Со слов: «Кто друга наставлений не приемлет...» — Учитель — он жил тогда в Джетаване — новел рассказ об одном тхере по имени Лосака Тисса. Если вы спросите: «Кто же такой этот Лосака Тисса?» — то знайте, что Лосака, сын рыбака, жившего в царстве Косалы, был погубителем собственного рода, а также — монахом, которому никто не хотел давать подаяния. Ибо тотчас же по скончании его прежнего существования он возродился в лоне рыбачки, жившей в рыбацкой деревне царства Косалы. Кроме семьи рыбачки, в деревне жили и другие семьи — всего тысяча, — тоже принадлежавшие к рыбацкому роду. В тот самый день, когда рыбачка зачала Лосаку, все жители деревни, с сетями в руках, отправились на рыбную ловлю: кто на реку, кто — на пруд, кто — еще куда-нибудь, но ни один не поймал даже самой маленькой рыбки. Так с того дня и повелось, и дела у рыбаков шли все хуже и хуже.

Еще до того, как Лосака был зачат в лоне рыбачки, деревня семь раз горела, и семь раз ее постигала кара правителя, так что жители ее со временем обнищали. И стали они тогда рассуждать: «Прежде все было хороню, ныне же становится все хуже и хуже. Не иначе как появился среди нас кто-то, приносящий несчастье. Давайте разделимся». И стали они жить порознь: пять сотен семей вели свое хозяйство, пять сотен — свое. И вот та половина, в которую вошли родители Лосаки, бедствовала, у другой же половины дела пошли на лад. И решили тогда поделить пополам каждую из половин, и поступали так много раз, покуда не выделилась изо всех одна семья. Тут стало ясно, что она и есть источник несчастий; тогда всех, кто принадлежал к этой семье, побили и выгнали вон.

Мать Лосаки — изгнали именно ее семью — с трудом зарабатывала себе на пропитание; когда же приспел срок, благополучно разрешилась в укромном месте. Надобно сказать, что существо, возродившееся в последний раз, не может быть уничтожено, ибо в сердце его пылает огонь грядущего арахатства, подобно тому как пылает огонь укрытого на дне кувшина светильника, невидимого и неугасимого. Так вот, мать Лосаки заботилась о младенце, покуда он не научился ходить, а потом сунула ему в руку чашу для подаяний и, послав его собирать милостыню, сама убежала прочь. С тех пор младенец рос один, питаясь подаянием. Спал, где придется, не мылся, не холил свое тело, словом, жил подобно отпрыску грязных демонов-пишача, питающихся сырым мясом. Прошло семь лет, младенец подрос и теперь кормился рисом, который подбирал по зернышку, будто ворона, у ворот одного из домов, на том месте, где обычно мыли котлы, выбрасывая из них остатки пищи.

Однажды тхера Сарипутта, предводитель воинства дхаммы, отправился за подаянием и, встретив на пути в Саваттхи этого мальчика, подумал: «Из какой он деревни? Всем видом своим он рождает в сердце великое сострадание». Питая к ребенку неподдельную нежность, Сарипутта окликнул его:

«Эй, подойди-ка сюда». Мальчик подошел к тхере и почтительно его приветствовал. «Из какой ты деревни и где твои мать с отцом?» — спросил тхера, на что мальчик ответил: «Мои мать с отцом, почтенный, бросили меня и сбежали, сказав, что утомились от забот обо мне». «А не хотел бы ты принять монашество?» — спросил тогда тхера. «Почтенный, — ответил мальчик, — я бы очень хотел, но кто возьмет в монахи такого бродягу, как я?» «Я возьму», — ответил тхера. «Что ж, — обрадовался мальчик, — возьми!» Тхера накормил его вкусной пищей, отвел в монастырь и сам искупал. Так мальчик стал монахом.

К старости Лосака стал известен как «тхера Лосака Тисса», но он не достиг высшей мудрости, и доставалось ему немногое. Ибо, как ни велико было подаяние, он ни разу не смог набить живот и лишь кое-как поддерживал свое существование. Потому что стоило положить ложку рисовой каши в его чашу для подаяний, как начинало казаться, будто чаша полна до краев, и люди, думая: «У этого чаша полна», — уносили рис и раздавали его другим просящим подаяние. Еще говорят, что, когда в чашу Лосаки клали рис, рис тотчас же исчезал. Точно так же было у Лосаки и с другой пищей. Даже когда со временем он развил в себе внутреннее зрение и способность к сосредоточению и обрел высший плод арахатства, ему все равно доставалось немногое.

