Город живет по своим законам. Его дома, старинные, шелудивые или еще пристойного виду, или новые, стыдливо пытающиеся подстроиться под позапрошлый век, или редкие пока строения архитектуры свежего времени, дома города, создающие собой улицы, проспекты, бульвары и площади, совершенно закономерно соединяются степными и морскими ветрами с собственно степью и морем. Это есть закон соединения природы города с самой природой как таковой. Закон этот, как и все у людей, нарушается. И даже, по всей видимости, разрушился бы совсем до основания, но люди пока слабее природы и ее законов, и поэтому человеческая энергия направляется в основном на выяснение отношений меж себе подобными, а также выше и ниже стоящими социальными индивидуумами и целыми слоями населения. Что сказать, законодательство у граждан существует, но живут они, законы и граждане, чаще в разных, можно сказать, параллельных понятиях, плоскостях или даже мирах воззрений. Все находится в невероятной запущенности, исходящей от абсолютного примитивизма, невежества, это в нашу-то технократную эпоху, а также, множественного фанатизма и большой примеси злой гениальности. Правда, в этом мироздании, где-то на заднем плане, находится место и для свободы, то есть, для творчества. По всем канонам человеческой философии самое сладкое понятие бытия исходит от слова: "свобода"+Но! К чертям собачьим законы города и законы человечества! Пися живет по законам своим. Или ей так кажется. Или просто ей так хочется. Или хотелось бы?
- Я извиняюсь, насколько мне хотелось бы, нет наоборот, мне не хотелось бы, э, тревожить вас, и в то же время, как бы, может быть, вы скажете мне, возможно, это вы Анна Сергеевна Письмиченко? - человек, говоривший эту смущенную фразу, был похож на взъерошенную птицу. На старого, доброго, потрепанного благодарным курятником петуха. Дверь в мастерской живописца Письмиченко, когда она находилась в присутствии, из некоторых концептуальных соображений, всегда была не закрытой.
- Дверь была не закрытой, - продолжал оправдывать свое появление мужичок, даже можно сказать, мужчина. Средних лет и средней упитанности. Контрастом речи служил внешний вид этого странного человека: стильная, явно дорогая одежда, золотого цвету цепурочки, часики, сережка в левом ухе. С блестящим камешком.
Пися, она была в процессе стояния у мольберта, это совершенно отдельная песня, медленно сняла с себя привычный флер (пелена, дымка) абсолютно доступной женщины и приняла вид классной дамы с явным оттенком "синего чулка". Почему-то. Может быть именно от контраста.
- Что вы хотите от женщины, которая достаточно далека до бальзаковского возраста и в то же время близка, епть, к радости от каждого ласкового, ептель, слова, сказанного мужчиной. Но мужчиной, бляха муха, истинного состояния, мать его в+колупелю - Пися смотрела на вновь появившегося в ее мастерской индивидуума мужескаго полу. Именно мужского полу, она всякого у себя и в себе приветствовала в любом количестве! С другой стороны, этот был не тот. Или кажется?
- Ну, давайте, что такое бальзаковский возраст, это неопределимо! Тридцать или пятьдесят? А радость, а ласковое слово, а мужчина? - в явном смущении, он блеял нечто несусветное, но при писиной непредсказуемой смене взгляда на мужчину, это уже было и не нужно и не важно: наличие его мужской сущности уже подсказывало хозяйке положения, что этот, или опять кажется, был именно тот! В нем чувствовалось мужское начало и имелось соответственно мужское тело. Пися не смогла в очередной раз сопротивиться с собственным "я". Мужики с юного возраста разделялись у нее на две части: тот или не тот. Но. Однако. Кстати. Тем более.
Или тем не менее. Живописью Пися занималась, надо сказать, для души, а средства на жизнь добывала созданием проектов. Она была архитектором и строила для богатеньких людей особые дома: особняки. Это обеспечивало приличный уровень жизни, но энергию жизни модный архитектор Письмиченко черпала совсем в другом. Религией ее человеческих взаимоотношений можно было бы назвать эксгибиционизм.
- Посмотрите сюда, - Пися с ходу приступила к миссионерской деятельности. Необходимости обращать в свою веру всех, или хотя бы тех, кто был интересен. Пися указала на холст, стоящий перед нею на мольберте. Там был изображен обнаженный мужчина, задом к зрителю и в полуобороте головы, так что виден был профиль человека средней привлекательности. Впрочем, это дело вкуса. Сама хозяйка была невероятно привлекательна. Такого мнения придерживались мужчины абсолютного большинства, не только вновь появившийся в художественной мастерской индивидуум мужескаго полу. Она была стройна и это подчеркивали светлые джинсы, материя которых так обтягивала бедра и ноги, что казалась своеобразной кожей и создавалось впечатление: снять это никаким способом невозможно. Верхняя часть одежды свободно повторяла контуры тела и, когда хозяйка грациозно потянулась к мольберту с кисточкой в протянутой руке, ее одежды оказались действительно свободными, слегка распахнувшись от движения к творческому процессу, - вот перед вами изображен-обнажен человек - exhibitio, то есть, демонстрация, ептель. Что демонстрируется? В данном случае? Ничего толкового - антиэксгибиционизм!
Писю охватило вдохновение, как всегда в таких случаях. Тонкие черты ее чудесного лица получили, как бы, внутреннюю подсветку и выглядели двойными очертаниями. Легкая рука художницы наносила невесомые удары-мазки по телу нарисованного на холсте мужчины средней привлекательности. Можно вполне предположить, что неофит был в некоем смятении, но это не имело никакого значения - роль ему предназначалась в начинающейся церемонии посвящения весьма пассивная.
