Помер Пал Палыч отроду всего одиннадцати лет. Однако уже в столь юном возрасте сумел снискать уважение криминального элемента и прочих обитателей трущоб на окраине города. Часто можно было наблюдать такую картину: идет Пашка мимо компании выпивающих мужиков, а те кричат ему уважительно: "Выпьешь, Пал Палыч?" или: "На, покури, Пал Палыч!". Водку Пашка не жаловал, но от курева не отказывался. Странно было слышать обращение по имени-отчеству от местных выпивох, у которых не то что отчеств, имен-то никто не знал - одни только клички. Но уважать пацана было за что.
Был Пал Палыч вор (что не удивительно: воровали обитатели трущоб через одного) и воровать начал раньше, чем пошел в школу. Этакий мужичок с ноготок - ростом Пашка не вышел - деловой и серьезный. Приворовывали, кстати сказать, и соседские детишки, но "зарабатывали" они таким способом лишь на свои карманные расходы. Этот же все тащил в семью, и его заработка вполне хватало и на пропой давно уже нигде не работавшей мамаше, и на прокорм сестры. К достоинствам Пашки относилось и то, что был он везунок. Не все дела, в которых он участвовал, выгорали, но зато никто на них не засыпался. Со временем он стал своего рода талисманом для местного криминалитета, представители которого всегда давали возможность "заработать" этому пацану. Специализировался маленький и юркий Пашка в основном на форточных делах, а прибыль от квартирных краж - одна из самых весомых, так что Пашка угодил сразу, можно сказать, в элиту воровского мира.
На то, что Пашка стал вдруг Пал Палычем, во многом повлияла смерть его отца.
Не успел Павел-старший отойти от службы в армии, как выяснилось, что подруга залетела, пришлось жениться да идти на производство зашибать деньгу для семьи. С трудом выбили отдельную хибару на окраине города, и жили в расчете на то, что обменяют ее на новое жилище, ведь бараков, где располагалась халупа, давно даже и на карте города не значилось. Однако ж время шло, а сносить их и расселять жильцов никто не собирался. При Советах пахал Павел-старший на мебельном комбинате. Случалось, что и подворовывал, перекидывая через забор предприятия детали стенок, которые потом собирал на дому и загонял дешевле, чем в магазине. В самый разгар путча 91-го года родилась дочка, назвали ее Ленкой. Вскоре рухнул Союз, а с ним и производство. Наши стенки оказались невостребованными на рынке: в ходу были чешские да румынские из нашего же леса сделанные. Пока рушилась экономика, у народа появилась масса свободного времени. Так вот, от нечего делать, в 93-м, аккурат под расстрел Белого дома, появился и Пашка. Производство в стране и вовсе полетело под откос, мебельный комбинат вставал все чаще. Работы не было, да и уже заработанные деньги, и те не платили. Уйти бы с комбината отцу семейства, да некуда - все кругом также стояло. Так с безнадеги и стал Павел-старший все чаще прикладываться к бутылке, а вскоре и вовсе забросил работу - теперь это можно было сделать вполне легально, ведь статью за тунеядство отменили - гуляй не хочу. А на что, собственно гулять? Так и стал приворовывать то на бутылку, то на закуску, чтобы нажраться и уйти в блаженное забытье.
Клавка, жена его, также все чаще стала употреблять, причем спивалась гораздо стремительнее мужа. Дешевое пойло в намеренных количествах разрушало истощенный организм.
С тех пор, как родители перестали подкидывать кое-какие деньги (они и сами еле-еле сводили концы с концами) стал Павел-старший приворовывать уже не только ради выпивки, но и на прокорм семьи. На незатейливые дела - то сарайку выставить, то велик угнать, то цветмета надыбать - брал и Пашку, тот стоял на стреме. Семейный подряд, одним словом. Поутру ворованный велик либо целиком, либо по запчастям продавался на рынке. Шмотки и прочий скарб несли барыгам, а соления-варения ели сами.
