Каэтримус Йаэльме
Пойабхатра, дочь Рукмини

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 25, последний от 02/03/2019.
  • © Copyright Каэтримус Йаэльме (info@kaetrimus.com)
  • Размещен: 20/05/2005, изменен: 20/09/2005. 261k. Статистика.
  • Повесть: Детская
  • Скачать FB2
    • Оценка: 5.29*24  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга издана издательством Kaetrimus P&P Россия в 2004 году. 400 стр. А4.36 полностраничных иллюстраций.Тираж 10000.Продается в книжных магазинах Москвы и Санкт-Петербурга, в интернет-магазинах.На сайте издательства жители Москвы и Санкт-Петербурга могут заказать книгу дешевле на 40%
    •   

      Каэтримус Йаэльме

      Пойабхатра,дочь Рукмини

      Сказка о Любви,рассказанная старым одиноким драконом одной маленькой девочке

      

      Часть первая. Тайна Рукмини

      

      Первая глава, без которой многое будет непонятно

      Скажи честно, знаешь ли ты, кто такие драконы?
      Драконы - это очень большие и сильные, но очень одинокие существа. Когда-то драконов можно было встретить повсеместно: и в лесных чащах, и в речных заводях, и даже в человеческих городах, где они слыли лучшими стражами... Но люди всегда боялись и поэтому недолюбливали драконов...
      О-хо-хо... Похоже, я стал совсем старый и разучился рассказывать, - как-то бестолково у меня выходит. Хочется рассказать обо всем сразу, а получается путано. Видимо, мне придется начинать сначала, по порядку и не торопясь, потому что если ты не узнаешь, кто такие драконы и что за удивительная страна - Индия, то можешь многое не понять в этой истории.
      Итак, вначале о драконах.
      Многие считают, что драконы - это гигантские ящерицы. Иногда с крыльями, иногда без, иногда толстые как слоны, иногда худые как змеи. Если ты думаешь так же, - забудь. Ты ничего не знаешь о драконах!
      Для начала запомни, что дракон никакая ни ящерица, потому что у дракона горячее сердце. Оно такое горячее, что согревает его и того, кого он любит, даже в самых холодных уголках земли, будь то норвежские фьорды или заоблачные вершины Гималайских гор. Те, кому довелось услышать, как бьется сердце дракона, потом всю жизнь утверждали, что никогда не слышали звука красивее и чище. Разве такое можно сказать про ящериц? А ты знаешь, откуда у драконов такое горячее и красивое сердце? От Любви. Немногие знают, что это такое. Я тоже не могу рассказывать тебе о том, что такое Любовь. Мне нельзя. Спроси лучше у своей мамы.
      Случилось так, что Боги задумали создать Мир. Они хотели сделать так много хорошего, но у них как-то не клеилось, Мир все время разваливался на куски, как карточный домик. Уж так Творцы намучились, так устали. Даже ссориться начали, прямо как дети.
      Повздорили Боги, подрались, умаялись и сели думать как быть. И тогда самый мудрый из них понял, что 'корням' Мира не за что держаться, вот все и рассыпается. Остальные с ним согласились, но как этой беде помочь, никак придумать не могли. Все перепробовали Боги в качестве основы: и ветер, и воду, и огонь, и землю, и железо, и драгоценные камни, и золото, но Мир никак не хотел стоять. Свалили Боги все свои материалы в кучу, расположились вокруг и крепко опечалились, даже заплакали от досады. Поплакали-поплакали, посмотрели друг на друга, какие они несчастные и чумазые, да и рассмеялись. И так легко им стало, так радостно, что обнялись они, и повинились за тумаки и затрещины, и поклялись любить друг друга до скончания времен.
      Закипела вода. Заискрился огонь. Заблестело золото. Зашевелилась земля. И из ожившего хаоса основных материей начали вылетать драконы огромные, могучие и яркие, с большими голубыми глазами. Покружились они над Миром, полюбовались его частями и устремились к его 'корням', чтобы держать их своими могучими лапами. Боги только успевали разные части Мира подносить да на место ставить. Быстро у них все построилось. Крепко держат драконы 'корни' Мира.
      Вот так из печали и радости Богов, из их Любви, а еще из ветра и воды, огня, земли и железа, драгоценных камней и золота появились драконы. Так появилось их чистое и горячее сердце. Столетия бежали как песок меж пальцев старшего Бога. Мир старел, 'корни' его уже давно срослись, и Мир мог стоять и сам по себе, но никто не приходил освободить драконов от их тяжелой работы. От долгого пребывания у корней мира шкура их потускнела, глаза запали и поблекли, но драконы все равно не покидали своих мест у 'корней' Мира. Вот такие они надежные, эти драконы.
      Но вот однажды послышался зов Богов: 'Вставайте, вставайте от корней мира ясноглазые, яркие и яростные гиганты. Защитите мир, который мы с вами создали, ибо пришел его последний час'. И встрепенулись драконы. Отняли они свои могучие лапы от 'корней' Мира, расправили слежавшиеся крылья и рванулись на зов. Но мир так постарел, что не только 'корни', но и 'крона' его срослась. И оказались драконы в ловушке. А голоса Богов все звали и звали на помощь, и ничего не оставалось драконам, как прорываться сквозь 'ветви' Мира на волю, на битву. На смерть. Многие бесстрашные ясноглазые гиганты так и погибли, продираясь сквозь 'крону' Мира. Там, где драконы не смогли прорваться на поверхность, теперь возвышаются рудоносные холмы и горы. Люди находят в их глубине железо и золото, каменный уголь и драгоценные камни. А там где из-под земли все-таки вылетал дракон, вставала огненная гора-вулкан, и из ее жерла являлся в Мир полный отваги 'крылатый гнев Богов', - так драконов потом и называли.
      Знай, Боги обманули драконов: Миру ничего не угрожало. Просто Боги состарились вместе с Миром. Стихии, которыми они управляли, повзрослели. И на смену Старым Богам в Мир пробивались Новые Боги, боги людей. Новые были мельче Старых, слабее, но зато хитрее и изворотливее. Новые Боги и сами могли справляться с одряхлевшими ветрами и потопами, получая за это с людей воздаяния и тем наращивая свою силу. А старые повелители стихий только мешали им властвовать. И вот, как коварные дети, строящие козни против своих родителей, Людские Боги задумали низвергнуть Богов Природы - Старых Богов.
      В начале Битвы превосходство было на стороне Старых, но постепенно Новые набирали мощь. Они создали себе тьму черных помощников. У этой черной армии было несметное число имен и лиц: гоблины, тролли, джинны, вары, ракшасы, коу-на-кари и множество других. Об этой долгой Битве я, может быть, расскажу тебе другую храбрую, но горестную сказку, однако речь сейчас не о той войне.
      Речь о том, что драконы были для престарелых Богов последней возможностью продлить свое царствование. Но, взывая к драконам, Боги забыли, что рожденные их Любовью крылатые гиганты все это время провели в темноте, их глаза отвыкли от яркого света, и от этого в полдень драконы были слепы, как кроты. Представляешь себе крота размером с военный корабль? Нет? Потом, конечно, они привыкли к солнечным лучам, но все же не до конца. Раннее утро и поздний вечер - вот самое время для драконов.
      Из-за этой 'полуденной слепоты' многие драконы были убиты в первые же дни после того, как прозвучал призыв Старых Богов. Сотни тысяч людей набрасывались на драконов среди белого дня и терзали их. Терзали, пока не убивали насмерть. И ни один Старый Бог не помог ни одному дракону. А ведь Боги могли бы в одночасье вернуть им ясные голубые глаза. Они могли бы обрушить на убийц драконов струи небесные. Они, наконец, могли бы просто закрыть солнце низкими тучами: наполовину зрячий дракон - это вам не слепой дракон. Но Старые Боги боялись потратить даже капельку своих сил не на свое спасение. Творцы сидели в своей Небесной Крепости и берегли мощь для 'настоящих' сражений.
      И все это время, пока гибли драконы, Старые Боги снова и снова призывали: 'Вставайте, вставайте от корней мира ясноглазые, яркие и яростные гиганты. Защитите мир, который мы с вами создали, ибо пришел его последний час'. И израненные драконы поднимались в воздух и летели на этот зов, а те, кто еще не пробились сквозь 'крону' Мира принимались рваться на поверхность с новой силой. Когда же они являлись на зов, Старые Боги отворачивались от них: 'Нет, вы не Те, кого мы призываем. У наших помошников была сияющая чешуя и огромные голубые глаза. А вы какие-то серые и безглазые. Мы презираем вас, но дозволяем вам защищать нас, пока от корней мира не поднимутся наконец те, кого мы зовем'. Так говорили Старые Боги драконам. Но драконы все равно шли защищать Творцов и умирали за них при свете дня. Вот какие они, драконы, верные.
      Но почему же никто из людей не помнит, как много черных армий полегло от могучих драконьих лап и огненного драконьего рыка? Ах, да, конечно, люди по ночам спали в своих домах или дрожали от страха при шуме далекой битвы. А ведь кроме Старых Богов, драконы бились еще и за вас, людей. Еще чуть-чуть, и мы бы одолели все черные полчища, созданные, в том числе и для устрашения людей. Но, ведомые хитростью Новых Богов, люди шли на битву с Творцами и не подозревали, что стройными боевыми порядками сами идут в тюрьму ночных страхов. Что же вам, людям, нашептывали посланцы Новых Богов? Я не знаю. И никогда не узнаю. Люди живут так недолго. Даже далекие правнуки тех, кто однажды все-таки низверг Небесную Крепость и изгнал Старых Богов, уже давно умерли и ничего не скажут.
      Но скажу тебе честно, не жалко мне Старых Богов.
      Мне жаль павших драконов. Держа корни мира, с самого дня Творения они не виделись друг с другом, но между ними всегда была очень прочная связь. От дракона к дракону. Без всяких слов, только силой мысли. Старые Боги забыли дать им имена, они выдумали себе их сами. Творцы не научили их говорить, они сами придумали себе драконий язык. Если бы ты знала какие красивые стихи они сочиняли. А какие песни... Впрочем, тебе они, наверное, показались бы слишком печальными, ведь драконы не видели солнца со дня Творения...
      Прости, я, кажется, опять заговорил о старых печалях.
      А ты, наверное, хочешь знать, что случилось с драконами после Последней Битвы?
      Из ветра и воды, огня, земли и железа, из драгоценных камней и золота, из печали и радости Богов, и, главное, из их Любви в день Творения в Мир явилось несколько тысяч драконов. Огромная сила, - недаром на них так долго держался Мир. Половина из них не смогла пробиться сквозь 'крону' Мира. Еще половина погибла, защищая Старых Богов. Остальные разбрелись по миру. Но если ты думаешь, что это было сделано по приказу Новых Богов, то знай - это не так: никто и никогда не сможет повелевать драконами. Просто им было стыдно за свое поражение. Стыд разогнал драконов по Миру. Одни поселились в морях и озерах. 'О, Несси, подруга далекой юности'. Другие схоронились в лесных чащах. 'Где же ты теперь, милый тугодум Горгорын?' А кто-то укрылся в горах. 'Зачем ты все еще пугаешь людей лавинами и камнепадами, Селивир-Тронгул, задиристый малыш?'
      К тому же открою тебе страшную тайну: дракон может по своему желанию превращаться во что угодно и в кого угодно и спокойно жить в этом облике, где захочет. Но где бы ни обитали драконы, в каких бы обличиях не находились, люди всегда боялись их и отовсюду старались прогнать. Впрочем, что это я говорю. Там, где головы у людей работали лучше, а память о далекой битве хранилась дольше, драконов, хоть и со страхом, но приглашали сторожить ворота городов и замков. И, казалось тогда, что нет на свете счастливее дракона, чем этот воротный страж.
      Но люди - это всего лишь люди, - когда Боги делали их из грязи на своих ногах, то явно пожалели лишнюю щепотку благодарности и пересолили с жадностью. Город, охраняемый драконом, быстро богател: ни один разбойник или завоеватель никогда не отваживался подходить к его воротам. Люди из других мест начинали завидовать городу Дракона, а люди города Дракона в ответ начинали бояться, что их лишат богатств, украв 'их' дракона. Ты можешь себе представить, чтобы кто-нибудь 'украл' дракона?! Нет?
      Я же не могу себе представить дракона, покинувшего свой пост. А вот люди могли: и рано или поздно, но они накидывали на шею дракону золотой ошейник, пристегнутый золотой цепью к городской стене. Какая глупость! Ни одна цепь, сделанная человеческой рукой и даже заговоренная человеческим колдуном, не может остановить дракона. На посту его всегда удерживала только Верность. А ошейник, даже самый просторный и золотой, всегда душил могучего стража: оказывается, люди ему не верят!
      И дракон начинал тихо умирать. Он дряхлел, глаза его слезились, огонь уже не вырывался из пасти. Люди города Дракона приходили в ужас и уныние. Они приносили дракону все больше жертв и подарков, они шили ему, - ты представляешь! - золотые одежды. Но ни жертв и ни подношений драконам не было нужно. Надо было просто догадаться снять ошейник, но люди и представить себе не могли, что только это могло бы спасти дракона...Не так ли умер ты, мой лучший друг Шао?
      Но это еще не все о драконах.
      Кроме драконов-домоседов, которые всю жизнь живут на одном месте, есть еще и драконы-непоседы. Ты же знаешь, как говорят про девочек, которые не сидится спокойно, и где у них ищут шильце? Про драконов так, конечно, никто не посмеет сказать, но все же нам тоже бывает скучно на одном месте. Сотню лет тут, сотню лет там. Все-таки какое-то разнообразие. Так вот...
      О, Боги, да я же совсем забыл представиться! Меня зовут Каэтримус Йаэльме, или просто Кайт, как тебе больше нравится. Как ты, наверное, уже догадалась, я - один из восемнадцати драконов-непосед. Мне выпала судьба держать 'корни' Мира на Севере. Это было несложно, на морозе 'корни' каменели быстро, а 'крона' росла медленно. Так что, можно сказать, мне повезло: когда прозвучал зов Старых Богов, я быстро вырвался на поверхность и оказался вдали от кровожадных полчищ убийц драконов. Скажу без ложной скромности, что, находясь у корней мира, я выдумал множество слов для драконьего языка и сочинил на нашем прекрасном наречии множество стихов о Любви. Каких? Спроси у своей мамы.
      Ну вот, теперь ты и познакомилась со старым болтуном Кайтом. В жизни моей было много приключений. Может быть, потом я расскажу тебе и о них, но сегодня, я хочу начать повесть о маленькой принцессе Пойабхатре и ее матери царице Рукмини. Но прежде мне, наверное, надо немного рассказать тебе о стране, в которой произошла эта история. Эта страна называется Индия. Она как огромный утюг гладит воды теплого Индийского океана. Скорее всего, ты уже видела этот утюжок на карте.
      Но открою тебе еще один большой секрет: настоящую Индию не видел никто и никогда!
      'Как так?' - спросишь ты. А вот так, люди приходили в эту страну как путешественники, они покоряли ее как завоеватели, некоторые даже рождались здесь, но никто и никогда не смог увидеть ее по-настоящему. Не веришь? Когда я об этом узнал, то тоже не поверил, но потом решил все-таки проверить, так ли это. Тем более что Вритру, дракон, который тогда жил в Индии, уже давно приглашал меня посетить эту удивительную страну.
      Вритру, которого местные жители называли Великим и Трехголовым, на самом деле был просто вертлявым и сумасбродным драконом с одной единственной головой, в которой постоянно рождались разные шуточки-прибауточки. Он держал 'корни' Мира где-то под теплым океаном и часто забавлял нас, играя со словами. От морской воды чешуя его позеленела и покрылась ракушками. Сквозь 'крону' Мира он пробился без единой царапины, даже ракушек не ободрал. Везунчик. Одно слово - Вритру. Когда я прилетел, он встретил меня веселой бранью. 'А вот и наш тугодум Кайт. Как ты, не весь еще покрылся сосульками в своем северном море?'
      Впрочем тут он был не прав: прилетел я не из родных норвежских фьордов, а из Аравийской пустыни, где гонялся за алдинахами. Алдинахи - это такие мелкие, но весьма вредные существа, оставшиеся от недобитых черных армий Новых Богов. Такое уж у нас, непосед, любимое занятие, - гоняться за нечистью. Хотя вам, людям, этого не понять.
      Так вот, посмеялись мы с Вритру, повозились как щенки и сели разговаривать. Драконы, как ты уже, наверное, поняла, могут общаться, не произнося ни звука. Мы сидели, молчали и разговаривали. Но шутливый разговор как-то не клеился, а к вечеру Вритру и вовсе загрустил. Вот, никогда бы раньше не подумал, что он может о чем-то печалиться. Но я не стал его расспрашивать. Отошел в сторону и быстро заснул, - устал с дороги.
      Среди ночи я услышал, что кто-то крадется ко мне. Я приготовился дать неразумному лазутчику на орехи, приоткрыл один глаз и чуть не поперхнулся собственным огнем от удивления: вокруг меня ползал Вритру. Да не просто ползал. Он двигался, прижимаясь ухом к земле, точно ища место, где лучше слышно. Я осторожно, чтобы не помешать его странным поискам, тоже припал к земле. Но ничего не услышал. Видимо, я недоуменно хмыкнул, Вритру поднял голову и грустно посмотрел на меня.
      'Я знаю, они еще живы. Только ветви мира защемили их так сильно, что они не могут пошевелиться', - точно продолжая давно начатый разговор, печально сказал он. И я понял, о ком он говорит.
      Когда Боги создавали Мир, то вначале взяли и укрепили самый большой 'ствол', и уже к нему стали приставлять все остальное. Держать этот 'ствол' вызвались три самых первых, самых могучих и красивых дракона: Геомагис, Тиби-Така-Но и красавица Лаога. Все мы были влюблены в Лаогу, драконы, вообще, влюбчивы, но она всегда, до конца своих дней любила только благородного Геомагиса. Над вершиной 'большого ствола' Творцы построили свою небесную крепость. А когда время повернулось против Старых Богов, именно Геом, Тиби и Лаога первыми ринулись на помощь. Они бились с кроной 'большого ствола', так что дрожали 'корни' всего мира, но им так и не суждено было одолеть преграду. Самые высокие, самые неприступные горы Гималаи теперь возвышаются там, где на поверхность так и не пробились три гиганта.
      'Но знаешь, - сказал мне Вритру, - иногда мне кажется, что я слышу, как она плачет'.
      'Лаога?'
      'Да, только она плачет как люди, в голос. И у нее текут слезы'.
      Немного пожив в Индии, я узнал, что с Гималаев, стекает множество ручьев. Они собираются в одну большую реку, которая течет к океану, и называется эта река - Ганг, и в ее воде очень много серебра, чистого белого серебра драконьей грусти.
      'Ты уверен, что она действительно жива?' - спросил я Вритру, но боюсь, что мой голос был слишком бойким для того момента, в нем было слишком много удивления и слишком мало веры.
      'Мне так кажется. Мне иногда так слышится, - все-таки ответил Вритру. - А еще мне иногда кажется, что он что-то шепчет ей в утешение'.
      'Кто?'
      'Геом. Понимаешь, Лао плачет не потому, что ей больно. Где это видано, чтобы драконы плакали от боли. Нет, она плачет оттого, что он где-то совсем рядом, но она никак не может к нему прикоснуться, не может послушать, как красиво бьется его сердце'.
      'А что, по-твоему, стало с Тиби-Така-Но?' - почему-то шепотом поинтересовался я.
      'Он, гордый, бесстрашный и безответно влюбленный в Лаогу, первым кинулся в битву. Он хотел доказать, что он лучший, что он достоин ее любви. И пока Геом и Лао впервые за миллионы лет со дня Творения на минуточку прильнули друг к другу, Тиби уже ломал и крушил ветви большого ствола. Его гордость и сгубила всех троих. Если бы они все вместе обрушились на крону большого ствола, то все было бы по-другому', - сказал Вритру и мотнул головой в сторону освещенных луной гор.
      Безрассудная отвага Тиби была так велика, что он почти пробился сквозь 'крону', но тут 'большой ствол' начал крениться. Обломанные ветви грозили раздавить безумца. Он бросился назад, но увидев нежно прильнувших друг к другу Геомагиса и Лаогу, снова устремился вверх. Он боролся как мог, но все-таки это были большие ветки 'большого ствола', и они раздавили его.
      Завидев неладное, Геом устремился на помощь другу. Лао за ним...
      'Но она не умерла, - снова повторил Вритру. - Они не умерли, - вздохнув, поправился он. - И если найти место, где ее стоны слышны сильнее всего, то можно попытаться...'
      Да, можно было попытаться спасти Геома и Лао из тесного плена. Многие драконы с радостью приняли бы участие в этом 'раскопе'. Главное - найти место, где рвать мощными лапами верхние ветви большого ствола, пробиваясь навстречу обессилевшим друзьям. И мы принялись искать ЭТО место. Я помогал Вритру чем мог, и столько времени, сколько смог, правда, не очень долго, лет сто пятьдесят, может быть, двести.
      Днем мы, как и положено уважающим себя драконам, грелись на солнышке, дремали или слушали шум ручья, или вели увлекательные беседы о стихосложении. Иногда мы даже спорили до хрипоты о влиянии ударения на ритм строки. Можешь себя представить, как молча спорить до хрипоты? Нет? Значит, ты не дракон.
      Вечером, мы развлекались тем, что 'выкуривали' гнезда ракшасов. Ракшасы - это как алдинахи, только пахнут хуже, потому что живут в сырых лесах Индии. Ума не приложу, почему люди так боятся ракшасов, ведь всего-то силы у них: длинные зубы да страшные голоса, а припугнешь чуть-чуть и разбегаются врассыпную, как обезьяны.
      Ох, уж эти обезьяны!
      В Индии я понял, что из всех существ белого дня больше всего я не люблю обезьян. Не всех, конечно, а лишь тех, у которых львиные гривы и хвосты, львинохвостые макаки, так, кажется, их называют люди. Посмотришь на одного издалека, - вроде бы важный и даже умный зверь, ни дать ни взять 'обезьяний лев'. Но стоит макакам собраться вместе - обхохочешься. Уж как они друг перед другом щеки надувают, а лица какие строят. Одно 'важнее' другого. И гривой-то померяются, и на цыпочках друг перед другом походят - кто ростом выше, и в грудь себя побарабанят - кто сильнее, и женам своим и детям ни за что, ни про что подзатыльников надают, чтобы и чадам-домочадцам неповадно было, и другим макакам свою силу и ум показать. Что может быть глупее?
      Но зато как уж они мстят. Для мести они могут даже старые обиды друг другу простить, побрататься, только бы жертве тяжелей пришлось. Да, с местью или с тем, чтобы хором обидеть кого, у них все хорошо поставлено: одни дикими голосами орут на несчастного, оскорбляя его почем зря, другие, половчей, камни и палки в него кидают, третьи то и дело с деревьев спрыгивают, камни и палки с земли поднимают и обратно на деревья тащат. Так и гонит вся свора беднягу, пока тот из сил не выбьется. Тут-то они на него с кулаками да с зубами набрасываются и в клочки раздирают.
      Мне, Кайту-непоседе, крылатому гневу Богов, на всю эту мелочь и смотреть-то не пристало. Лишь однажды, я в их сторону голову повернул, да не просто повернул, а захотел зубы оскалить и даже в ход пустить. 'Крови и Пепла!' - просило тогда мое сердце. 'Топтать и Жечь!' - призывало оно. Было это, когда 'обезьяньи львы' Пойабхатру и Рукмини в лесу настигли и назад во дворец гнать стали, ну а мне в то время никак нельзя было свой настоящий облик принять, а то бы уж я им показал. Но об этом рассказ еще впереди.
      Словом, НЕ ЛЮБЛЮ Я ОБЕЗЬЯН лютой нелюбовью, и все-тут.
      А почему же я о них вспомнил? Да потому, что ракшасы, на которых мы с Вритру по вечерам облавы устраивали, очень на макак похожи. Хотя, может статься, они и братья друг другу, только одни из белого дня, а вторые из черной ночи.
      Что-то сильно я отвлекся на них, не стоят они того.
      Так вот, после вечерних облав на ракшасов, мы с Вритру летели к Гималаям и начинали слушать 'ветви большого ствола', не вздохнет ли печальная Лао, не прошепчет ли ей слова утешения благородный Геом. За все эти годы только пару раз показалось мне, что я слышу их голоса, и было это в самом начале поисков. А потом - ничего, тишина. Вритру же, напротив, чем дольше искал, тем больше слышал и больше тосковал. Я с ним не спорил, но задумываться начал крепко.
      Только однажды Вритру сам мне мои мысли высказал. Близилось утро еще одной ночи поисков. В ту ночь мой друг очень часто спрашивал, слышу ли я то, что слышит он, но я не мог его порадовать. Драконы не врут. Грустно мне было смотреть, как у его загораются глаза, как он припадает к земле, точно обнимает ее передними лапами, и слушает, слушает...
      'Может быть, мне все это только кажется, может быть, мне слышится то, что я очень хочу услышать?' - сам себе тихо сказал Вритру. Голосом сказал, как человек: 'Может быть, они уже мертвы и вода тающих ледников размывает их благородные тела? Но я так любил ее, я так люблю ее, что все равно буду искать, буду слушать и буду слышать ее голос. Мне, конечно, очень жаль, что она любит другого, но для меня было бы счастьем просто жить с ней в одном мире, просто видеть ее изредка. Нет, нет! - покачал Вритру затуманенной головой. - Я чувствую, она жива, и я найду ее. Найду их...'
      Я отвернулся, у меня зачесались глаза. Ну почему драконы такие чувствительные? Тоже мне, крылатый гнев Богов! Но куда девался зубоскал и вертихвост Вритру? Как будто невидимый туман поглощал его. Он уходил от нас в страну иллюзий, называемую Индия. А ведь всего-то ничего, каких-нибудь пару тысяч лет скитался он по северным границам этой страны. Это не срок для дракона - смех, да и только. Видимо, и правда какое-то изначальное таинство есть в этой земле. Недаром же именно здесь построили Старые Боги свою Крепость. А потом, видимо, захотели понадежнее спрятать все пути-дороги в свою цитадель, наложили столько заклятий, что и сами запутались. И висит с тех пор над Индией это колдовское покрывало, и никому сквозь него не прозреть.
      Вот приходит, например, человек в Индию за Правдой, а какая она, эта Правда, - не знает. Бредет он своей дорогой, а колдовское тканье само под ноги к нему ложится и к Правде выводит. Только никогда не узнает странник доподлинно, действительно ли он нашел то, что искал, или волшебная страна ему его же мечты за 'Правду' выдала. Возвращается человек из Индии, вроде бы, вот она, была Правда в руках, знал истинно и веровал. Но рассеивается туман, и снова человек в сомнениях и поисках: где правда? И остается только снова на поклон к Индии идти и Правду спрашивать. Вот и ходит человек туда-сюда, пока не заблудится, не потеряется. А Индия улыбается в свой колдовской платок и в глаза себе смотреть не велит.
      Ну а если уж человек приходит познать или завоевать всю Индию... то не быть такому смельчаку живому и здоровому. Заманит его волшебное покрывало и заморочит. Вначале наградит, в шелка и золото оденет, дворцы и храмы великолепные построит, усадит неугомонного на одном месте и начнет окуривать колдовскими благовониями, тихие песни петь, сладкие слова на ухо шептать. Смотришь, и нет неугомонного. Растворился тщеславный в тумане. И уже бредет он бос и наг, палка сухая в руке, а глаза внутрь себя смотрят: там теперь все знания его и вся слава его пребывают. А пышный город, что он построил, джунгли поглощают медленно, но верно, как змея-яйцеед, что не торопясь сама себя, как чулок, на яйцо натягивает, а потом так же не торопясь из себя пустую скорлупу выталкивает. И стоят пустые скорлупки мертвых городов по всей Индии. Живут в них змеи да птицы, обезьяны да волки. А люди не живут. Точно все ушли в себя и не вернулись...
      Как понял я, Кайт, крылатый гнев Богов, что за страна такая Индия, то решил поскорее из нее улететь. Кому же хочется свой век в тоске и пустых мечтах проживать? Мне - нет. Я настоящего хочу, морозного или знойного, доброго или злого, но только настоящего, а не обморочного.
      И вот я уже прощался с это волшебной и коварной страной. Тихо летал я в предрассветной вышине, но вдруг увидел, как девочка лет десяти спускается по веревке из окна большого и красивого дворца. Не так часто можно увидеть, как маленькая принцесса - а это была самая настоящая принцесса - покидает дворец таким странным образом. Я живу столько, что тебе и не представить, но я видел такое в первый раз. Скажи, разве мог я, дракон-непоседа, просто пролететь мимо и не узнать, в чем дело? Конечно же, нет!
      Но об этом я расскажу тебе в следующий раз. Даже нет, не в следующий. Мне же еще надо рассказать тебе о том, что это была за девочка и какая у нее была чудесная, но очень нерешительная и от этого очень несчастная мама.
      А сегодня это все.
      Пока...

