Кеслер Дэвид Филиппович
Любовь многогранная

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Размещен: 04/04/2008, изменен: 17/02/2009. 261k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:

    Любовь многоликая

       (Сборник рассказов)
      
      
       Все говорят: нет правды на земле,
       Но правды нет - и выше.
       А.С. Пушкин. Моцарт и Сальери
      
      
       ...Друг мой, не ищите нигде правды. Она
       самое относительное из понятий, когда-
       либо придуманных человечеством. Ее нет
       ни в романах, ни в путевых заметках, нет
       ее и в дневниках, пусть даже самых
       интимных.
       Париж, 21 июля 16...
       Из письма леди Винтер к Атосу
      
      
      

    КРАСНАЯ СВЕКЛА В ГОД КОМЕТЫ

      
       С благодарностью падре Себастиану Ньето
       Медрано и Карин Хайм, которые, каждый на
       свой манер, ввели меня в мир мистики.
      
      
       Цвет красной свеклы интенсивнее цвета
       других красных овощей, он ярче цвета
       помидоров и моркови...
       По своему характеру красная свекла убийца,
       который возвращается к месту своего
       преступления...
       Она была любимым овощем Распутина - это
       видно по его глазам.
       Старинная украинская пословица
       предупреждает:
       "История, которая начинается с красной
       свеклы, заканчивается чертовщиной.
       Tom Robins „Jitterburg Perfume“.
      