- Смотрите сюда. Что вы видите? Он же был голый, а теперь он уже в жилетке, - умелая кисть живописца действительно "приодела" верхнюю часть демонстрационного человека: на нем была по верху прежнего изображения пририсована темная безрукавка. Одновременно оказалось, что верхняя часть одежды самой Писи, невзначай, тоже претерпела изменения: вместо кофточки, свободно повторяющей контуры стройного тела на плечах всегда молодой женщины, висело эфемерное одеяние без рукавов и расстегнутое от верху до пупка. - Да вы устраивайтесь, устраивайтесь поудобнее, - Пися искренне выражала заботу об неожиданном госте, - вот тут и коньячок с лимончиком. Очень полезно. Очень.
- Да, немного, может быть, мне и полезно, - пробормотал мужчина и отпил глоток "святого", по соотношению цены и качества, коньяка марки "Десна", очень даже напоминающего по вкусу вышеупомянутый напиток "коньяк".
- Ну, что ж мы видим, - пока гость наливал, а затем отпивал глоток коньяка типа "Десна", хозяйка мастерской успела прималевать мужичку с мольберта треуголку на голове, а эфемерное одеяние без рукавов исчезло и взору мужчины, и без того смущенного от такой ситуации, предстали две полновесные чаши женской груди, конечно, не юного виду, но совершенной формы, с крупными темными сосками.
- Стриптиз, - с оттенком обреченности пробормотал мужчина-гость.
- Стриптиз!? - встав в позу "ленин на броневике", ораторским тоном произнесла Пися, - что вы понимаете, стриптиз - это работа. Я же получаю гораздо более высокие по уровню восприятия ощущения. Эксгибиционизм дает возможность освободиться не только от одежды: он дает чувство свободы как таковой!
- Топ-лес? - как бы фиксируя факт увиденного великолепия писиных титек, произнес невольный зритель живописного спектакля.
Но живописец, а если поточнее: живописица, уже демонстрировала прелесть своих покатых, не рожавшей женщины, грудей другому мужику: который был на полотне в жилетке и шапочке, но с голым задом. Пися приделывала к этому заду что-то типа коротких штанов. Летнее название - шорты. При этом оказалось, что джинсовая кожа живота, бедер, ног стройной женщины неопределенного возраста вполне отделима от внутренней части этой одежды, которая превратилась просто в комок светлой материи, скинутой неуловимым движением на пол.
- Полный топ! - воскликнула прекрасная женщина, отвернувшись наконец от мольберта: трусы она одевала только в менопаузы, каковой сейчас никак не наблюдалось, а видно было даже смущенному зрителю, как эта совершенно обнаженная женщина великолепна, чувственна, а также невероятно возбуждена. В отличие от несчастного мужика на холсте, в жилетке, треуголке и шортах. - Эксгибиционизм, когда есть кому достойно заценить, это полный экстаз!
- Экс-таз - это таз бывший в употреблении, - вспомнил старый каламбурчик, уже освоившийся с ситуацией гость-мужчина.
- Ну и что? Вот мой таз, - Пися положила руки на бедра, - да, он был в употреблении. И, слава Богу, несчетное количество раз! Кроме родов и родовых отклонений, хотя и гинекологи прикладывались к этому экстазу, то есть, бывшему в употреблении тазу, всенепременно.
Далее все произошло, как и положено в таких гетеросексуальных случаях. Было и положено, и поставлено, и посажено+Что сказать, мужчина оказался весьма достойный, старался. Пися ведь женщина с фантазией, творческой, но при всем этом вполне удовлетворимая женщина.
- Эксгибиционизм - это великое понятие, - Пися удовлетворенно потягивала коньяк типа "Десна". Она направила свой светлый взгляд на сидящего рядом мужчину,такого же эксгибиционированного, и вдруг спросила, - а ты чего приходил-то, по какому поводу?
- Э, у нас с вами, Пися, есть один общий знакомый, Народный художник Украины+
- Ну понятно, народный у нас в городе один. Чего он хочет?
- Да он-то ничего, он сам по себе. Он в самом деле по себе или в себе. Он послал меня к вам, потому что ему в моем случае ничего не понятно.
- Что непонятно? Что за случай? - вежливо-безразлично произнесла Пися. Она была еще в состоянии затухающего эксгибиционированного экстаза.
- Случай совершенно случайный, так сказать, из рода вон. Не так давно у меня отказало сердце. Мое собственное, хотя я всю жизнь проработал кардиологом в реанимации. Операция, конечно, стоила пару копеек, то есть буквально все, что у меня было нажито, как говорится в одесском народе, непосильным трудом. Двадцать зелени. Но дело не в этом. Когда я вернулся с того света, я стал писать картины! Пока акварелью - денег нет зовсим, а масло стоит дорого. Но дело опять же не в этом! Мой Народный сказал, что он впечатлен моими работами, оторваться не может, штук десять в подарок взял, но действительную оценку может дать такому феномену только один человек в нашем городе - живописец Письмиченко! И вот я у вас. А вот и картинки мои, если угодно, я специально принес. Они не все оформлены, как положено. Паспарту и рамки стоят немало. Однако. Может быть. Может, кстати. Тут не все.
- Да? - вернувшаяся в антиэксгибиционисский мир живописец-архитектор Письмиченко посмотрела на мужчину, сидевшего рядом в "абсолютном неглиже" и недоуменно произнесла, - ничего себе. Или тебе. Сердце, картины, коньяк, эксгибиционированный секс+И ты еще жив?
Картины в большинстве своем были насыщены изображениями цветов всяческих видов и раскрасок. Они пришлись по душе художнику Письмиченко даже более, чем мужчина сегодняшнего присутствия в эксгибициональной жизни, их автор.