Поликлиника находилась на втором этаже многоэтажного достаточно запущенного здания. Серая штукатурка во многих местах отпала. Вокруг валялись пластиковые стаканчики, кассовые чеки магазинов, просто обрывки газет. Перед главным входом нередко просила милостыню одна и та же темнокожая старушка, морщинистая, чуть похожая на бабу-ягу. При входе сидел охранник, привычно читающий газету. Внутри этаж полон людей, аптека "Ньюфарм", магазинчики сладостей, орехов, пряностей, чуть сбоку супермаркет с еще одним охранником. А с другой стороны этажа маленький восточный ресторанчик. Здесь едят домашние котлеты, салаты и пьют пиво "Гольдстар". Каждое из заведений старается завлечь к себе рекламой. И все это разноцветие живых цветов, ярких подарочных наборов, рекламных щитов смешивается с разноголосием белых, желтых, смуглых, черных людей и речью ивритской, амхарской, русской, английской, арабской.
Эскалатор поднимал посетителей на второй этаж к нам в поликлинику "Клалит". Второй этаж по сравнению с первым намного тише и скромнее. Парикмахерские, сапожник Алекс, пара магазинчиков и наконец мы - "Клалит".
2
Впервые я попал сюда на прошлой неделе. А случилось это так. Я работал в больнице зауряд-врачом, как здесь сочно называли с долей пренебрежения "лям-лям" - не интерн и не специалист. Просто первый экзамен уровня "Алеф" я сдал, а вот с "Бэт" не повезло, не добрал несколько баллов. Заработать сносные деньги этот "лям-лям" мог только ночными дежурствами. Так он включался в нескончаемую карусель дежурств. С этих пор многие выходные и праздники проходили на дежурствах или в постели после них. Если для интерна и специалиста состояние было преходящим, то для "лям-лямов" оно становилось постоянным. Однажды после очередного дежурства я подумал: "Хватит. Достаточно. Не стоит единственную жизнь проводить в карусели "до", "во время" и "после". "До" - тревожное состояние готовности, настройки на очередное дежурство. "Во время" - конвейерная работа, во время которой не задумываются ни о чем. "После" - на сленге "отходняк", бедное существо, называемое врачом, хочет одного - тишины.
В те годы вся медицинская система находилась в кризисе. Не хватало врачей. Население росло быстро, намного быстрее, чем в устоявшихся странах.
Иногда наедине с собой я начинал размышлять о медицине вообще.
"Сегодня я думал о Парацельсе. Он верил в цинк. Моя сегодняшняя больная просила проверить цинк в крови, у нее выпадали волосы. Цинк в крови был нормальным. А в волосах? Этого мы со времен Парацельса не знали. И во многом мы недалеко ушли от него Пара-Цельса, рожденного, как Филлип Аурелий Теофраст Бомбастус фон Гугенгайм. Почему? Я думаю потому, что цинк со времен Парацельса не принадлежал никому. И было невозможно получить патент и сделать из этого деньги, большие деньги. Мир наш вращается вокруг денег. Меня каждый день учат смотреть на полную половину стакана, а я смотрю на пустую".
Моя новая начальница из управления, невысокая, очкастая и властная, сказала, что я должен быть счастлив от нового назначения. Как бонус дала мне несколько дней поучиться у одного из лучших семейных врачей - доктора Аарони. Аарони принимал в поликлинике на самой окраине города. Она выглядела совсем сельской в маленьком домике, зажатом со всех сторон башнями новостроек. Когда я вошел в кабинет, доктор принимал больного. Он бросил на меня быстрый взгляд, извинился перед пациентом, встал и протянул мне руку, сказал: "Приветствую, коллега. Сядьте там, через пару минут я займусь вами". Я сел, оглядывая комнату. Я не успел сосредоточиться на названиях книг, стоявших в шкафу. Часто через книги я знакомился с их хозяином. Он выглянул в дверь и попросил больных немного подождать.
"У меня важная встреча с доктором", - услышал я последние его слова, он вернулся в кабинет и запер дверь на ключ. "Иначе нам эти бедняги не дадут поговорить и трех минут".
"Во-первых, поздравляю с вступлением "в клуб", - он засмеялся. И мне показалось, что сказал без всякого цинизма, хотя в самой фразе есть уже некий подтекст. "Когда вы хотите посидеть по-настоящему на приеме, что называется, потрогать живую медицину?"
"Можно сейчас".
"Давайте, очень хорошо. Оденьте мою белую куртку. Я то могу позволить быть без нее, больные меня сто лет знают, а если по-настоящему то уже тридцать два года. Сейчас войдет Менахем. Менахем Ивги".
"А как вы знаете?", - перебил я его.
"Я его видел около двери. А вообще смотрите сюда в компьютер. Новая программа под названием "Кью флоу". Мы видим имя больного, время его приема и зеленая лампочка, значит он здесь, ждет. Обратите внимание, до его очереди еще сорок минут, но он уже ждет. Чаще всего я не пытаюсь навести железный порядок, у нас это бесполезно, мы не Германия и не Швейцария. Есть возможность, я приму его. Смотрите как это делется, только пожалуйста откройте дверь. Вот здесь нажимаем, прислушайтесь".
Я услышал за дверью: "Номер сто семьдесят семь, кабинет номер три".
Аарони метнул молниеносный взгляд на Менахема, я же не спускал глаз с доктора. "Здесь запишем пару главных фраз, жалобы, обследования. Для облегчения и ускорения процесса есть уже готовые предложения - штанцы".
Менахем обладал всем современным "букетом" болезней и соответственно полным набором лекарств. Метформин от диабета, симовил для снижения жиров, эналаприл от давления, аспирин от всего остального, и омепрадекс от аспириновой изжоги. Кроме того, мазь от зуда, капли для увлажнения глаз, бондормин для сна,витамин Д, которого почему-то не хватает у многих наших соотечественников, невзирая на самое сильное солнце в мире.
В это мгновение я отвлекся, потерял нить приема. Мне еще это позволительно сегодня, я все-таки на учебе. Аарони кажется уловил мой блэк-аут. Он дал мне передышку пока Менахем не вышел. Сделал вид, что ничего не случилось. Спросил: "Ну как впечатление?".
"В принципе больной мне понятен. Но не очень понятно для чего он пришел и что с ним делать".
"О, вы попали в самую точку. Через полгода таких вопросов не будет. А сейчас я попробую объяснить. Самое лучшее знать своих подопечных. Но на это надо время. Вообще же половина пациентов посещает меня из-за своих реальных болезней. Другая же половина просто приходят поболтать, у них много свободного времени и не хватает общения. Менахэм Ивги один из них. Этой самой распространенной нынче болезни мы не найдем в учебнике Хариссона. Многие ее и за болезнь не считают. Но назовите ее как хотите, болезнью, проблемой... Не важно. Имя ей одиночество".