      
       Солнце быстро двигалось к горизонту. Это был какой-то едва видимый, бледный желтый круг, непохожий на то солнце, которое мы привыкли видеть на небосклоне. Небо было грязно-серым, низким, не то покрытым облаками, не то туманом. Казалось, что оно сейчас упадет и придавит собой не только все живое, но и саму землю. Такое небо всегда к дождю, а, может быть, даже к грозе. Но за последние месяцы с неба не упало ни единой капли. Жара стояла необыкновенная. Даже обычные для этого времени года потоки прохлады с гор стали жаркими и не приносили облегчения. Воздух был влажным, жарким и не вызывал того неосознанного удовлетворения, которое приносит свободное дыхание. Он застревал где-то в груди, не доходя до легких. Почва потрескалась, образуя невероятные замысловатые узоры, трава выгорела, пожелтела, листва на деревьях свисала с ветвей безжизненными бурыми съежившимися комками. Люди были уставшими, раздраженными, с потухшим, безжизненным взором и тусклыми глазами, которые, казалось, высушила жара, лишила влаги. Они мечтали только о том, как бы быстрее добраться до дома, где было не прохладнее, но можно было, по крайней мере, раздеться догола и, сбросив прилипшую к телу одежду, наконец, помыться. Они ждали, надеясь, что погода изменится, принесет облегчение, снимет угнетавшую их необычную и непривычную подавленность, вернет хорошее настроение. Однако ничего не менялось.
       В довершение всего появилась комета. Никто ее толком не видел, тусклое небо не позволяло рассмотреть ее. Только за те короткие промежутки, когда дымка исчезала, и небо светлело, счастливчикам удавалось ее увидеть. Но разговоры о ней не прекращались ни на минуту. Говорили о том, что с каждым днем она увеличивается и скоро займет все небо. Самым удивительным и страшным было то, что она появлялась не в левой, как все другие небесные тела, а в правой части небосклона и двигалась, опять же в отличие от других планет и звезд, против часовой стрелки, справа налево.
       Никому не приходило в голову любоваться этим необычным и редким небесным явлением. Ведь комета всегда не к добру, ее возникновение - предвестник приближающейся войны, эпидемий страшных болезней, голода и других катаклизмов.
       Слухам не было конца. Самым большим опасением было то, что комета приблизится к Земле, попадет в ее притяжение и упадет на нашу планету, - последствия можно было легко представить. Если Земля и не разлетится на куски, падения в море такого огромного небесного тела вызовет возникновение гигантских цунами, которые будут в состоянии уничтожить целые страны. Если же она ударит в материк, то подымет такую пылевую бурю, которая на многие годы закроет небо, став преградой солнечному теплу. Тогда температура резко понизится, и наша планета будет покрыта льдом, как в ледниковом периоде. Вспомнили даже несчастных динозавров, вымерших от паления в Сибири метеорита меньшей величины, который вызвал подобный катаклизм и значительное снижение земной температуры.
       Комета могла также столкнуться с Луной, и что при этом произошло бы, нетрудно было предугадать.
       Газеты, радио и телевидение, как могли, старались успокоить население. Они приводили мнения наиболее выдающихся ученых разных стран, убедительно утверждавших, что траектория кометы никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет пересечься с земной или лунной. Поэтому столкновение небесных тел практически невозможно.
       Диего все эти перипетии не интересовали.
       "Скорее бы комета упала на землю. Я хочу умереть. И как можно скорее. Наконец-то прекратятся мои страдания", как-то даже пришло ему в голову.
       Диего опять подумал о том, что не понимает, почему он снова хочет пойти в этот бар. Ведь та, из-за которой он ходил туда более года, уже не придет, не придет никогда. А те, постоянные посетители, были ему неприятны, вызывали раздражение. И все-таки, несмотря ни на что, его тянуло туда. Он представил себе, что там проведет несколько часов, как будто ожидая, что она, наконец, придет, почти ни с кем не будет разговаривать, выпьет несколько бокалов вина, слегка опьянеет и в дурном настроении пойдет домой. И так будет повторяться ежедневно.
       Днем он дал себе слово, что в этом злополучном баре больше его ноги не будет, но вечером переоделся и все-таки решил пойти, мысленно ругая себя за отсутствие воли.
       Он подумал о том, что посещение бара просто бессмысленно, больше того, там он только взбередит душу, почти умышленно заставит себя еще и еще страдать.
       Он вышел на балкон и посмотрел на небо. Дымка, не исчезавшая уже несколько месяцев, внезапно пропала. Небо прояснялось на глазах и приобретало привычный синий цвет, а солнце красным овалом, как это бывает на закате, двигалось к горизонту, окрашивая остатки еще не растаявшего снега на горах в кроваво-красный цвет.
       Начало быстро темнеть.
       В правом углу неба, около гор, появился яркий голубой шар, который на глазах увеличивался. Вскоре можно было уже рассмотреть, что вслед за шаром движется такой же голубой хвост. Цвет кометы был мертвенным и придавал окружающим предметам какой-то неживой вид.
       Голубой и синий - цвета нейтральные, отстраненные, безразличные, они проходят сквозь душу, не оставляя заметного следа. Даже белый и черный, не говоря уже о красном, желтом или зеленом, имеют большее отношение к жизни.
       "Наконец-то и я увидел эту комету", подумал Диего. "Завтра смогу рассказать, что видел ее сам, своими глазами, а не понаслышке. И ничего страшного в ней не заметил. Я нахожу комету даже красивой. Останусь-ка я дома, полюбуюсь кометой, ведь такое бывает не каждый день. Потом посмотрю телевизор, послушаю любимую музыку и заживу как прежде привычной жизнью".
       Он начал раздеваться, делал это медленно, затягивая удовольствие при мысли, что сегодня не пойдет в ненавистный бар. Все, с этим кончено! Почти раздевшись, он принялся бесцельно ходить по комнате, потом с ненавистью посмотрел на телевизор и начал снова одеваться.
       "Я ничего не могу с собой поделать", подумал он с грустью. "Так и умру в этом баре с мыслью о ней".
       Диего увидел свое отражение в стеклянной входной двери и тяжело вздохнул. Он сник, глаза потеряли былой блеск, в них появилось выражение тоски и отчаяния.
       "Ничего удивительного", подумал он. "За эти два года я очень изменился. У меня ведь все время плохое настроение".
       Он потерял всякую радость жизни.
       Он опять вышел на балкон, и его взгляд упал на поле красной свеклы, которое находилось слева от дома, где он жил.
       Поле он заметил уже давно, вскоре после того, как поселился здесь, уйдя от родителей. И, наконец, он увидел ее, эту красную свеклу. Он даже несколько раз приходил днем посмотреть на свеклу. Она ему нравилась - ее темно-зеленые листья с кроваво-красными прожилками, темно красные клубни. Явно, это был овощ со своим характером. Диего был благодарен тому, кто умудрился выращивать свеклу в Испании, где до этого она никогда не росла. Он где-то читал, что свекла растет в странах с умеренным климатом, и всегда хотел увидеть, как она выглядит, сам не зная почему. Ночью же поле не освещалось, и рассмотреть что-либо было невозможно. С балкона оно выглядело темным, неприветливым, страшным. Диего даже думал о том, что оно, как черная дыра, всасывает все живое и кровью жертв наполняет жилы растущей там красной свеклы.
       Он посмотрел на поле, почувствовал холодок на спине и попытался перевести взгляд на соседние дома. Но поле не отпускало. Он невольно все время переводил взгляд с окружающих предметов на неосвещенное темное поле, где росла красная свекла. И даже подумал о том, что так, наверно, не отрываясь, смотрит кролик в глаза удава, который собирается его проглотить.
       "Пойду-ка я в бар не по улице, как обычно, а через это поле, вспомню все, что там тогда произошло, и тогда мне не захочется идти дальше. Я возвращусь домой. Через несколько дней избавлюсь от своего наваждения и перестану бесцельно проводить время в баре", внезапно пришло Диего в голову.
       Он вышел из дома, несколько минут в раздумье постоял перед полем красной свеклы и, собравшись силами, решительно пошел вперед.
       Было почти темно. Комета не могла достаточно хорошо осветить землю, даже полная луна светит ярче.
       Диего шел медленно, стараясь не наступить на свеклу. Ее листья из-за отсутствия влаги поникли и лежали как неживые на потрескавшейся почве, а клубни почти наполовину высунулись из пересохшей потрескавшейся почвы. Он прошел уже, как ему показалось, большую часть поля, но какого-то страха не почувствовал, было просто неприятно, как будто его ожидала встреча с чем-то неизвестным, возможно, даже опасным для жизни. Он посмотрел себе под ноги и увидел, что вокруг него листья красной свеклы приподнялись над землей, приобрели упругость и как бы угрожающе старались преградить ему путь. Он не поверил своим глазам, оглянулся назад - там же листья лежали как неживые. Лишь те, мимо которых он проходил, шевелились, как клубок змей. Диего наклонился, стараясь убедиться, что не ошибся, и увидел, как по листьям толчками движется темно-красная жидкость. Он представил себе, что так по сосудам, пульсируя, движется кровь в такт с ударами невидимого сердца. И тут-то ему стало страшно, так страшно, что несмотря на жару, он покрылся холодным потом.
       "Скорее бы выйти из этого поля", подумал Диего. "Никогда раньше не думал, что я такой трус".
       Он ускорил шаг и вдруг внезапно остановился. Земля перед ним была окрашена в красный цвет. Это была полоса с ладонь широтой, которая возникла внезапно, постепенно сужалась и внезапно исчезла также неожиданно, как и появилась.
       "Кровь", прошептал Диего. Также, как было тогда".
       Он нагнулся и поднял красный кусок земли, который был окрашен этой красной жидкостью.
       "Нет, это не кровь", подумал он с облегчением. "Кровь не проходит внутрь комка, а только обволакивает его. Это я хорошо знаю".
       И не смотря на это, он побежал, не разбирая пути. Он сам не понимал куда бежит, лишь бы скорее выбраться из этого страшного места.
       Поле кончилось, и он очутился на улице. Как тени ходили какие-то сгорбленные полусонные люди с поникшими головами.
       Быстрым шагом он дошел до того места, где должен был быть бар с мелькавшими внутри разноцветными огнями, с широкими окнами, через которые должна была доноситься веселая музыка, и остановился, не зная, войти ли ему или повернуть домой.
       С грустью подумал он, что раньше, в свои двадцать восемь лет, он считал себя счастливым и преуспевающим молодым человеком, который понимает толк в жизни и для которого она была только цепью увлечений и всевозможных радостей. Высокого роста, худощавый, с неизменно веселым жизнерадостным характером, он нравился женщинам и не упускал случая пользоваться этим. Он избегал постоянных отношений, ему достаточно было и двух - трех встреч. Иногда, очень редко, отношения затягивались где-то на полгода, но ему вскоре надоедало, и он уходил. Вечерами он перемещался от одного бара к другому, от одной дискотеки к другой, и всюду был желанен, везде его встречали с радостью.
       И вдруг все изменилось.
       Диего только недавно порвал со своей очередной подружкой, порвал без сожаления - уж больно она ему надоела - и начал подумывать о том, что было бы неплохо найти замену. Он переходил из одного бара в другой, нигде подолгу не задерживаясь. Никто не привлек его внимания - одних он уже знал, другие его не интересовали.
       "Пора идти домой, все равно здесь ничего хорошего нет, и не предвидится. Неужели для того, чтобы найти новую девушку, нужно переехать в другой город?" подумал он с сожалением.
       Уже направляясь к дому, он случайно натолкнулся на бар, в котором никогда не был. Очевидно, этот бар открылся недавно или о его существовании Диего еще не знал. Бар действительно находился не в самом центре города, и чтобы попасть в него, нужно было петлять по узким улицам. Он некоторое время стоял у входа, раздумывая, стоит ли входить. Потом, просто из любопытства - а вдруг он найдет здесь новых интересных людей, ведь в этом районе города он бывал редко, и то не в барах - решил попытать счастья и открыл дверь.
       Первое, что он увидел, это была она. Правда, сказать, что он увидел ее, было преувеличением. Она сидела за стойкой к нему спиной, и рассмотреть ее лицо было невозможно. Но он отметил, что у нее были гладкие светлые волосы, был ли это их естественный цвет, или она их подкрашивала, Диего не понял и даже не пытался понять. И то, что она худенькая, с покатыми плечами и, скорее всего, довольно высокая. Сидела она как-то очень прямо, не облокачиваясь на стойку бара. Это все, что ему удалось рассмотреть с первого взгляда.
       Он начал гадать, как она выглядит. Непонятно почему, решил, что в ней есть что-то от американских кинозвезд. У нее обязательно должен быть курносый носик, полные помады ярко красные губы вокруг рта с чисто американской улыбкой, толстый слой косметики на лице и подведенные глаза с тем самым единственно только им свойственным выражением, который отличает голливудских кинодив от всех остальных представительниц женского пола других стран.
       "Не люблю я таких женщин", подумал он и перевел глаза на других посетителей бара. Ничего интересного он не увидел, уже собрался уходить, но, сам не понимая почему, решительно направился к стойке бара. Место около нее было свободным, и они оказались рядом. Теперь Диего смог рассмотреть ее.
       Она оказалось совсем не такой, какой он себе ее представлял. У нее был прямой нос, нормальные, может быть, даже тонковатые губы и почти никакой косметики на лице. Перед ней стоял бокал вина, но она не пила, а только задумчиво смотрела куда то вдаль, и как показалось Диего, никого и ничего не замечала, так погружена была в свои мысли. Она даже не обратила внимания на то, что он оказался рядом. Диего заказал себе такое же вино, которое пила она, и кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание. Она вышла из задумчивости и посмотрела на него. У нее были светлые глаза, с каким-то странным выражением, как будто она хотела получше рассмотреть человека, который неожиданно появился рядом.
       "Привет! Меня зовут Диего", сказал он и улыбнулся.
       "Привет! А я - Пилар", ответила она и тоже улыбнулась. Но улыбка у нее была какая-то вымученная, безразличная, как будто улыбался только рот. Диего даже показалось, что она ожидала увидеть другого, и была разочарована, увидев вместо этого кого-то его, Диего.
       "Я тебя никогда раньше не видел. Впрочем, здесь я впервые. А ты часто бываешь в этом баре?"
       "Каждый день".
       "Странно. А почему же ты сидишь в одиночестве. Разве у тебя нет друзей? В тех барах, куда обычно хожу, я никогда не бываю один. Вокруг меня всегда люди, говорят, что я - человек веселый, со мной им интересно. Думаю, это правда".
       Она посмотрела на него и ничего не ответила.
       "Давай допьем вино и погуляем. Погода прекрасная и лучше пройтись, чем сидеть в помещении. К тому же мне кажется, что здесь не очень интересно. Бар не из лучших, бывают и поинтереснее".
       "Нет, уже поздно, мне нужно домой".
       "Тогда я провожу тебя".
       "Я дойду сама", сказала она.
       "Ходить по городу ночью совсем небезопасно. Особенно такой красивой девушке как ты. Всякое может случиться. Я хочу проводить тебя".
       "В этом нет никакой необходимости. Теперь я всегда хожу домой одна. Тем более что мой дом совсем недалеко", ответила она таким тоном, что Диего понял, настаивать бесполезно.
