( Роман в дневниках, письмах, записках и размышлениях)
Глава 3.
Не мое... мое милое чадо
Моему первенцу был уже год, когда мой муж затосковал по старшему сыну. Все чаще темы наших разговоров касались Ильи. Я мысленно готовила себя к тому, что рано или поздно мне придется познакомиться с мальчиком. Уже в первые недели нашего общения Олег рассказывал о сыне, и я видела: ему очень больно, что жена после развода, обидевшись, не писала, не присылала фотографий... Потом настали наши "трудные дни", и я уже не могла видеть, знать, только догадывалась, как переживает он разлуку с сыном...
Когда Алька уже начал уверенно топать и почти заговорил, у меня и возникла мысль, что сын Олега может приехать к нам недельки на две. Позже все будет сложнее, предстояли экзамены в университете, дипломная работа... На том мы и порешили. "Стучать" в Саратов о браке Олега и настраивать Лену против общения отца с сыном, слава Богу, было некому.
Пока Олег ничего не писал Лене обо мне и старался поддерживать с ней добрые отношения. Иногда получал от нее письма и в них искал строчки об Илье. Правда, сообщения были очень скупыми.
Ревность, убеждал меня Олег, опасна тем, что может привести к долгому отчуждению матери Ильи. А вот если Лена разрешит сыну приехать, то потом, уже после его возвращения в Саратов, можно все рассказать и надеяться на прощение ею этого в общем-то бесхитростного и вынужденного обмана. Или можно сделать по-другому: привезти Илью, а дня через два написать Лене покаянное письмо, а там... видно будет.
Олег позвонил Лене и попросил разрешить ему привезти сына в Минск недельки на две. Неожиданно она согласилась не раздумывая. В двух словах он объяснил, что живет в однокомнатной квартире со всеми удобствами, что в общем-то было правдой. Да и Лена больше ничем не интересовалась, даже ничего уточнять не стала. Тут же договорились, что Олег завтра полетит за сыном в Саратов. Не веря ушам своим, Олег побежал в билетные кассы, благо были они с нами по соседству. Вечером сел в самолет, и уже дня через два порог нашего дома переступили папа и его пятилетний мальчуган.
Вынужденное лукавство с Леной Олега очень смущало. Прилетев домой, он несколько раз брался за покаянное письмо и все откладывал. Грустная ситуация. Но выбирать не приходилось...
Познакомиться с Леной мне захотелось, чтобы постараться найти с бывшей женой Олега общий язык и помочь мужу "навести мосты". Все-таки она прожила с ним почти семь лет! Может быть, это выглядело с моей стороны наивно, но Олег утверждал, что Лена была женщиной умной, образованной...
Как я буду привыкать к ребенку, которого никогда не видела, и как он ко мне отнесется, я старалась не думать. Верила в свою интуицию. Главным для меня было право малыша видеть отца. Однако я не ожидала, что мое желание дать возможность папе общаться с сыном от первого брака многие мои приятели и знакомые, кому я верила и кого уважала, не поддерживали...
Однажды, когда мы с Олегом еще жили на квартире у Марины, я разговорилась с ней как с близким человеком, доверявшим мне свои личные тайны. Марина не намного меня старше, но ее практицизм, деловая хватка, таланты и жены, и хозяйки дома, и матери меня восхищали. Замужем она была пятый год, и ее муж Юрий души в ней не чаял. Кстати, он, как и его жена, в хозяйственных и бытовых делах был умельцем.
Была я тогда в декретном отпуске, Олег работал. Маринка немного прихварывала, простудилась, но пришла ко мне в гости, и времени на разговоры у нас оказалось предостаточно. К новой своей роли жены и будущей матери я только привыкала, так что думать мне приходилось о разном. Я ничего от Маринки не скрывала, к тому же мне еще до рождения первенца очень хотелось во внутреннем своем мире разложить все по полочкам.
Узнав от меня о переписке Олега с его бывшей женой, Марина спросила, как я отношусь к этому и что буду делать, если Олег захочет увидеться со своим сыном. Я ответила, что переписка эта меня не смущает, а ребенок должен встречаться с отцом. "По-моему, - сказала я, - это естественно, когда отец хочет видеть сына".
