В субботу вечером ко мне зашел Миша с сумкой пластов и попросил захватить их на сходняк. В воскресенье они со Светой собирались на толчок, с которого он еще рассчитывал успеть в парк Шевченко. Он не хотел даже заходить за дисками домой. Я хотел было сказать, что комсомольцы с ментами готовятся разогнать сходняк, но подумал, что все равно те не сделают этого на этот раз, поскольку у них еще ничего не было договорено с милицией и дружинниками. Во-вторых, не хотел, чтобы он подумал, что я боюсь нести его диски.
В воскресенье, направляясь в парк Шевченко, я еще подумал, что в институтах сейчас летняя сессия, поэтому вряд ли соберут и дружинников. Скорей, сделают это после экзаменов, в конце июня, в начале июля. Дойдя до памятника Шевченко, который с решительно наклоненной головой направлялся куда-то вниз к Свердлова, я увидел в конце аллеи в прозрачной утренней дымке темную группу людей - сходку. Когда я только подходил к ней, мне навстречу вышел из толпы один из моих пластиночных знакомых - Вовик, потрясая в воздухе диском Робина Трауэра Bridge of Sighs.
- Димон, специально для тебя, по многочисленным заявкам, лучший образец белого блюза, редчайшая в своем роде вещь!
Вовик жил со своей бабкой в однокомнатной квартире на улице Гоголя. В комнате стояли их две постели, платяной шкаф и его аппаратура. Бабка была глухая, что позволяло Вовику наслаждаться музыкой на полную катушку. Любимой его группой, начиная с 1972 года, была Slade. Каждое утро Вовик будил двор воплями ее певца Ноди Холдера.
- Look at last night! Look at last night! - драл тот свою луженую глотку, словно призывая бедных соседей Вовика отчитаться за все, что с ними произошло за истекшую ночь.
Если бы в один прекрасный день Ноди Холдер не исполнил свою арию будильника, это могло означать только одно - Вовик умер. Если бы откинула лыжи его бабка, Холдер бы выходного не получил.
Я поставил между ног свою и Мишину сумки, взяв у Вовика альбом, вытащил из бумажного пакета пластинку. Диск был совершенно матовый с белыми следами иглы на дорожках.
- На, - я сунул диск в пакет и вернул Вовику, но тот, отказываясь принять его, тараторил:
- Димон, поверь мне. Ну, есть есть песочек, но умеренный. Диск громкий, тяжелый, там такой бас, что я тебе отвечаю. А музон, ну чисто смертоносный! Чисто улет! Чувак, давай 25 рублей или что-то интересное на обмен. Что там у тебя есть?
- Ты его сам слушал?
- Димон, это же не моя музыка, ты же знаешь, что я слушаю. Но, чувак мамой клялся, что он нормально звучит, а я сам чисто по журналам сужу. У тех, кто секет в блюзе, это один из самых бомбовых альбомов. Типа чего-то среднего между Хендриксом и Цеппелином.
- Да-а, конечно! - я все пытался вернуть ему диск, но Вовик хотел, чтобы он подольше побыл у меня в руках, словно рассчитывая на то, что я привыкну к нему и полюблю. Наконец, я опустил руки и сказал:
- Вовик, этот диск - тупиковый. Я его в таком состоянии никому потом не отдам. Забери его!
Он вздохнул и взял диск обратно. И в этот момент кто-то крикнул: 'Менты!' И тут же кто-то другой очень высоким голосом завопил: 'Шу-ухе-ер!'. Стоявшие по краям толпы рванулись в стороны, на ходу вкладывая диски в сумки. С десяток человек табунком понеслись в сторону Маразлиевской, но, увидев замелькавший между деревьями синий ментовский автобус, рассыпались. Менты выбрасывали дружинников по два по три вдоль паркового парапета, отрезая выход из парка.
От ударившей в голову крови, изображение поплыло вбок и вниз. Кто-то уронил пачку дисков и они, как брошенные на стол карты, разъехались по асфальту, тут же оказавшись под ногами бегущих. Молча, как бычье стадо, сходняк начал разворачиваться в поисках пути для отступления. На аллее, ведущей от памятника Шевченко, уже видны были, двигавшие легкой трусцой, дружинники, за которыми шли несколько ментов в серой форме. Стадо, набирая ходу, понеслось между деревьями, сквозь кусты в сторону стадиона. Это, видимо, был единственный выход, но поскольку по нему двигались все, я оказался в хвосте. Я побежал в сторону главной конторы пароходства. Тяжелые сумки оттягивали руку и я подхватил их подмышки. Рядом бежало еще человека три.