      Вторая глава, о принцессе Пойабхатре и царице Рукмини

      Пойа, а если полностью Пойабхатра Шакмитуни, маленькая принцесса из царства Кашми, никогда не видела драконов. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Мало кто из девочек девяти лет видел драконов. Правда, мальчики этого возраста часто рассказывают, что чуть ли не каждый день, гуляя по лесу, встречают или дракона, или даже тигра. Но верить им нельзя, ибо если так часто встречаться с тиграми, то рано или поздно станешь тигриным обедом.
      Но Пойа никогда не видела драконов не потому, что ей было неполных десять лет, и не потому, что она была девочкой, а потому, что она была дочерью царя, то есть принцессой. Она жила в большом дворце, отгороженном от остального мира высокими стенами. В ее спальне были красивые, но глухие занавески. Их раздвигали только днем, когда утренние облака уже улетали в горы, а стрижи поднимались высоко-высоко. Как же тут увидеть дракона, если Пойа почти не видела зверей, птиц и даже обыкновенных людей.
      У огромных ворот в стене, окружавшей дворец, всегда стояли громадные усатые дворцовые стражи. Они были похожи на людей. Иногда они пытались улыбаться или шутить с Пойей, но она с плохо понимала, что они говорят, и предпочитала быстренько пройти мимо. Когда же они хрипло и грубо перекрикивались между собой, девочке казалось, что это ссорятся страшные дикие звери. Стражей было немного: по двое стояли у каждых ворот, двое - у дверей в покои отца, иногда девочка видела еще пятерых, марширующих куда-то. Но все равно принцесса предпочитала держаться от них подальше.
      В огромном саду, окружавшем дворец, принцесса тоже встречала людей. Это были тихие серо-зеленые тени, которые передвигались в основном на корточках и все время копошились в земле. У них были длинные вечно исцарапанные руки с белыми ладонями и сухими узловатыми пальцами. Казалось, что это не пальцы, а обрубленные сучки сливового дерева с грязными ногтями. Эти люди время от времени привставали из-за кустов, испуганно озирались и снова погружали руки в землю. Когда Пойа обнаружила их, то сначала подумала, что это умные и молчаливые животные, одетые в людскую одежду по воле ее отца.
      Было это так: однажды гуляя по саду, она услышала за кустом шафрана тихий шепот: 'Я повредил себе палец, в рану набилась грязь, и теперь рука сильно болит. Что мне делать, дядя?' - 'Копай, - тихо и испуганно ответил шепот постарше. - Копай. Если через пять минут мы не пересадим на место этого куста чайную розу, нам не только не дадут еды, но могут вообще выгнать...'
      Пойа быстро обежала шафран и, направив на двух серых существ свой хлыстик, спросила: 'Кто здесь?'
      Зверьки повалились лицом в траву, раскинув перед собой сучковатые руки.
      'Кто здесь?' - уже не очень уверенным голосом повторила принцесса и начала оглядываться по сторонам: кто же это мог разговаривать за кустами? Как вдруг существо, которое выглядело старым и уставшим, зашептало.
      'Здесь нет никого, о Пойабхатра, дочь Шиваджи, да продлят Боги косички на его бороде, только мы'.
      'Так вы умеете говорить?' - удивилась принцесса. Оба сучкоруких дружно закивали головами.
      'Это мой отец приказал научить вас разговаривать?'
      Серо-зеленые существа недоуменно молчали, и принцесса уже подумала, что зверьков обучили только произносить слова приветствия, но один из них, тот, что помоложе, все-таки прошептал: 'О пресветлая госпожа, прости, что мы не понимаем речей твоих. Великий царь Шиваджи запретил нам разговаривать и показываться на глаза кому бы то ни было. Это я виноват. Куст терновника поранил мне руку. Она болит. Но пощадите моего дядю. Он работает в саду уже двенадцать лет, о пресветлая милостивая госпожа...'
      'Так вы что - люди?' - перебила его Пойа. От этой мысли ей почему-то стало скучно: 'А почему я должна его пощадить?' - все-таки спросила она.
      'О пресветлая госпожа, мой дядя самый лучший садовник...'
      'Садовник?' - переспросила Пойа и прикусила себе от удивления язык.
      Дело в том, что все считали, будто сад царя Шиванжи волшебный, потому что в нем живут ходячие цветы и кустарники. Они то собирались в кружок, то разбредались кто куда, то вдруг сбегались к маленькому садовому пруду, чтобы о чем-то пошептаться. Многие цари со своими семьями и слугами приезжали в гости к Шиваджи, чтобы посмотреть на это чудо. Правда, шла молва, что ни один куст никогда не сдвинется с места, пока на него смотрит человек. Поэтому знакомство с чудом происходило следующим образом: прибывшим гостям показывали сад, потом все удалялись во дворец, отдыхали, беседовали, ели, после чего шли смотреть на волшебные преображения. Пойа так любила смотреть, как блестели глаза отца, как раздувались его ноздри, когда гости охали и ахали от изумления. На самом деле у кустов волшебного сада было мало фантазии, но гости за несколько дней своего пребывания во дворце Шиваджи не успевали это заметить.
      'Да, да, садовник, - продолжал тем временем племянник своего дяди. - Он лучше всех умеет освобождать корни от земли, так, что кусты которые он пересаживает никогда не болеют и им даже нравится, когда он это делает...'
      'Ты врешь', - хотела крикнуть Пойа, но увидела, что корни шафрана были уже наполовину освобождены от земли. Так вот значит, в чем секрет волшебного сада! В сучковатых пальцах этого старика и других, таких же, как он, пугливых и кропотливых людей. Пойе было обидно, страшно, в то же время очень волнительно, как будто она прикоснулась к чему-то таинственному и ужасному...
      '... Не губите хотя бы моего дядю', - продолжал умолять молодой садовник. Но Пойа уже и думать забыла о двух слугах, которые все еще стояли перед ней на коленях, не поднимая голов от земли. Она шла по тропинке сада и била кусты хлыстиком, раз уж они совсем никакие не волшебные. С тех пор серо-зеленые люди в саду стали еще осторожнее и незаметнее, а принцесса полюбила выведывать тайны.
      Тайны, тайны, тайны интересовали ее больше всего на свете. Она еще не решила, что делать со своей первой и, наверное, самой страшной тайной, как уже раскрыла множество других. Она, например, узнала, что у главного советника ее отца седеет борода. Однажды она видела как он торопливо замазывал сурьмой белые волоски. Она узнала, что царский повар потерял нюх и распознает приправы только на вкус, тыкая в горшки со специями пальцем, а потом облизывая его. Пойа была брезгливой девочкой, и ей не очень хотелось есть блюда, приготовленные с приправой, в которую залезали слюнявым пальцем, но она не успела еще решить, как быть с тайной повара, как он куда-то исчез, а на его месте появился другой, почти такой же пугливый, как люди в саду.
      Количество тайн росло. Часть из них были, как казалось принцессе, очень важными, часть - так себе. Пойа раскладывала их в своей голове по полочкам от страшных до смешных и все думала, как бы ими лучше воспользоваться. Никто не знал о тайном увлечении принцессы, поскольку она была не только скрытной девочкой, но нерешительной и недостаточно вредной, чтобы ябедничать. Таким образом у Пойабхатры скопилась целая куча разного рода тайн, и с ними надо было что-то делать. В большом дворцовом диване, так в Индии называется большой зал, уставленном диванами вдоль стен, стояли огромные шахматы. Ты, наверное, знаешь, что шахматы придумали в Индии, но ты, точно, не знаешь, что Пойа придумала самый увлекательный и самый непонятный способ игры в них. Уверен, что сами индусы даже не догадываются о возможности такой игры. Когда девочка рассказала мне о ней, я смеялся от души.
      Можно назвать это - шахматы 'таинственных исчезновений' или, точнее, шахматы 'таинственных' разменов. Все тайны, которые были у Пойи, она разделила на два цвета: слоновая кость и черное дерево. Каждой шахматной фигуре, таким образом, вручалось по тайне. Фигуры разгуливали по доске, как им заблагорассудится, но в основном мелкими шажками и поодаль друг от друга. Встречаясь, они раскланивались и осыпали друг друга лепестками цветов, пока вдруг какая-нибудь фигура не выкладывала на клетку свою тайну. Если другая фигура противоположного цвета забредала в эту клетку, то немедленно куда-то исчезала, совсем как повар. Но не всегда. Если тайна фигуры, попавшейся в ловушку, была весомее, то она забирала себе чужую тайну, а фигура, ее положившая, оставалась без защиты. Чаще всего на доске оставался один белый король и самодовольно поглаживал черную бороду, заплетенную в две косички. И в этом не было ничего удивительного, ведь силу тайны Пойа по настроению могла легко менять. Таким образом, даже если все фигуры на доске хотели устроить белому королю западню, он все равно выходил победителем. Придворные с удивлением и страхом смотрели на то, как маленькая принцесса странным образом двигает фигуры, но не смели ничего сказать.
      Как-то во время такой игры в большой диван пришел сам царь Шиваджи и тихо присел в углу, наблюдая, как дочь напряженно решает судьбу очередной партии. Когда на клетчатом поле опять остался один белый король, девочка заметила отца. Она подбежала к нему, обняла за шею и сказала: 'Ты победил, мой белый король'.
      'Я всегда побеждаю', - сказал Шиваджи, отстранил девочку и, сдвинув брови, посмотрел куда-то вдаль. Пойа так гордилась им, что была готова рассказать ему и тайну своих шахмат, и все тайны дворца, но спохватилась, ведь самой страшной тайной была тайна волшебного сада. Но Пойа сомневалась, понравится ли отцу то, что она ее знает.
      Почему же я сказал, что Пойа не видела обычных людей, зверей и птиц? Ну, это же так просто. Все, кто встречался Пойе в ее девятилетней жизни, были слугами. Конечно, одни из них ходили в золоте, а другие ползали на корточках под кустами волшебного сада, но и те и другие были слугами великого царя Шиваджи. Учителя, что учили принцессу, водоносы, что наполняли водой мраморные бассейны во дворце, мудрецы, что предсказывали непогоду и напасти, даже заезжие чародеи и те старались хотя бы ненадолго стать слугами царя. Я, Кайт, крылатый гнев Богов, никогда не понимал, зачем во дворце Шиваджи было столько слуг. Я спрашивал об этом Пойю, но и она не смогла мне это объяснить. Разве человеческое счастье увеличивается оттого, сколько людей гнет перед тобой спину в страхе потерять свой кусок хлеба? Все-таки вы, люди, странные существа.
      Ты спросишь: 'Неужели Пойа никогда не покидала стен, ограждавших дворцовый парк?' Да, так получилось, что почти не покидала.
      Ее отец часто ездил на охоту и проводил там дни, а то и недели. Царская охота была целым событием в жизни дворца. Все слуги начинали бегать как угорелые, без конца запаковывать и распаковывать дорожные сумки. Царь Шиваджи сам проверял лошадей и цепных леопардов, свою вторую, после волшебного сада, гордость. Одержимая поиском тайн, Пойабхатра как-то пыталась выяснить, не являются ли леопарды стрижеными и раскрашенными собаками, но они оказались настоящими, люто ненавидящими всех и вся зверями семейства кошачьих. Да это и понятно, леопард - он, конечно, не дракон, но и ему не особенно нравится сидеть на цепи. Какой же он после этого леопард? После долгих и тщательных приготовлений охотники выступали в поход. Они всегда покидали дворец через восточные ворота. Ни Пойю, ни ее мать на охоту никогда не брали.
      Иногда царь Шиваджи выезжал с матерью Пойи через южные ворота, чтобы достойно встретить другого могущественного царя или временного союзника Шиваджи в очередной войне. Для таких поездок четырех огромных буйволов запрягали в золотую колесницу, и они медленно увозили ее по улице, открывавшейся за воротами дворца. Но делалось это все реже и реже, потому что все меньше оставалось вокруг царей, которые могли сравниться могуществом с Шиваджи.
      Время от времени мать Пойи брала ее с собой в дальние храмы, но туда они ездили в закрытой повозке. Пойа очень любила такие поездки и поэтому старалась вести себя как примерная девочка и не отодвигала занавески. Когда же они сами слегка распахивались, то девочка не успевала ничего рассмотреть. Так что жизнь, которая протекала вдоль дороги к храму, оставалась для нее тайной, которую она чувствовала, но никак не могла раскрыть.
      Как ты думаешь, могла Пойа при такой жизни увидеть дракона? Правильно, - никогда. Я готов спорить, что если бы не вся эта история, она бы и корову всю жизнь видела только на картинках и, возможно, еще довольно долго считала бы, что тигры - это просто кошки с толстыми лапами. Да, да. В комнатах у принцессы Пойабхатры несколько лет жили новорожденные тигрята. Она кормила их молоком из блюдца. Она возилась с ними, пеленала и порой наказывала, если они начинали слишком сильно кусаться. Но стоило тигрятам подрасти, как их уводили неизвестно куда, а взамен приносили новых сосунков. Когда эта замена произошла в первый раз, принцесса сильно переживала и даже плакала - она успела полюбить тигрят и дать им имена. Вторых тигрят она тоже любила, но решила, на всякий случай, имен не давать. Когда же ей привели четвертую 'смену' живых игрушек, она потребовала, чтобы их 'немедленно убрали'.
      'Но почему, принцесса?' - спросили ее.
      'Унесите их, и все тут', - ответила она, а про себя добавила: 'Мне надоело привыкать к этим безмозглым кусачим дурашкам. Только посчитаешь их своими друзьями, так их тут же куда-то уводят и бесполезно о чем-либо просить. Ответ всегда один - приказ великого царя Шиваджи'.
      Да, чуть не забыл! Мы, драконы, все одного возраста. Мы одновременно появились на свет одинаково бесконечно живем. По сути мы все братья и сестры. А у людей ведь не так? У вас кто-то старше, кто-то младше. Кто-то родители, кто-то дети. Так вот, кроме изредка приезжавших в принцев и принцесс, во всем огромном дворце кроме Пойи не было детей. Детям слуг и придворных запрещалось там появляться, а брата или сестры у Пойи никак не рождалось. Девочка несколько раз просила царя Шиваджи, чтобы во дворец разрешили приходить другим детям, но он и бровью не повел в ответ на эти просьбы. А ее мама на вопрос о брате или сестре только грустнела и тихо отвечала, что когда Богам угодно, то дети приходят сами. Естественно, что такой ответ не устраивал Пойю, и она решила рано или поздно разгадать и эту тайну.
      Вот какая она была непростая девочка - эта принцесса Пойабхатра. Впрочем, разорвав на веревку тяжелые занавески в своей спальне и спустившись по ней с балкона, она даже представить себе не могла, на какую непростую дорогу вступает...
      Но обо всем по прядку.
      Тебе не показалось странным, что, рассказывая о Пойабхатре, я редко упоминал ее мать?
      В этом нет ничего удивительного. Пойабхатра не любила свою маму. Пожалуй, не так. Скажу лучше, что она ее сторонилась. Девочки вообще относятся к своим мамам 'по особенному'. Они хотят быть на них похожими. С раннего детства они повторяют их движения, играют в материнскую работу и даже иногда охотно помогают мамам, но не потому, что любят их или обожают домашние дела, а потому, что завидуют. Они завидуют тому, что мама уже замужем за папой. А папа разговаривает с мамой по-взрослому и дарит ей совсем другие подарки. Когда папа и мама ссорятся, девочки часто только делают вид, что расстроены этим. На самом деле, в душе они радуются, ведь если папа злится и обижает маму, то, значит, мама плохая, а она, дочь, хорошая. Иногда девочки стараются даже помирить родителей, но делают это только ради того, чтобы папа еще раз обратил внимание на то, какая у него умная и добрая дочь.
      Но Пойа не была обыкновенной девочкой, она была принцессой, она жила во дворце, а это значительно сложнее, чем кажется. Дворец, это не просто красивый большой дом, где живут цари и их слуги. Дворец - это целый мир, где царит жажда власти, страх и ложь. Здесь улыбка значит так же мало, как и пожелание здоровья. Здесь люди напоминают фигуры из шахмат таинственных исчезновений, которые придумала Пойа. И не всегда непонятно, кто всеми этими фигурами двигает.
      Дворец обычно разделен на несколько частей: покои царя, покои царицы и покои царских детей. Есть еще комнаты для гостей и для слуг, но они не в счет. Покои царя Шиваджи были самыми большими во дворце. У дверей в эти покои всегда стояла стража. Никто кроме царя не мог войти туда просто так. Если кто-нибудь подходил к дверям, то стражник громко стучал древком копья в специальную гулкую плиту, на которой стоял. Через какое-то время в двери открывалась щелочка и слуга спрашивал, кто хочет видеть великого царя Шиваджи, после чего дверь снова закрывалась, и посетитель должен был ждать, иногда долго ждать, прежде чем ему разрешат войти. Только однажды великий царь предложил отменить для дочери этот церемониал, но она отказалась. Тогда ей был приятен этот трепет перед массивной дверью и хмурыми взглядами стражников.
      За дверью начинались самые богатые комнаты во всей Индии. Об этом в одни голос говорили все гости. Но было ли в их словах что-нибудь кроме лести, Пойабхатра не знала и не очень-то хотела знать. Наверное она просто боялась, что и это окажется неправдой, как волшебный сад. Множество прохладных, отделанных резьбой по кости и черному дереву, расписанных медовыми красками комнат вели туда, где находился ее отец. Пойе было бы приятнее говорить: 'ждал', но это всегда было не так. Когда Пойа приходила, Шиваджи всегда был занят какими-нибудь делами. Однако, он откладывал их в сторону и спрашивал почти ласково, как дела у его дочери и нет ли у нее каких-нибудь желаний, которые он мог бы приказать исполнить. В раннем детстве Пойа с радостью высказывала отцу свои просьбы, но он так часто забывал приказать их исполнить или, может быть, просто не хотел показаться смешным, передавая слугам детские просьбы, что постепенно Пойа перестала относиться к этой фразе серьезно. Если ей действительно было что-то нужно, то она сама говорила об этом отцу в самом конце разговора.
      Обычно визит был недолгим: несколько слов о том, чем Пойа занималась последнее время. Девочка никогда не говорила с Шиваджи ни о чем серьезном. Ей было как-то неудобно лезть к великому царю со своими детскими размышлениями и вопросами. Ведь 'для того, чтобы отвечать на них, у нее были и няньки, и учителя'. Поэтому Пойа говорила в основном о пустяках, потом задавала несколько вопросов о том, что великого совершил за это время великий царь, после чего отец терял интерес к дочери. Иногда он, правда, поражал Пойю, спрашивая, как дела у ее матери. Принцессе иногда казалось, что родители не видятся неделями, хотя, когда отец не был на охоте или на войне, они достаточно часто собирались за обеденным столом. Каждый раз, когда звучал этот вопрос, принцессе хотелось сказать, что она не знает, как дела у этой женщины, что она за ней не следит и, в общем-то, ей нет до нее никакого дела. Но это расстроило бы отца, потому что воспитанные принцессы не должны так говорить. И она отвечала, что мать ее здорова и пребывает в заботах о величии царя Шиваджи.
      Отец каждый раз или не показывал, что замечает, или на самом деле не замечал усмешки в словах дочери. Дело в том, что царица Рукмини, мать Пойабхатры вовсе не заботилась о величии своего мужа, великого царя Шиваджи. Пойе считала, что ей очень не повезло с матерью потому что в отличие от других цариц, которые с честью несли тяжесть своего звания, Рукмини была странной женщиной и не скрывала это.
      Начать хотя бы с ее покоев. Пойа была уверена, что у великой царицы, жены великого царя, покои не могут состоять из трех комнат и балкона, пусть даже этот был самый большой дворцовый балкон во всей Индии, который сравнивали с висячим садом. Но почему комнат только три? Это же неприлично в ее положении. Сколько Пойа себя помнила, дворец постоянно рос, к нему пристраивались новые этажи и флигели. За последние несколько лет в покоях Шиваджи стало не шесть, а тридцать комнат, и была даже одна зала, полностью отделанная золотой чеканкой. А Рукмини все это время продолжала жить в трех комнатах и на все предложения царя Шиваджи об увеличении своих покоев отвечала покорным отказом и находила множество других более важных для царя и государства способов потратить те средства, которые предполагалось на это израсходовать.
      И что за бедняцкая обстановка была в этих комнатах. Только и царского в них, что стены и потолок, отделанные редким и дорогим деревом - северным кленом. От этого звук в них точно усиливался. Можно было сидеть в разных углах комнаты и разговаривать шепотом. Видимо, от длительного проживания в этих покоях у Рукмини был очень тихий и немного надтреснутый голос.
      В остальном эти комнаты были ужасны. Какие-то слишком простые шафрановые занавески, какая-то слишком простая плетеная мебель, которой по виду было лет двадцать, а то и больше. Царь неоднократно пытался привнести в комнаты царицы больше блеска и роскоши. Иногда ему это удавалось, однако через короткое время новые ширмы или балдахины перекочевывали из покоев Рукмини обратно на царскую половину, или к принцессе, или даже иногда к слугам. А мать Пойи продолжала жить все в тех же простых стенах, спать на той же узкой кровати и встречать утро в разрезе простых темно-оранжевых занавесок.
      Но больше всего принцессу злила привычка Рукмини повсюду расставлять цветы. В Индии, вообще, множество цветов. Я, дракон Кайт, много путешествую и могу сказать, что более цветущей страны я не видел. Поэтому в Индии у цветов срывают только сами бутоны и делают из них огромные венки, продевая ниткой. Стебли считаются здесь травой и должны доставаться коровам. Вместо цветочных ваз, которыми пользуются люди на севере, в Индии - фарфоровые, серебряные или золотые тазики, куда наливают воду и насыпают целый ворох цветочных головок и лепестков. Но Рукмини все делала не так, как люди. Она повсюду расставляла нелепые вазы с цветущей ТРАВОЙ! То есть цветы со стеблями.
      Пойе всегда хотелось узнать, откуда берутся эти уродливые вазы, но это оказалась никакая не тайна. Однажды принцесса пришла к матери и застала ее за странным занятием. Царица сидела на балконе возле какого-то станка. Ничего необычного в нем, конечно, не было, - это был самый обыкновенный гончарный круг, но принцесса никогда не видела его раньше и даже представить себе не могла, как это убожество мог попасть в дальний угол великолепного царского балкона. Рукмини сидела у станка непричесанная, одетая в какое-то старое сари и увлеченно мяла... белую глину. Руки у матери были в 'грязи' по локоть, кое-где глина уже начала подсыхать и отставала от кожи струпьями. Пойе было так неприятно на все это смотреть, что она чуть не убежала. Она уже открыла рот, чтобы выразить свое крайнее недоумение, как вдруг мать повернулась к ней, улыбнулась и спросила: 'Не хочешь попробовать?'.
      Попробовать что? Это? Запачкать руки в этой грязи? Пойа только таращила глаза, не в силах вымолвить ни слова, а Рукмини, загадочно улыбаясь, отвернулась к своей работе и продолжила: 'Жаль, что у меня осталось так мало глины. Я бы хотела сделать еще две новые вазы. Кроме этой'. При этом начала она раскручивать босой пяткой нижний диск гончарного круга. Она запустила пальцы в центр глиняной кучи, и произошло маленькое чудо: через несколько оборотов круга на станке уже кружилось какое-то подобие корявой, толстостенной чашки.
      'Жаль, - продолжила мать своим тихим голосом, который на балконе ничем не усиливался, а, наоборот, заглушался скрипом станка. - Жаль, что я так редко этим занимаюсь, твой отец, великий царь Шиваджи, не возражает, но очень не любит, когда я это делаю'.
      'И я его прекрасно понимаю', - хотела сказать Пойабхатра, но опять не успела, потому что на станке произошло новое чудо. Под руками матери чаша округлилась и вытянулась вверх. Рукмини поменяла положение рук и стала утончать и еще больше вытягивать стенки сосуда. Затем она опять перехватила руки и начала сужать горлышко. Рукмини, наверное, делала все не очень правильно, деревенский горшечник сделал бы то же самое гораздо лучше и красивее. Но Пойа впервые в жизни видела, как делают горшки, - на вазу это было мало похоже, - и она была потрясена. Она смотрела как зачарованная на то, как под руками матери рождается форма. В это время Рукмини сделала что-то не так, сосуд вдруг разорвался и превратился в смятку.
      'Ну вот, - засмеялась Рукмини. - уже в четвертый раз. Какая я все-таки неумеха'. Как-то странно прозвучало слово 'неумеха', как будто кто-то другой сказал его голосом матери. И в этот миг глаза великой царицы подернулись туманом, так похожим на слезы. Но Пойа присмотрелась и увидела, что, в то время как грязные руки царицы собирали развалины вазы в прежнюю бесформенную кучу, на губах у нее блуждала непонятная улыбка.
      'Не хочешь попробовать?' - еще раз спросила Рукмини свою дочь, но Пойа только быстро-быстро замотала своей аккуратно причесанной и украшенной маленькой диадемой головой. Она и представить себе не могла, что когда-нибудь прикоснется руками к этой липкой серой массе.
      Пойа ушла, оглядываясь на великую царицу Кашми, которая сидела в старом грязном сари и с нечесаной головой и получала удовольствие, делая несуразные вазы, куда потом будет вставлять цветы со стеблями. Девочке было странно и обидно, что ее отец, великий царь Шиваджи, выбрал в жены такую странную женщину.
      Про Рукмини говорили, что она приходилась трижды правнучкой богине Рукмини, жене Бога Кришны. И это, скорее всего, было правдой. Знаю я этих Новых Богов. Я, Каэтримус Йаэльме, лично самого бога Кришну не знал, но могу сказать обо всех Новых Богах в целом. Да, у них было множество смертных жен и детей. А вот была ли Рукмини правнучкой Кришны, я сказать не могу. Я лишь уверен в том, что ее трижды прабабушка была женщиной неземной красоты. Если даже я невольно любовался Рукмини, что же говорить о людях. И если обедневший царский род, из которого она происходила, никогда не пересекался с богами, Рукмини все равно была достойна своего имени.
      Она родилась значительно южнее Кашми в маленьком царстве на берегу теплого океана. Дворец, в котором она выросла, мог бы весь уместиться в диванном зале царя Шиваджи. Из своей единственной комнаты маленькая Рукмини могла видеть море. Часами она смотрела на то, как оно меняет цвет и рисунок волн в зависимости от времени дня и направления ветра. Она любила ходить босиком. Она знала по именам всех рыбаков - подданных своего отца. Она любила перебирать с ними рыбу и слушать их веселые шутки. Она так заразительно смеялась, что ее прозвали Рукмини-Колокольчик. 'Что-то не слышно сегодня нашего Колокольчика', - говорили жители прибрежных деревень, когда Рукмини заболевала, и несли ей свои нехитрые подарки.
      В царстве Рукмини не было войска. 'Я побеждаю всех доброй беседой', - любил говорить ее отец. А еще он обожал шахматы и очень хорошо в них играл. Но его почти никогда не было дома. Заботы о мире для такого крохотного и беззащитного царства, окруженного порстоянно воюющими соседями, поглощали его полностью. Он вечно колесил от одного грозного соседа к другому, успокаивал их, уговаривал помириться. Так что можно сказать, Рукмини выросла с мамой и бабушкой. Им, конечно, было грустно от этого, но они понимали, что мир стоит недешево, а денег или других богатств у них не было. К тому же они очень надеялись, что рано или поздно, но их добрый царь сумеет погасить вечно тлеющий огонь междоусобной войны.
      И ему это удалось. Однажды два огромных соседних царства заключили мирный договор и не нарушали его целых шесть лет. В благодарность за установление мира и процветания оба великих царя предложили отцу Рукмини свои подарки, но он попросил их лишь об одном одолжении: сделать так, чтобы он с семьей мог поехать путешествовать по Индии.
      Рукмини никогда никому не рассказывала об этом путешествии все до конца. Шел ей тогда пятнадцатый год. И это было самое лучшее и самое печальное время в ее жизни. 'В этом путешествии я потеряла двух самых близких мне людей, - обычно говорила она, рассказывая о тех днях. - Но я столько увидела и столько узнала...'
      Когда в Кашми приезжали гости, царица Рукмини иногда развлекала их забавными рассказами о своих юношеских приключениях. Пойа каждый раз удивлялась, сколько всего интересного могло произойти за каких-нибудь три года. Мама никогда не повторялась, и даже если Шиваджи на потеху очередным гостям просил ее рассказать, то же, что и предыдущим, Рукмини всегда вежливо уклонялась от царского приказа и рассказывала что-нибудь новенькое.
      Как ты, наверное, догадываешься, у Пойи, юной охотницы за тайнами, была очень хорошая память. Она всегда слушала рассказы Рукмини с большим вниманием и даже задавала вопросы. Ей хотелось выстроить всю повесть о путешествии своей матери в одну цепочку и, наконец, обнаружить, кто был вторым человеком, которого великая царица потеряла за годы странствий по Индии. Известно было лишь, что в конце пути отец Рукмини заболел, и вскоре после возвращения умер. Мир вокруг маленького царства простоял еще несколько месяцев после того, как семья Рукмини вернулась из путешествия, но потом распря вспыхнула вновь. Но некому было помирить спорщиков. Пожар войны полыхал возле самых границ. 'Нам было нечего есть. Рыба ушла от берега. Урожай сгорел, - очень неохотно рассказывала мама. - Казалось, что надежды больше нет, и нас ждет смерть или жизнь рабов... А потом, я вышла замуж', - заканчивала свой рассказ Рукмини и надолго замолкала, точно глядя в огромную, пустую и темную комнату.
      Как ни старалась Пойа сшить воедино лоскутки материнских рассказов о ее трехлетнем путешествии, все равно его полотне оставалось еще множество дыр, которых мог потеряться целый десяток людей. А что ты хочешь? Все-таки прабабушка Рукмини была смертной Богиней и ни где-нибудь, а в Индии. Я надеюсь, ты еще не забыла, что за удивительная страна - Индия, и как в ее лоскутном покрывале легко потеряться и потерять.
      Пожалуй, именно за эту тайну Пойа и злилась больше всего на свою мать. В жизни Рукмини, той Рукмини, которая была великой царицей Кашми, той, которая жила в трех комнатах, где ничего не менялось годами, той, которая расставляла 'траву' в самодельные вазы, не было совершенно никаких тайн. В любое время дня и ночи к ней можно было войти без стука, открыть все ее шкатулки и не найти ничего секретного. И в то же время вся ее жизнь была одной большой тайной, которую Пойа никак не могла раскрыть.
      Пойабхатра делала для этого все. Иногда она пробиралась к матери на балкон и часами пряталась за кадками, ожидая, что ухаживая за цветами, Рукмини разговорится сама с собой и скажет что-нибудь, что все прояснит. Она играла с Рукмини в шахматы, которые они обе очень любили, наверное, в деда, и все время ждала, что в глубокой задумчивости мать о чем-нибудь обмолвиться, и от этого тайна великой царицы будет раскрыта и займет свое место на 'полках дворцовых тайн' Пойи. Но ни в радости, ни в печали, ни в глубокой задумчивости, ни, даже, наедине сама с собой мать Пойабхатры ничем себя не выдавала.
      Глядя на смеющуюся Рукмини, видя как гости, вельможи и слуги боготворят ее и ее смех, ее улыбку, ее глаза, Пойа была готова поверить, что нет у царицы никакой тайны, - так открыта и чиста была ее мать. Но стоило Рукмини хоть на мгновение погрустнеть, и точно невидимое покрывало тайны окутывало ей плечи. Удивительнее всего было то, что кроме принцессы этого никто не замечал. Иногда Пойе хотелось крикнуть: 'Смотрите, вот она - тайна!', но она была воспитанной принцессой и не хотела расстраивать своего отца, поэтому она сидела очень тихо и очень внимательно наблюдала за великой царицей, как хитрая кошка смотрит за мышиной норкой.
      'Однажды настанет день, и я раскрою твою тайну, внучка Кришны', - думала Пойабхатра. И этот день настал и значительно раньше, чем девочка ожидала. Настал и изменил жизнь Пойи и жизнь Рукмини, да и жизнь всего Кашми тоже. Но об этом в другой раз. А на сегодня это все.
      Пока...

