голос: "Он еще сырой. Оставьте его где-нибудь в углу, чтобы он сгорел в себе!" Не дай Бог, но даже если бы вы привели проститутку из таверны, - я танцевал в сто раз быстрее и искуснее. Когда искренний человек начинает танцевать, танцуют и семь небес, и земля, и все творения. Если верующий мусульманин танцует на востоке*, то на западе мусульманин тоже начнет танцевать и радоваться". (677-78)

10.

Речь о том, что когда я был маленьким, у меня пропал аппетит. Проходило три-четыре дня, а я ничего не ел - не из-за слов людей, а из-за слов Бога, не зная, как и почему. Мой отец говорил: "О, мой бедный мальчик!" Мать говорила: "Он ничего не ест".

Я сказал: "В конце концов, я не становлюсь слабым. Моя сила такова, что, если вы захотите, я вылечу в окно, как птица". Каждые четыре дня меня одолевала легкая вялость, всего на мгновение, а потом она проходила. Ни один кусочек не пропадал.

"Что с тобой случилось?"

"Ничего не случилось. Я кажусь сумасшедшим? Я не рвал ничью одежду. Я набросился на вас? Я порвал вашу одежду?"

"Но ты ничего не ешь".

"Сегодня я не ем".

"А завтра, послезавтра, на следующий день?"

Что такое "земляк"? Мой отец ничего не знал обо мне. Я был чужаком в своем городе. Мой отец был для меня чужим, мое сердце боялось его. Мне казалось, что он набросится на меня. Он говорил мне ласковые слова, а мне казалось, что он побьет меня и выгонит из дома.

Я раньше говорил: "Если мой смысл родился из его смысла, то это должно быть его следствием. Он должен слиться с ним, стать ему близким и совершенствоваться. Утиное яйцо под курицей!"

Слезы катились из его глаз. (41-740)

11.

Я увидел, что дом и весь город кружатся вокруг него, а внутри его границ был свет, который невозможно описать словами. Я посмотрел вверх и не увидел крыши дома. В таком состоянии отец сказал мне: "Ах, сын мой". Как два ручья из его глаз потекла вода, смешанная с кровью. В этом состоянии он хотел сказать что-то еще. Но он не мог говорить, а жар усиливался. И тогда он ушел. (268)

Моя деятельность учителя

12.

У меня была группа учеников. По доброте и с добрым советом я говорил с ними жестоко. Они говорили: "Когда мы с ним были детьми, он никогда не называл нас такими плохими словами. Возможно, он стал меланхоликом".

Раньше я разбивал всю эту доброту. (615)

13.

Один юноша прислушался к моим словам. Он был еще мал. Он держался подальше от отца и матери и весь день был прикован ко мне. Он говорил: "Пусть мое служение будет в том, что я прижимаюсь к тебе". Его отец и мать плакали и дрожали. А он боялся, что я узнаю об этом и отвернусь от него.

Ситуация стала еще хуже. Весь день он сидел, положив голову на колени. Он набрасывался на отца и мать так, что они не осмеливались возражать.

Временами я прислушивался у двери, чтобы услышать, что Он скажет. Я услышал этот стих:

В твоем переулке влюбленные приходят и уходят,

кровь вытекает из их глаз, и они уходят.

Я всегда живу у твоей двери, как грязь -

другие приходят и уходят, как ветер*.

Я сказал: "Повтори это. Что ты сказал?"

Он ответил: "Нет".

Он умер в возрасте восемнадцати лет. (209-10)

14.

Да, как хорошо я учил детей! Когда ко мне приходил ребенок, я говорил его отцу: "Зачем ты его привел? От усталости от заучивания или усталости от присмотра за ним?"

Если он отвечал: "Да, он играет на улице, а лучше бы ему сидеть с детьми", - я хватал ребенка за ноги, бил его на глазах у отца и выгонял их обоих из школы.

Если же он скажет: "Я привел его, чтобы ты его учил", - я отвечу: "Придется мне его побить. Если он придет к вам с разбитой головой или сломанной ногой, скажете ли вы ему: "За что он тебя бил?"

Если он ответит: "Да", я скажу: "Уходи. Да пребудет с тобой Бог - и забери мальчика". "А если он скажет: "Командуй, бей и убивай, как хочешь", и мальчик услышит это и увидит, что у него нет другого выхода и другого убежища, кроме как повиноваться учителю, что он не будет сидеть с нищими, есть гашиш или делать что-то еще, - тогда, будь ему восемь или девять лет, когда глаза еще не открылись, он не знал пути к спасению, не думал о свете, путешествиях или раздорах, - он будет учиться всему, что я ему скажу. В Эрзеруме я научил ребенка всему Корану за три месяца.

Я сказал: "Я научу его за три месяца", и сказал, что он должен дать мне двести дирхемов.

Он сказал: "Я куплю тебе тюрбан за двести".

Я сказал: "Нет, я хочу, чтобы ты дал мне двести дирхемов". (343).

15.

За три месяца я обучил ребенка Корану, как и обещал. "До окончания трех месяцев не спрашивай ничего о том, что он выучил. Если ты спросишь, это будет твоя вина". Он так и сделал. Он был ребенком, который ходил в школу два года, а выучил только последнюю, тридцатую часть Корана, и все еще не знал его правильно.

На том собрании он начал читать Коран. Его отец был поражен. Он сказал: "Ты мой сын?".

Он ответил: "Да".

Он сказал: "Дай мне внимательно посмотреть на тебя".

Он сказал: "Смотри внимательно".

В этот момент его мать вскрикнула и упала в обморок. Она была служанкой, а теперь перед ней стояли десять служанок.

Вместо двухсот он дал мне пятьсот дирхемов.

Когда он сказал: "Ты будешь спать у нас в доме", - я ответил: "В округе пойдут обвинения - красивая жена, красивый мальчик". Я, конечно, сказал, что не хочу, чтобы они обвиняли меня.

Он сказал: "Какие обвинения? Кто эти люди?" (340)

16.

Я преподавал. Ко мне привели непослушного ребенка, его глаза были красными, как будто в них текла кровь. Он вошел: "Мир тебе, учитель! Должен ли я призвать к молитве? У меня приятный голос. Должен ли я быть твоим помощником? Да?" Затем он сел.

Я поставил условие его отцу и матери, чтобы они не расстраивались, если он придет к ним со сломанной рукой. Они сказали: "Из-за чувства нежности к нашему ребенку наши сердца не позволяют нам ударить его собственными руками. Но если вы это сделаете, на вас не будет никакой вины. Мы изложим это письменно. Этот мальчик привел нас к вершине виселицы".

Все дети в моей школе опустили головы. Как озабоченный, он оглядывался по сторонам, ища кого-нибудь, с кем можно было бы пошутить или поиграть. Он не видел никого, кто дал бы ему такую возможность. Он спрашивал себя: "Что это за люди?" Он тайком дергал за волосы одного из них и мучил другого. Они сидели вдали от него, но не осмеливались возмущаться.

Я притворился, что ничего не замечаю. Я спросил: "В чем дело? Почему ты двигаешься?"

Он ответил: "Ничего, учитель". Просто кто-то помахал рукой снаружи".

Я закричал, и он испугался.

Перед полуденной молитвой он встал. "Я пойду, учитель, немного раньше. Я еще новичок".

Он пришел на второй день. Я спросил: "Что ты читал?" "До [суры] Талак".

Я сказал: "Молодец. Давай, читай!"

Он открыл передо мной Коран, и из-за его спешки одна страница порвалась. Я сказал ему: "Как ты обращаешься с Книгой?!" Я дал ему пощечину, которая повалила его на землю. Затем еще одну, а потом я начал рвать ему волосы, дергать за них и царапать его руки так, что потекла кровь. "Позвольте мне отвести его к колодкам!"

Я тайком позвал управляющего школы, с которым у меня были особые отношения.

Он пришел, чтобы заступиться. Он поприветствовал меня, но я не обратил на него внимания. Ребенок смотрел: "О! Он так обращается с директором!"

Я спросил: "Зачем вы пришли?"

Он ответил: "Я хотел увидеть вас, поэтому и пришел". Он говорил дальше, а ребенок втайне задыхался. Я жестом показал ему: "Заступись!" Он прикусил губу, что означало: "Как только я найду возможность".

Затем он сказал: "Я здесь. Не бойся. Подожди немного". Затем он сказал: "Разрешите отпустить его". Я молчал. Пришел слуга и отвел его домой. В течение недели он не выходил из дома.

