Кеслер Дэвид Филиппович
Капричос (свободный взгляд на Капричос Гойи) ч.1

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Обновлено: 17/02/2009. 155k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
  •  Ваша оценка:


    КАПРИЧОС

    (Свободный взгляд на Капричос Гойи)

      

    Дэвид Кеслер

       Часть 1
      
      

    ПРИСЦИЛЛА

      
       Яркое весеннее солнце разбудило Присциллу. Она проснулась с ощущением безмятежной радости, потянулась, отгоняя сон, и подумала о том, что предстоящий день будет хоть и напряженным, но принесет много радости. Прежде всего, она пробежится по магазинам, благо, была суббота и не нужно идти на работу, там присмотрит себе что-нибудь красивое, ведь уже целую вечность она не радовала себя покупками. А вечером ее ожидает самое приятное - вместе с мужем и друзьями пойдет в тайский ресторан, где поест вволю свои любимые блюда из лангустов, очень острые, обильно приправленные различными специями, в окружении душистого риса. А уж потом они все вместе отправятся в знакомый бар и будут танцевать до утра.
       Вдруг, как от предчувствия приближения неотвратимого несчастья, она выскочила из постели и подбежала к зеркалу.
       "Еще одна новая морщина! Ее вчера не было, она появилась за ночь!" закричала она. "Какой ужас! Через пару дней все мое лицо покроют морщины, и я превращусь в старуху. А я не хочу быть старухой!"
       Она вернулась в спальню, где ее муж Генри, тихо храпя, еще крепко спал, и начала его трясти.
       "Генри, проснись! Ты спишь, а у меня появилась еще одна морщина!"
       Муж спросонья сел в постели и непонимающим взглядом посмотрел на жену.
       "Какая морщина? Ты это о чем?" невнятным со сна голосом проговорил он.
       "За ночь у меня появилась новая морщина, которой еще не было! Проснись, наконец, твоя жена превращается в старуху! Скоро я буду такой же старой, как и ты! Неужели тебе хочется иметь старую жену?" кричала она. И зарыдала. "Ты ведь женился на мне только потому, что я намного младше тебя! Ты всегда хотел иметь молодую жену", причитала она между всхлипываниями.
       Генри был действительно значительно старше жены. Присцилле было едва за тридцать, а Генри уже отпраздновал свой пятидесятилетний юбилей.
       "Дорогая, успокойся", сказал он, целуя мокрое от слез лицо жены. Наконец, он окончательно проснулся. "Ты ведь прекрасно знаешь, что я женился на тебе, потому что полюбил тебя. Ты у меня красавица, а красавиц нельзя не полюбить".
       "Вот видишь, ты женился на мне, потому что я была молода и красива. А когда я буду старой, ты бросишь меня и женишься на другой молодой и красивой".
       И она снова зарыдала.
       "Счастье мое, тебе ничто подобное не угрожает. Ведь когда ты превратишься в старуху, я уже умру. К тому же, до твоей старости еще далеко".
       "Значит, ты не бросишь свою старую жену?"
       "Никогда! А теперь давай спать, ведь еще очень рано".
       "Мне не уснуть. Ты спи, а я подумаю, как мне жить дальше", сказала Присцилла грустно. "Так, как я живу, жить невозможно".
       Она накинула халатик, грустно посмотрела на засыпающего мужа и пошла на кухню, готовить себе кофе.
       "Вот и прошла молодость, а я еще не успела ею насладиться. Как хорошо надеть блузку с большим декольте, а на старухах это выглядит смешно с их-то сморщенным дряблым телом. Или мини-юбку и туфли на высоких каблуках, это приличествует только молодым, старые ноги показывать просто неприлично. И не потанцевать вволю, танцующие старухи вызывают только жалость, если не сказать, омерзение. И вот теперь старость мой удел. Генри сказал, что никогда меня не бросит, даже если я состарюсь. Возможно, но, скорее всего, он просто хотел меня утешить. А что мне останется? Старость в одиночестве, если мы разойдемся по его вине. Даже, если он меня не бросит, то умрет значительно раньше меня, а я уже не смогу снова выйти замуж, старухи никому не нужны, мужчины всегда ищут жену помоложе. Я и так делаю все, чтобы не состариться - плаваю каждый день, соблюдаю диету несмотря ни на что, ем пресную пищу, овощи, которые терпеть не могу с детства, употребляю мало мяса, которое обожаю. Большей пытки я никогда еще не испытывала. Мой врач просто садист, нельзя же запрещать все, что доставляет удовольствие. Скоро я превращусь в скелет, обтянутый пергаментной кожей. Какое счастье, что мы идем вечером в тайский ресторан. Так и вижу бледно-розовых лангустов среди белоснежного риса окруженных бордюром из различных трав, и многочисленные пряно-острые соуса. Грешна, люблю тайскую кухню. А потом пойдем в бар, и там я буду танцевать до упаду. Только найти бы достойного партнера, это самое главное, тогда танцы превратят жизнь в рай на земле. Что ни говори, жизнь прекрасна! Только надо уметь ею пользоваться, а я это умею".
       Она налила кофе в чашку из тонкого, полупрозрачного фарфора, добавила ликеру, что позволительно только в выходные, села на кушетку и начала пить глотками, наслаждаясь вкусом любимого напитка. Ее настроение улучшилось, она забыла о морщинах, о том, что только что оплакивала свою уходящую молодость и ужасалась надвигающейся старости, затем улыбнулась, предвкушая радости, которые сулит ей этот день.
       "Да, жизнь прекрасна!" повторила она вслух.
       Дверь в кухню отворилась, и показалась голова встревоженного Генри. Он ожидал увидеть рыдающую супругу и в уме перебирал слова утешения. Присцилла вскочила, подбежала к мужу, и за руку втащила его в кухню.
       "Дорогой, наконец-то ты проснулся. Иди ко мне и поцелую свою любимую жену. Сейчас я налью тебе кофе. Ты хочешь с ликером или без? Ничего худшего представить себе невозможно, чем утренний кофе в одиночестве. С тобой я с удовольствием выпью еще одну чашку. Чего только не сделаешь ради любимого мужа".
       Генри подозрительно посмотрел на жену и с удовлетворением отметил, что от ее плохого настроения не осталось и следа.
       "Вот это молодость! Когда у меня неприятности, целый день хожу сам не свой, а часто и дольше. Никак не могу успокоиться. А молодым все нипочем, настроение у них меняется по нескольку раз в день", подумал он.
       Он наклонился и поцеловал жену, вдыхая запах молодого тела.
       "Главное, не напоминать ей об этих чертовых морщинах, которые кроме нее никто и не видит. Надо сделать вид, что ничего не произошло". И вслух сказал:
       "С каждым днем ты выглядишь лучше и лучше. Скоро мне будет стыдно появляться с тобой на людях".
       "Ладно, не будем об этом. А сейчас я оставлю тебя в одиночестве. Хочу пробежаться по магазинам, куплю что-нибудь красивое, чтобы твоя жена выглядела лучше остальных. Так что не скучай", сказала она.
       Посещение магазинов превратилось в цепь наслаждений. Она ничего не покупала в супермаркетах, их семья хоть и не была очень богатой, но опускаться до подобных заведений она себе не позволяла, для этого есть магазины с хорошей репутацией. Для начала она зашла в знакомый магазинчик и купила прелестные туфли, пряжка которых была украшена жемчужинами, правда, искусственными, но так прекрасно сделанными, что отличить их от настоящих было под силу только специалисту. Затем в другом, французском, ей сразу бросилось в глаза платье цвета морской волны, полупрозрачное и, главное, необычайно элегантное. Оно будет прекрасно оттенять ее темные волосы и как нельзя лучше подойдет к предстоящему вечеру.
       "Вижу, мои советы совершенно излишни. У мадам прекрасный вкус", сказала хозяйка магазина. "Я бы тоже остановилась на этом платье, если бы была такой же молодой и красивой, как вы. Лучшего подарка себе я не смогла бы сделать".
       Присцилла появилась дома через несколько часов вся обвешанная пакетами.
       "Дорогой", сказала она мужу. "Теперь тебе будет нестыдно появиться с женой на людях. Я купила массу прекрасных нарядов и, представь себе, совсем недорого".
       Генри только улыбнулся и поцеловал жену в лоб.
       Вечером они встретились с Натали и Бобом в тайском ресторане.
       "Какая ты красивая и неправдоподобно молодая", сказала Натали, рассматривая Присциллу, и в ее голосе отчетливо слышался оттенок зависти. Сама она была уже не слишком молода и, несмотря на то, что тратила уйму денег на косметичек, выглядела подчас старше своего возраста.
       "Я стараюсь всегда нравиться моему Генри", ответила Присцилла.
       "Когда я шла сюда, то мечтала о лангустах", сказала она томно подошедшему официанту. "Но теперь поняла, что мне хочется чего-то мясного. И обязательно с острым соусом. С очень острым".
       "Могу предложить отбивную из молодого барашка с острым соусом из имбиря, кардамона и различных трав. Я понимаю, что на первый взгляд эта еда может выглядеть не совсем тайской, но, поверьте, по вкусу вы не отличите ее от наших самых изысканных национальных блюд".
       "Можно попробовать. Но бойтесь, если мне не понравится", сказала она официанту с милой улыбкой. А затем, наклонившись к Натали, доверительно сказала: "Необходимо приготовиться к предстоящим танцам. Хочу танцевать, танцевать до упаду! И покорить всех присутствующих, покорить мужчин и заставить женщин умереть от зависти".
       "Ты считаешь, что этого можно добиться, употребляя острую пищу? Если это так, то можно и мне попробовать. Но только без мяса, я делаю первые шаги на пути к вегетарианству", сказала Натали.
       Молодой барашек по-тайски оказался необычайно вкусным, и Присцилла начала подумывать о том, не заказать ли ей еще одну порцию, но раздумала, от неумеренного употребления большого количества мяса можно и располнеть. Она с сожалением посмотрела на Натали, которая с выражением отвращения поглощала какие-то овощи, вид которых не вызывал доверия.
       Друзья перебрались в бар. Не успев снять накидку, Присцилла потянула Генри танцевать.
       "Ты одета так роскошно, что рядом с тобой я выгляжу просто неприлично", сказал Генри, с восхищением рассматривая Присциллу.
       "У меня прекрасное настроение. Знаешь, мне даже кажется, что сегодня вечером должно произойти что-то особенное".
       "Надеюсь, ты не собираешься изменить мне с первым, кто после меня пригласит тебя на танец. Это было бы нехорошо с твоей стороны".
       "Это тебе не угрожает. Я всегда была верной женой. Да и как можно изменить такому душке, как мой дорогой муженек".
       Бар действительно был великолепен, украшенный прелестными картинами из жизни кинозвезд и известных рок музыкантов, с залом, освещенным разноцветными мигающими лампочками и прожекторами, на небольшом подиуме которого играл довольно приличный, если не сказать просто хороший ансамбль. Они пили коктейли, составлениями которых прославился хозяин заведения. Присцилла всегда пила их с наслаждением.
       Настроение у всех было прекрасным, особенно у Присциллы. Она танцевала то с Генри, то с Бобом, и казалось, усталость ей неизвестна.
       Но через какое-то время оба сказали, что на ногах не держатся, и неплохо было бы уже сделать перерыв, нельзя ведь танцевать всю ночь напролет.
       Присцилла загрустила. Она смотрела на танцующие пары и думала о том, что, конечно, хорошо иметь такого мужа как Генри, за ним чувствуешь себя, как за каменной стеной, но ведь он уже совсем немолод, быстро устает, а как партнер по танцам совсем не годится. Он не чувствует ритма музыки, танцует без выдумки, скучно, как будто ест гамбургеры. А ей бы хотелось танцевать, танцевать до изнеможения.
       "Что с тобой?", спросила ее Натали. "Куда подевалось твое веселье?"
       "Я хочу танцевать, чувствовать себя счастливо уставшей от движения. А с нашими партнерами", и она выразительно посмотрела на Боба и Генри, "такого, к сожалению, не дождешься. Что поделаешь, судьба моя такая" сказала она с милой гримасой и засмеялась.
       "Если кавалеры прелестной компании не будут возражать, я бы с удовольствием пригласил вас на танец", услышала Присцила обращенный к ней чей-то низкий вибрирующий голос, который, как ей показалось, доносился откуда-то сверху, с небес.
       Присцилла подняла глаза на говорившего, и сердце ее забилось от восхищения. Она видела разных мужчин, многих находила привлекательными, некоторых даже красивыми, но большего себе не позволяла, она была даже в мыслях верна своему Генри. А вот такого красавца еще не встречала. Он был высок, где-то около двух метров, с прекрасной фигурой человека, регулярно посещающего спортивные залы. Но больше всего ее поразил его низкий хорошо поставленный как у актера или певца голос, почти бас, и обращенные на нее светло-голубые, как бы поддернутые дымкой, глаза, контрастировавшие с его слегка вьющимися темными волосами.
       Присцилла так растерялась, что, как загипнотизированная, мгновенно вскочила, вспорхнула, как птичка, со своего кресла и пошла за этим человеком, даже не посмотрев на мужа и не извинившись за то, что идет танцевать с совершенно посторонним человеком.
       В танце он положил руку на ее талию, и она внутренне сжалась от тяжести этой руки, от той внутренней силы, с которой он привлек ее к себе. Он сказал ей, что его зовут Вильям, но она может называть его Билл. Она тоже назвала себя.
       "Я вас давно приметил, почти сразу, как пришел сюда. Вы очень красивая", сказал он, улыбаясь улыбкой человека, знающего себе цену.
       Присцилла никак не могла прийти в себя и пробормотала что-то невнятное.
       "Я очень ценю человеческую красоту, наверно, это самый драгоценный дар, который отпущен нам сверху. Я ведь художник и рисую неплохие портреты. Давайте встретимся как-нибудь вечерком, выпьем кофе, а потом пойдем ко мне в мастерскую, и я нарисую ваш портрет".
       "Хочу сразу предупредить вас, я замужем".
       "Вот уж не думал, что это может быть помехой", сказал он и опять улыбнулся.
       "Я из Арканзаса, а этот штат, как известно, славится верными женами. И всем известно, что нас не коснулась сексуальная революция".
       "Не думал, что это такая глушь. Жаль, а мне-то казалось, что из каждого правила есть исключение", сказал он и иронически улыбнулся.
       Они продолжали танцевать молча.
       "Вот моя визитная карточка. Если вы все-таки надумаете прийти ко мне в мастерскую, позвоните. Я всегда буду рад встретиться с такой красивой женщиной".
       "Не думаю, что приду. Да и зачем?"
       "Приятно иметь свой портрет молодых лет. Я знаю многих людей, которые перелистывают семейные альбомы и любуются своими фотографиями, сделанными во время их молодости. Посмотрите на эту безобразную старуху. Она ведь похожа на ожившую мумию, а в молодости, возможно, была недурна собой", сказал Билл, усмехаясь. "Уверен, что она вечерами смотрит на свой портрет уже давно прошедших лет. Молодец, она не сдается и танцует с молодым человеком, который у нее на содержании. А этому все безразлично, главное это деньги, а она, похоже, совсем не бедна". И он тихо пропел ей на ухо: "Люди гибнут за металл".
       Невдалеке от них действительно танцевала старая женщина, худая, как скелет, в облегающем коротком выше колен аляповатом разноцветном платье, с веночком из искусственных цветов на голове. Но больше всего поразило Присциллу то, что все лицо этой женщины было покрыто морщинами, которые не смог скрыть толстый слой косметики. К тому же у нее были искривленные старческие ноги
       Присцилла окаменела.
       "Извините, я не хочу больше танцевать", сказала она слабым голосом.
       "Не думал, что я чем-то обидел вас", сказал удивленный Билл.
       Но она уже не слышала его и быстрым шагом направилась в туалет, подбежала к зеркалу и начала внимательно осматривать лицо.
       "Какое счастье, не появилось новых морщин. Но и старые не исчезли", подумала она. Хорошее настроение мгновенно испарилось.
       "Я хочу домой", сказала она мужу.
       "Ты ведь хотела танцевать до утра. Что с тобой?", спросил удивленный Генри.
       "У меня испортилось настроение. Вы видели эту безобразную старуху? И у нее еще хватает наглости не только появляться на людях, но и танцевать с молодым человеком. Я не хочу быть такой. Никогда!" сказала Присцилла, и ее глаза наполнились слезами.
       "Присцилла, дорогая", сказала Натали. "От старости никуда не деться, это удел каждого. Все мы состаримся, кто раньше, кто позже. Можно только восхититься, что эта женщина в таком возрасте еще не потеряла желание жить и танцевать. Оплакивать уходящую молодость просто смешно".
       С этого дня жизнь Присциллы превратилась в пытку. Она не могла ни о чем другом думать кроме морщин и надвигающейся старости, по нескольку раз в день смотрела на себя в зеркало, выискивая новые морщины. Не помогало ничего, ни утешения Генри, который безуспешно успокаивал ее, старался вытащить куда-нибудь развлечься - в тайский ресторан, например, зная пристрастие жены к этой экзотической кухне, в кино, на концерт ее любимых музыкантов, во французские магазины - все было бесполезно. Присцилла сидела отрешенно, глядя в телевизор, почти не разговаривала с мужем и беспрерывно бегала к зеркалу, придирчиво рассматривая свое лицо.
       "Если так будет продолжаться, я сойду с ума", подумала она. "Надо с кем-то посоветоваться. Натали - женщина разумная, можно даже сказать, холодно- рассудительная. Она разложит все по полочкам и даст мне полезный совет. Синтия знает много различных способов, как сохранить молодость. Она хоть и старше меня, но выглядит превосходно, лет на десять моложе своего возраста. Обе смогут превосходно дополнить друг друга, и я получу прекрасный совет, что делать дальше, чтобы остаться молодой, если не навсегда, то, по крайней мере, как можно дольше".
       "Я не хочу стареть!" сказала подругам Присцилла твердым голосом. "Скажите мне, что дальше делать. С каждым днем у меня появляется все больше и больше морщин. Это меня угнетает, мешает жить, радоваться и веселиться. Генри говорит, что я стала грустной, перестала походить на себя, совершенно изменилась. У кого же я могу просить совета, как ни у вас. Помогите мне, вы ведь мои самые близкие подруги".
       "Не понимаю, о чем ты говоришь. У тебя нет никаких морщин, ты просто все придумываешь", сказала Натали, рассматривая ее лицо. "Выбрось из головы эти глупости и живи, как живется".
       "Неужели ты не видишь? Вот в уголке правого глаза одна морщина, а у левого их даже две, к тому же, глубоких".
       "Я ничего не вижу. У тебя просто навязчивая идея. Но даже если морщинки и есть, это нормально, у каждого человека после тридцати лет они начинают появляться. У одних больше, у других меньше. В этом нет ничего удивительного, жизнь предусматривает зрелый возраст и старость. Но тебе нечего беспокоиться, до твоей старости еще далеко".
       "Все это верно, но для меня неприемлемо. Я не хочу стариться", упрямо заявила Присцилла. "Синтия, почему ты молчишь? Ты ведь выглядишь великолепно, никто не даст тебе больше двадцати пяти".
       "Да, при розовых абажурах... А на солнце... Ладно, дорогая, почему тебе не обратиться к косметологам, они ведь делают чудеса. Различные мази, притирки, теплые обертывания, наконец, можно сделать подтяжку. Пойди к моему косметологу, я хожу к нему уже несколько лет и очень довольна. Результаты ты видишь на моем лице. Если хочешь, я позвоню ему и попрошу принять тебя как можно скорее".
       "Нужно попробовать", сказала Присцилла без особого энтузиазма. "Чего не сделаешь ради того, чтобы остаться молодой".
       "Хорошо помогают и занятия спортом. И диета тоже. Все это сохраняет молодость", сказала Натали.
       "Не думаю. У меня на работе многие соблюдают диету или морят себя голодом, или едят такое, на что и смотреть противно, не говоря уже о том, что это совершенно несъедобно. Но ни одна из них не помолодела, с первого взгляда видно, сколько им лет. Другие занимаются спортом. Они худые, это правда, но это болезненная худоба. Вспомни ту безобразную старую даму, которую мы видели в баре. Она тоже худая, но не дай Бог быть такой. Нет, мне это не подходит".
       "Попробуй влюбиться", сказала задумчиво Синтия. "Ничто так не молодит женщину, как новая любовь".
       Присцилла начала перебирать в уме своих знакомых, но никто из них не вызвал у нее желания испытать новую любовь - одни были уже стары, другие скучны или просто уродливы.
       "Ну что ты, это совершенно исключено. Ты ведь знаешь, я воспитана по-другому. я всегда была верна моему Генри. Я его люблю и никогда ему не изменю".
       "Любовь к собственному мужу никогда не сможет омолодить женщину, как хорош не был бы этот муж. Надо влюбиться в постороннего".
       Она вдруг отчетливо вспомнила Билла из бара, представила его в постели и себя рядом. Они исступленно занимались любовью. По ее спине пробежал легкий холодок вожделения. Но она только вздохнула разочарованно. Этот Билл был создан больше для минутного увлечения, чем для сильного чувства, кроме того, он просто Казанова, любитель приключений, самовлюбленный Нарцисс. Такого полюбить просто невозможно, даже из соображений продления молодости.
       "Я слыхала, что после родов женщины расцветают, к ним возвращается вторая молодость. Забеременей, роди ребенка, может быть это поможет", сказала Натали.
       "И это помогает всем?"
       "Дать голову на отсечение не могу, но почему бы тебе не попробовать".
       "Об этом я не думала. Только мне кажется, я не совсем подхожу для роли матери. К тому же не знаю, как к этому отнесется Генри. Он же совсем немолод, а детей нужно не только родить, но и воспитать".
       Генри встретил идею о беременности без особого энтузиазма.
       "Ну, если ты так хочешь", промямлил он. "Я ведь уже не юнец. Не уверен, что у меня получится. Но даже, если ты забеременеешь и родишь, что будет потом. Ребенку нужна будет няня, а посторонний человек в доме будет меня тяготить. К тому же, ты уверенна, что это тебе поможет?"
       "Не знаю".
       На этом они закончили говорить о беременности.
       Время для Присциллы тянулось медленно. Придя с работы, она пыталась отвлечься от грустных мыслей, с удвоенной силой занималась домом, но отказывалась пойти куда-нибудь развлечься, несмотря на настойчивые предложения Генри. И, как и прежде, часто изучала в зеркале свое лицо. Новые морщинки не появились, но старые, хоть убей, не хотели исчезать. Генри не знал, чем отвлечь жену от грустных мыслей, покупал различные деликатесы, даже заказал ужин на дом в тайском ресторане, предлагал ей пойти купить себе новые наряды, украшения, но ничего не могло отвлечь Присциллу от мысли о приближающейся старости.
       "Может все-таки попробовать стать родителями. Конечно ребенок, особенно новорожденный, потребует постоянного внимания, зато у тебя не будет времени для плохого настроения", даже предложил он ей однажды.
       "Да нет, не стоит", ответила она тихо.
       После ужина она бессмысленно проводила время у телевизора, переходя с одной программы на другую и не находя ничего интересного.
       Однажды она наткнулась на передачу из цикла "Ваше здоровье", в которой врач рассказывал о пациентке, которая по неизвестной причине в тридцать лет заснула и спала в течение двадцати пяти лет, а когда проснулась, ее лицо было таким же молодым, каким оно было до этого странного заболевания.
       Не досмотрев передачу до конца, Присцилла кинулась другую комнату, где Генри изучал какие-то документы.
       "Генри, дорогой, я нашла прекрасный выход из положения! Теперь я точно знаю, как сохранить молодость", радостно закричала она, нежно обвив шею мужа, и рассказала содержание передачи.
       "Ты что ли серьезно в это веришь?" спросил он с сомнением, выслушав рассказ жены. "А мне подобные вещи кажутся просто бредом. На свете ведь столько шарлатанов!"
       "Нет, нет! Передача была на весьма достойном канале, и врач произвел на меня впечатление человека, которому можно доверять".
       "И как долго ты собираешься спать?"
    "Об этом я как-то не подумала. Наверно, сто лет, как спала Спящая Красавица. Через сто лет ты придешь и разбудишь меня поцелуем".
       "Перестань, это сказка, а мы живем в реальной жизни".
       "Ладно, пусть не сто, только пятьдесят".
       "Пятьдесят лет мне тоже не прожить", вздохнул Генри.
       "Дорогой, а ты постарайся. Представляешь себе, как будет тебе приятно вновь обладать молодой женой. Только из-за этого на твоем месте я не стала бы возражать".
       "Хорошо, давай теперь посмотрим на все трезвыми глазами. Возможно, то, что было в этой передаче, правда. Но как ты представляешь себе искусственный сон? Медики введут медикаменты, ты заснешь на много лет, а потом неизвестно, сумеют ли они тебя пробудить. Если, предположим, смогут, сумеешь ли ты жить так, как ты живешь сейчас".
       "Ты ведь знаешь, что жизнь, которую я веду сейчас, не приносит мне счастья. Единственное, о чем я могу думать, это о том, что с каждым днем старею все больше и больше. Скоро ты будешь женат на глубокой старухе, и я не уверенна, что этот брак продлится долго, по твоей вине, конечно".
       "Перестань, ты ведь знаешь, что для меня жизнь без тебя потеряет всякий смысл. Это одна из причин, почему я не хочу, чтобы ты поддалась на эту аферу. Но есть и другая причина. Мир меняется с огромной быстротой, не только благодаря техническому прогрессу, меняется и наше видение мира. Я не уверен, что, проснувшись, ты сумеешь приспособиться к этому измененному миру и будешь жить также счастливо, как сейчас".
       "Можешь не беспокоиться. Я ведь человек, легко принимающий всякие житейские перемены. Что-что, а это меня совершенно не волнует".
       "И потом, ты представляешь себе, во сколько обойдется эта затея?"
       "Вот уж не ожидала, что ты такой скупердяга! А еще говоришь, что для любимой жены тебе ничего не жалко. Как можно ошибиться в человеке, с которым живешь вместе, и не один год".
       "Как ты можешь так говорить! И человеку, который ради тебя готов на все. Я это сказал просто для того, чтобы отговорить тебя от необдуманного поступка!"
       "Дорогой, я знаю, что ты меня любишь, и просто пошутила", сказала Присцилла, опять обнимая мужа. "Ну а теперь серьезно. Я работаю, кроме того, у меня есть кое-какие сбережения, да и наследство от тетки, которое мне еще не удалось до конца промотать. Мы ведь не бедные люди, ты тоже внесешь свой вклад. Кроме того, представь себе, я буду спать и не смогу тратить деньги на наряды и украшения, я уж не говорю о том, что тебе не придется выкладывать деньги на мое питание, рестораны, званные ужины и другие мероприятия. Так что ты даже выиграешь в деньгах".
       "Мне нужна ты, нужна каждый день, каждую ночь".
       "Да, кстати о ночи, я уже приготовила завещание. Ты ведь мужчина и еще не старый. Если тебе понадобится женщина, на которой ты захочешь жениться, сделай это, там мое разрешение. Как видишь, я все продумала".
       "Мне нужна ты, а не какая-то другая", сказал Генри, и его глаза наполнились слезами. Он смущенно отвернулся.
       "Не плачь. Ты должен быть счастлив, что твоя жена останется молодой, в то время как остальные постареют или даже уже умрут".
       На следующий день они отправились в больницу.
       "Какое казенное, уродливое здание", сказала, вздыхая, Присцилла. "Как было бы хорошо проспать эти пятьдесят лет в волшебном дворце или замке, а еще лучше в горной пещере, и чтобы вокруг летали летучие мыши и любовались моей молодости".
       Врач, к которому они попали, сразу не понравился Присцилле. Он осмотрел ее с головы до ног холодными серыми глазами, и рот его презрительно искривился.
       "Не понимаю, зачем это все вам понадобилось. Молодая, красивая женщина. И что вам не живется. Как я понимаю, у вас есть все, и деньги, и дом, и наряды. Почему вам еще захотелось заснуть на такое длительное время?"
       "Доктор, для этого у меня личные соображения, с которыми я не хочу ни с кем делиться", сказала она твердо.
       "Известно ли вам, что во время процедуры, назовем так этот многолетний сон, могут произойти неожиданные осложнения, которые трудно предугадать. Но самое главное, после того, как вы проснетесь..."
       "Доктор, я все знаю, и уже приняла окончательное решение. Я ничего не хочу слышать!" перебила его Присцилла.
       "А вы пробовали отговорить жену от этого необдуманного поступка?" И врач перевел взгляд на Генри.
       Тот только вздохнул.
       "Ну, как знаете. Я пробовал отговорить вас, открыть вам глаза", сказал врач. "Если вы настаиваете, не хотите слушать голос разума, вам сейчас покажут то место, где вы будете находиться эти пятьдесят лет".
       Пришел молодой человек и повел Присциллу и Генри в небольшую комнату.
       "Вот это и будет ваша спальня", сказал он.
       "Моя значительно красивее. Но ничего, я все равно буду спать и ничего не увижу. Мы принесем большую вазу, в которую нужно будет налить душистую воду. Мне хочется дышать благоухающим воздухом. И прошу одевать меня только в мое любимое белье".
       Присцилла в новом палевом с белыми разводами платье появилась в больнице в сопровождении Генри.
       "Дорогой мой, не забывай меня, твою верную жену. Я засну с единственным желанием, чтобы через пятьдесят лет мы встретились и были бы счастливы еще много лет, ты с молодой женой, я с любимым мужем", сказала Присцилла и поцеловала Генри в лоб. А он, боясь расплакаться, ничего не ответил.
       Ее привели в комнату и уложили в постель.
       "Я хочу, чтобы в моей комнате всегда был свежий воздух и пахло морем. Не жалейте денег на кондиционер, а в вазу почаще добавляйте душистой жидкости с запахом моря. И пусть на окнах висят занавески, белые с бледно-розовыми тюльпанами".
       "Все будет так, как вы хотите. А сейчас не думайте ни о чем и постарайтесь заснуть", сказал врач, делая ей укол.
      
