Сердце дико колотилось, словно ударяясь о грудную клетку. Капли пота покрыли лоб и виски. Таял запах разорвавшегося фугаса. Арон взглянул на фосфорный циферблат часов, лежащих на прикроватной тумбочке. Пол третьего ночи. Он как-обычно принял снотворное в десять. Сегодня хватило примерно на четыре часа. И так более сорока лет подряд. И уже конец восьмидесятых годов. И уже известны слова "перестройка" и "Чернобыль".
Арон тихо, чтоб не разбудить жену, вылез из постели, выпил стакан воды, чуть успокоился. Он был широкоплечий статный мужчина с черными с проседью волосами и серо-голубыми глазами, орлиным носом и волевым подбородком. Типичный потомок пророка Аарона. И на кухне, одев халат, начал вспоминать. Он знал, что уже не уснет до утра до работы.
Витебск. Да, его родной Витебск. Витебск после Марка Шагала и Казимира Малевича. Но тогда, малышом и мальчиком, он мало что о них знал. Он рос в большой горячей еврейской семье. Да и весь тот Витебск конца двадцатых-начала тридцатых был большой еврейской семьей. Мама, папа, братья, сестры. Арон зажмурился, вспомнив запах мамы. Она хлопотала на кухне, а пахло медом и грецкими орехами. Арон хотел продлить это воспоминание. Но не смог.
Дальше были самолеты и бомбы, бомбы и самолеты. В те первые дни царила полная неразбериха. Одни говорили, что немцы цивилизованные люди, все устроится и будет хорошо. Другие слушали официальные сводки, готовили чемоданы к срочной эвакуации. Третьи бежали сами, не слушая никого. Так и поступил семнадцатилетний Арон. Он с товарищем выехали на велосипедах из Витебска вечером, когда стемнело. Ночью не бомбили. Они хотели за короткую июньскую ночь удалится от города километров на пятьдесят-шестьдесят. Но что значит для "Юнкерса" шестьдесят километров. Утром, еле живые от усталости, они лежали в придорожной канаве, а вокруг и вдоль шоссе рвались бомбы. Им повезло, даже велосипеды не повредило. Так они ехали и ехали вперед к Москве. У велосипедов было немалое преимущество. Бомбили, в основном, скопления людей на шоссе, грузовики. Парни же часто объезжали шоссе грунтовыми дорогами. Они даже выучили часы наиболее вероятных налетов и тогда ехали в стороне.
Светало, и с восходом начали таять ночные воспоминания. Арон сделал себе кофе на молоке без воды. Так он любил. Пошел мыться, бриться, готовиться к работе. Хотя по возрасту он мог и не работать. Через полчаса будильник разбудит жену. Арон обратил внимание, что его ночные кошмары часто идут вместе с воспоминаниями. Что ж, возможно следующей ночью будет продолжение. Новая серия. Неописанный феномен психиатрии . И он в первый раз усмехнулся.
2
Им повезло. Приближалась Москва. На окнах уже были затемнения, и окрестности ощетинились зенитками. В военкомате Арону сообщили, что в семнадцать лет на фронт не берут, до дня рождения он будет работать на заводе в Горьком. Это значило до его восемнадцатилетия в апреле сорок второго. На заводе его имя переделали. Вместо Арона он стал Аркадием. Наверное, так было удобнее. Не ему конечно, кто ж о нем думал. Ни тогда, ни многие десятилетия после, о человеке сильно не задумывались. Арон сразу же почувствовал разницу между теплым родительским домом Витебска и ледяной казенщиной центра страны. Ночью, лежа на узкой койке общежития, он грезил о семье, маме, папе. Никаких известий оттуда не было, кроме мрачных сводок Совинформбюро. Тогда, еле живой от усталости, он проваливался в сон мгновенно. И снился дом, мама, запах корицы и пшенной каши с тыквой.
Вместо корицы подошли зимние холода сорок первого, холод и голод. В один из вечеров появился парень, убежавший из оккупированного Витебска. Он рассказывал о зверствах нацистов, о витебском гетто. Арон понимал, что происходит. Его сердце сжалось в тяжелом предчувствии. Он вышел из общежития на морозный воздух, вытирая слезы, смотрел на звезды. "Большая медведица", "Малая медведица", "Кассиопея", созвездия, которые папа показывал ему маленькому. Чувство вселенского одиночества навалилось на него.
3
Все, что происходило с Ароном между весной сорок второго и сорок пятого, он называл "бойней". Именно, не войной, а бойней. Курская дуга, ранение, украинский фронт, взятие Праги. И вот, красавец двадцати одного года, старшина Арон с медалями и двумя орденами на гимнастерке, запечатлен на фото.
Приближался святой для него праздник, девятое мая. Горбачевские времена. После скромного парада ветеранов самодеятельный митинг, костры. Многие пожилые воины срывают с груди медали и бросают в костер с криками: "Почему победители живут хуже побежденных?", "Усатый расплатился за наши жизни бляшками со своим изображением". И летят в огонь "За победу над Германией".