На следующий день рано утром я молился. Пришли его родители. Они упали к моим ногам и сказали: "Как мы можем отблагодарить тебя? Мы ожили".

Я сказал: "Может быть, он больше не придет".

В общем, через неделю он пришел. Он закрыл дверь и, дрожа от страха, осторожно присел издалека. Я позвал его вперед: "Садись на свое место". На этот раз он учтиво взял Коран, он усвоил урок и читал с большей учтивостью, чем кто-либо другой.

Через несколько дней он забылся. Кто-то сказал, что он на улице и играет в кости. Лучше бы доносчик не доносил! Я пошел, и мальчик, который мне это сообщил, последовал за мной. Я взял палку, чтобы напугать, а не бить.

Они подмели все вокруг и стали играть. Он стоял ко мне спиной, и я проговорил: "Вот бы он увидел меня и убежал". Все дети были не из нашей школы. Они не знали, в каком положении он находится по отношению ко мне, иначе они бы сказали ему бежать. Жизнь мальчика, стоявшего позади меня, ушла из него, он покрылся тысячей красок. Он надеялся, что мальчик повернется к нему, и тогда он сможет сказать ему, чтобы он бежал. Но он стоял спиной к нам и был погружен в себя. Я подошел к нему и сказал: "Мир тебе". Он упал на землю. Его руки дрожали, а лицо побледнело. Он застыл. Я сказал: "Эй, вставай, пошли".

Я отвел его в школу. Потом я опустил свою палку в воду. Она уже была мягкой, и стала такой, что не хотелось и вспоминать. Его отвели к колодкам. Тот, кто уже избил двенадцать детей, сказал: "Здравствуй, учитель". И он посадил ослабленного ребенка в колодки и заставил его кружиться.

Я сказал помощнику: "Побей его, а то у меня рука болит от побоев". Помощник бил его некоторое время. Затем я сказал помощнику: "Подержи его. Вот как это делается?" Он смотрел. Я поднял палку и стал бить его сам. С четвертого удара у него слезла кожа с ног. Из его сердца что-то лилось, и оно упало. Он закричал и в первый, и во второй раз. Потом он больше не кричал.

Короче говоря, его отвезли домой. Он не выходил целый месяц. Когда он вышел, мать спросила его: "Куда ты идешь?".

Он ответил: "К учителю". Она спросила: "Как же так?"

Он сказал: "Он мой Бог - что это за место для "учителя"! Я не расстанусь с ним до самой смерти. Бог знает, кем бы я стал, на какой виселице меня бы высушили. Он привел меня к достоинству".

Он молился за своих отца и мать, потому что они привели его ко мне. Отец и мать тоже молились за меня, и соседи подняли руки в мольбе: "Он был негодяем, и не оставил бы в покое ни молодых, ни старых. Если бы сам царь заговорил с ним, он бы проклял его и забросал камнями. Он был так смел, как будто убил сотню человек, и ему было все равно".

Как бы то ни было, он пришел, стал более вежливым и умным, чем кто-либо другой. Если кто-нибудь обращался к нему, он прикрывал рукой рот, что означало "Тихо!" Короче говоря, за короткий промежуток времени я передал ему весь Коран, и он красивым голосом призывал к молитве. Кроме этих двух раз, ничего не требовалось, и он стал моим помощником. (291-94)

17.

Мы - из слуг Божьих. Почему я должен скрывать это и лицемерить? Я хороший, и я был безупречен. Я контролировал свою душу, заслуживал доверия, и у меня не было склонности к таким вещам. Итак, какое-то время я был в Эрзеруме. Аскеты, которые на пути сто лет, отправляются туда и сбиваются с пути. Я был настолько невинен, что ребенок, которого я учил, подобный сотне тысяч образов, был доведен до безумия моей невинностью. Однажды он намеренно бросился на меня и вцепился в мою шею так, что это невозможно описать. Я отвесил ему сильную пощечину. Потребность моя была настолько мертва, что орган иссяк - желание полностью покинуло меня.

Я продолжал в том же духе, пока однажды не увидел сон. "Несомненно, твоя душа имеет на тебя право, отдай ей это право!"*

В том городе есть ворота, известные как "Прекрасные лица". Я проходил мимо них, размышляя о таких вещах, когда ко мне прижалась красавица с глазами кипчака*. Она привела меня в палату. Я дал ей несколько дирхемов и остался с ней на ночь. Это было по указанию и просьбе Господа. Я был свободен и далек от подобных вещей. (776)

Мои путешествия

18.

Группа суфиев стала моими попутчиками на пути в Эрзинджан. Они сделали меня своим лидером: "Без твоего приказа мы не остановимся на стоянке, без твоего приказа не расстелем скатерть для еды, без твоего приказа не будем вносить смуту, даже если мы будем мешать друг другу".

Прошло несколько дней, а они так и не нашли, чем набить желудок. Это был сезон дынь. Кто-то на огуречной грядке издалека крикнул, указывая на нас руками: "Дервиши, идите сюда! Угощайтесь!"

Они хотели пойти, но я сказал: "Не торопитесь". Они сказали: "Но мы голодны. Не надо обижать голодных! Щедрость не должна отвергаться".

Я сказал: "Это никуда не денется. Это в наших руках. Это как суфий, который обращается к своей буханке хлеба: "Если я найду лучше тебя, ты уйдешь. В противном случае ты в моей руке"*.

Мы навострили уши и ответили: "Мы не понимаем, что вы говорите". Мы помахали ему руками: "Что ты говоришь?" Он подошел ближе, тем самым показав, что настроен серьезно. Тогда я сказал: "При условии, что ты отдашь дервишам то, что ешь сами".

Он упал к моим ногам и был сражен наповал, ибо такова была его реальная ситуация. Он собирал ботву для дервишей. Я сказал: "Так не годится: ты ешь лучшие всходы, а худшие отдаешь ради Бога". Он закричал и упал. Он принимал дервишей три дня. Он зарезал несколько овец. Я сказал: "Этого достаточно. Ты содержал дорогих людей три дня, теперь пора, позаботься о себе".

Мы отправились в Эрзинджан, и я отделился от своих спутников. Пока они меня не узнали, это было приятно. Я играл, и мы боролись играючи. Когда же меня узнали, они подошли и спросили: "Действительно, это все ты".

Три дня я пытался наняться в работники, но никто меня не брал, потому что я выглядел слабым. Они забирали всех, а меня оставляли стоять на месте.

Один господин увидел меня на дороге и послал своего слугу спросить, почему я стою.

Я сказал: "Вы хозяин этой дороги? Если она вам принадлежит, или если вы оформили в собственность город и дорогу, скажите мне об этом". Короче говоря, он смиренно вышел вперед и отвел меня в свой дом, расположив меня в уютном месте. Он принес еду и вежливо сел на колени в отдалении. Когда я поел, он сказал: "Пока ты живешь в этом городе, ты будешь приходить сюда каждый день и есть". Эти его слова не позволили мне уйти.

Однажды он увидел меня и сказал: "Подойди, освободи меня от этой проблемы". Дружба никогда не бывает односторонней. От сердца к сердцу есть окно. Мое сердце чувствует тебя, и я знаю, что твое сердце чувствует ко мне. Но ты держишь меня за завесой. Не скажешь ли ты мне, почему?"

Я сказал: "Мое правило таково: когда мне кто-то нравится, я с самого начала проявляю к нему только строгость, чтобы принадлежать ему полностью - как кожа и плоть, строгость и мягкость".

Это потому, что характерной чертой мягкости является то, что если вы проявляете ее к пятилетнему ребенку, то он будет принадлежать вам.* Но взрослый человек - это нечто иное: когда он видит, с каким терпением наставник обходится с ним, и какое несчастье постигает его, и что за этим несчастьем удача подстерегает его, и [когда он видит], куда он ведет его, и что он делает его хранителем тайны - он становится смелым и не боится, что может погибнуть, ибо он не погибнет. Это так на протяжении существования за существованием, или, скорее, за тысячей существований. (278-79)

19.*

Он сказал: "На дороге злодеи, и там франки. Я буду бояться за тебя, если ты уйдешь".

Что ты тогда знаешь обо мне? Я зашел в ту чащу, куда не осмелились бы зайти благородные люди. Ветер с шумом проносился сквозь деревья. Ко мне приблизился грубый молодой человек и проговорил: "Горе тебе!" Я не обращал на него внимания и не смотрел на него. Он несколько раз крикнул, и, наконец, во мне поселилось благоговение. У него был боевой топор, который мог бы сокрушить валун. После этого, когда он еще раз сказал: "Горе тебе!", я повернулся к нему лицом.

