Прошли считанные часы, как пастельная палитра Парижа абсолютно нереально сменилась на орущее, бешенное солнце Гуш Дана.
Местечковость, сразу же бьющая в глаза, намешанная из белорусских штетлов, йеменских и мароканских кагалов, обрушивается вместе с солнцем на приехавших из Европы.
Не только солнце кричит, выплескивая жар в каждый угол пространства, но дети, взрослые, водители, пешеходы, покупатели, продавцы, все кричит, стараясь силой крика доказать свою правоту, единственную правду, которой каждый из них обладает.
От яркости и шума быстро ушел в тень воспоминаний Париж с Люксембургским садом, с Сеной, Тюильри, Булонским лесом, оставляя действительности раскаленную полуденным светилом улочку Любмана Хавива.
Она казалась сентиментально-смешной, словно игрушечной, да и имя ей больше подходило переулок, а не улица. Случайная эклектичность застройки показывала совсем старые арабского типа домики, построенные в середине прошлого двадцатого века; серые словно шинели амидаровские коробки шестидесятых-семидесятых годов; наконец новые дома, похожие на белоснежные корабли-каравеллы.
Было уму непостижимо сколько истории и историй впитала улочка, начинающаяся от трех роскошных эвкалиптов-ровесников города, потом взбирающаяся наверх по холму в направлении к главной синагоге города, венчающей этот холм.
Эмма Кохер с мужем Даниэлем только что вернулись из Парижа. Они занесли оба своих огромных чемодана в квартиру, жадно вдыхали родной запах дома. Их терьер Сузи начала лаять еще когда такси остановилось внизу, как она узнавала хозяев с пятого этажа неведомо. По запаху, по голосу, по шагам, или по всему этому вместе? А уж когда дверь открылась так Сузи бросилась передними лапами вначале на своего любимца Дани. Не успела Эмма в шутку возмутиться, что Сузи ее не любит, как та бросилась и к ней.
Накануне Эмма говорила по телефону с дочкой Шушаной и сыном Рони. Шушана заканчивала последний двенадцатый класс, у нее были экзамены, поэтому Эмма запретила ей их встречать, заставила пойти в школу. А Рони служил второй год в армии. Так что детям не полагалось быть дома в этот час.
Рони Кохер, сержант армии обороны второго года службы, в форме с засученными рукавами, в высоких ботинках, с автоматом Галиль вышел всего за час до приезда родителей из дома, наискось пересек улицу Любмана, сел в свою старую "Форд Фиесту". Стартер барахлил, так что машина завелась не с первого раза.
-Не так уж плохо-подумал Рони. Несколько дней назад он возился на самой жаре более получаса.
-Стартер давно пора заменить. Как и машину. Надо ли?- в этом он не был уверен. По крайней мере сегодня. Его мысли сконцентрировались на другом. На идее, которая владела им уже несколько месяцев. Сержант дважды повернул направо, направил машину к перекрестку Сада Роз.
В это время его родители после парижского турне вдыхали запах своего очага, ставили на газ кофе, раскрывали чемоданы, вынимали из пакета набор фрацузских сыров во главе со знаменитым Рокфором, наполняя квартиру новыми звуками и запахами.
Был обычный будничный день.
Внутри сержанта все кипело, так сильно кипело, что в тридцатиградусную жару его руки сделались ледяными. Такое ощущение знакомо каждому при погружении в горячую ванну, когда тело вдруг покрывается гусиной кожей. На перекрестке Кохер повернул налево и почти тотчас съехал на небольшую грунтовую дорогу, отходящую от магистрали в сторону апельсиновых садов. Недалеко от обочины сидела кучка арабских мужчин в ожидании работодателей. Каждое утро рабочие сидели здесь, чтобы попасть на стройку. Заработки конечно мизерные, а работа адова, но намного лучше, чем прозябать у себя секторе. Так новый глобализованный мир делает свои доходы на разнице в уровне стран. Производят товар в Китае за бесценок, развозят по всему свету, и вся длинная цепочка людей обогащается. Так же строительный подрядчик платит гроши на стройке, чтоб потом продавать выстроенное по баснословным ценам.
Мужчины сидели на корточках в своих привычных позах ожидания. Один из них кушал питу, двое курили. Рони смотрел на них, стоя неподалеку чуть сбоку и сзади. Он оглянулся вокруг, словно собираясь сделать что-то недозволенное, но потом усмехнулся, стыдясь своих мыслей, схватился за свой Галиль, нажал на крючок, выпустив от пояса очередь. Тот с питой отлетел на несколько метров, двое упали, остальные метнулись в сторону. Кохер сделал новую более длинную очередь, уложив еще троих. Одного он кажется не достал.