Марина удивленно на меня взглянула:
- Ты это серьезно?
- Да, конечно! Я как думаю, так и говорю.
- Нет, я бы так не смогла... Он твой муж, - Марина решительно ткнула в меня пальцем, - а пишет письма другой женщине.
- Но эта женщина - мать его сына! Как я могу запретить? Да и зачем?
- Это чужая для тебя женщина, понимаешь? Другая, чужая! Он твой муж, - снова Марина сделала ударение, - твой - может захотеть туда поехать и...
Марина умолкла, а я не стала уточнять, что означает это ее "и...". Однако подруга не успокоилась и продолжила:
- Ну, а ребенок? Ты что, готова его воспитывать?
- Почему воспитывать, - искренне удивилась я. - Он живет со своей мамой в Саратове. Если будет приезжать - хорошо! Тогда будет у него брат или сестра, смотря кто у нас родится...
- Погоди, погоди! - негодующе запротестовала Марина. - Ты что же, будешь разрешать этому пацану все время приезжать сюда?
- Какому пацану, - рассмеялась я, - этому крохе всего-то пять лет!
- Кроха, кроха! Это же чужой, не твой ребенок, понимаешь? Ты, ей-богу, блаженная какая-то, Танька. Твой мужик переписывается с бывшей женой, а ты терпишь. Теперь он ребенка будет сюда возить, ездить за ним туда-сюда, а ты и это будешь терпеть? Ну и дела! Нет! Я бы так не смогла, это уж точно! - решительно заключила Марина, разглядывая меня с каким-то особым интересом.
Наверное, есть какая-то житейская философия в такой позиции Марины... Но какая? В чем ее суть, я до сих пор не понимаю. Со слов мужа я знала сотни подробностей его прошлой несложившейся семейной жизни. О ней он рассказывал, как на исповеди, будто хотел избавиться от груза пережитого, наивно полагая, что этими откровениями можно смягчить тягостные воспоминания. Эти подробности, доверенные мне, и трогали меня, и тревожили, заставляли надолго умолкать, задумываться и... сочувствовать им обоим - ему и его бывшей жене. Мне казалось, что эту женщину я узнала бы из сотен, настолько реально и убедительно изображал ее человек, гневно и горько казнивший себя за необдуманную женитьбу.
Олег читал мне свои письма к Лене перед тем, как отправить. Нередко знала я и содержание ее писем к моему мужу. То были простые, естественные, обычные письма двух людей, которых связывали пусть не очень счастливые, но прожитые бок о бок годы и родной для них сын.
Нашлось немало людей, которые были близки мне, например, моя мать или те, кого я едва знала, кто, как и Марина, предостерегали меня. Я чувствовала в этом хоре предупреждений какую-то пока неведомую мне истину, которую люди, разумеется, из "добрых побуждений", пытались мне внушить. Но как они ни старались, я их не понимала.
Что же это за истина? Мой муж уйдет к своей первой жене? Ребенок, который уже вовсю топает по комнате, и второй, который скоро у меня родится, как-то пострадают от мальчика, живущего на белом свете пять, шесть, семь лет?
Я, например, исповедую хорошо понятную мне истину: если уж человек настроен обмануть, он обманет! И не спасут ни высокие заборы, ни заламывание рук, ни "колючая проволока" подозрений и бдительности.
Если же ты живешь с человеком, разделяя с ним любовь, как хлеб в голодуху, по крошке, как глоток воды в жару, верь ему во всем! И в том, что довелось увидеть, и в том, что увидеть не было дано. Может быть, меня и можно назвать наивной, но я действительно не догадывалась, как может обмануть меня муж, если он встречается с сыном и переписывается с его матерью.
...Кажется, на второй или третий день гостевания пятилетнего сына у нас сел Олег за письмо Лене. Написал... бросил в почтовый ящик, и, пока письмо достигло волжского города, а Лена осознавала правду бывшего мужа о его "грехе", наша жизнь с маленьким гостем шла своим чередом...