Я не потянулся ни за каким оружием, но он упал на спину. Он махнул рукой: "У меня нет к тебе никаких дел - уходи!" (222)

20.

Я остановился в углу одного караван-сарая. Кто-то спросил: "Разве ты не придешь в ханаку?".

Я ответил: "Я не считаю себя достойным ханаки. Они построили ханаку для определенного типа людей, чтобы они не беспокоились о приготовлении пищи и заработке. Их дни драгоценны, поэтому у них нет времени на это. Я не из их числа".

Он сказал: "Разве ты не пойдешь в медресе?"

Я ответил: "Я не из тех, кто умеет дискутировать. Если я что-то понимаю буквально, то рассуждать не о чем. А если я буду это объяснять им на своем языке, они будут смеяться надо мной, называть меня неверующим и приписывать то, о чем я говорю, неверию. Я чужак, а караван-сарай подходит для чужака".

Вам нужен ключ, чтобы открыть дверь? Ключ следует отдать вору. Ты заслуживаешь доверия. Общение с ворами приятно. Благонадежный отдаст дом ветру. Вор мужественен и умен. Он присмотрит за домом. Мне нравится общаться с неверующими, ибо они полагают, что я неверующий". (140-41)

21.

Один человек сказал про меня: "Он логик!". Он смеялся и злился. Ему становилось жарко. Вспотев, он покачал головой. Он смеялся: "Что он говорит? Логик! Шмогик!"

Я отвечал: "Я все еще думаю, что это не так".

Он сказал: "Все эти распри из-за этого: почему бы тебе не быть таким?" Он умолял меня пойти с ним, "потому что дети привыкли к тебе и знакомы с тобой".

"Конечно, да", - не унимался он. Из-за слабости и природных недостатков для меня появлялись такие обстоятельства - богатство, комфорт. И снова я бежал от этой слабости, отбросив все.

Я довольствовался коморкой, где они испражнялись у двери. Я выходил утром и сметал нечистоты этих пьяниц перед дверью, не говоря ни слова.

Вдруг они что-то услышали и склонили головы в знак извинения. Я отвечал: "Нет, нет! Если бы я был хорошим, разве я жил бы здесь?"

По вечерам я заходил к продавцу бараньих голов и ел хлеб с супом. Он учуял запах и велел им отдать мне вкусную часть. Я больше ничего там не стал покупать и ушел. Я бы сказал им скверные-прескверные слова. И вы бы решили, что я сумасшедший.

На протяжении всего Рамадана сотни людей продолжали приглашать меня и просить, чтобы однажды вечером я нарушил пост вместе с ними. Многим я отказывал. Я предупредил сторожа караван-сарая, что, если кто-то придет ко мне в такой-то час, чтобы он ответил: "Его забрал кто-то другой". (626-27)

22.

Посмотрите на этот мир. Для них холодным становится состояние, которое длится только один год. Иисус убегал от этого мира, как мышь от кошки. Человек должен быть семиглавым львом - он должен потерять все, не беспокоиться и жертвовать всем.

В том караван-сарае жил один из таких купцов - семьдесят тюков шелка, несколько слуг и девушек-рабынь. Он не знал, кто его создал. Все остальные совершали жертвоприношение. У них не было столько хлеба насущного, чтобы я мог досыта есть с ними. Я руководил их молитвами весь Рамадан. Однажды я сказал ему: "Для кого ты совершил жертвоприношение? Я, который является имамом, ничего не видел".

Он ответил: "Клянусь Аллахом, у меня была мысль позвать тебя, чтобы мы могли поесть вместе, но меня позвали другие, а я был занят".

Почему бы им не устроить засаду на дороге в Хомс, и почему бы телохранителю не сбежать? Он положил все свое имущество впереди, перед караваном, и они напали на него первыми. Великие наставники далеко. Полностью мертвы, полностью спят, и разговаривают во сне.

Я сказал: "Я сорву розу без шипов,

или стану спутником того, у кого нет спутников". (744)

23.

Он жаловался: "Они разграбили мою собственность!"

Я сказал: "Это история индийского раба. Его хозяин, бакалейщик, брал из каждого горшка на палец масла или меда, предварительно взвесив их. Раб-индиец в глубине души отрицал это, но не осмеливался ничего сказать. Однажды большой кожаный мешок раскрылся, и мед стал вытекать наружу. Раб-индиец воспользовался случаем. Он сказал: "Да, ты берешь этот мед палец за пальцем, вот так и уходит мешок за мешком. Тот, кто роет колодец для своего брата, упадет в него".

"Не делай плохого, чтобы не упасть самому. Не ройте колодцев, чтобы не упасть в них" (283).

24.

Люди все время обсуждали истории о благородстве: каким оно было во времена Адама, каким стало при Ибрагиме, и каким оно стало, достигнув Али, вождя правоверных. Каждый из них выражал свои мысли в соответствии с собственными взглядами. Когда пришла моя очередь, несмотря на просьбы окружающих, я решил промолчать. Я сказал: "Я предпочитаю не высказываться".

Рядом с нами сидел один дервиш, сохранявший молчание, склонившись вниз. Я захотел поговорить с ним. "Сын Адама должен хоть раз в жизни оступиться*, - сказал я, - и если так случится, то весь оставшийся срок он должен искать прощения за это, следуя примеру своего предка. Тот, кто похож на своего отца, не совершает ничего плохого!" После этого я начал размышлять об падении Адама и его раскаянии. (166-67)

Учителя и шейхи, которых я встречал

25.

Несмотря на то, что судья Шамс ад-Дин Хунджи* верил в меня, я сказал ему, что пойду работать, так как он не давал мне уроки. Он сказал: "Но ведь я так тебя обучал".

Я сказал: "Нет, я найду работу".

Он сказал: "Сын мой, как ты можешь работать с таком глубоком и чувственном состоянии?" Он показывал меня судьям, удивляясь: "Посмотрите на него. В этом состоянии и в этом султанате он работает".

Я говорил себе: "Ты довел меня до потери, ты согрел меня работой". Приближалось новое утро, но это было не то утро, о котором говорят все нищие. (241)

26.

Причиной нашего разрыва с судьей Шамс ад-Дином было его несогласие учить меня. Он объяснил: "Мне не хочется испытывать стыд перед Богом. Ты создан Богом таким, каким ты есть - человеком из праха, и Он сотворил тебя прекрасным. Я не имею права преобразовывать Божьи творения во что-то уродливое. В тебе я вижу изысканную жемчужину. И я не хочу исказить эту жемчужину гравировкой". (221)

27.

Я говорил: "Не пейте, когда я рядом".

Другие говорили: "Мы знатоки законов в медресе и мечети. Мы не боимся. Ты работаешь своими руками. Чего бояться, если ты пьешь посреди базара?"

Я не убегал от этих их слов. Если бы я вошел в чан и сел, моя одежда не была бы осквернена для молитвы. Как это может повредить мне? Однако с самого детства у меня не было ничего подобного. Я бежал от этого. Когда я видел пьянство издалека, я чувствовал отвращение, боясь, что оно обрушится на меня.

Этот наставник тоже пил. Судья Хунджи очень почитал его. Он говорил: "У него более высокое происхождение, чем у меня, он хорошо воспитан". Сколько ему ни говорили, что он сделал то-то и то-то, он не обращал внимания. Однажды он сказал: "Я знаю, что я беспомощен рядом с ним, но это было бы хоть немного приличнее".

Он сказал мне: "Судья сказал мне то-то и то-то, и мне стало стыдно". Он смеялся. "С детства мы были сыновьями благородного человека. Мы пили. Теперь это просто старая привычка. Если я не пью два-три дня, у меня начинаются дрожь в конечностях, что-то вроде паралича или болезни".

В нашем городе было так. Один подвижник заболел. Ему сказали, что он должен выпить лекарство, содержащие алкоголь. Он не стал пить его из-за своего аскетизма и умер. Некто увидел его во сне. Его лицо было отвернуто от киблы. Он сказал: "Во сне я был так удивлен, что пошел и раскопал пальцами его могилу. Я заглянул внутрь, и оттуда поднялся дым. Я убежал. Неизвестный сказал мне: "Ты убегаешь от небольшого количества, которое видишь? Я вернулся и посмотрел. Я увидел, что он стал полностью черным. Я присмотрелся. Его лицо было отвернуто от киблы".

