Аарони на пенсии выглядил счастливым и помолодевшим. Еще бы! Он только что вернулся из очередного путешествия. Мы сидели с ним на нашем месте в "Блэк".
"Мой друг, совсем иная жизнь, из вас не тащат каждый день энергию. Я надеюсь, вы уже давно поняли. Ни одна их зарплата не покрывает десятой части вашей души и вашего здоровья. Давайте за жизнь!", - Аарони поднял свою кружку "Голдстара".
Длинный глоток прохладного пива - вот что нужно было мне, чтобы прийти в себя.
Я начал не торопясь рассказывать ему об этой истории, истории с Гилой и Смадар, о себе и нашей организации.
"Когда я услышал "Со мной или с доктором Гилой?", я понял, они следят за каждым нашим движением".
"Мой дорогой, а почему вы не думаете, что Смадар просто могла видеть вас вместе с Гилой, или кто-нибудь ей рассказал".
"Может быть. Но моя интуиция меня редко подводит".
"А меня, честно говоря, интересует другое. Вы чувствуете себя уютно и спокойно в связи с двумя женщинами?"
"Раньше я думал, что такое невозможно или ненормально. Хотя читал про гаремы шейхов, про женщин царя Соломона, про нескольких жен, разрешенных кораном, про двух жен йеменских мужчин, про Галу Дали, жившую с двумя мужчинами в мире и любви. Но все это было далеко и не со мной".
"А теперь нечто подобное с вами. Давайте еще выпьем, мой друг".
И наши кружки пива вновь столкнулись над столом.
"А что в поликлинике?"
"Вы скучаете по работе?" - я ответил вопросом на вопрос.
"Нет, нет и нет. Но иногда мне снится, что я опаздываю на прием. Уже почти пол года прошло, как вы директорствуете..."
"Да, время летит. Я почти привык. Хотя к промывке мозгов, к подтасовкам, обману, к демагогии привыкнуть трудно. Не мне вам рассказывать".
"А вас лично они обманывали?"
"И не раз. Например, с моим стажем. Думаю в системе нет ни одного врача, которому платят зарплату по его реальному стажу. Каждому не доплачивают, кому год, кому пять, кому десять. Кому и больше. Вы знаете какие это суммы выходят за месяц, за год, за десятки лет. Миллионы и десятки миллионов...".
Мы еще поболтали о разном. Аарони попросил счет, сам расплатился. Мы расплачивались друг за друга по очереди при каждой нашей встрече. Сегодня была его очередь. Вышли из кондиционированной прохлады во влажную вечернюю жару. Распрощались.
Внутреннее беспокойство не покинуло меня ни после пива, ни после беседы с Аарони. Наоборот оно нарастало. Я вдруг захотел позвонить Гиле, но взглянул на часы. Половина одинадцатого. Наверное, уже спит. Вернулся домой, начал готовиться ко сну, рано утром будет поликлиника и пациенты. Ворочался в постели почти до часа ночи. Взял таблетку лоривана. Такое начало случаться со мной в последнее время раз-два в месяц.
2
Больше всего в своей директорской карьере я не любил посещений управления. За этим следовали совещания со своими поликлиническими работниками. Я понимал, что я работаю проводником этой страшной заскорузлой мафии к своим бедным сотрудникам. Иногда, когда приказы сверху были особенно глупы и бессмыссленны, я чувствовал, как мои врачи, сестры, секретарши, смотрят на меня словно на идиота. Они думают: "Неужели он ничего не понимает? Врач все-таки. Директор поликлиники..." Я читал это на их лицах, в эти мгновения я ненавидил вместе с системой и себя самого.
В день после "лоривановой" ночи на совещании я должен поднять вопрос о плохих показателях качества в нашей поликлинике. Первой выступала административная директорша. Женщина плоть от плоти системы, она работала в ней всю свою профессиональную жизнь. Знала каждого самого незначительного начальника и чиновника, знала все входы и выходы, и я был уверен, что была осведомлена о моих романах с Гилой и Смадар. Сейчас она сидела рядом со мной.
"Эта неделя у нас называется "платиновой". Мы обязаны подписать десять человек на "платиновые" карточки. Вот список сотрудников. Будем соревноваться, кто больше подпишет. Доктор Коэн, доктор Леви, мои девочки, медсестры, все должны включиться в эту компанию..." Я всегда слушал подобный маразм с омерзением. Доктор Леви попросила слово. Я уважал ее за корректность и выдержанность. Образцовая женщина, мама троих детей, семейственная, грамотный врач, всегда и всем готова помочь.