Илья - смуглолицый, кареглазый мальчишка с короткой челкой и неуклюжей походкой - жил в нашей комнате, играл с новым, незнакомым для него братиком Алюней, весело бегал во дворе, аппетитно ел мороженое...
Он спал на раскладушке, свернувшись калачиком, смешно рассказывал истории, приключившиеся с ним в его саратовском детском садике, лепил из пластилина, рисовал смешные картинки, вспоминал, как с папой лихо съезжал на санках зимой с высокой горы, прямо к Волге, храбро касался ладошками боков чашки с горячим чаем, совсем как папа, который любил греть руки, обхватив пальцами ее широкие края...
Когда папа уходил на работу, Илья оставался со мной на целый день, рядом с Алюней, и я почти сразу забывала, что ребенок этот не мой, что у него другая мама и она сейчас далеко-далеко отсюда.
Стал он для меня "чадушкой", и я искренне полюбила этого славного малыша. Потом, спустя годы, я уже привычно ждала его приезда, а он знакомился и привыкал к родившимся новым братьям: Игорю и Ярославу. Не могу сказать, что все было безоблачно в доме, который с приездом Ильи стал "домом его папы". Не раз мое сердце сжималось от боли и даже страха.
Когда Илья приехал к нам впервые, мы жили в доме на улице Волгоградской на втором этаже, в однокомнатной квартире с крохотной кухней, санузлом и довольно просторной гостиной. У хозяев, сдавших нам квартиру, "лишней" мебели не было, а мы ничего не покупали.
И вот шустрый, крикливый, смешной пацанчик стал наводить у нас свои порядки. На правах дорогого гостя он пользовался "льготами". То есть мы с Олегом старались не слишком его контролировать или делали это очень незаметно.
Но однажды произошел случай, заставивший меня ужаснуться, потому что шалости черноглазого малыша стали грозить здоровью и, как мне тогда показалось, даже... жизни Алюни.
В один из дней, уже после ухода Олега на работу, я обнаружила, что в доме нет хлеба. Магазин был в двух шагах от дома. Надеясь, что два моих малыша просто не успеют набедокурить, я не мешкая побежала туда. Я думала, что мне удалось убедить Илью в том, что он "командир" и "ответственный старший брат". Малыш согласно кивал моим словам. Я не сомневалась, что он справится с "военным заданием" - внимательно смотреть за Алюней, пока я не вернусь из магазина.
Возвращаюсь минут через десять-пятнадцать. Поднимаюсь на свой этаж, и... Сердце чуть не разорвалось от картины, которую я увидела. На лестничной площадке, прямо у порога квартиры, стоит босой Алька. В одной руке у него - шило, причем держал он его острием к себе, а в другой - кусок стекла, по форме напоминающий штык! В это время Илья на балконе запускал воздушного змея и был поглощен этим занятием.
...Илья простодушно признался, что, случайно разбив окно в балконной двери, не стал убирать осколки, а дал Алюне шило и кусок стекла, чтобы "...он не мешал мне запускать воздушного змея".
Признание "чадушки" меня просто убило! Конечно, испуг не может быть союзником здравых размышлений о случившемся. Прокручивая варианты возможных последствий, я представляла только самые печальные для моего малыша.
Когда Олег пришел с работы, скрывать я не стала и очень эмоционально рассказала обо всем случившемся.
Он сразу и решительно отмел намеренные, а тем более агрессивные мотивы поведения Ильи. На его взгляд, все было гораздо проще: детская глупость, недомыслие, явная неосторожность... Досталось и мне. "Тебе не следовало оставлять двух малышей даже на минуту!"
Только теперь, когда у меня трое детей, двое из которых уже прошли шестилетний рубеж, понимаю, как прав был Олег! Но тогда...
Скажу откровенно: не одна я попала в плен нелепой версии о "намеренном враждебном поведении" пятилетнего мальчика, сына расставшихся друг с другом родителей.