Султан заставляет человека совершить прелюбодеяние. Если он не сделает этого, он убьет его. Если же он сделает это, то умрет как мусульманин. Это так, потому что болезнь - это могучий султан. Действительно, это часть Закона.

На самом деле для Саида питье не имело никакого значения, и оно было для него дозволенным, тем более что он страдал тяжелыми болезнями. Тем более, что его существование было необходимо для людей. Он обязан был укреплять свой мозг, особенно во время болезни.

Однако если бы Рашид сделал это, он стал бы неверным и неверующим. Его пришлось бы похоронить на еврейском кладбище.

Я не отрицал в нем ничего, кроме того, что он не произносил молитвы. Мевляна, ты знаешь, в чем разница между мной и им? Поговори немного. Клянусь Аллахом Великим, я бываю радостен и счастлив в тот день, когда совершаю молитву. Я полагаю, что Он Сам говорит: "Да будет мир с ним". Ведь один дервиш написал: "Бедность - моя гордость".* Разве не радостно соответствовать этому дервишу?

И этим он не ограничился. Он выступал против молитвы и против тех, кто совершает молитву, он высмеивал их. Причина, по которой Рашид был изгнан, заключалась именно в этом. Причина, по которой я держался от него подальше и рвал на себе волосы, заключалась в следующем.

Я обычно говорил: "Саид, ты долго говорил. Эта молитва становится для тебя завесой?"

Я спрашивал: "Ты иногда спишь с этой рабыней?"

Он отвечал: "Да, да. Это не становится завесой".

Если бы я спал на боку вот так до дня воскрешения, это ничуть не повредило бы мне. Напротив, каждый день будет все лучше и лучше. Тем не менее, в тот день, когда я пропускаю молитву, я страдаю, и я несчастен до ночи. В тот же день, когда я совершаю ее, я счастлив и радостен.

В Каабе уместно, чтобы не было киблы,

за пределами Каабы от киблы нет спасения" (753-55).

28.

Тот судья из Дамаска, Шамс ад-Дин Хуи, - если бы я последовал его пути, то его дела в конце его дней пошли бы на пользу. Но я прибегнул к обману, и он принял его. Увы, в тот день я обратился к обману! Что еще мне остается делать, кроме как обманывать? Дело Божье - обманывать*.

Если вы приобретете лошадь для моей поездки, что это будет означать? Вы скажете: "Я не желаю, чтобы ты уезжал. Это не так. Я куплю лошадь, но ты останешься - не уезжай". Вы так говорите, и это тоже обман. Но это не моя забота". (831)

29.

Некто возразил Шамсу ад-Дину Хуи с целью оспорить юриста: "Некто, выучивший столько-то в каждой области, получает определенное вознаграждение. А другой, не запомнивший ничего, получает столько же!"

Шамс ад-Дин отвечал: "Хотя тот, кто не запоминает, не увлекается книгами, он умеет владеть своими словами и обладает опытом. Неужели вы не замечаете, как он спорит, когда приходит время дебатов? А вот другой, хоть он и обладает памятью, ему не хватает опыта. Разве не видно, что он не в состоянии ясно выразить свои мысли во время спора?" (608)

30.

Верующий должен быть благодарен за то, что он не является неверующим, а неверующий должен быть благодарен хотя бы за то, что он не лицемер.

Существует малоизвестный хадис, где говорится, что, когда ад опустеет от обитателей, а его нижние миры будут пусты, туда придут люди для осмотра. Подойдя к низине, они увидят двери, стучащие друг о друга, открывающиеся и закрывающиеся, и пустоту, словно разрушенный дом. Они услышат стон лицемеров: "Вы здесь еще?"

Они скажут: "Мы были племенем лицемеров, у которых нет ни спасения, ни возможности обустройства". Шамс ад-Дин Хуи передал этот хадис на открытом уроке, хотя он не стал широко известен. Однако те, кто понимает его значение, извлекут из него смысл.

Лицемерие может быть открытым или скрытым. Открытое лицемерие далеко от нас и наших сподвижников. Но против скрытого лицемерия нужно бороться, чтобы оно покинуло человеческую природу.

Верующий - это зеркало верующего. Это означает, что либо Бог отражается в слуге, либо слуга отражает Бога*. Слова совершенного наполняются таким образом. (607-8)

31.

Кто-то в слезах сказал: "Татары убили моего брата. Он был образованным человеком".

Я отвечал: "Если у вас есть понимание, то вы знаете, что удар того меча татарина даровал вашему брату бесконечную жизнь. Но что знают о жизни мертвые, мертвые проповедники? Они встают перед кафедрой и начинают причитать. Я имею в виду, что Пророк говорил: этот мир - тюрьма для верующих. Когда-то кто-то сбежал из тюрьмы, то вы плачете о нем? "Как жаль, что он покинул эту тюрьму!" Татары или по каким-то другим причинам проделали дыру в этой тюрьме. Он сбежал. Его перевели из одной обители в другую. Затем вы оплакиваете. "Как жаль, что они пробили стену этой тюрьмы этой стрелой! Почему они пробили этот камень? Разве они не сожалеют об этом прекрасном мраморе?" Или у него были оковы на ногах. Они обрезали их, и он ушел. Вы кричите, ударяетесь головой и плачете: "Как жаль, что они срезали оковы!" Или они сломали клетку, и вы скорбите: "Зачем они сломали клетку! Почему они выпустили птицу!" Или вскрыли фурункул, и грязь и гной вышли наружу. Вы начинаете сокрушаться: "Как жаль, что гной ушел!"

Шамс-и Худжанди* оплакивал домочадцев [Пророка]. Я оплакивал его: "Почему ты оплакиваешь домочадцев? Кто-то соединяется с Богом, ты плачешь о нем, а не о себе! Если бы вы осознавали свое собственное состояние, вы бы плакали о себе. Лучше бы вы собрали всех своих людей, всех своих родственников, и оплакивали себя в тоске!"

Бог неизменен, изменения происходят в вас. Иногда вам нравится хлеб, и вы стремитесь к нему, а иногда вы отворачиваетесь от него.

Иногда вы становитесь теплее по отношению к другу, и он кажется вам любимым. Вы говорите: "Я люблю его". Затем вы меняете цвет лица и говорите: "Я ненавижу его". Если бы вы постоянно пребывали в этом состоянии, вы бы его всегда искали и любили". (204-5)

32.

Худжанди говорит: "Я вижу трагедию в доме". При этом он забывает о своей собственной трагедии!

Шихаб Харива* в Дамаске, старейшина домовладельцев, говорил: "Смерть для меня подобна следующему: служители несправедливо возлагают тяжелый мешок на спину слабого человека. Он попадает в трясину или поднимается на высокие горы, тысячу раз теряя себя. Кто-то приходит и развязывает веревку, связывающую мешок к его шее, и мешок падает с него. Как легко становится! Он освобождается, и его душа обновляется".

Вот каково было состояние такого человека, как он - слуги Дома? Каким же будет состояние домочадцев?

Если бы у него была вера, он бы так смотрел на смерть. Вместо этого он скорбит о Доме, глядя с презрением и завистью на свечи этого дома, которые являются Божьими слугами!

Почему бы вам не обратиться к Богу с мольбой? Проснитесь среди ночи, встаньте и дважды припадите к земле. Нужда, нужда, нужда! Положите лицо на землю и проливайте слезы: "Господи, если Ты не хочешь, чтобы пророки и святые оставались лишь стуком в дверь, то теперь, когда Ты показал мне великого человека такого-то и такого-то, открой мне глаза через него!"

Счастлив тот, кто видит Меня, и счастлив тот, кто видит того, кто видел Меня! (286-87)

33.

Шихаб Харива, мудрец из Дамаска, был признан всеми знатоками логики. Естественно, он рассматривал увлечения женщинами и удовлетворение их желаний как проявление слабости и часто утверждал, что это - результат "мнения разума".

Мухаммад Гайяни спросил у него: "Неужели разум когда-нибудь ошибается в своих суждениях?"

Шихаб ответил: "Нет, разум не совершает ошибок. Ошибки возникают из других источников". (82)

34.

Этот Харива был из Хорасана. Они звали его Шихаб. Он никому не отдавал должное. Он обычно говорил [обо мне]: "Этот человек близок по духу". Я чувствовал себя непринужденно, когда сидел с ним. Я обрел легкость. (641)

35.

