Утро в Верхней Галилее выдалось прохладным. Нежный, как итальянское сфумато, туман стелился в низменностях. Салем сидел рядом со своим домом и смотрел на долину. В деревне большинство еще спали. Только несколько минут назад начало рассветать. Семидесятилетний Салем думал о сыне Ахмаде. Ахмад был один из шести детей Салема, четверо дочерей и двое сыновей. Дети были как дети, обычные израильские арабские дети, учились, работали, рожали и воспитывали детей, внуков Салема. Но...но. Сердце Салема уже два года болит по младшему сыну Ахмаду.
Это случилось вечером. Семья сидела за ужином. Ахмаду недавно исполнилось восемнадцать лет. Салем любил говорить об уважении к старшим, к родителям. Сказал еще что-то. Ахмад вдруг встал и закричал: "Иди к черту со своим уважением! Надоело это слушать!" Он кинулся в свою комнату, запер изнутри дверь. Раздумывал недолго. Взял свой большой рюкзак, положил туда несколько рубашек, джинсы, носки, трусы, вынул из заветной коробочки триста шекелей, открыл окно и выпрыгнул на улицу. Солнце уже село, вечерняя прохлада разлилась по Галилее. Но Ахмад дрожал от внутреннего жара. Позвонил своему другу Фирасу, сказал что идет к нему. Сидели уже за полночь. Вначале Ахмад рассказал какую то историю, потом сбился, запутался... признался, что сбежал.
"Я утром уйду. Только никому не рассказывай, что я был у тебя. Ладно? Обещай".
"Никому. Если ты просишь. Только не делай ничего. Ну как это сказать. Сейчас у нас ребята много чего нехорошего выдумывают".
"Я похож на идиота с промытыми мозгами?"
"Тогда я спокоен", - ответил Фирас.
На следующий день Ахмад сел на автобус и поехал в Яффо. Противоречивые чувства, любовь и ненависть, прощение и раскаяние, охватили его. Он вновь и вновь возвращался к происшедшему, оценивал свой протест на трезвую голову. Потом пытался отстраниться от него. И это начало получаться, когда он пошел пешком по старому Яффо. Узкие извилистые улочки были полны жизни, туристы со всего мира бродили здесь. Маленькие галереи, магазинчики украшений и подарков, студио и микромузеи, королевство искусства и богемы, окружало Ахмада. Он бродил здесь, как по другой планете, и забыл на время о своей домашней истории.
В семье быстро поняли, что Ахмад убежал. Салем с горящими глазами кричал перед женой и детьми какой наглец Ахмад, и чтоб они не смели ни вспоминать его, ни говорить о нем. Жена и дети сидели молча, понурив головы. Когда же старый Салем оказался один, он понял, какая глубокая рана на его сердце. Он не мог не думать об Ахмаде ни секунды. И он... да, он винил себя во всем.
Вечером Ахмад с другом идут на день рождения в паб. Здесь молодежь, израильтяне, арабы и евреи вместе. Не так как в галилейской деревне Ахмада. Да, здесь Яффо, другой мир. Ахмад не пьет алкоголь, а здесь все пьют. И друг уговаривает: "Выпей немного, да выпей". И Ахмад сдается, выпивает глоток коктейля водки и спрайта. Этот глоток, как ракета ударяет в его голову. Рядом с ними сидит пара друзей. Один из них хвастается, что он самый сильный в их батальоне в армии. Ахмед не любит хвастунов, ох как не любит. В последний год он много занимался спортом, "качал" мышцы, подтянул живот, и сейчас он выглядит этаким бычком с широкими плечами и толстой шеей, плавно переходящей в бритый затылок. Вероятно, и выпитый глоток водки раззадорил его. Он неожиданно обращается к хвастуну по имени Рони:
"Рони, хочешь попробовать, кто из нас сильнее?"
В пабе стоял страшный шум, но несколько товарищей, сидевших рядом, сразу замолчали, а Рони с усмешкой откликнулся:
"Ооо! Ты, парень не прост".
Освободили стол от пивных кружек и рюмок. Ахмад и Рони сели один напротив другого. Плечо напротив плеча, локоть напротив локтя. Ладони парней приблизились в соединились. Двое судили поединок.