      Третья глава, о дворцовой жизни

      Ну вот, теперь ты познакомилась почти со всеми главными героями этой повести.
      Не берусь судить, подружилась бы ты с Пойабхатрой, если бы вы жили по соседству, но поверь, что она сильно изменилась на протяжении этой истории. В любом случае, ты знаешь, какой она была до того, как все это началось. Я, дракон Каэтримус Йаэльме, не очень разбираюсь в детях, как в девочках, так и в мальчиках, но мне кажется, что, если всю свою десятилетнюю жизнь прожить за высоким дворцовым забором без друзей и подруг, если видеть вокруг только мелкие и большие дворцовые козни, то можно стать и еще более странной девочкой.
      Что же касается ее мамы, Рукмини, то мне очень жаль, что ты не можешь ее увидеть. Она очень красивая, веселая и добрая. Если бы ты встретила ее на улице, то вы бы обязательно улыбнулись друг другу. Есть такие люди, из которых исходит свет, увидишь такого человека, и потом весь день чему-то радуешься, и весь день у тебя все хорошо. Рукмини была как раз из таких людей. А что касается ее тайны, то, если бы ее не было, не было бы и этой истории. Жизнь стала бы намного скучнее, не будь у прекрасных людей прекрасных и немного печальных тайн.
      Теперь пришло время рассказать тебе о том, почему же маленькая принцесса Пойабхатра однажды весенней ночью убежала из дворца.
      Зима в тот год выдалась холодная.
      Ну, просто смех! Индия - южная страна. Там не бывает ни снега, ни морозов. Там даже настоящих холодов не бывает. Там просто идет дождь и дует ветер, и это называется зима. Хотел бы я услышать, что бы сказала Пойа, очутись она на минуточку в зимней Исландии или в Норвегии. Однако, когда принцесса рассказывала мне историю своего побега, она начала ее именно этой фразой. Значит, поверим ей на слово, хотя и я тоже был в тот год в Индии, но ничего подобного не заметил. Итак, зима в тот год выдалась холодная. Все часто болели. Великий царь Шиваджи ходил по дворцу мрачный и злой. Дороги размыло, и нельзя было не только вести войну, но и просто съездить на охоту. Война и охота - это все, что правитель Шиваджи по-настоящему любил и делал всегда с большим удовольствием. Ему не очень были нужны новые земли или новые сокровища. Он почти не ел мяса убитых им животных. Ему просто доставляло большое удовольствие загнать до полусмерти зверя или врага, а потом убить его, глядя глаза в глаза.
      Все остальное в жизни он делал потому, что так было надо.
      Он принимал гостей потому, что так было надо. Пойа много раз замечала, что, стоит 'дорогому гостю' отвернуться, как лицо Шиваджи становится холодным и надменным. До того как началась эта история, Пойе нравилось наблюдать, как презрительно подергиваются губы отца, когда он смотрит в затылок гостя, любезничающего с его придворными или с Рукмини, - для Пойи в этом было столько силы и могущества.
      Царь Шиваджи ездил в гости потому, что так было надо. Пойа никогда не сопровождала отца в этих поездках, но всегда видела, что царь с большей охотой проверял бы снаряжение своих тяжелых всадников, чем сундуки с подарками. О
      н изучал астрологию потому, что так было надо. Но в свои неполные десять лет Пойа знала о небе в десять раз больше, чем отец.
      У всех великих царей при дворе жили маги и волшебники, и Шиваджи регулярно приглашал в Кашми какого-нибудь чародея. Но ему быстро надоедали эти, бормочущие о секретах вечной молодости, старики. Великий царь требовал с них чуда, которое прославило бы Шиваджи в веках. Для приготовления чуда маги требовали себе комнату без окон, чтобы никто не мог подсмотреть их магические секреты, требовали различных редких минералов и жидкостей, диковинных растений и животных, и много-много золота и серебра. Иногда, если во всем царстве Кашми не находилось нужных для чуда составляющих, чародеи гордо откланивались и удалялись из дворца, приняв, конечно, щедрые дары. Но большинство кудесников все-таки запирались в предоставленной тайной комнате. Кормили чародеев не очень хорошо, комната в подвале была сырой и холодной, поэтому чудотворцы довольно быстро завершали свои таинственные поиски и выносили на свет божий различного вида свертки, сосуды или деревянные цилиндры. Пойа была умной девочкой и в жизни видела не одного и не двух магов. Ей достаточно было посмотреть на форму и размер 'чуда', чтобы сказать, какого размера будет 'трамтарарам'.
      Когда Пойа сказала это слово я, конечно, догадался, что оно значит. Драконы на самом деле умеют читать мысли, и я этот 'трамтарарам' еще и увидел ее глазами, но притворился что не понимаю. Вначале Пойа пыталась мне его объяснить. Потом, видя мою непонятливость, она начала показывать. Внутри я смеялся до упаду, когда она надувала щеки, таращила свои черные глазищи, потом показывала голосом взрыв, взлет большой ракеты, еще один взрыв и медленное опадание разноцветных звездочек. Потом я задумчиво спросил: 'Фейерверк, что ли?' И это оказался именно он, просто Пойа забыла это слово.
      На просмотр чуда обычно приглашались гости из тех, кто поближе и победнее. Они всегда приезжали быстро и организованно. Несколько дней, пока гости съезжались, чародей жил в лучших комнатах, ему приносили все яства, которые он только пожелает. Некоторые глупцы принимали почести как должное и даже пытались объяснять всем и каждому сущность своего чуда, но Шиваджи к тому времени уже хотел только одного, чтобы чудо как можно скорее и как можно громче бабахнуло, чародей убрался восвояси, и вся эта канитель закончилась.
      Так все и случалось. Очередной мастер потешных огней отбывал со щедрыми дарами, гости разъезжались, а Шиваджи начинал готовиться к новой войне или охоте. Правда, однажды Пойе показалось, что она уже в который раз видит одну и ту же золотую чашу, которую дарят в числе прочего очередному чародею, но не стала об этом долго задумываться, а быстренько положила эту тайну на 'полочку' к малозначительным секретам.
      Однажды, когда Пойе шел седьмой год, с юго-востока Индии к подножию Гималаев, в Кашми и другие северные царства приехало сразу несколько бродячих цирков. Соседи один за другим присылали Шиваджи приглашения прибыть на их выступления, но, ссылаясь на занятость, отец Пойи отказывался. Царь Шиваджи все это время ходил мрачнее тучи. Он то и дело пропадал в той части дворца, где Пойа никогда не была, да и не очень-то и хотела побывать. По ночам сквозь опущенные шторы можно было слышать как куда-то уносятся всадники-птицы. 'Почему птицы?' - спросил я у девочки. Потому что, когда они вылетали из восточных ворот, они громко кричали, как дикие хищные птицы.
      И вот настал день, когда лицо царя Шиваджи просветлело. Было объявлено, что в Кашми соберутся все цирки, которые только есть в северных царствах. Парадные гонцы были разосланы ко всем государям севера Индии. И столица, и дворец пришли в состояние радостного ожидания.
      К великому сожалению Пойи, прибывающим циркачам было велено располагаться со своими балаганами вдоль внешней стороны дворцовой стены. Дни и ночи напролет, пока съезжались гости и собирались таборы циркачей, вокруг дворцовой стены стоял небывалый шум и гам. В сумерках там зажигали костры и начинались представления. Гремела музыка, хохотали люди. Принцесса бегала по самому высокому флигелю дворца от одного окна к другому, но не могла увидеть ничего, кроме взлетающих в ночное небо искр от огромных костров.
      Когда от переживаний у нее поднялась температура, и принцесса упала без чувств, ей показалось, что жизнь закончилась и она пропустила в ней что-то самое главное. Она долго маялась в бреду, просила дать ей посмотреть хоть одним глазком. Впервые в жизни она плакала навзрыд, и это тоже было в бреду. Пойа так металась, так кричала, что и мать, и лекари боялись, как бы девочка случайно не разбила себе голову о столбы кроватного полога. Когда великому царю Шиваджи доложили, что его дочь от волнений занемогла, он сжал губы, бросил на слугу испепеляющий взгляд, сказал: 'Так лечите!' - и пошел дальше проверять ход подготовки к празднику. К Пойе он так и не зашел, как никогда не заходил и раньше. Он мог видеть ее только здоровую, причесанную, воспитанную и то не очень долго.
      Но хвала Богам, Пойа выздоровела. Слуги рассказывали, что на пятую ночь, когда знахари уже использовали все свои средства, великая царица, побледневшая и осунувшаяся за эти пять дней, тихо встала и вышла из спальни дочери. Через некоторое время она вернулась с охапкой какой-то цветущей травы. Рукмини рассыпала цветы по подушкам вокруг Пойабхатры, и скоро девочке полегчало, она задышала ровно и спокойно. Услыхав историю своего исцеления, Пойа приказала себе думать, что не трава Рукмини вернула ее к жизни, а снадобье одного из придворных лекарей. Просто оно подействовало не сразу. В таком виде эта история больше устраивала принцессу. Иначе ко всем нераскрытым тайнам Рукмини пришлось бы прибавить еще и ее тайные познания в знахарстве. Как бы там ни было, когда начался парад-алле бродячих цирков, принцесса Пойабхатра, дочь царя Шиваджи, сидела слева от своего отца на парадной веранде дворца. Это было потрясающее представление: почти двое суток, сменяя друг друга, перед лестницей парадной веранды выступали циркачи. Пойа ела и пила не сходя со своего места. Она отказалась идти спать и просидела всю ночь напролет, глядя на бесконечную вереницу акробатов и жонглеров, дрессировщиков и канатоходцев, глотателей огня и силачей. Иногда ночью она проваливалась в сон, но даже при этом держала глаза открытыми.
      Больше всего ее потрясло то, что среди циркачей было много детей ее возраста. Это были мальчики в не очень чистых штанишках, которых подбрасывали и переворачивали в воздухе усатые силачи, вероятно, их отцы или старшие братья. Это были девочки с грязными ладошками, складывавшиеся в такие невообразимые фигуры, что, казалось, у них вообще нет костей. У этих детей были очень странные лица. Они улыбались, точно все, что они делают было для них легко и приятно, и в то же время в их глазах была такая боль и усталость, что Пойе было даже страшно в них смотреть. А юная принцесса Кашми очень редко делала что-нибудь для себя неприятное. Словом, как только она поняла в чем дело, то приказала себе видеть только радостные улыбки и никаких глаз.
      Приезжим царям, вельможам и сановникам бесконечное цирковое представление тоже было интересно, но не так, как Пойе. Поэтому после нескольких часов грандиозного действа зрители стали потихоньку покидать места на парадной веранде. Когда же и Шиваджи надоело это зрелище, то веранда превратилась в 'волшебный сад': люди приходили, на время увлекались поединком борцов, болтали о чем-то своем, и снова уходили во дворец. Дольше всех вместе с Пойей просидела Рукмини. Наверное, в эти часы они были очень похожи друг на друга: две увлеченные цирком девочки, две пары бездонных карих глаз, горящих восторгом, два красивых улыбающихся рта. Пойа несколько раз оборачивалась на свою мать, и у нее даже возникало желание подойти и сесть рядом или даже забраться к ней на колени. Но принцесса почему-то этого не сделала.
      В череде трюкачей и фокусников, эквилибристов и метателей ножей перед дворцовой верандой проходили и лицедеи. Они показывали незамысловатые сценки, корчили рожи, колотили друг друга дубинками, словом, делали все, чтобы насмешить людей на веранде. Пойа и Рукмини заливисто смеялись над их проделками, а, как тебе известно, когда смеялась Рукмини, смеялись все, кто был рядом. Смех вдохновлял артистов, и они принимались кривляться еще больше. Пойе это очень нравилось. Она даже поймала себя на мысли о том, что и сама она не прочь вот так покривляться, но потом вспомнила, что она все-таки воспитанная принцесса, дочь великого царя Шиваджи и выбросила эту мысль. И тут девочка осознала, что Рукмини больше не смеется.
      Принцесса не сразу поняла, в чем дело. Странствующие комики показывали ужасно смешную сценку про незадачливого музыканта. Он вышел к дворцовой веранде 'богато' и чисто одетый. Он заиграл на ситаре какую-то мелодию. Он так увлекся игрой, что даже прижался ухом к боку своего инструмента, он картинно закатил глаза и делал вид, что не замечает молоденькую девушку в шафрановом сари, которая стояла рядом с ним. Пойа не поняла, что в этом смешного, но тут из-за ширмы, откуда появлялись артисты, выскочило несколько карликов с коварными лицами. Они стали кружить вокруг ситариста, стараясь сорвать с него что-нибудь. Девушка пыталась защитить несчастного музыканта, но обидчики так ловко обставляли ее: то прокатятся между ног, то, воспользовавшись партнером как трамплином, перепрыгнут. И ей никак не удавалось пресечь их издевательства над музыкантом. Это было уморительно, потому что к концу сценки ситарист предстал ободранным, выпачканным пылью, девушка тоже изрядно перепачкалась и убегалась, а карлики носились вокруг, облаченные в разные части 'богатых одежд' незадачливого музыканта. Пойе казалось, что при взгляде на этого простака у нее внутри что-нибудь лопнет от смеха. И вот тут она почувствовала, что ее мать не смеется. Не переставая хихикать, дочь посмотрела на Рукмини и не поверила глазам. Пойа увидела, что царица плачет! Нет, слезы не текли по ее лицу. Лицо ее было спокойным и холодным, дочь даже на мгновение порадовалась за мать потому, что по ее представлениям именно таким и должно было быть лицо великой царицы. Но под этой маской Пойа увидела слезы. Жгучие, нестерпимые слезы катились в глубине души Рукмини. Принцесса, конечно, знала, что ее мать любит музыку, но не так же сильно, чтобы плакать о судьбе этого неудачника.
      Рукмини поднялась и вышла с веранды. Пойа посидела некоторое время с удивленной миной, но потом снова увлеклась представлением. Если бы не странное поведение матери, то Пойа могла бы сказать, что это были самые веселые и самые интересные дни в ее прежней жизни.
      На второй день представления Пойа почти теряла сознание от усталости и избытка впечатлений. Когда же все закончилось, принцесса опять захворала. Она болела не сильно, но долго, и не знала, что после отъезда гостей и балаганов была обнаружена пропажа. Мелочь, конечно. Пропало огромное золотое блюдо для фруктов. Если бы это было все, то никто бы и не подумал беспокоиться, но вместе с блюдом пропал и любимый охотничий кинжал великого царя Шиваджи из удивительной немутнеющей стали. Отряды всадников-птиц бросились вдогонку бродячим циркам. Блюдо нашли, охотничий нож нет. С тех пор цирки больше никогда не возвращались в Кашми. Ну, ты же понимаешь, что для девочки девяти лет полтора-два года - это уже 'никогда'. Но наш рассказ сегодня не о бродячих цирках, а о том, как царь Шиваджи во всем старался не отстать или даже превзойти соседних государей.
      Так вот, в тот год, когда произошли события, которые будут описаны дальше, зима выдалась холодная. Все во дворце маялся от скуки и старались не попадаться на глаза злому от безделья Шиваджи. Вельможи и сановники сломали головы, выдумывая, чем бы развлечь государя в такое ненастье.
      Гости были так редки, что, когда мимо проезжал какой-то мелкий царек, его приняли так пышно, что он никак не мог понять, почему ему оказана такая честь, и заподозрил неладное. Однако, именно он рассказал Шиваджи об одном бродячем музыканте, который недавно побывал у него во дворце и так сыграл на ситаре, что среди зимы расцвели розы. Великий царь Кашми не поверил гостю, но тот пояснил, что он выразился образно: просто бродячий музыкант играл так хорошо, что КАЗАЛОСЬ, будто среди зимы расцвели розы. По конец гость посетовал, что, как ни уговаривал он музыканта остаться во дворце, тот ушел, сказав, что не может прервать какие-то свои поиски.
      Отец Пойи ничего не понимал в музыке, мало того, он ее НЕ ЛЮБИЛ. Не любил так сильно, что во дворце не было ни одного музыканта. Но все же он не мог удержаться и не поспорить с гостем о нравах бродячих музыкантов. Шиваджи утверждал, что, во-первых, таких музыкантов, как тот, о котором рассказывает сосед, видимо-невидимо, а во-вторых, что его гость просто не предложил этому бродяге достаточное количество денег и почестей. Сосед кипятился, но старался сдерживаться, и это развлекало Шиваджи, он, уже не скрываясь, смотрел на гостя надменно и презрительно. Спорили долго. И в результате решили, что великий царь Шиваджи соберет бродячих музыкантов со ВСЕЙ Индии, пригласит всех соседних государей, которые хоть что-то понимают в музыке и устроит соревнование. Победителю, а это вероятно будет тот самый виртуоз, будет предложено вельможное положение при дворце Шиваджи, и если он от него откажется, то Шиваджи подарит гостю пуд золота, если же нет, то гость подарит великому царю свой охотничий лук из рога гималайской горной козы. На самом деле такой лук стоил больше пуда золота, но в пылу спора гость не заметил подвоха и принял вызов.
      Наконец-то появилось хоть какое-то развлечение. Дрожа от сырости и проклиная все на свете, парадные гонцы отбыли с приглашениями к соседним государям. Разлетелись по всем дорогам всадники-птицы с приказом брать каждого, кто назовется музыкантом, и оконь везти во дворец. Несмотря на зиму, а ты ведь помнишь, что зима в Индии это пора проливных дождей и размытых дорог, вся подготовка была проведена очень быстро, за каких-нибудь две недели. Шиваджи был очень доволен собой, так как и слава, и охотничий лук редкой работы должны были достаться ему.
      Так получилось, что Рукмини не было в большом диване, когда состоялся этот спор. Она заподозрила неладное, когда в комнаты для прислуги начали поселять бродячих музыкантов. Однажды она увидела из окна, как всадник, только что въехавший в восточные ворота, сбрасывает с луки седла тюк, и оттуда достают человека с винной (это такой музыкальный инструмент). Рукмини побледнела как хлопковое полотно и направилась к мужу, узнать, в чем дело, а узнав, не поверила своим ушам. Но глаза ей не врали: музыкантов продолжали привозить, а гости начинали съезжаться. Когда Пойа заметила, что происходит с матерью в связи с предстоящими соревнованиями музыкантов, то насторожилась, как кошка, услышавшая шорох в мышиной норке. Принцесса сделалась еще ласковей и незаметней. Она не знала, связано ли волнение матери с любовью к музыке или с чем-то более серьезным, но на всякой случай приготовилась к каким-то важным открытиям. Пойа буквально шпионила за матерью. Но жизнь Рукмини как была тихой, прозрачной и чистой, так и осталась. Правда, царица стала еще реже покидать свои покои и почти не появлялась во флигеле прислуги, где раньше была желанной гостьей. Она не ходила по дворцу, рассматривая перепуганных и взволнованных бродячих музыкантов, не слушала, как они настраивают свои инструменты и репетируют. Это было подозрительно. Но и проводить все дни рядом с покоями матери Пойа тоже не могла. Оставалось только ждать соревнований.
      Ни слуги, ни вельможи, ни гости не были посвящены в настоящую суть происходящего. Все думали, что Шиваджи просто проводит соревнование среди музыкантов, и были до крайности удивлены внезапной любовью великого царя к музыке, которую он раньше так презирал.
      И вот, наконец, все было готово к соревнованиям.
      Но об этом, пожалуй, в другой главе. А на сегодня это все.
      Пока...

       Четвертая глава, о первых днях соревнования бродячих музыкантов

      Я всю жизнь считал, что драконы не могут завидовать людям. Ну чему завидовать? Век людей короток, днем надо думать о том, как бы поесть, ночью - как бы укрыться от холода. Тела людей слабы. Они вечно болеют. Мало того, они рождаются совсем крошечными и беспомощными, полжизни растут и учатся, а потом полжизни стареют и готовятся к смерти. Когда они умирают, радостно только червям земли: все золото человеческих сердец достается этим скользким безмозглым созданиям.
      Другое дело, драконы. Мы бессмертны и всемогущи. Все, что нужно нам для жизни, - это желание жить. Нам не нужна еда, мы не мерзнем даже в арктических льдах. Мы можем облететь всю землю за два дня. Нет на свете существа, которое в одиночку могло бы причинить нам существенный вред. На поверхности мира нет такой преграды, которая могла бы нас сдержать. Добавь сюда умение превращаться в любые предметы и существа, и ты получишь самого настоящего дракона, такого, как я, Каэтримус Йаэльме, крылатый гнев Богов. Хотела бы ты быть драконом?
      Но у нас нет и не может быть детей. Я никогда не страдал от этого, пока не познакомился с Пойабхатрой Шакмитуни, маленькой принцессой Кашми. Мне тяжело было понять то, что Пойа чувствовала по отношению к Рукмини, но я точно знаю, что никто и никогда не сделает для меня того, что сделала Пойа для своей мамы. Никто и никогда не прижмется ко мне во сне, не обовьет шею руками, и я никогда не услышу, как рядом с моим сердцем бьется сердце существа, которое является моим продолжением в этом мире. Никто и никогда не убежит ночью из самого богатого дворца северной Индии, не пройдет через страх и обиды, боль и ненависть только ради того, чтобы глаза мои лучились счастьем. Теперь я знаю, как это может быть прекрасно, я был рядом и помогал Пойе чем мог, я видел все, я был счастлив вместе с Пойей и Рукмини, но я точно знаю, что мой ребенок никогда не сделает для меня ничего подобного. Потому что у драконов не может быть детей. Да, у меня есть всемогущие братья и сестры, но это всего лишь братья и сестры, и, когда мне разонравится жить, и я все-таки уйду из этого мира и снова стану землей, водой, огнем, железом, золотом и драгоценными камнями, на земле не останется живого существа, которое бы помнило обо мне потому, что я подарил ему жизнь. Как это печально!
      А еще мы, драконы, не можем сочинять музыку. Да, я говорил, что держа корни мира мы сочиняли песни. Но драконья песнь - это просто длинный стих, который надо читать как будто качаешься на качелях: "Та-та-тита. Тита-та-та", так бьется драконье сердце.
      Когда я гонялся за троллями или алдинахами, я слышал бой барабанов в их логовах, я слышал дружно взлетающий к луне вой ракшасов, но это была не музыка. Музыку может создавать только человек, а настоящую музыку - только настоящий человек. Для меня музыка это не просто звуки, бегущие один за другим, это ворота в другой мир, отличный от нашего, мир прозрачный и чистый, как сердце Пойабхатры и душа Рукмини. Не знаю, почему я это сказал. Просто я так чувствую, просто я очень сильно их люблю.
      Я не был на соревновании бродячих музыкантов, которое устраивал в конце той холодной зимы великий царь Шиваджи, но я был на "празднике свободных музыкантов", через несколько лет после того, как закончилась это история. Я по-прежнему был в чужом облике, и, хотя уши у этого облика были что надо, я не мог до конца насладится великой музыкой, не мог подставить ей все свое гигантское тело и впитывать ее каждой чешуйкой кожи. Но, может быть, это и к лучшему, иначе я мог бы, наверное, до конца своих дней только и делать, что наслаждаться этой гармонией звуков. И стал бы похож на Вритру, обнимающего Лаогу сквозь горы. А это бы значило, что я тоже потерялся в Индии.
      Почему я это говорю? Потому, что кроме царя Шиваджи и его гостей на его пышном торжестве в великолепном дворце Кашми был и еще один великий, нет, даже величайший владыка человеческих сердец - это музыка. А принцесса Пойа, описывая события, предшествовавшие ее побегу из дворца, так и не сумела рассказать мне об этом. Она чувствовала ее, она ощущала ее в своем сердце, но так и не смогла понять. Но что ты хочешь, ей же было всего девять с небольшим лет, и все эти годы она прожила во дворце, где не было ни одного музыканта.
      Так как дело было зимой и спешить было некуда, сановники великого царя Шиваджи решили сделать соревнование длинным, до самой весны. Для этого они придумали очень сложные правила. Музыканты должны были по очереди выступать на середину большого дивана. Ты ведь помнишь, что так назывался огромный зал, уставленный тахтами? Каждый имел право играть без остановки столько, сколько мог и хотел, либо до сигнала Шиваджи. Когда участник умолкал, все почетные гости и вельможи должны были кидать к его ногам камни: черные или белые. Черный камень означал победу, белый поражение. Камней можно было кидать сколько угодно. Для этого в зал были внесены огромные корзины с белой и черной галькой. Слуги должны были собирать брошенные музыканту камни и раскладывали порознь на чаши весов. Если перевешивала черная чаша, музыкант оставался, если белая - покидал и соревнования, и дворец.
      После того, как все, "приглашенные" всадниками-птицами музыканты по одному разу выступят на середину зала, все повторится вновь, естественно, только для тех, кто в первый раз набрал больше черных камней, чем белых. И так до тех пор, пока не останется один участник или... Как ты думаешь, какое это было "или"? Да, тяжело догадаться. ...или пока какой-нибудь из участников не соберет только черные камни без единого белого. Это правило было специально добавлено по просьбе того самого соседа, который утверждал, что среди участников он видел музыканта, о котором рассказывал, а значит, что совсем не обязательно ждать, пока медленным кругами соревнование укажет на него. За то, чтобы это правило было добавлено, ему пришлось согласиться прибавить к охотничьему луку из рога гималайской горной козы еще и колчан бамбуковых стрел с железными наконечниками и оперением из орлиных перьев. Соревнования должны были проходить только между обедом и ужином, то есть всего несколько часов в день. Словом, было сделано все, чтобы время до конца дождливого сезона тянулось незаметно, а гости могли как следует оценить богатство и могущество великого царя Шиваджи, давшего им такое изысканное времяпрепровождение в тоскливый зимний сезон.
      Итак, соревнования начались семнадцатого февраля, если ориентироваться по календарю, к которому ты привыкла. Всего всадники-птицы "пригласили" во дворец сорок и одного участника. Не так уж много для ВСЕЙ Индии.
      Этот последний один был привезен буквально за три дня до начала соревнований. Когда он понял куда его везут, то попытался бежать. Но был пойман, немного побит всадником, "для большего благоразумия", привязан к седлу и все-таки доставлен во дворец. Там он забился в дальний угол самой маленькой комнаты во флигеле прислуги, ничего не ел и не притрагивался к своему ситару. По жребию он тоже должен был выступать последним.
      Пойа не знала, понравиться ли ей то, что она увидит и услышит в большом диване, но в первый день соревнования она очень волновалась. Она переоделась, наверное, раз десять. Ей не нравилось ни одно из ее сари. Ей до слез было обидно, что все ее украшения какие-то детские. Кончилось все тем, что она надела белое платье в крошечный цветочек, маленькую диадему и браслетики из бирюзы.
      Пойа страшно боялась опоздать, что пришла в зал раньше всех. Внимательно осмотревшись, она заняла угол, откуда было удобнее всего наблюдать за происходящим, особенно за тем, что будет делать Рукмини. Обед закончился, и гости начали степенно заполняли диваны. Принцесса напряженно ждала, когда появится ее "мышка". И Рукмини пришла. Спокойная и веселая, как всегда, без всякой тени тайны на красивом лице. "Ну, ничего, мамочка, никуда ты не денешься", - подумала принцесса, незаметно подбираясь ближе к великой царице.
      И начались неторопливые соревнования. Все музыканты старались как могли. У кого-то это получалось лучше, у кого-то хуже, но гости все рано были довольны: хорошая еда, хорошая музыка, добрый и щедрый хозяин дворца, которому многие из гостей платили дань, божественно красивая, хотя и немного странная хозяйка, что еще нужно для того, чтобы не скучать в дождливый сезон. Великий царь Шиваджи был доволен: его задумка, похоже, была удачной. А то, что он не любил и не понимал музыку, не имело ровно никакого значения. Когда надо было бросать камни он просто протягивал руку не глядя и брал первую попавшуюся гальку.
      Первый круг соревнований продолжался целых десять дней. Некоторые музыканты играли очень долго. Потом слуги собирали камни, потом сравнивали вес белых и черных. Объявляли результаты. И только потом приглашали следующего участника. Все эти дни ничего не менялось в поведении Рукмини, если не считать того, что она сияла, когда музыканты играли хорошо, и снисходительно улыбалась, когда - не очень. Пойа уже начала терять смысл своей засады. Но зато она начала слышать музыку. Часто бывало, что она слушала, а пред ее внутренним взором рисовался какой-нибудь красивый пейзаж, или вставала сценка из неизвестной ей деревенской жизни. Это было как раз то, о чем я и говорил, - ворота в другие миры, которые открывает музыка! Теперь Пойа не просто бросала на середину дивана камень, она делала то, что подсказывало ей сердце. Иногда она бросала черные камни целыми горстями. Пока не заметила, что Рукмини поступает точно так же.
      Принцесса обиделась сама на себя за то, что не заметила этого раньше. Но потом, поразмыслив, решила, что слушать будет все-таки сердцем, но камни кидать по одному, как и все. "Но большому", - добавила она сама про себя. По весу получалось примерно так же, как у матери, но камень все-таки был один, как у большинства гостей.
      Последним, как ты помнишь, должен был выступать самый странный музыкант. Дворцовая стража буквально силой вытащила его из угла, где он просидел все две недели своего пребывания во дворце. Впрочем, когда его привели к дверям большого дивана, он переменил свое поведение и сам вышел на центр. Вид у него был очень изможденный. Серое лицо. Землистые губы. Щеки ввалились. Он вошел, быстро и не особо почтительно поклонился на все четыре стороны, сел на маленькую скамеечку посередине большого дивана и задумался, позабыв даже снять с головы капюшон. Он сидел неподвижно довольно долго, слушатели уже начали выказывать свое недовольство, когда он наконец поднял ситар.
      Звуки, которые он произвел, были ужасны. Инструмент был явно не в порядке. Мелодия была какая-то очень простенькая, почти детская. Единственное, что он сделал, это доиграл ее до конца, а не оборвал посередине. Закончив играть, он сразу встал и собирался выйти, но потом все-таки решил дождаться положенного ему града белых камней.
      Но града не последовало. Гости и вельможи решили, что это изящная шутка великого царя Шиваджи, приказавшего притащить в большой диван этого диковатого дурня, чтобы показать, что бродячие музыканты бывают и такими. На ковер полетело всего несколько белых камней, кто-то ради смеха бросил даже парочку черных, и все принялись обсуждать мудрость Шиваджи.
      В то время пока слуги ползали, собирая немногочисленные камни, великая царица Рукмини вдруг встала со своего места и подошла к музыканту. Она и раньше это делала. Так что Пойа даже не сразу поняла, что происходит нечто странное. Обычно мать подходила только к лучшим из лучших, а тут - этот растяпа.
      Когда Пойе все-таки удалось подобраться к матери, она услышала, как царица говорит ситаристу: "У вас голодный вид. Почему? Вам не давали еды?" Но музыкант молчал. "Вы совсем не настроили свой инструмент. Разве можно играть на таком расстроенном инструменте? Вы разве не хотели выиграть соревнование?" Человек в капюшоне мотнул головой. "А чего вы хотите?" - "Хочу поскорее отсюда уйти", - тихим хриплым голосом ответил ситарист. Легкая тень пробежала по лицу Рукмини, когда она услышала этот ответ.
      "Скажите, - с каким-то напряжением в голосе спросила Рукмини, - откуда вы знаете эту мелодию?" Но странный человек опять промолчал. "Знаете, когда-то давным-давно один человек учил меня играть на ситаре именно эту мелодию. А у меня тогда ничего не получалось. Неумеха, говорил он тогда... С тех пор я не слышала ни этой мелодии, ни... этого слова. Ни разу..."
      Пойа, затаившаяся неподалеку от Рукмини, с напряжением ждала, что будет дальше. Это безусловно был странный разговор. Мать никогда не говорила, что училась играть на ситаре... Интересно, когда и где это было? Рукмини как будто разговаривала сама с собой, так, по крайней мере, показалось юной охотнице за тайнами.
      И тут произошло такое, во что Пойа не могла поверить несколько следующих дней. Ее мать подошла к корзине, в которой были черные камни, зачерпнула две большие пригоршни и бросила к ногам музыканта.
      "Настрой свою ситару как следует - начала она властным голосом великой царицы. - Поешь. Отдохни. И я прошу тебя, я умоляю тебя именем всех Богов, сыграй мне эту мелодию так, как она должна звучать... А потом можешь уходить...", - закончила она почти шепотом и вышла.
      Пойа было готова поклясться, что эти слова ее мать сказала не этому странному человеку в капюшоне, а кому-то, кто стоял у него за плечом. Музыкант опустил голову и, казалось, не слышал как слуга, ответственный за взвешивание, объявил, что "волею великой царицы Рукмини этот участник остается во дворце и продолжает соревнование".
      Гости и вельможи решили, что это продолжение царских шуточек и встретили известие смехом. Музыкант вышел. Гости пошли готовиться к ужину. А принцесса Пойабхатра еще долго сидела на уголочке дивана и пыталась расположить добытый сегодня обрывок на лоскутном покрывале жизни Рукмини. Она вспомнила легкий туман в глазах матери, когда она сама себя назвала "неумехой". Ах вот, оказывается, откуда это слово! И оказывается, Рукмини когда-то училась играть на ситаре. Это уже кое-что. Но этого все равно так мало... Никуда не пришьешь и не приставишь...
      Юная принцесса и представить себе не могла, сколько всего откроется ей в самом ближайшем будущем. Она даже не догадывалась на пороге какой тайны она стоит.
      Но об этом, наверное, уже в следующий раз. А на сегодня это все.
      Пока...
      

