Окна кабинета выходили во двор. Оставалось всего несколько дней до праздника Песах, до середины месяца Нисан. Весенние запахи и звуки вливались в казенную давно не ремонтированную комнату. На жалюзях распевали птицы. В последние дни они не раз залетали в кабинет среди приема больных.
А больные шли и шли, иногда казалось, что это и есть тот мистический Perpetuum Mobile. Вечный двигатель, манивший людей с времен средневековья.
Сегодня первым утренним пациентом был Барух, невысокий почти без шеи, но зато с шарообразным животом. Одно время он приходил нечасто. Как-то раз жаловался, что подтяжки брюк, Барух называл их шлейкес, натирают ему грудь. Я осмотрел его грудь с редкими седеющими волосами, и не обнаружив ничего, посоветовал сменить подтяжки или под рубашку одевать еще майку. В другой свой визит он сетовал на холодность жены, которую объяснял ее польским происхождением. На самом деле немало анекдотов касаются бедных полек - "поланиет"*. Барух имел более молодую и горячую любовницу из иностранных тружениц, и в конце-концов попросил виагру. В последний месяц он зачастил, стал хуже спать и еще больше есть. Барух страдал диабетом, гипертонией, ел все что двигалось, особенно вечером и ночью, принимал лекарства, которые сам считал нужными. На этот раз он просто кашлял уже вторую неделю. В легких я ничего не слышал, температуры у него не было, я дал ему сироп от кашля и отпустил.
Следующей была чернокожая девушка с просьбой о справке на новую работу. В эти несколько минут я думал о Барухе. Мне показалось, что я недооценил его состояние. Не было температуры это не значит, что ее не было, просто он ее не мерял. В легких ничего не слышно, да через такую массу жира мало что услышишь. Кашель не день и не три, а вторую неделю. С диабетом никогда не надо шутить, любые инфекции развиваются, да и прививку от пневмонии он никогда не делал. "Надо будет ему позвонить и направить на рентген", - подумал я прежде, чем отпустить эфиопочку.
Птицы заливались на жалюзях, им не было дела ни до врача, ни до больных.
Около одиннадцати часов дня пришла первая усталость. Она подкралась незаметно, я в первый раз с утра вышел из кабинета. Очередь в коридоре зашелестела словно змея в сухой траве. Часть их, не знавшая ни одного цивилизованного языка, протягивали справки, документы, выписки. Другие шептались, я успел различить слова: "Опять вышел... Если вниз, то это надолго... кажется не вниз, в туалет пошел... а я говорю вниз в регистратуру... нет, слава богу, в туалет...".
Теперь надо было вернуться в кабинет, проскочить так, чтоб не успели навалиться, окружить. Сегодня удалось. Я гордился собой. В эту секунду, когда я начал мыть руки, в дверь настойчиво застучали, зазвонил телефон на столе. Я вытер руки и вызвал следующего больного. Вошли сразу двое. Очень экзотичная пара женщин.
Одна из них "жабоидная" Двора с непропорционально большой нижней частью тела - живот, таз, бедра, ягодицы, все это напоминало строение лягушки. К тому же у нее с детства был пигур сихли*. Я ее знал два года с самого начала моей работы в поликлинике. Она всегда просила рецепты. И я ей каждую неделю их выдавал ровно на три месяца. И каждую неделю с точностью швейцарских часов она возвращалась и просила вновь. Первое время я ее журил, что плохо заходить без очереди, и что заказывать лекарства она может через регистратуру, и рецепты действительны три месяца. По ее блуждающей блаженной улыбке я догадывался, что в ее внутреннем мире нет места моей примитивной логике. Я каждую неделю выписывал ей одни и те же лекарства, и довольная Двора уходила. Я ей тоже улыбался и мне казалось, улыбка находит в ней отклик.
"Good morning, doc"*, - поздоровалась вторая женщина после того, как Двора вышла. Эту сорокашестилетнюю филиппинку Карину я запомнил с прошлого визита. У нее был грустный взгляд, чуть опущенные уголки рта усиливали ощущение усталости и печали. Она жаловалась на запор. Несколько дней назад я назначил ей два вида слабительных и попросил прийти повторно. Вот она здесь. Восемь дней нет стула. Я колебался несколько секунд, пощупал живот. Он мне показался мягким и безболезненным. Я дал ей клизмы и попросил вернуться ко мне еще через три дня. Что-то я хотел ее спросить, но стук в дверь и телефонные звонки заглушили пение птиц. Мысль моя сбилась. Я поднял трубку телефона, Карина встала и поблагодарила, вышла тихо, как редко выходят наши левантийские жители. Разговор с административным директором затянулся. В дверь продолжали стучать, время шло.