После каждого дела Павел-старший, как он сам говорил, "снимал стресс" и запивал надолго. До семьи в дни запоя ему не было никакого дела. Зато в короткие моменты просветления отец был золото и проявлял родительскую заботу. То рогатку для Пашки смастерит, то лук, а то и в футбол с пацанами погоняет, пару финтов покажет. Для Пашки эти моменты были настоящим праздником. Он гордился трезвым папаней, а пацаны завидовали, что у Пашки такой компанейский родитель. Окрестные алкаши в свою очередь завидовали Павлу старшему. Сколько раз юркий, маленький, но зато плотно сбитый, коренастый Пашка не без помощи сестры, впрочем, вытаскивал пьяного родителя из весьма затруднительных ситуаций, в которых часто оказываются алкоголики.
В последнее время делать это приходилось все чаще, да и по воровским делам папаша стал ходить подшофе. До поры до времени везло, но однажды пьяного Павла-старшего чуть не повязали менты. Добычу пришлось скинуть, а потому ни есть, ни пить в семье было нечего. Тогда-то Пашка и попробовал сходить на дело в одиночку. Вернулся не с пустыми руками - приволок в два приема четыре куска телефонного кабеля. Папаша поутру снес цветмет в пункт приема, и на вырученные деньги поил целый день своих всегдашних собутыльников. Пашка присутствовал на пьянке. Под каждую вновь налитую стопку папаша указывал на сына и с гордостью говорил: "Добытчик!"
Такое одобрение из уст отца произвело на Пашку особое впечатление. Воровство он стал считать нужным и даже похвальным делом.
Хоть и знали все в округе, что Павел старший мужик беспутный и пропащий, да и сына с панталыку сбивает, но относились к тому сочувственно. Даже поп из соседнего дома, заметив как трезвый папаша возится с детворой, попытался было направить того на путь истинный, да только пока собирался с визитом, застал Павла уже в запое, ни к какой беседе совершенно непригодного. Отложил до другого раза, да только так и не дождался.
Дело в том, что подвернулась Павлу старшему, да и всем окрестным алкашам шабашка. На пустыре, сразу за двухэтажными хибарами начал возводить коттедж некий делец, нажившийся на левой водке. Он и обеспечил занятость местного спившегося населения. Переработали на стройке практически все, так как больше чем на неделю ударного труда никого не хватало: стоило алкашам получить натурзарплату в виде спирта, как они уходили в запой, но на их место вставали другие, из запоя уже вышедшие. Работа спорилась, и уже через полгода роскошный коттедж был отстроен. По случаю окончания строительства выделил хозяин премию - полную бочку спирта. Целых три дня гудел весь квартал. Пили целыми семьями, многие падали и засыпали прямо у бочки, благо было лето, а то бы много народу померзло.
Пашкин папаша особо усердствовал в уничтожении содержимого бочки и кончил плохо. Помер Павел старший, нехорошо так помер. Захлебнулся собственной рвотой. Жена, сама вусмерть пьяная, спала рядом, и хоть слышала сквозь сон как муж захлебывается, но подумала, что тот просто храпит. Так и проснулась поутру рядом с заблеванным и уже холодным трупом.
Лишилась семья какого никакого, но все ж кормильца и его место пришлось занять Пашке. Так кончилось Пашкино детство. С тех пор он всерьез стал считать воровское дело своей работой, ничуть не хуже других.
Смерть отца что-то тронула в неокрепшем мозгу Павла младшего. Стал он угрюм и молчалив. Уже тогда считали его за немого, однако говорить Пашка мог, просто не желал. В школе решили, что обучаться в нормальном учебном заведении он не сможет, и перевели в спецшколу, где тот ни разу так и не появился.
Поначалу местные воры брали Пашку в дело из жалости, однако, видя, что пацан толковый и усердный, да и не для себя ворует, а для семьи, потихоньку стали уважать и даже считаться с ним. Тогда кто-то и назвал его впервые Пал Палычем.