-Убежал гад, спасся-силы покинули сержанта, он сел на камень, вынул сигарету, бросив на землю автомат...
Его мама Эмма после разборки чемоданов принялась за обыденные женские дела, заложила накопившееся в поездке грязное белье в машину, развесила в шкафу, купленную одежду, как же вернуться из Парижа без нее. Пошла готовить суп, курицу с рисом, соскучились они по домашней еде, какая бы вкусная не была французская кухня...
Рони успел выкурить свою сигарету. Услышал режущий звук приближающихся сирен. Три полицейских машины со всех сторон окружили сержанта, еще одна заехала на площадку с лежащими неподвижными телами. Когда застегивали наручники он молчал, но потом как бы выдавил из себя:
-Там еще живой есть...и мотнул головой в сторону.
Родители Рони узнали о трагедии часа через три.
-Этого не может быть, абсолютно исключено-словно заклятие повторял старший Кохер-Дани, натягивая джинсы. В экстремальных условиях Эмма всегда брала инициативу на себя:
-Едем сейчас же в Тель-Авив в полицию. Машину поведу я...
Протокол был уже готов. Офицер дал им прочитать его. -Расстрелял семь человек! Уму непостижимо!-восклицал Даниэль-Это же нереально! Мой сын всегда был такой гуманный, он даже животных не обижал...
Мама Эмма только вздыхала, успокаивая мужа:
-Ну погоди, погоди, может что-нибудь выяснится. Может не он стрелял, а кто другой...
После обеда они сидели дома, пили красное Божоле с рокфором, но вместо воспоминаний о Париже, могли говорить только об ужасе случившегося. Мир еще не знал о происшествии у Сада Роз. Кохерам звонили друзья, предлагая встретиться после поездки, поделиться впечатлениями. Они отказывались, ссылаясь на усталость.
-Утром раскроют Едиот и все узнают-ужасался Даниэль-как ты думаешь, что с ним произошло? Он когда-нибудь говорил тебе о своих планах?-
-Ни слова не говорил...А все узнают уже сегодня вечером в новостях...С минута на минуту ждали Шушану, совершенно не представляя как рассказать ей о брате.
Эмма сидела в кресле, ощущая что силы покинули ее.
-Дани, я думаю, причина случившегося- промывка мозгов. Ты понимаешь, что я имею ввиду? Хочешь ты этого или нет, а всем нам бесконечно с раннего детства мозги промывают. Помнишь инквизицию, средневековье. Охота на ведьм. И ведь многие верили и подбрасывали хворост в костры, на которых сжигали самых обычных людей. Помнишь из истории через сотни лет сжигали книги и народы, и снова верили, что все это правда. Ничему не научились с времен инквизиции. Сейчас нас также учат, кто враг, который виноват во многих наших бедах. И многие не выдерживают этой промывки. Я уверена, что и наш милый сынуля оказался в их числе...Эма по-бабьи зарыдала. А Дани начал ее успокаивать.
Она вздрагивала всем телом, причитала-Но ведь..он получит семь пожизненых заключений...бедный мальчик...
От шекспировских страстей улочки конца двадцатого века нити памяти тянутся виртуальной паутиной в сороковые годы второй мировой войны. Танки Ромеля были совсем неподалеку от Палестины, в Ливии и Египте. Естественно, что британский мандат хотел видеть своих жителей работающими на оборону империи. Для отражения угрозы подмандатным территориям полагалось копать противотанковые рвы. До Сталинграда еще оставалось время и было неясно кто сильнее сейчас Советы или нацисты. Черчиль пока говорил...пусть они убивают друг друга и как можно больше. Он одинаково ненавидел и тех и других. Но территории нуждались в защите. Сотни грузовиков возили людей по утрам на общественные работы. Беспощадное солнце словно тысячелетия назад иссушало эту землю. А люди копали ее, часами до мозолей на руках копали, менялись...опять копали.
