( Роман в дневниках, письмах, записках и размышлениях)
Глава 4.
И хлеб, и слезы, и любовь
Никогда не думала о "медовом месяце"... Вообще не представляла себе свадьбу, застолье, громкие крики "горько!" Все казалось мне таким далеким от моих желаний, хотя, наверное, это может показаться странным.
Когда мы с Олегом пришли к Марине после загса, подруга уже поставила на стол шампанское, тут же лежала огромная и очень красивая коробка конфет. Когда Алька-старший успел все это раздобыть - не знаю. Но тогда, едва ли не перед самым уже сном, мы немного посидели, сказали друг другу теплые слова. Обычно молчаливый муж Марины сказал, как всегда, просто и ясно: "Совет вам да любовь!"
...Закончились наши "пещерные будни", как прозвала я пребывание в крохотной келье Марго. Пробыв у нее полтора месяца, мы перешли на этаж выше в однокомнатную квартиру, хозяева которой наконец-то уехали в Москву на высшие режиссерские курсы аж на три года! Теперь на вопрос, где мы обитаем, я могла назвать улицу - Волгоградскую, дом и квартиру и даже пригласить к нам в гости.
Мы стали получать письма от родителей Олега уже не на Главпочтамте - до востребования, как все это время, а по нашему почтовому адресу, прямо к нам домой.
Денег, которые я получила за "отпуск по беременности и родам", хватило на то, чтобы мы расплатились за квартиру на год вперед . Хозяева именно с таким условием нам квартиру и сдали.
Как говорят на профсоюзном собрании, "поступило предложение..." и от моих родителей о "предоставлении финансовой помощи". Однако было оно сделано с условием: я пойду "в свой дом", а Олег "останется здесь и будет жить, пока малыш не подрастет". Мы с Олегом настолько уже привыкли к подобным "фокусам" моих родителей, что даже не удивились такой однообразной фантазии. Мне удалось сравнительно спокойно ответить: "Я думаю, что деньги вам самим пригодятся..."
Родители Олега прислали письмо и денежный перевод. "Поздравляем с бракосочетанием, - писали они. - Посылаем вам немного денег на обустройство. Вы уж сами решите, что вам надо в первую очередь. Пишите чаще о своей жизни. Чем сможем - поможем..."
Возникло множество затрат, неизбежных, когда начинаешь новую жизнь. Хозяева нашей арендованной квартиры были молоды, ничего особенного не нажили. Вдоль стен команты висели книжные полки с литературой о кино. Очень кстати оказался стенной шкаф. После родов я поправилась. Когда была беременна Алюней, я связала из оранжевых шерстяных ниток платье. Алька-большой "млел", когда видел меня в нем, но пришла весна, и потребовалось раскошелиться, чтобы купить подходящее и по размеру, и по сезону. Я поправилась, и мой "юный гардероб" уже не подходил. Потом расходы потребовались на малыша и нашего папку.
Кухня квартиры была почти совсем пуста. То есть ни ложек, ни вилок, ни ножей, ни кастрюль... К тому же мне надо было питаться если не на 5 баллов, то уж на 4 с плюсом точно - я еще кормила малыша грудью... В общем, потребности упорно обгоняли наши возможности, и я задумалась над тем, как бы помочь нам с заработком.
Марина подсказала, что если научиться печатать на пишущей машинке, то можно брать заказы на дом и, пока малыш спит, печатать рукописи. Посидели с Олегом, подсчитали и оказалось, что Маринка права, приработок мог быть неплохим! Купили в комиссионке старенький "Ундервуд", и, просидев за ним полмесяца, я все-таки научилась печатать вполне прилично. Правда, больших заработков все-таки не наблюдалось, но, как говорил Олег, "на булавки" вполне хватало...
Кончался март семьдесят первого года, приближался теплый апрель, за окном стало очень красиво, и я часто гуляла с малышом в коляске, которую загодя купил Олег.
Он очень беспокоился о судьбе моего высшего образования. Врать не буду, меня это тревожило гораздо меньше. Мои "университеты" материнства и супружества настолько мне нравились, что садиться за скучные книги, зубрить и сдавать экзамены на журфаке не очень хотелось. Однако я была согласна с мужем: рано или поздно университетское образование надо завершить и лучше с этим не тянуть.
Мать же была убеждена, что теперь-то уж точно на моем образовании "поставлен крест"! "Этот ужасный человек" лишит дочь "судьбы"! Таким высоким "штилем" она пыталась выразить свои тревоги по поводу преград, поставленных, конечно же, Олегом на пути к университетскому диплому.
Между тем однажды вечером, когда Алюня спал "без задних ног", мы сели с Олегом и составили список предметов, которые мне предстояло одолеть, чтобы получить право писать дипломную работу. Ситуация была, увы, безрадостной. К тому же я умудрилась потерять свою зачетную книжку и теперь мне предстояло пройти всех педагогов, которым я когда-то сдавала экзамены и зачеты, чтобы вновь отметить их в новой. Но самая главная моя забота - сдать за пропущенные сессии почти 18 предметов! Среди них были спецкурсы, спецсеминары, которые я не посещала, но обязана была отчитаться, написав курсовые работы или выступив с докладами.
Конечно, мне очень повезло: муж окончил филфак Саратовского университета, и хотя у него было уже второе образование - социолога и социального психолога, он многое знал и помнил из пройденного курса.
Мы составили план подготовки предметов, похожий на график движения поездов. Я прикрепила его к стене и каждый день отмечала приближение дня и часа сдачи очередного зачета или экзамена.
Дни летели стремительно, и скоро мой "график" стал пестреть перечеркнутыми, то есть сданными, курсами. И все же справиться разом с этой канителью не удалось. Хотя половину долгов я сдала до июля, вторую половину пришлось перенести на следующий год.
Перевела дыхание и подумала, что теперь можно Олегу было бы привезти своего сына к нам в гости. Сел мой муж в самолет и полетел в Саратов. Так впервые после нашего расставания, случившегося по моей вине, когда я блуждала в своих "лабиринтах любви", я почти на двое суток оказалась в одиночестве. В ожидании нашего папки мы с Алюней коротали время.
Уже через час после того, как Алюня-старший уехал в аэропорт, я почувствовала страшную тоску. Ночь почти не спала и непроизвольно бормотала: "Господи, хоть бы ничего не случилось!"
На вторые сутки, утром, я сидела над книгами. Хоть и перенесен срок сдачи оставшихся экзаменов на будущий год, заниматься ведь все равно надо! Следовало загодя подумать и о дипломной работе. Взяла машинально листок, ручку и, как сказал когда-то поэт: "Минута - и стихи свободно потекли" Я выплеснула на бумагу все свои чувства.
* * *
Теперь,
когда у меня есть несколько дней
и они названы разлукой, -
теперь я, может быть, сумею рассказать тебе,
как я люблю тебя,
Подобрать эти слова,
прислушаться к ним,
вырастить их для тебя,
как выращивают цветок из сухого, невзрачного зернышка.
...Еще на зеркале - нечеткое облачко
твоего слова последнего,
...Еще на губах моих - золотистость твоих волос,
их свежий речной запах.
...Если выбежать на улицу и срезать угол двора,
может быть, даже удастся еще раз увидеть тебя
издали.
Время,
Не замечаемое раньше,
Ведет себя нагло:
Оно входит огромным львом,
И рык его вязнет в всклокоченной гриве.
Грозный мой лев, я знаю:
Станешь ты львенком и будешь ты таять быстро и пуделем кончишь,
Ноги мои догоняя, растянешься на пороге
высохшей шкуркой.
* * *
На руках моих самый красивый, тебя повторивший мальчик.
Тебя повторивший и в имени легком твоем...
Я поднимаю его к небу, как будто опускаю в голубой водоем,
И пушистый его затылок невесом, как одуванчик.
Над домом, серебряный, такой ненадежный!
Зыбко плывет самолетик.