Хоть и родился Пашка на два года позже сестры, да и ростом не вышел, но все считали его старшим братом Ленки. Выглядел он старше и серьезнее своих одиннадцати лет, а щуплая сеструха из-за постоянного недоедания к своим тринадцати тело имела совершенно детское, без какого-либо намека на женственность. В то время, как некоторые ее скороспелые подруги уже ходили по рукам, Ленку не трогали, принимая за ребенка. Запретный плод Пашкину сестру интересовал мало и вот еще по какой причине.
Поп, опоздавший встретится с Павлом-старшим при жизни, явился на квартиру перед похоронами и отпел того совершенно бесплатно. Потом и Ленку окрестил, крестик алюминиевый на шею повесил. Хотел заодно Пашку покрестить, да тот в тот момент сбежал из дома. Ну а Ленка с крестиком не расставалась. Частенько по ночам Пал Палыч замечал, как сестра тайно разговаривает с маленьким Христом на крестике, особенно когда мать перебирала. Просила, чтобы та бросила пить вовсе. Слышал Пашка эти самодельные молитвы, кулачки сжимал и долго не мог заснуть. Слезы подступали, но даже в полной темноте он их сдерживал, потому как не подобает мужику реветь - уже тогда Пал Палыч понятия имел. "Работа" его спорилась, и семья вполне бы могла худо-бедно существовать, но все усилия пацана сводили на нет постоянные запои матери.
Дней сорок, пока Клавка ходила в трауре по мужу, сердобольные соседи поили ее затак - из жалости. Потом в долг, который, как известно, платежом красен. Так и без того бедная обстановка хибары стала и вовсе убогой: все, что можно было, мать пропила. Даже и хибарой это уже назвать было нельзя, так, - клоповник. Грязный пол, не прокрашенный вдоль одной стены - там раньше стояла пропитая ныне стенка, раздолбанные стулья, железные панцирные кровати и снующие повсюду даже среди бела дня тараканы. Картину дополняли всегдашний запах затхлости, самогона, перегара, табачный дым, да пустые бутылки по углам.
Мать стремительно сходила на нет. Давали знать себя и предыдущие годы пьянства, но тогда муж, хоть и сам был не пример, но вправлял мозги жене - дети все-таки на руках. В последние же полгода Клавка оторвалась по-настоящему и допилась настолько, что в свои тридцать с небольшим выглядела старухой, из которой алкоголь вытравил все соки. Волосы от частой окраски различной гадостью выглядели неживыми, к тому же частью повыпадали. Мешки под глазами из-за отравленных алкоголем почек не сходили уж давно. Губы потрескались и покрылись язвочками от дешевой "Примы". К тому же не хватало трех передних зубов, выбитых кем-то по-пьяни бутылкой пива. В общем, вид у Клавки был совсем непрезентабельный, так что даже самые опустившиеся из собутыльников не зарились на вдову, да и за бабу-то ее не считали.
Однако недавно Серега, лысеющий мужик лет сорока с пузцом и розовыми щеками позвал ее к себе в гости. С год назад купил он за сущие копейки хибару напротив. Поговаривали, что есть у него нормальная квартира в центре и даже семья, что он неплохо зарабатывает, вернее, зарабатывал, да только вот двинулся на сексуальной почве и теперь все чаще подкатывал на своей иномарке в район трущоб в свою халупу и устраивал там сущий разврат, расплачиваясь с местными спившимися девками паленой водкой и самогоном. Был Серега всеядный в этом деле, не брезговал по-пьяни и престарелыми алкоголичками, даже к Пашке как-то приставал.
На сей раз Серега был трезв, и Клавка недоумевала, зачем он ее зовет. Правда, обмолвился тот, что купил видеокассету с новым фильмом, но, в самом деле, не кино же он приглашал смотреть. Ленка, услышав о фильме, увязалась следом. Серега не возражал, напротив, усадил Ленку перед телевизором, включил видак, но вместо ожидаемого фильма замелькали на экране кадры откровенной порнухи. Словно не замечая этого, Серега отозвал мать на кухню. Ленка, конечно же, слышала о порнофильмах, но видела такое впервые. Наблюдая из кухни за реакцией девочки, Серега, как бы в шутку, предложил мамаше продать Ленку на ночь, но та восприняла предложение всерьез. "А что? - ворочались проспиртованные мозги мамаши. - Почти тринадцать годков девке - пора". Тут же на кухне сделка и состоялась. Мать ушла с полторашкой самогона, а Ленка осталась.