       Ранним утром шла Присцилла по берегу океана, подставляя лицо восходящему солнцу. Под ногами шуршала галька, и свежий прохладный воздух, пахнувший тем ни с чем не сравнимым запахом моря, смесью соленой воды, водорослей и морских животных, казалось, сам собой заполнял ее легкие. Она шла по узкому берегу, между высокими обрывистыми скалами и водой, морской прибой разбивался о прибрежные камни и ритмично шумел. На берегу она была одна. Это ее немного удивило. Она ожидала увидеть здесь многолюдное общество, лес зонтиков от солнца с раскладными креслами под ними, разноцветные ларьки, в которых продавались бы различные напитки и вкусная еда из разнообразных продуктов моря, но главное, веселье и громкую музыку. Но она была одна. Сначала это вызвало у нее недовольство, может быть, даже раздражение, но пройдя несколько метров, она почувствовала спокойствие, то совершенно забытое чувство, которое не испытывала уже давно.
       Она подумала о том, что теперь начинает понимать людей, предпочитающих свой дом, где кроме них нет никого, и отвергающих любое общение, даже с людьми пусть близкими им по духу.
       Этого она от себя не ожидала, ей всегда казалось, что без веселого общества, без друзей, пусть не друзей, а просто знакомых, без шумных улиц, суматохи на работе, без французских магазинчиков, где можно купить изысканную одежду, без ресторанов и баров, ее жизнь превратится в нескончаемую скуку. Конечно, странно, что рядом не было Генри, думала она, ведь во время отпуска мы всегда вместе. Он прекрасный человек, заботливый, любящий, в то же время ненавязчивый. Он как мое второе Я, которое присутствует всегда, но никогда не мешает и не тяготит, но жизнь без которого, потеряла бы большую часть своей прелести.
       Но рядом никого не было, даже Генри. Она шла и шла в полном одиночестве и вскоре осознала, что создана для одиночества. Ей даже было бы неприятно, если бы кроме нее на берегу было многолюдное общество, лес зонтиков от солнца с раскладными креслами под ними, разноцветные ларьки, в которых бы продавались различные напитки и вкусная еда из продуктов моря, но главное, звучала громкая музыка. Потом она решила, что и Генри тоже был бы здесь не к месту.
       Почему я так хочу уединения? Не может быть, чтобы я так изменилась. Неужели я старею, одиночество, ведь уход в себя это удел старых людей.
       Ей стало страшно от мысли, что ей предстоит постареть, постареть, как всем, ведь жизнь обязательно включает в себя старость, которая приходит у одних раньше, у других позже, но приходит обязательно. Неужели способы продлить молодость до бесконечности только приятная сказка, но только сказка и не более?
       Нужно выбросить из головы эти грустные мысли и думать о приятном. Лишь радостные мысли могут сохранить молодость.
       Как ей показалось, шла она уже очень долго, во всяком случае, так далеко она еще не заходила, и скал, возвышавшихся над ней, она еще никогда прежде не видела. Но к удивлению, солнце не хотело подниматься. Как и тогда, когда она вышла из дома, оно почти касалось поверхности моря, как будто время остановилось, и утро никак не могло смениться днем.
       Она подняла руку, чтобы посмотреть на часы, но их не оказалось.
       Наверно, я забыла их одеть, подумала она. Конечно, я торопилась, хотела выйти к морю как можно раньше, ранним утром, это ведь самое приятное время суток. Я всегда любила утро, еще не жарко, свежий воздух сохраняет прохладу ночи и пахнет травой и цветами. Так и моя молодость, как это прекрасное утро и застывшее на восходе солнце, будет продолжаться долго-долго, до самой старости.
       Как хорошо жить и чувствовать себя молодой, подумалось ей.
       Она шла легко и бодро, вдыхая ароматы моря и еще не разогретой солнцем земли, и улыбалась своим мыслям.
       Жизнь прекрасна, подумала она.
      
       "Я никогда не представлял себе, что люди могут улыбаться в искусственном сне, да еще так сладко", сказал Дик, молодой санитар. "Все-таки это ведь не естественный сон, он ведь вызван какими-то медикаментами".
       "Мы ничего не знаем", сказал второй санитар, Гленн, лет сорока. "Может быть, медицина уже изобрела такие вещества, которые вызывают сон, ничем не отличающийся от обычного. Она ведь не под наркозом, а в каком-то многолетнем сне, и что ей вводят, мы не имеем никакого представления. Сейчас наука движется вперед с огромной скоростью, и до чего она дойдет через несколько лет, даже трудно себе представить. Да я и не хочу гадать. Мне и так хорошо, как есть. Я вполне доволен жизнью, есть работа, приличная квартира, у меня хорошая семья, я люблю свою жену и детей. А то, что нет собственного дома, роскошного автомобиля, миллионного счета в банке и жены-топ-модели, меня совершенно не беспокоит".
       Они сидели в комнате для персонала и пили кофе, чтобы как-то подбодрить себя, не дать уснуть. Была глубокая ночь, и никто из больных их не беспокоил. В больнице всегда так, то много тяжелых больных, персонал бегает вокруг них без перерыва, даже присесть невозможно, не говоря уж о том, что чашку кофе попить некогда. Но проходит какое-то время, почти все тяжелые больные постепенно куда-то исчезают, на смену им приходят более легкие, не требующие постоянного ухода, становится тихо, и персонал позволяет себе немного расслабиться и вести по ночам задушевные разговоры за чашкой душистого кофе.
       "Когда я на нее смотрю, кажется, что она сейчас проснется после спокойного сна, сладко потянется и попросит на завтрак устриц с бокалом белого вина, а если не это, то, во всяком случае, чего-нибудь совершенно изысканного, уж никак не традиционных тостов с мармеладом и кофе с молоком без сахара".
       "У тебя разыгралось воображение", усмехнулся Гленн. "Для молодого двадцатилетнего парня это конечно естественно. А я вижу в ней только пациентку, за которой нужно ухаживать".
       "Для меня она не только пациентка, она, прежде всего, красивая молодая женщина. Ты тоже считаешь ее молодой и очень красивой?"
       "Да уж, старой уродиной ее не назовешь".
       "Мне она не кажется просто нашей пациенткой, требующей внимания и ухода. Для меня она - личность загадочная. Как будто ее кто-то заколдовал, усыпил на много лет, а когда эти чары исчезнут, она проснется и явится нам во всей своей красоте. Как Спящая Красавица".
       "Ах, молодость, молодость", улыбнулся Гленн. "Вот что значит быть двадцатилетним. Мне такие мысли даже не приходили в голову. Только не вздумай поцеловать ее, иначе она проснется раньше времени. Это делать пока рано, на ведь спит еще только двенадцать лет, а должна проспать пятьдесят. Если ты ее разбудишь, неприятностей не обберешься. Шеф зарабатывает на ней кучу денег и собирается продлить это удовольствие как можно дольше. Кто знает, может быть, ее муж собирается помочь ему - продлит время искусственного сна лет до ста, совсем так, как в сказке, а за это время сойдется с другой. Никто ведь не знает, какие были у них до этого отношения, может быть, он хочет так от нее избавиться".
       "Нет, в это я никогда не поверю. Он приходит часто, не менее двух раз в неделю, всегда с цветами, долго сидит у ее постели и выглядит грустным и несчастным".
       "Да, это правда. Но кто знает, что у него на уме. Он ведь еще не старый, а жить без женщины в его возрасте не так уж просто. Хочется женской теплоты, заботы, по себе знаю, как это бывает.
       Смотрю я на тебя и вспоминаю один фильм, который видел много лет назад", продолжал Гленн. "Там два санитара ухаживали за пациентками, находившихся в коме, каждый за своей. Один из них видел в своей подопечной только больную и выполнял свой долг хоть и добросовестно, но формально. Другой же влюбился в свою больную, многократно повторял ей, что любит ее и, в результате, переспал с ней. Женщина забеременела и вышла из комы. Фильм сделан мастерски, смотрится с интересом, идея хорошая - любовь делает чудеса -, но выходишь из кинотеатра с таким ощущением, как будто тебя вместо хорошей еды подсунули тухлятину".
       "Пойду посмотрю, как она", сказал вдруг Дик. "Может быть, нужно поправить подушки или еще что-нибудь. Она ведь такая беспомощная, не скажет, что ей нужно".
       В это время в комнату вошел врач. Он ухватил конец разговора, посмотрел вслед уходившему Дику и тяжело вздохнул.
       "Ах, Присцилла, бедная Присцилла... Она не знает, что ее ожидает", сказал врач.
       Гленн непонимающе посмотрел на него.
       "Она захотела любой ценой продлить свою молодость. Однажды, как она сама рассказала, в одной телевизионной программе какой-то врач рассказывал о своей пациентке, которая спала по неизвестной причине много лет, а когда проснулась, то выглядела также молодо, как в то время, когда заснула. Но Присцилла не досмотрела передачу до конца, а в ней без сомнения говорилось о том, что через несколько дней после просыпания эта пациентка мгновенно постарела и выглядела так же, как выглядят люди ее возраста. Присцилла этого не знала или не хотела знать, к тому же, как я уже сказал, она не досмотрела передачу до конца. Или не захотела досмотреть. Очень жаль. Знай правду, она, скорее всего, избрала бы другой путь, чтобы как можно дольше остаться молодой".
       "Значит, когда она проснется, то будет выглядеть восьмидесятилетней старухой, и все ее усилия сохранить молодость окажутся бесцельными?"
       "К сожалению, это так", сказал врач и ушел.
       Возвратился Дик.
       "Ты не поверишь, но ее муж там, около нее. Я тихо зашел в комнату, где она лежит, и вижу, около постели в кресле спит муж Присциллы и держит ее за руку. На столике стоят цветы, воздух свежий, пахнет морем, как она хотела. Я уже собрался уходить, как он проснулся. "Я пришел поздно, после работы, и сам не заметил, как уснул", сказал он. "Мне тяжело без нее, никак не могу привыкнуть, что ее нет рядом. Так и умру, не попрощавшись с любимой женой". Что я мог ему ответить? Постоял немного и ушел. Он почему-то еще сказал, что принес душистую воду с запахом горных трав и просит, чтобы мы чередовали ее с водой, пахнущей морем".
      
