Аннотация: "Чикагский блюз" - это своего рода маленькая семейная сага с добрым уютным миром, в который хочется окунуться и жить в нем вместе с героями.
1. Дача
1
Отец с дядей Жорой вознамерились купить зимний дом в Зеленогорске: с круглыми печками, батареями парового отопления, водопроводом, подвалом, городским телефоном, - и нас повезли на смотрины.
Непривычно было выходить на одну остановку раньше - в соседнем Ушкове нас ждали два типовых домика в садоводстве, разделенных оградой из можжевельника. Домики, как и их владельцы, были близнецами, только выкрасили их в разные цвета - наш в канареечный, а дядижорин в светло-зеленый. Иногда мы даже встречали общих гостей в летних нарядах соответствующего цвета - наша семья желтела, а дядижорина зеленела. И гостям было проще - они легко вспоминали, у кого из братьев-близнецов должны ночевать и чьи жены и дети ходят по участку.
В электричке было жарко и, сойдя в Зеленогорске, мы сразу же обзавелись мороженым и двинулись в путь под руководством дяди Жоры.
Дом стоял у самой окраины леса.
На таких буржуйских дачах мне раньше бывать не приходилось.
На втором этаже покоился на козлах стол для пинг-понга и зеленел истертым сукном бильярд. Хозяйка сказала, что пинг-понг она может оставить без всякой доплаты, а бильярд увезет - внукам в Кузьмолово.
Над высокой крышей жужжал пропеллером самолетик-флюгер, и я осторожно спросил, оставит ли она самолетик, если мы купим дачу.
- А тебе хочется, чтобы он остался? - загадочно посмотрела на меня хозяйка. Она была не совсем старая, возраста моей бабушки. - Хочется? Да?
Я пожал плечами, но тут же быстро кивнул. Самолетик, рассекая винтом воздух, красиво плыл на фоне белых облаков и верхушек сосен. Тонкий железный штырь почти не был заметен, казалось, что ястребок мчится в теплом летнем воздухе сам по себе.
- Это "Ла-5", - узнал я истребитель со сдвинутой к хвосту кабиной пилота, и отец с дядей Жорой, приложив ладони козырьком, тоже посмотрели наверх.
"Четырнадцать лет, а все как маленький, - прочитал я на лице своей кузины. - Самолетиками интересуется..." Катька, подбоченясь, стояла в новых болгарских джинсах и косилась на двух парней, остановившихся возле калитки прикурить. Один из парней был рослым, явно выше Катьки, и жердина-сестрица, похоже, прикидывала, где он живет и сгодится ли для компании, чтобы ходить на залив и прогуливаться в парке. Ей тоже исполнилось четырнадцать, но она была на полголовы выше меня и на физкультуре стояла в своем классе первой.
- Господи, как вы похожи! - восторженно улыбнулась хозяйка и перевела взгляд с отца на дядю Жору. - Прямо одно лицо! И домик, словно специально для близнецов построен: два крылечка, два балкона, две верандочки... Соседи вас будут путать...
- С детства путают, - задорно сказал дядя Жора. - Поэтому я всегда хожу с гордо поднятой головой. Все хорошие дела совершил я, все плохое натворил брат. А верандочки ничего...
Это были не верандочки, а верандищи. Не балконы над ними, а балконищи. Мы поднялись наверх, и хозяйка стала рассказывать, как они с мужем-летчиком ставили на одном балконе столы с самоваром для приема гостей, а на второй ходили плясать под гармонь и радиолу. И один капитан, пройдясь со свистом в сольном танце, так лихо крутанул ногой, что центробежная сила выкинула его с балкона, и он совершил мягкую посадку на кусты сирени. Я посмотрел вниз, куда когда-то падал плясун, и не поверил в мягкую посадку: кусты были жидковаты. Но промолчал: со взрослыми лучше не спорить, к тому же мы находились совсем недалеко от самолетика, я поймал его взглядом на фоне легкой белой тучки и не хотел отпускать.
Сверху был хорошо виден участок: кусок леса с высокими соснами и елями, кочки с черничником и круглая беседка с чуть поржавевшей железной крышей. За сетчатым забором начинался густой лес. Возле дома цвели нарциссы с тюльпанами, к сараю вела потрескавшаяся бетонная дорожка. Мне нравилось, что грядок всего две - поросшие бледной зеленью, они плоско лежали под окнами кухни, но тетю Зину и маму это не порадовало.
- Участок почти не разработанный, - поджав губы, задумчиво сказала тетя Зина. На руке у нее висела изящная сумочка, а на шее розовел газовый шарфик. - Даже картошку не посадишь.
- Да, - покивала мама, - и перспектив никаких. Там лес, здесь кусты и клумбы...
- Да ладно вам, - махнул рукой дядя Жора. - Картошка в магазине - десять копеек килограмм. Зато дикая природа и воздух.
- Вот именно, - сказал папа. - Это дача, а не садоводство. Мы идем к коммунизму, а не к хуторскому хозяйству.
- Вы еще не видели, какой здесь подвал, - дядя Жора звонко хлопнул себя по лбу. - Вагон яблок и вагон картошки влезает. Десять бочек капусты можно засолить и семь бочек грибов...
Мы спустились в подвал с сухим бетонным полом, где стояли две пустые кадки, а в ящике белели ростками остатки картошки, потом вновь поднялись на второй этаж, с которого вдали хорошо проглядывалась стеклянная арка вокзала.
Дядя Жора, чтобы проверить, как работает телефон, позвонил бабушке в город.
- Обязательно посмотрим, - говорил в трубку дядя Жора. - Но без твоего согласия все равно покупать не будем. Да, набираешь девятку и сразу городской номер. А сюда звонить - напрямую. Нет, Зеленогорск межгородом не считается... Приеду, все расскажу.
Конечно, дача в Зеленогорске - это не садоводство в Ушкове. Хоть и рядом, а все по-другому: асфальт, три кинотеатра, парк с аттракционами, залив, "Золотой пляж", прогулочные теплоходы, буфеты, пирожки на вокзале, мороженое на каждом углу, автоматы с газировкой по всему городу...