Мельканье деревьев, топот ног, вскрики, тяжелое дыхание бегущих рядом. Один на бегу снял очки и бросил в разрез рубашки. Боковым зрением я видел бежавших налегке преследователей, слышал приближающийся топот ног.
Первым схватили парня, спрятавшего очки под рубаху, он, отмахнувшись от кого-то, потерял равновесие и упал, повалив на землю двоих.
- Витя, давай! - долетело. - Этого! ('Меня? - успел подумать я). - Мы - того!
Из-за суматохи вокруг упавшего мне удалось немного оторваться. Автобуса не было видно, десант, видимо, уже весь был в парке. Я спрыгнул с парапета на тротуар Маразлиевской и через мгновенье услышал, как хлопнули о землю подошвы преследователя.
- Стой, бля!
Я оглянулся - крепкий парень настигал меня, щеки горели, глаза от злости сузились.
- Я-ть! Бля!
Выпрямляя после приземления ноги, он потерял равновесие и, ощутив это, выбросил руки вперед, видимо, надеясь еще настигнуть меня в полете и повалить.
Он уже летел, когда я, также движимый инерцией бега, дал сумкам описать дугу в воздухе и встретиться с головой дружинника. Удар оказался настолько сильным, что парень изменил направление полета. Он упал на разбитый асфальт лицом, тут же свернувшись в крендель и прикрыв руками голову, словно предполагал, что теперь его будут бить ногами или чем-то еще тяжелым, и бить безжалостно.
Я оглянулся - никого. У меня еще мелькнула мысль, помочь раненому, но инстинкт преследуемого взял свое. Я перелетел на другую сторону улицы. До ворот Лизы оставалось два дестяка метров. С парапета парка соскочило сразу три дружинника. Двое тут же кинулись к своему, а третий припустил за мной. Двор был пустой, проскакав по каменным волнам плит, я взлетел по ступенькам крыльца. За спиной хлопнула входная дверь. На втором этаже, прижавшись к знакомой двери, зазвонил. Прижал ухо, но сердце так билось, что я ничего не слышал. Снова коротко прижал кнопку звонка.
Во дворе послышались голоса.
- Зесь-здесь! Не уйдет!
Звонить больше было нельзя. В крохотном дворе любой звук был слышен. За дверью, кажется, кто-то заговорил, кашлянул.
- Давай Витька к крану, - донеслось со двора.
- Компресс холодный надо.
- Рубашку пусть снимет, намочим.
Кран захрипел, закашлял, плюнул, еще раз плюнул, потек.
- Руку смотри, как разодрал.
- Хрен с рукой, смотри что с рожей.
- Убью, блядюку.
В квартире снова все затихло. Я отступил от двери. Лестница поднималась на третий этаж. Можно было рискнуть и подняться туда. Может быть там был выход на чердак, а оттуда на крышу. А дальше?
- Давай, все по парадным.
Я тихонько похлопал ладонью по двери. Внизу застучали тяжело ногами о металлические ступени крыльца. И в тот момент, когда я собрался подниматься на третий этаж, дверь, у которой я простоял столько мучительных минут, бесшумно распахнулась. В черном проеме стоял голый по пояс Кащей. Мощная грудь поросла седым волосом. Молча он кивнул мне и я ступил в спасительную темноту. Дверь за мной закрылась, но в последнюю долю секунды я заметил в сужающейся щели проема фигуру на площадке, где лестница между первым и вторым этажом ломалась надвое.
- Отдышись, отдышись, - тихо сказал Кащей, отступая в глубину коридора.
Он прошел к входу в комнату и, остановившись здесь, тихо сказал:
- Это - Дмитрий.
- Кто? - раздалось из комнаты.
- Митя. Журналист.
- А-а.
Скрипнули пружины. Какой знакомый звук!
От звонка в дверь сердце сжалось.
Кащей снова пошел к двери, бесшумно ступая по половицам босыми ногами. Снова меня обдало знакомым запахом ее духов. Неужели она трахается с ним? С ним тоже! Шепотом Кащей бросил:
- Скройтесь!
Когда я вошел в комнату, Лиза поправляла покрывало на постели. На ней была одна рубашка. Рубашка Кащея. Конечно - первое, что попалось под руку, когда он впускал меня в квартиру! Не сводя с меня глаз, она поправила ее, на секунду полы разошлись, открыв тяжелую грудь, и стала застегивать, словно бросая вызов: 'Да! Ну и что?' Щеки у нее горели.
- Кто там? - громко спросил Кащей в коридое.