       "А раньше ты ходила не одна? У тебя был провожатый или друг?" спросил он, желая узнать о ней побольше и не оставляя надежды, что, может быть, ему дастся ее переубедить. Они могли бы сначала погулять, потом он пригласил бы ее к себе попить кофе или она пригласила его, потом...
       Но она ничего не ответила и ушла.
       Диего посидел немного и тоже ушел. Этот бар показался ему неинтересным, ничем не отличавшимся от других, и задерживаться не было никакого смысла. Тем более что Пилар ушла, а знакомиться с другими ему не хотелось.
       "Странная девушка", подумал он по пути домой. "Она совершенно непохожа на тех, с кем я был знаком раньше. Жаль, что она не позволила себя проводить. Девушки бывают разные, одни соглашаются сразу, другие хотят, чтобы их уговаривали. Но это все неважно, в этот бар я больше никогда не приду".
       Однако вечером, слоняясь по квартире, он почувствовал, что ему хочется пойти в тот самый бар, чтобы снова увидеть Пилар.
       "Она должна пойти со мной!" думал он. "Ведь все, с которыми я был знаком, считали счастьем, если я им только улыбнусь или снизойду до разговора, а уж о большем и говорить не приходится. Она ничуть не лучше других. Я ее заставлю быть со мной!"
       На следующий день он пришел в бар и увидел Пилар. Как и раньше, она сидела за стойкой бара и ни с кем не разговаривала. Перед ней также стоял бокал вина. Диего даже подумал, что не удивился бы, если бы это был тот же бокал, из которого она пила вчера. Несмотря на то, что народу было больше, чем в прошлый раз, место слева от нее не было занято.
       "А вот и я", сказал Диего весело.
       Девушка посмотрела на него непонимающим взглядом. Было совершенно ясно, что она его забыла и старается вспомнить, кто это.
       "Ах, да, теперь я припоминаю, ты уже приходил сюда на днях", сказала она безразличным тоном. "Мы уже с тобой здесь встречались, и, кажется, даже о чем-то разговаривали. Но я не помню, о чем, уж извини".
       Диего возмутила такая невнимательность, он не привык, чтобы его забывали и уже на следующий день с трудом узнавали.
       "Да. Странно, что ты меня не помнишь. Другие вспоминают обо мне всю жизнь", сказал он раздраженно.
       Она ничего не ответила, но по ее виду Диего понял, что он ее совершенно не интересует. Он для нее никто.
       "Просто так я не отступлю", подумал он и сказал вслух: "Допивай свое вино и пойдем погуляем. На улице прекрасная погода, не то, что здесь, в баре".
       "Нет, я не могу отсюда уйти. Я жду".
       "Кого?"
       "Джорджа. Я, по-моему, тебе уже говорила, что это мой друг. Он может прийти".
       "Может..." повторил он с нескрываемой иронией. "Почему же он не приходит?"
       "Не знаю. Но он должен прийти. Обязательно должен".
       "Не понимаю, почему ты так уверена. Если бы он хотел тебя видеть, давно бы уже пришел. Расскажи мне о нем. Даже интересно, что это за Джордж, которого ждет такая красивая девушка, а он пропадает неизвестно где".
       "У меня нет желания рассказывать тебе о любимом человеке. Мы ведь с тобой почти незнакомы, а с незнакомыми людьми я не разговариваю".
       "Как это? Мы ведь с тобой уже вчера познакомились здесь в баре".
       "Уже поздно, завтра мне нужно рано вставать", сказала она решительно и поднялась из-за стойки бара.
       "Постой. Я провожу тебя, и ты сможешь рассказать мне о Джордже".
       Но она уже ушла. Диего вскоре тоже ушел.
       Так встречались они в баре уже несколько месяцев. Они мало разговаривали, чаще сидели, и каждый думал о своем.
       "Это судьба, что мы встретились. Как бы поздно я ни приходил в бар, место слева от нее оказывается свободным, сколько бы людей там не было. Как будто оно заколдовано и принадлежит только мне", подумал он.
       Поначалу Диего был просто раздосадован тем, что впервые в жизни встретил отпор, потом почувствовал ревность к незнакомому человеку. Было ясно, что Пилар любит другого, какого-то Джорджа, который исчез и в баре уже не появляется.
       Для Диего было все в новинку. Ведь девушки, с которыми он был раньше, были счастливы только оттого, что Диего одаривал их своим вниманием. А те, с которыми он какое-то время жил, беспрекословно исполняли все его желания, зачастую самые сумасбродные. Они часто и охотно говорили ему о своей любви и настойчиво требовали от него того же. Диего же смеялся в ответ. Поначалу ему нравилась такая покорность, потом это стало надоедать, даже тяготить. Хотя он сам себе не хотел в этом признаться, но одной, пожалуй, самой важной причиной того, что ни с одной из них он не мог длительно ужиться, была скука, которые вызывали у него эти девушки. И досада на то, что ни одна из них во время расставания не сказала, что продолжает любить его, никогда не забудет и будет любить до конца жизни, ни одна не попросила его забыть разногласия и продолжить отношения. Когда они через некоторое время снова встречались, где-нибудь в баре или в дискотеке, девушки выглядели вполне счастливыми и довольными и чаще всего в сопровождении нового молодого человека. Правда, он иногда думал, возможно, для собственного самоутверждения, что такое спокойствие может быть ни чем иным, как проявлением женской гордости. Это его не особенно беспокоило, тем более что возобновлять отношения он не собирался. Что ни говори - с глаз долой, из сердца вон. Потом все чаще и чаще он стал задумываться о нестабильности человеческих отношений, о том, что найти подругу жизни, жену, с которой можно было бы прожить всю жизнь в любви, скорее всего нереально. Таких женщин просто не существует. Или может быть в этом виноват он сам, или ему не попалась ни одна, с которой хотелось бы жить до гробовой доски? Диего пытался отбросить эти мысли, но они не давали покоя.
       Пилар отличалась от его подруг. Ему нравилось в ней все - ее внешность, грустные глаза, на которые вот-вот готовы были навернуться слезы, ее голос, хотя они разговаривали нечасто и недолго. Она была неразговорчивой, но как только начинала говорить, Диего слушал как зачарованный, не переставая восхищаться красотой ее голоса. Больше всего ему импонировало то, что она оставалась верна человеку, который исчез и, возможно, никогда больше не появится. При одной мысли о Пилар у него начинало учащенно биться сердце, захватывало дух. Он мог часами думать о ней, представлять себе как они поженятся, у них будут дети. Их семья будет самой счастливой, он всегда будет думать о любимой жене, где бы ни был, и другие женщины навсегда уйдут из его жизни. Диего понял, что полюбил, полюбил первый раз в жизни, хотя и было ясно, что влюбить в себя девушку практически невозможно. Но он не мог заставить себя не приходить каждый вечер в бар. Видеть Пилар стало для него необходимостью, и он продолжал с ней встречаться, надеясь, что когда-нибудь все изменится, и она его полюбит.
       И все-таки, несмотря на безвыходность ситуации, Диего решил поговорить с Пилар о своем чувстве.
       "Я люблю тебя", сказал Диего, когда они в очередной раз встретились в баре. "Я знаю, ты любишь другого, какого-то Джорджа, хотя и не понимаю, почему. Ведь он исчез. Расскажи мне о нем. Может быть, я смогу лучше тебя понять. Нельзя обижать человека, который тебя любит. Я ведь для тебя уже не чужой. Я хочу понять, почему ты любишь его и не хочешь полюбить меня".
       Пилар посмотрела на него не то с сожалением, не то с сочувствием.
       "Ладно, так и быть, я расскажу тебе", сказала она, глубоко вздохнув. Было видно, что эти воспоминания она хотела бы сохранила только для себя, а не делиться ими с человеком, который был ей безразличен. "Я никогда раньше не ходила в бары, считала это пустая трата времени. Но вот однажды, это было около полутора лет назад, решила все-таки пойти в один, расположенный близко от моего дома. У меня было такое чувство, что в баре произойдет нечто, что в корне изменит мою жизнь. Все так и оказалось. Я села на то самое место, на котором сижу сейчас. Через короткое время кто-то сел рядом со мной. Я посмотрела на этого человека и сразу в него влюбилась. Не смейся, все было именно так. Он потом тоже сказал, что влюбился в меня с первого взгляда. Это был Джордж. Он мне рассказал, что работает уже несколько месяцев от американской фирмы у нас в городе, он ведь американец. Я сразу привела его к себе домой, и мы стали жить вместе. Встреча с ним полностью изменила мой характер. С детства я была своенравной, упрямой, угрюмой, почти никогда не смеялась. Но когда я узнала Джорджа, то стала другой - веселой, покладистой, радовалась каждому дню, который проводила с ним. Мы были очень счастливы. Мама была поначалу недовольна, но когда поняла, что Джордж хороший человек, успокоилась и относилась к нему как к собственному сыну. Такого доброго, веселого и порядочного человека я никогда не встречала. Мы очень любили друг друга. Мы ходили в этот бар почти каждый день - Джордж уставал на работе и считал, что только в баре может отвлечься и отдохнуть. Те полгода, которые мы провели вместе, были самыми счастливыми в моей жизни. Потом он сказал, что срок контракта в Испании у него кончается, и ему нужно возвращаться в Америку. Он мне объяснил, что жениться на мне в Испании не может, ему нужно дома уладить кое-какие дела, но как только представится возможность, приедет за мной и увезет в его родной город. А пока будет писать и звонить".
       "Что же было потом? Я ведь не вижу его здесь".
       Она опять глубоко вздохнула. По ее виду было понятно, что продолжать эту тему ей неприятно. Диего посмотрел на нее испытующе и, почти приказывая, сказал: "Ну, рассказывай дальше!"
       "Он улетел. Через некоторое время позвонил и сказал, что любит меня, и я должна его ждать. С этого времени никакого письма, никакого звонка. Он бесследно исчез. А я каждый вечер хожу в бар, вот уже больше года. Я надеюсь на чудо - вот-вот дверь откроется, появится Джордж и скажет: “Я возвратился, я люблю тебя, мы уедем в Америку, и ты станешь моей женой“. Но чуда не происходит. Больше всего я боюсь, как бы с ним не случилось какого-нибудь несчастья. Ведь забыть меня он не может".
       "А каким тоном он говорил с тобой, когда звонил из Америки?"
       "Как всегда, когда он говорил со мной". Она помолчала и потом добавила: "Правда, мне иногда кажется, что он не был так сердечен, как раньше, возможно, немного суховат, формален".
       "А ты не пробовала его разыскать? Знаешь, в какой фирме он работал?"
       "Нет".
       "Ты знаешь хотя бы, в каком городе он живет, там, в Америке?"
       "Этого я тоже не знаю".
       "Вот уж не ожидал от тебя такой наивности. Жить с человеком, о котором ты ничего не знаешь. Может быть, он какой-нибудь бандит, убийца, который скрывается от правосудия. Даже если это не так, то он, конечно, забыл тебя и нашел другую".
       "Нет, это невозможно. Он достойный человек и любит меня. Я ему верю так же, как он верил мне. Он не из тех, которые обманывают".
       "Забудь его. Посмотри на меня, я не урод, хорошо зарабатываю в фирме „Солярис“, у меня прекрасная квартира и, главное, я люблю тебя. И твоей матери я, без сомнения, понравлюсь. Давай поженимся. Ради тебя я забуду других женщин, ты будешь для меня единственной".
       "Перестань! Я ведь уже сказала, что люблю другого и буду его ждать, пока он не придет. Нам не о чем больше говорить".
       Диего вдруг почувствовал, что в нем просыпается гнев.
       "Хватит!" закричал он. "Я достаточно наслушался этого бреда. Ты пойдешь со мной, и я докажу тебе, что я лучше этого американца".
       Он схватил ее за руку.
       "Никуда я с тобой не пойду! Оставь меня в покое!"
       Он вытащил из кармана нож.
       "Ты будешь моей или я убью тебя!" закричал он.
       Пилар посмотрела на него. В ее взгляде было скорее удивление, как будто она хотела сказать: "Ты ведь говорил, что любишь меня. Как же можно убить человека, которого любишь?"
       Лезвие ножа, отразив мерцающие огни бара, заиграло разноцветными огнями. К нему подбежали, выхватили нож и попытались вышвырнуть из бара. Диего, как мог, упирался.
       "Будь проклята!" закричал он, не отдавая себе отчета от гнева. "Я желаю тебе смерти, смерти в одиночестве! Ты умрешь, так и не дождавшись своего Джорджа! Я тебя проклинаю! Проклинаю!"
       Но на улице он внезапно успокоился. Возможно, появилось только неопределенное ощущение того, что он потерял что-то очень дорогое. Но вскоре и это прошло.
       "Придется опять искать себе подругу", подумал он с грустью. "Но уж на этот раз найду себе девушку более покладистую. Она станет моей служанкой, и я буду делать с ней, что захочу".
       Он пришел домой совершенно успокоенным, однако вскоре у него начались угрызения совести.
       "И зачем я обидел бедную девушку? Нужно было не угрожать этим проклятым ножом, а объяснить внятнее, что я ее люблю, И конечно, не проклинать. Какая-то глупая история в духе Гарсии Лорки. Завтра приду в бар и обязательно извинюсь за свое поведение. Она девушка умная, все поймет и простит меня".
       Спать не хотелось, и он вышел на балкон, хотел было послушать веселую музыку, авось она исправит его мрачное настроение, но вскоре понял, что это ему не поможет. Он возвратился в комнату и на столе увидел диск с записью фадо. Диего посмотрел на него с удивлением, совершенно не понимая, откуда тот взялся. Он никак не мог вспомнить, когда купил эту запись, и почему она оказалась на столе. На обложке была изображена женщина с трагическим выражением лица, запрокинутой наверх головой и закрытыми глазами, пальцы ее сжимали накинутый на плечи шарф.
       Он взял диск, вышел на балкон и включил запись. Фадо - как раз то, что сейчас ему хотелось послушать, ведь это песни о любви и смерти. Трагичная музыка отвечала его настроению. Он понимал без труда, о чем там говорилось, хотя и не знал португальского. Женщина пела об одиночестве, о том, что ее оставил любимый, что найти любовь совсем не просто, а без любви жизнь теряет всякий смысл.
       Ему показалось, что музыка звучит очень тихо, и прибавил звук. Этого он раньше никогда не делал, когда слушал записи поздно ночью. Теперь же ему захотелось насладиться музыкой всласть.
       Прошел старичок с собакой и сказал Диего, что музыка звучит слишком громко, ведь уже за полночь, нужно уважать соседей. Диего сначала его не понял, он никак не мог выйти из гипноза фадо, но потом очнулся, уменьшил звук и дослушал всю запись до конца.
       Мысли вертелись у него в голове, он ни на чем не мог сосредоточиться. Он долго не мог заснуть, а когда заснул, то спал беспокойно и все время просыпался.
       Уже под утро ему приснилась Пилар. Она шла, шатаясь, по полю красной свеклы, как будто ничего не видя. У нее было смертельно бледное лицо, широко раскрытые глаза смотрели вдаль, из уголка рта текла струйка крови.
       Ничего не понимая, он выскочил из постели. Было еще почти темно, рассвет только близился. Диего вышел на балкон и попытался рассмотреть поле, на котором росла красная свекла, может быть, он увидит там Пилар в полном здравии и убедится, что это был сон, только сон. Но из-за темноты ничего не увидел.
       Он возвратился в постель и заснул только, когда за окном уже начало светать.
       Вечером он пошел в бар, твердо решив поговорить еще раз с Пилар и попросить у нее прощения.
       Но ее в баре не было. Два стула у стойки, где сидела она, где сидел он, пустовали. Он сел на „свое“ место и принялся пить вино.
       "Она не придет", подумал он. "Она ведь всегда появлялась в баре раньше меня. Уже поздно, она не придет".
       На следующий вечер ее тоже не было. Лишь два места, как заколдованные, оставались незанятыми. Диего, допив в одиночестве свое вино, уже собрался идти домой.