Мы с сыном задрали наши печальные мордашки
И долго смотрели на эту воздушную рыбку,
Пока, стремительный и беззвучный, самолет не сделался точкой
и не растаял в сизой туче, как дробинка,
Нырнувшая в пену.
Ты еще не уехал, а я уже жду тебя.
И скучаю по тебе так,
что ожидание превращается в безнадежность.
Ты не печалься...
Огромные вещи - схожи.
Час. Полчаса. Взлетная полоса.
Пешеходы идут быстрее, машины едут быстрее,
Самолеты летят быстрее - время быстро скользит.
Общее
внешнее время.
...Во мне - тишина. Все во мне остановилось!.
Приедешь и пустишь снова веселые наши секунды,
Счастливые наши года.
* * *
Это не я люблю тебя
(не Пигмалион, не леплю тебя),
это любовь создала меня, чтобы тебя любить.
Вот так же Средневековье, дымное от костров и затмений,
тосковало по Возрождению...
По возрождению-наваждению
Улиц в праздничном солнце, цветами увитых балконов,
Где словно в гондолах
Красавицы плыли с глазами, как синие виноградины...
По возрождению-солнцу
С его захмелевшей щедростью и
Желанием согреть и камни, и землю, бессмертных и смертных,
и своим легким лучом расправить золотые ресницы ребенка,
и соком наполнить персик...
Художнику дать палитру,
Чтоб счастливую дал улыбку склоненному
над младенцем лику Мадонны или создал бы Мону Лизу...
О загадочность Возрожденья - как загадочность
Зарожденья Жизни...
На древних полотнах - ветка, чутко вздрагивает от ветра...
* * *
Я боюсь за тебя не банально -
Я боюсь за тебя неземно,
Как в счастье огромного выигрыша
Таится - своя опасность,
А в переполненной чаше таится гармонии - тяжесть.
Любовь
Тебе досаждает:
Столько слов и событий,
С тобой не имеющих, впрочем, никакого родства,
Как стая ворон на зеленой кроне.
...Любовь - вот, казалось бы, ясное слово.
А смысла его не постичь.
Время, в котором ты - не со мною,
Оно предо мной, как
Огромное поле.
Оно не прополото,
И надо, до самого горизонта,
Пройти его в поте лица,
Перебирая минуты, часы и сутки,
Как сорные травы...
Сегодня эта работа так тяжела, еле движется.
И конца им не видно -
Этим сорным сплетенным травам,
Этим часам и минутам, растянувшимся вдаль.
* * *
Есть люди, которые знают меру всему.
Семь раз они отмеряют.
И семью семь отмеряют.
Как будто бы обирают - и вдосталь не оберут.
Отмеренное - отмирает.
Отмеренное - умирает,
А им не понять - почему?
Я знаю условность меры...
Я верю в наивность веры,
В доверие, что прочнее доверенности любой.
Я жду телеграмм и писем,
И день для меня бессмыслен
Без доброй, такой знакомой
Улыбки твоей большой.
Что ж, может быть, это слишком...
Может быть, это слишком, как
Пустыня, ползущая к морю,
Небо, ушедшее в землю,
Стрела, влюбленная в цель.
Но великие океаны и великие горизонты,
И солнце, и космос
Не знают, что это - слишком?
"Слишком" - исподтишка возникает,
Как завистливый взгляд.
С "лишним" созвучно "слишком",
Как с "боем" созвучен "булат".
Беззвучное слово с л и ш к о м,
Безголосое и бездарное,
оно означает гирьку в грамм,
Килограмм или тонну.
Грамм, килограмм, обязательность рам...
И горит светофорчик приличий,
И обидчивый бродит обычай,
Заболевший от собственной власти...
А счастье?
...Ах, какой взъерошенный праздник!
Как мальчик-проказник:
Не могу найти свои бусы...
Для цветов твоих не куплена ваза...
Ах, как волосы твои русы,
Будто солнцем они измазаны!
...Поэтому я не говорю тебе, что люблю тебя слишком.
Слишком для такой короткой разлуки,
Которая кажется слишком долгой.
Поэтому мне, горожанке, живущей в ХХ веке,
Совсем не смешно бояться
Машин, самолетов, трамваев...
Трусливое слово слишком -
Пусть вечно оно скитается,
Шажками меряя мир.
Есть слово Творящего: - Мало!
Есть слово Входящего: - Здравствуй!
Детей - неразгаданный лепет
И светлое слово - кумир...
Не перечитывая, положила листки на стопку моих бумаг, а через день, утром, открылась дверь и я увидела широко улыбающегося папу Олега и малыша, которого звали Илья.
Потом начались веселые хлопоты, возня детей... Я забыла о написанном мною в часы тоски и ожидания. Листы постепенно погрузились в мои бумаги. Исчезли... Да я и не стремилась специально их найти, чтобы отдать виновнику моего неожиданного поэтического мига.
...Однажды я вошла в комнату и увидела мужа, неподвижно сидевшего за столом. В руках он держал какие-то листки и читал их. Издали я узнала свое неотправленное письмо - стихи.
Олег меня не заметил. Снова и снова перебирал листки, читал. Наконец положил их на стол. Долго и неподвижно смотрел в окно. Во всей его фигуре мне почудилась напряженность, и почему-то я испугалась. Боясь пошевелиться, я продолжала смотреть ему в спину, и, наверное, он это почувствовал. Повернулся.
Кажется, никто лучше меня не знает это лицо! И сейчас на меня смотрели его серые глаза, с которыми любили встретиться мои, чтобы обменяться лукавством или задиристыми брызгами иронии. Но теперь в лице почудилось что-то новое. Очерченные светом и тенью отчетливые пропорции скул, щек, подбородка стали медленно сливаться в мягкий долгий взгляд. Сжатые секунду назад губы шевельнулись. "Нико-гда, никому не показывай эти стихи, - прошептал Олег, - эта прекрасная песнь твоей души должна принадлежать только мне!"
В это время в комнату вбежал Алюня, и папка, встав, подхватил на руки сына. Мы втроем, слившись в теплый ком, застыли посреди комнаты...
...Прошло 9 лет... Сейчас весна, апрельский день 1980 года. Я сижу за своим столом и перебираю горы писем, записей, рисунков, перелистываю тетради. Это наш семейный архив, с которым я уже не один год "дружу". Когда есть время, он помогает мне работать над этой книгой. Сейчас как раз и выдалась минутка...
Вдруг, как бы подпрыгнув, аккуратно уложились между моими указательным и большим пальцами слипшиеся листки. Непроизвольно, почти невидящим взглядом я коснулась их, хотела отложить в сторону, но тут мои глаза выхватили строчки: "Теперь, когда у меня есть несколько дней и они названы разлукой..."
Я залпом прочитала строчки, потом снова. Хлопнула на сквозняке входная дверь. Муж вернулся с работы, и прихожая заполнилась детскими голосами: папка прихватил наших мальчиков со двора. Пора готовиться к ужину.
Он подошел ко мне, наклонился посмотреть, чем я занимаюсь... Присел рядом.
- Что-то задумала?
- Так, вспомнила кое-что...
Показываю Олегу листки с памятным стихотворением, он пробегает глазами строчки, улыбается... Осторожно спрашиваю:
- И теперь хочешь, чтобы я никому эти стихи не показывала?
- Нет, не хочу, - неожиданно серьезно ответил Олег и, поцеловав меня, сказал: - Пусть эти стихи займут свое место в твоей книге, а женщины пусть учатся у тебя любви.
Он посмотрел на меня пристально и снова поцеловал. Подбежал Алюня и закричал: "Ну папа, что ты с мамой все целуешься и целуешься, а Игорь в это время у меня цветные карандаши стащил!" Папа обнял его, обращаясь ко мне: "И они пусть учатся у тебя, как надо любить!" "Любить, любить!" - ворчал Алюня, таща папу в другую комнату.