"Начали, раз, два... три!", - крикнули судьи. Молниеносно, словно змея, Ахмад атаковал, и предплечье Рони уже под углом, приближается к столу. После проведенной атаки Ахмад продолжает давление, пытаясь закрепить успех, но рука Рони не сдвигается ни на миллиметр. Наоборот. Она медленно и верно теснит руку Ахмада вверх. Ахмад серьезный, на лице словно маска, Рони с чуть нагловатой улыбкой. И оба красные от напряжения, с набухшими на шеях и предплечьях венами. Через несколько секунд восстановился status quo. Вокруг пары борящихся собрались болельщики, почти половина паба. Большинство поддерживают Рони, кричат: "Рони, Рони!", немногие кричат: "Ахмад, Ахмад!" Борьба перешла в попытки атаковать и получить преимущество, но ни один не достиг успеха. Вдруг Рони совершил мощный бросок, почти прижав руку Ахмада к столу. Болельщики загудели, словно разворошенный улей пчел. Еще немного, еще... И тогда Ахмад, собрав все силы, отрывается от стола, неожиданно контратакует, и дожимает кисть Рони до конца. Победа!
"Молодец! Поздравляю! - потный и красный Рони подает руку и продолжает, - подумай о службе в армии, и только в боевых частях, в наших "Голани".
"Спасибо. Я подумаю", - довольно равнодушно отвечает Ахмад, но внутри него все кипит от радости. Ему кажется, что только этих последних слов Рони ему и не доставало.
"Армия. Да, да, армия!", - стучит набатом в его голове. Он и его друг Айман выходят из паба.
"Я решил. В ближайшее время я постараюсь призваться в армию".
Айман пытается остудить его пыл: "Дорогой, ты не знаешь как непросто служить в этой армии, ведь она как бы и не твоя"*
"Дурачок. Я сейчас только доказал, что я сильнее его, я тоже докажу и на службе".
Четыре месяца воевал Ахмад с министерством обороны. И наверное продолжал бы войну, если бы не помог Рони. Один телефонный звонок решил дело. Это была победа! Как ему хотелось связаться с семьей и поделиться своей радостью, но... Несколько месяцев назад Ахмад послал сообщение: "Не ищите меня. Я прерываю с вами все отношения". И он стоял на этом до сих пор. Через несколько дней после получения разрешения Ахмад с гордостью одел форму элитных боевых частей "Голани" и прибыл на базу. С этого дня для него начался новый отсчет времени. Учения, тяжелая, черная ежедневная работа. Но самым тяжелым для него было в то время другое. Одиночество. Он был чужим каждый миг, каждую минуту, каждый день. Особенно трудно ему давались субботы, праздники и парады, где надо было проявлять патриотизм, соблюдать традиции, петь песни. Но Ахмад держался молодцом. Командир пару раз хвалил его перед строем. Правда солдаты и после этого не сильно сближались с ним. Прошли еще несколько месяцев. В последнее время говорили только о приближающихся гигантских учениях с участием танков, артиллерии, самолетов. Отделение Ахмада должно по плану занять территорию после танковой атаки.
Это началось в четыре часа утра в воскресенье. Ахмад бежал в гору. Сбоку и чуть впереди бежал солдат из их отделения Ноам. Вдруг взрыв раздался близко на их пути к вершине холма. Ахмад упал без сознания. Он потерял счет времени, но ему казалось, что он очнулся сразу. Он медленно поднялся и чуть не упал снова от головокружения. Неподалеку на спине лежал Ноам. Ахмад, покачиваясь, подошел к нему. На голове из раны сочилась кровь по волосам на землю. Стал перевязывать рану, посматривая по сторонам,надеясь на помощь, но вокруг никого не было. Он поднял Ноама на руки и понес его вниз по склону. Ахмад был силен, однако чувствовал дрожь в ногах. Форма промокла от пота, он дышал словно загнанная лошадь. Приказал себе вслух, по-арабски: "Вперед, не останавливаться". И он шел. Ему казалось бесконечно. Наконец из-за кустов выбежали солдаты. Ахмад остановился. Он стоял с Ноамом на руках, как скала. Солдаты через минуту принесли носилки и переложили раненого. Ахмад сел на большой камень. Один из солдат положил ему руку на плечо, сказал: "Спасибо друг. Ты просто герой. Извини...".
"За что?"
"Как тебя сказать... ну... ты же знаешь наши предубеждения к арабам... это глубоко, это в крови... извини меня, извини нас". Ахмад молчал. И вдруг повалился с камня на землю. Солдаты только сейчас заметили его разорванную форму, раны на ногах и пятна крови, много пятен. Здесь кровь Ахмада перемешивалась с кровью Ноама. В госпитале они тоже лежали рядом. Родители Ноама принесли два огромных букета хризантем, поставили их у кроватей раненых. С этих дней армейская жизнь Ахмада полностью изменилась. Как-то вечером они сидели вдвоем, он и Ноам, и Ноам сказал фразу, которую Ахмед запомнил навсегда.