- Из милиции, - раздалось глуховато из-за дверей.
- Секунду.
Лязгнул замок.
- Да, я вас слушаю, - очень уверенно и с чувством.
- К вам сейчас никто не заходил?
- А в чем, собственно, дело? - голос у Кащея стал деловито-озабоченным.
- Мы разыскиваем одного человека. Мы думаем, что он вошел в вашу квартиру.
- Что за человек-то? У него имя есть, фамилия? - снова очень по-деловому, демонстрируя готовность принять участие в ответственном деле.
- Мы не знаем его фамилии.
- Не понял. Фамилии не знаете, а кого же ищите? - В интонации появилась ирония.
- Он напал на нашего товарища, он - спекулянт.
- И вы видели, что он вошел в эту квартиру?
- Я видел, что сюда кто-то зашел, но я не видел, кто именно.
- С минуту назад я сам открывал двери, потому что мне показалось, что кто-то топчется под дверью, но...
- А можно зайти к вам?
- То есть, как это зайти? - теперь к Кащееву яду добавилась нотка возмущения. - Я вообще всегда рад помочь органам. Но есть какой-то порядок, законность. Ордер на обыск у вас есть?
- Нет, но мы бы хотели зайти.
- Извините, что значит вы бы хотели? - Теперь уже Кащей не сдерживал возмущения. - Мы живем в правовом государстве. Если это - обыск, то наверное надо начать с предъявления документов. У вас удостоверение есть, гражданин милиционер?
- Нет у меня удостоверения, - стух дружинник. - Мы вообще не из милиции, мы из народной дружины. Но мы работаем с милицией.
- Ах, так у вас и удостоврения нет? - В возмущение снова заплыл яд иронии. - Так, знаете, любой может зайти и сказать, я из милиции, пустите меня. У нас тут недавно ограбили женщину, не хочу говорить даже, что еще сделали.
- Вы не волнуйтесь, я удостоверение в участке оставил. В куртке.
- Ну, сходите в участок, молодой человек, возьмите куртку и приходите. И не забудьте спросить у старших товарищей, нужен ли в таких ситуациях ордер на обыск, и можно ли так вот попроситься впустить и дело с концом. Всех благ!
Хлопнула дверь.
- Вы не думайте, я вернусь, - донеслось глухо с лестничной площадки. - С удостоверением.
- Будем ждать с волнением.
Вернувшись в комнату, Кащей спросил:
- Так это вы - спекулянт, напавший на юного помощника милиционера?
Я кивнул.
- Они кого-то там умывают у колонки, - сказала Лиза, глядя в окно.
- Идем посмотрим, - предложил Кащей. - А вы тут сидите.
Они вышли на балкон и, облокотившись о перила, наблюдали за происходящим под ними. Я поднялся с постели и смотрел во двор через занавес.
Пострадавший сидел на земле у колонки. Товарищ, свернув в комок его рубашку, намочил ее и прикладывал к разбитому лицу.
Незадачливый дружинник, гулко стуча о железные ступени, спустился во двор.
- Ну, что? - спросил сидевший на корточках возле раненого.
- Да говорят, что нет. А я точно знаю, что есть. Я когда поднимался, кто-то зашел в их дверь. Я видел.
Он упер руки в бока и повернув голову вверх, увидел стоявших на балконе Кащея с Лизой.
Кащей спросил:
- Это на этого напали?
- Да. А кто-то его прячет, между прочим...
ѓ- А чем это его так, а?
- Не знаем еще, но мы разберемся.
- Да, это так оставлять нельзя, - согласился Кащей. - Натуральный бандитизм.
Из дворового туалета вышел еще один дружинник, видимо искавший меня там. Что-то негромко сказал товарищам, ему так же неромко ответили.
- Это вы кого жидом назвали, молодой человек? - вдруг спросил Кащей. - Или это мне показалось?
Снова стало слышно, как вода барабанит мелкой дробью в металлическую коробку слива.
- Наверное, все таки показалось. Советские дружинники не могут позволять себе антисемитские выпады.
Группа у колонки больше не поворачивалась к балкону. Взяв раненного под руки, его увели со двора. Снова стало тихо. Легкий ветерок колебал листья винограда, тянущего по растянутой над двором сетке свои сухие суставчатые пальцы, где-то негромко злилась сковорода. Из отрытого окна в квартире первого этажа старушка-невидимка сказала сокрушенно:
- Снова беспогядки. Где конная милиция, я не знаю.
- Ну, так что же вы такого натворили? - спросил Кащей, возвращаясь в комнату.