Снова вернусь в ту летнюю ночь. Когда дети засыпали, мы с Олегом еще долгие часы осторожно шептались, боясь потревожить сон малышей. Потом мы проваливались в сон, как в пропасть, паря в сладких просторах теплой дремы до первой светлой строчки рассвета, просочившейся за далеким горизонтом...
...Когда я поняла, что беременна вторым ребенком, это был Игоречек, снова замаячил вопрос о хлебе насущном. Надо было устроиться на работу, чтобы получить "декретные деньги", полагавшиеся мне при рождении ребенка. Решила, что самый удобный вариант - сообщить родителям и, воспользовавшись тем, что мой отец долгие годы работал на Минском радиозаводе, устроиться туда.
Узнав о моей беременности, мама в ужасе схватилась за голову: "Зачем? Ты с ума сошла, дочура! Алюня еще такой маленький!! Теперь уже точно ты не закончишь свое образование! Что он себе думает, твой муж?"
Сейчас, когда у нас растут уже трое детей и постепенно определяется моя судьба, я невольно перебираю события той, теперь кажущейся такой далекой, поры.
Отношения четырех человек: моих родителей, меня и Олега, оказались сначала "закольцованы" на судьбе нашего первенца. Прошло время, и я в ожидании второго ребенка, события радостного для нас с мужем, слышу от мамы слова негодования... То же самое, когда должен был родиться третий! Ну как не задуматься над странностями такого характера!
...Есть у мужа замечательный друг в Саратове - Миша Ч. Он перенес в детстве полиомиелит, иначе говоря - детский паралич. Война застала его на лечении в Анапе. В первые недели войны он с матерью был спешно эвакуирован в волжский город. А вскоре в их дом пришла похоронка на отца.
На момент моего заочного знакомства с Мишей он уже был известным в Саратове поэтом, автором книг, ученым, по-новому взглянувшим на уникальное явление русской поэзии - Д.В.Веневитинова. По рассказам Олега, учившегося с Мишей в Саратовском университете, тот, парализованный смог окончить филфак, успешно защитил дипломную работу, стал аспирантом, написал диссертацию, женился, стал отцом двух очаровательных девочек...
В первом браке с ним случилась похожая на нашу с Олегом история. Правда, сходство, слава богу, было только в одном: в презрении родителей его "музы" к нему - "жалкому паралитику". Под их давлением его жена, в конце концов, просто сбежала! Зато второй брак - с Натальей Николаевной - принес ему счастье и детей. Олег был очевидцем той ужасной драмы и рассказывал подробности первого брака друга, не скрывая от меня подробностей.
...Роясь в нашем семейном архиве, я наткнулась на обрывок письма Олега к Мише Ч. Не зная, черновик ли это или какой-то неоконченный вариант письма, я спросила Олега, что это за обрывок? Он сказал, что года три назад "под настроение" послал большое письмо Мише.
Ничего не говоря мужу, я решила письмо это раздобыть. Интуитивно чувствовала, что стоит попытаться! Миша, наверное, очень удивился, когда получил от меня конверт с запиской, в которой я очень осторожно намекала, что хочу написать книгу о нашей с Олегом жизни, и просила поискать это письмо. Ждала долго. Уж и не чаяла, что письмо сохранилось. Но однажды получаю от Миши Ч. небольшой пакет с запиской: "Милая Танечка! Тебе очень повезло. Письмо Олега сохранилось, и я отсылаю его тебе. Твои планы о романе меня просто ошарашили. Вот бы и моя Наташа однажды взялась бы написать такой же роман о нас... Правда, уже сейчас могу сказать, что по жизни наш роман получился с очень интересным сюжетом. В двух частях: дочка Оля - первая часть, а дочка Даша - часть вторая! Кроме того, будет наверняка продолжение нашего "романа", но это уже - дело дочерей и их будущих мужей. А там, глядишь, и внуки постараются над своими романами. Так что собрание "сочинений" нашей семьи впереди!"
Итак, письмо Олега к Мише Ч. в Саратов. Я привожу его полностью, потому что мне оно кажется очень поучительным.
"Здравствуй, Миша!
Давно тебе не писал. Семейная жизнь не всегда способствует переписке друзей... Но теперь простуда "помогла". Сижу, кашляю и строчу.
Вообще-то давно хотелось мне рассказать о нашей с Таней жизни. С годами она обрастала интересными, даже неожиданными подробностями... Но все недосуг.
Наша любовь была насыщена многими драмами и сложными противоречиями... Сначала мы долго блуждали с ней в длиннющих и мрачных катакомбах недоумений. Каждому из нас было отмерено достаточно сомнений и горьких страстей, которые, наконец-то, остались позади. Как это бывает в таких случаях, рождение нашего малыша Алюни - его так назвала Таня - стало особым моментом истины! Потом родились Игорь, Ярослав, и вся эта "княжеская троица" сейчас шумит, бегает... Одним словом, растет.
Спустя почти девять лет, в окружении моего дружного семейства, я в неспешных раздумьях вспоминаю иногда первый год нашего с Таней знакомства, подобный разрушительному землетрясению, эпицентром которого была ее мать. Точно так же, как и ты, окунувшись сейчас в ауру счастливого своего семейства с Натальей, я уверен, не забываешь о браке с Тамарой...
Я хочу сказать о другом. Сопоставляя все случившееся в моей жизни здесь, в Минске, с тем, через что тебе пришлось пройти, я натыкаюсь на жуткую проблему, хорошо тебе и мне знакомую. Я имею в виду реакцию родителей наших жен на выбор, который они сделали.
Ты - парализованный инвалид и я - сохранивший подвижность, но не избавленный от внешних признаков пережитых мною физических страданий. Мы с тобой два человека, сделавшие себе судьбу, причем завидную по самым строгим меркам! Однако мы с тобой стали объектом злобных, оскорбительных пересудов тех, кто присвоил себе право неистово перечеркивать выбор своих дочерей.
Я видел мать твоей бывшей жены. Определенно могу сказать, что более жестокого и "уперистого" человека я не встречал. Уже тогда мне было ясно: эта женщина не успокоится, пока не разорвет отношения, которые связывали тогда тебя с Тамарой. Хоть она и сбежала от тебя, ужаснувшись тяжкого для нее супружеского долга, контекст ее поступка был выращен ненавистью ее матери.
Не хочу бередить твою душу воспоминаниями о пережитой драме! Бог судья Тамаре. Сегодня ты по-настоящему счастлив с Наташей. У вас - дети. Все будет хорошо...
Кстати, лицо Наташиной матери, которую я увидел, когда она впервые пришла к тебе в гости, невозможно забыть. Прекрасная, светлая женщина! Ты счастлив вдвойне: любящая жена, ее родители, которые тебя уважают.
Когда умерла твоя мать - незабвенная тетя Оля, мама Наташи стала тем человеком, который сумел сделать почти невозможное: восполнить тебе потерю родной матери.
Увы! Я не могу похвалиться тем же. Нет. Мама моя, слава Богу, жива, но то, что живет она далеко от Минска, не дает мне возможности хоть как-то расслабиться.
Для Таниных родителей я был всегда лютым врагом! Со мной обращались, как с опасным неприятелем. После рождения Альки я мог лишь рассчитывать на холодное снисхождение. Даже рождение Игоря и Ярика мало что изменило.
И теперь, спустя почти шесть лет, по своим ощущениям я остаюсь для Таниных родителей "хромым козлом", который "невесть почему" или, в лучшем случае, потому что "задурил девчонке голову", сумел ее "окрутить", навесив теперь еще и троих детей. Таня успешно закончила университет, аспирантуру, сдала кандидатские экзамены, работает над диссертацией. Растут наши дети, а... воз отчуждения и ныне там. Для ее родителей неважно, что я уже достаточно известный в городе человек. Меня уважают и ценят. Сотни студентов слушают мои спецкурсы в минских вузах. Популярны мои авторские программы на радио и телевидении. У меня уже масса публикаций в газетах и журналах, издающихся в Белоруссии. Увы! Я продолжаю оставаться для них человеком, "разбившим" жизнь их дочери. Я не жалуюсь тебе, мне это не присуще, ты же знаешь! Я полон недоумения и размышляю. Что же это за люди? Я не смогу найти ни одного доброго слова в адрес отца Тани, впрочем, как и она сама. Это - откровенный циник и негодяй! Я приведу здесь только один факт, рассказанный мне женой, чтобы ты понял, что это за субъект и как же тяжело мне с ним общаться на правах "родни".
