В монументальном произведении великого английского романиста прослеживаются события, происходящие вокруг большого буржуазного семейства Форсайтов на протяжении двадцати с лишним лет. Но это - годы слома эпох с конца девятнадцатого к началу двадцатого веков, включая первую мировую войну, огромный скачок технического прогресса, разрушение патриархальных устоев семьи и морали.
Из множества сюжетных линий, главная, - это жизнь и судьба супружеской пары: Ирэн Эрон и Сомс Форсайт. Они антиподы во всем. Ирэн - воплощение совершенной женской красоты, мягкая, интеллигентная, прекрасная музыкантша. Сомс - непривлекательный внешне, делец, педант, довольно узко мыслящий человек. Автор присваивает ему "кличку" - собственник. Но при этом успешный адвокат всерьез собирает коллекцию картин, причем к концу жизни это занятие из погони за удачным вложением денег превращается в настоящую страсть.
При внимательном прочтении романа обнаруживается интересная закономерность. Все описания природы, ландшафтов, парков, прекрасных произведений архитектуры и живописи, так или иначе, связаны с ключевыми моментами в судьбах лирических героев. Другие персонажи к природе как будто равнодушны.
Сомс решает строить загородный дом. Архитектор Босини находит походящее, с его точки зрения, место:
"Почти около самых ног у них расстилалось золотистое поле, кончавшееся небольшой темной рощей. Луга и изгороди уходили к далеким серо-голубым холмам. Вдали справа серебряной полоской поблескивала река". Даже Сомса против воли захватывает это зрелище, но оценивает он его все же с позиций "собственника": "Жить здесь и видеть перед собой этот простор, показывать его знакомым, владеть им!"
После некоторых колебаний Сомс все же решается на строительство. И вот архитектор представляет на его суд проект. Поскольку дом впоследствии сыграет роковую роль в судьбе и его хозяина, и архитектора, и других персонажей, позволим себе дать его развернутое описание.
"Двухэтажный дом замыкал четырехугольник крытого двора. Двор этот, обведенный по второму этажу галереей, был покрыт стеклянной крышей на восьми колоннах. Помещение для...картин, отделяется от двора портьерами...в центре - печь, выходит одной стороной во двор, другой - в картинную галерею". Далее архитектор в своих пояснениях заказчику касается деталей декора:
"Единственный подходящий цвет для изразцов - красный с сероватым отливом, это даст впечатление прозрачности... Я заказал лиловые кожаные портьеры для дверей во внутренний двор, а если обои в гостиной покрыть легким слоем кремовой краски, то впечатление прозрачности только усилится. Надо добиться, чтобы вся внутренняя отделка была пронизана тем, что я бы назвал обаянием...В центре двора нужно посадить ирисы (запомним это упоминание об ирисах! - О.Я.).
А вот высказывания самого "заскорузлого" из Форсайтов, брата Сомса Суизина, при осмотре еще недостроенного дома:
" - А здесь что будет, в этом вестибюле, или как это называется? - Суизин взглянул на стеклянный потолок, и вдруг его осенило: "А-а, биллиардная!"
Услышав, что здесь будет мощеный плитняком двор с клумбой посередине, он повернулся к Ирэн:
- Загубить столько места под цветы? Послушайте лучше меня и поставьте здесь биллиард!"
Жизнь идет своим чередом. Брат Сомса Роджер дает бал, на котором встречаются все члены будущего рокового четырехугольника: Сомс, его жена Ирэн в платье цвета ирисов (здесь и далее шрифтовые выделения сделаны мною - О.Я.), архитектор Босини и помолвленная с ним племянница Сомса Джун Форсайт. Именно на этом балу проскакивает искра между Ирэн и Босини, что не остается незамеченным для двух других упомянутых персонажей.
Старшие Форсайты при всей своей прагматичности иногда совершают поступки, последствия которых сами же осуждают. Сестра Сомса Уинифрид, раззадоренная слухами, витающими вокруг Босини, приглашает его и Ирэн (Сомс в отъезде!) на загородную прогулку. Здесь и происходит первое объяснение архитектора с женой заказчика, о котором (объяснении) упомянуто скупо, но какое описание природы этому предшествует!
"Стояло то незабываемое лето, когда экстравагантность была в моде, когда сама земля была экстравагантна: буйно цвели каштаны, и клумбы благоухали, как никогда; розы распускались в каждом саду; и ночи не могли вместить всех звезд, высыпавших на небе; а солнце целые дни напролет вращало свой медный щит над Парком, и люди совершали странные поступки...
И липы в этом году были необыкновенные, золотые, как мед. Когда солнце садилось, на углах лондонских скверов стоял запах слаще того меда, который уносили пчелы, - запах, наполнявший странным томлением сердца Форсайтов и им подобных - всех, кто выходил после обеда подышать прохладой в уединении садов, ключи от которых хранились у них одних".
Настал черед отца Сомса Джемса Форсайта осмотреть диковинный дом. Он счел нужным высказать Ирэн свое неудовольствие по поводу ее холодности с мужем.
"Ирэн вспыхнула и сказала чуть слышно:
Я не могу дать ему то, чего у меня нет".
Последующий, тяжелый для обоих, разговор завершается таким описанием природы:
"На смену ясному жаркому утру пришел серый душный день; тяжелая гряда туч, желтых по краям и предвещавших грозу, надвигалась с юга. Ветви деревьев неподвижно свисали над дорогой, не колебля ни единым листком".
Сам дом произвел на Джемса благоприятное впечатление, поскольку был отделан с безукоризненным вкусом. "Темно-красный плитняк, покрывающий пространство между стенами и врытым в землю белым мраморным бассейном, обсаженным высокими ирисами, был, очевидно, самого высокого качества. Джемс пришел в восторг от лиловой кожаной портьеры, которой была задернута одна сторона двора по бокам большой печи, выложенной белым изразцом. Стеклянная крыша была раздвинута посередине, и теплый воздух лился сверху в самое сердце дома. Джемс...разглядывал резьбу колонн и фриз, проложенный вдоль галереи на желтой, цвета слоновой кости стене...подошел к портьере, раздвинул ее...и увидел картинную галерею с огромным, во всю стену, окном. Пол здесь был черного дуба, а стены покрашены под слоновую кость...".
Но одобрение отца не могло развеять раздражения Сомса из-за того, что архитектор превысил оговоренную в договоре сумму затрат на постройку дома. К этому примешивалась ревность. Вечером разразился настоящий семейный скандал: Ирэн заперлась от мужа на ключ. И назавтра, когда он попытался проскользнуть в дверь вслед за ней, жена его в свою комнату не пустила. Так началась эта драма, в развитие которой Форсайты внесли свою лепту.
"Прохладная, заросшая папоротником рощица на вершине холма, ветки дубов нависают там крышей над головой, голуби заводят нескончаемый свадебный гимн, осень что-то нашептывает влюбленным, забравшимся в папоротник, и олени неслышно проходят мимо них. Рощица невозвратного счастья, золотых минут, промелькнувших за долгие годы брачного союза неба и земли!"
Именно из этой рощицы выходили Ирэн и Босини, когда их увидела проезжавшая на велосипеде через Ричмонд Парк приятельница Уинифрид, сестры Сомса. В тот же вечер на ужине у самого старшего Форсайта Тимоти она не преминула поделиться своим наблюдением. И хотя семья бессознательно дожидалась подобного "свидетельского показания", попытка дамы продолжить обсуждение острого сюжета была решительно пресечена.
На сцену выходит новый, очень важный персонаж саги - художник, молодой Джолион Форсайт. На самом деле - это уже почтенный отец семейства, а молодым принято называть очередного потомка первого Форсайта, по традиции нарекаемого Джолионом. И где же происходит наша первая встреча с ним? В Ботаническом саду! Задумав создать серию акварелей Лондона, он начал с искусственного прудика в саду, усыпанного дождем красных и желтых листьев. "Дорожки, посыпанные гравием, должны быть незапятнанные, прибранные, ровные, их не должна коснуться ни грубая действительность, ни медленное, прекрасное увядание, которое сметает листья в прах и сыплет звезды былой славы на землю, откуда вместе с поворотом колеса снова воспрянет буйная весна.
Так каждый падающий лист был отмечен с той самой минуты, когда, посылая прощальный привет, он отрывался от ветки и, медленно порхая, падал на землю".
Именно такое, несколько даже патетическое, описание пейзажа предпослано появлению, наконец, на страницах романа портрета Ирэн, - незнакомой дамы, расположившейся на скамейке неподалеку от облюбованного художником места, к большому его неудовольствию.
"Он разглядел мягкий подбородок, покоившийся на желтоватом кружеве воротничка, тонкое лицо с большими темными глазами и нежным ртом. Черная шляпа скрывала ее волосы (заметим, что впоследствии автор неоднократно упоминает, что у Ирэн волосы цвета опавших листьев). В этой женщине было какое-то непередаваемое изящество...Казалось, что эта женщина встретила на своем пути что-то такое, с чем ей трудно померяться силами".
"Это лицо не было лицом обольстительницы, которая каждым своим взором сулит мужчине наслаждение; не было в нем и "демонической красоты", столь высоко ценимой когда-то первыми Форсайтами страны; не принадлежало оно и к тому, не мене очаровательному типу, который связывается в нашем представлении с конфетной коробкой; не было в нем и одухотворенной страстности или страстной одухотворенности, пронизывающей современную поэзию и внутреннее убранство жилищ; драматург не мог бы воспользоваться им, как материалом для создания интересного неврастенического персонажа, совершающего самоубийство в последнем акте.