Не удержавшись, рассказала Марине о напугавшем меня случае. Хотя я и знала о явном предубеждении моей подруги к Илье, мне и в голову не пришло, что она поделится со своей соседкой. И случается же такое, та оказалась хорошей знакомой моей матери! День спустя пришлось мне почувствовать себя провинившейся школьницей перед своими не на шутку рассерженными родителями.
Они уверенно заявили, что в этом факте есть "умысел", имея в виду, конечно, Илью, что с "визитами" пора кончать, что мое благодушие рано или поздно может привести к "трагедии". Мама была убеждена: налицо факт "ревности" и "тайного науськивания" матерью Ильи сына на малолетнего брата!
То, что все эти "версии" были откровенным бредом предубежденных, а то и просто враждебно настроенных к Олегу людей, я не сомневалась. А в такой ситуации, как известно, каждое лыко - в строку.
И все же в тот момент, когда страх от увиденного немного рассеялся, я пыталась понять: неужели, как я считала, уже пятилетнему (!) мальчику было трудно понять явную опасность для малыша таких предметов, как кусок стекла с острым концом и шило? А тут, буквально в тот же злополучный день, мне на глаза попалась заметка в какой-то газете, где автор с гордостью пишет, как пятилетний мальчик спас своих маленьких сестренок из горящего дома!
Может быть, я слишком строго сужу других, но я никогда не стремилась выгородить себя. Мне действительно было невдомек в мои годы и с моим мизерным опытом материнства, что мальчик, который на следующий год уже пойдет в подготовительный класс, не может понять опасность, которой он подверг своего маленького братика. Это уж потом "задним умом" я стала кое-что понимать. Наверняка невозможно было Илье, жившему под опекой двух безгранично любящих его женщин, мамы и бабушки, суметь увидеть в неуклюжем карапузе по имени Алик родного человечка. Время еще не пришло, чтобы он уже увидел в нем младшего своего братика! Да и недоступно было пацанчику понять, что надо за ним приглядывать, заботиться, чтобы малютка чем-нибудь не навредил себе.
Олег как-то сказал мне: "Илья твой страх за случившееся с Алькой наверняка увидел. Может быть, даже понял, что виноват. Но в его мизерном опыте старшего по возрасту мальчугана эта вина, скорее всего, просто испарилась через секунду. Он сам еще малыш и нуждается в опеке. Твой же опыт матери, я уверен, станет после этого случая разумнее! Вот что главное!"
Помню, снова глаза мои оказались на "мокром месте". Пробормотала в ответ: "Боже мой! Какая же я была дура! И как я могла так поступить? Взрослая тетка, а ума - на копейку!" Олег обнял меня и сказал тихо и спокойно: "Дети убедили тебя, что ты плохо знаешь их способности набедокурить! Подсознательно ты чуяла, что оставлять их одних было опасно! Иначе ты не торопилась бы вернуться домой быстрее... Они преподнесли тебе хороший урок. Придется хорошенько запомнить, что избалованный мамой и бабушкой мальчуган - ненадежный помощник.
И все-таки отношения братьев - мальчишек, имеющих одного отца и разных матерей, - мне со временем представлялись оптимистично. Картины я рисовала радужные: взрослеют, встречаются братья, хлеб-соль делят за одним столом. Конечно, надо иметь в виду законы возраста, когда детей неудержимо тянет действовать по-своему. В период, названный розовым словом "детство", родителям ничего не остается, как быть бдительными, пытаться предвидеть проблемы, которые могут возникнуть в стихии шалостей. Я не знаю, что меня ждет, когда мои сыновья вступят в пору отрочества, а тем более юности, но сейчас мне кажется, что и тогда "бдительность" и "проблемы" не оставят меня ни на минуту!
Хорошо, что мой родительский опыт, тоже, наверное, "сын ошибок трудных", уже прорастает через мои тревоги и растерянность, пусть даже под аккомпанемент моих гневных тирад и... всхлипываний от пережитых страхов.