      Пятая глава, о пире после первого круга соревнований

      "Ну зачем, зачем я была такая упрямая! Мама, мамочка, прости меня. Но я же ничего не знала. Совсем ничего не знала тогда. Мне было просто интересно. Прости меня, мамочка, любимая моя..." - шептала принцесса Пойабхатра, сидя на вершине высоченного платана, прижимая к груди насмерть перепуганного лисенка и слушая, как у корней дерева беснуются голодные ракшасы: "Ну, зачем я тогда не отходила от тебя ни на шаг? Зачем я не дала вам поговорить? Если бы я была воспитанной девочкой и не совалась в дела взрослых, все было бы по-другому... все было бы по-другому. Прости меня, милая мамочка, прости..."
      Это произошло через много дней после того, как Пойа спустилась из окна своей спальни по веревке из разорванных занавесок. Ей было так страшно на этом дереве. Но знаешь, я клянусь, что за себя ей было страшно лишь на какую-то часть. Да, ей очень не хотелось погибать от рук ракшасов, но больше всего она боялась, что не сможет продолжить свой путь и не сможет сделать того, ради чего на этот путь вступила.
      Иногда, долгими одинокими вечерами в своей пещере я думаю, а могла ли Пойа поступить как-нибудь иначе? И да, и нет. Наверное, если бы она поступила по-другому, если бы не совала свой нос куда не следует, она бы просто не была Пойей, упрямой и, как выяснилось, бесстрашной. Это, наверное, была бы совершенно другая девочка и совсем другая история. И я, Кайт, крылатый гнев Богов, никогда бы не узнал, что за Любовь, оказывается, надо бороться и тогда произойдут такие чудеса, о которых не то что мы, драконы, но сами Боги никогда не мечтали.
      Но мы убежали куда-то далеко вперед по дороге этой истории. А что поделаешь, в сравнении со всей моей бесконечной жизнью, эти события прошли точно за один день, поэтому они легко путаются, меняются местами и мне часто приходится призывать их к порядку.
      Итак, закончился первый круг соревнований бродячих музыкантов. Великий царь Шиваджи просто купался в розовом масле всеобщего восхищения его мудростью, образованностью и изысканностью. Хозяин дворца сиял так, словно это он все предыдущие десять дней выходил на середину большого дивана и играл чудесную музыку. Но внутри царь чувствовал нарастающее раздражение. Как-то смутно было у него на душе от всех этих чарующих звуков, как-то неспокойно, точно он узнал от своих шпионов о коварных планах далекого и могучего государя. Но таких сведений у него не было, а холодная струйка страха все равно текла спине. Поэтому Шиваджи решил отдохнуть от музыки и в последний день февраля приказал устроить пир по поводу окончания первого круга соревнований.
      То ли знатные слушатели были снисходительны, то ли они так же, как и Шиваджи, ничего не понимали в музыке, а, может быть, среди бродячих музыкантов Индии тогда и правда было много больших мастеров, но из сорока одного музыканта, что выходили на середину большого дивана, двадцать восемь получили за свое первое выступление больше черных камней, чем белых, и собирались продолжить соревнования. Их всех пригласили на царский пир. Такого веселого застолья давно не было во дворце.
      Когда все наелись и напились, великий царь Шиваджи пожелал узнать, как зовут каждого из музыкантов, откуда он родом и почему он выбрал для себя именно этот инструмент. На самом деле отец Пойабхатры хотел потихонечку выучить названия музыкальных инструментов, в которых ничего не смыслил. В первые десять дней соревнований гости, рассуждая о музыкантах, пользовались вместо имен, названиями инструментов, например, "яблочная винна" или "тростниковая флейта". И великий царь был вынужден только загадочно улыбаться и избегать таких разговоров.
      Пойе все это было тоже очень интересно. Так интересно, что она даже позабыла следить за своей главной "мышкой". Приоткрыв рот, она слушала рассказы о том, какое большое искусство сделать тот или иной инструмент, и о том, как непросто на нем играть. Принцесса решила, что непременно упросит отца разрешить ей учится играть на каком-нибудь инструменте, но на каком именно она никак не могла выбрать. Ей нравились все. Мало того, она даже начала мечтать о том, как сама будет придумывать музыку.
      Музыканты выполняли просьбу великого царя Шиваджи очень тщательно. Они говорили долго, благо пир продолжался весь день. Каждый из них старался, как мог, понравиться царю или хотя бы кому-то из его гостей. Шиваджи довольно улыбался, представляя как его коллекция охотничьего оружия пополнится еще одним великолепным луком. Было достаточно взглянуть на лица бродячих музыкантов, чтобы понять, что каждый из них будет безмерно счастлив остаться в этом богатом дворце или хотя бы получить приглашение в какой-нибудь другой.
      Шиваджи многозначительно поглядывал на своего спорщика: "Ну, что скажешь, сосед? Если твой хваленый музыкант здесь, как ты утверждал, то где его хваленая гордость?" Но владелец редкого охотничьего лука хранил полное спокойствие. Лицо его выражало удовольствие от еды, интерес к рассказам музыкантов, но никакого беспокойства или тени сомнения в своей победе. "Да, - думал Шиваджи, - как хорошо он держится, как владеет лицом! Он был бы достойным соперником, если бы войну надо было вести один на один. А так при его бедности я раздавлю его как жука". Великий царь даже подумал о том, что когда он выиграет спор, то предложит этому спорщику союз.
      Ты, конечно же, догадываешься, что Пойа, юная охотница за тайнами, была в числе тех немногих, кто знал настоящую цену соревнования музыкантов. Правда, прочие посвященные даже не догадывались о том, что принцесса тайно проникла в их число. Вопрос о том, кто же все-таки этот таинственный музыкант, против гордости которого ее отец выставил целый пуд золота, был для Пойи вторым по значимости после тайны Рукмини. Она ломала голову и над этой загадкой тоже, но пока не пришла ни к какому решению. В конце концов, впереди был еще второй круг, а за ним наверняка третий и четвертый. Успеется. Поэтому маленькая принцесса Кашми лишь в полглаза наблюдала за многозначительным переглядыванием своего отца и его гостя.
      Подали пятую перемену блюд. Недалеко от Пойи поставили огромное блюдо с ее любимым шербетом: мелкие кусочки дыни и абрикоса, немного лимона, все это смешанно с орехами, семечками и льдом, а сверху залито воздушными сливками. Это было очень вкусно. Когда на других пирах, более чопорных, чем этот, шербет торжественно представляли гостям, то его называли: "Улыбка Рукмини". Пойа положила себе в чашку изрядное количество "улыбки Рукмини" и чуть не выронила ее из рук. Дело в том, что нагребая сочную, аппетитную кашицу, припоминая ее нежный вкус, Пойа подумала, что у ее матери действительно такая улыбка. Она подняла глаза, чтобы еще раз убедиться в этом, и обнаружила, что великой царицы нет за столом.
      Маленькие трубы и барабаны заиграли большой охотничий сбор в душе у Пойабхатры, упрямой дочери своего отца, маленькие всадники-птицы ее мыслей разлетелись в разные уголки дворца. Где же Рукмини может быть? Нет, конечно, ни гости, ни хозяева не должны были сидеть у стола весь день пира, как привязанные. Но все-таки, куда Рукмини могла уйти? И долго ли ее уже нет? Пойа мысленно обругала себя "растяпой" за то, что развесила уши и перестала наблюдать за "мышиной норкой".
      Для начала Пойа решила подождать и доесть шербет. Она никогда не могла себе отказать в этом угощении. С какой тоской и нежностью она вспоминала его, кусая засохшую лепешку своего опасного приключения. Принцесса плакала, давилась, но все равно ни на секунду не захотела вернуться во дворец. Упрямство в разных ситуациях выглядит совершенно по-разному и приводит к разным результатам.
      Большая чашка шербета быстро растаяла у Пойи во рту. Рукмини не появлялась. Свой рассказ начал уже двадцать второй музыкант. Он тоже играл на винне, как и двое других до него, поэтому он больше рассказывал о себе и о своей технике игры. Сколько рассказчиков еще осталось? Ты помнишь? Правильно, шесть. Но Пойа насчитала за столом только пятерых музыкантов, которых еще не знала по именам. Одного не хватало. И именно того самого ситариста, оставленного во дворце волей великой царицы Рукмини. Пойа напрягла память и вспомнила, что его не было на пиру с самого начала. Этот странный оборванец не изволил придти на царский пир! Может быть, он заболел с расстройства? Или побоялся, что над ним будут потешаться? Видимо Рукмини тоже заметила его отсутствие и, как добрая женщина, пошла узнать, что с ним. Пойа поймала себя на мысли о том, что больше гордилась бы матерью, если бы та, как великая царица, не заметила этого странного поведения неумелого ситариста и осталась за столом, чем тем, что она, как добрая женщина, сейчас уговаривает бедолагу все-таки прийти на пир. Интересно, что она при этом ему говорит?
      Глаза Пойи вспыхнули при этой мысли зеленоватым кошачьим огнем, но она быстренько погасила его и начала медленно отодвигаться от пиршественного стола. Ей, почему-то не очень хотелось, чтобы кто-нибудь заметил ее внезапный уход. Постоянно наблюдая за всеми и выискивая чужие тайны, она очень не любила, когда кто-нибудь наблюдал за ней или пытался разгадывать ее секреты. Поэтому она тихонько отодвинулась от стола, встала и начала как бы невзначай, точно гуляя туда-сюда, продвигаться к дверям.
      Выбравшись из пиршественного зала Пойа бросилась бежать. Куда? Гулко стучали каблучки. Стоп. Пойа сняла туфельки и поставила на подоконник. И опять побежала. Куда? Может быть, в волшебный сад? Нет, глупо. На улице дождь. Тогда куда? Ноги сами несли ее во флигель, где жила прислуга и где разместили музыкантов. Слуги почтительно расступались перед раскрасневшейся от бега принцессой. Еще раз стоп. Теперь надо идти, как ни в чем не бывало. Где? Где коморка, в которой поселился этот ситарист? Вот, кажется, и она. Пусто.
      "А где ситарист?" - спросила она у проходившего мимо слуги.
      "Он ушел куда-то со своим ситаром, о Пойабхатра, дочь Шиваджи, да продлят Боги косички на его бороде", - в поклоне ответил слуга. Пойа заглянула в комнату еще раз. Тряпка, которую заворачивают инструмент, валялась в углу. Рядом моток струн. Значит, музыкант еще во дворце. Пойа, чуть не спросила у слуги, была ли здесь ее мать, но потом гордость взыграла в принцессе: нечего великой царице делать в комнате оборванца, и она промолчала.
      Где же он может быть? И где Рукмини?
      Большой диван! Конечно! Пристыженный великой царицей Кашми оборванец вместо пира отправился репетировать в большой зал. Как же она сразу не догадалась. Ну, теперь он никуда не денется. Кошачьей гуляющей походкой Пойа направилась к большому залу. Ей очень хотелось бежать, но она только шла как можно быстрее, ступая босыми пятками как можно тише. Вот и большой диван. Но как-то там подозрительно тихо. Принцесса приоткрыла двери, заглянула внутрь. Пусто! Опять пусто.
      Может быть, Рукмини уже нашла этого чудака и привела на пир? Надо было вернуться и проверить. Досадуя сама на себя, Пойа пошла обратно в пиршественный зал, выбрав для этого самый длинный путь через старую часть дворца, чтобы на всякий случай осмотреть его закоулки.
      Как же часто забилось сердце Пойи, когда она внезапно услышала звуки ситара, и ниоткуда-нибудь, а из покоев царицы. У нее даже перехватило дыхание. Тихо-тихо она начала подкрадываться к дверям в комнаты Рукмини. Она заглянула в покои и на несколько мгновений остолбенела от изумления: она увидела музыканта сидящим посередине средней комнаты лицом к балкону, и не просто сидящим, а восседающим на маленькой скамеечке. Для Рукмини это была какая-то очень особенная скамеечка. Она никогда не садилась на нее сама и никому не разрешала садиться на нее. Если кто-нибудь из бесцеремонных гостей все-таки хотел воспользоваться этой скамеечкой, мать на мгновение темнела лицом, но быстро брала себя в руки и пересаживала гостя в другое место. На вопросы о том, что это за скамеечка, она отвечала, что это "скамейка Камы", Бога любви. Никто не спорил. Все привыкли. Цветы со стеблями, самодельные вазы и эта скамейка - это все части одной тайны Рукмини. И вот теперь на "скамейке Камы" сидел этот оборванец и играл на ситаре. И если бы играл! Он просто трогал то одну струну, то другую. Едва заметно передвигал дуги ладов и снова трогал струны. При этом он прижимался к тыкве ситара ухом. Нелепо так и при этом так нежно. Казалось, звук издает не только инструмент, но и сам музыкант, сама комната Рукмини.
      И тут Пойа увидела мать. А увидев, чуть не закричала от внезапной боли. Впервые в жизни Пойа почувствовала такую нестерпимую, горячую нежность к своей странной матери. Ей захотелось броситься к ней, обнять ее, прижаться к ее животу. И плакать вместе с ней, но при этом и защищать ее от горя, из-за которого она плачет. Рукмини как будто пряталась в крошечной нише в первой комнате своих покоев. Казалось, она хочет вжаться в стену, слиться с ней, исчезнуть. Беззвучные рыдания сотрясали ее плечи, иногда она сгибалась под непосильной тяжестью какого-то страшного горя, но тут же снова втискивала себя в нишу. Глаза ее были плотно закрыты. Чтобы подавить стоны, она заталкивала себе в рот пальцы, она кусала их, кусала запястья, иногда казалось, что она хочет впиться зубами в свое плечо, только бы не издать ни звука. И слезы. Пойа, никогда не думала, что люди могут так плакать: лицо, шея и вся грудь Рукмини были мокры от слез. Слезы потоками текали из ее глаз, но Рукмини не вытирала их. Было очень похоже, что из всех земных желаний в ней осталось только одно - стоять в этой нише как можно дольше и не издавать ни звука, чтобы...
      Но Пойа не смогла понять, что происходит, ее душило неведомое ранее и невыносимое желание прильнуть к матери и взять себе хотя бы частичку ее горя, и она закричала: "Мама!". Рукмини распахнула глаза, увидела дочь, вскинула руки, жестами давая понять, чтобы дочь ничего не делала и молчала ради всех Богов, но было поздно. Музыкант услышал крик девочки, оторвался от своего инструмента и повернулся на звук. Скрипнула "скамейка Камы". И Рукмини прорвало. Низкий, грудной стон вырвался из ее рта. Она закрыла лицо руками. Отвернулась к стене и начала оседать. Пойа кинулась к ней. Обняла. Прижалась к ней сзади. Почувствовала, как бьется в рыданиях все тело Рукмини. И зарыдала сама. Горько и безутешно, как будто кто-то умер. "Мама! Мамочка! Любимая моя! Что с тобой? Что с тобой?" Что-то ломалось и плыло у нее пред глазами. Ей хотелось... В этом желании был и гнев, и страх, и боль, и большая-большая нежность. Пойа сама не понимала, чего она хочет, хотя на самом деле она хотела только одного, чтобы ее мама перестала плакать. Она уже представляла себе страшную казнь, которой будет подвергнут бродяга, посмевший войти в покои великой царицы Рукмини и сесть на "скамейку Камы". Она видела, как корчится его тело, и в его судорогах находила утешение своим страданиям и неописуемому горю своей матери. Пойа бросила взгляд в среднюю комнату. Она была пуста.
      "Мама, он убежал, - сквозь слезы закричала она. - Мама, он убежал! Мама! Надо позвать стражу, надо позвать слуг. Мама..."
      И тут Рукмини повернулась к дочери. Из широко раскрытых глаз царицы продолжали течь слез, но сами глаза светились безумным огнем: "Никогда и никому не говори о том, что видела. Если ты не хочешь, чтобы я умерла, то никогда и никому не говори о том, что ты видела. Ты понимаешь меня, Пойа? Никогда и никому!" - и мать принялась трясти Пойю за плечи. Пойе показалось, что мать будет трясти ее все сильнее и сильнее, пока не вытряхнет из нее всю жизнь. Видимо, Рукмини прочла эту мысли на лице дочери и остановила свои руки. Огонек безумия в ее глазах сменился бездонной ночью горя, такого горя, что выйти из него живым не сможет ни один человек. И Пойа опять почувствовала ту же пронзительную нежность, что охватила ее, когда она заглянула в двери покоев. Девочка опять прильнула к матери, сидевшей теперь на полу. Она обхватила руками ее шею, она обвила ногами ее бедра, и они снова заплакали. "Мама, мамочка, что с тобой?" - спрашивала Пойа сквозь слезы. "Прошу тебя, никогда и никому не говори о том, что видела", - невпопад на разные лады отвечала рыдающая Рукмини, раскачиваясь вперед-назад, точно укачивая свою боль и свою дочь.
      Было начало вечера, когда они проснулись. Дождь на время перестал, и на небе в просветах между тучами прыгала луна. Щеки их были покрыты хрусталиками соли, одежда была в белых разводах. Они так и заснули обнявшись: Рукмини, сидя на полу в нише первой комнаты своих маленьких и совсем не царских покоев, и Пойа, обвившись вокруг матери. Они проснулись легко, как после летнего сна. "Мама, по..." - начала было Пойа свой вопрос. Но Рукмини прижала палец к ее губам и едва заметно покачала головой: "Прошу тебя, никогда меня об этом не спрашивай и никогда и никому не говори о том, что было здесь сегодня. Хорошо?" Пойа тихо кивнула и почувствовала, что она действительно никогда никому ничего не расскажет из того, что касается ее Рукмини. Девочка посмотрела в огромные, чуть припухшие от слез глаза матери и вдруг поцеловала ее в губы. Губы Рукмини дрогнули, но ответили на поцелуй. Он был такой соленый, что у Пойи закружилась голова...
      Потом они все-таки разомкнули объятия. Надо было возвращаться в зал для пиров, там, наверное, шла уже двенадцатая перемена блюд. В горшках на огромном материнском балконе они нашли воду, чтобы умыться - не звать же в такой ситуации слуг. Потом они нашли туфли Пойи и вместе вошли в пиршественный зал. Когда они вошли великий царь Шиваджи на мгновение попытался понять, что же не так в том, что видят его пьяные глаза, но не смог и быстро забыл о том, что, может быть, впервые за последние пять лет видит свою жену и дочь, идущими рука в руке.
      За столом было все так же весело. О себе рассказывал уже последний музыкант, как вдруг вошел начальник стражи и доложил, что один из бродяг пытался бежать. Но был задержан. Он ничего не украл, просто пытался скрыться. Пока офицер говорил, Пойа почувствовала, как рука матери, с которой они теперь сидели рядом, крепко сжала ее ладонь. Беглеца привели. Он стоял в дальнем конце зала. Факелы освещали его исхудалое и больное лицо под капюшоном. Он был готов к смерти и не боялся ее.
      "Зачем тебе понадобился этот сумасшедший", - спросил, заикаясь, Шиваджи у своей жены. Лицо великого царя было бессмысленно и выражало лишь то, что он хочет, чтобы кто-нибудь другой разобрался с этим делом.
      "Он обещал мне сыграть мою любимую мелодию так, как она должна звучать", - ответила Рукмини. Царь недоуменно и пьяно поднял брови и дернул плечами: - "Не понимаю. Но поступай, как хочешь".
      "Ты обещал мне сыграть мою любимую мелодию ТАК, КАК ОНА ДОЛЖНА ЗВУЧАТЬ, - с напором на последних словах громко сказала Рукмини. - Сыграешь и можешь уходить. Я прощаю тебя", - добавила великая царица, и Пойа почувствовала, как мать сжала ее руку еще сильнейЖ - "Садись, пей и ешь за здоровье великого царя Шиваджи".
      И все подняли чаши.
      И Шиваджи поднял чашу.
      И только странный музыкант не поднял чаши, сделав вид, что у него нет чаши, хотя рядом с ним на столе стояло много свободных сосудов.
      Пир продолжался еще долго. Время от времени Пойа смотрела на Рукмини и не могла понять, было ли на самом деле что-нибудь необычное сегодня или ей все это приснилось, когда, устав от еды, она прилегла и уснула в уголочке зала для пиров. Она чувствовала струну, натянутую внутри матери, но не видела даже легкого следа пережитого горя. Правнучка богини Рукмини была чиста, свежа и весела, как и положено великой царице. Однако, если ничего не было, то почему они сидят вместе, чего уже давно не случалось? Значит, было. Но если было, то почему помилован наглец, посмевший войти в покои царицы и сидеть на "скамейке Камы"?
      Это были какие-то сонные мысли. И скоро Пойа пошла спать.
      На следующий день, в первый день весны, согласно календарю, к которому ты привыкла, соревнования музыкантов продолжились.
      Но об этом, наверное, в другой раз. Я, правда, не знаю, когда он будет, - на несколько дней мне надо улететь, но я постараюсь побыстрее вернуться. А сегодня это все.
      Пока...
      

      Шестая глава, о настоящей тайне волшебного сада

      Тебе еще не надоело мое сбивчивое повествование? Я первый раз рассказываю девочке историю из своей жизни и даже немного волнуюсь. А вдруг тебе скучно?
      Понимаешь ли, слушая сказки людей, я часто думал: а почему герой вдруг взял и пошел в далекое и опасное путешествие? Что ему дома не сиделось? Понятно, когда все плохо, когда жестокая мачеха или жадный великан выгоняют человека из дома на снег и ветер. Тут, конечно, делать нечего, надо идти и побеждать злую судьбу. Ну, а что, если ты - всеми любимая, единственная принцесса в самом большом и красивом дворце на севере удивительной страны Индии, если твой отец - великий царь, а мать - трижды правнучка богини Рукмини? И вдруг ты однажды ночью берешь и убегаешь из дворца. На это нужны очень веские причины. Вот и получается, что если я не расскажу тебе все о причинах побега Пойабхатры, ты просто не поверишь в то, что маленькая избалованная девочка могла творить такие чудеса, могла пройти через такие испытания и ни разу всерьез не подумать о возвращении во дворец. Ты решишь, что я сочиняю.
      Конечно, если тебе не нравится рассказ о соревновании музыкантов, то пропусти сразу несколько глав и сразу приступай к "Главе о побеге". Но боюсь, тогда эта правдивая история превратится для тебя в детскую сказку, где чудеса происходят сами по себе. А ведь это не так! Ничего не происходит само по себе! Все случается, только если кто-нибудь этого очень-очень хочет.
      Так ты будешь слушать дальше о соревновании музыкантов?
      Тогда слушай.
      Пир в честь окончания первого круга соревнований давно завершился, когда Пойа вдруг проснулась среди ночи. В спальне было темно. Огромная удобная кровати, которая переехала в комнаты к принцессе, не простояв и недели в покоях Рукмини, пахла травами и еще чем-то приятным. Ее огромный матрас был набит водорослями, но Пойа тогда не знала, что самые мягкие кровати делают из губки и морской травы. Принцесса перевернула подушку и прижалась щекой к холодной наволочке. Но сон сбежал куда-то и не желала возвращаться. Девочка села на постели и уже хотела позвать няньку, однако не стала этого делать. Раньше, если бы принцесса вот так проснулась среди ночи, то тут же закричала бы: "Нану!" - и через несколько мгновений из соседней маленькой комнаты пришла седая женщина и до утра пела бы ей тихие, протяжные песни. Но после этого странного дня, Пойа изменилась. Она не знала, как относиться к тому, что дочь великого царя Шиваджи лежит одна-одинешенька в темной комнате, а ее никто не убаюкивает, но понимала, что все-таки не станет будить Нану.
      Пойабхатра встала на постели. Прошлась по ней туда-сюда. Опять села. В спальне было темно из-за плотных занавесок. Пойа слезла с высокой кровати, подошла к окну и отдернула занавески. На улице дождя не было, но воздух был сырым и прохладным. Принцесса поежилась от холода.
      Среди тяжелых, рваных туч скакала луна. Дворец был тих, город был тих, весь мир был тих и сильно-сильно вымыт дождями. Пойа уже собиралась задернуть занавески, но тут ей показалось, что она слышит звук ситара. Этого не могло быть. Однако тихая мелодия все-таки летала где-то в волшебном саду. Луна забежала за тучу, и музыка стала тише, серебряный полумесяц появлялся снова, и мелодия окрепла. "Наверное, это мне снится", - подумала Пойа и тихо побрела к своей кровати, чтобы увидеть себя спящую там. Но не увидела.
      В этот миг мелодия закончилась. Не оборвалась, а именно закончилась. Пойа сонно улыбнулась и уже коснулась кровати рукой, как вдруг зазвучала другая мелодия. Она была в иной тональности, точно неведомый ситарист передвинул лады. Принцесса, весь предыдущий день слушавшая рассказы о музыкальных инструментах, поняла, что за время небольшой паузы музыкант перестроил ситар для этой новой мелодии. Если бы это была волшебная музыка луны, то ей не надо было бы ничего перестраивать. Значит, играл кто-то живой. Где-то в волшебном саду.
      Прежняя охотница за тайнами встрепенулась в принцессе. Она поискала свое сари, но не нашла и побежала, как была, в легкой ночной тунике. Босые пятки гулко шлепали по коридорам дворца. В темноте Пойа несколько раз на что-то натыкалась, но все обошлось, ничего не упало и не переполошило весь дворец. Девочка подумала, что она, наверное, в прошлой жизни была кошкой, так хорошо она видела в темноте.
      Двери, которые выходили прямо на площадку перед волшебным садом оказались заперты. Пойа, юркнула в курительную комнату, выходившую окнами на сад, но с удивлением обнаружила на окнах ажурные, кованые решетки. Принцесса обнаружила их и на окнах следующей комнаты, и следующей. Немного подумав, она поняла, что скорее всего решетки будут во всех окнах первого этажа. Что ни говори, а Пойа была девочкой и собиралась выбраться из дворца через окно первый раз в жизни. Хотя через каких-нибудь полгода ее ловкости и находчивости позавидовал бы любой мальчик, но это будет позже.
      Пришлось искать незапертую дверь. И она обнаружилась на противоположной от волшебного сада стороне дворца. Теперь надо было оббежать дворец. Пойа никогда не думала, что он все-таки большой и нелепый. Пристроечки, верандочки, нагромождение ненужных колоннад и портиков. Конечно, по-индийски эти детали постройки называются как-то по-другому, но ни Пойа, ни я не знали этих названий.
      И вот, наконец, волшебный сад.
      Музыка все еще была слышна из дальнего его угла. Девочка перевела дух, чтобы дальше двигаться тихо, как и положено охотнице за тайнами. Осмотрелась и вновь подумала, что спит.
      Кусты и цветы в саду плавно раскачивались в такт музыке. Но не просто раскачивались, а перемещались немного вправо и влево, как бы танцуя на месте. Потом вдруг сорвались и закружились хороводом. И опять затанцевали на месте. Так повторялось несколько раз. Затем в центр круга вышли розовые кусты и заплясали квартетом. Они сплетали и расплетали ветви. Они дарили друг другу нежные росистые бутоны. Кланялись и даже, как показалось Пойе, чуть-чуть подпрыгивали. Мелодия сделала поворот в своем течении и розовые кусты вернулись в общий круг, а их место в центре занял хоровод ирисов. Цветы бежали друг за другом замысловатым ручейком, то свивая свою цепочку в клубок, то снова разматывая в удивительный ароматный узор.
      Пойа вдруг поняла, что от удивления остановилась посредине лужи. "Интересно, а во сне от луж бывает мокро и холодно?" - подумала Пойа. Ей было мокро и холодно, совсем не как во сне. Но сколько же надо садовников, чтобы устроить такое представление? И для кого?
      Принцесса подошла так близко, что пробегавший мимо хоровод почти задевал ее листьями. Она чувствовала, как с мокрых растений срываются капельки дождевой влаги. С внешней стороны круга садовников видно не было. Кусты бежали по земле, точно перебирая освобожденными от земли корнями. Внезапно огромный круг танцующих цветов расширился и захватил Пойю, не успевшую вовремя посторониться. Девочка, уже почти догадывалась, что она там увидит, но все равно было удивлена, не обнаружив людей и с внутренней стороны круга. Цветы танцевали сами. Это был танец, которому могли бы позавидовать лучшие танцоры Индии, плавный, точный в движениях и полный скрытых символов и значений.
      Вереница пионов окружила девочку и начала волнообразно раскачиваться вокруг, ударяя одним верхним листочком по другому. В доме у великого царя Шиваджи никогда не было танцоров. Зачем танцоры, раз нет музыкантов? Никто не учил Пойабхатру танцевать, но она была все-таки индийской девочкой и дочерью Рукмини. А уж Рукмини умела и любила танцевать. Наверное, что-то вспомнилось Пойе из раннего детства, когда она еще не была охотницей за тайнами и не стеснялась так своей матери. Тогда, давным-давно, Рукмини, тихо напевая, танцевала для Пойабхатры, а та старалась, как могла, повторять ее движения.
      И вот теперь цветы танцевали тот самый танец, который так любила Рукмини. Какое-то время Пойа стояла неподвижно среди танцующих пионов, но потом запахи, движения, свет луны и музыка сделали свое - она задвигалась. Вначале скованно, потом легче, потом совсем легко, запрокинув голову к рваному ночному небу. Все танцевало в ней от бровей и глаз до пяток и больших пальцев на ногах.
      Но мелодия совершила еще один поворот в своем плавном течении, и пионы отступили в общий хоровод. Пойа осталась одна посередине круга пританцовывающих растений. У кустов и трав нет глаз - это Пойа знала наверняка, но не могла отделаться от ощущения, что находится в центре всеобщего внимания и все ждут ее танца.
      Это было так необычно и так волнительно! Вначале принцесса хотела вообще выбежать из круга. Но потом все-таки тихонько хлопнула кончиками пальцев одной руки по ладони другой. Цветы повторили это движение. Пойа поменяла руки. Цветы повторили и это. Все, что дальше делала Пойа, она делала не потому, что знала, как это надо делать, а потому, что так танцевало ее сердце, сердце индийской девочки, четырежды правнучки жены Бога Кришны, которая была самой лучшей танцовщицей на свете.
      Цветы повторяли ее движения, а сами еще и перемещались, и перемешивались, образуя причудливый орнамент вокруг танцующей девочки. Но вот музыка стихла, и весь волшебный сад застыл в таком чудесном узоре, который никогда бы не создал ни один садовник.
      Огромная туча закрыла луну. Стало совсем темно. Пойа стояла посредине цветочного великолепия и не могла понять, где находится, как она сюда попала, и куда девалась музыка, под которую танцевало ее сердце?
      Да, где музыка, а точнее, где тот, кто ее играл? Кто играл так, что танцевали цветы? Глаза юной кошки привыкли в темноте, и она начала всматриваться. Кругом были только кусты и цветы. И ни одной живой души. Вдруг вдалеке раздался тихий плеск, - кто-то наступил в лужу.
      "Кто здесь? - властно спросила Пойа и сама испугалась своего голоса. - Ты кто?" - спросила она громким шепотом.
      Человек в темноте молчал.
      Пойа пошла на звук. Цветы, за несколько мгновений до этого так ловко избегавшие столкновения с девочкой, теперь даже не думали уклоняться, и Пойа случайно раздавила один или два ириса. Раздался характерный запах гниения. Но, наконец, она выбралась из центральной части цветочного узора и пошла быстрее. Снова плеснула лужа. Уже ближе к дворцу. Значит, музыкант, ожививший своей музыкой сад, все-таки уходит.
      "Стой!" - приказала принцесса.
      Ответа не последовало.
      "Остановись... пожалуйста", - почти умоляющим голосом сказала Пойа. Человек, остановился и кашлянул.
      "Я думал, ты этого не умеешь", - тихо сказал он.
      Принцесса навострила уши, стараясь вспомнить этот голос, но он никак не вспоминался.
      "Не умею чего?" - спросила Пойа и сделала несколько шагов вперед.
      "Просить", - ответил скрытый темнотой человек и отошел на несколько же шагов назад.
      "Не умею, не хочу и не буду", - чуть ни сказала дочь великого царя Шиваджи, но Пойа, только что танцевавшая среди цветов, промолвила: "Не уходи... пожалуйста. Скажи, как тебя зовут?"
      Ответа опять не последовало.
      "Не хочешь говорить... не надо... Как тебе удалось сделать это?" - спросила девочка.
      "Что "это"?" - переспросил голос из темноты.
      "Как ты смог оживить волшебный сад?"
      "А его не надо оживлять, - ответил голос. - Он ведь волшебный".
      "Да какой он волшебный!" - сказала Пойа, и, не раздумывая ни секунды, рассказала во тьму самую большую тайну великого царя Шиваджи, которую никому и никогда раньше не рассказывала. Когда Пойа закончила, то на какое-то мгновение хотела прикусить свой болтливый язык, но поняла, что уже поздно и теперь эта тайна навечно переходит к человеку из темноты.
      "Так вот как ему удается поддерживать эти легенды, - сказал голос из глубины ночи. - Глупо. Они так долго не выдержат", - печально добавил он, и Пойа поняла, что он говорит о растениях, которые так часто выкапывают и пересаживают.
      "Но у моего отца самые лучшие садовники", - возразила принцесса, и ей стало горько от необходимости выгораживать великого царя Шиваджи.
      "Это хорошо", - примирительно сказал человек, неразличимый под тенью дождевых туч.
      "Так как ты это делаешь? Как ты заставил волшебный сад танцевать?" - после короткого молчания переспросила Пойабхатра.
      "Никак. Никто не может ЗАСТАВИТЬ волшебный сад танцевать. Разве что Шиваджи заставляет растения помимо их воли меняться местами, но разве это танец?"
      "Но ты же заставил!"
      "Я не заставлял".
      "Но они же танцевали. И я танцевала вместе с ними..."
      "Значит, я и тебя заставил?"
      "Вот еще, - сказала Пойа. - Меня никто не может заставить делать то, что я не хочу!"
      "Но ведь ты танцевала, - иронично возразил музыкант. - Почему же ты это делала?"
      Пойа задумалась. Она вспоминала, как танцевало ее сердце, как руки и ноги двигались сами собой, а получалось красиво. Ей нравилось танцевать, ей нравилась музыка.
      "Вот и им тоже нравится танцевать, надо только сыграть мелодию, которая им понравится", - точно отвечая на невысказанные девочкой мысли, сказал человек во тьме.
      "А где ты выучил эту мелодию?" - не унималась Пойа.
      "Ее нельзя выучить".
      "Тогда откуда она у тебя?"
      "Я ее нашел".
      "Где?"
      Ответа опять не последовало. В других обстоятельствах Пойа уже давно кипела бы как чайник на огне: это только она, принцесса Пойабхатра, может отвечать лишь на те вопросы, на которые ей хочется отвечать. Но сейчас она просто задала следующий вопрос в надежде хотя бы на него услышать ответ: "А когда?"
      "Очень давно... очень...", - ответил неизвестный. Пойа уже понадеялась, что он продолжит свой рассказ, но голос в темноте сказал: - "Сейчас пойдет дождь, тебе лучше уходить и побыстрее".
      "Откуда ты знаешь?" - возмутилась дочь великого царя, наконец закипая и от это бесцеремонного обращения на "ты", и от покровительственного всезнайства.
      "Я много времени провожу под открытым небом", - успел ответить человек в темноте, и тут огромная капля ударила принцессу по носу. Именно ударила, такая она была большая. За ней вторая. И еще, и еще.
      Принцесса бросилась бежать вокруг дворца. Дождь лил стеной. Сверкнула молния. "Скоро весна", - подумала Пойа. Девочка добежала до угла и оглянулась. Сверкнула еще одна молния. И в свете очей громовержца Индры сквозь плотные струи дождя принцесса увидела высокий силуэт, неторопливо идущий ко флигель прислуги. Свет погас. Пойа припустила еще быстрее.
      Она вымокла до нитки. Кода девочка вбежала в спальню, ее можно было выжимать. Что она и сделала: скинула и отжала свою тогу, а потом волосы. И юркнула в постель. Лежа под пуховыми одеялами, Пойа опять удивлялась себе: она снова не стала будить Нану, она сама возилась со своей мокрой одеждой. Она сама... она... не задернула занавески...
      И Пойабхатра уснула.
      Утром занавески были задвинуты, у кровати лежала чистая сухая одежда, следы грязных ног на полу были вытерты, ноги принцессы вымыты, и единственное, что напоминало о ее приключении, - это испачканное постельное белье. Нану. Она вставала ночью и, не говоря ни слова, скрыла как смогла следы ночных приключений своей маленькой госпожи. Думая о том, какая же все-таки у нее замечательная Нану, Пойа оделась и побежала к окнам, выходившим в волшебный сад. Сквозь кисею дождя девочка увидела в саду чудесный и сложный цветочный узор. Ни один садовник никогда не сделал бы такого. Рядом тихо прошла Нану, остановилась на секундочку за спиной у девочки и посмотрела на сад.
      "Правда, красиво?" - то ли спросила, то ли сказала принцесса.
      "Да, когда они сами по себе, то это всегда красиво", - сказала Нану и пошла дальше.
      Когда Пойа поняла, что не совсем уразумела сказанное старой женщиной, Нану уже не было рядом.
      За окнами хлюпало по дождю позднее утро дня продолжения соревнований бродячих музыкантов.
      Но об этом в следующий раз.
      А на сегодня это все.
      Пока...
      