3
У меня с Аарони установились теплые отношения. Два-три раза в месяц мы встречались в пабе или кафе, чаще всего, в "Блэк". В один из вечеров он признался, что собирается на пенсию. Я как-то не очень среагировал на это, ответил: "Все врачи собираются, и все продолжают работать". Он хмыкнул только.
Месяца через полтора-два "большая начальница" из управления позвонила мне. "Вечером, в нерабочее время. Наверное, что-то случилось, кто-нибудь пожаловался на меня".
"Доктор. Я собираюсь поставить тебя заведующим поликлиникой "Наот" вместо доктора Аарони, который уходит на пенсию. Он дал тебе прекрасную характеристику. Мне нужен формальный ответ до конца недели. Мы должны быстро провести конкурс".
"Но, но... я ведь даже не врач-специалист..."
"Доктор, мы прекрасно понимаем, что такое конкурс. Если я хочу поставить тебя, значит будешь ты".
"Но у меня еще нет стажа работы в системе".
"Доктор, у меня нет времени спорить. Ты должен ответить в течение четырех дней до конца недели. Спокойной ночи".
Так я в очередной раз стал маленьким начальником. Иерархия и система очень древние понятия. Уже получив место, я лежал у себя в постели с включенным телевизором, размышлял о системе. Система отфильтровывает только подходящих ей людей. Например, любые принципы отрицаются кроме одного, верность системе. Кроме того, надо знать правила игры, и играть в нее. И я решил поиграть.
На третий день меня вызвали в управление. Сидя в машине, я настривал себя на "позитив". Во-первых, мне за это платят неплохие деньги. Во-вторых, надо учить и учить правила игры. В третьих, это их работа. Вызывать "на ковер".
И я играл, как в шахматы. Дебют. Принципы я уже знал. Мафия времен семидесятых годов прошлого века. "Рука руку моет". Протекция и протекционизм. Полное отсутствие критики и самокритики, демократии. Ощущение полной безнаказанности. "Нападение есть лучшая защита". Но у меня уже было преимущество. Я их понимал. А они не знали этого.
Первый удар мне нанесли начальники, сказав, что я должен играть на их стороне, а не на стороне сотрудников. И я выучил новый принцип мафии. Я склонил голову в знак согласия.
"Ты должен заставить их работать, работать и работать". Это я уже знал. "Arbeit macht frei". Мы подходили к миттельшпилю.
И вот коронный удар "Параметры качества". Этого я ожидал и выстроил защиту, что при нынешнем количестве больных качества быть не может. Мафиозники чуть не съели меня. Я ехал домой после встречи понурый и уставший. Выхода не было. Они испортили мне весь день. А что будет, если они начнут делать эти гадости часто? В ближайшие недели оказалось, что они занялись мной вплотную. Тогда пришло ощущение полной безнадежности, и я начал отсчитывать дни своей каденции. Это стало напоминать тюремное заключение. И мрак поселился в моей душе.
4
Месяца через три в управлении я повстречал женщину. Она была моего возраста, стройная, одета в черные узкие брюки и свободную розовую блузочку. Глаз ее я не видел, на ней были солнечные очки. Она вышла из той же двери, в которую через пару минут должен был я зайти на назначенную встречу. Стучали ее острые каблучки. Когда она поравнялась со мной, обдало аурой ее тела. По порывистой походке я понял, что она не спокойна. Хотелось заговорить с ней, но она прошла мимо очень быстро, не оставляя мне никакого шанса. Но случай, или не случай, что-то сзади меня ударилось об пол. Я сразу оглянулся и увидел, что по гладкому полу в мою сторону скользит, как лягушка, черный телефон, а женщина резко остановилась и сняла очки. Я подскочил к телефону, поднял его и подал ей. "Кажется не разбился", - сказал я.
"Спасибо", - ответила она.
"Мне кажется лицо знакомое".
"Возможно мы встречались на лекциях. Здесь одни и те же люди, из одной системы".
"Да, да, именно, из одной системы".
"А вы в какой поликлинике?" - спросила она.
Я ответил. Посмотрел на часы. Надо было уже зайти к ним "на ковер".
"Я поняла, вас тоже вызвали на прочистку мозгов. Конвейер у них работает". Она рассмеялась. "Давайте поговорим не сейчас. Дайте номер телефона, я сейчас же перезвоню. Заодно и мой проверим работает ли". Телефон работал, я получил ее номер и записал имя "Гила".
На этот раз "темой" разговора был уход больных из поликлиники. Надо понимать, что каждый больной больничной кассы это большие деньги в карманах мафионеров. Поэтому и идет борьба не на жизнь, а на смерть за каждого "клиента". Здесь их не называют больными и пациентами. Они клиенты системы обслуживания "здоровья". Здоровьем здесь пахнет мало, больше деньгами и мафией. После головомойки я выходил не только забыв про Гилу, я даже не помнил как меня зовут. Мне физически захотелось помыться. Я зашел в туалет. Кроме всего прочего тошнило. Я вставил два пальца в рот, поглубже, пощекотал зев и меня вырвало. Я долго умывался, хотелось пить. Из крана противно, из "их" кулера еще противней. Я спустился на лифте вниз, купил полуторалитровую бутылку содовой из холодильника и на улице выпил почти половину. Сел в машину. Вдруг почувствовал, все вокруг нормальные люди ходят, жизнью наслаждаются, а я словно зомби с другой планеты служу выполнению чьих-то указаний.
5
С утра больные шли непрерывным потоком. В некоторые моменты я ощущал, что поток захлестывает меня. Сейчас за дверью только три человека. "Одного приму и в туалет, а заодно и кофе сделаю в буфете", - сказал я себе. Но когда я принял этого, то увидел в компьютере, что их уже пятеро, и опоздание почти полчаса. Я отложил туалет и кофе в сторону, продолжил бороться с потоком. Принял еще троих, как в телефоне раздался сигнал сообщения. Заглянул в телефон. Писала Гила: "Доктор, держитесь. Хорошего дня". И в конце сообщения солнце. Я вызвал еще больного, а сам написал ей: "Вы замужем?". Повезло. Ему нужны только рецепты. Она ответила: "Что это вдруг? Мы же не знакомы, доктор". Я выписал рецепты и с широчайшей улыбкой вышел из кабинета, направляясь в конце концов в туалет. Успел ей написать: "Вот мы и знакомимся". Около самого туалета ответ: "В разводе". Уже в туалете я написал: "И я. Вечером созвонимся?". Кофе решил не пить. Залетел обратно в кабинет. Их сидело трое. Неплохо, не самый худший вариант. Она написала: "ОК. Вечером". Вдруг по просшествии пары часов настала тишина. Я посмотрел на часы, пять минут до конца работы. Уже повезло, и я пулей выскочил из кабинета.