"Мы, евреи, во всем мире в меньшинстве. Мы обязаны доказывать, что самые хорошие, умные, сильные. И при этом нас не любят, всегда подозревают в плохом. Вы пока в таком же положении здесь, надеюсь ты понимаешь, хотя принять это очень трудно".
Прошло три года. Ахмад, с медалью на груди, усталый и счастливый, демобилизовался. За это время он ни разу не связывался с родителями. Но сейчас в автобусе он звонит дяде Самиру, просит помощи в устройстве после армии. Самир очень любил его всегда еще с рождения.
"Ахмад, почему исчез, почему не звонил?", - спросил он.
"Извини, дядюшка".
"Ты не знаешь, что половина деревни не здоровается с твоими мамой и папой?"
"Почему?"
"Попробуй отгадай. Они считают, что твоя служба - это предательство".
"И ты так думаешь?"
"Хм... это отдельный разговор... я думаю немного по-другому".
"Спасибо тебе. Мне нужна работа. У тебя есть хорошие связи".
"Я помогу тебе, дорогой. Но... пожалуйста позвони родителям. Прошло уже больше трех лет"
"Я позвоню. Хотя это не очень просто. Ты меня понимаешь".
Через неделю без всякого отпуска после армии Ахмад начал работать. Он нанялся охранником одного из пляжей на севере страны. Связи дяди Самира сразу же помогли ему. Ахмад сидел в будке на первом своем дежурстве и думал о тяжелой болезни общества "протекция и протекционизм", которую обычно называют витамином "Пи". Так он начал работать, так он и продолжал. В конце концов он так и не позвонил родителям. Он откладывал это со дня на день, так, что прошло еще два месяца. Часто он думал о тех неудобствах и страданиях, которые принес им своей службой. "Половина деревни не здоровается с ними", - все время звучало в нем. И слезы сами наворачивались на глаза. Вечерами на дежурствах он играл в своем телефоне, разговаривал с друзьями и просматривал интернет на трех языках, на иврите, английском и арабском. Как-то поздно вечером Ахмад получил странное сообщение. Некая организация предлагала службу за двести тысяч долларов. Подробностей почти не было, но Ахмаду очень нужны деньги для самостоятельности, для будущего. И он ответил на письмо.
Так бравый солдат боевых частей ЦААЛя* за несколько минут завербовался в ДАЭШ*. В нескольких письмах ему разъясняли цели исламского государства. И это возбудило в Ахмаде волну патриотизма, какое-то новое неизведанное ощущение причастности к истории и своему народу. Все развивалось так стремительно, что уже через несколько дней он получил билет до Стамбула с приглашением на встречу с представителями организации.
Ахмад купил новую одежду для встречи. Отпросился на работе, сказав, что после службы обязан отдохнуть несколько дней. Первый раз он оказался за границей, да еще в таком чудесном городе, как Стамбул. В прекрасном настроении прогулялся по центру города. Впечатлился Босфором, Софией, десятками сортами рахат-лукума, сочными кебабами и ароматнейшим кофе. Встреча произошла в маленьком угловом кафе. Два вежливых господина лет сорока пяти с аккуратными усиками после короткого вступления вынули чек на двести тысяч долларов и сказали, что сегодня же вечером вручат его Ахмаду в присутствии журналистов. Ахмад вскипел от негодования:
"Мы о журналистах не договаривались. Если без них нельзя, то я возвращаюсь домой".
Джентльмены посовещались, и дали чек Ахмаду. Вскоре он был уже в Сирии в лагере исламистов. Ни одного дня не было здесь спокойным. Или бомбардировки союзников, сирийские, американские, русские самолеты, или наземные операции, в одной из которых захватили иорданских военных. В этот вечер командир вызвал к себе Ахмада. Встретил его, сидя в кресле качалке и куря наргилу. Ахмад разглядывал командира. Карие глаза, мусульманская борода и усы, черные без седины. Рядом на столе лежало оружие - кинжалы, гранаты, автоматы, в углу комнаты стояла противотанковая ракета "Ар-пи-джи". Командир с улыбкой начал разговор:
"Я вижу, что ты новый у нас".
"Да, командир", - ответил Ахмад.
"Здорово! Ты хороший парень, о тебе так отзываются товарищи. Я хочу поручить тебе очень важное задание, оно позволит тебе и продвинуться, и завоевать всеобщее уважение. Завтра мы должны судить трех преступников, сейчас я покажу их".
Командир повел Ахмада вниз, в подвальную тюрьму. Там в клетках, как звери на цепях, сидели трое иорданских летчиков.
"Завтра ты совершишь святой суд Мухамада. Это очень просто. Отрезать им головы как баранам", - и командир рассмеялся.