"Мне было 16 лет, - рассказывала мне Таня. - Был праздник, кажется, "старый Новый год". Пришли к нам гости. Приятели родителей - супружеская пара. Он - работяга, она - кокетливая "болонка". Все выпили, но показалось мало. Гость вызвался сходить в магазин за "добавкой" спиртного. В этот же момент маму срочно вызвали на "скорую". "Болонка" осталась на кухне, а я сидела в гостиной, закрыв за собой двери, смотрела телевизор. Вскоре мне показалось: за дверью что-то упало, послышалась какая-то возня. Я открыла двери и сразу увидела: животом к тумбочке прижата "болонка", а мой папа занимается с ней... сексом! Секунду я стояла, как парализованная. Потом схватила шубу, и, как была в домашних тапочках, убежала в зимний холод, на улицу. Шла, не замечая холода, промокших ног, и плакала. Ворвалась в дом к Наташе и не могла целый час ничего сказать. Потом звонили мама, папа, но я не в силах была вернуться в этот дом! Неделю прожила у подруги... Конечно, пришлось вернуться домой. Но там ничего не изменилось! С той поры уважать мать не в силах! Как она могла терпеть такую грязь! Отца же я возненавидела!" Такая вот история...
Откровенно говоря, Танину мать мне жаль. Это сильная женщина. Она сумела сделать здесь хорошую карьеру. У нее несомненный организаторский талант, и медик она от Бога: прекрасный диагност и хирург с фронтовым опытом. Это женщина со сложной судьбой. Я основательно размышлял над корнями ее предрассудков, нелепых поступков, от которых я реально мог пострадать.
И все же, как мне кажется, я понимаю мотивы неистового противостояния этой женщины. Тогда, зимой семидесятого года, я уехал в Минск и, как ты знаешь, оставил семью, ребенка. По-видимому, сработали стереотипы! Но даже в этом случае невозможно оправдать ту травлю, которую мать Татьяны с мужем затеяли против меня. О подробностях я писал тебе, повторяться не буду.
Конечно, тогда, как, впрочем, до сих пор я спрашиваю себя: где корни такой оголтелой ненависти этой женщины и ее мужа ко мне? Почему этим людям изменил здравый смысл? При всей наивности риторического моего вопроса я был готов их действия осмысливать только в привычных мне критериях совести и порядочности. Был готов, но не видел в них ни совести, ни порядочности! Спустя годы я понял: человеку, плененному предрассудками и стереотипами, безнадежно зараженному хамством, критерии порядочности, совести и чести недоступны! С отцом Тани все ясно. Все закоулки его характера пропитаны грязью. Но Танина мать личность сложная. Она относится к той категории женщин, которые выросли на руинах родовой морали, но сумели прочно усвоить привычки советского чиновника. Первое ушло глубоко в подкорку, второе определяет ее поведение все 24 часа в сутки. Отсюда - самоотдача на работе. Преданность идеалам карьеры с черно-белой оценкой людей.
И все-таки я многое ей прощал и прощаю. Она - несчастная женщина! Таня рассказала мне о трагических событиях, свалившихся в тридцатые годы на мать, ее сестер и братьев, погибших в Абхазии в бериевских застенках. Матери Тани удалось выжить. Пережив открытую форму туберкулеза легких, она после школы поехала в Краснодар и, окончив мед-институт, в самом начале войны была мобилизована как врач и провоевала всю войну почти на передовой, у линии фронта блокадного Ленинграда. После войны вернулась в Абхазию, в маленький городок Гудаута, где родилась и где обитали оставшиеся в живых члены ее семьи.
За годы ее отчуждения ко мне я не переставал ей сочувствовать. Я даже признавал, что наши с ней судьбы были в чем-то сходны! Пусть немного позже, но от той же системы пострадал и я, попав под такую же кровавую колесницу. Я рассказывал тебе о том, что приятель Берии - Багиров под прикрытием тотальных прививок в Азербайджане против туберкулеза сумел отправить в могилу тысячи армянских, русских, еврейских детей, погибших от завышенных доз туберкулина и некачественного прививочного материала.
То, что я выжил и после всех операций сумел научиться ходить, да, хромая, но все-таки ходить самостоятельно, получить образование, сделать себе биографию, достойную уважения, матерью Татьяны не ставилось мне в заслугу! Эта несчастная женщина была убеждена: дочь - ее собственность! А раз так, то лишь ей, матери, дано решать, какой муж должен быть у нее. Ты знаешь, по большому счету, мир человеческий удивительно банален. Вот и я столкнулся с такой банальностью, которая способна отравить жизнь и мне, и моей жене!
И все же я всегда считал эту женщину несчастной! Так считаю и сейчас. Ее разум хорошо усвоил профессиональные знания и навыки. Однако она разрушила свою совесть нелепыми, глупыми предрассудками! Вот почему, мечтая о счастливой судьбе дочери, она была способна видеть рядом с ней лишь "здорового и богатого".
Несчастья туманят разум женщины, особенно если они преследуют ее всю жизнь! Смотри: она была трагически несчастна в детстве. Несчастна в любви. Ее романтическая любовь к некому греческому юноше прервалась гибелью его при возвращении на родину, в Грецию. Брак с отцом Тани и материнство слились в долгую тяжкую драму! Родив двойню, мальчика и девочку, она очень скоро потеряла малыша.
Несчастья в семейной жизни этой женщины мешали и деловой карьере. Амбиции вполне соответствовали ее природным способностям. Но муж - ненасытный бабник и алкаш - сотни раз ставил ее в нелепое положение перед людьми, которыми она руководила. Она приносила этому хаму в жертву свою женскую честь, ибо знала, что в наше время за развод приходится расплачиваться карьерой! И этот вынужденный и очень горький компромисс ожесточал ее!
Прошли годы, и к осени своей жизни, вопреки своей воле, направленной против меня, она, именно благодаря моему сочувствию и порядочности, получила возможность наслаждаться радостным покоем в окружении моих сыновей. Общаться с внуками, рождению каждого из которых... она неистово препятствовала! Теперь, кажется, она наконец-то расстается с мужем. На старости лет она решилась-таки на этот шаг. Теперь ее привилегией стало уважение в семье дочери. Но сколько же сил потратила в недавнем прошлом эта несчастная женщина, чтобы разрушить свою теперешнюю и единственную обитель покоя и уважения! Слава богу, у меня хватило сил и мудрости не мстить ей! Да, нам с Таней было нелегко дать ей шанс обрести в нашем доме сочувствие и понимание ее душевных и житейских бед! Сберечь души наших детей от горькой отравы враждебности и отчуждения. Мать, которая годами поносила и отвергала любовь и брак дочери, сегодня, на склоне лет, обрела единственный шанс на тепло и душевное равновесие! Не правда ли, какой потрясающий парадокс?
Ты как-то заметил: "Нет убедительней произведений, созданных самой жизнью. Она рождает характеры, строит коллизии, неподвластные фантазии писателя..."
Как же ты был прав, мой дорогой друг...
Обнимаю. Олег"
Это письмо я перечитывала множество раз. Все решала: оставить-убрать. Решила оставить. Судьба моей матери может стать уроком для тысяч таких, как она...
Все годы нашей супружеской жизни вместе с Олегом проходила моя борьба за то лучшее, что было в душе моей матери. Олег мне помогал, как мог, и я не переставала поражаться его терпению...
