Каралис Дмитрий Николаевич
Записки ретроразведчика

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 30, последний от 03/06/2023.
  • © Copyright Каралис Дмитрий Николаевич (dn.karalis@gmail.com)
  • Размещен: 09/01/2005, изменен: 17/02/2009. 448k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Скачать FB2
    • Оценка: 5.53*37  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман в двух частях о поисках предков. Некоторые предки найдены до ХVI-го века!Заказать книгу у автора

    •   
      
      
      

    Дмитрий КАРАЛИС

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    ЗАПИСКИ РЕТРОРАЗВЕДЧИКА

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    САНКТ-ПЕТЕРБУРГ - 2004 г.

      

    Из варяг в греки

    часть I

      
       Я всегда считал, что фамилия из Прибалтики. Семейные придания и некоторые факты к тому располагали. Отец в безденежье любил повторять: "Терпите, терпите, вот поеду в командировку и откопаю в фамильном замке клад. Тогда заживем, как люди". Этими посулами отец сводил с ума мое детское воображение, - я начинал готовить веревку, фонарик, свечи, перочинный ножик, надеясь составить отцу компанию, но мать безжалостно остужала: "Слушай ты отца больше...".
       Ушли отец и мать.
       Все казалось, что успею расспросить о происхождении фамилии.
       Не успел.
       Karalis - по-латышски король. Я узнал об этом в курортном городке Дубулты под Ригой, куда ездил последний раз в 1989 году на семинар молодых писателей-фантастов.
       Как я был причислен к фантастам - особая история.
       Так вот, в Дубултах шел фильм "Кинг-конг", и на рекламных щитах, написанных по-латышски, он был назван "Karalis-kong". Английское king - король, перевели на латышский. Я даже сфотографировался на фоне своей фамилии. Моя голова в зимней шапке заслоняла довесок "kong" вместе с дефисом, и получалось, что гигантская обезьяна на задних лапах носит мою фамилию. По вечерам я ходил тихими заснеженными улочками смотреть на обезьяну и подмигивал ей, как своей родственнице: "Ну, что, подруга! "
       Позднее мы с женой и сыном успели юркнуть на две недели в еще союзную Литовскую ССР, и в Тракайском замке на чудном зеленом острове посреди ультрамариновой воды увидели герб первого литовского короля. Буквы шли по овалу герба: "Karаlus". Весьма созвучно...
      
       До сорока трех лет я не встретил ни одного однофамильца, кроме той обезьяны... Я жил, как некий китайский Линь-Зи-Бяо среди колхозников села Палкино-Веревкино, где все жители либо Палкины, либо Веревкины.
       Был, правда, случай: из газет всплыл Караманлис, премьер-министр Греции. Стоило выбросить срединное "ман", и я получал свою фамилию. Похоже, но не то. Лучше бы грек-начальник был просто Каралисом, - я бы гордился.
       Пока же самым близким в омоническом смысле человеком оставался шеф немецкого абвера адмирал Канарис. Мою фамилию иногда так и произносили.
       На открытом ринге в Горном институте, где я в легком весе защищал честь юношеского клуба "Буревестник" по боксу, объявили: "Дмитрий Канарис, "Буревестник". Зал негодующе взвыл, а противник в красном углу ринга еще больше насупился. Я думаю, фашистская фамилия противника придала ему честной комсомольской злости. Трепку он мне задал изрядную.
       Меня пытались обижать и за намек на связь с абвером, и за мою гипотетическую принадлежность к его антиподам - евреям. Я легко вспыхивал обидой, дрался и завидовал тем, у кого фамилия Соколов или Орлов. Верхом совершенства безусловно была фамилия Зорин. Майор Зорин! Полковник Зорин! Стальной взгляд, хладнокровие, пачка "Казбека" на письменном столе...
       Допустим, был бы я евреем. Обидели тебя русские - пошел к своим и поплакался. И татарином быть неплохо - они работали дворниками, мясниками, приемщиками утильсырья, стояли с тележками около мебельных магазинов, а, напившись, гоняли по двору своих черноглазых жен и детей. Татары тоже могли заступиться, хотя в трезвости вели себя очень тихо.
       А кому пожалуешься с моей фамилией? Евреи за своего не принимают, а доказывать, что ты русский с фамилией Каралис - просто смешно... Начнешь, как дурак, паспорт предъявлять, - тебе в ответ: "Бьют не по паспорту, а по роже!"
       Когда с высокой партийной трибуны провозгласили, что в СССР сформировалась новая историческая общность - советский народ, я порадовался. Вопрос фамилии как бы отпал - просто советский человек по фамилии Каралис. Но очень скоро эту историческую общность отменили, и я опять оказался сам по себе. Не то, чтобы я каждодневно нес бремя своей загадочной фамилии, но напрягаться случалось.
       Национальный вопрос вырос передо мною в самом начале девяностых, когда республики бросились подсчитывать, кто за чей счет живет, кто кого кормит и поит. Народ в Питере тоже стал понемногу одуревать, а в литературе так и вовсе требовалось самоопределяться: либо ты русский человек, и по праву носишь имя русского писателя, либо ты иной национальности, и тогда ты "руссоязычный" писатель. Никто меня, конечно, за грудки не тряс: ты, дескать, с кем? но достаточно прозрачно намекалось, что быть просто писателем "в наше сложное время" не удастся. Требовалось, по примеру республик, самоопределиться.
       Доказывать кому-то, что я русский, было унизительно, а после того, как меня с двумя писателями-юмористами забрали по пьянке в милицию, и я за компанию объявил себя евреем, стало бы просто смешно. Биток мы тогда огребли поровну, я даже чуть больше, потому что не орал про фашистов и пидорасов, а, мгновенно отрезвев, принялся уворачиваться от новомодной резиновой дубинки и пытался предъявлять сержантам фрагменты бокса, чем и заслужил их повышенное внимание. Но лавровый венок достался моим корешам-евреям, а меня общественность встретила недоуменным пожатием плеч. Дело предстало таким образом, что юмористов били за национальность. А чего сунулся ты, если на самом деле не еврей, непонятно... Евреи осторожно пожимали мне руку, русские насторожились еще больше...
      
      
       В Рождество 1992 года в нашу квартиру позвонили. Милая девушка, чем-то неуловимо похожая на мою младшую сестру, с порога протянула мне паспорт.
       - Дмитрий Николаевич, я - Лена Каралис, из Москвы. Нашла вас по справочному. - И улыбается радостно.
       Вот, думаю, какая закавыка. Прямо, как в кинофильмах с незаконнорожденными детьми. На вид ей лет двадцать пять... Мне сорок... Нет, дочкой быть не может.
       Сын-пятикласник спал. Я провел ее в кабинет, где мы с женой доканчивали вторую, но не последнюю бутылку "Гурджаани".
       - Вот, - говорю жене, - Лена Каралис! Сейчас будем пить вино и толковать. - Я решил, что симпатичная девушка - шлейф московских похождений старших братьев. По типу моей тайной племянницы.
       Жена принесла третий фужер и потеснилась на диване. Она знала, что родственников у меня хватает.
       Лена купила в Москве мою книжку и через издательство вычислила адрес. Она работала фельдшером в амбулатории Института международных отношений. А по выходным и праздничным дням ездила руководителем туристических групп. Привезла в Петербург туристов, поселилась в гостинице "Гавань" - в двух шагах от моего дома. Решила навестить.
       - Правильно, - говорю, - сделали. А сам жду продолжения: кого из братьев она упомянет?
       -Дмитрий Николаевич, как звали вашего деда?
       Я хмыкнул.
       -Отца - Николаем Павловичем. Значит, Павлом!
       -Нет, по отчеству?
       Я позвонил старшей сестре.
       -Павел Константинович, - был ответ.
       -Все правильно! - хлопнула в ладоши симпатичная однофамилица. - Все сходится!
       Что, думаю, елки зеленые, сходится?
       -Что, - спрашиваю, - сходится-то?
       -А то сходится, что мы нашли, куда делся Константин - третий сын Матиуса Каралиса. По некоторым данным он уехал в Петербург в девятнадцатом веке, и следы его затерялись. А теперь нашлись. Если вашего деда звали Павлом Константиновичем, значит он сын Константина Каралиса и внук Матиуса Каралиса. А вы его пра-правнук...
       Такие вот следопыты заглянули к нам на Рождество. Жена хлопала глазами. Я предложил побыстрее выпить.
       Выпили.
       Лена открыла сумочку - из нее приятно пахнуло парфюмерией и жвачкой. Достала потертый лист бумаги. Развернула. И я увидел то, что называется генеалогическим древом. Точнее, его последние ветви. Лена сказала, что Матиус Каралис имел поместье в Литве, под Каунасом.
       - Замок, что ли? - осторожно уточнил я.
       -Может, и замок, - легко согласилась Лена. - У него было трое сыновей: Юзеф, Казимир и Константин. Юзеф остался в Литве, Казимир обосновался в Москве, а Константин исчез в Петербурге. Начальная часть дерева, кажется, с семнадцатого века, хранится у тети Регины в Каунасе, правда, на литовском языке. А копия с него - у дяди Гинтариса в Америке.
       Вот, думаю, елки-моталки, не врал мой старикан про замок. Может, еще и фамильные драгоценности сыщутся.
       Я спросил у Лены, что по-литовски означает фамилия Каралис. По-латышски это, например, король...
       - И по-литовски "Король", - сказала Лена. - Вы, как писатель, должны знать, что Лев Толстой гордился своей долей литовской крови...
       Я сказал, что теперь тоже буду гордиться.
       Лена просидела у нас до двенадцати. Она, как дотошливый кадровик, записала все, что я знал о своих ближайших предках, и дополнила карандашиком таблицу. Несколько раз я звонил старшей сестре и выведовал детали родственных отношений.
       - Смотри, она может оказаться аферисткой, - волновалась сестра. -- Лишнего не болтай...
       Я обещал.
       Отец Лены приходился мне четвероюродным братом. Если верить той ветке дерева, которое я перерисовал. А почему бы и не поверить? Уж больно Лена походила на младшую из моих старших сестер. Условились, что вместе съездим к тете Регине в Каунас.
       Я почувствовал себя членом большого семейного клана. Поместье-замок в Литве, дядя Гинтарис в Америке... Может, еще какие родственнички объявятся - отвалят причитающуюся нашей ветви долю. Недаром я всегда проявлял некоторую независимость от толпы: все бегут - я иду неспеша. Все идут, как прогуливаются, - я бегу, как на пожар. Или все лезут в переполненный трамвай, а я на последние деньги останавливаю машину. Может, и впрямь во мне течет доля королевской крови?.. Или это просто дух противоречия, в котором меня обвинили на собрании октябрятской звездочки, когда я сказал, что не хочу, как все, быть космонавтом, а мечтаю стать водолазом?
       Я проводил Лену до гостиницы и сдал ее швейцару.
       - Вот так, - говорю жене, - наш род имеет древо с семнадцатого века. Скорее всего, я какой-нибудь князь! Прошу называть меня "ваше сиятельство".
       Литовским князем я пробыл год. Точнее, с подозрением на диагноз "литовский князь". Не то, чтобы я ходил и все время думал: вот, едрена, мать, я - литовский князь; но вспоминал иногда. Несколько раз я звонил в Москву и просил Лену прислать более древнюю часть фамильного древа, но ей было недосуг связаться с тетей Региной в Каунасе, - то они с мамой переезжали на новую квартиру, то она готовилась на конкурс красоты, то ее шестеро собачушек, которых она подобрала на улице, приносили щенков, и требовалось раздать разномастное потомство знакомым...
      
       В мае 1993 я поехал в Стокгольм к своему знакомцу Улле Стейвингу - директору книжного магазина "Интербук". Уле обещал мне встречу с русской диаспорой и десятидневное проживание в гостинице за его счет.
       Предполагалось, что подданные шведского короля, говорящие и читающие по-русски прибегут в книжный магазин на Санкт-Эриксгаттан и будут стоять в очередь, чтобы купить книгу с моим автографом. А потом я расскажу им о современной русской литературе и отвечу на животрепещущие вопросы: "Правда ли, что роман "Тихий Дон" написал не Шолохов?" и "Сколько процентов от прибыли платят рекитерам?"
       В Стокгольме бушевал май. Улле поселил меня в многоэтажной гостинице при Хювюдста-центре, на десятом этаже, в номере 1022 - однокомнатная квартира со всеми удобствами.
       Цвела сирень. В соседнем парке скакали по траве серые и черные крольчата. И шведы ездили на велосипедах, усадив в багажники своих шведят в пробковых шлемах и с сосками во рту. И жара стояла такая, что сиденье машины, обжигало ноги, когда я в шортах залезал в салон.
       Май в Швеции - мертвый сезон. Сплошные праздники. Из десяти дней, отведенных на мое пребывание в Швеции, рабочими оказались только три. Один из них - укороченым. О чем думал Улле Стейвинг, приглашая меня в мае - не знаю.
       На бланке его фирмы назидательно красовался девиз: "Quality is never an accident. It is the result of intelligent effort" - John Ruskin. Успех, дескать, никогда не случаен, он результат интеллектуальных усилий. Так сформулировал Джон Раскин, философ. У нас в партийные времена выражались проще: "Как вопрос готовится, так он и решается". Результатом интеллектуальных усилий Стейвинга явилось мое безделье. И я, как мог, решал этот вопрос.
       Уезжал к воде близких фиордов и сидел на берегу, скорее томясь вынужденным бездельем, нежели собираясь с мыслями или мечтая о чем-то. Такой я мечтатель. Сразу видно, что королевских кровей парень - помечтать любит. А работа ему по фигу.
       В Стокгольме я был седьмой, что ли, раз, и шататься по центру или магазинам, которых панически боюсь, не хотелось. Я и в Париже не ахал от восторга.
       Да и что Париж? Я же не из Жмеринки приехал. И не из Америки, как Хэмингуэй, чтобы любоваться тесными улочками, садиками и кафе. Сходил в Лувр, залез на Эйфелеву башню, окунулся в музей современного искусства Де Орсе, пошлялся по Латинскому бульвару и Мон-Мартру - тоска.
       Если немцы рассчетливы, то французы просто скряги, и выстроили свои злащеный муравейник в центре Европы, как последние скупердяи. В чем его величие и красота, я так и не понял. В кафе, магазинчиках и ресторанах? Да, хороши окна, двери и мостовые. Но с вольным распахом питерских улиц, Стрелкой Васильевского и набережными Невы Париж сравнению не подлежит. Сена - как наш Обводный канал в районе Фрунзенского универмага. Нет, не поставишь в один ряд уютные кафешантаны и величественный замысел Петра... Столица парфюмерии и подтяжек... Петр, кстати, посмотрев на парижскую жизнь, сказал, что этот город не надо даже завоевывать, ибо он захлебнется в собственной мерзости.
       Больше всего меня поразило, что сто восемьдесят тысяч кадровых военных сдались фашистам без единого выстрела. Личная свобода для них оказалась выше свободы государства. Свобода, равенство, братство - и хоть трава не расти. Может, это потому, что французы бьются до первой капли крови, а русские - до последней...
       И кто-то из фашистстских генералов, увидев на Нюрнбергском процессе французскую делегацию, удивленно поднял брови: "Как, мы еще и французам проиграли?"
       Нет, Париж - это не мой праздник, хотя денег у меня тогда было прилично. Плюнул в Сену с моста Александра III, как просил поэт Виктор Максимов, и уехал на три дня раньше окончания визы - надо было права в ГАИ пересдавать...
       Шведы справляли праздник за праздником, Улле играл в хоккей на искусственном льду, навещал загородных родственников, иногда звонил мне в отель, иногда обещал появиться в магазине, в котором скучала рыжая эстонка Катрин, а я ездил к воде и томился жарой и бездельем. Купался, лазил по старым могучим деревьям, играл с мальчишками в футбол и слушал "Маяк" по транзистору. Всякий раз Улле со скандинавским спокойствием уверял, что скоро - может быть уже завтра - в магазин привалит целая толпа поклонников русской литературы. Какая может быть толпа? Ведь я же, простите, не Битов или Евтушенко. Я Каралис. Широко известный в узких кругах.
       Так вот о моей фамилии.
       В тот день я заехал в магазин "Интербук", узнал от Кати, что Улле передавал мне большой привет, тихо выматерился, попил воды из холодильника, и под стоны продавщицы о скуке в Швеции, взял с прилавка телефонный справочник.
       Открыл на букву "К". Карлсон, Карлсон, Карлсон... Полным-полно шведов, как у Эрскина Колдуэлла.
       Karalis...
       Dimitrius...
       Я подозвал Катрин и попросил прочитать.
       - Димитриус Каралис, - прочла Катька. - Это твой родственник?
       Я пожал плечами.
       Облокотившись на прохладный прилавок, я смотрел сквозь невидимое стекло на сбегающую к фиордам улицу Святого Эрика и размышлял, не позвонить ли прямо сейчас подданому шведского короля Димитриусу Каралису и выяснить, откуда у него моя фамилия.
       - Я бы на твоем месте позвонила, - сказала Катя. Она закрыла кассу и стала спускаться по винтовой лестнице в подвал, где стояла утробистая, как башня Кикен-де-кок, бутылка вина. - Ты точно не будешь пить?
       - За рулем...
       - Может, он миллионер, - предположила Катя, придерживаясь за поручень. - Ты меня с ним познакомишь. Я выйду за него замуж. Они, правда, все жадные. Скр.. Скв.. Сквалыги, да?
       Книжный магазин был пуст, как и положено быть книжному магазину в майский праздничный день. Зачем Улле заставлял Катрин сидеть в магазине - лично для меня загадка.
       Зазвонил телефон. Я машинально снял трубку.
       - Хей! - как можно мягче сказал я.
       - Е.... мать, - сказала трубка нетрезвым женским голосом. - Куда я попала? - В трубке перешли на шведский.
       - Это книжный магазин, - перебил я. Катя, наверное, стояла в прохладном подвале и цедила сухое винцо из высокого, как башня Длинный Герман, стакана.
       - Книжный магазин? А ты кто? - Судя по голосу, баба лет сорока, застойно пьяная.
       - Я Дмитрий.
       - Какой Дмитрий?
       - Каралис...
       - Что "каралис"? - Она икнула и замолчала. То ли ответа ждет, то ли задумалась о чем-то своем, женском.
       - Фамилия такая. Вы что-то хотите?
       - Ты русский?
       - Русский. Из Петербурга.
       - Вот, етит твою мать! - она расхохоталась. - А я из Тбилиси. Слушай, Димон, я из Тбилиси! Представляешь? Ха-ха-ха! Нет, я серьезно! Я в Ленинграде была, в Пассаже картины смотрела. Вот так встреча! Ха-ха-ха... За это надо выпить!
       Я слышал, как она прихлебывает и звенит стеклом. Ну, напилась девчушка, скучно одной дома, хочется поговорить. Слышно было изумительно. Даже шуршание колготок.
       - Слушай, Эдик, у вас там есть в магазине Пушкин? Вот это: "Жди меня и я вернусь, только очень жди..."? Есть у вас это стихотворение?
       Веселый пошел разговор, ничего не скажешь.
       Я прикрыл трубку рукой, крикнул Катю и продолжил:
       - Пушкин есть. Но вам, очевидно, нужен Константин Симонов. "Жди меня" - это его стихотворение.
       Катя не появлялась. Попивала винцо и проклинала своего женатого электрика, который водил ее за нос. Стеклянный Герман со следами помады стоял, наверное, рядом. Сейчас она закурит, потом выпьет еще...
       В трубке ржали.
       - Эдик, ты что - очень умный? Какой Симонов? Это Пушкин!
       - Да, я шибко умный. Как чукча.
       Тбилисская дама заржала так, словно разом вспомнила все анекдоты про чукчу.
       Поднялась легкой походкой Катя из подвала и, взяв трубку, заговорила по-шведски. Лицо ее сделалось растерянно-тревожным.
       - "Жди меня" - это же Симонов? - прикрыв трубку ладошкой, быстро спросила она.
       Я кивнул: "Конечно!"
       Катя перешла на русский:
       -Да, я вас понимаю. Но это Симонов. У Пушкина нет такого стихотворения! - Она стала быстро краснеть. - Пушкин не великий грузинский поэт, а великий русский поэт!.. - Она замолчала надолго, потом швырнула трубку.
       - Свинья! - сказала Катька.
       - Она шутит! - сказал я.
       - Нет, она не шутит! Она не шутит! - Катька, держась за виски, заходила вдоль прилавка. - Она предлагает мне найти Пушкина и прочитать ей стихотворение "Жди меня и я вернусь"... Она мне заплатит по счету! Пусть подавится своими деньгами! Пусть Улле выгонит меня с работы! Ты не представляешь, какие тут встречаются свиньи! Это точно Симонов?..
       - Точно, точно!
       Вновь запиликал телефон.
       Я решительно взял трубку, чтобы прочитать энергичную лекцию по отечественной поэзии.
       На этот раз звонил Улле. Он спросил, все ли у меня впорядке и, не дождавшись ответа, захотел поговорить с Катрин. С Катей, с Катей, моей бывшей соотечественницей, дочкой русского моряка и эстонской ткачихи, а теперь подданной независимой Латвии, язви их в душу, этих политиков. Катя перестала хлюпать носом, и взяла трубку. Она говорила по-шведски. Повесив трубку, Катька повеселела и сказала, что Улле разрешил закрывать магазин.
       Мне этот начинающий коммерсант ничего не передал. Я должен радоваться, что меня выписали на десять дней в Швецию и не петюкать. Как будто русский писатель - это такая диковинная обезьяна, у которой нет других дел, кроме как разъезжать надармовщинку по заграницам и трендеть о своем творчестве с незнакомыми иностранцами. Пушкин, думаю, меня не одобрил бы. Он бы вызвал Стейвинга на дуэль. Пиф-паф! - уноси готовенького.
       - Может быть, выпьем? - предложила Катя.
       Я напомнил, что обнаружил в телефонном справочнике своего однофамильца, и хотел бы позвонить ему. К тому же я за рулем.
       Катя сунулась в стокгольмский справочник, выудила из него адрес, развернула карту, поводила по ней пальчиком и указала место жительства моего тезки. В левом нижнем углу, рядом с озерами.
       - Спунга, - уважительно сказала она. - Почти пригород. Там университетский городок. Может, он профессор? - предположила Катя. - Профессора в Швеции хорошо зарабатывают. Ну что, позвоним?
       Я что-то замычал в ответ. В том смысле, что надо подготовиться к разговору, а вдруг его нет дома, и вообще, говорит ли он по-английски...
       - У тебя есть в гостинице водка? - неожиданно спросила Катя.
       - Есть. Две бутылки. - Я почему-то испугался.
       - Поехали к тебе. Русской водки хочу. От тебя и позвоним. - Она сунула справочник в пакет и взяла со стойки ключи.
      
       Катька пообещала показать мне близкую дорогу до гостиницы и запутала дело так, что мы пару раз вылетали за пределы карты.
       - Вот сейчас налево! - внезапно говорила Катя. - Ах, проехали! Надо развернуться.
       - Здесь нельзя! Только прямо.
       Мы шпарили несколько километров по набережной с односторонним движением, возносились на мост, оказывались на другом острове и не знали, куда повернуть. Железнодорожные пути, пакгаузы, бесконечные заборы. Разве что лопухов и крапивы не было. И спросить не у кого.
       - Давай попробуем налево...
       - Спокойно. Командовать парадом буду я. Садись на заднее сидение.
       Пересев, Катька тут же потеряла интерес к дороге и стала рассказывать про свою жизнь.
       Стокгольм - город маленький. Но уложили его на карту размером с питерскую, и если ты в Питере привык, что двадцать сантиметров по карте - это расстояние от Пулково до Адмиралтейства, то свыкнуться с искусственным бумажным простором Стокгольма нелегко. Двадцать сантиметров оказывались оградой какого-нибудь парка.
       Мы со свистом проносились мимо нужных улиц и обнаруживали, что вновь находимся на окраине; развернувшись, добирались короткими перебежками до поворота, я выскакивал, заглядывал за угол, читал вывеску и бегом возвращался в машину. Окончательно заплутав, я включил аварийную мигалку и выбежал с картой в руках к розовощекому шведу, пасущему двух внучат в скверике возле кирхи:
       -Извините, где я нахожусь?
       Швед надел круглые железные очки, задумчиво оглядел карту, поводил тонким пальчиком в поисках нашего сквера с крестом, означающим кирху, пожал плечами, извинился на хорошем английском и начал поиски по второму кругу. Я, оглядываясь на мигающую габаритами машину, пояснил, что мне нужна гостиница Хюведста-Центра, там, где станция метро "Хюведства".
       -Угу, угу, - успокаивающе покивал железный швед.
       Наконец он обнаружил зеленый лоскуток сквера с крестом, совместил карту со сторонами света, определил, куда смотрит носом моя машина, и неспеша повел пальчиком, намечая маршрут: налево - направо - еще направо - переехать через мост - ехать прямо и вот оно - метро "Хюведста". Дальше было, как в анекдоте, про заплутавших в шхерах наших подводниках и обратившихся к местному рыбаку:
       - Как выйти в Баренцево море?
       - Курс зюйд-зюйд-вест, сэр!
       - Мужик, ты кончай выпендриваться, ты рукой покажи!
       - Да вот здесь, за скалой ...
       "Вы можете дать мне направление? - Я устал следить за его неспешным путешествием по карте. - Покажите рукой, пожалуйста!"
       - Эхе! - обрадовался дедок. - Это очень просто. - И сдержано указал пальцем на здание гостиницы, торчавшей метрах в трехстах от нас.
      
       В гостинице Катрин первым делом полезла в душ. Рыжая, стройная веснушчатая девчонка. Ее присутствие пугало.
       И вообще, я теряюсь, если женщина проявляет инициативу... Например, предлагает отправиться ко мне в гостиницу пить водку. И первым делом лезет в душ. Н-да.
       Я достал из чемодана бутылку "столичной" и сунул в морозилку. Плюхнул замороженные овощи в кастрюлю с кипятком, вытянул бананы с апельсинами, большую бутылку "пепси", огурцы, помидоры, нарезал каравай шведского хлеба. Вспомнил про тушенку, которую, как истинный русский путешественник, в качестве "нз" всегда беру в дорогу...
       Что я знал про Катю? Мать эстонка, отец русский. Закончила педагогическое училище, курсы шведского языка, год работала нянькой в шведской семье. В книжном магазине служит полгода, снимает комнату в квартире, где живет еще негритянская семья. В магазине платят мало. Встречалась с электриком Эриком, ездила миловаться к нему на дачу, их застукала его жена - приехала ночью. Устроила скандал, обозвала эстонской коровой, увезла Эрика. Бездетный Эрик, обещавший развестись с супругой, не мычит, не телится. Звонит ей, предлагает встречаться на даче у приятеля. Катька поставила условие: разведешься - звони... Еще он заставил ее провериться на СПИД. "А жену и себя ты не хочешь проверить? И мне справку принести?", - ядовито спросила Катька. Эрик всерьез думал несколько дней, а потом сказал, что не хочет. Чем он объяснит такую проверку жене?
       Это Катька с легкостью рассказала мне по дороге, как случайному дядюшке-таксисту, везущему ее после пирушки домой. Как бы такая игра, рассудил я.
       Мы сели за стол, и я налил себе пепси.
       - А почему не водку? - удивилась Катя. - Я одна не буду!
       - Не уговаривай, - твердо сказал я. - Если я выпью, мне из этой Швеции будет не выбраться.
       - Ты что, запойный? - восхищенно произнесла Катька и поспешно выпила, не чокаясь.
       Нравилась ли мне Катя, как женщина?
       В ней не было загадки. Все остальное было на месте. Мужчине моего возраста было бы лестно завалиться с ней на широченную тахту, но все оказалось бы слишком просто. Как всякий русский, я остерегаюсь простых решений. И вообще, получилось бы, что Катька соблазнила меня, а не наоборот. Вы эти феминистские штучки бросьте! Мы, мужчины, умеем постоять за свои права. Н-да, понимаешь.
       Вот такая у меня строгая философия.
       - Закусывай, - я протянул ей дольку посыпаннго солью огурца. - Тушенку погреть или холодную будем?
       Катя захрустела огурцом и сказала, что она решила похудеть на шесть килограммов, чтобы назло Эрику "взвесить меньше, чем его жена". Поэтому есть она не будет. Огурцы не в счет - они способствуют похуданию.
       Я сказал, что она не толстая. И вообще, тощая корова - еще не лань.
       - Нет, я стала очень толстая. - Она огладила рукой бедро. - Здесь в Швеции очень важно иметь хорошую фигуру. Тем более, я не шведка, а эстонка. Я должна быть особенно привлекательной...
       - Чтобы выйти замуж?
       - И для этого тоже.
       Я вывалил тушенку на тарелку, сыпанул отварных овощей. Полил кетчупом.
       - Давай еще выпьем! - попросила Катя.
       Белый стакан сошелся в воздухе с коричнево-негритянским. Чокнулись. Выпили.
       - Как я их всех ненавижу! - Катя неожиданно стукнула кулачком по столу. - Свиньи, курвы поганые... Они нас за людей не считают. Тупые, как не знаю кто... Телевизор сами подключить не могут, а строят из себя интеллектуалов ... - Она по-мужски уперлась взглядом в стол, и ноздри ее гневно шевелились.
       - Налей мне еще... Не бойся, я на такси доеду.
       - Только тебе поддатой на такси и ездить...
       - Здесь в любом виде на такси можно, - она усмехнулась, - ничего не случится. Это не у нас.
       Катя налила себе полстакана водки и махом выпила. Я понял, что звонить однофамильцу мне придется одному. Вытащил из пакета справочник и нашел телефон Димитриуса. Катька, подбодренная присказкой о сомнительных достоинствах тощей коровы, уплетала тушенку.
       Я набрал номер и ждал секунд тридцать. Никого. Набрал снова. Может, уехал на дачу или в гости. Или переехал...
       Потом мы сидели за столом и разговаривали. Я курил, прихлебывал "пепси", и дым плавно утекал в распахнутое окно. Катька бесилась, рассказывая о работе в магазине и своем хозяине Улле.
       Улле требовал, чтобы она выполняла главнейшую заповедь торговли: покупатель - это бог! Дети роняют книги с полок - надо с улыбкой поднять их и не дергать родителей, которые в это время переговариваются за стеллажами. Какую бы глупость не сделал покупатель - надо улыбаться. Надо быть вежливым, хоть ты тресни.
       - А они вежливые! Зацепят задом книги и не поднимут. А воруют сколько? И я должна улыбаться?.. Я уже через месяц хотела уволиться, но Улле отвел меня в кафе, заказал ужин с вином и целый час толковал, что покупатель - это бог. А в конце шиканул - отвез на такси домой. Где он найдет такую дуру, чтобы знала русский и шведский и работала за копейки?
       - Я домой приезжаю - все думают богачка, в Швеции живет. - Слегка окосев, Катька размахивала руками. - А денег только на квартиру и одежду хватает. Правда, Улле разрешает пить кофе за счет фирмы и печенье с джемом. Сейчас разрешил купить для тебя и гостей вино. Только ты не пьешь...
       Потом Катька всплакнула, вспоминала одноклассников, говорила, что ей безумно жалко Советский Союз, свою мать, которая сейчас без работы, и отца, который начал спиваться, и своего жениха, которого бросила в Таллинне. Какой дурак придумал, чтобы эстонский язык стал обязательным для всех? Это крошечный язык, во всем мире на нем говорит один миллион человек. Ее русский отец никогда не знал по-эстонски больше десяти слов, хотя прожил в Эстонии сорок лет. Его уволили. Работы на кораблях не стало. Раньше он плавал за границу - зачем ему за границей эстонский язык? С кем там по-эстонски разговаривать? Эстонская литература не была бы никому известна, если бы не переводы на русский.
       - Какой дурак это придумал! Какой дурак? - горестно раскачивалась Катька. - Как хорошо мы жили - ездили, куда хотели. На каникулы в Молдавию, Ленинград, Тбилиси...
       Заговорила об Улле.
       - Однажды он напился в ресторане и кричал: "Я стану миллионером!". Настоящий маньяк! Купил себе с кредита спортивный "порш" - номер набекрень висит, ездить не умеет. А ты знаешь, сколько стоит "порш"? Как десять наших "жигулей"! - Она помолчала, производя в своей рыжей головке вычисления, и поправилась: - Даже больше - как сто "жигулей"!
       Она встала из-за стола, невесомо села мне на колени и положила руки на мои плечи. Посмотрела пьяно и нежно.
       - Ты не думай, я не пристаю к тебе. Просто мне хорошо, что ты приехал...
       Я сказал, что ничего такого и не думаю. Сиди, пожалуйста, если хочется. А сам подумал: вот он, западный феминизм, в его неприкрытых формах. Хочет - водки выпьет, хочет - на колени мужику брякнется. Следовало попридержать даму за талию, но я сидел, как истукан. Можно сказать, боролся с феминизмом.
       -Я так от них устаю, - Катька поднялась, и ее шатнуло. - Поговорить не с кем ... Скоты, сквалыги... И этот трус Эрик, его жена... "Ты эстонская потаскуха!- кричит. - Хочешь отобрать у меня мужа, взять все готовое! Убирайся к своим коровам!"
       - Но ты его, наверное, любишь?
       - Уже не люблю. Он бросил меня ночью у закрытой дачи и уехал с женой. Трусливый ссук! Кобель! Я десять километров шла босиком - одна туфель осталась в доме. А он уехал в машине. Да в Эстонии ни один хуторской парень так не поступит. Сейчас, говорит, что жена решила завести ребенка... Он не должен ее взволновывать.
       - Н-да, - сказал я.
       А что еще скажешь...
       Досталось и негритянской семье, и квартирной хозяйке. Семья грязная, ходят в ночном белье по квартире, шумят по ночам, главный негр пытался ее прихватывать, хозяйка - шведская мигера, дерет за комнату втридорога, надо менять жилье.
       - Возвращайся домой...
       - Надо мной смеяться будут. Не хочу быть неудачни...вецей...
       - Тогда терпи, - сказал я.
       А что еще скажешь...
       Она быстро окривела и принялась изображать, как маленькие дети, оставленные родителями на улице, расплющивают о ее чистую витрину носы и мажут стекло шоколодными губами: "Уа-уа-уа!"
       - А этот гнусный Улле требует ччсоты...
       Она выпила еще и повалилась на тахту.
       - Иззвни, я такая пьяная... немного полежу. Пррблем не буит.
       Через минуту она уже похрапывала и пускала изо рта пузыри.
       Я включил телевизор, посмотрел мировые новости, убрал со стола, вымыл посуду, в одиннадцать вечера поднял Катьку будильником, посадил ее в такси возле гостиницы, дал водителю пятьдесят крон и наказал, чтобы все было о'кеу с доставкой. Еще я сделал вид, что записываю номер его автомобиля.
       На ступенях гостиницы меня окликнул седой пьяный швед и попросил прикурить. Я чиркнул зажигалкой, он долго ловил концом сигареты огонек, а когда, дымя и напевая, пошел прочь, я увидел, что зад его штанов вырван, точно собачьими клыками, и белое белье сверкает в дыре.
       Я поднялся в номер, принял душ, перевернул обслюнявленную подушку, встряхнул одеяло и лег спать. И неожиданно придумалось ритмичное название рассказа: "Барабан, собачка и часы". Вот только, о чем рассказ, подумал я. И нашел ответ: о барабане, собачке и часах. О чем же еще?..
       И думалось о том, что я, наверное, старый пенек в тюбетейке, если выпроводил девушку из своей постели, и потерял интерес к жизни и новым впечатлениям, коль не брожу по Стокгольму, которым все восхищаются. Да и по Петербургу давно не брожу - проскочишь на машине по Дворцовой набережной, даже на Петропавловку не глянешь, и в Летний сад не ходил лет десять ... Работа, работа, работа... Даже некогда сходить в лес и понюхать ландыши, как говорил мой старший брат, которого я в повести назвал Феликсом.
       Брат, похоже, знал о нашей фамилии не больше моего, хотя и был старше меня на шестнадцать лет. А может, и знал, да темы разговоров у нас были иные. Мы, как и весь советский народ, смотрели в будущее. Фотографии усатых-бородатых дедов в сюртуках и инженерских тужурках казались анахронизмом. Может, они и не были пособниками царского режима, но без них спокойнее. Портрет Есенина с трубкой над журнальным столиком казались привлекательнее твердых пожелтелых карточек с вензелями несуществующих фотографических ателье. Сейчас я так не думаю, но тогда...
       Брат ушел в сорок девять лет, и семья осталась без соединяющего лидера. Никто не называл нас тупицами, болванами и вредителями, не поднимал среди ночи пионерским горном, чтобы идти строить новый дачный туалет, но жить стало скучнее и безысходнее, что ли... И новый дом, который мы выстроили под его идейным руководством после смерти отца, уже не сближал нас, а растягивал по своим комнатам и крылечкам.
       И еще думал про жену, сына, дочку, которая скоро должна приехать на каникулы от матери из Мурманска, и вспоминал собаку Юджи и кошку Дашку, которых привезли в дом в один день. Да, пенек я в тюбетейке... И почему в гостинице нет комаров? Им не возлететь до десятого этажа или просто нет, по природе?..
      
       На следующий день я подкатил к магазину на своей бывалой "Вольво" и сразу увидел Катьку. Она, как ни в чем не бывало, сидела за кассой. Примадонна такая. Будто вчера и не пила.
       Вру. Сначала я увидел свой портрет в витрине с надписью на двух языках: "У нас в гостях известный русский писатель Дмитрий Каралис со своей новой книгой о жизни в современной России. Встречи с читателями. Автографы. Добро пожаловать!" Только потом увидел Катьку.
       - Как доехала? Как дела?
       - Ой, не спрашивай! Все впорядке, но голова раскалывается. Можешь купить мне воды и аспирину? Я денег дам...
       - Может, пивка?
       - Нет-нет-нет. Только воды и аспирину. Я пока кофе сварю.
       Минут через десять мы с Катькой уже вели, можно сказать, совместное хозяйство. Я заливал шипучую таблетку аспирина минералкой, Катька спрашивала, сколько сахару положить мне в кофе. На двери магазина шлагбаумом висела лаконичная табличка. Мы сидели на кухне в просторном подвале, и от железной винтовой лестницы текла ощутимая прохлада.
       - Есть хочешь? В холодильнике сыр, булка, чипсы остались...
       - Спасибо, я завтракал. А где наш скиталец Улле? Играет в хоккей или летит на дельтоплане?
       - Улле... - Катька отставила пустой стакан и поморщилась. - Брр... Звонил. Сказал, чтобы я тебя опекала. Сегодня студенты-слависты должны придти. В три. Как я вчера надралась...
       - Сейчас полегчает. Кофейку выпей.
       - Он с дачи звонил. Сходим в обед искупаться?
       - Искупаться можно - плавки в машине есть. Мне бы в гостиницу съездить, переодеться. Не в шортах же перед студентами выступать.
       Катька сказала, что с местными студентами можно встречаться хоть в шортах, хоть в плавках, хоть голышом - им на все плевать. Это же не король Швеции приедет... Впрочем, нет, на короля им не плевать. Вот такие они, шведы.
       - Кажется, полегчало... - Катька потерла веснушчатый нос и вздохнула глубоко. - Ты извини, что я вчера напросилась... - Личико ее и впрямь посвежело.
       - Это ты извини, что я тебя напоил...
       - Я соскучилась по своим.., - Она зябко обняла свои голые плечи. - Хорошо, что ты приехал...
       И сердце мое обмякло блаженно. Я догадался, что помогло моему организму стойко выдержать натиск феминизма. И отвернулся с улыбкой, разглядывая подвальную кухоньку - печки, духовки, посудомоечную машину; все-таки техника у шведов симпатичная.
       - Ну что, позвоним моему однофамильцу?
       - Позвоним! - кивнула Катька. - Хочешь, я скажу, что у нас в гостях русский писатель, его однофамилец? И приглашу на встречу! Может, вы родственники! Ты будешь приезжать к нему в гости, заходить ко мне. Мы будем продавать твои книги. Я вчера была очень противная?..
       - Нормальная. Несла шведов и наших перестройщиков в хвост и в гриву.
       Катька махнула рукой - все, дескать, правильно.
       - А я тебя? Не разочаровал?
       - Чем? - Она скрестила на груди руки и посмотрела на меня с язвительной улыбочкой. Рыжая бестия! - Тем, что не трахнул пьяную девушку?
       Я пожал плечами и не смог сдержать улыбку .
       - Какой ты глупый... - сказала Катька.
       - Постараюсь запомнить, - кивнул я.
       А что еще скажешь?
       Мы допили кофе, Катька сунула чашки в посудомоечную машину, и под нашими ногами замелькали рифленые ступеньки лестницы, - мы стали вывинчиваться из подвала, чтобы дозваниться до подданного шведского короля господина Каралиса. Родственника или однофамильца?..
       Разговор занял две минуты. Димитриус Каралис сказал, что готов приехать в магазин "Интербук" и познакомиться с Дмитрием Каралисом, из Петербурга. Ему хотелось бы подробнее узнать о возможных родственниках в Петербурге, и он с удовольствием встретится со мной. Когда это удобнее сделать?
       - Спроси, он из Латвии или Литвы? - подсказал я.
       - Подожди! - отмахнулась Катька, зажимая ладонью трубку. - Когда ты хочешь с ним встретиться?
       - Да хоть сейчас!
       Катька договорилась на четыре часа, после студентов-славистов. Про мое писательство она тоже ввернула, заранее поднимая мою репутацию.
       - Если хочешь, поговори с ним. Он говорит по-английски.
       Я взял трубку и поприветствовал тезку. Сказал, что живу в Петербурге и иногда бываю в Стокгольме по делам. Мне сорок четыре года. Скоро уезжаю домой. Мне будет приятно встретиться с ним и поговорить о нашей общей фамилии.
       - О, кей! - сказал Димитриус. - Когда ваша семья приехала в Россию?
       Я сказал, что мои предки жили в Петербурге с середины девятнадцатого века... А что было раньше - не знаю.
       Димитриус удивленно присвистнул: "С середины девятнадцатого? О, кей!"
       - А вы из литовцев или латышей? - спросил я.
       - Я грек! - засмеялся Димитриус. - Наша фамилия греческая! Вы разве не знаете?
       Еще он сказал, что хорошо осведомлен, где расположенен магазин "Interbook". Ему случается частенько бывать в тех краях. И повесил трубку.
       - Ну что? - спросила Катька. - Что ты молчишь?
       - Он грек! - я удивленно поднял плечи.
       - Ну и что?
       - Ничего...
       - Может, ты и правда, грек? - пригляделась к моему лицу Катька. - Смуглый. Кареглазый. А почему ты не спросил, кем он работает?
       - Я же глупый, - напомнил я.
       - Ты не грек, - поставила диагноз Катя. - Ты вредный и злопамятный. Значит, ты литовец или латыш. Они все такие!
       - Да, - кивнул я. - Постараюсь запомнить! А все эстонки - сущие ангелы. - Я сделал Катьке рожицу, чтобы она представляла, какие эстонки ангелы, и пошел с сигаретой к двери.
       Она догнала меня и стукнула кулачком в спину. Феминизм в чистом виде! Но я даже не обернулся.
       Видела бы жена, как я терпеливо борюсь с его проявлениями в западной молодежи...
      
       Я вышел на улицу, закурил и стал прохаживаться перед витриной, искоса взглядывая на свой портрет и Катьку, уже болтавшую с улыбкой по телефону.
       Ехал грека через реку...
       Впрочем, можно сказать, что мой батя был слегка похож на грека! Смугловатое лицо, ореховый цвет глаз, орлиный нос, черные буденовские усы... Эх, батя, батя! Не нашлось у тебя времени рассказать детям про фамилию. Про блокаду рассказывал, про "Дорогу жизни", по которой водил поезда, про детские проказы и юношеские увлечения, а вот о корнях не успел поведать. Или не захотел?
      
       Вежливые, но унылые шведы.
       Жара.
       Витрины магазинов, меж которых идешь, как листаешь рекламный буклет. Сидит манекен в витрине и болтает ногами - рекламирует брюки. На брюках ценник. И в будни болтает, и в выходные болтает. До чего надоел этот болтун со своими протезными ногами и сдержанной улыбкой!
      
       В обеденный перерыв мы спустились с Катькой к пляжу и искупались. Съели по мороженому. Скамеечки на зеленых холмах, тень деревьев, мостки с лодками, чистая холодная вода.
       Сколько написано о золотистом пушке в ложбинке на женской шее, о тонких лодыжках... Есть о чем писать.
       Людей - полон пляж. Но тихо. Даже дети не вопят, играя в мячик. Листочки едва колыхнутся от ветра - слышно. Это тебе не Чертово озеро под Зеленогорском, где компания, приехавшая на джипе, слышна на другом берегу.
       Если бы Катька не строила гримассы, изображая неприятных ей людей, она бы тянула в моем мужском понимании на крепкую четверку. Может, она только со мной, старым пеньком, такая непосредственная? А с ровесниками - сдержанная леди?
       И вопрос, как палкой по лбу:
       - А жена у тебя хорошая? Не изменяет тебе? - И, не дождавшись ответа: - А ты ей?
       Я, после некоторого замешательства:
       - Армянское радио на глупые вопросы не отвечает...
       - Ну, скажи! - Она лежит на животе и с усмешливой мордочкой пытается заглядывать мне в глаза. - Скажи!
       Сколько ей лет? Даже не знаю. Двадцать-двадцать пять? Эксперт в таких вопросах из меня никудышный. Мне сорок четыре. Одним словом, дочка. Лезть к папаше с такими вопросами - нехорошо. О чем я и говорю ей.
       - Все писатели и артисты - бабники, я знаю...
       Она дразнит. Я не поддаюсь. Закуриваю неторопливо. Солнце припекает спину.
       - Ты только что курил!
       - Я волнуюсь.
       - Никогда бы не вышла замуж за артиста, какой бы красивый он не был. А почему ты разволновался?
       - В три - студенты. В четыре - Димитриус.
       Я и правда волнуюсь.
       - О чем мне с этими студентами-славистами говорить? И на каком языке?
       - Они с преподавателем придут. По-русски понимать должны. Не поймут - переведу. По-английски можешь говорить. Только не зэкай, когда произносишь определенный артикль. Не "зэ ", а глухое "дэ". "Дэ"...
       - Тоже мне - англичанка! С этим "зэ" меня все, кому не лень, достают. А если меня так в школе научили? Я английский язык в студеном городе Кандалакша изучать начал. На берегу Белого моря. Слышала про такое? Я там четыре года прожил, и английский язык преподавала учительница немецкого. Другой иностранки в школе не было.
      -- Зэ тэйбл! - хихикает Катька. - Зэ кар! А почему ты в Кандалакше жил?
      -- Отец себе пенсию северную зарабатывал, - говорю. - Газету редактировал. Я же не смеюсь, когда ты вместо "дурак" говоришь "турак", а вместо "хороший бар" - "кароший пар"... Оставь мой английский в покое. Старую собаку не научишь новым фокусам.
       Хвать меня кулаком по спине!
       Я же говорил: все эстонки - сущие ангелы. Она, наверное, собаку на свой счет отнесла. Может, она по-русски вообще через слово понимает.
       Я сказал, что не усматриваю причин панибратства с мужчиной, который вдвое старше этой рыжей, хоть и симпатичной - тут я через плечо оглядел ее от макушки до лодыжек - свиристелки.
       - А что такое "свиристелки"?
       - Это которые все время "сю-сю-сю", и все им по фигу, - пояснил я. - Не серьезные такие девочки. - И стал одеваться.
       - Ага! Я - рыжая "сю-сю-сю"! Ты у меня еще получишь!
       - Я сказал: "рыжая симпатичная"... А не просто "сю-сю-сю".
       Слышала бы жена эти разговоры.
      
       Встреча со студентами началась комкано. Их было шесть человек вместе с препода-вательницей: все худые, скрюченые; железные очки, светлые волосики. Катька организовала стулья, и мы сели полукругом. Блокнотики, авторучки. Преподавательницу звали Мика. Это я быстро запомнил - у нас в гараже была рыжая собака Мики, дежурила со мной по ночам.
       Рыжая Мика включила диктофон и задала первый вопрос: "Сколько книг вы имеете, которые написал?"
       Я начал свежо и оригинально - с того, что любой писатель всю жизнь пишет одну книгу. Сколько бы, дескать, наименований книг не числилось в активе писателя, книга всегда одна - она слепок, калька с его жизни. Бумага, как известно, прозрачна, и мысли автора о добре и зле, жизни и смерти, любви и ненависти, верности и предательстве - всегда просвечивают сквозь листы его книг. Автор может прятаться за масками своих героев, но свои взгляды на жизнь он не может спрятать от читателя. Свежо, оригинально, ничего не скажешь.
       - Возьмем "Трех мушкетеров" Александра Дюма... Я, надеюсь, все читали эту книгу?
       Ожидаемых кивков не последовало. Катька стояла за прилавком и делала мне страшные глаза.
       - Быстро говорю? - прервался я.
       - Нет-нет, хорошо, - кивнула Мика. - Продолжай. Все правильно. В Швеция бумага очень тонкая, у нас плохо издают классику...
       Верзила-студент чпокнул жестяной крыжечкой "пепси" и отхлебнул из банки. На него осуждающе покосились. Он виновато втянул голову в плечи и улыбнулся мне - жарко!
       Я взял с прилавка несколько своих книг и раздал шведам. С этого и надо было начинать, болван. Студенты радостно закивали, зашелестели свежие тугие страницы... Катька сделала еще более страшные глаза и, извинившись, подошла ко мне с искусственной улыбкой. Прошептала на ухо:
       - Скажи, что книги они могут купить в магазине, а ты их надпишешь. Они думают, ты даришь.
       - Может, ты скажешь? Они меня понимают?
       - Хорошо, скажу. Говори проще, расскажи о себе.
       Катька, продолжая улыбаться, вернулась к прилавку и что-то сказала по-шведски. Две книги легли обратно на стойку. Я почувствовал себя неловко. Будто я навязывал студентам покупки.
       Я попытался рассказать о себе. Мика понимающе кивала. Катрин переводила. Студенты листали книги, рассматривали смешные иллюстрации Сереги Лемехова и хихикали.
       Катька гордо улыбалась и одобрительно подмигивала мне. Книгу мою - я уверен - она не читала. Несколько раз звякал дверной колокольчик, и в магазин осторожно заходили новые покупатели. Катька жестом приглашала их к нашему кружку и шепотом поясняла, что происходит. Студенты и Мика на правах старожилов задавали мне вопросы. Одна девица, наиболее заморенная учебой, заглядывая в блокнотик, спросила, страдал ли я от цензуры и "Ка-гэ-бэ". Спросила по-русски, но Катрин перевела, чтобы всем было понятно.
       Стало тихо.
       Врать не хотелось. Я молчал, вспоминая свою бестолковую жизнь и отдельных чудаков, с которыми сталкивался в редакциях. Как было дело, в двух словах не расскажешь. Диссидентом я не был - это уж точно. Мутило от многого, но когда умер Брежнев, я огорчился... И Горбачева принял поначалу всей душой.
       Мики щелкнула пальцами, привлекая мое внимание, и демонстративно выключила диктофон. Дескать, дальше нашей компании ваши признания не разойдутся. Студенты со свирепой подозрительностью оглядели пришедших после них посетителей. Все напряглись.
       Я молчал, как истукан.
       - Но ваши книги появляться только при Горби... Горбачев, - ласково подсказала Мики.
       - Я бы не хотел отвечать на этот сложный вопрос, - замялся я.
       Публика понимающе закивала, переглядываясь. В том смысле, что автор опасается агентов КГБ даже здесь, в Швеции. Может, он и прав...
       Были и еще вопросы. Кто из современных русских авторов вам больше всего нравится?
       Я назвал. Тишина. Ни знают таких.
       - А кого вы знаете? - спросил я.
       Мне назвали московскую обойму из пяти фамилий. Нет смысла ее повторять - даже не умеющий читать, слышал эти имена. Здесь считается, что это наша современная литература.
       - А еще кого знаете? - допрашивал я. - Братьев Стругацких знаете? Фантастов?
       Не знают...
       Вот они, парадоксы единого культурного пространства! Духовные лидеры нескольких поколений русской интеллигенции - а будущие филологи-слависты о них даже не слышали.
       - Виктор Конецкий?
       Общее пожимание плечами.
       Какого-то стебка постмодерниста изучают, а о Конецком не слышали. О чем с этими славистами говорить... Не знают Гранина, Голявкина, Житинского, Штемлера, Валерия Попова...
       По-житейски это понятно - раньше такие ходы назывались культурным обменом по линии Союза писателей.
       Сейчас проще.
       Пригласили шведских переводчиков в Москву, свозили на дачу, выпили в бане, собрали свою тусовку из нескольких человек: "Вот прекраснейший писатель! Его семь лет не печатали при коммунистах! А этого пятнадцать! Огромный талант, огромнейший! Главы из его повести "Радио Свобода" передавала. А это - гений самиздата! Его многопудье ждет своего времени. Вот этот суровый господин с бородкой - мученик андеграунда! Это - тайный участник диссидентского движения. Он один рассказ три года писал, шлифовал, отделывал, но КГБ при обыске изъяло. Второй он проглотить успел... Остальные он в голове носит - видите, какой череп вспухший?"
       Долго ли бедным шведам голову заморочить. Про кого больше шумят - тот и гений! Не могут они десяток литературных журналов, выходящих у нас в месяц, осилить. Хоть тресни, не могут - в Швеции, насколько мне известно, всего пятеро профессиональных переводчиков с русского языка. А книг сколько выходит? Что им в уши вложат, то они и переведут. А что переведут, о том критики и напишут, то студентам и предложат для изучения.
       Я и сам первые годы перестройки пребывал в некотором мороке от чтения андеграунда. Читаю рецензию - новый Гоголь явился! Нахожу журнал или книжонку - спотыкач какой-то, как говорил водитель бортового камаза Коля Максимов. Читаешь и спотыкаешься. Снотворное прямого действия. Без будильника десяти страниц не осилить. Либо стеб, понятный десяти мальчикам ближнего окружения, либо герметизм, никому, кроме автора не понятный. Сидит под одеялом и пукает: "Не нравится тебе мой запах - и хрен с тобой! Я не для тебя пукаю - для себя!".
       Читаешь "Литературную газету" - десять новых имен, и все как бы гении: работают в необычной манере, полный контраст с соцреализмом...
       Я в то время, как доверчивый дурак, все пытался сыскать-прочитать, о чем критика писала. А потом плюнул и стал старые вещи перечитывать...
       Хотя, некоторые новации производили впечатление... Особенно, возвращенная проза.
       Шведам-филологам я обо всем этом говорить не стал.
       Но за литературу нашу обидно...
       Меня спросили, много ли платят писателям в России. Я сказал, что раньше платили значительно больше. После первой своей книжке, выпущенной в Москве, я бросил работу и заставил сделать то же самое жену. Почти год мы жили на гонорар. После второй книжки я спижонил и сразу купил машину, продолжая недолго манкировать службой. А вот с третьей книжки, которая была в два раза толще, чем две предыдущие, я только смог отремонтировать "Вольво", которую когда-то выиграл в рулетку на пароме "Анна Каренина", и заткнуть некоторые финансовые дыры.
       - В рулетку? - воскликнула Мика. - Вы игрок? Расскажите!
      