На "ковер" в управление меня вызывала обычно секретарша по имени Смадар. Она была приятной женщиной, но выполняла очень неприятную функцию. У меня при ее голосе вспыхивало раздражение, которое не удавалось подавить волей. На этот раз она только сказала: "Доктор, здравствуйте. Мне нужно, чтоб вы приехали подписать некоторые документы. Когда вам удобно?"
"Обычно мне назначают время", - ответил я.
"А сейчас вы мне назначите", - и Смадар рассмеялась.
Ее мягкий рассыпчатый смех меня чуть расслабили.
"Можно завтра после работы".
"Хорошо, я вас жду в три часа".
Вечером я звонил Гиле. Интересно, бывает раз-два общаешься, словно всю жизнь знакомы, и наоборот, общаешься-общаешься, а ощущение неудобства и чужеродности остается навсегда. С Гилой мне было легко. Уже через час после звонка мы сидели в кафе, пили кофе и с двух сторон расправлялись с куском творожного торта.
Гила руководила поликлиникой больше восьми лет, третью каденцию по четыре года. Я же только месяц, и назывался молодым директором. С места в карьер мы начали о нашей работе. Я пожаловался на невозможное количество больных. Врач принимает до восьми и даже до девяти пациентов в час!
"Милый доктор, ты еще не привык к нашему сумасшедшему дому?"
"Нет конечно. Я привык к медицине с ее анамнезом, осмотром, аускультацией, перкуссией, пальпацией. Я привык к дифференциальному диагнозу".
"Прежде всего ты должен отвыкнуть от понятия медицины. Мы сотрудники сферы обслуживания. И работа наша очень далека от работы врача. Скорее мы медицинские секретари с повышенной зарплатой".
"Вроде банальные вещи говоришь, а я на всю эту трагикомедию с другой стороны начинаю смотреть".
Гила что-то продолжала, но мне захотелось повернуть наш разговор в иное русло.
"А как ты относишься к совместной экскурсии на природу в конце недели?"
Она подняла свои кофейного цвета с зеленцой глаза. Они улыбались мне утвердительно.
6
Смадар встретила меня суховато. Начала раскладывать бумаги. Несколько раз босс вызывал ее кабинет, и она извинялась.
"Хоть бы быстрее это кончилось", - думал я. Сам дух мафии пропитал все, стены, бумаги, людей. Я почему-то вспомнил, как меня физически тошнило здесь. Сейчас выработался некий иммунитет, мне удавалось мысленно отстраняться от них. Я вспоминал слова Гилы: "Смотри на это, как на спектакль, как на игру, иначе не выдержишь, сердце не выдержит. Они не стоят твоих нервов и твоего здоровья". Смадар вернулась через пару минут.
"Что-то случилось?", - спросил я ее. Ее взгляд и порывистые движения излучали напряжение.
"Да нет, все как обычно. Давайте подпишем бумаги. И я вас освобожу. Уверена, что вы торопитесь". Она только показывала пальцем, где подписывать, а я ставил свою привычную и малопонятную закорючку. Я следил за ее пальцем. Пальцы, руки расскадывают нам о многом. Не меньше, чем взгляд. Руки Смадар мне поведали, что она женственна, хотя и курит, и сегодня сильно нервничает.
"Ну вот и все. Я выйду вместе с вами, время покурить".
"А я знаю, что вы курите".
"Как?"
"По двум пальцам правой руки".
"Ой, доктор, доктор, от вас ничего не скроешь. Как Шерлок Холмс".
Мы шли вместе по коридору, и ее присутствие меня немало волновало. Раза три с ней говорили по телефону, кто-то из управления и ее дети.
"Доктор, вы конечно не курите", - то ли спросила, то ли подтвердила Смадар.
"Очень редко, например, где нибудь в пабе, если выпью. Но с вами сегодня я разделю компанию, можно?"
"Конечно, конечно".
Я с ней стоял на специальной площадке для курения. Она продолжала волновать меня.
"Смадар, вы замужем?" - вдруг выпалил я. Тот же вопрос, который я на днях задал Гиле. Он как-бы интимный, но при этом допустимый.
"Нет, уже давно в разводе. Был друг, но я и с ним разошлась несколько месяцев назад...", - Смадар хотела продолжить, в это время телефон снова зазвонил.
"Босс. Сейчас докурю и пойду".
Я молча ждал пока она докурит. Наконец она выбросила окурок в губной помаде, положила ладонь мне на предплечье: "Ну я пошла. Доктор, если будет желание, телефон у вас есть. Хорошего дня". И Смадар скрылась за дверью управления.
"... если будет желание, телефон у вас есть", - пронеслось у меня в голове. Несмотря на начало романа с Гилой желание у меня оставалось.
7
Так волею случая начались два романа почти в один день. Ни одна встреча с Гилой не обходилась без критики мафии. Смадар же в первую нашу встречу ограничила четко: "Доктор, мы не говорим с вами о работе". Поначалу для меня это было непросто, ведь на работе мы проводили не только половину своей жизни, но тратили там больше половины жизненной энергии.
Кроме того, пришло ощущение раздвоенности собственного "Я". Это было сладкое и вместе с тем непростое чувство. Я к нему привык не сразу. Приходилось лавировать и контролировать себя, чтоб не проговориться и чтоб обе моих героини не встретились вместе со мной и друг дружкой.
Это утро начала недели в поликлинике началось, как говорится, с "левой ноги". После дождя потекла неправильно спроектированная крыша здания, все лобби залило водой. Массы больных после шабата хлынули в поликлинику, обходя лужи и чертыхаясь. Компьютерная система вызова больных не работала. Балаган был редкостный. Каждый из них хотел попасть к врачу немедленно и воспользоваться неразберихой, чтоб войти первому. Я умел собираться в экстремальных ситуациях. Минут за десять беспорядка уже не было. Только несколько больных продолжали возмущаться нашей системой с ее безобразиями. На этот раз олицетворением системы по воле судьбы был я. С кем только меня не сравнивали, какой грязью не поливали.
А дальше, дальше начался нескончаемый поток клиентов. В дверь стучали непрерывно. Телефон надрывался от звонков. Звонили врачи, сестры, регистратура, управление. Несколько раз я пытался прослушать легкие, но кроме стука и звонков не слышал ничего. Ах да, к поликлинике примыкал супермаркет, и оттуда доносился рев грузовиков, подвозящих продукты. На самом деле так было почти каждый день. Как горько шутили мои врачи: "На вопрос "Как было?" можно ответить по-разному "Плохо" или... "Очень плохо". Сегодня "Очень плохо".