       Он обернулся на шум. В бар вбежала женщина. Ее волосы были растрепаны, глаза опухли от слез.
       "Где моя дочь?" кричала она. "Вы не видели мою Пилар? Уже два дня я ее не вижу, она не приходит домой. Такого с ней раньше никогда не бывало. Она всегда ночевала дома. Помогите мне найти мою дочь!"
       Ее окружили растерянные посетители бара.
       "Мы тоже не видели Пилар. Вот и сегодня она не пришла, а до этого приходила каждый вечер. Может, она заночевала у подруги?" спросил бармен Хосе.
       "Такого быть не может. Она бы мне позвонила и предупредила, что ночует у кого-то. Она всегда так делала. Наверное, с ней случилось какое-то несчастье. Своим материнским сердцем я чувствую, что что-то произошло".
       "Сеньора, а вы не пробовали обратиться в полицию? Они обязательно ее разыщут, где бы она ни была".
       Она посмотрела не Хосе непонимающе.
       "Чем они могут мне помочь? Если мать не знает, где ее любимая дочь, что могут знать об этом полицейские?"
       "Если вы сами не можете объясниться с полицией, то я помогу. Синьора, пойдемте вместе в полицию", решительно сказал один их посетителей, взял ее за руку. И они ушли.
       Диего расплатился и тоже ушел.
       Он шел медленно, размышляя о том, что могло произойти с Пилар. Думать о несчастье ему как-то не хотелось. Потом пришло в голову, может быть, приехал Джордж, и они проводят время в каком-нибудь отеле, а ей даже в голову не приходит позвонить матери. Может быть, она поехала в Америку разыскивать Джорджа? И матери ничего не сказала, не желая выслушивать нравоучения или причинять ей неприятности. Пилар ведь девушка решительная, она на все способна.
       Утром, он только успел побриться, раздался громкий стук в дверь.
       "Откройте! Полиция!"
       Он открыл дверь и увидел двух полицейских.
       "Вы арестованы. Вы подозреваетесь в убийстве Пилар Ортега Мартинес", сказал одни из полицейских.
       "Кто она? Я такой не знаю", сказал Диего, ничего не понимая.
       "Идемте. В полиции вам все объяснят".
       На него надели наручники, посадили в машину и увезли.
       В полицейском участке его сразу повели к комиссару полиции. Это был коренастый человек с темными маленькими злобными глазами.
       "Рассказывайте, как вы убили Пилар Ортега Мартинес".
       "Я не понимаю, о чем вы говорите. Я не знаю эту женщину".
       "Не притворяйтесь. Вы ее прекрасно знали и часто встречались в баре. Так что не отрицайте, это ни к чему хорошему не приведет".
       "Значит, вы говорите о Пилар. Я не знал ее фамилию... Она убита..." проговорил Диего тихим голосом. Потом он сказал твердо: "Но я не убивал ее. Ведь нельзя убить девушку, которую любишь".
       "Все можно. Поверьте, за семь лет, которые я работаю в полиции, мне пришлось насмотреться такого, что и в страшном сне не приснится. Поэтому поскорее сознавайтесь. Это будет лучше для вас и облегчит следствие".
       "Я не убивал ее. Даже одна мысль о том, что она убита, приводит меня в ужас. А я так надеялся, что она жива, просто временно живет у своей подруги, и мы вскоре опять встретимся".
       "Хватит причитать. Рассказывайте, как это произошло. Посетители бара в один голос рассказали, что вечером перед убийством вы бросились на нее с ножом, но вас разоружили и вытолкали на улицу. Очевидно, вы подстерегли девушку на пути к ее дому и убили. Так? Я ведь прав?"
       "Я не убивал ее. Просто в тот вечер мы повздорили. Она сказала, что любит другого. А тот, которого она любит, Джордж, он американец, уехал к себе и даже не пишет ей. Когда она мне все это сказала, я вспылил, выхватил нож и начал ей угрожать, что убью ее. Но поверьте, это была просто угроза, я не собирался ее убивать. Да и то, что у меня в руках был нож, я понял только тогда, когда оказался на улице".
       "Теперь мне все стало ясно - вы убили ее из ревности. Расскажите все, как было. Если вы меня еще не поняли, то повторяю, в ваших же интересах рассказать всю правду. То, что вы сами быстро сознались и тем самым облегчили следствие, и то, что мотивом преступления была ревность, будет на суде принято во внимание. Вас приговорят не к пожизненному заключению, а к десяти - пятнадцати годам тюрьмы, так как вы совершили убийство в состоянии невменяемости, не отдавая себе отчета, что делаете. Подумайте хорошо. Вы еще человек молодой, поэтому, когда выйдете на свободу, сможете наверстать упущенное и наслаждаться жизнью. Так что сознавайтесь".
       "Я не убивал ее. Я любил Пилар сильнее, чем других, с которыми был раньше. С теми было проще - мы жили какое-то время в согласии, наслаждаясь жизнью и друг другом, а потом расставались без ссор и ругани, и после этого встречались как хорошие знакомые, которым есть, что вспомнить. Пилар меня сразу отвергла, она любила другого, а я был для нее никем особенным. Просто человек из бара, с которым она разговаривала. Конечно, мне было обидно, я не привык к такому, от девушек я никогда не слыхал слова „нет“. Но я никогда не хотел ее убить, даже в мыслях. Я не из тех, которые убивают любимого человека. Поверьте мне, я вас не обманываю!"
       "Расскажите, куда вы дели тело убитой".
       "Так значит, вы не нашли ее?"
       Комиссар ничего не ответил.
       "Может быть она жива", с надеждой проговорил Диего. "Возможно, она живет у какой-нибудь из своих подруг и скоро придет домой".
       "Если я сказал вам, что она убита, значит это так".
       "Но ведь не исключено, что ваши предположения неверны. В полиции ведь тоже могут ошибиться".
       Лицо комиссара внезапно перекосилось от злости, глаза засверкали злобой.
       "Довольно!" закричал он. "Мы зря теряем время! Я вдоволь наслушался того бреда, в который, по-вашему, должен поверить. Но я не верю ни одному слову! Хотите, могу рассказать, как все произошло. После того, как вас выбросили из бара, вы не пошли домой, а остались ждать девушку. Она вышла и собиралась уже пойти домой, а вы силой повели ее на поле, где росла красная свекла, и там безжалостно убили. Могу поверить, что сделали это в состоянии аффекта, поэтому ничего не помните. Но это никак не уменьшает вашу вину - вы убили человека, и за это должны понести заслуженное наказание. А может быть, вы просто не хотите из трусости рассказать правду. Даю вам сутки на то, чтобы обо всем подумать, все вспомнить и, наконец, сознаться. Завтра, в это же время мы встретимся снова. Надеюсь, тогда вы будете благоразумнее. Так что, до завтра. Уведите его!" сказал он, обращаясь к охраннику.
       В камере Диего сразу повалился на нары, не раздеваясь. Он чувствовал себя раздавленным червем, был так подавлен, что даже не мог сосредоточиться. В голове вертелась только одна мысль, которую он беспрестанно повторял: "Почему мне не верят, что я не убийца. Я так люблю Пилар, что скорее готов сам умереть, чем причинить ей горе, не говоря уже о том, чтобы убить ее".
       Он вспомнил их последнюю встречу в баре.
       "Я прекрасно все помню, помню до мельчайшей подробности. А комиссару кажется, что в порыве гнева я потерял память и не помню, что сделал. Я все помню и хорошо знаю, что не убивал Пилар".
       Вдруг у него возникла мысль, от которой он похолодел.
       "Я ее проклял! Я пожелал ей умереть! А это то же, что убить. Слово действует не хуже ножа. Я накликал на нее несчастье!"
       Он лежал и все время повторял про себя: "Я убийца. Я убил ее не ножом, а словом, проклятьем. Нет мне прощения. Лучше умереть, чем жить с ощущением вины!"
       Потом принесли еду, и ему приказали выйти из камеры и взять пищу. Он встал, взял железную тарелку, на которой лежала какая-то на вид совершенно несъедобная пища и кружку с кофе. И хотя он со вчерашнего дня ничего не ел, к пище он не притронулся, выпил только некрепкого горького кофе. Потом осмотрел камеру. Она была небольшой, но чистой, и в ней помещались только нары и умывальник. Свет едва проникал через маленькое пыльное зарешетчатое окошко.
       "Лучшего я не заслужил. Человек, который проклинает свою любимую, не заслуживает лучшего", подумал он.
       Он опять лег и неожиданно заснул. Проснулся бодрым только утром от шума в коридоре. Было холодно и очень хотелось есть. Это его удивило, но тут же всплыла мысль о том, что он убил Пилар проклятием. Настроение опять испортилось, и он опять лег. Из того, что принесли на завтрак, он поел совсем немного и только выпил такого же, как и в прошлый раз, некрепкого и горького кофе. Он уже собирался опять лечь, но пришел смотритель и увел Диего на допрос.
       "Ну что, вы хорошо подумали", сказал комиссар полиции. "У вас было достаточно для этого времени. А теперь сознавайтесь".
       "Мне не в чем сознаваться, я не убивал Пилар. Я ведь уже вам говорил, что люблю ее, она мне дороже жизни".
       "Ну, как знаете. Это вам дорого обойдется. Все-таки, мне хочется надеяться, что вскоре вы станете благоразумнее и, наконец, сознаетесь. Это будет лучше для вас. А теперь я хочу спросить, есть ли у вас адвокат, которому вы доверяете?"
       "Конечно, нет. Зачем он мне, я никогда не совершал проступков".
       "Без адвоката следствие не может продолжаться. Если у вас нет своего адвоката, мы дадим нашего".
       В комнату вошел пожилой человек, который, несмотря на жару, был в темном костюме и при неярком галстуке.
       "Я буду вашим адвокатом, и вы можете мне во всем доверять. Поверьте моему опыту, я ведь работаю уже почти четверть века, вам нужно сознаться в том, что вы убили сеньориту Пилар Ортега Мартинес. Комиссар ведь вам уже объяснил, что ваше признание в преступлении и то, что совершили его в припадке ревности, может убедить суд смягчить приговор".
       "Но ведь я не могу признаться в том, чего не совершал. К тому же, как я понял комиссара, тела Пилар так и не нашли. Может быть, она жива, ее не могут найти, и мой арест только желание полиции прославиться".
       "К сожалению, должен вас разочаровать. Уже точно доказано, что девушка убита. А то, что тело не нашли, его найдут, это только дело времени. Поверьте мне, вам лучше сознаться и рассказать, куда вы спрятали ее труп".
       "Вы ведь уже немолоды, если говорите, что проработали адвокатом четверть века, как же вы не можете отличить ложь от правды. Я ее не убивал, я любил ее и сейчас она мне дороже жизни, хотя вы все утверждаете, что ее нет в живых. Я не могу в это поверить. Для меня это то же, что самому умереть. Но вам, только вам, мне кажется, вы человек добрый, я хочу признаться - я ее проклял, а проклясть, то же самое, что убить".
       "Это не совсем так. Я, например, не верю в проклятия и всю подобную галиматью. Но это ничего не меняет. Подумайте обо всем спокойно, может быть, вы расскажете правду. Кроме того, вы покрылись щетиной, непричесанны и от вас, извините, плохо пахнет. Молодой человек, так нельзя опускаться. Тем более, скажу вам по секрету, ваша вина не доказана, и будет ли она вообще доказана - неизвестно. У меня нет полной уверенности, сам не знаю почему, что вы убийца. Вы ведь живете один. Скажите, где находятся ваши родители, я им позвоню, и они принесут вам чистую одежду".
       "Они живут далеко, в другом городе. Да им лучше ничего не знать".
       "Тогда дайте мне ключи от вашей квартиры, если вы мне, конечно, доверяете, и я вам принесу все необходимое".
       "У меня нет ключей. Когда меня арестовали, я просто захлопнул дверь, и ключи остались внутри. Возьмите их у комиссара, я уверен, что полиция была уже в квартире и перевернула все верх дном. А мне не хочется больше жить, если Пилар убита. Поэтому ничего не нужно".
       "Ну, как знаете". Адвокат пожал плечами и ушел.
       "Поедем на место преступления. Если вы человек благоразумный, то все вспомните и, наконец, признаетесь", сказал комиссар Диего на следующий день.
       Они приехали на поле, где росла красная свекла. Диего сразу узнал это поле, ему даже показалось, что он видит дом, в котором жил.
       "Вот оно, это место, где ее убили", сказал комиссар.
       Диего увидел широкий кровавый след, который постепенно сужался и прекратился также внезапно, как и возник.
       Диего инстинктивно наклонился и поднял кусок земли, покрытый кровью. Кровь не впиталась в землю, она только обволокла комок тонкой красной пленкой.
       "Что вы делаете? К вещественным доказательствам нельзя без разрешения прикасаться!" закричал комиссар. "Теперь вы все увидели. Сознавайтесь, это ведь ваша работа!"
       "Я ее не убивал".
       Комиссар отошел и тихо заговорил, не обращая внимания на Диего. Было такое впечатление, что он говорил сам с собой.
       "Все это очень странно и необъяснимо. В ночь перед убийством прошел дождь и, если бы ее привели на поле и убили, то до и после кровавого следа на влажной земле были бы ее следы и следы убийцы. Но следов нет, нет и запаха этого проклятого убийцы, Диего, собаки не смогли его учуять. Такое впечатление, что истекающее кровью тело девушки опустилось с неба и, потеряв последнюю каплю, также поднялось, не оставив за собой никакого следа. Ничего не понимаю!"
       Комиссар с ненавистью посмотрел на Диего.
       "Поехали!" приказал он.
       На следующее утро Диего повели к комиссару.
       "Собирайтесь. Вы свободны", сказал он грустно. "Доказано, что убийца - не вы. Но кто же?"
       "Значит, Пилар жива!" почти закричал Диего.
       "Нет, она убита. К сожалению".
       "Вы ведь не нашли даже ее мертвого тела. А эти следы крови могут принадлежать вовсе не ей. У вас нет никаких доказательств".
       Комиссар начал объяснять что-то, чего Диего не понял. Одинаковая группа крови... Какие-то генетические исследования... Запах Пилар, распознанный собаками... Короче, нет никаких сомнений, что кровь, обнаруженная на поле красной свеклы - это кровь Пилар, и только ее. Кроме того, экспертиза установила точное время убийства - между двадцатью тремя и двумя часами ночи.
       "Но почему вы меня отпускаете?"
       "А вам бы хотелось, чтобы признали убийцей именно вас? Нет, этого мы сделать не можем. Правосудие потому и называется правосудием, потому что выясняет правду. Сегодня пришли свидетели, и не один, а сразу двое, и заявили, что в день и час убийства вы были дома. Дело в том, что в газетах появилась помимо нашей воли сообщение об убийстве сеньориты Пилар Ортега Мартинес и о времени совершения преступления. Так вот, вначале появился старичок, который заявил, что в то самое время, когда произошло убийство, он выгуливал свою собачку и видел вас на балконе, слушавшим громкую музыку, по его мнению, португальские фадо. Он сделал вам замечание и попросил сделать музыку потише, чтобы не мешать окружающим спать, ведь было уже поздно. Но музыка ему понравилась, и он оставался на улице перед вашим балконом до трех часов ночи. Не успел уйти этот свидетель, как пришла женщина, которая живет в доме напротив, и сказала, что тоже видела вас на балконе с двадцати одного часа. Ей нравятся фадо, и она пожалела, что какой-то старичок с собакой попросил, чтобы вы уменьшили звук и не мешали соседям. Она тоже видела вас до трех часов ночи. Правда, она добавила, что не понимает, почему вы слушали именно португальские фадо, ведь наше фламенко ничуть не менее выразительно и трагично. Впрочем, о вкусах не спорят, кому нравится фадо, кому фламенко, сказала она. Так что, уходите, вы свободны".
       Диего пришел домой, но уже к вечеру понял, что должен пойти в бар, где встречался с Пилар. Но засомневался, стоит ли это вообще делать, ведь ее он никогда больше не увидит. Потом ему пришло в голову, что, если извиниться перед девушкой невозможно, то нужно попросить прощения у ее матери, может быть это поможет ему и снимет вину. Однако подобный разговор с женщиной, которая потеряла дочь, мог быть для нее неприятным. Он бы только взбередил старую рану. Да и как это сделать, ведь адреса ее он не знал. А пойти в полицию и спросить, где жила Пилар, в убийстве которой он подозревался, эта идея показалась ему нелепой, там его, без сомнения, подняли бы насмех. Но вскоре ему стало ясно, что его обязанностью является встретиться с матерью погибшей девушки.