      Седьмая глава, о странном продолжении соревнования после досрочной победы

      Так всегда бывает у людей: кто-то хочет, чтобы время быстрее бежало вперед, кто-то страстно просит его не торопиться и идти как можно медленнее. Нам, драконам, этого не понять. Тысяча лет туда, тысяча лет сюда. Ничего не меняется. Нас не становится больше, нас не становится меньше. Время течет мимо нас. Если оно вообще существует. Если его не выдумали вы, люди. Помогая Пойе, я, дракон Каэтримус Йаэльме, крылатый гнев Богов, все время старался понять, что такое Время и почему из-за него девочка все время спешила. Как будто годом раньше, годом позже имеет какое-то значение. Или я не прав? Или все-таки имеет?
      Во все последующие дни соревнований принцесса Пойабхатра, дочь Рукмини, подгоняла время со всей своей детской силой. Но время сбора в большом диване, несмотря на все ее усилия, не наступало ни на минуту раньше. После обеда гости, вельможи и сановники великого царя Шиваджи неторопливо собрались и рассаживались на мягких подушках. Жребий бросать не стали. Музыканты должны были выступать в том же порядке, что и в первый раз.
      Обласканные великим царем Шиваджи, бродячие музыканты старались уже не за страх, как в первый раз, а за совесть, точнее, за тот приз, который ждал победителя. Никто не знал, что это за приз, но играли все самозабвенно, виртуозно и долго. Если раньше за вечер успевали сыграть четыре музыканта, то теперь с трудом удавалось поделить вечер между тремя претендентами.
      Великий царь Шиваджи внимательно смотрел в глаза каждому музыканту: не это ли гордец, который своим отказом лишит его пуда золота и великолепного охотничьего лука из рогов горной козы? Но ни у одного музыканта он не видел и тени гордости, только огромное желание понравиться ему или хотя бы его гостям.
      Маленькая охотница за тайнами тоже вела свои наблюдения. Чем больше времени отделяло ее от событий, произошедших во время и после пира "в честь музыкантов", тем больше возвращалась прежняя принцесса Пойабхатра, тем дальше уходила Пойа, танцевавшая среди цветов. В ее желании узнать, кто же из музыкантов говорил с ней в волшебном саду, оставалось все больше холодного интереса, все меньше горячего любопытства. Принцесса опять сидела далеко от матери и потихоньку наблюдала за ней. Не так ревностно, как в феврале, но все-таки. Видимо, охота на тайну Рукмини постепенно вытеснила из ее сердца близость, которая возникла у них в тот странный вечер. Впрочем, чего это я клевещу на Пойю? Сидя в большом диване, она в первую очередь наслаждалась музыкой, а уж потом охотилась и выслеживала.
      До конца сезона дождей был еще почти месяц, так что приятное времяпрепровождение всех только радовало. Гости и вельможи охотно бросали на ковер под ноги музыкантов больше черных камней, чем белых. Из первых двадцати пяти выступивших во втором круге только четверо покинули дворец, да и у них весы долго колебались, прежде чем белая чаша перевешивала черную.
      Волею судьбы в последний день второго круга соревнований должны были выступать трое музыкантов: флейтист и два ситариста. Флейта - божественный инструмент. Легкость, с которой она проникает в душу, просто непостижима. Есть в ней что-то от дыхания ветра, от пения птиц, от журчания ручьев, словом, от всего, что так приятно человеческому уху. Да и драконьему тоже. Хотя нам, драконам, больше нравятся низкие звуки, которые не только сверлят уши и проникают сердце, но входят в самую глубину души. Иногда, выбираясь из своей пещеры в норвежских фьордах, я люблю слетать послушать, как звучит орган в главном соборе Осло. Правда, каждый раз приходится пользоваться чужим обликом, но, ведь если бы я вдруг в своем естественном виде прилетел и сел на крышу собора, то раздавил бы его, как картонную коробку из-под обуви.
      Да, флейта - это детская волшебная палочка музыки. Она творит маленькие легкие чудеса. И после нее меланхоличный ситар звучит особенно грустно и одиноко. Когда они собираются вместе или хотя бы идут друг за другом, то образуют удивительную гармонию, в которой третий уже лишний и его появление не может вызвать ничего, кроме раздражения. Оба, и флейтист, и первый ситарист, набрали очень много черных камней. Их не стали даже взвешивать - и так все было понятно.
      "Так. Значит кто-то из этих, - подумал Шиваджи. - Но кто? Кто из них? Надо будет повнимательнее к ним присмотреться".
      "Так, значит это он, - подумала Пойа, глядя на улыбавшегося во весь рот ситариста. - Нет, не похож. Тот, вроде бы, был выше. Или мне так показалось при свете молнии? Не знаю, все-таки, наверное, это он. Надо будет поговорить с ним как-нибудь и послушать, как звучит его голос".
      Если бы принцесса в это время посмотрела на Рукмини, то позабыла бы все свои гадания. Но она была увлечена мыслями о ночном незнакомце и не видела, как мать незаметно для всех встала, ушла в дальний конец зала и прислонилась спиной к столбу, так чтобы никто не мог видеть ее лица.
      В это время на середину дивана вышел последний участник.
      В зале раздались усмешки. Кто-то спросил, выучил ли музыкант то, что просила его великая царица. Но он точно не слышал вопросов и шуточек. Быстро поклонившись, как положено, он сел на скамеечку в центре большого дивана, в который раз забыв снять капюшон. Он задумался, как и в первый раз, правда не так надолго... И наконец тронул струны.
      Ситар запел чистым детским голосом простую наивную мелодию. Ее можно было принять за деревенскую песенку. Снисходительные улыбки искривили лица царей и вельмож. Мелодия уже почти кончилась, но вдруг как будто налетел ветер. Он ударил детскую песенку. Больно, холодно. И она застонала. Потом успокоилась, но тут ветер налетел снова. Он рвал с несчастной песенке немудреную деревенскую одежду, он спутывал ей волосы и все гнал и гнал куда-то, в огромные страшные джунгли, полные змей, тигров и ракшасов. Тяжело идти, спотыкаясь о корни деревьев и сплетение лиан, но песенка вышла из джунглей на большую поляну, где в жила другая мелодия, старая, мудрая и добрая. И деревенская песенка осталась в этом доме и училась понимать мир, училась быть глубокой и сильной. Но старая и мудрая мелодия умерла, тихонько сошла на нет, и наивная мелодия опять осталась одна. Она двинулась дальше и вышла к океану. Лишь по рассказам матери Пойа знала об океане, но когда ситар заговорил голосом больших волн, она сразу представила себе его. Огромный, могучий, безбрежный. На берегу мелодия встретила другую песню, чистую и тонкую, и они долго и счастливо звучали вместе. У них появились маленькие непоседливые песенки, похожие и на одну, и на другую мелодию. И вдруг опять налетел ветер. Огненный, злой. Он задушил маленькие песенки, он растоптал тонкую и чистую мелодию, и изначальная песня, хотя и билась с ветром не на жизнь, а на смерть, опять осталась одна. И вот она побредет, куда глаза глядят, жизнь ее пуста и печальна. Она ходит по берегу океана, ищет что-то и не может найти. Потом она садится в лодку и уплывает в океан, который и поглощает ее.
      Как это все можно сыграть на ситаре?! Я долго не мог себе этого представить! Ситар, конечно, сложный, но все-таки не очень разнообразный инструмент. Однако позже, когда я сам услышал, как поет и плачет, зовет и стонет ситар, то понял, что так мог играть только великий мастер.
      Когда затихли струны, в большом диване воцарилась прозрачная, но гнетущая тишина. Все, включая великого царя Шиваджи, старательно прятали друг от друга глаза. Несколько старых сановников плакали не стесняясь. Ситарист посидел какое-то время. Потом встал. И уже направился к выходу, посчитав, что не заслужил даже белых камней, когда на ковер упал первый черный камень. Его бросила Пойа. Слезы душили ее, она растирала их тыльной стороной ладони по лицу, но именно маленькая девочка первой бросила черный камень к ногам ситариста. И камни посыпались. Казалось, им не будет конца. Черные, черные, черные камни восхищения все падали и падали на ковер, покрывая его слой за слоем.
      Когда черные камни кончились во всех корзинах, из дальнего угла большого дивана пришла Рукмини. Лицо ее было бледно и мокро от слез, впрочем как у всех, кто был в это время в зале. Она прижимала к груди две пригоршни камней. Она приблизилась к музыканту по хрустящему ковру из черных камней. Она долго смотрела, пытаясь увидеть под капюшоном его лицо, потом с легким поклоном начала ссыпать камни. Пойа остолбенела. Да и остальные люди в зале не поверили своим глазам: из рук Рукмини на груды черных падали белые, как снег на Гималайских вершин, камни. Их было немного, всего две горсти, они могли легко утонуть в море черных братьев, но они были белыми, и значило, что ситарист не станет досрочным победителем.
      Рукмини выпрямилась, еще раз посмотрела в тень капюшона и сказала:
      "Ты неправильно сыграл эту мелодию. Она должна звучать по-другому. И ты об этом знаешь. Зачем ты обманул меня? Не делай так больше".
      И отвернулась.
      Пойа впервые в жизни не могла понять интонацию матери. В голосе Рукмини не было обиды, не было гнева. Скорее это была огромная благодарность за то, что прозвучало в большом диване и надежда на то, что повториться еще и еще раз. Но ее слова говорили о совершенно противоположном. Оказывается, музыка, расторгавшая даже великих царей, была НЕ ТА. А какой она должна быть? Или Рукмини хотела сказать совсем НЕ ТО, что сказала?
      Многие в большом диване были озадачены.
      Смятение было написано на лице царя, поставившего свой охотничий лук из рога горной козы на гордость странного музыканта. Ах, если бы ситарист победил сейчас, перекрыв свой недавний позор такой восхитительной победой, а потом отказался бы принять предложение Шиваджи о почетном месте придворного музыканта, как сильно бы радовался спорщик!
      Великий царь Кашми сидел на почетном месте большого дивана и удивлялся сам себе. Что происходило с ним, великим царем, несколько минут назад? Какие неведомые силы сошлись на бой в его душе? Он чувствовал себя и униженным, и окрыленным, и победившим, и проигравшим одновременно. Ему хотелось остаться одному, снять с себя золотую парчу, снять тайную кольчужную рубаху, которую он всегда носил под одеждой, и выйти под дождь. Шиваджи очень хотел под дождь, но не понимал почему. Это его угнетало. Это лишало его сил и решимости. А надо было что-то делать. Человек, на жадность которого Шиваджи ставил целый пуд золота, был наконец обнаружен. Просто непостижимо, что им оказался растяпа, едва не провалившийся во время первого выхода на центр большого дивана. Если бы не Рукмини, его давно не было бы во дворце. И в то же время, если бы не странный жест великой царицы сегодня, оборванец победил бы досрочно, а это было бы очень неприятно и даже опасно, ведь Шиваджи не успел рассмотреть его во время пира и не знал, что от него ждать в случае победы. Нет, все-таки хорошо, что его жену иногда посещают странные порывы. Да уж... И от нахлынувших воспоминаний ему стало еще тяжелее. Как же ему хотелось под дождь. Или схватиться один на один с молодым волком. Почему именно с молодым, а не с матерым? Да потому что Шиваджи никогда не вступал в поединок, с тем кого не мог победить наверняка.
      Цари, вельможи и сановники еще долго взволнованно переговаривались в большом диване. Они сидели группами, что-то обсуждали, и никто не спешил выйти из зала. Как будто если они выйдут за двери, то потеряют что-то очень для себя важное. Пойа, растерянная и озадаченная, бродила среди взрослых, и до нее долетали разные понятные и непонятые слова: невероятная техника... мистика... мара... паучья болезнь... аметистовые мизрабы... и много-много других. Взрослые искали и не могли найти объяснение пережитому.
      В душе Пойабхатра жалела их: люди в большом диване слышали всего лишь музыку, сыгранную для людей, и это уже потревожило их душевный покой. Что было бы с ними, окажись они среди волшебного сада, танцующего под ситар. И тут маленькая принцесса поняла, почему старые чревоугодники не торопились покинуть большой диван и перейти к накрытому для них вечернему столу. Лунной ночью в волшебном саду она точно так же стояла среди замерших цветов и кустарников и точно так же пыталась продлить в себе звучание дивной мелодии. Стоило ей двинуться, и чудо начало покидать ее, а так хотелось длить и длить его эхо. Вот и люди в огромным зале тоже не торопились покинуть место, где их коснулось волшебство музыки.
      И если бы не Рукмини, то, возможно, никогда больше в этом зале не зазвучала бы удивительная музыка ситара, рожденная аметистовыми мизрабами странного музыканта. О Рукмини, так вот для чего ты пошла наперекор своей любви к музыке, наперекор очевидной победе таинственного музыканта и бросила две пригоршни белых камней на груду черных?! Пойе захотелось побежать, найти мать, прижаться к ней и заглянуть в ее веселые и одновременно печальные глаза. Но она не сделала этого.
      Наступившей ночью Пойа просыпалась несколько раз. Подходила к окну... Просовывала голову сквозь щель в занавесках... Но только дождь барабанил по стенам и крышам дворца. Долгий зимний дождь... Утром она проснулась в дурном настроении. Накричала на Нану. Потом долго плакала от того, какая она плохая. Но к обеду принцесса повеселела, и в большой диван, где должно было продолжиться соревнование бродячих музыкантов, она пришла, как всегда, первая. Она знала, что музыканты будут опять выступать в том же порядке, и, значит, этим вечером на середину большого дивана не выйдет таинственный ситарист, но это не мешало ей валяться на подушках и представлять себе, как они вместе сидят в волшебном саду, и он учит принцессу играть на ситаре.
      Если бы Пойа знала, как много ее придется пройти и преодолеть, чтобы эти ее мечты осуществились! Однако она даже не догадывалась об этом.
      Она просто ждала продолжения соревнований.
      Но об этом я расскажу тебе в следующий раз. А на сегодня - это все.
      Пока...
      

      Восьмая глава, о грозе

      Почему люди так боятся гроз? Конечно, это никакая не тайна. Гроза всегда была самым непокорным и самым сильным человеческим страхом. Огонь можно погасить, реку можно перекрыть, в море можно далеко не заплывать, хотя рыба у берега мельче. А вот молнию и гром ничем нельзя унять. Их невозможно предугадать. От них бесполезно прятаться. Сшибутся небесные кулаки, блеснет могучая искра, и нет дерева, дома или одинокого человека. Кто среди Новых Богов считается самым сильным, как бы он там ни назывался? Тот кто с грехом пополам орудует огненным трезубцем молнии. Индра, например. Правда, как он с ним справляется, - это смех, да и только. То ли дело Старые Боги. Но кто старое помянет, тому глаз вон, так, кажется, люди говорят, а быть одноглазым драконом мне, Каэтримусу Йаэльме, что-то не хочется.
      Меня больше волнует другое: почему во время грозы в жизни людей случается так много важных событий? Как будто для чего-то необычного не подходит ветреный и солнечный день или тихая лунная ночь. Что-то, конечно, творится и в обычное время, но все необычайное посещает людей именно во время грозы. Или это свойственно человеку соединять свои жизненные грозы с природными для большего эффекта?
      Как бы то ни было, но Пойа сказала мне, что в те дни, когда жизнь ее резко переменилась, бушевала ужасная гроза. Она шла несколько дней и ночей. "Ужасная" - это слово, которое люди обязательно употребляют по отношению к грозам, во время которых происходят грозные события. Как будто все прочие молнии и громы в жизни их совершенно не пугают, а, наоборот, веселят их.
      Было это четырнадцатого марта по календарю, к которому ты привыкла. Гроза началась в середине дня. Точнее, в середине дня перестал накрапывать обычный противный зимний дождь. Небо прояснилось. Все заблестело под лучами солнца. Густой пар поднимался от земли. Пойа смотрела из окна спальни на волшебный сад. За прошедшие дни его "оживляли" уже несколько раз. Прежнего узора не было и в помине. И от этого, сверкая мокрыми листьями на солнце, сад стоял какой-то грустный. "Так вот как ему удается поддерживать эти легенды", - вспомнила принцесса слова таинственного ситариста. Тогда Пойабхатра не обратила внимания на иронию в его тихом голосе.
      С тех пор девочке так и не удалось поговорить с ним. Музыкант вел себя еще странней, чем раньше. Никуда не выходил из своей комнатки, ни с кем не разговаривал и даже не приходил к обеду, когда сам великий царь Шиваджи звал его разделить трапезу с ним и его гостями. Возможно, он действительно был болен. Но и от лекарей, присланных Шиваджи, бродяга отказался. Ел он мало, к ситару почти не прикасался. Когда принцесса зашла в его каморку и попыталась задать ему несколько вопросов о волшебном саде, он ничего не ответил. Он сидел, прижимаясь ухом к тыкве ситара, но даже не перебирал струны, а тихонечко гладил их подушечками пальцев.
      Пойа, маленькая охотница за тайнами, видела, как ее отца беспокоит, нет, безмерно раздражает поведение этого человека. Шиваджи был даже согласен на внезапное исчезновение ситариста из дворца. Скорее всего, он отдал распоряжение не препятствовать его очередному побегу. Но, к великому сожалению великого царя, музыкант и не думал тайно покидать дворец. Он спокойно дожидался своей очереди в третий раз сесть на скамеечку посередине большого дивана.
      В тот грозовой вечер как раз и наступал его черед.
      Уже пятнадцать бродячих музыкантов покинули дворец после своего третьего выступления. Слушателей точно подменили. Они стали придирчивее. Их уже нельзя было пленить техническими приемами игры или страстными гримасами, которыми иные музыканты сопровождали свои выступления. Гости и вельможи царя Шиваджи ждали от музыкантов чего-то большего и очень расстраивались, обманываясь в ожиданиях. Пятеро счастливчиков, остававшихся во дворце после третьего круга, пребывали печали: лишь на несколько унций, а это очень мало, вес собранных ими черных камней превысил вес белых. Окажись любой из белых камней чуточку тяжелей, и брели бы они сейчас под дождем.
      Флейтист и ситарист, которые должны были сегодня выступать до странного музыканта, никогда не снимавшего капюшон, старались не падать духом. Они ведь тоже набрали во втором туре очень много победных камней. Пойа видела, как с самого утра они о чем-то шептались со старшим сановником великого царя. Вельможа вначале качал головой, но потом, когда девочка уже подобралась поближе к ним, сказал, что "передаст просьбу великому".
      "Ты думаешь, царь согласится?" - спрашивал потом флейтист у ситариста.
      "Великий царь Шиваджи тонко разбирается в музыке, - без всякой иронии сказал ситарист. - Он поймет, что наш дуэт только украсит его соревнования. К тому же камни у нас будут общие. Но, вообще, не знаю... Это не по правилам...", - музыкант, видимо, повторил слова вельможи.
      Пойа не имела представления о том, что такое дуэт, и на что должен был дать свое согласие ее отец, но понимала, что соперники человека в капюшоне задумали что-то серьезное. Раз камни у них будут общие, - значит, они хотят выступать вместе! Но хорошо ли, что флейта и ситар будут играть одновременно?
      Девочка смотрела на волшебный сад, грустивший под весенними лучами солнца, и сгорала от нетерпения. Нет, все-таки хорошо, что флейта и ситар будут выступать "дуэтом": как бы долго они ни играли, все равно выйдет короче, чем если бы они выходили на центр дивана один за другим. И значит, таинственный музыкант сегодня появится в большом зале чуточку раньше. Наконец-то! Наконец-то Пойе удалось своими детскими силами подтолкнуть неповоротливое время вперед. Если бы дочь Рукмини знала, к чему приведет эта спешка, она бы не радовалась так сильно.
      Пойа сидела на широком подоконнике своего окна и щурилась, как довольная кошка.
      Под лучами солнца пар от промокшей за месяцы дождей земли быстро поднимался вверх, и скоро небо из синего стало почти белым. Солнечный свет потерял в этой дымке свою яркость. А потом вдруг как-то внезапно похолодало. Пойа почувствовала, что ей больше неуютно на подоконнике, и слезла. Она даже хотела закутаться в одеяло, но передумала. Скоро должен был начаться обед.
      Темные, грозные тучи спускались с далеких гор низким медленным фронтом. Они наступали точно черное акшаухини асуров. Рассказывая мне о событиях того дня, Пойа сама придумала это сравнение и очень им гордилась. Мне она пояснила, что акшаухини - это войско, состоящее из 21 870 слонов, 21 870 колесниц, 65 610 всадников, 109 350 пеших воинов. Слово "акшаухини", девочка произносила с благоговением. Позже я понял, что это благоговение внушил ей отец, который всю жизнь мечтал собрать акшаухини. Шиваджи поклонялся этому слову, потому что, ведя за собой акшаухини, он стал бы царем всей Индии. Для тебя же я поясняю, что асуры - это еще одна разновидность ракшасов, алдинахов и прочей нечисти, созданной Новыми Богами в годы войны со Старыми Богами. Только асуры еще злей и неуязвимей, потому что могут жить вообще без тел. И Пойе очень повезло, что за время своего долгого приключения она ни разу не встретила ни одного асура.
      Гроза загромыхала в середине обеда. Влетевший в окно ветер вздыбил край скатерти, опрокинул десяток чаш. Слуги бросились закрывать окна глухими зимними ставнями, подтирать лужи и чистить гостям платье. Но это событие было воспринято скорее весело, чем испуганно. "Весна идет", - долго потом говорили за столом. А при каждом раскате грома люди вжимали головы в плечи: "Ух, вот это шарахнуло. Хвала Богам, мы под надежной крышей гостеприимного хозяина и великого царя Шиваджи, да удлинятся косички его бороды". В такую грозу никто не желал случайно оказаться под открытым небом. Ливень был такой сильный, что даже мешал общей беседе, и поэтому обед закончился быстрее, чем обычно.
      Как же удивилась Пойабхатра, когда, придя через полчаса в большой диван, оказалась там не первая: четверо старых вельмож уже сидели в зале, тихо переговариваясь. Судя по обрывкам фраз, они обсуждали человека в капюшоне. Самый старый из царедворцев утверждал, что звук подобной чистоты и пронзительности можно извлекать из ситара только аметистовыми мизрабами. Мизраб - это такой наперсток с коготком, который ситаристы надевают на указательный палец правой руки. У человека в капюшоне мизрабы были еще и на средним и безымянном пальцах. Отсюда и небывалое многоголосье. Однако другие царедворцы возражали: мол, драгоценных мизрабов у оборванца быть не может, и в мире существовали только одни аметистовые мизрабы на все три пальца, но и те исчезли двенадцать лет назад.
      Пойа по привычке подслушивала их разговор, а сама злилась. Обычно перед началом выступлений девочка валялась на кушетках в пустом зале и мечтала о том, как странный музыкант будет учить ее игре на ситаре и как потом они вместе станут искать и находить музыку, под которую оживет волшебный сад...
      В большом диване, не имевшем окон, было почти тихо. Рев яростного ливня долетал сюда легким шепотом, а частые раскаты грома ощущались скорее по дрожанию стен и пола, чем слышались по-настоящему. Цари и вельможи собрались в зал довольно быстро. И вскоре слугу послали за первым музыкантом. Каково было удивление многих, когда флейтист и ситарист одновременно явились в зал. Первый сановник что-то торопливо объяснял на ухо великому царю Шиваджи. Тот слушал, нахмурив брови. Было видно, что он никак не может прийти к какому-либо решению. Пойа мысленно просила отца принять предложение музыкантов. Но просьбы дочери не доходили до Шиваджи. Он вообще не мог, не умел и не хотел читать чьи-либо мысли, кроме своих. Но зато их он очень ценил и любил самозабвенно. Как бы далек от музыки ни был Шиваджи, он понимал, что победит человек в капюшоне. Это был лишь вопрос времени. Скорее всего, это произойдет сегодня. Так вот, если он не просто одержит победу, а превзойдет сразу двух сильных соперников, его гордость будет польщена многократно. И тогда музыкант охотнее примет приглашение остаться во дворце. Тем более в такую грозу. Шиваджи казалось, что все рассчитано верно. Ведь он мерил всех своей меркой, а часто бывает так, что царская мерка оказывается коротка для настоящего человека.
      Зал ждал. Ждали музыканты. Шиваджи принял решение и теперь только выдерживал паузу. Наконец он поднял голову и величаво кивнул. Музыканты чуть не вприпрыжку устремились к центру дивана. Они благодарно кланялись царю на каждом шагу. Их лица сияли радостью и надеждой. Их руки дрожали, когда они устраивались для игры. Ситарист сел. Флейтист встал у него за спиной. Они еще раз поклонились Шиваджи и заиграли.
      О, они оба были великолепными музыкантами. Самыми лучшими из всех, кто когда-либо состоял при царских дворах. В результате этих соревнований они получили-таки приглашение поселиться во дворце. Оба. Правда это не был царский чертог в Кашми. Но все равно они были сыты, одеты в лучшие одежды и почитаемы до конца своих дней. И до глубокой старости благословляли этот кивок Шиваджи, разрешивший им выступить дуэтом.
      Они сыграли мелодию, которую позже назвали "Песня весны". Флейта и ситар сплетались в ней так тонко и красиво, что их невозможно было разделить. Это была восторженная песнь о пробуждении цветов, о рождении телят, о колосящемся рисе, о добром солнце и ласковом ветре. Так легко было на душе у всех людей в большом диване, так весело, и только царственное положение не позволяло им пуститься в пляс. Пойе показалось, что в большой диван внесли в пять раз больше масляных светильников, чем обычно, так ярко светилось все вокруг от "Песни весны". Далекие удары грома только раззадоривали слушателей и музыкантов.
      Закончив играть, они долго не могли остановиться: все притопывали и дергали плечами, одобрительно переглядываясь друг с другом. Слушатели ответили им благодарным градом черных камней. Их было много. Больше, чем оба музыканта получили в предыдущий раз. Но корзины с черными камнями не опустели, а в россыпях базальтовой гальки нет-нет да и мелькал белый кусочек мрамора.
      Пойа так распалилась, что дала себе слово обязательно научиться играть на обоих инструментах. В какой-то момент она даже увидела себя в окружении двух веселых музыкантов. Они играют и пляшут среди цветов. А цветы - это всего лишь трава под ногами... неподвижная и безмолвная...
      И тут в большой диван вошел человек в капюшоне. Слуги, оказывается, уже успели собрать и рассортировать камни. Музыкантам разрешили остаться в зале и даже голосовать "за" или "против" своего последнего соперника. Пойе показалось, что вошедший ситарист лишний в этом зале, что его черные одежды, его сумрачный капюшон только мешают всеобщей радости и счастью. Возможно, многие испытывали те же чувства. Странный музыкант был встречен неловким молчанием, точно его проигрыш уже состоялся, но никто не решается сказать ему, что он проиграл, даже не исполнив ни одной ноты.
      Пойа оглядела зал и не обнаружила Рукмини. Весь день девочка почти не видела мать. Она была так увлечена своими мыслями, что тайны и странности Рукмини отошли на второй план. И вот глаза принцессы не нашли великую царицу. Ее не было в зале? Может быть, она вышла, чтобы не присутствовать при поражении ситариста, которому покровительствовала? Это было невероятно. Какой бы странной ни была Рукмини, она никогда не поступила бы так. В это Пойабхатра знала наверняка. Почему же матери нет в большом диване?
      Принцесса спустила ноги с кушетки и собиралась уже потихоньку юркнуть за двери зала, как вдруг увидела свою пропажу. Рукмини опять пряталась за опорным столбом так, чтобы никто не мог видеть ее лица, и опять прижимала к груди две пригоршни камней. Но Пойа так и не успела сообразить, что происходит, - в эту секунду ситарист тронул струну. И девочка замерла на месте.
      Это был долгий и одинокий звук. Он длился, длился, длился... Он становился эхом самого себя, но продолжал звучать. Ни одна струна не может петь так долго. Пойе хотелось потрясти головой, но силы внезапно оставили ее. Звук смолк. Ситар издал еще один, такой же далекий и протяжный, и у принцессы подогнулись ноги. Она села прямо на пол. Глаза ее остановились. Руки упали вдоль тела ладонями вверх. Третий звук обнял второй, они сплелись в единый раздвоенный тон.
      И музыки не стало.
      Пойа летела над облаками. Девочка, как ты помнишь, редко покидала дворец. Она почти не знала ничего за пределами дворцовой стены. И вдруг она увидела целый мир. Огромная река, бегущая среди джунглей. Горы, подступившие к ее глазам. Облака. Ее поразили облака. Она всегда видела их снизу. Ей очень нравилось смотреть, как они меняются и принимают очертания знакомых и незнакомых предметов. Но теперь она летела выше их. И оказалось, что облака - это горы плотного тумана. Нет, скорее они напоминали кроны тополей, густые и высокие. Эти белые тополя проплывали под девочкой, иногда она погружалась в их невесомые вершины, и тогда становилось немного страшно. Но Пойа продолжала лететь вперед и быстро выныривала из облака. Принцесса не могла рассмотреть своего тела. Но беспокойство по этому поводу быстро прошло.
      И тут она увидела птицу - крошечного стрижа. Стриж пронесся совсем близко, сделал вираж и полетел рядом. Пойа хотела что-то сказать стрижу, но не смогла, у нее не было рта.
      "Какая ты смешная, - сказала птица. - Чтобы говорить, рот совсем не нужен. Он даже мешает. Говорить всегда нужно сердцем".
      Пойа хотела вытаращить от удивления глаза, но у нее не было глаз. Стриж засмеялся и даже перекувыркнулся в воздухе. Пойа была готова надуть губы, но...
      "Чего ты смеешься?" - вдруг спросила девочка и от восторга даже замерла в полете: она, оказывается, могла говорить! Без губ и языка, но просто и ясно.
      "Теперь ты понимаешь?" - спросила птица.
      "Да. Да! Да!!!" - кричала Пойа и кувыркалась от счастья.
      Но тут страшная тень промелькнула над ними.
      "Улетай вверх!" - крикнул стриж и "заковылял" в полете, будто припадая на одно крыло.
      Пойа оглянулась и увидела, что огромный ястреб разворачивается для атаки. Вверх? Стриж сказал вверх? Но там же хищник. Однако это была единственная дорога к спасению. Кривоклювая птица уже складывала крылья, чтобы обрушиться камнем на свои жертвы. На такой скорости она вряд ли сможет маневрировать. И Пойа рванулась вверх под самые лапы ястреба. Он бросил на нее мимолетный взгляд и устремился к стрижу. Тот барахтался в воздухе, точно уже получил удар когтистыми лапами. Ястреб распахнул крылья, выставил вперед лапы, чтобы схватить подранка, но стриж сделал невообразимый винт, и хищник схватил воздух. И началась охота. Стриж рванулся вперед сквозь облака. Ястреб за ним. В другое время преследование не продлилось бы и полминуты - никто не может летать так же быстро, как стриж. Но невдалеке летела насмерть перепуганная Пойа. Упустив одну жертву, ястреб вернулся бы за ней. И стриж снова поманил хищника за собой. Девочке хотелось улететь как можно дальше, но она, точно привязанная, следовала за поединком. Глупая маленькая девчонка.
      От близости добычи ястреб совсем потерял голову. Он ломал себе крылья на виражах, клацал клювом и один раз даже укусил сам себя за лапу, но никак не мог поймать "больного" стрижа. Пойа первый раз в жизни летала, она была не то что не в себе, принцесса была за пределами своего обычного мира, но даже она чувствовала, что хищник теряет над собой контроль. Когда безумие погони окончательно овладело большой птицей, маленький защитник принцессы вдруг начал падать. Неужели ястреб все-таки задел его. Стриж камнем летел вниз, лишь изредка цепляя крылом воздух. Хищник сложил крылья и, торжествуя, погнался за подбитой жертвой. Они неслись к земле все быстрее и быстрее. Более тяжелый ястреб медленно, но верно приближался к маленькому комочку беспомощных черных перьев. Все ближе и ближе земля. Сейчас стриж разобьется о прибрежный песок... Если бы могла, Пойа в ужасе закрыла бы глаза, но в ее положении это было непросто. Она хотела отвернуться. Но и этого не сумела. Девочка видела, как они врезались в землю. В последнюю секунду ястреб попытался остановить падение, раскрыл крылья во всю ширь, но скорость была слишком велика. Хрустнули кости. Встопорщились бесполезные перья. Хищник как будто обнял гранитный кулак прибрежного камня. Потом отлетел в сторону. Два раза перекувырнулся на песке и застыл. Только одна лапа дергалась еще какое-то время. Девочке хотелось закричать от обиды, страха и жалости. Стриж! О стриж, погибший защищая глупую и взбалмошную дурочку. Ну почему? Почему гибнут лучшие?
      И тут она заметила маленькую черную стрелку, летящую вдоль линии воды. Стриж! Живой!
      Через несколько секунд они опять были выше облаков.
      "Теперь ты понимаешь?" - снова спрашивал стриж.
      "Да, теперь я понимаю", - отвечала девочка, хотя даже представить себе не могла, что означает вопрос маленького спасителя. Но ей было так хорошо, она была так счастлива, что могла только соглашаться....
      Облака растаяли. Пойабхатра начала различать предметы, она опять оказалась в большом диване. Было тихо, если не считать шума грозы. Она помнила, что опустилась на пол. Теперь она сидела на тахте, скрестив ноги. Руки, ладонями вверх лежали на коленях. Как она сюда попала? И что это было за дивное видение? И что хотел сказать ей маленький стриж? И почему она так счастлива, точно и вправду летела и была спасена от грозного хищника?
      Тело принцессы, наконец, смогло двигаться. Она оглянулась. Взрослые тоже постепенно выходили из оцепенения. И у всех на лицах блуждала улыбка полного, невыразимого счастья. Грозные цари, старые чванливые вельможи, бродячие, но очень талантливые музыканты, все тихонько качали головами, но не торопились стряхнуть с себя свои видения. "Неужели они все тоже летали?" - подумала принцесса. Но представила себе пузатого старшего вельможу, рассекающего облака, и тихонько, чтобы не привлекать внимания, рассмеялась. Видимо, музыка все-таки показывала каждому свое. У великого царя Шиваджи было такое выражение лица, точно он только что стоял во главе великой армии. Может быть, даже акшаухини.
      Медленно-медленно люди приходили в себя. Человек в капюшоне и с ситаром в руках уже давно стоял посредине дивана, ожидая хотя бы какой-то реакции на свою музыку. Первым это понял ситарист, товарищ флейтиста. Он неловко встал. Подошел к корзине и зачерпнул целую охапку черных камней. Он низко поклонился своему сопернику и ссыпал камни к его ногам. Потом вдруг опустился на колени и поцеловал ковер рядом со стоптанными туфлями победителя: "Спасибо тебе. Мне было явлено, что я могу научиться играть, как ты. Я-то знаю, что это невозможно. Но все рано, спасибо, - сказал он. - Если можешь, скажи, как тебе это удается? Пока я еще мог слушать, то слышал, как ты играешь всего три звука. Всего ТРИ?!"
      "Да три. Но я НАШЕЛ их", - ответил человек в капюшоне.
      Наверное, каждый в большом зале, хотел бы поступить, как ситарист, но им мешала гордость, высокое положение, и сановники просто несли камни горстями. Это давало им возможность как бы невзначай поклониться музыканту.
      Когда у ног человека в капюшоне была возведена гора черных камней, из-за дальнего столба вышла Рукмини. И Пойа не поверила своим глазам. Лицо ее матери опять было мокро от слез. Неужели музыка не смогла показать ей ничего счастливого? Царица двигалась как во сне. Слезы продолжали течь из ее глаз. Она шла к музыканту. Все уже знали, что она сделает. И она ссыпала белые камни, и посмотрела в темноту капюшона. "Зачем ты сделал это? - спросила она музыканта. - Как я теперь буду жить? Как смогу..."
      "Ты несправедлива к этому величайшему из музыкантов! - возвысил голос Шиваджи. - Властью хозяина и организатора соревнований я признаю его победителем! Досрочно. Славьте победителя! И пусть завтра начнется самый роскошный пир из всех, которые видала Индия! И пусть он будет в честь этого самого великого из всех самых великих музыкантов всех времен!"
      Как Шиваджи был доволен собой! Вот это ход! Будь он на месте странного музыканта, то за такие слова пошел бы за Шиваджи на край света: и присуждение досрочной победы вопреки поступку великой царицы, и чествовательный пир. Разве этого не достаточно, чтобы вскружилась голова? Завтра на пиру Шиваджи предложит музыканту почести генерала, дом у самой дворцовой стены, три золоченые повозки и двадцать коров. Это было во много раз дороже пуда золота или охотничьего лука, но царю было важно, чтобы оборванец остался. Даже несмотря на спор. Шиваджи настолько размечтался, что подумывал простить спорщику ставку и наградить золотой чашей за то, что благодаря ему великий царь заполучил самого великого музыканта всех времен. Вот бы хоть еще разок постоять во главе акшаухини... Очень-очень довольный собой Шиваджи удалился. За ним последовали гости и вельможи.
      В большом диване остались только Пойа, Рукмини и человек в капюшоне. "Зачем ты это сделал, зачем?" - все вопрошала Рукмини. Пойа подошла к матери, обняла ее. Но близости не было. Пойа не понимала мать и стеснялась чужих глаз. Однако она не хотела уходить и оставлять мать наедине с этим странным и магическим человеком. А может быть, она сама хотела остаться с ним в большом диване и засыпать вопросами? Ей очень хотелось знать: как она попала с пола на кушетку, и что ей хотел сказать стриж?
      После долгой тяжелой паузы, прерываемой только всхлипами Рукмини, музыкант направился к дальнему выходу из зала. Когда дверь за ним закрылась, Рукмини простонала: "Нет!" - и упала на подушки. Ее била истерика. Но Пойабхатра не понимала или не чувствовала причин ее слез. Всего через день девочка узнает их, и это перевернет всю ее жизнь. Но в тот день, в первый день ужасной грозы, Пойа посидела еще какое-то время рядом с рыдающей женщиной и тихонько ушла. Ушла думать о том, что сказал ей стриж.
      Будет еще две ночи и один день этой грозы, но об этом, наверное, в следующий раз. А на сегодня это все.
      Пока...
      