- Да собственно ничего. Только пришел на сходняк и даже не успел ничего вынуть из сумки, как погнали.
- А что с тем поцем случилось? Общее впечатление, что ему вмазали по физиономии кирпичом.
- Он упал. То есть я его ударил... Случайно. А он упал.
- И мордом об асфальт?
- Именно.
- А что за музыка? - он кивнул на сумки.
- Джаз, рок, попсня разная...
- Подумать только, ничего не меняется! - ухмыльнулся Кащей. - 50 лет борются с музыкой толстых и не могут ее победить. Немцев победили, а джаз не могут. От же, кретины!
Он сунул руки в карманы и, как бы ни к кому не обращаясь, пробормотал:
- Не знаю, о чем вы говорите, но ехать надо. А вы, значит, тоже этим увлекаетесь? - он кивнул на сумку.
- Да.
- Вы же работник идеологического фронта. Вас это не смущает?
- Затеем идеологическую дискуссию?
- Боже упаси! Но вы только представьте, как этих хлопчиков накрутили, если они за вами бегают, как за уголовными преступниками. Интересно, как они привлекут тех, кого поймают? Спекуляцию могут пришить, конечно, хотя скорей просто морду надрают в участке, а потом пришьют хулиганство. Кстати, в вашем случае обвинение в хулиганском нападении на дружинника может оказаться совершенно обоснованным. Это годика два химии. Так что смотрите, не попадайтесь им на глаза. Этот пострадавший с приятелями точно вас пасти будет. Причем, не по комсомольской линии, а по личной, так сказать.
- Да-а, эти такие, - подтвердила Лиза. - Явно из какого-то ПТУ. Такие накостыляют...
- Оно может только и лучше, - сказал после паузы Кащей. - В смысле по мордам получить лучше, чем сесть. Потому что потом жизнь пойдет такая, особенно с вашей интеллигентной внешностью, что мордобой покажется маминым поцелуем. А вас вообще в лицо сколько человек видели?
- Я думаю только один. Тот раненый.
- Тем не менее, что бы я посоветовал. Поскольку за руку вас не поймали, отнекивайтесь от всего. Не я и все. Это - первое. Второе - измените прическу. Я говорю это совершенно серьезно. Лиза, ты можешь его постричь?
- Могу.
- Давай прямо сейчас. Все равно ему тут желательно посидеть часик-другой. Еще бы хорошо какую-то другую рубашку надеть. Или футболку. У тебя найдется что-то?
- Наверное.
Она прошла через комнату. Рубашка едва прикрывала ягодицы. Ноги у нее были полноватые, но очень фигуристые, с выраженными икрами, очень изящными щиколотками и узкими ступнями.
- Иди сюда, намочим голову.
Кухня располагалась прямо в коридоре.
- Наклонись.
Я устроил лоб на краю отлива, разглядывая какой у нее аккуратный педикюр. Потом вдруг ощутил, как она прижалась ко мне животом и навалилась грудью на спину.
- Удобно?
- Очень.
Холодная вода полилась на затылок. Уверенная рука провела по волосам.
Кащей, между тем, поставил на середину комнаты стул для меня, а сам устроился на постели.
- Лучше всего было бы его побрить, как Владимира.
- Опять? - она отстранилась от меня.
- Пардон.
Она усадила меня на приготовленный стул, принеся с кухни клеенку, обернула меня. Над ухом защелкали ножницы. Понаблюдав немного за тем, как идет стрижка, Кащей поднялся.
- Знаете, вы тут стригитесь, а я прогуляюсь вокруг дома. Интересно, оставили ли дозорного наши юные друзья чекистов. И не открывайте никому, на всякий случай. Лиза, э-э... мне нужна будет рубаха.
Стрижка прервалась. Она вернулась в футболке.
- Хороша, шельмовка, до чего хороша, - пробормотал Кащей, застегивая пуговицы и заправляя рубаху в брюки.
Нам слышно было, как мягко клацнул язычок замка входной двери, как Кащей спустился во двор и его шаги под сводами подъезда. Она отошла от меня, за спиной ножницы стукнули о метал отлива. Я обернулся и увидел, что она снимает через голову футболку. Я стащил с себя клеенку. Отрезанные волосы съехали на пол. Мы поцеловались так жадно, как будто ждали друг друга вечность. Она так сильно прижалась ко мне, что я на секунду задохнулся. Оторвавшись от меня, она стала расстегивать мне брюки, шепча: 'Ну, где ты шлялся, подлец?' Давление у меня поднялось с такой скоростью и силой, что я невольно загордился собой. Она так жадно накинулась на меня, на него, я имею в виду, что мне стало не по себе. Но я так хотел забраться в нее, что мне пришлось буквально оторвать ее от себя. От него, я имею в виду. Когда я вошел в нее, она была горячая и мокрая и, двигаясь в ней, я подумал, что к моему, так сказать, визиту, она, видимо, была подготовлена Кащеем. Просто своим внезапным появлением я не дал им довести дело до конца. Беспокоило ли это меня? Я так хотел ее, что просто отбросил эту мысль.