Чертами, красками, мягкой убедительной пассивностью и чистотой лицо этой женщины напоминало ему Тицианову " Любовь небесную"..."
Джолион становится невольным свидетелем свидания Ирэн с Босини. Он испытывает сочувствие к влюбленным, ощутив сходство со своей личной драмой пережитой когда-то. Подробности этой истории мы узнаём в связи с решением отца художника, старого Джолиона, изменить завещание в пользу младших внуков, родившихся сначала в "незаконной" связи, а потом в браке сына с гувернанткой детей. Суровая мораль Форсайтов требовала отлучить от клана ее отступника, поэтому старый Джолион не общался с сыном и его семьей целых 15 лет! Но приближение конца дней заставило старика по-другому взглянуть на вещи. Он изменил завещание (раньше оно было составлено в пользу старшей внучки Джун) и пришел к сыну, чтобы сказать ему об этом. И снова, как и всегда при важном повороте сюжета, пейзаж, но на этот раз довольно унылый:
Окно "выходило в маленький, обнесенный стенами, садик, где грушевое дерево с облетевшей раньше времени листвой протягивало в медленно сгущавшуюся мглу осеннего дня свои голые тонкие ветви...И пока он стоял у окна, глядя на покрытые слоем сажи листья лавра, на бурую траву...боль этих пятнадцати лет, укравших у него законную радость, мешала свою горечь со сладостью приближающейся минуты".
Тем временем произошло два очень важных для главных героев события. Сомс, воспользовавшись тем, что Ирэн забыла запереть дверь, осуществил свои супружеские права насильственным путем, думая, что это будет первым шагом к примирению; и подал-таки в суд на Босини.
На следующий день после своей супружеской акции, совершенной под влиянием публичного свидетельства приятельницы Уинифрид о встрече (встречах?) его жены с архитектором, Сомс возвращался подземной железной дорогой из делового Сити домой. На город пал густой туман. Писатель описывает его очень подробно, поскольку туман сыграет впоследствии большую роль в развитии сюжета.
"Пассажиры выходили и входили на станцию, пробираясь ощупью сквозь неподвижную плотную мглу; редко встречающиеся в толпе женщины...закрывали рот носовыми платками; экипажи, увенчанные призрачными силуэтами кэбменов, в ореоле тусклого света фонарей, который тонул в тумане, не достигнув мостовой, подъезжали и высаживали седоков, разбегавшихся как кролики по своим норам.
И эти неясные призраки, закутанные в саваны из тумана, не замечали друг друга".
В этом тумане, не зря сравненном с саваном, погиб архитектор Босини, сшибленный кэбом. Последним, кто его видел и даже пытался остановить, был двоюродный брат Сомса Джордж, который понял из невнятного бормотания несчастного, что Ирэн рассказала возлюбленному о выходке Сомса. Самого момента гибели Джордж не видел, потому что потерял Босини в тумане. Но, рассказывая об этом в клубе, он был очень взволнован:
" - Не выходит у меня из головы этот "пират" (прозвище Босини), - сказал он. - До сих пор, должно быть, слоняется в тумане. Если только не отправился на тот свет, - добавил он подавленным голосом".
Суд Сомс выиграл, дело слушалось в отсутствие ответчика (причина была еще не известна). Перерасход составил 350 фунтов против сметы в 12 000! Для истца сумма была ничтожная, но для архитектора она была непосильна. Обдумывая ситуацию, Форсайт все еще надеялся на примирение с женой. Он даже готов был как-нибудь договориться с соперником об этих злосчастных деньгах и уехать "от этих туманов". Но, вернувшись домой, обнаружил, что Ирэн ушла от него.
Сложилось так, что весть о гибели Босини дошла до Форсайтов из уст старого Джолиона. И он не пощадил Сомса, намекнув на его причастность к этому трагическому событию. Джемс пытался доказывать, что это был просто несчастный случай, но Джолион не стал его слушать и потребовал, чтобы они с сыном поехали вместе с ним на опознание.
Смена настроения Джолиона после того, как ему пришлось выступить печальным вестником, передана через пейзаж.
До: "День был тихий ясный, теплый, и на Парк Лейн (в дом Тимоти) старый Джолион ехал, опустив верх кареты. Он...с удовольствием примечал и ядреную свежесть воздуха...и необычное, совсем как в Париже, оживление, которое в первый хороший день после туманов и дождей царит на лондонских улицах".
После: "Сейчас верх кареты был поднят; старого Джолиона уже не тянуло посмотреть на веселье".
На опознании присутствовал и молодой Джолион. Удручающая процедура навела его на такую мысль: "...эта смерть разобьет семью Форсайтов. Удар скользнул мимо выставленной ими преграды и врезался в самую сердцевину дерева. На взгляд посторонних оно еще будет цвести, как и прежде, будет горделиво возвышаться на показ всему Лондону, но ствол его уже мертв, сожжен той же молнией, которая сразила Босини. И на месте этого дерева теперь поднимутся только побеги - новые стражи чувства собственности".
Прошло три года, которые старый Джолион прожил в Робин Хилле, в загородном доме, купленном у Сомса, и как будто перестал ощущать свой возраст, общаясь с внуками и украшая и совершенствуя дом и участок при нем. Умиротворенность его души передается через пейзаж и анализ его отношения к природе вообще. Придется прибегнуть к довольно пространному цитированию.
"Вдалеке куковала кукушка; лесной голубь ворковал с ближайшего вяза на краю поля, а как распустились после покоса ромашки и лютики! ...Здесь, вдали от города, вдали от забот и дел, - его внуки и цветы, деревья и птицы его маленького владения, а больше всего - солнце, луна и звезды над ними день и ночь говорили ему: "Сезам, откройся". И Сезам открылся...Он всегда находил в себе отклик на то, что теперь стали называть "Природой", искренний, чуть ли не благоговейный отклик...Природа вызывала в нем даже тоску, - так сильно он ее воспринимал. Не пропуская ни одного из этих тихих, ясных, все удлинявшихся дней,...он бродил, глядя, как раскрываются розы, как наливаются фрукты на шпалерах, как солнечный свет золотит листья дуба и молодые побеги в роще, глядя, как развертываются и поблескивают листья водяных лилий и серебрится пшеница на единственном засеянном участке...Устремив взгляд на тихое сияние раннего вечера и на маленькие золотые и белые цветы газона, он подумал: погода эта как музыка "Орфея", которого он недавно слушал в театре Ковент Гарден...Тоска Орфея по ускользающей от него красоте, по любимой, поглощенной адом, так и в жизни любимое и прекрасное ускользает от нас, - та тоска, что дрожала и пела в золотой музыке, была скрыта сегодня и в застывшей красоте земли".
Хотя старому Джолиону казалось, что все ушибы и ссадины, нанесенные его душе трагической историей, связанной с роковым четырехугольником, уже зажили, печальные воспоминания время от времени посещали его. И умиротворение он, как всегда, находил в общении с природой, в прогулках, совершаемых вместе с верным старым псом Балтазаром.
"Медленно, как и всегда они прошли по созвездиям лютиков и ромашек и вступили в папоротники. Эта площадка, на которой сейчас еще почти ничего не росло, была предусмотрительно разбита пониже первого газона, чтобы в сочетании с нижней лужайкой создать впечатление естественного беспорядка, столь важное в садоводстве...Старый Джолион всегда нарочно шел этой дорогой, потому что, хотя тут и не было красиво, но он решил, что когда-нибудь будет...Ибо растения, как и дома, и человеческие недуги, требовали, по его мнению, самого просвещенного внимания".
Пройдя папоротники, он открыл плетеную калитку, которая вела в первое поле, большое и ровное, где кирпичными стенками отделяли место для огорода. Старый Джолион не пошел туда - огород не подходил к его настроению...он двинулся к роще. Он как-то нашел там очаровательные колокольчики и знал, где они еще доцветали, как кусочки неба, упавшие среди деревьев, подальше от солнца...А потом тропинка свернула, и было там упавшее дерево, поросшее мхом, и на нем сидела женщина".
Эта женщина была Ирэн, о которой он только что думал, и на ней было лиловато-серое платье. Он правильно угадал, что ее привело сюда какое-то воспоминание, - именно здесь когда-то произошло ее объяснение с любимым.
Старик пригласил ее пообедать и поговорить. Она охотно откликнулась, назвав его "дядей Джолионом". После обеда он попросил Ирэн сыграть ему Шопена. Потом она сама предложила сыграть Глюка, но музыка растрогала ее до слез, ведь подобно Орфею, и она вспоминала и искала своего погибшего. Старый Джолион, стараясь утешить, поцеловал ее в лоб и, чтобы отвлечь, стал показывать свою коллекцию фарфора. Когда она собралась уезжать, он пригласил ее приходить еще.
Джолион ждал с нетерпением, на седьмой день решил навестить ее сам и пригласил в Кенсингтонский сад. Здесь произошел разговор о... любви, многое открывший в натуре Ирэн, которая его и начала:
" - Вы когда-нибудь любили очень глубоко, дядя Джолион?"
Он отделался невнятными рассуждениями о греках, сделавших из любви богиню, а потом сказал:
"- Некрасивое создание человек...Поражает меня, как любовь это превозмогает.
--
Любовь все превозмогает.
--
Так молодые думают, - сказал он тихо.
--
У любви нет возраста, нет предела, нет смерти.
Ее бледное лицо светилось, грудь подымалась, глаза такие большие и темные и мягкие - прямо ожившая Венера!"
Он проводил ее до дома, взяв обещание навестить его в воскресенье.
В этот день, следуя по тропинке, которой она должна была идти со станции, обнаружил молодую женщину все на том же поваленном дереве.
