Аннотация: У Булгакова и Вересаева все врачи записки пишут, а здесь пациенты о врачах
ЗАПИСКИ О ВРАЧЕ
У Булгакова и Вересаева все врачи записки пишут, а здесь пациенты о врачах
Прием
После приема у врача я была полностью подавлена. Вообще я к нему была не равнодушна, и как-то призналась в этом медсестре. Она так разволновалась, словно я выдала государственную тайну. Сказала, чтобы в рабочее время я и не думала намекать ему на свои чувства.
Обычно он бывал приветлив, спрашивал меня не только о болезнях, но и о жизни. Что у меня дома, как дети, как настроение. Мне казалось, что я никому в мире не интересна совсем, только ему. Если он замечал на приеме, что я еле сдерживаю слезы, он клал свою руку на мою и тихо говорил:
"Не надо, это не стоит того. Ты сильная, Ты сильнее многих". Он смотрел мне в глаза, прямо, глубоко, и в тоже время мягко. Я улыбалась. Я чувствовала, мне лучше и лучше, мне хорошо. Он отнимал руку незаметно. Мне казалось, рука продолжает лежать на моей руке. Потом он говорил про лекарства, как их принимать. Я кивала головой и продолжала улыбаться, как дурочка. Когда я полностью приходила в себя, я понимала, что прием окончен. У него всегда были проблемы со временем, да еще нетерпеливые пациенты начинали стучать в дверь. Я брала рецепты и направления, благодарила его. Около двери я оборачивалась и смотрела на него прежде чем выйти. Он улыбался мне, а я улыбалась ему.
Сегодня все было не так. Он не встал, когда я вошла в кабинет. Он продолжал смотреть в компьютер, и лишь вяло кивнул в ответ, спросил во сколько у меня очередь, попросил карточку. Сухо, вежливо, похоже и не знал меня, как свою постоянную пациентку.
"Доктор, что-то случилось?"
"У нас постоянно неспокойно, а почему ты спрашиваешь".
Он сразу же выставил стенку между ним и мной.
"Просто ты не такой, как всегда" (в нашем пра-языке нет разницы в обращении ты и вы)
"А ты всегда одинакова со мной?"
"Нет, но у меня есть право, я больная, а ты..."
"Мы оба одинаковые люди"
"Я думала... что в халате... и с клятвой этому, как его... ну древнему греку..."
"Гиппократу", - напомнил он.
"Да, да, именно ему"
"Клятва не отменяет природы человека"
"Я поняла, доктор... все поняла... ты прав, как всегда..."
Я сдалась быстро, подняла руки. Мне нравилось быть слабой и сдаться ему. Сладостное мазохистское ощущение. Но он не понял и его. Продолжал смотреть в компьютер.
"Извини, мне надо срочно отправить больную в приемный покой"
"Ничего... я понимаю... я подожду сколько надо..."
Я наблюдала за его лицом. Сегодня оно выражало недовольство, тревогу, отчужденность. Мне казалось, что это был совсем другой врач. Не тот, который клал свою руку на мою всего несколько дней назад.
"Еще пару минут", - сказал он, не отрываясь от компьютера.
Я взяла листок бумаги с его стола. Ручкой набросала его в полу-профиль, вспомнила, когда учила рисование, это называли в три-четверти. Портреты мне удавались с детства. Всегда были в лицах две-три характерные черточки. Люди обычно узнавали себя, говорили, что талант не скроешь. Но когда я поняла, что не дотяну ни до Дюрера, ни до Гольдбейна, я прекратила учебу в изостудии.
Доктор оторвался от компьютера, бросил взгляд в мою сторону, взгляды у него были молниеносные, и попросил показать набросок. "Да, - сказал он, - я думал что я стар, а я супер-стар". И он рассмеялся.
"Возьми на память", - сказала я.
"Спасибо, только с авторской подписью"
Я написала: "Моему добрейшему доктору"
Потом он дал мне несколько направлений на анализы. Это были исследования мутаций моих генов.