...В самом начале беременности Игорешей пошла я работать на склад радиозавода. Куда ж еще идти за "декретными деньгами"? Ни профессии, ни образования! "Да ладно, - думала я с оптимизмом, - перезимуем". Однако тревоги все-таки меня подстерегли.
Была у меня начальница по имени Настя. Невысокая, плотно скроенная, лет 35, с большими черными глазами. Почему-то она невзлюбила меня. Что ж делать? Насильно мил не будешь! Сначала я не обращала внимания на ее ворчание и окрики, но постепенно это стало мешать нормальной работе. На складе работали еще две девочки: Рита и Маша. Маша собиралась замуж, а Рита была совсем уж малолетка. Настя к ним никогда не придиралась, а ко мне - едва ли не каждый день. Однажды, когда никого не было рядом, она подошла ко мне и, глядя на мой живот, почти прошипела: "Прискакала к нам, чтобы деньги получить, да?" - "Какое твое дело?" - не выдержала я. "Ты не думай, - угрожающе процедила начальница, - что если ты дочка... - она назвала имя моего отца, который в то время работал на этом же заводе и помог устроиться мне, - то я буду поблажки тебе давать".
С той поры работа у меня стала откровенно тяжелой. Нужно или не нужно, но Настя заставляла меня переносить тяжелые коробки с деталями в дальний конец территории завода. Отказываться? Идти искать на нее управу? Кому это надо?
Я страшно испугалась, когда почувствовала ноющую боль внизу живота и в пояснице.
Олегу решила ничего не рассказывать, а позвонила домой и спросила отца: "Ты можешь поговорить с ней?" Тот замялся. Чувствовалось, что рядом стоит мать или он в чем-то не уверен и не хочет мне обещать. Я молча положила трубку и расплакалась.
Врач дал бюллетень на три дня. Сказав Олегу, что иногда полезно беременным побыть дома, я своим легкомысленным заявлением его, кажется, не встревожила. Назавтра он уехал в командировку на денек-другой, а я, отлежавшись, успокоилась.
Вышла на работу, но тревоги меня не оставляли. Я знала, что Настя снова возьмется за свое и от ее опасных для меня поручений не уклониться. А если случится непоправимое? Жутко было даже себе представить! Она-то умоет руки!
Мне даже подумалось, что мой отец сговорился с ней, поддавшись давлению матери, чтобы таким образом "легально" спровоцировать у меня выкидыш. Ведь оба мою вторую беременность встретили в штыки!
Олег вернулся из командировки, и я сразу рассказала ему обо всем. Он был вне себя! Готов был идти куда угодно: к директору, к главврачу заводской поликлиники, объяснять, требовать внимания ко мне. Мой милый муж! Он метался по нашей маленькой квартирке и напряженно думал, как сделать так, чтобы я, его жена, не пострадала, и не была уволена, и все-таки получила эти ... деньги, необходимые нам на хлеб насущный.
Весь день Настя не приходила к нам на склад, и только перед уходом домой я неожиданно ее увидела. Она была необычно бледна, смотрела на меня, как затравленный зверек. Я терялась в догадках.
Пришла домой, все Олегу рассказала. Он выслушал меня и обычным своим тоном сказал: "По-моему, твоя начальница что-то поняла. Сама женщина... Дошло все-таки..." Его словам я не придала значения.
На следующий день я увидела Настю с такими же испуганными глазами. Правда, говорила она со мной вполне миролюбиво и... ни одного "опасного поручения". Девчонки, те, кто работал со мной, удивленно пожимали плечами. Перемены в поведении Насти как-то вытеснились другими событиями. Маша, работавшая рядом со мной на том же складе, дня два назад вышла замуж, и мы все то и дело пытали ее, прося рассказать подробности предстоявшего "медового месяца".
Однажды, когда Насти не было, Рита подошла ко мне и шепотом спросила: "Таня, а твой муж, случайно, не сидел в тюрьме?" Я опешила. "Случайно? В тюрьме? Чего это тебе в голову взбрело?" Рита, почему-то еще раз осторожно оглянувшись, шмыгнула носом и почти шепотом, в самое мое ухо сказала: "Настя вчера с Любой разговаривала, я стояла за шкафом и все слышала. Так вот, Настя Любе говорит: "У Таньки муж - просто зверь!" Любка ее спрашивает: "Это в каком смысле?" - "Да в самом прямом - зверь! Посмотрит, аж холод по спине пробегает!" - отвечает Настя и говорит дальше: "У нас в штамповочном парень есть, очень на него похож... Так он из тюрьмы вышел месяц назад. Уголовник, все его боятся".- " А при чем здесь мой муж?" - почти закричала я с негодованием, совсем запутавшись в Настиной логике. Рита испугалась, торопливо стала оглядываться и, увидев Настю, тут же спряталась за стеллаж.
Спрашивать Настю о ее разговоре с Любой о моем муже? Нелепость! Махнула рукой и пошла своими делами заниматься. Прихожу домой, рассказываю Олегу эту историю. Он улыбается. Садится на стул, на другой сажает меня и говорит: "Я тебе расскажу, почему Настя так себя ведет, но ты мой рассказ просто прими к сведению, и только!"
Олег умолк, отвернулся к окну. Я смотрю на него во все глаза в полном недоумении. Жду. Он повернул теперь свое лицо ко мне и, уже не улыбаясь, а скорее даже холодновато начал. "Я пришел на радиозавод. С Настей я говорил накануне по телефону и попросил ее прийти на проходную в комнату переговоров. Она пришла. Сели мы за стол наедине. Я спросил ее спокойно и ясно: "Так вы Настя?" Она подтвердила: "Да, я - Настя!" - "Дети у вас есть?" - спрашиваю. Отвечает: "Да, есть, а что?" Чувствую, что я сейчас ее просто задушу. "Ах ты тварь, - думаю, - сама же баба. Ребенка под сердцем носила, рожала, а что ж ты творишь с моей женой?!"
Я слушала Олега, постепенно проникаясь его настроением. Он уже встал, ходил по комнате и говорил: "Чувствую, что сейчас что-то случится. Придвинулся к этой Насте почти вплотную и говорю: "Я тебя предупреждаю, если с Таней и с моим ребенком что-то случится, тебе - не жить! Поняла?" Она в ужасе отшатнулась и послушно кивает головой, как китайский болванчик. "Иди, - говорю, - и не дай бог тебе забыть мои слова!" Встал и ушел. Вот так..."
Я Олега знала уже больше двух лет. Знала яростным, нежным, отчужденным, сосредоточенным. Страстным... Но я не знала, что таким может быть мужчина, когда его женщине, детям, даже еще не родившимся, что-то угрожает. Я не знаю, что такое женский атавизм. Будни самки в стаде питекантропов, вожделенное созерцание ею схваток самцов, чтобы принадлежать вожаку, в моем подсознании не являлись. И слава богу! Я родилась в эпоху, которую называют "современной цивилизацией".
Но сейчас, когда я увидела лицо мужчины, которое выражало такую потрясшую меня беспощадную, яростную решительность, я поняла: за ним не страшны никакие стихии и никакие враждебные силы!
...Игорек родился в срок - 2 ноября 1972 года. Это было воистину дитя красивое и нежное, очень напоминавшее ангелочка. Правда, он принес нам с первых же дней большие тревоги... Но об этом потом.
Мы с Олегом давно решили, что если девочка не родится, попытаемся еще раз и на этом демографическую программу нашей семьи завершим.
...Я забеременела в третий раз уже аспиранткой БГУ. Олег работал научным сотрудником Института философии и права Академии наук Белоруссии. Узнав о беременности, мать снова вознегодовала! Все бы ничего, злится, ну и пусть. На каждый роток, как говорится, не накинешь платок. Но, как оказалось, недооценивала ее я совершенно зря!