"Мы, врачи, не учили рекламу, мы учили медицину. Мы должны лечить, а не заниматься, извините, глупостями..."
Ее короткое замечание словно разорвавшаяся бомба. Почти все сотрудники закричали в один голос. Кто за, кто против. Я выждал с минуту, чтоб выпустить пар, и постучал рукой по столу. Сказал тихо, я не научился кричать.
"Врачи будут рекламировать платиновые карточки по желанию". И я перешел к показателям качества.
"Начнем с самых главных, дающих максимум баллов. Маммография. Доктор Коэн - плохо. На пятнадцать процентов ниже нормы. Доктор Леви чуть лучше - десять процентов. Я - двенадцать процентов. Кал на скрытую кровь. Еще хуже. Коэн и я на тридцать процентов ниже нормы. Леви - двадцать пять процентов. Липопротеиды низкой плотности у больных сахарным диабетом, положение не лучше. Все мы на пятнадцать - двадцать процентов ниже нормы. Короче, положение не из лучших. Через три месяца у нас комиссия минздрава. За это время нужно подтянуться. Каждому будет выделено пол часа в неделю для работы с показателями качества".
"А все-таки доктор Леви молодец, - подумалось мне, - не постеснялась высказать свое мнение. В нашем обществе и в нашей системе не все на это решаются".
Вечером по дороге домой я думал о протесте и страхе.
3
Сказка про разные страхи.
Жил был страх. Вначале он был невысокий, усатый, в военном кителе. Его боялись все - взрослые, дети, старые, молодые, сильные, слабые. Рассказывают, что даже английский премьер-министр вставал непроизвольно, когда появлялся страх. А уж поверьте, в те времена английский премьер-министр сам на кого-угодно страх наводил. Некоторые искренне любили страх и верили в него, как в далекого и страшного бога. Почему? Наверное, большинству просто надо верить.
Трудно это понять сейчас, когда страха уже давно нет. Дети и дети детей не знают его. Те же, кто жив и помнит те времена, носит вечную печать страха.
Как все, кроме вечности, страх не вечен, и он умер. Но пришел новый страх. У нового страха не усов, ни бритого черепа, ни пышных черных бровей. Он был безлик и не менее страшен, чем страх старый ушедший. Новый страх был везде и во всем. Хочешь ночью выйти на улицу - страх. Хочешь громко правду сказать - страх. Хочешь сменить один дом на другой -страх. Хочешь переехать из одного города в другой -страх. Хочешь выехать из страны - страх. Хочешь лечить зуб - страх. Хочешь сменить имя - страх. Хочешь оставить старое имя - страх. Хочешь купить - страх. Хочешь продать - страх. Хочешь высунуться - страх. Хочешь спрятаться - страх.
Ляг на дно, как рыба камбала, меняй цвет, как хамелеон, заройся в норушку, как серая мышка, все равно - страх.
Страшно!
И вдруг кто-то сказал: "Хватит страшиться! Хватит страхов! Что мы всегда так и будем мышками, камбалами и хамелеонами. Давайте побудем орлами, барсами, оленями, бабочками, или хотя бы кошками и собаками".
Давайте!
Хотя люди и были пропитаны страхами, а все же интересно пожить орлом, или хотя бы оленем.
Начали пробовать.
Можно сменить город. Можно покинуть страну. Можно все сказать громко. Можно. Даже зубы лечат с наркозом, можно не бояться. Конечно, многие страхи остались. Выйдешь ночью на улицу, а обратно не вернешься. Скажешь слишком громко правду или слишком много правды - и нет тебя. Все в меру. И нельзя же совсем без страха. Ну а тот, внутренний страх. Самые боязливые ему даже имя придумали -инстинкт самосохранения. Красиво! Но страшно! Страшно, что страх вечен!
А бесстрашные, те, что без страха или победили страх? Так они всегда водились, как редкие зверушки. То рыбка золотая проплывет, одна среди стаи незаметных рыбок-барабулек, прилипал. То соловей пропоет среди тысяч ворон и грачей. То бабочка-махаон вспорхнет среди туч мотыльков и саранчи.
Так еще издавна было. Один говорил: "Бога нет". Другой: "Земля вокруг Солнца вертится". Третий даже на костер пошел. Куда же страх девался? А дальше пошло-поехало. "Электрон также не исчерпаем, как и атом", - сказал один дедушка. А другой: "Все относительно". И совсем бесстрашные завелись. Человек рожден для свободы. Самое ценное на свете права человека. Ну а что барабулькам, воронам, да саранче делать?