"Есть мутации более добрые, а есть более злые. Надеюсь, что у тебя нет злых, судя по развитию болезни. Но давай исключим плохое".
"Давай", - согласилась я.
ПРЕД-ПЛАЧ, ПОСТ-ВРАЧ
Я вернулась домой. Дети были в школе. Меня не покидало чувство пред-плача. Выпила залпом две чашки воды. Села в кресло-качалку. Вода и римичное качание в кресле обычно успокаивали меня. Сейчас нет. Я начала анализировать. Анализ тоже помогал. "Хорошо или плохо плакать после врача?", - задала себе вопрос. Обычно, когда он прикасался к моей руке, после приема мне не хотелось плакать. Где-то я вычитала, что плач полезен. Женщины больше плачут и дольше живут. "Но после врача плакать нехорошо", - решила я. К тому же этот комок в горле, который я назвала пред-плач, совсем неприятен.
Не переодеваясь, я села к компьютеру. Посмотрела названия мутаций в его пимьме-направлении и ввела их в поиск Гугла. Он их назвал "злые".
"Имеются у двадцати-тридцати процентов женщин, резко ухудшают прогноз".
Я не стала читать дальше и расплакалась по-настоящему. Заглянула в бар. Там были и "Рэд-лэйбл" и "Джек Даниэл", и любимый ром "Нигрето". Вначале думала, что дети опять почувствуют запах алкоголя. "Ну и пусть. Дети детьми. А мне то сколько осталось с этими несчастными мутациями". Я налила в пузатый бочонком бокал рома, примерно две-три рюмки. Запах рома дурманил, словно феромоны бабочку. Мелкими глотками, перекатывая во рту капли, я выпила весь ром. "Да, мечта-с".
Ром покатил меня к островам, Куба, Ямайка, Канары. Я позабыла о мутациях и докторе. "Черт с ними! Нельзя все время думать о болезни. Я хотела музыки и немного потанцевать. Успела взглянуть на часы. Через пятнадцать минут надо идти за детьми. Пятнадцать минут очень даже много. Как хотелось еще рома! Но нельзя. Нужно выходить и стать серьезной и чуть несчастной мамой". Зато я не хотела плакать. Я хотела на Кубу или на Ямайку.
Я привела детей, покормила их, поговорили о школе, о жизни. Они ушли к себе, в свою жизнь, а я осталась в своей с мутациями и Кубой. Набрала номер его пелефона. Я звонила ему второй раз после того, как он дал мне номер около месяца назад.
Он ответил сразу.
"Я просто так, у меня ничего не болит, и мне хорошо", - сказала я.
"Я рад, на самом деле рад. Извини, что сегодня не отнесся к тебе нормально..."
Я почувствовала, что он абсолютно искренен. Но мне хотелось дурачиться. Дурачиться, дурачиться, дурачиться...
Несколько дней я не связывалась с ним. И он молчал. Я хотела знать результаты анализов и я боялась их. Утром я вставала, убеждала себя позвонить, вновь откладывала звонок. Это амбивалентное ощущение страха и любопытства разрывало меня. К вечеру я была абсолютно изнеможенной, как-будто работала целый день на стройке. К концу недели я не выдержала и позвонила в поликлинику. Мне ответили, что мой доктор сегодня не принимает. Я набрала номер его мобильного телефона, он мне не ответил тоже. "Ну он имеет право отдохнуть в конце недели, побыть с семьей". Поймала себя на мысли, что ничего не знаю про его семью, ни про жену, ни про детей.
На следующий день в шабат я открыла интернет. Набрала коды своей больничеой кассы и нажала на поле "Анализы". Показались мои мутации. Из трех две были положительны. Лист интерпретации результатов у меня уже лежал отпечатанный с прошлого раза. Какое будущее мне сулили карты.