       Присцилла шла по горной тропинке. С обеих сторон ее окружали высокие скалы, а вдалеке видны были вершины, покрытые снегом. Чистый прохладный ветерок, дувший с гор, пах травами и придавал силы. Деревьев было немного, да и те какой-то странной изломанной формы, как будто горный ветер и скалы мешали им расти вверх, не изгибаясь стволом, так, как растут они на ровной местности. Эти странной формы деревья и нависающие с обеих сторон скалы придавали пейзажу необычный, угрожающий, беспокоящий вид, но высокие травы с красивыми цветами различных цветов и оттенков успокаивали и завораживали Присциллу и как бы приглашали идти дальше и дальше, обещая за каждым поворотом еще более красивое зрелище. Солнце склонялось к закату, и она подумала о том, что пора возвращаться, иначе идти назад ей придется в полной темноте. Но она шла дальше без страха, как будто что-то тянуло ее вперед, в неизвестное.
       Я ведь родилась под знаком Тельца, а люди, рожденные под этим знаком, всегда активны и упрямы, добиваясь своего и не останавливаясь перед трудностями. Мы, правда, до конца жизни остаемся детьми. Но ведь это прекрасно, зрелость и детский взгляд на жизнь - что может быть гармоничнее, подумала она.
       И продолжала идти вперед. Время от времени она нагибалась, срывала цветы, которые ей понравились, и вскоре у нее оказался большой разноцветный букет. Она нюхала цветы и думала о том, что никто из ее подруг не решился бы на такое путешествие, тем более без сопровождающих. А ей было все нипочем, она наслаждалась одиночеством.
       Совсем стемнело. Дорога, по которой она шла начала суживаться, высокие обрывистые скалы нависали почти над головой, камни под ногами стали острыми, идти по ним было неудобно, они почти впивались в подошвы несмотря на плотную обувь. За поворотом извилистой дороги Присцилла увидела слабый серовато-голубой свет, как ей показалось, возникавший, где-то в одной из скал.
       Любая из моих подруг уже бы убежала в панике прочь, но я не уйду, пока не узнаю, что это такое, подумала она и ускорила шаг в направлении света.
       В темном небе появились черные птицы, летевшие очень низко над ней, громко хлопавших крыльями и издававших неприятные звуки.
       Они явно не хотят, чтобы я шла дальше, но они не на трусиху нарвались, с гордостью подумала она, идя без страха вперед, пока не поравнялась с дырой в скале, едва освещенной изнутри.
       Да ведь это пещера, подумала она. Неужели в ней живут? Это ведь очень романтично прожить всю жизнь в пещере среди свисающих с потолка разноцветных сталактитов, таинственных летучих мышей, паутины с огромными пауками и не вдеть никогда солнечного света.
       Она вошла в пещеру. Ей казалось, что это будет узкая щель с нависающим, низким потолком, а пол будет усыпан острыми осколками камней, и придется протискиваться между стен, низко наклонив голову, возможно, даже ползти, изодрав до крови руки. Но все оказалось не так. Стены отстояли друг от друга на большом расстоянии, потолок терялся где-то в высоте, и шла она без труда по гладкой гальке, ласкающей ноги. Она шла на слабый свет, возникавший где-то в глубине пещеры, шла без страха, не думая о том, откуда появилось это непонятное свечение и с кем ей придется встретиться.
       Совершенно неожиданно стены пещеры еще больше раздвинулись, и она очутилась в просторном зале, освещенном факелами. Пол под колышущимся пламенем факелов, казалось, был покрыт чем-то слабо блестевшим и переливавшимся серебристыми красками, и она решила, что это, возможно, фольга или другой блестящий материал. Она нагнулась, чтобы определить, что же это такое, и с удивлением обнаружила, что перед ней вода. Она стояла на берегу мертвого подземного озера с застывшей, безжизненной поверхностью, которую покрывали мелкие продолговатые кристаллики соли.
       На противоположном берегу озера сидели какие-то люди за широким столом, уставленном бутылками и котлами с пищей. Они громко смеялись и жестами приглашали ее присоединиться к ним.
       Ничего не боясь, она вошла в воду, которая оказалась твердой, как пол в доме, и дошла сухой до противоположного берега.
       Люди, сидевшие за столом, потеснились, давая ей возможность сесть рядом с ними, дружелюбно похлопывали ее по спине и приветливо улыбались.
       Садись, окажи нам честь и раздели с нами скромную трапезу. Ты такая молодая и красивая, а мы уже совсем не молоды и совсем не такие красивые, сказал один из них, очевидно, главный.
       Он сидел на почетном месте в середине стола и усадил рядом с собой, оттеснив других, чтобы дать ей место.
       Она огляделась. Ее окружали уроды, такого количества безобразных людей ей никогда не встречалось. Рядом сидел человек с косыми глазами, безобразным лицом, оттопыренными заостренными ушами и клочковатой бородой, к которой прилипли кусочки пищи; поодаль другой, с маленьким тельцем карлика и выступающими изо рта желтыми зубами, смотревшими в разные стороны; третий был горбуном с налитыми кровью маленькими глазками. Но самым неприятным оказался тот, которого Присцилла определила главным, безобразно толстый со шлепающими губами, по которым стекал жир, смешанный со слюной. Женщины были под стать мужчинам - толстые, прыщавые, с засаленными космами грязных непричесанных волос.
       Присцилла содрогнулась от омерзения и решила немедленно уйти. Она сказала, что благодарна за приятное времяпровождение, но ей пора домой.
       Вдруг они накинулись на нее, стали рвать на ней платье, каждый старался поцеловать и утащить ее в свою сторону. Казалось, что в порыве вожделения они готовы разорвать ее на части. Она содрогалась от прикосновения их грязных жирных пальцев.
       Генри, спаси меня! закричала Присцилла.
       По поверхности подземного озера несся на полной скорости роскошный черный Мерседес с открытым верхом, в котором сидел ее Генри в черном костюме, белой рубашке и в черном галстуке. Присцилла удивилась, увидев мужа в таком наряде.
       Куда это он собрался? Как будто он собирается на собственные похороны, подумала она в замешательстве.
       Генри пулей выскочил из машины, мгновенно раскидал этих людей, подхватил жену на руки и понес к автомобилю. Это тоже удивило Присциллу, она не представляла себе, что Генри такой сильный. Он посадил ее рядом с собой, и в считанные минуты они оказались возле их дома. Генри поцеловал ее.
       Я всегда любил тебя, но теперь должен ехать дальше, грустно сказал он. Прощай. Вспоминай обо мне хорошо.
       Присцилла смотрела вслед уезжающему куда-то мужу, и почувствовала, как ощущение потери сковывает ее сердце.
      
       Была глубокая ночь, и Дик сидел в комнате для персонала. Ему было грустно, не с кем даже поговорить. Гленн состарился и ушел на пенсию, а с теми, кто пришел на смену, он никак не мог найти общей темы для разговора.
       Вошел молодой врач и попросил угостить его кофе.
       "Надоело сидеть всю ночь в дежурной комнате", сказал он. "Даже не знаю, что лучше, когда ты всю ночь вертишься, как белка в колесе и уходишь с работы измочаленным, или когда все спокойно. Вот сегодня такая спокойная ночь, и я решил прийти к вам, вместе попить кофе. Так время пролетит быстрее".
       "Последние месяцы меня беспокоит Присцилла", сказал Дик. "То она спит как младенец и даже улыбается во сне, как будто видит приятный сон, то начинает беспокоиться, пытается повернуться на бок, лицо принимает печальное, иногда даже испуганное выражение, кажется, что из ее глаз вот-вот брызнут слезы. Но ведь она в глубокой коме, значит, ее мозг тоже спит".
       "Да, мы тоже обратили на это внимание. Аппараты, записывающие работу мозга, иногда показывают такое, что мы не можем объяснить - то полное спокойствие, то сильное возбуждение, будто бы она переживает нечто неприятное или страшное. Шеф пытался найти тому объяснение, но так и не смог. А мне кажется, что она, как чувствительная антенна, воспринимает все, что происходит вокруг, но не может сказать, она ведь в глубоком искусственном сне".
       Врач посидел немного и ушел.
       Внезапно зазвонил телефон. Говорил незнакомый женский голос.
       "Мистер Генри Миллер умер полчаса назад", услышал Дик.
       "Я не понимаю, о ком вы говорите. Кто такой мистер Миллер?"
       "Это муж вашей пациентки миссис Присциллы Миллер. Я звоню, чтобы сообщить вам, что завтра я с моим мужем придем в больницу, чтобы сообщить ей эту ужасную новость", сказала она холодно.
       "Но ведь Присцилла в коме, она все равно не услышит того, что вы собираете ей рассказать. Мне кажется, что это совершенно бессмысленно", возразил Дик.
       "Мы с мужем другого мнения. Мы считаем своим долгом сообщить жене о смерти ее мужа вне зависимости от того, поймет ли она нас или нет. Тем более, что Генри умер от тоски по своей жене. Он любил ее до последнего вздоха. Если бы не она с ее эгоизмом и сумасбродными идеями сохранить вечную молодость, бедняга мог бы прожить еще много лет. Умер он только по ее вине. Так что сообщите шефам о нашем визите".
       После разговора Дик долгое время не мог прийти в себя. В нем боролись противоречивые чувства. Конечно, было жаль человека, который умер, как ему сказали, от тоски по жене, такое в наше время встречается нечасто. Дик мысленно поставил себя на место умершего и подумал о том, что он бы тоже умер, если бы его разлучили с Присциллой. Он полюбил ее, она стала ему необходимой, даже в свободное от работы время он приходил наведать ее и всегда приносил цветы. Но в отличие от героя фильма, о котором ему рассказал как-то Билл, Дик не разговаривал с ней, зачем говорить о любви, любовь надо чувствовать, и он был уверен, что Присцилла несмотря на многолетний сон, хоть и подсознательно, знает о его чувстве и ждет его. Ведь недаром врач сравнил ее с антенной. Она, конечно, знает, что он любит ее. Она проснется, осталось совсем недолго, всего пять лет, откроет глаза, увидит его и сразу полюбит.
       После работы Дик решил сразу же поехать за цветами, он купит большой букет роз и поставит у кровати Присциллы, придут ее друзья, чтобы сообщить о смерти Генри и поймут, что есть другой, который возьмет на себя честь всегда с любовью о ней заботиться и с радостью выполнять все ее желания.
       Дик сел в машину и поехал за цветами.
       "Может быть, принести не белые розы, ведь это не на свадьбу, да и умершего он тоже видел всего несколько раз, а какие-нибудь другие цветы, например букет бледно-розовых тюльпанов или лиловой сирени", думал он и не мог остановиться на выборе.
       Вдруг он увидел, как с молниеносной быстротой приближается столб, услышал скрежет разламывающейся машины и потерял сознание.
       Очнулся он в больнице, скосил глаза и увидел капельницы и многочисленные приборы. Рядом стояла женщина в медицинском халате, возможно, врач. Дик подвигал пальцами руки, они двигались, но у него возникло странное ощущение, как будто у него нет ни живота, ни ног. Их он не чувствовал.
       "Что со мной", спросил он едва слышно.
       "Вы попали в аварию. Очевидно, после ночной работы вы заснули за рулем и наехали на столб. Мы сделали все, что от нас зависело, но травма очень велика - у вас размозжен позвоночник. Четыре операции не принесли ничего. Как не печально, должна вам сообщить, что вы останетесь парализованным на всю жизнь и будете передвигаться только в инвалидной коляске. Но будьте мужественным, и примите это печальное сообщение с пониманием. Жизнь продолжается, а это самое главное".
       Дик ничего не ответил и закрыл глаза.
      
       Настроение у Присциллы было ужасным, она и сама не могла понять, почему. Генри куда-то уехал и неизвестно, когда он возвратится. У нее был еще кто-то, кого она никогда не видела, но присутствие, любовь и заботу которого чувствовала всегда. Теперь и этот кто-то исчез. Это удручало Присциллу и, естественно, не способствовало хорошему расположению духа. Несколько раз она выходила из дому, оставаться в одиночестве было невыносимо, но возвращалась через несколько минут. К вечеру она поняла, что если куда-нибудь не выберется, то сойдет с ума. Конечно, можно было бы пройтись по берегу моря, что она делала ежедневно, но гулять по наизусть знакомым местам показалось ей неинтересным. Можно было бы встретиться с друзьями, но и эта идея показалась ей тоже малопривлекательной.
       Ничего не поделаешь, подумала она, придется прогуляться по берегу, который мне до чертиков надоел. Это самое простое, что можно сделать.
       На берегу никого не было.
       Почему я всегда гуляю в одиночестве, подумала она. Куда деваются люди?
       Но на берегу она не увидела никого. Она шла, раздумывая над этим странным обстоятельством, и совершенно неожиданно для себя обнаружила тот самый бар, в который любила ходить с Генри и друзьями.
       Она вошла. Там было все знакомо, точно так же, как в том самом баре, что находился е городе, где она жила, тот же хозяин, те же картины известных кинозвезд и рок музыкантов, цветные лампочки, столики, небольшой подиум, на котором знакомые музыканты играли знакомые мелодии. Она походила по залу в поисках свободного столика, но все было занято. Вдруг она увидела, что человек, сидевший невдалеке, улыбнулся, встал и подошел к ней.
       Он сказал, что сразу узнал ее, ведь такую красавицу не забывают.
       Она смущенно улыбнулась и промолвила тихим голосом, что тоже его вспомнила, ведь он Билл, художник.
       Он усадил ее рядом с собой, не переставая улыбаться.
       Не думал, что судьба подарит мне счастье, еще раз встретить вас. Почему вы без мужа? Я думал, что он не отпускает вас ни на шаг. И правильно делает, на его месте я бы приставил к вам евнуха. Именно евнуха, а не дуэнью. Я не питаю особого доверия к женщинам, сказал Билл, иронически улыбаясь.
       Муж куда-то уехал. А евнух мне не нужен, я ведь вам уже как-то говорила, что в Арканзасе жены всегда верны мужьям, ответила Присцилла серьезно.
       Да, да, это я запомнил, сказал Билл. Но если ваш муж уехал, поедем в мою мастерскую, мне очень хочется написать ваш портрет. Согласны?
       Если вы так настаиваете. Но портрет мне нужен не для того, чтобы любоваться собой лет эдак через пятьдесят, я останусь всегда молодой.
       Тогда поехали, сказал Билл удовлетворенно.
       Мастерская была заставлена мольбертами и холстами, завешанными белыми тряпками. Присилла подошла к одному и уже собралась посмотреть, что же там нарисовано, но Билл остановил ее.
       Я не показываю никому свои работы, которые не хочу показать, сказал он мрачно. Садитесь, сейчас начнем сеанс.
       Не знаю, стоит ли мне вам позировать. Может быть, вы нарисуете меня без глаз или с носом подо ртом.
       Я нарисую вас такой, какая вы есть, вернее такой, какой я вас вижу.
       Она села в предложенное кресло и задумалась, какую бы позу ей принять. Потом решила, что примет непринужденную и вместе с тем не вызывающую позу. И выражение лица должно быть полным достоинства, но и веселым одновременно, как у женщины - верной супруги, однако знающей цену своей молодости.
       Во время сеанса они непринужденно разговаривали и даже смеялись.
       Прошу вас не менять позу, неожиданно сказал Билл. У вас разное выражение лица в зависимости от того, правым или левым профилем вы обращены к мольберту. Как будто я рисую совершенно разных людей.
       Мне всегда думалось, что многообразие, вернее, многоликость только украшает женщину. Нарисуйте меня многоликой, мне этого бы очень хотелось.
       Билл посмотрел на нее, но ничего не ответил.
       Наконец, сеанс был окончен, и Билл облегченно вздохнул.
       Покажите, какой вы меня изобразили. Я знаю себя очень хорошо, и смогу по достоинству оценить ваши способности. Не буду лукавить, если мне не понравится, я выскажу свое мнение откровенно. Так что берегитесь! сказала она.
       Не знаю, стоит ли вам показывать мою работу, сказал Билл с сомнением.
       Но Присцилла уже не слушала его и побежала к мольберту.
       Она посмотрела на свой портрет, и сердце ее сжалось. То, что она увидела, повергло ее в ужас. На холсте была изображено лицо, одна половина принадлежала молодой женщины, и которое как бы переливалось через тонкую перемычку в морщинистую старуху с подведенными синей краской глазами и ярко-красной помадой на губах. И в молодой женщине, и старухе она с трудом узнавала себя, свое лицо, изображенное на обеих половинах портрета. Но то, что это была она, не было никакого сомнения.
       Это не я, и такой никогда не буду! Я долго, бесконечно долго, останусь молодой. Очень непорядочно с вашей стороны изобразить меня старухой. От вас я такого не ожидала. Знай это, я бы никогда не согласилась на этот сеанс, кричала она.
       Я же честно предупредил, что нарисую вас такой, какой вижу, сказал Билл с обидой, а потом вдруг неожиданно рассмеялся.
       Вы мне нравитесь даже старухой. Возможно, я сенилофил, грешен, люблю старых.
       И направился к ней, широко расставив руки.
       Не подходите! закричала Присцилла. Если вы сделаете еще один шаг, я позову полицию, и вас упекут в тюрьму за изнасилование.
       Лицо Била начало меняться - он ссутулился, руки удлинились и почти доставали пола, глаза уменьшились и округлились под нависшими бровями, нос приплюснулся, обнажив огромные ноздри, рот с пухлыми губами удлинился на нижней челюсти со скошенным подбородком, все его тело покрылось густой коричневой шерстью. Перед Присциллой стояла обезьяна, похотливо глядевшая на нее.
       Иди ко мне, сказала обезьяна. Самое подходящее время заняться любовью. Как в фильме одного режиссера, сексуального маньяка и извращенца. Там женщина уже совсем немолодая, с глазами блудницы, страстно желающей еще при жизни быть возведенной в лик святых, занимается любовью с гориллой. Почему бы и нам не последовать их примеру.
       От ужаса и омерзения Присцилла первый раз в жизни потеряла сознание.
      