Служат, прислуживают. Делает один из таких работу интересную и творческую. Вроде и страха нет, и боги старые умерли, и времена страшные ушли. Надо ему слово свое сказать -да или нет. От него ждут - Да! А из работы выходит - Нет! Вот тут его страх и поджидает. Правду сказать прямо, громко - Нет! Страшно! А вдруг чего. Вдруг работа кончится. И другую искать надо. И из норки своей тепленькой выйти страшно. А может да сказать. Скажешь и нет страха. А может ни да ни нет. Самое лучшее. И как бы правда, и не страшно. А может и да и нет. Мозг человечий он ведь пострашнее хамелеона, столько напридумает, чтобы понятное непонятным сделать. Так ясно, ни да ни нет не говорите, как в детской игре.
Может быть да, но при определенных условиях. Нужно бы еще проверить, чтоб сказать окончательно.
Ну хватит! Страх уже сказал все, сейчас и окончательно!
Это я написал за год до своего прихода в систему. Написал, а сейчас вспомнил.
4
Время шло к Песаху. Последние мартовские дожди наполнили зеленью поля. По обочинам цвели маки, а в рощах подснежники. Птицы распевали утренние концерты. Рекламные щиты и телевидение уже звали к праздничным покупкам. И люди с подарочными от работ талонами начинали бегать по магазинам. Я помнил, что сразу после праздника нужно будет выступить в управлении. В один из вечеров вернулся домой с работы, разбитый, опустошенный натиском больных. Не раздеваясь сел к компьютеру и начал так.
"Работать, как работаем мы, нельзя. На прием положено десять минут. На деле получается значительно меньше. В некоторые дни врачи не имеют времени на туалет. Перерывы не предусмотрены. Телефон надрывается, звонят каждую минуту. Сестры и регистратура посылают все новых и новых больных...".
-Эмоции, эмоции, - подумал я, - директорский доклад должен быть жестким, как сталь, разоблачать их, бить в самые уязвимые места.
Начал писать заново. Заголовки доклада. Получилось одинадцать пунктов. На одном из американских курсов по управлению нас учили сосредотачиваться на главном. Одинадцать моих направлений никто не будет слушать, даже пять много. Я решил остановиться на заветной цифре три. Три главных посыла им.
Первый. Профессиональная некомпетентность.
Второй. Демагогия и обман.
Третий. Протекционизм.
"Больше двадцати лет назад приехали врачи и сестры. Ученые, профессора, преподаватели. У них не было языков, не было денег, не было связей. Им не давали возможности устроиться. Им не хотели помочь. Не существовало никакого плана их адаптации и использования в медицине. Кто-то из них подметал улицы, кто-то работал без зарплаты, многие не выдерживали давления и беспросветности, уезжали из страны молока и меда...
Проходит двадцать пять-тридцать лет. Что-нибудь меняется? Те, кто устроились, постарели и готовятся к пенсии. Нет врачей и сестер. Оставшиеся работают словно на конвейере, не имеющем никакого отношения к медицине, к врачеванию. Система работает не на здоровье людей, она работает на деньги. И в первую очередь на деньги владельцев. Почему ничего не меняется в подготовке. Молодежь уезжает учиться за границу. Многие уже не вернуться обратно. Почему никто не хочет дать льготы, снизить оплату за обучение, снизить, хотя бы на время пресловутый тест психометрии, улучшить условия молодым специалистам, дать льготы для покупки квартир. Система опустошила человеческие ресурсы..."
5
Между тем "двойной роман" продолжался. Было ясно, что каждая из них знает о существовании другой. Смадар уже не раз прямо говорила про мою связь с Гилой, но ее устраивало это положение вещей. Зарплата невысокая, а троих детей без мужа надо растить. Я ей помогал, и в знак благодарности она не нажимала на меня. Иногда ссорились, тогда словно карточный игрок выбрасывала козырную карту, напоминала мне про доктора Гилу. И эту карту крыть было нечем. Роман получился прагматичным, но при всем том неневязчивым. "В свет" вместе мы почти не выходили, все мои силы поглощала работа, а ее трое детей. Да и незримое присутствие Гилы сдерживало ее от выходов в свет. В интиме наоборот. Я обратил внимание, что в последнее время она была особенно раскованной, как-будто конкурировала подсознательно со второй женщиной.