Относительно Бога, Шихаб Харива высказал бы: "Он неизбежен по Своей Сущности; Его действия не подчинены Его воле. Даже если бы все пророки утверждали, что Он именно таков, я бы это не принял".

Я бы возразил: "Я не желаю такого Бога. Меня привлекает Бог, действующий по свободному выбору. Я ищу Бога, олицетворяющего огонь и свободу. Огонь без стыда". Я бы предложил уничтожить концепцию Бога, о которой говорил Шихаб. Я сказал бы: "Даже если Его действия не зависят от свободы выбора, ты все равно действуешь по свободе выбора. Не поддавайся беспомощности.

"Каждое мгновение Он разрушает тысячи миров. Кто может быть более беспомощным, чем тот, кто действует и становится беспомощным из-за своих поступков, не имея возможности изменить ситуацию? А затем он сам утверждает, что у Него нет свободы выбора, и его называют лишенным этой свободы. Фараон испортил тебе желудок".

Даже если весь мир примет это от Шихаба, я бы отказался от этой идеи. (635-36)

36.

Шихаб в Дамаске часто утверждал: "Для меня это является элементарной интеллектуальной истиной - Он неизбежен по своей природе. Господь - исполнитель того, что Он желает. [11:107]. Хорезмшах часто предоставлял богатые угощения, почетные одежды и золотые сапоги Фахру ар-Рази в надежде, что тот ответит: "Господь - исполнитель того, что Он желает".

Шихаб говорил: "Для меня жизнь подобна сцене, где кто-то несет тяжелый мешок на своей шее. Его ноги запутались в грязи, и он стал стар и слаб. Внезапно кто-то приходит и перерезает веревку. Тяжелый груз сваливается с его шеи, и он освобождается".

Люди приходили к Шихабу, слушали тысячи интеллектуальных истин, извлекали пользу и поклонялись ему. После таких встреч они уходили и говорили: "Он философ. Философ знает всё".

Я исключил из записей утверждение о том, что "Богу ведомо все", и вместо этого записал: "Философ знает многое". Этот философ отрицал идею воскресения, аргументируя тем, что в противном случае сферы задержались бы в своем путешествии. Когда я спросил его, как мир остается неизменным, он обычно отвечал, ссылаясь на мудрость пророков, которые, по его мнению, высказывались ради блага людей.

Также в его взглядах было отрицание расщепления Луны*.

Он приводил высказывание Али*: "Если это так, как ты говоришь, то мы все свободны", видя в этом неспособность и уклонение от дебатов.

В тот день, когда земля будет заменена другой землей [14:48], - он видел отражение этого процесса в себе.* Он считал, что достиг этого [в тот день], когда "Мы свернем небо" [21:104].

В конечном итоге, он объяснял, что земля и небо будут свернуты и воскресение произойдет не из-за какой-то внутренней необходимости, а скорее для того, чтобы заставить людей осознать свое собственное положение. Само по себе это не обязательно. (657-58)

37.

Воскресение будет только для тел. Философ утверждает, что будет воскресение духов. Он считается глупцом. Он читает свою страницу* - он не читает страницу Собеседника. Он говорит, что все, чего он не знает, не существует. Если бы он знал все, что нужно знать, Абу Язид носил бы его седельную одежду. (697)

38.

Говорят, что существует "семьдесят две завесы света"*, но это обманчиво. Завесы света бесконечны. Отсюда Его слова: Caжи: "Если бы море было чернилами для слов Господа моего, то иссякло бы море раньше, чем иссякли слова Господа моего, даже если бы Мы добавили ещё подобное этому" [18:109]. Пока ищущий не достигнет этих завес, путь ему не откроется. Чтобы достичь смысла, нужно пройти за эти бесконечные завесы. Как можно сравнить слова со смыслом? Я неверующий, если вы понимаете, о чем я говорю!

"Поколению не хватает большого дерева". Например, посреди пустыни стоит большое дерево с множеством плодов, отбрасывающее тень на весь мир. Солнце греет, а под деревом - сто источников со всеми их атрибутами. Разве никто не спрашивает, какое дерево дало этот побег? С какого дерева была срезана эта ветвь, давшая такие плоды?

Когда я был в Алеппо, я был занят молитвами за Мевляну. Я произносил сотни молитв и в моем уме пробуждались вещи, вызывающие доброту. Я не припоминал ничего, что могло бы охладить эту доброту. Однако я не имел намерения прийти. Если бы Шихаб, мудрец Херата, услышал то, что я говорю о плаче неживых вещей и смехе неживых вещей,* он бы сказал на наречии Нишапура, "Что это за глупости?" Разум философа не доходит до этого.

Представляете ли вы, где в вашем теле или сердце находится очаг гнева, легкости, трудностей и других подобных вещей?* Вы и есть этот очаг, невидимый и неопределенный. Язык, буквы, другие органы и части тела - это ваши инструменты. Когда человек достигает какого-то места - оттуда он дает понять, что какое-то время он был человеком здесь. Как это связано с "человек скрыт, пока сдерживает язык"? (118-19)

39.

Например, в океане есть водоворот. Водоворот ужасен, особенно в океане. Все бегут от него. Но этот человек не избегает его. Он говорит: "Конечно, я пройду мимо".

Я веду речь о говорении о неодушевленных предметах и их действиях. Мудрецы отрицают это. Так что же мне делать с моими собственными глазами? И вот хадис о Стонущем столбе.*

Итак, человек скрыт, пока сдерживает язык? Также его слова: "Если человек заговорит, в тот самый момент я узнаю его, а если он не заговорит, я узнаю его через три дня".*

Но, вероятно, это было не в его состоянии. Он говорил в меру и в соответствии с пониманием слушателей. Ибо это он сам - я имею в виду Али - сказал: "Если бы покрывало было снято, моя уверенность не возросла бы".

Если подобное состояние действительно принадлежало ему, то это второе высказывание не является его состоянием. (110-11)

40.

Шихаб Харива из Дамаска, глубоко погруженный в аскетическую дисциплину, обычно смотрел на всех пророков с улыбкой. Он высказывал свое мнение: "Это произошло из-за ревности ангелов*; они вынуждены были обратить свое внимание на людей, что послужило причиной творения".

Шихаб никогда не допускал к себе посторонних в моменты уединения. Он часто говорил, что связь с архангелом Джабраилом для него была бременем, и признавал, что его собственное существование представляло собой некоторое бремя.

Несмотря на все трудности, он обращался ко мне словами: "Ты приходи, ибо в твоем присутствии мое сердце успокаивается".

Однажды я решил задать вопрос, реагируя на его утверждение о двойственности. Я сказал ему: "Так как ты говоришь обо мне, разреши мне высказать вопрос. Эти слова вызывают во мне двойственные чувства".

Он на мгновение опустил руку, а затем ответил: "Зачем тебе двойственность? Сто тысяч идут внутрь, перемешиваются, растворяются и становятся неразличимыми". Он рассуждал об этом, пояснял, и продолжал говорить. Наконец он добавил: "Но есть те, к кому Он обращается лицом, и они редки".

Подумав о его ответе, я решил для себя: "В конце концов, я спрашиваю его об этих, о редких. Начнем с этого. Ты странствовал по миру, не имея определенной цели. Теперь пришло время ответить на вопрос". Он не нашел слов в ответ на этот вопрос. (271-72)

41.

Одна группа философов предпочла ангелов пророкам. Они считают Мухаммада и пророков ущербными, потому что они занимались людьми. Они говорят, что ангелы ревновали пророкам и заставляли их обращать свои лица к этому миру. Они обманывали их, чтобы те давали людям советы: "Не удаляйтесь от Бога и не становитесь завуалированными". Что же касается чудес пророков, то они говорят: "Мы принимаем истины разума, но не принимаем того, что не является истиной разума. Разум - это доказательство Бога, а Божьи доказательства не противоречат друг другу".

Я говорю, что "чудо" - это именно та вещь, качества которой не могут быть восприняты интеллектом. Чудо - это то, что не позволяет интеллекту воспринять его.* Разум - это доказательство Бога, но, когда вы используете его неправильно, он приходит к противоречиям. Вот почему существует "семьдесят два" вероучения.* Интеллекты расходятся во мнениях и противоречат друг другу.

