Зима накрыла с головой маленькую страну, вытянутую языком с севера на юг. Естественно, средиземноморский февраль просто детская игра по сравнению с февралями Северной Америки и Европы. Пару деньков побалуется ветерок, да дождь не успев разойтись, упадет на красную землю, и впитается в нее мгновенно, словно в бездонную губку. А потом и солнце зимнее выглянет и запечет так, что в свитере еще и можно остаться, но куртку придется снять.
На один из таких дней выпал праздник-очередной день святого Валентина-Валентинов день. Странно слышать о таком празднике в крохотной языкообразной стране, ни с культурой, ни с ее традициями он не вяжется. Но люди то они везде люди, и общечеловеческое часто пересиливает местный колорит. Как же не использовать повод с денежками расстаться да хвост перед дамами по-павлиньи распустить, а дамам разве не хочется лишний раз пококетничать и покрасоваться. Все извечно как сам мир. Так было, так есть, так наверное и будет...
Кафе и рестораны полны. В магазинах метутся свечки, ароматические масла, безделушки, и стилизованные формы сердца пользуются особым спросом. Такой день, даже несколько дней перед ним еще, настоящий рай для продавцов и крупных производителей, для владельцев и со-владельцев, для всей сети, как паутины, накрывшей наш новый маленький мирок, играющий на слабостях и пристрастиях человечьих. Сплели мы сами эту паутину, а теперь и дергаемся в ней, как мухи, попавшие на обед к паукам.
Кстати, Дани абсолютно не принимал этот глобализованный и бездушный, но умело подкрашенный и подслащенный мир рекламы. Изредка он заглядывал в телевизор, и когда начиналось...это, он раскалялся как гвоздь на пламени.-Пап, ну перестань. Хочешь я переключу на исторический канал?-пытался отца успокоить его 15-и летний сын.-Нет, ты посмотри! Какая наглость! С одной стороны они твердят о диетах, а с другой целый день рекламируют жратву! Еда, деньги! Они правят людьми, страной. Да, что там страной! Миром!
Но парадокс жизни вдруг незадолго до валентинова дня бросил Дани в лоно рекламы. Случилось же это просто и до смешного быстро. У него были не лучшие времена, он оставил работу. Решил подработать. Сорвал какое-то объявление. Позвонил. Поехал. И уже через час в его машине лежали две картонки полные рекламами к валентинову дню. Надо признать, что рекламки очень даже веселенькие в розово-сиреневых тонах и с изящно вырезанным красным сердечком. Дани рассматривал рекламку-флайер.-Слащаво! Сентиментально!- А потом себе же сказал-Дурачок, оставь! Приятная штучка и людям понравится. Ты же (это он себе) денежки заработаешь. Что и оказалось козырной картой, успокоившей его ранимую совесть.
А проблемы с совестью начались у Дани Хаса в ту пору, когда он звался Данилкой Хасиным, в пору заоблачно далекой, но далеко не безоблачной юности. Его учили и дома и в школе похожим вещам. И Данилка прилежно учился, постигая на разных примерах извечные библейские мудрости-не убий, не укради, не возжелай жену ближнего своего. Ну с убийствами как то проносило и Данилку и близких его и друзей и соседей.
Лишь иногда в дни Победы спрашивал Данилка подвыпившего отца-Пап, а ты немцев на войне много убивал?-
А тот отвечал-Так то не немцы, а фашисты были. Они же наших вешали и жгли без счета. Ну а мы их. Мстили, и это было справедливое возмездие.-
Данилка помнил из школы расхожее советское объяснение. Только через много лет опять-таки в день Победы постаревший отец признавался повзрослевшему сыну-
Эх, если б ты знал, как голову и нашему и вашему брату дурили. Война та была совсем другой, чем ты читал. Когда мы в Пруссии были, заходили в замки. Роскошь там неописуемая. Особенно для нас молодых из-за занавеса, диких, варварских. Ну очередь из автомата дадут для острастки, и сыпятся стекла хрусталя и зеркала из огромных золоченных рам. А картины старинные дырявятся и дымятся. А в подвалах вина вековые в бочках выдерживались. И тут автоматная очередь помогала. Бочку продырявят, а под струйки вина кто каску, а кто сапог подставляет. И пьют, пьют, чтоб голову затуманить. Засыпали прямо в лужах около бочек.
А трофеи какие на восток гнали! Мы то солдаты что-нибудь попроще брали-часы, украшения, а офицеры, чтоб им ни дна ни покрышки! Обозы целые, машины, эшелоны, наполненные коврами, мебелью дорогой. И где ж они границы между трофеями и мородерством, между возмездием и жестокостью? Вот такая она настоящая война была, вспоминать противно. До сих пор, сынок, не любят об этом в полный голос говорить, хоть вроде и свобода у нас сейчас.-
Правда свобода еще не принесла людям благоденствия. И поэтому с заповедью про воровство как и прежде дело обстояло непросто.