Физическая тошнота подступила к горлу Ахмада.
"Ты должен хорошо выспаться, - продолжал командир, - сегодня тебе приготовили специальное место, сейчас мой заместитель проводит тебя туда, это недалеко".
Оказавшись один в комнате, Ахмад первым делом обследовал ее. Не зря он служил в Голани. Он заметил камеру над дверью, значит за каждым его шагом следят. Подошел к окну, там была металлическая решетка, как в тюрьмах.
"Невесело", - подумал Ахмад.
Пошел в туалет. Обратил внимание, что там не было камер. "Уже неплохо". Но решетка на окне была. Он подумал несколько секунд, и быстро снял с себя форму. Свернул ее, сделав наподобие куклы. Прижавшись к стене, вернулся с "куклой" в комнату. Он надеялся, что идет в "мертвой" зоне, там камера его не видит. Выключил свет. Знал, камера работает и в темноте. При помощи швабры уложил "куклу" на постель. Возможно это обманет и успокоит его сторожей. Снова вдоль стены вернулся в туалет. Тихо открыл окно, ночной свежий воздух ворвался внутрь. Внизу с автоматом прогуливался головорез, охранник. Не было шанса перерезать решетку, чтоб головорез не слышал. Но был небольшой шанс метнуть через решетку нож. В Голани Ахмад был негласным чемпионом по метанию. Попадал в цель и через плечо, и с завязанными глазами. Но ни разу не пробовал метать через решетку. Сейчас полночь. В пять тридцать светает. Час на дорогу. Значит у него четыре часа. Есть время.
План созрел в его голове. Он знал как он будет действовать. Но он не решил, будет ли он действовать вообще. Он сидел в туалете в своих сомнениях. Идея нового исламского государства увлекала его. Но все же не настольно, чтобы рубить головы людям. Ахмад резко поднялся, подошел к окну и метнул армейский нож через решетку, вложив в бросок все силы и ловкость. Его охранник вскрикнул, упал. Ахмад затаился, пережидая. А вдруг кто-то слышал. Минут десять было тихо. И... и он маленькой отверткой, которая была у него всегда вместе с пилкой, ножницами, брелком с маленьким фото всей его семьи, отвернул несколько винтов решетки, выпрыгнул наружу. Метрах в трехстах стояли джипы. Ахмад обогнул стоянку и выбрал самый дальний от базы, стоящий чуть сбоку на отшибе. Завел его, сразу же помчался на юго-запад к границе. Где-то вдалеке слышались очереди, гражданская война не прекращалась уже несколько лет ни днем ни ночью. Вдруг он увидел границу. Здесь надо быть особо осторожным, пулю можно получить и сзади и спереди. Ахмад оставил джип, пригибаясь, стал продвигаться к границе. Очередь трассирующими пулями ударила по камням недалеко. Он лег и пополз, раздирая колени и локти о каменистую землю. Метрах в трехстах вышка с солдатами. Надо доползти до туда. Приблизился. С вышки что-то закричали, и прожетор ударил светом в глаза. Ахмад поднялся, тоже закричал на иврите: "Друзья! Я израильтянин!". И снова: "Друзья! Я израильиянин!". Пуля ударила рядом в камень. Ахмад снова упал на землю. Прополз еще десяток метров. Спрятался за камнем и закричал: "Друзья! Помогите!". Солнце еще не взошло, но на востоке чуть посветлело. Вдруг ворота в заборе открылись, солдаты затащили Ахмада внутрь.
Через месяц в Афуле* начался суд.
"Почему ты пошел в "Даэш"?", - спросил судья.
"Думал, что они хотят создать новое арабское государство", - отвечает Ахмад.
"Ты не знал, что это преступная террористическая организация?"
Ахмад смотрит на свою семью, сидящую в первом ряду, мама, папа, братья, сестры, его дядя. С дядей он говорил незадолго до суда, и тот рассказал, что в последнее время и вторая половина деревни перестала здороваться с родителями. Из-за "Даэша". А сейчас старый Салем склонил голову и смотрит в пол, у мамы слезы в глазах.
"Слышал об этом, но не верил".
"Сейчас ты поверил?"
Ахмад переводит взгляд с семьи на судью.
"Да, я не только верю, но точно знаю".
"Что ты хочешь сказать в заключении?", - спрашивает судья.
Ахмад выглядит растерянным и подавленным. Он вдруг медленно опускается на колени, говорит: "Мама, папа, простите... простите".
* (1) В армию обороны Израиля арабское население не призывается
* (2) ЦААЛЬ - Армия обороны Израиля
* (3) ДАЭШ - арабская аббревиатура исламского государства