Например, спросите у двух человек: "Сколько будет дважды два?". Оба дадут один и тот же ответ без разногласий, потому что додуматься до этого легко. Если же вы спросите: "Сколько будет семь раз по семь?" или "семнадцать раз по семнадцать", то два умных человека не согласятся, потому что додуматься до этого сложнее.

Когда кто-то ленится и не использует интеллект, это все равно что держать зеркало криво. Иначе, если держать сто песочных зеркал прямо, они будут говорить одно для подтверждения истинности того, что ниспослано до него из писания, и для охранения его [5:48], светила - все друзья друг друга.

Например, сто человек стоят на солнце, с ясными глазами, и одинокий человек приближается к ним издалека, играя на барабане и танцуя. Они не будут возражать. Но если это темная и облачная ночь, и раздается бой барабана, между ними возникнет сотня разногласий. Один скажет, что это армия, другой, что это праздник обрезания, и так далее.

Короче говоря, философы считают пророков ущербными, потому что они занимались людьми и попали в засаду на дороге из-за любви к положению и пророчеству. Однако они не полностью сбились с пути, и дорога в небесное царство не была полностью закрыта для них. Тем не менее, они были удержаны от степеней отрешенности и уединения. Они также говорят: тот факт, что пророки хотели жен, был недостатком и порочностью. (192-93)

42.

Недальновидный философ утверждает: "Десяти* разумов хватит, чтобы охватить все возможные явления". Раньше я слушал самого великого из них, который считал себя ничтожеством, чтобы понять его слова. Для него Атир, а также другие и сотни подобных ему, были ничем. Он смотрел в сторону пророков с усмешкой. Он становился чистым светом, воздерживаясь от приема пищи и не обращая внимания ни на разрешенное, ни на запрещенное.* Он пренебрегал учением Авиценны. Великие чаще всего выступали вперед, подчинялись и извлекали пользу. Я продолжал бы задавать ему вопросы до самого конца. Он приходил в беспокойство, терял самообладание и, в конечном итоге, саморазрушался. Он обычно говорил: "Я бы хотел, чтобы Тебризи переночевал у нас хотя бы одну ночь".

Его меньший ученик спросил бы: "Неужели и Пророк тебе наскучил?"

На что получил бы ответ: "Молчи. Он славный малый". (339)

43.

Шихаб был милым неверующим. На диалекте Нишапура он обычно говорил: "Сделай что-нибудь, чтобы не утомляться, потому что ты отстранен и от мальчиков, и от женщин".

Что касается нашего Шейха Мухаммада, он был великим человеком. "Необходимый в существовании по Своей Сущности" * - он сел и сказал "Аллах". Он засмеялся: "Что за имя Ему дали!"

Ни одного кончика волос [Шихаба] не осталось, чтобы я не видел ясно, обнаженно, - его веру, его счастье, то, что удерживало его от еды. Он не узнал ни одного кончика моих волос - он продолжал искать.

Тот его ученик, который продавал свои мелочи, ни на кого не обращал внимания. Увидев меня, он поприветствовал меня. Я сказал: "Все в порядке".

Он сказал: "Что ты делаешь, чтобы эти люди поверили в тебя? Я имею в виду моего господина, который говорит: "Если бы Мухаммад, Посланник Бога, пришёл ко мне ночью, мне было бы скучно".

Он сказал: "Тише, он милый человек". (697)

44.

Эти собаки открыто называли Шихаба неверующим. Я сказал: "Осторожно! Как мог Шихаб быть неверующим? Он светлый. Правда, перед солнцем Шихаб - неверующий. Когда он появляется в сиянии Солнца, он становится полной луной и становится совершенным". (275)

45.

Из-за бурления океана речи Истинного, на Скрижали был нарисован алиф. Послышалось повеление: "О дух Джабраил, прочитай то славное письмо из Господней Скрижали". Я не закончил говорить, и Шихаб убежал. Он сказал: "Мне невыносимо смотреть на твое лицо". Он убежал.

Я сказал: "В чем дело?"

Он бежал и говорил: "Чудесное дело, чудесное дело!"

Хотя Шихаб произносил слова неверия, он был прозрачным и духовным. Он стал чистым духом. Он больше не ел пищу.

Однажды я говорил символами и предлагал откровения. Я не хотел, чтобы смысл не был раскрыт для него.

Вы говорите: "Он не знает частностей, Он знает универсалии".* Что вы имеете в виду под универсалиями? Когда я говорю "целое", я не знаю ни одной части, которая была бы вне его. Да, и если говорят "часть", то целое не находится внутри нее. Вы никогда не скажете, что существует сад, в котором нет деревьев, но вы можете сказать обратное. Если там нет деревьев, то это не сад, а ограда.

Шихаб сказал: "Я не говорю, что это недостаток, что Он не знает деталей. Например, в моем животе есть червь, лежащий в нечистотах. Я не знаю этого червя. Какой недостаток в том, что я не знаю его или знаю?"

Сейчас я не знаю языка хинди, но не из-за неспособности. Но как насчет самого арабского? Если этот индиец услышит его, он скажет, что он лучше. А как насчет персидского языка с его тонкостью и красотой? Те смыслы и тонкости, которые проявляются в персидском, не проявляются в арабском". (225-26)

46.

Шейх Мухаммад обычно смеялся над состоянием Саида и других: "Что это за слова - "Бог занял все мое тело"?" И я смеялся. Ему казалось, что я с ним согласен, а я на самом деле смеялся над его состоянием: "Разве ты не видишь этого в себе?"

Ему приснился Шихаб Нишабури, поскольку они были близкими людьми. И этот Шихаб гораздо превосходил Шейха Шихаб ад-Дина. Во сне он увидел, как тот бежит к вершине горы, а за ним бежит женщина. Он достиг вершины горы и побежал вниз по другой стороне. Женщина сунула палец в свой рот - "Ты спас себя!" Рано утром следующего дня он пришел в медресе и постучал в дверь: "Шихаб ад-Дин скончался!" Они расстроились, и Шейх Мухаммад исчез. Они сказали: "Это был демон".

Наступил день, и он вошел в библиотеку. Положив голову на руки и отдав душу, он улыбался. Шейх Мухаммад поцеловал его глаза и лицо, попрощался и ушел. Люди говорили: "Нет, это Хизр ушел, или это был ангел". (697-98)

47.

Философ становится отрицателем. Его интеллект говорит ему, что все, чего он не знает, не существует, что он обладает универсальным интеллектом. Допустим, у него действительно есть вселенский разум - как может вселенский разум охватить своего Творца, излиянием которого он является? Как он может поместить в коробку просторный мир Бога? Он читает свою собственную страницу.* Он не читал страницу большего размера, ни своего Создателя.

Он говорил: "Давайте помиримся".

Он сказал: "Что бы вы ни делали, становится только хуже. Лучше пусть все это идет постепенно. Через совместную работу, милосердие и уговоры оно покинет его, так же как через совместное трудолюбие оно покинуло собрание учеников. Эти люди уничтожают души ищущих.* Быть их спутником убивает ищущего на пути Бога. Да, истинное общение тоже убивает*, но результатом этого убийства становятся тысячи жизней".

Однажды Шейх Мухаммад сказал, что изученные знания* лучше, потому что знания, полученные без обучения, подобны ребенку, который спонтанно говорит то, на что взрослый не способен. Как это может иметь какую-то ценность?

Я возразил: "Он достигает цели, не прицеливаясь. Когда вы задаете вопрос ребенку, он не знает значения этих слов, в отличие от вас, поскольку вы взрослые. Это отличается от того, кто владеет словами, и, когда вы требуете ответа, он предоставляет множество доказательств и аргументов в поддержку своих слов". Шейх Мухаммад опустил взгляд вниз - это могло означать, что он обвинял многих великих наставников, таких как Фахра ар-Рази и Шихаб Мактул*, и указывал на их ошибки. После этого он сказал: "Прочитай суру "Нет, клянусь" [сура 90]!"

Я читал, а он громко плакал. Я смеялся, но втайне, чтобы он не остыл.

Прямо сейчас вы тоже проповедуете, но у вас нет реализации. Мой смысл рождается из вас без вашего намерения. Оно проходит сквозь вас, а вы не осознаете этого. (338)

48.

Шейх Мухаммад часто говорил, что тот-то ошибался, и тот-то ошибался. Но потом я увидел, что и он допускает ошибки. Иногда я указывал ему на это.

Он опускал голову. Он говорил: "Дитя, ты сильно бьешь кнутом". Он был как гора, как гора! У меня здесь нет цели, но каждый раз, когда он крутил колесо, сто тысяч таких же падали плашмя и их отбрасывали.