Данилка еще в детстве ссорился с матерью, видя принесенные ею апельсины, которых у простых смертных не водилось.-Откуда?-мрачно интересовался он-опять по блату? И чтоб позлить мать и успокоить совесть выносил апельсины во двор, мальчишек угощал. Мальчишки ели редкостные по тем временам фрукты, а потом бросали Данилке в лицо-
Опять мать натаскала?-
Он уходил злой на мать, на себя, на дворовых. Долго бродил по вечерним темным и сырым улицам, воюя с совестью. И тогда, увлекаясь сочинением стихов, по-любительски, но откровенно написал-
ПОРОКИ ЗЕМНЫЕ
Сила рождает доблесть,
А слабость земные пороки,
Заменяющие совесть,
О них наши скромные строки.
Изменами полнится свет
С времен Карфагена и Трои,
И многие тысячи лет
Страдали от них герои.
Весь в ранах едет домой,
Усталый от битв и разлук,
Но главное, он живой,
И слышится странный звук.
Нет, это то, что он ждал,
Заливистый женский смех,
Но открыта дверь в зал
И в спальне потушен свет,
И чьи-то стоят сапоги,
И стол словно царский сад,
Ох лучше бы он с войны
Не возвращался назад...
А нынче новый герой,
Солидный и первый в стране,
Окруженный свитой другой,
Но такой же слабый в беде.
Столичный покинув шум,
Летит к морской синеве,
Устав от тяжелых дум,
Стремясь навстречу судьбе.
В какой-то условленный час
На море вдруг тень кораблей,
Отрезали внешнюю связь,
Сменили его людей...
Бесчисленна форма измен,
Как зла бесконечен мрак,
У верности есть враг,
Но нет на земле перемен.
А лесть и месть
Как две сестры
Живут и ждут,
Поджидая в паутине,
Празднуя победы...
Обе стелят мягко-мягко,
Тихо ударяя в спину,
Напевая жертве сладкие мотивы
О любви и верности
И о вечной преданности...
Но самая древняя и коварная
Самая важная и главная
Самая-самая любимая
И необьяснимо красивая,
Королева из королев
Всем порокам запев,
Ее слушайся и не трожь
Нашу богиню-ложь!
Правит она семьею,
Правит тобой и мною,
Правит народом, страною,
правит сама собою.
Во лжи нас рождали,
Во лжи мы роптали,
Во лжи бежали,
Во лжи умирали.
Ложь во спасение,
Ложь в убиение,
Ложь мировая,
Доска гробовая.
Есть на белом свете
Хрупкая граница,
Совесть сторожит ее
Как ночная птица.
Ну а лишь задремлет
После трудной смены,
Лезут перебежчики
На крутые стены.
Мама поучала-
Не воруй сынок мой,
Грех чужое брать
Мальчик дорогой.
Я ж украдкой видел
Вату из санчасти,
Клей, шприцы, бумагу,
Разные запчасти,
Булки, книги, иглы,
Краски, гвозди, лаки,
И конечно, мамочка,
вечные дензнаки.
Зубы стиснул, мама,
И стону от боли я,
Веры нет для совести
По ночам тем более.
На следующий день после школы прочитал стихи матери, в конце концов долгим спором доведя ее до слез. А потом не спал ночью, и думал, думал.
-Может и она воюет сейчас со своей совестью?
Она и на самом деле воевала. Кроме поисков ежедневной пищи для семьи она постоянно была погружена в частную жизнь мужа с его изменами. -Как же не возжелай жену ближнего?- спрашивал себя Данилка, слушая долгие вечерние разговоры матери по телефону. Это звонили благожелательницы, ведающие о мыслимых и немыслимых похождениях данилкиного отца, не жалеющие самых сочных и дорогих красок, словно о Казанове писали, а не о провинциальном полукровке Александре Михайловиче (Моисеевиче) Хасине. Мать пыталась тщательно скрывать от сына семейные проблемы с Моисеевыми-Христовыми заповедями. Данилка же наоборот затаивался, слушал с замиранием сердца каждое пророненное матерью слово. А потом где-нибудь на кухне как бы среди полного благополучия, так по крайней мере мать думала, вдруг словно боксер наносил он ей удар в поддых.
Хасина начала как-то сразу суетится, и после долгой паузы ответила-
Про какую подругу ты спрашиваешь, Данюшка?-
Так ты все вечера по телефону о ней разговариваешь с кем-то, а меня спрашиваешь-какую подругу? Это я тебя спрашиваю-какую?
Лицо матери тотчас изменилось и стало на глазах жестким, даже каменным.-
А ты его лучше сам спроси. Сегодня вечером он вернется с работы, возьми и спроси, ты у нас смелый, ничего не боишься, и все за справедливость борешься.-
Хотя Данилка и ответил, что спросит непременно, да еще громко во всеуслышание, внутренне он осекся, сжался. Совсем не был он на деле смелым, как на словах, а боялся многих вещей, даже слишком многих, начиная от отца и кончая не таким как у большинства происхождением.
С обеда до ужина он был сам не свой, бегал, все на часы поглядывал, и к пяти, к концу отцовской работы сердце его стучало как перед экзаменом, под ложечкой посасывало и постоянно хотелось пить. Если Александр Моисеевич заканчивал в пять, то в пол шестого ему полагалось быть дома в лоне семьи. В пол шестого напряжение Данилки достигло апогея. Он пил и бегал в туалет.