       Как сквозь сон она почувствовала, что кто-то легонько похлопывает ее по щекам.
       "Проснитесь", донеслось до нее откуда-то издалека.
       "Присцилла, проснитесь! Вам нужно проснуться!" повторял врач, легонько похлопывая ее по щекам. "Да проснитесь же, наконец!".
       Она открыла глаза и непонимающе посмотрела на людей, стоявших вокруг ее кровати и вопросительно на нее смотревших.
       "Слава Богу, она проснулась. А то я уже боялся, что нам не удастся ее разбудить", услышала она.
       "Принесите зеркало", сказала она едва слышно.
       Она посмотрела на себя в зеркало и облегченно вздохнула. Она была такой же молодой и красивой, какой пришла в больницу много лет назад. Возможно, ей это только показалось, но она выглядела даже моложе, чем раньше.
       Еще раз вздохнув с облегчением, она оглядела помещение, в котором находилась. Рядом с ней на столике стояли ее любимые цветы, на окнах висели занавески, белые с бледно-розовыми тюльпанами. Она бы подумала, что лежит в собственной постели у себя дома, но холодные белые стены и потолок напомнили ей, что она в больнице.
       "Вы за мной хорошо ухаживали, это видно сразу", сказала она и благодарно улыбнулась. Ей хотелось сказать что-нибудь приятное персоналу.
       "Мы очень старались и делали все, чтобы вы чувствовали себя, как в собственной постели", ответил врач.
       "Я отблагодарю всех, только скажите, кого".
       "Особенно выделить кого-то невозможно. Впрочем, один из санитаров относился к вам по-особенному, как к очень близкому, даже любимому человеку".
       "Вас это может удивить, но все это время я чувствовала, что рядом со мной находится человек, который не только ухаживает за мной, но и любит меня. Где же он? Я хочу его видеть".
       Врачи в нерешительности переглянулись.
       "Видите ли, он у нас уже не работает", сказал один из них и после паузы добавил: "Он попал в автомобильную катастрофу и передвигался только в инвалидной коляске. Но он навещал вас каждую неделю и всегда приносил цветы. Если хотите с ним связаться, мы можем дать его координаты. Хотя он уже давно не появляется. Возможно, он уже умер".
       "Я это тоже чувствовала, и все последнее время ощущала его отсутствие. Бедняга. Но я обязательно ему позвоню и договорюсь о встрече, если он еще жив. Такая любовь и забота должны быть отблагодарена", сказала Присцилла и решительно добавила: "Я хочу домой. Когда я смогу покинуть больницу?"
       "Обождите, еще рано. После полувека сна вы ослабли без движений, вас ведь даже поворачивали, самостоятельно вы не могли двигаться".
       "Ну, вы меня плохо знаете", сказала она и попробовала сесть в постели, но тут же упала на подушку.
       "Вот видите. Понадобится не менее трех недель, чтобы вы смогли передвигаться самостоятельно", сказал врач серьезно.
       "Посмотрим".
       Собрав все силы Присцилла села.
       "Теперь вы понимаете, на что я способна", сказала она с гордостью. "Через три дня я буду дома. И не позднее. И прошу вас, сделайте все, чтобы я пришла в мой чистый и ухоженный дом, в такой, который я оставила пятьдесят лет назад".
       "Не беспокойтесь, все будет в полном порядке".
      
       Она пришла домой и сразу же подбежала к зеркалу. Ей показалось, что ее лицо было покрыто сетью мелких морщин.
       "Этого не может быть, чтобы это были мои морщины! Я от кого-то слышала, что венецианское стекло со временем разрушается и как бы само покрывается морщинами. Все дело в венецианском стекле. У меня в доме оно было уже более шестидесяти лет, а когда его изготовили, одному богу известно. Это у зеркала морщины, а не у меня".
       Она сняла со стола покрывало и накинула его на зеркало.
       "Так будет лучше", подумала она. "И меньше соблазна бесконечно смотреть на себя в это чертово зеркало".
       Она обошла квартиру и приятно удивилась. Было чисто, почти празднично. В вазах стояли ее любимые цветы, на столе были фрукты, как будто все было приготовлено к ее возвращению домой.
       На стене перед кроватью она увидела лунный календарь.
       "Послезавтра будет полнолуние", подумала она и довольно улыбнулась. "Это самое подходящее время для встречи с мужем, пусть даже умершим после долгой разлуки, и моими друзьями. Это было бы эгоистично с моей стороны, сохранив молодость, оставить ее только для себя. Пусть посмотрят и восхитятся. Конечно, я поделюсь с ними моим секретом, но сделаю это своеобразно - на кладбище, на могиле Генри, моего умершего мужа, который не дождался возвращения любимой жены. И обязательно при свете полной луны, под которым моя внешность будет выглядеть не только молодо, но и призрачно-загадочной".
       Она села к телефону и начала обзванивать друзей. Как ей сказали какие-то незнакомые люди, все они уже умерли.
       "Все уже умерли, они уже истлели, а я все еще жива! Что значит, еще жива, я не только жива, но и осталась такой же молодой, как пятьдесят лет назад".
      
       Присцила долго обдумывала свою предстоящую встречу с мужем. Прежде всего, как одеться. Больше всего подойдет черное платье с белыми цветами из китайского шелка - оно совсем не вызывающее и достаточно скромное, но короткое, что позволит видеть ее стройные ноги, почти без рукавов, она покажет свои молодые руки, и большое декольте почти оголит ее упругую грудь. С угощением было куда проще. Она выпьет бокал шампанского и закусит фруктами. Возможно, съест еще кусок торта, конечно, в нем много калорий, если его есть часто, то можно и располнеть, но один раз можно себе позволить.
       Она проснулась с ощущением какой-то непонятной слабости. Пробовала встать, но пришлось опять лечь и полежать некоторое время. Она посмотрела на барометр - он показывал приближения дождя.
       "Все ясно. Я ведь с молодости была очень чувствительна к перемене погоды", подумала она с облегчением. "Во всем виноваты эти атмосферные выкрутасы".
       День прошел незаметно в мелких хлопотах. А вечером, когда уже почти стемнело, она решила, что пора ехать на кладбище.
       Полная луна так ярко освещала кладбище, что Присцилла могла идти, не боясь споткнуться.
       Внезапно о темном небе появились какие-то черные птицы, угрожающе преграждая ей путь, они летели низко, издавали неприятные гортанные звуки и, как показалось Присцилле, предупреждали ее о приближающемся несчастии.
       "Я уже где-то видела этих птиц, и они так же непонятно вели себя. Но тогда я не побоялась идти дальше. Пойду и сейчас без страха".
       Она шла к могиле Генри, думая о том, что тот без сомнения обрадовался бы встрече с любимой женой, конечно, если бы был жив.
       Могила, мимо которой она проходила, открылась и из нее вылезла полуистлевшая фигура в каких-то ветхих одеждах грязно-желтого цвета.
       "Я ведь Натали. Мы были подругами. Рада встретиться с тобой", проскрежетала фигура и склонилась в глубоком поклоне.
       Присцилла ничего не ответила, только с царственной грацией склонила голову и пошла дальше, не оборачиваясь.
       Из соседней могилы вылез скелет в обрывках одежды.
       "А я Боб, муж Натали", неразборчиво произнес скелет и тоже глубоко поклонился.
       "Я Синтия, твоя близкая подруга", сказал другой скелет.
       Дженни... Марта... Дастин... Джон... Джек... Мэри... Мэтью... Сэра... Аманда... Форд... Всех она когда-то знала, со всеми дружила. Теперь она встретилась с ними, с их скелетами, истлевшими телами. Она не отвечала на их поклоны, только грациозно наклоняла голову.
       Из могилы, мимо которой проходила Присцилла, показался скелет огромного роста. Во всем его поведении, даже в поклоне, чувствовалась артистичная грация.
       "Я - Билл, художник. Надеюсь, вы помните меня?" сказал скелет низким воркующим голосом с интонациями человека, не знающего поражений у женщин.
       "Конечно", едва слышно произнесла Присцилла. "Таких не забывают".
       Из другой могилы появился скелет в инвалидном кресле.
       "Я - Дик. Я ухаживал за вами в больнице. И даже был влюблен в вас".
       "Рада встрече с вами", сказала Присцилла и улыбнулась.
       Она шла как коронованная особа мимо вассалов, которые ей кланялись, выстроившись по обе стороны дороги, и только отвечала легким кивком головы.
       "Жаль, что я оделась так скромно. К подобному случаю больше бы подошло белое платье до пола и шлейф, который бы несли два пажа", подумала она.
       Наконец, дошла она до могилы Генри и остановилась, не зная, что ее ожидает.
       "Неужели меня ожидает встреча с мужем в виде скелета? Это ужасно, но нужно приготовиться ко всему, даже самому худшему", подумала она.
       Но из могилы вышел скелет, который, как показалось Присцилле, улыбался.
       "Дорогая, как я рад снова с тобой встретиться! Я ведь по-прежнему люблю тебя".
       Присцилле захотелось расцеловать его, но она подумала, что подобные нежности не совсем уместны на кладбище.
       "Я тоже счастлива", сказала она, чуть было не добавив: "Рада видеть тебя в полном здравии", но вовремя прикусила язык.
       Она взошла на могильную плиту, рядом разместился Генри, сев по-турецки.
       "Друзья мои, благодарю вас за то, что вы пришли на встречу со мной. Я хотела поделиться с вами моим секретом, но это было бы неуместно, вы ведь уже давно умерли. Однако я считаю необходимым показаться вам во всем блеске сохраненной молодости. Смотрите все и радуйтесь за меня!"
       Она начала раздеваться. В сторону полетело черное платье с белыми разводами из китайского шелка, изящный бюстгальтер и, наконец, маленькие кружевные трусики. Присцилла стояла на могиле Генри совершенно голая.
       Морщинистое лицо, дряблые руки, с которых складками свисала кожа, обвисшие бесформенные груди, морщинистый живот, искривленные, обезображенные подагричесие ноги - такой предстала Присцилла при свете полной луны.
       Тихий стон ужаса пронесся над кладбищем. Уже несуществующие губы скелетов искривила презрительно-ироническая усмешка, истлевшие глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит.
       Она подняла бокал шампанского.
       "Я хочу выпить за мою вечную молодость!"
       Она попробовала поднести его к губам, но почувствовала, что бокал внезапно отяжелел, и пальцы ее разжались, не в силах удержать его.
       Нестерпимая боль появилась где-то в животе, быстро распространилась по всей груди. Перед глазами забегали молнии, дыхание перехватило.
       Бокал упал, разбился, обрызгав шампанским окружающих.
       И прежде, чем упасть на могильные плиты, Присцилла обратилась едва слышно адресованным неизвестно кому, куда-то в пространство, не то вопросом, не то утверждением:
       "Смотрите все! Ведь правда, я осталась молодой..."
      
      
      
      
       КАРМЕН
      
       "Хозе, налей стаканчик. Такая жизнь пошла, что без стаканчика вина можно просто повеситься от тоски".
       "И не проси. Ты мне задолжала уже целую кучу денег".
       "Никогда не думала, что ты такой скупердяй".
       "Кармен, я вовсе не такой уж скупердяй, как ты думаешь. У меня большая семья, четверо детей, жена не работает. К тому же мы помогаем родителям, моим и жены, а это тоже немалые деньги. Все на мне. Ты, очевидно, уверена, что, работая в ресторанчике, я стал миллионером, поверь, едва свожу концы с концами".
       "Знаю, что ты трудяга. Таким был всегда, даже когда был солдатом. Другим нужно было тело, переспать с девушкой, остальное их не интересовало. А ты был совсем другим, помогал мне по хозяйству, делал тяжелую работу, которая только мужчинам по силам. Без тебя я бы пропала. Даже в контрабандисты пошел ради меня".
       "Это правда", сказал Хозе, тяжело вздохнув. И вдруг, вспомнив все, что было, сказал со злостью: "И как же ты меня отблагодарила за все то, что я для тебя сделал? Ушла от меня к какому-то Тореадору, еще можно было бы понять, если бы к известному, а то просто к тореадорчику средней руки, которому не с быками сражаться, а мамкину сиську сосать. Такого я от тебя не ожидал. Ведь ты всегда говорила, что любишь меня".
       "Я тебя не обманывала и действительно любила тебя, только тебя и никого другого. И теперь люблю, хотя ты мне не веришь".
       "Почему же ты захотела уйти к этому ублюдку?"
       "Я ведь тебе много раз объясняла, что тогда произошло. Просто это было тяжелое время для меня, у меня были месячные. А в это время с женщинами творится что-то невообразимое, они становятся нервными, несговорчивыми, характер у них портится, с ними нельзя договориться. Даже самая добрая превращается в ведьму. Вот я и взбеленилась, когда увидела, что ты начал меня ревновать. Веришь, не веришь, но этот Тореадор был мне совершенно не нужен. Я ведь все равно не смогла бы тогда заняться с ним любовью, в этот период такие развлечения просто грех. Лучше тебя все равно никогда у меня не было. Но я решила показать тебе, что эмансипация и идей феминизма для меня превыше всего. Вот я и заявила, что для меня самое главное - это свобода. Я ведь цыганка. А ты повел себя как настоящий испанец, пырнул в грудь. В это момент я поняла, что люблю только тебя, и никто другой мне не нужен. Но было поздно. Если бы не наши врачи, не видел бы ты меня никогда больше. Уж поверь мне, потом, в больнице, я поняла, что все феминистические бредни мне ни к чему, что я такая же женщина, как и все другие, мне нужен муж, ты и только ты. И куча детей. Но было уже поздно, ты не захотел простить меня. Даже тогда, когда вышел из тюрьмы, хотя там было куча времени спокойно все обдумать и взвесить. Да и ты тогда был не лучше меня. Нервничал, ведь целых пять дней был без моего тела, и предстояло еще два дня. Ты ведь знаешь, у меня всегда это длится долго. Ты привык каждый день, а тут целая неделя воздержания. Другой посмотрел бы на мои причуды сквозь пальцы. Боже, зачем ты так сурово покарал нас, женщин, украв из каждого месяца целую неделю! Целую неделю наслаждений! Жизнь и так коротка, не успеешь оглянуться, понять, что к чему, а уже пришло время умирать. Я тебе сказала всю правду как на духу, а теперь налей стаканчик".
       "Ничего ты не получишь! Убирайся, и чтоб я тебя больше никогда не видел!"
       "Хозе, налей вина", сказала Кармен. "Прошу тебя, я сейчас умру, на твоих глазах, если не выпью".
       "Ну и умирай. Мир освободится от такой стервы, как ты. Умрешь, и никто не будет по тебе плакать".
       Кармен почувствовала, как кровь приливает к лицу. Такого оскорбления она уже долго не слышала.
       "Налей вина!" сказала она и пристально посмотрела на него. "Не противься, так будет лучше".
       Хозе почувствовал, как раньше, когда он был вместе с Кармен, что у него нет сил ей сопротивляться, покорно достал стакан и наполнил его до половины вином. Хотел дать ей самого дешевого, но налил дорогое, каким потчевал только богатых посетителей.
       "Ну, и молодец!" сказала Кармен удовлетворенно и выпила вино.
       "Ты колдунья, всегда заставляла меня делать то, что хочешь", сказал Хозе, придя в себя. "Но это в последний раз, можешь мне поверить. Я не настолько богат, чтобы угощать вином даром".
       "Теперь это называется гипноз, а в колдовство уже никто не верит. Ты не знаешь достижений современной науки, и я могу просветить тебя, если хочешь".
       Хозе обиженно посмотрел на нее.
       "Была бы у тебя такая жизнь, как у меня", сказал он. "Мне и так достаточно того, что я знаю. Что с того, что ты образованная, всему научена. А во что превратилась".
       "В жизни каждого бывают моменты взлета и падения. Сейчас я не в лучшей фазе. Да, кстати, ты все время жалуешься, что я не расплачиваюсь за выпивку, хотя, как мне кажется, между друзьями не должно быть финансовых отношений. Впрочем, у тебя другое мнение. Ты всегда был крестьянином, человеком темным и отсталым. Единственное, что тебя интересует - это деньги. Может быть, и семья тоже. Ты счастлив, что нашел свою Микаэлу и женился на этой пресной девице, которую ничего больше не интересует кроме мужа и детей? ККК, как говорят в стране "квадратных голов". Не думаю, что после меня ты можешь быть доволен таким браком. Ну, ладно, хватит об этом. Я не вмешиваюсь в чужую жизнь. Теперь о другом. Ты ведь жалуешься, что я не плачу за вино. Денег у меня нет, это правда. Но я могу расплатиться любовью. Как раньше".
       Хозе рассмеялся.
       "Посмотри на себя, с таким чучелом заниматься любовью просто смешно".
       И пододвинул ей зеркало.
       Кармен уже давно не смотрела на себя в зеркало, в той трущобе, где она жила, его не было. Из зеркала на нее смотрела старая женщина вся в морщинах, с заплывшими мутными глазами, бледными щеками, покрытыми голубыми прожилками.
       "Не может быть, чтобы это была я", подумала она, не желая верить своему отражению.
       "Как знаешь. Не хочешь, и не надо", сказала она, встала и с гордо поднятой головой ушла. После того, как она увидела себя в зеркале, настроение испортилось.
       На улице она почувствовала, что опьянела, и пошатываясь, направилась домой.
       "Еще бы наркотики не повредили. После них жизнь снова будет прекрасной. Но где их взять? и так денег нет", подумала она
       "Кармен, подожди", услышала она знакомый голос.
       К ней приближалась Фраскита, ее давняя подруга.
       "Пошли ко мне", сказала она весело. "Посмотри, что я достала". И она вытащила из кармана пакетик. "Кокаин! Понюхаем вместе. Составишь мне компанию? А то нюхать в одиночестве не доставляет никакого удовольствия".
       Фраскиту знала Кармен с юности, вместе были женами контрабандистов. Но потом их пути разошлись, и встретились они через много лет, когда Кармен после многочисленных попыток найти свое место в жизни с горя запила, а потом стала и наркоманкой. Фраскита тоже любила понюхать кокаин и пила немало. Где брала она деньги на наркотики и вино, оставалось тайной - ведь она нигде не работала, следовательно, денег у нее быть не могло. А спросить, Кармен как-то не решалась, не в ее правилах было задавать вопросы и интересоваться без надобности чужой жизнью. В своей бы разобраться!
      