Например, он был в каком-то состоянии, и он рассказывал о своем состоянии.

Например, однажды мы заговорили о том, что всякий раз, когда хадис имеет аналог в Коране, хадис достоверен. Он рассказал хадис и сказал: "Где в Коране есть подобное этому?"

Я заметил, что в тот момент у него произошло что-то особенное. Я хотел помочь ему перейти от состояния разобщенности к единению через слова, относящиеся к его вопросу.

Я сказал: "Существуют разногласия относительно того, является ли хадис, который ты упомянул, хадисом или нет. Но где же в Коране есть равный хадис о том, что знающие подобны одной душе?" Ему показалось, что я его спрашиваю. Он быстро ответил: "Истинно, верующие - братья друг другу" [49:10]. Ваше творение и воскрешение таково же, как и единой души [31:28]". Затем он ушел в себя. Он понял, что вопрос заключался не в моей цели, а в чем-то другом. Он сказал: "Дитя, ты сильно ударил кнутом". Сначала он говорил бы "дитя", и в конце говорил бы "дитя". Потом он бы засмеялся, имея в виду: "Какое место для "ребёнка" здесь?!" (239-40)

49.

Шейх Мухаммад сказал: "Равнина речи очень просторна. Кто хочет, тот говорит все, что хочет".

Я сказал: "Равнина речи очень узка, а равнина смысла просторна. Выйди из речи, чтобы увидеть простор и равнину. Равнина смысла просторна. Посмотри и увидишь, кто ты - дальний, который близок, или ближний, который далек".

Он сказал: "Тебе лучше знать".

Он сказал: как бы то ни было, ты есть то, что ты есть. Но выходите из формы, ибо Соборность - это милость. Если слова тебе не понятны, не бойся и не беги. Тайны Пути не открываются мне из-за пределов формы, когда есть собрание других, будь то снаружи или внутри твоего собственного существования, - только когда есть уединение.

Хотя в твоем существовании есть хорошие черты характера, и ты чист от атрибутов злобы, вероломства и воровства, в этом существовании есть скрытые вероломства и воровство. Так, во времена Давида* цепь правосудия убегала на небо из-за скрытого воровства, и никто не знал об этом воровстве. Однако, глядя на бегство цепи, все понимали, что на это есть какая-то причина.

Итак, цепь справедливости - это светлое сердце, чистота и вкус. Когда она отходит от ищущего тайну, это происходит не без причины, Это - потому, что Аллах не таков, чтобы изменить милость, которой Он омилосердствовал народ, пока они не изменят то, что у них в душах [8:53]. Если вы не будете заняты созерцанием собственной чистоты и добродетели, если вы будете стремиться очистить себя от скрытого предательства, то чистота и добродетель, которые у вас есть, будут возрастать". (96-7)

50.

Реальность этих слов не дошла до них. Однако до них дошел смысл и изменился их цвет. Когда человек меняется, есть причина.

На самом деле я повторял эти слова, чтобы они поняли. Они критиковали меня: "Он повторяет свои слова, потому что ему не хватает содержания".

Я сказал: "Вам не хватает содержания. Мои слова красивы и хорошо сформулированы. Если бы я произнес их сто раз, каждый раз из них был бы понятен другой смысл, и этот коренной смысл остался бы чистым".

Когда он говорил, что план речи очень обширен, мне хотелось ответить: "Нет, план смысла очень обширен, план речи очень узок". Однако я лицемерил с ним. Хоть он и был горой, но знал и лицемерие. Я сказал ему: "Послушай эти слова другим ухом. Не слушайте ушами, которыми вы слышали слова шейхов. В том месте, где есть эти слова, как может быть Абу Язид и Преславлен я?" (168)

51.

Шейх Мухаммад говорил: "Если бы я сказал, что что-то должно было быть таким-то или таким-то, то для меня это было бы неверием".

Я терпел, пока однажды он не дал кому-то совет. Я сказал ему: "Итак, этим советом ты говоришь: "Ты должен быть таким-то", но для тебя это неверие".

Если бы он сказал: "Это одно состояние, а это другое", - это было бы разнообразием. Если в словах "у меня есть мгновение с Богом" это мгновение не является непрерывным, - а буквальный смысл требует, чтобы оно не было непрерывным, - то слова Аиши были бы правильными: "Кто думает, что Мухаммад видел Аллаха своими глазами, тот произнес великую ложь! Ведь когда кто-то видит Аллаха, не остается никаких колебаний, и это состояние непрерывно для него. Оно не прерывается. Таковы же и Его слова: "Мне внушено oтpoвeниe, чтo ваш бoг - Бoг единый. Тот, тo надеется пpeдcтaть перед cвoим Гocпoдoм [в блaгoвoлeнии], пycть вepшит пpaвeдныe дeлa и нe пoлoняeтcя нapядy co cвoим Гocпoдoм ниoмy [одному] бoлee" [18:110]. Этот "один" - он сам. (777)

52.

Точно так же шейх Мухаммад ибн Араби из Дамаска обычно говорил: "Мухаммад хранит мою завесу".

Я бы сказал: "Почему ты не видишь в Мухаммаде того, что видишь в себе? Каждый хранит свою собственную завесу".

Он сказал: "Там, где реальность гнозиса, где притязания? Где "Делай!" и "Не буду делать!?"

Я сказал: "В конце концов, у него был этот смысл, и у него было это другое достоинство в избытке. Это отрицание того, кто в тебе, это принятие ответственности - разве это не претензия? Называть меня братом и ребенком - разве это не претензия? Итак, ты предъявляешь претензии и говоришь, что человек не должен предъявлять претензии".

Он был хорошим сочувствующим, хорошим знакомым. Он был великолепным человеком, шейх Мухаммад. Но он не был следующим.

Кто-то сказал: "Он всего лишь следовал самому себе".* Я сказал: "Нет, он не следовал". (299)

53.

Шейх Мухаммад часто поклонялся и падал ниц перед народом, заявляя: "Я слуга принципов Закона". Но у него не было последователей. Я получил от него много полезного, но не столько, сколько от вас. То, что я узнал от вас, не похоже на то, что я усвоил от него. Как велика разница между жемчужиной и обычным камнем!

Однако дети* совсем не поняли вас, и это странно. Может быть, в конце концов, они поймут вас. Вы не обязаны показывать себя детям или кому-либо другому, кроме детей.

Один человек тратит тысячи усилий, чтобы проявить себя, в то время как другой скрытно выражает себя через сотню хитростей. Чем больше я выставляю себя напоказ, тем больше у меня возникает проблем. Вокруг меня собираются и тайные, и открытые враги, и я не могу жить так, как мне следовало бы. (304-5)

53'

Подобная этому душа, которая превосходит меня во всех науках, - она прогибается сто раз. Я не буду считать, что если я выйду на кафедру и скажу хоть слово, все будут смеяться надо мной.

Я много говорю об этом, но когда же вы примете это? Сто тысяч милостей на этом лице! Господи, сделай меня достойным поцеловать это лицо! Господи, сделай меня достойным этого!

Шейх Мухаммад, который искал Настоящее, надеялся, что это произойдет между ним и мной, но это не было даровано. А я надеялся, что то, на что он надеялся между ним и мной, произойдет между вами и мной. Так каков же ваш уровень? (144)

54.

У Аллаха есть слуги, которых Он вводит в завесу и которым Он рассказывает о тайнах.

Шейх Авхад взял меня на сама и проявлял ко мне почтение. Однажды он сказал: "Почему бы нам не быть вместе?"

Я ответил: "При условии, что ты будешь сидеть на открытом месте и пить на глазах у учеников, а я не буду пить".

Он сказал: "Почему ты не будешь пить?"

Я сказал: "Чтобы ты был безбожным и удачливым, а я - безбожным и несчастным".*

Он сказал: "Я не могу".

После этого я произнес слово, и он трижды ударил себя ладонью по лбу. (294)

55.

Желание этого мира, хотя и неизбежно, наполняет мое сердце печалью. Это не из-за каких-то ваших недостатков. Но желание этого мира - там нет горя. Я ищу того, кто войдет в дверь сто тысяч раз, один за другим. Мое убежище - в Боге, чтобы не быть зависимым от этого мира!