Купить дачу именно в Зеленогорске придумал дядя Жора. Последний год он каждый день мотался сюда на работу, потому что его назначили директором филиала КБ, что размещалось в двухэтажном здании неподалеку от местной больницы, и дяде Жоре захотелось жить поближе к работе. Причем круглый год. Он получил крупную премию за очередную научную разработку и подбивал отца разом продать дачки и купить дом на две семьи.
Вообще-то, КБ, в которое моего дядю назначили директором, создавали для друга дяди Жоры, академика, жившего после тяжелой болезни в соседнем Комарове. Академик был как бы идейным вдохновителем КБ. Он ездил в инвалидной коляске, и его звали Сергей Сергеевич, но для дядьки он был Серега. В пятьдесят втором году они вместе болтались в небе над Сахалином, зацепившись стропами парашютов за хвост транспортного "дугласа", пока инструктор с загадочной фамилией Дерижопка не срезал их поодиночке десантным ножом.
- Нет, ты посмотри!- дядя Жора тянул за рукав моего папу. - Сарай, гараж, водопровод... А вот место для второго гаража и второго сарая... Пятнадцать соток настоящего леса, грибы прямо под ногами растут, ведро черники за сезон собирается. Правда, Елена Сергеевна?
- Ведерко, - уточняла хозяйка, сдерживая улыбку. - Да, в прошлом году собрала со своего участка пластмассовове ведерко черники. И засолила баночку горькушек...
- Ты видишь! - гордясь прошлогодней урожайностью, восклицал дядя Жора и, взяв жену под руку, повел показывать беседку. - Здесь можно воздвигнуть огромный навес, типа летней кухни, а вот здесь, между сосен, выкопать бассейн метров на десять для будущих внуков - пусть с утра плещутся.
- Кто плещется? - переспрашивала тетя Зина, тревожными глазами выискивая Катьку, сместившуюся поближе к воротам.
- Да внуки! - дядя Жора шел вперед и окликал отставшего отца. - Сережа, а вот здесь вторая калитка просится, чтобы сразу в лес выходить! Как тебе такая идея?
- Логично, - кивал отец, расчетливо оглядывая каждый уголок участка. - А вот здесь теплый душ с колонкой неплохо бы...
- А по-моему, лучше баньку! Покатался на лыжах, попарился в баньке и тяпнул стопочку под квашеную капусту и соленый груздь! А? Нравится тебе такая идея?
- Нравится - не то слово, - отец понижал голос, чтобы не слышала хозяйка. - Я в восторге! Иметь такую домину в Зеленогорске - мечта поэта. Но ты знаешь мои проблемы... Даже если мы продадим свою халупу Петровым, мне все равно не хватит тысячи...
- Да ладно тебе, ладно, - дядя Жора похлопывал отца по спине. - Не в этом дело. У меня сейчас есть. Теперь главное - чтобы маме нашей понравилось!
- А что ей может не понравиться? Газетный киоск на вокзале, полно магазинов, снабжение отличное, своя больница со "скорой помощью"... А воздух? Воздух стоит миллионы!
- Это да! - соглашался дядя Жора. - Плюс городской телефон. Сделаем удлинитель, пусть сидит в шезлонге, ест клубнику и разговаривает с Варварой Степановной по телефону...
- И Варвару Степановну всегда можно пригласить - места хватит.
- Еще бы! Столько комнат! А ты обратил внимание, что наверху стоят вторые рамы для веранд? И батареи на каждой веранде. Там зимой в носках и маечке ходить можно. Сказка, Сережа! А теплый туалет? Как тебе туалет?
- Блеск! Жаль, что он только в одной половине.
- Сделаем и во второй! Я предлагаю, если все получится, разыграть половины дома по жребию! Катька, например, подбросит пятачок, а Кирюха пусть загадывает: орел или решка. Идет?
2
Седьмого июня в двенадцать часов дня Катька подбросила тусклый латунный пятачок, и я выкрикнул решку.
Дядьке досталась южная веранда, нам - северная. "Это ничего, - сказал отец, - зато восходы и закаты достались поровну".
Теплый внутренний туалет оказался на половине дяди Жоры, и сразу же после переезда мы сообща создали для нас нечто грандиозное в одной из кладовок с высоким окошком.
Гремело, как Ниагарский водопад! Потом урчало и всхлипывало, когда в бочку, стоявшую на чердаке, закачивалась вода. Из крана над крохотной раковиной стреляло рыжей водой. Бедная кошка Сильва, которой мама поставила ванночку с песком в этой, так сказать, туалетной комнате, входила туда, как на минное поле, а выскакивала вприпрыжку. Иногда она покидала грохочущий клозет через открытое окошко, торопливо спрыгнув под куст сирени и тут же ударяясь в бега. Дядижорин спаниэль Чарли смотрел на нее сочувственно и на всякий случай перебирался подальше от дома. "Черт его знает, может, там стреляют, - читалось на его озабоченной мордочке. - Лучше отойти, пока не поздно..."
Огромные веранды с ромбиками разноцветных стекол были веселы в любую погоду. Дядя Жора поставил на своей веранде письменный стол с зеленым сукном и сказал, что теперь будет зарабатывать Нобелевскую премию по физике. Главное, чтобы хватило терпения и бумаги.
Дядя Жора говорил, что его идея, как все гениальное, проста. Он собирался придумать прибор, разгадывающий принцип строения любого продукта или живого существа. Так сказать, его формулу. И по этой формуле, заданной другому прибору - синтезатору, воспроизводить желаемое в любых количествах.
- Нужны нам, например, монголы для охраны границы с Китаем. Пожалуйста, засыпаем в синтезатор компоненты этих пограничников, нажимаем кнопку и задаем количество - два миллиона дружественных монголов ростом метр восемьдесят, весом девяносто килограммов... Ба-бах! Несколько дней работы прибора, и китайская граница на замке! Или, например, колбаса твердого копчения! Ну, нет, колбаса - это слишком примитивно... Возьмем лучше соленые огурчики...