       ...Мы плыли тогда в Швецию для переговоров о нашем будущем писательском круизе-конгрессе. Писатель А.Ж., композитор А.П. и я. Такая маленькая культурная делегация. Композитор плыл по своим музыкальным делам, мы - по своим. Но держались вместе. До этого я один раз играл в рулетку на пароме "Силья лайн", и мне понравилось.
       ...Первый в жизни подход к запретному полю принес мне выигрыш в пятьдесят долларов (расчет шел в кронах, стало быть - четыреста крон.).
       Тогда, на "Силья Лайн", я забрал выигрыш и отошел от стола, чтобы обдумать фартовую ситуацию. Дорогу в один конец, я считай, у судовладельцев отбил. Выкурив сигарету в носовом салоне парома, я подумал, что неплохо бы отбить дорогу сразу в оба конца - зачем же упускать такой случай? У нас в стране рулетки нет, а когда мне еще удастся так легко заработать денежки?
       Минут через сорок я вновь курил у огромного стекла, за которым светились огоньки близкого еще финского берега, и размышлял над присказкой - "Жадность фраера погубит". Правильная присказка. Какого черта я решил трясти судоходную компанию - сидел бы себе с выигрышем и не лез на рожон. Теперь судовладельцы взяли с меня двойной тариф за проезд. Естественно, пользуясь моей неопытностью и специально созданной толкотней возле игорного стола.
       Еще я думал о том, что по моей спокойной схеме, если тебя не будуть толкать и дышать в затылок, проиграть в принципе невозможно. Я же не сыпал горы фишек на какое-то конкретное число, чтобы либо разом их просвистеть, либо получить в тридцать два раза больше. Я ставил либо на красное, либо на черное.
       Как известно из теории верояностей, которую я со второго захода успешно сдал в Институте водного транспорта, шансы выпадения орла или решки при подкидовании монеты равновероятны и соотносятся как 50:50. Также равновероятны и попадание шарика рулетки на красные или черные поля цифр, поскольку все 32 цифры барабана, как красно-черные зебры чередуют свой цвет.
       Схема простая, рассуждал я. Поставил фишку стоимостью пять крон на черное. И, допустим, угадал - получаешь еще одну фишку. Не угадал - портье забирает твою. Поставил две фишки и угадал - получаешь еще две. Стопроцентная прибыль, елки зеленые! Главное не суетиться и соображать, на что в каждом коне ставить - на красное или на черное.
       И надо понимать, что из ста конов красное и черное, как ты не крути, все равно должны разлечься примерно 50 на 50. Это вам не блатное очко - "четыре сбоку, ваших нет!" Надо по очереди ставить на красное и черное и спокойно тягать стопроцентную прибыль.
       А еще лучше, думал я, разглядывая огоньки близких фиордов, не ставить каждый раз, а пропускать кон-другой, и если два раза подряд выпал один цвет, то ставить на противоположный, но - увеличивая ставку! "Знание - сила", - сказал кто-то из французских естествоиспытателей и гуманистов.
       Тогда, на "Силья лайн", сделав третью ходку к игорному столу, я доказал преимущество тонкого расчета над стихийным азартом и вышел на нулевые отношения с владельцами паромной переправы между Финляндией и Швецией.
       Схему я проверил, и оставалось только дождаться подхода к зеленому сукну.
       После ужина на "Анне Карениной" я повел А.Ж. и композитора А.П. в музыкальный салон, где - как я вызнал заранее - стояла рулетка. А. Ж. вяло отказывался, но по его плутоватой улыбке было видно, что сыграть он не прочь. Композитор смотрел на нас восторженно-испуганно и пожимал плечами: "У меня денег нет...".
       В коридоре, где звенела мелочь игральных автоматов, мы остановились, сунули с А.Ж. по кроне в щели одноруких бандитов, дернули рычаги и получили по пригоршне монет каждый.
       - Это вы что, выиграли? - композитор, сцепив руки за спиной, удивленно вытянул шею.
       - Да! И сейчас выиграем еще! - лихо сказал А.Ж. и дернул ручку. Чтоб он всегда так угадывал!..
       Я дернул свою.
       У меня совпали три вишенки в ряд, у А.Ж. - не помню что.
       В блестящие
       поддоны
       загремели
       сверкающие
       потоки
       монет !..
       Мы весело рассовали их по карманам, каждый отсыпал по горсти испуганному композитору и пошли брать штурмом рулетку. Теперь впереди вышагивал А.Ж., и полы его пиджака тянуло вниз. Мне пришлось поддерживать брюки, чтобы карманы, набитые увесистыми кронами, не били по коленкам. Композитор А.П., поправляя на ходу дымчатые очки, едва поспевал за нами. На его лице читалось восторженное недоумение: вот, оказывается, как люди деньги сшибают, пока я сочиняю любимые народом пьесы, оратории и музыку к кинофильмам.
       А.Ж. и А.П. проиграли свои деньги достаточно быстро. Минут за десять. После этого они навестили бар и, встав за моей трезвой спиной, стали учить меня, как надо выигрывать. Учил, в основном, А.Ж. . Но ненавязчиво:
       - А почему бы тебе не поставить на разные номера? Вон, смотри, как тот дядечка гребет... Я бы на твоем месте попробовал...
       Я упорно ставил на красное-черное. Кучка фишек передо мною понемногу, но прибавлялась.
       - Да, тебе сегодня везет, - прохаживался сзади А.Ж. - Мог бы рискнуть и поставить по две фишки на десять чисел.
       - А что это даст? - вежливо интересовался композитор.
       - Как, что даст! - А.Ж. начинал объяснять композитору, какие суммы у меня могут оказаться в кармане. И на какие именно числа он рискнул бы поставить.
       - Два раза подряд семнадцать выпадало, - шепотом делился своими наблюдениями композитор. - Бог, говорят, троицу любит... О, вам опять везет - красное! Теперь будете ставить на черное?
       - Да ставь ты больше! - нетерпеливо воскликнул А.Ж. - Все равно деньги халявные!
       Меня и самого подмывало бухнуть всю гору фишек, удвоить ее и уйти. Или проиграть и уйти.
       Я отсчитал по десять фишек стоявшим за спиной: дарю!
       И тут же забыл про них. Они торопливо поменяли у портье цвет фишек, встали по другую сторону стола и принялись воплощать свои замыслы.
       Теория вероятностей, в принципе, действовала. Какое-то время я выигрывал и тихо радовался: вот, дескать, какой я умный и сообразительный! Но вдруг три раза подряд выпадало красное, съедая мою двадцатифишечную ставку на черном. Следуя своей теории увеличивать ставки, я в следующем кону ставил на черное башенку из половины своего пластмассового богатства. Но шарик в четвертый (!) раз застревал в ячейке красного цвета. Портье, всевидящий демон-искуситель, взглядывал на меня многозначительно: надо, дескать, рисковать - пять раз подряд красное не выпадет, читалось в его глазах, и от этого взгляда я тушевался, не веря ему, пропускал кон, не рискуя выставить все подчистую. И выпадало черное...
       Но уже не мне!
       И портье смотрел на меня, как на пустое место...
       Когда блестящий писатель и гениальный композитор, оставшись без фишек, задышали мне в затылок с новыми советами, я засунул оставшееся богатство в карман и сказал, что беру тайм-аут. Я простоял у стола около часа и чувствовал, что тупею. Попутчики, потеряв ко мне интерес, пожелали ни пуха, ни пера и пошли спать.
       Пройдясь по открытой палубе, я подышал свежим воздухом и принял решение: либо проигрывать, либо выигрывать. Деньги и впрямь халявные. Что я, как Гобсек, чахну над пластмассовыми кружочками, которые можно выбросить за борт, и мир от этого не переменится.
       Решено!
       Тупо поставить все оставшиеся фишки на красное. Проиграл - пошел спать.. Выиграл - также тупо поменять цвет, не откладывая про запас ни одной фишки.
       Ставить все!
       И не смотреть в глаза портье, молодому белобрысому шведу. Видеть только его руки. Всё! Последовательно менять цвета - и будь, что будет. В каюту за деньгами не бегать. В азарт не впадать. В глаза не смотреть. В долг не брать...
       Мне стало легче. Я увидел себя со стороны... Машина для выполнения заданной функции. Ноль эмоций.
       Подошел к опустевшему столу и выгреб из кармана фишки. Над столом ярко светила конусная лампа. Портье отложил журнал и встал.
       - Вуд ю лайк ту континио? (Вы хотите продолжить?)
       Я вытащил из кармана фишки и сложил их в стопки по десять штук каждая. Получилось три стопочки. Кивнул портье: "Камон!" (Давай!)
       Запрыгал шарик.
       Двинул стопки на красное и стал разглядывать людей в баре.
       - Red! - объявил портье. И отсчитал мне фишки. Тридцать штук.
       Теперь у меня было шесть стопочек по десять фишек. Поставил их на черное поле, кивнул - "Камон!" и, заложив руки за спину, прогулялся к стойке бара. Я слышал, как скачет по рулетке шарик. Взял сувенирный коробок спичек, прикурил и неспеша вернулся к столу.
       - Black! - объявил портье.
       Я и сам видел, где успокоился шарик.
       Потом портье менял мне фишки на более крупный калибр, я рассеянно смотрел по сторонам, провожал взглядами женщин, выходящих из музыкального салона, позевывал, прохаживался вдоль стола и не смотрел на портье и мечущийся по кругу шарик.
       Шесть раз шарик строго следовал теории вероятностей, послушно меняя красные и черные поля цифр. Шесть раз я ставил на свой цвет и снимал растущий в геометрической прогрессии выигрыш.
       Седьмого раза не случилось. Я сделал руками понятный всем жест "Стоп!" и поднял на портье глаза. Он смотрел вполне равнодушно. Делал вид, что хочет спать. Он дал мне поднос для фишек, я отнес их в бар напротив и получил деньги. Четыре тысячи крон. Пятьсот долларов.
       - Что-нибудь налить? - поинтересовался бармен.
       - Мы же, русские люди, вообще не пьем, - сказал я. - Это наша национальная особенность...
       - Это то-о-очно, - рассмеялся бармен. - Нам это дико. Хорошо вы его обули. Бедный эстонец теперь спать не будет.
       - Эстонец? Я думал, швед. Знал бы, говорил с ним по-русски.
       - Эстонец! Они тут прикидываются, что русского языка не понимают. По контракту со шведами работает. Шведы игорный бизнес на теплоходе купили. К тому все идет, что скоро и сам теплоход купят...
       Подошла девица. Длинноногая, вполне симпатичная.
       - Мне шампанского, - сказала томно и покосилась на меня. - Почему молодой человек не танцует?
       - Мысленно с вами, - кивнул я. - Спокойной ночи!
       - Лучше бы не мысленно...
       У выхода я обернулся. Они с барменом курили, сблизившись головами. Девица тянула пепси.
       В Стокгольме на экологической стоянке я купил потрепаную "Вольво" ровно за пятьсот долларов. В Питере мне ее подварили, подкрасили, кое-что заменили. Я отдал ремонтникам большую часть гонорара и теперь езжу на этой "Вольво". Добрая, вместительная машина. Я показал рукой за окно. Если бы русские писатели не умели выигрывать в рулетку - на что бы они покупали машины? Вот так сейчас и живут русские писатели.
      
       Можно сказать, что встреча закончилась в теплой дружеской обстановке. Не исключено, что студенты приняли меня за автора романа "Игрок", иногда пишущего под псевдонимом Достоевский. Мика ухватила целую пачку моих книг, попросила Катрин выписать квитанцию, а меня - поставить автографы. Катька налила всем желающим по рюмке вина. Мне - газировки.
       Я вышел на улицу и с удовольствием закурил. Шведы тянулись из магазина и вежливо кивали: "Хей!", "Бай!", "До свиданя!" У них в руках поблескивали обложкой мои книги. Хороший все-таки художник Сергей Лемехов - оформил "Ненайденный клад" на славу. Прочитал рукопись, пригласил в мастерскую и показал иллюстрации: я увидел своих героев живьем. Какими представлял, когда писал, такими и увидел. Фантастика какая-то!..
       ... Меня тронули за локоть. Смуглый лысоватый мужчина в костюме и галстуке с кожаной папкой в руке. Искренняя улыбка.
       - Димитрий Каралис?
       - Йес. Ю ар Димитриус Каралис ту?
       - О, йес!
       Мы задержали наши ладони в рукопожатии, разглядывая друг друга. Улыбаемся. И я вижу, что он видит, что мы похожи друг на друга! Рассмеялись.
       - Я стоял у дверей и все слышал. Может быть, зайдем в кафе, поговорим?
       Катька оказалась тут, как тут. И сразу затарахтела.
       Она очень рада нашей исторической встрече, она сейчас закроет магазин и готова помочь нам в контактах. Она тарахтела попеременно: по-шведски - по-русски, по-русски - по-шведски и при этом успевала поглядывать на свое отражение в витрине магазина и поправлять прическу. Мы с Катькой словно собрались на пикник: я - в шортах, она - в обтягивающих брюках и в легкой блузке без лифчика. Димитриус - как с дипломатического приема.
      
       В уличном кафе за углом, куда привел нас Димитриус, нам первым делом была объяснена причина пиджачной пары и галстука в жаркий день.
       Димитриус с профсоюзными коллегами ездил на встречу с руководителями отрасли, по поводу идущей забастовки электриков. В очередных условиях не сошлись и перенесли встречу. Бастуют они из-за условий оплаты и отпусков. А по правде сказать, просто дуркуют, потому что во всей Швеции в мае не работает ни одно предприятие. Это у них эстетическая позиция такая - бастовать в мае. Шведская модель социализма...
       Димитриус сказал, что весь май провел с семьей на даче, и только сегодня заехал домой, чтобы переодеться для встречи с боссами. Его жена Мария работает в парикмахерской напротив, и они часто бывают в этом кафе. Парикмахерская уже неделю закрыта по техническим причинам. Мы посмотрели на парикмахерскую. Действительно закрыта. Серьезные технические причины - цветет сирень и на улице плюс двадцать пять по Цельсия.
       Официант принес нам ледяной воды и кофе.
       Наш разговор полетел на диво стремительно. Через пять минут я знал, что мы тройные тезки - оба Николаевичи; у него есть старший брат - бывший "черный полковник", живущий в Греции, с которым он разошелся по политическим убеждениям, потому что сам Димитриус придерживается социалистической ориентации и не приемлет диктатуру. С братом он отношений не поддерживает, и последний раз мельком виделся с ним несколько лет назад в свой приезд в Грецию. Димитриус сказал, что он родом из города Превеза, что на берегу Ионического моря. Рядом с островом Левкада, - Димитриус смуглым пальцем вывел на столе кружок.
       - Это там распяли на берегу моря апостола Андрея Первозванного, первокрестителя Руси? - блещу я недавно обретенными знаниями; но попадаю впросак.
       - Нет-нет, - отмахивается рукой Димитриус. - Апостола Андрея распяли южнее, в Патрах. У нас бы не распяли. У нас народ очень религиозный, даже турок не обижаем, живем со всеми дружно. В Превезе много семей носит фамилию Каралис. Есть магазины "Каралис", банки "Каралис", фирмы "Каралис"... Древняя фамилия.
       Одним словом, древние греки такие...
       Катька восторженно хлопала глазами.
       - Как же, - говорю, - древние греки, - если по-латышски и по-литовски наша фамилия означает "король"?
       Димитриус с улыбкой глянул на меня и сказал, что я - настоящий грек. И к бабке не ходи, и в бумаги не заглядывай.
       - Грек, грек, - переметнулась на его сторону Катька. То я у нее вредный латыш или литовец, а теперь - грек! - Вы даже похожи! - тараща глаза, закивала Катька.
       Сума переметная эта Катька.
       Димитриус сказал, что по-гречески "Каралис" - это тоже князь.
       - Только князь... ночи, как бы...
       - Что это значит? - посмотрел я на Катьку. - Расспроси подробнее.
       Катька стала расспрашивать и ошарашила:
       - Типа Родин Гуда, с уклоном в справедливость. Который против богатых, и за бедных...
       Я хватанул третий бокал воды и заказал еще бутылку.
       Ничего себе встреча! Целый мешок однофамильцев. А я сорок лет просидел в мглистом Питере и не звал, кого звать на помощь в потасовках.
       - Димитриус говорит, что "Каралис" - это вроде народных мстителей... - продолжала щебетать Катька. - Еще он говорит, что греческая интеллигенция часто эммигрировала от турецкого нашествия, которое убивало интеллигентов, и у него есть карты, как греки разъезжались по всему миру, и в Прибалтику тоже. Когда ты придешь в нему домой, он покажет. Одна из ветвей их большой семьи эммигрировала в православную Россию, но точные данные хранятся либо у него дома или у отца в Греции. Он приглашает тебя завтра в гости. Жена приготовит греческий обед. Дача у них в двух километрах от дома. Поедем? - Катька, придав лицу светское выражение, взглянула на меня. - Я думаю, мы просто обязаны съездить!..
       Сонная улица. Манекены болтают в витрине ногами. В гостинице даже комаров нет.
       - Во сколько?
       - Завтра в пять. Сначала он завезет нас на дачу - покажет свой садик. Он выращивает цветы и овощи. Это его хобби.
       Да, наверное, я все-таки грек. Я на даче тоже развожу цветы и выращиваю овощи - салаты, редиску, укроп, петрушку там разную... А когда несколько лет назад мне нужно было отдать приличную сумму долга, я устроил теплицы и промышленным способом выращивал рассаду на продажу. Бились вместе с женой и отдали.
       Но жена на гречанку не тянет. У них свой семейный клан. Тесть у них древом заведует. Когда я рассказал про визит родственницы с литовским корнями, он мою ветвь дерева подсадил к своей и нарисовал наш совместный с женой плод - сына Максима. Приеду - тестя с тещей обрадую. Дочка за греческого разбойника замуж вышла! Ветвь греческих Родин Гудов! Пусть боятся нас с сыном.
       Вот почему меня иногда подмывает в морду дать. Я, оказывается, справедливый древний грек!
       Но откуда взялась робингудско-королевская фамилия у нашей бедной семьи - следует разобраться.
       Катька с Димитриусом уже о чем-то своем толкуют, похоже, она ему автобиографию пунктирно излагает. Слышу знакомые слова: "Таллинн, Эсти...". Димитриус кивает, улыбается. Заметил мой осмысленный взгляд, подмигнул. Катька перестала щебетать, смотрит на меня ожидающе.
       - А что если нам, Димитриус, организовать "Транснациональный Конгресс Каралисов"? - говорю я на своем кандалакшском диалекте английского, - Кинуть клич по всему миру и собрать всех однофамильцев в Петербурге? Например, в Таврическом дворце! Свезем всех однофамильцев и посмотрим друг на друга: кто литовец или латыш, кто грек...
       - Это очень дорого, - смеется Димитриус. - Надо быть миллионером!
       - Ерунда! Не на те казак пьет, что есть, а на те, что будут. Катя, переведи, пожалуйста. Примем "Хартию Каралисов" ко всем землянам... Воззвание за мир и дружбу между народами, учредим орден - в смысле медаль. Изберем главного Каралиса...
       Димитриус с улыбкой кивает, одобряя мой треп, и поднимает указательный палец:
       - О, это очень, очень, очень дорого! У меня нет таких денег. Я простой электрик... Бригадир электриков... В Греции я был учителем физики в университете...
       - А отец? - я имел в виду его профессию.
       - О-о, у него тоже нет денег, - уверил Димитриус - Он пенсионер. Заведовал кафедрой истории... Хунта отправила его в отставку. Деньги есть у остальных членов семьи - промышленников и банкиров, но я презираю большие деньги...
       - Можно сказать, что ваша семья - миллионеры? - уточняет Катька.
       - О, да, они очень богатые. Но я никогда не пойду просить у них.
       - Зачем просить, - продолжаю трепаться я. - Сами предложат, когда увидят размах нашей идеи: "Каралисы всех стран, соединяйтесь!"
       Димитриус улыбается и уходит от темы - говорит, что физика лучше истории с точки зрения поиска работы. Физика при всех властях - физика. Тем более - электричество. Электрический ток одинаково бьет и полковников, и простых шведов. Рискованная профессия.
       - Катя, скажи Димитриусу, что я - электрик четвертого разряда. Я знаю, что с электричеством надо на "вы".
       Димитриус радостно протягивает мне руку: коллега!
       - Еще я работал на подводных лодках - радиомонтажником, - хвастаюсь я. - И однажды упал в студеные воды Баренцева моря. Зимой. В полушубке и унтах. Мы стояли у причала на окраине Мурманска - в Росте. Температура воды плюс пять градусов. - Это я рассказываю на своем английском. Катька лишь изредка помогает. Она не знает, что такое "унты" и как перевести это слово на шведский.
       - Тяжелые кожаные сапоги на собачьем или оленьем меху... Лучшая обувь для утопленника после водолазных ботинок.
       Димитриус понимающе кивает. "Трагедия! Мог пойти ко дну! А Мурманск - это где?"
       - Рядом с Северным полюсом! - небрежно уточняю я, чтобы не запутывать грека в географии.
      
       ... Лодки были дизельная, четырехконтейнерная, с крылатыми ракетами - горьковского завода "Красное Сормово", 1962 года постройки. Мы модернизировали систему наведения ракет - меняли прибор "Тройку", а "большевики" модернизировали гидравлику наводящей антены. Эта антена прячется в носовой части рубки. Когда лодка готовится к стрельбам, нос рубки разворачивается на сто восемьдесят градусов, и в нем обнаруживается вогнутое зеркало антены - из нержавеющих трубок. Эта антена и наводит ракету на цель. "Большевик" Косорыгин (он смеялся, что его фамилия почти что Косыгин, только две буквы лишние) стоял на палубе в наушниках и по проводной связи с командным пунктом отслеживал углы поворота зеркала. Антена эта, как вогнутая ладошка, крутилась и наклонялась в разные стороны: то в небо глянет, то резко в горизонт нацелится, влево-вправо метнется. Быстрая штука. Мне было интересно, и я торчал на палубе, покуривая - первый месяц только курить начал, почувствовал себя взрослым.
       Боря Косорыгин зашел за рубку, и антена замерла. Все, думаю, испытания закончились. Выждал минуту - пошел вдоль мористого борта, там, где леерных ограждений нет.
       Тут меня цепнуло чем-то острым за край тулупа, я взмахнул руками и молча съехал по борту лодки в дымящую воду Кольского залива. Испугаться не успел. Обожгло кипятком.
       Просторный тулуп раскрылся парашютом и не дал уйти глубоко. Но соленой воды я хлебнул. Унты на собачьем меху наполнялись водой и гирями тянули вниз. Вода из кипятка мгновенно стала ледяной. Борт лодки скользкий и покатый - покрыт специальной резиной для поглащения радиоволн - не зацепишься. Клюзы - ниже уровня воды, я их нащупал, но они мне не помогут.
       Я заорал. Лодка - вторая от причала. Мне девятнадцать лет. На берегу в дощатой будке мерзнет сверстник-матрос с автоматом. На рейде залива, метрах в ста - плавбаза "Лиепсе" - в огоньках сквозь изморозь и водяной пар. Оттуда по внешней трансляции лупит музыка - Муслим Магамаев поет про лето, которое бродит по переулкам, и солнце, которое льется прямо с крыш. Кричи - не докричишься.
       И вдруг музыку вырубили. Кто-то на небесах позаботился, чтобы меня услышали. Спасло и мое обещание угостить раздолбая Борю сигаретами из новой пачки болгарского "Слънце". Боря пошел меня искать, и услышал в тишине над рейдом мой булькающий крик.
       Мат-перемат, топот, беготня. Каната не нашлось, мне бросили металлический трос толщиной в палец. В руках не удержать - скользит, колет ладони, я пытаюсь засунуть его подмышку - они тянут. Пару раз ушел с головой под воду, но трос не выпускаю. Мотнул разок вокруг локтя - "тяните!", - хриплю. А им не вытянуть - палуба скользкая, я намок, тяжелый. Моряков нет - одни ремонтники. Большевики с завода "Большевик", наши с "Равенства". Тянут меня, как дохлого кита по слипу, слышу - сзади вода журчит - с меня стекает. И холод к сердцу поступает - не образно говоря, а впрямую.
       Меня втянули, оторвав воротник казенного тулупа. И тут свалился за борт Боря Косорыгин. Сто килограммов живого веса фыркало и материлось за бортом лодки. Меня это уже не касалось: подоспела команда, заблестели ножи, вспарывающие мокрую кожу унтов, запрыгали по палубе пуговицы, и я, неприлично журча струями, спустился через главный люк в лодку. Сняли панцирь каменеющей одежды, растерли спиртом, дали водки. Койка. Одеяло. Заснул.
       Вечером обе бригады собрались в нашем общежитии и стали проводить разбор полетов. Точнее, одного - моего. Полет многопудового Бори над волнами Кольского залива до обидного мало кого волновал.
       Я лежу в постели в соседней комнате и прислушиваюсь к разговору. Звякают ложечки в стаканах, вкусно пахнет свежим чаем. Меня не спрашивают - я еще и не голосовал на выборах в Верховный Совет, только в марте буду.
       - Ладно, - говорит наш бригадир Слава Силин (я его недавно встретил в Зеленогорске, он преподает в "Военмехе"). - Ладно, - говорит Слава. - Допустим, с флотом я договорюсь, сниму напряжение. Хотя это непросто. Но за угрозу жизни нашему единственному радиомонтажнику, молодому сотруднику, студенту-заочнику - два ящика водки? Это просто смешно. Парень мог утонуть. Нас бы всех по судам затаскали... Я понимаю еще - три ящика... Два ящика водки и один шампанского! Тогда можно о чем-то говорить, можно предположить, что вы всерьез раскаиваетесь...
       Боря Косорыгин (ему багром спину отбили, пока вытаскивали):
       - К-хе-, к-хе... Етитская сила, даже говорить не могу... А чего ваш студент-заочник по палубе болтался? Сидел бы в мастерской и сочинял свои долбаные интегралы... Нет, поперся... Он вообще, не имел права выходить на палубу, когда проводятся испытания...
       Силин (помогавший мне делать контрольные работы по высшей математике):
       - Боря, во-первых, интегралы не сочиняют, а берут... Во-вторых, прочитай, что написано в "Правилах проведения приемо-сдаточных испытаний" - кто должен обеспечивать технику безопасности? Три ящика - это чисто символическая плата за ваше разгильдяйство.
       Косорыгин (закашливаясь и отхлебывая чай):
       - Вот, етитская сила - меня чуть не утопили, и я же виноват... Может, спиртом возьмете? Я его с ванилинчиком и чаем сварю, как в тот раз - коньяк будет, за уши не оттащишь...
       Голоса "большевиков":
       - Разумно! Шоколаду принесем. Такой кайф будет!
       Силин (непреклонно):
       - Пейте этот коньяк сами. Мы чуть человека не потеряли, а вы - спирт с ванилином предлагаете. Стыдно так рассуждать! Спирта и у нас залейся. Нет, только "северное сияние"!
       Косорыгин (мрачно):
       Ладно - три, так три... Но с получки.
       Чей-то голос из наших:
       - И соответственно закуска...
       "Большевики" (хором):
       - Ну, уж на хрен закуску! Если с закуской - то кайфуем вместе! Печень тресковую мы найдем, а картошка - ваша!
       Силин:
       - С вашей бригады тресковую печень плюс ящечную селедку. Лучок. Яйца. А бефстроганов с мучным соусом мы сами приготовим. Но мясо вы достаете.
       Я кутался в одеяло и думал, что также дружно они могли бы готовиться к моим поминкам.
       Косорыгин (решительно):
       - Ладно, по рукам! Только вы попросите Димку, чтобы он нам срубленный "шаэр" к кабелю припаял. У нас радиомонтажника нет. А в среду военпреды приезжают. Сами понимаете...
       Парторг нашей бригады Лукошкин:
       - "За "шаэр" надо договариваться отдельно... Это за скобками основных переговоров. Как бригада решит.
       Голоса членов бригады:
       - Работать в шахте придется - на морозе...
       - Каждая жила - пять квадратов сечения, не меньше...
       - Паяльник мощный нужен...
       - И техника безопасности.
       - Ему надо будет грелки спустить.
       Хвостом к одному "чп" прицепилось другое: кабель, который они поленились закрепить на штатное место во время испытаний, как топором перерубило. Но удачно - у самого штепсельного разъема, "шаэра". Они прикинули, что кабель поставлен с запасом, и менять его не придется - надо только штепсельный разъем на место приладить. Вот теперь меня на эту операцию заочно и подписывали.
       Договорились на три ящика, закуску и совместный вечер на нашей территории.
       Мы жили в приличных коттеджах на улице Гаджиева, кажется. И наши двери были напротив друг друга. И когда ночным ветром с залива наш вход заносило сугробами - мы звонили "большевикам" по телефону, и они откапывали нас деревянными лопатами. Если ветер надувал с сопок - на утренний мороз с лопатами выбегали мы.
       И следующий день вся бригада "большевиков" ходила вокруг меня. "Свитерок надень из верблюжей шерсти, вот тебе унты новые, у тебя какой размер? Вот тулупчик новый, вот рукавицы из морской авиации - на резиночках, чтоб не уронить. Паяльник тебе нашли на пятьсот ватт, жало и кожух асбестом обмотали, чтобы тепло не уходило. Вот кислота с кисточкой - осторожней, мы тебе ее на пояс привесим. Вот олово проволочное. Вот шильдики на провода с номерами. Шестерку от девятки по точке отличишь. Не перепутай! Видишь, точечка внизу поставлена?.. (Это механики радиомонтажника учат!) Люльку для спуска в шахту мы тебе придумали - обрати внимание, какая удобная... Ремни страховочные. Две электрические грелки приготовили".
       У меня к тому времени был третий разряд радиомонтажника. Для военного предприятия по тем временам - немалый. Горжусь до сих пор. Я учился на заочном отделении электромеханического факультета в Горном. Года через два, не найдя в Ленинграде обязательной работы по горному ведомству, я переведусь, досдав экзамены, в Институт водного транспорта.
       Меня спустили в тесный стакан шахты, покрытый изморозью, и дали переноску, которую я закрепил на голове.
       В желтоватом конусе света стоял пар моего дыхания. От вчерашнего озноба не осталось и следа. Под кожаную ушанку мне нацепили наушники с дугой микрофона, который сразу покрылся инеем. Я втыкал жало пробника в жилу провода, и запрашивал его номер. Подо мною, в тепле лодки нервничали у раскрученного "шаэра" два "большевика" с контрольной лампочкой, наушниками и микрофоном. Загоралась лампочка и они с повтором называли мне номер провода. Я натягивал шильдик, осторожно взрезал изоляцию, стаскивал ее с поворотом, мазал кислотой медь, давал ей отшипеть, лудил оловом, отдувая едкий дымок, и вставлял в скошенную, как органная труба, ячейку "шаэра". Нагревал металл паяльником, прикладывал тающий прутик олова, и ждал когда он вздрагивающей каплей запечатает стаканчик с проводом ...
       Поговаривали, что после модернизации лодка пойдет в Средиземное море на помощь братскому египетскому народу - "бить сионистских агрессоров".
       И я гордился, что две бригады ждут наверху и волнуются - получится ли у меня. После каждой пайки я надевал авиационные варежки поверх перчаток с отрезанными пальцами и ждал, пока согреются исколотые тросом руки.
       И когда вечером в лучах берегового прожектора антена дернулась, а затем уверенно нацелилась в звездное небо, я проглотил комок в горле и дал настучаться по моей озябшей спине... "Большевик" Боря стиснул меня в медвежьих объятиях и сказал, покашливая, что меня любит.
       Въедливые военпреды приняли у "большевиков" антеннный комплекс и улетели в Ленинград. Про отрубленный кабель знали только наши бригады.
       Я пробыл в Росте до марта - проголосовал на выборах в Верховный Совет СССР, и меня отозвали телетайпограммой на завод, а через неделю, перелетев страну на турбовинтовом гиганте ТУ-114, приземлился в Хабаровске, и оттуда добрался до Комсомольска-на-Амуре - там в наладочную бригаду срочно требовался радиомонтажник.
       Шапка падала, когда я задирал голову, чтобы оглядеть шестнадцатиконтейнерную атомную лодку, стоящую в цехе на стапеле. Жуткое дело. От киля до верха рубки - метров тридцать. Треть Исаакиевского собора.
       И как мелко выглядит черная лодка, похожая на перевернутый баркас, когда ее показывают по телевизору в какой-нибудь гавани...
       И жуткое чувство гордости за страну - сколько у нас умных людей, если мы можем расчитать, построить и отправить на несколько месяцев в автономное плавание эдакого кита. Нет, Америке нас не забодать!
       В Комсмольске я заменил тонким, как скальпель, паяльником два диода в приборе наведения ракеты и, купив на сахарно-сверкающем льду Амура сетку черных замерзших миног, а в Военторге - шикарные японские ботинки с тупыми носами, прилетел под Новый год в Ленинград - сдавать зимнюю сессию. Отец любил маринованные миноги, и гордился, что младший сын уже ездит по стране и работает на секретном заводе.
       Вытащив из духовки традиционного гуся с яблоками и капустой, отец посетовал, что старшие дети справляют Новый год всяк по себе, и спросил, пойму ли я его правильно, если он сойдется с одной пожилой женщиной, чтобы вместе коротать старость. Нет, он не забыл мать, просто одному тоскливо как-то, скучновато... Я помолчал и сказал, что пойму правильно. Я не знал, что отцу оставалось три года жизни, и наши разговоры носили вполне бытовой характер. Казалось, что мы еще наговоримся...
       Японские ботинки оказались велики и, отплясав в них Новый год, я сдал их в комиссионку.
      
       Стокгольм. Уличное кафе.
       Грек Димитриус.
       Ледяная вода в бутылке.
       Рыжая свиристелка Катька. Рыжая симпатичная свиристелка.
       Мне сорок четыре. Целая жизнь позади. Как сказал литературный приятель, с которым мы месяц писали свои романы в избушке на окраине зимнего леса: "Пушкин в это время уже помер. А мы, идиоты - живы..."
       Последнюю фразу он произнес с некоторой гордостью.
       Димитриус говорит, что ему пора ехать на дачу, но завтра он ждет меня в гости, и объясняет, как лучше добраться.
       Катька скороговоркой спрашивает меня, можно ли и ей приехать.
       -Можно мы приедем вместе? - спрашиваю я Димитриуса.
       Он на секунду задумывается и с улыбкой кивает: "О, кей! Жена и сыновья будет рады!" - И благодарит Катрин за помощь в общении.
       Мы распрощались до завтра, и Димитриус ушел легкой походкой с кожаной папочкой в руке.
       - У него родственники - миллионеры! Ты слышал? - заволновалась Катька. - Что же мне завтра надеть?..
       - Ничего, - вяло говорю я. - Иди, в чем мать родила... Распусти волосы - и венок на голову.
       Это, наверное, от жары, у меня такой юмор.
       - Ну, ты дурак... Нет, я знаю, что надеть... А сколько лет сыновьям, ты не знаешь? Никогда не была в Греции... А он симпатичный. Нет, вы точно похожи! Каралис - ты оказывается грек! - провела рукой по волосам.
       Видела бы жена эти поглаживания.
      
       ...Спрямляя дорогу к метро, мы возвращались через огромное васильковое поле, и я не удержался - лег в густую траву и долго смотрел в голубое майское небо, слушая стрекот кузнечиков. Катька села рядом и стала рассуждать, как вкусен был греческий пирог, приготовленный женой Димитриуса Марией, и как хороши, как свежи были розы на лужайке коттеджа моего шведского однофамильца.
       Да, походил мой батя на отца Димитриуса Каралиса, - профессора философии, отставленного хунтой, чья цветная фотография начинала семейный альбом, который мы листали на кремовом кожаном диване.
       А мои старшие братья весьма походили на его старших братьев! Особенно "черный полковник" Янис, с которым Димитриус уже помирился, - он копия моего брата Владимира, ушедшего в восемьдесят втором году...
       Фантастика какая-то! Димитриус в сотый раз уверял, что я - настоящий грек! Я посмеивался и говорил, что я - русский. "Конечно, конечно, - соглашался Димитриус, прихлебывая из бокала вино. - Я тоже считаю себя шведом, но в душе и по происхождению остаюсь греком! Ты грек! Посмотри, какой ты смуглый!" Мария кивала, соглашаясь с развесилившимся мужем. Я пожимал плечами, - может, и грек. Но русский грек
       - Каралис, не расстраивайся! - Катька стала срывать васильки и складывать их в букет. - Греки - это интересно. Может, окажется, что вы родственники. Будешь сюда приезжать. - Она оглядела тощий букетик. - Только я, наверное, скоро уеду...
       - Куда? - я покусывал травинку.
       - Домой...
       - А чего вдруг? - я поднялся и сел.
       Катька пожала плечами:
       - Совсем не "вдруг". Просто надоело...
       - Понятно, - я пощекотал травинкой Катькину шею. - Знаешь, почему я смуглый и быстро загораю?
       - Потому, что грек.
       - Нет, - помотал я головой. - У меня дед по материнской линии был молдаванином. Профессор химии, жил в дореволюционном Тамбове. Александр Николаевич Бузни. Смоляная борода, густые черные волосы...
       - Молдаванин? - Катька вырвала у меня травинку. - Ну и коктейльчик! - Покрутила рыжей головой. - И ты считаешь себя русским?
       - А кем же еще!..
      
       ...Я загнал машину через распахнутую аппарель в гулкий трюм парома, дождался, пока матросы закрепят крючьями колеса, и вышел на причал.
       Катька приподнялась на цыпочки и картинно обвила мою спину руками. Возложила голову на грудь, словно хотела услышать, как бьется мое сердце.
       - Поцелуй меня на прощание, - попросила тихо. - Наверное, мы уже не увидимся.
       Чмокнул в пахнущий шампунем пробор...
       - А в губы? - мне показалось, во взгляде сквозь озорство пробиваются грусть и неуверенность.
       Во, дает, феминистка! И сколько таких рыжих симпатичных феминисток сбивает нас с пути истинного! Каждому женатому мужчине надо выдать медаль "Муж-герой" от первой до десятой степени, - в зависимости от тяжести преодоленных соблазнов.
       Я приобнял ее за плечи и перестал слышать крики чаек. Мне, конечно, светит десятая степень, за самые тяжелые испытания...
       Катька с сияющими глазами отошла от меня и покосилось на здание морского вокзала. Там на низком крылечке, возле бесшумных дверей, толпились люди. Она словно выглядывала кого-то.
       - Ты чего? - сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
       Она прошлась узучающим взглядом по моему лицу и показала красивым пальцем на здание эстонской компании, высившееся в начале длинного мола:
       - Я поеду домой с того причала! Паром "Эстония"!.. Вот тебе мой таллиннский телефон и адрес. Напиши...
       Я сказал, что напишу. Она притянула меня за уши и влепила долгий поцелуй в губы.
       - Не перестаю удивляться эстонским свиристелкам, - пошатываясь, сказал я.
       - А я тебе!
       - Почему?
       - Потому. Иди, скоро отправление. - Она подтолкнула меня к трапу, перекрестила и пошла к стеклянной коробке вокзала с поникшим шведским флагом.
       У дверей к ней подошел угрюмый белобрысый парень, и я догадался, что это Эрик. Катька сказала ему что-то язвительно-резкое и стала усиленно махать мне рукой - милый уезжает... Артистка!
       Эрик хмуро покосился на меня и отвернулся.
       Я тоже махнул ей несколько раз и, слегка обиженный этим спектаклем, взошел на паром.
      
       ...Когда через много месяцев я позвонил в Таллинн и попросил Катрин, свистящий женский голос спросил, какую Катрин мне нужно, как ее фамилия. Я назвал фамилию.
       В трубке задумались.
       - Она еще работала в Швеции, - подсказал я. - Девушка такая...
       - Та, та, - печально сказали в трубке. - Та тевушка... Та тевушка пагип на пароме "Эстонья". Они стесь польсе не сывут.
       Я извинился и положил трубку.
       У нас в Зеленогорске стоял теплый май, цвела сирень, только не прыгали по траве серые и черные крольчата...
       Рыжая симпатичная свиристелка. И чего ей не сиделось дома? Ведь паром затонул на маршруте Таллинн-Стокгольм, значит, она опять плыла в Швецию.
       Я не стал вычеркивать ее из записной книжки, а лишь поставил против ее фамилии крест.
      
       х х х
      
       .

    Записки ретроразведчика

    часть II

    Ни один человек не богат настолько,

    чтобы купить свое прошлое.

    Оскар Уайльд

      
        -- Досье на самого себя

    Россия - не государство, а часть света.

    Владимир Митрофанович Пуришкевич, неплохой стрелок

    по движущимся целям, бессарабский помешик,

    член Государственной думы.

      
       Пятый год я собираю сведения о фамильных кланах, обитавших в разных уголках земного шара: в придунайских княжествах - Молдове, Валахии и Трансильвании, в Греции, Венгрии, Речи Посполитой, Великом княжестве Литовском, Петербурге, Швеции, Москве, Тамбове, Пошехонье, Парголове и слободе Колпино Царскоселского уезда Петербургской губернии, на берегах Дуная и Днестра, Прута и Дона, Невы и Днепра, маленькой речушки Швентойи (что по-литовски значит Святая), в Бразилии и Америке; в гудящих густым колокольным звоном городах Поволжья.
       Иногда я тяну скользкую упругую сеть, называемую Интернетом, - в ней кувыркаются врачи, несколько моряков и один ветеран войны во Вьетнаме, чей сайт мог бы поспорить помпезностью с аналогичной игрушкой Александра Македонского, доживи тот до наших дней. Еще этот герой-вьенамец пишет военные стихи, которые за отдельную плату может переплести и выслать в ваш адрес.
       Попадаются придворные и военные начальники, юристы и поэты, помещики и народовольцы, бояре, рабочие и подмастерья, крестьяне, семинаристы и гимназисты, профессора и отставные фельдфебели, солдаты-георгиевские кавалеры. Есть редкой отваги поручик, командовавший ротами в Германскую и получивший полный котелок боевых орденов и звание штабс-капитана.
       Есть принц и принцесса. Есть полный список приданого, составленный бабушкой принцесы в 1806 году; известны надгробные надписи на всех трех могилах, но до наших дней дошел только обелиск принца - его звали Алексей Карагеоргиевич, фигура, более приметная в русской, чем в сербской истории.
       Есть девушка-служанка, ставшая женой потомственного дворянина; есть почетные железнодорожники и журналисты; секретные доктора наук и люди с четырьмя классами образования. Есть Великий Логофет и Великий Армаш: первый был главным боярином в княжестве Молдова, канцлером и хранителем государственной печати, второй - возглавлял личную охрану господаря и заведовал в княжестве рабами и полковой музыкой.
       Есть церковь, которую старший брат, служака князя, выстроил в память о казненном младшем брате, разбойнике. ...
       Встречаются предводители дворянства и монахи. Найдутся исправники уездов Российской империи и митрополиты, летописцы целых народов и "бедный кондуктор, молящий о помощи" при аварии царского поезда. Есть судейские чиновники, - их почему-то много, как, впрочем, и привлекавшихся.
      
       Следы моих ушедших на небеса конфидентов обнаруживаются в повстанческих землянках тамбовщины 1921 года и в скучных меблированных комнатах Петербурга, в литературных салонах серебрянного века русской поэзии и на коммунальных кухнях советского периода.
       Для некоторых из них не окажется чужим Королевский дворец в Бухаресте, а также поместье на крутом берегу Днестра, рядом с которым, как уверяет молва, Остап Бендер пытался перейти по льду румынскую границу и, получив по кумполу золотым блюдом и услышав лязг затвора, грустно произнес: "Графа Монте-Кристо из меня не вышло, придется переквалифицироваться в управдомы". У меня хранится фотография этой старой румынской пограничной заставы - двухэтажное каменное здание, где при советской власти был санаторий для нервнобольных, а теперь живет лишь сторож с хромой собакой. По местному преданию, именно в караулке первого этажа румынские пограничники делили "бранзулетки" и прочие драгоценности, отобранные у великого комбинатора. По вечерам сторож спускается к Днестру вдоль остатков ограды из колючей английской акации, за которой раньше были лужайки поместья, ловит в реке жирных упругих карасей и вглядывается в быструю у берегов воду - не мелькнет ли меж камней золотой браслет или связка обручальных колец.
       Есть католики и православные.
       Православных больше.
       Когда-то они строили церкви и отдавали крепостных цыган в дар монастырям, стреляли на жаркой лесной дорожке из-под саквояжа с деньгами в бандита-дворянина Котовского, считая его хвастуном и парвеню, разбивали чужие семьи и создавали собственные, восставали против большевиков и состояли в большевистской партии, готовились свергать царизм и спасали царей ценой собственной жизни.
       Пока не обнаружено китайцев, индусов, смекалистых чукчей и гордых табасаранцев. Напрочь нет малазийцев. Ни одного!
       Совершенно фантастической выглядит недавно присланная мне статья из румынского исторического журнала, свидетельствующая о родственных связях моей матушки, тушившей в блокадном Ленинграде зажигалки на ночных крышах и хитростью поймавшей немецкого ракетчика, с тринадцатью королевскими династиями Европы и, кажется, уже несуществующим Императорским домом Бразилии. В статье наглядно прослеживается, что нынешние короли Швеции, Португалии, Болгарии, Испании, Дании, Норвегии и проч. и проч. и моя партийная матушка, вступившая в ВКП(б) в блокадном Ленинграде, имеют в глубине веков единых предков.
       Великое смешение народов и сословий во флаконе одной ленинградско-петербургской семьи....
      
       Если вдуматься, я собираю досье на самого себя, стоящего на вершине гигантской, растущей из глубины веков человеческой пирамиды. Подо мною, расширяясь в геометрической прогрессии, бродит многоэтносный конгломерат, исчисляемый миллионами предков.
       Там клубятся дымы былых сражений, слышится стук конских копыт и влюбленных сердец, гремят пушки и свистят пули, льются слезы радости и горя, трещат на ветру знамена, бьют барабаны, и звучат похоронные мелодии...
      
       История с поисками моих предков началась давно. Скажу только, что когда ушли отец и мать, я ничего не знал о своих родовых корнях, и возможно жил бы, как большинство сограждан, спокойно, не оставь мне родители, писавшиеся в паспортах русскими, две довольно мудреные фамилии - Каралис и Бузни.
       На том историческом отрезке времени, когда не стало наших родителей, старшим братьям и сестрам было не до генеалогических размышлений: как и весь советский народ, они смотрели в будущее: страна покоряла космос, освобождала Африку от колониализма, читала Хемингуэя и Евтушенко, физики спорили с лириками, и никто не хотел оглядываться в темное дореволюционное прошлое.
       Да, мы всегда считали себя русскими, но фамилия-то откуда? И фамилия второго дедушки - Бузни - разве она славянская?
       Теперь, когда из восьми детей нас с сестрами осталось трое, я вздумал найти ответ на этот вопрос...

    2. Вопросы

    Отдайте мне мое, а чужое я и сам не возьму.