После завтрака хозяин повел показывать гостье свои любимые места. "Он провел ее по цветнику и фруктовому саду, где у высоких наружных стен грелись на солнце шпалеры персиков; мимо коровника, в оранжерею, в теплицу с шампиньонами, мимо грядок со спаржей, в розарий, в беседку, даже в огород...Это был один из счастливейших дней его жизни..."
Когда она уехала, он долго перебирал в памяти подробности этого дня и, в конце концов, принял решение еще раз изменить завещание - оставить Ирэн 15 тысяч фунтов.
Их встречи стали довольно частыми и регулярными. Они обедали вместе, ходили в оперу, гуляли в Кенсингтонском саду, а два раза в неделю она давала его внучке Холли уроки музыки.
"И так прошел месяц - месяц лета в полях, и в его сердце... Цветы пестрели ярче, запахи и музыка и солнечный свет ожили, не были уже только напоминанием о прошлых радостях".
"В восемьдесят пять лет мужчина не знает страсти, но красота, которая рождает страсть, действует по-прежнему, пока смерть не сомкнет глаза, жаждущие смотреть на нее".
Между тем, здоровье старика стало ухудшаться. И вот, финал.
"Какой буйный, яркий день! Как жужжат насекомые, воркуют голуби! Квинтэссенция летнего дня...Он увидит ее, когда она выйдет из папоротников, подойдет, чуть покачиваясь, серо-лиловая фигурка, пройдет по ромашкам и одуванчикам и макам газона...
Под густыми ветвями было совсем тенисто...Едва заметный ветерок принес пушинку от чертополоха, и она опустилась на его усы...его дыхание шевелило ее... Часы над конюшней пробили четверть... пушинка была неподвижна..."
С уходом в мир иной старого Джолиона, на передний план выходит фигура уже немолодого Джолиона, которому исполнилось 50 лет. Став очень известным художником-акварелистом, картины которого продавались за большие деньги, он продолжал жить в Робин Хилле, в доме, который так любил и где закончил свои дни, сидя под старым дубом, его отец.
"Глядя на этот громадный ствол - корявый и кое-где поросший мхом, но еще не дуплистый, - он размышлял о том, как течет время... Когда этому дому позади него...будет не двенадцать, а триста лет, дерево по-прежнему будет стоять здесь - громадное, дуплистое, ну, кто же решится на такое святотатство - спилить его?"
К тому времени, когда художник предавался этим размышлениям, он уже овдовел, дети подросли, а старшая дочь Джун жила собственной жизнью, помогая "несчастненьким" молодым художникам пробиться.
Вернувшись из длительной поездки за границу, Джолион встретился с Ирэн, чтобы сообщить о последней воле отца в отношении ее. "И тогда медленно возник и стал ясным странный рассказ о золотом закате его отца. Она говорила о старом Джолионе с благоговением и со слезами на глазах."Он был так удивительно добр ко мне, не знаю, почему. Он казался таким умиротворенным и прекрасным, сидя в этом кресле под деревом, вы знаете, я его первая увидела. Такой чудесный был день. Мне кажется, что счастливей смерти нельзя себе представить. Всякий был бы рад так умереть".
"Это правда, - подумал он. - Всякий был бы рад умереть, когда сияет лето и сама красота идет к тебе по зеленой лужайке"".
А что же Сомс? Его настойчиво начинают одолевать мысли о ребенке, наследнике, который продолжил бы его дело. Познакомившись с молодой продавщицей, очень привлекательной француженкой Аннет, он приглашает ее вместе с матерью отобедать в его доме.
Писатель всегда уделяет внимание деталям костюмов своих персонажей. Мы помним, как настойчиво он подчеркивал любовь Ирэн к серовато-лиловой гамме, цвету ирисов. И вдруг Аннет появляется впервые в доме Сомса в серовато-лиловом полотняном костюме. Что это значит? Новая любовь? Новая красота, которая все же не может затмить прежнюю? Впоследствии Сомс предпринимает попытки примириться с женой, что говорит скорее в пользу второй версии.
"Дожидаясь, когда они сойдут к завтраку, Сомс стоял в столовой у открытой стеклянной двери, с чувством блаженной неги наслаждаясь солнцем, цветами, деревьями - чувство только тогда доступно во всей своей полноте, когда молодость и красота разделяют его с вами".
Не сумев в этот вечер объясниться с Аннет, которая даже не знала, что он женат, Сомс преисполнился решимости встретиться с Ирэн, чтобы поставить вопрос о разводе. Он пришел к ней (они фактически не жили вместе 12 лет!) и стал требовать, чтобы она взяла вину на себя, не веря, что за эти годы у нее никого не было. Она ответила правду - никого. Но взваливать позор бракоразводного процесса на себя, что повредило бы его адвокатской репутации, он считал совершенно невозможным.
Между тем, вступив в свои обязанности попечителя наследства Ирэн, Джолион чувствовал себя неспокойно..., "словно его ощущение красоты обрело некоторое определенное воплощение". Этим воплощением был образ Ирэн. И в тот момент, когда он размышлял об этом, горничная доложила о приезде миссис Эрон. Она рассказала о визите Сомса. Он встревожился и предложил сопровождать ее в поездке в город.
"По дороге на станцию они разговаривали о живописи, о музыке, обсуждали манеру англичан и французов и их различное отношение к искусству. Но на Джолиона пестрая листва изгороди, окаймлявшей длинную прямую просеку, щебетание зябликов, проносившихся мимо них, запах подожженной сорной травы, поворот шеи Ирэн, очарование этих темных глаз, время от времени взглядывавших на него, обаяние всей ее фигуры - производили большее впечатление, чем слова, которыми они обменивались".
Буквально в этот же день происходит случайная встреча Джолиона с Сомсом, который произносит фразу, повергшую его двоюродного брата в ужас:
" Я совсем не уверен, что в ее же собственных интересах я не предложу ей вернуться ко мне".
И Сомс действительно предпринял такую попытку. В день рождения жены он пришел к ней, принес в подарок дорогую бриллиантовую брошь и даже попытался приложить вещь к ее груди. Она в ужасе отшатнулась. Потом, путаясь и срываясь, он стал говорить о том, что хочет от нее ребенка, потребовав "разумного ответа". И услышал в ответ: "Разум здесь не при чем... Я бы скорее умерла".
После тяжелого объяснения с Ирэн Сомс принял решение: установить за ней слежку, будучи совершенно уверен, что такой резкий отпор она могла дать ему только потому, что у нее кто-то был.
А Ирэн, поставив в известность своего опекуна о домогательствах Сомса, срочно уехала в Париж. Через короткое время за ней последовал Джолион Форсайт. Они стали встречаться, гуляли по городу, посещали концерты, театры, музеи. В разгар этого прекрасного времяпрепровождения пришло известие о том, что Джолли, сын Джолиона, отправляется волонтером на англо-бурскую войну. Превозмогая большое душевное смятение, отец решает возвратиться в Лондон, чтобы повидать сына до его отъезда в армию.
Приехав в Робин Хилл, он пошел со станции пешком. "Дойдя до скамьи, выдолбленной из старого упавшего дерева, он сел...И вдруг ему показалось, что Ирэн совсем близко, рядом...Какое-то наваждение...Запах опавших листьев, пронизанных бледным солнечным светом, щекотал ему ноздри. "Хорошо, что сейчас не весна", - подумал он. Запах весенних соков, пенье птиц, распускающиеся деревья - это было бы совсем уж не выносимо!
Тем временем, нанятые Сомсом сыщики обнаружили, что Ирэн встречается с Джолионом. Отвергнутый муж отправляется в Париж, находит отель, в котором живет Ирэн, и сам следует за ней, когда она направляется в Булонский лес. "Дорожка круто завернула, и, прибавив шагу, он очутился лицом к лицу с Ирэн, сидящей перед маленьким фонтаном - миниатюрной зеленовато-бронзовой Ниобеей с распущенными волосами, окутывающими ее до ее стройных бедер, которая смотрела на наплаканный ею прудок".
Сомс заговорил с женой, и в этот момент мимо прошла женщина, которая по его поручению следила за Ирэн. Это не составляло тайны для последней, о чем она и сказала мужу. И снова он исступленно стал требовать, чтобы она вернулась к нему. В ответ Ирэн произносит слово, в которое она вкладывает всю силу своего чувства: "Ненавижу!" "Солнце заиграло в ее волосах, когда она пошла, и, словно лаская, заскользило по всему плотно облегающему ее кремовому платью". Заметим, что, пережив боль от потери своего возлюбленного, она перестала носить платья цвета ирисов.
Ослепленный гневом, Сомс идет в отель и пытается подсунуть под дверь номера Ирэн письмо с угрозой сделать положение Джолиона невыносимым, поскольку осведомлен о "ее идиллии с этим субъектом". Но жена уже уехала в Англию. Прибыв следом, он получает донесение сыщиков о бесспорно компрометирующем проникновении в спальню "объекта" некоего лица. Так Сомс угодил в сплетенную им самим паутину!
Любопытен словесный портрет Сомса, составленный сыщиком: "Средних лет, среднего роста, днем в синем костюме, вечером во фраке, бледный, волосы темные, маленькие темные усики, плоские щеки, выдающийся подбородок, глаза серые, маленькие ноги, виноватый вид".