      
      
       У Фраскиты в доме было всегда чисто, уютно, можно было не только выпить или побаловаться наркотиками, но и поговорить по душам. Еще несколько лет назад они только раскланивались на улице и перекидывались парой слов, теперь же стали закадычными подругами.
       "Ну, давай, не тяни. Вытаскивай свое сокровище", нетерпеливо сказала Кармен и нервно закурила. "Весь день мечтала понюхать".
       Фраскита улыбнулась. Затем расстелила на столе чистую скатерть, развернула пакетик с кокаином и свернула две бумажные трубочки.
       "Все должно быть сделано по правилам", сказала она. "Употребление наркотиков не должно превратиться в посещение "Макдоналдса". Это праздник, который нужно отметить как полагается".
       Подруги уселись друг против друга и начали втягивать кокаин, Кармен жадно, Фраскита медленно, растягивая удовольствие.
       Кармен почувствовала, как затуманивается ее голова, предметы приобретают непривычный вид, вокруг люстры появляется сияние.
       "Хорошо", сказала она с наслаждением. "Что бы я делала без тебя?"
       "Мы ведь подруги, а подруги должны делить друг с дружкой не только горе, но и радости", ответила Фраскита. "Расскажи лучше о себе".
       "Но ведь я тебе много раз рассказывала".
       "Правда. Но каждый раз ты вспоминаешь все новые и новые подробности, и каждый раз твой рассказ становится интересней. Как будто слушаешь сказки "Тысячи и одной ночи", даже увлекательнее".
       Они сели рядом на диванчик.
       Кармен преобразилась, как если бы вокруг ее головы возник радужный нимб, свет которого притягивал и покорял. От нее можно было ожидать чего-то совершенного необыкновенного - начнет усилием воли двигать предметы или вытащит из рукава попугая, который будет предсказывать судьбу.
       "Хоть родилась я в цыганском таборе, и отец с матерью были цыганами, но уже с лет двенадцати стало мне ясно, что тамошние нравы не для меня. Там только и слышала: "Принеси то, сделай это. Ты должна слушаться мужчин". А я цыганка, вольная цыганка, и всегда хотела делать только то, что мне нравилось. Дальше жить так стало невмоготу, и в четырнадцать лет убежала в Севилью, где стала работать на табачной фабрике", начала свой рассказ Кармен. "Работа была не столько тяжелой, сколько монотонной и неинтересной, женщины от такой жизни становились злыми, чуть что, сразу лезли драться. Но я была довольна, чего не сделаешь ради свободы. Тебе, Фраскита, этого не понять. Ты ведь испанка, а вы привыкли все терпеть, мужчина может вас избить, изнасиловать, убить даже, а вы молчите. Так вот, я работала днем, а по вечерам делала, что мне придет в голову, была счастлива и наслаждалась вольной жизнью.
       Однажды на фабрике произошла драка, и я ударила ножом одну, старую уродину, которая обозвала меня грязной цыганкой. Такого оскорбления перенести было невозможно, я была чище и красивее ее. Вызвали полицию. Тут-то я и познакомилась с Хозе. Он был немного старше меня, его только призвали в армию, и он смотрел на все широко открытыми от изумления глазами. Ничего удивительного - простой парень из глухой деревушки, куда еще и цивилизация не дошла. Идти в тюрьму, как ты понимаешь, мне не хотелось, тем более, что не чувствовала себя виноватой, я только защищала свою честь. "Что делать?" подумала я, решила влюбить в себя этого Хозе и заставить убежать со мной в горы. Хозе недолго сопротивлялся, сразу влюбился, хотя у него в деревне была невеста, Микаэла, на которой он собирался жениться после демобилизации. Я ведь умею приказывать людям делать, что мне хочется, этот дар я открыла в себе еще с детства. Немногие могут противиться, а Хозе был не из таких. Мы убежали в горы, где он стал контрабандистом. Мы жили вместе как муж и жена".
       "Там-то мы и познакомились", сказала Фраскита. "Тогда я была с Данкайро, но он мне никогда не нравился. Грубый невоспитанный мужлан, от него и доброго слова не дождешься, не то, что ласки. Вернется домой, а потом только поесть и поспать, никаких других желаний. Ну, еще деньги. А вот с тобой мне было интересно, ты всегда находила темы для разговора, умела повернуть самое обычное так, что оно начинало играть совершенно другими красками, становилось увлекательным. В то время мы были очень дружны. Только благодаря тебе я стала такой, какая есть сейчас".
       "Не преувеличивай, ты всегда отличалась острым умом и самостоятельностью. Иначе я бы и не посмотрела в твою сторону".
       "Этому научила меня ты. Ты себя недооцениваешь. Теперь я смотрю на мир другими глазами. Однако рассказывай дальше".
       "Проходили годы, а в моей жизни ничего не менялось. Днем я хлопотала по хозяйству, а Хозе занимался своими делами. Затем вечером он появлялся и, почти не раздеваясь, тащил в постель. Он был очень искусен в любви, придумывал разные позы, о которых я прежде и догадываться не могла. Иногда нежность неожиданно превращалась в грубость, почти насилие, но к его чести, он никогда не переходил границ дозволенного. Я была счастлива, о такой любви можно было только мечтать. Но ведь нельзя всю жизнь есть только сладости, хочется еще и кисленького или солененького, еще и от горького не откажешься. Он начел мне надоедать, тем более, что в перемене любовных поз я заметила определенный порядок - в понедельник одна, во вторник другая, в среду третья... Этот порядок повторялся неизменно каждую неделю, каждый месяц с тем постоянством, как происходит смена времен года - после лета обязательно наступит осень, которая сменится зимой. Никогда не бывало, чтобы после осени наступала весна или лето, всегда приходит зима. Так и я могла наперед сказать, какая поза ожидает меня через два месяца такого-то числа. Сначала это меня раздражало, потом стало просто тяготить".
       "А я-то по наивности, глядя на вас, думала, что лучшей пары никогда в жизни не видела и желала себе, чтобы Данкайро был похож на твоего Хозе".
       "Это так и было, раньше мы вполне подходили друг другу. Однако нельзя вечно жить в лагере контрабандистов как в гетто, хотелось перемен. Когда я заявила это Хозе, что хочу встречаться с другими людьми, пойти в кино или театр, он рассвирепел, обозвал меня развратницей и извращенкой. Я стерпела, но не простила. С этого времени все изменилось. Хосе все время приставал с вопросами, где я была? что делала? с кем разговаривала?
       А тут еще, как назло, ты предложила пойти на бой быков. Я обрадовалась, наконец-то выберусь. Хозе ничего не сказала, но он откуда-то узнал, закатил скандал и запретил идти. Но ведь мне не так легко что-нибудь запретить".
       "Да уж, чужая душа - потемки, жизнь тоже", задумчиво сказала Фраскита.
       Они помолчали. Вдруг Кармен загадочно улыбнулась, ее глаза загорелись былым блеском, тем блеском, которого Фраскита не видела в глазах подруги уже несколько лет.
       "Хочу рассказать нечто, что прояснит мое поведение. Однако прошу тебя ничего никому не говорить, тем более Хозе. Я не хочу портить мое реноме женщины свободной и готовой на смерть ради этой пресловутой свободы. Это обязательное условие, иначе я буду молчать, и оставайся обо мне прежнего мнения".
       "Ты ведь меня знаешь не один год", сказала Фраскита с обидой в голосе. "Все, что ты мне расскажешь, не выйдет из этих четырех стен".
       "Я тебе верю. Откровенно говоря, Тореадор здесь не причем. Не буду кривить душой, он мне понравился, такой мужественный, бесстрашный. Как только я его увидела, поняла, что он не будет, как Хозе, выслеживать меня и запрещать то, что мне хочется. Ему нужна женщина, только ее тело, а не то, что называется страстной любовью. А то, что добиться его расположения не составило бы для меня никакого труда, ясно было с первого взгляда.
       Но дело было совсем не в нем. Я пришла на бой быков значительно раньше тебя, мне хотелось поскорее выбраться из лагеря, и глазела на людей. Вдруг ко мне подошла какая-то женщина.
       "Я уже долго наблюдаю за тобой", сказала она. "Ты такая красивая, что не обратить на тебя внимания просто невозможно. Но это не самое главное. Лицо твое, как зеркало, в котором отражаются все чувства. То оно любопытное, когда ты наблюдаешь за людьми, если они тебе нравятся, ты удовлетворенно улыбаешься, а если нет, хмуришься. Но вдруг становишься грустной, глаза тускнеют, и я понимаю, что в жизни твоей мало веселого, она даже временами тебе в тягость".
       Не знаю, почему, но эта женщина сразу вызвала у меня доверие, и я рассказала ей о своей жизни. Конечно, я и не упомянула о том, что Хосе контрабандист, да ее это не интересовало, ей хотелось узнать побольше о моей жизни.
       "Да, у нас в Испании женщины часто бесправны", сказала эта женщина решительным голосом. "Поэтому мы и создали своеобразный клуб, общество единомышленниц, которое призвано бороться за то, чтобы женщины получили одинаковые права с мужчинами. Дали бы мне волю, я сделала бы мужчин нашими слугами, лучшего они не заслуживают. Но это программа максимум, а пока мы довольствуемся малым. Приходи к нам".
       И она сунула мне в руку свою визитную карточку. В это время появилась ты. Я уже хотела вас познакомить, но женщина бесследно исчезла.
       С этого момента моя жизнь изменилась и наполнилась смыслом. Тебе я говорила, что иду на свидание с Тореадором, а сама уходила в клуб, врала, что собралась на бой быков, но через пару минут оттуда исчезала и шла к своим товаркам.
       Хозе, конечно, ничего этого не знал, считал, что я ему изменяю, выследил меня. А потом произошла известная сцена, описанная в новелле Мериме и опере Бизе "Кармен". Но эти двое ничего не поняли в моей натуре, они ведь мужчины, они ничего не понимают в нашей женской душе. Quod licet Juvi no licet bovi - что положено Юпитеру, не дозволено быку.
       "На каком это языке?" спросила, удивленно, Фраскита.
       "На латинском", сказала Кармен, как нечто само собой разумеющееся.
       "Ты знаешь латынь?"
       "Да. Я тебе ведь говорила, что в клубе женщины были различными. Большинство - чванливые, самовлюбленные особы, которых ничего не интересовало, кроме их собственных завиральных идей о превосходстве женщин над мужчинами. Но были и умные, широко образованные, с ними я в основном и общалась. Они помогли мне пойти учиться, так я выучила латынь, английский и французский, давали читать книги, вместе с ними я ходила в концерты, театр, кино. Я стала совершенно другим человеком, от прежней Кармен, разбитной бабенки, жены контрабандиста, которую ничего кроме секса не интересовало, не осталось и следа.
       Я пришла в сознание в больнице в окружении каких-то приборов и капельниц. Как сказали потом врачи, еще бы кинжал попал на один сантиметр левее, меня бы уже не было. Я долго думала, что делать дальше и поняла, что возврата к прошлому нет, нужно жить по-другому. Выздоровела я на удивление быстро, на молодых все заживает, как на собаке.
       Мои подруги из клуба помогли мне, и через короткое время я начала работать секретарем в одной из фирм, выпускавшей пылесосы. А вечером шла в клуб.
       Должна тебе признаться, что вскоре эти феминистические бредни мне надоели. Я не разделяла экстремистских идей большинства товарок о превращении мужчин в слуг женщин. Мужчины так же свободны, как женщины. По моему мнению, достаточно добиться с ними равных прав и возможностей. Кроме того, меня раздражали безапелляционные высказывания некоторых из них о вещах, в которых они разбираются, как свинья в апельсинах, и имела смелость высказать свое мнение им в глаза. Это не понравилось многим членам нашего клуба, тогда я ушла от них без сожаления".
       "Кармен, я совершенно не представляю твою жизнь без мужчин. Зная тебя, я всегда была уверена, что мужчины играют в твоей жизни основную роль. А послушаешь тебя, создается впечатление, что единственным твоим интересом была борьба за права женщин", с удивлением сказала Фраскита.
       "Ты права, без мужчин я не могу. И вот из-за этого начались трудности, о которых я даже не подозревала. Мужчины погубили меня.
       Сначала в меня влюбился мой шеф из фирмы по производству пылесосов. Я и не думала, что он на такое способен - уже немолодой толстый боров, женатый, отец троих почти взрослых детей. Не успела я начать там работать, как стала замечать его сальные взгляды. Но на большее он долгое время не решался, очевидно, обдумывал, как лучше соблазнить меня. Затем пригласил в кафе, проводил до дома и напросился зайти посмотреть, как я живу. Как только вошел, тут же набросился на меня. Я ведь умею постоять за себя, но долгое отсутствие секса просто парализовало меня. Я не сопротивлялась, может быть, была даже рада. Как никак, а мужчина. По выражению одного из писателей, он пыжился, как павлин, но вот распустить хвост долгое время ему не удавалось. Наконец, я выбралась из-под него с омерзительным ощущением неисполненных желаний. Правда, в следующие разы он был лучше, но каждый раз, когда он должен был ко мне прийти, меня охватывало омерзение. В конце концов, я сказала ему, что с меня достаточно. И тогда он просто выгнал меня без всяких объяснений.
       Я пошла работать в фирму, которой руководила женщина, решила, что это будет безопаснее, а мужчину можно найти и на стороне. Но не тут-то было! Буквально на следующий день я приметила одного из сослуживцев, высокого, с хорошей фигурой, но с каким-то странным, я бы сказала, кротким выражением лица, нет, не лица, а глаз, который бросал на меня призывные взгляды. Мне это сразу не понравилось, и я молила Бога, чтобы он не начал меня преследовать. В конце концов, работа в этой фирме мне понравилась, да и нельзя ведь вечно менять работу. Но вскоре я поняла, что он человек робкий, и мне ничего не угрожает. Я просто ошиблась, он выжидал время и хотел лучше меня узнать. Работа в фирме была очень интенсивной, просто изматывающей, заказов было много, и я приходила домой измочаленной. К тому же, я еще ходила в клуб феминисток, и свободного времени, да и сил тоже, у меня не оставалось. Краснея и заикаясь, он предложил стать его любовницей. Долго не раздумывая, решила согласиться на его предложение. Теперь я проклинаю себя за это. Представь себе, он оказался мазохистом и заставлял меня стегать его голую задницу специальной плеткой и водить на веревке, как собаку. После таких упражнений пол был забрызган спермой, и он падал на кровать изнеможенный. Когда же я с возмущением его спросила: "А как же я?", он ответил пренебрежительно: "Это твое дело". Сама понимаешь, долго выдержать такое надругательство я не могла, и вскоре послала его к черту. К чести его, он не стал меня преследовать, но оставаться в этой фирме я больше не захотела. Я начала сомневаться, остались ли в нашей стране еще настоящие мужчины, неужели единственным был Хозе. Да, он был мужчиной. Это я поняла через много лет, когда он уже был владельцем ресторана".
       "Бедная Кармен, тебе явно не повезло с мужчинами, но, поверь мне, настоящие представители мужской породы у нас еще не перевелись, их нужно только найти". И Фраскита загадочно улыбнулась.
       "Прошло около полугода, и я начала подумывать о том, что вновь нужно найти мужчину", продолжала Кармен. "Но где его найти? Первого встречного мне не хотелось, а для того, чтобы найти подходящего, нужно время, которого у меня не было. Но все таки, некоторых мне удалось повстречать. Однако все они меня не удовлетворяли - одни были слишком скучными, другие безукоризненно мне подчинялись, третьи хотели главенствовать, это-то надо мной, женщиной свободной и независимой. Большинство были женаты, и встречи с ними происходили за завесой глубокой тайны. Правда, я и сама не хотела выходить замуж, мне это было не нужно, но и ложь мне всегда претила. Хоть были они все разные, но их объединяло одно - приручить меня. Я много раз пыталась им объяснить, что это невозможно, я свободна в своих поступках и привязанностях. Я не какая-то курица, которая живет в курятнике, был бы петух, а большего ей не надо. Нельзя ведь приручить орлицу. Одну я видела в зоопарке, в клетке сидела бедная, более жалкого зрелища представить себе невозможно. Я - орлица, свободная орлица, которая сама решает, полететь ей дальше или сесть отдохнуть на вершину дерева. Поэтому ни один из них меня не понимал, как будто мы говорили на разных языках.
       Я уже разуверилась найти подходящего. Настроение было ужасным, я впала в депрессию.
       Однажды в бюро, это было уже седьмое место работы, я увидела нового сослуживца, молодого человека необыкновенной красоты и элегантности, который, как только я вошла, посмотрел на меня с интересом, мне даже показалось с восторгом. Я сразу подумала: "Ну, этого я не выпушу!"
       "Наконец! Я была уверена, что ты найдешь подходящего", улыбнулась Фраскита.
       "Не радуйся преждевременно. Это он стал причиной моей гибели. Если ты видишь меня такой, какой я стала, то это только его вина.
       Выждав несколько дней, нельзя ведь сразу бросаться почти незнакомому человеку на шею, нужно дать тесту взойти, я решила взять инициативу в свои руки и предложила пойти вечером выпить кофе. Он не стал возражать, сразу согласился, как я решила, с радостью. А потом затащила в постель. Я не ошиблась, он оказался именно таким, которого искала все эти годы. Даже решила, что, наконец, нашла человека, за которого пошла бы с радостью замуж, нарожала ему детей и прожила верной женой до самой смерти. Но я ошиблась, счастье продолжалось недолго. Через несколько месяцев он мне заявил: "Я не хочу больше. Мне нет еще и тридцати, а тебе уже за сорок. Ты еще красива и сможешь найти мужчину твоего возраста". Я так и опешила и подумала, что за бред он несет. Я ведь всегда считала себя молодой. Но потом быстро сообразила, что мне действительно уже сорок четыре. Годы пронеслись молниеносно! Тогда я решила свести все на шутку: "Ведь есть мужчины, которым нравятся женщины значительно старше их самих". "Я не из тех", сказал он. "И не хочу больше с тобой встречаться".
       Я чуть было не заплакала. Рушились все мои надежды. Возможно, я полюбила первый раз по-настоящему. Возможно, второй, первый раз я любила Хозе. И решила не сдаваться. Начала его уговаривать, не принимать скоропалительных решений, а хорошо все обдумать. Он согласился, но вскоре опять за свое: "Нам нужно расстаться. Я хочу жениться на девушке своего возраста".
       Тогда я решила изменить тактику, купить его, как меня пытались купить мужчины. Начала водить его по дорогим ресторанам, покупать красивые галстуки, подарила запонки с настоящими изумрудами, они подходили к его зеленым глазам. Он принимал подарки, но явно без особого восторга.
       Через короткое время он пришел подавленный, как если бы ему было стыдно за то, что он собирался мне рассказать. "Я женюсь", сказал он, глядя в сторону. "Поэтому не хочу больше приходить к тебе". Я удивилась, мы ведь встречались почти каждый день, как же ему удалось встретить ту, на которой собирался жениться. "Мы с ней знакомы уже много лет, еще со школы, ей на два года меньше, чем мне. Она мне всегда нравилась, мы встречались несколько лет, а потом расстались, сам не знаю, почему. Недавно мы снова встретились, я понял, что нашел ту, которую искал, и вот вчера предложил ей пожениться. Она тут же согласилась. Лучшей жены мне не найти". Я разозлилась. "Вот такая твоя благодарность за все, что я для тебя сделала! Но запомни, так просто я тебя не отдам. Не меня бросают мужчины, а я их бросаю". Он усмехнулся и ушел. А я упала на кровать, где еще недавно он обнимал меня, была так обескуражена, что даже не могла плакать. Такое было со мной первый раз в жизни. Его я не обманула, когда сказала, что сама первой бросаю мужчин, может быть, несколько преувеличила. Меня бросили двое, я говорю о тех, кто мне нравился. Один, красавец-француз, заявил, что не в его правилах каждый день есть одни пирожные, даже, если они ему по вкусу, иногда, видите ли, хочется потрохов с горчицей. Второму не нравился запах моего пота, хотя, уверяю тебя, я всегда мылась перед свиданием.
       Так провалялась я на кровати несколько часов, потом нашла бутылку вина и почти залпом выпила. На душе у меня стало так хорошо и спокойно, что все горести куда-то бесследно улетучились. Я заснула и проспала без снов до утра. Утром позвонила на работу, сказалась больной и три дня пила без перерыва. Так, мне казалось, жизнь стала переносимей. Когда на четвертый день я появилась в бюро, от меня невыносимо несло перегаром. Ничего удивительного, что меня тут же выгнали. Так я переходила из одной фирмы в другую, пила, чтобы утешиться, и меня выгоняли. Кому хочется иметь в секретарях алкоголичку. Небольшие запасы у меня еще сохранились с лучших времен, и их я пропивала не задумываясь. Потом деньги кончились, нужно было идти их зарабатывать. Но опять поступать в фирму мне не хотелось.
       И тогда я решила стать проституткой.
       "Я еще не так уж стара и еще привлекательна", решила я и не ошиблась.
       Клиентов было много, в основном марокканцы из нелегалов. Жены у них остались на родине, а без женщин они не могли.
       Так я зарабатывала на жизнь, и большую часть пропивала и баловалась наркотиками. Но не часто, от клиентов получала не так уж много денег.
       Постепенно опускалась все ниже и ниже, почти перестала убирать в комнате, а уж о книгах, кино и театре совсем забыла. Вставала, искала клиентов и пропивала полученные деньги. И так каждый день, из месяца в месяц, из года в год.
       Однажды один из моих постоянных клиентов, увидев меня, отвернулся и хотел пройти мимо. Я дернула его за рукав.
       "Пойдем, что ли?"
       "С тобой я больше не пойду", сказал он. "Посмотри на себя, ты превратилась в старуху, от тебя плохо пахнет, а твой дом, что хлев. Я найду другую, таких как ты здесь много, были бы деньги".
       Так я потеряла всех своих клиентов, и теперь перебиваюсь с хлеба на воду. А вино выпрашиваю у Хозе, он мне наливает по старой памяти, но, думаю, скоро перестанет".
       "Бедная Кармен, никогда бы не подумала, что такая красавица, умница, свободная, как ветер, может докатиться до такой жизни", сказала Фраскита, и ее глаза наполнились слезами. "Давай еще выпьем. На душе станет легче".
       Она налила бокал вина, затем еще один. Они сидели в обнимку и молчали.
       "Скажи, Кармен, а где ты достаешь наркотики?" спросила Фраскита.
       "Уже давно ими не баловалась. Может быть только у тебя, они у тебя всегда есть. На наркотики у меня нет денег".
       "А раньше? У тебя ведь были деньги. Где ты покупала наркотики?"
       "В разных местах. У Хорхе, у Алехандро, у Симона, у Али или Махоммеда".
       "Ну, эти ни для кого не секрет. Даже известно, где они их достают"
       "Меня это никогда не интересовало".
       "И у Хозе тоже продает наркотики?"
       "Нет, Хозе такими делами не занимается. Он выгнал бы меня, если бы узнал, что я употребляю наркотики. Он всегда был человеком честным, а уж теперь и подавно. Никогда не сделает ничего противозаконного".
       "Жалко, что Хозе не торгует наркотиками".
       "Почему?"
       Фраскита ничего не ответила и налила ей еще вина.
       "Пей, подруга, утопи в вине свое горе".
       "А ты почему не пьешь?" спросила Кармен.
       "Мне хватит".
       "Фраскита, я рассказала все о своей жизни, ничего не утаив. Теперь расскажи мне о своей, я ведь почти ничего не знаю".
       "Мне нечего особенно о себе рассказывать",
       "Смотрю я на тебя, ты такая же красивая и молодая, как раньше, в доме у тебя всего полно, всегда есть вино и наркотики. А ведь ты нигде не работаешь. Откуда у тебя деньги?"
       Фраскита долго молчала.
       "Ну, так и быть, расскажу тебе правду. Как ты помнишь, жизнь жены контрабандиста мне надоела до чертиков, и я начала уговаривать Донкайро бросить это глупое занятие, перебраться в Севилью и начать другую жизнь, тем более что жить с ним превратилась в пытку, он стал совершенно невыносим, вечно угрюмый, раздражительный, чуть что, сразу бьет меня. Он долго не соглашался. Потом вдруг изменил свое решение. "Ремесло контрабандиста не имеет будущего", сказал он. "Ну, хорошо, поработаю я еще несколько лет, а что дальше? Мне с каждым годом все труднее становится лазить по горам, я ведь уже совсем не мальчик, а вскоре совсем одряхлею. Нужно поискать что-нибудь поспокойнее". Я обрадовалась. "Никогда не думала, что ты станешь таким благоразумным". А он только ухмыльнулся. "Жизнь научит еще не такому".
       Через несколько дней Донкайро пришел веселый, даже поцеловал меня.
       "Я нашел прекрасную работу, в таможне, в отделе борьбы с контрабандой. Друзья помогли"".
       "Но ведь он сам контрабандист. Неужели такие нужны в таможне?". Кармен не смогла скрыть удивление".
       "Еще как! Именно таких там носят на руках. Донкайро знает все тропинки в горах, по которым в страну приходит контрабандный товар, кроме того, все уловки бывших товарищей для него не секрет. Он очень ценный работник в таможне. Я уже не говорю, что у него высокая зарплата, он еще берет взятки у пойманных за то, чтобы их отпустили без наказания. К тому же, присваивает часть конфискованного товара. Так что жизнь с ним была бы обеспечена, но я не захотела. Характер у него сама знаешь, какой, а как мужчина он уже ничего не стоит. Продаваться же, хоть и дорого, не в моих правилах. Я - гордая испанка. Вот я его и бросила".
       "Вот уж не ожидала такого поворота дела", сказала Кармен с удивлением. "Но что же случилось потом, после того, как ты его бросила? Как повернулась твоя жизнь?"
       "Ну, ладно, говорить правду, так до конца. Я осталась одна и долгое время не могла решить, что делать дальше. Жить в нищете не хотелось, а профессии, которая бы хорошо оплачивалась, у меня не было. Поразмыслив немного, решила предложить себя в отдел борьбы с нелегальным оборотом наркотиков. В конце концов, я не хуже Донкайро. Меня приняли на работу, и работаю я там уже несколько лет. Работа интересная, сказала бы".
       "Что же вы там делаете, в этом отделе?" воскликнула Кармен.
       "Вылавливаем поставщиков наркотиков".
       "Как же ты можешь там работать, когда сама нюхаешь кокаин?"
       "Это у нас никого не интересует. Не подумай, что беру взятки, как Донкайро. Никогда я не делала то, что противозаконно. Никогда! А наркотики получаю, так сказать, в виде премии, за хорошую работу. Я никогда не отказываюсь от того, что мне полагается по закону. Поэтому у меня всегда есть, что понюхать, да и других угостить, например, тебя. Главное у нас, помогай выявлять поставщиков. Когда я пришла в отдел, работы было невпроворот. Но со временем мы выловили всех, кого знали или подозревали, а потом наступило затишье. Это не значит, что наркотики перестали попадать в нашу страну нелегально. Просто мы исчерпали известные нам пути, по которым поступала информация. Все приуныли, деньги просто так не платят. Деньги хорошие, на них можно жить без забот. Нужно было что-то срочно предпринять, чтобы оживить работу в нашем отделе. И тогда я вспомнила о тебе. Я ведь знала тебя еще тогда, когда ты не так обеднела, чтобы не быть в состоянии купить наркотики. Несколько раз я пыталась разузнать, где ты их покупаешь. Но безуспешно, очевидно, время тогда еще не пришло. И вот теперь я решила, что не оставлю тебя в покое до тех пор, пока не расскажешь то, что я хочу узнать. Теперь от тебя мне стало известно, как наркотики нелегально, контрабандой, попадают в нашу страну. Но ты не беспокойся, мы тебе хорошо заплатим за эту информацию. Мы ведь подруги, а подруги должны помогать друг дружке".
       Кармен почувствовала, как кровь приливает к лицу, дыхание перехватывает от гнева. Ей захотелось закричать: "Ты мне не подруга. Ты тварь! Я не продаю своих друзей!" и всадить в грудь Фраскиты кинжал по самую рукоятку.
       Но через мгновение поняла, что она старая женщина, безвольная алкоголичка и ни на какие решительные поступки уже не способна.
       Она встала и, не посмотрев на Фраскиту, молча ушла.
      