    Фома Аквиннский в застольной беседе

       Мои сестрички - Вера и Надя, не только пугали меня в детстве тем, что они - американские шпионки, убившие моих настоящих сестер, и переодевшиеся в их одежду, чем доводили меня до слез и топаний ногами: "Нет! - рыдал я, тыкая пальцами в сестер, - нет! ты - Вера, а ты - Надя!", не только вволю дурили баснями про Бабу Ягу, которая вылезает по ночам из круглой печки за моей кроватью, и рассказывали про черную руку, хватающую за горло спящих детей, но - и это самое ужасное - твердили про цыганку, которая подкинула меня, голопузого малыша, в "полуторку", на которой их семья ехала летом 1950 года на дачу в Зеленогорск...
       - Мы едем в кузове на мешках с бельем, вдруг - "тю-ю!" - летит пацанчик голопузый. И прямо на Джульбарса упал! Джуль сначала зарычал, а потом стал его облизывать.
       - Надёжа, а помнишь, у него еще бронзовый медальончик был - там "Данко" было написано, - перемигивались зловредные сестрицы. - Это мы решили его Дмитрием назвать! Наш Димка-то тогда где-то потерялся, и мы решили вместо него Данко усыновить...
       - Помню, помню! - притворно кивала младшая. - Где-то я этот медальончик недавно видела....
       Моим придурошным сестрам было страшно весело наблюдать, как я забирался под стол, прижимал к груди плюшевого мишку и ревел там: я чужой в этой семье, меня подбросила цыганка! И мама - не моя настоящая мама, и мой усатый папа - не папа... И где же я - тот настоящий Дима? А-а-а!..
       Жаль, что в ту детскую пору я не пожаловался родителям на сестриц, старшая из которых была отличницей, а младшая - заводилой всего двора. Думаю, для начала их бы выдрали, а потом показали психиатрам, и когда они к моему совершеннолетию вышли бы из престижной среди придурков больницы имени Кащенко, мы за вечерним чаем поговорили бы, кого и куда подбросили. Шутю. Поезд на Воркутю давно в путю. Сейчас мы его догоним.
       Иногда сестры начинали говорить на тарабарском языке, который, впрочем, я вскоре постиг: после каждого слога в слове следовало добавлять слог "ка". "На-ка-дя-ка, пой-ка-ди-ка сю-ка-да-ка!", - означало: "Надя, пойди сюда!" Мои красивые сестры, разрешавшие мне крутить заводную ручку патефона, пока она разучивают перед зеркалом шкафа подэспань или танго, уверяли меня, что это цыганский язык, и выучились они от меня, когда я был еще совсем маленький...
       Чертовы куклы, а не сестренки! Одна на двенадцать, а другая на восемь лет меня старше. Думаю, синдром подкидыша, который они мне привили , сыграл не последнюю роль в моей тяге к истории рода, и в первую очередь - к розыску корней отцовской фамилии.
       Придать осмысленность моим запутанным рассуждениям относительно происхождения фамилии помог Виктор Конецкий, дававший мне в начале 90-х рекомендацию в Союз Писателей.
       - Напиши все, что знаешь о своей фамилии, и иди, к едреней матери, в исторический архив! - сориентировал старый моряк дальнейшее направление моих поисков и по своему обыкновению прикурил сигарету от сигареты. - Сейчас все открыто! Татьяна тебе и координаты даст, к кому обратиться. - Он назвал фамилию общей знакомой.
       Тем же вечером я отстучал на клавиатуре компьютера справку-объективку для архивистов:
       "Фамилия Каралис существует, как в греческом, так и в двух прибалтийских языках - литовском и латышском.
       Вот некоторые факты и соображения.
       Греческая версия фамилии:
       1) В конце 1970-х годов после одной из моих публикаций в "Известиях" мне переслали письмо от семьи Каралис, живущей в городке Балта Одесской обл.. Они полагали, что я - их брат, пропавший без вести во время ВОВ. Я написал, что искомым братом быть не могу, т.к. родился в Ленинграде после войны, и вступил с ними в переписку. Выяснилось, что их предком был грек Мальва Каралис, который в давние времена прибыл в Северное Причерноморье из Греции. Мы переписывались, ныне связь потеряна.
       2) В Стокгольме живет мой полный тезка - грек Димитриус Каралис, бежавший в 70-е годы от греческой хунты в Швецию. Я нашел его по телефонному справочнику и был у него в гостях. Он родом из города Преведа, что рядом с островом Левкада. По фотографиям заметно сходство между нашими отцами, и нашими старшими братьями. Он подсказал версию: греческая интеллигенция бежала от турецкого ига в Православную Россию, расселялась по берегам Черного моря, уезжала в Москву и Петербург. В Стокгольме Димитриус работает бригадиром электриков, участвует в профсоюзном движении.
       Прибалтийская версия:
       1) "Каралис" по-латышски означает "король". Фильм "Кинг-Конг" на латышских афишах звучал как "Karalis-Kong". По-литовски "король" - Karаlus. Созвучно. Опростореченная форма "Каралис" со временем превратилась в нормированную.
       2) В 1991 году меня нашла Елена Владимировна Каралис из Москвы. Ее интересовали мои дед и прадед, которые могли быть ветвью их рода, затерявшейся в С-Петербурге в конце 19 века. Она искала Константина Каралиса, одного из троих сыновей некоего Матиуса Каралиса, у которого, якобы, было поместье в Литве. Именно так - Константином - звали моего прадеда.
       Она очень путано нарисовала мне последние ветви семейного дерева, обещала прислать остальное, но обещание за эти десять лет не выполнено.
       3) Иногда отец шутливо обещал поехать в Прибалтику и откопать в фамильном замке сундучок с драгоценностями, денег от продажи которых хватит и на новые пальто всем детям, и на самокаты с резиновыми шинами, и на велосипеды, и еще останется на машину "Победа", не говоря уже об отдаче долгов, взятых до получки.
       Финникийская версия:
       В "Географии" древнегреческого историка и путешественника Страбона приводится описание острова Сардос (ныне Сардиния). Страбон пишет: "Городов на острове несколько, но достойны упоминания из них только Каралис и Сульхи".
       Эти древние города были построены финникийцами, сейчас город Каралис является главным портом Сардинии и называется Кальяри".
       Насчет древних финикийцев - это смело! Но из песни, - то есть из "Географии" Страбона - слов не выкинешь. Действительно, стоял еще во времена земной жизни Христа на острове Сардос городок под названием Каралис, и основали его финикийцы, мои возможные предки. Эти древние парни отличались смекалкой, сообразительностью и волей. Они первыми придумали буквенный алфавит, дали название Европе, и создали систему морской ориентации по звездам. В четвертом веке до нашей эры они построили на месте нынешнего Туниса крепость Карфаген с числом жителей под миллион и с семиэтажными домами за десятиметровыми стенами. И этот город-крепость, ставший притчей во языцех в Римском Сенате, римляне осаждали десятилетиями, и, наконец, разрушили и сожгли. Причем, дотла.
       В живых осталось только семьдесят тысяч финикийцев, и все они были отправлены на пропахшие потом и кровью невольничьи рынки Средиземноморья. И не исключено, что я потомок какого-нибудь финикийца, пронесшего сквозь плен, чужбину и века название своего родного города, сделав его фамилией...
       Подготовив "объективку" по своей фамилии, я на всякий случай приложил к ней копию "Трудового списка" деда по матери - профессора химии Александра Николаевича Бузни, который в сентябре 1933 года на нескольких листах клетчатой бумаги твердым почерком и черными чернилами подробно, как мне показалось, сообщил о себе и своей трудовой деятельности: "Родился в 1860 году, марта 1-го числа, национальность - молдаванин, социальное положение - преподаватель, образование - высшее, профессия: химик-агроном и преподаватель с 1889 г. со стажем 37 лет; беспартийный; член профсоюза Работников Просвещения; на военном учете не состою (ратник ополчения)".
       Шансов найти что-либо по деду-химику практически не было, но не пропадать же добротным документам.
       Как утверждала семейная молва, дед нашей матери происходил из бедной молдавской семьи. На деньги сельского схода он закончил Киевский университет по естественно-научному факультету, увлекался марксизмом, был замешан в революционных выступлениях, чуть не угодил на каторгу, но потом тихо осел в провинциальном Тамбове под надзором полиции, где построил на Астраханской улице раскидистый дом из семи комнат с ванной и кабинетом, заведовал губернской химической лабораторией, растил детей и дружил с Александром Владимировичем Мичуриным, обмениваясь с ним саженцами и научными идеями. Да! Еще был казначеем тамбовского физико-медицинского общества.
       Мой отец, вступивший в партию в блокадном Ленинграде, вскидывая указательный палец, особо подчеркивал участие тестя-деда в оппозиции к царскому режиму. В его рассказах дед представал хорохористым нигилистом-народовольцем, прогрессивной молодежью, заставляя вспомнить фильмы про Володю Ульянова, где тот, выгнув грудь колесом, выдвигает ультиматумы замшелым профессорам в пенсне, сюртуках и с бородами до живота.
       Такой вот дедушка-марксист, отошедший от революциии и разводивший в своем саду диковинные растения.
       Одна из двух его увесистых тетрадей в черных коленкоровых обложках прекрасным почерком доводит до сведения потомков, как следует изготавливать несгораемую бумагу, плиты из пробковых отбросов, цементы для металла, вечные чернила из кампешевого дерева, вираж-фиксаж для фотографических пластин и еще двести сорок нумерованных рецептов, включая приготовление мыла в домашних условиях, эмалировку дерева и способ определения подкраски виноградного вина черникой.
       Молдавский самородок, по типу Ломоносова: испытывая тягу к знаниям, добрался до Киева и получил высшее образование.
       Некоторые рецепты деда, которые я в детстве пытался претворить в жизнь, ставили меня в тупик: "взять чистого мексиканского асфальта - 43 золотника, каучука белого - 2 фунта; спирту в 95 градусов 1/10 ведра, терпентину венецианского - 15 золотников..."
       Заниматься генеалогией деда Бузни (прости, дедушка!) я не видел большого смысла. Что я мог вызнать? Из какой молдавской деревни его, смуглого лобастого паренька, отправили учиться в Киевский университет, собрав на сельском сходе деньги на железнодорожный билет третьего класса? Да и как найдешь ту деревню, которая давно стала поселком городского типа, а ее жители полегли на погосте, по которому, быть может, прошло колдобистое шоссе в районный центр?
       Я представлял, как молодой дедушка - в косоворотке с пояском и в соломенной шляпе закидывает за спину торбу с домашней снедью: кусок брынзы в холщовой тряпице, пару золотистых головок лука, каравай хлеба в домашнем рушнике, вареные яйца, соль и перец в мешочках, яблоки, груши и низко кланяется отцу с матерью, стоящим возле низенькой хатки-мазанки. Покосившийся тын с горшками на кольях, мычащая коровенка в хлеву - умирающая деревенька конца девятнадцатого века. Правильно дедушка сделал, что уехал учиться.
       Дед родился в страшно далеком от меня 1860 году, за год до отмены крепостного права. Я родился на макушке следующего века, в один год с нашей атомной бомбой - в 1949-м. Между нами несколько войн и революций, коллективизация и индустриализация, репрессии и выселения, крестьянские мятежи и голод...
       Прости, дедушка, безнадежно.
      
      
        -- Косоглазая Анфиска и другие.
      

    Все изменяется, ничего не исчезает.

    Овидий, за семнадцать веков до Михайло Ломоносова

      
       Если верить красивым родовым древам, что входят в моду, то между нынешним отпрыском рода, разъезжающим на "мерседесе", и его пращуром, с хыканьем рубившим ливонских рыцарей в 1503 году под стенами Пскова, стоят около двадцати поколений предков: отец, дедушка, прадедушка и так далее.
       В среднем, на век укладывается четыре поколения, и родовое древо, ползущее из 1500-го года изобразит нам двадцать мужчин-предков, включая нынешнего ездока на красивой немецкой машине.
       Двадцать!
       На самом деле, только к началу 1500-х годов у каждого из нас было два миллиона сто одна тысяча девятьсот пятьдесят человек прямых предков.
       Тут действует основной закон генеалогии: с каждым поколением число предков человека удваивается. Если спуститься с этой прогрессией на пять столетий вниз, то аккурат получится два миллиона прямых предков, - проверено.
       Два миллиона и двадцать человек - почувствуйте разницу!
       И что тогда двадцать предков с наследственным титулом "князь": фирменный знак? гарантия отменного поведения всех последующих отпрысков? Или пенки, снятые с огромного тигля, в котором тысячелетиями переплавлялись миллионы людей?..
       Так уж повелось, что людей тянет к героическим предкам, - былинным богатырям, радостным смельчакам, отчаянным рубакам, умницам и писаным красавицам: их примерами можно взбодриться в тяжелую минуту, воспитывать юные поколения, да и просто похвастаться.
       Никому не хочется выставлять напоказ семейное древо, ведущее свое начало от каторжан, растратчиков, горьких пьяниц, на ветвях которого во всей безобразной красе болтаются конокрады и казнокрады, дезертиры, карманники, убийцы с большой дороги и прочие мало привлекательные личности, включая мелкопоместных дворян с пятью душами крепостных, проигранной в карты деревушкой и сгнившей в сарае бричкой...
       Нам подавай мифических предков, гнувших подковы и съедавших тазик блинов опосля четверти водки! Чтоб кулаки - по ведру! Голова, как пивной котел! Дал в ухо городовому на демонстрации в одна тысяча девятьсот семнадцатом году, и детина-городовой не мог оправиться от той плюхи аккурат до холодной зимы тысяча девятьсот тридцать седьмого, пока его не арестовали за контрреволюционное прошлое.
       В каждом из ныне живущих - гремучая смесь собственного генофонда. И спичку подносить не надо - само рвануть может! Особенно у нас, в России, где в тигле Евразии веками выплавилось нечто, до сих пор не получившее четкого названия: великий советский народ? россиянин? русский?..
      
       Но вот, например, некая Анфиска, косенькая на левый глаз, выходит замужем за буйного во хмелю сапожника. И глаза бы наши не смотрели на эту Анфиску и ее сапожника мужа, кабы ни одно обстоятельство: у них родилось пятеро детей, один из которых - Силантий стал впоследствии мужем купеческой дочки Варвары, прабабушки князя Урюпинского-Забугорского по материнской линии.
       Неблестящая они пара в славной княжеской генеалогии, но не родиться без этого звена-перемычки нынешнему ездоку в "мерседесе".
       Сдала тебе судьба колоду из нескольких миллионов карт, и ни одну из них нельзя обронить или выбросить - иначе не пойдет игра, и все тут.
       Меня приводят в восторг и одновременно пугают миллионы лично моих предков, любивших друг друга, в результате чего на свет Божий появились пятеро моих старших братьев, две сестры и я!
       Злые, добрые, жадные, щедрые, расчетливые и транжиристые, гуляки и отменные семьянины, храбрые и трусоватые, суетливые и неторопливые, решительные и удалые, терпеливые и занудливые - они все живут во мне, и я - один из продолжателей их жизней.
       В камзолах, сапогах, лаптях, посконных рубахах, босиком, со шпагами на перевязи или с вилами в руках, в кандалах и рубище, идущие по пашне с деревянной сохой или едущие в кабине правительственного "ЗИСа", которому отдает честь орудовец. Вот на этого рыжего красавца пучеглазый турок льет горящую смолу с центральной башни крепости Бендеры, а этот, курчавый, как барашек, зло натягивает тетиву арбалета, целя в шею венгру; вот кто-то выпрыгивает из горящего самолета (знаю, кто), и кого-то продают в рабство под плеск теплых волн на берегу Босфора, этот высокий с голубыми глазами, воюет всего третий месяц и в роте его зовут "Товарищ Ленинград", он ползет со связкой гранат и карабином в сухой траве по правому берегу Днепра к фашистскому доту, а некто с усами и нашивками за ранения по пояс в осенней воде ладит из бревен мост через речку Равка - в Первую мировую под польским Казимиржем. Кто-то ворует темной ночью коня - кто-то скачет в погоню за вором. Предков секут розгами и награждают георгиевскими крестами, хоронят с воинскими почестями и зарывают в землю на безвестных ныне погостах, и над их могилами нынче асфальт, о который стучит звонкий детский мяч и топочут сандалики детворы...
      
       ...Был ли мой отец литовцем, греком или финикийцем, но однажды, уже на склоне лет, когда мы сидели с ним за праздничным столом и смотрели по телевизору передачу, посвященную годовщине снятия блокады, он долго молчал и вдруг сказал сдавленным голосом: "Умри, Димка, но врага на ленинградские улицы не пусти!"
       И слеза пробежала по его щеке. Я кивнул, обещая. Отец, не таясь, смахнул ее, и мы с ним чокнулись и выпили.
       Отец никогда не рассказывал о кошмарах блокадной жизни. Ну, да, водил поезда по "Дороге жизни", всякое бывало. Он вспоминал из тех лет только курьезные случаи. Как, например, боевой расчет зенитных пулеметов, засевший в гнезде из мешков с песком возле водокачки, тренировался отбивать воздушные атаки фашистов на станцию, вращая пулеметы по команде лейтенанта во все мыслимые и немыслимые стороны, а когда парочка "мессеров" вынырнула из-за леса и прошла на бреющем, солдатики бросились врассыпную, а молоденький лейтенант, выбравшись из-под вагонов, расстрелял вслед самолетам всю обойму нагана, а потом швырнул его об землю м заплакал.
       Тогда я еще не ведал, начальником и политруком какого поезда был мой батя в блокадное время. "Начальник поезда" звучало благополучно-начальственно, и я немного стеснялся отцовской должности, хотя и понимал, что "коридором смерти" легкую дорожку не назовут. И не знал об отцовской фотографии, что уже висела в мемориальном музее на станции Шлиссельбург, и не знал, что в книге о блокадных железнодорожниках есть слова и о нем.
       Когда не стало отца и я полез в советские книги о блокаде, то не нашел в них упоминания о "коридоре смерти" и был смущен. И лишь много лет спустя, когда мы с женой и сыном приехали в зимний Шлиссельбург, обнаружилось, что участок железнодорожного полотна в тридцать три километра, спешно уложенный сразу после прорыва блокады на сваях через Неву и далее по торфяникам и болотам к Большой Земле, этот коридор, насквозь простреливаемый немцами, чьи орудия стояли в пяти километрах, требовалось официально называть Дорогой Победы, или "Большая Земля - Ленинград".
       "Коридором смерти" меж собой называли его сами железнодорожники.
       И мы стояли на пологом берегу Невы, и оставшиеся с военных времен сваи убегали в черную дымящуюся воду...

    4. Ответы

    Пусть случается со мной не то, чего мне хочется, а то, что мне полезно.

    Менандр, древний грек, поэт и драматург;

    возможно, мой предок

      
       В начале своей ретроразведки из документально-вещественных свидетельств я имел лишь несколько фотографических карточек с вензелями старинных фотоателье, анкету деда по матери, написанную им в 1933 году для тамбовского собеса, военный билет отца без обложки, трудовые книжки родителей, пачку семейных писем и предостережения одной из старших сестер Веры не ворошить прошлое.
       Да и вторая старшая - Надежда - не одобрила мои планы заняться историей семьи:
       - Отжили люди свое и отжили, - хмуро сказала она по телефону. - Кому это может быть интересно?... Найдешь такое, что потом не обрадуешься....
       По версии самой старшей сестры Веры, которая в моем детстве наиболее удачно изображала американскую шпионку (оскалясь, она вращала глазами и молча тянула к моему горлу растопыренные пальцы), наш дед был то ли престижным архитектором, то ли извозчиком, и в первом варианте бросил семью и смылся в буржуазную Польшу, во втором - спился и умер в пыльных лопухах под забором.
       - Откуда ты знаешь, что извозчиком?
       - Папа рассказывал! Он в ноябре семнадцатого года сидел с мальчишками на заборе напротив Зимнего дворца, тут стрельба началась, с флагами побежали, а его отец ехал на своей пролетке, увидел сына, согнал кнутом и отвез домой в Парголово. Они же в Парголово ютились, в детском доме.
       - Ты же говорила, он был архитектором и построил вокзал в Калуге! - напоминал я.- Об этом даже в моей повести написано.
       - Правильно! - нисколько не смущалась сестра. - Он был архитектором, а потом его уволили за пьянку, и он ушел в извозчики!
       - Откуда ты знаешь, что за пьянку?
       - А за что же еще увольняют? Он и жену свою с детьми бросил, потому что пил...
       - Кто тебе это сказал? - я не хотел оставлять без внимания эти нелепицы.
       - Наша мама все время говорила отцу, что он весь в своего родителя- пьяницу!
       - Интересно, как мама могла знать о пьянстве свекра, если тот не вернулся с Первой мировой войны, и наш отец все время его разыскивал? Ты же сама говорила... И что-то я не припомню, чтобы наш отец был пьяницей! Выпивал, как все, по большим революционным и с хорошими гостями...
       - Ты еще ничего не знаешь! - многозначительно говорила сестра. - Я тебе потом как-нибудь расскажу!
       (Иногда мне казалось, что мы с сестрой говорим о разных людях. Или наш отец за двенадцать лет, которые отделяли рождение сестры от моего рождения, превратился вдруг из тайного поклонника Бахуса и дебошира во вполне приличного человека - отца большого семейства, главного редактора газеты "Строитель", всегда подтянутого, делового, гладко выбритого, в чистой рубашке с галстуком, читающего, стучащего на машинке или с фартуком на груди снимающего острым рубанком сливочные завитки стружек на верстачке в ванной.)
       Честно говоря, мне не верилось и в другое: что мой будущий дед - юноша с благородным лицом, изображенный на фотографии, бросит жену, четверых детей, станет извозчиком, а потом сопьется и умрет под забором.
       Чепуха какая-то!
       Ведь были же и у меня воспоминания....
       Я догадывался: сестра имела некоторые обиды на ушедшего отца, и в сердцах может нафантазировать лишнего.
       У меня обид на родителей не было: напротив, с каждым собственным прожитым годом я понимал и любил родителей все сильнее, и они все чаще приходили ночью к изголовью моей кровати: мы ловили с отцом рыбу, ходили по грибы, стреляли в кандалакшских сопках из мелкокалиберной винтовки по банкам, мать готовила по весне щи из крапивы, отложив книгу, рассказывала мне про блокаду, как ловили ракетчиков, показывала, как маленькая Надежда после обстрела, хлопала себя по щекам: "Ой, мамочка, что тут было!", и мать, придя с работы, вытаскивала ее из подушек в дальней от зоны обстрела комнате и целовала сухими губами: "Ничего доченька, скоро победим!" - "Я этому Гитлеру как дам! - Надюшка била кулачком по холодной подушке.- Он у меня узнает!".
       Я представляю себе сестру - в полутемной холодной квартире, обложенную подушками, матрасами, в шерстяном платке поверх пальто, шапке, варежках - она ждет маму с работы, мама работает в домоуправлении железнодорожных домов тут же, на 2-й Советской улице, и забирает дочку лишь при объявлении воздушной тревоги, чтобы спуститься с ней в бомбоубежище. И целый день она одна под разрывы снарядов - близких (если били по Институту переливания крови, что виден из окон комнаты, в которой по всем обстрельным правилам мать оставляла дочку) и далеких - если немец бил по Московскому вокзалу и площади Восстания. С началом обстрела Надежда прячет кукол и сама прячется под холодные подушки.
       Мать с отцом сдавали кровь - донорам полагался дополнительный паек.
       Что сказалось: спрессованная войной детская энергия или чувство победительницы, отстоявшей свой дом, свое место ("Вот, я со своей мамочкой и куклами никуда отсюда не ушла!), гены или что другое - не знаю, но Надежда была во все годы такой заводилой во дворе, что вернувшиеся из эвакуации старшие ребята только глазами на нее хлопали. И в школе, где Надежда сначала работала пионервожатой, а после иститута стала преподавать английский, только ей доверяли сложные дипломатические переговоры всех уровней, и только она могла вытянуть безнадежную, казалось бы, ситуацию.
      
      
       ... За стеклом моего книжного шкафа в ту пору стояли старинные фотографии: бородатый дед-химик в сюртурке; юноша с ямочкой на волевым подбородке и опрятным ежиком волос; моложавый мужчина с бакенбардами, шейной бородкой и закрученными в ниточку усами в тужурке с красивым отложным воротником неизвестного мне ведомства; женщина с приятным, но строгим лицом в мещанском платье (кружева, рюшечки, воланчики, пуговицы и пуговки) и с гребнем, напоминающим корону.
       Предки.
       Они смотрели мимо меня, чуть повернув головы влево, и нашим взглядам не суждено было встретиться.
       Молодой человек в курточке со стоячим воротником и трогательным ежиком волос приходился мне дедушкой по отцовской линии - это вытекало из дарственной надписи, сотворенной каллиграфическим почерком на обороте карточки: "Горячо-любимой бабушке от любящего внука на добрую память, - Павел Каралис".
       Моего отца звали Николаем Павловичем. Значит Павел - его папа, мой дедушка.
       Мой будущий дед снимался в фотоателье Булавского на Невском, 34, и делал он это после 1898 года, что я установил по дате на серебрянной медали Императорского фотографического общества, чей кругляш с цифрами удалось рассмотреть через лупу. Дедушка выглядел на карточке задумчиво-серьезным юношей с внимательными глазами и просторным лбом под слегка набрякшими веками. На фотографии ему лет пятнадцать-шестнадцать.
       Две остальные карточки, также сделанные в Петербурге, требовали атрибутации.
       Напряженного мужчину в неизвестном мне форменном кителе и женщину в платье с оборками я счел своими прадедушкой и прабабушкой: фотография молоденького дедушки, положенная между ними, являла очевидное типологическое сходство с обеими персонами. Да и по какой иной причине им было храниться всем вместе в отделении портфеля, который перешел ко мне после смерти старшего брата Володи?
       Фотографию деда-химика, сделанную в коричневых тонах, я помню с раннего детства - она стояла у матери на трюмо и иногда почему-то оказывалась в верхнем ящичке, где хранились гребни, заколки и огромная коса-шиньон, сделанная из маминых угольно-черных волос - сестры употребляли ее для проказ с переодеваниями.
       Была еще фотография: мой будущий отец пятилетним ребенком, стриженным наголо, обнимает за плечо свою маму. Мама - моя будущая бабушка, вполне миловидная брюнетка в белой кофточке с оборками и юбке. Мягко улыбается. Дитя задумчиво... Карточка совсем маленькая, треснувшая, требующая реставрации - я держал ее в особом конверте, год приблизительно 1912-й.
      
       ...В тот день седобровый курьер, похожий на злого карлика, вручил мне два больших конверта из хорошей вощеной бумаги с казенным коричневым отливом. Я отдал ему обещанные деньги, заперся в кабинете и отключил телефон. За окном, по Малой Неве плыли ошметки грязного зимнего льда, накрошенного мощными буксирами. По набережной, оставляя за собой мутный шлейф влаги, шуршали автомобили. И едва проглядывался шпиль Петропавловки со снятым на ремонт ангелом.
       Не спеша вскрывать, я побарабанил пальцами по обеим конвертам. Левый был тощим, правый пухленьким
       Ну что же, сударь! Приступайте!
       Я вытянул из карандашовки латунный меч и взрезал левый конверт.
      
       " Уважаемый Дмитрий Николаевич!
      
       По Вашей просьбе мы провели предварительный поиск информации о Ваших предках по отцовской линии. Вот первоначальные результаты:
       1) В картотеке МВД Российской Империи, содержащей сведения о перемене подданства выходцами из различных стран (в том числе - Греции) за 1797-1917 г.г. Каралисы не числятся.
       Были просмотрены дела о выходцах из различных стран, поселенных на землях в России. В том числе:
       1. О переселении в Россию греков, служивших под началом графа Орлова в Морее, под Мистро (южная часть Греции), 1803 г.;
       2. Сведения о вышедших из Турции болгарах и греках для поселения в России: Одесса, Гросс-Либенталь, Колонии Тарканы, Катаржины, Терновка, 1810г.;
       3. Материалы по письму отставного майора Алферани о разрешении переселения в Россию греков, следовавших под началом графа Орлова.
       4. Материалы о прибытии в Одессу греческих и болгарских выходцев для поселения в России,1806 г.
       5."О греках, переселившихся из Турции в Россию, 1831г."
       Таким образом, фамилия Каралис в делах о перемене подданства и поселении в России за период с 1797-1918 г.г. не упоминается".
       Хочется снять шляпу перед бюрократами Российской Империи! И воспеть гимн архивариусам! Какая огромная машина тикала шестереночками министерств, губерний, уездов, колесиками департаментов, рождая циркуляры, справки, сводки, ведомости и Высочайшие повеления... В наше время всеобщей компьютеризации справку о том, что ты желтухой в прошлом году не болел, хрен получишь, а тут - меняли ли твои предки вероисповедание два века назад, въезжали ли они в Российскую Империю - пожалуйста, смотрите, вникайте. И все за какие-то конфетные деньги. Класс!
       "...В адресно-справочных книгах "Весь Петербург" за 1901-1917 г.г. обнаружен один человек с фамилией Каралис (справочник "Весь Петроград" за 1917 год): Каралис Павел Константинович, Невский пр. 79. Род деятельности, к сожалению, не указан..."
       Прекрасно! Моего дедушку именно так и звали! Я заставил себя не спеша подняться из-за стола, вытянуть со стеллажа атлас города и найти в нем дом 79 на Невском проспекте. Вот он, на углу с Пушкинской улицей!
       Так-так! В неплохих домах селились извозчики в дореволюционной России! Или архитекторы? Меня подмывало тут же позвонить сестре и рассказать о находке. (Я сделал это позже, и услышал в ответ: "Там как раз всякие извозчики и носильщики с московского вокзала селились!" - "На Невском? - удивился я. - В центре города?" - "Знаю я этот клоповник, у меня там подруга жила. Сплошные коммуналки!")
       Далее архивисты обстоятельно сообщали, в каких фондах Архива они шарились, что искали, и чего не нашли.
       Дочитав письмо, я откинулся на спинку кресла и с улыбкой стал смотреть в окно и барабанить пальцами по правому, пухловатому конверту, не спеша его вскрывать и, пытаясь осмыслить сообщение из первого. Так преферансист, чтобы не спугнуть удачу, не спешит переворачивать карты и смотреть взятый прикуп.
       Хорошее письмецо мне прислали.
       А ведь не сгинули мои предки с историческо-архивного горизонта! - я радостно стукнул кулаком по столу. Вот тебе, пожалуйста: дедушка!
       Ну-ну. А чего не нашли наши славные архивисты?
       Они не нашли, что кто-то из Каралисов с 1797 по 1917 год получил российское подданство. Напрашивается вывод: к 1797 году Каралисы уже являлись подданными Российской Империи. Разве не так? Так.
       Не обнаружено также по состоянию на 1902 год ни одного землевладельца в Российской империи, носящего фамилию Каралис. Не были на начало века мои предки латифундистами. Может, все пропили, проиграли в карты или разорились. А может, и не владели никогда. О, горе мне, горе! Такая многообещающая фамилия, и ни одной квадратной сажени угодий! Я просто рыдаю и не нахожу себе места! Хорошо, хоть родной батя догадался взять после войны на нашу многодетную семью участок в двадцать соток под огород и дачный домик на Карельском перешейке...
       Далее в письме сообщалось: именная часть Российского Государственного Исторического Архива не содержит сведений о Каралисах.
       Что из этого следует?
       Только то, что не содержит. Именная часть Архива - это своего рода коллекция зацепочек, крючков. Разыскиваемые фигуранты спят себе веками на разных полочках, пока ими никто не интересуется, но сон в Архиве не означает безвестности. Они есть, просто именная часть не содержит о них сведений. Это как Большая Советская Энциклопедия - не всему же сущему там быть.
      
       Я просунул лезвие меча под клапан и осторожно, чтобы не порезать его содержимое, вскрыл второй конверт.
       Ответ касался крестьянской фамилии моего деда-бунтаря по фамилии Бузни.
       То, чем окатили меня архивисты, не лезло ни в какие ворота семейных легенд.
       Я включил настольную лампу и придвинул листы к свету.
       "...В ходе предварительного поиска были просмотрены справочники, картотеки и указатели Российского государственного исторического архива, в результате чего на сегодняшний день обнаружено более 30 персоналий, носящих фамилию Бузни.
       Первое упоминание фамилии Бузни в "Адрес-календарях Российской империи (Месяцесловах) " обнаружено в 1820 г.: "В Ясском цынутном (уездном) суде - член Суда дворянин Миколакий Бузни" и "В Земском Исправничестве города Яссы - дворянин комиссар Иоан Бузни".
       Далее на нескольких страницах шел список с упоминанием Бузней.
       И все, как один - яркие представители реакционных классов и угнетатели народных масс: бессарабские помещики, предводители и заместители предводителей уездного дворянства, судейские и полицейские чины, исправники, помещики, депутаты для надзора за правильной продажей напитков и попечители хлебных запасных магазинов. Черт знает, что такое!
       "...Кроме того, было найдено два человека, один из которых теоретически мог быть отцом Вашего дедушки Александра Николаевича Бузни, исходя из его имени, места жительства и возраста -
       БУЗНИ НИКОЛАЙ ЭММАНУИЛОВИЧ, дворянин, который указан в Адрес-Календаре Российской Империи за 1848-1851 годы. Место его службы - окружной суд Бессарабской губернии.
       БУЗНИ НИКОЛАЙ ИЛЬИЧ - г. Сороки Бессарабской губернии, Дворянское Депутатское Собрание, депутат. - Тот же справочник за 1859г.
       Помимо того, в Адрес-Календарях указан
       БУЗНИ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ (вероятно, сын одного из вышеуказанных Николаев), который в 1912 году служил земским начальником в селе Петрены Сорокского уезда, а в 1917 году был плюс к этому заместителем уездного предводителя дворянства.
       Возможно, все лица с фамилией Бузни относились к одной семье. Следует определить, был ли Ваш дедушка Александр Николаевич Бузни членом той же семьи...
       При этом следует иметь в виду, что возможно дворянство подтверждалось какой-либо другой ветвью семьи, к которой Александр Николаевич (или его родители) не относились".
       Вот тебе, етитская сила, и дедушка-марксист, друг Мичурина!
       Если окажется, что дед Бузни принадлежал к этому клану, то я восхищаюсь родителями-конспираторами! Так запутать дело: самородок из бедной крестьянской семьи, учился на деньги сельского схода... Это тебе не стандартную легенду предложить ребенку: твой папа был летчиком-испытателем и погиб, когда ты был совсем маленьким...
      
       Из конверта выпала записка:
      
       "Дима!
       Очень рекомендую самому посмотреть эти дела. Во-первых, это бесплатно, а во-вторых - очень интересно. Особенно, если ты пишешь книгу - ты сможешь попутно увидеть там что-то интересное для себя.
       Для этого нужно пойти в РГИА - Английская наб., д.4, написать заявление на имя директора Российского Государственного Исторического Архива с просьбой допустить тебя в читальный зал Архива с целью поиска документов по истории своей семьи. Временной промежуток указывай пошире (например, 1700 -1917г.г.). Дальше - просто. Надо только вписать в требования (это уже в читальном зале) номера дел, указанные в моем отчете, а потом - смотреть дела.
       1 марта 1999 г
       Желаю успеха!
       Елена".
      
       Я посмотрел в мутноватое окно, за которым тускло светилась игла Петропавловского собора и тяжело висела над невской водой черная арка Биржевого моста, потом взглянул на дату записки: 1 марта - день рождения деда. Я легко запомнил эту дату: на три дня раньше дня рождения моей мамы.
       Дед родился в 1860-м, за год до отмены крепостного права, и вот, через сто тридцать девять лет, в день рождения предка его внук получает весточку из прошлого...
       Знак?..
       Был понедельник...

    5. Всех на карандаш!

      

    У Бога нет мертвых, и ушедшие так же вмешиваются

    в дела наши и действуют вместе с нами, как живые, -

    если их начнешь тревожить.

    Истинная правда

       В тот же день я был у Лены в офисе, и она просвящала меня, прихлебывая кофе и подгрызая тонкую, как гвоздик, соломку:
       - Любое генеалогическое исследование покоится на трех китах: чтобы найти человека, надо знать, кого ищем, в каком населенном пункте или учреждении ищем, и в какие времена ищем. Отсутствие хотя бы одной составляющей чаще всего делают поиски невозможными. Нельзя сыскать Ивана Ивановича Иванова, жившего в Самаре неизвестно когда. Или того же господина, родившегося в 1857 году, если никто не знает, где произошло его рождение.
       Лена была в узкой короткой юбочке, бледной полупрозрачной кофточке и, сидя в кресле, источала аромат неведомых духов, что отвлекало меня от прочного усвоения азбуки генеалогии.
       - И что мне теперь делать? - хлопал я глазами, никак не ожидая, что моя наставница окажется столь привлекательна. - С чего, так сказать, начинать?
       Мы не виделись с ней больше года, и за это время Лена не только рассталась с обручальным кольцом и его дарителем, но и изменила свой служебный статус - теперь она возглавляла частное историко-архивное бюро и ездила за границу. Судя по всему, она бросила курить, соблюдала диету, много работала и ходила на какую-нибудь аэробику.
       - А мы уже начали! - многозначительно улыбалась Лена и смотрела на меня в ожидании ответа. - Разве не так?
       - В принципе, да, - кивал я, не решаясь закурить, хотя чертовски хотелось. - Но вот прийду в Архив, закажу эти дела, и что мне в них искать?
       - Смотря, что ты хочешь найти? - Лена быстро поправляла короткие светлые волосы и задумчиво подносила к губам соломку. - Дворянство предков? - Она испытывающе взглядывала на меня, словно хотела выяснить глубину моих родовых амбиций.
       Честно говоря, меня слегка распирало от возможности обрести деда-дворянина, и я попытался отшутиться:
       - Золото. Бриллианты. Фамильное серебро. Какой-нибудь замок в Прибалтике...
       - Ага! И две виллы - одну на Канарах, вторую в Ницце! Когда найдешь, не забудь меня пригласить.
       - Всенепременно. Там дворецкий уже все глаза проглядел: скоро ли явится молодой хозяин со своими друзьями и подругами?
       Лена отодвинула кофейную чашечку, одернула юбку, и сразу взяла деловой тон:
       - Записывай номера фондов и дел! Работы будет много!
       Я записывал, кивал, и переворачивал страницы блокнота.
       - В каждой губернии была Дворянская Родословная Книга. Тебе нужно взять в Архиве ДРК по Бессарабской губернии и искать в ней запись о сопричислении своего деда - Александра Николаевича к дворянскому роду Бузни. Или прадеда - Николая...- Лена прочитала мне короткую лекцию, из которой я понял, что сын дворянина - еще не дворянин. Для того, чтобы стать таковым, нужно было предъявить изрядное количество документов, постоять в очереди, дождаться решения Дворянского собрания, затем решения Герольдии Правительствующего Сената, заплатить немалые деньги... - Это покруче, чем в КПСС, - усмехнулась Лена. - Люди десятками лет ждали своего дворянства. Еще не факт, что твой дед успел все оформить... И рассылай письма веером во все архивы! - Лена продиктовала пяток мест, куда для начала следовало направить архивные запросы.
       - И самое главное! - она подняла тонкий красивый палец с рубиновым ноготком. - Бери всех на карандаш! Опрашивай родственников, записывай любую семейную легенду, хоть откровенную дурь! И делай это срочно, ибо люди смертны. Помрет кто-нибудь из родичей, а дети ничего толком не знают. Такое случается.
       - У нас уже случилось. Гадай теперь - литовец я или грек? А если добавить деда молдаванина по материнской линии... И двух русских бабушек... Такой национальности, наверное, и не бывает...
       - Но ты то есть! И как ты везде пишешь: русский!
       - А кем мне еще писаться? Славяно-греко-литово-молдаванином? Каждый норовит обидеть малые народы.
       - Тебя, пожалуй, обидешь!
       Жене я не поспешил рассказать о зреющих в ее жизни переменах: пусть поживет спокойно, пока не вызнаю все до конца. А то скажешь ей о дворянском происхождении мужа и, следовательно, сына - она растеряется, закомплексует, почувствует социальное неравенство, станет нервно готовить обед, бегать по магазинам в поисках спаржи и артишоков, потребует новый атласный халат, кухонный комбайн, еще чего-нибудь...
       А если серьезно, то в биографии ее предков были, по слухам уже ушедшей тети-актриссы, и Рюриковичи, и дворец на Невском возле Фонтанки, там где теперь Дом актера с прекрасным рестораном, зимним садом и кинозалом, и фамилии назывались именитые: Шиляевы, Яцкевичи, и я помню, как тесть с тещей еще в советские времена тайком ездили на машине смотреть родовое поместье тестя в близкой Латвии, - там располагался сельскохозяйственный техникум... С женой пошутить можно, но не очень то...
      
       В Архив я записался за один день: сдал заявление, фотографию, заплатил за читательский билет и пришел в читальный зал с приветами от некоторых коллег-писателей и с чистосердечным признанием в полной неосведомленности в архивном деле. Но чтобы не выглядеть окончательным болваном, захватил пару экземпляров своей книги, которую, осмотревшись, подарил заведующей читальным залом и - чуть позднее - в качестве подхалимского подарка - сотруднику каталога. (Интересно: хитрость и подхалимаж - с какой кровью мне передались?)
       Мне указали полку в большом фанерном шкафу, где отныне будут складываться заказанные мною дела, и объяснили порядок работы с документами. Дали за что-то расписаться. Спросили, что я буду искать... Я показал, чем располагаю, сказал: хочу найти дедушек-бабушек и все, что относится к моим предкам. Хорошо бы составить родовое древо, - может быть, напишу роман. Прочитали, сочувственно покивали: шансы есть, но быстро не получится, слишком много белых пятен... Я сказал, что готов трудиться хоть полгода, хоть год, меня, дескать, работой не напугаешь.
       - Год? - удивленно взглянула на меня заведующая читальным залом, принимая заполненные требования на архивные дела. - Больно быстро вы хотите. Нет, конечно, бывают исключительные случаи... Но документы - это не куриные яйца: их к определенному сроку не высидишь. Тут, знаете ли, такие кроссворды возникают, - она повела головой в сторону переполненного читального зала. - Люди годами к нам ходят, сотни дел пересмотрят, и - ничего не находят. А потом, как прорвет... В архивных поисках, как и в любви, нужно взаимное желание...
       - Простите, не понял?
       - Потом поймете...
      
       В четверг я уже сидел в светлом зале на Английской набережной и листал огромную, размером с печной противень, папку, просматривая компанию бессарабских Бузней человек в сорок, некоторые из которых, как предсказывала Лена, могли оказаться родственниками моего деда, а значит и моими предками. Наготове у меня был гроссбух со специальным шаблоном, куда я должен был заносить свои находки: "Всех на карандаш!"
       Читальный зал Архива опять был полон. Крепкие дубовые столы с настольными лампами матово желтели листами старинной бумаги, бугрились стопками переплетенных в черный коленкор дел. Прошлое похрустывало и шелестело, четко проступало блестящими чернильными записями и негромко шептало угасающими машинописными текстами. Некоторые ветхие страницы бледнели зеленоватым оттенком, и я видел, как переворачивают их, чтобы не надорвать - взявшись двумя руками.
       Справа от меня сидела миловидная женщина с ноут-буком и складной лупой. Прочитав с помощью лупы слабенький рукописный текст, она таинственно улыбалась, откладывала лупу и начинала быстро перебирать мягкие клавиши компьютера. Казалось, она уже нашла своих предков и теперь изучает пикантные подробности их жизни: какие-нибудь там балы, любовные записочки, тайные встречи, ставшие явными...
       Фолиант, в котором я осторожно листал твердые толстые страницы, назывался:

    " Алфавитный список всем дворянским фамилиям Бессарабской области, утвержденным в дворянстве Департаментом Герольдии Правительствующего Сената"

       и начинался в 1821 году. Это и была Дворянская Родословная Книга Бессарабии, составленная в алфавитном порядке.
       Бузни водились в первом томе, и водились обильно, но вот заковыка: не обнаруживалось среди них моего деда Александра Николаевича, родившегося, как я уже говорил, в 1860-м году.
       Я осторожно пролистал книгу несколько раз
       Отсутствие деда среди бессарабских Лазо, Ласкари, Кантакузинов, Пуришкевичей, Фрунзе, Доливо-Добровольских, Доничей, Лермонтовых, Леондари, и прочих красивых и известных фамилий заставило меня испытать чувство досады, - словно я прыгнул в трамвай, идущий по чужому маршруту, и теперь надо ждать остановки, чтобы выйти и вернуться.
       Смутило и другое: на просторных листах рукописной книги я не обнаружил Николаев Бузни, о которых было точно известно, что они дворяне. Ну, например, Николай Николаевич, заместитель уездного предводителя дворянства - не из крестьян же его выбрали управлять дворянским хозяйством?
       Впору было подойти к милейшей заведующей читальным залом Серафиме Игоревне и, как в том анекдоте про другой глобус, спросить: а нет ли у вас другой Дворянской Родословной Книги?
       Вот вам и первая загадка, господин исследователь!
       Именно так - "исследователь" было записано в моем архивном пропуске и формуляре.
       Шаблон, рекомендованный Леной, был прост: на каждого фигуранта требовалось составить нехитрую биографию от рождения до смерти: "Годы" - "Факты" - "Источники подтверждения". И на кого мне эти биографии, простите, составлять?
       Полистав еще книгу, я переписал из нее несколько забавных фамилий и "дворянскую таблицу", приглянувшуюся своими архаизмами - вдруг пригодится:
      
       Чин, имя и прозвание Дворянина, его лета и при какой должности, а буде в отставке, то где пребывание имеет?
       Холост или женат или вдов, много ли детей мужеска пола с показанием их имен и лет, а буде из них кто в службе, то в какой?
       Буде имеет деревни, то сколько за ним по последней ревизии состоит крестьян?
       Имеют вписываться все вновь рожденные сыновья с показанием их имен?
       Когда будет от Дворянина объявлена копия с Герба внесенного в Гербовник, то означать именно в какое отделение Герб сего рода внесен?
       Ежели Герольдиею доказательства о благородстве будут признаны недостаточными, то показывают, когда именно сие последовало?
      
       Фамилия Бузни в книге писалась по-разному: и Бузня, и Бузне, встретилось даже русифицированное Бузневы. Но это, была, безусловно, одна компашка.
       И скорее всего, компашка, не имеющая к моему деду прямого отношения.
       Значит, не врал батя насчет крестьянского происхождения своего тестя. А фамилию мой лобастый дед-крестьянин-самоучка мог получить от помещика. Как у нас в России - Баринов, Помещиков...
       Мою досаду скрашивало наблюдение: всех Бузней, принимаемых во дворянство, записывали в какую-то шестую часть дворянской Родословной книги. Не высокого дворянского полета были, видать, птицы. К тому же, "герба не имеют". Ну, и Бог с ними!..
       Женщина, сидевшая рядом, выключила ноут-бук и сочувственным шепотом спросила:
       - Кого ищете? - она собиралась уходить.
       Я пожал плечами: действительно, кого я теперь ищу?
       - Дедов, прадедов, - так же шепотом ответил я.
       - Какие фамилии? - Она вдруг стала смотреть на меня с интересом, словно мы с ней были когда-то знакомы, и теперь она изучает, сильно ли я изменился, и скоро ли признаю ее.
       - Бузни, Каралис... - растягивая слова, прошептал я.
       - Нет, не попадались. - Она шарила глазами по моему лбу, словно там что-то было написано. - Вы здесь первый раз?
       Я кивнул.
       - Найдёте! - подбодрила женщина, складывая лупу и закрывая крышку ноут-бука. - Фамилии хорошие, редкие! С ними будет легко работать. Дворяне? - Она вновь взглянула на меня, словно пытаясь по моей физиономии определить, не являюсь ли я потомком дворянина.
       - Тайна, покрытая мраком.
       - И отсутствием информации, - добавила женщина, придвигаясь ко мне, чтобы лучше слышать. -И предки мало чего оставили. Так?
       - Так, - кивнул я. - А вы что ищите? Меня, кстати, зовут Дмитрий Николаевич.
       - Людмила Прокопьевна, - представилась женщина; ей было к сорока; светлые вьющиеся волосы, перстень с черным камушком, светская улыбка с загадкой, словно мы намеревались зафлиртовать. - Можно Людмила. У меня двенадцать фамилий в разработке... И дворяне, и мещане... Второй год работаю, хочу сыну родословную оставить...
       - Сын помогает? - Я тоже стал собираться, надеясь прицепиться к Людмиле и поболтать с опытным исследователем.
       Грузный мужчина, сидевший впереди нас, обернулся и выразительно блеснул очками. Люда кивнула, давая обещание соблюдать тишину в храме старых документов.
       - Ему сейчас все родословные - до лампочки! - отчетливо артикулируя слова, прошептала она тише прежнего. - Пятнадцать лет. Плейер, ролики, девочки...
       Сдав дела, мы вышли на площадку второго этажа.
       - А у вас какие фамилии?
       - Сташкевичи, Наклонские, Шереметевы... - она назвала целую обойму.
       - Ничего не нашел, - пожаловался я.
       - А какую губернию смотрели?
       - Бессарабскую. Что поразительно: не нашел в этой книженции даже тех, кто точно был дворянином.
       - Это бывает. Некоторые годы могут просто отсутствовать. Вам надо сходить в каталог, там поспрашивать.
       - А где это?
       - Главный вход Сената. - Только попросите в читальном зале направление. Без него не пустят...
       - У Серафимы Игоревны?
       - Да-да, у нее. Если, конечно, повезет.
       Мы стояли у перил ротонды. Сверху, через стекла близкого фонаря едва сочился бледный свет зимнего дня. Парадная лестницей малиновым ковром летела вниз.
       - Скажите, - Людмила с загадочной оценивающей улыбкой посмотрела на меня: - в вас есть польская кровь? .
       - Литовская, - может быть... Впрочем, фамилия Поплавские упоминалась в нашей семье... Возможно, и польская есть. А что?
       - Ваше лицо напоминает мне один польский портрет, - взглянула на меня Людмила.
       - А что за портрет? - тихо спросил я.
       - Тысяча семьсот пятидесятого года.
       Я рассмеялся:
       - Не нашел дедов по одной линии, так найду по другой! Вы часто здесь бываете?
       - Когда есть свободное время. Я живу неподалеку, - в доме за Манежем.
       - И кто изображен на портрете?
       - Шляхтич в латах. Неизвестный ротмистр. Копия - вы! И усы такие же! - она засмеялась, прощально взмахнула рукой и легко сбежала по широкой лесенке.
       Возле крутых ступеней пещерного гардероба, она оглянулась, словно знала, что я смотрю ей вслед, и взмахнула рукой.
       С ума сойти! Теперь я еще и польский шляхтич! Причем, в латах. Никогда не носил на себе железа, даже каски. Пилотку подводника - бывало.
       Шляхтич в латах меня, надо сказать, заинтересовал.
       Это тепло.
       Литва, Польша, Белоруссия - извечно сообщающиеся сосуды. И нынешняя маленькая Литва на берегу Балтийского моря - это не та просторная Литва, которая называлась Великим княжеством Литовским, Русским и Жмойтским. И государственным языком в этой державе считался русский, - именно на нем в XVI веке был написан "Литовский статут".
       Что за портрет? Природа не повторяется, но очень похожие люди встречаются. Какой-нибудь устойчивый генотип?
       Я вернулся в читальный зал.
       Выслушав мои сетования, что вместо революционного огорода меня занесло в дворянский, Серафима Игоревна, махнула рукой и выписала мне пропуск в каталог Архива. Как я понял, в каталог направляли неохотно: возможно, чтобы не приучать посетителей Архива снимать пенки. Вот ты сначала просмотри сотню-другую дел, поищи своих предков, как хлеба ищут, а если не найдешь, мы заглянем в компьютер и скажем, на какой полочке они у нас лежат!
       Пройдя мимо угла Сенатской площади, где в гранитном цоколе разместился вечно пустующий бар "Трибунал" с картонным манекеном официанта-зазывалы, я ступил на каретный пандус, плавно взбегающий к дубовым дверям Сената, и Медный всадник с Исаакием расплылись в глазах от резкого ветра.
       Покалякав в прохладном фоей с гардеробщицей, я осмотрел белые израцовые печи, которые раньше беспрерывно топились истопниками, представил важных швейцаров, бобровые воротники шинелей, поднялся, как когда-то бедняга Каренин, по широкой лестнице на второй этаж, прошел мимо каталожных утесов из красного дерева, вошел в огромный зал с разбежавшимися по стенам высокими шкафами и, разыскав между тумб и стелажей нужного мне господина, сообщил о цели своего визита.
       Его звали Владимир Вячеславович. Он был в очках, домашних тапочках, рубашке в мелкую клеточку, и я понял, что мы с ним подружимся. Бормоча: "Бузни, Бузни... Сейчас посмотрим...", он отправился к компьютеру. Я остался сидеть возле его стола рядом с высочайшими окнами, за которыми виднелся Медный всадник, похожий сверху на театральную декорацию.
       Вернулся он скоро и положил на стол листок с компьютерной распечаткой.
       - Есть несколько послужных списков различных Бузней, есть письма Веры и Нины Бузни из фонда сенатора Богдановича, есть дела по имениям Бузни...
       - Это не то, - я стал рассказывать семейную легенду про дедушку-марксиста, в студенческие годы чуть не угодившего на каторгу...
       - Так бы сразу и сказали, что привлекался... Сейчас посмотрим по фондам МВД, - Володя скинул тапочки и взлетел на приступочку книжного комода, на котором стояли застекленные книжные полки. Открыл створку, - мне показалось, по всем законам физики он должен загреметь вместе со шкафом, - и вытянул пыльную папку с делом. - Вот оно. По Саратовской судебной палате...
       Он спустился и быстрыми пальцами вытащил нужную бумагу: "Бузни Александр Николаевич... Ваш?"
       - Не знаю. Наверное, мой.
       Он дал мне переписать название дела: "Наряд сведений о привлечении к ответственности за революционную деятельность отдельных лиц по Саратовской судебной палате..."
       - А за что он привлекался?
       - Здесь не написано. Закажите дело в читальном зале и посмотрите, - слегка грассируя, ответил Владимир Вячеславович; мне показалось, кроме нас в этом огромном зале никого не было. Он рассовал все на свои места и притворил стеклянную дверцу стенного шкафа.
       Я подарил ему свою книгу, вложив в нее визитную карточку.
       - Это тоже забирайте, - он протянул мне распечатку с названиями дел о Бузнях-дворянах. - А ваша фамилия Каралис? - он глянул на обложку книги.
       - Может, тоже посмотрите? - робко спросил я. - Знаю, что дедушка Павел Константинович жил в 1917 году на Невском проспекте в доме семьдесят девять. Но род деятельности не установлен... Может, что-нибудь найдется?
       Владимир Вячеславович скрылся за архивными тумбами, и я услышал, как поскрипывают, выдвигаясь ящики. Сейчас мне вытащат дело о дуэли благородного предка или сообщение тайного агента о неблагожелательных высказываниях кого-нибудь из Каралисов в адрес Государя Императора во время партии бриджа в Английском клубе. И я начну со страшной силой раскапывать родовые корни...
       - Есть! Правда, немного другой - Каралюс Фома Осипович, 1917 год. Дело по обвинению в шпионаже. Ваш?
       - Не знаю...
       - В принципе, латинское "u" могли читать как наше "и". И тогда фамилии идентичны, - предположил из-за тумб Владимир Вячеславович. - Хотите?
       - Давайте.
      