       Он шел по знакомой улице и вскоре дошел до того места, где находился бар. Но бара не нашел. На месте освещенного разноцветными огнями заведения с горящими неоновыми буквами БАР помещалась какая-то контора.
       "Этого не может быть", подумал Диего. "Я отсутствовал всего несколько дней. За это время бар не мог закрыться. Может быть, хозяин разорился? Невозможно, ведь бар хорошо посещался, там всегда было много людей".
       Диего еще раз обошел знакомую улицу, зашел даже в другие, но бара нигде не было. Он решил справиться у прохожих, однако никого не встретил. Улица была пустынна.
       Жара была страшная. Диего даже показалось, что стало еще жарче. Город был покрыт белесовато-желтой пылью, не дававшей глубоко вздохнуть. Раскаленный воздух обжигал рот и горло. Свет уличных фонарей не был в состоянии пробиться сквозь эту дымку и почти ничего не освещали. Было почти темно.
       "Ничего удивительного", подумал он. "И кому это придет в голову шляться по ночам в такую погоду? Только такому неприкаянному, как я. Недаром меня считают ненормальным. Наверное, это правда. К тому же я погубил невинного человека, больше того, девушку, которую я любил, - безразлично, сделал ли я это только из-за своего необузданного характера или преднамеренно, - это не имеет теперь никакого значения. Она умерла по моей вине, и мне нет прощения. Эта вина останется со мной всю жизнь, так и умру я непрощенным, одиноким и никому ненужным. Все от меня отвернулись, и люди, и Бог".
       Наконец, появился какой-то человек. Он направился к дому и вытащил ключи от входной двери. Диего быстрым шагом приблизился к нему.
       "Здесь поблизости был бар. А теперь я его не могу найти", сказал он.
       "Бар?" переспросил прохожий удивленно. "В нашем районе никогда не было бара. Молодежи приходится ездить в центр, когда они хотят повеселиться".
       "Но ведь я хожу в этот бар уже больше года. Я не мог ошибиться".
       "И все-таки вы ошиблись. Поблизости никогда не было бара", сказал человек и вошел в дом.
       Диего недоверчиво посмотрел ему вслед и еще раз обошел квартал. Но бар исчез, как будто его никогда на этом месте не было.
       "Не может быть, чтобы все это мне просто приснилось", подумал он с горечью. "Просто я сошел с ума от переживаний".
       Он еще раз поблуждал по кварталу, потом еще раз и, поняв, что бара ему не найти, решил уйти из этого проклятого места.
       Он шел, думая только о том, как бы скорее добраться до дома, броситься в постель и заснуть.
       Внезапно он остановился около церкви. Сам не зная как, он вспомнил ее название - Iglesia de Santiago. Церковь была почти зажата между соседствующими с ней домами, и, если бы не небольшая колокольня, которую трудно было увидеть с улицы, ее можно было бы просто не заметить.
       Диего постоял в раздумьи какое-то время и толкнул дверь, почти наверняка зная, что ночью церкви закрыты. Но дверь оказалась незапертой, и он вошел.
       В церкви было совершенно темно.
       Церкви в Испании в основном были построены в Х1 - ХУ1 веках, часто переделанные позднее из мечетей и синагог во время Реконкисты в романский стиль. Там почти всегда полумрак, даже в ясный солнечный день. Свет проникает через круглые окошки, расположенные высоко на куполе, стекло которых со временем и от многовековой пыли потеряло прозрачность, из-за чего дневной свет не в состоянии осветить внутреннюю часть церкви. Обычно днем, вечером церкви до утра закрыты, освещены только алтарь и ниши, где находятся скульптурные изображения Иисуса, девы Марии и некоторых святых; даже немногочисленные картины, изображающие некоторые эпизоды из жизни Иисуса, как и внутренние помещения обычно почти не видны в темноте. Но во время мессы церковь освещается и превращается в великолепный дворец - фрески на стенах, изящные узоры на потолке придают церквям не только мистический, но и праздничный вид.
       Диего пробирался на ощупь по церкви, стараясь не наткнуться на стулья. Наконец, он нашел один, но решил пробраться куда-нибудь в задний ряд, в переднем сидеть он считал себя недостойным.
       Он сел и почувствовал себя ребенком, который с родителями каждое воскресенье шел к мессе. Его бабушка, которая жила вместе с ними, рассказывала ему, что, когда он был еще совсем маленьким, мать несла его на руках, потом, вела за руку, ну уж затем, когда мальчик мог самостоятельно ходить, они все шли в церковь. Для всей семьи посещение мессы было праздником. Отец надевал шляпу, облачался в праздничный черный костюм, повязывал галстук, мать и бабушка шли в мантильях и длинных платьях. На Динго для мессы надевали белую рубашку, специально сшитые черную бархатную жилетку и черные штанишки, короткие летом и длинные зимой, из которых он вырастал и ежегодно получал новые.
       С того времени, когда Диего начал ощущать себя - было это примерно с трех лет - все его мысли так или иначе были связаны с церковью. Он помнил то особое ощущение, которое возникало у него во время мессы. Он чувствовал себя маленьким человечком - а был он действительно еще ребенком -, слабым, зависимым от воли Бога, и ему хотелось, попросить совета, как вести себя, защиты в мире полном непонятных вещей и событий, подчиниться воле Всесильного. Диего нравилось в церкви торжественная обстановка, изображения святых, проповеди священника, то, что он рассказывал о делах Господних, его одежда, менявшаяся в зависимости от того, было ли это обычное воскресное богослужение или праздник. Во время мессы он сидел, как завороженный, боясь пропустить хоть одно слово священника. Однажды он пришел в церковь вечером. Внутренние помещения были едва освещены, он был там один. Зато ему удалось рассмотреть изображения Иисуса, девы Марии и святых. Его поразила таинственная загадочная обстановка церкви, он почувствовал, что стал ближе к Богу, как бы слился с ним. Это ощущение не покидало его несколько лет, он так дорожил этим новым чувством, что даже не рассказал об этом дома, даже бабушке, которая руководила церковным воспитанием внука и рассказы которой превращали библейские притчи и рассказы о жизни Иисуса и других святых в прекрасные сказки.
       "Ты родился в день Сантъяго и должен этим гордиться. Не каждому выпадает такая честь родиться в такой день. Сантъяго был могущественным святым, сотворил много чудес, и каждый, кто рождается в его день, находится под его покровительством. Он никогда не оставит тебя, будет охранять и оберегать от всевозможных невзгод. Ты вырастешь сильным, волевым человеком, который не боится трудностей и будет их всегда побеждать. Верь в него и в свою судьбу", сказала ему однажды бабушка, когда Диего был еще совсем маленьким.
       Бабушка часто повторяла это, и Диего поверил в свою необычную судьбу.
       Диего действительно родился в день святого Якова. Но за несколько дней до крещения, когда в семье решался вопрос о том, какое имя дать мальчику, отец неожиданно сказал, что хочет назвать его Диего. И даже не объяснил причину своего решения. Мать и бабушка запротестовали, - почему не Сантъяго? - но с отцом трудно было спорить, человек он был упрямый, самолюбивый и не терпевший никаких возражений. И Диего назвали Диего. Однако рассказы бабушки запали в его сердце, и он твердо верил в свою особую судьбу.
       Так продолжалось лет до четырнадцати. То ли под влиянием сверстников, которые смеялись над его религиозностью, то ли он сам понял, что уже может постоять за себя и не нуждается в божественной защите и советах, Диего объявил во время обеда, что больше не будет ходить в церковь. Отец ударил его, выгнал из-за стола, а мать и бабушка заплакали. С этого времени Диего ни разу не ходил в церковь. Дома его оставили в покое, возможно, это была заслуга матери, которая всегда защищала сына перед отцом, и бабушки, имевшей большое влияние на сына, отца Диего. Но с этого времени бабушка потеряла свою жизнерадостность, грустно сидела молча, почти ни с кем не разговаривала, и вскоре умерла. Из противоречия Диего даже отказался пойти в церковь на отпевание, а пришел только на кладбище. Однако после этого Диего начал думать о том, что именно он был виновником смерти дорогого человека, ведь она любила его больше всех остальных членов семьи, больше собственного сына. Чувство вины оставалось с ним долгое время, он безрезультатно пытался не думать об этом. Он хотел даже пойти в церковь замолить этот грех, но потом раздумал. С религией для него было покончено навсегда.
       Об этом вспоминал Диего, сидя в заднем ряду Iglesia de Santiago.
       Он думал о том, что такому грешнику, каким он был, не место в церкви, туда должны ходить только люди праведные. А он, он виноват в смерти любимых людей, и ему не от кого ждать прощения и помощи. Даже от святого Якова. Ему захотелось плакать, попросить Бога облегчить его жизнь, снять вину, которую, как он понимал, простить невозможно.
       В темной церкви звучала музыка. Это была Lacrimosa, плач, прощание с любимым человеком, мольба о прощении.
       "Это реквием по Пилар, которая несмотря ни на что, сохранила любовь к Джорджу, хотя тот и исчез и неизвестно, появится ли он когда-нибудь. И умерла она мученической смертью по моей вине. А я ведь грешник и когда умру, никто не станет оплакивать меня, тем более в церкви. Я никому не нужен. По таким людям как я никогда не звучит Реквием".
       И ему стало жалко себя, так рано закончившейся веселой беззаботной жизни. Слезы навернулись на глаза.
       Диего сложил молитвенно руки, захотелось раскаяться, попросить Всемогущего вернуть ему веру.
       "Великий Боже, возврати меня в свое лоно! Дай мне возможность вновь обрести веру в Тебя, и я стану Твоим верным учеником. И, может быть, только тогда я смогу надеяться на то, что после моей смерти буду достоин того, что и по мне зазвучит Реквием", смиренно, почти вслух, проговорил Диего.
       Церковь внезапно осветилась как во время торжественного богослужения. От неожиданности Диего вздрогнул, очень неожиданным было превращение церкви из сооружения, в котором царил полный мрак, в прекрасный светлый дворец, посвященный познанию Божественной истины. Светились алтарь, узорные стены, мозаичный пол. В освещенных нишах стояли скульптурные изображения Иисуса, девы Марии и святого Якова. Диего с восторгом и благоговением смотрел на них.
       Иисус согнулся под тяжестью креста. В выражении его лица была не только страдания человека, принимающего мучительную смерть, но и мудрость провидца, который понимает, что вознестись на небо и стать всесильным он сможет только после того, как возьмет на себя грехи человеческие и испытает все муки распятия.
       Облик девы Марии был пронизан ощущением гордости и радость за всесильного сына, смешанные со скорбью о его смерти. Даже слезы в глазах не придавали ее лицу выражения страдающей матери, потерявшей единственного рано умершего ребенка. Это была мать Церкви, которая знает свою силу и желает помогает каждому, кто к ней обратится.
       Глаза святого Якова, Сантъяго, были суровыми. То были глаза мудреца, творящего чудеса, способного заглянуть в человеческую душу, видевшего в ней все, и хорошее, и плохое, готового помочь не только верующему встать на путь истины, даже тому, кто сбился с пути, грешил и потерял веру в господа Бога.
       Зазвучал Credo, гимн Вере, и суровые голоса, казалось, заполнили всю церковь. Они пели о всесилии Бога, о том, что лишь в вере можно приблизиться к пониманию всеобщей истины при жизни и приобрести райское блаженство после смерти. Так солдаты клянутся защищать свою родину, свою землю, своих близких. Еще в детстве Диего восхищался Credo, но только теперь, уже став взрослым и сломленным обрушившимся на него горем, он смог оценить по достоинству этот гимн величию Бога и преклонению перед Верой, когда все в едином порыве благодарят Иисуса за то, что он открыл им Истину, научил правильному пониманию Божественного предназначения жизни.
       Транс овладел душой Диего. Мир, который его окружал, исчез, и единственное, о чем он мог думать, это был Бог, Его всемогущество. Бог завладел его сердцем, проник в душу, и Диего ощутил себя частью мироздания, сотворенного Всемогущим. Теперь мысли о том, что уже много лет он не был в церкви, ни разу не возникли в его сознании, как будто долгих лет неверия никогда не было, а он всегда оставался богопослушным и преданным Учению человеком, членом единой общины.
       Диего подошел к святому Якову, встал на колени и с мольбой посмотрел на него.
       "Великий святой!" обратился Диего к Сантъяго. "Всем известно твое могущество, твоя способность совершать чудеса. Помоги мне! Ты - мой небесный покровитель. Сними тяжесть с моей души, и я буду всю жизнь тебе благодарен. Я не могу так жить дальше, я бы покончил самоубийством, если бы не знал, что это великий грех".
       Диего показалось, что в глазах святого появилось понимание, они стали не такими суровыми. Так отец смотрит на сына, совершившего неблаговидный поступок, однако готового его простить.
       Под звуки Sanctus, хвала в честь Иисуса, сына божьего, человека, ставшего повелителем мира, изображения Иисуса, Марии и Сантъяго ожили, поднялись в воздух и повисли высоко, почти под самым куполом. На плечах Иисуса уже не было креста. Он выпрямился, шел, устремив взгляд в бесконечность, а нимб вокруг его головы превратился в золотые лучи, пронизывающие весь воздух церкви.
       Они направились к выходу. Диего из почтения последовал за ними на некотором расстоянии.
       "Сантяго не оставит меня в беде. Он поможет мне", подумал с надеждой Диего, с надеждой глядя на своего небесного покровителя.
       Сантъяго повернулся к Диего и приказал ему приблизиться.
       "Я готов снять грех с твоей души, но ты забыл один из заветов Священного Писания: „Не сотвори себе кумира“. Ты сделал кумиром свою любовь к Пилар. Но не кажется ли тебе, что любовь к этой девушке - только желание найти истинное чувство, облагораживающее человека, то, к чему ты всегда стремился, но чего ты не смог еще достичь. Пилар нет, уже нет, и вообще неизвестно, была ли она вообще. Забудь о ней. Полюби женщину, но женщину реальную, которая полюбит тебя также как ты ее, и только тогда ты вновь обретешь счастье. Любовь, действительно, великое чувство, на нем держится наш мир, именно на любви, не на ненависти, не на пролитой крови. Только на любви".
       Последние слова святого утонули в раскатах грома, который раздался одновременно с блеском молнии и шумом дождя.
       Началась гроза. Молнии засверкали в разных частях неба. От их блеска стало светло как днем. Оглушительные раскаты грома слились в единое громыхание. На высушенную засухой землю с неба обрушились потоки воды, и все живое, истосковавшись по влаге, начало оживать. Трава приобрела свой естественный вид, безжизненные бурые комки, свисавшие с деревьев, вновь превратились в листву, шумевшую под потоками дождя.
       Диего мгновенно промок, рубашка прилипла к телу, вода текла по его лицу. И с каждой каплей дождя, с каждым потоком воды, падавшим с грозового неба, он освобождался от гнета, сопровождавшего его жизнь последнее время, вновь приобретал уверенность в собственных силах, желание жить, радоваться каждому дню.
       "Я счастлив! Я счастлив!" закричал он и засмеялся.
       Диего хотел поблагодарить Сантъяго за помощь, но тот уже скрылся за пеленой дождя.
      