Когда Кащей вернулся, она подметала пол, собирая мои волосы в зеленый металлический совок. Не знаю, понял ли он по нашему виду, что произошло. На улице было уже темно и Лиза зажгла маленькую лампу под оранжевым абажуром. И я и она были за пределами светового круга.
- Ну-ну, чем занимаемся? - спросил Кащей, встав в дверном проеме. - Подстриглись?
- Да, - ответила Лиза.
ѓ- Как я и подозревал, мальчики еще только учатся, - сказал он. - Готов поспорить на червончик, что сейчас дуют пиво у себя в общежитии. При этом, тут я готов поспорить даже на четвертачек, включили какой-нибудь раздолбанный 'Днепр' и крутят ту же самую музыку, которую сегодня искореняли по заданию партии и правительства. А пластинки я бы оставил пока здесь. На всякий случай. Ну, как вам понравилась наша парикмахер?
- Очень, - ответил я, не без вызова.
- Всем нравится, - улыбнулся тот. - И вам идет. Что-то такое в вас шалопайское появилось.
В коридоре, открывая мне дверь, она шепнула:
- Ты про Марину помнишь?
- Да, - шепнул я в нежный изгиб ее шеи, вдыхая аромат кожи, словно на память. - Я собираюсь на днях на завод и все там узнаю.
Я ощутил ее руку на своем причинном месте.
- Я буду ждать.
Дверь бесшумно закрылась. Я спустился во двор, миновал подъезд. Улица была пустынна. Я направился домой. На этот раз у меня были все основания, чтобы посматривать через плечо - не идет ли кто за мной.
Глава 13
'Мост вздохов' оказался у меня в руках меньше чем через неделю. Он лежал в пачке дисков в подвальной студии Олежека на Проспекте Мира, куда попал вместе с другими отобранными дисками то ли из милиции, то ли из обкома. Пачка была довольно увесистой - не меньше полусотни альбомов.
- Ну и что с ними теперь будут делать?
- А хрен его знает, - Олежека пожал плечами. - Пока принесли сюда. Решили использовать для составления наших программ. А тут не из чего составлять. Вон один есть танцевальный диск Franky Goes to Hollywood, так он у нас уже давно был. Это Зорика был диск. Он на краю конверта всегда свои инциалы ставит. Видишь?
Олежек показал конверт, на уголке которого я увидел выдавленное пустой шариковой ручкой Z.
Зорик работал диск-жокеем в 'Ретро' на Карла-Маркса. Ничего, кроме телок, его не интересовало и попсня была средством для их снятия. Самая хорошая музыка для него была 'последняя'. Если бы девочки шли на трель милицейского свистка, он был купил последний свисток и свистел в него, насколько хватило половых сил.
- А если Зорик зайдет и увидит свой диск?
- Это что, я у него его забирал?!
- Я не понял, диски забрали у десятков людей, а сюда попало только это старье?
- А ты думаешь, они там в обкоме ушами по щекам хлопают? У меня в это воскресенье на сходняке был один знакомый - Витек из Водного, у него была запечатанная флойдовская 'Стена' и последняя Шадэ, тоже запечатанная. Где они? Мне их сюда не приносили.
В этот момент в студии появился Гончаров.
- Олег, может быть все таки не надо здесь эту выставку устраивать, а? Тебе нужны эти разговоры? Спрячь это куда-то!
- А что, вы не собираетесь это отдавать владельцам? - спросил я.
- Мы ничего и ни у кого не отбирали, - строго сказал Гончаров. - Поэтому мы ничего не отдаем. Нам эти диски передали на экспертизу.
- А кто эксперт? Олег?
Олежек тут же выпучил глаза. Как же, я поставил под сомнение его квалификацию!
- Дмитрий, - сказал Гончаров. - Чего ты добиваешься?
- Чего я добиваюсь? Я добиваюсь того, чтобы этот маразм кончился! - Я с досадой ощутил, что голос у меня дрогнул. - Я хочу, чтобы мне кто-то объяснил, почему вот этот вот диск, - я взял со стола 'Мост вздохов' и потряс им в воздухе, - забрали у его владельца? Что он сделал? Какую идеологию он подорвал? Вы можете мне это объяснить? Вы со своими экспертами?!