      
      

    СТРАХИ. СЛУХИ

      
       Словно мухи, тут и там
       Ходят слухи по домам,
       А беззубые старухи
       Их разносят по умам!
       В. Высоцкий. Песня о слухах.
      
       То, что Вы здесь прочтете, не является "плодом досужей фантазии". Это полу документальный рассказ. Я сам был свидетелем событий, описанных в первой и третьей частях, и могу поручиться за правдивость сказанного. Вторая приснилась мне во сне. Я так расстроился за судьбу главного героя, что проснулся и не мог заснуть до утра.
       Cобытия, о которых пойдет речь, начались в 1989г.

    1.

       Я получил разрешение ОВИРа на поездку в Париж, где собирался провести целый месяц с друзьями. Моему счастью не было границ, ведь Париж был для меня тем, что для мусульманина Мекка - каждый, кто истинно верит в Аллаха, должен хотя бы раз в жизни совершить паломничество в этот святой город. Так и я решил, что не умру до тех пор, пока не побываю в Париже.
       Было начало Перестройки, и правила заграничных поездок смягчились. Теперь поехать за границу не будет связано с унижениями, которые испытываешь в этой организации. Я и не думал, что советская власть доживает последние часы, а с нею и советский ОВИР, хотя впереди еще будет путч, расстрел Белого Дома и распад Советского Союза, не говоря уже о падении Берлинской стены, которое произошло во время моего пребывания в Париже. Но обо всем этом я даже не догадывался, предсказание будущего - не мой удел.
       Я решил не лететь, а поехать до восточного Берлина поездом, а затем пересесть в западном до Парижа. Поезд Ленинград - Берлин был очень комфортабельным, что ни говори, настоящий международный экспресс, не то, что тот, который привез меня в Париж на Северный вокзал.
       В одном вагоне со мной ехала группа рок-музыкантов. Ребята были симпатичными, на вид доброжелательными, правда, шумными, немного навеселе, конечно, длинноволосые, короче говоря, настоящие представители этого вида искусства. Они прониклись ко мне симпатией и уважением и предложили распить с ними бутылочку пивка, что мы и сделали. Потом рассказали, что едут в восточную Германию с концертами.
       Узнав, что я еду в Париж, они посмотрели на меня с некоторым сожалением.
       "Французы ничего не понимают в роке. Единственная страна в Европе, где есть настоящие ценители - это Германия", сказал один из музыкантов.
       Я не стал спорить, в этом я все равно ничего не понимаю.
       Я вышел покурить. Рядом со мной оказалась одна миловидная дама, которая курила одну сигарету за другой, не докуривая и начиная следующую. Мне сразу бросилось в глаза, что она неспокойна, все время озиралась, ее нервные длинные пальцы беспрерывно теребили шейный платок, глаза испуганно бегали.
       Мы разговорились.
       "Вы едете в Париж!? Счастливец!", сказала она с восхищением и завистью. "Это ведь моя мечта. Какой же русский не любит быстрой езды и какой русский не хочет побывать в Париже! Но это почти невозможно, из ГДР поехать на запад необычайно сложно. Так и умру, наверное, не побывав в Париже".
       Мне показалось, что, разговаривая со мной, она несколько успокоилась, как бы забыла о мучащих ее проблемах. Она начала улыбаться и, как это часто бывает во время поездки, незнакомому попутчику рассказываешь то, что поверяешь только очень близким.
       "Я познакомилась с моим будущим мужем в университете. Он приехал из Дрездена в Ленинград изучать русский язык, а я училась на том же филологическом факультете и учила немецкий. Я помогала ему, это было общественное поручение. Он мне понравился, такой серьезный и рассудительный в работе и непринужденно веселый в быту. Мы проводили вместе много времени, ходили в кино, в театры, в филармонию. Когда я первый раз привела его к себе домой, родители встретили его холодно - отец воевал, а мать чуть было не умерла в блокаду, но потом, узнав его поближе, оттаяли. Через два года он предложил мне пожениться и уехать после окончания университета в ГДР. Я сразу же согласилась, сама не знаю, почему, очевидно, женским чутьем поняла, что лучшего мужа мне не найти. Мне как-то даже не пришло в голову, что еду жить в другую страну с чужими нравами. Как я теперь понимаю, родители воспротивились не напрасно, они-то понимали, какие трудности меня ожидают, и мне стоило большого труда их уломать. Мы поженились и уехали сначала в Дрезден, а потом перебрались в Берлин. Оба работаем в университете, я преподаю русский язык, а он русскую литературу. Знаете, он очень талантливый человек, только такой талант, как он, может понять красоту и самобытность русской литературы, и что самое главное, донести ее до других, людей с другим менталитетом".
       "Вы не жалеете, что живете теперь в Германии?" спросил я и сразу пожалел, что спросил. Я не люблю задавать подобных вопросов. Вспомнился известный афоризм Оскара Уайльда: "Никогда не задавайте нескромных вопросов, на них вы можете получить нескромные ответы". И я с ним согласен.
       "Как вам сказать, и да, и нет. Да и о чем жалеть? У меня хорошая работа, которая мне нравится и прекрасно оплачивается. Муж, который меня любит. Он всегда уравновешен, никогда не бывает в плохом настроении. У нас двое детей, короче, там вся моя семья. Жизнь в Германии значительно лучше и спокойнее, чем в Советском Союзе, много продуктов, хороших продуктов, за которыми нет очередей, можно хорошо и недорого одеться. Так что не на что жаловаться. Да я и не жалуюсь".
       "А ваш муж? Он ваш друг?" спросил я и сразу подумал, что этого делать не нужно было, я опять вторгаюсь в чужую жизнь.
       "Конечно, он мой друг", сказала она, но мне показалось, что в ее голосе чувствовалась неуверенность. Однако я мог и ошибаться. "Я ведь уже вам сказала, что он прекрасный человек, хороший семьянин. За ним я чувствую себя, как за каменной стеной. Но, мне кажется, он не понимает меня, вернее, не всегда понимает. У него все разложено по полочкам и, не дай Бог, отойти от этого порядка. В субботу и воскресенье ровно в два вся семья должна собраться на обед. Все прекрасно, но дети уже выросли, иногда им хочется встретиться в это время со своими сверстниками. А это категорически невозможно. Вечерами ровно в семь часов и до девяти он работает дома в своем кабинете, ни минутой раньше, ни минутой позже, и в это время его нельзя беспокоить. Думаю, что если в это время в доме будет пожар или у меня начнется сердечный приступ, он не выйдет из своего кабинета. Конечно, я преувеличиваю, но иногда мне кажется, что это так. Не слушайте меня, я не справедлива! Конечно, он мой друг, и если со мной что-нибудь случится, он всегда поможет и выручит из любой беды. Но порядок есть порядок. Я уже не говорю о сексе - два раза в неделю, в строго определенные дни, не чаще и не реже. А может быть, мне захочется в не назначенный день или сделать пропуск. Нет, это невозможно! Во всем должен быть порядок, немецкий порядок".
       Она посмотрела на меня игриво.
       "Вас не коробит, что я так откровенно говорю о сексе? Я знаю, что в Советском Союзе это запретная тема, вернее, о ней принято говорить открыто по радио или телевизору. В Германии все по-другому. Мы говорим о сексе совершенно открыто".
       "Нет, я не ханжа. Можете продолжать спокойно, мне даже интересны немецкие нравы", сказал я и засмеялся, чтобы она не чувствовала себя скованно.
       "Да, жизнь в Германии совершенно другая", сказала она и почему-то вздохнула.
       "Вы часто приезжаете в Ленинград?"
       "Каждый год. Я скучаю по родителям, они у меня уже старые и больные. И по моим ленинградским друзьям. Знаете, у меня ведь нет настоящих друзей в Германии, таких друзей, которым можно открыть душу, которым доверяешь безоговорочно и которые поймут тебя с первого слова".
       Я заметил, что она опять занервничала, в глазах появилось беспокойство, со страхом оборачивалась, как будто боялась, что на нее нападут сзади.
       "Когда в этот раз я собралась в Ленинград, мои друзья начали меня отговаривать. В один голос они говорили, что ехать небезопасно, жизнь тяжелая и, главное, высокий криминалитет. Вечером ходить по городу опасно, могут напасть, ограбить или даже убить. Они приводили массу примеров, рассказов очевидцев".
       "Ну что вы, это преувеличение. Не верьте слухам", сказал я уверенно. " Я всегда хожу по городу без опаски, возвращаюсь от друзей на последнем метро. И, как видите, со мной ничего не случилось".
       "Не говорите так. Я сама убедилась, что в этих слухах много правды. На мою подругу напали, отняли кошелек и так избили, что она две недели провалялась в больнице. Хорошо, что не убили. И за что? В кошельке была всего десятка!"
       "В любой стране может произойти нечто подобное, даже в Германии", запротестовал я. "В Советском Союзе убивают и грабят не чаще, чем в других странах".
       "Ну, не скажите. Вы ко всему привыкли, а для меня это ужасно. В метро, в трамвае, в автобусе, да и просто на улице, я чувствовала на себе ненавидевших меня взгляды озлобленных людей. Я уже решила, буду появляться в Ленинграде так редко, как это только возможно. Сидеть в доме родителей, как в тюрьме, я не хочу. А рисковать жизнью просто так, не имею права. У меня семья. Пусть они лучше приезжают ко мне в Берлин, это будет для меня спокойнее. Когда я рассказала родителям о своем решении, они расстроились. Но мама потом согласилась со мной, сказала, что так будет лучше".
       Она нервно обернулась и, убедившись, что мы одни сказала, понизив голос.
       "Как вы думаете, эти музыканты, они не опасные? Они не могут напасть на меня ночью, ограбить или убить?"
       Я искренне удивился.
       "Ну что вы! Милые, симпатичные ребята. И, уверяю вас, они не сделают вам ничего плохого".
       Она только недоверчиво покачала головой.
       Как прошла ночь, шумели ли ребята или спали, я не знал, мое купе не граничило с их. Как всегда, я спал глубоко и спокойно.
       Утром я вышел покурить в проходе вагона у открытого окна.
       Поезд остановился на одной станции. Вдруг моя попутчица выскочила из вагона и с криком "Убивают! Они хотят меня убить! Спасите!" побежала по перрону. За ней погнался проводник, но она отбивалась, продолжая кричать. Вызвали "Скорую Помощь", и санитары увели ее в машине. Затем пришел милиционер и начал расспрашивать пассажиров, не заметили они чего-то подозрительного. Все в один голос сказали, что в вагоне было все спокойно.
       А я как врач подумал, что у этой женщины было и раньше какое-то нервное заболевание, которое от страхов и встречи с музыкантами, показавшимися ей опасными, обострилось и привело к нервному срыву.
       Поезд тронулся. Что с ней произошло дальше, мне не известно.
      