...Помню следующий приезд Ильи, года через два. Мы летом отдыхали в деревне, где сняли большой дом. Альке было уже два с половиной года, Игореше - девять месяцев. Стояло теплое лето. К дому примыкал сад. Яблоки в саду были еще зелеными, но мальчишеский "пиратский" порыв заставил Илью искать дерево с удобно расположенными ветками, чтобы поживиться. В это время Олег был на реке, а я кормила Алюню. В саду в огромной корзине спал Игорек.
Я была уверена, что Илья пошел с папой на речку удить рыбу, а он, оказывается, захотел яблоки посшибать. Вдруг слышу отчаянный крик. Как оказалось, то был голос Маши - внучки нашей хозяйки, девушки лет семнадцати-восемнадцати.
Прибегаю на ее крик. Вижу, стоит она перед корзиной, в которой, укрытый простынкой, лежит Игорек. Рядом с корзиной присел смуглолицый от раннего загара Илья. Голову понурил, поглядывает искоса на проснувшегося Игоря. Тот, сонный, беззаботно улыбается. В сантиметре от головы малыша, на самом краю корзины, - толстая, коротко обрубленная палка. "Как она туда попала?" - недоумеваю я, еще не успев испугаться. Слушаю взволнованную Машу и постепенно ощущаю, как по спине начинают бегать противные холодные мурашки. "Я вижу, как он кинул эту палку вон туда, высоко..." - показывает девушка рукой в сторону ветвей, под которыми стояла корзина со спящим малышом. Илья... Ему было уже почти восемь лет. ...Явно осознавший, что едва не покалечил братика, хнычет: "Я не видел его... Я не знал, что он тут лежит... Я не нарочно..."
Игорешка продолжает безмятежно улыбаться, сладко потягиваясь со сна... Еще один урок мне! Да, Илья заметно подрос, он уже учится в школе, но... оказывается, и теперь опасно переоценивать самоконтроль мальчугана.
Позже, лет через пять, я сама столкнусь с таким же явлением уже у моего старшего сына Альки, который был в таком же, как и его старший брат, возрасте! Сейчас я стою, смотрю на Илью, сержусь и недоумеваю... Мальчишка слишком увлекся, хотя его, оказывается, та же Маша предупреждала, чтобы не шумел, перестал метать в ветки палку, показала, где спит Игореша. Но - охота пуще неволи...
Моя мать продолжала противиться свиданиям Олега с "сыном из Саратова". Я не понимала ее, пыталась переубедить, защитить малыша от ее отчуждения. Увы! Это не удавалось.
Однажды она пришла к нам в гости и принесла Алюне игрушку и еще какой-то гостинец. Илья сидел неподалеку, и чувствовалось, что ему хочется получить то же самое! Конечно, я быстро сообразила, как сгладить неловкость ситуации. Отвлекла малыша. Но мне стало стыдно за умудренную жизненным опытом женщину, которая не сумела справиться со своими эгоистическими чувствами.
А ведь никакой особой мудрости в тот момент от нее не требовалось! Дети одинаково искренни и простодушны. Они поверят, даже если человек будет просто сдержан или замаскирует свои не самые лучшие побуждения в фальшивую, но яркую обертку показного внимания к малышу. Ну что делать, если даже обремененному годами, жизненным опытом человеку не удается справиться со своими древними инстинктами?
Я много говорила об этом с мамой, и, наконец, как мне кажется, она вcе-таки поняла, что нужно делать, чтобы ребенок, приехавший в дом отца, не чувствовал отчужденности бабушки его братьев. Правда, удалось мне это уже лет через пять. К тому времени Илья значительно подрос...
...Тогда, в свой первый приезд, пятилетний Илья ко мне быстро привык. Я сразу отмела его обращение ко мне - "тетя". Мы с Олегом посчитали, что называть меня по имени - лучшее из немногочисленных вариантов, возможных в общении с Ильей. И Олег, и я были в этом уверены, хотя и здесь у нас нашлось немало противников. Я вовсе не чувствовала, что мой авторитет взрослой женщины или матери хоть как-то ущемлялся, когда Илья обращался ко мне по имени и на "ты". Такое "бесцеремонное" обращение тоже вызывало нарекания у моих друзей и знакомых. Они не понимали этого "панибратства", а самые опытные, те, у кого были семья и дети, горячо убеждали нас, что мы поступаем "непедагогично"!