Барух Красновский тоже копал красную цвета охры землю, потом носил ее на носилках, сваливая в углу прямоугольной, огороженной колышками, площадки. Хотя он работал не меньше других, а может и больше, разница заключалась в том, что Барух отлынивал уже больше месяца от общественных работ, он строил свой дом. Мечта для каждого поселенца- пионера на новой земле. Ему помогала жена, да пару раз в неделю приходил рабочий, такой же как он дизертир. Работы продвигались слишком медленно, по крайней мере так казалось Баруху. Он начал вставать на час раньше, чтобы до прихода рабочего уже приготовить цемент, рассыпать его из мешков по ведрам, нес воду из ближайшего колодца, просеивал песок....
Рабочий задерживался, но это лишь утроило силы Баруха, он взваливал на спину семидесятикилограммовый мешок, тащил его с улицы через весь двор. Ворота даже на ночь не закрывались, в те времена о воровстве в этих местах не слыхивали.
Уже во дворе, сгибаясь под тяжестью мешка, услышал, как скрипнули ворота. Задыхаясь, опустил, почти бросил мешок на землю, хотя и нельзя было этого делать. Крикнул не оборачиваясь:
-Шауль, ты?-
-Господин Красновский, идите сюда. Раздался незнакомый голос. Хозяина голоса он не видел из за растущих при входе кустов. Пришлось идти.
Баруха ждал полицейский. Неподалеку стоял второй.
-Вот предписание комендатуры, велено тебя арестовать за уклонение от общественных работ. Читай и распишись.
-Так все по-английски, я не знаю так хорошо,-бормотал Барух-если бы по-польски или на идише...
-Ладно я тебе прочитаю, распишешься здесь.
Так Барух оказался первый раз в жизни в тюрьме. Ему было не так уж плохо. Кормили нормально;....
Жена...навещала его через день. Англичане вели себя достаточно снисходительно к заключенным. Только очень он расстраивался, что дом его застрял в самом начале стройки. Месяца через полтора Баруху помогли. Кто?...Русские. После неудач в Сталинграде танки Ромеля перевели на восточный фронт. Англичане вначале приостановили, а потом совсем прекратили строительство укреплений. Так в сорок третьем году русские помогли господину Красновскому досрочно освободиться и продолжить строительство своего первого дома в Палестине. Этот пасторальный домик с черепичной крышей, утопающий в средиземноморсокой зелени, соседствовал много десятков лет с домом семьи Кохеров.
Кстати танки еще касались улочку Любмана, но уже через отставного полковника Арона Блюменталя, соседа Красновских и Кохеров. Выправке его можно было позавидовать, пройдя свое пятидесятилетие держался блестяще. Работал в танкостроении.
Сын Баруха Красновского-Мордехай как-то спросил с ехидцей Арона:
-Ну, наша Меркава, лучший танк в мире?
На что Арон, не задумываясь ответил:
-Разумеется. Могу даже показать, как их собирают.
Не потерявший любопытства семидесятилетний Мордехай согласился. А когда они возвращались на автобусе с завода, Арон без перерыва рассказывал историю знакомства его родителей во времена когда отец Мордехая только выстроил свою мечту- домик с черепичной крышей.
Было такое небольшое место, ставшее потом на весь мир печально известным, Маутхаузен. Самое начало сорок пятого. Ходили слухи, что у нацистов нет шансов, но в лагере информации всегда не хватало, да и не все в нее верили. Неизвестность очень угнетала, не менее чем их наглость и превосходство, которые они демонстрировали каждый день от утренних проверок до ночных облав.
Каждый из узников пытался бороться с этим ужасом вместе, поодиночке. Уже многие годы спустя стало известно как сопротивлялись быстро взрослеющие подростки.
Шестнадцатилетняя Поля сидела на нарах, мурлыкая свою любимую песенку. Ее нежный голосок слышали всего несколько человек вокруг, но для них он был как дуновение весеннего свежего ветерка в спертом, словно пропитанным газом, болезнями, смертью лагерном воздухе. Поля прикидывалась ненормальной, чтобы выжить. Только так удавалось обмануть охрану, когда она шла из барака к бараку, словно побираясь, а на самом деле рассказывая о победах союзников. Поля выдумывала сказки, чтобы поддержать совсем упадших духом.
Сидя около обессиленного парня, держала свою узкую шершавую ладошку на его лбу. Он хрипло дышал и кашлял, его несколько дней назад нашли повесившимся от безнадежности. Сняли, и он выжил. А Поля ему рассказывала;
-Они уже скоро будут здесь. У них самолеты в пять раз больше немецких, представляешь? Помнишь гуси у Нильса, летят, летят..так и они летят к нам. Я бы так хотела оказаться на их самолете, чтоб сверху посмотреть на Германию, хоть раз сверху...