    2.

       Николай Васильевич Копцов сидел в своем кабинете и невидящим взором смотрел в партитуру "Пиковой дамы". Он знал оперу наизусть, и если во время спектакля перед ним на пюпитре лежали ноты, то только лишь для того, чтобы убедить певцов и оркестрантов не волноваться, он ничего не перепутает и не забудет. Ему же как дирижеру это было не нужно. Затем перевернул страницу и подумал о том, что сделал это машинально, он думал совершенно о другом. Ему было страшно, и ни о чем другом, кроме того, что ему страшно, он думать не мог. Причин для страха не было, его жизнь до последнего времени складывалась счастливо.
      
      
       Николай Васильевич родился в Сибири, в Улан-Удэ, что в Бурятии. Несмотря на то, что в его жилах текла только русская кровь, у него было слишком широкое лицо с несколько раскосыми темно-карими глазами и выраженными скулами, что делало его похожим на бурята. Роста он был небольшого и коренаст, что тоже усиливало его сходство с жителями Бурятии. Единственное, что выдавало в нем славянское происхождение, были светлые волосы, как-то не сочетающиеся с остальными чертами лица.
       Я думаю, хотя, возможно, и ошибаюсь, что место рождения откладывает отпечаток на внешность человека. Так однажды в самолете, летевшем из Грузии, я познакомился с одним человеком, который как две капли воды был похож на грузина. Каково же было мое удивление, когда он обратился ко мне по-русски, правда с грузинским акцентом, и рассказал, что его родители, равно как дедушка и бабушка, все чистокровные русские, уже много лет живут в Грузии, где мой попутчик родился и жил всю жизнь. Другой пример: мой приятель, родившийся в Ташкенте и не имевший узбекских родственников, был очень похож на узбека. Его сын выглядел вылитым узбеченком, хотя жена моего приятеля происходила из семьи уральских казаков. Мог бы привести и другие примеры, но это не подтвердит и не отвергнет моего предположения.
       С раннего детства у Николая Васильевича проявились выраженные музыкальные способности - дома он любил петь, в музыкальной школе прекрасно играл на фортепьяно и обладал абсолютным слухом, подбирая на инструменте любимые мелодии. Когда пришло время выбирать профессию, он без колебания сказал, что будет музыкантом и поедет в Москву, поступать в консерваторию. Его отец, учитель истории в школе, посоветовал все же поехать в Ленинград, город с многолетними музыкальными традициями и консерваторию которого закончили Мусоргский, Римский-Корсаков, Бородин, Чайковский, Стравинский, Прокофьев, Шостакович и многие другие выдающиеся музыканты.
       Так Николай Васильевич стал студентом Ленинградской Консерватории.
       "Ваша фортепьянная техника совсем неплоха, да и выразительности тоже хватает, но послушайтесь моего совета, переходите на дирижерско-хоровой факультет. Вы прирожденный дирижер", сказал через полгода учебы его преподаватель. Примерно тоже сказали в консерватории и Герберту фон Караяну.
       На выпускном экзамене Николай Васильевич дирижировал оперой Чайковского "Иоланта" в Оперной студии и получил высший бал. Все члены экзаменационной комиссии отметили тонкое понимание музыки, умелую работу с оркестром и певцами и прочили ему блестящее будущее.
       "Вы прекрасный дирижер, но, поверьте, это просто неприлично выходить на спектакль в очках", сказал ему с улыбкой один из преподавателей. "Если вы так с ними сроднились, носите их дома, а в театр приходите в линзах".
       Николай Васильевич окончил Консерваторию с блеском.
       Возможно, ему просто повезло, хотя, по моему мнению, талант всегда найдет себе дорогу, и он был приглашен в оперный театр, главный дирижер которого из-за болезни собирался вскоре оставить свой пост.
       "Вы единственный, кому я могу доверить театр, и буду ходатайствовать за вас перед художественным советом", сказал ему вскоре главный дирижер, сразу увидев в нем незаурядный талант.
       Николай Васильевич получил в наследство самый заурядный провинциальный театр - репертуар был расхожим, оркестр далеко не в лучшем виде, певцы и хор состояли из посредственностей. Перед ним стояла трудная задача, сделать театр одним из лучших в стране. Если не лучшим. На это у него хватало честолюбия.
       Несколько лет он буквально не выходил из театра, работал с каждым певцом, с каждым оркестрантом, добиваясь поставленной им самим цели. Если он видел в сотрудниках единомышленников или, по крайней мере, трудяг, он помогал, как мог. Но с теми, которые не желали меняться, из косности, лени или из-за отсутствия способностей, он расставался без сожаления, даже несмотря на препоны профсоюзов. Он приглашал певцов и оркестрантов из других театров и оркестров, которых считал талантливыми, предлагая им бытовые и творческие условия, которых у них не было в других коллективах. Ни один спектакль, даже самый проходной, шедший на сцене уже не один год с другими дирижерами, не выпускал он, предварительно не убедившись в его качественности.
       Сначала им были недовольны, уж больно требователен, но потом недовольные ушли, а те, кто остались, поверили своему главному дирижеру.
       Когда Николай Васильевич убедился в том, что оркестру под силу исполнение сложных симфонических произведений, он продирижировал концертом в филармонии, на котором была исполнена Девятая симфония Бетховена с солистами и хором театра. Концерт прошел с большим успехом.
       "Молодой человек, вы совершили чудо", сказал ему после концерта известный музыкальный критик. "Никогда не думал, что заурядному оперному оркестру, которым он был уже много лет, под силу Бетховен. Это только ваша заслуга. Примите мои поздравления".
       Николай Васильевич был тоже доволен, ведь взыскательная публика никогда не будет аплодировать плохому оркестру, солистам и хору, а слушатели города хорошо разбирались не только в музыке, но и в исполнителях.
       Затем пришло время подумать о репертуаре. Еще с консерваторских времен у Николая Васильевича появился интерес к современной музыке. Его любимыми композиторами были Прокофьев, Стравинский и Барток. В репертуаре театра появились оперы Прокофьева "Огненный ангел" и "Игрок", которые либо редко, либо никогда не исполнялись ни в одном из оперных театров страны. Затем он сам, вопреки традиции, встал у дирижерского пульта на балете Бартока "Деревянный Принц", и для постановки пригласил одного из самых известных французских балетмейстеров.
       Театр стал одним из лучших в стране, опередив московский Большой Театр, и на конкурсе "Золотая Маска" почти всегда завоевывал главные призы.
       Николай Васильевич был не только главным дирижером театра, музыкальным руководителем, он был душой театра. Он не только проводил многочасовые репетиции, но и договаривался со спонсорами, с руководством города, добиваясь дотаций на постановки новых спектаклей, заключал контракты на гастроли для себя и для театра не только по стране, но и в Лондон, Париж, Амстердам, Хельсинки, приглашал самых выдающихся певцов всего мира.
       Он был доволен своей профессиональной жизнью.
       В семейной жизни был он тоже счастлив.
       Со своей будущей женой, Натальей Петровной, он познакомился на вернисаже ее выставки. Сначала он никак не мог понять, почему ее считают одной из самых талантливых художниц, известной не только в стране, но и в Европе. Его удивляло странное сочетание красок, казалось бы несовместимых, пейзажи, совершенно не похожие на те, которые обычно привыкли видеть, тени облаков на траве и горах при безоблачном небе; портреты со странным ракурсом, как будто она рисовала, находясь где-то выше своей модели, из-за чего пропорции лица и тела не укладывались в привычные рамки - верхняя часть лица, лоб, глаза казались больше и выразительнее подбородка, а голова превалировала над туловищем. И опять же, краски, краски, краски, непривычное сочетание окраса различных частей лица и одежды, кажущаяся незавершенность сюжета, все это придавало картинам вид фрески, которая, как в старинных полуразрушенных соборах, сохранилась не полностью, только частями, и для того, чтобы представить, какова она должна была быть в первоначальном виде, требуется известная доля фантазии.
       Но чем дольше он смотрел на картины, тем больше они ему нравились.
       "Вот бы иметь такую художницу в театре. Постановки заиграли бы по-другому", даже подумал он с грустью, понимая, что это невозможно.
       Наталью Петровну он увидел не сразу, да и не хотелось этого, значительно важнее было посмотреть ее работы. Она оказалась изящной брюнеткой довольно высокого роста, одетой с необычайным вкусом, вполне под стать ее картинам. Ее окружали люди, возможно, тоже художники. Или поклонники. Их познакомили.
       "Ах, вот вы какой", сказала она. "Из оркестровой ямы вы выглядите совсем иначе. Очки придают вам интеллигентный вид". Она засмеялась. "Не обращайте внимания на мои слова. Я это сказала просто так, даже не знаю, почему. Ради красного словца, не пожалеешь и отца. Я действительно преклоняюсь перед вами. Вы сделали чудо, и я с удовольствием хожу на ваши спектакли, хотя, признаюсь, не большая поклонница оперы".
       Потом они несколько раз встречались в различных местах, и каждый раз он отмечал, что она ему очень симпатична. О большем он не думал, в это время у него была связь с одной женщиной.
       Неожиданно они встретились в мэрии, оба пришли туда по делам, и он предложил пойти в кафе, попить кофе с пирожными. Вначале он считал, что пригласил ее с тайной мыслью уговорить поработать в театре над оформлением оперы "Сказание о невидимом граде Китеже", эскизы к которому, сделанные главным художником театра, ему не нравились. Но в действительности, об этом признался он только значительно позднее, ему хотелось провести с ней время наедине, пусть даже в кафе, где хоть и много народу, зато нет общих знакомых.
       Наталья Петровна сразу отмела профессиональные разговоры и попросила его рассказать о себе. Николай Васильевич смутился и не знал, что бы сказать такое, что бы могло оказаться интересным, получилось скучно и обыкновенно.
       "Никогда не поверю, что ваша жизнь такая обыденная", сказала она. "Впрочем, у меня тоже нет ничего особенного. Была замужем, но неудачно, мы прожили вместе всего два года и расстались без сожаления. Так что теперь у меня осталась только работа, правда, интересная, она отнимает у меня все силы и на личную жизнь просто не хватает времени. А жаль..."
       Неожиданно она сказала: "Не хотите ли в следующий раз встретиться у меня? Я бы напросилась к вам, но нет ничего скучнее холостяцкой квартиры".
       Он остался у нее и наутро предложил пожениться.
       "По твоей внешности никогда не скажешь, что ты такой робкий. Я уже давно решила, что хочу стать твоей женой, и только ждала, когда ты сделаешь первый шаг. Так как ты его не сделал, это шаг сделала я", сказала она.
       У них было двое детей, Петя и Маша, оба уже школьники. Их воспитанием в основном занималась мать, Николай Васильевич уходил в театр, когда дети были уже в школе, и приходил, когда они спали.
       Но он был уверен, что любит свою жену, хотя его любовь не сопровождалась частыми поцелуями, клятвами в верной и бесконечной, до гроба, любви. Без его Наташи, когда она уезжала с выставками своих картин в другие города, Николай Васильевич чувствовал себя одиноким. На это время он отдавал театр на попечение других дирижеров, приходил домой как можно раньше, чтобы больше времени проводить с детьми, чтобы те не чувствовали себя покинутыми, без родительской ласки и внимания. Без нее в супружеской постели ему было неуютно, он ворочался, не мог долго уснуть, хотя знал, что жена возвратиться, появится на пороге и скажет: "Вот и я. Как вы здесь без меня? Не могла дождаться, пока возвращусь".
      