В тот раз у Сереги ничего не вышло. Девочка вырвалась и убежала. А мать с той бутылки ушла в запой. За сутки выжрала всю полторашку в одну харю, о чем потом и пожалела. Когда самогон кончился, сообразить на опохмелку было не с кем. Пал Палыч, которому мужики никогда бы не отказали в выпивке, как на грех куда-то запропастился и две ночи уже не ночевал дома. Так, неопохмеленная, и впала Клавка в белую горячку. Из угла напротив кровати скалилось на нее нечто ужасное и противное. Долго Клавка терпела эти ухмылки, наконец, не выдержала и истошно закричала. На крик, точно ангел-спаситель явилась Ленка, отчего на мамашу нашло минутное просветление: вот кто может избавить ее от мучений.
- Иди к дяде Сереже, помру я без бутылки. Ради меня, ведь любишь мамку-то, - взмолилась Клавка, ухватив дочь за руку, - Да спроси: может, стакан вперед нальет?
Наливать стакан в долг Серега отказался, а тут еще и Пашка вернулся пустой да завалился спать. Оставалось идти к Сереге - другого выхода Ленка не видела.
Не спалось Пал Палычу в ту ночь. Краем глаза заметил он странное поведение сестры: сняла крестик, поцеловала его, повесила на спинку стула и пошла вон из квартиры сама не своя. Прежде такого не было.
Какое-то смутное предчувствие охватило Пашку. Проворочавшись с полчаса, он поднялся с постели и пошел к матери. Та сидела на кровати в рваном халате на голое тело и смотрела в угол, будто там кто-то есть. Тряхнув мать за плечо, Пашка спросил где Ленка. Мать, не отводя взгляд от угла, прошипела пересохшим ртом:
- Ленка молодец. Ленка мамке скоро водочки принесет. И тогда вот тот уйдет, - ткнула она пальцем в угол.
- Да кто ж ей водки-то даст?
- Есть еще добрые люди. Серега даст, он знает за что, за работу.
Едва услышав имя соседа, Пашка понял в чем дело.
Дверь квартиры напротив оказалась не заперта. В спальной скрипела кровать, и кряхтел Серега. Пал Палыч решительно щелкнул выключателем, вспыхнула лампочка. Что происходило в душе мальчонки в тот момент словами и не передашь, должно быть не случайно замолчал он после этого случая и вовсе.
Серега тем временем соскочил с Ленки и, прикрываясь подушкой, так и застыл: оторопел от неожиданности начинающий педофил. Его впервые застали с ребенком, да еще братишка. В тот момент Серега даже испугался паренька - столько ненависти было в глазах того.
- Слушай, т-ты это, - стал Серега заикаться, - Все ч-чики-брики. Т-товар-деньги-товар, как говорится.
Схватив брюки, он начал судорожно шарить по карманам.
- Вот, - протянул Серега несколько смятых сторублевок, - возьми... Все по прайсу.
Пал Палыч взял деньги, кинул сестре халат. Затем взял ее за руку и потащил к матери. Та была рада возвращению. Пашка показал скомканные купюры, ткнул себя в грудь, швырнул деньги матери и выбежал прочь. Клавка поняла этот жест по-своему: мальчики нынче тоже пользуются спросом. Впрочем, этот вопрос занимал ее недолго, и вскоре она уже спускалась на первый этаж за самогоном.