      Девятая глава, о проигрыше Шиваджи

      Великий царь Шиваджи любил охоту и обожал войну. Это ты уже знаешь. Но он не был великим полководцем. Он всегда побеждал числом и никогда не атаковал соперника, равного себе по силе. Только тех, кто слабее. Главным его военным приемом была внезапность и жестокость. Всадники-птицы не щадили никого. И Шиваджи мог бы жить почти спокойно - он не оставлял в живых ни одного человека, который мог бы отомстить за обиды. Почти каждый год он разорял какое-нибудь маленькое царство, а потом либо присоединял его к Кашми, либо обкладывал данью. Половину награбленного Шиваджи брал себе, а половину щедро делил между своими воинами, и потому в Кашми стекались головорезы со всей Индии. Так и катилось: росла армия, росла территория царства и богатство царя, а от этого снова росла армия. Шиваджи был не столько поглощен этим, что почти не занимался делами государства.
      "Это жизнь", - учил он принцессу: "Или ты подавляешь под себя или тебя подавляют. Другого не дано".
      Но он пока еще не был самым сильным царем на севере Индии и ему приходилось разыгрывать из себя политика и заботиться о своей славе не только как полководца, но и как государя. Многие не любят задир и выскочек, и если бы не усилия Шиваджи по окружению себя дивными легендами и слухами - вспомни хотя бы волшебный сад, - то один или несколько великих царей давно положили бы предел его военным аппетитам. Так что для политических целей "волшебный" музыкант был необходим ему как воздух. Это Шиваджи понял, выйдя из транса, куда, как и все, погрузился под музыку ситара. Он был готов на любые обещания, любые подношения, только бы о Кашми заговорили как о "храме музыки". Ведь в храмах не могут жить разбойники и головорезы. Или могут?
      Если бы я не был уверен в том, кто такой Шиваджи на самом деле, то подумал бы, что он любимый ученик Новых Богов. Как это на них похоже. Идти по головам, играть на человеческих слабостях, добиваться своего любой ценой. Может быть, ты знаешь кого-нибудь взрослого человека, похожего на Шиваджи? Тогда пожалей его, но постарайся общаться с ним как можно реже. У этого несчастного в груди вместо сердца гнилые опилки, а это заразно.
      Когда Шиваджи сказал, что устроит самый великий пир из всех, которые знала Индия, он не врал. Весь вечер, всю ночь, все утро и потом опять весь день флигель прислуги ходил ходуном. Готовили, готовили, готовили. Такое количество еды все собравшиеся во дворце, включая стражей и слуг, не съели бы и за неделю. Одно перечисление блюд могло бы занять целую страницу. Ни один самый могучий сосед не удостаивался такого праздника. Тридцать три перемены блюд!
      Кроме того Шиваджи распорядился переселить "волшебного" музыканта в самую большую и красивую гостевую комнату. Он послал ему пять одеяний из золотой парчи и строго-настрого велел слугам исполнять не только все желания, но даже тени желаний ситариста.
      В середине дня принцесса Пойабхатра как бы невзначай оказалась у закрытых дверей комнаты, куда слуги буквально на руках перенесли музыканта: он никак не хотел покидать свою каморку. Принцесса какое-то время думала, войти или нет. Ей было неудобно. Девочка не знала, например, должна ли она постучаться или нет? Учителя говорили ей, что, прежде чем войти в комнату к высокому гостю, надо постучать. Но у Пойи не было такой привычки. Двери в покои матери всегда были открыты, а у дверей в покои отца стояли стражники, оповещавшие царских постельничих о приходе посетителя ударами копья о гулкую плиту. К тому же принцесса никак не могла понять, насколько высоким гостем стал теперь бродячий музыкант. В результате размышлений она тихонечко стукнула костяшками пальцев в дверь и тут же вошла.
      Огромная комната казалась пустой и заброшенной. На большой кровати валялись парчовые одежды. На столике в углу лежал большой аккуратный сверток. По размерам и форме Пойа догадалась, что это ситар, упакованный в дорогу. Фрукты и вино на другом столике были не тронуты. Девочка дважды обежала глазами комнату, прежде чем увидела музыканта. Он стоял у окна и смотрел на яростные струи дождя. В этот момент сверкнула молния. Пойа сжалась в ожидании грома. Он навалился на дворец почти сразу же после вспышки света. Оглушительно. Низко. Зло.
      "Извини, - начала Пойа и сама удивилась и своему робкому голосу и тому, что она извиняется. - Можно с тобой поговорить?" Она, правда, сама не знала, о чем хочет говорить, но еще больше Пойа не знала, будет ли человек, проживший месяц во дворце ее отца, но так и оставшийся безымянным, с ней разговаривать. Зачем она пришла? Что хочет рассказать, о чем спросить? И что будет делать, если вдруг музыкант выставит ее за дверь? Умрет от стыда? У Пойа не было ответа на эти вопросы. Но она была упрямой девочкой, и это не позволило ей тут же убежать из негостеприимной комнаты для почетных гостей.
      Музыкант повернулся на звук голоса и отбросил капюшон. Пойа опустила голову, - она оказалась не готова вот так, запросто проникнуть в тайну его лица.
      "О чем вы хотите поговорить, принцесса?" - спросил он едва различимым из-за грозы голосом. Не поднимая головы, Пойа прошла через комнату и встала рядом с музыкантом. Какое-то время они вместе смотрели на потоки воды.
      "Я хочу поговорить.... о грозе", - вдруг неожиданно для самой себя сказала Пойа. Девочка не видела, но почувствовала, что человек в черном удивился ее словам.
      "Да, - сказал он, - удивительная гроза. В Кашми редко бывают такие. Последний раз такая случилась, наверное, лет двенадцать назад".
      Пойа наконец собралась в духом и подняла глаза на музыканта. Он был кашмирцем. У него была светлая коже северянина. Если бы Пойа могла видеть настоящих северян, она бы удивилась, насколько у человека может быть белая кожа, но я не мог ей об этом рассказать, иначе пришлось рассказывать слишком много, а в мои планы это не входило. Словом, кожа незнакомца была не такого глубокого загорелого оттенка, как у Пойи или Рукмини, чей цвет кожи девочка унаследовала. Он был еще довольно молод. У него было узкое, усталое и исхудавшее лицо, острый профиль и большой нежный рот. Пойа так и подумала: нежный рот. Музыкант не отращивал пышных усов и бороды, заплетенной в две косички. Неухоженная щетина покрывала нижнюю часть его лица, оставляя открытым этот самый большой нежный рот. Глядя на него, Пойа почему-то вспомнила соленый поцелуй в губы, который две недели назад ей подарила Рукмини, и у нее опять закружилась голова. Незнакомец был немного похож на Шиваджи. Но если лицо великого царя казалось сосредоточением воли и жестокости, то лицо было музыканта воплощением благородной мягкости, древности и... царственности. Любопытная и настойчивая девочка и раньше не упускала возможности заглянуть в глубину капюшона, но под ним лицо музыканта выглядело намного старше, болезненнее и грубее. Ну прямо мара какая-то.
      Не успела Пойа как слкдуеи подумать обо всем этом, как губы незнакомца зашевелились, и он продолжил:
      "Если бы не гроза, я бы ушел еще сегодня ночью".
      У Пойи от волнения зашумело в затылке. Как это "ушел бы"? Уйти теперь, когда его признали самым великим музыкантом всех времен, когда великий царь Шиваджи хочет осыпать его небывалыми почестями, наконец, когда она, принцесса Пойабхатра, спит и видит, как будет учиться у него игре на ситаре!!! Это невозможно. Ей, наверное, послышалось. Музыкант говорил так тихо, а тут еще эта гроза. Она заглянула музыканту в глаза, и холодный пот выступил у нее на спине. Она посмотрела в его глаза первый раз даже с тех пор, как он откинул капюшон. Они были цвета густого зеленого чая, но не в цвете дело. Это были глаза "человека, который не здесь". Пойа никогда не раньше не обращала внимания на глаза путникам, - ты ведь помнишь, что принцесса всегда ездила с матерью в закрытой повозке, - однако она все равно осознала, что смотрит в глаза человеку, идущему по дороге. Дальней дороге. Дороге в Никуда. Позже на путях своих странствий она встречала людей с такими глазами. Они все шли на север, к горам, на Тибет, в Шамбалу. Они были почти неодеты. Солнце сожгло их плечи до костей, но они не замечали этого. Все они уже закончили свои земные поиски и теперь двигались к тому мистическому месту в таинственной Шамбале, где смогут без боли и печали оставить тело и продолжить путешествие, только уже в другом, более гармоничном мире, чем этот. В основном это были глубокие старики, двигавшиеся скорее силой собственной мысли, чем мускулами дряхлых ног. А перед Пойей был еще совсем нестарый человек, земные удовольствия которого только-только должны были начаться.
      В комнату постучали. Ситарист набросил на голову капюшон, и его лицо изменилось до неузнаваемости. Мара! Пойа хотела закричать, чтобы все убирались вон, но в дверях появился старший царедворец Шиваджи. Громким голосом он объявил, что пир в честь самого великого из всех музыкантов всех времен начался, что одиннадцать царей и сам великий царь Шиваджи со своей женой и дочерью, а также всем двором ожидают музыканта в пиршественной зале! Вельможа видел, что дочь великого царя находится в комнате ситариста, но все равно сказал свою парадную речь без запинки. "Я послан, чтобы проводить вас на пир", - закончил он с ударениями на слове "я" и слове "пир".
      Точно под конвоем старшего вельможи, опустив голову, музыкант двинулся из комнаты. От дверей он вернулся и взял с собой сверток с ситаром. Сановник с удовольствием отметил догадливость бродяги, на пиру его могли попросить что-нибудь сыграть, и тогда за ситаром пришлось бы посылать, а это привело бы к неловкой паузе. Вельможу немного смущало, что бродяга не надел ничего из того, что подарил ему великий царь, но царедворец не стал над этим задумываться.
      Пойе хотелось от ужаса закрыть лицо руками, забиться в угол и плакать. Она-то догадалась, зачем музыкант взял с собой на пир сверток с ситаром. Что сейчас будет! Что будет! Что он делает? Неужели он не ведает, что ему приготовлено? Какие почести, какое богатство! Неужели он, взрослый человек, не понимает, что такой шанс бывает в жизни только раз. Из дорожной пыли - в самые почитаемые царедворцы! Позже Пойа созналась сама себе, что в этот момент в ней говорил ее отец. И ей было стыдно за все эти мысли. Но тогда она видела в поступке странного музыканта только ничем не объяснимое упрямство.
      Двери пиршественного зала торжественно распахнулись. Первый вельможа начал церемониальную речь о прибытии на пир самого ... и так далее... музыканта. Почти все с удивлением смотрели на ситариста в его обычном черном наряде и не понимали, почему он не переоделся в царские подарки, как это сделал бы любой из них.
      Пойа быстренько проскочила в зал, подбежала и села возле матери. Ей хотелось сказать царице о безумном решении музыканта, хотелось просить, чтобы великая царица, трижды правнучка Богини Рукмини, попыталась остановить гордеца. Но губы не слушались девочку и никак не хотели шептать. Крик, горький крик так и рвался у нее из груди. И тут Рукмини, не оборачиваясь, взяла дочь за руку и сжала, как в день пира после первого круга соревнований. И Пойа поняла, что мать сама обо всем догадалась, что сверток за плечом у музыканта сказал ей больше, чем могла бы сказать принцесса. Девочка посмотрела на мать и поразилась, каких усилий Рукмини стоило сохранять спокойствие. А Пойа больше не могла это выносить, она спряталась за великую царицу, прижалась к ее спине и заскулила: "Что он делает? Ну что же он делает? Почему он это делает?" Сквозь собственный шепот она слышала, как часто и прерывисто дышит Рукмини, но знала, что лицо матери остается чистым и светлым.
      Столы в пиршественной зале были расставлены вытянутым прямоугольником, в центре которого висели цветочные гирлянды. Посередине одной длинной стороны восседал великий царь Шиваджи в блеске своего величия. Напротив него, на другой длинной стороне было свободное место. Старший царедворец препроводил музыканта к нему и с низким поклоном удалился. Шиваджи сидел, приветливо улыбаясь, музыкант стоял и, казалось, пристально разглядывал царя из тени своего капюшона. Дворец сотрясло две молнии, прежде чем Шиваджи нарушил молчание.
      "Садись музыкант", - сказал он, жестом приглашая человека в черном занять пустое место напротив.
      "Я не чувствую в себе права сидеть за этим столом", - тихо ответил музыкант, и все поразились, откуда у бродяги такое знание этикета.
      "Как законный государь и властитель Кашми, отныне и до конца твоих дней я дарую тебе право сидеть за царским столом, там, где укажет тебе старший царедворец. Я награждаю тебе дом рядом с дворцовой стеной, три золоченые повозки и двадцать коров. Я так же обязываю весь мой народ оказывать тебе почести, равные почестям полководцу моих всадников. За это ты будешь являться во дворец по первому нашему требованию и услаждать наш слух игрой на ситаре. И это все, что я от тебя прошу", - громко и торжественно произнес великий царь Шиваджи.
      Рокот восхищенного одобрения пронесся над пиршественным столом. Шиваджи благоговел от своего величия и торжественности момента. Он бросал гордые взгляды на своего спорщика: вот так надо поступать с гордецами. Кто, кто в целом свете откажется после такого служить великому царю Шиваджи?!
      Но человек в черном стоял не шевелясь и точно не слышал всего сказанного. Пауза затянулся. Еще одна молния сотрясла дворец.
      "Что же ты молчишь?" - с напряжением в голосе спросил Шиваджи.
      Рукмини до боли сжала руку дочери, но Пойа была только благодарна ей за это. Девочка уже перестала причитать и почти не дышала, прислушиваясь к разговору отца и музыканта.
      "Я не знаю, что отвечать, - наконец сказал музыкант. - Любой бродячий музыкант потерял бы дар речи от услышанного. Он валялся бы у тебя в ногах. Он не поверил бы собственному счастью".
      Шиваджи вздохнул полной грудью, этот музыкант был не только талантлив, но и умен. У него был язык вельможи. Он прославит Шиваджи в веках. О, как ошибался великий царь, - а ситарист тем временем продолжал:
      "Но я не любой. И хотя я уже нашел то, что искал, моя дорога еще не закончена. Она зовет меня. И я не приму ничего из того, что ты предложил. В дороге три золотые повозки и двадцать коров только помешают мне. А дом... Мне не нужен дом ВОЗЛЕ дворцовой стены. Дом, в который я никогда не вернусь. И главное: я никогда больше не буду есть за одним столом и играть для убийцы моего отца".
      И человек в черном откинул капюшон.
      "Атри?!" - как громом пораженный вымолвил Шиваджи. Невероятной силы молния ударила в это время в одну из башен дворца. Здание не просто содрогнулось, оно точно скорчилось от боли.
      Придавленный страхом и смятением пиршественный зал шелестел множеством удивленных голосов: "Атри. Пропавший принц Атри." Сын великого царя Ангираса, наследником которого провозгласил себя Шиваджи, выйдя из спальни умиравшего от сердечного приступа монарха. "Волею небес и в связи с пропажей наследника великий царь Ангирас назначил меня держателем престола. С чем и отдал мне свой перстень, - сказал тогда Шиваджи, молодой десятник стражи. - Слушаете посмертную волю Великого Царя!" И все послушали. И никто не подумал, что держатель престола и царь - это, наверное, не одно и то же. А теперь оказалось, что наследник жив!
      "Что доложили тебе твои верные друзья, а, Шиваджи?" - голосом государя, отчитывающего нерадивого слугу, спросил Атри.
      И Шиваджи ответил, сам не понимая, что это лепечет он, еще недавно считавший себя великим царем и грозой всей северной Индии: "Они сказали, что загнали тебя в логово к ракшасам и ждали в засаде три дня, чтобы убедиться, что ты сгинул навсегда".
      "Ну, понятно. А что еще ждать от таких трусливых собак. Они даже не посмели сунуть носа в пустую пещеру. Но я что-то не вижу среди твоих генералов ни одного из тех смельчаков, которые столько дней гонялись за мной по южным границам Кашми. Где они? Или твои нынешние полководцы - это убийцы убийц, которые в свою очередь убили тех, кто гнал меня по джунглям, как дикую свинью или слона? Это так на тебя похоже. Десятник".
      Но первое смятение Шиваджи уже прошло. Вокруг сидели верные слуги, которым тоже не нравились речи Атри. У дверей пиршественного зала стояла верная стража. За стеной дворца была возведена целая улица, для отборных и преданных войск. И значит, он, Шиваджи, все еще великий царь Кашми. А перед ним всего лишь бродячий музыкант.
      "Но, успокойся, - сказал ему царевич Атри. - Ты убил меня. Но не тогда. Ты убил меня, когда твой всадник приволок меня как тюк в этот дворец. Здесь я узнал, что ты отнял все, что я у меня было в этой жизни, все, к чему я стремился долгие годы скитаний. Так что я не буду требовать вернуть мне трон отца. Он мне теперь не нужен. Царствуй. И владей ВСЕМИ моими сокровищами..."
      Как ни кипел злобой и гневом Шиваджи, он услышал то, что сказал Атри. Он понял, что незачем звать стражу, незачем крушить обеденный стол, набрасываясь на дерзкого музыканта. Кроме взгляда, от которого десятник Шиваджи все еще трепетал, в человеке с ситаром не осталось ничего царского. Это действительно был безвредный бродячий музыкант. Он, конечно, разрушил все планы Шиваджи, лишил его пуда золота, но сейчас он уйдет и исчезнет навсегда под струями грозы. Туда ему и дорога. "Или ты, или тебя!"
      Оставалось только величественно выпроводить бродягу. Шиваджи что-то шепнул склонившемуся к нему сановнику, и тот исчез, но вскоре вернулся с двумя слугами, в руках у которых был тяжелый сверток.
      "Ну, что ж, музыкант, - сказал Шиваджи. - Если ты так спешишь, что даже не можешь переждать грозу и отобедать с нами, позволь дать тебе в дорогу немного презренного метала, который, несмотря на свой вес, все-таки облегчает дорогу путнику".
      И слуги развернули сверток. Там была россыпь драгоценных камней, груда золотых монет, моток тяжелых золотых цепей, которые использовались скорее как деньги, чем как украшения, кинжал в золотых ножнах. И чаша.
      Пойа похолодела от ужаса. Это была та самая чаша, которую уже несколько раз дарили заезжим магам и чародеям. Она всегда возвращалась. Когда она впервые заметила это странное свойство царского подарка, то не захотела об нем думать. Но сейчас она поняла, что чаша - это сигнал. Кто-то из сановников должен был его увидеть и послать убийцу по следам одаренного ею глупца. Таким образом, чаша всегда возвращалась. И, значит, дни царевича Атри сочтены. Но что делать ей, Пойе, с этой тайной. Это было совсем не похоже на шахматы таинственных исчезновений. У Атри была огромная тайна, во много раз больше, чем тайна "волшебного сада", а у Шиваджи лишь мелкая тайна возвращающейся чаши. И что? Атри выложил на поле свою огромную тайну, Шиваджи в нее наступил, но исчезнуть теперь должен не Шиваджи, а Атри. И бесполезно кричать об этом, бесполезно предупреждать об опасности. Знак подан, отравленная стрела легла на тетиву.
      Пойабхатра попыталась прошептать о проклятой чаше своей матери, но Рукмини опять сжала ее ладонь, и это означало: "Я знаю, о Боги, я тоже знаю об этой чаше". Но великая царица не шелохнулась и не издала ни звука. Она точно окаменела.
      "Я не возьму твое золото, - ответил тем временем царевич Атри. - Мне не надо ничего в этом дворце из того, что ты можешь отдать. Я унесу отсюда лишь боль самой горькой из моих потерь. Отныне мне не надо от жизни ничего".
      И Атри тихо вышел из зала. Четыре набегавших один за другим раската грома сотрясли стены дворца. Ни один человек в мире не мог бы так громко закрыть за собой двери. Лицо Шиваджи еще багровело красками недавней "схватки". На полу рядом с свободным местом у стола желтела куча никчемного золота. Гул грозы доносился с улицы. Зал напряженно молчал.
      И все поплыло перед глазами у Пойабхатры. Завертелись расписные колонны, запрыгали языки пламени в факелах и масляных светильниках. Пол поехал куда-то вбок. Девочка потеряла сознание.
      Рукмини подхватила ее обмякшее тело. Шиваджи сделал недовольную мину: этого еще только не хватало. Слуги бросились помогать великой царице, но та никого не подпустила к своей дочери. Сама подняла ее на руки и понесла из пиршественной залы.
      Мне так не хочется прерывать на этом месте свой рассказ, но я не могу продолжать. Ты же помнишь, что драконы очень сентиментальны. Меня душат слезы, когда я думаю о том, что произошло дальше. Но я-то уже знаю это, а ты нет. И чтобы узнать, тебе надо будет немного подождать. Потому что на сегодня - это все.
      Пока...
      

      Десятая глава, о ночи больших слез

      Сколько раз принцесса Пойабхатра, юная охотница за чужими секретами, мечтала о том дне, когда она раскроет тайну своей матери, великой царицы и трижды правнучки богини Рукмини, чье имя та носила. Как долго и тщательно собирала она лоскутки материнских рассказов, чтобы, соединив их, найти разгадку большой и печальной тайны. И вот эта разгадка пришла к ней сама, но девочка и представить себе не могла, как тяжело ей будет в такой "великий" день, а точнее, вечер и ночь.
      Так часто бывает у людей: они ищут нечто, величины и ценности чего не представяют. Каждый день они приходят на свой маленький алмазный рудник, берут в руки кирку, надевают на голову каску с фонарем и спускаются в шахту. Они бьются там со скальной породой до кровавых волдырей на руках. Их силы убывают, их надежда тает, но однажды где-нибудь в давно заброшеном туннеле под легким ударом заступа к их ногам падает целая алмазная россыпь. И человек не знает, что делать с этим несметным богатством, как жить дальше, неся этот бесценный и опасный груз.
      Возможно, люди унаследовали это странное свойство от Старых Богов, не имевших представления обо всем многообразии путей, которыми пойдет мир, созданный ими. И этот мир в результате изгнал их. А может быть, это все-таки чисто человеческая особенность, ни мне, дракону Каэтримусу Йаэльме, судить об этом. Я знаю людей уже не одну тысячу лет, но так и не понял их.
      Когда таинственный музыкант, оказавшийся царевичем Атри, пропавшим двенадцать лет назад, покинул пиршественный зал под недобрым взглядом Шиваджи, Пойа провалилась в черную дыру отчаяния. Она долго летела кубарем с какой-то бесконечной лестницы. Пока, наконец, не застыла в нелепой позе на холодных плитах какой-то площадки. Пахло плесенью и мышами. Где-то далеко стучали топорами неведомые лесорубы и что-то кричали друг другу хриплыми голосами. Скрипели и с холодным шорохом падали на землю срубленные могучие деревья. Было темно. Совсем. Пойа лежала и думала, что, наверное, попала очень большой подвал, если в нем растут деревья. Но если это так, то, отойдя на несколько шагов от лестницы, она может никогда не найти обратной дороги. Ей очень хотелось осмотреть подвальный мир, но вокруг не было ни огонька. Девочка села на холодные плиты. Осмотрелась. Прислушалась. Лесорубы продолжали стучать топорами. Она встала на ноги. Но тут же опять опустилась на четвереньки: когда ощущаемый мир сократился только до пятачка под подошвами туфель, ей стало жутко. На ощупь Пойа поползла туда, откуда свалилась, вроде бы свалилась. Ей повезло, она не ошиблась, и скоро девочка коснулась ступеньки. Это была великанская ступенька, на целых две ладони выше колен девочки. Пойа взобралась на нее, сделала еще четыре шага на четвереньках, и снова уткнулась в ступеньку. В это время внизу послышался плеск прибывающих волн, точно кто-то решил заполнить подвал водой. Пойа не знала, насколько быстро поступает вода, но невидимые дровосеки уже шлепали по воде и работали топорами в два раза быстрее. Принцесса заторопилась. Четыре шага на четвереньках - ступенька, четыре шага - еще одна. То ли ступеньки стали ниже, то ли девочка приноровилась на них взбираться, но двигалась она все быстрее и быстрее. В какой-то момент ей показалось, что она видит далекий свет там, в вышине, куда вела лестница. Рев воды в подземелье усиливался. Упрямые вальщики леса продолжали стучать топорами, но колотили они уже не только по дереву, но и по воде. Но скоро удары стихли, и девочка услышала, как невидимые люди перекрикиваются, плывя куда-то на гигантских бревнах. Надо было спешить, пока вода не заполнила все подземелье. Пойа встала на ноги. Она ничего не различала в темноте, только тоненькую полоску света наверху. Она сделала три шага и больно ударилась коленкой о ступеньку. Всхлипнула, но забралась на новое препятствие. Два больших шага - ступенька, два шага - ступенька. Еще и еще. Скоро она преодолевала ступеньки за один шаг. Свет становился все ближе. Но он по-прежнему ничего не освещал, а только манил. Вода подступала. Пойа уже бежала по ступенькам. Прыгала через ступеньку, но вода все равно догоняла. Светлая полоска стремительно приближалась. Ступеньки становились все меньше. И вдруг, когда до полоски света оставалось рукой подать, нога девочки промахнулась и попала на ребро ступени, туфля скользнула по гладкому камню, и Пойа потеряла равновесие. Она кубарем полетела вниз. Прибывающая вода накрыла ее затхлой волной, крутанула несколько раз и потащила вниз. Пойа не умела плавать, но когда в груди кончился воздух, руки и ноги задвигались сами собой. Она устремилась к поверхности и вынырнула... в свет.
      Пойа лежала на кровати в покоях Рукмини, все тело ее было покрыто противным холодным потом. В первое мгновение девочка была рада выскочить из ужасного подземелья обморока, но через минуту она окунулась в горечь реальности и не могла понять, что лучше: тонуть в мутной воде бреда или умирать от невыносимой боли в действительности. Рядом с девочкой на кровати сидела Рукмини, ее рука механически гладила дочку по голове, а глаза смотрели куда-то сквозь бледное лицо ребенка. Великая царица все еще "владела" своим лицом. Пойа обвела комнаты потяжелевшими от обморока глазами. Никого, кроме матери, не было. Двери в покои были закрыты.
      "Мама, что это было? Мне причудилось, что музыкант оказался пропавшим принцем, а отец совсем не царь, и что он хочет убить настоящего принца...", - начала было рассказывать свой бред девочка, но мать, возвращенная ее голосом из глубокого раздумья, посмотрела ей в глаза, и Пойа поняла, что бредом был только подвал, и лесорубы, и потоп. Остальное произошло НА САМОМ ДЕЛЕ.
      "Но мама, нет... А как же... Этого не может быть! Мама, почему? Скажи почему? Они ведь не убьют его? Нет? Они ведь не могут его убить? Он ведь... Мама, почему...", - нижняя губа девочки мелко задрожала, рот скривился, и она заплакала. Пойа металась, как в горячке, и кричала: "Нет, нет, нет!" А когда мать попыталась обнять ее, принцесса начала брыкаться, она била мать по лицу, по плечам, по груди. Но Рукмини все-таки спеленала ее своими объятиями и только после этого сама зарыдала в голос. Каждая из них плакала о своем, но об одном и том же человеке, покинувшем них навсегда. Он, еще живой, еще ясноглазый, но уже такой невозвратимый, уходил по дороге в никуда, а они не могли удержать его, спасти, укрыть от отравленной стрелы подлого убийства.
      Мать и дочь прижимались друг другу все плотнее, точно хотели спрятаться друг в друге от черного ока злой судьбы. Слезы заволакивали мир соленым туманом. Но теперь Пойабхатра понимала, о чем они плачут, что за невыносимое горе разрывает их сердца. "Почему?... Почему, почему...", - повторяла Пойа, когда слезы на мгновение переставали душить ее, но сам безответный вопрос поднимал новую волну рыданий.
      "Потому, что он думает, что я люблю Шиваджи..., - мертвенным эхом ответила ей Рукмини и от нахлынувшей боли выгнулась, точно кто-то вонзил ей в спину кинжал. - Потому что он думает, что я предала его... Но я же ..."
      Но Пойа не слышала мать, не понимала ее слов, вновь и вновь девочка видела проклятую чашу среди груды золотых подарков. Вновь и вновь она видела себя под дождем, среди грозы. Молчаливый всадник-птица оседлал коня, закутался в дорожный плащ и вылетел галопом из дверей конюшни. Принцесса встала у него на пути, широко раскинув руки, и закричала: "Стой!", но всадник только пришпорил коня, и тот, высоко вскинув задние ноги, перемахнул через девочку как через куст терновника. И вот уже всадник-птица провалился в бездонную грозовую ночь. Пойа увидела его еще раз или два при свете молний, и он пропал за стеной дождя и темноты. Все. Отравленная стрела спущена с тетивы...
      "Но почему?.. Почему?.. Почему?.."
      "Потому, что он просил меня ничего не делать без любви... , - далеким-далеким голосом ответила ей Рукмини. - А я... Я сделала это ради мамы и бабушки... Я же не знала... То есть я чувствовала... но мне сказали... Если б я только знала... И если бы еще всего пять дней, всего каких-то пять дней... Шабала сказала, что это может произойти каждое весеннее равноденствие... Двенадцать лет... И всего пять дней..."
      Рукмини была настолько истерзана горем, что едва могла говорить. Это были скорее хрипы, чем человеческий голос. Это был скорее бред, чем ответы на бесконечные "почему...", которые Пойа тянула и тянула на высокой ноте.
      Ни спасительный сон, ни избавительный обморок не приходили к этим двум страдающим женщинам, большой и маленькой. Мокрые от слез, они кутались друг в друга, но не могли укрыться от безжалостной грозы, смывавшей всякую надежду вновь увидеть ясные глаза и нежные губы бродячего музыканта, единственного законного наследника престола Кашми, царевича Атри, человека, который умел по-настоящему оживлять "волшебный сад" и нашел три ноты, открывавшие человеческую душу для полета...
      "Знаешь, - почти без дыхания сказала Рукмини в самое ухо дочери. - Вчера, когда Он играл я видела нас. Мы жили в доме с большими окнами на океан. Было раннее утро. Мы проснулись в одной постели, и Он целовал меня... В это время в комнату вошла маленькая девочка в белой ночной тунике и забралась к нам. И мы повалялись втроем, а потом начали шалить. Мы дрались подушками, кидалися ими. Все было перевернуто вверх дном, в воздухе летали перья. Но нам было так весело, что, казалось, счастью не будет конца.
      Учинив погром мы вместе наводили порядок. А потом Нану позвала нас завтракать.
      И мы ели простую еду за маленьким столиком на деревянной площадке у самой кромки воды. А девочка тихонько лягала нас под столом, когда мы с ним брались за руки и долго-долго смотрели друг другу в глаза. Нас это забавляло, но потом мы, не сговариваясь, поймали ее ревнивые пятки и со смехом потащили девочку под стол. Она завизжала и начала отбиваться. И тогда Он подхватил ее и начал кружить. Черные волосы девочки растрепались и летали по кругу. И смех летел над волнами прилива. И тогда я сказала, что тоже хочу, чтобы меня покружили. И Он обнял нас двоих и кружил, кружил. В конце концов от головокружения мы упали на песок, а мир продолжал вращаться вокруг нас. Я лежала на Его правом плече, а девочка на левом. Ее макушка была прямо у меня перед лицом, я целовала ее спутанные, пахнущие морем и солнцем волосы, а он гладил нас обеих по плечам, и земля никак не хотела останавливаться, потому что у Него так красиво билось сердце...
      А потом к Нему пришли ученики. И девочка, которая помешала нам утром целоваться, была среди них. Играя на ситаре, она от старания высовывала кончик языка или прикусывала губы. Какая она была смешная и старательная. И очень талантливая. Так говорил Он, а он никогда и никого не обманывал.
      А вечером, когда солнце падало в море, он сидел на песке, прижавшись ухом к тыкве ситара, и слушал, как его ситар беседует с ветром. Он всегда говорил, что в этом гораздо больше музыки, чем мелодиях, которые сочиняют люди. Я подошла сзади, прислонилась щекой к его спине и слушала, как любовь стучится в его сердце, и понимала, что это самый прекрасный звук на земле, и что я отдам все на свете за еще один такой день.
      И понимаешь... Не знаю, понимаешь ли ты меня, но ЭТО и была моя НАСТОЯЩАЯ жизнь, из которой я так и не прожила ни одного дня..."
      И Рукмини зарыдала с новой силой.
      Когда мать нашептывала ей свое видение, дарованное музыкой Атри, Пойа представляла себе все это с точностью до песчинки, застрявшей в доске деревянной площадки у самой кромки воды. О, этот яркий, неизвестный ей мир, громкий смех, невинные шалости, огромный пленительный океан. Она знала, кто эта девочка, и кто такой "Он". И ей не было странно, что у него нет бороды, заплетенной в две косички, а лишь небольшая щетина на лице, оставляющая открытыми его нежные губы. Дочь Рукмини погрузилась в видение матери, как в счастливый сон, и не заметила, как запыленный всадник остановился в зарослях за домом с большими окнами. Он спешился, отдал тихую команду коню, и тот беззвучно, как и подобает призраку, исчез в зарослях. А черный всадник, пригибаясь и прячась за деревьями, начал подбираться к дому.
      Пойа в это время выходила из океана. Она долго плавала и много ныряла. Ей повезло, и в туманных сумерках океанского дна она рассмотрела гигантскую раковину-жемчужницу с открытыми створками. Набрав в грудь побольше воздуха, девочка нырнула. На розовом теле моллюска лежали сразу четыре огромные жемчужины. Раковина была такой большой и тяжелой, что если бы она прихлопнула крышкой руку Пойи, то девочка просто не смогла бы выплыть. И все же бесстрашная ныряльщица протянула руку и схватила жемчужины. Моллюск сжал створки, но было уже поздно. Пойа сунула жемчужины в рот, чтобы не мешали грести, и начала всплывать.
      Согласись, это были очень странные видения для девочки, которая никогда не бывала у океана и совершенно не умела плавать. Видимо, все это пришло к ней от матери.
      Пойа вынырнула на гребень волны и рассмотрела свою добычу. Ей удалось схватить три из четырех жемчужин. В лучах закатного солнца они были великолепны. Девочка поплыла к берегу. А в это время непрошеный гость уже подобрался на расстояние выстрела. Еще подплывая, Пойа увидела Рукмини и Атри, нежно прильнувших друг к другу на песке. Девочка вышла из воды, покачиваясь от усталости и счастья. Как была, голая и мокрая, села слева от своего самого любимого мужчины на свете. Она положила голову ему на плечо, обвила руками его предплечье и, как бы невзначай, из-под руки показала ему и Рукмини три огромные жемчужины. Атри очень удивился и уже поднял руку чтобы обнять и похвалить Пойю, как вдруг вскрикнул и замер. Белая рубаха на его груди начала стремительно багроветь. Отравленная стрела прошла через сердце навылет. Всадник в кустах громко свистнул, из чащи выскочил конь, и вот уже, горяча скакуна орлиными криками, всадник-птица унесся на север...
      "Но почему?.. Почему?.."
      "Потому, что надо всегда слушать свое сердце...", - ответила Рукмини.
      И казалось, их горю не будет конца.
      Но, к счастью для вас, людей, количество слез в человеке не бесконечно. Рано или поздно, их колодец пустеет. И опустошенному человеку остается только тупая сухая боль, которую уже нечем омыть. Поздно ночью мать и дочь выплакали все свои слезы, но так и не смогли избыть беду. Вот тогда Пойабхатра и узнала, как Рукмини нашла, а потом потеряла Атри, того самого второго человека, с которым она простилась навсегда во время самого счастливого путешествия в своей жизни.
      А ты узнаешь об этом в другой раз.
      Мне же надо отдохнуть. Как все-таки тяжело рассказывать о чужих потерях. Хотя за долгие месяцы странствий мы с Пойей стали очень близки, и мне трудно называть ее чужой, но все же она - человек, а я - дракон...
      Так что на сегодня это все.
      Пока...
      