В двенадцать часов был последний всплеск больных, и минут через двадцать наступила тишина. Я раскрыл дверь, в коридоре перед кабинетом пусто. Нет, это не было концом работы. Сейчас меня ждали визиты на дом. Потом небольшой перерыв и вновь прием с четырех до семи. Врачи не любили эти два дня в неделю, называемые "пицуль"*, работа с утра до вечера и перерыв на обед.
В машине по пути домой я позвонил своему бывшему ученику. Мы давно собирались встретиться, но работа стажера в больнице, адова работа, он был еле живой после дежурств, не имел минуты для разговора во время дежурств, и суетился перед дежурствами. Сегодня выдался его редкий свободный день между дежурствами. Я договорился с ним встретиться вечером.
Мы сидели у меня дома со Штайницем и пили "Jack Daniel"s". От усталости и покоя я расслабился. Вечер выдался по-весеннему прохладный. Я перевел взгляд с юного лица доктора на полку своих врачебных книг и коснулся небезызвестного Харисона. Цветастый двухтомник на английском, около трех тысяч страниц. Никто не знает, как вдруг возникают ассоциации. Я поднялся с кресла, сказал Штайницу: "Едем в поликлинику".
"Что в девять вечера? Да и зачем? Ты выпил к тому же", - недоумевал Штайниц.
"А ты на что. Ты и повезешь меня".
"И я пил виски", - сопротивлялся Штайниц.
"Ты пил меньше и ты моложе. До поликлиники езды всего десять минут".
Мы уже ехали. Он спросил:
"Может ты наконец скажешь зачем едешь. Что случилось?"
"Милый друг, на утреннем приеме я не дал антибиотик больному, у которого подозреваю пневмонию. И еще была одна молодая с запором неделю, а я ее лечу слабительными да клизмами. Когда мы сидели и пили виски я отключился от нашей медицины. Но мой случайный взгляд на Харисона вернул меня к ней. Ты знаешь, завтра день лекций, и я не буду в поликлинике, потом конец недели. Я вспомнил про этих двух несчастных, с которыми скорее всего ошибся. Из-за вечной нехватки времени и перегрузок с больными. А ошибки надо исправлять. Кстати, что ты думаешь по поводу запора?"
Штайниц молчал.
"Может колоноскопию..."
"Умница!!!, - прервал я его, - не зря я читал тебе лекции пять лет назад. Надо исключить обструкцию кишечника. А теперь вопрос посложнее. Как быстро сделать колоноскопию, ведь наши очереди к гастрэнтерологу могут длиться несколько месяцев?"
"Это совсем просто, послать ее в приемный покой ко мне с пометкой кишечная непроходимость, срочно хирурга"
"Умница!!!"
Штайниц снова выдержал паузу. Мы подъехали к поликлинике. Она была темная и тихая, я ее такую не знал. Штайниц заглушил двигатель. Он протянул мне руку и сказал:
"Ты знаешь, то, что мы приехали сюда ночью, научило меня намного больше, чем Харисон и твои лекции. Извини".
2
Колоноскопия не дала результата. Какое-то образование закрывало почти весь просвет кишки. Гастролог рекомендовал виртуальную компьютерную томографию. Очереди в нашей больничной кассе невероятные. Больные говорят так: "Или на тот свет отправишься или уже само все пройдет". Но в этом случае с Кариной я позвонил сам специалистам и через два дня ее обследовали. Кажется это был иом равии*, по факсу прислали результат: "Карцинома толстого кишечника с метастазами в печень".
"Вот тебе и запор две недели", - подумал я.
После операции я поехал навестить ее.
Карина выглядела неплохо. Углы рта чуть поднялись. Лицо посветлело. Я сел к ней на постель, она приподнялась. "Hi, doc", - сказала она и улыбнулась. Честно говоря у меня не было никакого плана разговора. И ее улыбка помогла мне. Я положил ей руку на плечо и спросил, как она себя чувствует. Она ответила на иврите "Иотер тов"*. Но быстро мы перешли на главную тему. Я взял выписное письмо из хирургии. Начал читать, а мысль крутилась вокруг одного "метастазы в печень".
Я никак не мог сосредоточиться и читал, вернее вчитывался. Вдруг почувствовал ее влажную руку на своем запястье.
"Не волнуйся, - зашептала она, - мне все перевели, потом я прочитала в интернете... никто не знает когда "это" случится... я читала... несколько месяцев... но надо выдержать до конца... и надо сопротивляться до конца... ты понял, док... до конца - ад а-соф".