С доктором Гилой складывалось не так. Она хотела ухаживания, любви. При этом часто расплачивалась за меня в ресторанах и театрах, и почти не подавала вида, что существует Смадар. Раз она бросила, словно невзначай: "Но ты же не совсем свободен", улыбнулась и резко сменила тему разговора. Но и с ней пришел момент истины. Как-то я выпил лишнего. Со мной этого не случалось много лет. Я налил еще порцию и позвонил Гиле. Сам начал говорить о нас троих. И так меня "повело" и так "понесло". Вероятно, я полностью победил страх только с помощью алкоголя. Гила молча слушала. Потом тихо спросила: "Милый, ты хочешь расстаться со мной и остаться с ней?" Это был, как ледяной душ для пьяного. После паузы я что-то промычал невнятное, извинился и отключился. Даже в том состоянии я понимал, это работала подкорка. Но я понимал, что тема это очень важна для меня, и внутренний конфликт преодолен не был.
Через несколько дней мой разгромный доклад был окончен. В один из вечеров я откинулся на спинку кресла. После очередной правки сказал себе "Хватит, готово!" Прошелся по комнате. Я вспомнил, как недавно "взорвался" с Гилой, и вдруг осознал, что подготовил новый бунт, на этот раз против системы. Все получилось в докладе гладко и логично. Я начал тренироваться держать "каменное" лицо. Не "срываться". Это не так просто, когда ты переполнен эмоциями и бунтуешь. Но я научился сдерживаться. Потом решил дать докладу "отлежаться". Несколько дней не подходил к нему. Время еще было. Но самое главное и интересное приближалось.
6
Я заговорил о докладе с... со Смадар. Я ее любил за прагматизм, она твердо стояла на земле обеими ногами. Выслушала до конца. Встала. Подошла ко мне в шортах и майке. Положила ладонь на мой лоб.
"Проверяю, ты не заболел. А то вместо кофе, чай с лимоном и медом дать. Можно и акамол".
Я рассмеялся.
"Ты же понимаешь, что надо искать место работы заранее, до твоего выступления. И ни я, никто другой не сможет тебе помочь. А с их связями тебе перекроют все".
"Я не думал об этом. Вернее думал, но как-то более абстрактно".
"А ты подумай. Подумай, что изменит твой доклад".
"Смадаруш, я просто уже не могу молчать".
В ответ она поцеловала меня в щеку. Испугало ли меня ее предупреждение? Да. И я в этот же вечер позвонил Ицэку. Ицэк имел хорошие связи в биотехнологии и мог вытащить меня туда из медицины. Конечно, я потеряю немало в зарплате, но зато не буду прислуживать мафии. Рокочущий голос Ицэка с мароканским акцентом меня сразу успокоил. Мы долго говорили о жизни, о том, о сем, наконец, о моем деле. Я понял, что он сможет мне помочь, но последняя его фраза насторожила:
"Друг мой, но в любой сфере есть интриги и мафии. Вопрос в том, как близко ты ним приблизился. Если бы ты сейчас сидел рядовым врачом, у тебя бы не было ни желания ни возможности делать подобное выступление".
Время бежало быстро. В шабат я встречался с Гилой. Мы сидели в нашем любимом кафе на набережной. Я без всякого предупреждения протянул ей листы доклада. Сказал только: "Прочитай сейчас".
Гила не торопясь вынула очки для чтения. В кафе было полутемно, и Гила мужественно вчитывалась в текст. А когда закончила и сняла очки, тихо сказала:
"Во-первых, ты молодец, умница. Я подписываюсь под каждым предложением, под каждым словом. Но... Это уже, во-вторых. Мальчишество. Действовать надо по-другому. Только изнутри можно что-то изменить. Поэтому ты должен стать частью системы, войти в нее. А для этого доклад надо полностью изменить". И она вернула мои жалкие четыре листка.
Я вернулся домой поздно вечером в полном шоке. Я не мог ни сесть за компьютер, ни лечь спать. Я даже не мог думать. Словно разбили фундамент, а здание упало карточным домиком. Включил бездумно телевизор. Просмотрел электронную почту. Попробовал послушать музыку. Ничего не помогло и не отвлекло от чувства опустошенности.
"Надо стать частью системы, войти в нее". Этого я меньше всего хотел.
7
Когда прощались, я видела его полную растерянность. Но это был новый шанс попробовать что-то изменить. Большинство врачей понимали полную продажность и бездушность системы, до сих никто не решался изменить ее. Первые мои попытки проваливались одна за другой. Сейчас я надеялась на Алона. Он написал блестящий доклад. Это вселило в меня новую надежду. Я прощала ему роман со Смадар. Только бы он вошел в систему.