      Одиннадцатая глава, о путешествии принцессы Рукмини

      Я сейчас подумал, что ты, наверное, удивляешься, откуда я знаю такие подробности о том, что происходило во дворце Кашми до того, как принцесса Пойабхатра спустилась по разорванным занавескам с балкона своей спальни. Ты, наверное, решила, что я приукрашиваю свой рассказ? Ты подозреваешь, что я фантазер?
      Нет, я просто дракон. И нам не надо учиться слушать сердцем. Оно у нас такое горячее, доброе и верное, что всегда чувствует чужую радость или печаль. Этим и держался мир многие миллионы лет, пока не состарился вместе со своими создателями. А люди, они, на самом деле, как большие Книги, где на каждой странице написано во много раз больше, чем человек способен о себе вспомнить. Надо только уметь в них читать. Когда я разглядел в избалованной принцессе большое, почти драконье сердце и полюбил Пойю, ее книга распахнулась передо мной. Все, что она чувствовала, но не осознала до конца, все, что она видела, но на что не обратила внимания, все, что она слышала, но к чему не прислушалась, все было в этой Книге под названием "сердце". А когда сердце разговаривает с сердцем, то слов не нужно.
      Много вечеров Пойа рассказывала мне свою историю простым детским языком, часто путалась и перескакивала с одного на другое, потом возвращалась и снова путалась, совсем как я в начале своего рассказа. А я лежал у нее на коленях - не удивляйся, я же ведь был в чужом облике - и, слушая человеческие слова, читал огромную, светлую и немного печальную Книгу, которую теперь стараюсь пересказать тебе.
      И если ты думаешь, что я прибавил к прочитанному в этой Книге хоть одно слово, то можешь больше никогда не открывать эти страницы и не слушать мой рассказ, к котором все - чистая правда.
      Итак, если ты обещаешь верить каждому моему слову и удивляться только тем чудесам, которые творит Любовь, я продолжаю. Хорошо?
      В ту грозовую ночь, когда Пойа и Рукмини выплакали до дна колодец своих слез, мысленно прощаясь с Атри, волшебным музыкантом и принцем в изгнании, мать и дочь лежали обнявшись на узкой и жесткой кровати Рукмини, и правнучка Кришны рассказывала дочке историю своей первой и единственной любви.
      По сравнению с Пойей Рукмини была тогда уже взрослой. Той весной ей должно было исполниться шестнадцать лет, и она уже почти два года путешествовала. Эти два факта в прежние времена вызывали у принцессы Пойабхатры жгучую зависть. Но если той грозовой ночью Пойа и испытывала зависть к матери, то была это белая, чистая зависть, когда просто восхищаешься услышанным, и думаешь: бывает же такое.
      Был дождливый сезон, когда скромная повозка царской семьи из маленького государства на южном побережье Индии прибыла в царство Кашми. Тогда Кашми не было таким большим как теперь. Но Рукмини утверждала, что люди в нем жили богаче и счастливей. Даже в дождь многие выходили из домов, чтобы просто улыбнуться гостям, прибывшим издалека. "Наверное, это было самое гостеприимное царство из всех, в которых мы побывали за время пути", - сказала Рукмини. Когда она только начала рассказывать, приступы плача еще сотрясали ее тело, но постепенно царица успокоилась и точно унеслась в далекое прекрасное прошлое.
      Два года разных дорог изрядно укатали повозку, и она ехала едва-едва. Как же удивилась семья Рукмини, когда на середине пути от границы Кашми к столице их встретили две нарядные колесницы. На одной из них ехал сам великий царь Ангирас, а в другую было предложено пересесть гостям.
      Это было поразительно. Седой светлокожий Ангирас был так добродушен и прост, что дружба между великим царем и отцом Рукмини возникла сама собой, точно была уже очень давно, просто друзья по какой-то непонятной причине позабыли дорогу друг к другу и вдруг снова встретились. А какое удовольствие получали от бесед два этих умных и миролюбивых человека. Они словно молодели, увлекаясь разговором. Один начинал мысль, другой подхватывал. Повозки еще не доехали во дворец, а уже было решено, что гости переждут зиму в столице Кашми.
      Когда колесницы приблизились к дворцу, до слуха принцессы Рукмини долетела прекрасная мелодия, раздававшаяся неизвестно откуда. Казалось, это поют струи тихого зимнего дождя. Мелодия потанцевала вокруг и улетела куда-то. Рукмини подняла глаза и увидела на огромном дворцовом балконе, который можно было сравнить с висячим садом, юношу с ситаром в руках. Он улыбнулся, приветственно помахал рукой и исчез в глубине дворца. Когда повозки остановились у входных дверей, юноша сам распахнул перед гостями двери. Он был старше Рукмини лет на пять или шесть, но делал все порывисто и нескладно как мальчишка.
      "Это - Атри, мой сын и большой любитель игры на ситаре", - сказал царь Ангирас, указывая на улыбчивого юношу. Атри подбежал к повозкам и начал помогать гостям спускаться с высокой площадки. Когда Рукмини увидела протянутую ей руку с серебряными пальцами и аметистовыми коготками, то невольно отдернула свою. "Ой - рассмеялся юноша. - Это мизрабы, я забыл их снять". Он быстро сорвал музыкантские наперстки и снова подал принцессе руку. Рукмини не привыкла к такому обращению. Никто из прочих царей и принцев никогда не подавал бедной принцессе руку.
      "...И никогда не целовал их", - добавила царица Рукмини и, не в силах справиться с нахлынувшими воспоминаниями, вновь тихо заплакала, прижав запястье к своим губам, точно стараясь вспомнить те далекие ощущения...
      Принцесса Рукмини была так смущена, что даже не смела поднять глаз на Атри. А когда подняла и увидела его большой нежный рот, то тут же потупилась. В течение многих дней, что семья Рукмини прожила в Кашми, юная принцесса никак не могла набраться смелости и посмотреть в глаза Атри, и ему приходилось самому наклоняться, чтобы заглянуть в бездонные, как южная ночь, очи правнучки Кришны. Когда их взгляды встречались, то будто тончайшая шелковая сетка падала на лицо Рукмини, оно начинало гореть, а очертания предметов подергивались радужным. Все было необычно и ярко в этом восторженном принце. Только голос у него был тихий настолько, что иногда приходилось переспрашивать.
      Как ты, наверное, догадываешься, в те времена обитель царей Кашми был меньше, чем при Шиваджи, а высокой стены, ограждавшей дворец широким, глухим квадратом, не было и в помине. Коровы часто заходили в дворцовый парк.
      Для робкой Рукмини жизнь в Кашми казалась волшебным сном, где было все: и мудрый добрый царь, живущий в мире со своим народом и соседями, и прекрасный принц, увлеченный прекрасной музыкой. Иногда она засыпала на большой мягкой кровати в чудесной комнате для гостей и просила Богов разрешить ей проснуться снова в этом волшебном сне. И Боги были благосклонны к правнучке Рукмини.
      Принц Атри почти никогда не расставался с ситаром. Юная путешественница даже не знала, спит ли принц вообще. Иногда он прибегал в комнату, где поселили Рукмини, рано утром, поднимал ее и, сонную, увлекал за собой. Он приводил ее в свои комнаты, садился на маленькую плетеную скамеечку и играл новую мелодию. Какое-то время Рукмини зевала, но скоро музыка будила ее, и она окуналась в ее свежие утренние струи. Ей так нравились все мелодии, которые он придумывал. А ему нет.
      "Ну как же, - почти обижался он. - Разве ты не слышишь, что это был почти повтор того, что я играл тебе на прошлой неделе в саду? Нет? Этого не может быть".
      "А разве это плохо?" - спрашивала Рукмини.
      В такие моменты ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Ей было так тяжело оттого, что она такая бедная, необразованная принцесса, что она даже порывалась уйти. Но Атри не пускал ее. Он вставал у ее на пути, широко раскинув руки, потом опускался на колени и начинал то ли в шутку, то ли всерьез просить прощения за то, что он, глупый и заносчивый фанатик, расстроил самую прекрасную девушку в мире, заставив вспоминать свои дурацкие опусы.
      "Понимаешь, - объяснял он, - если ты настоящий мастер, то не должен повторяться. Все новое обязано быть по-настоящему новым. Но мне до этого далеко. И это обидно. Я еще только учусь слушать ситар..."
      Чем больше рассказывала мать о днях, проведенных с Атри, тем больше Пойа поднимала даже то, что Рукмини позабыла ей рассказать. Девочка, например, сознала, что все эти годы мать жила в бывших комнатах принца и, как могла, сохраняла их в неприкосновенности.
      "Мама, а для чего здесь стены отделаны деревом?" - Пойа много раз задавала этот вопрос, но раньше мать никогда на него не отвечала.
      "Атри говорил, что северный клен сгущает звуки, он делает их четче, отчетливее. В этих стенах любая ошибка, любая фальшь режет ухо как ножом, - ответила Рукмини той грозовой ночью. - Но видимо он ни разу не фальшивил, так как мне ни разу ничего не резануло".
      "Мама, а у него тогда был такой же тихий голос, как у тебя сейчас?" - спросила Пойа и нежно прижалась к матери, находя хоть немного счастья в том, что почти всю жизнь кто-то говорил с ней голосом Атри.
      Мать ничего не ответила девочке, но лишь крепче обняла ее.
      Однажды царь Ангирас и отец Рукмини пригласили принцессу помочь им разобраться в тонкостях одной, только что сыгранной ими, шахматной партии. И три достойных шахматиста жарко спорили о правильности пассивного поведения правой ладьи черных во время нападения на короля, когда восторженный принц вбежал в большой диван с очень несчастным выражением лица, увидел Рукмини и плюхнулся на кушетку, закрыв лицо руками.
      "Что случилось?" - поспешила к нему принцесса.
      "Я думал вы уехали. Я давно тебя ищу. Я заходил к тебе в комнату, в комнату к твоему отцу. Я думал, что-то случилось и вы уехали не попрощавшись...", - как всегда тихо и сбивчиво сказал Атри.
      Какой же он все-таки был смешной. Как можно было подумать, Рукмини способна уехать и не попрощаться с человеком, рядом с которым хотела бы остаться навсегда. От внезапной нежности Рукмини захотелось обнять этого взрослого, но такого чистого и наивного юношу. Но она не решилась. Она была очень нерешительной девочкой.
      Старшие не возражали, и Рукмини с Атри покинули большой диван.
      "Знаешь, знаешь, - начал рассказывать принц, но никак не мог продвинуться дальше этого слова. - Я сегодня... Понимаешь... Там на балконе... Ну они... Я всегда подозревал... Но сегодня..."
      Молодые люди опять куда-то спешили, Рукмини передалось волнение принца. Можно было не сомневаться, что они прибегут в комнаты, отделанные северным кленом. Атри передвинул скамеечку ближе к балконной двери, сел, взял ситар и заиграл. Рукмини заслушалась.
      "Смотри", - вдруг сказал Атри. Рукмини встрепенулась, но не поняла куда смотреть.
      "На цветы", - пояснил принц. Девушка присмотрелась и ей показалось, что цветы в большом горшке на балконе раскачиваются в такт музыки, и не просто раскачиваются, а изгибаются и шевелят листьями. Или не показалось? Цветы танцевали едва заметно, и Рукмини никак не могла понять, действительно ли она это видит, или танец - только игра воображения.
      "Мне кажется, что они пытаются танцевать", - наконец сказала Рукмини. Атри доиграл мелодию до конца и отложил ситар. Он никогда не обрывал мелодию посередине музыкальной фразы и всегда медленно откладывал ситар в сторону. Потом он вскочил и подбежал к цветам. Они тихо качались на ветру.
      "Я думаю, им мешают корни. Им не высвободится из земли".
      И он сорвал цветок вместе со стеблем: "Ну посмотри, разве это не танцор? Тонкий стан, выразительные руки...", - Атри кружился с цветком по комнате. "Он почти так же прекрасен, как божественная принцесса Рукмини", - тихо сказал он. Принцесса подумала, что он разговаривает с цветком, и немного обиделась, ведь ей так хотелось слышать эти слова громко-громко и видеть при этом ясные глаза Атри...
      Принц как будто услышал эти мысли принцессы, остановился, посмотрел на девушку, улыбнулся и позвал: "Потанцуй с нами, Рукмини".
      И они закружились, взявшись за руки, и цветок радостно кивал головой в такт их шагов.
      "Только как же он будет стоять без корней, неудобно танцевать лежа", - вдруг задумался Атри.
      "Но еще неудобнее танцевать одной головой, без шеи и плеч", - сказала Рукмини, и они засмеялись. Ты ведь помнишь, что в Индии используют только головки цветов, а остальное считают травой.
      "И все-таки как он будет стоять?" - рассуждал Атри.
      "Можно взять на кухне горшок", - предложила принцесса.
      "Нет, горшок - не красиво. Надо взять где-нибудь вазу вроде китайских", - сказал принц.
      "А есть?"
      "Нет. Я недавно разбил последнюю", - сконфузился музыкант.
      И тогда они решили самостоятельно сделать вазы. Атри купил у деревенского горшечника его старый гончарный круг. Принц и принцесса промокли до нитки, набирая большие корзины редкой белой глины возле одного деревеньки на севере Кашми, а потом всю обратную дорогу дрожали от холода. А когда Атри обнял Рукмини, чтобы согреть, это только ее зубки застучала еще сильней, и она тихонько выскользнула из-под руки принца, как будто для того, чтобы поправить одну из корзин.
      Потом они разминали глину в четыре руки. Вначале принц и принцесса очень серьезно относились к делу, но постепенно их руки начали касаться друг друга все чаще и перепутываться все сильнее. В конце концов они, испачканные в глине по локоть, просто стояли и держались за руки. И ты, конечно, уже догадалась, что с тех пор Рукмини полюбила возиться с глиной.
      Через день ваза была готова и обожжена в дворцовой печи. На нее начинающие гончары не смогли удержаться от смеха, такая она была кособокая и неровная. Но она вполне подходила для того, чтобы дать опору танцующему цветку.
       "Танцора" поместили в вазу. Атри заиграл на ситаре. Время шло, но ничего не происходило. И вот когда принц уже почти потерял надежду, цветок точно очнулся и потихоньку задвигался. Он повел головой вправо, влево и начал медленно поворачиваться. Он как будто слышал более размеренную музыку, чем ту, которую играл Атри.
      "Наверное, ему просто грустно одному", - предположил Атри. Рукмини принесла еще цветов и поставила в вазу. Да, вместе цветы танцевали куда веселее. Это был уморительный хоровод в несуразном сосуде из белой глины.
      Но на следующий день цветы завяли.
      "Нет, так не пойдет. Нехорошо, когда кто-то умирает для того, чтобы мы повеселились", - сказал Атри и хотел было разбить самодельную вазу, но Рукмини его удержала, сказав, что если не заставлять цветы танцевать, то они проживут в вазе гораздо дольше. Принц согласился, но загрустил.
      Через несколько дней глаза музыканта опять сияли радостью. Он надел на Рукмини накидку от дождя и повел по мокрому дворцовому парку. Они остановились посреди пологой поляны на берегу пруда.
      "Здесь, - сказал принц. - Я все рассчитал. Это место хорошо видно из твоего окна".
      "И что?" - спросила Рукмини, робея от предположений и догадок.
      "Я все понял. Корни им все-таки нужны, чтобы стоять в то время, когда они не танцуют. Но в горшках им слишком мало места. А здесь будет как раз".
      Рукмини понимала, что Атри хочет сделать ей какой-то приятный сюрприз, но девушка никак не могла понять какой: когда принц увлекался, то всегда говорил сбивчиво.
      "Цветы. Кустарники. Понимаешь, им все-таки нужны корни, иначе они умрут. А здесь можно разбить маленький сад, "волшебный сад" из самых музыкальных цветов, и они будут танцевать для тебя".
      "Но как заставить их танцевать?" - спросила Рукмини.
      "Принцесса, - тихим голосом сказал Атри, положив руки на плечи Рукмини, - а как вас заставить танцевать?" Он подхватил принцессу на руки и закружил.
      "Никак, принц, - ответила Рукмини, кружась. Косой дождь заливал ей лицо, но это было приятно. - Надо просто сыграть мелодию, которая бы мне понравилась, и все".
      "Вот и с цветами так же. Так же, и никак иначе. Никого и никогда нельзя заставлять делать то, что он не хочет. Когда-нибудь я найду такую мелодию, и волшебный сад оживет".
      Атри поставил девушку на землю. Лужайка качалась под их ногами и уплывала в дождливую даль. Накидка сползла с головы Рукмини. И она почувствовала, что принц наклонился и целует ее мокрые волосы, но она никак не решалась подставить поцелуям свое лицо...
      "Мама, мамочка, - зашептала Пойа. - А ты знаешь, ведь у него получилось. Однажды ночью, я случайно оказалась в волшебном саду..."
      Ничего себе случайно, скажешь ты. Рукмини, наверное, подумала тоже самое, но промолчала, унесенная вдаль теплым ветром воспоминаний.
      "Знаешь, они танцевали, мама. И я танцевала вместе с ними... Мама, я же не умею танцевать, но я танцевала, и я танцевала очень красиво. Им понравилось. Правда, мамочка".
      "Я знаю. Я видела узор. Такого не сделает ни один садовник. Когда они сами, это всегда лучше..."
      Пойа, тогда еще не знала, что уже умеет слушать сердцем, - недаром же я говорил, что оно у нее почти драконье, - но она представляла себе все, что рассказывала ей мать. И она была счастлива вместе с принцессой Рукмини. Вместе была с ней влюблена в восторженного и мечтательного Атри. Но чем больше девочка проникала в мир материнской юности, тем больнее жег ее вопрос "почему?". Опять и опять это горькое "почему". Почему они расстались? Почему Рукмини и Атри не живут сейчас во дворце Кашми? Или хотя бы в доме с большими окнами на океан? Почему не просыпаются в одной постели? И почему ее, Пойабхатры, отец - это десятник Шиваджи, а не царь Атри, как это должно было быть?
      Ты тоже, наверное, хочешь это узнать. В следующий раз я расскажу об этом. А на сегодня это все. До самой большой тайны Рукмини осталось рукой подать. Так что потерпи.
      Пока...
      
      Двенадцатая глава, о тайне Рукмини
      Я не знаю, что сказать... Мне так трудно продолжать свой рассказ... Если бы за меня это мог сделать кто-нибудь другой ... Не думай, что я струсил. Драконы не боятся никого и ничего. Нам неведом страх за себя. Но мы так страдаем за тех, кого любим. За время наших похождений, я привязался к Пойе. Я помогал ей, чем мог. Но мне порой было очень тяжело смотреть, как она страдает. А после того, как я узнал от девочки тайну Рукмини, мне иногда становилось невыносимо грустно: не будь принцесса Рукмини такой робкой, а, главное, верь она в себя, все было бы по-другому. И ее девятилетняя дочь жила бы жизнью обычной счастливой, веселой девочки, а не пряталась в джунглях и не карабкалась в горы.
      О люди, люди! Ваше Неверие порождает Неверность. Неверность порождает Предательство. Предательство порождает Боль. Боль убивает Любовь. Но, слава Богам, еще находятся люди, готовые биться за спасение Любви.
      Приближалась весна. Третья весна путешествия, шестнадцатая весна в жизни Рукмини. Начались грозы. Пришло беспокойство. Чем отчетливее становились признаки прекращения дождей, тем дождливее становилось на душе у Рукмини.
      Да, они с Атри были неразлучны. Цари с одобрением смотрели на этот нежный союз. Между собой они уже давно пришли к согласию на их брак, если так будет угодно Каме, Богу любви. Но оба отца были слишком мудрыми, слишком добрыми и любящими родителями, чтобы принимать решения за своих детей.
      Атри и Рукмини говорили о любви чуть ли не каждый день. Но в устах восторженного принца это слово звучало в одном ряду со словами "небо", "жизнь", "музыка". Это были вещи высокие, но неконкретные. Он каждый день сочинял для принцессы новую мелодию. Но если в феврале Рукмини слушала, что говорит ей эта музыка, то в марте ее печальные мысли начали заглушать голос ситара. Иногда ей хотелось подойти к играющему принцу, положить руку на струны и в наступившей тишине попросить: "Скажи. Скажи мне ЭТО, чтобы я слышала. Я знаю, чувствую, угадываю ЭТО в твоих мелодиях. Но я хочу услышать ЭТО. Скажи, что ты меня любишь!"
      Чтобы стать еще ближе с Атри, она решила научиться играть на ситаре. Он был в полном восторге. Принц оказался не только талантливым музыкантом, но и прирожденным учителем. Специально для Рукмини он сочинил мелодию, которую надо было постепенно выучить. Чем дальше шла мелодия, тем сложнее были приемы игры. Рукмини очень старалась. От усердия она то высовывала кончик языка, то прикусывала губы. Но стоило Атри нагнуться пониже, чтобы поправить ей пальцы на грифе ситара, как она сбивалась, путала звуки, потому что просто не могла не прижаться к принцу и не насладиться этой мимолетной близостью.
      "Ах, ты моя маленькая неумеха, - говорил принц. - Ничего, не расстраивайся. Давай попробуем еще раз".
      Но Рукмини сбивалась снова и снова.
      "У меня руки какие-то нескладные", - жаловалась девушка.
      "У тебя самые лучшие руки на свете, - говорил Атри, с восхищением целовал их и продолжал улетающим голосом. - Просто, моя принцесса, ты пытаешься играть руками, а слушать ушами. Но это неправильно. Ушами никогда нельзя услышать музыки. Ушами даже настоящих слов нельзя услышать. Взять хотя бы слово "Любовь". Разве его можно услышать?"
      "Да, да, да! - хотелось закричать Рукмини. - Скажи, что любишь, я хочу это услышать ушами, хочу знать, что я не ошибаюсь в том, что чувствую!" - но она молчала, закусив губы.
      И Атри продолжал, глядя на тонкие пальцы девушки: "Нет, Любовь - это большое слово. Оно не умещается в простые звуки. Она должна быть во всем. В каждом другом слове и в каждой ноте, в каждой капле дождя и в каждом утреннем луче. И тогда это будет настоящая Любовь. И тогда это будет Настоящая жизнь. Жизнь такая, какая она должна быть. Без большой Любви нет жизни. Прошу тебя об одном, умоляю тебя, никогда и ничего не делай БЕЗ ЛЮБВИ. Обещай мне это?"
      И Рукмини обещала. Она была готова твердить слово "обещаю" бесконечно, только бы принц понял, что большая Любовь и так уже вошла в ее жизнь, что ее Любовь сейчас сидит перед ней на корточках, любуется ее рукой и говорит прекрасные, но отвлеченные слова. Но девушка лишь трижды шепнула слова клятвы.
      "Так как же услышать Любовь? Ее, как и Музыку, можно услышать только сердцем. Слушай свое сердце, доверяй своему сердцу. Оно никогда тебя не обманет..."
      О прекрасный, мечтательный Атри, поверь мне, старому дракону: в том, что произошло, была и твоя вина. Ты любил эту бедную девушку, ты видел, как она любит тебя. Но как могла она, полжизни прохохотавшая нам простецкими шутками рыбаков, так сразу постичь то, к чему ты сам шел годами?! Почему ты не пожалел ее. Зачем мучил ее непонятными словами. Она просто хотела остаться с тобой. Быть возле тебя, тянуться к тебе и, наконец, встать вровень с тобой. Но нет, ты надеялся на чудо, на то, что твоя любимая взлетит сразу через много ступенек... Почему ты просто не поцеловал ее? Почему не сказал, что любишь? Почему, даже услышав ее "люблю", взялся за ситар?
      Видя такую нерешительность молодых людей, родители подумали, что недолгая разлука сломает запруду стеснения. Было решено, что после дня весеннего равноденствия семья Рукмини тронется в обратный путь.
      И принцесса запаниковала. Он не знала, что делать, кому излить свою печаль. Во дворце Кашми Нану тогда был знахаркой. Сгорая от стеснения, Рукмини пришла к ней.
      "О, прекрасная Рукмини принесла мне свою печаль, - сказала Нану, едва девушка переступила порог. - Не стесняйся. Все во дворце видят, как ты любишь Атри и как он любит тебя".
      "Да, но он молчит", - сказала девушка.
      "Принц очень мечтательный человек. Его не просто понять. Но он любит тебя больше всего на свете".
      "Да, но он молчит", - повторила Рукмини.
      "Так, что же ты хочешь? - спросила Нану. - Нет, погоди, не говори. Не говори это мне. Сейчас я отведу тебя к к волшебной корове, к Шабале. Думай хорошенько всю дорогу и выскажи ей свое самое сокровенное желание".
      И они пошли. Путь был неблизкий. Был уже вечер, когда они добрались до большой поляны в джунглях. Солнце село. Туман начал наползать со стороны маленькой речушки и окутывал все своим молочно-белым покрывалом. Горизонт еще не погас, но на небе уже зажглись звезды. Какое-то огромное животное тихо переступало ногами на дальнем краю поляны.
      "Иди, - прошептала Нану. - И помни, что ты должна высказать САМОЕ СОКРОВЕННОЕ желание".
      Рукмини сошла с тропинки и осторожно двинулась на звуки. Туман сгущался с каждым шагом. Девушке показалось, что она заблудилась в нем, как вдруг совсем рядом раздалось коровье фырканье. Не понимая, что делает, Рукмини начала рвать вокруг себя молодую траву. Она несколько раз больно порезала пальцы, но все равно набрала большую охапку и пошла дальше.
      Скоро туман наполнился запахом молока и коровьего тепла, и Рукмини увидела силуэт. Шабала была больше слона. Ее рога простирались на два шага в каждую сторону. Ее горб был покрыт то ли густым мехом, то ли мхом. Девушка подошла ближе и ее поразили огромные, человеческие глаза волшебной коровы. Замирая от страха, принцесса положила свою охапку у гигантских копыт Шабалы. Рядом с коровой охапка казалась крошечным пучком. Но Шабала наклонила голову и аккуратно слизала подношение огромным языком. Мерно жуя траву, волшебная корова смотрела на Рукмини. Та стояла и собиралась мыслями. Она понимала, что уже пора высказывать желание, или корова просто уйдет в туман.
      "Хочу, - начала Рукмини. - Нет извини... О, великая Шабала, сделай так, чтобы моим мужем стал... - Рукмини никак не могла вымолвить имя любимого, ей было так стыдно просить об этом, и она сказала: - ...стал наследник престола Кашми".
      Корова фыркнула, и вдруг Рукмини услышала в себе ее голос: "Ты просишь о том, что и так произойдет, но раз уж ты все сделала правильно и попросила так, как было нужно, то будь по-твоему. Слушай и постарайся услышать: в любой из дней весеннего равноденствия, ты должна подойти к человеку, которого хочешь видеть своим царем и мужем, и сказать ему, но только так, чтобы он тебя услышал: "Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя". И станет по-твоему".
      Рукмини низко поклонилась корове и попятилась. Взошла полная луна. Ночной ветер начал разгонять туман. Выбравшись на тропу, где ее ждала Нану, принцесса обернулась. Поляна была пуста.
      День весеннего равноденствия наступал завтра.
      На обратной дороге женщин нагнал дождь, перешедший в грозу. Молнии сверкали одна за другой. Страх - лучший погонщик. Падая, вставая и снова падая, Рукмини и Нану бежали всю обратную дорогу. Когда они оказались под крышей дворца, на них не было ни одного сухого и чистого места. Рукмини поднялась к себе в комнату и никак не могла решить, что ей делать такой грязной и мокрой. Была середина ночи дня весеннего равноденствия. В комнату тихо вошла Нану. За это короткое время она успела умыться и переодеться. Нану принесла таз, кувшин с водой и чистую ночную тунику. Она помогла Рукмини снять мокрую одежду и вымыла девушку. Стоя в тазу, принцесса чувствовала себя как маленькая девочка и мечтала, что, когда у нее будет ребенок, Нану станет его нянькой. Тем временем ведунья вытерла девушку и помогла надеть ночную тунику.
      На улице громыхала гроза. Стены дворца содрогались под ударами грома. Рукмини очень устала. Но сон не шел к принцессе. Она вся горела. У нее даже появилась детская надежда, что, может быть, она заболеет, и отъезд перенесут. Но как же она, больная, будет ходить по дворцу в поисках принца, чтобы сказать ему заветное заклинание? Нет, уж, заболевать не стоило. Разве что, ближе к завтрашнему вечеру...
      Девушка повернулась на другой бок и постаралась заснуть. Ей надо было набраться сил, чтобы утром громко, так "чтобы он услышал", сказать Атри о своей любви. Но как только Рукмини об этом подумала, постель тотчас стала неровной, подушка горячей, одеяло полетело на пол, однако без него в грозовой ночи было холодно. Словом, одна мысль о том, что надо будет сказать ему "это", напрочь лишила ее сна.
      Почему Рукмини была такой стеснительной? Потому, что выросла в маленьком царстве среди простых рыбаков? Неужели она думала, что разница в размерах государств имела для Атри хотя бы какое-то значение? А может быть, она считала, что недостойна любви такого высокого и чистого человека и великого музыканта, потому что не так образованна, как он? Ой, как сложно понять людей, особенно влюбленных женщин.
      Утром Рукмини проснулась скорее поздно, чем рано. Около постели лежало чистое сухое белье. "Нану", - с нежностью подумала девушка. Она быстро оделась и постаралась выкинуть из головы все лишние мысли. Сейчас она найдет принца и скажет ему о своей любви так же просто, как "доброе утро". Скорым шагом принцесса направилась к Атри. На половине пути она поняла, что идет босиком, но возвращаться было поздно: ее уверенность и так таяла с каждым шагом. Звук ситара наполнял дворцовые коридоры. Значит, любимый у себя в комнатах, и ей не придется его искать.
      Рукмини вошла. Принц склонился над инструментом, прижимаясь ухом к тыкве ситара, и тихо перебирал струны...
      Пойа вспомнила, что так все и было во время пира по случаю окончания первого круга соревнований бродячих музыкантов. Человек в черном сидел, прижимаясь ухом к тыкве ситара, и даже не играл, а тихо перебирал струны. Но если бы она знала тогда! Если бы она уже тогда понимала свою мать так, как понимает сейчас, то она бы тихо закрыла двери в материнские комнаты... в комнаты Атри и ушла, умоляя Богов, помочь влюбленным. Но ведь тогда еще было далеко до равноденствия... По крайней мере, они могли бы поговорить, придумать что-нибудь. Опять нет. Не такой человек Атри, чтобы строить подлые планы и сговоры с чужой женой. "Прошу тебя об одном, умоляю тебя никогда и ничего не делай БЕЗ ЛЮБВИ. Обещаешь мне это?" - просил он, и Рукмини обещала. И раз она теперь является великой царицей Кашми, значит, она любит Шиваджи. О чем здесь можно говорить? "Но почему, почему не сработало заклинание Шабалы?" - в гневе подумала Пойабхатра. И тут поняла, что ее мать давно молчит.
      "Мама, мамочка, почему не сработало заклинание Шабалы?" - задала Пойа свой вопрос.
      "Этому помешала музыка", - тихо ответила Рукмини.
      Пойа не поверила своим ушам.
      Когда принцесса Рукмини вошла, Атри склонился над своим инструментом, прижался ухом к тыкве ситара и тихо перебирал струны. "Доброе утро, моя прекрасная Рукмини, - не оборачиваясь сказал принц. - Мы сегодня расстаемся, но ненадолго. Я пойду по следам колес твоей повозки. Разлука проверит наши чувства. Это будет тяжело, но прекрасно, как в красивой мелодии. Ведь так?"
      Что могла ответить Рукмини? Царевич сидел спиной, обнимая ситар, и говорил такие страшные вещи таким легким тоном, точно речь шла о прогулке, а не об опасном путешествии через всю Индию. Все слова вылетели у принцессы из головы. Но она сделала над собой усилие и сказала: "Доброе утро. Я пришла к тебе, чтобы..., - Рукмини запнулась. - Я хочу тебе сказать... я люблю тебя..."
      "И я тоже", - вдруг заговорил ситар. Он пропел человеческим голосом - "я люблю тебя", эти слова подхватили птичьи трели, их повторял шелест листвы, шум ветра, плеск воды, и все это были голоса ситара. Это была Великая песня любви.
      "Я люблю тебя, я люблю тебя", - слабеющим голосом закончила заклинание Рукмини, но она не была уверена, что он его расслышал сквозь звуки ситара.
      И все-таки она была счастлива. Она была так счастлива, что не смогла больше стоять и выбежала прочь. Теперь она не хотела болеть, она хотела скорее добраться домой и ждать своего Атри, который пойдет по следам ее повозки. В дорогу, в дорогу, быстрее в дорогу!
      В дорогу все было готово. Когда к парадным дверям подкатила повозка, отец Рукмини отказался поверить, что это их старая разбитая колымага. Может быть мастера Кашми сделали новую, точно такую же, а может быть, очень тщательно восстановили старую, об этом Ангирас умолчал, но обновленная повозка теперь выглядела по-царски. Запряженные в нее волы своей ретивостью больше напоминали беговых лошадей, чем унылых тягловых быков. А еще Ангирас отправлял вместе со своим другом и будущим родственником десяток конных стражников. Так, на всякий случай.
      И это, конечно, было совсем другое путешествие. Обратно на побережье семья Рукмини ехала почти без остановок и добралась до океана за считанные месяцы. Принцесса была так поглощена своими мыслями, что не замечала, как молодой десятник всю дорогу смотрит на нее как-то по-особенному, как он допытывается, действительно ли Рукмини является трижды правнучкой жены Бога Кришны, и какие существуют тому доказательства.
      Ты ведь помнишь, в дороге отец Рукмини заболел. Когда маленький дворец, где жила Рукмини показался из-за поворота дороги, кашмирцы развернулись и, горяча коней орлиными криками, умчались прочь.
      Последующий год был грустен и пуст. Умер отец. Где-то далеко закипала война. Рыба почему-то ушла дальше от берега. Атри не появлялся.
      "И тогда я вышла замуж", - закончила Рукмини свой рассказ, и замолчала, точно глядя в пустую темную комнату.
      "Как? Как же так, мама? Почему? Зачем?" - старалась растормошить свою мать Пойа.
      Ты тоже хочешь получить ответы на эти вопросы? Ведь так?
      Но их ты узнаешь в следующий раз. А на сегодня это все.
      Пока...
      