...Родители уже получили новую квартиру, а мы стали осваиваться в той, где я прожила почти десять лет. Досталась она нам совершенно пустой! Олег взял "халтуру" - разработку планов социального развития на заводах, а это было делом хоть и тяжелым, но очень денежным. Купили огромный стенной шкаф. "Стенка" не вместила все наши книги. Их у нас оказалось почти 2 тысячи томов. Случайно, за бесценок, нам сделал еще два стенных шкафа очень "рукастый" столяр, а еще одну симпатичную книжную "стенку" подарил друг Олега, который обновлял свой интерьер. Она досталась детям. Там было два секретера, множество полок и ящиков, так что все книжки детей, игрушки и вещи
разместились.
Алька с Игорешей моментально освоили свои первые "рабочие места" с секретерами. Кстати, презент приятеля Олег сразу обновил, покрыв лаком. Тогда же мы купили два дивана, кресла и стулья. Видя, что мы стремительно обустраиваемся без ее участия, мать поспешно купила на кухню очень симпатичный белый складной стол, а в гостиную отдала старый, но вполне приличный ковер. Теперь и у нас, и у детей комнаты стали выглядеть очень прилично! Но я забежала вперед...
...Третья по счету беременность у меня случилась за полтора года до рождения Ярослава. Она меня вовсе не испугала. Опыт уже появился, а мы с Олегом хотели непременно троих детей.
Пошла я в поликлинику того радиозавода, где все еще стояла на учете, хотя после рождения Игореши с завода ушла. Врач-гинеколог, которую я знала еще по годам детства, когда она приходила к родителям в гости, встретила меня приветливо. Анна - назову ее так - была очень дружна с моей матерью, и все годы их общения я всегда видела ее улыбающейся и приветливой.
Вот и теперь она с неизменной улыбкой сообщила мне, что действительно беременность наступила, что все в порядке, срок совсем маленький. Полюбопытствовала, не хочу ли я сделать аборт. Выслушав мой отказ и продолжая улыбаться, Анна начала меня урезонивать: "Пожалей себя! У тебя уже есть два малыша, один родился-то совсем недавно... Тяжело же..." Очень удивилась, узнав, что я успешно сдала все гос-экзамены в университете, а "с Игорешей" и подросшим Алюней защитила диплом, "с ходу" поступив в аспирантуру, где вполне благополучно уже учусь и готовлюсь к кандидатским экзаменам.
Расстались мы тепло. Через неделю она сама позвонила мне и,
узнав про мое хорошее самочувствие, деловито сказала: "Приходи, посмотрим, как там у тебя дела..."
Не ожидая подвоха, я пришла. Снова, как, наверное, было принято, она заставила меня взгромоздиться на "женское кресло". Все время улыбаясь, деловито осмотрела меня. Я человек не капризный, но тогда мне почему-то было особенно неприятно и вдруг стало тревожно.
Анна что-то рассказывала мне, я рассеянно ее слушала, в нетерпении ожидая, когда осмотр закончится. В какой-то миг я почувствовала странное и незнакомое мне ощущение. Минутный дискомфорт! Я постаралась сделать вид, что ничего особенного не почувствовала, только ужасно захотелось побыстрее пойти домой, и я обрадовалась, когда за дверьми поликлиники глотнула, наконец, свежего воздуха.
Через день у меня случился выкидыш! И это при том, что я была привычно осторожна, а ухаживать за Игорешей мне помогал Олег, пользуясь тем, что у него было гибкое расписание работы.
Конечно, я была очень расстроена, но никак не связывала случившееся с моим недавним посещением кабинета гинеколога. Мне и в голову не могло прийти, что такое возможно было при ее "старании"!
Узнала я обо всем случайно, когда забеременела уже Ярославом.
Не угадаешь день и час, когда к тебе придет слово, жест, чья-то мимика, способные тебя встряхнуть, раскрыть нелепую правду, подтвердить тайные подозрения, которые ты старательно от себя отгоняешь. Так случилось и со мной.
Случайно подняв трубку телефона, который стоял у нас в гостиной, с намерением позвонить на свою кафедру, где работала лаборантом, я услышала голос мамы, которая на кухне с кем-то уже разговаривала по параллельному телефону. Я хотела тут же положить трубку, но на секунду удержалась, узнав голос Анны и услышав слова: "Нет, Женя, не проси. Хватит! Я однажды уже взяла грех на душу. Больше не хочу..."
Еще держа трубку, я непроизвольно сообразила, о чем идет речь, и уже намеренно хотела дослушать этот разговор. Мама о чем-то просила: "...Но она все равно ни о чем не догадается... Она устала, пойми..." Тут она назвала собеседника по имени, и я поняла, что не ошиблась: на другом конце провода действительно Анна, гинеколог, которая меня полгода назад осматривала. Теперь она работала в нашей районной женской консультации, где я, не ведая ни о чем, стояла на учете с Яро-славом, бывшем тогда во мне размером с рыбку.
Окаменев, я продолжала слушать разговор женщин. "Не дай бог, Таня узнает про тот случай... Она же меня..." Мать рассмеялась: "Да брось ты, Аня! Ты все правильно сделала. Она у мужа под каблуком. Эта сволочь таким образом закрепляет ее за собой! Я уверена, что моя девочка давно бы ушла от него, если бы не дети!"
Я осторожно положила трубку и легла на диван. Рыдания душили меня. Мать, еще поговорив с подругой, вошла в комнату, где, не вытирая слез, молча всхлипывала я, ее родная дочь. Она все поняла, и, по-видимому, страшно испугалась! Не спрашивая меня о слезах, словно тень, мать вышла из квартиры и недели две или три не заходила и не звонила.
После этого телефонного разговора, наверное, месяца через два, поглядывая на мой заметный живот, в котором мирно почивал Ярослав, мать не выдержала, сорвалась в крик, выговаривая Олегу: "Вы гробите мою дочь! Вы - преступник! Как можно так поступать?" Тут, признаюсь, и я чуть не сорвалась в крик, готовая сказать все, что случайно недавно узнала. Но делать это при Олеге не хотела. Понимая, чем это может обернуться, я дала себе зарок: Олег не должен ничего знать, во всяком случае, года два-три! В ту минуту, не желая поддерживать ссору, Олег вышел из комнаты. А я почти спокойно - и как только мне это удалось? - посмотрела на мать и спросила: "О чем ты говоришь, мама? Кто все-таки преступник? Может быть, тебе надо кое-что вспомнить? Или тебе помочь?" Мои слова моментально на нее подействовали. Умолкнув, она ушла, осторожно прикрыв за собой входную дверь. Олег, ни о чем не спрашивая, пожал плечами, мол, "горбатого...", и пошел к своему секретеру у окна в гостиной. Он был увлечен книгой о психологии деловых отношений, а ее фрагменты "наговаривал" в лекциях, читая их в Институте народного хозяйства, в Минской партшколе и мне, когда в доме было совсем тихо.
Только спустя год после рождения Ярослава я рассказала Олегу обо всем. То было время очень радостное: решение издательства "Вышэйшая школа" о публикации первой книги Олега "Смотрись, как в зеркало, в другого человека" уже было принято. Раз в две недели стала выходить его авторская телепрограмма "Акценты". В Минске Олега уже знали многие, а уж популярность как ведущего авторской телепрограммы была очень велика. Позже он стал вести и новые программы на радио.
Да, время тогда было очень радостным, и нам удалось справиться со своими горькими обидами и тяжкими впечатлениями от прошлых бед, "сработанных" при усилии нашей неугомонной "бабини"...
...Вернусь еще раз назад. Я сдала кучу долгов-экзаменов и зачетов еще до той минуты, когда постучался к нам в дом новый, 1972 год. Встречая его, мы дружно решили: никуда не пойдем, никого приглашать не будем. Встретим праздник своим тихим семейным кругом. Решила я елку поставить. Как же иначе? Сын в доме, хоть и несмышленыш, но без нее никак нельзя!
