С восклицания: «Когда глупец к сравненьям прибегает...» — Учитель — он жил тогда в Джетаване — принялся рассказывать о тхере по имени Лалудайи.

Этот тхера, рассказывают, произнося слова дхаммы, никогда не знал, что следует говорить в одном месте, а что в другом. Так, во время праздника, когда все ждали от него благословений, он вдруг разражался словами, предвещающими несчастье: «Вне огороженных пространств обретаются они и на пересечениях больших дорог!» А в дни скорби он вдруг обращался к славословиям, словно воздавал хвалу обрушившимся несчастьям. «Да будут благословенны такие дни, как сегодня, — восклицал он, — и да снизойдет на вас такая же благодать, как ныне, сто и тысячу раз!» — или даже: «Благодатью наполнили мысли свои многие боги и люди!»

Как-то раз, сойдясь в зале собраний, монахи принялись дружно осуждать его, говоря: «Почтенные, этот Лалудайи просто не знает, где что говорить: везде и всюду он несет нечто несуразное». В эту самую минуту вошел Учитель и спросил: «О ком это вы, братия, здесь беседуете?» «О Лалудайи», — ответили монахи. «О бхиккху, — сказал тогда Учитель, — не только ведь ныне Лалудайи, едва открыв рот, начинает нести вздор, не ведая, что можно говорить, а чего нельзя: он и в прежние времена, да и всегда, был таким же точно болваном». И. поясняя сказанное, Учитель поведал монахам о том, что было в прошлой жизни.

«Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал Брахмадатта, Бодхисатта родился сыном богатого брахмана. Впоследствии выучившись в Таккасиле всем наукам, он вернулся в Бенарес и стал всемирно прославленным наставником, у которого было сразу пятьсот юных брахманов-учеников. Среди этих учеников был один непроходимо тупой и неспособный юнец. Хотя он вместе со всеми остальными внимал словам дхаммы, толкуемой Учителем, но из-за скудоумия своего ничего не мог запомнить и в конце концов, прекратив тщетные старания, просто стал помогать наставнику, исполняя всевозможные работы как простои прислужник.

Однажды после вечерней трапезы Бодхисатта удобно уселся и, желая отпустить юношу, который уже умастил ему руки, ноги и как следует размял мускулы, молвил ему: «Поставь-ка, любезный, подпорки под мое ложе и можешь идти». Юноша нашел подставку под ложе наставника с одной стороны, но никак не мог сыскать подпорки для другой стороны и, подставив собственную ногу, просидел так целую ночь. Наутро, встав ото сна, Бодхисатта увидел юношу и удивился: «Что это ты здесь сидишь, любезный?» «Наставник, — ответил юноша, — я не мог сыскать, чем подпереть твое ложе, и подставил собственную ногу, поэтому-то я здесь и сижу». Речь юноши тронула Бодхисатту. «Какая необыкновенная преданность! — подумал он. — Сколь услужлив самый тупой и неспособный из моих учеников! Как бы мне наставить его?» И, размышляя так, Бодхисатта в копне концов решил: «Все же есть одно средство! Я буду посылать этого юношу в лес за хворостом или листьями, а по возвращении буду его расспрашивать о том, что он видел или сделал. И, когда он мне ответит, что видел, мол, то-то и то-то или сделал то-то и то-то, спрошу его, на что похоже увиденное или услышанное им. Отвечая на мои расспросы, как выглядит та или иная вещь, он вынужден будет прибегать к сравнениям и задумается, почему или как произошло что-то и какова связь между этой вещью и другими вещами. И так, постепенно, побуждая его подыскивать все новые и новые сравнения и устанавливать все большее число причин и следствий, я смогу развить его разум». Приняв такое решение, Бодхисатта подозвал к себе юношу и сказал ему: «Послушай, милый! Теперь каждый раз, после того как ты сходишь за дровами или же за листьями, являйся ко мне и рассказывай обо всем, что видел по дороге, чем забавлялся, что ел или пил, — словом, обо всем». «Хорошо, Учитель», — охотно согласился юноша.

Однажды он пошел за хворостом вместе с другими учениками и, увидев в лесу змею, сообщил потом Бодхисатте: «Наставник, я видел змею». «На что же, дорогой, была она похожа?» — спросил Бодхисатта. «На рукоять плуга», — ответил юноша. «Прекрасно, дорогой, — обрадовался Бодхисатта. — Сравнение превосходно: ведь змеи и впрямь напоминают изогнутые рукояти плуга». «Этот отрок нашел хорошее сравнение, — подумал он, — значит, я все-таки сумею развить его ум». В другой раз юноша увидел в лесу слона и рассказал потом Бодхпсатте; «Я видел слона, наставник». «А на что же, дорогой, похож слон?» — спросил его Бодхисатта, «На рукоять плуга», — повторил юноша. Бодхисатта ничего не сказал, но про себя подумал: «Слоновий хобот, конечно, похож на рукоять плуга и вместе с клыками, пожалуй, напоминает плуг. Неразумие, видимо, мешает ему отделить мысли о слоне от мыслей о слоновьем хоботе, конечно же, он имел в виду только хобот». В третий раз юношу пригласили отведать сока сахарного тростника. «Наставник, — воскликнул он, когда пришел к Бодхисатте, — сегодня я пил сок сахарного тростника!» «А на что похож тростник?» — спросил его наставник. «Па рукоять плуга», — ответил, как и прежде, юноша. «Сравнение не очень удачное», — подумал Бодхисатта, но вслух ничего не сказал. На четвертый день кто-то пригласил учеников к себе в дом и попотчевал их простоквашей с сахаром. В другом месте их напоили молоком. «Наставник, сегодня мы лакомились простоквашей и молоком», — сказал юноша, придя к Бодхисатте. «На что же похоже молоко с простоквашей?» — спросил наставник. «На рукоять плуга», — снова повторил юноша.

Тут уже, потеряв терпение, наставник воскликнул, обращаясь к собравшимся: «Когда этот ученик говорил, что змея похожа на рукоять плуга, он был прав; когда он утверждал, что слон тоже напоминает рукоять плуга, то он, видимо, имел в виду хобот слона и был поэтому отчасти прав. Крупица смысла была и в сравнении, уподоблявшем тростник рукояти плуга. Что же до простокваши и молока — белых жидкостей, всегда принимающих форму сосуда, в который налиты, то это его сравнение не годится ни для того, ни для другого. Нет, этого болвана ничему не выучить», И Бодхисатта спел такой стих:

Когда глупец к сравненьям прибегает,

дивятся все нелепейшим потугам:

От простокваши плуг не отличая,

он называет простоквашу плугом».

Заканчивая свое наставление в дхамме, Учитель так истолковал джатаку: «Глупым отроком был в ту пору наш Лалудайи, прославленным же во всем мире наставником — я сам».

Джатака о рукояти плуга (123)