8
Я и Гила поехал на пикник. Был не очень жаркий шабат. Мы оба оказались "жаворонками", еще до девяти утра добрались до чудесного места километрах в пятнадцати от Иерусалима. Люди отсыпались после недельной работы. Кроме голосов птиц и жужжания насекомых стояла тишина. Мы расположились на поляне между рощей и виноградником. Я выложил бутылку красного вина "Гамла", фрукты, то, что просила Гила, груши и хурму. Она принесла салат и сыр. Сюрприз ожидал меня в конце. Она достала два роскошных стеклянных бокала.
"Я не люблю пить вино из пластика. Это священодействие, а не употребление алкоголя", - объяснила она.
"Прелесть. Я согласен".
"Что прелесть? Бокалы?"
"Да. И их хозяйка". Это был первый полукомплимент, который осмелился сделать я.
Она только улыбнулась мне. Ничего не ответила.
"Мне кажется, что есть виноград. Пойдем посмотрим".
И мы пошли песчаной сельской дорогой к винограднику. Действительно, то тут, то там висели грозди. Сорт кажется был винный, насколько я понимал, виноградины маленькие иссиня-черные с легким сизым налетом. Я попробовал, чистый сахар. Сорвал виноградину и поднес к ее губам. Она прикрыла глаза, вдохнула аромат уже разогретой солнцем виноградины, коснулась ее языком и захватила губами. Чувственность переполнила меня, я не выдержал и поцеловал Гилу в губы. Мы не могли не обняться. И продолжали поцелуй. Это был первый наш поцелуй в винограднике, с виноградиной во рту. А потом взялись за руки и повернули назад.
Около часа мы наслаждались тишиной, вином, друг другом. Говорили мало. Одна за другой в лес начали заезжать машины. Детские голоса, как серебрянные колокольчики, раздавались повсюду. Птицы затихли. Солнце пекло во всю свою пустынную полуденную мощь. И мы с Гилой заговорили, и конечно о работе, интимность растворилась будто облачко, сладкое эфемерное облачко.
А на следующей неделе Смадар и я встречались в пабе. Так хотела она. Было темно, шумно. Музыка молотом била по голове. Смадар привыкла к шуму, призналась, что даже любила его. Танцевали, вернее "толклись" на узкой площадке между столиками и баром. В это же время пили все, что лилось, пиво, разноцветные коктейли, водку, виски. Пахло разогретыми телами и марихуаной. В пабе я не думал ни о системе, ни о мафии. И это уже было здорово. Я вспомнил про них назавтра.
9
В поликлинику я уже давно приходил первым еще до того, как сестры начинали брать кровь. Отключал сигнализацию, затем включал свой компьютер. До своего директорства я начинал с просмотра анализов своих больных. Теперь же окрывал почту. В этот день важным было два письма от администрации. Одно, в конце недели явиться к ним на встречу. Второе, о конференции директоров, на которой мне надлежало выступить. Но до конференции еще есть время, почти два месяца перед самым Песахом.
Я послал сообщение Смадар, поинтересовался о цели моего приглашения "на ковер". Она ответила "Не знаю. Спасибо за вчерашний вечер". И в конце прицеплено сердечко. Сердечко подняло мое настроение. Начал заниматься анализами. А еще через полчаса пришло сообщение от Гилы. Она звала меня в театр. Настроение у меня еще поднялось, а предстоящий долгий рабочий день с перерывом и возвращением на работу после обеда, мне казался коротким и легким. Казалось, обе женщины любили меня, я любил их. Почему Гала Дали могла это себе позволить, а мы нет? Воспоминания об эротическом театре в Фигуэросе вызвали у меня новый прилив энергии, и я принимал больных, словно щелкая орешки, думая о своем. Через несколько часов этот бешенный натиск кончился, я запер дверь на ключ, и несколько минут сидел в полной тишине. Я открыл шкаф, кто-то из больных принес мне сегодня пакет. Там внутри него была бутылка "Чиваса". "Чивас", так "Чивас". Если говорить честно, я больше любил "Джек Даниэль", да на работе я никогда не пил. И вдруг, да вдруг, пришла мысль: "А почему бы и нет". Перерыв предстоял трехчасовой, сегодня дел в перерыв не было. Ни посещений больных, ни бесконечных и пустых совещаний. Я отвернул пробку и налил чуть-чуть в стаканчик. "За Гилу, за Смадар, за Дали, за любовь, за Испанию, за жизнь, и... и против системы". Я усмехнулся, сделав один длинный-длинный глоток. В конце глотка забарабанили в дверь, и в ту же секунду зазвонил телефон. Я затаился. Не отвечал. Это помогло. Минут через пять, когда все затихло, я схватил свою сумку и по-шпионски через запасной выход покинул поликлинику. Настроение мое оставалось на утренней высоте. Как врач, я понял, что мне нужно получать письма с сердечками, делать глоток виски и убегать от преследователей.
10
Идилия длилась недолго. В конце недели меня снова ждал "ковер". Принимал меня не "сам", а его "зам". Какая разница, те же мафиози. Вначале он расслаблял меня, вызвал секретаршу приготовить мне кофе. Несколько раз переспросил, какой кофе я люблю, как и с чем его пью. И вот он, первый удар, когда кофе уже стоял напротив меня.
"Доктор, а какие отношения вас связывают со Смадар Коэн?"
Внутри все вскипело. Но с мафиози нельзя терять выдержку.
"Дружески-романтические", - с улыбкой ответил я.
Он тоже улыбнулся, словно мы играли в покер или в шахматы.
"Доктор, вам придется романтические отношения с Коэн прекратить, а дружеские... Это не моя прихоть, согласно уставу нашей организации. Вот прочитайте здесь, я специально выделил желтым маркером". Он говорил, говорил... я же думал о своем. Я думал, как сохранить мой любовный треугольник, в то же время не повредить ни одной его стороне. Одновременно, подобно китайскому болванчику, не переставал улыбаться и кивать мафиознику. Мне показалось это возымело некое действие. Он тоже улыбался. Наконец, он заключил: "Я надеюсь, доктор, вы все поняли. Нашу организацию надо любить, надо уважать и хранить. Она столько для вас делает".
"Конечно, конечно. Я все понял. Я постараюсь изменить положение".
"Постарайтесь доктор, очень постарайтесь".
И мы распрощались. В этот день Смадар не работала. Мне даже показалось меня специально вызвали в день, когда ее не было. Почему-то и после посещения управления я оставался в эйфории. Не покидало нереальное ощущение игры. На улице солнце заливало все вокруг. Нашел уютную скамеечку в тени и в тишине. Словно для меня она стояла пустая. Я звонил Смадар. Ее глубокий голос чуть с хрипотцой вернул меня в реальность.
"Они говорили с тобой", - полувопрос, полуутверждение. "Да, сейчас вышел".
"Жив?"
"Еще как! И даже непрочь встретиться".