Из опыта общения с Ильей я усвоила главное: и обращение ко мне, и мои поцелуи перед его отъездом домой, и напутственные слова мальчик запомнит, как и мое доброе к нему отношение.
Если в самом начале моих контактов с Ильей я получала удовольствие от общения с малышом, то позже, когда он стал подрастать, взрослеть, я пробовала прибавить к этому еще и мои намерения чему-то полезному его научить.
Однажды Олег предостерег меня от возможных "трудных вопросов" в разговорах с сыном. Например: "Почему папа с тобой, а не с моей мамой?" "Скоро ли Алюня приедет жить в Саратов с моей мамой?" Ответить на них было бы очень непросто... Я пыталась быть готовой и к этому. Ребенку не запретишь думать и спрашивать о том, что ему интересно.
Еще в первый приезд Ильи мы оба ждали этих вопросов, готовились к ним, пытались предвидеть, какими они будут, и даже "конструировали" ответы. Допустим, прозвучит вопрос: "Почему папа с тобой, Таня, а не с моей мамой?" Вариант нашего ответа звучал очень абстрактно. Хотя мы пытались ухватиться за идею доступности для ребенка обыденных человеческих отношений, в которых существуют такие понятия, как "ссора", "договорились", "не обижать друг друга". У нас получилось что-то наподобие: "Люди ссорятся и обижают друг друга. Ты тоже, наверное, часто видишь такое? Папа Олег и мама Лена тоже поссорились, а когда помирились, то договорились, что больше ссориться не будут. Но, чтобы такого никогда больше не случилось, они решили, что будут жить на расстоянии, в разных городах. Так мама Лена осталась жить в Саратове, а папа здесь, в Минске. Чтобы маме было легче, ты решил жить с ней. А чтобы твоему папе не было тяжело жить одному в Минске, я стала ему помогать, живя вместе с ним..."
Все эти "сказочные объяснения" срабатывали, когда Илье было пять - семь лет. Уже подростком, лет в тринадцать, он однажды все-таки спросил своего отца напрямик: "Что у вас с мамой случилось?" Олег рассказывал мне: "Я ответил, что когда двое взрослых людей приходят к решению жить врозь, никто, даже их дети, не должны спрашивать о причинах такого решения. Это их личное дело! У тебя, Илья, уже есть личная жизнь? Представь, тринадцатилетний парнишка мне тут же ответил на этот вопрос утвердительно! Я ему и сказал, что в свою личную жизнь он наверняка никого не пускает, вот и я хотел бы, чтобы в личную жизнь его мамы и в мою никто не вмешивался. Даже сын. Захочет, мама тебе сама расскажет, что и как у нас случилось. А я пока не хочу. На том наш разговор и закончился".
Не уверена в правильности тактики Олега в том разговоре с сыном на щекотливую тему, но его попытки не отворачиваться от этой проблемы, не отмахиваться от вопросов Ильи, по-моему, верны. И все же наши отношения с Ильей никогда не были безоблачными. При расставании на год, а то и на два, невольно обрывалась нить, связывавшая нас. И расстояние, и время, и... ревность его мамы - все это мешало нам всем чувствовать потребность друг в друге. Об этом я еще расскажу в других главах книги.
Я поддерживала мужа в его желании как можно дольше, активней влиять на сына, когда он гостил у нас. Но в то же время я понимала утопичность желаний Олега убедить Лену разрешить сыну пожить у нас дольше, хотя бы год-два кряду. Я бы сама никогда не решилась расстаться со своим ребенком на полгода или год, тем более на два, как однажды Олег все-таки предложил Лене, убеждая ее, что десятилетнему мальчику уже нужны "отцовская воля и твердое воспитание". Конечно, отец лучше, чем, допустим, та же Лена или я, сумеет внушить мальчику привычки и навыки, необходимые будущему мужчине. Но...
