С восклицания: «Кто стягом дхаммы прикрывает мысли...» — Учитель — он жил тогда в Джетаване — принялся рассказывать о монахе-притворе.

Когда Учителю рассказали, сколь велико притворство этого монаха, он заметил: «О бхиккху, не только ведь ныне, но и в прежние времена он отличался столь же великим притворством», и поведал слушавшим о том, что было в прошлой жизни.

«Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал Брахмадатта, Бодхисатта возродился на земле в облике огромной, чуть не с поросенка, мыши. Был он наделен большим умом и жил в лесу, предводительствуя многими сотнями других мышей. Однажды, увидав эту мышиную стаю, какой-то бродячий шакал подумал: «Войду-ка я к этим мышам в доверие, а потом их съем». Приняв такое решение, он расположился возле мышиной поры. Стоял на одной ноге и глядел не мигая прямо на солнце. Кормился он одним воздухом. Отправляясь на поиски корма, Бодхисатта увидел его в таком положении и, подумав: «Должно быть, это — великий святой», — подошел ближе и спросил: «Как твое имя, почтенный?» «Меня зовут Дхаммика — «Преданный дхамме», — ответил шакал. «Почему ты, стоя на земле, опираешься не на все четыре лапы, а только на одну?» — снова спросил Бодхисатта. «Если бы я оперся всеми четырьмя лапами, земля не выдержала бы моей тяжести; потому-то я и стою на одной ноге», — объяснил Бодхисатте коварный шакал. «Почему же ты так широко разинул пасть?» — продолжал расспрашивать Бодхисатта. «А потому, — сказал шакал, — что я не ем ничего другого, кроме воздуха: одним воздухом кормлюсь», «Почему ты глядишь прямо на солнце?» — спросил еще Бодхисатта. «А потому, — ответил шакал, — что я воздаю солнцу почести». «Должно быть, он очень добродетелен», — подумал Бодхнсатта, выслушав шакала. И с тех пор он вместе с остальными мышами по утрам и вечерам приходил к шакалу и почтительно ему кланялся.

После того как мыши выражали таким образом свое почтение, шакал хватал заднюю мышь, мгновенно ее проглатывал, обтирал пасть и продолжал стоять как ни в чем не бывало. Вскоре мышиный род сильно уменьшился в числе, и мыши призадумались. «В прежние времена, — рассуждали они, — мы с трудом помещались в норе, хотя и непрестанно размножались; теперь же нас стало так мало, что даже не вся нора заполнена. В чем дело?» Они рассказали обо всем своему вожаку. «По какой же это причине так уменьшился мышиный род?» — рассуждал сам с собой Бодхисатта. Подозрения его пали на шакала, и с течением времени эти подозрения окрепли. «Испытаю-ка я шакала», — решил наконец Бодхисатта. После того как мыши оказали шакалу обычные почести, Бодхисатта пропустил всех вперед, а сам замешкался и остался последним. Шакал тотчас кинулся на него. Однако Бодхисатта был настороже. Заметив еще раньше, что шакал готовится к нападению, он отпрянул в сторону и, поворотясь к шакалу, воскликнул: «Так вот оно что! Теперь-то мне ясно, каково твое подвижничество: не ради дхаммы, истинной самой по себе дхаммы, ты прилагал усилия, но только ради того, чтобы, прикрываясь знаменем дхаммы, истреблять живых существ!» И он спел такой стих:

Кто стягом дхаммы прикрывает мысли, исполненные скверны, и тайком

Живых существ нещадно истребляет, того уместно насылать «котом».

С этими словами царь мышей подпрыгнул, впился зубами шакалу в шею и, добравшись до горла, враз перекусил его, лишив тем шакала жизни. Тут набежало множество мышей, и все принялись пожирать останки шакала ? — только и слышалось: «Хруп! Хруп!» И говорят, мыши, поспевшие первыми, еще сумели добыть для себя довольно шакальего мяса, а последним ничего уже не досталось. С того дня мышиный род зажил, не страшась никого и ничего».

Заканчивая свое наставление в дхамме, Учитель истолковал слушателям джатаку, сказав: «Шакалом в ту пору был монах-притвора, мышиным же царем — я сам».

Джатака о кошачьих повадках (128)