Некоторым людям все, что касается этого мира, быстро приносит облегчение. Другие желают этого мира тысячами стонов мольбы, слез и похвал - время от времени после тысячи усилий приходит капля. Сейчас для меня важно, чтобы тот, кто обращается ко мне ради Бога, отрекся от этого мира. Это первый шаг.

Шейх Авхад ад-Дин сказал мне: "Почему бы тебе не присоединиться ко мне, чтобы мы могли быть вместе?" Я ответил: "Давай возьмем кубки, один для меня, один для тебя, и раздадим их там, где они собираются на сама". Он сказал: "Я не могу". Я сказал: "Тогда быть моим спутником - это не твое призвание. Ты должен продать своих учеников и весь мир за этот кубок". (217-18)

Интересно, что, по мнению этих людей,

означает дружба с Богом.

Этот Бог, сотворивший небеса, землю,

Создавший Вселенную, -

неужели Его дружбу так легко завоевать,

что вы приходите и садитесь перед Ним,

говорите и слушаете?

Ты что, воображаешь, что это бесплатная кухня?

Ты приходишь и выпиваешь все до дна,

а потом просто уходишь?

МОЙ ПУТЬ К БОГУ

Польза и вред от учебы

Этот мир подобен сокровищнице и в то же время змее. Некоторые играют с сокровищами, в то время как другие играют со змеей. Те, кто играют со змеей, вынуждены предоставить свои сердца, чтобы она укусила их. Она может укусить и за хвост, и за голову. Если она ужалит за хвост, а вы не проснетесь, она ужалит за голову.

Те, кто отвращаются от змеи и не поддаются ее соблазнам, выбирают в качестве своего руководителя шейха, который обладает интеллектом. Шейх, представляющий интеллект, является изумрудом, ослепляющим взгляд змеи. Когда драконоподобная змея видит, что шейх интеллекта ведет караван, она становится покорной, слабой и хрупкой. Там, где раньше она была подобна акуле в воде, под ногами интеллекта она превращается в мост. Ее яд становится сахаром, а шипы - розами. Если раньше она была разбойником, то теперь становится сопровождающей. То, что когда-то внушало страх, теперь приносит чувство безопасности. (313)

Интеллект приводит вас к порогу*, но не вводит в дом. Там, где интеллект, - завеса, сердце - завеса, а тайное сердце* - тоже завеса. (180)

Интеллект - мастер стрельбы из лука. Он может натянуть тетиву до самого уха. Однако интеллект этого мира заложен природой. Он может натянуть тетиву, но не до уха. С помощью тысячи уловок он заставляет ее дотянуться до рта. Если вы отпустите тетиву изо рта, какую работу она сможет выполнить? Только если вы отпустите ее от уха, она нанесет рану.

Так и слова, исходящие изо рта, ничего не значат - только если они исходят из действия и практики. Я самый ничтожный из ничтожных и самый низкий из низких. Бог знает мою душу лучше, чем я, а я знаю свою душу лучше, чем вы.

Слова интеллекта этого мира исходят из уст. Слова же интеллекта того мира - это стрела, выпущенная из глубины души. Поэтому есть только Коран, которым двигались бы горы, или которым рассекалась бы земля [13:31].

Слова, которые не рождаются из мысли,

не годятся ни для речи, ни для письма.

Нужно смотреть и вперед, и назад, чтобы любовь к этому миру не стала преградой, ибо любовь к вещам делает вас слепыми и глухими. Когда любовь к этому миру преобладает над любовью к религии, она делает вас слепыми и глухими. В результате Мы устроили перед ними преграду и позади их преграду [36:9]. Может быть, они раскаются и пробудятся. Тогда эта любовь уменьшится, и барьер станет тоньше. По большей части это достигается благодаря общению с хорошими друзьями. Хорошие спутники остаются с теми, кто добродушен и терпелив. (313-14)

У царя было два сына: один был воспитанным и амбициозным, второй - неудачником, глупым, робким и женоподобным. В усердии своем отец нашел темнокожего, смелого и самоотверженного мужчину, похожего на Рустама, и сделал его товарищем и другом этого мальчика. День и ночь новый наставник рассказывал ему о мужественных качествах и демонстрировал их. Он учил его обращаться с оружием и двигаться как настоящий мужчина. Несмотря на двухмесячные усилия и беспрестанное обучение, мальчик продолжал делать игрушки и играть с ними, как девочка.

Через два месяца царь запросил учителя привести ребенка для встречи. Мальчик, покрыв голову чадрой, держал в руках свои игрушки. Учитель, полный волнения, даже превратил свой тюрбан в маску и сел рядом с ним.

Когда царь спустился, он озирался вокруг и спрашивал: "Где учитель? Где учитель?"

Учитель снял вуаль и поприветствовал его. Женственным голосом он сказал: "Привет, я ваш учитель".

Царь был удивлен и спросил: "Что это?"

Учитель ответил: "О великий царь! Несмотря на все мои усилия за эти два месяца, как я ни бил его и н старался заставить его быть такого же цвета, как я, я не смог этого достичь. Так что теперь я стал такого же цвета, как и он".

Однако он оставался настоящим мужчиной. Как могло уподобление повредить ему в этом отношении? (310-11)

Сначала я сидел не со знатоками законов, а с дервишами. Я обычно говорил: "Они чужды того, чтобы быть дервишами". Потом я узнал, что такое быть дервишем и где они находятся, и теперь я предпочел бы сидеть с юристами, чем с этими дервишами. По крайней мере, правоведы берут на себя труд. Остальные просто хвастаются тем, что они дервиши. А где же дервиш?

Все великие пророки сгорали от любви к тому, что они дервиши. Даже Муса воскликнул: "Сделай меня одним из общины Мухаммада!" Мусульмане - это те, кому это было дано.

У каждой истории есть ядро. Великие люди создали историю ради ядра, а не для того, чтобы избавиться от скуки. Они представили ее в форме истории, чтобы показать заключенную в ней цель. Тем не менее тот, кто хранит молчание, будет спасен на службе у великих, тем более то,

Что юноша видит в зеркале,

старик видит в обожженном кирпиче. (249)

В конце концов, я был знатоком законов. Много раз я изучал Танбих* и другие тексты. Прямо сейчас ничего из этого не приходит на ум. Там ничего нет. Если только мы не будем продолжать в том же духе, и это не поднимет голову перед моим лицом, - тогда оно упадет прямо передо мной. В противном случае у меня нет настроения слушать сказки. О, вперёд! Ты, подойди сюда! Всё же приятнее, чем воспоминания о юности и общение с умными людьми! (676)

Кто-то спросил: "Господин, вы еврей?".

Другой ответил: "Нет, я юрист".

Первый сказал: "О, жаль, что вы не еврей".

Второй спросил: "Почему?"

Тот ответил: "Мне нужно немного серы".

В том месте у евреев был обычай не выходить по утрам из страха перед мучениями со стороны мусульман, которые считали мучения добрым делом. Именно они продавали серу и подобные вещи.

Второй спросил: "Поэтому ты хочешь, чтобы я был иудеем?"

Первый ответил: "Да".

Второй сказал: "Господин, я принесу тебе серы. Не желай мне еврейства. Я сделаю то, что ты хочешь". (134)

У интеллекта слабые ноги. От него ничего не исходит. Однако он не остался без доли. Это вновь прибывшая вещь, а вновь прибывшая вещь добирается до дверей дома. Но у него не хватает смелости, чтобы войти в гарем.

Алиф был записан на Скрижали. Иногда мы говорим, что он был записан на Скрижали, иногда на земле, иногда в сердце. Его свет проник в высокое и низкое. Где же говорящий? Где глаз? Где зрение, чтобы вы могли видеть? (307)

Тогда, говорят они, все - настоящее, нет никакого творения. Если бы не было творения, то существовала бы речь без букв и звуков. Там, где есть Реальное, нет ни букв, ни звуков. (648)

(Конец ознакомительного фрагмента)

Оставить комментарий © Copyright Шамс Тебризи (Valentin.Irkhin@imp.uran.ru) Размещен: 31/08/2024, изменен: 23/11/2025. 141k. Статистика. Повесть: Религия, Эзотерика Наши переводы Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2	Ваша оценка:
Аннотация: История этой книги связана с парой великих суфиев-мистиков - Шамса Тебризи и Мевляны Руми, которых тесно соединила дружба и непростые взаимные отношения ученик-учитель. Ознакомительный фрагмент.

Шамс Тебризи Беседы Шамса Тебризи

Шамс Тебризи
Беседы Шамса Тебризи