"Со мной или с доктором Гилой?"
Повисла пауза.
"Причем здесь доктор Гила?"
"Поговорим об этом не сейчас. Я готовлю. Целую, дорогой".
Глава 2
1
Аарони на пенсии выглядил счастливым и помолодевшим. Еще бы! Он только что вернулся из очередного путешествия. Мы сидели с ним на нашем месте в "Блэк".
"Мой друг, совсем иная жизнь, из вас не тащат каждый день энергию. Я надеюсь, вы уже давно поняли. Ни одна их зарплата не покрывает десятой части вашей души и вашего здоровья. Давайте за жизнь!", - Аарони поднял свою кружку "Голдстара".
Длинный глоток прохладного пива - вот что нужно было мне, чтобы прийти в себя.
Не торопясь я начал рассказывать ему об этой истории, истории с Гилой и Смадар, о себе и нашей организации.
"Когда я услышал "Со мной или с доктором Гилой?", я понял, они следят за каждым нашим движением".
"Мой дорогой, а почему вы не думаете, что Смадар просто могла видеть вас вместе с Гилой, или кто-нибудь ей рассказал".
"Может быть. Но моя интуиция меня редко подводит".
"А меня, честно говоря, интересует другое. Вы чувствуете себя уютно и спокойно в связи с двумя женщинами?"
"Раньше я думал, что такое невозможно или ненормально. Хотя читал про гаремы шейхов, про женщин царя Соломона, про нескольких жен, разрешенных кораном, про двух жен йеменских мужчин, про Галу Дали, жившую с двумя мужчинами в мире и любви. Но все это было далеко и не со мной".
"А теперь нечто подобное с вами. Давайте еще выпьем, мой друг".
И наши кружки пива вновь столкнулись над столом.
"А что в поликлинике?"
"Вы скучаете по работе?" - я ответил вопросом на вопрос.
"Нет, нет и нет. Но иногда мне снится, что я опаздываю на прием. Уже почти два месяца прошло, как вы директорствуете..."
"Да, время летит. Я почти привык. Хотя к промывке мозгов, к подтасовкам, обману, к демагогии привыкнуть трудно. Не мне вам рассказывать".
"А вас лично они обманывали?"
"И не раз. Например, с моим стажем. Думаю в системе нет ни одного врача, которому платят зарплату по его реальному стажу. Каждому не доплачивают, кому год, кому пять, кому десять. Кому и больше. Вы знаете какие это суммы выходят за месяц, за год, за десятки лет. Миллионы и десятки миллионов...".
Мы еще поболтали о разном. Аарони попросил счет, сам расплатился. Мы расплачивались друг за друга по очереди при каждой нашей встрече. Сегодня была его очередь. Вышли из кондиционированной прохлады во влажную вечернюю жару. Распрощались.
Внутреннее беспокойство не покинуло меня ни после пива, ни после беседы с Аарони. Наоборот оно нарастало. Я вдруг захотел позвонить Гиле, но взглянул на часы. Половина одинадцатого. Наверное, уже спит. Вернулся домой, начал готовиться ко сну, рано утром будет поликлиника и пациенты. Ворочался в постели почти до часа ночи. Взял таблетку лоривана. Такое начало случаться со мной в последнее время раз-два в месяц.
2
Больше всего в своей директорской карьере я не любил посещений управления. За этим следовали совещания со своими поликлиническими работниками. Я понимал, что я работаю проводником этой страшной заскорузлой мафии к своим бедным сотрудникам. Иногда, когда приказы сверху были особенно глупы и бессмысленны, я чувствовал, как мои врачи, сестры, секретарши, смотрят на меня словно на идиота. Они думают: "Неужели он ничего не понимает? Врач все-таки. Директор поликлиники..." Я читал это на их лицах, в эти мгновения я ненавидил вместе с системой и себя самого.
В день после "лоривановой" ночи на совещании я должен поднять вопрос о плохих показателях качества в нашей поликлинике. Первой выступала административная директорша. Женщина плоть от плоти системы, она работала в ней всю свою профессиональную жизнь. Знала каждого самого незначительного начальника и чиновника, знала все входы и выходы, и я был уверен, что была осведомлена о моих романах с Гилой и Смадар. Сейчас она сидела рядом со мной.
"Эта неделя у нас называется "платиновой". Мы обязаны подписать десять человек на "платиновые" карточки. Вот список сотрудников. Будем соревноваться, кто больше подпишет. Доктор Коэн, доктор Леви, мои девочки, медсестры, все должны включиться в эту компанию..." Я всегда слушал подобный маразм с омерзением. Доктор Леви попросила слово. Я уважал ее за корректность и выдержанность. Образцовая женщина, мама троих детей, семейственная, грамотный врач, всегда и всем готова помочь.
"Мы, врачи, не учили рекламу, мы учили медицину. Мы должны лечить, а не заниматься, извините, глупостями..."
Ее короткое замечание словно разорвавшаяся бомба. Почти все сотрудники закричали в один голос. Кто за, кто против. Я выждал с минуту, чтоб выпустить пар, и постучал рукой по столу. Сказал тихо, я не научился кричать.
"Врачи будут рекламировать платиновые карточки по желанию". И я перешел к показателям качества.
"Начнем с самых главных, дающих максимум баллов. Мамография. Доктор Коэн - плохо. На пятнадцать процентов ниже нормы. Доктор Леви чуть лучше - десять процентов. Я - двенадцать процентов. Кал на скрытую кровь. Еще хуже. Коэн и я на тридцать процентов ниже нормы. Леви - двадцать пять процентов. Липопротеиды низкой плотности у больных сахарным диабетом, положение не лучше. Все мы на пятнадцать - двадцать процентов ниже нормы. Короче, положение не из лучших. Через три месяца у нас комиссия минздрава. За это время нужно подтянуться. Каждому будет выделено пол часа в неделю для работы с показателями качества".
"А все-таки доктор Леви молодец, - подумалось мне, - не постеснялась высказать свое мнение. В нашем обществе и в нашей системе не все на это решаются".
Вечером по дороге домой я думал о протесте и страхе.
3
Сказка про разные страхи.
Жил был страх. Вначале он был невысокий, усатый, в военном кителе. Его боялись все - взрослые, дети, старые, молодые, сильные, слабые. Рассказывают, что даже английский премьер-министр вставал непроизвольно, когда появлялся страх. А уж поверьте, в те времена английский премьер-министр сам на кого-угодно страх наводил. Некоторые искренне любили страх и верили в него, как в далекого и страшного бога. Почему? Наверное, большинству просто надо верить.
Трудно это понять сейчас, когда страха уже давно нет. Дети и дети детей не знают его. Те же, кто жив и помнит те времена, носит вечную печать страха.