-Может я ему не сразу скажу, а пусть поест, расслабится, отдохнет...Ну а часов в семь-восемь я скажу. А до семи-восьми еще ооо-сколько времени, сейчас только пять-сорок.
Данилка залпом отпил пол стакана холодной воды из под крана.-Вот тебе и герой! Вот и борец! Отцу родному правду страшно сказать!-
Но так уж вышло в тот давний вечер, к счастью или к сожалению, кто ж его знает, в жизни все перемешано, и в одну секунду и радость и горе в человеке живет, не возвращался отец ни в шесть, ни в семь, ни в восемь...ни даже в двенадцать ночи, когда уже уснул обессиленный от напряжения Даниил Александрович.
Тридцать же лет спустя исчез Даниил Александрович Хасин, и вместо него объявился Дани Хас.
Мама часто снилась ему после ее ухода, но не сразу, а по просшествии лет. Однажды, он как-будто юноша с пелефоном в руке отправился на берег моря. Неважно, что во времена его юности пелефонов на свете еще не было. Да и берег ближайшего моря был в трех тысчах километрах. Это же сон. В этом вся прелесть! Во сне машина времен и пространств меняет, путает, перемешивает так сладко и интересно!
То ли он позвонил маме, то ли она ему, неважно, но она просила его взять с собой виноград. Он взял небольшую гроздь без пластикового мешочка, а просто так в руку, в ту же руку, в которой был зажат черный пелефон. И конечно же теплый доверчивый виноград прижавшись к пластиковой крышке, раздавился, потек, а сладкий и горячий сок полился по даниной руке, проник внутрь пелефона. Запотел, покрылся испариной изнутри экранчик, словно часы побывавшие под водой, отключился, перестал работать аппарат. И Дани захлестнуло знакомое с детства чувство гнева и нетерпимости к обоим родителям, но на безропотной маме он тогда срывал все свои эмоции. Во сне он кричал на маму-
-Вот ты всегда так! Кому нужен этот несчастный виногад! Жратва! Жратва! Одно на уме! Что я умер бы с голода? Что за психоз с едой?-
Сколько раз в юношеской и взрослой жизни он произносил сакраментальную фразу-Что за психоз с едой? И только позже объяснили ему, что у прошедших последнюю войну действительно был психоз с едой.
-Но я же хотела как лучше, сынуля дорогой-оправдывалась мама. А он продолжал кричать, и ее тихая безропотность только подталкивала его к новой грубости. Дани проснулся с чувством горечи. Злился на себя и тосковал по маме. Но быстро-быстро как облачко сон ушел в тень, потерял краски, захлебнулся в лавине каждодневной суеты. Дани подсел к столу и записал-
Утром, между тьмою и светом
В предрассветье
Новый день проявлялся как фото в растворе
Выпуклой яркой картинкою переводною,
И суета каждодневно-целебная
Словно наркоз
Уводила от мыслей о конце под названием смерть.
Ядовитая, обволакивающая мозг
Пеленой мелких дел, звонков телефонных,
Напоминаний банков, распечаток счетов,
Частных казенных писем,
И редких дружеских, родственных, теплых,
Планов на день, на неделю,
Выполняемых, а что толку!
Смотришь старые записные книжки
С планами суетными-
Смешно от их мелкости
И жутко от их бренности,
И новые книжки, и новые имена,
Чтоб быть прочитанными,
Пожелтевшими и дряхлыми,
Чтоб быть погруженными в лету
Всемирного Потопа-
Всемирного потока времени.
Так перед рассветом с обновлением дня
Суета - вкрадчивая обманщица,
Еще не навалившаяся
на отдохнувшую за ночь и обновленную память.
И тогда... Тогда приходит блаженство
От яркости красок, свежести ощущений
И радости, заливающей радости бытия.
Редки эти мгновения, кратки минуты,
Но так они сладки,
Как миги, сбывшейся мечты
И брызги бесконечной любви.
Сон с мамой и виноградом посетил Дани за неделю до Валентинова дня всеобщей любви.
И когда он погрузил розово-фиолетовый флайер в серый старый почтовый ящик и вырезанное такое сентиментальное сердечко зацепилось за край прорези, не дав листку упасть внутрь ящика, Дани почему-то оглянулся вокруг...и похолодел. Вернее он остолбенел, физически превратившиь в тот неживой танаховский столб, будто бы стоящий около Сдома. Словно кто-то минуту назад взял руками его сердце и бросил в железную прорезь ящика, и оно зацепилось...и что-то вспомнило. Он узнал подъезд, из которого с промежутком в несколько лет увезли его родителей, сначала папу, а потом и маму. Увезли и не вернули до сих пор. Когда он работал уже немало часов с этими несчастными флайерами, механически бросая и бросая их в почтовые ящики, он забыл и дом и улицу и город, где находился. Но узнав, его зацепившееся сердце готово было сорваться в пропасть безвременья и стыда, вины, жалости и боли. Или взлететь в небеса, вверх, к любви, прощению, на встречу с растворенными там в вышине родительскими сердцами, с сердцем мамы.