Между тем, Джолион получает тревожное известие из Африки: его сын заболел дизентерией. В то же время любимая внучка Холли сообщает, что обручилась с племянником Сомса, который тоже пошел на войну, а она и Джун собираются отправиться туда же в качестве сестер милосердия. Все эти новости очень его расстроили, "и он только тогда вздохнул с облегчением, когда вышел с сигарой на террасу, выложенную каменными плитами, искусно подобранными Босини по цвету и по форме, и ночь обступила его со всех сторон, такая прекрасная ночь, чуть шепчущая в листве деревьев и благоухающая так сладко, что у него защемило сердце...Эта ночь, мучительно прекрасная, с зацветающими деревьями, в звездном свете, с запахом трав и меда, - он не может наслаждаться ею, пока между ним и той, которая для него сама красота, ее воплощение, ее сущность возвышается стена...глухая стена ненарушимых законов благопристойности".
Утром он принимает решение тоже ехать в Южную Африку и уже начинает укладываться, когда ему приносят письмо от Ирэн, из которого он узнает, что она в Лондоне. Направляясь в отель, в котором остановилась Ирэн, Джолион проходит через Ричмонд Парк, где его посещают такие мысли: "в Ричмонд Парке природе разрешено проявляться до известных пределов..., и она изо всех сил старается быть естественной и словно говорит: "Полюбуйся на мои инстинкты, это почти страсти, того и гляди вырвутся наружу, но, разумеется, не совсем! Истинная ценность обладания - это владеть собой". Да, Ричмонд Парк, несомненно, владел собой даже в этот сияющий июньский день со звонкими голосами кукушек, внезапно раздававшимися то там, то тут среди листвы, и лесных голубей, возвещавших разгар лета".
Встретившись с Ирэн, Джолион и жаждал и боялся объяснения. Он сказал ей о сыне. Она все поняла, а он понял, что она знает о его чувстве к ней.
Они стали встречаться в Ричмонд Парке ежедневно, о чем сыщики незамедлительно доложили Сомсу, упомянув, что "ничего решительного не было замечено".
Наконец, наступил день, когда Джолиону вручили уведомление о возбуждении дела о разводе "Форсайт против Форсайта". Об этом распорядился Сомс, но внутренне он оказался не готов к такому окончательному решению, поскольку чувствовал, что эти двое еще не переступили последней черты. И он помчался в Робин Хилл, чтобы предостеречь Джолиона. Но встретился там не только с ним, но и с Ирэн. Разыгралась безобразная сцена, в ходе которой Ирэн спокойно ответила на его бешеный натиск, что они "виновны", хотя это еще не соответствовало действительности. Возвращаясь в Лондон, он осознал, что никогда еще до такой степени не терял самообладания.
После ухода Сомса они вышли в сад и долго молча прогуливались. И снова, как всегда в ключевые моменты в судьбах героев, описание природы: "После этой мучительной сцены мирная тишина природы казалась сладостной до остроты. Под пронизанной солнцем террасой тянулась узкая грядка с резедой и анютиными глазками, а над нею гудели пчелы...
После обеда они вышли на террасу...и смотрели, как медленно спускается летняя ночь. Было все еще жарко, и в воздухе пахло цветущей липой - так рано этим летом...Не было ни ветра, ни малейшего шороха в листве старого дуба...Луна вышла из-за рощи...лунный свет...одел весь сад в другой цвет, сделал его неузнаваемым...".
В тот момент, когда Ирэн ушла в спальню, а Джолион предавался робким мечтам об их будущем, принесли телеграмму из Южной Африки. Его сын Джолли скончался от дизентерии. Это был страшный удар. И вот: "Он увидел, как вошла Ирэн, подняла телеграмму и прочла ее...Она протянула руки и положила его голову себе на плечо. Ее аромат и тепло охватили его; и медленно она завладела всем его существом".
Прошло немногим более полугода. Бракоразводный процесс, которого так ждал и страшился Сомс, состоялся, а затем и его свадьба с Аннет. Умерла старая королева, и ее похороны превратились в чествование уходящего века. В уличной толпе он увидел Джолиона и Ирэн, по виду которых было ясно, что они совершенно счастливы. Даже Аннет обратила на них внимание, сказав мужу, что эти двое наверняка его знают. Продолжить разговор на эту тему он ей не позволил.
Через некоторое время выяснилось, что жена беременна, а когда подошел срок, оказалось, что стоит вопрос о том, кому сохранить жизнь, ей или ребенку. В тяжелых раздумьях Сомс принимает решение: ребенок должен родиться! И здесь пейзаж:
"Он остановился у окна. Дул северный ветер; было холодно, ясно; ярко голубело небо, и по нему неслись тяжелые белые рваные облака, река тоже голубела сквозь золотящуюся листву деревьев; лес пламенел всеми оттенками красок, огненно-рдяный - ранняя осень".
Как непохоже это холодное, как отчет, описание на романтические пейзажи Робин Хилла! Прохаживаясь по галерее, Сомс останавливается перед недавно приобретенной картиной: девушка с тускло-золотыми волосами, похожими на металлическую пряжу, разглядывающая маленького золотого уродца, которого она держит в руке. Даже теперь, в эту мучительную для него минуту, он сознавал, какая это необыкновенная вещь и любовался каждой деталью...Покупать картины, богатеть, богатеть! Какой смысл, если - !"
И в этот момент ему сообщили, что ребенок (девочка) родился, и что живы оба. В охвативших его чувствах была большая доля разочарования, ведь он так мечтал о сыне! Подали телеграмму: "Приезжай немедленно, отец при смерти. Мама". Сомс поспешил в дом родителей и прежде чем его отец сделал последний вздох, он успел сказать ему, что родился мальчик!
На другой день, измученный всеми переживаниями последних суток Сомс проснулся на рассвете. У него "...ощущение природы до странности напоминало отношение к этому его предков-фермеров, выражавшееся главным образом в чувстве недовольства, когда ее не было, но у него, конечно, благодаря его эрудиции в пейзажной живописи, оно было несколько рафинировано и обострено. Но рассвет способен потрясти самое заурядное воображение, и Сомс был взволнован. Знакомая река под этим далеким холодным светом казалась каким-то другим миром; это был мир, где еще не ступала нога человека, похожий на какой-то неведомый, открывшийся вдали берег...".
Свою новорожденную дочь Сомс назвал Флер (Цветок), и самым острым чувством, которое он испытал, увидев ее впервые, было: "это мое, собственное!"
Теперь автор снова переносит нас в Робин Хилл и знакомит с самым маленьким Джолионом - сыном Ирэн. Для него родительский дом - арена неисчерпаемых фантазий, навеянных чтением книг и богатым воображением, и "как ни энергично его деятельный ум гнал от себя чувство красоты, она все же подбиралась к нему порой на минутку, усевшись на крыле стрекозы, поблескивая на водяных лилиях или задевая его синевой по глазам, когда он лежал на спине в засаде".
Однажды мальчик спросил у матери, что такое красота? Она стала говорить о красоте неба, звезд, лунных ночей, птиц, деревьев, цветов, моря. И с недетской мудростью - ему шел восьмой год - он сказал:
"Я знаю, - это ты, а все остальное - это только так".
Прошло 20 лет. Миновала первая мировая война. Сомс давно перестал жалеть о не родившемся сыне. Внешне он не особенно изменился. "Благодаря привычке к воздержанию, он не разжирел и не обрюзг; нос у него был белый и тонкий, седые усы коротко подстрижены; глаза не нуждались в стеклах. Легкий наклон головы умерял слишком высокий лоб, создаваемый отступившими от висков седыми волосами".
Уже тридцать восемь лет он был ценителем живописи. Осматривая очередную выставку новомодной живописи, он по-прежнему не принимал всех этих экспрессионистов, но зато хорошо знал, что на всякой перемене моды можно заработать. Эти деловитые размышления были прерваны появлением в поле его зрения женщины и юноши. Он вздрогнул и заслонился каталогом: это была Ирэн с сыном! Целую бурю чувств подняла в нем эта встреча, - ведь этот юноша мог быть его сыном! "Мальчик был хорош собой: у него был форсайтский подбородок, глубоко посаженные темно-серые глаза, но что-то солнечное искрилось в его лице, как старый херес в хрустальном бокале..."
И тут появилась, наконец, его дочь, которую он давно поджидал. От него не ускользнуло, что она и тот мальчик обменялись взглядами. А вот и портрет Флер: "Темно-каштановые волосы коротко острижены; широко расставленные карие глаза с такими яркими белками, что они блестели, когда двигались, но в покое казались почти что сонными под завесой очень белых век, отороченных черными ресницами. У нее был очаровательный профиль, и в ее лице нельзя было отметить ничего отцовского, кроме решительного подбородка".
Покидая вместе с Флер галерею, которая, как выяснилось, принадлежала Джун, Сомс снова увидел Ирэн с сыном и поспешно увлек Флер в ближайшую кондитерскую. Но и те двое зашли следом! И как он ни старался отвлечь свою дочь, она нашла способ познакомиться с Джоном, узнав при этом, что они родственники. Почувствовав какую-то тайну, девушка стала энергично расспрашивать отца, но он всячески уклонялся от прямых ответов.
А в Робин Хилле, где жил с родителями Джон, привлекший внимание Флер, обсуждалась его судьба. Ему исполнилось 19 лет, и, по окончании школы, он решил заняться сельским хозяйством. Отец, с которым он поделился этими планами, отреагировал иронично: "Ты вернешься к тому, с чего мы начали при Джолионе первом в тысяча семьсот шестидесятом году, Это послужит подтверждением циклической теории, и ты, несомненно, имеешь шансы выращивать лучшую репу, чем твой прапрадед".
