Яков Шалом семьдесят три года... Ира Горнштейн девяносто два года...Петр Бас девяносто шесть лет...Арон Вайс сто лет...Софья Ариновски восемьдесят два года...
"Одиночество-главная черта старости" записал доктор в своих ежедневных записках-наблюдениях.
1
Софья Ариновски приехала из далекой страны Казахстан. Утром на обходе она пыталась ему что-то рассказать. Но вечная нехватка времени. "Потом, хорошо" сказал он ей. Седая, но ухоженная женщина, заглянула в его глаза с тоской и надеждой. "Я знаю, вы тяжело работаете, потом, потом, потом..." она улыбнулась. Улыбка, похожая на улыбку разочарованного ребенка.
"Старики, как дети" это была вторая мысль дня, немного избитая, но истинная.
После обеда доктор заглянул к ней в палату. Сел на край постели. Положил руку на кисть ее руки.
"Ну а теперь я вас слушаю".
"Устали, да?"
"Да, с восьми утра на ногах"
"Работенка у вас...Зато все уважают...доктора в белых халатах"
"Ну так за халат и уважение работаем". Оба рассмеялись.
"А теперь я расскажу кое-что.
В Казахстане жили в основном перемещенные или ссыльные. Места не ласковые там. Соль, ветра, солдаты, космодром, радиация. Читали, наверное, у Айтматова. Хорошо написано, но не все. Да кто ж все опишет. Люди сидели там по много лет. Иногда по пол жизни. Да жизнь тогда сколько стоила. Она и теперь там ничего не стоит. Но любой срок подходит к концу. За месяц до освобождения сообщали письменно, и тогда заключенный начинал готовиться. Каждый день ставил или зарубки на дереве или царапины на стене маленьким камешком делал. Большой пронести не давали. Дни тянулись, как года. Двадцать девять...двадцать восемь...девять... восемь...семь...А самые последние тянулись немыслимо долго. Эйфория у многих сменялась перепадами настроения. Наконец последний день. Для освобождаемого начинается суматоха. Получить гражданскую одежду. Документы. Попрощаться с товарищами. А еще и деньги выдавали. Как-бы зарплату. Смешно, правда. Зарплата за двадцать лет заключения, которая хватает на несколько бутылок водки и десяток пачек сигарет. Тогда все на водку и сигареты пересчитывалось. И на свободе, и в тюрьме особенно. Эта сумма казалась необыкновенным богатством. Ну вот и все. Садились на дорожку, закуривали, прощались. Товарищи завидовали. Пить не разрешалось. Освобождаемый был и так пьян от приближающейся свободы. Вот он берет вещмешок. И идет к выходу в сопровождении. Но он уже не заключенный, а гражданин. "Гражданин Цукерман, распишитесь в получении" говорил ему сопровождающий. Гражданин Цукерман, отвыкший от ручки, ставил подпись. Впереди в трех шагах стоял его вещмешок. А еще в нескольких шагах была свобода...свободааа...
Заместитель начальника тюрьмы вызвал капитана и передал ему список. "Сегодня освобождается Цукерман, номер шестой в этом списке. Вы все поняли?" "Так точно" ответил капитан, козырнул и взял список. "Каждый квартал одно и тоже. Нечасто у нас освобождаются" подумал он "А все таки еще работа".
В крошечной холодной будке сидел уже пол часа заключенный. Нет, это был не карцер и не наказание, а поручение начальства, которое он выполнял уже несколько лет. В дверь тихо и глухо постучали. Заросший многодневной щетиной, в валенках и варежках, он раз стукнул в ответ в дверь. Снял варежки. Размял пальцы и заглянул в окошко "глазок". Не увидев ничего примечательного, он сделал пару шагов в одну сторону, пару обратно, больше не позволяли размеры помещения. Снова заглянул в глазок.
Цукерман уже летел на крыльях освобождения к свободе, его душа пела и рвалась. Он подошел к своему вещмешку...и в эту секунду словно что-то толкнуло его вперед на мешок. Он повалился, а сзади на спине чуть слева расплывалось темное пятно его горячей крови. Раздалась команда "Освободить коридор!" Два дюжих санитара из заключенных выволокли тело Цукермана в специальное помещение. Вымыли цементный пол от полосы крови.
Вот он мой рассказ. Грустный конечно. Убивали заключенных в последний миг перед освобождением, пьяных от свободы. Как вы думаете, мой друг, это особый азиатский садизм или звериная ненависть к людям? И все это происходило не в средние века, а в нашем просвещенном двадцатом веке"
2
Арон Вайс отметил свое столетие. Он выглядел физически и ментально лет на тридцать младше возраста. Да и в отделение он попал случайно. Упал и повредил лицо. Передвигается по отделению самостоятельно. Активно общается с персоналом и другими пациентами.
"Мар*(господин-ивр.), Вайс"- обратился доктор. Арон не расслышал, подставил доктору другое ухо.
"Идите в палату, я хотел с вами поговорить".
Вайс, невысокий старичок, с улыбкой прошел к своей кровати, сел. Доктор расположился напротив. Арон не дал ему начать.
"Выпишите меня сегодня отсюда"- попросил он.
"Но...но мы должны дождаться результатов анализов. А это будет примерно в час дня. Придется немного подождать. Вы хотите позвонить семье, чтоб вас забрали?"