      
      
      

    МИНОТАВР И НИМФА

    (Путевые заметки)

      
      
       То, о чем пойдет речь, вовсе не
       претендует на достоверность. Если же
       какому-нибудь вдумчивому читателю
       захочется узнать правду об Аргентине,
       советую обратиться к соответствующим
       разделам энциклопедии или серьезным
       исследованиям, посвященным
       этому вопросу.
      
      
       Много лет назад мне посчастливилось увидеть балетную миниатюру Леонида Якобсона "Минотавр и Нимфа" на музыку Берга в исполнении Аллы Осипенко и Джона Марковского. Я говорю "посчастливилось", так как видел эту миниатюру в исполнении и других танцовщиков, но никто не смог превзойти ни мастерством, ни выразительностью этих замечательных исполнителей.
       Сюжет необычайно прост: гуляя по лесу, Минотавр увидел лесную Нимфу и влюбился в нее. Ничего удивительного в этом нет - Нимфа была молода, прелестна и весела, а Минотавр был страшен, угрюм, волосат, прямо зверь - зверем, и зол на весь мир, так как не имел успеха у женской половины лесного населения. Минотавр поймал Нимфу и замучил ее своей любовью. Иначе любить он не умел.
      
       Однажды пришла мне в голову шальная мысль, поехать в Аргентину. Я немного знал испанский и с наивностью неофита (я совсем недавно окончил курсы по изучению испанского языка) решил, что там не пропаду - во всяком случае, спросить дорогу или заказать еду в кафе как-нибудь уж смогу. Начитавшись Борхеса, Кортасара и Пуига, мне захотелось увидеть эту страну, и не только страну, но в основном Буэнос-Айрес, пожить как аргентинец, повстречаться с истинными портеньо и составить свое собственное представление о Латинской Америке.
       Узнав о моем решении, друзья начали меня отговаривать. Они говорили, что Аргентина хоть и страна развитая, в которой живет много интеллигентных людей, все равно не Европа, нравы там совершенно иные, люди непредсказуемы, вспыльчивы, легко хватаются за нож или пистолет, поэтому жизнь не безопасна, гулять по городу вечером или ночью не рекомендуется - могут не только ограбить, но и убить -, и, кроме того, мне совершенно нельзя полагаться на свои знания испанского языка. Аргентина - не Испания, где, хотя и существует несколько языков, таких, как например каталонский язык или язык басков, все равно прекрасно знают кастильское наречие, то есть классический литературный испанский язык, и общение в различных областях Испании не составляет никаких трудностей. Испанский в Аргентине отличается не только произношением и мелодикой языка, он за многие годы подвергся изменениям, очень сильно влияние итальянского, французского, английского и даже немецкого, не говоря уже о том, что существует множество местных наречий, отличающихся от испанского и понятного только тем, кто на них говорит. Так что нет никакой уверенности в том, что мой вопрос будет правильно понят или я пойму то, что мне ответят. Короче, мне незачем ехать в Аргентину, а, если уж я так люблю испанскую культуру, нужно направиться в Испанию, страну европейскую, она ведь даже член Объединенной Европы. А аргентинскую жизнь можно прекрасно себе представить, читая книги писателей этой страны.
       Я, хоть обычно человек и не упрямый, прислушивающийся к советам людей, которым доверяю, твердо решил несмотря ни на что поехать в Аргентину, ибо, как писал Курт Воннегут, желание неожиданных путешествий есть урок танцев, предложенный Богом. Будь, что будет, очень уж мне хотелось посмотреть эту страну.
       Подготовка к путешествию, а для меня это было воистину путешествием, не поездкой в Голландию, Бельгию, Францию или Италию, туда можно легко добраться автобусом или поездом, заняла много времени. Мне помогли по Интернету найти достаточно дешевый семейный пансионат в Буэнос-Айресе, затем началась переписка, и, когда я получил согласие, не удержался и позвонил в пансионат. Голос владельца мне сразу понравился - хорошо поставленный баритон, доброжелательный тон, и, что было немало важно, я его прекрасно понимал, он говорил на прекрасном испанском языке, и в отличие от истинных испанцев достаточно медленно.
       Друзья провожали меня так, как будто я собирался в одиночку отправиться на надувной лодке вокруг света. Советам не было конца - я должен вести себя осторожно, не выходить в темное время суток, не посещать опасные районы города и вообще помнить, что это Южная Америка - континент повышенного риска и высокой преступности.
       Везение началось с самолета. Моей соседкой оказалась дама средних лет с интеллигентной внешностью. При взлете самолета она перекрестилась и, заметив мой ироничный взгляд, сказала очень серьезно:
       "Не улыбайтесь. Никак не могу привыкнуть к полетам, боюсь страшно, а перекрестишься, и на душе становиться спокойнее. И вам советую сделать то же".
       "Вы часто летаете?"
       "Нет, примерно раз в два - три года. У меня дочь замужем за немцем, живет в Германии, вот и катаемся, то она ко мне, то я к ним".
       "Так вы аргентинка!" вырвалось у меня непроизвольно.
       "Конечно! Стопроцентная аргентинка, родилась и живу в Буэнос-Айресе", ответила она с гордостью. "Я - Сесилия Лопес Ортега".
       Говорила она по-испански, и я ее прекрасно понимал. Мы перекинулись еще несколькими ничего незначащими фразами, и к моей радости она меня тоже понимала. Значит, разговоры о том, что в Аргентине говорят на каком-то особом испанском, не более чем бред. Это меня успокоило.
       "Я тоже лечу в Буэнос-Айрес, хочу увидеть Аргентину. Много о ней слышал и читал", рассказал я ей. "Но увидеть своими глазами - это совсем другое".
       "Вам очень повезло. Иногда я завидую людям, которые первый раз приезжают на мою родину и в мой родной город - их ожидает много приятного, и воспоминания останутся на всю жизнь. Такой красоты вы нигде не увидите, таких зданий, таких соборов. Аргентинцы - люди веселые и страстные, танго, аргентинское танго, родилось у нас, оно известно во всем мире, и мы гордимся этим. Говорят, что наши карнавалы не так красочны, как в Рио, но уверяю вас, это говорят в основном бразильцы, карнавалов в Буэнос-Айресе они не видели и не имеют о них никакого представления, или враги Аргентины, а может быть просто наши завистники. И вы обязательно должны пойти в Театр Колон. Кто там не был, тот не может судить о нашей настоящей жизни, этот театр - неотъемлемая часть Буэнос-Айреса, так же как без Бродвея Нью-Йорк - не Нью-Йорк".
       И глаза ее загорелись. Я внутренне содрогнулся, вспомнив "Менады" Кортасара, даже увидел Сесилию среди толпы ликующих поклонниц классической музыки, разрывающих на части любимого дирижера. Но это длилось лишь какое-то мгновение.
       Она говорила громко, горячо, а я только улыбался. Я уже отвык от такой страсти - последние годы меня окружали люди, которые редко повышают голос даже тогда, когда вздорят друг с другом или не согласны с чужим мнением и хотят доказать свою правоту. Она была мне симпатична, я думаю, был ей тоже.
       И мы начали разговаривать как люди, которым предстоит дальняя многочасовая дорога. Как часто бывает в таких случаях, случайному попутчику расскажешь о своей жизни то, что не расскажешь просто знакомым, а только близким друзьям. Узнав о том, что я не немец, она разоткровенничалась.
       "Ничего не понимаю. С Ангелой, это моя дочь, мы всегда были друзьями, особенно после того, как умер мой муж. Она оправдывала имя, которое носила, была настоящим ангелом, и не только потому, что была красивой девочкой, у нее был прекрасный характер, она была всегда всем довольна, знаете, дети часто хотят что-нибудь, плачут, когда им отказывают. Ангела же за все была благодарна, рада самому маленькому подарку и радовалась жизни. В школе она занималась прекрасно, что у девочек встречается крайне редко, сами знаете. Мальчики ходили за ней табуном, даже дрались из-за нее, это она мне со смехом рассказывала, но ей никто не нравился, и, говоря откровенно, это меня удивляло и даже пугало, а она меня успокаивала, говорила, что не собирается походить на других. В университет отдать я ее не могла, мы жили после смерти моего мужа крайне скромно, и она пошла работать, окончив до этого курсы по информатике. Вот там, на работе, она и познакомилась с этим немцем, который и стал потом ее мужем. Вольфганг приехал в Буэнос-Айрес от фирмы. Но я ничего не знала, Анхела от меня все скрывала, как будто чувствовала, что он мне не понравится, говорила, что вечером встречается со своими подругами, и я ей верила. Затем через какое-то время Вольфганг приехал снова, она привела его в дом. Хорошо воспитанный, высокий, с атлетической фигурой, голубоглазый, светловолосый, - что ни говори, настоящий мужчина - но в нем чего-то не хватает, не знаю чего, он мне сразу не понравился, вернее не так, я не была от него в восторге. Он ведь почти на двадцать лет старше нее, ну хорошо, только на семнадцать, ведь это тоже большая разница в возрасте. Но то, что он любил Анхелу, и она его тоже, это было видно сразу. Поэтому я не стала возражать, когда они мне сказали, что собираются пожениться и уехать жить в Германию. Сейчас у них двое детей, Анхела работает, говорит, что счастлива, что лучшей семьи, лучшего мужа и лучшей жизни она себе и представить не может. Но по ее глазам я все-таки вижу, что это не так, они у нее какие-то грустные, не даром она каждый год приезжает в Буэнос-Айрес".
       Я улыбнулся скептически.
       "Но, может быть, вы все-таки не правы. Я знаю много примеров прекрасных смешанных браков. Один мой знакомый счастливо живет со своей испанской женой, другой с филиппинкой, мой сосед женат на негритянке - все довольны и мужья, и жены, имеют детей, и я не заметил, чтобы кто-нибудь из них жаловался на свой выбор. А то, что она приезжает на родину, в этом нет ничего удивительного, да и скучает она по вам, по своей аргентинской жизни, но это ее прошлая жизнь, а теперь она живет по-новому. Уверен, что она вас не обманывает, когда говорит, что счастлива".
       "Мне так хочется в это верить", сказала он, вздохнув.
       Наконец, мы приземлились в буэнос-айреском аэропорту.
       Сесилия дала мне свой номер телефона и взяла с меня слово, что я обязательно позвоню ей, и мы где-нибудь хорошо проведем вечер.
       Пошатываясь, я вышел из самолета - полет был уж слишком долгим.
       Отель, где предстояло провести две недели аргентинской жизни, мне сразу понравился - небольшое двухэтажное здание в так называемом колониальном стиле, это был настоящий частный пансионат.
       Меня встретил улыбающийся сравнительно молодой человек. Его внешность вполне соответствовала голосу, который я слышал по телефону. Он представился хозяином пансионата, назвался Хуаном Карлосом да Сильва Корунья, поинтересовался, как я долетел, и сказал, что уверен, в его пансионате я смогу отдохнуть хорошо, обстановка здесь почти домашняя. Я прекрасно понимал его испанский, и это меня еще больше успокоило.
       "Здесь я буду чувствовать себя прекрасно", подумал я. "Мои друзья вечно все преувеличивают. Не надо никого слушать, и все будет как нельзя лучше".
       Отдохнув, вечером я все-таки решил выйти погулять. Город был действительно очень красив, я бы даже сказал, великолепен. Несмотря на поздний час, мне приходилось буквально пробираться сквозь толпу смеющихся, громко говорящих людей, на каком-то углу танцевали. Мне даже показалось, что я попал на праздник. Правда, при свете уличных фонарей трудно было рассмотреть здания, ночью, без дневного света, все выглядит совершенно иначе. Почему-то мне вспомнились белые ночи в Санкт-Петербурге. Ничего более прекрасного я не знаю. Здания в это время преображаются, теряют свой вес, выступают детали, на которые не обращаешь внимания днем, даже цвет их меняется, придавая домам загадочность и призрачность. Конечно, в Буэнос-Айресе все было иначе - другая страна, другой город, другой климат, другие архитекторы, все другое.
       Вдруг я почувствовал, что хочу спать - мне как-то в голову не пришло, что в Аргентине другой часовой пояс, и я не спал почти сутки. Пришлось поспешить домой, вернее, в пансионат.
       В вестибюле меня встретил хозяин и миловидная еще молодая женщина. С первого взгляда она показалась мне просто красавицей.
       "Это моя жена Кристина", сказал он с гордостью. "Вот уж не ожидал, что в первый же день вы пойдете гулять по городу. Обычно европейцы несколько дней привыкают к нашему местному времени и, как маленькие дети, путают день с ночью".
       Я только улыбнулся, сказал, что вот сейчас иду спать, я просто от усталости на ногах не держусь, и попросил разбудить меня к завтраку.