- А что, самим-то уже не вырастить? - интересовалась бабушка. - И чем ты этих монгольских парней кормить будешь? Их солеными огурцами не прокормишь...
Она чувствовала себя хорошо и сидела с вязаньем то на нашей веранде, то у дяди Жоры с тетей Зиной. У бабушки была своя комната с двумя окнами и круглой печкой-голландкой, которую я несколько раз протапливал, потому что бабушке хотелось просушить стены - она говорила, что сухая штукатурка вбирает влагу, и если долго не топить, то стены сыреют, несмотря на то, что дом выстроен из хорошего деревянного бруса. Бабушка самостоятельно облазила все подвалы, чуланы и чердаки с фонариком и свечкой в руках. Свечку она зажигала, чтобы проверить, откуда и куда дует. В молодости бабушка работала проектировщиком, строила в Китае металлургический завод и геометрию с физикой объясняла нам с Катькой гораздо понятнее, чем папа или дядя Жора.
Папа объяснял занудливо, предварительно перечитав чуть ли не весь раздел учебника, а дядя Жора - с налету, ярко и убедительно, но не всегда понятно. От его веселых сравнений мысли разбегались, а сложить их обратно было не так-то просто. "Ну, поняли, черти полосатые, что такое закон Ома?" - спрашивал дядя Жора, когда мы с Катькой переставали трястись от щекотки, имитирующей электрический ток в цепи, и вытирали слезы. Мы говорили, что поняли и, выждав немного, шли к бабушке - допонимать по-настоящему.
Участок наши отцы-близнецы не делили. Какой смысл делить кусок леса, в котором держится зеленый сумрак, растет черника, пищат комары и стоит старая беседка с железной крышей. Братья только сделали вторую калитку, отворявшуюся прямо в лес, чтобы было удобнее ходить за лисичками и сыроежками, которые росли за забором.
Мы перебрались на новую дачу и стали пахать, как новенькие трактора: переклеивали в комнатах обои, красили рамы, перила, чинили забор, а дядя Жора за свои деньги нанял двух маляров, которые покрасили весь дом в канареечный цвет, а железную крышу - в салатный. У отца осенью должен был выйти учебник в издательстве, и он обещал отдать свою долю с гонорара.
- Ну что такое деньги! - снисходительно говорил дядя Жора и обнимал отца за плечи. - Ты же знаешь, для меня главное - красота. Скажи лучше, красиво получилось?
- Как тебе сказать, - пожимал плечами отец. - Конечно, лучше, чем было... Но деньги все равно отдам.
3
Когда красили крышу, я попросил маляров снять железный штырь с флюгером-самолетиком и обнаружил, что истребитель сделан из крепкого бука и покрыт лаком. В нем было сантиметров двадцать длины, не больше. На штыре он поворачивался с помощью подшипника. И в центр винта тоже был вставлен маленький бесшумный подшипник, отчего три буковые лопасти при малейшем дуновении ветерка начинали вращаться и сливались в прозрачный круг, как у настоящего самолета. В кабине сидел нарисованный пилот, нарисованы были даже очки и лямки парашюта. Мы с папой осторожно скрутили самолетик со штыря, я помыл его губкой с мылом и, когда он высох на солнце, тонкой кисточкой подновил звездочки и бортовой номер: "12".
Звездочек на фюзеляже было семь, что соответствовало числу сбитых самолетов противника. Отец сказал, что бывший хозяин дачи последние годы преподавал в военно-воздушной академии, а во время войны воевал на Ленинградском фронте.
Я поставил самолет на шкаф - сушиться, и в моей комнате вкусно запахло лаком. Сильве я пообещал взбучку, если она будет крутить лапой винт или уронит машину на пол. Еще я по совету отца смазал подшипники графитовой смазкой. Когда лак высох, я, к своему удивлению, обнаружил с нижней стороны левого крыла процарапанную надпись: "Мне сверху видно все, ты так и знай!" Это была строчка из песни, которую распевали наши летчики в кинофильме "Небесный тихоход".
Моя комната была на втором этаже. Из окна, как на ладони, были видны наш участок с беседкой и мрачный еловый лес, начинавшийся за забором.
За улицей я тоже мог наблюдать - стоило мне перейти в пустующую пока комнату напротив, где потрескивал под подошвами крашеный пол, глянуть в окно, и вот они, наши железные ворота, калитка, пацаны и девчонки с велосипедами, ждущие Катьку или меня. И машущий хвостом Чарли, которому запрещено в одиночку выходить с участка, но он все равно выходит, чтобы сикнуть на какой-нибудь кустик и обнюхать траву вдоль канавы.
Флюгер-самолетик не был виден из окна, но я знал, что он летит прямо над изголовьем моей кровати, всегда против ветра, и часто слышал сквозь открытую форточку мягкое жужжанье его винта. Лежа в постели, я представлял пилота в кабине, с парашютными лямками на груди, его шлем, очки-консервы, мысленно видел счастливый бортовой номер "12" и семь красных звездочек на фезюляже - семь воздушных побед. А по ночам, когда дом застывал тишиной и спокойствием, я представлял себя на месте пилота. Видел просверки трассирующих пуль, дымный хвост подбитого мною "юнкерса" - он падал в сторону замерзшего залива, слышал уханье зениток, что били от Ростральных колонн, совсем неподалеку от дома, где моя тридцатилетняя бабушка сбегала с двумя сонными мальчиками-близнецами по лестнице в бомбоубежище. Видел стремительный подъем светящейся стрелки высотомера - это мой истребитель, вздернутый полукругом штурвала, рвался в звездное небо, чтобы при лунном свете пойти в лобовую атаку на прорвавшийся к городу "мессершмидт-109" с черными крестами на крыльях и фюзеляже... И замирало сердце, когда две ревущие машины сближались лоб в лоб, чтобы одна из них на последних метрах дернула бы закрылками и ушла вверх, подставив брюхо пулеметной очереди. Пару раз и у меня сдавали нервы - я видел себя под куполом парашюта, лицо пылало от стыда и морозного ветра, и вдали догорал брошенный мною самолет...