И вот, когда наконец запас соделателей, поддерживавших в Лосаке жизненные силы, иссяк и настал день его полного и окончательного Исхода, Сарипутта, предводитель воинства дхаммы, зная об этом, стал думать: «Ныне — день великой ниббаны тхеры Лосаки Тиссы, и мне надлежит позаботиться о том, чтобы ему сполна досталась пища, в которой он нуждается». Решив так, Сарипутта вместе с Ло-сакой отправился в Саваттхи, где было много жителей, но сколько ни протягивал руку за подаянием, из-за Лосаки никто ничем его не оделял, разве что почтительными приветствиями. Тогда тхера сказал: «Ступай, почтенный, посиди в зале собраний», — и отправил Лосаку обратно в монастырь, а сам, быстро наполнив свою чашу подаяниями, повелел доставить ее и передать Лосаке; посыльные же, взяв у Сарипутты чашу, не донесли ее до Лосаки, а по дороге сами все съели. Когда Сарипутта возвратился в монастырь, тхера Лосака Тисса вышел его приветствовать, и Сарипутта спросил: «Ну что, почтенный, досталась тебе еда?», на что Лосака ответил: «Еще достанется, высокочтимый». Сарипутта с беспокойством осведомился, который час, и, узнав, что время для трапезы уже миновало, отвел тхеру Лосаку в залу собраний и, наказав: «Побудь-ка здесь, почтенный», сам отправился во дворец правителя Косалы. Правитель приказал взять у тхеры чашу для подаяний, но, зная, что не время сейчас монахам есть горячую пищу, распорядился наполнить ее до краев сластями четырех видов. Сарипутта принес чашу в монастырь и сказал Лосаке: «Вот, почтенный Тисса, отведай-ка этого меда, и сладкого масла, перетопленного с обычным, и патоки!» Но Лосака постыдился есть при великом Сарипутте, тогда Сарипутта сказал ему: «Что же ты, почтенный Тисса, садись и ешь, а я буду стоять рядом и держать чашу. Ибо стоит мне выпустить сию чашу из рук, как в ней ничего не останется!» И почтенный тхера Лосака Тисса принялся есть, в то время как Сарипутта, предводитель воинства дхаммы, стоял рядом и держал чашу с пищей! И благодаря духовной силе и благородству великого тхеры пища не пропадала, и Лосака Тисса ел, сколько хотел, и наелся досыта. В тот же день он ушел в ниббану и так свершился Исход, после которого уже не наступает возвращение в сансару! Сам Всенробужденный был при том, когда тело ушедшего в ниббану Лосаки предавали огню. Пепел и кости собрали и изготовили священную усыпальницу.

Вскоре после этого монахи, сидя как-то в собрании, рассуждали: «Этот тхера Лосака, почтенные, не отличался святостью, и ему доставалась самая малость! Как же, не накопив святой заслуги и вечно нуждаясь, он сумел обрести благородную дхамму арахатстла?» В это время в залу собраний вошел Учитель и спросил бхиккху: «О чем это вы, братия, здесь толкуете?» — и те рассказали ему, о чем вели речь. «Братия, — молвил тогда Учитель, — этот ушедший в ниббану бхиккху сам был повинен в том, что ему достаналась лишь малость, и сам достиг арахатства! Ибо от того, что прежде мешал другим получать, он и сам получал самую малость, а благодаря тому, что, впрягшись в йогу, он сосредоточенно размышлял над непостоянством, страданием и бесконечностью, которые являются сутью вещей, обрел он затем благородный плод арахатства». И, поясняя сказанное, Учитель поведал монахам о том, что случилось в прошлой жизни.