Оставалась еще неделя. Я была уверена, что при его работоспособности он напишет новый за два-три дня. И я была обязана помочь ему.
Вечером я позвонила. Он ответил сухо или просто устал.
"Как дела?", - спросила я.
"Все чудно".
"Чем занимаешься?"
"Начал заново писать доклад. Я послушный мальчик. А если серьезно, я согласен с тобой. Систему можно переделать только изнутри".
"И ты готов сделать это?"
"Я готов попробовать".
"Прочитай, что написал"
Он замешкался на несколько секунд.
"Это относится к самой болезненной нашей проблеме - нехватке врачей. Слушай.
Я уверен, что мы сможем увеличить число своих врачей, учащихся наших университетов. Надо снизить хотя бы на время уровень психометрического теста. Попробуем сделать это всего на 20-30 очков и мы получим приток студентов медиков. Надо снизить оплату за обучение, которая неподсильна многим семьям. Мы должны подумать о субсидированном жилье для медиков, студентов, начинающих врачей. Будет больше врачей - улучшатся условия работы, улучшаться условия работы - станет больше врачей. Мы восстановим пристиж профессии в обществе..."
Я отреагировала сразу: "Браво! Милый, браво!"
Теперь я знала, что Алон сможет что-то сделать.
После ее "браво" доклад писался словно песня. На второй вечер я его закончил. Сразу же по послал ей. Она ответила: "Теперь я надеюсь реально помочь тебе. Есть хорошие связи в профсоюзе. Да и Смадар замолвит слово. Чтоб ты знал она долгое время была в связи с боссом И через постель управляла многими делами в системе".
Вдруг, да вдруг, я оказался в глубоком нокдауне. Вместо очищения системы я вступил в эту беспросветную грязь. Вместо критики и борьбы - интриги, вместо любви - игра. Да, да, все игра, грязная игра. В ней нельзя выиграть, можно только перепачкаться. Какая страшная цепочка - Смадар была любовницей босса, Гила строит план ввести меня в систему, я должен выступить в поддержку мафии, меня все будут использовать и ничего не изменится...
8
Оставался доктор Аарони. Я набрал номер телефона. Только бы он ответил. Я с ним не общался больше месяца. Не знал его планов. Его совет мне нужен сейчас, как воздух. Гудки, гудки, и в конце: "Оставьте сообщение". Мне нужен Аарони. Через три дня доклад. Или не доклад. Я подумывал не выступать, и сослаться на болезнь. Звоню еще раз, третий раз. Нет ответа. И вдруг звонок мне, это он. Сердце заколотилось. Только бы он был не за границей.
"Мой друг, извините что я не сразу ответил. У меня дети и внуки. От троих внуков шум как от тридцати. Вы же знаете наших детей. У вас все в порядке?"
"Да, все в порядке. Только хотел бы встретиться, мне совет нужен, помощь... и... и это срочно...".
"Подождите, я в свой ежедневник посмотрю. Старая привычка, все записывать. Можно послезавтра".
"Очень рад. Я вас приглашаю к себя. Вечером".
"Договорились, Алон".
"Спасибо, Шломо".
После работы я поехал в супермаркет, стал вспоминать что любит Аарони. Его родители были из Персии, и он по традиции любил рис и мясо. В мясе я был неплохой спец, в рисе никакой. Овощи я решил купить на базаре. Для чего? Не знаю. Чтобы отвлечь себя от главного. Кроме двух салатов будут тушеные овощи. Аарони любил пиво, и иногда немного виски. К мясу я все-равно поставлю красное вино. Мне почему-то хотелось доставить ему максимум удовольствия.
Еще вопрос мучал меня. Позвать на встречу с Аарони Гилу или нет? Присутствие умной женщины всегда полезно. С другой стороны она может повлиять на него, а я хотел, чтобы он высказал абсолютно независимое мнение. И я нашел, как мне показалось, Соломоново решение. Ее пригласить через час после общения с ним.
Мы сидели напротив друг друга. Я рассказывал всю эту историю с докладом от начала и до конца. Беседу мы прерывали традиционным тостом "За жизнь". И наконец, я подошел к самому конфликту. Не рассказал ему только про мнение Гилы.
"Шломо, с одной стороны чувства говорят мне разгромить всю эту мафию и уволиться тут же на глазах у всех, а разум говорит попытаться войти в нее и изменить ее изнутри".