Может быть, радость, с которой я встречала мальчика, объяснялась еще и моим сочувствием его маме? Тем, что Лена с сыном пусть не надолго, но расстается, а я (не дай Бог!) не разлучаюсь со своими детьми. Мне знакомо это чувство, потому что у меня в этом смысле тоже был опыт: мои дети уезжали иногда на все лето к бабушке Зине и деду Боре в Краснодар, и я подолгу не видела своих детей, ужасно скучая!
Никогда не представляла себя, даже в воображении, разведенной женщиной, растящей ребенка без отца. Но мой оптимизм и уверенность в муже не мешали мне представлять другую женщину в таком положении. Я хорошо понимала, как Лена любит своего сына, пусть даже "до вредных для мальчика пределов". Увы, такая материнская любовь действительно существует. Даже я "грешу" этим. И у меня постепенно, совсем незаметно пределы моей родительской любви могут стать "вредными" для будущей судьбы ребенка, если я потеряю способность честно смотреть на то, каким растет мой сын и что в нем может не понравиться ни мне, ни окружающим.
Скорее всего, именно посторонние первыми заметят, к чему ведет такая "беспредельная любовь" к растущему человечку. Но мы с Олегом не были сторонними наблюдателями любви матери и бабушки к Илье. Скорее всего, мы даже были ее соучастниками. И хотя наше "соучастие" было кратковременным, наши нежные чувства к мальчику "уходили" с ним в Саратов. Он приносил в свой саратовский дом тепло из нашей семьи. Во всяком случае, мое отношение к Илюше постепенно привело к нашей переписке с его мамой. Двум мамам было уже о чем писать и обмениваться впечатлениями.
И все же наши с Олегом раздумья о том, каким растет мальчик, будет ли он хорошим человеком, когда повзрослеет, оставались с нами здесь, в Минске. Мы не имели права делиться с Леной своими тревогами, возраставшими из года в год по мере взросления Ильи. Я и Олег замечали, что парнишка растет избалованным, к жизни не приспособленным, капризным и беспомощным в самых элементарных ситуациях.
...В тот памятный для меня самый первый приезд Ильи мои впечатления о нем только начинали складываться. Я не очень была в себе уверена с малышом, которого увидела впервые. Олег уходил на работу, а наше утро постепенно переплавлялось в день и вечер. Я умывала Алюню, сажала его на специальный стульчик и готовилась кормить. А Илья, уже умытый, выспрашивал у меня о планах на день. То ли мы пойдем в лес, то ли на речку, то ли в цирк. Так оно и получалось, пока папа Олег не приходил с работы. Тогда мы все вместе играли, читали малышу сказки, укладывали спать Альку, а потом и наш черноглазый гость укладывался калачиком на своей раскладушке.
Но так продолжалось всего неделю. Получив письмо от Олега, в котором он написал, почему вынужден был скрыть свой второй брак и рождение сына, Лена страшно разгневалась. Тут же села в поезд и приехала в Минск, чтобы немедленно забрать Илью в Саратов. Накануне она прислала грозную телеграмму: "Возмущена ложью тчк Еду сыном тчк Поезд будет 12 июля 11.30 тчк Жду вокзале" Я выучила текст наизусть...
Олег к этому был готов, но старался сдерживаться, хотя я видела, что не очень-то ему это удается! Я молчала, пытаясь все свое время посвящать детям и его старшему сыну. Малыш даже не догадывался, какие громы и молнии рокочут и сверкают над папиной головой.
...Узнав, что поезд уже прибыл в Минск, Олег отправился на вокзал, нашел Лену и ее мать, которая ее сопровождала. Долго уговаривал приехать в наш дом, переночевать. Лена категорически отвергла это предложение, и Олег вернулся ни с чем, оставив их в комнате отдыха коротать время в ожидании утреннего поезда на Саратов.
Тогда мы с ним проговорили всю ночь. Снова и снова Олег вспоминал свою юность, брак с Леной, все тяготы, которые выпали ему в те годы... Ясно было одно: отношения с Леной после случившегося неизбежно скажутся на воспитании Илюши, на образе "отца-негодяя", который "не останавливается ни перед чем" в "осуществлении своих бредовых планов".