       Страх пришел совершенно неожиданно.
       Как всегда, спеша, он проходил по коридору театра и заметил группу хористов, что-то обсуждавших.
       "Николай Васильевич, слыхали, вчера вечером убили Сережу Карпова", сказала одна из них. "Он возвращался вечером из гостей, его поджидали в парадной, стукнули сначала по голове, а потом зарезали. Убили просто так, не за что. Даже не ограбили, хотя грабить было нечего, он был беден, как церковная мышь".
       "Убить такого человека", сказала другая. "Он ведь был такой тихий, дружелюбный, миролюбивый, мухи не обидит. Я уже давно боюсь, когда стемнеет, без особой надобности выходить из дому. После спектакля меня всегда встречает муж. А уж теперь, очевидно, придется попрощаться с театром или выступать только на утренниках, как это для меня не печально. Я ведь люблю наш театр. Но жизнь и семья мне дороже. Даже не знаю, как жить дальше, что делать".
       Николай Васильевич помрачнел, сказал "Да, это ужасно" и пошел дальше. До его сознания сразу не дошло, что произошло с Карповым.
       Сергей Анатольевич Карпов был заурядным композитором, сочинявшим песни, сочетавшие псевдо-русские мелодии с элементами поп-музыки. Его произведения не имели большого успеха, и, чтобы прокормить семью, он пошел работать в театр. Милый человек с хорошим доброжелательным характером, которого все иначе, как Сережа не называли, он всегда улыбался, для каждого у него находилось доброе слово, каждому готов был помочь.
       Николай Васильевич пришел в кабинет и подумал:
       "Надо будет организовать похороны за счет театра".
       И вдруг он осознал, что Карпова убили, убили в парадной собственного дома, убили без всякой причины, потому что этой причины не было и быть не могло.
       "Так ведь могут убить каждого", завертелось у него в голове. "И меня тоже, и Наташу, и детей. Каждого из нас. Никто не застрахован".
       Его руки покрылись потом. Они всегда потели, когда он сильно волновался.
       Вспомнились взрывы в московском метро, Норд-Ост и заложники в школе в Беслане. Как всякого гражданина страны, эти события не оставляли его равнодушным. Он много раз в день слушал по радио или телевизору последние известия и даже на это время прерывал репетиции. Но все это было далеко, в Москве или на Кавказе и воспринималось, как нечто абстрактное, как угроза, которая касается не тебя лично, а кого-то другого. У них же в городе было относительно спокойно. Если и убивали, то внезапно разбогатевших новых русских бизнесменом или членов враждующих мафиозных банд.
       А теперь убили человека, которого он хорошо знал, с которым работал. Это значит, что сегодня убили Сережу Карпова, а завтра могут также хладнокровно убить тебя, твою жену, твоих детей.
       Николай Васильевич потерял покой, стал раздражительным, ни на чем не мог сосредоточиться. Он и сам не понимал, почему и чего он начал бояться. Ведь раньше, даже в школе, не был из робкого десятка, умел постоять за себя.
       Для него стало мукой ходить в театр, и не потому, что работа начала его тяготить. Его одолевал страх, когда он покидал собственную квартиру. Чтобы попасть на улицу, нужно было пройти небольшой двор, а затем пройти под аркой. Каждый раз он боялся, что его подстерегут там при выходе. Днем, даже зимой, было уже светло, он приезжал в театр около полудня, но возвращаться вечером в темноте превратилось в пытку.
       Рассказать об своих страхах ему не позволяла мужская гордость, и это только усугубляло его состояние.
       Однажды, выйдя из дому и пройдя уже дворик и арку, он увидел женщину, как ему показалось, одетую в грязные лохмотья, которая направлялась к нему быстрыми шагами.
       Он покрылся потом, сердце заколотилось, глаза расширились. Женщина недоуменно посмотрела на него
       "Я первый раз в городе и заблудилась", услышал он приятный женский голос. "Не скажите ли мне, как попасть..."
       "Она сейчас убьет меня", подумал Николай Васильевич и попятился от нее.
       "Что с вами? Я просто хотела узнать, как пройти на Садовую улицу. Я плохо ориентируюсь в незнакомом городе".
       Николай Васильевич посмотрел на нее - достаточно молода, одета вполне прилично, модно и со вкусом, хорошо подстрижена.
       Он немного успокоился, объяснил ей дорогу и поехал в театр, но сердце продолжало колотиться, и дрожь в потных руках никак не проходила.
       Первой заметила перемену в настроении мужа Наталья Петровна.
       "Коля, что с тобой?" спросила она мужа с тревогой. "Ты совершенно переменился. Если бы я рисовала сейчас твой портрет, то сделала бы его в лиловых тонах. Для меня как художницы этот цвет ассоциируется со страхом. У тебя неприятности в театре? Что случилось? Ты ведь никогда ничего не скрывал от меня, расскажи и сейчас, что происходит".
       Он долго колебался, рассказать или не рассказать ей обо всем, но понял, что больше не в состоянии находиться наедине со своими страхами.
       "Мне страшно. Я боюсь", промолвил он.
       "Боишься? Чего?"
       "Боюсь, что меня убьют. Ведь у нас так неспокойно. Непрерывно совершаются террористические акты. Пока в Москве, но и до нас скоро дойдет. Почти каждый день кого-нибудь убивают. Вот недавно убили Сережу Карпова. Теперь моя очередь".
       "Ну, знаешь, такого я от тебя не ожидала. Всего, чего угодно, только не это. Успокойся. Никто тебя не убьет", сказал она.
       "Хорошо так говорить, а я уже больше месяца не нахожу себе места. Понятно, это все мои домыслы, но от этого не легче. Недавно я получил приглашение из Вены, они предлагают поставить Пиковую даму в Венской опере. Я попробовал сосредоточиться, но не могу. Мне не хотелось тебе об этом говорить, так как думаю отказаться. Теперь я ни на что не способен".
       "Не вздумай отказываться! Не теряй веру в себя и не придумывай,
       ты такой же, как прежде, выдающийся музыкант, человек неуемной фантазии и высокого интеллекта. Не понимаю, почему ты сразу не рассказал мне об этих страхах. Я ведь твоя жена, самый близкий человек, я всегда с тобой и помогу даже казалось бы в безвыходных ситуациях. Давай подождем еще немного, может быть, все нормализуется. Если же страхи останутся, пойдешь к врачу и расскажешь ему откровенно о твоем состоянии".
       "Знаешь, я боюсь вечером, в темноте, возвращаться домой", сказал он.
       "Если хочешь, могу приезжать в театр, и мы поедем домой вместе".
       "Только этого не хватало. Я переборю себя. И с врачом можно пока повременить. Представляешь себе, что будут говорить в театре", сказал он.
       "Это не самое главное. Нужно, чтобы ты выздоровел. Прошу тебя ничего впредь не скрывай. Только вместе мы можем выйти из любого тупика. Один в поле не воин".
       Но страх не проходил, наоборот, усиливался.
       Он перестал спать, а если засыпал, то просыпался от страшных сновидений. И еще теснее прижимался к жене, ища у нее защиты.
       Однажды он проснулся, отчетливо услыхав громкий стук в окно.
       Он покрылся холодным потом.
       "Сейчас они ворвутся и убьют нас всех", подумал он.
       Стараясь не разбудить спящую жену, не зажигая свет, он встал и подошел к окну. Было темно, за окном невозможно было ничего рассмотреть. Он прислушался. Стук не повторялся. Он уже собрался возвратиться в постель, но вдруг отчетливо услышал вновь этот настойчивый стук в окно.
       Наталья Петровна проснулась.
       "Что случилось?" спросила она с тревогой.
       "Кто-то стучится в окно. Бандиты", прошептал он.
       Она прислушалась.
       "Это ведь гроза, и дождь бьет прямо в наши окна. Иди ко мне. Ты, наверно, замерз. Прижмись ко мне, я тебя согрею. Главное, успокойся. Тебе просто почудилось или приснился страшный сон. Мы ведь живем на третьем этаже, и никто не может стучаться в наши окна. Успокойся. Я с тобой и никогда тебя не оставлю".
       Николай Васильевич совершенно измучился.
       "Пойдем к врачу", скал он. "Мне одному не справиться".
       Врач долго беседовал с ним наедине, а затем пригласил Наталью Петровну.
       "Вы психически совершенно здоровы, просто немного зациклились на страхах. Но ведь теперь все боятся - заболеть, потерять работу, боятся нищеты, старости, Бог знает, чего. Сейчас такое время. Я выпишу вам таблетки. Если же они не помогут, придется обратиться к гипнотизеру".
       Но страх не проходил, а еще более усиливался.
       Приближалось время ехать в Вену, а Николай Васильевич не был в состоянии начать работать.
       Он бессмысленно смотрел на партитуру, бессмысленно поворачивал страницы, но ни одна интересная мысль не приходила ему в голову. Наконец, измученный, он снял очки и подошел к окну.
       Вдруг он услышал, как открывается дверь в его кабинет. Он обернулся и увидел, что в кабинет входит человек огромного роста в каракулевой папахе и бурке. Как в голливудских вестернах он держал в каждой руке по кольту. Глаза человека светились странным светом и излучали злобу и ненависть, которую накопило человеческое общество за все время своего существования.
       Николай Васильевич почувствовал, как кровь холодеет у него в жилах, он покрылся холодным потом, зашатался, в глазах потемнело.
       "Коля, что с тобой?" услышал он знакомый голос.
       Дрожащими руками он нащупал лежавшие на столе очки, нацепил их и посмотрел на входящего. В кабинете показался Александр Александрович Смирнов, главный режиссер и давний друг Николая Васильевича.
       "Ты разве сослепу принял меня за кого-то другого?" продолжал Александр Александрович и лукаво подмигнул Копцову. "У тебя какое-то странное выражение лица, я бы сказал, испуганное", обеспокоено сказал он, приглядываясь к другу.
       Николай Васильевич не знал, что ответить. Сказать или не сказать?
       "Саша, я боюсь", наконец, промолвил он.
       "Боишься? Чего?"
       "Всего. Боюсь бандитов, террористов, боюсь, что они меня убьют, Наташу, детей".
       "Перестань, все бандиты остались в далеком прошлом. Сейчас ведь все спокойно".
       "Нет, все продолжается. Вот недавно убили Сережу Карпова, ты ведь знаешь", настаивал Николай Васильевич.
       "Да, конечно, время от времени кого-нибудь убивают. Но это либо война мафиозных кланов, либо сводят счеты с бизнесменами. Так что тебе нечего бояться".
       "Я как-то был на приеме в мэрии и краем уха услышал разговор. Один говорил другому, что я - бизнесмен, зарабатываю большие деньги на славе театра, на дотациях, на заграничных гастролях. Меня могут убить из-за этой моей, так называемой, профессиональной деятельности".
       "Все это глупости. Или ты их неправильно понял, либо они болваны. Твоя профессиональная деятельность - дирижирование. Но если ты так уж боишься, достань пистолет, в наше время это несложно и стоит недорого, или найми телохранителя, такое обойдется дороже, но того стоит".
       "Пистолет у меня уже есть. А приезжать в театр с телохранителем, ничего более смехотворного представит себе невозможно".
       "Я уже давно заметил, что ты изменился. Смотришь затравленным взглядом. Мне даже кажется, что ты стал невнимательно вести спектакли. Я хотел тебя спросить, но потом решил, ты рано или поздно расскажешь все, если считаешь меня своим другом".
       "Не знаю, что делать. Я боюсь, боюсь всего, боюсь выйти из дому, ехать по городу, возвращаться в темноте".
       "Прежде всего, нужно успокоиться. Ты ведь вскоре едешь в Вену. Поживешь как белый человек спокойной нормальной жизнью и придешь в себя. Ты не думал о том, чтобы заключить долгосрочный контракт с каким-нибудь театром или симфоническим оркестром, так лет на пять или дольше?"
       "Нет, это невозможно. Я не могу жить без нашего театра. Оставить его, это то же самое, что предать собственного ребенка".
       После этого разговора Николай Васильевич вдруг успокоился. Но не надолго. Стоило ему выйти из театра, как на него опять напал страх.
       "Я взял на завтра выходной. Хочу побыть дома, пообщаться с детьми, а то они уже, наверное, забыли, что у них есть отец".
       "Мудрое решение", улыбнулась Наталья Петровна. "Они придут из школы, и общайтесь, сколько хотите. Они, конечно, будут счастливы, провести с тобой время. Подумай, как занять их. Жаль только, что мне нужно с утра уйти по делам. Но обещаю, приду, как только освобожусь".
       "Только не говори им ничего, пусть это будет для них сюрпризом".
       Предвкушая радость от общения с детьми, ночь провел он спокойнее, чем обычно, и проснулся довольно поздно. Дети ушли в школу, жена была уже одета и собиралась уйти.
       Он начал работать. Пожалуй, за несколько последних месяцев он сумел сосредоточиться. Он даже не заметил, как успокоился. Как прежде, делал пометки в партитуре, обдумывал, как будет работать с оркестрантами, ведь в Вене все будет не так, как в его родном театре.
       Он отвлекся от работы и посмотрел на часы. Было около двух.
       "Дети уже должны прийти", подумал он.
       В три часа он забеспокоился. Вспомнил захват школы в Беслане, Норд-Ост. Перед его глазами замелькали широко известные кадры хроники, выстрелы, окровавленные тела детей, трупы.
       Он ходил по квартире, не находя себе места. Включил телевизор, может быть, там передадут что-нибудь, но в последние известия были выдержаны в мирном тоне. Потом он подумал, что, может быть, корреспонденты не хотят беспокоить народ, не получив окончательных данных расследования. Или, дети попали в какую-нибудь катастрофу. Они ведь уже давно должны быть дома. Позвонить в милицию? Но что сказать? И совершенно неизвестно, как к этому там отнесутся.
       Он не знал, что делать. Работать, естественно, не было никаких сил. Он то и дело смотрел в окно, вдруг увидит детей, но двор был пуст. И, как назло, Наташи не было дома, она бы его успокоила, вселила уверенность, что с детьми ничего плохого не случилось, и они явятся с минуты на минуту.
       Время тянулось бесконечно медленно. Было уже около пяти, а дети все еще не пришли.
       "Может быть, их украли", с ужасом подумал он. "И требуют выкупа. Я отдам все, что у нас есть, влезу в долги, лишь бы увидеть их живыми и здоровыми".
       Он уже видел детей в подвале заброшенного дома, связанными, плачущими, с затравленным, испуганным взглядом. Они бы закричали о помощи, но их рты плотно залеплены пластырем.
       "За что вы мучаете детей? Ведь они еще совсем маленькие и ни в чем не виноваты", захотелось закричать ему.
       Или еще страшнее. Два мертвых тельца с простреленными головками, из которых льется потоками кровь.
       Ему хотелось бить посуду, сокрушить мебель, лишь бы дать выход страху, который не давал ему дышать.
       Вдруг дверь отворилась, и появились улыбающиеся Петя и Маша.
       "Где вы были?" От волнения Николай Васильевич начал заикаться.
       "Папа, но ведь ты знаешь, что по вторникам и пятницам мы ходим на английский. А сегодня решили еще пойти в детское кафе, поесть мороженного. Я съел порцию шоколадного со взбитыми сливками, а Люба - фисташковое и ореховое".
       Николай Васильевич ничего не сказал. Чтобы не начать ругать детей или еще хуже, не ударить, он повернулся и ушел в свою комнату.
       "Я не могу оставаться дома. Лучше уйти, чтобы их не видеть. Так будет лучше для меня и для детей. Мне нужно успокоиться, побыть среди людей", подумал он и переоделся. "Поеду в театр, там, по крайней мере, никто не будет меня раздражать".
       Дети сидели притихшие.
       "Папа, не сердись на нас. Мы ведь думали, ты знаешь, что мы придем позднее обычного. Если бы мы знали, что ты нас ждешь, не пошли бы в кафе", сказала Люба извиняющимся тоном, почти плача.
       Николай Васильевич только бросил: " Я ухожу".
       Только во дворе он вспомнил, что забыл очки дома.
       "Значит, машина отпадает. Придется просто пару часов погулять по улице, а там и Наташа придет".
       В пролете арки показались три страшные фигуры, один высокий и два карлика. Перед собой они катили пушку.
       Шея высокого удлинилась, и вот уже перед самым лицом Николая Васильевича появилась, раскачиваясь, ослиная голова с маленькими злобными глазками, ехидной улыбкой, обнажившая неровные желтые зубы и огромные клыки, покрытые кровью.
       "Так вот какие они, эти террористы. Теперь уже и карликов вербуют. Сейчас начнут стрелять из пушки по нашему дому и всех убьют. А ведь Петя и Маша ничего не подозревают и погибнут от этих извергов", подумал он. "Нельзя этого допустить. Я защищу моих детей".
       Страх сменился гневом, и он понял, что нужно действовать. Рука сама потянулась в боковой карман пиджака. Он вытащил пистолет и несколько раз выстрелил в высокого. Тот упал.
       "Папа! Папа! Что с тобой?" услышал он плачущие детские голоса.
       На выстрелы во дворе появились люди.
       "Что вы наделали! Вы ведь убили нашего дворника!", услышал он.
       "Это не дворник. Я убил кавказского террориста. Не сделай я этого, они бы из пушки выстрелили в дом и всех бы убили. Неужели не понятно? Я спас вас от смерти".
       "Он не кавказец, он киргиз. Хороший был человек, работящий. Мы все его любили. Такого дворника у нас еще никогда не было. И вот теперь его дети останутся без отца. Неужели вы не видите, что это не пушка, а мусорный бак".
       Николай Васильевич подошел поближе. На земле лежал их дворник с прострелянной грудью, из которой сочилась струйка крови. Рядом с ним у мусорного бака стояли плачущие дети.
       "Вызовите милицию! Нужно арестовать преступника", услышал он голоса. "Только будьте осторожны, у него пистолет".
       Пистолет выпал из потной ладони Николая Васильевича и упал на асфальт.
      
      
      

    3.

       Мы получили разрешение переселиться в Германию "на постоянное место жительства". (Меня всегда умиляло это определение, оставшееся с советских времен - "на постоянное место жительства" -, как будто каждый человек не может выбрать себе страну или город, где хотел бы жить все время или несколько недель, месяцев или лет. Есть американцы, которые уже давно постоянно живут в Африке, англичане, живущие в Италии, немцы на Ближнем Востоке, они приезжают к себе на родину не так уж часто и только на короткое время, как мы уезжаем в отпуск погреться на юг, к морю. Одна моя знакомая, немка, живет постоянно в Исландии и приезжает в Германию только на Рождество и в свой день рождения).
       Разрешение из немецкого посольства мы ждали больше года, еще почти столько же собирались, и, наконец, свершилось! Мы едем в Германию.
       По приезде нас (маму, сына и меня) поместили в распределительном лагере между Массеном и Унной (есть такие города в Германии, в Северной Рейн-Вестфалии), в котором после войны располагались английские казармы.
       Через несколько дней внезапно заболел мой сын - все его тело покрылось какими-то высыпаниями. Диагноза я поставить не мог и очень забеспокоился. Врача в лагере не было, и больных отвозили на автобусе в Унну, где принимал врач. На следующее утро я погнал сына к врачу - характер у него строптивый, и то, что говорит отец, часто принимается в штыки. Но в этот раз он оказался сговорчивее, похоже, испугался за здоровье и решил оставить до лучших времен мнение о своем превосходстве над отцом.
       Прошло несколько часов, и сын приехал с запиской, на которой по-немецки было написано, что в следующий раз нужно приехать с переводчиком.
       Я еще раз осмотрел сына и вдруг понял, что у него просто разлитой герпес, который возник, скорее всего, из-за волнений, связанных с переездом в чужую страну и переменой климата. К тому же, у сына уже бывал герпес на губах при простуде. Но в диагнозе я был не уверен и ночью почти не спал, боялся, нет ли у него температуры или болей. Но тот спал спокойно и ровно дышал.
       Утром решил поехать с сыном переводчиком, потому, что я врач, хоть и не кожный, и уж как ни будь сумею объясниться, хотя мои знания немецкого если не были равны нулю, то не слишком превышали эту отметку.
       В автобусе сын не захотел сесть рядом со мной, и я оказался около пожилого человека, лет на вид около шестидесяти. На его лице застыло выражение недоверия, смешанном не то с беспокойством, не то с удивлением. Было сразу видно, что он из провинции - старомодный видавший вида костюм, темный помятый галстук и одноцветная вылинявшая рубашка, хотя мне показалось, что в закромах у него имеется что-то более приличное. Чувствовалось, что он выдает себя за самого несчастного переселенца.
       Когда приезжаешь в чужую страну, то радуешься любому, кто говорит с тобой на одном языке. Естественно, что мы разговорились.
       Первым сакраментальным вопросом, который он мне задал, явилось, конечно: "Откуда вы приехали?"
       Я ответил.
       "А мы приехали из Чернигова, это такой небольшой город в Западной Украине, может быть, знаете. Жизнь там с каждым днем становится все труднее и труднее. Цены растут на глазах, хотя в магазинах уже давно ничего нет. Но самое главное, антисемитизм. Он был всегда, но теперь из-за житейских трудностей он еще более обострился. Ночью мы не спали и ждали погрома. Вот и решили убежать, бросить все, что нажили за многие годы, и уехать в Германию".
       О том, что такое украинский антисемитизм, я слышал много от разных людей, и не только евреев. В отличие от России, где антисемитизм, если и есть, то в основном только в крупных городах, на Украине же нелюбовь к евреям распространена повсюду, и особенно в западной ее части. Украинцы - не "пещерные" антисемиты, которые не любят людей другой национальности - евреев или цыган или еще кого-нибудь - , не отдавая себе отчета, почему, просто так, потому, что они другие, чужие, не свои. Украинцы же - антисемиты, если так можно выразиться, идейные, и не любят евреев из идеологических соображений, за то, что те распяли их любимого Христа. Это они в полной мере доказали во времена оккупации, когда с удовольствием выдавали немцам евреев, помогая "окончательному разрешению еврейского вопроса". После войны нелюбовь к евреям не уменьшилась, подогреваемая государственным антисемитизмом. Были, конечно, и исключения. Одна простая украинская семья, рискуя жизнью, спасла моего приятеля детства от немцев, и ребенок провел долгие годы оккупации в подвале до прихода Красной Армии. Известно нашумевшее "Дело Бейлиса", когда присяжные, простые украинцы не побоялись оправдать невинного еврея, и участие Короленко, но это было в царское время. Ни один человек не вступился за арестованных врачей в сталинский террор.
       Мы молчали какое-то время.
       "А куда вы распределились?" задал он второй сакраментальный вопрос.
       Я ответил.
       "А мы поедем в Аахен", сказал он.
       "В Аахен?" удивился я.
       В Аахене я уже бывал, когда гостил у добрых знакомых, работавших в Ядерном центре в Юлихе. Вместе с ними мы несколько раз навещали их друзей, раньше живших в Ленинграде, а теперь обосновавшихся в Аахене. Те жаловались на то, что в городе почти нет никакой культуры, театр и симфонический оркестр оставляют желать лучшего. Город тоже не произвел на меня никакого впечатления, обычный провинциальный город с прекрасным собором и маленьким красивым старым городом, бывший резиденцией Карла Великого в Х веке. Но это все. Город к тому же расположен особняком, почти на границе с Бельгией и Голландией, и чтобы попасть в Кельн, нужно ехать поездом довольно долго, то же касается и соседних государств. Все это стоит немалых денег и времени. Живя в Аахене, обрекаешь себя на добровольную изоляцию от культурного мира.
       Однако, глядя на моего попутчика, мне стало ясно, что он не нуждается ни в каких культурных мероприятиях. Будет сидеть дома, смотреть с женой телевизор, возможно, русские программы, изредка встречаться с единоплеменниками из Украины и Молдавии, и не нужны ему ни кино, ни театр, ни концерты, в которые он и в своем Чернигове не ходил.
       "Почему же именно в Аахен?" все-таки спросил я.
       "Знаете, немцы такой народ...", продолжал он. "У них каждую минуту может возродиться фашизм, а это сами знаете, что. А мы будем жить почти на границе с Бельгией и в случае опасности сможем быстренько туда убежать".
       Я не нашелся, что ответить.
       Мы приехали к врачу, который оказался совершенно молодым человеком, очевидно, недавно закончил медицинский факультет. Употребляя больше латынь, чем подобие немецкого, я попытался объяснить, что у сына, похоже, разлитой герпес. Врач очень обрадовался, порылся в каких-то книгах, выписал мазь, которая помогла, и вскоре сын был здоров.
       А мои мысли неоднократно возвращались к моему попутчику по автобусу. Как можно, спасаясь от антисемитизма и надвигающейся нищеты, убежать в Германию и одновременно бояться, что там может возродиться фашизм?
       Неисповедимы пути Господни. И мысли человеческие тоже.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       KKK -Kirche, Kinder, KЭche (нем.) - церковь, дети, кухня. Идеал немецкой женщины.
      
       La cabeza quadrada (исп.) - квадратная голова, так называют в Испании глупых людей. Презрительное прозвище немцев.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Обновлено: 17/02/2009. 155k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.