Приносит Олег пушистую, пахучую гостью, быстро сооружает "крестовину", ставит елку. Навесили на нее что под руку попалось! Алькины игрушки в ход пошли, из ваты снежинки сделали, и уже к самой кромке старого года, готового уйти и уступить место новому, подняли глиняные кружки с шампанским. Благополучно пропустив мимо ушей телевизионное послание всесоюзного начальства и его же призыв "За мир между народами", мы выпили... за нашу любовь! А потом за нашего малыша-первенца.
...Работа над моим дипломом все-таки шла трудно. К апрелю, получив тему, я откровенно заскучала. Вокруг благоухала весна, и работать совсем не хотелось, к тому же было ужасно неинтересно прочитывать и выслушивать банальные рекомендации моего руководителя диплома. И тогда я стала... фантазировать! Такое со мной случается. Только попадается под руку что-то ординарное, примитивное, меня как черти щекочут! Хочется тут же обсмеять банальность и сотворить что-то необычное!
Однако время не стояло и не терпело моих "резвостей". Встреча с научным руководителем, сановитым профессором, который считал, что "...мы с вами, Таня, справимся с работой в два счета...", привела его в полное расстройство.
Я ничего путного не сделала, что-то вяло бормотала о "тривиальности подходов к теме", которая "ни уму, ни сердцу". Пожав плечами, он с обидой сказал: "Таня, защищать диплом - это совсем не то, что защищать диссертацию! Хоть что-то покажите мне, а там и время защиты подойдет. Главное - пишите!" Профессор пытался внушить мне бодрость, а получалось наоборот!
После очередной такой "творческой" встречи прихожу домой. Олег играет с Алькой. Оба смеются, а у меня в душе - темень. Заметил муж мои печальные вздохи-охи, подсел и спросил: "Что, взгрустнулось?" Рассказала ему о своем разговоре с руководителем диплома, о невероятной скуке, которая охватывает меня, когда я перебираю план дипломной работы, составленный еще неделю назад.
Попросил план, посмотрел, что-то почеркал, написал на полях. А тут и вечер незаметно приплыл. Уложила я Альку, погладила по своему еще совсем незаметному "животику", в котором мирно спал Игореша размером с молекулу. Тогда мы, конечно, думали, что это Аленушка, потому что надежды на девочку были "агромадные". Иду на кухню, где устроился с моими "дипломными каракулями" муж...
...Все-таки виновата была во всем я. А точнее, не развитое к тому времени мое мышление студентки, которая к концу университетского курса, дважды уходя в академический отпуск, штурмом посдавав все экзамены и зачеты, так и не научилась мыслить глубоко и основательно. В итоге я пришла к финалу своего университетского курса, зная лишь "кое-что кое о чем".
Не хватало главного - культуры мышления. Для дипломного же сочинения это было важным условием успешного анализа. К тому же я всегда чуралась философии, скучала на теоретических семинарах по лингвистике, а получая темы курсовых работ, избегала "умничать". Все это мне сейчас и "отомстило"!
То, что Олег прокомментировал, опираясь на мои же записи, иллюстрируя моими же примерами, собранными для дипломной работы, в его изложении стало выглядеть очень прилично! С его помощью я нащупала корни и связи темы диплома с научной дисциплиной, которая меня давно привлекала, - стилистикой языка журналиста.
Пока во многом интуитивно я обратила на нее внимание. Как человек пишущий, я была внутренне заинтересована в усвоении практического инструментария журналиста для достижения большей выразительности и убедительности статей, которые иногда писала в разные газеты.
Я не могла не видеть, насколько разнообразен ресурс стилистики языка для выражения идей и чувств - в статьях, очерках, заметках, зарисовках талантливых авторов.
Впрочем, однообразие стиля, беспомощность языка многих журналистов были частым явлением на газетных полосах. Газетный язык стал ругательным термином, символом пресности, заштампованности, стилистической неряшливости и скуки. Однако, размышляя на эту тему, я пока беспомощно "плавала" между обломками спонтанно вызревавших во мне идей и предположений о закономерностях практической стилистики языка журналиста, связанных с требованиями газетных жанров.
Процедив через методологическое сито мои записи, черновые наметки, пролистав "Стилистику русского языка", толстенный учебник, чтобы припомнить кое-что из слышанного пять лет назад курса на филфаке, Олег помог мне убедиться в том, что идеи, над которыми я корпела, действительно стоящие!
...Русский язык, десятилетиями приспосабливаемый практикующими газетчиками к задачам профессии журналиста, в современную эпоху развития публицистики стал быстро "специализироваться". О стилистике языка журналиста филологи стали говорить как о самостоятельном явлении. Культурные стандарты стилистки русского языка, выращенные на сочной и благодатной ниве русской литературы, теперь соседствовали с довольно либеральными нормами языка газет и журналов.
Их сосуществование далеко не всегда было мирным. Для одних отказ от культуры языка на страницах периодики означал его обеднение. Для других - вынужденный компромисс, поскольку газетная заметка - не рассказ, а ее читатель не нуждается в "красотах стиля", потому что ему нужна информация!
Однако публицистика стала заметно развиваться, а тиражи газет были просто астрономическими! Возникали даже новые публицистические жанры. Они требовали своей специфической стилистики языка, отличной от художественной литературы, публичной речи и научных сочинений. Между тем тщательного анализа и серьезной систематизации в этом процессе еще не наблюдалось.
Слушая комментарий Олега о конфликте критериев художественной стилистики русского языка с опытом реальной практической стилистики газетных жанров, я постепенно стала нащупывать здесь уже конкретные проблемы.
Работая над конспектами глав своего диплома, я еще не была готова внятно их обозначить, но осознавать их признаки мне уже удавалось.
Главное, я ощутила тот редкостный внутренний подъем, который будоражил мое сознание, обещая неожиданные и даже очень дерзкие откровения.
Все субботы и воскресные дни шли мои "лингво-философские семинары" с мужем. Прихватывались выпавшие к тому времени и праздничные дни, и глубокие вечера будней.
Наконец я полностью перекроила и тему, и структуру дипломной работы, набросала довольно обширные комментарии к каждой главе и приготовилась к очередной встрече со своим руководителем.
То, что он будет в восторге от моих "новаций", я даже не сомневалась! Вот такая меня охватила самоуверенность... Каково же было мое уныние, когда, прочитав мои тезисы, а потом выслушав мои комментарии по возникшим у него вопросам, профессор сказал мне с нескрываемым разочарованием: "Танечка, вы написали что-то неудобоваримое! Напоминаю в последний раз: вы пишете только дипломную работу! Диссертацию, если захотите, вы будете писать значительно позже!"
Вздохнув, профессор посмотрел на меня долгим, укоряющим взглядом и завершил: "Думаю, что если вы будете и дальше так фантазировать, то вынудите меня отказаться от руководства вашей дипломной работой..."
Вернулась домой я злая и... непримиримая! Тогда случилось то, что должно было случиться именно со мной: я стала писать дипломную работу самостоятельно, на свой страх и риск! Дерзости придавало и то, что буквально накануне моей встречи с руководителем диплома я нашла в свежем выпуске научного журнала журфака МГУ статью профессора В.Г. Костомарова, посвященную проблемам языка и стилистики газетных жанров. Его идеи были мне близки, понятны и привели в восторг! Этот автор мыслил смело и азартно, излагал свои позиции бескомпромиссно, даже агрессивно, а главное, строил свои неординарные концепции на железной логике и безукоризненных аргументах. Я сразу почувствовала в нем родственную душу!
И вот однажды Олег сообщает мне, что Костомаров... в Минске! Показывает "Вечерний Минск", где была напечатана крохотная заметочка о том, что в городе проходит семинар по стилистике языка журналистики и ведет его "...московский профессор Виталий Костомаров".
То, что мой ясноликий Олег - авантюрист, пират и вообще непредсказуемая личность, я знала давно, но когда он заявил мне: "Причешись, наведи марафет, приготовь все свои дипломные конспекты, сегодня вечером к нам придет... - Он выдержал паузу и выдохнул: "Профессор Виталий Григорьевич Костомаров!"