«Во времена Всесветлого Будды Кассапы жил в одном селении некий бхиккху. Ему, безупречному в своей монашеской жизни, исполненному нравственных совершенств и способному к глубокому внутреннему сосредоточению и размышлению при посредстве йоги, покровительствовал некий землевладелец. И вот однажды в деревню, где жил этот землевладелец, явился ни разу там не бывавший тхера. Он порвал узы мирской скверны и достиг арахатства, но со своими товарищами держался как с ровней. Землевладелец поглядел, как тхера ходит, стоит, сидит и лежит, очистился духом и, пребывая в блаженстве, взял у него чашу для подаяний, повел в дом и со всем почтением пригласил сесть за трапезу. Потолковав немного с хозяином о дхамме, тхера поднялся, собираясь уйти, тогда хозяин, сложив почтительно руки, стал его упрашивать: «Почтенный, остановись в монастыре, который неподалеку от моего дома; я хотел бы вечером повидаться с тобой». Тхера отправился в указанный монастырь, приветствовал настоятеля и, испросив его дозволения, смиренно сел в сторонке. Настоятель встретил его весьма дружелюбно и спросил: «Получил ли ты, почтенный, какое-нибудь подаяние, сыт ли?» «Да, сыт», — ответил тхера. «Где же тебе подали?» — вновь спросил настоятель. «Да неподалеку от вас — в доме одного землевладельца», — молвил тхера и попросил отвести его в келью. Когда же его отвели туда, он отставил 6 сторону чашу для сбора подаяний, откинул монашескую накидку и, приняв позу лотоса, погрузился в блаженство сосредоточенного размышления о плодах, даруемых благородным Восьмеричным Путем.

Землевладелец же, как только наступил вечер, захватил с собой цветочные гирлянды и светильники, заправленные маслом, и отправился в монастырь. Там он почтительно приветствовал настоятеля и спросил: «Скажи, уважаемый, не поселился ли в вашем монастыре один тхера?» «Да, поселился», — ответил настоятель. «Где же он?» — вновь спросил землевладелец. «Да вон в той келье», — ответил настоятель. Тогда землевладелец вошел в келью к тхере, почтительно его приветствовал и, смиренно усевшись в сторонке, стал внимать речам тхеры, пустившегося в рассуждения о дхамме. Когда же настала ночная прохлада, землевладелец возложил подношение перед ступою и священным дереном бо и возжег светильники, после же, с согласия тхеры и настоятеля, пригласил их обоих его навестить и удалился.

А надобно сказать, что настоятель был тем самым монахом, которому покровительствовал землевладелец. И вот, когда землевладелец ушел, настоятель стал размышлять: «Мой покровитель охладел ко мне. А если этот новый бхиккху пожелает остаться в нашем монастыре, то он совсем перестанет мною интересоваться». И, по недомыслию своему и на свое же несчастье, настоятель решил: «Придумаю какой-нибудь способ отвадить бхиккху от монастыря». И вот, когда тхера пришел оказать подобающие почести настоятелю, тот не захотел даже с ним разговаривать. Тхера, достигший арахат-ства, без труда определил намерения настоятеля и, помыслив: «Настоятель не ведает, что я не помеха ни в дружбе его с семейством землевладельца, ни в монастыре», вернулся к себе в келью и погрузился в блаженство сосредоточенного размышления о плодах, приносимых благородным Восьмеричным Путем.

На следующий день настоятель, едва коснувшись пальцами будильного гонга и легонько постучав ногтем в дверь кельи, где находился тхера, отправился в дом своего покровители. Принимая из рук настоятеля чашу для подаянии и предлагая ему занять почетное место, хозяин осведомился: «А где же тот тхера, что прибыл недавно, почтенный?» «Не знаю, — ответил настоятель, — куда подевался твой друг: я бил в будильный гонг, громко стучал в дверь его кельи, но не смог добудиться. Должно быть, вчера он объелся у тебя в доме и всю ночь маялся животом. Ты, верно, сейчас умиляешься тому, что тхера до сих нор изволит почивать, — что ж, умиляйся этому и впредь». Тем временем тхера, достигший арахатства, как только пришло время отправляться за подаянием, искупался, накинул монашескую накидку, взял чашу для подаяний и, взмыв в небеса, перенесся куда-то в другое место. Землевладелец же накормил настоятеля рисовой кашей, обильно сдобренной топленым маслом, медом и патокой, потом взял у него чашу для подаяний и, посыпав рис толчеными ароматными специями и хорошенько перемешав его, наполнил до краев чашу и, подавая ее настоятелю, молвил: «Почтенный, тот тхера, должно быть, еще не отдохнул после долгого пути, так ты, уж будь добр, снеси ему это». Не выказав недовольства, настоятель взял чашу и пошел в монастырь, размышляя по дороге: «Если бхиккху отведает такой отменной рисовой каши, то потом никакими силами не выгонишь его вон. Если отдать кому-нибудь эту кашу, поступок мой скоро обнаружится; если выплеснуть ее в воду — на поверхности появятся жирные пятна; бросить на землю — увидят вороны и налетят стаей. Куда же все-таки деть ее?» Размышляя так, настоятель набрел на место, где выжигали древесный уголь; раскидал землю, выплеснул кашу, а сверху набросал углей и пошел в монастырь. Не найдя там тхеры, настоятель подумал: «Конечно же, этот достигший арахатства бхиккху узнал мои мысли и ушел прочь. О, горе мне: в угоду чреву своему я свершил недостойное».