- Олег, спрячь все это немедленно, а ты зайди ко мне в кабинет!
Гончаров вышел в коридор, я пошел следом. Даже в подвале, где размещалось ОМК, Гончаров обставил свой кабинет, как настоящий начальник. Дверь была обита черным дерматином. В комнате с низким потолком и выходящими в неприглядный двор окнами, стоял типовой полированный стол, примыкавший торцом к столу начальника. Один стол для начальника, второй - для подчиненных. Король Артур сидел со своими рыцарями за одним круглым столом, символизирующим их братство. Но король Артур был рыцарем, а у нас самый ничтожный начальник, окопавшийся в полуподвальном кабинете с видом на дворовой мусорник, демонстрировал свою причастность к руководящему классу.
- Садись.
Я сел.
- Ответь мне: что я, или Олег, или еще кто-то, может сделать в данной ситуации? Ты что вчера родился? Ты понимаешь, с каким трудом мы построили эти кафе, эти дискотеки, где молодежь может слушать хоть что-то приличное?
- Вы имеете в виду Modern Talking?
Гончаров закатил глаза.
- Как ты знаешь, под 'Дипапл' сейчас никто не танцует.
- 'Дип Перпл'.
- Что?
- Не 'Дипапл', а 'Дип Перпл'. Это два слова - темно фиолетовый.
- Не понял, что темно-фиолетовый?
- 'Дип Перпл' в переводе означает 'темно фиолетовый'.
- Я не понял, ты мне что урок английского даешь? Это - одновалентно, Дмитрий - темно-фиолетовый или светло-фиолетовый. Молодежь хочет модную музыку. Тяжелый рок - это вчерашний день! И слава богу, что вчерашний!
- Почему? - не понял я.
- Ну, потому что музыка меняется!
- Это я понимаю. Я не понимаю, почему, слава богу, что вчерашний?
- Ну, потому что им надо что-то запрещать. Они без этого не могут. Поэтому пусть они запрещают то, что уже потеряло актуальность. Ты же неглупый парень, ты что, не понимаешь?
Обращение ко мне, как к неглупому парню, предполагало, что какую-бы ахинею ни понес теперь Гончаров, я должен был отнестись к ней, как к проявлению его ума. Как бизнесмен, он, конечно, был прав. Ему нужно было привлекать к себе в кафе молодежь и для этого ему с головой хватало 'Модерн токинга' и аналогичного барахла.
- А что делать тем, кто увлекается роком? Или джазом?
- Да твой джаз сейчас никого не волнует! Посмотри на программу филармонии: 'Аллегро', 'Арсенал', трио Ганелина, вон Пол Уинтер приезжал, американец, между прочим. И знаешь почему он их не волнует?
- Почему?
- Потому что там слов нет. А на дудках своих пусть пиликают что хотят. А посмотри на свой рок: секс, наркотики, 'Пинк флойду' видите ли, не нравиться, что мы в Афганистан вошли! Больше тем нет! Про любовь, блядь, пойте!
- Когда их музыканты протестовали против войны во Вьетнаме, это было нормально, а когда им не нравится то, что мы вошли в Афганистан, это - плохо. Они - пацифисты. Они против любой войны в принципе. Они - за мир.
- Митя, ну ты вообще соображаешь, что ты говоришь?
Помолчали. Потом я сказал:
- Петр Михайлович, все эти рассуждения о войне и мире не снимают главного вопроса: люди, которые менялись дисками, будут продолжать ими меняться. В обкоме считают, что если они конфискуют у людей все диски, проблема будет исчерпана. Это - бред. На сходняк носят то, что хотят поменять или продать, а остальное у людей лежит дома.
- Я понимаю. И мы будем думать об этом. Но у нас сейчас другая проблема.
- Какая же?
- Ты понимаешь, эти рокеры сейчас полезли изо всех дыр, как тараканы, блядь. Деньги есть, купил гитару. Денег нет - замастырил сам из доски, воткнул в радиоприемник и корчит из себя Джимми Хендрикса. Находят какие-то клубы, какие-то пионерлагеря, какие-то танцплощадки джутовой фабрики. И, как бы хреново они ни играли, за ними ходит стая охламонов в ошейниках. Ты же не можешь закрыть на это глаза! С этим тоже надо что-то делать!
- Петр Михаилович, мы начали про пластинки, давайте закончим пластинками. Вы что, не понимаете, что этот погром в парке Шевченко - чистой воды беззаконие? Ваши дружинники просто взяли и ограбили сходняк.