"Молодой человек, у меня уже никого нет. Вы забыли, что мне сто лет"
"Ну а дети, внуки?"
Арон продолжал улыбаться. "Жена моя долго болела, и я ее похоронил в обычном для людей возрасте - семьдесят пять лет. С детьми вышли неприятности. Дочка погибла в автомобильной катастрофе вместе с внуками. А сын болел врожденным детским параличем, детей у него не было, и умер он молодым. Вот такая история, так что я много лет уже один. Но я привык, сохраняю оптимизм".
"Это такая редкость в сто лет!"
"Так я устроен. Того, кто ушел, не вернуть. А вы знаете, как я разбил лицо?".
"В вашей истории болезни написано, что упали на улице"
"Чистая правда! Я шел утром на почту и вдруг увидел женщину, девушку... нет все-таки женщину. На ней было короткое платье, и я загляделся на ее ноги. Споткнулся о бордюр на тротуаре и растянулся в полный рост".
"Мар, Вайс, а сколько лет было вашей "девушке"?"
" Я вижу по интонации, как вы меня разыгрываете. Но я не поддамся. Она была намного младше меня, поэтому для меня она девушка. А для вас, молодой человек, может быть старушка. Ей было больше пятидесяти. Ну так и вам больше пятидесяти. Вспомните себя в школе, вы считали учительницу тридцати лет старухой, и не представляли, как можно пережить сорок лет". Арон, хитро улыбаясь, похлопал доктора по плечу.
"Извините за фамильярность, просто я-то уже намного старше вас. Мне простительно".
"Это не предел. Иногда и больше ста бывают в здравом уме. Редко, но бывают" записал доктор очередную сентенцию.
3
Мориц Лейбович родился в бывшей Бессарабии сто два года назад. Он и в больницах за свою долгую жизнь не бывал, и к лекарствам не привык. В те годы не знали еще о нынешних "джентльменских наборах" во главе с королем "Аспирином" и принцами из известных семей "Статинов" и "Бигуанидов". Жил, как все, все ел и пил, все делал. В войны не доедал. В годы власти тиранов боялся. И все время работал, долго, много работал, боролся за выживание.
Доктор навестил его дома. Открыла дочь Морица.
"А где папа?"- спросил доктор.
"Вон сидит, что то пишет. Папа, к тебе пришел доктор"
"Ааа, здравствуйте... я тут увлекся, интегралы решаю, чтоб мозги не засохли...а то вы врачи говорите, что с годами количество воды в мозге уменьшается"
Сели пить зеленый чай с сухофруктами.
"Про воду вы хорошо заметили, Мориц. Только никто не знает, где причина, а где следствие. То ли стареют из-за потери воды, то ли вода теряется из-за старения. Со старением пока еще ничего не понятно. Лучше расскажите мне свой секрет долголетия"- настаивал доктор.
"Если б я знал, то рассказал бы всему миру"- признался Мориц.
"Ну, хорошо,- не сдавался доктор, -тогда по порядку начнем". Он взял свой ноут-бук. Начал вносить вопросы и ответы.
"Чай пейте, чтоб мозги не высохли"- напомнила дочь Морица, и все трое рассмеялись.
"Я этот рецепт расскажу на заседании Гериатрического Общества"- сообщил доктор.
4
Как-то это случилось в первый раз. Доктор, уже с немалым стажем, подошел к больной старушке и начал поднимать рукав пижамы, чтоб выбрать вену для взятия крови. На ее предплечье на сухой, как пергамент, коже была вытатуирована цифра В1369.
"Что это значит?"- вырвалось у него. Он успел сообразить, но на доли секунды опоздал, слова вырвались раньше понимания.
"Вы что никогда не видели?"
"Я...да нет... я знаю...хотя..." доктор смутился.
"Это осталось от Аушвица, некоторые его называют Освенцим. Тогда мы были детьми, а вот эта штуковина до сих пор напоминает, - старушка улыбнулас , - вы знаете, доктор, что сейчас много людей не верят, что так было. И не только в мусульманском мире, понятно как они нас ненавидят. Но и в цивилизованных странах..."
Не раз, не два и не три доктор смотрел больных с выколотыми на предплечье номерами. Взгляд его сразу изменялся. Он вспоминал прошлое, папу, войну. Папа ему и рассказывал про войну.
"Сын мой,- говорил папа, - то, чему учили вас в школах про войну, была простая агитка, промывка мозгов. В сорок первом году зимой, когда стояли холода и голод, люди рвоту замерзшую ели, чтоб не помереть. Вам про это рассказывали? А про то, как солдату полураздетому и безоружному, сто грамм водки наливали "для храбрости", а сзади СМЕРШ шел, почище СС, гнал на смерть "пушечное мясо"? А про Матросова сказку рассказывали, да? Ты должен знать, что их крупнокалиберный пулемет отбрасывал тело на несколько метров, и не о каком закрытии амбразуры ДЗОТА речи быть не могло. А про то, как кромсали старинные картины, зеркала и животы изнасилованным беременным женщинам в ответ на их зверства в начале войны? Иногда превосходили их. А как награбленное в эшелонах везли с Запада на Восток, "офицерские трофеи". Не противно еще?"
Отец срывал "с мясом" медали и ордена с нового синего пиджака. Темнел лицом.
"Кому нужны эти побрякушки. Это наша жизнь. А жили и живем в дерьме. Победители!!!"