       И я поплелся в читальный зал - заказывать дела с грехами: деда Бузни и выскочившего, как черт из табакерки, неведомого Фомы Осиповича, привлеченного в 1917 году по подозрению в шпионаже. Если Ленин, Троцкий, Каменев и Зиновьев, как недавно выяснилось, были шпионы немецкого генерального штаба, то почему бы Фома Осипович, почти однофамилец, не мог оказаться их подручным? Н-да...
       Дела обещали подготовить завтра после двенадцати.
       Я вернулся на свой Васильевский остров через мост лейтенанта Шмидта, над Невой тек холодный стеклянный ветер, и зашел в Андреевский собор - был день рождения матери.
       Да, начиная архивные розыски, надо быть готовым и к неблаговидным находкам.
       Старший брат Юрий был отличником пограничной службы, служил на заставе имени Карацюпы, переловил по его рассказам десятка два разных шпионов, включая кабанов с радиопередатчиком под брюхом, а тут из мути семнадцатого года выползает Фома Осипович Каралю(и)с, подозреваемый в шпионаже против России! Этого мне только не хватало! С другой стороны, всегда можно вспомнить изречение товарища Сталина доведенное до сведения общественности в 1939-м, если не ошибаюсь, году: "Сын за отца не отвечает!", и послать всех подальше.
       Но потомком шпиона все равно быть не хотелось.
       Спал я в кабинете, и спал плохо. Жене я ничего не сказал про находки, чтобы не дергать ее своими постоянно меняющимися национальностями и социальным происхождением: то справедливый древний грек, то не грек, то литовский князь, то внук молдавского крестьянина-революционера, то осколок большого дворянского клана, то потомок шпиона - с ума может сойти бедная женщина, выходившая замуж за старшего научного сотрудника с крепким пятым пунктом.
       Под утро я обнаружил, что ко мне на диван забралась немецкая овчарка Юджи, и, выставив соломенно-желтое брюхо, бесстыже дрыхнет рядом со мной на спине, "Это что такое! - приподнялся я на подушке. - Так ты несешь караульную службу? Где твое место по штатному расписанию? У маминых дверей!" - "Хозяин, все под контролем! - меланхолично приоткрыв глаза, стелепатировала псина. - У нас муха без разрешения не пролетит, ты же знаешь!" - Она слезла с дивана и стала громко зевать и потягиваться. Заслышав нашу возню, в кабинет заглянула дымчатая Дашка, и Юджи, для порядка придавив ее лапой, дала ей слегка пошипеть и отпустила.
       ...И тут же вспомнил сон, похожий на дурной кинематограф. Высокий седой мужчина протягивал мне ветхий сундучок с окованными углами, и за его спиной темнела яма осыпавшейся могилы. Крышка открытого сундучка болталась на одной петле, и я видел среди содержимого цепь с круглым блестящим шаром, матерчатый сверток, распятие, позеленелые монеты... Я видел этого высокого согбенного мужчину первый раз, но почему-то знал, как его зовут... И знал о назначении цепи с шаром, но тут же забыл, как только проснулся...
       Я оделся и повел собаку на прогулку, обещая ей скорую поездку на дачу, простор участка, ручей, в котором она любит мочить свое собачье брюхо, а ближе к лету - и Чертово озеро, и поездки по грибы, и азартную беготню за птичками со встопорщенной шерстью...

    6. Сплошные загадки

    История не меню, где можно выбирать блюда по вкусу.

    Ю. Лотман

       Едва я потянул на себя массивную архивную дверь, как с Петропавловки бухнула пушка, и звук выстрела, шелестя под фермами мостов, пронесся к заливу.
       Спустившись в низок гардероба, я поздоровался, разделся, поставил в ячейку портфель. Меня не покидало ощущение, что со вчерашнего вечера в Архиве всем было хорошо известно: утром придет потомок шпиона, смотреть дела своего предка. Поднялся по лестнице, предъявил милиционеру пропуск, он сдержанно кивнул: "Проходите!". Стараясь шагать не шумно, прошел в читальный зал.
       На моей полке зеленел обложкой толстый журнал, прошитый вощеной бечевкой, и лежала строгая казенная коробочка. Открыв ее, я обнаружил свернутую фотографическую пленку и корешок своего запроса с номером дела: "...Каралюс Фома Осипович. Дело по обвинению в шпионаже".
       С журналом и коробочкой я подошел к столу регистрации и дождался, пока девушка в милом джинсовом комбинзончике неспеша запишет на фамилию исследователя Каралиса Д.Н. "Дело по обвинению в шпионаже Каралюса Ф.О., 1917 г." А также "Наряд сведений по Саратовской судебной палате за 1906 год". Почти полное совпадение фамилий мог не заметить только слепой. Девица же была вполне глазаста.
       - Благодарю! - как можно отчетливее и бодрее сказал я, кланяясь сотруднице. - Соблаговолите подсказать, где и как можно посмотреть сей микрофильм. - Делать вид, что обвиненнный в шпионаже Каралюс не может иметь ко мне никакого отношения, было бы смешно.
       - За читальным залом есть специальная комната. Там аппараты. Не все исправны, но найдете... - Девица отвернулсь к тумбочке и стала что-то выискивать среди бумаг.
       Благодарственно кивнув, я гордо пронес журнал и коробочку через читальный зал (Людмилы я не обнаружил) и сел за свободный стол с черной громадой диаскопа. Да, возможно я потомок резидента германской или японской разведки - ну и что? Я пытался подбодрить себя слышанной где-то фразой: "В любой ситуации следует сохранять хладнокровие, ибо через сто лет это не будет иметь никакого значения", но в моей ситуации все выглядело наоборот: мои находки будут иметь значение и сегодня, и завтра, и через сто лет... Как говорили Стругацкие, будущее создается тобою, но будет принадлежать не тебе.
       Страшное дело - архивы!
       Коробочку со шпионскими пленками я отложил.
       Сначала взглянем на революционную деятельность деда в Саратовской губернии Российской империи в апреле 1906 года. Что умышлял мой будущий дедушка в уже солидном, сорокашестилетнем возрасте, против самодержавия?
       Я нашел нужную страницу. Машинописный текст. Увы! Ничего конкретного.
       "...14 апреля 1906г.
       "Справка о Коллежском Ассесоре Александре Николаевиче Бузни (сахаро-акцизный надзиратель Тамбовского Акцизного Управления)
       Учитывая, что Бузни А.Н. глубоко сожалеет о случившемся, и семья его находится в бедственном положении, отменить его высылку в Вологодскую губернию и разрешить возвратиться в Тамбов под надзор Губернатора".
       С одной стороны, я порадовался за дедушку, который миновал ссылку в студеную Вологду и вернулся в теплый яблочный Тамбов. И за себя тоже: через год в семье деда, "которая находилась в бедственном положении", родилась моя мама, а еще через сорок лет в Ленинграде, в роддоме рядом с Духовной семинарией, на свет появился и я. Прощая дедушку, власть благословляла к жизни меня... С другой стороны, следовало ли ввязываться в бунтарские дела, чтобы вскоре глубоко сожалеть о случившемся? Как-то странно.
       Но в чем состав, в чем шкода, в чем умысел? Что занесло деда из Тамбова в Саратов? Я достал трудовой список деда: в 1906 году он уже девять лет заведовал губернской химической лабораторией акцизного ведомства.
       Ездил в командировку?
       Хорошо могла закончиться командировочка - чуть не выслали в Вологодскую губернию. Перелистал слежавшийся журнал от корки до корки. Врачи, учителя, рабочие сахарных заводов, поденщики, крестьяне... "Дело производством прекратить", "Передать в уголовную палату", "Наложить штраф"... Чем огорчили саратовскую власть все эти люди - ни слова. И как-то по-детски звучит в нынешних временах тогдашняя причина помилования деда: "учитывая, что он глубоко сожалеет о случившемся, и семья его находится в бедственном положении..." Может, дал взятку или нашелся блат? Но такое плохо вяжется с образом революционера и бунтаря...
       Случись деду получить ссылку в Вологду, его судьба могла побежать совсем по другой дорожке. В маленьком северном городке, обжитым ссыльными революционерами, он мог познакомиться со Сталиным, Молотовым, Орджоникидзе...
       Взяв журнал, я на цыпочках дошел до Серафимы Игоревны. Она была подчеркнуто любезна, как с висельником перед его последней просьбой, что выдавало ее осведомленность о шпионском деле.
       - Запросите, милочек, Саратовский архив! В апреле девятьсот шестого там еще Столыпин был губернатором! Спуску никому не давал, сами знаете. Адресочек я вам дам... - Она открыла толстую потрепанную книгу и нашла нужную страницу. - Переписывайте, пожалуйста...
       К студенческому бунтарству деда Саратов отношения не имел: сорок шесть лет, солидный человек, заведующий химической лабораторией. Тут что-то другое...
       Сплошные загадки.
      
       ... Я долго не мог заправить фотопленку в затвор диаскопа, потом понял, что он неисправен, и пересел за другой стол. Положив на столешницу чистый лист бумаги, я сфокусировал на нем размашистый рукописный текст и попытался читать, подкручивая пленку: постановление об аресте, предъявление обвинения, анкетные данные задержанного... Бред какой-то. Мещанина Ковенского уезда Сядской волости Каралюса Фому Осиповича, сорока лет от роду, задержали 25 августа 1917 года в Петрограде и поместили в тюрьму "Кресты" по подозрению в шпионаже. Он, понятное дело, шпионаж отрицает: просто приехал в столицу по делам. Это было уже при Временном правительстве Керенского. Послали запрос о благонадежности Фомы Осиповича в Жандармское управление Ковенской губернии; в ответ: нормальный мужик, ничего такого за ним не числится. Через полтора месяца, проскрипев нужными шестеренками, аналогичный ответ прислала Жандармерия Виленской губернии.
       Время идет, человек сидит. А нечего шляться по Петрограду в лихое военное время!
       Еще несколько листов, - совершенно угасший текст допроса. Можно разобрать только отдельные слова, вдавленные железным пером в серую бумагу. И ни одной фамилии, - к кому приехал, у кого остановился? - ни одного мостика в наше время.
       И вот последний лист: 24 октября 1917 года моего почти однофамильца, (а может, и родича?) выпускают из "Крестов": катитесь вы, дядя, колбаской на все четыре стороны. И дядя идет куда-то по холодному Питеру, кутаясь в зипун и чертыхаясь - за что продержали два месяца? что за порядки в этой долбанной столице? И не догадывается, что...
       ... неведомый ему Ульянов (Ленин) в это время гримируется на конспиративной квартире, собираясь в нарушение партийной дисциплины ехать на трамвае в Смольный, где его дружки-большевики, которым он не очень-то доверяет, готовятся перехватить ослабшую власть в свои руки. И крейсер "Аврора", подрабатывая винтами черную стылую воду, уже занимает место наискосок от Зимнего дворца...
       Я весело сдал журнал с коробочкой и зашагал к гардеробу. Шпионские дела просвистели мимо.
       Да, занимаясь архивными изысканиями, надо иметь крепкие нервы.
      
      

    7. Объявлены в розыск

      

    Провидение - это просто другое название законов природы. Генри Бичер, американский проповедник,

    умный, как чукча

      
       Я сижу в архивах и библиотеках, веером рассылаю письма и пытаюсь опрашивать родственников в качестве свидетелей. Со свидетелями не так все просто.
       Единственный оставшийся в живых брат Юра уже много лет живет с женой и сыном во Владивостоке, и по взятой им традиции не пишет писем и не отвечает на оные - лишь изредка прилетает без предупреждения в родные края и живет, оттягиваясь пивом, на даче в Зеленогорске. Брутально, ему эта тема - по барабану. Поэтому остается ждать его появления в родных Пенатах и брать тепленьким: он теперь самый старший из нас, и хоть что-то должен помнить.
       Младшая из старших - сестра Надежда, родившаяся в августе сорок первого, абсолютно ничего не помнит и не знает - хоть, как говорится, расстреливай. Она помнит, только, как в июне сорок пятого ее нес по Невскому военный на руках, играл оркестр, летели букеты цветов, а мать бежала где-то рядом и плакала. Надежда думала, что мать боится потерять ее, и кричала, обхватив военного за шею: "Мамочка, я здесь! Не плачь, мамочка, я здесь!".
       Что у неё узнаешь?..
       Старшая Вера охотно снабжает меня по телефону одной семейной легендой за другой. Я записываю все, как учила опытная Лена. Кажущиеся противоречия стараюсь не обсуждать - может пригодиться любая деталька. Удивительно, но из хаоса воспоминаний потом выстроится некий каркас, и всякая реплика, любой фактик - забытый в гостях шарф, дверь под лестницей, китель с белым целлулоидным подворотничком - все они встанут на свои места; не сразу, но встанут.
      
       В конце марта я объявил во всероссийский архивный розыск дедушек и бабушек.
       Четверо родных людей из нескольких миллионов - капля в море. Мы никогда с ними не встречались, они ушли, не зная о моем будущем появлении на свет, но без них мне не двинуться в путешествие по Прошлому.
       Для начала я послал запросы в тамбовские архивы.
       Именно в Тамбове, на берегах красивой речки Цны, проявляли себя трое из разыскиваемой четверки: дед Бузни и две бабушки. Неплохая локализация предков-фигурантов!
       К тому же, в Тамбове познакомились мои будущие родители - Николай и Александра, тогда еще совсем юные существа. Это произошло в голодном 1918 году, когда моя бабушка по отцу Ольга Николаевна Высоцкая вместе с парголовским приютом, в котором она работала воспитателем, перебралась в относительно сытый губернский городок. Бабушка вывезла из тифозного Петрограда дочку и троих сыновей, старшему из которых - моему отцу - исполнилось четырнадцать.
       Какое-то время Николай и Александра учились в соседних школах. Но вскоре мой будущий отец уже работает репортером в "Тамбовской правде" (позднее, из тамбовского архива мне пришлют его газетные корреспонденции, подписанные "Икс", "Свой" и копию гонорарной ведомости), ходит в обмотках, фасонистом трофейном френче, из нагрудного кармана которого торчит карандаш с наконечником из винтовочной гильзы, и пытается ухаживать за профессорской дочкой Шурочкой Бузни...
       Вопрос: почему бабушка Ольга Николаевна приехала в Тамбов без мужа, жившего в 1917 году на Невском проспекте, почему оказалась в тяжелое время одна с четырьмя детьми - пока не имеет ответа. Разошлись? Спился? "Удрал в буржуазную Польшу", как утверждает сестра? Пока не знаю...
       Я просил тамбовские архивы найти все, что касалось моих предков: послужные списки, метрикационные свидетельства, ведомости на выплату жалованья, сведения о владениях недвижимостью, любые бытовые подробности, если они осели на полках, а буде кто из них членом партии ВКП(б), то и строгие партийные документы с анкетами - они нам в самую пору.
       Оплату, как водится, гарантировал, в просьбе просил не отказать, и слезно умолял господ архивистов помочь бедному писателю сдвинуть с места сюжет нового семейного романа. К каждому запросу я приложил книжку с повестью о нашей семье - "Мы строим дом" и буклет "Центра современной литературы и книги", которому в то время уже шел второй годик.
       Насчет романа я сильно преувеличивал: там еще и конь не валялся; (но каков хитрюга, а?)
       Затем, решив копнуть киевский период жизни деда Бузни и развернуть, таким образом, розыск до международного, я вызнал адреса и отправил запросы в следующие архивы незалежной державы:
       Центральный Государственный Исторический Архив Украины,
       Исторический архив города Киева,
       Киевский Университет им. Тараса Шевченко,
       а также в Саратовский областной исторический архив.
       В первые три архива я отправил письма на русском и английском языках, со вступительными протокольными извинениями, суть которых заключалась в том, что, не владея в совершенстве украинским языком, я принужден обращаться к украинским архивистам на официальных языках Организации Объединенных Наций, и надеюсь, мой шаг не будет истолкован недружественно. Ответить прошу на любом из вышеназванных языков. В том смысле, что если вам не к лицу общаться на русском, ласково просимо - на английском, please!
       Запросы я снабдил подробными сведениями об Александре Николаевиче Бузни, включая номер полученного им в Киевском Императорском университете Св. Владимира диплома кандидата естественных наук. Я просил архивистов побачить, так сказать, что пишут в личном деле студента Бузни о его участии в революционных волнениях. И заодно пошукать: где родился хлопец, да кто были его батя с матушкой.
       Письмо в Саратов отправил, естественно, на русском.
       Саратовцы ответили быстро и совершенно бесплатно: "...в картотеке Саратовского жандармского управления и в фондах гражданского суда сведений о Бузни Александре Николаевиче не имеется.
       Директор А.В. Воронежцев".
      
       И куда, спрашивается, делись документы? Готовили человека в Вологодскую ссылку, шили дело, канифолили нитки, потом простили, отправили к семье в Тамбов - и концов не найти. А я, может, как гражданин своей страны и прямой потомок, желаю знать, что замышлял мой дед и какие шпильки пытался вставлять тогдашнему Саратовскому губернатору Столыпину, мир его праху!
       Остается только удивляться, как слабо велся учет правонарушений по Саратовской губернии! И подозревать: уже в те времена российские силовики занижали статистику. Н-да...
      
       Вслед за этим пришло письмо из архива Киевского Университета. Из двух предложенных мною к общению языков универсанты прагматично выбрали русский, освободив и себя, и меня от ненужного заглядывания в английские словари:

    "Уважаемый Дмитрий Николаевич!

       Сообщаю Вам, что в фонде Киевского университета хранятся документы только послевоенного периода. По Вашему вопросу следует обращаться в Исторический архив г. Киева по адресу...
       С уважением, заведующий архивом Университета - Потапенко Н.М"
      
       Милый господин Потапенко, я Вам сердечно благодарен за простоту, лаконизм и точность ответа! Судя по тексту, Ваша пишущая машинка с русским шрифтом старенькая, но берегите ее, как зеницу ока, как дружбу между нашими народами, - мне кажется, она еще не раз пригодится Вам.
       Я часто вспоминал ваш простенький ответ, ибо то, во что вылилась моя переписка с двумя украинскими Державными архивами, - короткой строкой не опишешь. Иногда мне казалось, что там сидят инопланетяне, решившие поиздеваться надо мною за мои же деньги. Спас счастливый случай. Возможно, мы еще дойдем до этой гоголевской темы.
      
       Итак, предков - в международный розыск!
      
       Сканирую старые пожелтелые фотографии, убираю на экране трещинки, осветляю темные пятна, ретуширую выцветшие места и получаю нечто вроде плаката: "Внимание, розыск!"
       Бородатый дедушка-революционер смотрит с экрана монитора тревожно и чуть растерянно - он не ожидал, что неведомый ему внук - младший сын Кольки Каралиса, за которого он не очень-то хотел отдавать старшую дочку Шурочку, поместит его в рамку фантастического волшебного фонаря и будет чистить сюртук электронной метелочкой.
       - А ты думал, я тебя не найду? - ласково говорю я деду. - Нашел. И еще многое про тебя найду, это только начало...
       Второй дедушка, чью фамилию я ношу, - шестнадцатилетний юноша со спокойным волевым лицом, оставивший на обороте фотографии каллиграфическую надпись для "Горячо-любимой бабушки" лег на грунт, как подводная лодка, и не подает никаких сигналов.
       Примечательно, что в год совершения фотографии - приблизительно 1900-й, у моего будущего дедушки была бабушка, к которой и обращена надпись на обороте. И стало быть, приходится она мне прапрабабушкой, родившейся, судя по всем нормам, году эдак в 1825! И жила она, очевидно, в Петербурге, коль фотография оказалась в нашей же семье. Не факт, что она родилась именно в Петербурге - под грохот пушек и ружейной пальбы на Исаакиевской площади. Не факт. Она могла приехать в столицу, родившись и в другом месте. Но факт, что кто-то из моих предков по отцовской линии еще два века назад топтал питерские мостовые.
       И мне это приятно.
       Хотелось бы только вызнать - какую фамилию она носила до замужества, какую кровь она внесла в мой коктейль, и по чьей линии она была бабушкой моему дедушке: по линии его матери или отца?
       Казалось бы, я обложил красивого юношу Павла Каралис флажками со всех сторон - так группа розыскников вычисляет фигуранта по важному делу, но поиски пока ни к чему не приводят: питерские архивы не могут найти его ни в списках родившихся, ни в умерших. (В архив КГБ я пока не обращаюсь, там надо знать род занятий, социальное положение, в противном случае - это, как сеткой на сома пытаться ловить уклейку.)
      
       ...На работе временами искрит так, словно плюс поцапался с минусом, появляются враги-писатели, о которых я и не подозревал: им не нравится, что в моем Центре свободно чувствуют себя люди из альтернативного союза, и почему я привешиваю их портреты и групповые снимки рядом с уже висящими портретами истинных носителей культуры и либералов? Некоторые буйные головы из альтернативного союза, к которому я не принадлежу, напротив, выдвигают мне упреки за излишнюю, как им кажется, внимательность к "своим", и недостаток внимания к ним, истино российским писателям.
       "Нет, вы посмотрите, как он криво висит! - возмущается жена одного из поэтов и прикладывает к рамке отвес из нитки и тяжелой авторучки. Я таращу глаза, но отклонения от вертикали не вижу. - Можно подумать, что это специально! А он, между прочим, - единственный "шестидесятник", пишущий в неореалистическом стиле! У него две международные премии - и такой позор на родине!"
       Просто сумасшествие какое-то!
       Хочется послать и тех, и других подальше! Почвенники и либералы конца XX-го века! Плюнув и на тех, и на других, ловкая молодежь строчит детективы и дамские романы под женскими именами. У нее свои тусовки, но в союзы писателей, которых в нашем городе два, они придут записываться непременно...
       Когда Союз писателей раскололся, сгорел Дом писателя и единого места встречи в городе не стало, все принялись искать поджигателей в противоположном лагере. Но вот появился Центр, маленький домик писателей, нашлись спонсоры на бесплатную выпивку и закуску к творческим вечерам, народ пошел косяком, дневали и, случалось, ночевали на уютных диванчиках и креслах, пока за ними не приезжали жены. Утром опохмелялись пивом из бочки с краном, все были довольны, но по мере движения Центра вперед, все ощутимее стало накапливаться статическое электричество. Цикл круглых столов (правильнее назвать их овальными, ибо два длинных стола именно таких форм стояли у меня в Белом зале со сводчатыми потолками, люстрами под бронзу и зеркалами) вызвал бешеную зависть и обиду среди не приглашенных на дискуссию, и недовольство ее ходом ("Почему мне дали так мало времени?") среди участников действия, которое показывалось по телевидению. Правильно говорится: поставь писателей в строй и попроси рассчитаться на "первый-второй", - вторых не будет!
       Жена Ольга только вздыхает, разогревая мне поздно вечером всю еду за день - и обед, и ужин. "Ты что, кроме нескольких чашек кофе ничего не ел? Разве так можно! Ходи в университетскую столовую, это же недалеко! Как это нет времени на обед? Я этого не понимаю! Установи время для обеденного перерыва, как во всех организациях. И почему ты стесняешься брать бутерброды? Что, значит, не можешь есть в одиночку? А язву желудка в одиночку поиметь - хочешь?"
       Выполняя волю жены, иду обедать в университетскую столовку, и на обратном пути вижу, как стремительно шагающий от нашего крылечка почтальон Эдуард роняет на мартовский снег тусклый конверт и, завернув за угол, легким катером удаляется от потери. Одной рукой он прижимает к груди стопку корреспонденции, другой взмахивает, словно подает кому-то сигналы, крутит головой, взглядывает на серые небеса, поводит при ходьбе плечами. Поэт! О чем я узнал недавно. Дойдя до конверта, я поднимаю его и свищу Эдику. Он уже удаляется по тесному Биржевому переулку и не оборачивается на свист: что он, мальчик, что ли? Я пытаюсь окликнуть его по имени, но в это время начинает трястись и чихать дымом "Камаз", мимо которого торопливо проскальзывает Эдик. Тьфу, елки зеленые, теперь беги за ним! "Камаз" уже рычит голосом хозяина дорог и нагнетает в переулок растущее коричневое облако дыма.
       Я смотрю на конверт: письмо адресовано мне. Штемпель отправителя: городской исторический архив, Псковская улица, 18.
       Хороши же у нас поэты-почтальоны. И почему почта не выдаст им сумки, как было во времена моего детства: "Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне?"? Теперь они, наверное, половину корреспонденции таким посевом и доставляют: кто найдет, тому и письмо. А не нравится - выброси и шлепай дальше.
       А если бы я не оказался поблизости, не заметил упавшего в снег послания?
       А если бы я не оказался поблизости, и не заметил упавшего в снег послания, то его, скорее всего, затоптали бы прохожие. И не скоро бы мне стало известно, что мой петербургский дед Павел Каралис и его супруга Ольга Николаевна оба были православного вероисповедания, происходили из мещан посада Колпино Царскосельского уезда, состояли в первом браке и крестили в 1909-м и 1911-м годах своих сыновей - Виктора и Валентина, что следовало из высланных в мой адрес "Выписей из метрических книг" Воскресенского (Смольного) собора всех учебных заведений и Церкви Успения Пресвятой Богородицы в Парголове.
       Виктор и Валентин - мои дядьки. Первого я никогда не видел - он умер в десятилетнем возрасте от горячки на руках у старшего брата - моего отца. Помню, как отец вспоминал и чуть не плакал: дети спали на полу, мать лежала больная на кровати, несколько дней бредила, должна была умереть, братишку колотило от холода, отец заворачивал его в старый тулуп, баюкал, лохматая собачонка печально смотрела на огонь в печке... Мать выжила, а брат Виктор умер. И было это уже в Тамбове.
       Второго - дядю Валю, железнодорожника, я видел один раз - он приезжал на похороны отца из своего Радофинниково, где у него был дом, хозяйство, две, дочери и совсем не было парней-наследников. Очень походил на моего отца, чуть прихрамывал - на фронте зацепило осколком сухожилие. Как он умер, я, к сожалению, не ведаю...
      
       Вот и все! Можно отдыхать от мнимого дворянства нашей фамилии! В письме, которое я вытащил из мартовского снега, ясно написано: мещане. Дышите глубже, товарищи, и забудьте про княжеский титул, которым нас подманивала возможная московская родственница Елена. Если бы у нее было фамильное древо с семнадцатого, как она уверяла, века, то никакой бы переезд с квартиры на квартиру и никакие дела не помешали бы ей найти документы и представить их не только мне, но и возможным женихам. А то почти десять лет прошло, как она прихвастнула в Рождественскую ночь в нашей старой квартире на Гаванской улице про древо и поместье предков на литовской земле, а результат - нулевой. Десять лет не найти бумагу в собственной квартире! Правда, она недавно сообщила мне по телефону, что у нее шесть собак. Может, собаки, сгрызли изображение родового древа? Едрён-батон...
       Я в одиночестве выпил чашечку кофе и выкурил сигарету. Безвольный идиот! Давно пора бросить курить, но я все дымлю и дымлю по пачке в день этой никотиновой дряни! Просто даже перед предками стыдно за свое безволие! Я засунул сигареты подальше от глаз. Но не очень далеко, - чтобы в случае крайней нужды быстро нашарить их, а не лезть куда-нибудь за форточку, как советуют делать инструкции по оставлению этой вредной привычки.
       За окном, по заснеженной набережной Адмирала Макарова мчались навстречу друг другу автомобили, а по дымящей, словно горячей воде Малой Невы взбирался против течения буксир "Гордый". Иногда его черный силуэт пропадал в клубах пара над темной водой, и мстилось, что он ушел на дно, как такси с четырьмя пассажирами, про которое недавно рассказывали по телевизору. Но вот "Гордый" вполз под арку Биржевого моста, и я потерял его из виду...
       В конце письма архивисты сообщали, что в тех петербургских церквях, которые я указал как возможные места венчания дедушки Павла Каралис с бабушкой Ольгой Николаевной, за указанные годы - 1902-1905, ничего похожего на документы о бракосочетании моих предков не обнаружено.
       Этот факт следует проанализировать.
       Сестра Вера в одном из телефонных разговоров уверенно заявила, что знает, в какой церкви венчались наши дедушка с бабушкой - ей, пионерке, указал, дескать, это место под большим секретом отец, когда они много лет назад шли по Дегтярной улице.
       Я полез в справочники, и установил, что на Дегтярной улице помимо церкви Санкт-Петербургского подворья Старо-Афонского Свято Андреевского скита, мимо которых я и сам ходил в школу на 6-ю Советскую, стояла еще одна церковь - в честь Рождества Христова (на Песках). Она и задала названия десяти Рождественским улицам, ставшими потом Советскими. Церковь разрушили в 1934-м, в "пятилетку безбожия". Мое поколение застало на том месте лишь "пятачок" - круглый сквер с возвышение в центре, где летом пестрела цветами клумба, а зимой ставили катальную горку. Этот сквер на месте снесенной церкви, где по божественным законам будет вечно обитать ангел, жив и поныне: между Дегтярной улицей и Суворовским проспектом в створе 6-й Советской улицы.
       На скрипучей катальной горке сквера мы морозными вечерами поджидали нашу первую учительницу Ольгу Константиновну, которую в третьем классе считали американской шпионкой - за рифленые отпечатки туфлей: именно такие отпечатки принадлежали ботинкам стиляг и вражеских агентов в журнале "Крокодил". Прячась за углами домов и забегая в парадные, мы тайно провожали молодую красивую учительницу до ее дома и в двадцать глаз следили: не передаст ли ей шифровку холеный дядька в длинном пальто с накладными карманами и в черной фетровой шляпе...
       С этой хорошо раскатаной горки мы с пацанами ходили испытывать храбрость в подвалы уже разрушенной Греческой церкви, попугивая друг друга рассказами о найденных там мумиях, черепах и скелетах - церковь сломали как-то быстро, и на ее месте, за дощатым забором на какое-то время установилась тишина - говорили, что там ведутся раскопки. Большой концертный зал "Октябрьский" встал на месте церкви, когда мы уже заканчивали восьмилетку и разбредались по соседним десятилеткам. И в этом же сквере (стоило только ангелу отвернуться или отлететь по своим ангельским делам) я впервые в жизни сунул в рот пахучую сигарету "Новость" из зеленой хрустящей целофаном пачки и задымил...
       Так вот. Сестра, когда я рассказал ей про вторую, снесенную за четыре года до ее рождения церковь, слегка замешкалась. Ну, это и не беда: столько лет прошло, и не сразу вспомнишь, как сказал отец, ведя тебя за руку по Дегтярной улице. То ли он сказал: "Здесь когда-то стояла церковь, где венчались дедушка с бабушкой", или: "Вот церковь, где они венчались". В любом случае - мы пока фанерой пролетали над местом венчания предков, потому что годы венчания были заданы, вроде бы, логично: с пятилетней сдвижкой в обе стороны от даты рождения отца - 1904г. А почему бы нам не поискать место венчания в Колпино? Если дед в начале девятисотых - колпинский мещанин.
       Впрочем, теперь свидетельство о венчании дедушки и бабушки Каралисов меня интересовало лишь как возможный элемент доказательной базы: случись, например, подтверждать право на золотые россыпи в американских банках или недвижимость в Греции.
       Ничего принципиально нового венчальные документы мне не скажут. Уже сказано достаточно: православные, мещане, живут в пригороде Петербурга. Национальность, правда, не указана, но в Российской империи, это был вопрос личный, а не анкетный. В анкете писалось лишь вероисповедание. И литовец мог быть православным, и грек, и еврей...
      
       Кое-что прояснилось, да. Но так и не удалось установить - в каком статусе мой дед Павел, колпинский мещанин, проживал в 1917 году в красивом доме на Невском проспекте? В статусе извозчика, сапожника, портного, частного архитектора, человека без определенных занятий (прости, дедушка!)?
       И как прикажете его искать, не зная род занятий?
       И куда он потом делся из этого дома, в полуподвальном этаже которого я с родителями иногда ковырял ложечкой мороженное в мельхиоровых вазочках и пил шипучую газировку, что томилась в стеклянных сифонах, оплетенных металическими лентами? Отец водил меня в "Улыбку", хотя были мороженицы и поближе. И возникает вопрос: знал ли он этот адрес, как элемент биографии своего родителя? Или мы просто шли прогуляться на Невский, и заходили в первую мороженицу со стороны Московского вокзала?
       Я щурился, пытался всмотреться в прошлое, увидеть лицо своего отца, когда он в строгом железнодорожном кителе подцепляет из вазочки мороженое, пьет, чокнувшись с мамой, из высокого узкого бокала шампанское, - не мелькнет ли в его глазах особая грусть воспоминания от близкого соседства с квартирой, в которой он мог жить мальчишкой, но выглядеть сквозь годы удавалось немногое: пызырьки в сифоне, плоская кожаная сумочка матери на столе, из которой пахнет духами "Красная Моска", собственные мысли о том, что неплохо бы обзавестись фотоаппаратом "Смена-2", гэдээровским костюмом, рублем и кутнуть в этой "Улыбке" мороженым и газировкой с Иркой Епифановой, чей велосипед я каждый день затаскиваю после гуляния к дверям ее квартиры на шестом этаже...
       ...Опытный Владимир Вячеславович из каталожного отдела, к которому я прихожу за советом, щурится сквозь окно на Медный всадник и поднимает вверх палец. Он из староверов, не курит, не пьет, бывший технарь, свое родословное древо составил несколько лет назад, и теперь делится практикой родоведения с неофитами.
       - Можно попробывать найти паспорт дома, который составлялся, если дом закладывали в банке. При этом составлялся реестр доходности по всем квартирам. Там указывался род занятий жильцов и квартирная плата. Эти данные ищите в городском архиве. В нашем нет.
       - А если не закладывался? - внимаю я.
       - Тогда можно поискать в газетах списки выборщиков в городскую и государственую думы. В этих списках по городским и посадским околоткам указывалось социальное и имущественное положение всех избирателей. Возьмите для примера 1912 год, выборы в Государственную думу. Род занятий деда подскажет направление дальнейших поисков...
      
       Первый вариант не приносит результатов!
       Да, нужный мне дом на Невском проспекте, закладывался владельцем графом Шуваловым в банк "Россия", но раньше - в 1911 году. И среди документов действительно находятся списки жильцов, снимавших квартиры: "Гвардейский офицер с семьею", "Владелец мясной лавки в этом же доме", "Потомственный дворянин N.N."...
      
       Я иду в Библиотеку Академии Наук я пытаюсь претворить второй сценарий поиска рода занятий деда: целую неделю переворачиваю шелестящие страницы газет, от которых начинают свинцово темнеть подушечки пальцев - ищу списки выборщиков, электората.
       "Санкт-Петербургские ведомости", "Петербургский листок", "Копейка"...
      

    ,, Китайская революция.

    Открытие института по изучению алкоголизма: "После молебствия был произнесен ряд тостов. Профессор В.М. Бехтерев поднял бокал за здоровье председателя совета министров В.Н. Коковцева и товарища министра Новицкого, способствовавшего созданию нового учреждения".

    Группа слепых массажистов и массажисток открыла кабинет массажа. Петроградская сторона, Малый пр.83, кв.11. Плата 30 коп.

    Исчезнувший с деньгами дворник.

    Курильяня опиума в Москве.

    12 декабря - День славянских флагов.

    Подробности гибели "Титаника: Расследование лондонской комиссией причин гибели "Титаника" проливает новый свет на некоторые подробности этой катастрофы...

    Забота о киргизах.

    О расширении территории Петербурга.

    Разбойники в Кахетии.

    Помогите голодным школьникам!

    Новый способ лечения рака.

    Вздорожание керосина.

    Успех русского балета в Берлине.

    Покупаю по высокой цене жемчуг, бриллианты, драгоценные камни (Гороховая, 55, кв. 15)

    Протест против гонения на русских в Австрии.

    Китай зашевелился.

    Безрупорные граммофоны. Прочная конструкция. Натуральная передача. Занимают мало места.

    Беседа с Григорием Распутиным.

    Татуировка ног в балете.

    Рекорд быстроты полета: 169 верст в час.

    Микадо умирает.

    В Петербурге ежегодно тонет 1324 человека!

    Безумие суфражисток.

    Слава М. Горького закатилась!

       Опрос по 16 читальням и библиотекам с выдачей на дом показал, что читает Петербург:
        -- В. Немирович-Данченко.
        -- Вербицкая.
        -- Мамин-Сибиряк.
        -- Амфитеатров.
        -- Куприн.
        -- Горький.

    Артисты - жертвы В. Меерхольда рассказывают.

    От парламента до ночлежного дома. Исповедь атамана шайки взломщиков, депутата А. Кузнецова.

    По случаю перехода на автомобиль продается английская упряжь одиночки, коляска, дрожки, шарабан, американские сани с полной сбруей, 2 седла, 2 лошади - все за 1800 рублей. Эдуард, тел. 51-04.

    Арест фальшивомонетчиков в Финлядии.

       Нет списков выборщиков в просмотренных газетах! Возможно, из полсотни газет, выходивших в 1912 году в Петербурге, я выбрал не самые подходящие.
       Отложим пока вредные свинцовые газеты и займемся другим - дел хватает.
      
       Днем я тащу в свой исследовательский невод все, что подвернется, а по вечерам разбираю и раскладываю улов. Вот мелкая рыбешка, вот покрупнее...
       Иногда накатывают сомнения: зачем я занимаюсь этим, почему не живу, как большинство людей?
       Но являются и объяснения: без предков мне тоскливо, как на необитаемом острове. И кто, простите, кроме меня, займется в нашей семье этим делом? Никто не займется. Будем считать, что это мой долг - вывести предков из семейного и исторического небытия, соединить всех во времени.
       Медленно, но безостановочно тяжелеют красивые папки-регистраторы с клацающими блестящими зажимами, забирая в свои шелестящие внутренности ксерокопию с нужной страницы исторической монографии, где говорится, как делили Молдову после русско-турецкой войны в 1812 году, и почему их стало две - одна за рекой Прут со столицей в городе Яссы, и вторая, названная Александром I Бессарабией со столицей в городе Кишиневе.
       Туда же ложится копия старинной карты, словник военной терминологии прошлых лет, послужной список убиенного в киевском театре премьер-министра Столыпина. Или вот газетная вырезка 1930 годов, сообщающая об успешных парижских гастролях юной певицы Аси Бузни, которая, удивив своим голосом Париж, отправляется теперь с импрессарио на пароходе в Нью-Йорк. Кто она мне? Скорее всего, никто, но пусть будет. Вот в отдельной зеленой папке хранятся архивные запросы, заканчивающиеся традиционно: "Оплату ксерокопировальных работ и архивных поисков гарантирую". На самом деле, гарантирует и платит племянник Димка, сын моей блокадной сестры Надежды, которому, как и мне, интересно разобраться с историей рода.
       Читаю историю Молдавии, этих тысячелетних ворот в христианство, с пухлой головой ныряю в историю Византии, как четки перебираю названия географических пунктов европейской прихожей под названием Балканы - через них прыткие завоеватели норовили скользнуть в Старый Свет.
       Вот и Великое переселение народов трогает мой разум, а язык с наслаждением перекатывает слова: "Эллада, сарматы, скифы..."
       Из букинистических магазинов я авоськами тащу справочники, разные энциклопедии и беллетризированные биографии великих завоевателей и правителей - денег уходит куча. И чем глубже забираюсь в исторический лес, тем он гуще.
       История Молдавского княжества оказывается столь же неохватной, как история России. Еще недавно я знал о Молдавии меньше, чем о какой-нибудь Венесуэле: всесоюзный сад-огород, "молдавское розовое", футбольная команда "Нистру"... Теперь не расстаюсь с книгой Димитрия Кантемира "Описание Молдавии", написанной им в 1726 году, и пытаюсь запомнить древние названия городов, областей, имена господарей и разобраться в боярских чинах и званиях.
       Перелистываю килограммы старой, но еще упругой бумаги, хмуро разбираю с помощью лупы каракули, словно оставленные куриной лапой, но случается и наслаждаюсь каллиграфическими шедеврами, изящными, как вензеля на решетках петербургских скверов.
       Я захожу на рынки и отыскиваю молдаван.
       - Это молдавские яблочки? - спрашивал я у черноокой продавщицы.
       - Молдавские, молдавские, очень хорошие, берите, не пожалеете.
       - А вы из Молдавии?
       - С Молдавии.
       - А из каких мест?
       - Из-под Флорешты.
       - А фамилия Бузни вам не знакома?
       - Не, в нашем селе такой нету. Поспрашивайте вон у тех, они из другого села. А вы что, родственников ищите?
       - Дайте пару кило, пожалуйста...
       Нет, я не искал родственников. Просто смотрел на молдаван и пытался понять: нравятся ли они мне? Некоторые были ничего себе, особенно девушки.
       И становится понятным, почему молдавский господарь Василий Лупул, объявивший в 1646 году своему народу грозные уложения, по которым требовалось жить и вершить правосудие, сделал послабление мужчинам, не могущим устоять перед обольстительностью молдванок. "Кто под влиянием страсти поцелует встретившуюся ему на дороге девушку, тот не наказывается",- говорилось в двадцать четвертом пункте его уложений.
       По оценкам историков, царствование Лупула следует считать самостоятельной эпохой.
       Этот грозный дядька, правивший княжеством двадцать лет ( с портрета на нас смотрит отважно-героический усач, с думами о судьбах родины на челе, и саблей за поясом), считал, например, что "12. За измену отечеству наказывать строже, чем за убийство родителей", а "13. За отравление наказывать строже, чем за убийство оружием, а дети отравителя лишаются чести".
       Но при этом господарь-реформатор снисходительно относится к неприкаянному и обездоленному, так сказать, люду:
       "6. Цыган, цыганка или их дети, за первые три воровства гуся или другой живности не подвергаются наказанию; за воровство же других предметов судятся как воры", а "7. Кто по крайней бедности украдет не более того, сколько нужно, чтобы покушать или одеться, тот прощается".
       И если поцелуй женщины под влиянием страсти господарь был готов прощать (с кем не бывает!), то дальнейшие шалости пресекались по полной феодальной программе: "19. Похищение женщины наказывается смертью". При этом "20. Рабы, наемники и слуги за похищение женщины сжигаются в огне".
       Но суд ья должен понимать, кого именно похитили, потому что встречаются тетеньки, для которых похищение - большая жизненная удача. И поэтому народу разъясняется: "21. За похищение развратной женщины с ее согласия не следует наказания".
       А чтобы простой люд мог разобраться, с кем можно договариваться насчет похищения, а с кем не следует, усатый господарь вводит исчерпывающую дефиницию: "22. Развратная женщина узнается по месту жительства и по одежде - занимается ли своим ремеслом или покаялась". И предостерегает: "Поэтому, кто похитил покаявшуюся женщину, тот наказывается смертью".
       Ну и вообще, считал господарь, в княжестве должне быть порядок по всем направлениям. А потому:
       ...........................................................................................................
       3. Употребляющие фальшивые меры и весы должны быть биты как люди безбожные и поганые.
       5. Поджигателей домов, хлеба и проч. сжигать в огне.
       8. За деланье фальшивой монеты из золота или серебра полагается смертная казнь.
       9. Клад, открытый ворожбой и чертовщиной, отбирается в пользу казны.
       11. Кто не позаботится пригласить врача к своей больной жене и не купит ей требуемых лекарств и всего необходимого, тот, в случае смерти жены, лишается права на ее состояние.
       14. Кто, будучи оскорблен словами и ударом по лицу со стороны вооруженного человека, убьет его, тот не подвергается никакому наказанию.
       15. Во избежании смертоубийства, всякий должен бежать от обидевшего его словами, за исключением боярина и чиновника, которые не должны бежать из чувства чести.
       16. За двоеженство или двоемужество виновный сажается на осла голым и во время шествия по улицам подвергается бичеванию.
       17. Женщине, взявшей на воспитание девицу за известное вознаграждение, и позволившей мужчине увести ее без согласия родителей, вливать в горло растопленный свинец.
       18. За покушение на убийство жены, виновные отлучаются от церкви, а иногда сажаются голыми на осла, лицом к хвосту, возятся по улицам города и подвергаются бичеваниям.
       23. Судья скорее должен оставить свой пост, нежели обвинить невинного по требованию власти.
       25. Бояре не подвергаются постыдным наказаниям через повешение и сажание на кол, а отрубаются им головы.
      
       "Василий Лупул правил с 1634 по 1654 годы, и в продолжение своего царствования приговорил к смертной казни более 14000 мужчин и перетопил почти столько же женщин, резал уши молдаванам и носы молдаванкам. А его племянник в это время обесчестил 4000 девиц", - писал Архидиакон Антиохийского патриарха Макария, Павел.
      
       Вот такая историческая арифметика.
      
       Пока я лишь собираю заочные впечатления, путешествую по карте и уголкам истории, вытряхиваю на стол и разбираю архивные находки. И чем ближе мое заочное знакомство с землей материнских предков, тем сильнее меня туда тянет.
      
      
       8. Фуражка дедушки
      

    Шапка тут, а голова потеряна.

    Русская поговорка

      
       ...В один из ярких апрельских дней, когда шпили Адмиралтейства и Петропавловки перемигивались солнечными зайчиками с куполом Исаакия, а с крыш домов летела звонкая капель, мой дедушка Павел Каралис решил пощадить своего внука и сам вышел навстречу.
       Я забежал в Библиотеку Академии Наук перед самым ее закрытием, чтобы заказать книги на завтра.
       Последние посетители тянулись гуськом вдоль барьера сдавать книги. Рыжая девушка передо мною по сантиметру в минуту продвигала высокую стопку. Я машинально склонил голову, читая названия на толстых корешках. Самая нижняя называлась "Весь Петроград, 1917 год".
       Именно в ней, как уверяла Лена, был найден мой дедушка!
       - Извините, можно быстренько посмотрю одну фамилию? - я ткнул пальцем в справочник. Одно дело, когда тебе сообщают об этом письмом, и другое, когда ты видишь напечатанные буквы своими глазами.
       Девушку пожала плечами: "Попробуйте".
       Я осторожно вытянул из-под стопки увесистую книженцию и открыл на букву "К":
       Мельчайший экономный шрифт - пришлось достать очки.
       ...Каралин...
       Каралис Павел Констант., прчк, Невский , 79
       Что за таинственное "прчк", имеющее отношение к моему предку, и о котором ничего не сообщала поисковая фирма Елены?
       Волнуясь, я заложил авторучкой страницу, поискал список сокращений, не обнаружил и, когда подошла очередь, попросил библиотекаря помочь с расшифровкой загадочной надписи. Женщина молча взяла сверкнувшую лупу и приложила к странице:
       - Поручик, - устало сказала она. - Вы сдаете или оставить? - обратилась к девушке.
       - Сдаю.
       - Перепишите, пожалуйста, на меня, - я с сожалением отпустил увесистую книгу.
       Светило легонькое вечернее солнце, брызгались машины, я шел по Среднему проспекту и сердце мое пело: "О, Боже, какой я идиот! Какой я идиот! Спасибо тебе, дедушка!"
       Мне ли не знать, что человек бывает ленив, рассеян, тороплив, и даже такую простую работу: просмотреть справочники и найти там искомого фигуранта, может сделать кое-как, наполовину, что мы и имеем в случае с моим дедушкой. "Род деятельности, к сожалению, не установлен..." А поручик - это по-вашему, что? Вероисповедание? Партийная принадлежность? Болваны! Из-за них я перерыл огромные блоки газет 1912 года, разыскивая списки выборщиков. Из-за них я потерял массу времени! А они не могли разглядеть маленькое словечко "прчк" после фамилии моего деда. Исследователи хреновы! За что они интересно берут деньги!
       Но и я болван. Сколько раз я имел возможность заказать "Весь Петроград - 1917 год" и глянуть своими глазами на родную фамилию! Давно были бы в дамках!
       Итак, мой дедушка Павел Константинович Каралис, квартируясь в 1917 году на Невском проспекте, был поручиком Царской армии. И пусть в этой находке много туманного - почему не на фронте? и как же его архитектурное прошлое? - но теперь ясно, куда следует адресовать дальнейшие запросы: в Военно-Исторический Архив, господа! И в архив КГБ, чья предшественница - ВЧК шибко невзлюбила с первых дней революции всякое царское офицерьё, пусть даже невысокого класса. И не в этой ли нелюбви кроется ответ на вопрос, почему дед не оказался со своей женой и четырьмя детьми в Тамбове?..
       А сейчас, по дороге домой, я выйду на Съездовскую линию, зайду в церковь Святой Великомученицы Екатерины с высокой папертью, поставлю свечи и помолюсь за предков, как учила меня Людмила, когда мы вновь мельком повстречались в Архиве. Потом, нарушая правила, прямо напротив церкви перейду улицу с трамвайными путями, нырну в подворотню дома N 50 по 1-й линии, пройду проходным двором по тому месту, где когда-то стоял домишко с огородом Михайло Васильевича Ломоносова и располагалась его химическая лаборатория, о чем извещает ржавая жестяная табличка на кирпичной стене, пройду мимо здания школы (пардон, гимназии), окажусь на 3-й линии, но пойду не направо, к своему дому, а налево, к метро, чтобы проскочить под землей Неву и Невский проспект, и вновь оказаться возле дома, в котором жил в 1917 году мой дед Павел Каралис, поручик Царской армии, как теперь выяснилось. И было ему тогда тридцать три года...
       ...Я зашел во двор с деревцами. Постоял, представив себе картинку в стиле Достоевского: убогий шарманщик с обезьянкой на плече, суровый бородатый дворник с метлой и бляхой, мальчишки с крестообразными помочами штанов на спине.
       Из окна на третьем этаже слышался вопль телевизора. Через садик прошла женщина с пластиковыми сумками, набитыми свертками из магазина и высоко торчащей тростью батона. Почему-то кивнула мне, как знакомому. Я тоже кивнул, и когда она скрылась в парадной, улыбнулся.
       И куда выходили окна его квартиры: во двор или на Невский? Лестницы и двери оказались новыми, дом побывал на капитальном ремонте, на подоконнике лежал обрывок бумаги: "...дорогой идете, тов..." и пара вмятых в дерево окурков.
       На форточке первого этажа, поджав лапки, сидела дымчатого цвета кошка, совсем, как наша Дашка, и наблюдала за моими прохаживаниями. Я покискал ей и пошел со двора. В бывшую мороженицу "Улыбку", где в детстве бывал с родителями, заходить не стал: там гремела музыка и сигаретный дым укутывал голые плечи женщин...
       Дома я залез в Большую Советскую Энциклопедию и узнал: поручик - второй офицерский чин в русской армии, был введен в 17 веке, в казачьих войсках ему соответствовал чин сотника.
       Своей находкой я поделился с женой и сыном.
       - Поручик Голицын.., - пропела жена, переворачивая блин на сковородке, - раздайте патроны, корнет Оболенский - налейте вина... Сейчас будем чай пить.
       - Лермонтов тоже, кажется, был поручиком, - сказал сын, не отрывая глаз от телевизора.
       Сестрам я решил пока не звонить. На Надежду моя находка вряд ли произвела бы впечатление: ей, что поручик, что подпоручик - без разницы; зато, если бы у нее было время, мне бы пришлось выслушать про ее внуков: что она им сказала и что они ей ответили, и как хорошо Машунька станцевала на конкурсе бальных танцев, а Антошка такой гордый, что даже не пошел гулять, а сел заниматься алгеброй, - хочет исправить четверку на пятерку. Еще она могла рассказать про московских внучек - Надюшку и Николь и своего любимчика - американского зятя Майкла, с которым обсуждает по телефону вопросы воспитания детей и тренирует свой английский - учительница...
       Вере тоже звонить не хотелось: ты ей про поручика, а она вдруг предложит какую-нибудь новую версию: правильно, правильно, был поручиком, стал извозчиком, бросил семью, по пьяному делу выпал из брички, сломал ногу, долгие годы успешно нищенствовал на Невском проспекте...
       Не стал звонить и племяннику Димке - вот получу документы из архива, тогда и раззвонюсь.
       И вообще, начинаю понимать историков - находиться в прошлом бывает уютнее, чем в настоящем.
      
      
       Пишем запрос в Российский Государственный Военно-исторический Архив на поручика Павла Каралиса и двигаемся дальше: забот хватает.
       Уже перед сном я открыл одну из недавно купленных военно-исторических энциклопедий и обнаружил в ней фотографию поручика Царской армии при полном параде. Фуражка с небольшим козырьком и кокардой, подковки эполет на плечах, расшитый стоячий воротник мундира, два ряда пуговиц, пояс, нагрудный металлический знак, щитком прикрывающий горло...
       Особенно хороша была фуражка.
       И "Поручик армейской пехоты, 1917 год", изображенный на фотографии, удивительным образом походил на моего деда...
       И вспомнился польский шляхтич в латах, про которого архивная Людмила сказала, что мы с ним на одно лицо. Это что, намек на семейную традицию - быть похожими на старые портреты?..

    9. "Ваше высокородие, господин революционер"

    Время за нами, время перед нами, при нас его нет.