-Ты то посмотришь, а я уж нет...не доживу-
-Дурачок. Нельзя сдаваться. Хищным зверям нельзя показывать страха, когда они видят, что их боятся, сразу разрывают на куски. Не бойся их. Ладно.
Поля улыбалась, видя как и он слабо улыбнулся. Она поцеловала парня в бледный горячий лоб.
Прошло пять долгих словно вечность месяцев. Каждый день в Маутхаузене длился вечность. Весна царила на земле, а неуверенность в душах. Но как то рано утром с запада раздался гул, словно сам воздух гудел. Нацисты начали сгонять узников в укрытия, но бомбардировщики уже делали свое дело, бомбя вышки и заграждения. Сразу же, в первые минуты загорелся ненавистный крематорий. Несколько десятков узников вытащили из тайников оружие. Поле достался тяжелый пулемет, который она знала, выпрашивала себе уже несколько месяцев, выпросила наконец. Теперь хрупкая еле живая девочка, лежа за полуразрушенной стенкой, расстреливала каждого нациста, приближющегося к их бараку. Рокот ее пулемета вторил гулу американских самолетов. Кажется бомба разорвалась совсем рядом, полностью оглушив Поленьку. Когда она очнулась над ней склонился солдат в каске. Что он спрашивал она не слышала, слух пока не вернулся к ней. Так они познакомились- бывшая узница Маутхаузена Полина Фаркаш и сержант американского десанта Айзек Блюменталь.
Американский десант высадился тотчас после первой бомбардировки лагеря. Когда Айзек вылез из под парашюта он сразу же увидел лежащую без сознания девочку. Рядом с ней перевернутый немецкий пулемет и груда гильз.
-Неужели она стреляла?-
Айзек поднял ее на руки, удивившись невесомости тела. Волна жалости захлестнула его. Когда она открыла глаза, он без конца повторял:
-What is your name? What is your name?
Наконец услышал тихое-
-Полина-
-Paulina...
на свой лад повторил он
-And I am Aizek. Aizek, do you understand?
Наверное, это была судьба, но Айзек должен был оставаться в лагере до полного его освобождения. Они виделись с Поленькой каждый день. А еще через неделю сбылась ее первая мечта. Она летела на воздушной крепости В-17 над поверженной Германией.
-Наконец то я смотрю на них сверху!
Для Айзека полет в самолете был рутинной армейской работой, но он наслаждался восторгам Поленьки. Тогда она ему объяснила:
-Тебе этого не понять. Мы ведь все время под ними были...
В тот же вечер он получил приказ двигаться дальше. Они держались за руки, Айзек смотрел на нее, не отводя глаз, потом тихо прошептал:
I love you... Он хотел еще что то сказать, покраснел, только сильнее сжал руку, словно боясь отпускать Поленьку. Вместо поцелуя она положила голову ему на грудь, а он прижал ее к себе.
-Как же я буду без тебя? Как? Мы же не встретимся уже...
-Я тебя найду.
-Нет, нет...сейчас в Европе никого найти невозможно...у меня же нет дома...моим домом-Поленька усмехнулась-три года был Маутхаузен..но и его уже нет.
-Вот мой адрес в Бостоне-он протянул ей клочок бумаги, а Поленька потянулась к Айзеку губами. Их тот первый поцелуй произошел у ворот американской авиабазы, уже ночью десантный батальон перебросили на восток.
А в конце сорок пятого в доме своих родителей Айзек читал ее письмо.
Мой милый спаситель с крыльями, мой ангел! Где ты и как ты? Больше всего на свете я боюсь что ты не прочтешь это письмо. Неужели бог не услышит мои мольбы? Главное чтоб ты был жив. Я живу в лагере на севере Италии. Ходят слухи что через несколько месяцев всю группу отправят наконец в Палестину. Там уже и будет мой дом. Наш дом. Да, милый? Мы с тобой не успели поговорить. Но я надеюсь, что там мы с тобой будем счастливы.
Они сидели, обнявшись на берегу Кинерета. Ветерок с озера был прохладный вечерний. Аура счастья витала вокруг них. Арон Блюменталь еще не появился на свет, но вскоре уже ждали его рождения. Со своим смешным неистребимым американским акцентом Айзек запел, а Поленька сразу же подхватила песню: