В самом начале памятного года случилось тихое, незаметное миру событие. В маленькой полустуденческой лаборатории при Гронингенском университете уже лет десять проводились скучные однообразные опыты на мышках. Выглядили они так. Руководитель лаборатории Ван-Эймер пригласил стажера Гордина Зубковича. Дал ему флакончик с сероватым порошком, на котором красовалась надпись - Номер 265 и дата 12 августа 2066 года.
"Хорошо растворим в воде. Одной группе будешь давать концентрацию 1 на 100, второй 1 на 1000 и третьей 1 на 10000. Как всегда вес, температура, подвижность, количество выпиваемой жидкости и вес сьеденной еды каждый день. Три группы обычных и три группы прогерических*(прогерия - редкая наследственная болезнь преждевременного старения). По десять мышек в группе, всего 60 мышек. Плюс две группы контроль без препарата. Итого 80 животных на опыт. Вперед."
Гордин связался со своими двумя студентами, и так начали эксперименты осенью 2066 года. Параллельно исследовали еще 12 соединений. А всего за время существования проекта уже было проверено более двухсот веществ. Два из них удлинили продолжительность жизни прогерических мышей на 15 % и один продлил жизнь обычных животных на 8%. Вот и все достижения. Они были доложены на ежемесячном семинаре, и результаты послали спонсорам, двум международным геронтологическим союзам, Американскому и Евро-Азиатскому.
Ведущий химик геронтологов швейцарец Франц Лейн начал дериватизацию этих трех веществ, метилирование, диметилирование, фенилирование, и более сложные трюки. С 2065 года исследовалось только это новое поколение соединений.
Один из студентов долговязый флегматичный скандинав Кристиансен, а второй немец Шмидт. Оба были обычно невозмутимы и пунктуальны. Компьютер тестировал студентов, подбирал их роль в эксперименте, наконец выбирал пары. Так он выбрал Шмидта и Кристиансена. При всех их северных и северо-западных наклонностях в них был "элемент индивидуальности, самостоятельность, способность принимать нестандартные решения". Таково заключение компьютера.
В начале двадцать первого века рапамицин дал неплохие результаты. С тех пор прошло более пятидесяти лет, а воз и ныне там. Нашли несколько молекул, которые превзошли рапамицин. Кристиансен взвешивал животных, а Шмидт читал последние отчеты международных геронтологических союзов.
"Иди сюда, Ганц", - позвал Кристиансен Шмидта. Тот нехотя оторвался от чтения и подошел к клеткам.
"Смотри, сегодня все прогерики превзошли их среднюю".
"Не торопись, Лари. Они живут в среднем пятьдесят плюс минус двенадцать дней. Я хочу видеть следующий результат через двенадцать дней".
"Хорошо, хорошо. Ты прав", - буркнул Кристиансен.
Через двенадцать дней картина повторилась. Мыши продолжали жить и через двадцать четыре и через тридцать шесть и через сорок восемь дней.
"Сегодня мы выпьем", - сказал Кристиансен, вытащил бутылку любимого им "Джека Даниэля".
"Да, - согласился Шмидт, - нечего возразить, сегодня пятидесятый день. А они живут как ни в чем не бывало."
Чокнулись. Сдержанно сказали оба "Прозит".
"Ганс, они не просто живут, они прекрасно живут. Не снижают вес. Посмотри какая шерсть, почти как у нормальных."
"Давай сегодня померяем двигательную активность. Хотя это не входит в протокол скрининга я хочу померять".
"Согласен. Только перед этим еще по одной". Кристиансен разлил виски.
"Прозит".
"Прозит".
Прошло пару недель. Прогерики не думали ни стареть ни умирать.
Сегодня первым начал Шмидт. "Старик, что будем делать?"
"А какие есть предложения"
"Доложить боссам. Подготовить статью. Начать писать патент. Выступить на обществе"
"Все это правильно. Логично. Но чего-то не хватает. Может золотой памятник начнем строить".
Рассмеялись и задумались.
"Давай поговорим с Зиглером", - предложил Кристиансен. "Хорошая идея. Во-первых он слишком стар, чтоб составить нам конкуренцию. Во-вторых, он мудр и опытен, а нам сейчас нужна помощь. В-третьих...".
"В-третьих, он еврей. А они находят выход из любого положения".
Шмидт улыбнулся. "Звони Зиглеру".
Минут через двадцать в лаборатории появился невысокий с усиками Энтони Зиглер. Ему было за шестьдесят. Залысины, морщины, седина, все как полагается в этом возрасте. Но активный и подвижный, чему завидовали иногда молодые.
"Хотите виски, Зиглер?" - предложил Шмидт.
"Не откажусь, а в честь чего пьем?"
"Пусть Кристиансен скажет. Это он принес бутылку"
"Я принес виски потому же, что и вас позвали, Зиглер"
"Ну ребята за вас, за вашу молодость". Зиглер сделал два больших глотка. Он пил классически со льдом.