       Заснул я сразу, спал как убитый, и проснулся только от стука в дверь. Пришлось быстро выскочить из постели, помыться и побриться. Мне вспомнился английский фильм "Леопард в снегу". Там героиня фильма рассказывает своему другу: "Мой отец всегда говорил, что нужно переодеваться к обеду - это создает настроение". Как не воспользоваться таким мудрым советом! и я решил переодеться.
       Завтрак подавали в небольшом чистом помещении, стены которого были увешаны картинами, мне они не понравились - многочисленные безвкусные пейзажи, морские сражения и сцены из жизни индейцев. Зато столы были покрыты белоснежными скатертями, тарелки, чашки и столовые приборы говорили о хорошем вкусе. Еда была обильной, несколько своеобразной и достаточно острой; я подумал, что с голоду не умру, но если так будет продолжаться и дальше, то после пребывания в Аргентине дома мне придется несколько недель приводить в порядок желудок. Впрочем, все это входило в латиноамериканский колорит, за который придется расплачиваться, как за всякое удовольствие.
       За столами сидело несколько человек и оживленно обсуждали что-то по-английски с американским акцентом, лишь одна пара говорила, как мне показалось, по-итальянски. Они не показались мне достаточно симпатичными, чтобы завязать знакомство, и я просто поздоровался, почему-то по-испански, выдавил из себя вежливую улыбку и молча сел за стол.
       Еду разносила Кристина. Она показалась мне еще красивее, чем вчера, в ней текла, без сомнения, смешанная кровь. Отчетливо видны были индейские, возможно даже и негритянские черты, но кожа была белой, может быть, несколько смугловатой, гладкой на вид и ноги были не короткими, как у индианок, я этого не люблю, а достаточно длинными, может быть не такие, как у американских кинодев, но вполне приличной длины. Когда она улыбалась, казалось, что светится вся она, ее черные глаза, все лицо, все тело, и от этого становилась еще более красивой. Хуан Карлос был старше своей жены лет эдак на десять, возможно, мне это просто показалось, мужчины на юге часто старятся быстрее женщин.
       Позавтракав, я поблагодарил ее за вкусную еду (еда мне действительно понравилась, я не кривил душой). Она посмотрела на меня, улыбнулась своей лучезарной улыбкой и неожиданно сказала:
       "Мне очень приятно, что вы приехали к нам, а не в другой отель. Вы говорите на нашем языке, а остальные говорят только на своем или буркнут что-нибудь, что и понять-то невозможно, а думают что это по-испански".
       Мы понимающе переглянулись, как заговорщики, и засмеялись.
       При дневном свете город показался мне еще более красивым - чистые улицы, каменные дома в прекрасном состоянии, пальмы различных сортов, вокруг цвели прекрасные цветы, которых я никогда в других местах не встречал. Люди были тоже какие-то необычные - женщины в замысловатых шляпках или в цветных платках-шалях, многие в легких меховых шубках и изящных туфлях; мужчины почти все носили шляпы, я даже видел некоторых в сомбреро, они были одеты в легкие пальто или плащи в основном черного цвета или темных тонов, из-под которых были видны шикарные рубашки, тоже темные костюмы с замысловатой расцветки галстуками, у некоторых были даже галстуки- бабочки. Даже на молодежи можно было редко увидеть футболки, да и джинсы были редкостью. Меня это несколько удивило, ведь было совсем не холодно, но потом понял, что в Аргентине стояла весна. Я же, в простых клетчатых рубашках и потертых джинсах выглядел на улицах Буэнос-Айреса, скажем прямо, странновато. Сначала меня это смущало, а потом решил, что для туриста сойдет и так.
       Некоторые из прохожих просто гуляли, неторопливо прохаживаясь по улицам и рассматривая рекламы (рекламы были аляповатыми, хотя там были и выставлены вещи дорогие. Я даже подумал, что Буэнос-Айрес - это не Париж, совсем не Париж), другие сидели на скамейках и разговаривали. А были и такие, которые шли с деловым видом, но у них не было той спешки, которая отличает европейцев. Всем своим видом они показывали, что они люди уважаемые в семье, среди друзей и сослуживцев, а потому требуют уважения, да, не просят, а именно требуют уважения окружающих. И лица почти всех мужчин украшали типичные латиноамериканские усики, усики, известные мне по мексиканским фильмам. А я-то думал, что мода на них уже давно прошла, но нет! они все также присутствовали, как будто не прошли десятилетия.
       Так в течение недели я каждое утро уходил в город, как раньше ходил на работу. И вдруг к концу недели совершенно неожиданно почувствовал скуку, мне расхотелось гулять по улицам, которые я еще недавно считал красивыми. С грустью даже подумалось, что меня еще ожидает целая неделя пребывания в стране, а что делать, мне было совершенно не ясно. Не покидало ощущение вторичности, в архитектуре не было ничего оригинального, я все это уже когда-то видел, эклектика, которую я не люблю. Даже Театр Колон, гордость буэнос-айресцев, на который я случайно наткнулся, мне не понравился. Александрийский театр, Большой, парижская Опера, венский оперный были куда красивее. Даже церкви, которые я очень люблю, не произвели на меня особого впечатления. Как и большинство городских построек, они напоминали мне уже виденные в Европе, но там архитектура казалась мне значительно более интересной.
       Но вечером город преображался. Несмотря на довольно прохладную погоду (к моей величайшей радости, так как я не переношу жару), улицы города были полны. Люди в разноцветных нарядах, шум, толкотня, переполненные таверны, кафе, рестораны, танцующие не только в помещениях, но еще больше на улицах, почти на каждом углу. Естественно, танцевали в основном танго. Мне, видевшему различных исполнителей, преимущественно из Европы и никогда аргентинцев, сразу стало понятно, что между танцорами родины танго и европейцами такая же разница, как между пиццей, купленной в немецком супермаркете и предлагаемой маленькой пиццерией в Италии. Несколько раз я видел по телевизору соревнования по бальным танцам, куда обязательно входило исполнение аргентинского танго, в различных городах Европы и все время думал, что я включил бы их в Олимпийские Игры наряду с танцами на льду. А если это по каким-то причинам невозможно, то этим танцорам самое место в кабаре, а еще лучше в цирке (я так и видел их в окружении тумб, на которых сидели вперемешку пантеры, львы и тигры, а вокруг в ритме танго носились дрессированные лошади с кавказками джигитами на спинах).
       К моему неслыханному удивлению простые аргентинцы танцевали на улице, в барах, ресторанах свое любимое танго очень просто, без каких бы то ни было выкрутас, но это был танец страсти, полного погружения в музыку, ритм и движение, единения с партнером или партнершей.
       Я поделился этими впечатлениями с моими новыми знакомыми в одном из кафе, где часто обедал и ужинал.
       " Гринго, ты прав", сказал со смехом Альфонсо. "И не прав одновременно".
       Мы симпатизировали друг другу и несколько раз гуляли по Буэнос-Айресу, он хотел, чтобы я полюбил его родной город так, как он его любил.
       В кафе меня всегда называли "Гринго", только так, а не иначе, хотя я каждый раз объяснял, что приехал из Европы, а не из Соединенных Штатов. Но это не помогало, для них я был все равно "Гринго", чужеземец. Кроме того, меня поразило, что обращались они друг к другу на "вы", они ведь были знакомы много лет. Совсем не так, как в Испании, там же люди переходят на "ты" сразу, после нескольких слов, и не приходится удивляться, если незнакомая продавщица обратится к тебе на "ты". Испанцы обращаются на "вы" только к людям уважаемым. Впрочем, Аргентина - не Испания, в каждой стране свои законы.
       "Для нас танго - это танец, и только танец, ничего больше, просто мы отдыхаем, когда танцуем, скидываем с себя повседневные заботы", продолжал Альфонсо. "И конечно, как латиноамериканцы, вкладываем в танец всю нашу страсть. Но не будьте так строги к танцорам, выступающим на соревнованиях. Никто ведь в жизни не бегает так быстро и не прыгает так высоко, как на Олимпийских Играх".
       Мудро сказано, и я устыдился своего замечания.
       На это кафе я наткнулся совершенно случайно, гуляя по городу. Я проголодался и искал место, где мог бы пообедать. На улице было несколько столиков, за которыми сидели люди, что-то оживленно обсуждавшие. Они показались мне симпатичными, я бы сказал, интеллигентными, и обслуживал их довольно милый официант. Когда же я увидел через стекло, что на стенах кафе висели картины абстракционистов, то подумал, что здесь, возможно, собирается местная интеллигенция, нечто вроде мадридского кафе Gijon. Но я ошибся - посетителями кафе были в основном люди далекие оттого, что принято именовать "интеллигенцией". Это были служащие различных фирм или мелкие собственники, да и темы при всем желании трудно было назвать интеллектуальными, но атмосфера в кафе была непринужденной, веселой, и было видно, что посетители здесь постоянные, знают друг друга уже много лет, и если не дружат, то встречаются с удовольствием.
       Мое первое появление в кафе осталось незамеченным - мало ли кто приходит пообедать и больше никогда не появляется вновь. Когда я стал регулярно приходить туда, на меня стали смотреть вначале с подозрением, а потом и с любопытством. А затем ко мне подошел официант, Леон, как я узнал позднее, и сказал, что сеньоры за соседним столиком были бы рады, если бы я к ним пересел.
       Так я сдружился за короткое время с завсегдатаями этого заведения. И "Гринго" в их устах скорее звучало как дружеское прозвище. Сердечность, с которой они ко мне относились, могла бы растопить и более ледяное, чем мое, сердце, я же просто таял от их отношения ко мне.
       "Ты нам сразу понравился, а когда мы услышали, что ты пытаешься говорить по-испански, я даже сказал: ” Жаль, что этот гринго больше не придет”. Но ты пришел, и мы решили, что тебе незачем сидеть одному за столиком и скучать, есть свой обед, и мы позвали тебя к нам", сказал мне Альфонса.
       Он был как бы главным за столом, всегда задавал тему, а остальные прислушивались к тому, что он говорил, и мне было лестно его хорошее ко мне отношение. Со мной всегда так бывает - я знакомлюсь с симпатичными людьми совершенно неожиданно, сам того не желая, не прилагая для этого никаких усилий, и вскоре мы становимся друзьями.
       Не знаю, от кого это пошло, а может в них говорила врожденная вежливость, но за столом все говорили на хорошем испанском, и у меня почти не было проблем в понимании. И они, казалось, понимают мой плохой язык тоже хорошо. Было понятно, что они стараются, чтобы в наших завязавшихся хороших отношениях язык не был преградой. Но когда они говорили между собой, я не понимал ничего, может быть, только отдельные слова. Это меня не беспокоило. Когда я приехал в Германию, то понимал только тогда, когда со мной говорили медленно, на хорошем литературном немецком. Понадобилось несколько лет, чтобы в понимании и чувстве языка я почувствовал себя относительно свободно.
       Вместе с ними гулял по городу, и они показали мне такие районы города, в которые один я никогда бы не попал. Как всякий турист, я ходил лишь по центральным улицам, они же показали мне районы бедноты, и я ужаснулся, в каких страшных условиях живут там люди. Однако эти обитатели трущоб к моему удивлению не выглядели несчастными, обиженными судьбой. Как-то однажды вечером я увидел, что там тоже танцуют на улицах, также веселятся, как и в других, зажиточных районах города.
       Мне оставалось совершенно непонятным, почему европейцы и североамериканцы при любых неприятностях куда более мелких, чем жизнь в почти полной нищете, сразу падают духом и ведут себя так, как будто завтра ожидается конец света со вторым пришествием Иисуса Христа. Почему самыми веселыми являются бездомные и алкоголики? Впрочем, это риторический вопрос, а если на него и есть ответ, то дать его могут только психологи. А я не психолог.
       "Не удивляйтесь", сказал мне Альфонсо, когда я поделился с ним своими мыслями. "Аргентинцы - люди веселые. Мы всегда довольствуемся тем, что дала нам судьба. В других странах, возможно, они чувствовали бы себя несчастными и ходили с таким кислым видом, как будто только что съели лимон. Но здесь, нет! Мы веселимся. Думаю, в любом случае нужно веселиться, это помогает от всяческих невзгод".
       Мне оставалось совершенно непонятным, откуда в кафе, куда ходят люди далекие от искусства, попали такие прекрасные картины. Я долго не решался спросить об этом, совершенно неизвестно, как на это могут прореагировать аргентинцы, в чужой стране можно легко попасть впросак, но потом все-таки решился.