Близкие не догадывались, что врач, с которым недавно советовался Джолион по поводу неприятных симптомов в сердце, вынес приговор: "Трагическая развязка может наступить в любую минуту!" Обдумывая эту ситуацию, он жалел только о двух вещах: о долгой разлуке с отцом и о позднем союзе с Ирэн. Эти грустные мысли приходят на фоне пейзажа: "Ничто в природе так не волновало его, как плодовые деревья в цвету; и сердце... болезненно сжалось при мысли, что, может быть, он больше никогда не увидит их цветения...Нет, решительно не должен человек умирать, когда сердце его еще достаточно молодо, чтобы любить красоту! Дрозды безудержно заливались в кустах, летали высоко ласточки, листья над головой сверкали; и поля всеми невообразимыми оттенками ранних всходов, залитых косым светом, уходили вдаль, туда, где синей дымкой курился на горизонте далекий лес. Цветы Ирэн на узких грядах в этот вечер приобрели почти пугающую индивидуальность, каждый по своему утверждая радость жизни".
В тот же вечер Ирэн рассказала мужу о встрече с Сомсом и его дочерью. Оба родителя были встревожены, и не напрасно. Джон в эту ночь не сомкнул глаз - его поразила любовь с первого взгляда.
К осуществлению своего намерения заняться сельским хозяйством, Джон приступил с визита в имение своей сестры Холли. Узнав об этом, напросилась в гости к дальней родственнице и Флер. Молодой человек уже не в первый раз пробовал себя в сочинении стихов, принадлежа к "числу тех редких мальчиков, которым удалось пронести сквозь школьные годы привитую дома любовь к красоте", целомудренную и взыскательную.
Встреча, о которой ни его, ни ее заранее не предупредили, произошла и лишила юношу дара речи. Флер же держалась вполне непринужденно. Когда они вышли на вечернюю прогулку вместе с Холли и ее мужем (сыном Уинифрид, сестры Сомса), девушка улучила минуту и предложила встретиться ранним утром завтрашнего дня. Прогулка состоялась, и были уже робкие объятия, и признание Джона, что он желал бы любить только раз и именно Флер. Она позволила ему поцеловать себя в щеку, а, вернувшись в дом, очень натурально разыграла гнев по поводу того, что они якобы заблудились по его вине.
В дальнейшем она полностью взяла инициативу в организации их коротких свиданий на себя, поняв, что Джон слишком робок для этого.
А встревоженные родители влюбленных, до которых дошли кое-какие слухи, стали изыскивать способы разлучить молодых людей. Ирэн предлагает сыну поездку за границу. Он покоряется, но страшно тоскует, изливая чувства в стихах и письмах к любимой, которые она с удовольствием перечитывает, хотя не слишком склонна к мечтаниям и поэзии. Но и ее очаровала красота летнего дня в загородном имении отца, где начался ранний покос. "Флер следила, не шевелясь, как через легкие колеса падает каскадом трава - прохладная и свежая...В глубокой зеленой воде, точно желтые змеи, извиваясь и ныряя, стлались по течению водоросли...Пока она читала письма, два белых лебедя проплыли величественно мимо, а за ними шеренгой их потомство: шесть молодых лебедей на равных промежутках между каждым хвостом и головой - флотилия серых миноносцев".
Одна забота неотступно преследует Флер: она, во что бы то ни стало, должна разузнать, что за семейная распря заставляет ее отца и родителей Джона препятствовать их сближению. Наконец, ей кажется, что разгадка найдена: выбирая отцу носовой платок, она обнаруживает в саше фотографию...Ирэн. Но ей кажется, что это открытие только поможет завладеть Джоном.
А он, вернувшись из Испании, тоже пытается подобраться к этой тайне, расспрашивая Вэла Дарти, мужа своей сестры Холли. Но тот советует ему не допытываться. Флер, разыскавшая его в Грин Парке, где он, сидя на траве под деревом, набрасывал очередные стихи, не преминула поделиться с ним своим открытием: вражда двух кланов, по-видимому, зиждется на том, что мать Джона сначала была помолвлена с ее отцом. Но он не придал серьезного значения этому открытию.
Флер захотела посмотреть Робин Хилл, и он согласился. "Для Джона... это было чудесное странствие, еще более пленительное, чем их прогулки по холмам или вдоль Темзы. Это была любовь в лазурном мареве - одна из тех лучезарных страниц жизни, на которых каждое слово и улыбка, каждое легкое касание руки были точно маленькие красные, синие и золотые бабочки и цветы, и птицы, порхающие между строк -- счастливое общение без задних мыслей, длившееся тридцать семь минут".
Вдруг у поворота дорожки они увидели Ирэн, которая сидела на поваленном дереве. Поняв, что совершил некрасивый поступок, приведя Флер украдкой, Джон сгорал от стыда. Обе женщины сохранили выдержку. Ирэн пригласила Флер выпить чаю и познакомила с мужем. Но эти встречи так и не прояснили натянутую ситуацию.
Флер неожиданно получила достоверную информацию о том, что мать Джона была первой женой ее отца! Понимая, что это обстоятельство может стать непреодолимой преградой к воссоединению влюбленных, девушка, привыкшая немедленно получать все, что пожелает, решила действовать. С помощью Джун, старшей сводной сестры Джона, она устраивает встречу в доме этой родственницы, скрыв от нее свои намерения. На этом свидании Флер объявляет Джону свой план: тайно пожениться в Шотландии, поставив тем самым родителей перед свершившимся фактом.
Но юноша, воспитанный в любви и уважении к матери, не может принять такой вариант соединения с любимой. Он просит разрешения подумать. Флер разражается слезами и убегает. Дома она настойчиво расспрашивает отца, открыто объявив ему, что она знает, кто была его первая жена, и о своей любви к ее сыну. Но ее надежда на то, что отец поможет найти выход из сложившейся ситуации, разбивается о его непоколебимую уверенность - это невозможно!
Флер выходит в сад. Снова пейзаж, который свидетельствует о том, что она дочь не только педанта Сомса, но и француженки Аннет:
"Ветер вздыхал в верхних ветвях; небо густо синело сквозь их нежную зелень, и очень белыми казались облака, которые почти всегда присутствуют в речном пейзаже. Пчелы, укрываясь от ветра, мягко жужжали, и на сочную траву падали темные тени от плодовых деревьев..."
А родители Джона продолжают терзаться вопросом: как рассказать ему, почему его брак с Флер невозможен. Отец решает изложить все это в письме. Пространное и взволнованное, оно еще не вручено адресату, но Джолион почувствовал облегчение оттого, что оно написано. И в тот момент, когда, согласовав это с Ирэн, он готов был вручить письмо сыну, тот ошарашил отца заявлением:
--
Я женюсь на Флер!
В ходе последовавшего за этим горячего диалога, Джолион нечаянно для самого себя объявил сыну о возможной своей близкой кончине. Джон расплакался, отец едва не последовал его примеру и попросил не рассказывать матери о том, что только что услышал. Сын воскликнул:
--
Что же это? Что же это такое? Зачем вы оставляете меня в темноте?"
Тогда отец понял, что ознакомить сына с письмом необходимо. Мучимый мыслями о том, как ребенок переживет подробности истории своей матери, отец пошел искать его, ушедшего куда-то читать письмо. Вышел к тому месту у поваленного дерева, которое видело так много, и залюбовался пейзажем: "Солнечный луч потянулся к нему, обостряя для его повышенного восприятия красоту этого дня и высоких деревьев, и удлиняющихся теней, и синевы, и белых облаков; пахло сеном; ворковали голуби; цветы высоко поднимали свои головки..."
И именно в этот момент ему стало плохо. Кое-как добрался он до террасы, опустился в кресло старого Джолиона и успел лишь нацарапать какое-то слово в лежащей на столе раскрытой книге. И это слово было - Ирэн!
Так закончился этот трагический день, который отсек прошлое Джона от его будущего.
Флер написала Джону письмо, выразив соболезнование по поводу кончины его отца. Из его ответного письма она поняла: он считает, что между ними ничего быть не может. Но для Флер это послужило толчком к принятию решения: она поедет в Робин Хилл!
Состоялось объяснение, Флер горячо призналась в своей любви, но при этом довольно легко отозвалась о его матери, "которая хочет испортить им жизнь". Когда Флер уехала, последовал разговор с матерью, который, несмотря на мягкость ее позиции, не принес сыну облегчения.
Вернувшись из Робин Хилла, Флер опять подступилась к отцу, считая, что только он может воздействовать на Ирэн, особенно теперь, когда умер Джолион.
Преодолев себя, Сомс поехал к Ирэн. Она заявила, что решение зависит от Джона. Вызванный в гостиную Джон попросил передать Флер, что ничего не выйдет, поскольку он должен выполнить предсмертную волю отца. Здесь угадывается необходимость в пейзаже. Итак: "Когда Сомс вышел из дома,сквозь пасмурную пелену холодного дня пробилось дымным сиянием предвечернее солнце. Уделяя слишком много внимания пейзажной живописи, Сомс был ненаблюдателен к эффектам живой природы. Тем сильнее поразило его это хмурое сияние: оно как будто откликнулось печалью и торжеством на его собственные чувства. Победа в поражении!"
Встреча отца с дочерью. Тяжелый, сумбурный, страстный разговор, полный взаимных упреков. Затем отец вышел в сад, чтобы наблюдать за дочерью через окно гостиной. "Месяц выплыл на волю из-за тополей и захватил сад в свою сказочную власть. Безотрадный свет, загадочный, далекий, подобный красоте той женщины, которая никогда его не любила, одел немезии и левкои в неземные уборы. Цветы! А Флер, его цветок, так несчастна!"