Ему тотчас рассказали о результатах с прогериками. А пока рассказывали Энтони прихлебывал виски и раскурил сигару.
"Любопытно, очень даже любопытно", - с растяжкой произнес Зиглер, выпуская сигарный дым через усы.
"Хотите мудрый еврейский совет. Не торопитесь. Подождите еще недельки две-три. И если можно, покажите мне все, от хранения препаратов до протоколов".
Втроем прошлись по лаборатории. Потом открыли компьютер. Сели смотреть результаты.
Зиглер
Вечером он долго не мог уснуть. Вначале винил в бессонице виски. Встал, походил по квартире. Выпил стакан воды. Пол первого ночи. Он начал думать о результатах с прогериками. Пока удлинение жизни в два раза. Замечательный результат! Естественно, что сразу зададут вопрос: "А как обычные мышки? Живут ли они дольше?". Так этого надо ждать сколько. Еще года-два три минимум. А через три года скажут: "Так и с рапамицином доживали до пяти лет, никто же рапамицин у человека не применяет. Да и мышка одно, а человек совсем другое". В общем, пока дойдет до человека еще лет пятьдесят пройдет. А чтоб у человека результат получить придется ждать лет еще пятьдесят, так что минимум сто лет надо. Как говорят наши люди "Халомот, Холомес*...(мечты - иврит и идиш)".
Энтони сделал новый круг по квартире. Взглянул на часы. Без четверти два. Ночь. Тихая городская ночь посередине недели. Подошел к окну. Почему-то вспомнил об умершей жене. Последние месяцы ему удавалось не вспоминать о ней. Еще подумал о бренности жизни и скоротечности нашего существования. Ну эта "оригинальная" мысль посещала его сознательно или бессознательно почти каждый день. А уж ночью без пятнадцати два, особенно когда ты один, это самое ее время. Да еще криво усмехнуться, нагло так, в лицо с чувством полного превосходства.
Энтони сел в кресло. Раскурил оставшуюся после работы сигару. Немного попыхтел ею, словно приводя себя в равновесие. Было уже два с четвертью. Он оделся, как обычно на работу. Даже привычным одеколоном "Шарп" побрызгался. Вышел на улицу. Гронинген спал. Старинный провинциальный университетский городок в ста пятидесяти километрах севернее Амстердама. До лаборатории было километра три. Иногда Энтони ходил пешком для поддержания здоровья. Но не сейчас. Ночь, да еще дождик начал моросить. Он сел в свой микроэлектромобиль. Поставил его прямо у входа в лабораторию. Открыл дверь. Здесь не было ни сигнализации ни охраны. Нечего здесь было охранять. Направо по коридору его кабинет. А за поворотом слева вход в виварий и маленькая комнатушка Кристиансена и Шмидта. Не заходя к себе, Энтони прошел к стелажам с мышками. Вот они бедные в своих клеточках по группам. Контрольные "Control". Прогерия "Progery". Здесь пусто, они вымерли до одной несколько недель назад, только надпись осталась, да на полках стоят широкогорлые банки с формалином и тканями этих мышек. Вот серия "Regular+D-265". Обычные белые мышки, получающие вместо воды уже полтора года раствор препарата D-265. А вот клетки из-за которых его вызвали утром. "Progery+D-265". Мышки с синдромом преждевременного старения, леченные D-265. Пока они живут вдвое от умерших, нелеченных. И никаких симптомов прогерии. Обычная густая белая шерстка. Бегают, крутятся в клетках как заводные. Сейчас ночь, время их активности.
Зиглер разволновался и пошел к компьютеру. Вот формула D-265. Простая как поваренная соль. Маленький молекулярный вес. Прекрасно растворим в воде. Очень низкая острая токсичность. Хроническая неизвестна, требуется исследовать параллельно с геропротекторным эффектом* (эффект защиты от старения). Энтони поднялся и пошел к клеткам "Regular+D-265". Он не заметил никакого отличия от животных, не получавших препарат. Снова пошел к компьютеру. Никакой разницы по весу, по потребляемой пище или жидкости.
К экспериментальной комнате примыкала еще одна крохотная комнатка-кладовка, по размерам чуть больше обычного шкафа. Это был склад. В картонных коробках стояли банки с порошками и жидкостями. Вот он D-265. Одна к другой одинадцать банок. Одна из них наполовину пустая.
Энтони снова вернулся к компьютеру. Начал что-то складывать, умножать, делить. Через несколько минут он вынул из коробки две закупоренные банки D-265. Заколебался на несколько секунд. И вынул еще одну, третью. Сложил банки в черный полиэтиленовый пакет для лабораторного мусора. Выключил компьютер, свет. Пошел к машине.
Семь лет спустя
Через месяц Зиглеру должно исполниться семьдесят лет. Он не любил свои дни рождения, но раз в десять лет можно "тряхнуть стариной", устроить что-нибудь веселенькое. Настроение у него было великолепное. Он ехал по пасторальной Швейцарии. Через час встреча с Францем Лейном. Вокруг зеленели луга, и чистое лазурное небо раскинулось над головой.