Аарони вздохнул и положил в рот кусок питы с хумусом. Прожевав питу, он сказал только одну короткую фразу: "Конечно второе, мой друг. Но вы будете жестоко страдать". Ради этой фразы я его ждал.
Вскоре появилась Гила. Я их представил.
"Много наслышана от Алона", - и она протянула руку Аарони.
"И я немало. Пришло время встретиться", - ответил Аарони.
"Мы тебя ждем", - сказал я, и мы с ней поцеловались.
Она прошла на кухню. Открыла кастрюли.
"Я разложу еду".
"Хорошо. А я положу тебе салаты. Мы уже поели их".
Они начали говорить о том, о сем, конечно же переключились на медицину, а с нее на мой предстоящий доклад. Я слушал с любопытством, казалось, что все это меня не касается. Они с жаром спорили, что можно изменить в системе и как это можно сделать. Они как-бы изначально решили за меня, как я выступлю и что скажу, и обсуждали уже следующие шаги. Мне казалось я присутствую при заговоре и сам буду только орудием этого заговора.
9
Я уходила от него в пол первого ночи. Мы никак не могли решить одеть ему пиджак на выступление или нет. Наконец, согласились, что пиджак будет висеть в машине, и он сам перед докладом решит. Зато я настояла на белой рубашке с длинными рукавами, успела даже ее выгладить перед самым уходом. Еще раз прочитала доклад. Исправили вместе пару предложений. На докладе будет присутствовать моя хорошая подруга Шели с сильными связями в министерстве. А рано утром я послала текст Рами, старому профсоюзному боссу, на поддержку которого очень рассчитывала. Я сама волновалась не меньше Алона. Принимала больных и нервно поглядывала на телефон, он обещал сразу после доклада послать мне сообщение. Время шло, сообщения не было. Ах, да, я забыла, что время от времени Смадар будет заходить туда по своим секретарским делам. Я слушала легкие больного, и вместе с астматическими свистами услышала звук пришедшего сообщения. Он писал, что доклада еще не было. Задержка почти на сорок минут. У нас это обычное явление. Через пол часа я заканчивала прием. Написала ему сообщение "Как дела? Ты жив?". Ответа не последовало.
Я выключил телефон и одел пиджак. Сейчас будет мой доклад. Сказать, что я волновался, значит ничего не сказать. Вошла Смадар, принесла два кувшина с холодной водой, поставила на стол. Проходя рядом со мной, успела шепнуть: "Все будет хорошо" и как-бы невзначай слегка толкнула плечом. Я улыбнулся в ответ. И еще, мне передали записку, в ней написано: "Не волноваться. Пусть они волнуются. Шели". Кто такая Шели я не знал. Начал пробегать глазами по присутствующим женщинам. По кивку головы догадался - это она автор записки.
Мои десять минут пролетели как миг. Я старался не торопиться, быть сдержанным и позитивным. Я убеждал их, что есть решения для каждой проблемы. И намекал на свое участие в разрешении проблем. Так меня наставляли Гила и Шломо. Мне показалось я неплохо справился с обязательной программой, и даже успокоился. Их реакция оказалась более вялой, чем я ожидал. Несколько стандартных вопросов и фраза в заключении: "В докладе доктор поднял важные проблемы нашей системы. Мы должны продолжать работать, стать более привлекательными для больных... работать... стать более привлекательными... работать... работать...". Снова физическая тошнота подкатилась к горлу. Неужели я должен буду этим заниматься? Я надеялся, что нет, что я буду продолжать лечить моих бедных больных.
Через несколько минут я послал ей Гиле сообщение: "Все неплохо. Только не уверен, что это для меня".
На это она прислала рожицу, кривящую рот.
10
В следующие дни я стал быстро забывать о докладе. Дела поликлиники поглотили меня. Но. Как говорят, мы предполагаем, а Б-г располагает. В разгар приема, а у молодого парня я подозревал перикардит, раздался звонок на мобильный телефон. Обычно я в это время не отвечал. Но тут изменил привычке, извинился, и ответил.
"Доктор, Алон, добрый день. Вас включили в комиссию по работе с поликлиниками. Завтра в четыре часа приходите в администратиное здание, третий этаж, триста десятая комната", - хорошо поставленным голосом сообщила секретарша.
Меня тут же занял вопрос, это будет моей новой работой, частью моей работы или дополнительной нагрузкой? Как говорят общественной нагрузкой. Моя беда была в том, что я не понимал системы, ее правил гласных и негласных. А не понимая этого нечего было думать о переменах.