И впал настоятель с той самой поры в великое уныние, стал будто дух, обернувшийся человеком. Вскорости истек срок его тогдашнего существования, и он обрел новое рождение в чистилище, где и очищался в кипящей воде много сотен тысяч лет. Продолжая очищаться, в течение пятисот следующих существований оп рождался яккхой, который только раз за «се это время мог наесться досыта, набив свое брюхо отбросами. В следующие же пятьсот рождений он был псом, и ему тоже всего раз было дозволено набить свое брюхо помоями, все же остальное время он никогда не наедался досыта. Очередное свое рождение настоятель обрел в царстве Косалы, в бедной деревенской семье, которая после появления его на свет впала в еще большую нищету. Ни разу не удалось ему наполнить живот свой чуть выше пупка хотя бы жидкой рисовой кашицей. Нарекли его Миттавиндака, что значит «Ищущий дружбы».

Не в силах более терпеть мучения, преследовавшие их после рождения сына, мать и отец Миттавиндаки стали колотить его, а после и вовсе выгнали из дому, сказав: «Ступай прочь, источник зла!» Лишившись крова, стал Миттавиндака скитаться, покуда не попал в Бенарес. А там в это время как раз жил Бодхисатта, известный всему миру наставник, у которого было до пяти сотен юных брахманов-учеников. Так уж повелось у бенаресцев, что они помогали отпрыскам бедных семей, и тем дозволено было бесплатно учиться. Миттавиндаку определили в ученики к Бодхисатте, чтобы он учился добру, но мальчик был груб, непослушен, вечно затевал драки с другими учениками. Когда же Бодхисатта ему выговаривал, не внимал его наставлениям, и из-за него даяге уменьшились доходы Бодхисатты от наставничества. И вот, рассорись с остальными учениками и не желая внимать наставленьям, Миттавиндака сбежал от Бодхисатты и вновь стал бродяжничать, пока не занесло его в одну отдаленную деревушку, где он нанялся на работу, тем и жил. Вскоре он женился, взял в жены нищенку, и она родила ему двух детей. Жители деревни, полагая, что Миттавиндака способен растолковать им, какое учение истинно, а какое ложно, платили ему как наставнику и дали хижину на краю деревни, где он и поселился. Но после этого жителей этой глухой деревушки семь раз постигала кара правителя, семь раз горели дома, и семь раз высыхали пруды, откуда они брали воду. И поняли люди: прежде, покуда не было Миттавиндаки, не случалось несчастий; теперь же день ото дня становится все хуже и хуже. Миттавиндаку побили и со всем семейством выгнали из деревни. Забрав чад своих и домочадцев, Миттавиндака отправился куда глаза глядят и в конце концов поселился в лесу, где хозяйничали демоны. Демоны убили детей и жену Миттавиндаки, сожрали их, а сам он убежал и снова стал скитаться, покуда не забрел в одну прибрежную деревню, называемую Гамбхира. И забрел он туда в тот самый день, когда из деревни должно было отплыть за море торговое судно, нанялся на то судно и отплыл вместе с ним. Семь дней плыло судно, а на седьмой день вдруг остановилось посреди моря, будто на скалу натолкнулось. Принялись тогда все, кто был на судне, тянуть жребий, чтобы узнать, кто приносит несчастье, и семь раз падал жребий на Миттавиндаку. Сунули тогда в руки Миттавиндаке связку бамбуковых прутьев, раскачали его и бросили в море. И только бросили его в море, как судно тот же час сдвинулось с места.