Как и предполагал Энтони успех Шмидта-Кристиансена вызвал шум, но не вызвал переворота в геронтологическом мире. Механизм действия препарата остался до сих пор неизвестным, а без механизма нет больших публикаций. "Nature" и "Science" не приняли статьи.
У Энтони же были сейчас козырные карты, не зря он поехал к Лейну. А затем Зиглер встретится с двумя важными персонами, замглавного редактора "Nature" и директором Евроазиатского геронтологического Союза.
Зиглер и Лейн были знакомы давно со студенческих лет. Зиглер специализировался в биологии, а Лейн в химии. Они не были близкими друзьми, но не раз работали в одних и тех же проектах, встречались на семинарах и конференциях. Однажды отдыхали вместе на Канарах во времена, когда Зиглер был женат. Лейн принял Энтони дома, подчеркивая неофициальность, доверительность встречи. Сидели за низким столиком старой работы из цельного дерева. Пили кофе и ели швейцарский сыр. Вначале вспоминали молодость, студенчество, потом обменялись последними сплетнями из их научных кругов. Зиглер попросил разрешения закурить сигару. После полуминутной паузы с хитроватой улыбкой он сказал:
"Я приехал с просьбой и интересными результатами".
"Ого... чем могу служить?", - поинтересовался Лейн.
"Семь лет назад, когда началась эта история с двести шестьдесят пятым, ребята позвали меня просто посоветоваться. Начало было многообещающим. Я провел "белую" ночку без сна, поехал в лабораторию и выкрал три килограмма двести шестьдесят пятого. Знаешь для чего?"
"Чтоб продать его на гронингенском блошином рынке"
"Если бы. С той ночи я начал опыт на себе. Вот уже семь лет подряд каждый день без единого пропуска беру грамм в день."
"Энтони... я в шоке. Без разрешений комиссии..."
"Я так и знал, Франц. Это вы швейцарцы думаете, что без разрешений комиссии ничего нельзя сделать. А я сделал. Без всяких разрешений и без результатов хронической токсичности начал принимать его. И чувствую, что влияет. Еще как влияет. Семь лет подряд. Десять процентов от всей моей жизни. Мне через месяц кстати семьдесят. Приглашаю тебя в Гронинген к себе домой. Ты же не был у меня в гостях."
"Я приеду, Энтони... обязательно приеду".
"Так вот, Франц. За эти семь лет никаких побочных эффектов. Я вел дневник и вносил данные в компьютер. Все запротоколировано, как "в лучших домах". Смотри, сексуальная активность возросла больше, чем в три раза. В начале приема в среднем один раз в десять дней, сейчас три с десятыми. Есть статистика. В начале исследования пробегал сто метров за четырнадцать секунд, сейчас за тринадцать и две. Больше пяти процентов прирост! Ты удивлен?"
"Я еще не отойду от того, как ты решился на этот эксперимент. Опыты на себе никто не проводил почти двести лет со времен Мечникова и Петенкофера. И опыт длиной в семь лет. Что-то потрясающее!"
"Ну наконец-то я слышу живое слово живого человека. Франц, этот эксперимент первый в мире без даты окончания. Он закончится с моим концом. Поэтому я и приехал. Мне нужно еще несколько килограммов двести пятьдесят шестого. Считай грамм в день, триста шестьдесят пять грамм в год. Средняя продолжительность у нас сейчас девяносто. Еще на двадцать лет. Возьми с запасом. Мне надо, чтоб ты "сварил" килограммов десять-пятнадцать."
"А кто же расскажет о результатах?"
"Я, но через тридцать лет".
Над столиком в доме профессора Лейна повисла пауза.
Зиглер курил.
"Энтони, нет проблем... я "сварю". Только надо подумать, как это обставить в мире, и как представить доказательства. Меня с моими болезнями уже лет через десять не будет. Нужно чтоб сейчас кто-то наблюдал за тобой. И нужен не один человек."
"Франц, я рад за содействие. Искренне рад."
"К юбилею я привезу тебе препарат и идеи относительно наблюдения".
Вскоре они распрощались. Лейн показал Зиглеру свою колллекцию кактусов. "Они умеют выживать в любых условиях. За это я их люблю. У меня была идея-фикс. Выделить из них вещество адаптации. Мне казалось, что это вещество могло лечить многие болезни и старение в том числе."
"Франц, ты гений. Я сейчас смотрю на многие вещи иными глазами. Кактусы, да. И за мной наблюдать. Как я раньше не подумал".
Эпилог - 2109
В начале нового века постаревший на тридцать пять лет Зиглер проходил очередную врачебную комиссию. Его тестировали на самом современном оборудовании. В конце компьютерная программа выдавала индекс реального возраста человека.
У сто-пятилетнего Энтони оказался индекс шестидесятитрехлетнего.