Как все, кроме вечности, страх не вечен, и он умер. Но пришел новый страх. У нового страха не усов, ни бритого черепа, ни пышных черных бровей. Он был безлик и не менее страшен, чем страх старый ушедший. Новый страх был везде и во всем. Хочешь ночью выйти на улицу - страх. Хочешь громко правду сказать - страх. Хочешь сменить один дом на другой -страх. Хочешь переехать из одного города в другой -страх. Хочешь выехать из страны - страх. Хочешь лечить зуб - страх. Хочешь сменить имя - страх. Хочешь оставить старое имя - страх. Хочешь купить - страх. Хочешь продать - страх. Хочешь высунуться - страх. Хочешь спрятаться - страх.
Ляг на дно, как рыба камбала, меняй цвет, как хамелеон, заройся в норушку, как серая мышка, все равно - страх.
Страшно!
И вдруг кто-то сказал: "Хватит страшиться! Хватит страхов! Что мы всегда так и будем мышками, камбалами и хамелеонами. Давайте побудем орлами, барсами, оленями, бабочками, или хотя бы кошками и собаками".
Давайте!
Хотя люди и были пропитаны страхами, а все же интересно пожить орлом, или хотя бы оленем.
Начали пробовать.
Можно сменить город. Можно покинуть страну. Можно все сказать громко. Можно. Даже зубы лечат с наркозом, можно не бояться. Конечно, многие страхи остались. Выйдешь ночью на улицу, а обратно не вернешься. Скажешь слишком громко правду или слишком много правды - и нет тебя. Все в меру. И нельзя же совсем без страха. Ну а тот, внутренний страх. Самые боязливые ему даже имя придумали -инстинкт самосохранения. Красиво! Но страшно! Страшно, что страх вечен!
А бесстрашные, те, что без страха или победили страх? Так они всегда водились, как редкие зверушки. То рыбка золотая проплывет, одна среди стаи незаметных рыбок-барабулек, прилипал. То соловей пропоет среди тысяч ворон и грачей. То бабочка-махаон вспорхнет среди туч мотыльков и саранчи.
Так еще издавна было. Один говорил: "Бога нет". Другой: "Земля вокруг Солнца вертится". Третий даже на костер пошел. Куда же страх девался? А дальше пошло-поехало. "Электрон также не исчерпаем, как и атом", - сказал один дедушка. А другой: "Все относительно". И совсем бесстрашные завелись. Человек рожден для свободы. Самое ценное на свете права человека. Ну а что барабулькам, воронам, да саранче делать?
Служат, прислуживают. Делает один из таких работу интересную и творческую. Вроде и страха нет, и боги старые умерли, и времена страшные ушли. Надо ему слово свое сказать -да или нет. От него ждут - Да! А из работы выходит - Нет! Вот тут его страх и поджидает. Правду сказать прямо, громко - Нет! Страшно! А вдруг чего. Вдруг работа кончится. И другую искать надо. И из норки своей тепленькой выйти страшно. А может да сказать. Скажешь и нет страха. А может ни да ни нет. Самое лучшее. И как бы правда, и не страшно. А может и да и нет. Мозг человечий он ведь пострашнее хамелеона, столько напридумает, чтобы понятное непонятным сделать. Так ясно, ни да ни нет не говорите, как в детской игре.
Может быть да, но при определенных условиях. Нужно бы еще проверить, чтоб сказать окончательно.
Ну хватит! Страх уже сказал все, сейчас и окончательно!
Это я написал за год до своего прихода в систему. Написал, а сейчас вспомнил.
4
Время шло к Песаху. Последние мартовские дожди наполнили зеленью поля. По обочинам цвели маки, а в рощах подснежники. Птицы распевали утренние концерты. Рекламные щиты и телевидение уже звали к праздничным покупкам. И люди с подарочными от работ талонами начинали бегать по магазинам. Я помнил, что сразу после праздника нужно будет выступить в управлении. В один из вечеров вернулся домой с работы, разбитый, опустошенный натиском больных. Не раздеваясь, сел к компьютеру и начал так.
"Работать, как работаем мы, нельзя. На прием положено десять минут. На деле получается значительно меньше. В некоторые дни врачи не имеют времени на туалет. Перерывы не предусмотрены. Телефон надрывается, звонят каждую минуту. Сестры и регистратура посылают все новых и новых больных...".
-Эмоции, эмоции, - подумал я, - директорский доклад должен быть жестким, как сталь, разоблачать их, бить в самые уязвимые места.
Начал писать заново. Заголовки доклада. Получилось одинадцать пунктов. На одном из американских курсов по управлению нас учили сосредотачиваться на главном. Одинадцать моих направлений никто не будет слушать, даже пять много. Я решил остановиться на заветной цифре три. Три главных посыла им.
Первый. Профессиональная некомпетентность.
Второй. Демагогия и обман.
Третий. Протекционизм.
"Больше двадцати лет назад приехали врачи и сестры. Ученые, профессора, преподаватели. У них не было языка, не было денег, не было связей. Им не давали возможности устроиться. Им не хотели помочь. Не существовало никакого плана их адаптации и использования в медицине. Кто-то из них подметал улицы, кто-то работал без зарплаты, многие не выдерживали давления и беспросветности, уезжали из страны молока и меда...
Проходит двадцать пять-тридцать лет. Что-нибудь меняется? Те, кто устроились, постарели и готовятся к пенсии. Нет врачей и сестер. Оставшиеся работают словно на конвейере, не имеющем никакого отношения к медицине, к врачеванию. Система работает не на здоровье людей, она работает на деньги. И в первую очередь на деньги владельцев. Почему ничего не меняется в подготовке. Молодежь уезжает учиться за границу. Многие уже не вернуться обратно. Почему никто не хочет дать льготы, снизить оплату за обучение, снизить, хотя бы на время пресловутый тест психометрии, улучшить условия молодым специалистам, дать льготы для покупки квартир. Система опустошила человеческие ресурсы..."
5
Между тем "двойной роман" продолжался. Было ясно, что каждая из них знает о существовании другой. Смадар уже не раз прямо говорила про мою связь с Гилой, но ее устраивало это положение вещей. Зарплата невысокая, а троих детей без мужа надо растить. Я ей помогал, и в знак благодарности она не нажимала на меня. Иногда ссорились, тогда словно карточный игрок выбрасывала козырную карту, напоминала мне про доктора Гилу. И эту карту крыть было нечем. Роман получился прагматичным, но при всем том неневязчивым. "В свет" вместе мы почти не выходили, все мои силы поглощала работа, а ее трое детей. Да и незримое присутствие Гилы сдерживало ее от выходов в свет. В интиме наоборот. Я обратил внимание, что в последнее время она была особенно раскованной, как-будто конкурировала подсознательно со второй женщиной.