Если нет ни одной мутации или одна, то выживаемость пятьдесят процентов в среднем двенадцать лет, если мутаций две, то она резко сокращается до трех-четырех лет, и в случае трех мутаций прогноз неблагоприятный - только десять процентов доживают до года. Итак, мой шанс пятьдесят процентов три-четыре года. Почему-то я думала о себе в третьем лице, как-будто оценивала со стороны. Значит половина не доживает до трех-четырех лет, или четверть не доживает, а четверть может и пережить? Я не была сильна в математике. Решила, несмотря на шабат позвонить доктору. И сегодня он молчал. "Наверное с семьей нежится на пляже или в гостинице". Ну что-ж вечером на исходе субботы перезвоню. Весь день не выходила из дома. Жара стояла около сорока градусов. Ложилась, брала книжку, и вновь вскакивала. Включала телевизор и через несколько минут выключала его. Шла на тренажер, крутила педали, почти сразу приходили мысли: "А зачем, кому это нужно через три года?". На исходе субботы около десяти вечера я снова попыталась поймать его. И снова телефон молчал. Как-то он обмолвился что выключает его в субботу. Я успокоилась немного, взяла таблетку лоривана, и уснула до семи утра.
СЕРДЦЕ
Первым делом набрала его номер. Он ответил почти сразу. Он? Нет, ответила женщина. "Наверное жена", -мелькнуло сразу. "Можно доктора Авраами?", - я старалась быть как можно более строгой и официальной.
"А кто спрашивает"
"Его пациентка"
"Доктор Авраами болен, он не может ответить"
"Извини... скажи..., - я растерялась, - где он, что с ним?"
"У него тяжелый сердечный приступ. Он второй день в кардиологии"
"Извини, а ты кто?", - поинтересовалась я.
"Я его дальняя родственница", - ответила она.
"Я сейчас приеду к нему. Я его не побеспокою. Извини, какая больница и какое отделение?"
Она дала мне координаты, я почти мгновенно оделась, и завела машину. Я ехала и не видела дороги.
"Идиотка!, -ругала я себя, - он там на краю жизни, а я со своими мутациями".
В палате он был один. Выглядел совсем чужим и одиноким. В обе руки из систем лились жидкости. Попискивал в ритме его сердца монитор. Он спал от лекарств или усталости, я не знала. Постояла минуту, две. Вошла женщина. На вид лет пятидесяти. Темноволосая, полноватая, одетая просто, просто. Я называла это "кибуцный стиль". Обычно просторная не всегда различимого цвета майка. Брюки, или чаще джинсы. На ногах сандалии. У женщин ни следа косметики.
Такая была она. Звали ее Това, что значит хорошая. Доктору она приходилась двоюродной тетей, хотя не уверена, я всегда путала родства. Мне с ней с первых слов было легко. Она меня ничего не выспрашивала, и я ее тоже. Говорили только о нем, о моем докторе Шломо Авраами.
Часа через полтора я ее отпустила. А вскоре он проснулся. "Ты здесь? Как, зачем?", - спросил он тихо-тихо.
"Я звонила, а ты не отвечал. Потом она мне ответила, все рассказала"
"Где она?"
"Я ее отпустила. Скажи, что тебе надо. Я сделаю"
"Пить хочу. Они воду льют, а пить все равно хочется"
Он выпил пол стакана. Я вытерла ему губы, лицо, лоб. Он улыбался.
"Ты думал, что мне придется за тобой ухаживать?"
"Нет, конечно"
"И я не думала"
Я хотела спросить о жене, детях, но не решалась.
Вместо этого спросила: "Ничего не болит?"
"Сейчас нет. А кстати, как наши мутации?"
У меня засосало под ложечкой. Я улыбнулась: "Ну вот ты - доктор сейчас. Значит тебе лучше". Я улыбалась и оттягивала время. А внутри в животе что-то сьежилось.
Я положила ладонь на его руку, как он клал ее мою.
"Есть одна только", - после паузы тихо сказала я.
Вдруг... да вдруг... он взял мою ладонь двумя руками, и поцеловал ее. Я слышала ритм монитора, там билось его больное сердце. А внутри меня, как бешенное, стучало мое.