Когда он мне об этом сказал, я чуть не лишилась чувств! Нет, этого не может быть! Невероятно! И тем не менее в семь часов вечера, когда уже мирно спал наш первенец, а Олегом заранее уже была напечена гора блинов, в нашей квартире появился худощавый мужчина среднего роста, с умными карими глазами. Олег привез его из гостиницы и прямо на пороге меня представил: "Виталий Григорьевич - это моя жена Танечка..."
Костомаров улыбнулся и протянул мне руку. Определенно, в такой ситуации смутишься и раскраснеешься до корней волос. Было от чего! Передо мной стоял автор прекрасных монографий по теории языка и стиля. Профессор МГУ. Но главное - человек, писавший статьи, которые я читала с восторгом, понимая в них каждую запятую и точку! Подумать только! Сидит он сейчас рядом со мной. Здесь, в моем доме. Прихлебывает горячий и ароматный наш знаменитый "Гондурасский чай". Мало того! Он... читает мои листы, где я уже успела изложить довольно обстоятельно почти все свои идеи, так обескуражившие руководителя моей дипломной работы.
Наконец наш гость, прочитав аккуратно распечатанные мной накануне листы, сказал: "Ну что ж, Таня, я считаю, что дипломная работа в целом есть!" Костомаров весело глянул на меня и добавил: "Почистить, конечно, надо кое-что... Но это уже детали. Главное схвачено! Есть концепция. Очень неплохая доказательная база. Некоторые места этой части проглядите придирчивей. Иногда логика рыхловата, да и аргументацию старайтесь подыскивать убедительней... Однако повторяю: главное есть! Молодцом, Таня!"
Он ушел, оставив нам аромат своего обаяния и внушенную мне уверенность в моей правоте. Тогда же Костомаров сказал, что порой и очевидное приходится "доказывать с пеной у рта!". "...Если что-то очевидно для вас, а не для остальных, это еще полдела! Здесь, - Костомаров с улыбкой показал на мои листки, - вы делаете настолько оригинальные и неожиданные "кульбиты", что должна быть "очень глубокая тишина", чтобы к вам прислушались даже знающие люди, а главное, чтобы они очень захотели понять вас!"
...Когда я защищала диплом, уж что-что, а тишины в аудитории было предостаточно! Но сначала расскажу о "шуме".
Ученый совет журфака оказался в тупике. Этим же Советом назначенный мой научный руководитель публично отказался от своей "почетной роли"! Однако Совет упросил его представлять дипломницу хотя бы ради приличия или просто формально Юрганову Татьяну в день защиты. Никаких оснований не было официально лишать меня права защищать диплом, который был написан, аккуратно отпечатан и в срок представлен на кафедру. Профессор нехотя согласился. Он выторговал себе право сказать свое "последнее слово" сразу же после защиты, в зависимости от того, как она пройдет и как отреагируют на мою дипломную работу его коллеги из экзаменационной комиссии.
Конечно же, о моем "контакте" с В.Г. Костомаровым я никому не говорила. Пришлось считаться с негласными этическими правилами, действующими среди профессуры, о которой я уже имела какое-то представление, поговорив в тот знаменательный вечер с Виталием Григорьевичем.
Зная от меня о дне защиты диплома, В.Г. Костомаров прислал накануне телеграмму: "Таня вскл. Держи хвост морковкой тчк Костомаров".
И вот "мы", то есть я с "Игорешей-Аленой" в животике, уже значительно подросшим, пока я корпела над своей дипломной работой, взошли на кафедру, как только объявили мою фамилию и тему моего диплома. Олег сидел в первом ряду...
...В моей памяти мелькнула быстрая картинка: Олег на трибуне всесоюзного симпозиума по социальной психологии, проходившего в Минске. Я сижу в первом ряду, а в моем пока еще не очень заметном животике прячется наш Алюня...
...Университетский зал, где проходила защита, был невелик. Но, взгромоздясь на кафедру, я вздрогнула: он был забит до краев! О пикантности ситуации с моей защитой быстро прознали и студенты, и преподаватели. Любопытных было хоть отбавляй.
...Я говорила спокойно, размеренно и, не буду скрывать, - с наслаждением. Я рассказывала о своих идеях, систематизированных за полтора месяца бдений в библиотеках, в спорах с Олегом, в переписке с В.Г. Костомаровым и моих с ним телефонных переговорах. Я рассказывала о том, что уже не казалось мне странным, но отрицалось в позициях многих ученых, специализировавшихся в стилистике языка журналистики, в том числе и моего "научного руководителя", его коллег здесь же, на факультете журналистики.
Чувствовалось, что меня напряженно слушают все. Наконец я кончила, непроизвольно пробормотав: "У меня все..."
...Тишина робко обтекала меня, моих педагогов, сидевших за моей спиной у кафедры, публику в переполненном зале. Олег не выдержал и захлопал первым. Наэлектризованный зал мгновенно "выстрелил" громкими аплодисментами. Улыбающийся муж стоит у кафедры, подает мне руку, чтобы помочь спуститься к первому ряду, где на запасном сиденье лежали для меня цветы...
Мы уселись рядышком, и я вслушивалась в "речь" моего "научного руководителя". Я помню ее почти наизусть! Даже сама не понимаю, для чего это мне понадобилось сохранить ее в памяти? Но, кажется, не зря...
"Я понимаю, мое, как бы это сказать поточнее, - профессор вытирал большим платком пот со лба и щек, избегал смотреть в мою сторону, - да, особое мое положение сейчас позволяет мне высказать мнение об услышанном абсолютно искренне и честно. Я не приложил никаких усилий к тому, что было представлено здесь выпускницей факультета журналистики Татьяной Тузовой... э-э-э, простите, Юргановой! Но это, как вы убедились сами, уважаемые коллеги, нисколько не повлияло на конечный результат, доложенный сейчас вам. То есть я хочу сказать, что результат этого эксперимента, - тут он посмотрел в мою сторону и улыбнулся какой-то вымученной, виноватой улыбкой, - получился просто блестящим!"
Пятерка за дипломную работу, а чуть позже рекомендация кафедры для поступления в аспирантуру были итогом моего завершившегося высшего образования.
Пока я защищала диплом, Алька-младший играл с дедом, а мама бегала к телефону и звонила своей подруге, которая работала лаборантом на соседней кафедре, и "собирала информацию" о том, "что там да как".
Гора с плеч свалилась! Наконец-то университет окончен!
...Потом, уже в доме моих родителей, мама с папой смирно и не в силах скрыть радости смотрели на супругов Юргановых. И тут я услышала робкий вопрос мамы: "И что дальше?" Ответить я не успела. Это сделал за меня Олег: "Как что дальше? Дальше - аспирантура, кандидатская диссертация! Она у Танечки, считайте, в кармане!" Я рассмеялась. "Это правда?" Мама смотрела то на меня, то на моего мужа. Это выглядело ужасно комично, однако я старалась сдержаться: вдруг неправильно поймет меня моя мама! Сколько раз так бывало...
Олег не унимался. Он вдохновенно "строил планы" моей жизни и карьеры. "Через год, - продолжил муж, - Таня сдаст кандидатские экзамены и в крайнем случае еще через год, ну от силы два - защитит диссертацию". Потрясенная ясной логикой не менее ясноликого зятя, теща тихо спросила меня: "Это правда? Ты так решила?" Я спокойно допила свой апельсиновый сок, заела его виноградиной и ответила: "Раз муж так решил, значит, так и будет! Разве ты не знаешь, у нас - домострой!" И мы все весело расхохотались.
Действительно, я поступила в аспирантуру, еще через год, родив Ярослава, сдала кандидатские экзамены и полным ходом стала работать над диссертацией, которую Олег назвал "научным детективом с интригующим сюжетом", а Виталий Григорьевич Костомаров довольно прозаично "важным делом для науки и журналистской практики".