В это же время Джон обсуждал с матерью, как ему строить свою жизнь. Он предложил ей поехать вдвоем в Италию, хотя больше всего ему хотелось уехать куда-нибудь одному. И его любящая, все понимающая мать отказывается от его самопожертвования, согласившись в то же время, что уехать ему необходимо.
Еще до того, как произошел мучительный разрыв отношений юной пары, за Флер начал ухаживать молодой баронет Майкл Монт. Он почти ни на что не надеялся, как вдруг Флер досталась ему "как бы рикошетом, когда была в отчаянии, оттого что затонул ее корабль".
Состоялась свадьба. Флер держалась превосходно и, кажется, еще никогда не была так красива. Но когда она в спальне снимала свадебное платье, Джун, передала короткую весточку от Джона, уехавшего в Америку: "Я не вернусь в Англию. Никогда тебя не забуду". И тут Флер мучительно и неудержимо разрыдалась.
В существовании клана Форсайтов произошло знаковое событие: умер самый старый из братьев, перешагнувший столетний рубеж, Тимоти. Но самым поразительным было то, что основным наследником громадного состояния по завещанию становился... Джон, как прямой потомок первого Джолиона Форсайта!
Возвращаясь с аукциона, на котором распродавались вещи из дома покойного брата, Сомс заглянул в картинную галерею, где были выставлены акварели Джолиона. Зная, что дом в Робин Хилле продается, он вдруг подумал, что мог бы его купить. Но тотчас же отбросил эту мысль: слишком много с этим местом было связано унизительных воспоминаний и для него, и для Флер. Акварели родственника против ожидания произвели на Сомса благоприятное впечатление, но ни одного рисунка он не купил. Здесь же произошла его последняя встреча с Ирэн, которая, чуть улыбнувшись, сделала приветственный жест рукой. Но бывший муж не ответил на этот знак, как будто бы означавший прощение.
Через три дня Сомс посетил семейный склеп Форсайтов на Хайгетском кладбище. "Воздух здесь на холме был бы восхитителен, если б только нервам не чудился запах тления. Сомс раздраженно глядел на кресты и урны, на ангелов и иммортели, на цветы безвкусные или увядшие, и вдруг заметил местечко, настолько отличное от всего прочего здесь, что решил... посмотреть поближе. Спокойный уголок: массивный, необычной формы крест из серого необтесанного гранита, и четыре темных тисса на страже. Вокруг не было тесно от других могил, так как позади лежал небольшой, обнесенный решеткой сад, а впереди стояла тронутая позолотой береза. Этот оазис в пустыне трафаретных могил затронул эстетическую струнку в душе Сомса, и он сел там на солнце. Сквозь трепетные листья золотой березы он смотрел на Лондон и отдавался волнам воспоминаний...И лишь одно действительно смущало Сомса, когда он сидел у могилы: нывшая в сердце тоска, оттого, что солнце колдовскими чарами зажгло его лицо, и облака, и золотую листву березы, оттого, что ветер так ласково шумит, и зелень тисса так темна и так бледен серп месяца на небе.
Сколько бы он ни желал, сколько бы к ней ни тянулся, - не будет он ею владеть, красотой и любовью мира!"
На этой печальной ноте заканчивается первый том саги. И впоследствии мы увидим, что это не случайно.
Том второй
Центральными персонажами второй части повествования становятся Флер, ее молодой муж Майкл Монт и ее отец. Эти люди прагматичны, рациональны, живут скорее разумом, чем чувством. И при важных поворотах сюжета пейзажные зарисовки уступают место картинам, скульптурам, архитектурным сооружениям.
Как и в первом томе, изложению развития событий предшествует описание дома, в котором поселились молодожены: "Его строил архитектор, который мечтал создать новый дом - абсолютно старинный, и старый дом - абсолютно современный. Поэтому дом не был выдержан в определенном стиле, не отвечал традициям и был свободен от конструктивных предрассудков. Но он с такой необычайной скоростью впитывал копоть столицы, что его стены уже приобрели почтенное сходство со старинными особняками. Окна и двери были сверху слегка закруглены. Острая крыша, мягкого, пепельно-розового цвета, была почти что датской...Комнаты были расположены по обе стороны парадной двери - широкой, обрамленной лавровыми деревьями в черных с золотом кадках..."
Отметим здесь контраст между прелестными пейзажами Робин Хилла и лавровыми деревьями в вычурных кадках. Что касается внутреннего убранства, то оно было устроено в полном соответствии со вкусом Флер, которая решила, "что в доме будет только три стиля: китайский, испанский и ее собственный".
Флер погружается в тонкости светской жизни, умеренно флиртует с модным поэтом Уилфридом Дезертом, а дома своей китайской собачке уделяет, кажется, больше внимания, чем собственному мужу. Неожиданно начинают сближаться такие разные старые джентльмены: Сомс и отец Майкла.
В эту рутину врываются два события: Дезерт признается Флер в любви и честно рассказывает об этом Майклу; умирает Джордж, кузен Сомса, почти ровесник, что, по форсайтским меркам, очень рано. Стоя в ногах постели умирающего, Сомс впервые видит над камином китайскую картину: "Большая, белая, кособокая обезьяна держала в протянутой лапе кожуру выжатого апельсина. С ее мохнатой мордочки на Сомса смотрели карие, почти человеческие глаза...Глаза обезьяны, выжатый апельсин - не была ли сама жизнь горькой шуткой, не понимал ли Джордж всё глубже его самого?"
То, что "Белая обезьяна" - это символ, подтверждается тем, что так назван второй том саги. А картину Сомс заполучил и подарил ее Флер.
Довольно большое место в дальнейшем развитии сюжета занимает вставная новелла о супружеской паре, оказавшейся в отчаянном положении. Здесь просматривается явная аллюзия с рассказом О`Генри "Дары волхвов", в котором юные, горячо влюбленные супруги оказываются в крайней бедности. Приближается Рождество. Оба озабочены поиском достойного подарка. Делла решается продать свои роскошные волосы и покупает мужу дорогую цепочку для единственной его ценной вещи - золотых часов. Когда Джим, придя домой, видит головку жены, украшенную крутыми кудряшками, он просто теряет дар речи. Думая, что ему не понравилась ее новая прическа, она пытается утешить мужа, протянув на ладошке платиновую цепочку. Тогда он вручает ей сверток со своим подарком - роскошными черепаховыми гребнями для ее утраченных волос и признается: чтобы купить их он...продал свои золотые часы!
О`Генри резюмирует: "...да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими".
История, рассказанная Голсуорси, не так проста и легка, потому что в нее оказались втянуты другие люди, в том числе и персонажи романа. Упаковщик книг Тони Бикет работает на складе издательства у Майкла Монта. Его жена Викторина заболела воспалением легких. Доктор посоветовал усиленное питание, но на те гроши, что он зарабатывает, они себе позволить этого не могут. И тогда он решается на отчаянный шаг: крадет несколько книг Уилфрида Дезерта и на вырученные от их продажи деньги покупает еду для Вик. Но на очередной краже его "засекли", и он был уволен с работы. Помаявшись в поисках другого места, он решает стать уличным продавцом надувных шаров. Случилось так, что на него наткнулся Сомс и движимый самому непонятным чувством, купил пару шаров, переплатив вдвое. Бикет был в восторге!
Вернувшись домой с лотком своего товара, он вынужден был признаться супруге, чем теперь занимается. Она расплакалась, но вскоре они нашли утешение в мечтах о том, как она поправится, пойдет работать и, накопив денег, они уедут в Австралию.
Однако исполнение этой мечты все отдалялось: Тони зарабатывал гроши, которых едва хватало на пропитание, а его жена смогла получить лишь надомную работу, которая давала не больше. Молодая женщина мучительно ищет выход из положения. И тогда она вспоминает о Майкле Монте, бывшем хозяине Бикета, о котором Тони отзывался как о добром человеке. Она отправляется в издательство, выдав себя за писательницу, добивается приема и умоляет Монта взять ее мужа на работу. В этой просьбе он ей отказывает, но предлагает позировать художнику Обри Грину для обложек модных журналов. Она с радостью соглашается. Майкл писал записку художнику, "украдкой поглядывая на нее. Это тонкое большеглазое лицо, эти иссиня-черные вьющиеся волосы - необычайно интересно! Пожалуй, чересчур утонченно и бледно для вкусов широкой публики. Но, чёрт возьми! Нельзя же из-за публики вечно рисовать стандартные синие глаза, золотистые локоны и красные, как мак, щеки!"
Между прочим, позже Обри Грин, увидев в гостиной у Флер "Белую обезьяну", подаренную отцом, пришел от картины в восторг: "Я никогда не видел более потрясающей сатиры на человеческую жизнь...Съедать плоды жизни, разбрасывать кожуру и попасться на этом. В этих глазах воплощение трагедии человеческой души...Ей кажется, что в этом апельсине что-то скрыто, потому что не может ничего найти. Эту картину следовало бы повесить в Британском музее и назвать "Цивилизация, как она есть"".
Художнику Викторина понравилась, и он предложил ей позировать обнаженной для картины "Отдых дриады". Она смутилась, засомневалась, но названная сумма (сделав нехитрый расчет в уме, она сообразила, что на проезд в Австралию можно будет заработать за четыре месяца!) заставила ее согласиться. При этом она тешила себя надеждой на то, что Тони ничего не узнает.