Откинувшись на высокую спинку кресла, он молча смотрел на меня, постукивая пальцами по полировке.
- Митя, не делай меня отвественным за чужие решения. Понятно? Ты прекрасно знаешь, кто дал команду бомбить сходку. Если у тебя есть вопросы, ты знаешь, кому их надо задавать. ОМК к этому не имеет отношения. Я его создал из ничего, и я сделаю все, чтобы оно жило и процветало. Это понятно?
Это было очень понятно. Гончаров защищал свою кормушку.
- Я тебя больше не задерживаю.
С Проспекта Мира я пошел на Соборку. После исчезновения моей безымянной подруги меня туда тянуло, как преступника тянет на место преступления. Я направился к той самой скамеечке, на которой она заснула. Я даже присел на нее, в надежде, что она материализуется из ниоткуда и я смогу выяснить все ли с ней в порядке, и заодно - как ее зовут. Я вспоминал, как обнимал ее и какой крохотной она была. У нее была узенькая талия, едва намеченный животик и округлые бедра. У нее была теплая и сухая кожа, и я вдруг очень отчетливо вспомнил, как она отвечала на мои поцелуи - очень аккуратно и старательно. У нее было прекрасное смуглое лицо с россыпью едва заметных веснушек на скулах, изумительно голубые глаза и черные волосы. Меня вдруг потянуло к ней, потянуло, как к человеку, который, слава Богу, не был вовлечен в мои проблемы, рядом с которым я мог о них забыть. Но она не материализовалась. У меня за спиной на детской площадке шумела детвора. На соседней скамейке перекуривали две подружки. Обе были в очень коротких кожаных юбках и туфельках на каблуках, которые они надели на белые носочки с оборочками. Сделав затяжку, тут же прятали руку с сигаретой под скамейку. Они постоянно стреляли глазами в мою сторону. Я однако, продолжал оставаться верным памяти своей брошенной подруги. Потом в конце аллеи возник Кащей. Когда он был уже близко, я увидел, что он не сводит глаз с подруг. Они тоже бросали быстрые взгляды на него, не отрываясь от своего обмена короткими репликами со смешками, а главное - от ожидания нового поворота жизни. Впечатление было такое, что они готовы попробовать что-то новое даже со стариком. Находясь уже рядом с ними, Кащей на полсекунды притормозил, как если бы хотел остановиться и завести с ними разговор, но в последний момент передумал и пошел дальше. Наверное осознал разницу в возрасте и взял себя в руки. Задушил внутреннего змея. Завязал его, гада такого, на узел, но и, удаляясь от соблазна, шел слегка подпрыгивая, словно демонстрируя подружкам, что он еще вполне бодр и энергичен. И если они сейчас кинуться за ним вдогонку, то тогда уже, гори оно все огнем, он не станет сопротивляться.
- Берите меня дьволицы! - скажет он им и порвет рубаху на поросшей седым влосом груди. - Пейте мои соки! Рвите меня на части своими белыми зубками! Я ваш, мои ласковые и нежные прошмандовки!
Развернувшаяся перед моими глазами картина так увлекла меня, что я с опозданием подумал, что неплохо было бы окликнуть его и напомнить о приглашении послушать его аппаратуру. Я испытывал к этому двойной интерес. Если бы он оказался действительно интересным инженером, то мог бы стать героем очередного очерка.
Я уже собрался было подняться и догнать его, как рядом со мной села Наташа. Я даже вздронул от неожиданности. Она именно материализовалась из воздуха, как это должна была сделать та моя одноразовая подружка.
- Я так рада тебя видеть! - сказала она, и, наклонившись, поцеловала меня в щеку. Я потер место, на котором остался прохладный отпечаток ее губ.
- Ты знаешь, что я вдруг подумала?
- Нет.
- Я подумала, что хочу пройти пешком от дома до монастыря на Шестнадцатой станции.
- Ничего себе прогулочка! А зачем это?
- Я недавно была на Плитах, а, когда возвращалась, то пошла не на трамвай в Аркадию, а просто вдоль берега и, знаешь, так хорошо было. Вечер тихий. Покой такой во всем. Безлюдье. И я тогда подумала, что ничего мне больше не надо. Что у меня все есть. И это небо, и это море, и этот покой у меня никто не отберет. Это - мое. Ты понимаешь?
- Ну, в принципе понимаю. Если тебе ничего больше не надо...
- А что тебе надо?
- Что мне надо? Да ничего особенного! Мне надо быть с женщиной, которую я люблю. Это - раз.