Но побед в этой мысленной схватке было больше, чем поражений. Вот фашистский самолет взмывает вверх - я отчетливо вижу, как разрывные пули с треском вспарывают его дюралевое брюхо. После этого я приземлялся и мысленно пририсовывал новую звездочку на свой фюзеляж. Нет, вру! Это делал пожилой механик в комбинезоне, как в кинофильме "В бой идут одни старики".
4
Этот Гриня не понравился мне с самого начала. Он перешел на второй курс книготоргового техникума и давил на нашу компанию психически. У Грини были длинные руки, желтые вьющиеся волосы на щеках и серые нахальные глаза с прищуром, которыми он разглядывал девчонок. Гриня приезжал на нашу полянку на вишневом мопеде "Рига" и, не слезая с седла, брал у пацанов мяч и забрасывал его одной рукой в баскетбольную корзину. Он курил и, не скрываясь, пил плодово-ягодное вино. Еще он рассказывал, как проникал на танцы в пионерлагерь "Двигатель" и клеил там, кого хотел: студенток-пионервожатых или девиц из первого отряда.
Когда на полянке появлялась Катька, Гриня заводил свой трескучий мопед и начинал выхваляться, изображать из себя бывалого гонщика: крутился по окрестным тропинкам и резко тормозил под баскетбольным щитом, покрывая полянку голубым пахучим дымом. Однажды он предложил Катьке прокатиться с ним, но Катька, взглянув сначала на Гриню, потом на мопед, поблагодарила и, изящно заложив мяч в корзину, продолжила игру в "минус пять" с третьеклашками. Я-то знал, что ей нравится Лёньчик, студент филфака, который носил дымчатые очки, как Анджей Вайда, крутил в парке на турнике "солнышко" и обращался к Катьке на "вы". Он играл с нами в волейбол, высоко выпрыгивал к сетке и называл нас стариками и корифеями.
В тот день я тащился с картошкой и двумя бутылками молока из магазина, и Гриня притормозил возле меня:
- А чего это твоя сеструха целку из себя строит? - сквозь треск мотора прокричал Гриня. - Или тебе все-таки дает?
Он захохотал и умчался на своем вишневом мопеде.
Я почувствовал, как загорелось лицо, и остановился возле водопроводной колонки. Огляделся - улица была пуста, нас никто не слышал. И тут до меня полностью дошел смысл сказанного. Я умылся, попил ледяной воды и сел на склоне канавы, кусая травинку и соображая, что теперь делать. Ошибки быть не могло - я все расслышал так, как расслышал.
В канаве стрекотали кузнечики, а за моей спиной добродушно фыркала пасущаяся на поляне лошадь.
Я подумал, что есть смысл дождаться, когда Гриня поедет обратно, и метнуть в него сетку с картошкой. А когда он свалится со своего мопеда, плеснуть в него молоком и сказать: "Так что ты молол своим поганым языком? Повтори!" А потом пусть он меня лупит, если догонит...
Я просидел с полчаса, но Грини не дождался. До дома меня довез дядя Жора, возвращавшийся из города на своей "Волге" с блестящей фигуркой оленя на капоте. Он притормозил у колонки и махнул мне рукой. На заднем сидении у него синели два новеньких почтовых ящика.
- Давно надо было купить, - похвастался дядька приобретением. - А тот фанерный выброшу в чертовой матери, сгнил совсем.
- А второй зачем? - спросил я.
- Вам, - пожал плечами дядька. - А то газеты на крыльцо кладут, письма камушком придавливают. Как в деревне...
На следующий день отец с дядей Жорой привернули к воротам два синих почтовых ящика, и тетя Зина принесла из сарая пузырек с белой нитрокраской и кисточку.
Мы с Чарли сидели на бревнах, сложенных около забора, и смотрели, что собирается делать его хозяйка. Настроение у меня было поганое. Я не спал половину ночи, но так и не придумал, как поквитаться с Гриней. Лезть в драку? Да он отшвырнет меня своими ручищами. Сделать хорошую рогатку и выбить ему глаз? Подкараулить возле дома и врезать колом по загривку? Все это пахло детской колонией, но нельзя же прощать такие гадости. А если он и дальше будет выкаблучиваться при всех - жизни мне в Зеленогорске не станет...
Тетя Зина размешала кисточкой краску, Чарли фыркнул от сладковатого запаха, и на синий фон легли мелкие белые буквы: "Г.М. Банников".
Тетя Зина перешла ко второму ящику, Чарли крутнул головой, чихнул и, соскочив с бревен, ушел на участок. Тетя Зина, пожалев бедную собаку, которой вредная хозяйка не дает дышать чистым воздухом, быстро настрочила на нашем ящике "С.М. Банников" и полюбовалась ровностью букв.
- Вот это я понимаю работа! - похвалил отец надписи. - И что очень ценно, нет запаха бараков: квартира номер один, квартира номер два... Да, Жора?
- Блеск! - сказал дядя Жора. - А как тебе, Элечка?
Мама сказала, что ящики хорошо смотрятся, и похвалила тетизинину работу.
Мне тоже понравилось, как написано, но не понравилось, что теперь все будут знать нашу фамилию. Без фамилии на воротах как-то было спокойней. Кому надо, тот узнает, а чтобы всем объявлять... Но не будешь же спорить со взрослыми, тем более, когда их четверо.
Я свистнул Чарли и пошел прогуляться в лес. Когда мы возвращались домой, я остановился и залюбовался самолетиком - его несло навстречу ветру, и казалось, он летит очень высоко, среди бегущих по небу белых туч...