В один из дней, оказавшийся для него особенно удачным, Тони встретил Майкла, накормившего его роскошным завтраком, быстро распродал шары и рано вернулся домой. Настроение у него было приподнятое, да и Викторина заметно порозовела, рассказывая ему выдуманную историю о своей работе. Следующее утро выдалось туманным, и надежды на хорошую торговлю не было. Тони ушел на работу, оставив жену в унынии. Но тут посыльный доставил большой пакет с вещами, которые Майкл, по просьбе Бикета, попросил собрать Флер. Викторина возликовала, разобрав одежду, предназначенную и для нее, и для мужа.
Под воздействием положительных эмоций или рюмки-другой ликера, предложенных художником, в тот день сеанс позирования обнаженной она перенесла неплохо.
А в это время Флер пребывала в смятении. Она приняла бесповоротное решение расстаться с влюбленным в нее Уилфридом, страдала от отчуждения Майкла, плохо им скрываемого, и, получив от Холли известие о Джоне, живущем в Америке, ощутила его как бы заживо похороненным.
"Единственное, что утешало ее в эти дни тоскливого разочарования, была белая обезьяна. Чем больше Флер смотрела на нее, тем более китайской она казалась. Обезьяна с какой-то иронией подчеркивала то, что, может быть, подсознательно чувствовала Флер: все ее метания, беспокойство, погоня за будущим только доказывают ее неверие ни во что, кроме прошлого".
Одним из украшений столовой в ее доме были фарфоровые фрукты, блестящие, холодные, несъедобные... Некоторое время назад Майкл почти с теми же чувствами, что и Флер, рассматривал эти фрукты: "Белой обезьяне не съесть их, не выбросить кожуру. Не станут ли плоды его жизни фарфоровыми?"
В этот момент, когда им обоим казалось, что их отношения зашли в тупик, Флер призналась Майклу, что у нее будет ребенок!
Но вернемся к Бикетам. Картина, для которой в качестве обнаженной натуры позировала Викторина, была закончена и выставлена в галерее. На Троицын день супруги отправились на гулянье. Шарики шли бойко, поэтому удалось выкроить время для катания на каруселях и для танцев. Настроение было прекрасное, особенно у Викторины, которая знала, как близко осуществление их мечты. Небольшая пейзажная зарисовка венчает описание этого счастливого дня: "Легкий ветерок шуршал в листве берёз. Смолкли голоса людей. Как будто все пришли сюда искать тишины, ждать тишины и уединения...Они говорили шепотом. Казалось, нельзя повышать голос, казалось - они в заколдованной роще. Роса покрыла траву, но они ее не замечали. Бикет подумал: вот это настоящая поэзия, самая настоящая".
В брошенной кем-то газете в вагоне подземки, которой они возвращались домой, Тони увидел репродукцию картины "Отдых дриады" и поразился сходству модели с женой. Она доказывала ему, что это не так, "но сердце ее странно екнуло, как будто она ступила на край трясины".
Снедаемая беспокойством, Викторина отправилась к Майклу. Он сочувственно отнесся к создавшейся ситуации, дал ей недостающие десять фунтов и пообещал поговорить с художником, чтобы тот в случае чего сохранил тайну молодой женщины.
А Тони все не может забыть о картине, на которой изображена женщина, так похожая на его жену. Он отправляется в галерею. "Пот проступил на лбу Бикета. Почти в натуральную величину среди цветов и пушистых трав ему улыбалось лицо - точный портрет Викторины! Неужели кто-нибудь на свете так похож на нее? Эта мысль была ему обидна: так обиделся бы коллекционер, найдя дубликат вещи, которую он считал уникумом".
Там же он увидел господина, который так щедро заплатил ему за шары, и понял из разговора "олдермена" с владельцем галереи, что он (это был, конечно, Сомс) покупает картину для своей дочери.
Когда бедный продавец шаров вернулся домой, он застал жену в состоянии полной эйфории. Она обнародовала ему всю сумму денег, необходимую для исполнения их мечты, сказав, что взяла их в долг у Майкла Монта. Всю эту ночь оба почти не спали: он, мучимый подозрениями теперь уже насчет Майкла, она, - предвидя эти сомнения.
Назавтра Тони отправился к Майклу. Тот вначале принял решение о "лжи во спасение", но под натиском Бикета решил говорить правду. Реакция бедняги была бурной. Он считал, что жена предала его, что натурщицы не зарабатывают честным трудом. Тогда Майкл стал жестко его отчитывать, напомнив о том, что сам Тони совершил по-настоящему неблаговидный поступок, украв книги, чтобы спасти больную жену. Но все логичные и даже страстные аргументы Майкла не достигли цели. Совершенно убитый, Бикет поплелся к двери.
Дома произошло объяснение, во время которого Тони признался в краже книг, а Викторина поклялась, что кроме позирования ничего не было. Они обнялись, и слезы их смешались.
Так совпало, что между Майклом и его женой почти в это же время произошло бурное "выяснение отношений", завершая которое, Флер сказала:
"Я была свиньей по отношению к тебе... Это прошло, наконец... Теперь все в порядке, кроме моего собственного характера".
В этот вечер, счастливый, как никогда, Майкл ощутил всю прелесть природы: "косые лучи солнца, запах гвоздики и роз, шелест осин. Ворковали голуби, на дальнем берегу спокойной реки высились кроны тополей". А ведь еще утром того же дня молодой Монт излагал жене свою теорию о том, что природу пора сдать в архив, особенно ее описания в художественной литературе.
Оставив молодую пару на пике их супружеского счастья, автор переносит читателя в Южную Каролину, где успешно занимается выращиванием персиков Джон Форсайт. Мы встречаемся с ним в тот момент, когда он знакомится с неким Френсисом Уилмотом и его сестрой Энн. Далее следует описание конной прогулки, во время которой Джон и Энн заблудились. В очень коротком описании пейзажа - намек на романтическое окончание этой встречи: "В просветы нескончаемого соснового леса солнце светило им в глаза; пахло нагретыми сосновыми иглами, смолой и травой; дорога была ровная, лошади шли бодро. Джон был счастлив".
Вскоре состоялась свадьба (описание которой в книге опущено), а еще через некоторое время Френсис появился в доме Флер с письмом от Джона.
"В ожидании миссис Монт молодой человек внимательно осматривал комнату. Потолок был окрашен в серебряный цвет, стены обшиты панелями цвета тусклого золота. В углу приютились маленькие позолоченные клавикорды, - призрак рояля. И мебель была позолоченная, а портьеры из материи, затканной золотом и серебром. Блестели хрустальные люстры, на картинах, украшавших стены, были изображены цветы и молодая леди в золотых туфельках. Ноги утопали в удивительно мягком серебристом ковре".
Столь подробное рассмотрение убранства комнаты как бы подготовило Френсиса к встрече с хозяйкой. Когда она появилась, ее красота необманула его ожиданий. Муж Флер в это время стал членом парламента, увлекся модным политическим течением - фоггартизмом, чему в романе отведено немало места. Вообще, когда со страниц саги постепенно ушли большинство старых Форсайтов, отошли в тень самые романтичные персонажи - Ирэн и ее сын, произведение сильно проиграло в литературном отношении. Ко второму тому внимание читателя приковано не так безраздельно, как к первому. Попытки оживить сюжет "боковыми" линиями: упомянутая выше новелла о Бикетах, описание великосветской распри между Флер и некоей Марджори Феррар мало помогают делу.
Личная жизнь супругов сильно изменилась с рождением ребенка. Киту (Кристоферу) "было год и два месяца, и энергии его можно было позавидовать: все время он находился в движении...В том, как он прыгал и ворковал и плескался, была радость мошки, пляшущей в луче света, галчонка пробующего летать".
В этом эмоциональном описании есть что-то от пейзажных зарисовок Голсуорси, сопровождающих важные повороты сюжета.
Так совпало, что в один и тот же день Майкл получил два письма. Одно было из Австралии от Тони Бикета, который горько сетовал на несбывшиеся мечты о прекрасной жизни в этой стране. Второе - от самого Д. Фоггарта, как раз и призывавшего бедняков эмигрировать в английские колонии. Пожилой мэтр благодарил Майкла за поддержку в парламенте и приглашал приехать. Думая, что гость захочет полюбоваться окрестностями, хозяин прислал за ним двуколку. Но любоваться было особенно нечем: "Был тихий, пасмурный день - один из тех дней, какие бывают поздней осенью, когда последние, уцелевшие на деревьях листья ждут, чтобы их подхватил ветер. На дорогах стояли лужи, и пахло дождем; стаями взлетали грачи, словно удивленные стуком лошадиных копыт, и земля на вспаханных полях отливала красноватым блеском глины. Пейзаж несколько оживляли тополя и бурые, крытые черепицей крыши коттеджей".
Сэр Джемс оказался совсем не похож на тот образ грубого помещика, который нарисовал в своем воображении Майкл. Это был седой величественный старик "смесь дикаря и представителя высшей культуры". Из разговора с ним молодой парламентарий понял, что основатель фоггартизма - сугубый теоретик, далекий от жизненных реалий. К тому же, во время беседы, которая, казалось, была ему интересна, старец заснул!
Неприятным последствием истории с Марджори Феррар стало то, что, выиграв процесс, Флер оказалась отвергнута обществом, которое не терпит морального превосходства. Это настолько выбило ее из колеи, что она решила ехать в кругосветное путешествие. У Майкла была парламентская сессия, поэтому все надежды возлагались на Сомса. Потрясенный такой перспективой он отправился в свою картинную галерею. "Сомс окинул взглядом свои сокровища, и сердце у него заныло. Давно они ему так не нравились. Флер коллекционировала людей, а теперь у нее отняли ее коллекцию...Конечно, занятие было нелепое - разве люди могут дать удовлетворение?" Под влиянием этих мыслей он решает подарить дочери картину Шардена.Сообщив Флер о своей готовности сопровождать ее, пока Майкл не сможет присоединиться к ним, он очень разволновался, видя, как она рада. Вечером, высунувшись в окно, он словно видел не Вестминстер Сквер, "а свою реку и тополя, освещенные луной, - всю ту мирную красоту, которую никогда не умел выразить словами, тот зеленый покой, который впитывал тридцать лет, да так и не пустил дальше подсознания".