Это я привожу реплики, услышанные Олегом на вокзале, когда он уговаривал Лену приехать к нему, пока не будет сформирован обратный поезд. Лена была страшно разочарована тем, что Олег не взял Илью на вокзал и не привел в зал ожидания. "Пусть мальчик поспит до утра. Ведь ваш поезд отправляется только утром в 6.30!" Тут-то он и услышал о себе...
И все же язык не поворачивается осуждать эту женщину за ее резкость. Наверное, каждая мать имеет право на такую реакцию по поводу трудных событий, которые случились в ее судьбе и на которые мы, женщины, откликаемся каждая по-своему.
Рано утром, с трудом разбудив Илью, привезли его на вокзал. Там я увидела двух симпатичных женщин: Лену и ее мать. Они тепло встретили Илюшу, разговаривали со мной и Олегом вполне прилично. За ночь гнев, наверное, как-то "рассосался".
Вместе мы быстро прошли к поезду. Олег накануне, за день до этих событий, купил сыну красивую пожарную машину. Она сверкала никелем, красками, и утром сонный Илька, не понимающий, зачем надо так рано вставать, куда-то идти, почему мама и бабушка приехали в Минск, получив подарок, моментально проснулся в полном восторге! И вот теперь, сидя в купе, у окна еще не тронувшегося в путь поезда, он рассматривал машину и что-то говорил, глядя на маму и бабушку, а через оконное стекло и на нас.
Я почувствовала на себе долгий, оценивающий взгляд Лены. В этом взгляде была снисходительность женщины, старшей по возрасту, но сейчас уставшей от бессонной, нервной ночи. Мне даже показалось, что сейчас она сожалела о своей горячности. Еще не избавившись от всей этой шумной, суетной, скандальной ночи, она смотрит на меня, уходя постепенно в себя, помечая, откладывая что-то в своей памяти о другой женщине, с которой сейчас, когда поезд дернется и станет отплывать от перрона, останется ее бывший муж...
...Мы вернулись домой, когда летнее утро уже решительно изгоняло с горизонта следы серой мглы. Соседка Тоня, приветливая женщина, с которой мы загодя договорились посидеть с нашим Алюней, пока мы отвезем Илью на вокзал, стояла рядом с кроваткой нашего малыша, который продолжал безмятежно спать. Доложив, что "все в порядке", она ушла, тихо притворив за собой дверь.
Была суббота. Стала сказываться бессонная ночь. Не сговариваясь, мы быстро разделись и улеглись на свою широкую и бесстыдно скрипевшую старую тахту, которая досталась нам от хозяев квартиры.
...Я вспоминаю об этих событиях сейчас, спустя почти девять лет, и не могу не признать, что такой страсти, такой огромной, нежной, отчаянно счастливой страсти я не знала с момента, как вернулась к моему любимому после блуждания в своих лабиринтах. Я не сомневалась: именно в то утро мы и зачали нашего Игорешу.
В полдень того же дня в открытую дверь балкона влетела птичка. Кажется, это был обыкновенный воробей, но Олег, с восторгом глядя на этого "пернатого" гостя, сказал мне, боясь вспугнуть его горячим шепотом: "Смотри, смотри! Это наверняка добрый знак..." Птичка села на ручку балконной двери и, кажется, не собиралась улетать, хотя мы успели уже раздвинуть шторы. Она спокойно чистила клювик, потом деловито справила нужду прямо на паркет и под оглушительный хохот папы Олега выпорхнула на свободу. "Что я говорил! Это нам знак! Ты родишь, и птичка сообщила тебе об этом!" Я тоже рассмеялась. Мне очень не понравилась бесцеремонность воробья, но "знак" действительно оказался "вещим": через девять месяцев у меня родился Игорек.
...Илья рос, а вместе с ним росли тревоги Олега за его судьбу. И частенько я боялась себе признаться, что тревоги эти не были напрасными...