    Пословица

      
       Я хожу по архивам, собираю выписки из формулярных списков и просматриваю стопки пыльных дел, которые милые девушки приносят из здания Сената и складывают на мою полку в особняке Лаваля. Мне нравится называться исследователем и иметь свою ячейку для документов.
       Россия неведомая и удивительная встает передо мною.
       О, этот дивный язык служебной переписки! Как ясны и точны словесные вензеля канцелярита! Какая гигантская машина тикала шестереночками волостей и уездов, колесиками губерний и министерств... Какие фамилии всплывают из вощеных листов личных дел и министерских приказов! Какие сочетания имен, отчеств, фамилий, деяний и должностей. Музыка!
       "Заведующий Вяземским казенным винным складом акцизного управления Смоленской губернии Иосиф Пушкин награжден орденом Святого Станислава 3-й степени". Ай да Пушкин! Государство вернуло себе винную монополию, и нашлись люди, с усердием вставшие на ее охранение.
       Орлы, боевые петухи и фазаны с павлинами встают перед мысленным взором: Наполеон Адольфович, Цезарий Михайлович, Леонард Анастасьевич... Антон Яковлевич Ширма.
       Или такая лента имен: Якубовский, Мышковский, Шафковский, Гарбовский...
       Вспоминается Гоголь.
       А Станислав Юрьевич Солтан имеет медаль за турецкую войну. Но не указано, за какую именно. Войн России с Турцией или Османской империей было восемь.
       Неторопливо копаюсь в истории последнего Российского царства: чем были в его составе недавние Прибалтийские республики, и каков статус Царства Польского или Великого княжества Финляндского? А Молдавия, сиречь Бессарабия - что за трофейный фрукт в его пышном венке? И что такое акцизное ведомство в Министерстве финансов, по которому служил мой дедушка?
       Пока молчат архивы, я роюсь в Адрес-календарях различных губерний и не устаю воздавать хвалу российской бюрократии. Всяк служивший в Империи человек - от уездного писаря до генерала свиты Его Императорского Величества - указан в справочнике дважды - в пофамильном списке и по ведомству, в котором служил. Что значительно облегчает поиск. А если учесть, что справочники одновременно выпускались в имперском, так сказать, масштабе, и в губернском, то найти искомую персону, служившую российской короне, не так и сложно.
       Что и подтверждается: в "Адрес-календаре Российской империи за 1911г." прорезается мой дедушка: "Бузни Александр Николаевич, г. Тамбов, Акцизное управление, надворный советник".
       Лезу в исторические справочники: "надворный советник" - гражданский чин VII класса. Самая серединка служебной лестницы между коллежским регистратором и канцлером, соответстующий воинскому чину подполковник, и обращаться к его обладателю следовало "Ваше высокородие".
       В другом Адрес-Календаре - Тамбовской губернии за 1914 год, с картой города и портретом губернатора, дед обнаруживается как казначей Физико-медицинского общества, проживающий в собственном доме на Кузьминской улице.
       Мне снимают отчетливый ксерокс со старинной тамбовской карты, и я нахожу угловой дедушкин дом. Вот он!
       Я был в нем дважды. Первый раз - совсем мелким пацаном, когда мы с мамой и сестрой Надеждой ездили на зимнии каникулы в Тамбов. Запомнилось, как в заснеженной Москве, отстояв долгую морозную очередь, мы благоговейно заходили в Мавзолей, чтобы взглянуть на Ленина и Сталина. И я успел глянуть только на Сталина, лежащего в красивом френче с нашего краю - тут у меня с ноги слетел тяжелый валенок с галошой, и я запищал от страха потерять валенок в толпе, а затем пугаясь строгого дядьки, шагнувшего к нам навстречу из полумрака.
       В первую поездку мне запомнилась красивая кафельная печка и заснеженный сад за окном дедушкиного дома. Мама с тетей Верой, схожие так, словно они были двойняшками, сидели на мягком диване вполоборота друг к другу, держались за руки и тихо разговаривали. Я катал по ковру лошадку с оторванным хвостом и прислушивался к разговорам взрослых: ничего интересного!..
       Второй раз я был в этом доме на похоронах тети Веры, году эдак в 1971-м, и опять зимой. Улица уже называлась Астраханской (чуть позже ее повысят до имени революционера Антонова-Авсеенко), свистела метель, и в церкви, где отпевали тетку, было жарко натоплено, а на лбу у нее лежала бумажная полоска с непонятными надписями на старославянском, и хотелось скорее выйти на улицу: казалось, в гробу лежит мама.
       Я еще расскажу о последнем визите в дедушкин дом, и о запоздалом знакомстве со своим дядькой - дядей Борей, бывшим летчиком, прилетевшем на похороны сестры из Свердловска. Отставив палочку, он показывал мне, как фашистский "мессер" заходил в хвост его транспортного "дугласа", а потом мы спускались с ним в глубокий сухой подвал, где на полках лежали бутылки золотого яблочного сидра с сургучом на пробках, пылились старые корзинки, посылочные ящики и прочая дребедень, о которую мы спотыкались, пробираясь к дверце потайной комнаты, о которой дядя Боря помнил с детства и которую решил мне показать...
       Пока же я ставлю жирную карандашную птицу на карте возле дедушкиного дома и с наслаждением обследую увесистый Адрес-календарь Тамбовской губернии за 1914 год.
       Губерния представлена так, что в ней хочется поселиться и жить. Хочется стать тамбовцем. Темнеют портреты: Архиепископа Тамбовского и Шацкого Кирилла; Тамбовского губернатора Ал. Ал. Салтыкова; Губернского Предводителя Дворянства Князя Ник. Ник. Челокаева.
       Население Тамбова на 1914 год - 70 тыс. чел.
       Уездный предводитель дворянства - коллежский ассесор Александр Иванович Сатин.Проживает: Арапская улица, дом Полубояринова. тел. 269. Музыка русской провинции ласкает слух.
       А сколько обществ в Тамбове! И какие!
       Общество правильной рыбной ловли. Председатель - надворный советник Михаил Александрович Владимиров. Звучит так, что сразу понимаешь: правильный человек. Сидит на бережку реки или озерца с удочкой и тихо, с удовольствием, ловит рыбу. На рыбалке не пьет, динамит в воду не швыряет...
       Общество взаимного вспоможения ремесленников. Председатель Правления - крестьянин Иван Никитич Иванов. Обстоятельность в его имени, добропорядочность. Но и сметка крестьянская налицо - Никитич...
       Общество поощрения рысистого коннозаводства. Президент общества - губернатор. Ал. Ал. Салтыков.
       Сельскохозяйственное общество, Общество пчеловодов, Драматический кружок с вакантной должностью председателя.
       Серафимовский союз русских людей на Дворянской улице, в доме Пятиримовской гимназии. Товарищ председателя - Протоирей отец Сергей Дмитриевич Бельский.
       А вот "Благотворительные учреждения".
       Городской ночлежный дом Имени ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II." (Дубовая ул., 35)
       Дом трудолюбия, Работный дом. Александровские Ясли при Ольгинском трудовом убежище (Предс. Правления - жена подполковника Надежда Владимировна Тенис, проживающая в собств. доме на Дубовой улице).
       Земский ремесленно-воспитательный приют.
       Нарышкинский приют для арестантских детей.
       Тамбовское училище для слепых детей.
       И еще столько же разного и занимательного.
       Хочется поселиться где-нибудь на Дубовой улице и правильно ловить рыбу в тихой речке Цне под руководством надворного советника Михаила Александровича Владимирова, поощрять рысистое коннозаводство в компании с губернатором Салтыковым, стать членом общества пчеловодов, попробовать занять вакансию председателя драматического кружка и жертвовать деньги училищу для слепых детей, ремесленно-воспитательному приюту, приюту для арестантских детей и Городскому ночлежному дому имени Императора Николая II... Хочется вступить в физико-медицинское общество, где председательствует врач, действительный статский советник Федор Васильевич Сперанский, а казначеем - мой бородатый дедушка, инженер-химик Александр Николаевич Бузни. (Именно так - "инженер-химик", без указания чина). Хочется слушать обстоятельные доклады "О мерах по противопожарной безопасности при проведении народных сборищ и гуляний", "О статистике отравлений спиртами в Тамбовской губернии", "Об исследовании геологического строения берегов реки Цны и ее ранней принадлежности к бассейну реки Дон"...
       Вот дедушка в коричневом сюртуке выходит к кафедре, проводит смуглыми пальцами по окладистой бороде, раскрывает тетрадь в черной коленкоровой обложке и начинает: "Милостивые государи, коллеги!.."
      
       Придвигаю другую стопку книг и отправляюсь с юго-востока Российской империи на северо-запад - в Виленскую губернию. Просто так, наудачу! А вдруг?... Шелестят пожелтелые страницы.
       В "Адрес-календаре Виленского генерал-губернаторства на 1868 г." Каралисов - нет. В "Памятной книжке Ковенской губернии за 1897 г." нет...
       Набераюсь терпения и сплошняком просматриваю "Памятную книжку Виленской губ. за 1852 г.", раздел "Фабриканты, мастера- ремесленники".
       Н-да...
       Не видно моих предков среди врачей, аптекарей, владельцев книжных лавок, типографий, литографий, не было их в кофейных домах, ренсковых погребах, трактирах, водочных магазинах, модных магазинах, в галантерейных лавках, среди торговцев фарфором и стеклом, не было в железных рядах ("На супротив Ратушного бульвара"), в банях и ванных заправляли иные фамилии, не владели они дровяными складами, не пекли булки и не занимались гальванопластическими работами, не являлись белошвейками, гребенщиками, драпировщиками, жестянщиками, каретниками, колбасниками, колесниками, красильщиками, кровельщиками, кузнецами, механиками (там заправлял одиночка Миллер), не работали медниками и лудильщиками, меховыми мастерами, резчиками печатей (опять одиночка на весь город - Нидерланд, в доме Миллера, в Немецкой), не являлись Каралисы сапожниками, скорняками, слесарями, столярами, седельниками, токарями, хлебниками, часовых дел мастерами, шапошниками и шляпных дел мастерами, а также штукатурщиками и щеточными мастерами...
       Если мои предки по отцу - из прибалтов, то чем же они занимались?
       Крестьяне?
       На всякий случай сую свой нос в родословные книги дворян Прибалтийских губерний. Смотрю отдельные списки дворян с 1725 года. Листаю "Родословную книгу дворян Виленской губернии за 1841-1861 г.г." и Ковенской губернии за отдельные годы. Шиш! Нет такой фамилии.
       Не дворяне, не мещане... Значит, из крестьян мои предки?
       С крестьянами, - уверяют знающие люди, - все гораздо сложнее. Надо сплошняком просматривать алфавитные списки землевладельцев западных губерний. Эти книги плохо сохранились, и в наших питерских библиотеках и архивах представлены далеко не все справочники. Наищешься!..
      
       Томясь от нетерпения, звоню в Тамбовский Исторический архив, и Татьяна Анатольевна Ляпина, готовящая для меня справку, сообщает, что нашла дореволюционный послужной список деда.
       Ура!
       Скрывая волнение, прошу продиктовать основное. Жду, пока она принесет дело. Торопливо записываю.
       Происхождение - из дворян Бессарабской губернии. Имений не имеет. Родственников в Бессарабии не знает.
       Дальше мне ровным голосом сообщают, что в августе 1890 года дед женился первым браком на некой Марии Ивановне Полыневой, дочери капитана, от которой имел сына Леонида и дочь Ксению.
       Постойте, постойте, прошу я. И под шорохи в телефонной трубке пытаюсь сообразить: да мой ли это дедушка? Мою бабушку звали вовсе не Марией Ивановной, а Прасковьей Петровной, и дедушкины дети суть: Александра (моя мама), Борис, Вера и Валентина.
       Прошу посмотреть место жительства и работы. Все совпадает: собственный дом на Кузьминской улице, надворный советник, заведующий губернской химической лаборатории акцизного ведомства...
       - Ваш, ваш, - посмеивается в Тамбове Татьяна Анатольевна. - Других Бузни у нас нету. Ну, так что? Будете оплачивать, и я готовлю справку? Тогда сегодня высылаю счет...
       - Высылайте, - обреченно говорю я.
       Первый брак? А наша бабушка - вторая жена? Почему мы же мы об этом ничего не знали? И вновь вылезшее дворянство деда! Может, он действительно из бессарабского клана Бузней?
       Или произошла какая-нибудь большая-пребольшая путаница?
      
       Вечером я делюсь по телефону сомнениями с милейшим Феликсом Моисеевичем Лурье, писателем-историком, и на следующий по его совету беру в Библиотеке Академии Наук биографический словарь "Деятели революционного движения в России. Восьмидесятые годы". Феликс Моисеевич, написавший книгу о лидере народовольцев Андрее Нечаеве, полагает, что мой дед-революционер вполне может оказаться в этом внушительном справочнике, изданном Обществом политкатаржан в 1933 году.
       Так и есть! Деду посвещена целая статья.
       В ней говорится, что Бузни Александр Николаевич, дворянин Бессарабской губернии, сын чиновника, гимназист Каменец-Подольской гимназии арестован 23 марта 1880 г. и привлечен к дознанию по делу о распространении революционных прокламаций (обвинялся в переписывании оных). Киевским военно-окружным судом приговорен к лишению всех прав состояния и к ссылке на житье в Иркутскую губернию, но по ходатайству суда при конфирмации приговора Киевским генерал-губернатором наказание заменено месячным тюремным заключением. По распоряжению департамента полиции подчинен негласному надзору по подозрению в принадлежности к подольской группе партии "Народная Воля".
       Значит, дедушка, все таки из дворян! Ваше высокородие, господин революционер!
       С моими предками не соскучишься.
       В конце статьи упоминалась газета "Киевлянин" за 1880 год, освещавшая ход суда над моим дедом. Вернув справочник, я взбежал по лестнице в газетный фонд.
       "Киевлянин" оказался в наличии, только принести его мне пообещали через полчаса. В буфете, поедая горячие сардельки с винигретом, я принялся недоумевать: что за власть была в Российской империи? С одной стороны - все забюрокрачено, все предусмотрено, с другой - полнейший розовый либерализм, словно и не Император сидит на троне, а милейший Доктор Айболит: человека несколько раз прихватывают с революционными шалостями, грозят сослать в сначала в ледяную Иркутскую губернию, затем в стылую Вологду, но прощают, возвращают к семье и месту прежней службы, и не забывают повышать в чинах, да так, что к пятидесяти годам дед - надворный советник, считай - подполковник.
       Статья в "Киевлянине" подсказала мне две версии происходившего: либо процветал либерализм, либо взяточничество и покровительственность, именуемые в наше время блатом или коррупцией.
       Судите сами.
       "Вчера в Киевском военно-окружном суде под председательством генерал-майора Гиренкова ...слушалось дело о сыне титулярного советника Василие Казанском, 22 лет, дворянине Дмитрии Пришибисове 19 лет; дворянине Александре Бузне 19 лет и дворянке Елене Мошинской 18 лет, обвиняемых - первые двое в составлении прокламаций, возбуждающих к бунту и неповиновению верховной власти и в распространении их и в расклеивании на столбах, вторые в переписывании прокламаций, зная цель их составления.
       В 12 часов были введены в залу заседания подсудимые, на вид почти дети. Казанский смотрит солиднее других, он среднего роста, каштановые волосы, едва пробивающиеся борода и усы; Пршибисов - блондин, без усов и бороды, смотрит из-подлобья, выражение лица какое-то тупое, производит крайне неприятное впечатление, говорит в нос. Бузня - мальчик, бывший гимназист 7-го класса, сильный брюнет с чрезвычайно смуглым цветом лица. Мошинская не в арестантском платье, находится на свободе, одета весьма прилично, говорит едва слышно, держит себя скромно. Бузня грызет ногти и карандаш, причем отплевывается и вообще имеет такой вид, как бы все происходящее на суде его не касается. Казанский и Пршибисов, напротив того, пересмеиваются друг с другом, приходят в веселое настроение от некоторых мест заключительного акта, читающегося секретарем.
       Из обвинительного акта оказывается, что Казанский воспитывался в Каменец-Подольской и Киевской гимназиях и служил по вольному найму в канцелярии подольского губернатора, Бузня, бывший ученик сначала Кишиневской, а в последствии Каменец-Подольской гимназии, откуда исключен из 7-го класса после арестования. Мошинская граматна, но в учебных заведениях не была".
       (Сохранена орфография оригинала)
      
       Трое дворянских детей и один сын титулярного советника попались с прокламациями. Может, они начитались передовой демократической литературы, может, с детства были окружены обидами родителей на верховную власть, может, захотелось острых нигилистических ощущений... Но что интересно, один из подсудимых - Василий Казанский, 22 лет, служил в канцелярии губернатора, куда берут, надо думать, не с улицы, а по личной просьбе: "Дорогуша, Иван Иванович, возьмите моего наследника к себе в канцелярию, - звучит за ломберным столиком под шорох мелков и карт. - А то совсем, знаете ли, разленился. Пора его к служению Отечеству подвигать..."
      
       - Ты представляешь, ёлки-зеленые, дед-революционер был дворянином! - с порога сообщаю жене. - Ваше высокородие, господин революционер-народоволец! Это, которые потом Александра II кокнули. Юноши с горящими глазами!
       - Дворянином?
       - Ну, да. Прокламации размножал-переписывал. При аресте ключ от шкафа проглотил, в котором прокламации хранились. Хотели сослать в Иркутскую губернию, но отделался месяцем тюрьмы.
       - Поздравляю! - кивнула с улыбочкой жена.
       - Спасибо! Так что, будьте любезны, достаньте из серванта праздничную посуду, и впредь прошу железными вилками стол не сервировать.
       - А может, теперь прикажете пельмени на золотом блюде подавать?
       - Это перебор! Благородный муж, как говорил Конфуций, не должен есть досыта и жить в роскоши!
       - Нам это, как я понимаю, не грозит.
       Это мне опять вспоминают потерю в заработке в семнадцать с половиной раз. Ну, было дело, надоело тупо зарабатывать деньги, бросил - сколько можно к этому возвращаться?
       Чтобы как-то поднять упавшее после разговора о деньгах настроение, я позвонил сестрам. Сначала младшей.
       - Ну, что, дворянская внучка! Поздравляю!
       - Может быть, однофамильцы? - с испугом сказала Надежда, выслушав мои новости. - Почему же мы ничего не знали?
       - А потому, что дворяне были чуждым социальным элементом! Неужели ты не знаешь! За это могли и сослать, и расстрелять. Вот родители и хранили в тайне...
       - А что Вера говорит?
       - Еще не звонил ей. Ты своего Саню обрадуй.
       - Да, ну! - надулась сестра, словно я сообщил ей не о дворянстве ее деда, а о том, что ее нашли в капусте. Не нравились ей мои архивные поиски, ой, не нравились.- Вот когда получишь документы, тогда и скажу... А так что: испорченный телефон получается... Ты Вере позвони.
       Я позвонил.
       - Да какие, к черту, дворяне! - недовольно заговорила старшая сестра. - Я же помню, как отец рассказывал, что дед был голь-шмоль перекатная. Когда он приехал в Тамбов, у него ни кола, ни двора не было... Нашли дворянина.. Сейчас все хотят быть дворянами!
       - Все правильно, - сказал я. - глубое легендирование про голь-шмоль перекатную, а на самом деле - дворяне.
       - Да ну! - отмахнулась сестра. - Не бери в голову.
       Уже за полночь, позевывая, составляю письмо в Государственный Архив Республики Украина. Ссылаясь на статью в "Киевлянине", прошу поискать материалы по делу о молодежной народовольческой группе в Каменец-Подольске, распространявшей листовки, "возбуждающие к бунту и неповиновению верховной власти"
      
      

    10. Стечение обстоятельств

      
       Поэзия не в том, совсем не в том, что свет
       Поэзией зовет. Она в моем наследстве.
       Чем я богаче им, тем больше я поэт.
       Я говорю себе, почуяв темный след
       Того, что пращур мой воспринял в древнем детстве:
       Нет в мире разных душ и времени в нем нет.
       И. Бунин
      
       Обстоятельства жизни моих предков стали стекаться в исследовательский невод, словно в нем подавал подманивающие сигналы некий ультразвуковый генератор. Возможно, моя душа излучала какие-нибудь флюиды, и молитвы за предков доходили до кого следует. Не знаю. Но улов пошел косяком.
       Вскоре я получил письмо от двоюродного брата, доктора технических наук, Юры Хваленского из Обнинска. Еще недавно он директорствовал в секретном НИИ, занимался космической экологией, объездил весь мир, включая экваториальную Африку, а теперь, достигнув пенсионного возраста, сдал должность и продолжал почти бесплатно тянуть упряжку своей научной темы, ездил на космодром в Плесецк и увлекался рыбалкой во все времена года.
       Дед Бузни был у нас с ним общий - и ему родной, и мне родной, а наши ушедшие матери были родными сестрами, удивительной похожести и красоты.
       Письмо было отправлено из Обнинска еще до моего разговора с Тамбовским историческим архивом. Двоюродный брат только въезжает в тему и ничего не знает об приоткрывшемся дворянстве деда.
       Кроме общих похвал моему усердию в добывании генеалогического материала и обещаний помочь в распутывании любых историко-семейных клубков, Юра прислал ксерокопию из научного дневника деда, имеющую отношение к родовому поиску. Вот что записал наш предок в начале двадцатого века в тетрадь с черной коленкоровой обложкой:
       " У меня хранится редкий экземпляр фотографии дагерротипии, сделанной в 1844 г. вероятно в Варшаве, на котором сняты моя мать, еще очень юной девушкой и ея родители. Еще до сих пор при отраженном свете на этой фотографии ясно видны все натуральные цвета красок, переданные с удивительной нежностью оттенков. Попробовать самому изготовить дагерротипии на медных посеребренных пластинках".
       Юра комментирует: "Отсюда следует, возможно, какой-то польский вклад в родословную. Кроме того, моя мама говорила моей жене Лиле и о румынском вкладе (как сейчас выяснилось). Фотографией дед увлекался очень серьезно. От него оставался большой фотоаппарат, что-то вроде фильмоскопа для просмотра и большое количество слайдов на стеклянных пластинках. Все это пропало. Докурочивали мы с братом..."
       Эх! Сколько бы изобразительного материала мы сейчас имели - сказка! И смутно вспомнились рассказы матери, что дед-химик в молодые годы бывал в каких-то экспедициях, и был у него "волшебный фонарь", которым он показывал своим детям разные красивые виды.
       Спасибо, Юра, за ценную информацию!
       Мне только показалось, что цветное фото было изобретено позднее 1844 года, и я открыл БСЭ и посмотрел статью "дагерротипия". Мои сомнения оказались напрасными: действительно, уже в самом начале 1830-х годов француз Дагер изобрел первый в мире способ фотографирования. Тщательно отполированная серебрянная пластина окуривалась в закрытом ящике парами иода, в результате чего получалась светочувствительная пленка иодистого серебра, которую помещали в камеру-обскуру с линзой - фотоаппарат того времени. Фотографировали долго, зато выходило хорошо - проявив скрытое изображение парами ртути, получали цветное изображение из серебрянной амальгамы...
       Этой камерой абскура и была снята в Варшаве моя прабабушка в 1844 году! Многое я бы отдал, чтобы иметь этот снимок...
       Из дневниковой записи деда я сделал ценный вывод: его мама, снятая в 1844 году "еще очень юной девушкой", родилась приблизительно в 1830 году. И согласился с соображениями кузена относительно возможного "польского вклада в родословную", ибо в своем дневнике дед не гадает, в каком европейском городе сделана фотография, а лаконично пишет: "вероятно в Варшаве", что подразумевает солидную долю определенности, связанную, как мне показалось, с известным ему местом жительства.
       Далее брат писал: "Дом в Тамбове, на Астраханской улице, дед строил по собственному проекту примерно в 1908-1910 г.г. Он был построен из стоякового дерева и обложен кирпичом. В нем было семь комнат + ванная+ туалет. Земельный участок в пол гектара. После смерти деда три комнаты + ванная+ туалет были проданы с соответствующей долей земли. Затем перед самой войной часть от проданной ранее доли были перепроданы семье Волковых (две комнаты). Так дедовский дом стал коммунальным, с тремя отдельными входами - два входа с улицы и один - через двор. Мы ходили через улицу".
       Меня заинтересовал термин "стояковое дерево", и я позвонил мужу младшей сестры, тамбовскому волку Саше Скворцову, решительному строителю, который, если верить его друзьям, произносящим за него тосты в день рождения, построил за сорок лет своего пребывания в Ленинграде-Петербурге чуток меньше, чем непоседливый Петр I, а может, и столько же.
       Саша сказал, что "стояковое дерево" это термин, не имеющий строгой технической характеристики, как выражение типа "красна девица". Это значит, что лес, пошедший на строительство дома, был отборный, "самолучший", как выразился Скворцов. И тут же усомнился, что дом на Астраханской улице, откуда он и повел под венец мою сестру, приехавшую в Тамбов для ухода за заболевшей тетей, был выстроен из такого отборного дерева.
       - Так Юра Хваленский в письме пишет, - напомнил я. - Он там родился и вырос...
       - Не уверен, - сказал зять Скворцов. - Ты сам-то этот дом видел?
       - Да. Последний раз, когда дому было за шестьдесят. На похоронах тети Веры, мы с твоей Надеждой ездили.
       - Не знаю, не знаю, - сказал Скворцов, которого я в повести "Мы строим дом" назвал Молодцовым, сохранив истиное имя Саня. - Сомневаюсь, что стояковый лес... Но то, что обложен кирпичом, это факт...
       - Надо бы съездить летом в Тамбов, - предложил я. - Могилы предков, и все такое...
       - Можно, - согласился Скворцов, у которого в Тамбове были похоронены родители.
      
       Еще двоюродный брат писал:
       "Когда-то, в 1960-х годах мне удалось прочитать две опубликованные статьи деда. Одна была посвещена статистике отравлений спиртами в Тамбовской губернии. Во второй дед на основе геологического строения берегов реки Цны, на которой стоит Тамбов, доказывал, что ранее река Цна принадлежала бассейну Дона, а не р. Волги (Цна - Мокша - Ока- Волга). В последние годы жизни он писал большую работу по геологической классификации, которую закончил и отослал в Москву своему другу для издания. Что стало с работой, и кому отослал - неизвестно.
       В Тамбове живет старшая дочь Волковых, которые перекупили часть дома. А четыре года назад была еще жива подруга детства моей мамы Фаина Криволуцкая, которая знала деда, и твоих родителей. Так что съездить вместе с тобой в Тамбов я готов.".
       Далее:
       "По словам мамы, дед был очень строгий, но никогда не повышал голоса. В своем кабинете уборку делал только сам. Кабинет был всегда заперт и вход туда запрещен. Только за хорошие успехи или поступки разрешалось в виде поощрения детям тихо посидеть в его кабинете, пока он работает и ставит всевозможные опыты".
       Тоже самое я слышал от своей мамы! Еще слышал про коллекцию минералов, которую дед при Советской власти отдал в музей, про золотой портсигар, хранивший пять папирос, после того, как дед бросил курить. Рассказывала мама и про то, как загремела в крапиву с французского велосипеда, когда отец учил ее ездить; и про лаун-тенис в короткой юбочке до колен (когда меня, десятилетнего, купив ракетку и мячик, отправила на летних каникулах учиться тенису на кортах Зеленогорского парка культуры и отдыха). Рассказывала про заповеди в доме деда: "Завтак съешь сам, обед раздели с товарищем, а ужин отдай врагу", "Нет слова "не могу", есть слово "не хочу", "Кто рано встает, тому Бог подает", "Держи ноги в тепле, а голову в холоде", про гимнастику, которой дед заставлял заниматься детей и сам занимался.
       При упоминании о золотом портсигаре и велосипеде мой батя поспешно вскидывал палец и напоминал о крестьянском происхождении деда-самородка и его дружбе с пролетарским преобразователем природы Мичуриным.
       Про Мичурина матушка тоже рассказывала, точнее, про его дрессированную лягушку, что прыгала возле беседки и выходила к гостям.
       В письме брата было и про Мичурина:
       "При чтении лекций деда по садоводству, которые, на мой взгляд, не устарели и сейчас, обратил внимание на отсутствие подчеркивания особой роли Мичурина. Дед перечисляет его вместе с другими садоводами (и не на первом месте), от кого выписывал посадочный материал для маточного участка сада. В дневнике садоводства за 1931 год он пишет 29 апреля: "Мичуринские яблони сильно пострадали: некоторые ветки отсохли, но почки оживают и трогаются в рост".
       До чтения его лекций у меня было другое мнение о Мичурине. Очевидно, сложившееся из школьных учебников и пропаганды".
       Письмо двоюродного брата обнадеживало, что совместными усилиями мы соберем некую картину жизни предков. Брат обещал порыться в старых документах и фотографиях и написать еще.
       Буквально через два дня из того же Обнинска пришла увесистая бандероль. Я аккуратно развернул шуршащую коричневую бумагу и взял в руки старинную книгу с кожаным корешком переплета. "Полное Собранiе сочинененiй Н.С. ЛЕСКОВА, Приложенiе къ журналу "Нива" на 1903 г. С.-Петербург. Издание А.Ф. Маркса".
       Открыл книгу. На титульном листе стоял фиолетовый штамп "Александръ Николаевичъ БУЗНИ" и краснела карандашная надпись - "N 309", очевидно, порядковый номер в личной библиотеке.
       Полистал чуть тронутые желтизной страницы с поблекшими за сто лет буквами. Карандашные пометки, восклицательные знаки, осторожные подчеркивания. Дедушка, похоже, был вдумчивым читателем.
       Осторожно полистал страницы. Под одним переплетом были собраны четыре тома: с 13-го по 16-й. Против каждого пункта в оглавлении стоял карандашный комментарий деда: "Замечательный очерк", "Интересный", "Курьезный рассказ", "Не важный", "Сносный", а рассказ "Ракушенский меламед" был снабжен безжалостной надписью "Эрунда!". Именно так, через "э". Я прочитал рассказ - наши вкусы совпадали.
       И еще одно подчеркивание, почему-то произведенное дедушкой в самом начале романа "Смех и горе":
       "Семейный дом, в котором мы собрались, был из числа тех домов, где не спешат отставать от заветных обычаев"...
       На полях рассказа "Воительница" напротив фразы "Тонет, так топор сулит, а вынырнет, так и топорища жаль" стоял увесистый восклицательный знак. Я несколько раз перечитал фразу, и теплая грусть вошла в сердце.
       Вот откуда пришло в нашу семью это выражение - из книги Лескова!
       Мне представилось, как смуглый бородатый дедушка рассаживает вокруг себя детей-подростков, садится в кресло с холщовым чехлом и неспеша открывает книгу: "Сегодня мы прочитаем рассказ литератора Лескова "Воительница". Кто начнет? Ты, Шурочка?" И моя будущая мама в платье со стоячим воротничком укладывает на грудь косу и берет у отца книгу. И потом они все вместе, включая младших - Бориса, Веру, Валечку, разбирают смысл этой фразы: "Тонет, так топор сулит, а вынырнет, так и топорища жаль" и, смеясь, подбирают примеры из общей жизни.
       И нет уже ни деда, ни мамы, а книга осталась, явилась мне через сотню лет с карандашными пометками и пустяковыми, но милыми сердцу открытиями. И так трогательно стало, что защипало глаза.
       Спасибо, Юра!

    11. Пятый пункт и шестая часть

      

    Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

    Народная мудрость

      
       Поздним вечером, позевывая над книгой Феликса Лурье "Российская история и культура в таблицах", я открыл словарь терминов и стал просматривать раздел "Дворянство", имевший к нашей семье некоторое отношение уже несколько недель. Позевывал я не от скуки, а по причине хронического недосыпа и своей жадности - мне жаль было ложиться спать, не сделав еще какую-нибудь весомую находку.
       И жадность исследователя была неожиданным образом вознаграждена. Я листал книгу, разбираясь в тонкостях некогда почетного и ответственного звания.
       Выяснил, что дворяне были исключительным сословием - только они могли владеть живыми душами и землями, не подлежали физическому наказанию, судились особым судом и имели внутри своего сословия некий разряд, говоривший понимающему человеку многое. Место внутри сословия, знатность фамилии, определялась частью Дворянской книги, в которую вносился род. Предки моей матери были внесены в шестую часть Родословной книги. Шестая часть, не первая часть, и этим все сказано. В первой, понятно кто - отличники и передовики дворянского фронта: графы, князья, господари, думал я, шелестя страницами. А у нас шестая...
       Однако, читая дальше, я обнаружил, что дело обстоит несколько иначе. Точнее, совсем наоборот.
       В шестуя часть Дворянской родословной книги записывались дворяне - представители старинных боярских родов. Столбовые, так сказать, дворяне.
       Я даже выкурил две сигареты подряд, не веря прочитанному, и сбегал за своими бумагами, чтобы убедиться, в эту ли дворянскую гвардию был зачислен мой дед-химик. Оказалось - в эту! Последние стали первыми.
       Вот тебе и молдавский Ломоносов!
       Я изумленно покряхтел и стал читать дальше.
       Выяснилось, что в низший, первый раздел ДРК, попадали по личному пожалованию сюзерена. Я понял так: выпили накануне с царем-батюшкой, услужил ему, а утром тебя наградили. "Петька, где ты там! Записывай - порутчика Фому Бунчукова, язви его в душу, перепил царя, пожаловать за особые заслуги дворянством с отнесением в первый раздел Родословной книги, да дать ему из казны деревеньку Ермилово со всеми проживающими там душами. Пущай паклю для моего флота в тех краях промышляет! И пошли ему сотню ефимков от меня". Так ли бывало дело, не ведаю, но так привиделось.
       Во вторую часть записывали за отличие в военной службе.
       В третью часть - за гражданскую службу.
       Почему доблесть на военной службе ценилась ниже доблести гражданской, лично для меня - загадка. Шпагой доблесть добывать или гусиным пером и шарканьем по паркету - разные вещи. Но государям было виднее.
       В четвертую часть записывали иностранных дворян, перешедших в русское подданство.
       В пятую попадали титулованные дворяне - князья, графы, бароны. Верх, казалось бы, мечтаний контрреволюционера.
       Ан, нет - выше этой почтенной публики был еще дворянин шестого разряда.
       Еще узнал я, что различий в правах и обязанностях у всех потомственных дворян не было. Но некоторые привилегии у пятой и шестой категории имелись. Женщины недворянских сословий, вступая в брак с таким замечательным дворянином, получали права мужа, а дворянки шестой категории, выйдя замуж хоть за последнего гопника Российской империи, полностью сохраняли свои права. Таким образом - смекнул я - моя бедная матушка была настоящей столбовой дворянкой. Не фига себе!
       Я зашел в комнату жены и деликатно разбудил ее шелестом страниц умной книги.
       - Ты вчера спрашивала, зачем народившемуся члену семьи нужно было собирать документы и подтверждать дворянство?
       Жена разлепила один глаз (второй был прижат к подушке) и посмотрела на меня спокойно.
       - Так вот, честно говорю - не знаю! Но оказывается, род Бузни - старинный боярский род! - я пощелкал пальцами по обложке книги. - Потомственные, так сказать... - Я стал объяснять ей преимущества записи в шестой раздел Родословной Дворянской книги. Молчание жены я воспринял как радостное волнение, граничащее с потрясением.
       Жена выслушала, сдержала зевок и высунула из-под одеяла ладошку: "Поздравляю!"
       Я подробно объяснил ей все тонкости дворянской классификации, чтоб понимала, в чем разница. А то некоторые спят, и ни шиша не знают истории родного государства.
       Жена слушала. По выражению ее глаза я понял, что ей чертовски интересны тонкости сословных различий Российской империи.
       - Тебе надо взять двойную фамилию, - зевнула жена, - Каралис-Бузни. Погаси свет, пожалуйста.
      
       На следующий день я выдержал долгий немигающий взгляд полубандита, заехавшего напомнить о своих претензиях на помещение писательского Центра. И даже подавил его. Я представил себе, что в моем лице на него смотрит не кто-нибудь, а дворянин шестого разряда с горячей молдавской кровью, которую лучше не будить.
       Полубандит вначале удивился моему дремлющему ответному взгляду, а потом стал отводить глаза. Ушел он обескураженный - я рассказал ему о ближайших планах Центра и предложил не думать о таких пустяках, как деньги:
       - Есть вещи, поважней, чем деньги, - напомнил я девиз, напечатанный на последней странице нашего буклета.
       - Какие же? - нервно поинтересовался он.
       - Родина, честь, будущее наших детей. У вас ведь есть дети? Могли бы и помочь петербургским писателям. Вы же хотите, чтобы ваши дети читали умные добрые книжки?
       Он только хмыкнул.
       А некотрые удивляются, зачем я ищу предков и смотрю в прошлое вместо того, чтобы ломиться вперед!
      
       Вечером, после чая я возился с собакой: натягивал Юджи кожу на морде и делал ее то китайским пикинесом, то совой. Юджи сама подсовывала мне морду - "Ну, сделай еще как-нибудь..." Жена сказала:
       - Я сегодня подумала: какая бы женщина обрадовалась, если бы ее муж по собственной воле стал получать в семнадцать раз меньше. Ведь у тебя выходило полторы тысячи долларов! В месяц! А сейчас у тебя в год столько не выходит.
       Я сделал на Юджиной морде глаза-щелочки и развалил ее уши в стороны:
       - Вот, скажи, Юджи, какая я красавица. Посмотрите на меня. - Я подул на седые собачьи усы, чтобы Юджи оскалилась. - Что я могу сделать, если, судя по всему, у нас в роду никто в лавке не стоял.
       - А тебе и не надо было стоять. Ты бы руководил, как раньше. И я уверена - фирма бы процветала. Но тебе стало неинтересно. И все!
       Я пожал плечами, признавая справедливость ее суждений: да, стало неинтересно; что поделаешь...
       Мне и впрямь стало неинтересно.
       Все стремились вперед - к светлому будущему капитализма, меня вдруг потянуло в прошлое. Такие слова, как "банк, деньги, выручка, реализация" вызывали во мне чувство стойкой неприязни, а телевизионные рассуждения вечно улыбающегося министра финансов Лившица с комиссарским портретом предка на задней стенке кабинета о том, какие кредиты нам лучше брать у Америки, несколько раз заставляли меня взводить духовое ружье и жалеть, что оно всего лишь духовое, а Лившиц только кажется досягаемым для пули, на самом деле, он пьет чай на своей просторной кухне подмосковного дома и рассказывает корреспондентке, какую он уважает музыку и какой аппаратурой пользуется: мне до него не дострелить.
       Мне стало неинтересно зарабатывать деньги: издавать и продавать книги, отгружать машины, принимать вагоны, считать по вечерам на диване выручку, запах которой приходилось истреблять пылесосом и одеколоном - деньги пахнут, и еще как! Может не пахнуть треха, но три миллиона в разных купюрах, пришедшие из розничной торговли в перетянутых резинками пачках имеют устойчивый неприятный запах грязных рук.
       Да, вначале мне было интересно налаживать издательское дело и книжную торговлю: искать авторов, художников, читать рукописи, ездить в типографии, оборудовать в просторном подвале оптовый склад, искать толстое оргстекло для перегородок, за которыми сидели бы сотрудники, устраивать стеллажи, закупать поддоны, тележки, налаживать вентиляцию, сигнализацию, делать кухню и бесплатное кафе для персонала, подбирать штат, объезжать книжные магазины для заключения договоров, привозить из Швеции микроавтобус, застеливать пол склада сладко пахнущим линолеумом, прорубать отгрузочное окно, добывать транспортер, делать подъездные пути, покупать столы и компьютеры... Был поначалу интересен и процесс образования потока денег - вот он тоненький, вот шире, вот превратился в мощную устойчивую реку. Но потом...
       Когда мне было лет десять, а старшему брату Володе двадцать шесть, я впервые услышал от него фразу:
       - Не интересно мне просто деньги зарабатывать! - брат лежал на диване и диктовал среднему брату Юрке перечень электромонтажных работ по лоцманским и разъездным катерам, ремонтом которых он тогда занимался в морском порту. - Я могу написать себе денег, сколько хочу, - размышлял Володя, - это немецкие трофейные посудины, и расценок на их ремонт еще не придумали...
       - Так давай и напишем! - подстрекал Юрка, подкручивая поршень китайской авторучки, чтобы она щедрее давала чернила. - Я могу еще два часа писать, а потом надо Валентину с работы встречать....
       Володя равнодушно махнул рукой. Он тогда искал свое направление и поменял кучу мест работы, пока не устроился на завод "Геологоразведка", где и началось его восхождение как конструктора и ученого.
       - Не интересно, - повторил Володя. - Я бы даже сказал, унизительно напрягать мои гениальные мозги для составления какой-то дурацкой сметы.
       - Так напрягай мои, не гениальные, - предложил Юрка, работавший слесарем-сборщиком, - я уже некоторые позиции запомнил: например, "прозвонка старой электропроводки на предмет определения ее работоспособности..."
       - Ладно, пиши последнее: ремонт электрооборудования шпиля и брашпиля. "Брашпиля" - в одно слово, вместе.
       Еще Володя говорил, что скоро изобретет одну штуковину, за которую его пригласят в Швецию и дадут премию имени дядьки, который придумал динамит. И тогда он подарит каждому по машине, новому пальто, маме - самую лучшую шубу, отцу - катер, чтобы ездить на рыбалку, а мне - велосипед с моторчиком...
       Я не претендовал, как брат на Нобелевскую премию, но литературных лавров, хоть самых мелких - в виде книжечки или рассказа в журнале - хотелось. Время-то уходило! И наступил день, когда работа ради денег, которые приносила мне книжная торговля в виде десяти процентов от оборота, стала казаться глупой затеей...
      

    12. Зеленогорск, лето.

      

    Воскресение предков зависит от нас.

    Ф. Достоевский

      
       Блестит на солнце пушистый газон. Трава такая, что уронишь чашку, - она только подпрыгнет. Две большие яркие пачки газонных семян подарил мой однофамилец Димитриус.
       Голландская трава, подаренная греком, живущим в Швеции, густо растет на земле бывшего Великого княжества Финляндского, и русский человек со странной фамилией Каралис раз в неделю косит ее американской бензокосилкой "Джонсеред". На русском человеке японская кепка-бейсболка с надписью "Honda", болгарская майка с гербом британского университета, шорты с лейбом "Universal", пошитые в России, а на слегка кривоватых ногах - синие китайские кросовки и длинные белые носки государства Беларусь.
       Конвергенция, о которой мечтали либералы, спустилась на нашу грешную (или святую?) землю.
       Я все никак не могу понять, какая у нас земля - грешная или святая? В одних газетах пишут, что земля наша грешная, и мы виноваты перед всем человечеством; в других - святая, и что, дескать, только у нас еще теплятся истинные ростки гуманизма, которые со временем покажут всей планете настоящую кузькину мать. Никак журналисты и философы не придут к единой точке зрения. Что говорить про нас - простных смертных.
       Лично я считаю, что земля, как земля, - нам ли быть в печали?
      
       Я прохаживаюсь по каменным плиткам дорожки, рассекающей газонное поле, обещаю собаке поиграть с ней чуть позже и пытаюсь думать о нескольких вещах сразу. Думается не ахти как.
       В голову лезут и письма из архивов, привезенные женой из города, и недавний разговор со старшей сестрой, касающийся происхождения нашей семьи, и размышления, что будет завтра, если господин Колыванов в очередной раз произнесет: "Повторяю, вы должны мне двадцать тысяч зеленых!".
       Может, убить его, к чертовой матери, из пневматического ружья точным попаданием в глаз отравленной пулей, и все проблемы улягутся? Сколько можно страдать из-за общественных дел и ждать, когда бандиты сделают тебе какую-нибудь серьезную бяку?
       Надо работать на опережение.
       Наловить в районе старого финского кладбища гадюк, дать им накусать стеклянную планочку, помазать свинцовую пульку ядом, и потом этой пулькой - прямо в бестыжий глаз Колыванова. Ты хотел получить с бедных писателей двадцать тысяч долларов? Получи и распишись, пока еще вторым глазом видишь! Бабах! Колыванов падает замертво, я вызываю милицию и объясняю, что... Н-да... И что я им объясняю? Что стрелял для спортивного интереса отравленными пульками по мишени, но тут вбежал вымогатель Колыванов и подставил под выстрел свой бестыжий глаз?
       Пневматическое ружье, похожее на десантный автомат с укороченным вороненым стволом я купил на всякий случай.
       Вид у ружья был столь лихой и устрашающий, словно оно стреляло не одиночными пульками-дробинками, а могло строчить до бесконечности и бить снайперскими ударами при помощи оптического прицела - мушка, взятая в кольцо цилиндрика придавала ружью вид особо точного оружия. Ружье считалось спортивным оружием, но из него можно было пробить навылет консервную банку или разнести пивную бутылку на расстоянии ее видимости. После выстрела из ствола взвивался приятный дымок от сгоревшей ружейной смазки, и казалось, этот снайперский автомат стреляет настоящими пороховыми патронами. Приятная тяжесть оружия в руке, о которой писал Хемингуэй...
       Странно реагировала на ружье Юджи. Едва я брал его в руки, она начинала скалиться, метаться вокруг меня, отрывисто гавкать и пыталась укусить вороненую трубку ствола. Она словно просила оставить ружье в покое, а когда я его вскидывал и целился, взвывала, как по покойнику. Странно...
       Раньше она никогда не видела оружия, кроме игрушечного, с которым сын в детстве бегал по квартире. Что это? Генетическая память служебной собаки?
       В собачьей школе, куда я водил Юджи, мы до задержания вооруженного человека не дошли, - у нее началась пустовка, взбесившая всех кобелей в группе, и нас попросили сидеть дома. Но что удивительно: после моего первого пробного выстрела из ружья, она стала облаивать пахнущую теплым маслом железяку, словно хорошо знала, для чего она предназначено, и просила меня не шутить с этим опасным предметом.
       Современные немецкие овчарки, завезенные к нам из Западной Европы, - особые собачки. С блестящей родословной, красивые в своем чепрачном окрасе, умноглазые, - они выводились для охраны домов, дач, складов, ферм, и в их задачу входило засечь своими длинными торчащими ушами-локаторами, горящими глазами и влажными ноздрями чужака, приблизившегося к забору. Обнаружить его и облаять. Напугать своим хрипящим лаем, вставшей дыбом шерстью, остановить или прогнать.
       Задержание преступника в демократической Европе - прерогатива полиции.
       Инструктор сказал, что "немцы" - это не наши бесстрашные восточно-европейские овчарки - мощные Русланы, Джульбарсы и Мухтары, чье огромное гавкающее стадо несло службу на погранзаставах и за колючей проволокой лагерей.
       В начале девяностых конвейер отечественного собаководства сбавил обороты, и границы открылись не только для людей, но и для собак. Какого только четвероногого брата не завезли в Россию! И бультерьеров, и одышливых мопсов, и веселых пятнистых лабрадоров, выведенных много веков назад для сопровождения карет герцогов или маркизов, и хрипящих на поводке уродцов с добрыми глазами... Всяк хозяин смог выбирать себе друга по нраву характера и даже внешней похожести.
       И вот, моя немецкая овчарка с германскими и швейцарскими дедами, венгерскими бабками и только одной русской матерью воет на ружье и пытается его укусить. Я не учил ее этому, и в собачьей школе не учили, но она словно извиняется, что не может не лаять, и лает, наскакивает, пытается кусать вороненый ствол, недовольно повизгивает... Генная память? А почему бы и нет?
      
       ...С утра пораньше, в нескольких метрах от нашего забора открывается лечебный пункт под открытым небом. Мат-перемат, похмельное дрожание рук, визгливые споры... Сейчас компания выпьет, начнет делить какой-нибудь заныканый пузырек, в итоге все раздерутся, а собака будет грохотать лаем и мешать мне работать. Кроме того, - каждую весну и осень мы с сыном носилками выносим с этого пустыря мусор и зарываем в яму...
       Нынешнее поколение местных пьянчуг мне не знакомо. Почти все мои сверстники, увлекавшиеся спиртным, давно лежат на красивом лесном погосте, где по высоким соснам и елям скачут белочки, а в Троицу, не переставая, скрипит колодезный ворот, и весь Зеленогорск гуляет за просторными оградами могил. Это следующий призыв на тот свет, и лица их еще не примелькались.
       - Алё! Господа! - командирским голосом кричу я через забор и, дождавшись внимания, предлагаю компании перебраться за дорогу, в давно загаженый лесок. - Вот туда, пожалуйста! - по-ленински указываю я ладонью.
       - Да пошел ты! - отмахивается компания, позвякивая пузырьками - Лучше шавку свою убери, задолбала, блин!
       Холка у Юджи встает дыбом, да и у меня, похоже, тоже. Собака с рычанием мечется вдоль забора, я решительно выношу из дома ружье. Юджи тут же сменяет гнев на просительное привизгивание, пытаясь в традициях европейского либерализма остановить хозяина от самосуда. Ей невдомек, что с таким гуманным подходом местные алкаши, устроившие в кустах распивочную и опочивальню, скоро будут в шесть утра будить нас развязным голосом и спрашивать стаканчик, лук на закуску или пятерку до завтра.
       Вот краснолицый усач, покачиваясь, подходит к забору и без стеснения расстегивает ширинку.
       Я взрываюсь.
       - А ну, пошел вон! - Спустившись с крыльца под жалобный лай собаки, целюсь прямехонько в его уд. Вид у ружья внушительный, намерения мои понятны.
       - Не надо-не надо! Я ушел! - он испуганно разворачивается и торопливо несет журчащий крендель струи прочь от нашего забора.
       Я спускаю для острастки курок, и дробинка чмокает сырую землю в метре от компании. Теперь Юджи бегает вдоль сетки забора и дает понять, что если она сейчас найдет дырку, то полетят клочки по заулочкам. Я вновь резко взвожу рычаг пружины и вставляю дробинку.
       Компания вскакивает и, матерясь, торопливо рассовывает по карманам аптечные пузырьки. Только действуя решительно и беспощадно, можно отвадить алкашей от распивания возле моего забора настойки боярышника. Я целюсь в груду пустых коричневых бутылочек возле старого валуна и спускаю курок: "Дзень!" Вновь взвожу затвор и вставляю пульку-дробинку. Причем, молча и неспеша - так легче сойти за непреклонного психа.
       Компания хрипло матерится, обещает устроить мне веселую жизнь и поспешно освобождает полянку, где в детстве я с соседскими дачниками играл в штандер и "картошку".
       Я несу ружье в дом, и Юджи продолжает жалобно лаять на него. Генная память!
       ...С некоторых пор и я стал чувствовать ее толчки - они приходят неожиданно и стихийно. Они уносят меня во времена седой старины, одаряя роскошными картинами битв и степенных событий.
       Рядом с домом - дуб, посаженный родителями в год моего рождения. Меня тянет касаться лбом его шершавой коры, обнимать ствол, и когда я валяюсь в газонной траве под его кроной, ко мне приходят видения прошлого, словно корни дерева, как некие датчики-провода, высасывают их из памяти земного шара. Это странное свойство дуба, посаженного моими родителями почти пятьдесят лет назад, я заметил давно и держу в секрете...
       Неподалеку от дуба мы с женой посадили несколько кустов белых роз и оставшиеся от моей матери особые тюльпаны - с запахом, прятавшиеся в траве по углам участка. Тюльпаны пахли слабо, как выдыхаюшиеся духи в открытом флаконе, но пахли... Мать привезла эти тюльпаны с селекционного участка деда, из Тамбова. Она привезла их сразу после войны, когда деда уже не было в живых, а наша многодетная семья получила в Зеленогорске, тогдашних Териоках, участок под огород и строительство дачного домика. Местоимение "наша" здесь не к месту; правильнее сказать - моя будущая семья. А еще лучше, "семья, в которой я еще не планировался".
       С газоном бился три года. Подаренная шведским греком-однофамильцем трава взошла быстро, оказалась темно-изумрудного цвета и чрезвычайно густой. После стрижки футбольный мяч отскакивает высоко, но, пущенный накатом, ослабевает в своем движении и останавливается на середине поля.
       Сбылась мечта идиота, насмотревшегося за границей на чистоту и порядок! Теперь хожу босиком, но приглядываваюсь, чтобы не вляпаться в собачьи колбаски, которые Юджи без всякой системы может оставить на ухоженном газоне.
       Казалось бы - овчарка! умнейшая из пород, а ведет себя, как поросенок: кто же гадит посредине лужайки! Отойди к забору, заведи себе специальное гадкое место и присаживайся там с выражением глубокой отрешенности на своей черно-рыжей собачьей морде. Сколько раз подводил ее за ошейник к месту экологического преступления и проводил воспитательные беседы - вроде, всем своим понурым видом дает понять, что сплоховала, и обещает не повторять ошибок. Под моим бдительным утренним надзором отбегает к дальним секциям забора, хрустит сухим малинником, поглядывает на меня: "Видишь, хозяин, выбираю место, как ты учил!", но ослабишь контроль, не доглядишь, и быстро навалит возле вишневых деревцев или одинокой яблони, где я брожу вечером, поглядывая, как учат философы, на небо и пытаясь обнаружить в своей голове глубокие умные мысли.
      