Маршрут путешествия привел Сомса, Флер и Майкла в Вашингтон. Здесь, на кладбище Рок Крик Сомс в одиночестве любовался скульптурой, которая "несомненно являлась произведением искусства, из тех, что запоминаются...Эта большая зеленоватая бронзовая фигура сидящей женщины в тяжелых складках широкой одежды уводила его, казалось, в самую глубь собственной души...С того места, где он сидел...казалось, что эта женщина уже перешла предел горя. Она сидела в застывшей позе смирения, которое глубже самой смерти..."
В это время к скульптуре подошла молодая пара, в которой Сомс тотчас же узнал сына Ирэн Джона и его жену. Вернувшись в отель, он обнаружил в списке постояльцев не только Джона и Энн, но и Ирэн! Стремясь предотвратить нежелательные встречи, он взял билеты в оперу, а обедать предложил не в отеле, а в ресторане. И все же Майкл и Джон "пересеклись" в доме-музее Георга Вашингтона. Чтобы не случилось встречи бывшего возлюбленного с Флер, Сомс, сославшись на нездоровье, решил посидеть в машине. Дочь присоединилась к нему. На этот раз нежелательную встречу удалось предотвратить. Но несчастный отец еще не знал, что Джон возвращается в Англию!
Сам Сомс пережил в этом отеле волнующие мгновения: он, стоя за колонной, увидел Ирэн, играющую на рояле. "Хоть он и предполагал, что она поседела, но вид этих волос, в которых не осталось ни одной нити прежнего золота, странно подействовал на него. Волнистые, мягкие, блестящие, они покрывали ее голову, как серебряный шлем. На ней был вечерний туалет, и он увидел, что ее шея, плечи и руки все еще округлы и прекрасны. Все ее тело слегка покачивалось в такт музыки. Платье ее было зеленовато-серое...От первой встречи с ней на вечере у школьного товарища до последней встречи в галерее...промелькнула вся жизнь со своим жаром и холодом и горечью; долгая борьба чувств, долгое унижение духа, долгая, трудная страсть и долгие усилия приучить себя к отупению и равнодушию".
Эту пространную цитату мы приводим, как бы прощаясь с романтическим образом самой любимой, как нам кажется, героиней автора романа.
Итак, Джон на родине. Направляясь в имение своей сводной сестры Холли и ее мужа, он чувствовал себя как в каком-то восторженном сне. "Какие чудесные меловые холмы, какая чудесная зелень! Как будто и не уезжал отсюда. Деревни, неожиданно возникающие на поворотах, старые мосты, овцы, буковые рощи! И кукушка - в первый раз за шесть лет. В молодом человеке проснулся поэт, который в последнее время что-то не подавал признаков жизни".
В это время в Англии проходила генеральная стачка железнодорожников. Флер с энтузиазмом взялась за организацию столовой для питания штрейкбрехеров. К последним в качестве кочегара присоединился Джон, которого и увидела Флер среди людей, сидящих за ужином, и "в ее сердце что-то произошло, словно она зимой набрела на цветущий куст жимолости".
Стачка закончилась провалом. Приехала жена Джона, и Флер с ней познакомилась. Сомс опять в тревоге за дочь. Он повел ее "проветриться" и посмотреть на лебедей. "Лебеди! Как ясно она помнит шесть маленьких миноносцев, плывших за старыми лебедями по зеленоватой воде, в лето ее любви шесть лет назад!.. Она ощутила тайную сладость. Но никто-никто не узнает о том, что в ней творится. Что бы ни случилось, - а, скорее всего, вообще ничего не случится, - теперь-то она спасет свое лицо".
А между тем, ее намерения совсем не совпадали с этими мыслями. Она решила заполучить Джона во что бы то ни стало. Сопутствующее этим мыслям описание пейзажа выдержано в мажорных тонах: "на куртинах перед Букингемским дворцом только что расцвела герань, ярко пунцовая...Деревья одевались по-летнему; в Грин Парк тянуло ветерком, и на солнце пахло травой и листьями. Много лет так хорошо не пахло весной".
Наслаждаясь весенней природой и одновременно вспоминая траву, воду и деревья, среди которых протекали дни ее любви, она целеустремленно двигалась по направлению к дому родственников, где намеревалась увидеть Джона. Они встретились. Поговорили, Осторожно касаясь прошлого. Флер пригласила его с женой, Холли с мужем и тетю Унифрид к себе на завтрак, после которого все, за исключением Майкла, отправились в автомобиле на прогулку в Ричмонд Хилл. Вид отсюда был прекрасный: "Далеко внизу сдержанно поблескивали излучины реки; только листва дубов отливала весенним золотом, остальная зелень уже потемнела, хоть и не было еще в ней июльской тяжести и синевы".
Потом вся компания поехала в Робин Хилл. "Шедевр Босини купался в своих самых теплых тонах...В розарии Ирэн, который сменил папоротники старого Джолиона, завязывались бутоны, но распустилась только одна роза...Роща! Вот и она, на том конце поля. И Флер задержалась, постояла около упавшего дерева, подождала, пока смогла сказать:
- Слышишь, Джон? Кукушка!
Крик кукушки и синие колокольчики под лиственницами! Рядом с ней неподвижно замер Джон. Да и весна замерла. Опять кукушка, еще, еще!
- Вот тут мы набрели на твою маму, Джон, и кончилось наше счастье. О, Джон!
Неужели такой короткий звук мог так много значить, столько сказать, так поразить? Его лицо! Она сейчас же вскочила на упавшее дерево.
- Не верь в привидения, милый!
И Джон вздрогнул и посмотрел на нее.
Она положила руки ему на плечи и соскочила на землю. И они пошли дальше по колокольчикам".
Это последнее романтическое описание природы в романе, напоминание о пике любви юных Флер и Джона. Повинуясь своему собственническому инстинкту, молодая женщина, сломив его сопротивление, добилась близости. Он буквально убежал от нее. А наутро пошел бродить. "Короткая трава была заткана обильной росой. Солнце только что взошло, и бесконечно прекрасно было вокруг, и безлюдно, и тихо. Красота терзала его".
Вечером Энн сообщила мужу, что у нее будет ребенок, и одновременно дала понять, что она догадывается о том, что с ним произошло. Обо всем этом он написал Флер, которая письмом уже успела назначить ему свидание.
Сомсу стало известно о встречах Флер с Джоном. Невыносимая тревога овладела им. Чтобы немного успокоиться, он поднялся в свою картинную галерею. Здесь он снял со стены картину Ватто, которой Флер когда-то восхищалась, и решил присоединить полотно к ранее подаренным дочери картинам Фрагонара и Шардена.
Через некоторое время Сомс решает приобрести картину художника Морланда, которого оценивает почти так же высоко, как Констебля или Милле. Он считает, что современные художники "будут похоронены и забыты прежде, чем он сам сойдет в могилу". Любопытная деталь - картину Морланда продал маркиз, дед той самой Марджори Феррар, ссора с которой повлекла за собой так много событий в жизни семьи.
Теплым летним вечером, сидя с Флер на террасе своего загородного дома, Сомс заговорил с ней о судьбе своей коллекции, заявив, что оставит ее государству, за исключением нескольких картин по выбору дочери. И вот последний пейзаж в романе: "Он дошел до края террасы и протянул вперед руку. Ни капли росы! Сухо, замечательная погода! За рекой завыла собака. Есть, вероятно, люди, которые сказали бы, что это не к добру!.. Сад хорош в лунном свете - красивый и призрачный. Бордюр из подсолнухов и осенних маргариток, и поздние розы на круглых клумбах, и низкая стена старого кирпича - с каким трудом он раздобыл его! - даже газон - в лунном свете все было похоже на декорации. Только тополя нарушали театральный эффект, темные и четкие, освещенные сзади луной".
Собака в эту прекрасную ночь выла не зря - в доме и именно в картинной галерее, начался пожар! Проснувшийся Сомс быстро стал отдавать распоряжения, чтобы все покинули дом, а сам бросился с огнетушителем на спасение картин, срывая их со стен. Прибежавшей прислуге он приказал растянуть внизу одеяло, чтобы можно было сбрасывать картины из окна. Появилась Флер с огнетушителем в руках. Он яростно прогнал ее прочь. Приехали, наконец, пожарные. Сомс уже внизу пытался руководить их действиями. В это время струя воды попала на угол картины Гойи, любимой Флер "Виноградарши", в костюме которой она впервые ночью предстала перед Джоном в Робин Хилле. Сейчас молодая женщина стояла прямо под ней. Сомс бросился к дочери и обожженными руками оттолкнул ее. Упавшая картина сбила его с ног.
Трое суток Флер не отходила от умирающего отца. Отец правильно понял тогда, - она хотела, чтобы картина убила ее. Да и пожар, скорее всего, возник от ее непогашенной папиросы.
В тяжелые дни после похорон Сомса состоялся разговор Майкла с сестрой Джона. Она честно дала понять, что было все, но все кончено! И он решил, что нужно помочь Флер и молчать, иначе не стоило и жениться на ней, зная, как мало она его любила.
"Он пошел к реке...Звук песни донесся до него по воде, тягучий, далекий, тонкий, нежный. Словно лебедь пропел свою песню!"