С доктором Гилой складывалось не так. Она хотела ухаживания, любви. При этом часто расплачивалась за меня в ресторанах и театрах, и почти не подавала вида, что существует Смадар. Раз она бросила, словно невзначай: "Но ты же не совсем свободен", улыбнулась и резко сменила тему разговора. Но и с ней пришел момент истины. Как-то я выпил лишнего. Со мной этого не случалось много лет. Я налил еще порцию и позвонил Гиле. Сам начал говорить о нас троих. И так меня "повело" и так "понесло". Вероятно, я полностью победил страх только с помощью алкоголя. Гила молча слушала. Потом тихо спросила: "Милый, ты хочешь расстаться со мной и остаться с ней?" Это был, как ледяной душ для пьяного. После паузы я что-то промычал невнятное, извинился и отключился. Даже в том состоянии я понимал, это работала подкорка. Но я понимал, что тема это очень важна для меня, и внутренний конфликт преодолен не был.
Через несколько дней мой разгромный доклад был окончен. В один из вечеров я откинулся на спинку кресла. После очередной правки сказал себе "Хватит, готово!" Прошелся по комнате. Я вспомнил, как недавно "взорвался" с Гилой, и вдруг осознал, что подготовил новый бунт, на этот раз против системы. Все получилось в докладе гладко и логично. Я начал тренироваться держать "каменное" лицо. Не "срываться". Это не так просто, когда ты переполнен эмоциями и бунтуешь. Но я научился сдерживаться. Потом решил дать докладу "отлежаться". Несколько дней не подходил к нему. Время еще было. Но самое главное и интересное приближалось.
6
Я заговорил о докладе с... со Смадар. Я ее любил за прагматизм, она твердо стояла на земле обеими ногами. Выслушала до конца. Встала. Одетая по-домашнему в шорты и майку приблизилась ко мне. Положила ладонь на мой лоб.
"Проверяю, ты не заболел. А то вместо кофе, чай с лимоном и медом дать. Можно и акамол".
Я рассмеялся.
"Ты же понимаешь, что надо искать место работы заранее, до твоего выступления. И ни я, никто другой не сможет тебе помочь. А с их связями тебе перекроют все".
"Я не думал об этом. Вернее думал, но как-то более абстрактно".
"А ты подумай. Подумай, что изменит твой доклад".
"Смадаруш, я просто уже не могу молчать".
В ответ она поцеловала меня в щеку. Испугало ли меня ее предупреждение? Да. И я в этот же вечер позвонил Ицэку. Ицэк имел хорошие связи в биотехнологии и мог вытащить меня туда из медицины. Конечно, я потеряю немало в зарплате, но зато не буду прислуживать мафии. Рокочущий голос Ицэка с мароканским акцентом меня сразу успокоил. Мы долго говорили о жизни, о том, о сем, наконец, о моем деле. Я понял, что он сможет мне помочь, но последняя его фраза насторожила:
"Друг мой, но в любой сфере есть интриги и мафии. Вопрос в том, как близко ты ним приблизился. Если бы ты сейчас сидел рядовым врачом, у тебя бы не было ни желания ни возможности делать подобное выступление".
Время бежало быстро. В шабат я встречался с Гилой. Мы сидели в нашем любимом кафе на набережной. Я без всякого предупреждения протянул ей листы доклада. Сказал только: "Прочитай сейчас".
Гила не торопясь вынула очки для чтения. В кафе было полутемно, и Гила мужественно вчитывалась в текст. А когда закончила и сняла очки, тихо сказала:
"Во-первых, ты молодец, умница. Я подписываюсь под каждым предложением, под каждым словом. Но... Это уже, во-вторых. Мальчишество. Действовать надо по-другому. Только изнутри можно что-то изменить. Поэтому ты должен стать частью системы, войти в нее. А для этого доклад надо полностью изменить". И она вернула мои жалкие четыре листка.
Я вернулся домой поздно вечером в полном шоке. Я не мог ни сесть за компьютер, ни лечь спать. Я даже не мог думать. Словно разбили фундамент, а здание упало карточным домиком. Включил бездумно телевизор. Просмотрел электронную почту. Попробовал послушать музыку. Ничего не помогло и не отвлекло от чувства опустошенности.
"Надо стать частью системы, войти в нее". Этого я меньше всего хотел.
7
Гилу доклад не оставил равнодушным.
"Когда прощались, я видела его полную растерянность. Но это был новый шанс попробовать что-то изменить. Большинство врачей понимали полную продажность и бездушность системы, до сих пор никто не решался изменить ее. Первые мои попытки проваливались одна за другой. Сейчас я надеялась на Алона. Он написал блестящий доклад. Это вселило в меня новую надежду. Я прощала ему роман со Смадар. Только бы он вошел в систему.
Оставалась еще неделя. Я была уверена, что при его работоспособности он напишет новый за два-три дня. И я была обязана помочь ему.
Вечером я позвонила. Он ответил сухо или просто устал.
"Как дела?", - спросила я.
"Все чудно".
"Чем занимаешься?"
"Начал заново писать доклад. Я послушный мальчик. А если серьезно, я согласен с тобой. Систему можно переделать только изнутри".
"И ты готов сделать это?"
"Я готов попробовать".
"Прочитай, что написал".
Он замешкался на несколько секунд".
Я ответил ей: "Это относится к самой болезненной нашей проблеме - нехватке врачей. Слушай.
Я уверен, что мы сможем увеличить число своих врачей, учащихся наших университетов. Надо снизить хотя бы на время уровень психометрического теста. Попробуем сделать это всего на 20-30 очков и мы получим приток студентов медиков. Надо снизить оплату за обучение, которая неподсильна многим семьям. Мы должны подумать о субсидированном жилье для медиков, студентов, начинающих врачей. Будет больше врачей - улучшатся условия работы, улучшаться условия работы - станет больше врачей. Мы восстановим пристиж профессии в обществе..."
Гила отреагировала сразу: "Браво! Милый, браво!"
Теперь она знала, что я смогу что-то сделать.
После ее "браво" доклад писался словно песня. На второй вечер я его закончил. Сразу же по послал ей. Она ответила: "Теперь я надеюсь реально помочь тебе. Есть хорошие связи в профсоюзе. Да и Смадар замолвит слово. Чтоб ты знал она долгое время была в связи с боссом и через постель управляла многими делами в системе".
Вдруг, да вдруг, я оказался в глубоком нокдауне. Вместо очищения системы я вступил в эту беспросветную грязь. Вместо критики и борьбы - интриги, вместо любви - игра. Да, да, все игра, грязная игра. В ней нельзя выиграть, можно только перепачкаться. Какая страшная цепочка - Смадар была любовницей босса, Гила строит план ввести меня в систему, я должен выступить в поддержку мафии, меня все будут использовать и ничего не изменится...