Арон не выбросил свои. Он пришел к сыну в синем с иголочки костюме, в галстуке со всеми наградами на пиджаке, к которым каждые десять лет прибавлялась еще медаль "Двадцать лет победы над Германией", "Тридцать лет...", "Сорок лет..."...
Открыли бутылку бренди, известным в те времена, как "Армянский коньяк. Пять звездочек".
"Ну, пап, за тебя", - поднял рюмку сын.
"За победу", - отозвался Арон.
"Пап, ну сегодня то расскажи про войну".
"Хорошо, давай еще по одной. Теперь за тебя. Чтоб никогда ты этого не видел".
"А теперь слушай и не перебивай. Вам в школе мозги хорошо промывали, а что была это великая бойня, так и не сказали. Про ленинградскую блокаду рассказывали, а как в зиму сорок первого люди от голода замороженную рвоту ели, так щадили вас, не рассказывали. А как гнали вперед на немецие танки, на верную смерть. Давали выпивать водки, чтоб стоя шли, а сзади СМЕРШ, похуже эс-эс. Я свою порцию отдавал, когда стреляли, успевал на землю упасть, вот и живой сейчас. А этот гад усатый миллионами людей клал, не жалел.
А сказками про Матросова кормили вас хорошо. Давай по третьей".
Воспоминания давались Арону нелегко. Сын видел напряжение отца и был не рад своим детским расспросам. "Идиот, - корил себя, разливая коньяк, - уж не пятнадцать лет, и даже не двадцать пять".
После короткой паузы Арон продолжил.
"В то время крупнокалиберный немецкий пулемет отбрасывал тело за считанные доли секунды, поэтому прикрыть собой амбразуру не мог никто. А как мы мстили им там в Германии, рассказывали? Нет. Заходят в прусский замок. Автоматные очереди. И все что движется и нет, горит, падает, продырявленное, картины, гобелены, зеркала, женщины. А насиловали и девочек и женщин и старух. Без числа и разбора. А пили как. Тем же автоматом в подвалах бочку с вином продырявят. Подставляют, кто сапог, кто каску и пьют, пока не падают тут же. А как эшелоны везли с запада на восток трофеи, а попросту награбленное. Офицеры тащили мебель, ковры, солдаты - разные мелочи. Про такую бойню в школах не рассказывают".
4
Тогда в поезде в мае сорок пятого один из младших офицеров совсем распоясался. Пьяный от победы и водки хвастался, как имел этих "фрау".
"Успокойтесь лейтенант. Изнасиловать женщину вооруженному офицеру, тем более победителю, не так сложно. Я видел, как они дрожали от страха", - попытался образумить его Арон.
"Молчать, "жиденыш"!!! - заорал лейтенант, - встать!!!" И потянулся к кобуре. Арон не стерпел. Если уж танков и самолетов привык не бояться, так бояться ли ему какого-то распоясовшегося подвыпившего офицеришку. Рядом лежал чей-то пистолет. Не думая, он взял его и тяжелой рукояткой ударил лейтенанта по голове. Попал в висок. Смотрел, как вокруг столпились люди, пытались того поднять из лужи крови, но тщетно. Скончался парень. Тогда, в воздухе, пропитанном за четыре года смертью, никого еще одной смертью было не удивить. Да и души, нет не зачерствели, просто покрылись толстой корой ненависти и убийства. Арон стоял молча. Он не сожалел о содеянном. Там в глубине ничего не шевельнулось. Он прошел все круги ада не для того, чтоб слышать в конце, как благодарность "жиденыш". Он знал, что возмездие придет тотчас.
И получил пять лет тюрьмы. Среди смягчающих обстоятельств было военное время и оскорбление личности, которое подтвердили солдаты-свидетели убийства, и которое учел судья.
"Хорошо отделался", - покрикивали товарищи в знак солидарности после окончания суда.
Итак, вместо победы тюрьма. А та послевоенная тюрьма могла поспорить по жестокости с пройденной бойней. Арон выдержал и ее.
Послесловие.
Вся семья Арона погибла в Витебском гетто. Только маму чудом успели эвакуировать в Куйбышев, где она умерла еще до окончания войны. Арон вышел на свободу, болел туберкулезом, но вылечился. Женился и учил филологию в университете. Всю жизнь страдал посттравматическим стрессовым расстройством. Уже в новой стране на земле обетованной он получил медаль "Пятьдесят лет победы над нацизмом".
Как-то в шабат семья его сына решила сделать для Арона пир вкусов и запахов. Большая часть блюд была давно забыта. По отрывочным его воспоминаниям часть приготовили дома, часть купили. Гусиный жир, шкварки, хрен, редька в меду, гоменташен, кунжутная халва.
Когда он вдохнул все это в себя, видение мамы и Витебска его детства, захлестнуло его. Он молча обнял жену, сына, невестку, внуков.