В сауне пахло деревом. Мы погрузили фалосоподобный термодатчик в мешочек с холодной водой, нагнали за несколько минут температуру до сто пяти градусов. Струйка песка в песочных часах с философской неторопливостью отсчитывала время. Арик, стройный молодой парень сидел рядом со мной.
"Мой гипоталамус, кажется не выдержит этого жара"-произнес он-"сколько минут осталось?"
"До чего?"-спросил я.
"Ну до того, как выйдем".
"Так ты можешь выйти хоть сейчас, нас никто не держит".
"Нет, мы же решили сделать заход. А наш заход пятнадцать минут, ты знаешь".
"Осталось чуть больше пяти минут. Просто в прежние заходы мы не повышали температуру до ста пяти".
"Нет, нет. Будем до конца. До конца часов".
Недолго сидели в тишине, переживая жар и прислушиваясь к своим ощущениям.
"Ну как гипоталамус?"-поинтересовался я.
"Приказывает гипофизу не сдаваться".
"Терпи, терпи..еще минуты три осталось. Значит примерно двенадцать просидели".
В эти последние минуты, как на последних метрах дистанции начинаешь выдыхаться. Я старше Арика и поэтому не позволял себе показать малейшую слабость. Были мгновения, что я если б был один, то точно бы сдался и вышел, но присутствие Арика делало меня сильнее. Возможно и он испытывал подобное.
"Думаю, что последняя минута пошла"-сказал я, хотя по часам трудно было точно определить.
Вдруг мне нечто пришло в голову. "Арик, а если в эти последние секунды, когда ты уже представляешь себя под прохладным душем, и холодное пиво течет внутрь иссушенного пищевода тебе скажут-"Знаешь, парень, мы изменили условия игры. Надо перевернуть часы. Мы вам добавим еще по пять минут. Выдержишь?".
"Жестоко, но справедливо"-съязвил он.
"Так это очень жизненная ситуация. Мы все время в эту игру играем".
Струйка песка истончилась, подошла к концу. Арик не видел часов. Он сидел, опустив лицо в ладони. "Арик, смотри"-позвал я, и на его глазах перевернул часы.
"Уф, живодер!".
"Дурачок.Тебя ж никто не заставляет. Можешь выйти".
"Так условия игры заданы".
В эти трудные короткие минуты я вдруг вспомнил себя в возрасте Арика. Я работал стажером. Стажер учится. Учится и надеется. Как студент. Вот он выучится и займет место под солнцем. Эпоха стажерства была в жизни каждого. Я шел тогда за своим высоким уверенным в себе наставником. Халат на нем смотрелся великолепно. Отутюженный, одетый поверх пиджачной пары. Галстук, подобранный к рубашке. Гладко выбритое лицо. Манеры. Да, манеры, надо в себе воспитывать. Так он меня поучал. Считал, что фасон более важен, чем знания. А у меня какой фасон. Я себя в то время ненавидел просто. Люто ненавидел! Размазня, лицо безвольное, задумчивое какое-то, неопределенное. Словно подернутое дымкой-сфумато. Галстук мне сжимал удавкой горло, и я конечно не одевал его, хотя часто брал с собой. В костюме и халате мне было жарко, так что халат я одевал на рубашку. Не знаю отчего, но то рубашка из под брюк вылезает, то ее воротник весь перекашивается. А халат или висит балахоном, или стягивает тело. Неудобства эти порождали новую неуверенность. Впереди шел мой тогдашний бог, и как-то на ходу он бросил одну из сакраментальных фраз "Так условия игры заданы". Ее то я и вспомнил сейчас.
Да, теперь новая игра гипофиза с гипоталамусом. Иногда еще древний всепомнящий гипокампус присоединяется. После посещений сауны Арик сочинял нейрологическую поэму. Но это после. А сейчас во время надо вытерпеть дополнительные пять минут. Сердце колотится, как -будто бежишь марафон. Да, марафон. Сорок два километра с хвостиком. И вдруг, когда ты уже выложился перед финишом, надеешься упасть на траву, тебе говорят "Судьи добавили еще пять километров бега". Кто им дал право? О, боги! Но ты уже пересек финишную черту, которая сейчас уже вовсе и не финишная. Еще пять километров. Ты успокаиваешь себя "Пять километров ничто по сравнению с сорока двумя". Так эти проклятые пять километров сейчас каждый за три, а то и за пять пойдут. Продолжая бег, ты думаешь о жизни, об этой несправедливой и жестокой добавке. Вот и сейчас в сауне таже игра.
"Турецкое седло в привратностях подкорки.
Гипофизарный клич раздался из глубин:
Я требую немедленной разборки
И установки всех первопричин...".