8
Оставался доктор Аарони. Я набрал номер телефона. Только бы он ответил. Я с ним не общался больше месяца. Не знал его планов. Его совет мне нужен сейчас, как воздух. Гудки, гудки, и в конце: "Оставьте сообщение". Мне нужен Аарони. Через три дня доклад. Или не доклад. Я подумывал не выступать, и сослаться на болезнь. Звоню еще раз, третий раз. Нет ответа. И вдруг звонок мне, это он. Сердце заколотилось. Только бы он не был за границей.
"Мой друг, извините что я не сразу ответил. У меня дети и внуки. От троих внуков шум как от тридцати. Вы же знаете наших детей. У вас все в порядке?"
"Да, все в порядке. Только хотел бы встретиться, мне совет нужен, помощь... и... и это срочно...".
"Подождите, я в свой ежедневник посмотрю. Старая привычка, все записывать. Можно послезавтра".
"Очень рад. Я вас приглашаю к себя. Вечером".
"Договорились, Алон".
"Спасибо, Шломо".
После работы я поехал в супермаркет, стал вспоминать что любит Аарони. Его родители были из Персии, и он по традиции любил рис и мясо. В мясе я был неплохой спец, в рисе никакой. Овощи я решил купить на базаре. Для чего? Не знаю. Чтобы отвлечь себя от главного. Кроме двух салатов будут тушеные овощи. Аарони любил пиво, и иногда немного виски. Мне хотелось доставить ему максимум удовольствия.
Еще один вопрос мучал меня. Позвать на встречу с Аарони Гилу или нет? Присутствие умной женщины всегда полезно. С другой стороны она может повлиять на него, а я хотел, чтобы он высказал абсолютно независимое мнение. И я нашел, как мне показалось, Соломоново решение. Ее пригласить через час после общения с ним.
Мы сидели напротив друг друга. Я рассказывал всю эту историю с докладом от начала и до конца. Беседу мы прерывали традиционным тостом "За жизнь". И наконец, я подошел к самому конфликту. Не рассказал ему только про мнение Гилы.
"Шломо, с одной стороны чувства говорят мне разгромить всю эту мафию и уволиться тут же на глазах у всех, а разум говорит попытаться войти в нее и изменить ее изнутри".
Аарони вздохнул и положил в рот кусок питы с хумусом. Прожевав питу, он сказал только одну короткую фразу: "Конечно второе, мой друг. Но вы будете жестоко страдать". Ради этой фразы я его ждал.
Вскоре появилась Гила. Я их представил.
"Много наслышана от Алона", - и она протянула руку Аарони.
"И я немало. Пришло время встретиться", - ответил Аарони.
"Мы тебя ждем", - сказал я, и мы с ней поцеловались.
Она прошла на кухню. Открыла кастрюли.
"Я разложу еду".
"Хорошо. А я положу тебе салаты. Мы уже поели их".
Они начали говорить о том, о сем, конечно же переключились на медицину, а с нее на мой предстоящий доклад. Я слушал с любопытством, казалось, что все это меня не касается. Они с жаром спорили, что можно изменить в системе и как это можно сделать. Они как-бы изначально решили за меня, как я выступлю и что скажу, и обсуждали уже следующие шаги. Мне казалось я присутствую при заговоре и сам буду только орудием этого заговора.
9
Гила чувствовала усталость и напряжение последних дней. "Я уходила от него в пол первого ночи. Мы никак не могли решить одеть ему пиджак на выступление или нет. Наконец, согласились, что пиджак будет висеть в машине, и он сам перед докладом решит. Зато я настояла на белой рубашке с длинными рукавами, успела даже ее выгладить перед самым уходом. Еще раз прочитала доклад. Исправили вместе пару предложений. На докладе будет присутствовать моя хорошая подруга Шели с сильными связями в министерстве. А рано утром я послала текст Рами, старому профсоюзному боссу, на поддержку которого очень рассчитывала. Я сама волновалась не меньше Алона. Принимала больных и нервно поглядывала на телефон, он обещал сразу после доклада послать мне сообщение. Время шло, сообщения не было. Ах, да, я забыла, что время от времени Смадар будет заходить туда по своим секретарским делам. Я слушала легкие больного, и вместе с астматическими свистами услышала звук пришедшего сообщения. Он писал, что доклада еще не было. Задержка почти на сорок минут. У нас это обычное явление. Через пол часа я заканчивала прием. Написала ему сообщение "Как дела? Ты жив?". Ответа не последовало.
Я выключил телефон и одел пиджак. Сейчас будет мой доклад. Сказать, что я волновался, значит ничего не сказать. Вошла Смадар, принесла два кувшина с холодной водой, поставила на стол. Проходя рядом со мной, успела шепнуть: "Все будет хорошо" и как-бы невзначай слегка толкнула плечом. Я улыбнулся в ответ. И еще, мне передали записку, в ней написано: "Не волноваться. Пусть они волнуются. Шели". Кто такая Шели я не знал. Начал пробегать глазами по присутствующим женщинам. По кивку головы догадался - это она автор записки.
Мои десять минут пролетели как миг. Я старался не торопиться, быть сдержанным и позитивным. Я убеждал их, что есть решения для каждой проблемы. И намекал на свое участие в разрешении проблем. Так меня наставляли Гила и Шломо. Мне показалось я неплохо справился с обязательной программой, и даже успокоился. Их реакция оказалась более вялой, чем я ожидал. Несколько стандартных вопросов и фраза в заключении: "В докладе доктор поднял важные проблемы нашей системы. Мы должны продолжать работать, стать более привлекательными для больных... работать... стать более привлекательными... работать... работать...". Снова физическая тошнота подкатилась к горлу. Неужели я должен буду этим заниматься? Я надеялся, что нет, что я буду продолжать лечить моих бедных больных.
Через несколько минут я послал ей, Гиле, сообщение: "Все неплохо. Только не уверен, что это для меня".
На это она прислала рожицу, кривящую рот.
10
В следующие дни я стал быстро забывать о докладе. Дела поликлиники поглотили меня. Но. Как говорят, мы предполагаем, а Б-г располагает. В разгар приема, а у молодого парня я подозревал перикардит, раздался звонок на мобильный телефон. Обычно я в это время не отвечал. Но тут изменил привычке, извинился, и ответил.
"Доктор, Алон, добрый день. Вас включили в комиссию по работе с поликлиниками. Завтра в четыре часа приходите в администратиное здание, третий этаж, триста десятая комната", - хорошо поставленным голосом сообщила секретарша.
Меня тут же занял вопрос, это будет моей новой работой, частью моей работы или дополнительной нагрузкой? Как говорят общественной нагрузкой. Моя беда была в том, что я не понимал системы, ее правил гласных и негласных. А не понимая этого нечего было думать о переменах.