Миттавиндака же, ухватясь за связку бамбуковых прутьев, отдался на волю волн. Из-за того, что во времена Всепробужденного Будды Кассаны Миттавиндака был монахом, следовал нравственным заветам и потому обладал, хотя и незрелым, плодом святой заслуги, он, странствуя по морю, наткнулся на волшебный дворец, весь прозрачный, где обитали четыре дочери неба, и прожил в этом дворце Миттавиндака семь дней, вкушая блаженство. Отправляясь терпеть семидневное страдание, дочери неба наказали Миттавиндаке: «Оставайся здесь, покуда мы не вернемся», — но только они отбыли, как Миттавиндака вновь уцепился за свою связку бамбуковых прутьев и отправился дальше. Странствуя по морю, он наткнулся на волшебный дворец, весь из серебра, где обитали восемь дочерей неба, пожил там и поплыл дальше. Приплыл во дворец из самоцветов, где обитали шестнадцать дочерей неба, пожил там, затем пожил еще в золотом дворце, где обитали тридцать две дочери неба. Не слушая их советов, отправился дальше и плыл, покуда не увидел раскинувшийся на одном из островов город яккхов и бродившую там по берегу яккхини в обличье козы. Не ведая, что перед ним яккхини, Миттавиндака подумал: «Полакомлюсь-ка я козьим мясом», и ухватил яккхини за ногу. Тогда яккхини схватила Миттавиндаку, подняла в воздух и изо всей своей яккхической силы швырнула в пространство. И была эта сила столь велика, что Миттавинда-ка перелетел через море и вновь оказался в Бенаресе; упал он в заросли терновника, который рос по краям рва, окружавшего городские стены Бенареса, и покатился вниз по силону. Катился до тех пор, покуда не растянулся на земле. А надобно сказать, что в ту пору во рве прятались похитители царских коз, и пастухи, решив во что бы то ни стало изловить мошенников, подкарауливали их, укрывшись неподалеку.

Миттавиндака же, поднявшись с земли, увидел пасущихся коз и подумал: «Коза, которую я ухватил на острове за ногу, бросила меня сюда; ухвачу-ка я и сейчас какую-нибудь козу за ногу. Может быть, она забросит меня снова в море, в волшебный дворец к дочерям неба?» И, не ведая, что творит, Миттавиндака ухватил одну из коз за ногу, отчего та принялась громко блеять. Со всех сторон сбежались пастухи, вопя: «Так вот он, тот вор, который так долго кормился царскими козами!»; и они схватили Миттавиндаку, избили его и, связав, потащили к царю. А в это самое время Бодхисатта в сопровождении всех пятисот своих юных учеников как раз выходил из города, направляясь к реке для омовения. Увидев Миттавиндаку и узнав его, он спросил у пастухов: «Любезные, да ведь он живет у нас, куда же вы его тащите?» «Почтенный, — отвечали пастухи, — он ворует коз, он вот и сейчас собирался уворовать одну, ухватив ее за ноги. За это мы и изловили его». «Лучше отдайте его нам в прислужники, — сказал тогда Бодхисатта, — пусть живет под нашим присмотром». «Ладно, почтенный», — согласились пастухи и, отпустив Миттавиндаку, пошли своей дорогой. Тут Бодхисатта обратился к Миттавиндаке: «Где это ты пропадал столько времени?» И Миттавиндака поведал Бодхисатте о том, что с ним произошло. «Вот, — сказал тогда Бодхисатта, — кто не внимает наставленьям друзей, неизменно терпит великие муки». И, поясняя сказанное, он спел такой стих:

Кто друга наставлений не приемлет,

Словам работы дружеской не внемлет,

Тому, как Миттавиндаке, страданья

Терпеть — кто будет слушать оправданья?

С истечением же отпущенного им срока и наставник и Миттавиндака перешли в иные рождения в согласии с накопленными заслугами».

Учитель повторил: «Этот Лосака, монахи, сам был повинен в том, что ему доставалось лишь малое, и сам достиг арахатства!» И, закончив наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: «Миттавиндакой был тогда тхера Лосака Тисса, известным же всему миру наставником — я сам».

Джатака о Лосаке (41)