Сидя на грани сознания эти последние пять минут я представил мою последнюю игру. Меня послали от работы в Прагу. Вечером я зашел в бар. Хорошо, что не успел пива много выпить, только пригубил "Старого Козела" из огромной полуторалитровой кружки. Видел как крепыши-чехи занимались армрестлингом. И я решился...
Его молодая рука с тугими узлами мышц расположилась напротив моей руки. Наши локти упирались в стол на одной линии. Наши плечи были развернуты напротив друг друга. Наши ладони скрестились словно в рукопожатии. Мы сконцентрировались, будто готовились к прыжку. А на самом деле это была только игра. В последние доли секунды думалось, что жизнь и игра две стороны одной медали. Может быть даже больше.
Начало для меня не предвещало ничего хорошего. Его мощное предплечье завалило мою руку почти сразу. Я ответил сопротивлением всего торса, погасил натиск и почти выровнял положение. Мне показалось, что мои мышцы кисти сильнее. Эта первая контратака вдохновила меня. Я не давал ни на сантиметр приблизить мою руку к столу. Силу придало одно воспоминание. Папа рассказывал про их футбольный матч с чехами. Прага. Тысяча девятьсот сорок пятый год.
"Мы все были усталые, голодные. Да и играть толком не умели после четырех лет войны. Только одно придавало нам силы-приближающаяся победа. Ее пьянящий запах позволил нам первыми забить гол. Cделали передачу старшине Новожилову. Тот ударил сильно, хлестко. Мяч ударился о чешского защитника, отскочил к Гейко, и он не промахнулся, забил в верхний угол. Публика визжала. Через несколько минут после гола чехи загнали нас в глухую оборону и держали нас там почти весь матч. Я не знаю как, но счет один-ноль держался почти до конца. Я еле передвигался по полю. Да и товарищи были не лучше. Чехи наседали, били по воротам. А мяч то пролетал над перекладиной, то ударялся о штангу. Мы мечтали об одном. Чтоб время кончилось. Я даже сказал себе "Ну забьют один, ну ничья будет. Почетная ничья!". Я знал, что такие мысли равнозначны поражению. Оставалось минут семь-восемь до конца. Чех, я до сих пор помню его фамилию, Стажек, хотел навесить на нашу штрафную, но ударил неудачно слабо, мяч попал мне в грудь, упал у моих ног, и я побежал с ним к воротам чехов. Дышал, как рыба выброшенная на берег. Чехи растерялись, не ждали контратаки, да и устали тоже. Наши кричали мне "Передай лейтенанту, он свободный!". Но от возбуждения и от гула на трибунах я не слышал ничего, продолжая вести мяч к воротам чехов. Увидел все-таки как двое их защитников бежали мне на перерез. Они были быстрее меня. Сейчас в доли секунды надо было решать-или бить или попытаться еще приблизиться. Второй защитник поодстал, а его товарищ перекрывал подход к центру напротив ворот. Если я попытаюсь приблизиться, то угол с воротами неизбежно увеличится, а забить под углом намного труднее. Я вспомнил, как в школе читал брошюрку по футболу с волшебным словом финт. Во дворе потом пытался повторить эти телодвижения, показать корпусом что двигаешься в одну сторону и посылаешь мяч в противоположную, обводя соперника. "Да именно так! Как мне это пришло в голову? Сделать сейчас на виду у стадиона финт". Не знаю откуда взялась сила после рывка и после восьмидесяти пяти минут игры, я побежал на защитника. Он не ожидал, но встал в защитную позу с широко расставленными ногами и полусогнутыми коленями в наколенниках. Я наклонился вправо. Он не выдержал, кинулся на мяч. А я..я, как в той школьной брошюре, откинул мяч влево, побежал с ним на вратаря, обводя защитника. Я вложил в удар все, что осталось во мне, споткнулся, упал, обдирая колени о траву. Мне не хотелось смотреть вперед. Я был практически уверен, что финт вышел, но удар нет. Лежал, уткнувшись лицом в землю. Крик трибун перешел в рев, в шквал. И в этот миг меня подхватили подмышками и поставили на ноги. Вокруг было трое, их защитник и двое наших. Меня обнимали, и тотчас я понял, что это гол...гооол!!! Счет мы не удержали, дали им на последней минуте забить мяч пристижа, но победа досталась нам. В конце обменивались майками. Красная шелковая чешская майка многие десятки лет служила наволочкой для подушки".
Весь мой плечевой пояс, все бицепсы, трицепсы напряглись до предела, сконцентрировались в одной точке, словно в них была моя жизнь или смерть, а рука неумолимо прижимала к столу его руку...