Гриня нарисовался на площадке к вечеру, когда мы уже расходились, и, не слезая с мопеда, стал гонять по земле мяч, изображая игру в мотобол. Было заметно, что он поддатый. Трещал мотор, стреляя удушливым дымом, и девчонки, покрутив пальцами у висков, разобрали велосипеды и покатили по домам. Мы с парнями стояли кучкой, и как только Гриня забил мяч в кусты, я сходил за ним и пристегнул пружиной к своему багажнику. Сразу сваливать было бы несолидно, но и оставаться не было смысла. Я сделал вид, что не замечаю Гриню, а проверяю, хорошо ли накачаны колеса велосипеда.
Гриня выключил мотор, закурил и насмешливо посмотрел в мою сторону.
- Я теперь тебя Кабаном звать буду, - крикнул он. - Ты же Кабан! Кирилл Банников. Ка-банников! Усек, Кабан?
За моей спиной кто-то из ребят засмеялся.
- А сестрица твоя, Екатерина Банникова... - Гриня стал медленно натягивать кожаные перчатки, - будет у нас... Е... - Он выдержал паузу и слил Катькин инициал с фамилией. - Понял, от какого слова, Кабан?
И опять за моей спиной кто-то услужливо засмеялся.
- Вот так вот! - победоносно заключил Гриня и крутнул педаль мопеда. - Бывай, Кабан!
Я дождался, пока рассеется кислый дым от его мопеда, и, ни с кем не прощаясь, сел на велосипед и поехал к дому.
...Я крутился в постели, вставал и смотрел на чернеющий за забором лес, открывал и закрывал форточку, снова ложился, взбивал смятую подушку, но заснул только под утро, когда вдруг отчетливо понял, что должен сделать.
5
...В больнице я пролежал неделю. Ко мне приходили ребята, приносили мороженое и рассказывали новости. У меня был перелом ключицы, но доктор разрешал выходить во двор и сидеть с ребятами на лавочке.
Леха и Миха, два пацана с нашей улицы, уверяли, что в то утро испытывали рогатки в лесочке за Моховой улицей и видели, как я с криком "ура!" врезался в мопед Грини.
Я осторожно мотал головой и рассказывал, как было на самом деле. Я не "ура!" кричал, а просто вопил для храбрости и наведения страха на противника. Что-то вроде протяжного индейского "иа-аа-йа-а!". Дорожка за Моховой начинается узкая, по бокам глубокие осушительные канавы с текущей водой, там водятся головастики и растут кувшинки, и Гриня, когда я на полном ходу выскочил навстречу его мопеду и заорал, взял в сторону, но продолжал ехать. Мне показалось, он даже прибавил газу, надеясь быстрее разминуться. Но я направил свой велик прямо на него и, продолжая вопить, накручивал педали. И вовсе не я врезался в мопед Грини, а Гриня, попетляв, насколько позволяла ширина дорожки, не выдержал моей лобовой атаки и свернул в канаву. Я лишь чиркнул своим передним колесом о его заднее, но и этого хватило, чтобы мне вылететь из седла.
- Не, классно было! - восхищался Леха. - Гриня в воду - бемс! Вылезает мокрый, в волосах головастики, в глазах тоска. Кирюха встает, за плечо держится...
- Ага! - продолжал Миха. - Мы подбегаем - мопед заглох, фара разбита, руль набок... Кирюха от боли морщится: "Это тебе, гад, за Катьку и за меня! Будешь языком трепать - я тебя асфальтовым катком задавлю!"
Они подвирали насчет моих угроз и головастиков в волосах у Грини, но я молчал, потому что подвирали красиво. И всем пацанам нравился их рассказ...
Скоро мне стало казаться, что все так и было, как рассказывали два случайных свидетеля моего тарана. Я помнил только, как обдало жарким воздухом ногу от летящего в канаву мопеда и как в ключице вспыхнула боль. Момент столкновения я не мог видеть, потому что со страху закрыл глаза...
До конца лета Гриня так и не появился на нашей площадке, а осенью уехал в Ленинград к бабушке, да там и остался. Говорили, что его отчислили из техникума, а потом забрали в армию. Больше мы с ним не виделись.
Следующей весной, когда я снял самолетик на покраску, мне вспомнился мой безумный таран, и я собрался нарисовать на свободной стороне фезюляжа свою звездочку, но что-то меня остановило...
2. Борода
1
Дядя Жора уехал в Комарово к своему другу-академику и пропал.
Не то чтобы совсем пропал, но к вечеру не вернулся и на связь не вышел. Телефон на даче Сергея Сергеевича молчал, что было и удивительно, и подозрительно, учитывая болезнь Эс Эс: - он передвигался в кресле с велосипедными колесами и надолго из дому не отлучался.
- С ними что-то случилось! - запаниковала тетя Зина.
Они с мамой сидели на нашей веранде и пытались есть специальный творог с одуванчиками, который, оказывается, омолаживает организм и снимает усталость.
- Одиннадцать часов, а от него никакой весточки. Фу, какая гадость! - Тетя Зина вышла на крыльцо и выплюнула целебный творог в миску спаниэля Чарли. - Может быть, Сережа с Кириллом съездят, пока электрички ходят?
- Ну что ты волнуешься, - мама ковыряла ложечкой в тарелке, словно раздумывая, есть ей теперь этот фито-творог или отказаться из женской солидарности. - Может быть, на комаровских дачах телефоны отключили? Если он не приедет до двенадцати, Сережа с Кириллом на машине съездят. Кирилл, позови, пожалуйста, папу - надо посоветоваться...
Я перестал наблюдать за Чарли, который острожно выедал творог меж одуванчиков, и пошел к отцу.
Отец смотрел телевизор.
- Ну что там? - спросил он и взглянул на часы. - Нет его? Странно... И что женсовет предлагает?
- Может быть, съездим? - сказал я. - Вдруг действительно что-нибудь случилось?
- Что там может случиться, - сказал отец, приглушая телевизор, - ничего не может случиться. Пошли прогуляться к заливу или на территории шашлыки жарят. Он брал шампуры? Не видел?