       Нет, не поеду я в лес ловить гадюку, и не буду стрелять ядовитой пулей в Колыванова, бывшего тележурналиста, а ныне крупного бизнесмена, втянувшего меня, как мальчишку, в разборки по поводу помещения, которое мы после него взяли в аренду у города. Пусть лучше я паду от руки постперестроечного наймита, чем мои потомки будут страдать от мысли, что их предок подстрелил в бандитских разборках человека.
       Если паду я, стрелой пронзенный, то моим именем, возможно, назовут улицу, или сразу две - в Петербурге и в Зеленогорске, на малой родине. Или поставят бюст на пыльной привокзальной площади, убрав неработающий фонтан, в котором я купался с окрестными пацанами в начале пятидесятых. Вот он, герой, принципиально не заплативший криминальным структурам двадцать тысяч долларов, которые они требовали с него за неотделимые улучшения помещения. Он создал Писательский клуб, Центр современной литературы и книги, в то время, как все только охали да ахали по поводу сгоревшего особняка Шереметева, где размещался Дом писателя им. В.В. Маяковского. Взгляните на его решительное, но хитроватое лицо, обратите внимание на упрямую морщинку между бровей - это он послал подальше бандитов, предварительно усыпив их бдительность серией трехлетних переговоров.
       Да, с этим Колывановым тоска. Теперь грозится продать долги людям более простого и линейного мышления. Поговаривают, он вообще собирается сваливать в Америку. Знающие люди объяснили, что продажа долгов ничего хорошего мне не сулит - придут отморозки и скажут: "Ты нам должен двадцать тысяч зеленых! Если не отдашь через неделю - включаем счетчик, по проценту в день! Понял, нет?"
       И это при том, что я ему ничего не должен - ни по закону, ни "по понятиям".
       И он, прекрасно зная об этом, имеет нахальство третий год трепать мне нервы, понимая, что у моего некоммерческого детища только одна "крыша" - закон, о котором даже милиция стесняется говорить всерьез... На испуг пытается брать, скотина. Но теперь меня, пожалуй, хрен возьмешь...
       Я ложусь на траву под дубом с его корнями-датчиками, глубоко уходящими в глинозем Карельского перешейка, глажу собаку, которая тут же укладывается рядом, и думаю о том, что мой тамбовский дед Бузни никак не мог предвидеть, что выведенные им пахнущие тюльпаны окажутся на неведомом для него участке земли, столь ценимом его потомков.
       Не мог знать профессор Бузни и другого: как погибнет в сорок третьем восемнадцатилетним пареньком его первый внук Лев при форсировании Днепра, как погибнет в пятьдесят первом на геодезической практике его второй внук - курсант арктического училища Бронислав, как умрет в пятилетнем возрасте из-за врачебной ошибки в голодном сорок восьмом внук Сашенька, названный в его честь... Не мог знать степенный Александр Николаевич и про блокаду Ленинграда, которую переживет его любимица Шурочка с малыхой-дочкой на руках, отправив старших детей в эвакуацию, а ее усатый муж Колька Каралис будет гонять под обстрелом поезда в осажденный Ленинград, и в сорок шестом получит двадцать соток земли вместе с финским погребом, в котором и будет жить - сняв с него земляную засыпку - вместе с Шурочкой и детьми, пока не выстроит домик из двух комнат и веранды.
       Бруски с остатками маскировочных пятен, которые он вывезет с линии Маннергейма и, сбив скобами, сложит на участке, разворуют в первую же зиму, и домик придется строить лет пять из случайного материала.
       Не мог дедушка при всей своей учености знать про участок в бывшем Великом княжестве Финлядском, на котором теперь растут его пахнущие селекционные тюльпаны и лежит в раздумьях неведомый ему внук с овчаркой Юджи, собираясь докопаться до его прошлого.
       Я поглаживаю собаку и пытаюсь прикинуть, часто ли закончившим свой земной путь разрешается узнавать о земных делах? Только ли в Духов день, когда души усопших спускаются на землю? Или чаще? И если чаще, то от чего это зависит? И в каком, так сказать, объеме дают сводку о земных делах? Вот, например, знает ли мой бородатый дедушка Бузни, что я ищу следы его жизни, и как он относится к моим розыскам?
       Надеюсь, одобрительно.
       И еще думается о том, что без предков мне не хватает исторического пространства - ну кто я без них: комар, родившийся на один день? листочек, унесенный ветром?.. Понятно, что не нами все началось, и не нами кончится...
       Ведь народ - это не только сто пятьдесят миллионов людей, живущих в данное время. Это и миллиард проатцев, оставивших нам страну, и миллиард потомков, что будут жить в грядущие века.
       Вот так! Знай наших!
       Мысли мои убегают к письменному столу, столешницу для которого я сотворил из просторного листа древесно-стружечной плиты, облицованной дубовым шпоном.
       Этот лист мне завез племянник Димка, родившийся в то лето, когда умерла мама. Он привез его на багажнике жигуленка, сейчас ездит на "мерседесе". Толковый вырос парень, и не бандит - лет восемь с напарником поднимал из руин заброшенный завод, и сейчас выпускает лучшую в городе краску, шпаклевку, делает на заказ двери и окна, торгует сантехникой и гипроком. Не завод, а целый город. "Вот дядя Дима, - сказал тогда племянник Димка. - Точно по размеру, как заказывали. Мы могли бы вам и стол сделать, но вы же не хотите..."
       Все уместилось на столе-аэродроме: компьютер, телефон, лампа... И розовеет просторный лист миллиметровки с дальнейшим планом розысков предков: квадратики и овалы персонажей, стрелы, связи, выписки из документов. Так бригада розыскников обкладывает неизвестных фигурантов по сложному делу. Фотографии дедов, бабушек, письма, документы, снова письма, служебные удостоверения матери и отца, их трудовые, орденские и пенсионные книжки, свидетельства о рождении и смерти - мой маленький семейный музейчик
       Я лежу под дубом и думаю о том, что Льва Толстого из меня уже не получится. Он, как поется в песне, не кушал ни рыбы, ни мяса, ходил натурально босой и косил траву-мураву остро заточенной литовкой. Я же поглощаю все, что приносит в дом жена, и, надев кеды, скашиваю газон стрекочущей бензокосилкой. Разве может при таких диких обстоятельствах родится что-нибудь путное в литературном смысле?
       .... Мне приснилась ночная дорога, шлях, по которому беззвучно двигались при свете яркой луны люди, они ехали верхом на лошадях и в телегах, брели, опираясь на посохи. Я шел полем по сухой колкой траве навстречу колонне, и не мог разглядеть, где она кончается: казалось люди идут от темнеющего вдали горизонта. Бесшумно катили телеги, брички, кареты, лохматый детина тащил на ногах кандалы, шли солдаты с ружьями и саблями, и от всех тянуло тленом. Несколько бойцов с красными звездами на пилотках и с засохшей кровью на гимнастерках шли строем, глядя мимо меня. Мужчины в строгих костюмах с черными галстуками ступали по земле новыми кожаными тапочками. Все шли молча, их марш был понятен только им самим, и они не видели меня, бредущего по обочине навстречу колонне. Несколько раз я останавливался и вглядывался в лица идущих, надеясь увидеть хоть что-то знакомое, понятное мне, но глаза их смотрели мертво, как у муляжей, и лошади понуро плелись, опустив головы к серой бесшумной дороге. Я видел женщин с младенцами на руках, - младенцы не спали, но лишь безмолвно смотрели сами в себя, словно думали о чем-то несвершившемся. Колонна стала подниматься на холм, за которым угадывалось встающее солнце, и я опять увидел блестящую цепь с шаром, размером с крупное яблоко, - она висела на бархатной груди господина в камзоле... Я понимал, что по дороге бредут умершие люди, но страха не испытывал...
      

    13. Нашел бабушку!

    Наука не способна постичь мир, потому что мир не чертеж, а рисунок художника.

    Г. Честертон, английский писатель

       Холодным декабрьским вечером, когда на крышах гремело железо и в подворотнях завывал ветер, я вытащил из почтового ящика письмо со штемпелем городского ЗАГСа.
       В письме сообщалось: найдена интересующая вас актовая запись о смерти Каралис Ольги Николаевны за 1929 г.. За разъяснениями обращайтесь в загс Петроградского района.
       Ольга Николаевна была моей бабушкой. Но почему запись о смерти датирована 1929-м, а не 1939-м годом? Описка?..
       ... Еще летом я позвонил в городское управление загс и спросил, каким образом можно заказать поиск свидетельства о смерти бабушки, если известны предположительные годы ее смерти.
       - До революции семнадцатого года или после?
       - После! Где-то в районе тридцатых годов...
       - Легко! - ответил мне молодой стремительный голос. - Пишите запрос! Госпошлина за розыск и повторную выдачу свидетельства - сорок один рубль семьдесят пять копеек!
       Я вновь подступился с распросами к старшей сестре.
       - Сейчас тебе скажу, когда умерла бабушка, - задумалась сестра на другом конце провода. - Значит так...
       Она поведала мне тягостную историю, как бабушка лежала на сундуке в нашей квартире на 2-й Советской улице и умирала от рака.
       - Какой же это год был? - не веря ее памяти, спросил я.
       - Сейчас скажу, - сестра, родившаяся в 1937-м, принялась за вычисления. - Наверное, году в тридцать девятом, сороковом...
       - Тебе же тогда было два-три года! Как ты можешь помнить!
       - А что ты думаешь! Я еще и не такое помню!
       Абберация памяти. У меня такое бывает - сочинишь рассказ, и сам в него веришь. Особенно после того, как его напечатают. Быть может, сестра пользовалась чьими-то воспоминаниями, рассказами, подслушала что-то в детстве и ей запомнилось. Не будем ее винить - у каждого свое восприятие времени и событий.
       Я указал годы возможной смерти бабушки чуть пошире - 1939-1941, и отправил запрос.
       И вот - ответ. Я подъехал к старинному особняку на Петровской набережной. Мела поземка. Я курил в машине у крыльца величественного здания и ждал окончания санитарного часа. Приехал я в неурочное время - отдел хранения и выдачи документов по пятницам не принимал. Пятница - день свадеб, известно всем, кроме меня. Шуршали целлофаном букеты, сверкали зеркала. Мелькали расчески и цокали каблучки.
       Поднялся на четвертый этаж, заглянул в нужную дверь.
       За столом сидела немолодая женщина с усталым лицом. Я быстро наговорил комплиментов ее тяжелой работе, ей лично и покаялся в своей недисциплинированности. Сказал, что встал мой семейный роман, - я писатель, ищу свою бабушку и все такое прочее. Снизойдите!..
       Женщина потеплела и снизошла. Она прочла бумажку с ответом на мой запрос и попросила документы. Протянул паспорт и писательское удостоверение. Женщина поднялась и скрылась за опрятными стеллажами.
       Принесла гроссбух. Раскрыла.
       - Помню этот запрос. Нашли случайно. Вы неправильно указали возможные годы смерти - тридцать седьмой, кажется. Пошла искать и случайно взяла журнал за двадцать седьмой - двадцать девятый. Открыла прямо на этой записи, - она хлопнула костяшками пальцев по выцветшим страницам. - Вам повезло! А вы уверены, что это ваша бабушка?
       - А что там написано? - я пытался прочитать строчки вверх ногами.
       - А как звали вашу бабушку? - задала встречный вопрос женщина.
       - Ольга Николаевна.
       - А где она жила?
       Я принялся рассказывать все, что знал. Бабушка жила в Парголово, работала воспитателем в приюте... Дедушка в семнадцатом году жил на Невском проспекте. Немного же я мог сообщить о своей бабуле, умершей за двадцать лет до моего рождения.
       - Можно это посмотреть? - я деликатно кивнул на раскрытый гроссбух.
       - А кто такой Каралис Николай Павлович? - она словно и не слышала моего вопроса.
       - Мой отец! А что там про него?
       - А где он жил?
       - Да в разных местах жил...- я пожал плечами и развел руками. На коленях у меня лежал портфель.
       - А кто у вас жил в Тамбове?
       - Многие. И мать жила, и отец жил, и дед с бабкой по материнской линии...
       Ответ ее удовлетворил, и она развернула ко мне книгу с выцветшими зеленоватыми страницами.
       Я несколько раз прочитал чернильную запись.
       - С этого можно сделать ксерокс?
       - Это мы не выдаем. И ксерокса нет. Это актовая запись о смерти. Мы можем выдать только копию свидетельства.
       Я покивал.
       И торопливо принялся переписывать:
       "...Каралис Ольга Николаевна, умерла 26 ноября 1929 года.
       44 года. Русская.
       Место смерти: Рентгенологический институт.
       Причина смерти - рак.
       Имущество есть.
       2 сына, дочь.
       Место работы: помощник ГосИзд.
       Заявитель: Каралис Николай Павлович, прож. Тамбов, ул. Кузьминская, 11".
       "Документы получил". Я увидел подпись моего будущего отца, - ему было тогда двадцать пять лет. Так же он расписывался потом в моем школьном дневнике, когда не стало мамы...
       Я сидел в машине, курил, смотрел на съезжающихся к бракосочетанию гостей и слушал, как свистит в щелке окна поземка. Темнело быстро. В детстве я немного завидовал одноклассникам, чьи бабушки потуже затягивали им шарфы перед гуляньем и кричали вслед, что переходить улицу надо только по зеленому - слышишь! только по зеленому! - сигналу светофора. И вот - теперь и у меня есть бабушка.
       И пусть она умерла - но она моя бабушка. День ее смерти совпадал с днем моего рождения. Между нашими жизнями - ровно двадцать лет лихорадочного двадцатого века, и это обжигающее звено держит в нашей связке ее сын и мой отец. И известие о смерти бабушки мне отправили через шестьдесят девять лет, день в день, - я посмотрел на почтовый штемпель. А пришло оно в день рождения отца - 1 декабря. И женщина-архивариус не должна была найти по моему ошибочному запросу эту актовую запись за 1929-й год. Но нашла...
       И кто сделал мне такой подарок ко дню рождения?..
       Вопрос, не требующий ответа.
       Бабушка, бабуля...
       Она на пять лет моложе меня, моя русская бабушка, которую удалось вызволить из исторического небытия. Я чуть не прослезился от радости.
       И когда на бензозоправке напротив Петропавловской крепости стоящие за мной машины принялись сигналить, а водители высунулись из окон и стали крутить пальцами у висков и кричать, чтобы я поторапливался, а не стоял, как дундук, я завернул пробку бака и улыбнулся им, счастливый и довольный: "Да ладно вам, мужики, я бабушку нашел!" Но они, похоже, не расслышали.

    14. Дело - Табак.

    . Бродил по минувшим временам,

    И ей-Богу,

    Кроме развалин,

    Там много нашел добра.

    Алексей Прасолов

       Появление на моем горизонте кишиневского архивиста Евгения Александровича Румянцева я смело отношу к разряду высших степеней везения и удачи. Не представляю, как бы я без него раскручивался или, выражаясь по-современному, разруливался с доставшимся мне молдавским генеалогическим наследством.
       После получения из Тамбова нескольких больших конвертов с досье на деда, я установил, что надворный советник Александр Николаевич Бузни был потомственным дворянином и женился вторым браком на моей бабушке Палагее Петровне, которая служила прислугой в его доме. Именно так.
       Последнее обстоятельство донесла разведка (не дремал мой ученый двоюродный брат в Обнинске, а съездил в Тамбов, чтобы поправить могилы родителей, и взял показания с восьмидесятивосьмилетней Фаины Криволуцкой, жившей в те давние времена в соседнем доме и дружившей с его матерью, а ныне находящейся в добром здравии).
       Среди прочего, брат писал: "Прасковья Петровна была прислугой в доме Бузни. Мария Ивановна (первая жена А.Н.) была худенькой женщиной, в то время как Прасковья Петровна - рослой, крепкого сложения и моложе. Возник роман между дедом и П.П., что привело к разводу с Марией Ивановной. Деду было 47 лет, Прасковье Петровне - 23, когда родилась первая дочь - Александра, твоя мама".
       Итак, седина в голову - бес в ребро: потомственный дворянин увлекается молоденькой служанкой, и та становится его женой, чтобы потом стать моей бабушкой. (Оставим эти факты без комментариев, не нам, грешным, выставлять предкам оценки по поведению.)
       Но достоверно ли дворянство деда, подтверждаемое лишь записью в его послужном списке, заметкой в газете "Киевлянин" и в биографическом словаре молодых революционеров? Где, так сказать, более существенные доказательства принадлежности к эксплуатирующему классу?
       - Дядя Дима, вы старайтесь добыть доказательную базу - факты, документы, - мягко учил меня тезка-племянник, словно я без него не понимал. - Чтобы, если мы говорим: дед был дворянином шестого разряда, то всегда могли бы подтвердить какой-нибудь грамотой или дипломом...
       - А если говорим, что бабушка была прислугой, то подтверждать ее право на такие занятия разрешительным свидетельством МВД?
       - А надо было иметь свидетельство? - удивился племянник, чьих троих детей кто только ни нянчил.
       - Фиг его знает, - честно признался я. - Я сейчас по второму разу прочесываю в историческом архиве дворянские дела по Бессарабии и жду ответа из Кишинева. Скажу только, что по архивным данным у Бузней предки довольно древние. Они ведут свой род от Великого логофета Петрашки, он служил при господаре Константине Мовила в 1610 году... Я тебе потом расскажу подробнее. Меня сейчас занимает другое: есть дед, но не установить прадеда. Имеются двое Николаев на подозрении, но никак не ухватить, - не знаю, какое должно быть отчество.
       - Может, ФСБ подключить? - пошутил племянник. - У меня есть знакомый полковник...
       - Надо будет - подключим, - сказал я, не ведая, что очень скоро действительно придется подключать.
       Так вот. Пока я подыскивал себе в архивах прадеда по имени Николай, меня, оказывается, тоже искали. И нашли: мне позвонил некто, представившийся Владимиром Собецким из Кишинева, и попросил встречи по интересующим меня генеалогическим изысканиям.
       Мужчина лет сорока, с благородным, слегка усталым лицом, приехал ко мне на работу и передал два письма. Пока он пил пахучий кофе и оглядывал портреты петербургских писателей на стенах моего кабинета, я прочитал письма.
       Первое было на красивом бланке с гербом Республики Молдова и штемпелем Национального архива.
      
       Директору "Центра современной литературы
       и книги" господину Каралису (Бузни)
       Дмитрию Николаевичу
      
       Уважаемый господин Каралис,
       Приятно было узнать, что потомки известной молдавской боярской семьи, не только живы и занимают высокие положения за границей исторической родины своих предков, но к тому же еще живо интересуются своими прародителями и их родной страной.
       Что касается Вашего запроса, можем сообщить, что в нашем архиве хранится достаточно документов о роде Бузни. Было бы желательно, если бы Вы сами приехали и занялись изучением документов, т.к. запросы такого типа относятся к категории платных и авансируемых.
       Посылаем Вам 3 страницы ксерокопий из наших дел, которые, надеемся, относятся к Вашему деду и прадеду. Других Александров Бузни мы пока не нашли.
       С уважением,
       Адьюнкт-директор доктор Сильвиу ТАБАК"
      
       Сдержав улыбку, "потомок известной молдавской боярской семьи" отложил письмо и принялся читать ксерокопию рукописного документа с ятями, ижицами и тонкими, как волос, чернильными завитушками, из которого следовало, что в апреле 1900 года Департамент Герольдии Правительствующего сената утвердил во дворянстве Бузни Александра Николаевича с женою его Марией Ивановной и детьми: Леонидом, Ксениею и Валериею.
       Я расправил плечи, радуясь за деда и за нас, его потомков. Вот он - документ, подтверждаюший дворянство деда, его первой жены и детей! И пусть среди детей не было моей мамы, родившейся от второго брака, но все же!
       На обороте листа синел штемпель Национального архива республики Молдова. Вот так вот! Есть номер указа Департамента Герольдии, есть выписка из заседания дворянского собрания - а это не баран начихал!
       Второй документ оказался позаковыристее, и отдельные места пришлось перечитывать не по одному разу. Он был предысторией первого и начинался просьбой деда о приписании его к дворянскому роду Бузни, а заканчивался определением: "...сопричислить к роду Николая Иванова Бузни сына его Александра с женою и детьми, и внести их в ту же 6-ю часть дворянской родословной книги, о чем дело представить на утверждение в Сенат, а пошлины Сто рублей записать на приход по кассовой книге Собрания".
       Вот именно эту фразу - "...сопричислить к роду Николая Иванова Бузни сына его Александра..." я перечитал несколько раз, пока до меня не дошло, что из архивного тумана проступило имя-отчество давно искомого прадеда: Николай Иванович!
       Я только азартно крякнул и глянул на гостя-почтальона. Он в ответ приподнял плечи и улыбнулся, что следовало понимать: мне приятно, что бумаги доставили вам столько радости... Я быстро извлек бутылку коньяка, рюмки, конфеты, налил, чокнулся, - гость не возражал - выпили. Дав понять жестами, чтобы гость чувствовал себя, как дома, я снова окунулся в бумаги.
       Документ на двух страницах был бесценен: в нем перечислялись все свидетельства принадлежности рода Бузни к дворянству. Среди прочего упоминались дела далекого 1821 года, когда пятеро братьев Бузни, дети родовитого боярина Илии Бузни, поступали в российское дворянство, и указывалось их подробное родословие с 1611 года; и, наконец, приводилось имя-отчество матери моего дедушки, моей прабабушки - "Альфонсина Викентьевна, римско-католического вероисповедания", чья цветная дагеротипия, сделанная в юном возрасте в Варшаве, упоминалась в дневнике моего предка.
       И в конце концов (с этим я разобрался, лишь уделив гостю должное внимание и с почтением проводив его) - документ указывал, от кого из пятерых братьев Бузни вел свой род дед Александр Николавевич.
       А вел он его от Константина Бузни, занимавшего должность Великого армаша.
       Вы, читатель, не знаете, кто такой - Великий Армаш в Молдавском княжестве?
       Из книги Димитрия Кантемира "Описание Молдавии" я узнал, что Великий армаш стоял во главе дворцовой стражи и телохранителей, коих числилось шестьдесят. Кроме того, он курировал тюрьмы, рабов и военную музыку, называемую в княжестве на турецкий манер - табулхана.
       - Ну и предок у тебя был, - только и сказала жена.
       - Да, - согласился я. - Работал с людьми. Любил музыку.
       Два его брата тоже оказались крутыми парнями. Иоанн был сардарем и заведовал конницей и охраной границ княжества. Антон находился в чине шатраря и на нем лежала забота о военном имуществе господарского войска, включая артиллерию; но об этом я узнаю чуть позже, как и о том, что название боярских должностей в Молдавском княжестве было точь-в-точь скопировано с придворных должностей древних римских императоров и перешло молдаванам вместе с царской короной и титулом деспота, которые константинопольский император Иоанн Палеолог даровал во времена Флорентийского собора Александру I, Доброму, - одному из первых господарей Модавского княжества.
       И было еще одно письмо, написанное твердой рукой человека, привыкшего писать:
      

    "Уважаемый Дмитрий Николаевич!

       Сильвиу Табак, зам. Директора Национального архива республики Молдова, познакомил меня с содержанием Вашего письма и просил помочь в Ваших архивных розысках.
       Мне этот материал знаком. Уже длительное время я занимаюсь бессарабскими персоналиями XIX - нач. XX в.в., т.е. времени русского присутствия в этом крае. Бузни - род достаточно примечательный, и в архиве хорошо представлен. По крайней мере, мне удалось зафиксировать около 150 дел самого разного характера, появившихся в Бессарабском делопроизводстве на протяжении века. Болеее ранних документов, скажем, XVIII века, здесь нет - они оседали в Яссах, столице Дунайского принсипата Молдовы. Однако, этот архив несколько раз капитально горел, поэтому надеяться на счастливые находки в нем, думаю, не стоит.
       То, что есть о Бузни в Кишиневе, интересно. Для Вас тем более: и как литератору, и как человеку, причастному к исторической судьбе этой фамилии. Грешно оставаться равнодушным к голосу из прошлого, предки хотят поговорить с Вами. Не у каждого из нас есть такая возможность.
       Если Вам не удастся приехать в Кишинев и самому это посмотреть, я Вам могу в этом деле помочь на старых добрых принципах взаимопомощи. У меня тоже проблемы: нужно посмотреть формулярные списки некоторых ведущих Бессарабских чиновников. Он есть у вас в СПб, в РГИА, и поиск их несложен: это, в основном, губернаторы и вице-губернаторы.
       Сообщите мне Ваше мнение по этому поводу.
       С уважением Румянцев".
      
       Вскоре я сообщил Румянцеву, что готов менять хранящихся у нас в РГИА бессарабских губернаторов и вице-губернаторов на своих предков, томящихся на полках Национального архива Молдовы. В неограниченном количестве, "на старых добрых принципах взаимопомощи".
       Я был согласен с Евгением Александровичем: грешно оставаться равнодушным к голосу из прошлого. Тем более, если предки хотят поговорить с тобой. Они хотели - я чувствовал это по всему происходящему...
       Финансировать проект извлечения бессарабских чиновников из русского архивного плена взялся племянник Димка (пардон, - Дмитрий Александрович): на новую тему у меня просто не хватило бы времени и сил.
       Вскоре первая партия послужных списков русского чиновничества отправилась электронной почтой в Молдову, а навстречу им, в почтовом вагоне, двинулся толстый коричневый конверт с делами моих предков... Обмен плененными начался.
       И адъюнкт-директор (мне чертовски понравилось это словечко) Национального Архива Молдовы Сильвиу Табак тоже взялся помогать моим розыскам...
       И значит, наше дело не табак, а Табак. Именно так, с большой буквы. А это две большие разницы.
      
       Однако, за всеми архивными поисками, пусть и очень интересными, как-то стерся главный вопрос - национальное происхождение фамилии, которую я ношу: откуда она: из Прибалтики или Греции?
       И стоило мне подумать об этом, как раздался телефонный звонок из Союза писателей Санкт-Петербурга, и голос секретаря Танечки предложил мне поездку на остров Родос, в Международный Центр писателей и переводчиков.
       - Я же писал заявление в Швецию, на Готланд, - для порядку заупрямился я. - Почему Родос? Туда же была очередь...
       - Так получилось... Один не может, другой не хочет. Лететь надо самолетом мимо Балкан, а там сам знаешь - бомбят Югославию... Вся очередь распалась. К тому же грант дают небольшой - сто пятьдесят долларов.
       - Еду! В смысле, лечу! Записывай! На две недели!
       ... Югославию бомбили натовские орлы, ети их мать, и желающих лететь мимо неспокойных Балкан среди наших писателей не обнаружилось.
       Стоял сумрачный ноябрь 1999 года: сыро, холодно, темно...
      
      

    15. Остров Родос, Эгейское море.

    Разум ищет, сердце находит.

    Поговорка

    Где бы мы ни находились в географическом смысле,

    до Господа Бога расстояние одинаковое.

    Научный факт

      
       Может, и прав был мой стокгольмский тезка Димитриус Каралис, с первых минут разговора признавший во мне потомка греков? "Грек, грек! - с улыбкой твердил Димитриус, разглядывая меня в анфас и в профиль жарким майским днем под навесом стокгольмского кафе; это было несколько лет назад. - Наш древний грек! И думать нечего!" И мои доводы, что наша с ним фамилия может иметь еще и прибалтийскую прописку, не смогли разубедить его в поставленном диагнозе.
       Может, и вправду грек?
       В нашем Питере при семейных раскопках можно было наткнуться на любую национальную корягу: эстонца, финна, шведа, еврея, татарина, голландца, француза, литовца, поляка, немца, грузина, грека - такой у нас интернационал среди чухонских блат и плавных вод Невы. Моим далеким предком мог оказаться хоть китаец, какой-нибудь Ки-лай-рис, прибывший много лет назад в Петербург из Поднебесной для тайного заведения опиумного дела, да там и оставшийся. А сдвинуть за пару сотен лет буквы и превратиться из Ки-лай-риса в Каралиса - пустяк. Правда, на китайцев мы, Каралисы, не похожи.
       Отец обладал орлиным носом, быстро смуглел с первыми лучами весеннего солнца, и имел ореховый цвет глаз. По мнению моего приятеля Аркадия Спички, именно эти признаки свидетельствуют о происхождении человека с берегов Средиземноморья.
       А почему не грек? Они тоже православные. А при отсутствии наличия иных явных находок, касающихся происхождения моей фамилии, соблаговолите, милостивый государь, принять указанную версию как вполне правдоподобную и подлежащую скорейшей проверке.
       ...В салоне самолета - греки; молчаливые и важные. Сверкающие ботинки, золото цепочек и перстней. Густые черные волосы на белых подголовниках кресел, свирепые взгляды. Словно летят не домой, а на смертельную битву с богами.
       В этой мрачноватой компании я и сползал по карте мира с севера на юг - к земле Пифагора и родине Олимпиад.
       ... Я смотрел в иллюминатор на блестевшее лунной дорожкой Эгейское море и пытался думать о нескольких вещах сразу.
       Во-первых, с чего бы это мне, русскому человеку, взбрело в голову искать в своей крови какие-то иноземные добавки? Что это - мода на предков, на былинных богатырей, или поиски самого себя в нашем сумасшедшем, быстро меняющемся мире?
       Во-вторых. Деды родились сто с небольшим лет назад, и уже концов не найти. А что будет через двести-триста лет? Одна сплошная асфальтовая площадка, по которой наши потомки будут гоняться на навороченных автомобилях? Или мы, действительно, Иваны, родства не помнящие?
       И вообще, - в связи с чем такой повальный рост национального самосознания?
       Саши стали Самуилами, мой знакомый Юрий Тимофеевич просит называть себя Юзефом Тадеушевичем. Или, например, Джафар Сасланбеков, чья жена, помню, чуть ли не визжала, стоило мне за столом с улыбкой назвать его персом: "Никакой он не перс! - визжала она. - Он советский человек - родился в Советском Узбекистане! Прекратите третировать человека!" И вот выясняется - перс! Да еще очень породистый, из хорошего тейпа, его родной брат - большая шишка в Узбекистане. Теперь ходит везде и улыбается: "Мы, персы..." А украинцы и белорусы, - братья-славяне, отхватившие самостийности да незалежности? Им то с какого перепугу шарахаться в сторону от общей с нами истории? Весь мир объединяется, в Европе единую валюту вводят, границы убрали, а жители бывшего СССР разбежались по национальным норкам и мосты подняли.
       И никто не хочет быть детьми мертвого льва - русскими. А кто хочет, тех по телевидению называют сначала националистами, потом национал-большевиками, затем шовинистами. Нет, ребята, так не пойдет. И дураку понятно, с какими целями ведутся эти разговоры... Даже если выяснится, что я - обрусевший эфиоп или турок, все равно - назло врагам - буду считать себя русским. Больную мать не бросают. Дух противоречия живет во мне с детства.
       И еще думал: такие понятия, как "голос крови", "характерные национальные черты", "дурная кровь", "благородная кровь" требуют спокойного разговора. Но с кем можно спокойно поговорить на эту тему у нас в России? Лично мне собеседники всегда попадались очень нервные. Особенно в литературной среде, где куются художественные образы, гуманитарные идеи и произведения, воспевающие человеколюбие. Поначалу все хорошо идет: все люди братья, дети одного праотца и праматери, теоретически все всё понимают, но вдруг... Вспоминать - только настроение себе портить...
       Отец, снаряжая меня в первую северную командировку, наставлял: нет плохих людей и народов - будь сам хорош, и к тебе везде хорошо отнесутся. Пытаюсь.
       Я качнул маятник мыслей в другую сторону:
       Конечно, неплохо бы разобраться с формулой доставшейся мне крови, и понять, черты каких национальностей присуще мне? Уж больно она у меня шальная. И вообще, что я про себя знаю, прожив почти пятьдесят лет?
       Да ни хрена не знаю... Иногда сам себе удивляюсь. Наряду с поступками неимоверной благородности и духовной высоты (вспомнить, хотя бы мой порыв подарить чучело сойки старому школьному другу или изящную лекцию, которуя я прочитал в пять утра соседу, прежде чем выдать ему десятку на опохмелку) я знал за собой дела весьма неблаговидные или пугающие своей безрассудностью.
       Что стоит, например, моя хулиганская способность дать, не долго думая, человеку по физиономии? А ведь так было в моей жизни, и не раз.
       Вот, например, не так давно. И оба получивших носили фамилию З-в. Просто мистика и наваждение. Может, в прошлом мои предки сильно враждовали с фамилией З-х, и память крови бунтует во мне, подталкивает дать в ухо заклятому врагу? Не знаю. А вопрос, конечно, интересный.
       Почему, скажем, тебе чрезвычайно неприятен лысый, высокий, худой господин по фамилии Скородадько, работающий в соседнем отделе менеджером по продаже ботиночных стелек, шнурков и прочей обувной аммуниции, которого ты видишь лишь на производственных совещаниях да на так называемых корпоративных пикниках? Почему этот бойкий лысый мужичок твоих лет с редкостной длинны шнобелем так неприятен и более того - иногда вызывает в тебе приступы идеосинкронизии? Ты с ним и десяти слов не сказал, а иногда задушить его хочется и не думать о последствиях.
       А может быть, все объясняется просто: несколько поколений назад, а если быть точными, то речь идет о твоем прадеде и его прабабушке, произошла в городе Энск отвратительная история, в результате которой два семейства сделались врагами и прокляли друг друга на вечные времена. Да, именно так объявил отец твоего прадеда: "Буть проклят род Скоропадек на вечные времена!"
       И что хотеть от своей крови, если она получила такое нешуточное указание! Она, попавшая в твои жилы уже с этим грозным заветом, чувствует приближение крови потомка той женщины, которая оказалась участницей отвратительной истории, в которой был замешан и твой прадед, и ненавидит, как и положено при проклятии.
       Или другой пример. Ты встречаешь в компании человека, садишься играть с ним в шахматы, проигрываешь ему, но испытываешь к нему странное приятельское чувство, словно вы знакомы с ним сто лет, и только тем и занимались, что играли по вечерам в шахматы, а потом уютно пили с женами чай и калякали о разном. И вот тебе уже хочется пригласить его к себе домой (что ты и делаешь поспешно, словно боясь, что он сейчас уйдет и ты больше никогда его не увидишь), потом вы действительно сидите с ним за одним столом, пьете коньячок, болтаете о политике, детях, погоде, смотрите телевизор и пускаетесь в добрые приятельские отношения, которые длятся не один десяток лет. Кто этот человек, вынырнувший из пространства и времени и покоривший вас своей обаятельностью, при внешнй пусть даже и невзрачности?
       Да прочитайте письма вашего прапрадеда, служившего по почтовому ведомству в городе Липецке, и вы узнаете, что фамилия вашего нового знакомого полностью совпадает с фамилией коллежского ассесора, с которым ваш прущур завел дружбу на охоте, о чем он и сообщает в означенном письме своей невесте, вашей будущей прапрабабушке Елизавете Дмитриевне...
      
       Первый получивший от меня в ухо был главным бухгалтером и в недавнем прошлом космсомольским работником (правда, в его трудовой книжке я приметил и штамп о работе приемщиком стеклотары), и получил он после того, как сбежал с работы вместе с небольшими деньгами, но с большими проблемами для меня: накануне сдачи годового отчета, который он и не думал сдавать, потому что сдавать было нечего - все бумажки он просто кидал в картонную коробку под столом, и собирался намылиться от нас на какие-то заграничные курсы.
       Я дождался его у дверей квартиры его родителей, где он скрывался, и спокойным голосом пообещал, что если он не сделает годовой отчет, то найдутся люди, которые плеснут ведро бензина на эту дверь - я указал пальцем, на свекольного цвета деревяшку - и бросят зажженную спичку. Помолчав, я добавил, что завтра хотел бы видеть его с утра на работе, но не очень рано - часам к десяти. Надел перчатку и стал спускаться по лестнице. Все, как в кино про гангстеров. Конечно, я рисковал: никаких людей, согласившихся бы лить бензин на дверь, а тем более кидать зажженную спичку, у меня не было. Да и сам бы я никогда не приказал сделать такого, если бы даже было, кому приказывать. Говорил я от отчаяния. И попросту пугал. Но удачно: на следующий день тощий верзила З-в приплелся на работу и уставился на меня серыми глазами.
       - Начинайте! - я развел руками. - У вас целая неделя впереди.
       З-в пару дней копошился в бумажках, но учет был запущен капитально, и он снова смылся, - на этот раз в неизвестном мне направлении. При этом оставил записку, что заявление о моих угрозах уже написано, и если я не отстану от него, он отдаст его в прокуратуру. Да! Забыл сказать, что он забрал из сейфа свою трудовую книжку и поставил в ней печать о сб увольнении.
       Хорош я лопух, не правда ли? Думаю, это наше, чисто русское ротозейство и доверчивость: я спокойно давал ему ключи от сейфа, где хранились печать, трудовые книжки, наличные деньги.
       В милиции мне сказали, что такого рода дела относятся к категории гражданских, и я могу подать иск о причинении ущерба в народный суд.
       Я отловил его с помощью школьного приятеля и газового пистолета, который приятель, делая зверскую рожу, выдавал за настоящий. Привезли эту комсомольскую суку на работу, поставили перед ним коробку с документами: работайте. Я сел за соседний стол. Приятель, подмигнув мне, вскоре уехал.
       Две девчонки делали на компьютере "Бюллетень литературной жизни Петербурга", женщина-бухгалтер, приглашенная по объявлению, сидела в этой же комнате и прикидывала, как восстановить учет. Достойно удивления, что я не хотел брать З-ва на работу, но он звонил мне каждый день и, нахваливая свои профессиональные и человеческие качества, говорил, что я никогда не пожалею о выборе - он очень ответственный работник и хочет работать именно со мной, я понравился ему своей деловитостью и интеллигентностью. (Конечно, он не подозревал, что через несколько месяцев схватит от этого интеллигинтного человека плюху.)
       И вот З-в, выпив чаю, и два часа потеребив бумажки, говорит, что у него болит голова, он дурно себя чувствует, и просит отпустить его домой. Завтра он придет, свеженький, как огурчик, и впряжется в работу. Сделает все за два дня. Женщина-бухгалтер удивленно пожимает плечами: за два дня? Тут на две недели работы!
       Я демонстративно запираю дверь на ключ и сажусь за свой стол. "Ах так! - он бросается к телефону и начинает нервно накручивать диск. - Сейчас вам будет! Вы думаете, у вас одних мафия?!" Телефон стоит на моем столе, и я выдергиваю вилку с проводом. З-в верещит что-то, хватает телефонный аппарат, заносит его за спину, целя мне в голову и напоминая метальщика гранаты перед фашистским танком, но тут адреналиновая пружина подбрасывает меня со стула, и я врезаю ему правым прямым в челюсть. З-в вместе с аппаратом летит в запертую дверь, сильно стукается головой и сползает с закрытыми глазами на пол.
       И какая такая кровь закипела во мне?
       Женщина, которую я в случае успешного восстановления учета обещал взять на работу, смотрит на меня потрясенно: вот как здесь обращаются с нерадивыми главными бухгалтерами, допустившими ошибки! Спасибо за приглашение, я подумаю!.. (Она будет работать у меня достаточно долго и потом признается, что нисколько не осуждала мой поступок.) Девчонки с филфака, покосившись на сидящего под дверью верзилу с откинутой набок головой, продолжили, как ни в чем не бывало, создавать макет бюллетеня литературной жизни: одна диктовала текст, вторая набирала его на компьютере. Только говорить стали чуть потише.
       Между тем я испугался, хотя и старался не подавать виду. "Ничего, ничего, - сказал я, опустившись на стул, - сейчас оклемается...". Попал-то я ему хорошо, и теперь боялся, не сломалось ли у него чего. Но вот через несколько тягостных мгновений З-в застонал и открыл мутные глаза.
       Малость придя в себя, он сел на стул и принялся раскачиваться: "Отпустите меня сегодня домой! Я завтра все сделаю!" Я понял, что он больной человек. И как такой человек мог работать в Кировском райкоме комсомола инструктором?
       Отпустил. Назавтра не появился, и его мать сказала по телефону, что он уехал на курсы повышения квалификации в Барнаул. Лихо!
       Я даже почему-то обрадовался.
       В этой истории я вижу и русское разгильдяйство, и надежду на авось, а также интернациональное буйство. А может, это докипает в моих жилах молдавская кровь Константина Бузни, начальника господарских телохранителей?.. Или справедливых древних греков? Все может быть. И русского человека можно довести, как быка, до бешенства.
       (И я еще не знаю, что в одном из документов, который мне пришлют из Кишиневского архива, будет подробно описано, как один из моих предков по линии Бузни побьет своего соседа помещика Бушилу за самовольный покос в его угодьях. Бушила подаст в дворянский суд на Бузни, но тот будет каждый год давать ему тумаков при встрече. Дело примет нешуточный оборот, дойдет до царя, и Бузни-драчуна дважды пригласят в столицу, но он всякий раз будет отписываться: то дорога раскисла, и нет добрых лошадей и надежной повозки, чтобы добраться с "западных рубежей нашей родины и предстать перед справедливым взором Вашего Величества", то одежда поистрепалась, а новую еще не справили. Чем завершится дело, не знаю, но факт налицо: удивительные забияки и хитрованы были молдавские предки моей матушки!)
       Н-да. А второй З-в, которого звали Сашка, развозил на микроавтобусе книги по магазинам, и мы с женой были им довольны: книг не воровал, был точен, любил возиться с компьютерами, не пил, не курил, по выходным, надев кросовки и спортивный костюм, бегал со своей собакой на длинные дистанции, А потом я взял на работу одну девицу с русальичими волосами, и Сашка на глазах всей публики из водителя автобуса стал превращаться в академика Темирязева, снизошедшего до временной халтуры на книжном складе. Отворачивался, когда ему давали задание, долго нюхал сосиски в бесплатном буфете, словно и не он привозил их с базы. Сидел, развалясь в кресле, и поигрывал ключиками, когда его поторапливали ехать. Задумчиво цыкал зубом, разглядывая маршрутный лист и усмехался, словно читал школьное сочинение, написанное двоечником. С каждым днем он все меньше напоминал шофера и все больше косил под академика Темирязева (да простят мне родственники ученого это сравнение, ничего обидного я в него не вкладываю). Я месяца два делал вид, что не замечаю его метаморфозы. Хотя внутри и бушевал гнев иной раз.
       И вот, когда мне нужно было срочно ехать с ним по делам, он уселся с девчонками в буфете возле самовара и, снисходительно морщась, отвечал на мои призывы заводить автобус: "Сейчас, Дмитрий Николаевич, куда вы так торопитесь... Я же сказал, сейчас поедем..." Когда я в третий и последний раз зашел в буфет, он посмотрел на меня так, словно никак не мог вспомнить, кто я такой и чего от него хочу. Девица с длинными волосами тоже сидела в буфете и хохотала вместе с другими девчонками. Я выманил Сашку пальчиком в коридор и врезал ему в ухо. После этого поймал такси и поехал по делам.
       Одно утешает, что на следующий день, он как ни в чем не бывало вышел на работу с припудренной щекой и сказал, что не обижается на меня... "Психанули, -махнул он рукой, - бывает...". Жена ночь не спала - сокрушалась на мой бандитизм и несдержанность. А через пару дней, когда Сашка вновь стал походить на нормального водителя книжного склада, признала мой поступок отчасти справедливым.
       Тут комментарии иные: наверное, мне стало завидно, что он может веселить девчонок и беззаботно врать своей жене, что у него барахлит машина, и он не знает, когда приедет. И какой национальности моя зависть? Поди, разберись...
       А мои широкие жесты, когда я мог одарить всех сотрудников незапланированной премией из своего кармана просто потому, что дела шли хорошо, мне было радостно и хотелось, чтобы порадовались все вокруг? И на следующий день - копеечный спор у рыночного прилавка, когда я требую перевесить товар и пересчитать плату: мне противно быть обманутым лоснящимся азербайджанцем даже на рубль. Может, это какой-нибудь шовинизм? Когда мне недовешивает картошку рыжая веснусчатая девчонка с веселыми глазами, я закрываю глаза, и немного радуюсь за нее: пусть у нее будут лишние три рубля, которые она не отдаст хозяину.
       Мои глубокие размышления были прерваны стюардессой - мы подлетали к Афинам. Едва самолет коснулся колесами греческой земли, пассажиры издали радостный коллективный вопль, и превратились из нахмуренных гладиаторов в весельчаков. Они оборачивались и хлопались ладошками друг с другом, сверкали улыбками и затягивали протяжные песни. Я им крепко завидовал.
       Из Афин мне еще час лететь воздушным подкидышем до острова Родос.
      
       ...Выкатился с тележкой на улицу. Густая южная ночь. Рейс на Родос через четыре часа, утром. Тепло. Хорошо. О высокие желтые фонари бьтся мотыльки, страдающие, как известно, бессоницей. Цветущие розы на зеленом газоне. Может, я действительно грек, так славно вписавшийся в пейзаж исторической родины?..
       Под навесом стоял музейного вида броневичок с надписью "Police" и по-гречески - "Эллинская автономия". Похоже, реликвия времен греческой революции, когда свергали хунту черных полковников. Подошел поближе, разглядывая зеленого музейного кузнечика. На лобовой броне - смотровые щели, перед ними, как у авто начала века, толстые ветровые стекла с дворниками. Представил, как в дождь и грязь едет эта боевая драндулетка, и мечутся по стеклам щетки. Башенка с задранным вверх стволом пулеметика. Да это чудо пятеро мужиков перевернут и не охнут. Смех, а не машина. Присел, заглянул под днище - есть ли запасной выход?
       И тут же раздался зычный окрик.
       Я повернул голову, поднялся. Ко мне стремительно шел рослый полицейский с наручниками на ремне. Из будки с темными стеклами, стоявшей под деревьями, выскочило еще двое - с бляхами, ремнями и портупеями на кожаных куртках. Три танкиста, экипаж машины боевой...
       И выматериться толком не удалось, как меня обступили и потребовали паспорт.
       Эти парни, похоже, сидели в будке и ждали, когда я созрею для диверсии. Один из них с подозрением оглядывал мой внушительный чемодан на тележке, не прикасаясь к нему руками. Не совершая резких движений, я достал бумажник, вытащил из него паспорт, писательское удостоверение, визитную карточку...
       - Вы грек? - глянув в паспорт, спросил меня первый - мощный и симпатичный.
       - Нет, русский писатель из Санкт-Петербурга. Там все написано.
       - Ваша фамилия - греческая! - не повышая голоса, уличил он. И спросил что-то по-гречески. Вот тебе и начало генеалогических исследований!
       Тут до меня дошло, что опереточный броневичок - боевая машина афинской полиции, поставленная на охрану аэропорта. И тут этой машине под днище заглядывает сомнительный гражданин, и чемоданчик он подкатил поближе. А что в чемоданчике, интересно?.. Сейчас будет тебе, дураку, рассвет над Пиринеями через зарешеченные окна.
       Я как можно дружелюбней улыбнулся и открестился от возможного греческого происхождения: сказал, что фамилия моя похожа на греческую, но имеет литовские корни. Литва, дескать, Вильнюс. Оттуда фамилия. Я осторожно указал рукой в ту сторону, откуда прилетел.
       - Мне понравилась эта крепкая динамичная машина, - я стал льстиво подхваливать драндулетку по-английски. - Не знал, что к ней нельзя подходить... Больше не буду.
       - У вас есть родственники в Греции?
       - Нет-нет, что вы, - я протянул авиационный билет и конверт с приглашением писательского центра. Спокойнее быть прибалтом, если фамилия позволяет.
       Их внимательно изучили, и я понял, что меня отпустят. Но интерес ко мне в глазах полицейского не пропадал.
       - Фамилия Каралис - греческая, - повторил он, возвращая документы. - Моя фамилия тоже Каралис. А я грек. - Едва улыбнувшись, он приложил ладонь к кожаной пилотке. - Вы свободны... -
       Полицейские, скрипя кожей курток, вразвалочку убрались в свою непрозрачную будку.
       Многообещающее начало, не правда ли?
      
       "Этот же вопрос - не грек ли я? - мне задала сестра-хозяйка Центра писателей и переводчиков Анатолия, поселяя меня в номер на втором этаже, где за коричневой рамой окна я увидел сизое предрассветное море, белые, как куски школьного мела, горы на близком турецком берегу и лохматый ствол пальмы, растущей из обрыва. Еще я увидел бетонную подкову терассы и желтую полоску пляжа с пенной каемкой, бегущую между морем и шоссе. С каждой секундой рассвета вид за окном густел и наливался красками: в цветочных горшках, таившихся в мраке лестницы, вспыхнули белые и розовые цветочки, море на моих глазах превратилось из сизо-фиолетового в бело-голубое, и от волнения я лишь пожал плечами и развел руками, не зная, что ответить на вопрос о своей национальности..."
       Распаковал вещи, достал ноут-бук и описал все, что вы прочли абзацем выше.
       Пусть это будет называться по старомодному: "Греческий дневник", решил я.
      
       "Справа из окна - побережье с отелями. Сказка! На Родосе в древние времена стоял маяк в виде бронзового юноши с горящей чашей над головой и луком за спиной - Седьмое чудо света, Колосс Родосским. Если высунуться из моего окна, видна гавань Мандраки с частоколом мачт над белыми яхтами и отблеском корабельных медяшек. На берегу этой бухты и стоял бронзовый мужичина, меж ног которого, хлопая парусами, заходили в гавань корабли со всего света.
       В двухэтажном особняке, врезанном в вершину холма Монте-Смит, живут пятеро писателей: финка, немец, швед, румын и я. "Я" - это такая неизвестная пока национальность, требующая исследования. Еще живет сестра хозяйка Анатолия, которая вечно что-то делает: несколько раз в день поливает водой из шланга бетонную терассу, пылесосит глыбы справочников и словарей на стеллажах в коридоре, доводит до блеска электрическую плиту, кормит двух птичек, прибирается в номерах, смотрит аргентинские сериалы в гостиной, ругается на кошку и, приложив ладонь козырьком, любуется с нашей горы на город - зубчатые башни замка крестоносцев, дворец губернатора с огромными платанами во дворе, старинные ветрянные мельницы вдоль побережья, узкие ущелья улиц, бегущие к морю... Вчера я угостил ее мороженным.
       - О, Димитрий, ты настоящий грек! - с улыбкой потрепала меня по плечу.
       Постараюсь запомнить, что настоящие греки дарят мороженое.
       Когда я иду по улочкам Родоса, мне хочется быть греком и жить в Греции. Здесь нет вызывающей роскоши, тихо, спокойно. Садики, скверики, дворики, кафе. Идешь, как по ботаническому саду. Пристойное телевидение с религиозными и учебными программами.. Приветливые, но не назойливые люди. В парке, через который я проходил, на древнем камне красной краской нарисованы серп и молот. Рядом, на афишном стенде - фото-плакат: парень сжигает американский флаг. Та же эмблема серпа и молота напечатана на плакате. На партизанское движение это не похоже...
       Сейчас на острове мертвый сезон - идет ремонт в отелях, в пляжных магазинах пылятся товары, рыбаки ловят с мола рыбу на розовый ошметок креветки, неспешно потягивая из горлышка вино и перебрасываясь протяжными словами... И белые камни Древнего Акрополя, куда я ходил, и древний театр со стадионом, и птицы, клюющие мелкие дикие маслины на деревьях, и сторож в фуражке, сидящий в этом древнем городе в стеклянной будке и слушающий греческую музыку по транзистору, - все вызывало благость на душе...
      
       Не прав Михаил Афанасьевич Булгаков, призывавший никогда не заговаривать с незнакомцами. Сегодня, наконец, познакомился с румыном Джорджем, пятым членом нашего островного писательского интернационала, и спросил, как дела, как работается.
       Моложавый мужчина моих, как я думал, лет. Оказалось, ему 64 года. Фантастика! Седоватый поджарый румын с серыми глазами. Мы налили на кухне по чашке кофе и вышли на террассу. Говорили на английском. Подозреваю, что он знает русский язык, но скрывает.
       В конце концов, я признался ему в молдавских корнях деда по матери. И рассказал, как изучал историю Молдавии по Большой Советской энциклопедии, и вконец запутался бы, не возьмись за другие источники.
       В ответ Джордж прочитал мне короткую динамичную лекцию, из которой я сделал два вывода:
        -- Джордж мировой мужик и не зануда.
        -- История Молдавии, которую я изучал, весьма отличается от истории, которую мне предложил румын Джордж.
       Я стал рассказывать о поисках и находках своих фамильных корней. Джордж кивал, подсказывал английские, латинские или древнегреческие слова, а потом посоветовал написать об этом novel. Я сказал, что уже пишу. Еще надеюсь определиться с корнями отцовской фамилии. Там тоже много туманного - она встречается в двух языках: греческом и литовском. Хотел притащить письма, полученные от архивистов, но решил не спешить, не прерывать так славно разбежавшуюся беседу на исторические темы.
       Блеснул своими недавно обретенными знаниями и назвал древние составные части государства Румыния - Молдова, Валахия, Трансильвания.
       Признался, что никогда не афишировал молдавское происхождение деда, считая, как большинство русских, что цыгане и молдаване - одного поля ягода, даже в нашей песне вместо смуглянки-молдаванки, собирающей виноград поют про цыганку-молдаванку. Стыдился до тех пор, пока не влез в архивы и историю.
       Джордж посмеялся, сказал, что румыны и молдаване - один народ, один язык. Цыгане - это особая статья, это северные индийцы, у них свой язык, это древний народ, обреченный на вечные скитания, потому что они не дали напится воды Деве Марии, когда она проходила мимо их селения. Румыны или их русская ветвь молдаване - это не цыгане, это совсем другое.
       Еще Джордж сказал, что Европа не любит румынов, считая их бедными родственниками, хотя румынский народ ведет свое начало от римских легионеров и строителей, завоевавших Дакию, и самих даков, долго сопротивлявшихся агрессии. Их царь Децебал, не вынес поражения от римского императора Траяна и покончил с собой. Вульгарная латынь, на которой изъяснялись легионеры, составляет в румынском языке до сорока процентов. Еще двадцать процентов - славянские корни. Остальное - гето-дакские, германские и прочие европейские. Румыния в нынешних границах, когда она соединила три княжества, очень молодое по европейским меркам государство, и у него все впереди.
       Вот только часть княжества Молдовы - бывшая советская республика Молдавия, находится на отшибе, за Прутом, и живет обособленной жизнью.
       Я, как русский человек, хотел было сказать, что... Но промолчал: зачем устраивать дележ мира, не имея на то полномочий. Люди сами разберутся, с кем им жить.
       Шумела пальма, лениво кружили чайки, и блеск моря был нестерпим для глаз. Мы сидели на каменном парапете, болтали ногами, и он спросил фамилию моего деда. Я сказал. Он попросил написать. Я написал латинскими буквами: "Buzni". Он поправил: "Buzney".
       - Это ваш дед? - посмотрел на меня Джордж.
       - Да, - кивнул я, - дед по матери.
       - О, это древний боярский род! - Сообщил Джордж, поднимая вверх палец. - Он тесно переплетается с господарским родом Мовило. - А тот, в свою очередь, связан с различными королевскими домами...
       Джордж сказал, что из этого древнего рода особенно интересна ветвь Петра Мовило - просветителя, мецената и основоположника печатного дела в Молдавии, митрополита Киевского и Галицкого. И белорусский город Могилев назван в честь Мовилы, который по-русски звучит через "г".
       - Кстати, один из Мовил - Илияш Мовилэ, господарь Молдовы в начале семнадцатого века, родился на Родосе! Вот здесь, - Джордж обвел пальцем холм за спиной и здание писательского Центра, словно знал точно, где родился этот неведомый молдаванин.
       - Откуда вы знаете? - спросил я.
       - Хо! - сказал Джордж. - Это известный факт румынской истории! Кто же этого не знает?
       - Румынской или молдавской? - уточнил я.
       - Румынской, румынской, - покивал румын Джордж.
       - Но этот господарь Илияш Мовилэ был молдавским, а не румынским господарем, - напомнил я. - Румынии тогда еще и в помине не было. Она образовалась после слияния Молдовы, Валахии и Трансильвании в 1861 году.
       Джордж сказал, что это детали, а главное, что народ-то один, язык-то один и все такое прочее. Я не согласился, но не стал спорить. Мои предки по матери были молдаванами, а не румынами.
       Джордж почесал лоб и сказал, что если он не ошибается, то Мовилы и Бузни находятся в кровном родстве с еще одним интересным родом - летописцев Мирона и Николая Костиных. Они написали историю румын - нечто вроде русского "Слова о полку Игореве". Я с трудом сдерживал радостную улыбку.
       Мы сходили на кухню и налили еще по чашке кофе. Джордж был в шортах, и из кремовых штанин торчали его загорелые мускулистые ноги в высоких носках и кроссовках. Седой ежик волос, румяное лицо, ровный нос римского легионера, ясные голубые глаза со смешинкой. Я представлял себе румын смуглыми, курчавыми, в овчинной безрукавке, барашковой шапке и с пастушьей дудочкой в руках. Джордж сказал, что румыны бывают такие, как он - голубоглазые, унаследовавшие признаки древних даков, и смуглые, кареглазые - взявшие фактуру римлян. "Русские тоже бывают разные, - подмигнул Джордж и засмеялся. - У меня была русская девушка, когда я жил в Москве..."
       Эдакий симпозиум на историко-этнографические темы у нас получался. Симпатии к Джорджу стремительно возрастали, но я боялся наскучить вопросами и спугнуть тему. Спросил, как живется сегодня в Румынии. "Так себе, - ответил Джордж. - И добавил по-русски: - Ничего, жили и хуже ..."
       - Кстати, я видел здесь на полках румынские исторические справочники! - опять поднял палец Джордж. - Кто-то из наших случайно оставил или подарил. Надо смотреть. Там должны быть Мовилы и ваши Бузни! Завтра! Сегодня я иду гулять город. У меня встреча!
       Мы еще немного поговорили, и он, сменив шорты на кремовые брюки, отправился на встречу, а я - к себе в номер, чтобы записать все это и поразмыслить.
      
       7 декабря. Везет со всех сторон. Удача просто катит. Только успевай записывать.
       Вчера выяснилось, что свекр нашей прекрасной секретарши Елены - преподаватель греческого языка. Он пенсионер, сидит дома и пишет книги по этимологии. Елена звонила ему, и он произвел первичный лингвистический анализ моей фамилии. Вот что выпало в твердый осадок.
       Фамилия Karalis, которая в Греции встречается довольно часто, может быть турецкого происхождения, т.к. над Грецией 400 лет было турецкое иго. По-турецки, фамилия раскладывается на следующие компоненты:
       1) Kara = blac, черный, темный, ночной.
       или:
       2) Kara = brave, generous, храбрый, смелый, великодушный, щедрый.
       И второй компонент: "alis" - по-турецки означает "functionary", должностное лицо.
       Таким образом, смысл фамилии можно трактовать двояко:
       1. Ночной правитель (и тогда прав Димитриус Каралис, грек, живущий в Стокгольме, переводя нашу фамилию как "Ночной князь, типа Робин Гуда").
       2. Или: Благородный служака, Храбрый служащий, Щедрый служащий.
       Но "служащий" в данном контексте режет ухо - трудно представить себе "щедрого чиновника" или "великодушного чиновника".
       Я пошел за новыми разъяснениями к Елене. Оказалось, что под английским "functionary" она имела в виду не чиновника (official, bureacrat), а именно должностное лицо, по-гречески "Али-Паша", а по-английски (она торопливо полезла в греко-английский словарь) - pasha. Тут я догадался, что это герой восточных сказок - паша. Не чиновник-бюрократ, а именно паша. И тогда фамилия может иметь следующие значения:
       1. Ночной Паша, Черный Паша
       или:
       2. Смелый Паша, Храбрый Паша, Щедрый Паша, Великодушный Паша. Можно сказать и Благородный Паша.
       Если допустить, что предки были греками, то перевод фамилии звучит гордо.
       Но как же быть с городом Каралис, основанном на Сардинии финикийцами?
       Пенсионер-этимолог сказал, что это просто совпадение. А через пару часов позвонил и сказал, что название города и во времена финикийцев, и в нынешние времена (Кальяри) означает "коралл". Так нас всех - братьев Каралис - в школе и прозывали. Надо ли было лететь в Грецию, что узнать это?
       Надо...
       Я спустился на кухню, сготовил себе кофе, вышел с кружкой на террассу.
       Солнечно, ветренно. Пальма с ржавой прядью в листве неслась в голубом воздухе на Запад. На море - белые штрихи волн.
       Как мне везет с этимологией и поисками родовых корней, подумал я. Словно кто-то подводит меня к источникам и поталкивает - бери, интересуйся. Не зря меня занесло на Родос, ох, не зря.
      
       8 декабря.
       Но это еще не все в смысле удачи!
       Завтракали с Джорджем. Он угощал меня сосисками, я - молоком и сыром.
       Осторожно затронул тему Молдавии-Румынии. Сказал, что читал книгу Дмитрия Кантемира "Описание Молдавии", делал из нее выписки, которые у меня с собой. Назвал еще несколько книг по истории Молдавии. Спросил, не утомляю ли Джорджа своими дилетанскими историческими разговорами и расспросами. Джордж рассмеялся, похлопал меня по плечу: "Вы же говорите о моей родине! Спрашивайте, не стесняйтесь, Дмитрий!" Я сказал в свое оправдание, что в России мне на эти темы говорить не с кем. Маленькая Румыния и бывшая союзная республика Молдавия никого особенно не интересуют. Джордж покивал печально...
       Когда я показывал Джорджу родовое древо Бузни, он покивал и сказал, что знает, что такое Армаш, Сардарь, Шатрарь и Великий Логофет. Я, как всякий исследователь, чокнутый на своем материале, полез в расспросами, чтобы вызнать и сравнить, что знает он, настоящий румын, и что знаю я, еще и в Молдавии не бывавший. Выяснение кончилось тем, что лист с древом улетел в обрыв под террассой и зацепился за куст, растущий на склоне метрах в двух ниже нас. Пришлось быстро вытаскивать брючный ремень из джинсов и спускаться по сухому землянистому склону, чтобы единственный экземпляр миллиметровки с полусотней предков не унесло ниже. Джорж навернул ремень на веснусчатую кисть, встал на колено и когда я почти дотянулся до шевелящегося на ветру листа, перешел на русский: "Осторожно, осторожно, - сказал он. - Левее! Все, поднимайся!" Когда я вылез и поблагодарил его, он сказал, что я сумасшедший и признался, что он мастер спорта Румынии по спортивной гимнастике. "Но это было давно", - добавил он уже по-английски.
       Так вот. Про Армаша он сказал, что этот человек заведовал в государстве всеми телохранителями, стражей, рабами, тюрьмами, заключенными и приведением приговоров в исполнение. "Но палачом не был!" - поднял палец Джордж. "И полковой музыкой табулханом!", - добавил я, и признался, что в нашей ветви Бузни был такой фрукт - Константин Армаш. А я - его потомок, мне до него, жившего в конце восемнадцатого века, - пять рукопожатий. А до Великого Логофета, основателя рода Бузни, восемь рукопожатий.
       - Великий Логофет - это очень большой чин! - закатил глаза к небу Джордж. - Канцлер! Хранитель печати. Первый боярин! Говорил только в тишине! Все должны были молчать.
       Еще Джордж сказал, что в переводе на русский фамилия Бузни означает "быстрый, внезапный, врывающийся, как ветер" и, поразмыслив, добавил, что прозвище или фамилия, скорее всего, связаны с военными заслугами.
       После такого возвышающего разговора я еще минут десять гордо улыбался у себя в номере.
       Чужая сторона прибавит ума.
       На Родосе я надеялся разузнать про фамилию отца, но неожиданно выпала карта Бузни - в лице румынского писателя Джорджа.
       И чей это промысел?.. Сегодня же схожу в местную церковь, она должна работать по случаю воскресения.
       Джордж почувствовал во мне доброжелательного слушателя и стал заглядывать ко мне в номер и делиться историческими знаниями.
       Сегодня приволок стопудовый справочник на румынском языке и, ведя пальцем по строчке, прочитал, что великий логофет как знак своей власти носил на шее большой шар, висящий на золотой цепи, а в руке держал позолоченный жезл... Он для ясности потряс сжатым кулаком, словно держал этот самый жезл, а другой рукой изобразил шар размером с яблоко, висящий на шее. Я восхищенно покивал и азартно щелкнул пальцами, давая понять, что одинаково ценю и символы власти, украшавшие обличье великого логофета, и способность собеседника столь ярко их изобразить...
       Не хочется вдаваться в мистику, но шар на цепи мне, по-моему, снился несколько раз. И довольно отчетливо. И как это понимать?
       В журнале "Гелиос", выпускаемом Центром, обнаружил эссе "Путеше-ственники", подписанное: "Николай Руссу, Молдова, Кишинев". Джордж сказал, что знает автора. Я разволновался - фамилия Руссу часто встречалась в архивных документах рядом с фамилией Бузни, и служили они вместе, и жили, похоже рядом. Вдруг этот Николай - потомок тех самых Руссу? Джордж принес мне координаты автора статьи и сказал, чтобы я не очень обольщался: фамилия Руссу происходит от слова "русский" и встречается, как Иванов в России. "Будете звонить, передайте от меня привет! - похлопал меня по плечу Джордж. - Вам надо ехать в Молдову!"
      
       15 декабря. Афины, аэропорт. Два часа ночи по местному времени. За соседним столиком сидит рыжий парень с девушкой, возле них рюкзаки. Возвращаются из Африки, с сафари. Приятная парочка из Австрии. У них пробный брак. Они приглядывали за моими вещами, пока я ходил в соседний зал за кофе. Потом мы помогали друг другу фотографироваться.
       ...И когда пригласили на посадку, я на последние греческие деньги купил в сувенирном киоске синий греческий флаг с белым крестом и такой же эмалевый значок. Грек я или не грек, а пусть останется память.
       Самолет лег на крыло, и я опять увидел внизу лунную дорожку на Эгейском море. Только на этот раз она была длиннее - луна за две недели прилегла поближе к горизонту..."
      
      

    16. Нашел дедушку!

    Писать о подвигах прошлого не имеет смысла,

    без твердой веры в подвиги будущего.

    Антон Керсновский, историк русской армии

       В Питере меня ждала не только семья, собака и кошка, но и новые ответы из архивов. Я с трудом дождался конца торжественного обеда, раздал подарки и нырнул в кабинет - вскрывать конверты.
       Российский Государственный военно-исторический архив прислал мне 19 листов ксерокопий:

    ПОЛНЫЙ ПОСЛУЖНОЙ СПИСОК

    Штабс-капитана 93 пехотного Иркутского полка КАРАЛИСА

    Составлен 31 августа 1917 года

        -- Чин, имя, отчество и фамилия - Штабс-капитан Павел Константинович Каралис
       2. Должность по службе - Прикомандирован к Главному Артиллерийскому
       Управлению, назначен для занятий в техническую часть
       3. Ордена и знаки отличия - Кавалер орденов: Св. Анны 4 ст. с надписью "за храбрость", Св. Анны 3 ст. с мечами и бантом, Св. Станислава 3 ст. с мечами и бантом, Св. Станислава 2 ст. с мечами и Св. Анны 2 ст. с мечами.
       4. Когда родился - 12 Марта 1884 года.
       5. Из какого звания происходит и какой губернии уроженец - Из мещан Петроградской губ. Царскосельского уезда, пос. Колпино.
       6. Какого вероисповедания - Православного
       7. Где воспитывался - В ремесленном училище Цесаревича Николая
       8. Получаемое по службе содержание - По положению
      
       Так-так. В семнадцатом году дед из поручиков был произведен в штабс-капитаны. Смутно представляю себе, что за чин, но звучит красиво.
       Я жадно хватал глазами аккуратные машинописные строки, украшенные буквами старой орфографии:
       "На службу вступилъ жеребъевымъ на правахъ I разряда по образованiю 1905г. дек. 11..."
       Что значит - "жеребьевым"? Деда приставили ухаживать за жеребцами? Какое же образование он получил в "Ремесленном училище Цесаревича Николая" - конюха, извозчика? Может, права была сестра - дед учился на извозчика, и в армии его приставили к взращиванию конной тяги?
       Нет, конечно! Я хлопнул себя по лбу: дедушку взяли в армию по жребию, по жребию, а не за жеребцами ухаживать! Был такой способ отбора призывников.
      
       "...Зачисленъ въ учебную команду...", "Произведенъ въ ефрейтора", "Выдержалъ экзаменъ на унтеръ-офицера", "Уволен въ запасъ армiи - 1907 сент. 6"... "Высочайшимъ приказомъ произведенъ въ прапорщики запаса армейской пехоты по Ярославскому уезду - 1907 окт. 21".
      
       Ага! Дедушка отслужил срочную, его произвели в прапорщики запаса, и он возвращается к семье, где моему будущему отцу скоро исполнится три годика. Он, наверное, рад появлению папеньки - в щеголеватой форме, фуражке с кокардой, пахнущему кожей, ваксой, с начищенными мелом пуговицами, и в ранце этого незнакомого (или забытого?) дяденьки для сына припасен сладкий гостинец, свисток и оловянные солдатики с пушкой и знаменем...
       Чем дедушка занимается с 1907 по 1914 год - не известно. Наверное, работает, кормит семью, в ней прибывают дети...
       Но вот 15-го июня 1914 года в Сараево гимназист Гаврила Принципа нажимает на курок пистолета, и все в Европе приходит в движение: Автро-Венгрия нападает на Сербию, а Император Николай II, пообещавший в телеграмме: "Россия никогда не останется равнодушной к судьбе Сербии", назначает общую мобилизацию своей армии.
       И тридцатилетний прапорщик запаса, отец четверых детей, Павел Каралис призывается на службу въ 93 пехотный Иркутскiй полк.
       Германия объявляет войну России.
       Государь Николай II-й надевает мундир полковника Преображенского полка, расчесывает бороду и, с суровым видом выйдя на балкон Зимнего дворца, торжественно обещает собравшимся на Дворцовой площади не заключать мира, пока хоть один вооруженный неприятель останется на русской земле. Все как один опускаются на колени. Мне доводилось видеть эту фотографию - над толпой коленопреклоненных граждан реют портреты государя и плакаты: "Да здравстует армия!", "Победа России и славянству!", "Боже, Царя храни!"
       Деда среди собравшихся на площади быть не могло: попрощавшись с женой Ольгой Николаевной и перецеловав ребятишек, он уже ехал к месту приписки, и 24 июля ""Прибылъ въ полкъ и назначенъ младшимъ офицеромъ в 16-ю роту".
      
       Я занес "Послужной список" деда в компьютер и в хронологической последовательности составил "Фронтовую биографию штабс-капитана Каралиса Павла Константиновича", где по дням расписал его прохождение службы, награды, ранения и участие в боях с указанием географических пунктов.
       Приказы о награждениях я выделил красным шрифтом. Список боев и военных операций - синим. Всё остальное движение по службе - назначения, присвоение званий и прибывания в лазаретах оставил черным.
       Боевой путь дедушки лег на карту Европы и обрел четкую хронологическую последовательность.
       Я снабдил "Фронтовую биографию" фотокарточкой предка в семнадцатилетнем возрасте и отправился в Варшаву...
       ...Теплый августовский день 1914 года. Мелкий редкий дождик, который и русские, и поляки называют грибным, радужно светился в лучах солнца. На запасные пути станции Варшава-товарная под гнусавую перекличку кондукторских рожков и лязганье буферных тарелок поставили воинский эшелон, прибывший из Пскова. Оркестр, ехавший в середине состава, высадился первым и, сверкая трубами, бодро сыграл полковой марш. 93-й пехотный Иркутский пехотный полк весело попрыгал на землю и ладно выстроился вдоль вагонов...
       Время перестало существовать для меня в его реальном измерении: оно то сгущалось, то растягивалось, и пространство стало подыгрывать мне. Я открывал энциклопедию с картой-схемой "Восточно-Прусской операции 1914-го года", наводил лупу на кружочек деревушки Гросс-Грибен, отмеченной в послужном списке предка, и видел своего тридцатилетнего деда бегущего в атаку с тяжелой винтовкой наперевес, слышал разрывы тяжелых бризантных снарядов, раскатистое "Ура!", стрекот немецких пулеметов, сухой треск винтовочных залпов, видел падающих на теплую августовскую траву русских солдат в новых защитных гимнастерках, быстро темнеюших от крови...
       Почти неделю я сидел в кабинете, вытягивал со стеллажей увесистые энциклопедии, лихорадочно листал справочники, пытаясь найти то нынешнее название маленькой польской реки Бобр, на берегах которой мой предок получил "ружейной пулей сквозное ранение левой ягодицы", то искал полный состав 24-й пехотной дивизии, в которую входил полк деда, влетал во всемирную сеть, тянул оттуда все, что касается первой немецкой хлоро-газовой газовой атаки на русском фронте, преследовал вместе с доблестными иркутцами "отступающих немцев после боев под г. Варшавой", вместе с дедом переправлялся на плотах и воротах, снятых с забора соседнего хутора, через холодную октябрьскую Равку, чтобы заставить замолчать германскую батарею на левом берегу, ладил на ковельских болотах в рост человека защитные срубы-окопы, в бревна которых с чпоканьем или звоном влетали немецкие пули, и участвовал под командованием Брусилова в отчаянном Луцком прорыве, названном позднее Брусиловским.
       Я обитал в своем домашнем кабинете, отключив телефон и забросив все остальные дела, лишь изредка выходил поесть, и жена потом говорила, что у меня сделался взгляд безумца.
       Вот, если коротко.
       93-й Иркутский пехотный полк располагался в составе 2-й Армии Северо-Западного фронта, и дедушка уже через две недели после мобилизации - 11 августа, принял огневое крещение в Восточной Пруссии - "Въ бою у деревень Клейнъ и Гроссъ Грибенъ".
       Его 93-й Иркутский пехотный полк, прославленный еще в боях на Шипке, влетел в бой с пылу, с жару, едва успев получить патроны и примкнуть к винтовкам штыки, ибо всю 2-ю армию генерала Самсонова и 24-ю пехотную дивизию, в которую входили иркутцы, торопили и гнали в бой, чтобы сорвать наступление немецких войск против Франции.
       Наступление в Восточной Пруссии удавалось: смяли, ошеломили. Немцы побежали на запад, но команды преследовать их не поступило. Начальству видней! Отпели и похоронили павших - поближе к рощам и лесам, чтобы рачительные прусские крестьяне не запахали могилы. Вытесали кресты из редких сосенок. Расставили посты, высушили у костров портянки. Подкрепились родными ржаными сухарями и сытными баварскими консервами. Посмеялись над бежавшими немцами в островерхих касках. Подули в трофейные губные гармошки и принялись чистить оружие.
       Испуг немцев был велик: им даже привиделась еще одна русская армия-фантом, которую они назвали "Наревской", а каждый катящийся в наступление русский полк, принимался ими за дивизию. Русские посягали на тевтонский дух, на славу прусского оружия!
       Ошеломленный успехами русских в колыбели Гогенцоллернов, канцлер немедленно распорядился перебросить с французского фронта на русский шесть корпусов. Французы на другом конце Европы вздохнули с облегчением. Над нашими войсками нависла грозовая туча.
       Немецкий генеральный штаб из перехваченных русских радиограмм узнал о планах действия противника и, остановив отступление, приказал перегруппировать войска. (Русские искрометные команды при штабах армий лупили сообщения, не утруждая себя шифровкой.)
       На восток Германии в бешеном темпе покатились эшелоны с немецкими корпусами. Их разгружали в полях и перелесках. Ржали кони, тяжело звякали пушки. Скрипели снарядные ящики с увесистыми крупповскими снарядами. Немецкое командование готовилось к быстрому реваншу.
       Возглавлявший 2-ю армию генерал Самсонов, "кавалерийский начальник блистательной личной храбрости", еще кадетом получивший солдатского Георгия, к сожалению,никогда не командовал ни корпусом, ни даже пехотной дивизией.
       От быстрых успехов у русского командования закружилась голова. Сказалось и то, что, спасая союзников-французов от разгрома, войска оторвались от обозов, растянулись по прусским дорогам, потеряли друг друга из виду. Управляемость войсками была потеряна.
       И августа четырнадцатого дня произошла известная катастрофа 2-й армии под прусским городом Сольдау, где полегли тысячи русских солдат и застрелился от отчаяния сам командущий армией.
       Дедушка сражался в той мясорубке младшим офицером 16-й роты и получил первый боевой орден - Святой Анны 4-й степени с надписью "За храбрость".
       На карте-схеме из военной энциклопедии черные стрелы немецких армейских корпусов берут в кольцо наши войска неподалеку от прусского городка Найденбурга. Кольцо на рисунке перечеркнуто крест-накрест: разгром!
       Запись в послужном списке деда за 1914-й год: "17-18 августа - принимал участие в бою у города Найденбурга".
       Поражение под Сольдау и Найденбургом, как считают военные историки, было нашим величайшим несчастьем после поражения русской армии под Нарвой.
       Войска потеряли 100 тысяч. Тринадцать генералов взято в плен. Десять убито. Потеряно 330 орудий. Одно утешение - врагу не оставлено ни одного знамени. И спасли французов-союзников.
      
       "Временно командовалъ 14-й ротой...", "Награжден...", "Эвакуированъ вследствiе ранения", "Прибылъ в полкъ по излеченiи от ранъ, полагать налицо", "Назначен младшим офицером в 13-ю роту с прикомандированием к саперной команде", "Назначенъ командующимъ 13-й ротой на законном основанiи", "Награжден...", "Временно командовал 14-й ротой", "Эвакуирован с театра военных действий по случаю контузiи, полученной от разрыва бризантного снаряда в бою у д. Задубье в Виленской губ.", "Произведен в поручики со старшинством", "За отличiя, оказанныя въ бояхъ противъ Германца, награжден орденом...", "Высочайшим приказом произведен в штабсъ-капитаны со старшинствомъ"
       Начал войну прапорщиком запаса, закончил штабс-капитаном. Командовал ротами. Одно ранение, две контузии. Воевал два года. Пять боевых орденов.
       Я подсчитал записи в разделе "Бытность въ походахъ и делахъ противъ непрiятеля": участие в боях, боевых маршах, полугодовой обороне позиций, преследовании отступающих немцев, наступлениях и т.д. и т.п. - всему тому, что с точными датами и названиями географических пунктов приводилось в его документах. Двадцать три записи. Бои под Варшавой, Лодзью, форсирование рек Равка, Нарев, затем - 8-я армия, Карпаты, поручик, командующий 13-й ротой - новые ордена - штабс-капитан...
       Последнее дедушкино дело: "Участiе въ наступательных боях на р. Стоходе", где он "В бою 19 iюня 1916 г. у фольварка Эмилинъ отъ разрыва бризантного снаряда получил контузию правой половины головы и ног".
       Эвакуация с театра военных действий. Госпиталь.
       "В отпусках не был".
       И: "Назначенъ для занятiй в техническую часть Главного Артиллерiского управленiя".
       Последняя запись в личном деле:
       "В службе сего штабсъ-капитана не было обстоятельствъ, лишающихъ его права на полученiе знака отличiя безпорочной службы или отдаляющихъ срокъ выслуги къ оному знаку".
       Я почувствовал, как расправляются мои плечи, словно это было сказано про меня лично, а перечисленные ордена были моими собственными орденами... Я взял фотографическую карточку моего будущего деда с надписью на обороте: "Горячо-любимой бабушке от Павла Каралис" - и поцеловал ее. Ему лет семнадцать. Курточка со стоячим воротничком, вдумчивые глаза, волевой подбородок, ежик волос. Мог ли он знать, как все обернется в России, за которую он он бился три года на разных фронтах?
      
       "Настоящая копiя послужного списка выдана для определенiя сына Виктора въ кадетскiй корпус.
      
       За Начальника Административного отдела
       Главного Артиллерiйского Управленiя,
       Подполковникъ подпись неразборчива".
      
      
       К послужному списку прилагалась "Выпись изъ метрической книги о родившихся за 1909 годъ" - на моего дядьку Виктора, выданная Смольным собором. В 1917 году фронтовик отец решил определить восьмилетнего сына в Кадетский корпус, заслужив это право добытыми в боях наградами и офицерским званием.
       Виктор - это младший брат моего отца, умерший у него на руках от горячки. Безвестный могильный холмик в Тамбове вместо кадетского корпуса.
       А есть ли холмик над могилой деда?..
      
       Вот что писал на чердаке в окупированном фашистами Париже Антон Керсновский, оставивший нам удивительного оптимизма труд - "Историю русской армии":
       "Объезжая войска осенью 1916 года, Император Николай Александрович вызвал из строя старослужащих солдат, вышедших с полком на войну. Выходило по два-три, редко по пяти на роту - из иных рот никто не выходил.
       Первый, кадровый, состав императорской пехоты ушел в вечность в осенних боях 1914 года.
       Второй окрасил своей кровью снег первой зимней компании - снег Бзуры, Равки и Карпат.
       Третий состав - это "перебитые, но не разбитые" полки великого отхода.
       Пришедший ему на смену четвертый состав вынес вторую зимнюю компанию. Пятый лег в ковельские болота.
       Шестой догорал в Буковине и Румынии, и на смену ему запасные полки готовили седьмой.
       На полк оставалось пять-шесть коренных офицеров, редко больше...
       Превосходными оказались офицеры из подпрапорщиков. Недостаток образования они восполняли высоким сознанием долга и жертвенной преданностью к воспитавшему их полку. Очень хороши были и офицеры из вольноопределяющихся. Эти немногочисленные категории офицеров были почти целиком перебиты к концу 1916 года. Уцелевшие были в чине поручиков и штабс-капитанов".
      
       И куда мог деться уцелевший штабс-капитан, живший в лихом семнадцатом году на Невском проспекте и ходивший для занятий в Главное Артиллерийское Управление ?
       Подался в Белую гвардию?
       Мимикрировал в извозчики?
       Расстрелян при зачистке домов на Невском проспекте?
       Еще раньше из Большого дома ответили, что в их архивах дел по Каралисам нет.
       Но как объяснил мне знающий человек, расстреливали и без составления списка, за найденную в квартире офицерскую шашку, за френч, за офицерскую фуражку, за образ жизни.
       Позднее я показал послужной список деда военному историку, специалисту по наградам. Историк только крякнул: "Да, отчаянной смелости был человек!"
       Откуда происходил отчаянной смелости дедушка и кто был его родителем - литовец или грек? Как и когда он попал в Россию? Послужной список деда давал зацепку - Ремесленное училище Цесаревича Николая, в котором он учился. Глядишь, найдется и личное дело воспитанника, а в нем - что-нибудь о родителях...
      
      

    17. Румянцев бьет челом

    Ничто не может произойти из ничего,

    и никак не может то, что есть, уничтожиться.

    Эмпедокл, древнегреческий философ,

    IV-й век до нашей эры.

       Вскоре мне пришло еще одно важное письмо - из Кишинева.
      

    "Ваше благородие, здравствуйте!

       Румянцев бьет челом. Спасибо за вице-губернаторов, получил всех в исправности. Материал отменный, с державной педантичностью. Умели российские чиновники составлять документы!
       Теперь о Ваших предках Бузни. По Вашей просьбе, я сосредоточил свое внимание на непосредственно Вашей генеалогической линии: Иван Константинович - Николай Иванович - Александр Николаевич и т.д. Для того, чтобы их начать раскручивать, нужно было установить, в каком месте Бессарабии они локализовались. Просмотрел гору бумаг, составленных самыми разными авторами: экзотический текст, помноженный на безграмотность и скверный почерк, - большое испытание для рассудка.
       Какие сведения мы находим в документах, осевших в фонде Бессарабского дворянского депутатского собрания (далее БДДС)?
       Дворянское депутатское собрание, как Вы знаете, это сословная организация, призванная представлять и защищать интересы благородного сословия, решать их проблемы, обеспечивать его нормальное функционирование, пополнять новыми членами. Размышлять над его созданием в Бессарабии начали вскоре после ее присоединения к России, но проклюнулось оно лишь в 1818 году к приезду Александра I.
       Среди дворян, принимавших активное участие в первых дворянских выборах, были и представители рода Бузни - подписи четырех сыновей Илии Бузни я нашел на разного рода документах, в том числе и Вашего прямого предка - Константина Великого Армаша. (Я сделал ксерокопии с них - они в приложении к письму: полюбуйтесь на подпись пращура - он, похоже, не только саблей или шпагой владел, но и с гусиным пером легко управлялся.) Началом активной регулярной деятельности БДДС следует считать 1821 год, когда была создана "Комиссия, бывшая для разбора доказательности бессарабских дворян", возглавляемая непосредственно генералом Инзовым. По результатам ее работы к концу года был составлен Алфавитный список бессарабских дворян, ставший, в свою очередь, основанием для создания дворянских родословных книг (далее ДРК).
       Эта работа не была решением чисто дворянских проблем. Область, вошедшая с 1812 года в состав Российской империи, оформляла сословия, делила население на тех, кто будет платить подати и кто нет, кто имеет право занимать должности во властных структурах и кто должен был заниматься чем-то другим.
       Желающих стать дворянами было много. Среди них были люди из рода Бузни. В 1821 г. в Комиссию принесли прошения Илья и Манолакий, сыновья Антона, и Иван с Константином, сыновья Константина Бузни. Доказательства благородного происхождения у них были прекрасные: документы, помеченные 1611 годом, дали основание на внесение их в шестую, самую престижную часть ДРК. Их прошения и удостоверения об их дворянстве сохранились в нашем архиве.
       В прошении можно найти сведения о семье Вашего предка Ивана. Запись небольшая, типовая, традиционная для таких документов. Анализируем.
       Иван - дворянин. Это убедительно доказывается приложением к прошению грамоты. Чинов не имеет, не успел выслужить, но уже служит заседателем Ясского исправничества. Должность не от короны, общественная, по выборам дворянства: своеобразный комиссар, доглядывающий за деятельностью уездных полицейских чиновников. Без оплаты, но за нее шла выслуга лег, дававшая право на чины и ордена.
       В 1821 году Вашему прапрадеду было 35 лет. Не трудно подсчитать, что он родился в 1786 году. У него были дети: Костакий, или по-русски Константин (11 лет), Николай - (Ваш будущий прадед) (10лет), Елена (9л) и Касандра (8 л).
       Женой Ивана была Мария. Это ваша прародительница происходила из греков, природное ее имя было Маргиола, она принадлежала к старинному греческому роду Крушеванов. Вам, человеку начитанному и интеллигентному, эта фамилия должна быть хорошо знакома. К ней, кстати, принадлежал Паволакий Александрович Крушеван, журналист, писатель, издатель нескольких кишиневских газет, основатель благотворительного общества "Бессарабец", составитель любопытного справочника "Бессарабия", 1903г. Еще он был Депутатом Государственной думы и поистине легендарным антисемитом с имперской известностью. Умер он в Кишиневе 5 июля 1909 г., похоронен в ограде Крестовой церкви, принадлежавшей архииерейскому дому. Сейчас на этом месте находится Дом правительства.
       Если не считать его, эта фамилия была достаточно спокойной и благополучной, она дала Бессарабии исправных чиновников, хороших земских деятелей, успешных сельских хозяев. К этому роду принадлежала поэтесса Ольга Крушеван, первая в Бессарабии женщина-адвокат Евгения Крушеван. Она умерла сравнительно недавно в 1976г. в Тимишоаре, что в румынской Трансильвании.
       Крушеваны были помещиками. В Бессарабии им принадлежали землевладения в Сорокском, Оргеевском в Хотинском уездах - т.е они были соседями Бузни.
       Это вам для эрудиции. О Крушеванах кончаем, возвращаемся к анализу прошения Ивана Бузни, Вашего пращура. В прошении значится, что он вместе со своим двородным братом Мануилом владеет селами Кременчук, Окланда, Балинцы, Ярово. Они существуют и до сих пор. Я прилагаю ксерокопию фрагмента топографической карты Молдовы тех мест. Эта самая граница Бессарабии, берег Днестра. За ним уже Подолия".
      
       Далее Румянцев призывал меня пустить бредень поисков вширь и вглубь.
      
       "... Ваши потомки будут благодарить Вас за ту последовательность и настырность, с которой Вы восстанавливаете фамильную драгоценность, называемую историей рода. Полагаю, что даже простое переложение содержания документов может оказаться весьма увлекательным чтением. А у Вас материал идет ядреный и изобильный, хорошо приправленный дунайско-балканской экзотикой. Всему этому можно позавидовать.
       Рот фронт, боярин. Да поможет нам Бог!
       г. Кишинев. Евгений Александрович Румянцев"
      
       Хорошенькое письмецо, ничего не скажешь. Молдаване, греки, помещики, великие армаши, юристы, поэтессы. И даже крупный антисемит забрел в родовой бредень. Кого только не вытащишь из глубины веков! Теперь для баланса надо извлечь из прошлого какого-нибудь известного раввина, и пусть они на пару ведут нескончаемые диспуты на философско-исторические темы. Только меня пусть не втягивают...
       Я достал лупу и принялся разглядывать на присланном фрагменте топографической карты излучину Днестра, на берегу которого виднелись прямоугольники деревень, которыми владели материнские предки. Карта была подробная, и в деревнях светились прожилки улиц, идущие вдоль речного берега. На противоположной стороне Днестра - Украина.
       Снял с полки обтрепанный географический атлас, нашел Молдавскую ССР. Вот она - излучина Днестра возле города Сороки. Представил: блестит голубым река, зеленеет сочной травой пойма. Так всё потом и оказалось.
      
      
      

    18. Здравствуйте, прадедушка!

      

    "Время проходит!" - привыкли вы говорить по неверному пониманию. Время стоит - проходите вы.

    Талмуд

      
       Я устанавливаю ночные дозоры на перекрестках прошлого. Сны теперь мне снятся не простые.
       Однажды Людмила, которую я вновь повстречал в архиве, спросила:
       - А Вы за предков молитесь?
       Я пробормотал, что в принципе, когда бываю в церкви, подаю панихидные записочки за ушедших родителей и братьев, ставлю свечи Спасителю.
       - Обязательно молитесь два раза в день! - строго посмотрела на меня Людмила. - Утром и вечером. Можно дома, но лучше в церкви. Об упокоении душ рабов Божьих - и далее по списку. Ведь кроме нас этого никто не сделает.
       - Хорошо, - кивнул я. - А помните, вы про польский портрет говорили?
       - Потом как-нибудь покажу, - она махнула рукой и торопливо зашагала к своей полке с делами.
       Портрет отодвинулся на будущее. Я стал молиться...
      
       Румянцев шлет и шлет мне вощеные конверты с делами моих предков. Вот они судятся с соседями, вот делят после смерти отцов земли и имущество, вот дарят монастырю пятнадцать крепостных крестьян, а через несколько лет по решению Молдавского дивана "цыган вместе со всем приплодом" предписано отдать детям умершей первой жены, поскольку цыгане - часть ее приданого; и цыгане изымаются от монастыря и отдаются по назначению, но монастырю Святого Гроба Господнего в селе Флорешты в качестве компенсации отрезается часть боярской земли, примыкающей к монастырским угодьям...
       Материнская ветвь древа упирается в конец XVI-го века, доходит до Великого Логофета Петрашки, насчитывает одиннадцать колен - мог ли я мечтать об этом, начиная ретроразведку! Такую длинную цепочку подарил мне тамбовский дед-химик Бузни, чьи родовые дворянские документы много лет хранились - если по прямой - в километре от моего дома. Эх, кабы иметь специальное устройство, которое помогает искать по принципу "холодно-горячо". Назвал объект поиска - и пошел, допустим, по Невскому проспекту...
       Семьдесят персонажей возникло из прошлого - часть из них томится в безвестности, я не знаю, куда их отнести. "Подождите, найдем вам место, - я записываю материнских предков в камеры-квадратики. - Найдем и ваших родителей, и детей. Посидите пока здесь..."
       Компьютер начинает трещать по швам, я запутываюсь в нем и подумываю об элементарной картотеке, наподобие каталожного ящика. "Монолакий, - бормочу я, не зная, куда приспособить обнаруженную персону. - А теперь он, видите ли, Эммануил. Или вот Костакий, он же Константин. Меняют имена, как какие-нибудь рецедивисты. А судейские работники Бессарабской губернии, между прочим!".
       - Дядя Дима, Эммануил - это, вообще, еврейское имя, - просвещает меня племянник Димка, которому почему-то кажется, что в нем есть доля еврейской крови: уж больно он сообразительный, предприимчивый, ездит на "мерседесе" и завод его процветает.
       - Ну и что? Молдаване же православные...
       - Могли быть и выкресты, Ленин вот, например, из выкрестов по материнской линии.
       - Балда! Евреи потомственными дворянами не бывали. У них свой ранжир - кто от какого колена произошел: Левиты там разные...
       - А может, по линии Каралис? - не унимается племянник. - Вот вы говорили, бабушка по отцу была Высоцкая. Это вообще-то польско-еврейская фамилия...
       - Если ты очень хочешь, я подыщу тебе письмецо, из которого следует, что ты подкидыш, ведущий родословную от царя Соломона. А пока не сбивай меня с толку. Бабушка Ольга Николаевна крестила детей в православной церкви! И про нее саму в церковных документах сказано - православная!
       - Тоже могла быть из семьи выкрестов, - уже менее напористо рассуждает племяш. - Некоторые евреи специально принимали христианство, чтобы их не притесняли - детей в университет устроить, поселиться в больших городах за чертой оседлости...
       - А в советском свидетельстве о смерти моей бабушки записано "русская"! Ладно, я тебя понял - если по нашей линии не найдем, то разыщем евреев по линии твоего отца Скворцова. Вполне может быть, что он Скворцович. Подозрительно умный у тебя батя.
       - Не, дядя Дима, вы напрасно смеетесь, - стоит на своем племянник, - доля еврейской крови никому не помешает...
       - Подыщем! И ты будешь обрусевший еврей!
       - Обрусевших евреев не бывает, - со знанием дела произносит племянник. - Этот библейский народ почти не ассимилируется... - Он начинает рассказывать, что читал и где чего вычитал.
       Странное дело: племянник, наверное, уже миллионер, а читает исторические книги, в древне-китайскую философию окунается, даже в театр ходил, если не врет. И принципиально к компьютеру не прикасается, не хочет и знать, как он включается. Вообще, за последние десять лет прямо на глазах поумнел. До этого все только хихикал да умничать пытался, и вдруг - поумнел. Н-да... С чего бы это?
       - А вот тетя Вера рассказывала, что вашего с ней отца в семействе Бузни принимали за еврея, - не унимается Димка, - и противились браку бабушки с ним.
       - Знакомая песня. Я тебе лучше расскажу другое, - как его, подростка, с криком "Убью жиденка!" загнал в Тамбове на колокольню пьяный казак с шашкой наголо. И прежде чем рубануть сплеча, потребовал спустить штаны, желая, наверное, убедиться, что перед ним еврейский юноша. Отец выполнил просьбу, и козак вытаращил глаза: "Тьфу, дурак! Что ж ты бежал, если не обрезанный?" Действительно, чего бежать, когда на тебя прет восемьдесят кэгэ пьяного мяса с шашкой наголо!
       - Этого рассказа я не слышал, - усмехается племянник, которого я целую зиму таскал в детский садик на Старо-Невском.
       Зима была холодная, племянник тяжелый, и я часто опоздывал к первому уроку...
       - Поживем - увидим, - обещаю я. - Может и еврейская кровь всплывет, может, еще какая. Всё, что будет - наше.
       На этом мы и заканчиваем разговор.А я сижу за столом, смотрю на разложенные бумаги и мои мысли, как рыбки в аквариуме, двигаются в разных направлениях.
       ...Что определяет национальность - язык или кровь? И зачем Господь Бог придумал национальности? Не могу знать! - как отвечали в царской армии. Но догадываюсь, что притеснять любую из них, все равно, что пытаться притеснять Господа Бога, разделившего по своему усмотрению народы. Господь их создал, а ты с Ним нагло пытаешься бороться: нет, мне не нравится то, что Ты создал! Я буду воротить нос от Твоих созданий и попытаюсь вытоптать отдельные Твои цветочки, которые мне особенно досаждают своим цветом, запахом и лепестками.
       Надо ли говорить, чем такая борьба может кончиться? Уж если бороться с властью, все равно, что писать на высоковольтные провода - неудобно, и результат предсказуем, то что говорить о борьбе маленького цветочка с Садовником...
       Или взять другой аспект такого бунтарства: борешься, например, как последний ишак, всю свою сознательную жизнь, допустим, с евреями или цыганами - ну, не нравятся они тебе: и носы не курносые, а с горбинкой, и глаза не того цвета, и шибко быстро соображают, что им на пользу, а что нет. Ругаешь на каждом углу, чтобы все знали, что это за вредный народец, треплешь себе и им нервы, замышляешь по ночам, как бы укоротить врагов, чем бы досадить им побольнее, и двадцать лет борешься, и тридцать, и пятьдесят - а к концу жизни вдруг обнаруживаешь, что твой прадед по материнской линии был вовсе не поляком, а польским евреем по фамилии Коцубинский, а бабушка отца была выкуплена из цыганского табора за большие деньги купцом Ножиковым, чью фамилию носишь и ты, и твои внуки.
       И что ты на заоблачном рандеву скажешь своим прадеду-еврею и прабабушке-цыганке? С какими глазами ты к ним явишься? И какую горечь испытаешь от бессмысленной растраты сил и нервов? А прадед твой, накручивая пейсы на палец, будет молча смотреть мимо тебя и горестно кивать головою... И бабушка твоего отца закроет лицо руками, и задрожат ее плечи: "Ох, внучек, зачем ты сам себя изводил! Ведь мы с тобой одной крови!.."
       Мысли-рыбки виляли разноцветными хвостами, и мне уже трудно было понять, кого я ищу: предков или себя?
       ...Одно ясно: хвалиться своими корнями так же нелепо, как двоечнику хвастаться школьной золотой медалью деда. Ты-то кто?..
      
       ...Я давно подметил: стоит русскому городскому человеку оказаться в другой стране или завести разговор с чужестранцем о своем происхождении, как он найдет в себе и долю еврейской крови, если по-доброму разговорится с евреями, и бабушка-полька мелькнет в рассуждениях с поляками, и греки всплывут из далекой и мутной семейной легенды, а зайдет разговор с татарами или монголами, тотчас с либеральной улыбкой явится французская поговорка: "поскреби русского, и обнаружишь татарина".
       И вспоминается одна сто двадцать восьмая часть русской крови того господина, что стал наследником Российского престола, - русским царем! А осетин Иосиф Джугашвили, любивший в торжественные минуты поднять бокал "кинзмараули" со словами: "Ми, рюсские..."?
       "Предки хотят говорить с вами! - подстрекает из Кишинева опытный Румянцев. - Не упускайте эту редкую возможность. Они сами идут Вам навстречу, это видно по всему. Такое случается в нашем деле крайне редко. Видно, вы чем-то угодили своим пращурам! Теперь, главное - не рассердить их!"
       Постараемся...
      
       Материнская ветвь древа упирается в конец XVI-го века, доходит до Великого Логофета Петрашки, насчитывает десять колен - мог ли я мечтать об этом, начиная ретроразведку!
       Такую длинную цепочку подарил мне тамбовский дед-химик Бузни, чьи родовые дворянские документы хранились - если по прямой через Неву - в километре от моего дома.
       С предками по отцовской линии дела обстоят не столь блистательно, как с материнскими, но и там есть результат: удается установить, что Ремесленное училище Цесаревича Николая размещалось в здании нынешнего Балтийского государственного технического университета, который мы прежде называли Военмехом.
       ...И сжимается сердце, когда в Городском историческом архиве мне выдают тоненькое дело моего деда, обнаруженное в целости и сохранности.
      

    "Дело городского пансионера Павла Каралисъ. Начато 20 сентября 1896 г. Кончено 1901г."

       Открываю.
       Первым лежит достаточно плотный листик бумаги с убористым чернильным текстом - свидетельство о рождении. Родился в 1884 году в Петербурге, крещен в Римско-Католической церкви Святой Екатерины.
       Родители: Константин Осипович Каралис и Александра Адамовна, урожденная Поплавская.
       Полька? Скорее всего: Адамовна... Да, фамилию Поплавских я помню с детства, родственники отца, к которым почему-то не любила ходить в гости моя мама.
       Перелистнул страницу. Сердце заколотилось.
       "Сын фельдфебеля, убиенного во время крушения Императорского поезда в 1888г.
       В училище поступил в 1896 г., в 1-й класс на вакансию города.
       До поступления в училище обучался: нач. училище Москов. Дост.
       Прошение подавал: опекун Федор Адамович Поплавский (дядя)
       В отпуск увольняется к дяде - Кузнечный пер. д.14, кв. 48".
      
       "Фельдфебель, убиенный во время крушения Императорского поезда..." - мой прадед. Что, где, почему? Охранник? Ничего об этом не слышал. О крушение что-то смутное вспоминалось - покушение или случайность?
      
       Я торопливо хватал глазами следующую страницу, исписанную, очевидно, воспитателем.
      
       Нарушения:
       1898г. 9 марта - дурное поведение в мастерской. Вызывался дядя.
       28 октября - возня в зале.
       1899г.
       12 марта - кричал и бросался сапогом. сапогом (у деда день рождения,
       ему исполняется 15 лет - Д.К.)
       18 марта: возился с товарищем на полу в неприличной позе.
       7 сент. - уклонялся от работы.
       9 сентября. - вступил в пререкания с буфетчиком и возился.
       9 октября - участвовал в попойке с Оляницким
       1900 г.
       27 января - игра в карты.
       28 января - уклонение от работы.
       1901г.

    15 сентября. - ругался в бане площадной бранью (не было горячей воды). Карцер.

       16 сентября. - Найден спящим в спальне в 2 Ґ часа дня.
       2 ктября. - замечен в курении.
       6 ноября - не был на молитве.
       6 декабря - не был на молитве.
      
       Хотелось воскликнуть: "О, Боже!" и немного пофилософствовать над увиденным, но рука уже переворачивала страницу, а глаза бежали по строчкам:
      
       АТТЕСТАТ
      
       Предъявитель сего Павел Константинович Каралис, сын фельдфебеля, вероисповедания римско-католического, 17 лет от роду, вступил в Ремесленное Училище им. Цесаревича Ник. Воспитанником в 1896 г. и находясь в онныя до полного окончания курса учения в 1901 г. при весьма хорошем поведении оказал следующие успехи:
       По Закону Божьему - ____________
       По Русскому языку - хор.
       По Арифметике - удовл.
       По Геометрии - уд.
       По Географии - отл.
       По Истории - уд.
       По Физике - отл.
       По Механике - оч. хорошо
       По Технологии - отлично
       По Счетоводству - хор.
       По Черчению - оч. хорошо
       По Рисованию - уд.
       По Чистописанию - хор.
       При практическом изучении слесарного ремесла, он, Павел Каралис оказал отменные (отменные - зачеркнуто - Д.К.) очень хорошие успехи и исполнил назначенную ему работу для получения звания подмастерья Училища, какого звания и удостоен.
      
       Дальше в Деле городского пансионера шло "Обязательство" вносить плату за обучение - 250 рублей в год и следить за дисциплиной воспитанника, данное его опекунами, дядьками по линии матери - Федором Адамовичем и Яковом Адамовичем, мещанами.
       Я принялся неспеша переписывать тетрадочку личного дела, вспоминая собственные школьные дневники, исчирканные красными записями замечаний.
       Дедушка был более сдержанного поведения, чем я. Четырнадцать замечаний за шесть лет обучения в "ремесле" - пустяк! Первые два года - вообще пай мальчик, ни одного замечания.
       С куревом прихватили всего один раз, когда деду было почти семнадцать. В пятнадцать напился? Я в четырнадцать налакался домашнего вина у приятеля. Да и аттестат у дедушки лучше моего. Мельчаем, понимаешь, в сравнении с предками... Н-да.
       Но и наказания в царской России были круче. Вот, например, семнадцатилетний подросток возмущается отсутствием в бане горячей воды. Он уже на шестом, последнем, курсе, своего рода "старик". Да, "площадно бранился". А что ему, голому, прикажете делать? "Боже, Царя храни" воспеть в честь отсутствия горячей воды? И за такую естественную реакцию - в карцер? Ай-яй-яй!..
       Не мог знать дед, что его будущий внук будет держать в руках этот матрикул.
       А если бы знал? Что тогда - не кричал и не бросался бы сапогом в день своего пятнадцатилетия - 12 марта 1899 года, не участвовал бы в "попойке с Оляницким"?
       И я не мог знать, переписывая дедушкино дело, что Оляницкий - окажется прадедом моего приятеля Сергея Феликсовича Оляницкого, обрусевшего поляка, директора консалтингового бюро, с которым мы бражничали в двадцатилетнем возрасте и поддерживаем бражные отношения до сих пор. И в личном деле пансионера Станислава Оляницкого, которое возьмет по моему примеру в архиве его внук, в тот же самый день 9 октября 1899 года будет зеркальная запись: "Участвовал в попойке с Каралисом".
       Все течет, но ничего не меняется!
       И мы с Серегой сядем в кафе наискосок от Военмеха и выпьем коньячку, удивляясь совпадениям, творящимся в нашем родном Петербурге... И будем дурашливо приговаривать: "А я усё думаю: и шо это я в тебя такой влюбленный!"
      
       Нагнувшись над картонной папкой, я чмокнул ее и понес обратно.
       Спасибо, тебе, папочка, ты открыла мне новых предков - прадеда и прабабушку, католиков.
       Ты помогла заглянуть в детство дедушки, будущего лихого поручика и штабс-капитана, орденоносца и командующего ротами.
       Ты убедила меня, что наша фамилия имеет прибалтийские, а не греческие корни.
       Я сделал вывод, что дед вышел из училища католиком, (но без оценки по Закону Божьему), а в армию записался православным, и своих детей крестил уже в русской церкви, а не в костеле.
       Лежи, тоненькая папочка, сохранившая следы моих предков, еще долго-долго, спасибо тебе.
       И слава архивистам!
       .........................................................................................................
       Вернувшись домой, я тут же позвонил, как палочке-выручалочке, историку Феликсу Лурье и попросил экстренной справки, - что это было за "крушение Императорского поезда в 1888 г.", унесшее жизнь моего прадеда - Константина Осиповича Каралиса.
      
      

    19. КРУШЕНИЕ

    Снежная равнина, белая луна,

    Саваном покрыта наша сторона,

    И березы в белом плачут по лесам.

    Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?

    Сергей Есенин

      
       Под Харьковом, у деревни Борки, - был ответ. Нет, не покушение. Сошел с рельс весь поезд, царь Александр III с семьею возвращался из Крыма, чудом остались живы. Историк посоветовал мне полистать газеты того времени.
       Я бросился в Библиотеку Академии Наук. Теперь понятно, в тужурку какого ведомства с металлическими пуговицами одет господин на фотографии, которого я считаю своим прадедом. Если я правильно понимаю словосочетание "кондукторские усы", то блондин с широко раскрыми светлыми глазами в тужурке с красивыми пуговицами принадлежал именно к железнодорожному племени.
       Газета "Правительственный вестник", 1888 год. Телеграмма Министра Императорского Двора от 17-го октября.
       "На Курско-харьковской-азовской дороге, на станции Борки, в Императорском поезде сошел с рельсов второй локомотив и следующие за ним четыре вагона. Благодаря Бога, Государь Император, Государыня Императрица, Наследник Цесаревич, Великие Князья, Великие Княжны и все лица Свиты совершенно невредимы".
       "Правительственный вестник", 22 октября 1888г.
       "...Убитых - 21, раненых - 37. Из поездной команды убиты: кондукторы Стрельчунос и Каралис".
      
       Газета "Новое время", 22 окт. 1888г. "...Передний паровоз врезался задними колесами в насыпь, второй - встал почти поперек пути, затем - багажный, министерский, служительский, буфетный, кухонный вагоны и вагон-мастерская - обратились в кучу обломков. Все смещалось: живые существа, инструменты, куски дерева, рельсы, багаж, посуда, серебро, тела убитых.
       Удар был так силен, что рельсы скрутило в спирали, точно тонкую проволоку. Местность, на которой произошла катастрофа, насыпь, пролегающая по болоту и называемая машинистами "Чертовой лужей".
      
       "Петербургская газета", 1888, 23 октября.
       "После крушения между двумя вагонами заметили несчастного Каралиса. Он стоял совсем, как живой. На лице, только слегка усеянном царапинами, видна была широкая, веселая улыбка. Казалось, Каралис чему-то смеялся. - Чему ты смеешься? что тут смешного?! обратились к нему товарищи... Он не отвечал. К нему подошли и убедились, что от несчастного остался один труп. Он так и скончался с застывшей на лице улыбкой. Замечательно, что тело Каралиса осталось почти совсем не тронутым".
      
       "Петербургская газета", 1888, 22 октября.
       "Поезд прибыл в 9 часов вечера и доставил 14 гробов. Затем семь печальных колесниц проехали по Невскому проспекту до Большой Конюшенной улицы. Остальные семь гробов отправлены в часовню городского Преображенского кладбища у товарной станции Николаевской железной дороги. ...Погибшие кондуктора Стрельчунас и Каролис были георгиевскими кавалерами".
      
       Петербургская газета", 1888, 25 октября.
       "24 октября тело Каралиса из часовни Преображенского кладбища было перевезено на римско-католическое кладбище на Выборгской стороне, где и предано земле. На отпевании тела Каралиса присутствовали знакомые и родные. Затем тело Каралиса захоронили в фамильной могиле, где уже покоились две дочери усопшего".
      
       Газета "Новое время", 24 октября 1888г.
       "Новые тормоза Вестингаузена сослужили свою службу".
       Газета "Новое время", 24 октября 1888г. "Крушение Императорского поезда" (составлено из рассказов лиц, следовавших на поезде, потерпевшем крушение)
       "...Буфетный (6-й вагон) также разбит и сброшен по откосу - прислуга, бывшая в нем, переранена, а кондукторы Стрельчунос и Каралис, бывшие на тормозных площадках, убиты".
       "Автоматические тормоза сослужили свою службу".
      
       Государь находился в 7-ом вагоне, в столовой. На площадке 6-го вагона - мой прадед.
      
       Через три недели после крушения императрица Мария Федоровна писала своему брату Вильгельму, греческому королю Георгу I: "Ты, наверное, помнишь, последний наш вагон-ресторан, подобный тому, в котором мы вместе ездили в Вильну?
       Как раз в тот самый момент, когда мы завтракали, нас было 20 человек, мы почувствовали сильный толчок и сразу за ним второй, после которого мы все оказались на полу и все вокруг нас зашаталось и стало падать и рушиться. Все падало и трещало как в Судный день. В последнюю секунду я видела еще Сашу, который находился напротив меня за узким столом и который затем рухнул вниз вместе с обрушившимся столом.
       Был еще третий толчок и много других прямо под нами, под колесами вагона... Все грохотало и скрежетало, и потом вдруг воцарилась такая мертвая тишина, как будто в живых никого не осталось.
       ....Это был самый ужасный момент в моей жизни, когда, можешь себе представить, я поняла, что я жива, но что около меня нет никого из моих близких. Ах! Это было очень страшно! Единственно кого я увидела, были военный министр и бедный кондуктор, молящий о помощи!"
      
       "Бедный кондуктор, молящий о помощи", возможно, был моим умирающим прадедом. Их было двое - кондукторов, следящих за работой новинки - автоматических тормозов Вестингаузена, которые и сработали, заблокировав вагон-ресторан, где завтракала императорская семья, и не дав ему улететь под откос. Один был кондуктор Стрельчунос, второй - кондуктор Каралис, мой будущий прадед Константин Осипович. Оба - георгиевские кавалеры, воевали в 1877 году на Шипке, освобождая Балканы от турок. Об этом я узнал, подняв историю 111-го Донского пехотного полка.
      
       Из письма Императрицы Марии Федоровны, принцессы датской Дагмар:
      
       "Невозможно представить, что это был за ужасающий момент, когда мы вдруг почувствовали рядом с собой дыхание смерти, но и в тот же момент ощутили величие и силу Господа, когда Он простер над нами свою защитную руку...
       Это было такое чудесное чувство, которое я никогда не забуду, как и то чувство блаженства, которое я испытала, увидав, наконец, моего любимого Сашу и всех детей целыми и невредимыми, появляющимися из руин друг за другом.
       Действительно, это было как воскрешение из мертвых. В тот момент, когда я поднималась, я никого из них не видела, и такое чувство страха и отчаяния овладело мною, что это трудно передать. Наш вагон был полностью разрушен.
      
       ...Мой дорогой пожилой казак, который был около меня в течение 22 лет, был раздавлен и совершенно неузнаваем, так как у него не было половины головы.
      
       ... Когда мы выбрались из этого ада, все мы были с окровавленными лицами и руками, частично это была кровь от ран из-за осколков стекла, но в основном это была кровь тех бедных людей, которая попала на нас, так что в первую минуту мы думали, что мы все были тоже серьезно ранены. Мы были также в земле и пыли и так сильно, что отмыться окончательно смогли только через несколько дней, настолько прочно она прилипла к нам...
       Саша сильно защемил ногу, да так, что ее удалось вытащить не сразу, а только через некоторое время. Потом он несколько дней хромал, и нога его была совершенно черная от бедра до колена.
       Я тоже довольно сильно защемила руку, так что несколько дней не могла до нее дотронуться. Она тоже была совершенно черная и ее необходимо было массировать, а из раны на правой руке шла сильно кровь. Кроме того, мы все были в синяках.
       Маленькая Ксения и Георгий также поранили руки. ...Адъютант детей также поранил пальцы и получил сильный удар по голове, но самое ужасное произошло с Шереметевым, который был наполовину придавлен. Бедняга получил повреждение груди, и еще до сих пор он окончательно не поправился; один палец у него был сломан, так что болтался, и он сильно поранил нос.
       Все это было ужасно, но это, однако, ничто в сравнении с тем, что случилось с теми бедными людьми, которые были в таком плачевном состоянии, что их пришлось отправить в Харьков, где они еще до сих пор находятся в госпиталях, в которых мы их навещали через 2 дня после происшествия...
       Один мой бедный официант пролежал 2 с половиною часа под вагоном, непрерывно взывая о помощи, так как никто не мог вытащить его, несчастного, у него было сломано 5 ребер, но теперь, слава Богу, он, как и многие другие, поправляется.
       Бедная Камчатка также погибла, что было большим горем для бедного Саши, любившщего эту собаку и которому ее теперь ужасно не достает.
       Тип (кличка собаки императрицы Марии Федоровны - Д.К.), к счастью, забыл в тот день прийти к завтраку и таким образом, по меньшей мере, спас себе жизнь.
       Теперь прошло уже три недели со дня происшедшего, но мы все еще думаем и говорим только об этом, и ты представь себе, что каждую ночь мне все снится, что я нахожусь на железной дороге..."
      
       Из газет:
       "На месте погребения всех убитых при крушении Царского поезда, 17-го октября, имеется в виду поставить памятник с обозначением на нем имен тех лиц, которые сделались жертвою катастрофы. Государь выразил министру Императорского Двора свое Монаршее желание устроить осиротелые семьи, оставшиеся после всех погибших".
      
       И был в осиротелой семье моего прадеда четырехгодовалый росточек - сын Павлуша - будущий дедушка будущего меня. Ни он еще не существовал в качестве деда, ни я - в качестве внука... И царь, как водится, сдержал свое обещание - вдова получила пособие на сына, и столичный город взялся сделать из него подмастерье.
       И разве не этого - подробностей жизни своих предков искал я, начиная ретроразведку? Наверное, этого тоже...
      
       В многочисленных воспоминаниях (в частности, С.Ю. Витте, князя В.П. Мещерского и крупнейшего адвоката А.Ф. Кони, назначенного возглавлять расследование причин крушения) причиной аварии назывались превышение скорости движения и слабое состояние рельсового пути. Царь, дескать, хромая после аварии, поднял кусок гнилой шпалы и предъявил его министру путей сообщения Посьету, изволившему быть на завтраке императорской семьи во время крушения. Дорога принадлежала акционерному обществу, ее собиралась выкупать казна, и владельцев не особенно заботило ее состоянии...
      
       Я стал разбираться с документами, касающимися крушения, и был вознагражден: в нашем всемогущем Архиве на Сенатской площади нашлись новые записи, касающиеся прадеда. В "Списке поездной бригады поезда чрезвычайной важности" я нашел возраст деда - сорок лет, вероисповедание - католик, и - самое важное для дальнейших поисков! - "уроженец Вилькомирского уезда Ковенской губернии".
       Пусть хоть и так - через драму, но нашелся прадед, осветив своей гибелью путь дальнейших розысков.
       Надо ли говорить, что кондуктор в царском поезде не проверял билеты у царя-батюшки и его свиты, а наблюдал за техническим состоянием состава. Кондукторы были и на флоте, и в армии. Виктор Шкловский пишет в "Заметках о Достоевском": "Воспитанники Инженерного училища назывались не кадетами и не юнкерами, а кондукторами. Одна треть учащихся были прибалтийские немцы, треть - поляки". Железнодорожных войск в 1888 году в Росии еще не было, и кондукторами звался технический персонал поезда, сдавший соответствующие экзамены.
       Я написал два письма: в Военно-исторический архив, с просьбой найти дело георгиевского кавалера и фельдфебеля 111-го пехотного Донского полка, и в Государственный архив Литвы - запрос на уроженца Вилькомирского уезда Ковенской губернии Каралиса Константина Осиповича, 1848 года рождения. Меня интересовало: кто были его родители, мои прапрадед и прапрабабушка?
       Литовский архив откликнулся скоро - на прекрасном русском языке, и, попросив сто долларов аванса, пообещал уложиться с поиском в два года.

    20. Семейные тайны

       Оно зияет в глубину -
       сквозь мрак, тоску и грусть -
       окно в забытую страну
       с названьем кротким - Русь.

    Глеб Горбовский

      
       Могилы прадеда я не нашел - римско-католического кладбища в Петербурге уже не существует.
       Как удалось выяснить, погост на пересечении нынешних Арсенальной и Минеральной улиц (бывшее Куликово поле) закрыли в 1939 году и немедленно приступили к его уничтожению, планируя устроить на его месте общественный парк. Красногвардейский райфинотдел стал сдавать в металлолом металлические решетки и кресты, надгробия перемалывались на щебенку, продавались дорожникам под бортовой камень тротуаров. И вдоль каких ленинградских улиц легли обелиски и надгробные монументы наших предков - остается только гадать.
       Костел, спроектированный французом-католиком Н.Л. Бенуа, родоначальником художественной династии, в котором отпевали прадеда, стоит до сих пор на территории промышленного предприятия. Я поехал к этому костелу, к этому гектару земли, в надежде просто поклониться бывшему кладбищу, упокоившему предка. Кланяться было нечему - асфальт, бетон, авто-сервис, винные склады, рыжая овчарка у открытых ворот, с которой мне удалось поладить...
       Было воскресение, шуршали опавшие листья, я прошел мимо бетонных корпусов, поражаясь безлюдью - словно все бросили и ушли - и подошел поближе к костелу, он стоял за сетчатым забором, на территории винных складов "Ароматный мир". Неподалеку от входа белел обреченный на снос склеп - рядом с ним высились свежие горы щебенки и стояла бетономешалка - автосервису требовалось развиваться. В окошке костела, под сбитым крестом, чистили перышки два сизых голубя. Я постоял, запоминая их, запоминая серую махину костела, склеп с крестом... больше запоминать было нечего. Поклонился и положил четыре осенние астры на обломок камня, торчащий из земли... И уже дома, просматривая свои бумаги, обнаружил, что мой визит на бывшее кладбище состоялся ровно через 115 лет после гибели прадеда...
      
       А куда делся дед - штабс-капитан Павел Константинович Каралис? Расстрелян красными, ушел с белыми? Дома отец ничего не рассказывал о судьбе деда, словно его и не было. Но посмотрим, что он говорил по этому поводу бдительным кадровикам...
       В архиве Октябрьской железной дороги мне разыскали личное дело отца.
       Анкета 1936 года: "Служил ли в войсках или учреждениях белых правительств (где, когда и в каких должностях)", "Проживал ли на территориях белых, в частности не был ли у белых в плену и при каких обстоятельствах пленен".
       В 1938 году строгие кадровики хотят знать: "Были ли колебания в проведении линии партии и участвовал ли в оппозициях (каких, когда)".
       На все вопросы мой тридцатилетний родитель отвечает "нет".
       В автобиографиях, написанных в разные годы, отец пишет о своем отце не просто туманно, а завираясь самым настоящим образом. Вначале - "с фронта не вернулся", затем "женился на другой", чуть погодя: "погиб в Германскую войну в 1915 г." и к 1938 году: "Отец до призыва в армию 1914г. работал чертежником у частных архитекторов (вот откуда семейное предание - "архитектор"! ) и с тех пор с семьей не живет, по слухам он после выхода из армии женился на другой, жил в Великих Луках, работал Окружным инженером, в 1929 году умер". Так погиб или женился на другой? Это, как известно, две большие разницы. Но кадровики, что удивительно! - не ловят, так сказать, мышей.
       Я написал запрос в архив г. Великие Луки, и следы деда-офицера нашлись именно там, в старинном русском городе-крепости на берегах реки Ловать. И хорошие, четкие следы - с адресом проживания, местом работы, окладом, путевкой в 1930 году в Ялту для поправки здоровья. Дед действительно работал в 1929 году окружным инженером по школьному, больничному, жилищному и промышленному строительству. "Социальное происхождение - сын кондуктора. Национальность - великоросс". Так и написано в архивной справке: великоросс. Нормально. Мать - Александра Адамовна Поплавская, католичка, отец - Каралис Константин Осипович, уроженец литовской земли, католик, а сын - великоросс! Все правильно: национальность - вопрос самоидентификации.
       Но чем же "великоросс" отличается от "русского"? Толковый словарь объяснил мне, что ничем не отличается, это устаревшая форма, "то же, что русский". Но звучит величавее, чем прилагательное "русский" - великоросс! Пожалуй, так и буду теперь отвечать на вопрос о своей национальности. Если, конечно, спросят - в российских паспортах этот пункт уже отменили.
       ...Могилу деда, как и дату его кончины, я пока не нашел: у нас не очень-то чтят человека при жизни, а после смерти и подавно.
      
       Что же произошло в нашей семье в 1917 году? Почему дед, прибывший после госпиталя штабс-капитаном и "прикомандированный к Главному Артиллерийскому управлению", и бабушка с четырьмя детьми оказались после октябрьского переворота в разных городах: в Великих Луках и в Тамбове?
       Банальный развод кавалера боевых орденов с быстро постаревшей в нужде и заботах женой? Или вынужденное бегство - из квартиры на Невском проспекте, из бурлящей столицы, со срезанным офицерскими погонами, в относительно тихую, но не очень далекую провинцию?
       Не знаю. Или следует перевернуть архивы всех судов, где могли разводиться мои предки, или ждать счастливого случая, когда зацепочка сама явится в виде письма, записки или косвенных признаков. А может, оставить все, как есть - пусть и у дедушки с бабушкой будет тайна?
       Из тамбовского партийного архива прислали справку, из которой следовало, что моя бабушка Ольга Николаевна Каралис родилась в в Ярославле, в семье портного, русская, мещанка, закончила четырехклассное начальное училище. До Февральской революции - домохозяйка. С сентября 1917 года работала помощником заведующего детским домом в Петрограде. В члены РКП(б) вступила в 1919 году в Тамбове, в период проведения "партийной недели".
       К справке прилагалась целая куча протоколов заседаний партийных ячеек, из которых следовало, что моя тридцатипятилетняя бабушка, мать четверых детей, запустила всю работу в женсовете, спустя рукава проводила агитацию работниц, получала замечания от партийного руководства и вообще можно было предположить, что она подалась в партию большевиков не по зову сердца, а под влиянием обстоятельств...
       Поразительно, но в сентябре 1924 года бабушка писала в партийной анкете: "вдова". Она так себя сознательно позиционировала в глазах непримиримых к царской армии товарищей-партийцев или так полагала - при живом, но, быть может, уже чужом муже?.. Или мне следует предположить, что предки разошлись по политическим соображениям? Но какие, простите, могут быть политические соображения у матери четверых детей, пусть и в политизированном Петрограде? Едва ли. Невнятица какая-то.
       (После публикации в конце 2004-го года в "Литературной газете" моего очерка "В поисках утраченных предков" мне пришло письмо от начальника отдела Российского Государственного Исторического Архива В.М. Шабанова, благодарившего за доброжелательное упоминание о военно-историческом архиве и писавшего далее: "По наведенным мною справкам, Ваш дед, бывший офицер 93-го пехотного Иркутского полка Каралис П.К. служил затем в Красной армии. Рекомендую Вам запросить другие военные архивы, хранящие дела послереволюционного периода" Я запросил... )
      

    21. Что было дальше

    Все мельчайшее обнаружится; все скрывающееся рано или поздно выйдет наружу.

    Конфуций

      
       ...Потом я разыскал в Кишиневе писателя Николая Руссо (его имя чудесным образом всплыло в разговорах на Родосе), и по его приглашению отправился с женой через три границы в знойную июльскую Молдову, на родину материнских предков.
       И жили мы не тужили в белоснежном Кишиневе на улице Мирона Костина, молдавского летописца, а рядом утопала в зелени улица Матвея Бесараба, и ходили мы с Румянцевым в Национальный архив Молдовы, где на меня смотрели, как на диковинку, и бродили с женой по музеям, поражаясь отсутствию надписей на русском или английском языках, сидели на лавочках в городском саду возле фонтана, фотографировались у памятников и церквей, встречались с писателями и художниками, газетчики спрашивали у меня: "Как вам земля предков, нравится?", и я, не кривя душой, отвечал, что нравится, и перед отъездом архивисты передали мне статью из румынского журнала "Наше наследие", в которой приводилась схема тесного переплетения двух родов - материнского Бузни и знаменитого рода Мовилов, и за один вечер я обрел кучу известных молдавских родственников и свойственников, чьими именами назывались улицы, в том числе на которой мы жили и по которой ходили, и у памятников которым мы с женой фотографировались. И схема эта уходила в глубь веков и расползалась по сопредельным территориям, - одна ее ветвь тянулась, например, от польского королевского рода Висновецких.
       Молдова нам пришлась по душе, только тревожило отсутствие русского языка в уличных вывесках и надписях. Казалось, власти никаких других языков, кроме румынского, не признают.
      
       Потом меня тяпнул инфаркт, врачи сказали, что дела плохи, пришлось срочно делать операцию на сердце, деньги дала младшая сестра, и операцию успешно провели в день рождения нашей мамы - 4 марта, а в июле я уже колол дрова на даче, и в начале августе мы с женой поехали в Румынию - сначала в дом творчества писателей в черноморском поселке "Нептун", а затем, через всю страну, в древнюю столицу молдавского княжества - город Яссы, что на правом берегу Прута, где в XVI-XVIII веках в господарском дворце жили и работали материнские предки, и где я надеялся погрузиться в историю рода и разжиться новыми персонажами.
       Но чуть не получилось по пословице: пошли за шерстью, вернулись стриженными.
       Один румынский генеалог, к которому мы заявились в страшный свистящий ливень, заявил, что он скептически относится к схеме, напечатанной в журнале "Из нашего прошлого" в 1935 году. "Вот эта связь, - он перечеркнул карандашиком знак "=", означавший брак между моей прародительницей Теодорой и будущим господарем Ионом Мовилой, - мне кажется сомнительной. Как и многое, что написано господином Безвиконным, автором сей статьи". Этим карандашным крестиком, под стук дождя по черепичной крыше холодного дома, он ставил жирный крест на полусотне моих родичей, включая Василия Погора, в бывшем поместье которого, превращенном в литературный музей, для нас выделили флигелёк под вековыми деревьями, где мы с женой отражались в венецианских зеркалах и спали на старинных широких кроватях.
       - Ваши сомнения могут быть подтверждены документами? - Под мышкой я держал папку с тридцатью прозрачными отделениями, в каждом из которых лежали архивные копии на все случаи земной жизни моих ушедших на небеса конфидентов. Румянцев свое дело делал отменно, спасибо, Евгений Александрович!
       - Документов нет, но есть большие сомнения, - капризным голосом произнес генеалог. - Этот Безвиконный... В его книге "Молдавские бояре между Прутом и Днестром" есть много неточностей... Он был немного сумасшедший, продал свой дом, работал сторожем на кладбище и издавал журнал ...
       - Наш человек! - вырвалось у меня.
       - Что-что?
       - Нет, ничего. Вы ставите под сомнение и решение Герольдического комитета Российского Сената об отнесении рода Бузни к древним боярским родам?..
       Нет, этот факт он не ставил под сомнение, просто немножко сомневался в отдельных династических связях.
       Когда мы вернулись вдрызг мокрые в наш уютный флигель, и я свинтил с бутылки пробку и плеснул в чарки, чтоб согреться, Эмиль И., румынский писатель, потомок русских староверов, бежавших с Дона на Дунай еще во времена Петра Первого, пояснил:
       - Просто этот господин не любит русских. Вы приехали в то время, когда вся Румыния занимается подачей документов для реституции недвижимости. Возможно, он думает, что вы хотите забрать что-то из румынской собственности. Например, королевский дворец в Бухаресте. Судя по вашим документам, у вас есть на это права! - Эмиль засмеялся. - Ничего, я вас сведу с профессором истории из моего университета, он вам поможет...
       Професссора найти не удалось, он еще не вернулся с каникул, но к генеалогу, не любящему русских, мы еще раз сходили, и я разложил перед ним на столе подборку документов:
       - Не могли бы вы показать, в каком из них, на ваш взгляд, содержится ошибка?
       - Нет-нет, я так не говорил, у меня у самого были предки из рода Бузни...
       - Что? - воскликнул я. - А кто именно, по какой ветви?
       - Сейчас точно не помню... У человека так много предков... Я проверял эту схему, - смущает средний возраст мужчин, в котором они производили на свет потомство...
       А ведь точно! Меня это тоже смущало! Иной раз семейная связь провисала, как старая бельевая веревка: между отцом и появлением сына-наследника лежало до пятидесяти лет. И моя мама - старшая дочь в семье деда, родилась, когда её отцу было сорок семь, и я родился, когда ей было сорок два... В среднем, мои предки умещались по три поколения на столетие, вместо традиционных четырех, что не противоречило правилам генеалогии, но... Может, кого-то потеряли в поколенной росписи? Или это традиция рода - растянутый репродуционный период мужчин? Один предок, в седьмом колене от меня, имел маленьких детей, когда ему было хорошо за шестьдесят; может, жены были новые, молодые?
       Мы расстались, ни в чем друг друга не убедив. Но я насторожился и, вернувшись в Россию, написал о сомнениях Румянцеву, после чего бросился проверять все родовые схемы параллельными источниками.
       Сходилось!
       Я вздохнул с облегчением: верной дорогой идем, товарищи! Нам чужого не надо, но и свое не отдадим! Румянцев тоже оценил ситуацию: "Друг мой, я Вам говорил, что Румыния - не Россия, и не Молдавия. И амбициозности у тамошних исследователей хватает! Работать с ними крайне тяжело. Мы обсудили эту ситуацию с местными генеалогами, они того же мнения. Вам кланяется доктор Сильвиу Табак..."
      
       ...И следующим летом мы вновь отправились в Молдову, на этот раз в генеалогическую экспедицию на север страны, и жили на высоком берегу Днестра, в тридцати километрах от города Сорока, в селе Кременчуг, бывшей вотчине материнских предков. Поездку подготовил все тот же Николай Руссу, директор Литературного фонда Молдовы и возможный потомок соседей, обитавших на близких землях.
       Пять сел цепочкой тянулись по крутому берегу Днестра, и я с мучительной нежностью воображал себе молодых прадедов и прабабушек, живших среди фруктовых садов, открывавших массивные двери церкви, слышал скрип колодезного журавля в их усадьбе, видел горбатый мостик, по которому стучат колеса повозок, здоровался на длинной улице с селянами, чьи предки знали моих предков, спускался по каменным ступеням в прохладную темноту гигантских подвалов-пещер, куда подводами свозили на зиму фрукты и выдерживалось в пузатых бочках доброе красное вино, а во время последней войны там прятались зенитки, а теперь пещеры стояли заброшенные, как и бассейны размером с футбольное поле, в которых при советской власти нагревалась вода из Днестра, необходимая для полива километровых яблоневых садов колхоза-миллионера, что владел во времена Советского союза родовыми землями семейства Бузней.
       И председатель сельского совета, по- молдавски примарь - Анатолий Пынзарь, что переводится как "Ткач", бывший главный агроном колхоза, закончивший в Москве Тимирязевку, в просторном доме которого мы остановились, возил нас по окружным монастырям, и мы нашли три церкви, построенные предками Бузни, а вот родных могил на сельских кладбищах не отыскали: надписи на огромных желтых крестах из местного известнякового камня котельца за два века съело время, и как мы ни отмывали их поутру, до жары, ни терли щетками со стиральным порошком, в лучшем случае удавалось разобрать два-три слова: "...раба Божья Марiя", что и видно теперь на многочисленных нумерованных фотографиях в экспедиционном отчете, который составляла моя жена Ольга.
       Но потом в пахнущей плесенью и ладаном церковной пономарьке села Кременчуг мы нашли стопку "Исповедальных книг" за 1842-1867 годы со списком всех церковных прихожан и указанием степени их родства и возраста. И обнаружилось, что могилы сельского кладбища с более свежими, читаемыми, надписями начала XX-го века - наши! Женщины из рода Бузни выходили замуж и меняли фамилию. И архив мой стал приростать новыми семействами, чаще всего географически близкого польского дворянства: Мелетицкие, Годлевские, Булаты...
       - Они вас ждали, - листая толстые книги, с легкой ревностью сказал Анатолий. - Мне в руки не шли, а вы приехали, и они явились.
       - Просто совпало, - сказал я.
       Священник был в отъезде, и стопку книг полуторавековой давности нам выковырял из-под кучи церковного хлама дьячок, которого я настырно попросил поискать любые старые бумаги - мы надеялись найти метрические книги, не сданные в архив.
       И книги эти - клад бесценный! - принадлежали старой, ныне не существующей деревянной церкви Святого Николая, выстроенной в конце 1770-х годов моим прямым пращуром Константином Бузни, о чем свидетельствовала "Ведомость церкви", так же найденная среди пыльных бумаг.
       Над тем местом, где находился в старой церкви альтарь, теперь оградительно стоял каменный сарайчик с кованым крестом над двускатной крышей. В сухом полумраке тускнели церковные хоругвии и старые иконы. "Здесь живет ангел", - сказал дьячок, и мы перекрестились вслед за ним.
       В этих же слежавшихся книгах мы обнаружили пращура нашего гостеприимного примаря: "отставной солдат Георгий Федорович Пынзарь, 51 год", и обнялись с Анатолием на высоком берегу Днестра - на земле наших общих предков.
       И я уже знал из документов кишиневского архива, что мой прадед Николай Иванович в 1859 году после смерти родителей продал свою часть имений родному брату, отставному капитану, и перебрался в более обрусевшую Подолию, что лежала на другом берегу Днестра - в город Каменец-Подольский. И в исповедальных книгах, - своего рода паспорте села - с разделением прихожан на сословия и указанием их возраста, нашлось подтверждение тому: сорокалетний прадед и его жена Альфонсина Викентьевна, католического вероисповедания, двадцати пяти лет от роду, с 1859 года в записях уже не встречаются. Это та самая польская красавица, чья цветная дагерротипия в возрасте "совсем юной девушки" упоминается в дневниках моего деда.
       Казалось бы пустячок, вычислил год рождения прабабушки - 1833-й - а приятно: еще одна клеточка заполнится. И таких клеточек мы с женой заполнили во время нашей летней генеалогической экспедиции в Молдову изрядное количество - родовое древо затучнело новыми плодами.
       Все было складно: поместья найдены, исхожен взятый под охрану государства парк с теннистыми каменными дорожками, дубами, кленами, грабами, буком, редкими деревьями бинго, разрушенной эстрадой, старым каменнным колодцем с глубокой ледяной водой, сфотографирована школа с каминами и резными потолками - бывший господский дом, обхожены старинные каменные амбары и конюшни из желтого известняка - на их фоне можно было снимать фильмы из старинной жизни...
       Одно из поместий - в деревне Ярово - гигантским зеленым лугом сбегало к Днестру, где у берега смотрелись в воду несколько высоких пирамидальных тополей и старые сосны - остатки давней прибрежной аллеи. Слева зелень склона ограждал густой гребешок колючей английской акации. Анатолий сказал, что в последние годы ее втихаря вырубают на дрова, но она снова растет...
       И ломило зубы от ледяной воды - колодец был и в пещере, куда мог заехать и развернуться грузовик, и вода на удивление оказалась вкусной.
       Но где родился мой дед Александр Николаевич Бузни, дворянин-бунтарь и профессор химии в одной реторте, по-прежнему оставалось тайной, и не давало мне покоя...
       Свидетельство о рождении моего будущего деда, а правильнее сказать - выпись из церковной метрической книги, нашлась в фондах "Каменец-Подольского жандармского управления" вместе с протоколами его допроса по делу о переписывании и распространении прокламаций в марте 1880 года.
       Но шли они ко мне непростой дорожкой.
       На мои письма, отправленные в государственный исторический архив Украины на двух языках - русском и английском, мне целый год шлепали ответы на пишущей машинке через старую высохшую ленту:
       "Шановний Дмитре Миколайовичу!
       Повiдомляемо, що за данними науково-довiдкового апарату архiву та при переглядi справ ф.707, Попечитель Киiвського учбового округу, вiдомостей про Бузнi Олександра Миколайовича не виявлено".
      
       Сначала вообще перепутали фамилию деда и искали студента Бузнёва. Затем я поправил их на двух международных языках, они надолго замолчали, словно обиделись, и ответили:
       "Повiдомляемо, що при податковому переглядi справ вiдповiдних фондiв виявлено такi про Бузню Олександра Миколайовича, дворянина, 1860 р. нарождення: метричний запис про його нарождення, про участь його в разповсюдженнi революцiйних листiвок пiд час навчання в Кам'янець-Подiльскiй гiмназii, протоколи допитiв О. М. Бузнi".
       И далее в том же духе про счет в гривнах, который я должен оплатить, прежде, чем они начнут "виготовлення фотокопiй".
       За что, братья славяне? Вы что, выбросили все машинки с русском шрифтом, а компьютерами еще не обзавелись? Зачем же мучать клиента мовой, - не можете ответить на английском, так отстучите на русском.
       Ох, уж эти упрямые, и милые моему сердцу хохлы! На Западе только они из всех народов приехавших из бывшего СССР обижаются, когда их называют русскими - "Мы не москали, мы - украинцы!" Ну, нехай будет так!
       После того, как племянник перечислил архиву гривны за изготовление копий документов, прошло еще полгода и нам сообщили посредством той же украинской машинки, что фотограф из архива уволился, а нового еще не наискали. Ждите!
       Раз в месяц я писал напоминания, соглашался на любой вид копирования - хоть ксерокс, хоть переписывание вручную, но отвечали тем же макаром: работника нема! Тогда я обратился к киевским писателям-фантастам Марине и Сергею Дяченкам: помогите, братцы! Дьяченки помогли - приехав в июне на церемонию вручения премии Братьев Стругацких, учрежденную нашим Центром, привезли пакет с ксерокопиями, вырванными у архивистов.
       И я узнал, что дедушка родился в поместье дворянина польского происхождения Александра Ивановича Казимира, на левом берегу Днестра, в Подолии, которое называлось Яноуц. И Александр Иванович Казимир, весьма зажиточный помещик, был ему крестным отцом, а по старому - восприемником. (Потом я узнаю, что Казимиры - древний польский род, ведущий свое древо от польских королей, и состоящий в родстве с родом Бузни, что, собственно и объясняет, почему после продажи поместий мой прадед с беременной супругой сели в бричку на резиновом ходу и отправились по гулкому мосту на другой берег Днестра. Румянцев сообщил мне о своих догадках - скорее всего, родство с Казимирами шло у Бузни через жён-католичек.)
      
       ...И еще я читал протоколы допроса деда-гимназиста и всей молодежной дворянской шайки.
       Держались мужественно. Друг на друга вину не валили.
       "...ключ к шкафу, по словам последнего, был проглочен им во время обыска..."
       "Цель прокламаций была та, чтобы снять с социализма подозрения и обвинения в убийствах, кражах и грабежах. По нашему мнению социалисты не могут быть убийцами и ворами. Я сочувствую социалистической партии, которая имеет целью своею - достигнуть реформы мирным путем, а не путем насилия".
       "С Еленой Мошинской он знаком с конца 1879 года и считает ее "хорошей собеседницей", но "разговоров анти-правительственных" между ними никогда не было"
       В результате - все во всем честно признались. Двое - в том, что "составляли воззвания, возбуждающие к бунту и неповиновению Верховной Власти", двое - в том, что "не участвуя в составлении упомянутых воззваний, но зная, для какой цели они составлены, они переписывали их". Мой будущий дед шел во второй паре, вместе с дворянкой Еленой Мошинской.
       Можно реставрировать прошлое, но невозможно заглянуть в будущее. Не мог знать мой будущий дедушка - гимназист Александр Бузни, что его внук станет читать эти протоколы допроса...
       Отделался он, повторяю, по нашим меркам легким испугом: вместо ссылки в Иркутскую губернию и лишения всех прав и состояний, получил по ходатайству суда (!) месячный срок тюрьмы, который уже отбыл во время следствия.
       "По распоряжению депортамента полиции от 27 июля 1883 г. подчинен негласному надзору по подозрению в принадлежности к подольской группе партии "Народная воля"
       Двоюродный брат написал мне, что в детстве видел университетский диплом деда со штампом на обороте: "Находится под надзором полиции", который его мама отдала в сороковые года в Тамбовский краеведческий музей.
       Возможно, эти конфликты с царизмом вызвали у новой власти доверие, потому что в 1918 году дед по поручению ВСНХ Республики был командирован для обследования сахарных заводов Тамбовской и Курской губерний, а затем заведовал отделом промышленности Губернского Совета Народного Хозяйства, после чего вернулся в созданную им химическую лабораторию, но уже с понижение - помощником заведующего.
      
       Потом я узнал, складывая факты, как заморскую картинку-пазл, что сын деда от первого брака - Леонид, родившийся в 1888 году - жил перед самой революцией в Петербурге на Кирилловской улице, как раз напротив окон гимназии, а позднее школы, в которой я буду учиться через пятьдесят лет: окно в окно. В мое время там жили студентки-медички, на которых мы, десятиклассники, заглядывались во время уроков, а в предреволюционные времена там располагались меблированные комнаты, в которых жил Леонид, но зато в нашей школе была женская гимназия, и дядька, думаю, тоже не избегал взглядов на учащуюся молодежь.
       В 1921 году Леонид Бузни принял участие в Антоновском мятеже на Тамбовщине и, не назвав своего имени, чтобы не обрекать домочадцев на верную смерть, был расстрелян бойцами карательного отряда Котовского. Под домочадцами подразумевается и моя мама, которой тогда было четырнадцать лет.
       Спасибо, Леонид!..
       Дедушка-народоволец стрелял в Котовского из нагана на узкой дорожке в Бессарабии, во время попытки начинающего бандита-дворянина отобрать у него саквояж с документами и мелкими деньгами. И промахнулся.
      
       Справочно: Котовский Григорий Иванович, 1881 года рождения, бессарабский "разбойник-дворянин", учившийся в народной двухклассной школе, а затем в сельскохозяйственной, награжден почетным золотым оружием за разгром антоновского мятежа.
       В 1905 году Котовский, бежав из армии и, запутавшись в деньгах и в отношениях с женщинами, вышел на большую дорогу и занялся грабежами в Бессарабии, приняв на себя звание бессарабского Робин Гуда.
      
       Тут он и наткнулся на лесной дорожке на моего деда, ехавшего в бричке с саквояжем по своим делам. Дед выхватил наган и стрельнул в нападавшего, - пуля пробила рукав шелковой рубахи. Котовский, закинув голову, только расхохотался, а кто-то из его разбойников шашкой выбил наган из рук деда.
       Это была встреча революционера-народовольца уходящей эпохи с боевиком-экспроприатором нового времени.
       Дед закусил губу от бессилия.
       Котовский еще даже не стучал ножками в утробе своей матери, когда он, держа руки за спину, уже шел в киевскую военную тюрьму.
       В тот жаркий летний день в саквояже деда были личные вещи, документы и немного денег. Котовский отпустил мускулистого господина с окладистой бородой, забрав наган и посоветовав научиться стрелять точнее.
       В 1921 году деду исполнился шестьдесят один год, он служил профессором химии в Тамбовском Педагогическом институте, и его сын от первого брака Леонид был в тамбовских лесах с повстанцами Антонова.
       Леонид был высок, и на свою широкую, как кровать, спину закидывал пару мешков с колотым сахаром, ухватывая их одной рукой за ушко и помогая себе каблуком. С этой ношей он легко взбегал из подвала склада по сходням наверх, где и скидывал груз в телегу. Почему именно с сахаром? Да потому, что его отец работал заведующим химической лабораторией Акцизного ведомства, надзиравшего в том числе за качеством важнейшего акцизного товара Российской империи - сахаром, и дед был не случайный человек на тамбовских бакалейных складах, куда и устроил, придерживаясь трудовых убеждений, сына таскать мешки.
       Мне удалось установить, что Леонид приходил темной летней ночью 1921 года изодранный и голодный в дом отца, где его вымыли, накормили, сожгли лохмотья, одели во все новое, и где он пару дней жил в потайной подвальной комнатке, которую мне показывал мой дядька - дядя Боря, когда мы первый и последний раз виделись с ним на похоронах его сестры и моей тети в тамбовском доме деда на Астраханской улице в 1970 году. Он и рассказал мне по пьяной лавочке эту историю, только я по своей молодости и глупости не сразу понял, в каком таком "партизанском отряде" мог быть этот семейный былинный богатырь. По рассказам дядьки, утром дед позвал его и мою будущую маму, которые видели ночное появление Леонида, в свой кабинет, долго молчал, а потом выразительно приложил палец к губам и отпустил детей. Несколько дней они просидели дома, дед запретил им выходить даже в собственный сад и встречаться со сверстниками, объявив подозрение на кишечную инфекцию.
       После той ночевки к деду-химику тут же проявили повышеное внимание - вызвали в ЧК и дали заполнить персональную анкету, отпечатанную на машинке. Скорее всего, кто-то стуканул: ночной дымок летней ночью из трубы навеял ли подозрения на бородатого профессора, или кто-то слышал, как в темноте барабанили в окно со стороны сада, но интерес к деду был очевидный и персональный - анкета не была отпечатана типографском способом, как тысячи других анкет, развозимых по уездам, но выполнена на машинке, "с подходцем". Эту анкету мне прислал благословенный Тамбовский исторический архив.
       Вопрос: "Кто из членов семьи или родственников есть в банде с указанием имени, отчества, фамилии и происхождения последних". Ответ: "Кроме живущей со мной семьи в пределах Тамбовской губернии никого из родных или родственников у меня не имеется, родственников же, живущих на моей родине в Бессарабии, я совершенно не знаю и никаких сношений с ними не имею".
      
       Леонида, как я уже говорил, расстреляли за участие в Тамбовском мятеже в 1922 году.
       Обласканного революционной властью Котовского в 1925 году застрелил собственный ординарец, с женой которого он заводил амуры, отсылая подчиненного с делами подальше.
      
       Но Тамбовский мятеж, Антоновщина - новый пласт семейной истории, который я недавно открыл для себя, и пока ограничимся сказанным.
      
       Потом я нашел через интернет своих троюродных братьев-близнецов - Евгения и Артемия Бузни. Наши деды были родными братьями. Их дед Ипполит был на десять лет младше моего - Александра, и родился в 1870 г., когда семья прадеда уже перебралась из Бессарабии в Каменец-Подольский. "Привет, бояре!" - написал я им, и они быстро ответили. Про боярство рода Бузни они не знали, но кое-какие слухи в их семье циркулировали. Я послал им родовое древо.
       Один оказался писателем и переводчиком, другой - ученым, доктором наук, но не чуждым литературного творчества. По стихам и книгам я своих братцев и выловил во всемирной паутине. Из семейных легенд они знали, что их дед воспитывался в поместье родственников - помещиков Казимиров, а затем и работал в том же поместье управляющим. По их семейной легенде мой дед Александр Николаевич был крутой революционер и отбывал ссылку в Вологодской губернии, а наша общая с ними прабабушка-полька была неимоверной красоты. Мы подружились с троюродными братцами, и я побывал у них в гостях - в Москве и Ялте. Мы разглядывали фотографии. Наши деды были удивительной похожести. И когда моего судили в Киеве за прокламации, их Ипполиту шел девятый годок, и он наверное переживал за старшего брата. Родословная у их ветви тоже была интернациональной, как и бывает в России: молдаване, чехи, русские, турки, поляки...
      
       Пока мне не удалось разыскать своего двоюродного брата Льва Борисовича Бузни, офицера ВМФ, служившего во времена Советского Союза в Риге.
       Мне привезли из Латвии его полицейское досье. Я тут же послал письмо в Ригу с фамильным древом, приложил дворянские документы нашего деда, через неделю позвонил - тишина. Звонил несколько месяцев, посылал новые письма...
       Судя по отметке в досье, у Льва был судебный конфликт с властью из-за квартиры: или не заплатил, и на него подали в суд на выселение, или должен сдать, как бывшую ведомственную площадь, перешедшую теперь в собственность Латвии, а он не сдает.
       Мы с ним никогда не виделись, но он мне нужен - я должен сообщить ему о родовых находках. И поиски продолжаются...
      
      
      -- 22. Чем сердце успокоилось
      
       - Не то важно, что важно, а то важно, что не важно.
       - Не могу понять. Поясни, отец.

    Вячеслав Шишков, русский писатель

      
       День завтрашний, сегодняшний, вчерашний -
       В кювет не спрыгнуть, не свернуть с пути.
       Ах, господа, мы - русские.
       Как страшно!
       Какая бездна, Господи прости!
       Екатерина Полянская, русская поэтесса
      
      
       ...И поехал я в Молдову, и смотрел, как живут молдоване, и работал, и ел с ними, и выходил поутру в сад, где росли "барские" яблоки, и открывал тяжелые двери церквей, построенных моими предками, и ходил по теннистым тропинкам парка на берегу голубого Днестра, и стоял перед резной дверью школы - бывшего барского дома, и пил воду из старого каменного колодца, и светил фонариком на стены гулкой пещеры, в которой раньше хранились фрукты и вино в бочках, и говорил себе: да, я чувствую землю предков, наверное, я молдаванин.
       И вернулся я в свой Санкт-Петербург, и ходил по его улицам и скверам, стоял на набережной Невы и смотрел на тягучую стылую воду, и собирал желуди в Таврическом саду, и шел на службу, и говорил с земляками-горожанами, и думал: ну, какой же я молдаванин, я - русский!... здесь моя родина!
       И поехал я в Литву, и жил у литовцев в домах, и сидел с ними за столом, и ел и пил с ними, и помогал своим трудом, где мог, и смотрел, как устроена их жизнь, и любовался аккуратными домами и нарядными садиками, и чувствовал себя спокойно среди спокойных улыбчивых людей и думал: ну, конечно же, я литовец! Силен во мне голос литовской крови моего деда, я тут среди своих, мне хорошо в Литве среди литовцев...
       И вернулся я в Россию, и ходил по Невскому проспекту, и ездил на дачу стричь газон и собирать яблоки, и ходил в леса по грибы и ягоды, и слушал, как журчат ручьи под бревенчатыми мостками, и заходил в белую церковь на горушке и радовался, как поет хор со священником, и благость разливалась в душе: вот мой дом, вот моя родина, я же русский человек и не могу быть никем иным...
       И был я в Греции: и на острове Родос, где родился один из моих предков, и в Афинах, где живет король, с которым у моей покойной матери были общие корни. И ходил я по теплым зимним улочкам, любовался цветами в садиках возле чистых красивых домов, и хрустел галькой на берегу пенистого прозрачного моря, и смотрел, как рыбаки ловят рыбу на розовый ошметок креветки с каменного мола, и стоял на берегу бухты, в которой Апостол Павел высаживался с корабля, чтобы нести благую весть язычникам-островитянам, и трогал теплые камни Акрополя, и сидел с греками в тратториях, и слушал плавную звенящую музыку, - и думал: да, я на одну шестнадцатую часть грек! мне нравится здесь; я бы хотел жить в Греции...
       Но проходили две недели, и я начинал тосковать по зимнему мглистому Питеру, по хмурой толпе в метро, когда она топчется перед игольным ушком эскалатора, по ветру с залива и бормотал: ну, какой я, к черту, грек! даже смешно об этом говорить - одна шестнадцатая часть греческой крови. Скорее бы в Питер, домой, как там дела в Государственной думе, не продали ли эти умники наши родные Курильские острова?
       И был я в Румынии, - и на берегу Черного моря, и в древней столице княжества Молдова, в городе Яссы, где верховодили народом предки моей матери. И удивлялся чистоте и уюту небогатой страны, и ехал в поезде через все румынские земли, разговаривал с попутчиками, они угощали меня сливами и грушами, я их - солоноватой соломкой и водкой "Санкт-Петербург", и они учили меня считать до десяти по-румынски, и выучили таки, и жил я во флигеле усадьбы Погора, моего дальнего свойственника, поэта и бывшего мэра города Яссы, и бродил по тихому ласковому городу, заходил в церкви и соборы, где похоронены молдавские господари и военначальники, с которыми вместе служили мои предки, но могил своих не нашел, хотя и чувствовал, что они где-то рядом.. Но сколько веков прошло... И считал потом под стук колес, много ли часов нам осталось ехать до родного Питера, до вольного распаха Невы, до солнечных зайчиков на шпиле Адмиралтейства...
       И был я в Польше - чудесной, словно игрушечной стране, с красивыми домами и галантными мужчинами, и милыми кокетливыми женщинами. И много говорили о наших странах - общей истории, дружбе, войнах, восстаниях, притеснениях, расстрелах, о едином славянском корне народов. И так по-доброму разговаривали, что мне было жаль всех поляков и всех русских, положивших жизни за нашу общую свободу. И почувствовал я польский взгляд на нашу историю, и боль польских сердец за свою небольшую, но гордую страну, и мне стало стыдно за Суворова и Тухачевского, а про Сталина я и не говорю...
       И когда я показал копию портрета польского ротмистра, (усатый мужчина в латах, с развевающимся платком-шаршом, саблей в ножнах, булавой в руке и отцовскими глазами), выполненного неизвестным мастером в 1750 году и висящего ныне в Национальном музее Варшавы, поляки захлопали в ладоши: "Это твой предок, да? Вы очень похожи, одно лицо!"
       - Да хрен его знает, - я пожал плечами, - пока не установил...
       А что еще может сказать русский человек?
      

    23. Посидим и подумаем

      

    Оглянись назад - там безмерная бездна времени.

    Взгляни вперед - там другая беспредельность.

    Марк Аврелий, император, философ-стоик

      
       Да, я вскрыл сундучок прошлого и разбогател.
       Теперь у меня несколько миллионов предков и десятки ныне здравствующих родственников. Я стал причастен к историческим пространствам Евразии - от Атлантики до Тихого океана, и от сотворения мира до наших дней. Эти земли политы потом и кровью множества поколений моих праотцов, и в каждой европейской стране найдется, думаю, родственник. Надо только поискать. При этом я ощущаю себя русским человеком, великороссом, как писал в анкете мой дедушка штабс-капитан.
       В тяжелую минуту я зову на помощь предков, и они помогают, чем могут: терпением, упрямством, галантностью, хладнокровием, смекалкой, рас-судительностью и даже буйством, которое тоже иной раз приносит неплохие результаты. Я молюсь за всех них - известных и безвестных, и верю в их воскрешение.
       Иногда я ощущаю, как миллионы предков смотрят на меня с надеждой и тревогой: не подведет ли в трудную минуту, защитит ли отечество, не проспит ли страну? Смотрят мать и отец, смотрят старшие братья, смотрят, прищурившись из немыслимой дали великий логофет Петрашко, его сын Констандица, связавший нашу ветвь рода с известными фамилиями Европы, и пять братьев Бузни, главные военначальники Молдавского княжества. Кто еще? Литовский дед-кондуктор поезда чрезвычайной важности, отставной фельдфебель и георгиевский кавалер, спасший мглистым дождливым утром 1888 года на перегоне Харьков-Борки жизнь двум русским царям - царствующему Алексанндру III и будущему российскому императору Николаю II. Он погиб, находясь на открытой площадке, включив тормоз, и было моему прадеду, георгиевскому кавалеру, сорок лет. И дедушка, штабс-капитан, с пятью боевыми орденами за войну с германцем, бывший петербургский мастеровой и окружной инженер, выросший без отца, смотрит на меня и надеется: внук продолжит фамилию...
       Смотрят две мои русские бабули - простые женщины, портниха и служанка, я уже перерос их по возрасту. И прабабушки-польки смотрят, и греческая прародительница не спускает, думаю, глаз...
       Они смотрят - у Бога нет мертвых, все живые.
       ........................................................................................................................................................................................................................
      
       ...Вот и мой отец - в черной железнодорожной шинели с погонами инженер-капитана, из которой мне в восьмом классе сшили полупальто. Фуражка с белым праздничным чехлом, буденовские усы, орлиный нос, улыбка... В блокадные времена - начальник поезда, политрук, и по совместительству машинист паровоза. Почему же еще и машинист? Начальник поезда должен был вести состав в случае ранения или гибели основного машиниста...
       Из тридцати политруков в живых осталось только пятеро.
       Трасса "Шлиссельбург - Поляны", Паровозная колонна N 48 Особого резерва Народного Комиссариата Путей Сообщения. Часть малоизвестной "Дороги Победы" - "коридор смерти".
       Не нами все началось, и не нами кончится.
       Все вместе - мы нить, протянутая сквозь время...
      
       1999 - 2004г.г.
      
      
       1
      
      
       134
      
      
      
      
  • Комментарии: 30, последний от 03/06/2023.
  • © Copyright Каралис Дмитрий Николаевич (dn.karalis@gmail.com)
  • Обновлено: 17/02/2009. 448k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 5.53*37  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.