      Тринадцатая глава, о предательствах Рукмини

      Принцесса Пойа уже рассказывала мне о том, как они с Нану готовили ее побег, а я слушал вполуха и думал о другом. Нет, подготовка к побегу, конечно, была очень интересной. Только представь себе, что ты всю жизнь живешь за высоким забором во дворце, и вдруг тебе предстоит бежать и долго скитаться по совершенно неизвестному тебе миру. Голова пойдет кругом от волнений и страхов, ведь правда? И все-таки я никак не мог сосредоточиться на рассказе про побег.
      Я вновь и вновь вспоминал исповедь Рукмини о предательствах. Мне, дракону Кайту, крылатому гневу Богов, было от этого так страшно за мою маленькую спутницу. Ведь, если люди чувствуют предательство хотя бы на десятую часть так же остро, как и драконы, то все задуманное маленькой принцессой могло оказаться бессмысленной тратой времени. Даже, если она пройдет все испытания и отыщет музыканта, то оставалась неясным простит ли Атри ее мать, заживет ли когда-нибудь рана у него на сердце.
      Для нас, драконов, нет преступления тяжелее предательства.
      Нас дважды предали Старые Боги. Первый раз, когда почти забыли о своих помощниках, державших корни мира. Второй раз, когда призвали, а потом отказались от нас, погибавших под натиском дневного света и армий Новых Богов. И это была смертельная рана, которую мы, драконы не забудем никогда.
      Но Рукмини предала Атри целых четыре раза. Неужели вы, люди, такие маленькие, такие беззащитные, способны вместить в себя столько предательства? Как вы вообще после этого ходите по земле? Но, впрочем, я, наверное, заблуждаюсь, и соотношение могущества и низости не является чем-то взаимосвязанным. Да, да, вспомнить хотя бы тех гривастых макак, что пытались преградить дорогу Рукмини и Пойе в конце приключений принцессы. Ведь размерами эти обезьяны - не больше собаки, а подлости в каждом из них на десять человек.
      Так вот, год, последовавший за счастливым путешествием семьи Рукмини, был грустен и пуст.
      Умер отец Рукмини.
      Болезнь, поселившаяся в нем еще в пути, сжигала его так быстро, что он худел прямо на глазах. Местные знахари перепробовали все лекарства и заговоры, но безрезультатно. Последние несколько недель отец лежал неподвижно, и только слабое биение жилки на старческой шее говорило о том, что Смерть еще не победила его. Рукмини и ее мать по очереди пытались кормить больного, но пища выпадала у него изо рта. Воду он еще как-то пил, но всего несколько ложек в день. Маленький дворец на берегу океана пропах слезами и смертью. Божественные глаза Рукмини потемнели от бессонных ночей. Она ждала Атри, но не могла себе представить, что покинет родительский дом, зная, что душа ее отца уже торопливо уходит на север, в то время, как тело его еще живо. Сможет ли любимый понять ее печаль и подождать, когда эта хворь разрешится в какую-нибудь сторону: к жизни или к смерти?
      Однажды ночью, когда Рукмини сидела у кровати отца, ей показалось, что он шевельнулся. Но он всего лишь открыл глаза. Зрачки его были почти белыми: болезнь запорошила их снегом с вершин Гималаев.
      "Я здесь, отец... - позвала отца Рукмини. - Все хорошо. Я здесь. Скоро ты поправишься. Придет принц Атри. И мы опять поедим в Кашми. Правда, отец?.."
      Губы больного зашевелились, точно он хотел что-то сказать. Девушка почти коснулась ухом холодных губ отца, но ничего не услышала. Она уже хотела отодвинуться, но тут звук все-таки вылетел из его рта: "Шиваджи..."
      "Что? Кто такой Шиваджи? Я не понимаю, отец. Отец..." - Рукмини гладила седую голову, впалые щеки, густые брови на высохшем лбе. Она звала его. Она не разрешала себе плакать, но чувствовала, что на это краткое возращение души тело отца израсходовало последние силы. Когда утро за окном начало гасить звезды принцесса поняла, что теперь она наполовину сирота.
      На похороны отца Рукмини съехалось так много великих царей, что в доме не хватило места. Многие прибывшие так и жили в походных шатрах. Принцесса из маленького прибрежного царства даже представить себе не могла, сколько знатных людей испытывали дружеские чувства к этому любителю шахмат и мудрых бесед.
      Печальные гости разъехались. Возможно, на обратной дороге они поссорились друг с другом от избытка чувств. Вскоре до побережья долетели слухи, что где-то закипела война. Было так страшно каждый день ждать, что многотысячная армия пройдет по песчаному берегу маленького царства и даже не заметит, что не оставила от него камня на камне. К тому же рыба почему-то ушла дальше от берега. Жители царства боялись приближаться к границам, вдоль которых располагались немногочисленные поля, и за посевами никто не ухаживал. Стало нечего есть. Торговые пути были отрезаны войной, да и продавать-то у семьи Рукмини было нечего.
      В страхе и голоде прошла вторая половина года. Атри не появлялся.
      "И тогда я вышла замуж", - сказала Рукмини, и замолчала, точно глядя в пустую темную комнату.
      "Как? Как же так, мама? Почему? Зачем?" - старалась растормошить свою маму Пойа. Девочка долго трясла мать, потом ласкала, потом снова трясла. Рукмини точно превратилась в тряпичную куклу. У тебя когда-нибудь была тряпичная кукла? По-настоящему тряпичная, у которой руки, ноги, туловище и даже лицо из фланели, брови, глаза, нос, рот нарисованы цветными карандашами, а волосы сделаны из ниток. Была? Ну, тогда ты понимаешь, что чувствовала Пойа, пытаясь докричаться до матери.
      "Почему, мама? Зачем?"
      "Просто кругом пылали царства, - вдруг тихо и отрешенно продолжила Рукмини свой рассказ. - Стало нечего есть. Мне было стыдно смотреть, как мама и бабушка отказывают себе в еде для того, чтобы ела я... А мне так хотелось есть... Я все время вспоминала пиры... Атри... Значит, Каме было не угодно..."
      Одним словом, это произошло через год после того, как Атри обещал прийти по следам колес ее повозки, - слишком долгий срок для влюбленного молодого человека, идущего налегке. Из джунглей на побережье с орлиными криками выскочил конный отряд. Все всадники были в черных одеждах с парчовыми кушаками и в золотых цепях. Они пахли дымом и кровью. "Всадники-птицы", - подумала Пойа. Но принцесса Рукмини тогда приняла их за передовой отряд одного из воюющих царств. Значит, война все-таки добралась и до них. Все, кто мог, укрылись во дворце. Всадники спешились и принялись колотить в дверь, а когда им не отперли, просто выбили ее.
      "Нам говорили, что эти пожиратели рыбы странные, но чтобы так встречать сватов, это уже слишком, - грубым голосом сказал начальник отряда. - Кто здесь Рукмини, правнучка Кришны? Мне приказано доставить ее во дворец Кашми".
      "Кем приказано? - спросила мать Рукмини. - Разве премудрый Ангирас..."
      "Царь Ангирас умер, - оборвал ее конник. - Наследник Атри попал в лапы к ракшасам, и они утащили его в свою пещеру..."
      "Этого не может быть, - закричала Рукмини. - Вы лжете. Я чувствую: Атри жив. Ему очень трудно, но он жив".
      "Думай, что хочешь, но я сам видел, как ракшасы тащили его в пещеру. Мы защищали его как могли, но их было слишком много".
      Все онемело внутри девушки. Но кто же все-таки разговаривает с ней по ночам, кого чувствует ее сердце? Может быть, это душа Атри скитается по Индии без дороги и цели, ищет и зовет ее?
      "Великий царь и держатель трона Кашми Шиваджи желает видит Рукмини, правнучку Богини Рукмини, своей женой и царицей, - продолжал тем временем начальник отряда. - Ты можешь взять с собой троих человек и все, что захочешь, только бы это поместилось на трех быстрых повозках, которые едут за нами. Как только они прибудут, мы отправляемся назад, иначе путь нам отрежут колонны тяжелых воинов одного из местных царей".
      И начальник всадников вышел омыть ноги в теплом океане.
      Все, кто был в маленьком дворце, смотрели на Рукмини. Она опустилась на пол, и голодный обморок накрыл ее белым шелковым покрывалом. Когда она пришла в себя, ее мама и бабушка стояли возле кровати, на которую перенесли принцессу, и шептались.
      "Ничего, как-нибудь. И раньше бывало, что рыба уходит..."
      "Но раньше не было войны... Точнее, раньше был жив мой муж..."
      "Ну, я говорю тебе дочка, девочка чувствует, что ее Атри жив..."
      "Не знаю... С голоду много чего причудится..."
      "Даже и не думай уговаривать ее..."
      "Да я и не думала. Мне просто страшно представить, что мы будем есть через неделю, если рыба не вернется..."
      "Но в джунглях много питательных корней..."
      Когда Рукмини услышала, как две царицы говорят о "питательных корнях", когда она представила, как ее старая бабушка идет в джунгли и роется в земле, ей стало так больно за этих женщин, что девушка встала и начала собирать вещи в дорогу.
      "Что ты делаешь?" - спросили ее.
      "Там моя память будет ближе к нему...", - соврала Рукмини. На самом деле она хотела сказать: "Я делаю это ради вас, ради вашей спокойной и сытой старости...", но она предпочла ложь.
      Может быть, если бы она нашла в себе силы вымолвить то, что подумала, то все было бы по-другому. Мудрые женщины вряд ли приняли бы ее жертву. Они бы ни за что не согласились ехать в Кашми только ради спасения от голода и бедствий, которые переживал их народ. Но Рукмини солгала. Она солгала матери и бабушке, она солгала своей памяти, она солгала себе. Тем самым она предала Атри в первый раз.
      Отряд всадников и три быстрые повозки уже давно миновали земли охваченные войной, когда Рукмини начал каждую ночь сниться один и тот же сон. Печальный караван едет по размытой дороге. На обочине стоит слепой старик. Он совсем не мешает проезду повозок, но один из всадников разворачивает коня, и тот грудью толкает старика. Слепец падает. Наездники смеются как злые дети. Рукмини соскакивает с повозки и бросается помогать несчастному. Вставая, слепец вдруг шепчет ей на ухо: "Не мне. Ему. Он лежит вон в той хижине. У него лихорадка. Он зовет тебя в своем бреду. Он чувствовал, что ты проедешь мимо и послал меня. Иди же. Иди скорее". И Рукмини бросается бежать. Она понимает, о ком говорит старик. Атри! Атри жив, но болен. Серьезно болен, но жив. Сейчас она найдет его в хижине, о которой говорит старик. На полдороги она слышит конский топот и оборачивается. И что же она видит? Двое всадников скачут ей вслед. Остальные стащили с повозки ее маму и бабушку и топчут конями. Но обе женщины не издают ни звука, только бы Рукмини могла бежать туда, куда зовет ее сердце. И Рукмини бросается к хижине еще быстрее. Когда всадники поравнялись с ней, она упала в траву, только бы они не смогли схватить ее. Но всадники проносятся мимо. Они направляются к дому старика. Но разве девушка может угнаться за лошадями. У дверей хижины один из всадников спрыгивает с седла, забегает внутрь и через несколько мгновений выходит обратно, неся за волосы какой-то круглый предмет. Голова. Человеческая голова. Кровь еще стекает с обрубленной шеи. Так далеко Рукмини не может ее рассмотреть, но она понимает, что это голова Атри. Всадник поддает ее ногой, и она летит в загон к свиньям... Рукмини оборачивается и видит, что мамы и бабушки тоже больше нет в живых... Старик с перерезанным горлом лежит невдалеке от растоптанных женщин. Принцессу грубо хватают и волокут обратно к повозкам. Там ее привязывают к столбу навеса и караван двигается дальше...
      После каждого такого сна Рукмини просыпалась, точно на нее вылили ведро колодезной воды. Но, хвала Богам, мама и бабушка мирно спали рядом с принцессой. И вообще, всю дорогу воины вели себя по отношению к Рукмини намного любезнее, чем на побережье. Какой кошмарный сон! А тебе разве никогда не снятся ужасы? И что ты в таких случаях делаешь? Вот, а Рукмини не могла перевернуться на другой бок и спать дальше, до рассвета она думала о том, кто же все-таки посылает ей эти видения.
      Но однажды осенью, после дождя караван ехал по местности, которая показалось Рукмини очень знакомой. Она долго не могла понять, в чем дело, пока не заметила у обочины дороги слепого старика. Он стоял, протянув руку за подаянием. Когда маленький караван подъехал, один из всадников развернул коня, и тот толкнул старика грудью. Старик упал. Всадники загоготали, как стая северных гусей. Рукмини уже была готова спрыгнуть с повозки, но вдруг явственно увидела, что произойдет, если она это сделает, и ноги отказались ей повиноваться. Повозка медленно уезжала все дальше от старика. Слепец встал на ноги, потом как будто посмотрел вслед удаляющейся принцессе и вдруг крикнул: "Он ждет тебя!"
      Но Рукмини так крепко схватилась за столб навеса повозки, что ногти ее впились в древесину. "Я делаю это, для того чтобы он жил", - твердила она. И это тоже было неправдой. Не все показанное в вещих снах исполняется в точности. Многое из неотвратимого человек может предотвратить, если подойдет к дверям своих страхов с чистым умом и горячим сердцем. А Рукмини просто испугалась и даже не попробовала найти выход из положения. Она еще раз солгала себе, что делает это ради любимых людей. И предала Атри во второй раз.
      Остаток пути девушка ехала молча. Чем дальше отъезжали повозки от того места, где стоял слепой старик, тем глубже становился колодец ее молчания. Ни мама, ни бабушка даже не пытались с ней заговорить. Всадники какое-то время спрашивали, почему она дни и ночи напролет сидит и смотрит в одну точку, но вскоре оставили ее в покое.
      Еще через три недели пути начались знакомые места. Рукмини помнила, как разбитая долгими месяцами скитаний повозка, на которой путешествовала их семья, въехала в пределы Кашми. Вот у этой деревни их встретил Ангирас. А дальше...
      Когда печальный караван подъехали ко дворцу Кашми, двери его раскрылись не сразу, точно во дворце никто не ждал гостей. Лишь полчаса спустя их распахнул молодой круглолицый царедворец и предложил прибывшим войти. Рукмини сама помогала маме и бабушке сойти с повозки, после чего прибывших проводили внутрь. Во дворце пахло известкой, красками, струганым деревом. Девушке так хотелось побежать и убедиться в том, что отделанные северным кленом комнаты царевича Атри еще не переделаны, но страх и ненависть к самой себе лишили ее сил. Зачем она здесь? Зачем она не пыталась бежать по дороге в Кашми? Она же обещала Атри ничего не делать без Любви. Она поклялась в этом. Так что же она делает?!
      Рукмини шла за царедворцем, а все у нее внутри кричало: "Остановись!" Но куда она могла пойти из этого большого дома, где память об Атри была так сильна, где каждый уголок напоминал ей о потерянной любви.
      У дверей в покои Шиваджи уже стояли два молчаливых стражника, под ногами у которых уже лежали гулкие плиты для оповещения царских слуг о прибытии посетителей. Это было так странно, ведь в покои к Ангирасу всегда можно было входить просто так. Но самое большое потрясение ждало Рукмини впереди.
      Шиваджи, тогда еще называвший себя то хранителем трона, то великим царем, уже начал отращивать бороду заплетенную в две косички. И поэтому принцесса не сразу узнала его. Девушку поразило горькое сходство между Атри и Шиваджи. Если всю чистоту и благородство Атри заменить безжалостной волей и хладнокровием убийцы, то получался новый царь Кашми. Он долго и внимательно рассматривал принцессу. Ей стало противно под его взглядом. Но в тот момент, когда это унизительное рассматривание стало невыносимо, Рукмини вдруг вспомнила этот взгляд и этого человека. Он был десятником отряда, посланного Ангирасом для охраны их повозки. Всю дорогу до побережья он смотрел на нее, точно оценивал принцессу как редкую и дорогую вещь, которую собирается украсть. "Шиваджи...", - это было последнее слово, сказанное ее отцом перед смертью. Его уходившая на север душа вдруг вернулась, чтобы назвать это имя? Рукмини собрала все свои силы и заглянула в глаза человеку на царском троне и вспыхнула. Убийца! Хладнокровный и расчетливый убийца, ставший царем гостеприимного Кашми, а не вожаком убийц и воров. Может быть, отец Рукмини хотел обвинить Шиваджи в том, что десятник подмешал в его еду какой-то медленный яд? О Боги! В этот миг девушка поняла, что это именно так. Но у нее не было доказательств, кроме уверенности сердца. Да и кому была нужна ее правда во дворце, полном верных слуг держателя трона?
      Шиваджи как будто почувствовал ли эти мысли Рукмини. Хотя вряд ли. Скорее всего у него все было заранее продумано: он предложил Рукмини занять любые комнаты дворца, кроме своих, выбрать себе любых слуг и чувствовать себя так, как и подобает великой царице. Рукмини бы закричать, бросить ему в лицо слова гнева и презрения, переступить через страх и боль, но она промолчала... Она опять сказала себе, что делает это "ради мамы и бабушки". Рукмини поселилась в бывших комнатах принца. Выставила оттуда все "чужие" вещи, попросила Нану помогать ей и начала превращаться в ту странную великую царицу, какой ее знала Пойа.
      И это было третье и самое горькое предательство Рукмини.
      Правнучка Кришны не запомнила день своей свадьбы. Она точно провалилась в холодное болото. Липкая бурая грязь облепила ее. Ей было противно, она не могла вдыхать запах собственного тела, таким гадким он ей казался. Она звала Смерть, но Кали, богиня Смерти, была в это время занята другими делами...
      Первые пару лет после того, как Рукмини вернулась в Кашми таким печальным образом, Шиваджи всюду возил ее с собой. Тогда ему, безродному десятнику, ставшему держателем трона, нужны были союзы с могучими государями. И он много разъезжал по соседним царствам. В этом было какое-то разнообразие. Но потом Рукмини поняла, что Шиваджи таскает ее за собой как диковинку или приманку. Недаром же он так долго и тщательно выяснял доказательства родства Рукмини и божественной жены Кришны. Молодую царицу радушно принимали и с интересом рассматривали. Я ведь уже говорил тебе, что она была божественно красива? И могущественные соседи охотно верили в ее божественное происхождение, а Шиваджи получал столь необходимых ему союзников. Только это и было нужно бывшему десятнику. Он получил время собрать свою первую армию, после чего смуглая девушка стала интересовать его все меньше и меньше. Но к тому времени, когда царь и царица уже не виделись неделями, принцесса Пойабхатра уже родилась.
      Пойе было чуть больше двух лет, когда истерзанное сердце Рукмини начало оживать. Нет, это не были такие же пронзительные вещие сны, как по дороге в Кашми, но она вновь почувствовала, что Атри жив и ищет ее. День за днем в ней росла уверенность, что он где-то рядом. В это время Рукмини вновь понадобилась Шиваджи в качестве наживки на подлый крючок его политической игры. Они поехали к дальнему соседу, который очень плохо отзывался о разбойничьих нападениях Кашми на соседние царства. Всю дорогу в душе великой царицы росло предчувствие встречи с Атри.
      Переговоры, как и всегда в присутствии Рукмини, прошли успешно. Шиваджи каким-то образом удалось доказать, что он лишь возвращает Кашми земли когда-то незаконно отнятые у царства, с чем он, держатель трона, никак не может мириться. После переговоров государи поехали на охоту. А Рукмини, как всегда, осталась во дворце. Она осмотрела окрестности, обошла дворец и заглянула на служебную половину. Вначале слуги были напуганы и смущены появлением на дворцовой кухне чужедальней великой царицы и правнучки великого Кришны, но быстро привыкли и начали болтать без умолку. Две служанки наперебой рассказали гостье о появлении во втором городе их царства удивительного музыканта: никто не мог устоять против чар его музыки. Девушки игриво опасались: а вдруг как этот чудесник придет в столицу, и тогда прощай их девичий покой и стыд. Рукмини смеялась от всей души. Но вдруг она поняла, что этим музыкантом не может быть никто, кроме Атри. Как бы невзначай она спросила, далеко ли до второго города. Девушки ответили, что, если не торопясь, то полдня пути, или час на коне, или два часа на повозке. А восточная дорога самая хорошая в царстве, поскольку, по преданию, прадед нынешнего царя родился в том городишке...
      Но Рукмини уже не слушала их. Она вышла из служебной половины, обогнула дворец и, как бы прогуливаясь, пошла на восток. Когда столица осталась позади, Рукмини бросилась бежать. Не думая о том, куда бежит, и что будет искать в городе прародителя местных царей, она спешила на голос своего сердца...
      И тут из-за поворота выехала веселая кавалькада сиятельных охотников. Увидав жену, Шиваджи нахмурился, но лишь на мгновение.
      "Куда спешит божественная Рукмини?" - первым спросил хозяин царства.
      "Мне очень захотелось посмотреть на город ваших предков", - ответила Рукмини. И весь охотничий поезд одобрительно закивал головами. Шиваджи расплылся в довольной улыбке, но все-таки громко сказал: "Возвращайся к ужину, или я начну беспокоиться за твою дочь..."
      И Рукмини поняла, что, если она не вернется во дворец к назначенному часу, Пойе не быть живой. О, маленькая темноглазая девочка, теперь и она стала заложницей материнского страха. Рукмини содрогнулась при мысли о том, что Шиваджи хладнокровно убьет ее дочь. Скорее всего, он даст ей яд. Девочка может умереть быстро, а может сгорать долго и мучительно. И если Рукмини все-таки появится во дворце Кашми и потребует отдать ей дочь, то она получит лишь тело, сжигаемое изнутри тем же холодным огнем, что поглотил ее отца...
      Солнце уже подбиралось к полудню, а до далекого города полдня пути, а там ее ждет неизвестность... И хотя сердце Рукмини кричало, что там и только там она может найти своего Атри, но она и представить себе не могла, как и где она будет его искать...
      Ноги Рукмини ступали все медленнее и медленнее. Она разрывалась между Атри и Пойабхатрой. Она не была уверена в том, что найдет любимого в чужом городе, но ни капельки не сомневалась в том, что если она не вернется к положенному сроку, то потеряет дочь. В конце концов она села в дорожную пыль и заплакала. "Я делаю это ради того, чтобы жила моя дочь", - сказала она себе. Но она солгала себе. Как бы ни был жесток Шиваджи, Пойа все-таки была и его дочерью тоже. И Рукмини повернула назад и пришла к вечернему пиру во дворец, владелец которого, к слову сказать, умер от страшной болезни через несколько месяцев после развеселой охоты с Шиваджи.
      И это было четвертое и последнее предательство Рукмини.
      "Мама, мама неужели ты думаешь, что отец может меня убить, если ты сейчас последуешь за Атри?" - задала Пойа вопрос, который волновал ее больше всего на свете.
      Девочке показалась, что Рукмини не просто удивлена этим вопросом, а поражена им. Глаза трижды правнучки великой Богини из заплаканных стали совсем мертвыми. Пойа смотрела в остановившиеся и потухшие зрачки матери и видела там только Смерть.
      "Мама, а если мы убежим вместе, он ведь не сможет меня убить? - схватилась Пойа за соломинку спасительной мысли. - Через четыре дня весеннее равноденствие. Ты опять скажешь Атри заклинание Шабалы, и все будет хорошо. Правда!"
      Рукмини посмотрела на дочь сквозь дымку непроглядного горя и поразилась, неужели это та самая девочка, что так сторонилась ее все эти годы, неужели это та скрытная и обидчивая малышка, достучаться которой, мать никак не могла.
      "Ты что, не любишь своего отца?" - спросила она Пойю.
      Девочка на минуту задумалась: "Люблю, наверное. Он все-таки великий царь. Но знаешь, я так не хочу, чтобы ты плакала. И еще... Я так хочу снова увидеть Атри, услышать голос его ситара, хочу научиться играть на нем, как Атри... А еще я хочу, чтобы... по утрам мы дрались подушками... хочу, чтобы был дом с большими окнами на океан..."
      "Но Шиваджи убьет нас! Он никогда не посылает всадников убивать неугодных близко к столице, только когда те подойдут к границам царства, потому что тогда в этом можно обвинить соседей. Через день его шакалы бросятся по нашему следу. И мы умрем. Все. И хвала Богам, если о наших телах позаботится хоть кто-нибудь, кроме диких зверей или ракшасов".
      "Мама, ну, мама! Должен же быть выход. Я не верю в то, что его нет. Он всегда есть. Надо только увидеть его! Неужели ничего нельзя сделать? Неужели нельзя спасти его музыку? Неужели...", - и Пойа закрыла лицо руками. Ее ладошки сдавили сухие глаза так сильно, что под сжатыми веками побежали огненные круги. И Пойа оказалась берегу огромной реки, которую видела в том видении, что подарил ей ситар Атри. Речная гладь блестела на солнце как россыпь драгоценных камней. А вдоль кромки воды стремительно летела маленькая черная стрелка. Стриж! Маленький стриж, перехитривший и повергший в небытие безжалостную хищную птицу. Через несколько секунд Пойа и стриж летели выше облаков.
      "Теперь ты понимаешь?" - спрашивал ее стриж.
      "Да, теперь я понимаю" - отвечала девочка. Теперь она действительно понимала сказанное маленьким спасителем. О, она прекрасно понимала, что хотел сказать ей стриж. И, главное, она знала, что будет теперь делать. И Пойе стало так хорошо от этих мыслей, она была так счастлива, что ей хотелось смеяться и плакать одновременно...
      А вот о том, что Пойа поняла, и что она будет делать, я расскажу тебе в следующий раз. А на сегодня это все.
      Пока...
  • Комментарии: 25, последний от 02/03/2019.
  • © Copyright Каэтримус Йаэльме (info@kaetrimus.com)
  • Обновлено: 20/09/2005. 261k. Статистика.
  • Повесть: Детская
    • Оценка: 5.29*24  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.