Я загнул палец.
- Потом мне нужна работа, которая будет мне нравится и на которой я буду зарабатывать достаточно, чтобы прокормить себя и эту женщину.
Я загнул второй палец.
- Потом мне нужна квартира, где мы сможем растить наших детей. Я бы хотел двух: мальчика и девочку. Извини, конечно, за банальность. Вот, пожалуй, и все.
Я загнул третий палец.
- Как, кстати, давно ты была в Италии?
- Я?! - брови ее изумленно взлетели. - Я не была в Италии!
- А почему? Почему итальянцы могут приехать и любоваться нашим Оперным театром, а мы не можем поехать и посмотреть на их Ла Скалу? Почему? Их театр - лучший в мире. Их, а не наш. Ты это знаешь?
- Может быть, но ты можешь так настроиться, что...
- Что - что?
- Что тебе не нужна будет их Ла Скала. Здесь достаточно всего. Неужели ты не понимаешь?
Я покачал головой.
- Ты никогда не видела, как лошадям надевают на глаза такие черные штучки, они шорами называются? И они могут смотреть только перед собой. Все, что по бокам, для них не существует. Они тогда едут, куда им скажут и их ничего не отвлекает от дороги.
Помолчали.
- В детстве, я бывало простужусь, и вот лежу неделю дома, в такой муторной полудреме, знаешь? И вот лежу и читаю книгу за книгой: Майн Рида, Луи Буссенара, Хаггарда. И, знаешь, я всегда представлял себя рядом с их героями. Где-то в африканских джунглях, или на плоту в океане, или в прериях с индейцами. А когда я вырос, я обнаружил, что Африка для меня закрыта. А почему? Если у человека есть дом, жена, дети, работа, то он никуда не сбежит. Покатается и вернется. А у меня нет, я извиняюсь, ни хрена, кроме мечты об Африке, или об Италии. Они и боятся нас отпускать, потому что знают, что многих тут ничего не держит. Я может и там ничего не найду, но в мечте всегда есть надежда на то, что в новой жизни как-то, все же, можно устроиться. А здесь я даже не знаю, как я могу устроится. Ты понимаешь меня?
Я снова завелся.
- Впрочем, выход есть. Ты меня, наконец, полюбишь, твоя мама согласится взять меня в свой дом, а твой папа поможет мне сделать карьеру! Дело осталось за немногим, а именно - за тобой! Мое спасение - в выгодном браке, и поэтому я говорю: я твой, бери меня!
Ее лицо залилось краской. Она взяла меня за руку.
- Митя, на мне что, свет клином сошелся? Я что - одна в этом городе?
Я накрыл своей ладонью ее руку.
- Извини. Мы - друзья, мы - коллеги, и мы должны сохранять то, что у нас есть. Это стихотворение я уже выучил. И, естественно, я не ищу выгодную невесту. Особенно в твоем лице.
Мы так еще посидели с минуту, потом она забрала руку и сказала:
- Давай в следующее воскресенье пойдем в монастырь на 16-ю. На литургию. Она начинается в девять. Только не говори, что я сошла с ума. Просто встанем очень-очень рано. И пойдем пешком. Как ходили когда-то давно, до трамваев и такси.
- Ты знаешь, сколько туда идти?!
- Ну, часа два, может быть.
- Отсюда до вокзала - минут сорок и от воказала наверное еще часа три. Итого четыре.
- Это именно то, что я хочу. Встанем рано-рано. В пять. Не будем завтракать. Или только чаю попьем.
Она выглядела как блаженная, ни о чем не ведающая за пределами своих фантазий, чьи желания надо выполнять, поскольку обида может ее покалечить.
- Ну, давай пойдем. От тебя или от меня?
У меня просто талант говорить двусмысленности. Но эта двусмысленность, кажется отрезвила ее.
- Ты понимаешь, что мы пойдем в церковь?! - она легонько хлопнула меня ладошкой по затылку. - Как можно идти в церковь с такими мыслями? Ну, почему ты такой?
Я не успел ответить, обнаружив приближающегося к нам Костю Швуима. Как я слышал, он только что создал новую рок-группу - 'Ассоциацию пролетарских музыкантов'. Костя раньше ходил в загранку, но недавно сошел на берег. Или его сошли. Ему было лет 40 и в местном рок-движении он, кажется, нашел способ продлить молодость.
- Здравствуйте, писатель и его дама, - сказал седовласый и грустный Костя. - Вы знаете, что у нас завтра концерт?
- Где?!
- В портклубе. Твоя фамилия будет в кассе, получишь билет.