Я помотал головой и пожал плечами. Мне тоже казалось, что паниковать рано, но было тревожно. В поздних электричках шлялись всякие пьяные парни, да и странно, что телефон в Комарове молчал.
Обычно день дяди Жоры начинался с телефонных разговоров: из Комарова звонил Сергей Сергеевич.
Академик был плодовит на идеи и ссыпал их по утрам в телефонную трубку, как крупу в воронку. Провода доносили их до нашей дачи на окраине леса, и дядя Жора добросовестно записывал светлые мысли своего гениального друга. "Грандиозно! Сейчас же поеду и надаю пинков Абалтусову! Что еще? Неудобно говорить? Зашифруй! Понял! Литр водки и две бараньи ножки? Хорошо. Если только мясник Вася не в запое. А кто еще будет на совещании? Всё! К пятнадцати буду как штык! Заодно захвачу последние расчеты по "Сигме". И надо утвердить план дежурства в добровольной народной дружине".
Сев в свою "Волгу" с оленем на капоте (у дяди Жоры было спецразрешение от главного гаишника Ленинграда на запрещенного травмоопасного оленя), он ехал в КБ и давал живительных пинков сотрудникам, которые в летнее время селились с семьями по окрестным дачам и чувствовали себя расслабленно.
Несколько раз мы с отцом тоже ездили в Комарово, где взрослые выпивали под грибную солянку, играли в шахматы с часами и, вырывая друг у друга карандаш, ссорились из-за расчетов какой-то лямбды. Заходили в гости другие академики и разные профессора, приводили детей и внуков, чтобы показать им братьев-близнецов. Меня звали играть в биллиард или слушать попсовые записи, и с одной девчонкой я ходил гулять к заливу, и она даже брала меня под руку. Правда, всего один раз - чтобы вытряхнуть песок из туфельки.
- Нет, я с ума сойду! - нервно сказала тетя Зина и поставила перед Чарли свою тарелку с чудо-творогом. - Кушай, Чарлик, кушай. А нельзя куда-нибудь позвонить и узнать, работают ли там телефоны?
- Куда сейчас позвонишь? - пожал плечами папа. - Впрочем... - Он поднял вверх палец и пошел к телефону на кухне.
- А он точно в Комарово поехал? - с нажимом на слово "точно" спросила тетя Зина. - Ты ничего не путаешь?
- Вроде точно, - кивнул я. - Я собирался обедать, а он зашел и сказал, что едет в Комарово. Еще огурец у меня взял, посолил и съел...
- Господи, - вздохнула тетя Зина, - он хоть поел перед отъездом, не знаешь?
- Кажется, нет. Точно не знаю.
- Огурец взял у мальчика! Надо же! - горестно сказала тетя Зина, словно дядя Жора взял у меня не огурец, а цианистый калий. Или этот огурец, что дядька подхватил из миски с огурцами, был последним куском хлеба в доме. Еще меня задевало, что она продолжает называть меня мальчиком, будто я и не получил в этом году паспорт. - Как будто своих огурцов нету! Вчера, как дура, целую сетку притащила...
- Ну что, Сережа? - крикнула мама, деликатно отодвинув свою тарелку с творогом. - Есть результаты?
- Ни черта нет, - появился на веранде папа и почесал лоб. - Бюро ремонта уже не работает, а на АТС таких справок не дают.
- Ужас, ужас, просто ужас! - сказала тетя Зина, глядя на темную улицу сквозь тюлевые занавески. - Я не нахожу себе места! - сказала она, не вставая со стула и собираясь расплакаться. - Надо что-то срочно придумывать! А где Катерина? Наверху? Кирилл, позови ее...
И то, как тетя Зина сказала "ужас, ужас, просто ужас!", и как она поджала губы и заморгала крашеными ресницами, и ее вопрос о Катьке, словно она спрашивала, где их с дядей Жорой дочь, чтобы сообщить ей нечто ужасное об отце, произвели на меня гнетущее впечатление. Я тоже стал представлять себе самое худшее. Может, их там убило током, например. Или, например, дядя Жора повез Сергея Сергеевича в коляске на залив, а какой-нибудь "МАЗ" или "Татра" сбили их на Приморском шоссе. Или коляска с Сергеем Сергеевичем выскользнула у дяди Жоры из рук и покатилась, набирая скорость, под горку, к заливу, к шоссе...
Сверху спустилась Катька, и женщины разом заговорили, что надо немедленно заводить машину и ехать всем вместе в Комарово, спасать, пока не поздно, дядю Жору и Сергея Сергеевича, потому что нет никаких сомнений, что обязательный дядя Жора, будь все в порядке, позвонил бы и сказал, что задерживается.
- Да успокойтесь вы! - громовым голосом сказал папа.
Женщины разом замолчали.
Катька стала набирать комаровский номер, тетя Зина вышла на улицу и стала смотреть в конец Кривоносовской, мама под шумок тоже отдала лечебный творог Чарли, а папа взял ключи и пошел к гаражу выводить наш "жигуленок".
Папа сказал, что поедем только мы с ним вдвоем. И точка. Поедем после двенадцати, дождавшись последней электрички. Сказано было так, что у меня мороз пробежал по коже, - я решил, что дела действительно плохи, если папа не берет слабонервных женщин, а тетя Зина ни к селу ни к городу вдруг вспомнила, что дядя Жора уже месяц как отпустил дурацкую бороду и ходит с ней, воображая себя академиком Курчатовым.
- Да ну тебя, - осуждающе сказала мама. - При чем здесь борода!
- При том! - упрямо повторила тетя Зина и опять заморгала глазами.
До меня не сразу дошло, что она терзается мыслью, будто борода отпущена специально, чтобы понравиться какой-нибудь другой женщине. Это в сорок-то один год!.. При взрослой шестнадцатилетней дочке! Ха-ха!.. Дает тетя Зина... Мне, например, было понятно, зачем дядька отпустил бороду: чтобы соседи не путали его с братом-близнецом. Хорошая получилась борода - полешком, два шпанёнка-внука могут ухватиться и висеть, говорил дядя Жора...
2
В Комарове, едва мы с отцом вышли из машины и хлопнули дверцами, за глухими воротами дачного кооператива поднялся собачий лай, а в будке с крылечком погас свет. Отец поднялся по ступенькам и решительно постучал в дверь.
Сторож оказался поддатый и не сразу понял, чего мы хотим.
- Если телефон не отвечает, значит, дома нет, - разводил он руками в кисло пахнущей будке. - А чего я могу? Ничего не могу. Мне пост даден, я стою. - Он курил вонючий "беломор", и мне казалось, еще чуть-чуть, и меня стошнит. - Вот, как в семь вечера заступил, так и несу... А что телефоны? Телефоны у нас работают...
Отец протянул сторожу железный рубль и сказал, что мы сами дойдем до дачи академика В-ва. Сторож пропустил нас, и мы спешно пошли по гравийной дорожке от фонаря к фонарю. Собаки потявкали нам вслед и отстали.
Первое, что я увидел, когда мы подошли к темной даче Сергея Сергеевича, был серый кот Ерофей, сфинксом застывший на крыльце. Подпустив нас поближе, он сел и в ответ на мое приветствие протяжно мяукнул, словно жаловался, что его не пускают в дом.
- Ни фига себе котяра, - шепотом сказал отец. - Это Ерофей, да? Чего это он на улице?
Отец, шурша кустами, обошел дом и, вернувшись на крыльцо, нажал кнопочку звонка. Подождал, прислушиваясь, и снова позвонил, на этот раз трелью.
Я отошел от крыльца и стал смотреть, не зажжется ли окно на втором этаже. Или на первом... Отец присел к замку и попробовал подергать дверь, определяя, с какой стороны она закрыта. Но не определил. Вот он снова позвонил и тут же припал ухом к двери. Мне показалось, что за окнами второго этажа послышалось глухое мычание.
Я напряг зрение и слух, но больше ничего не заметил и не услышал. Вновь завел свою жалостливую песню Ерофей, и папа, топнув ногой, прогнал его с крыльца.
- Н-да, - тихо сказал папа и задумчиво посмотрел на светящееся окно соседней дачи; он размышлял насчет визита к соседям. - Черт его знает, как-то неловко... Без двадцати час уже...
- Ты слышал? - я тронул его за плечо. Мне показалось, что в доме раздался стук.
- Тихо! - отец вскинул палец.
Теперь мне стало казаться, что в доме скрипнули ступени. Я знал, что из тамбура за дверью идет лестница на второй этаж. Там обычно ночевали гости.
- Фантомас какой-то, - сказал отец и вновь принялся звонить и прикладывать ухо к дверной щелке. Я отступил от крыльца и задрал голову. За стеклом неподвижно бледнела занавеска.
- Пошли к соседям! - сошел с крыльца папа.
Соседи сказали, что приехали на дачу вечером, никого не видели и ничего не слышали.
3
Тетя Зина с мамой дежурили на подъезде к даче, и мы, открыв для них задние дверцы, впустил женщин в машину.
- Свет не горит, никого нет, - отрапортовал папа. - Соседи приехали поздно, ничего не знают. Сторож на воротах заступил в семь вечера. Пьян. Тоже ничего не знает.
Мы въехали на участок, тетя Зина вышла из машины, закрыла лицо руками и заплакала. Я поднялся к себе наверх, сел на кровать и на всякий случай заткнул пальцами уши.
Я так и не понял: шебуршал кто-то в доме или нам показалось. И почему папа на обратном пути сказал, что об этом не следует рассказывать женщинам? Только ли затем, чтобы они не строили себе иллюзий?..
- Ты же знаешь тетю Зину, - раздумчиво сказал отец. - Плюхнется в машину и потребует снова ехать в Комарово. А что это даст? Сам понимаешь...
Я не понимал, но промолчал.
Когда я спустился вниз, мама отпаивала заплаканную тетю Зину пахучими каплями, а Катька накручивала телефон и пыталась дозвониться до городской милиции, чтобы вызнать номер, по которому сообщают об увезенных "скорой помощью" и доставленных в морг.
Веселенькая тема, ничего не скажешь.
Отец мрачно рылся в лохматой записной книжке, выискивая чей-то телефон. Часы показывали три ночи. Чарли, положив мордочку на лапу, сочувственно смотрел на хозяйку из-под газовой плиты.
- Кирилл! - всхлипнула тетя Зина. - А в чем он поехал? В голубой рубашке с галстуком или в олимпийке?
- Мама, прекрати сейчас же! - сказала Катька, шмякая трубку. - Пойди и загляни в платяной шкаф! - Она махнула рукой и, хлопнув дверью, выскочила.
- Нет, тетя Зина, он был в этой страшной гэдээровской кофточке и дурацких вельветовых тапочках... Ну, которые вы привезли из Венгрии...
Отец то ли поперхнулся, то ли хотел чихнуть, но сдержался, а тетя Зина сказала жалобно:
- Все меня обманывают! Все! - и опять зарыдала.
- Ну не дурацкие, - исправился я, - нормальные тапочки. - И пошел на улицу.
Катьку я нашел в беседке.
- Ты что, куришь? - удивился я.
- Как видишь! - огрызнулась сестрица.
- А какие у тебя?
Она молча сунула руку под скамейку и вытянула шуршащую пачку.
- Ого! - в свете далекого уличного фонаря я разглядел марку сигарет. - "Опал"! А зажевать есть чем? - я вытащил сигарету, и Катька протянула мне спички.
- Вот леденцы лежат, - холодно сказала сестра и затянулась. - Если только он себе какую-нибудь вешалку завел, я ему... всю рожу расцарапую!
Она щелчком выстрелила горящим окурком и пошла к дому.
Я нашел окурок по малиновому огоньку в кустах черничника, загасил и выбросил за калитку, ведущую в лес.
Что они себе придумывают!.. Бедный дядя Жора...
4
Едва проснувшись, я понял, что уже середина дня и дядя Жора нашелся.
Я понял это по расположению солнца и радостному лаю Чарли, который носился по участку и лаял так, как он лает только с хозяином. Его лай то удалялся к лесному забору, то приближался к дому, и я подумал, что дядя Жора рад встрече и теперь гоняет любимого Чарлика, чтобы тот знал, как его любят.
Я соскочил с кровати и сдвинул занавеску.
Конечно! Дядя Жора, целый и невредимый, стоял возле беседки и, топая на Чарлика ногами, размахивал руками и делал вид, что сейчас бросится за ним и догонит. Чарли, высунув язык и скашивая глаза, нарезал круги по участку и радостно повизгивал и подлаивал.
Протерев сонные глаза, я залюбовался картиной. Хорошо! Но что у дяди Жоры с лицом? Мне показалось, оно сильно исцарапано... Катька?.. Не может быть, чтобы она подняла на отца руку со своими коготками...
Я спустился вниз и вышел на крыльцо. Чарлик подбежал ко мне и, приветственно тявкнув, помчался дальше. Он хотел не только поздороваться, но и показать, как ему хорошо бегать кругами, играть с нашедшимся хозяином и тявкать на всю округу. Я с улыбкой помахал дяде Жоре, и он тоже махнул мне. Да, лицо у него было расцарапано. И уши... Уши были какими-то вздувшимися и синими. Нет, это не Катькиных рук дело...
- А где все? - сложив руки рупором, крикнул я.
Дядя Жора пожал плечами. Вид у него был какой-то чересчур самостоятельный, гордый, словно он со всеми, кроме Чарлика и меня, поругался и теперь не хочет даже знать, где проводят время домочадцы.
Бежать к дяде Жоре, разглядывать его лицо и спрашивать, откуда такие царапины и уши, мне показалось несолидным. Другое дело, если бы он приглашающе махнул мне рукой, своему единственному и любимому племяннику, но он не махнул. Хотя вчера мы с отцом и предпринимали его розыски, и стояли под дверью, затаив дыхание. Н-да...
Я поставил на газ чайник и нашел на кухонном столе записку от мамы.
Она сообщала, что дядя Жора нашелся, а они с папой пошли на рынок и скоро будут. Я подошел к заколоченной двери, за которой начиналась половина дядижориного дома, и приложился ухом к ковру: там бубнил телевизор или тетя Зина негромко разговаривала по телефону.
5
История, приключившаяся с дядей Жорой, выглядела сколь фантастически, столь же и убедительно. "Чужая мать наплачется", - как говорил потом дядя Жора.
Оказывается, когда мы с отцом приехали в Комарово, дядя Жора куковал в одиночестве на втором этаже чужой дачи и безуспешно подавал нам знаки, что нуждается в помощи.
Но куда же вдруг делся Сергей Сергеевич, который передвигался в коляске и безвылазно жил в Комарове?
- Куда, куда, - морщился дядя Жора, когда тетя Зина взялась допрашивать его по второму, а может быть, и по третьему кругу, - я же говорил: за ним дочка приехала на микроавтобусе "Латвия" и увезла их с женой в Ленинград. Его на понедельник в клинику вызвали. А меня попросили дождаться прихода кота Ерофея, накормить этого поросенка, запереть дверь и положить ключ под крыльцо.
- И каким ветром тебя занесло на второй этаж?
- Повторяю: я поднялся, чтоб проверить, закрыты ли форточки.
- А почему они должны быть закрыты? - интересовалась тетя Зина.
- Ну, Жора у нас любит порядок, - догадался отец. - А тут все-таки чужое имущество...
- Правильно, - кивал дядя Жора, - именно поэтому. Чтобы птицы, например, не залетели... Или чужие кошки не забрались...
- Чужие кошки! - сверкала глазами тетя Зина. - Не они ли тебя расцарапали?
По лицу дяди Жоры я видел, что ему очень хочется прокомментировать соображения супруги насчет чужих кошек, но он сдерживается.
Так вот. Поднявшись на второй этаж, дядя Жора зацепился ногой за коврик и повалился, как спиленный столб, пробив головой ветхую дверцу шкафа. Он влетел в пахнущую нафталином темноту, его голова застряла в фанере, а острые края впились в шею.
"Ни фига себе уха!" - подумал в тот момент дядя Жора, но тут же решил, что это пустяк: он переждет боль, обломает фанеру и вытащит голову.
Но не тут-то было!
Фанерка оказалась хлипкой только в одном месте. К тому же конец бороды зацепился за края дырки, остался снаружи и тянул голову вниз, как лошадиная уздечка. Дядя Жора собрал волю и втянул бороду в шкаф, но, отдышавшись, понял, что совершил ошибку: теперь борода и уши мешали голове дать задний ход и вытянуть ее из колючего капкана.
Правда, руки у него остались снаружи, но дядя Жора лишь кончиками пальцев дотягивался до головки ключа и не мог повернуть его, чтобы открыть дверцу.
В шкафу висели старые драповые пальто, и их ткань царапала лицо. От нафталина начали слезиться глаза. Дядя Жора попробовал взвыть, как корабельная сирена, но хорошего звука не получилось. К тому же он вспомнил, что запер входную дверь, которая, когда была открыта, все время распахивалась и скрипела. Он стал припоминать всякие нравоучительные истории из книжек и кинофильмов. Как, например, волк, попавший в капкан, перегрызает себе лапу или как аквалангист под водой отпиливает застрявшую в железках руку. Но голова, как известно, одна, и дядя Жора, покрутившись и обессилев, отдал ей приказ: придумать способ, как вытащить саму себя без ампутации.
Когда мы звонили в дверь, он догадался, что это мы. И пытался хрипло подвывать из завешенного тряпьем короба. А также стучал ногой по полу, давая знать, что он жив. Но пол, застеленный половиками, и вельветовые венгерские тапочки, которые он надел, не давали хорошего звука. К тому же головой много не покрутишь, если вокруг шеи тысяча иголок и одна из них может проколоть сонную артерию.