Между тем Пашкин жест означал совсем другое. Чтобы такого с сестрой больше не повторилось, начал он "работать" в две смены. Пока одни подельники после удачной операции уходили в запой, он шел к другим, из запоя вышедшим, и отправлялся на дело с ними. Подобная работоспособность впечатляла и даже дисциплинировала бывалых воров. Пал Палыча вовсе зауважали и стали брать на серьезные дела. Никогда Пал Палыч не подводил, да и уверенность была у воров - этот, хоть и пацан, но не сдаст: речи лишился, а писать не умеет. Считал Пал Палыч так же с трудом, но долю ему всегда оставляли не обманывая. Но больше всего ценили Пашку за везучесть. Чуял он шухер, словно собака дикого зверя.
- Волчонок. Если вырастет - еще тем вором будет, - говаривал Президент, крупный плотный и авторитетный вор. - Только не вырастет...
Напророчил, словно в воду глядел.
С тех пор, как рядом с хибарами был возведен коттедж, за который Пашкин отец, можно сказать, жизнь отдал, он постоянно привлекал внимание пацана. Еще покойный отец рассказывал, что это форменный дворец с бассейном во дворе, стрижеными газонами и цветниками. Однако все эти райские кущи от сумрачного мира трущобного дна отделял кирпичный забор, обнесенный сверху колючкой и глухие железные ворота. Хозяин знал в каком районе обосновался и, едва закончив стройку, путь местной братве преградил раз и навсегда. Сказок о том, что происходит за каменной стеной, рассказывали много, отчего заглянуть за забор манило Пашку еще больше.
Не грабить лез в тот вечер Пал Палыч, это точно. Просто из мальчишеского любопытства, своими глазами поглядеть на чудеса. Он, собственно, и прыгать на ту сторону забора не собирался. Просто в тот момент, когда он балансировал на каменном гребне между жидкими витками колючки, на стену со стороны особняка бросился бесшумно подкравшийся огромный королевский дог. Пашка отшатнулся от страшной морды в шипованном ошейнике и задел за проволоку. Все его тело тут же прошил электрический заряд и Пашка свалился к лапам пса, при падении сильно разодрав об колючку правую ногу. В позвоночнике что-то хрустнуло, однако Пашка был еще жив, только ни рукой, ни ногой двинуть не мог.
Собака залаяла, на шум примчался еще один дог, а вскоре появился и хозяин. Он сразу понял, в чем дело и, прикусив губу, размышлял, что делать: ток по колючке он пустил незаконно, а лишние неприятности ему были совсем ни к чему. Вопрос разрешился сам собой. Один из догов, почуяв свежую кровь, сначала жадно слизывал ее с травы, а затем вцепился в Пашкину ногу. Его примеру последовала и другая собака. Хозяин отгонять псов не стал, подумав лишь: "Только бы не потравились этой падалью". Успокоив себя мыслью, что о каком-то воришке никто и не спохватится, он спокойно отправился спать.
И в самом деле, никто Пал Палыча не спохватился. Решили: подался пацан на заработки куда-нибудь в Москву (как раз незадолго до исчезновения Пашки околачивался по дворам некий Муравей возвращавшийся с малолетки и подбивал местных пацанов на подобную авантюру), и что при его-то везучести этак через полгодика явится Пал Палыч домой с кругленькой суммой на кармане. Больше всего в эту версию верила Клавка. Теперь промышляла она тем, что пугала окрестных алкашей, дескать, вот явится Пашка, крутой весь из себя, да разберется, кто мать обижал. Никто Клавку обижать не хотел, и ей охотно наливали, тем более что отъезжала она всего с пары стопок. Хватило Клавку ненадолго. Через полгода у одной из сараек нашли ее окостенелый труп. Чем перебивалась Ленка все это время неизвестно, но после смерти матери подалась она в Москву на поиски брата - верила, что Пашка там. Брата она, понятно, не нашла, зато теперь Ленку каждый вечер можно встретить вдоль проезжей части на Тверской или у трех вокзалов.
Такая вот история одной из деградировавших ячеек общества, и ячеек таких по России ни одна, и не две. На дне оказались многие, а дальше российского дна не бывает, разве что ад, да и только...