       Я встал из-за стола и начал рассматривать картины. Они действительно были великолепны. Раньше я видел их в основном с улицы, и мне казалось, что они нарисованы художником-абстракционистом, но, рассмотрев их вблизи, понял, что они выполнены в типично латиноамериканской манере. Так писали Сикейрос, Кало. Даже то, что художник не был оригинальным, картины мне все равно понравились.
       Стараясь не привлекать к себе внимания и приняв независимый вид, я начал ходить по кафе и рассматривать картины в надежде, что официант или даже хозяин смогут рассказать о художнике и о том, откуда они попали.
       Действительно, Леон подошел и спросил, каково мое мнение о картинах.
       "Они действительно прекрасны, " сказал я. "Откуда они у вас? Им ведь место в музее. Возможно, вы знали и художника".
       "Я работаю здесь всего два года, и когда я пришел сюда, картины уже висели. Но хозяин сможет вам все рассказать. С художником они были друзьями".
       Хозяин появлялся в зале относительно редко, только тогда, когда появлялись именитые гости, а это случалось нечасто, почти все время он проводил на кухне, где готовил еду для посетителей - по общему мнению, он был отменным поваром и не хотел доверить никому приготовление пищи. Я его почти никогда не видел.
       Через некоторое время появился хозяин с недовольным видом, однако, лицо его прояснилось, когда он понял причину, почему я захотел поговорить с ним.
       "А то я уж подумал, что вы недовольны пищей. Эти чертовы гринго вечно всем недовольны. Но я вижу, вы не из таких. Если вы интересуетесь картинами и художником, могу вам рассказать. Адольфо Сир приходил в мое кафе поужинать почти каждый вечер. Он говорил, что у нас особенная атмосфера, особенные посетители, совсем не такие, как в других местах. Вообще в кафе есть все, что вдохновляет его. Но рисовал он только дома и никогда не показывал нам свои картины. Он был человеком бедным, никто не хотел покупать его картины. Но он всегда оставлял чаевые. Как он жил и откуда у него были деньги, не знал никто. Адольфо как-то сказал, что время от времени у него появляются ученики, которые не дают ему умереть с голоду. Потом он исчез. Я хотел было искать его, он ведь ужинал здесь почти каждый вечер, но не знал, где он живет и где можно его найти. Появилась какая-то женщина и рассказала, что Адольфо умер и завещал кафе несколько картин. Я повесил их, во-первых, в память о Адольфо, я любил его, он был хорошим человеком, настоящий портеньо, во-вторых, картины мне понравились, на них мое кафе и посетители выглядят, как в жизни. Потом пришли какие-то люди, сказали, что они из Национальной Галереи, и предложили купить картины, давали хорошие деньги, потому что оказалось, что Адольфо - один из лучших аргентинских художников и его картины висят теперь в музее. Но я отказался продать их, я не хотел предать память о моем верном посетителе. К тому же мне казалось, что его картины привлекут посетителей, желающих на них посмотреть. Однако все осталось как прежде. Но, я ни о чем не жалею. А теперь извините, меня ждет плита".
       Рассказ хозяина кафе был для меня не только интересен, он произвел на меня сильное впечатление. Превыше всего в человеческих отношениях я ценю дружбу, и мне было приятно, что есть еще люди, которые чувствуют также как и я, у которых со мной одни и те же жизненные приоритеты. И что особенно порадовало меня, в Аргентине, на другом конце мира, есть такие же люди, как и в Европе. Вот уж изумятся мои друзья, видевшие Аргентину страной экзотической и населением с не менее экзотическим менталитетом!
       Вечером позвонила Сесилия и сказала, что очень рада поговорить снова со мной. Она несколько раз звонила, но не заставала меня, ведь я, конечно, гулял, а не сидел дома. И предложила пойти вместе в Театр Колон на "Риголетто", а перед этим посидеть в кафе. Как хозяйка города она приглашает меня. Я попробовал ей возразить, как мужчина я хочу оплатить все расходы, но по ее тону понял, что возражать бесполезно.
       "Я вам расскажу кое-что о моей дочери Анхеле. Даже не знаю, что ей посоветовать, может быть, вы мне подскажите. Вы ведь уже давно живете в Германии и стали почти немцем. Я очень волнуюсь".
       Так как я уже имел представление о городе и даже как-то раз случайно оказался у театра, но для полной уверенности решил все-таки снова найти его. К моему огорчению, мне это не удалось. Я блуждал по городу, мне казалось, что я вот-вот увижу Театр Колон, но каждый раз убеждался, что ошибаюсь. Тогда я решил спросить дорогу. Навстречу мне шла хорошо одетая пожилая дама интеллигентной внешности - эта уж точно знает, где находится театр.
       "Teatro Colon? Es muy facil. Siga this street geradeaus, despues a gauche, despues a destra, vera Vds a la izquerda una plaza donde esta el Teatro Colon".
       ответила она с милой улыбкой и некоторым оттенком сожаления - вот, мол, чудак, который не знает, где располагается наша знаменитость. Но, увидев мой растерянный вид, тут же извинилась и заговорила на чистом испанском.
       "Не сердитесь, я должна была сразу понять, что вы иностранец. У нас в Буэнос-Айресе все говорят так, на местном наречии, но у иностранца могут возникнуть языковые трудности. Вы ведь меня не поняли?"
       "Как ни странно, я думаю, что понял вас", ответил я, правда, не очень уверенно. "Я немного знаю французский и английский".
       Она еще раз улыбнулась и на чистом испанском объяснила мне дорогу. Я был ей очень благодарен.
       Кафе перед театром, где должен был встретиться с Сильвией, в этот раз я нашел без особых трудностей. Она пришла в роскошном вечернем платье, и мне пришлось извиниться за мой непритязательный вид.
       "Я не из тех, для кого одежда играет большую роль. Я рада, что мы встретились, а как вы одеты совершенно не важно. Что же касается мнения окружающих, и вы, и я закроем на это глаза", сказала она спокойно.
       Мы поговорили о моих буэнос-айреских впечатлениях, и, выслушивая мои восторги о городе и портеньо, она довольно улыбалась и кивала головой.
       "Переезжайте к нам в Аргентину, не пожалеете. Да и с культурой у нас дела обстоят не хуже, чем в Германии, я даже думаю, что лучше. А после посещения Театра Колон вы поймете, что я права. Подумайте об этом на досуге. Я вед уже вам сказала, что мне необходимо с вами посоветоваться. Положение Ангелы очень меня тревожит. Она мне позвонила и сказала, что ждет третьего ребенка".
       "Это же прекрасно!" перебил я ее. "Что же в этом плохого?"
       " Вольфганг какой-то странный, совсем не похож на наших мужчин. Приходит с работы уставшим, ничем не интересуется. Не читает, в кино или в театр не ходит, а если и ходит, то если Анхела его силой вытаскивает. Детей делать он может, но ведь это не самое главное, нужно их еще и воспитать. А они его не интересуют".
       Я вспомнил один анекдот. Еврея, у которого было много детей, спросили: ”Хаим, вы любите детей?” - "Детей? Нет. Просто я люблю сам процесс”. (Анекдот нужно обязательно рассказывать с еврейским акцентом, иначе он потеряет свою прелесть).
       "Дочка занимается всем, и работой, и домом, и детьми", продолжала Сильвия. "Но ведь она женщина и пока еще молодая. А что будет потом?"
       "Не беспокойтесь, немцы в основном прекрасные отцы, и, думаю, ваш зять не исключение. Они любят детей по-своему, но это не значит, что они к ним безразличны. Просто иностранцам это не всегда заметно. Уверяю вас, все будет хорошо".
       "Я вам верю. Хочется думать только о хорошем. Я ведь тоже хотела иметь много детей, да не вышло. Значит, такова моя судьба". И она тяжело вздохнула.
       Спектакль мне очень понравился. Пели хорошо, даже постановка была вполне приемлемой, хотя и выдержана в сугубо реалистическом стиле. Впрочем, это тоже было неплохо, мне безумно надоели современные интерпретации классики, когда Гамлет бегает по сцене с гитарой, а Гертруда взаправду моет ему ноги; или "Хованщина" с партизанами. Хотя возможно, я и не прав. Стал стар.
       В антрактах Сильвия водила меня по театру, который внутри оказался красивее, чем снаружи, и рассказывала различные истории. Оказалось, что сам Пласидо Доминго много раз пел в театре, и она слушала его в "Трубадуре" и "Аиде". Публика вела себя очень пристойно, на сцену не рвалась, дирижер оказался жив после окончания спектакля, певцы тоже, и все были награждены овациям и цветам.
       Расстались мы очень тепло и решили через денек-другой встретиться и где-нибудь пообедать по-аргентински.
       Я возвратился в отель и увидел в вестибюле Кристину. Она выглядела грустной, мне даже показалось, что у нее заплаканные глаза. Я не знал, как повести себя в этой ситуации и решил пожелать спокойной ночи и уйти. Однако она меня остановила.
       "Вы мне симпатичны, я вам уже говорила. И, кроме того, мне не с кем посоветоваться, я совершенно одна в этом городе. Здесь у меня нет никого, ни родственников, ни близких друзей".
       Говоря откровенно, это меня настолько удивило, что я не удержался: "А ваш муж?"
       "Вот об этом я хотела бы поговорить. Может быть, вы мне что-нибудь посоветуете. Ведь так тяжело быть одной. А вам я доверяю, даже не знаю почему. Мы ведь знакомы так мало. Но с первого взгляда я почувствовала к вам доверие".
       Она огляделась, в вестибюле мы были одни.
       "Я родилась в небольшом городке на севере Аргентины", начала она. "Наш город городом по-настоящему назвать нельзя, так, большая деревня. Много бедняков с большим количеством детей, жизнь обособленная, почти никакого сообщения с крупными городами. Мы даже говорим на нашем наречии, кроме отдельных испанских слов, у нас все свое, в большей части Аргентины даже никто не поймет. Это потому, что там живет много индейцев. Но мы были довольны, потому что другой жизни не знали.
       Хуан Карлос приехал в наш город по каким-то делам, и мы познакомились на танцах в таверне. По началу мы даже не понимали друг друга, ведь я привыкла говорить в семье и с друзьями по-нашему, хотя испанский я знала, я училась в школе. Я часто забывалась, говорила на нашем наречии, а он так, как привык в Буэнос-Айресе. Мы встречались каждый день, а потом через неделю он уехал и обещал вскоре приехать. Через какое-то время он действительно появился, а я уж и думать о нем перестала, мало ли с кем встечаешся. Мне ведь было всего семнадцать лет, а он был совсем взрослым мужчиной. Но в первый же день по приезде он предложил пожениться и уехать с ним в Буэнос-Айрес. Потом уже рассказал, что влюбился в меня сразу, как увидел, с первого взгляда, и приехал только для того, чтобы жениться и увезти меня с собой. Я растерялась и убежала посоветоваться с отцом и матерью. Как сейчас помню, они переглянулись, и отец сказал:
       "Дочка, побыстрее выходи замуж, пока он не передумал".
       "Я ведь не знаю, каков он человек, и будет ли мне хорошо в большом городе", сказала я.
       "А что ожидает тебя здесь? Только нищета", ответил отец.
       Мы поженились с Хуаном Карлосом и уехали в Буэнос-Айрес.
       Я тосковала по матери, отцу и братьям, да и сейчас скучаю. Хотела приехать их навестить, но забеременела, родилась дочка, потом сын, муж купил гостиницу, я ему помогаю, так что нет никакой возможности поехать в родной город и увидать близких. Хуан Карлос прекрасный человек, очень меня любит, и не только на словах, я это чувствую каждый день, каждую минуту. Он много работает, все делает для меня и детей, чтобы мы жили в достатке. Все было бы хорошо, но он такой ревнивый. Ревнует меня к каждому мужчине. А я не понимаю, как можно меня ревновать, ведь я так занята, муж, дети, они должны быть сыты, всегда в чистоте, я уж не говорю о том, что гостиница отнимает у меня все свободное время, которого и так нет. Я ему много раз говорила, что люблю его, детей, что я счастлива с ним, лучшей жизни мне и не надо. Он кивает головой и продолжает ревновать. С ним никуда и выйти нельзя, ни в кино, в кафе, в ресторан - каждый раз оканчивается скандалом. То я посмотрела на кого-то, то какой-нибудь молодой человек посмотрел на меня. Я много раз объясняла мужу, что люблю только его, что мне никого больше не надо, что мне дорога наша семья, наши дети, но все напрасно. Хуан Карлос дуется несколько дней, со мной не разговаривает, а потом просит со слезами прощения, говорит, что был не прав, но ничего с собой сделать не может. Такой у него характер. Мы перестали выходить, почти все время я дома. Для меня это невыносимо, мне ведь тоже хочется пожить, как все люди, увидеть мир, порадоваться жизни. Я ведь еще молода, а молодость так быстро проходит. От всего этого скоро превращусь в старуху. По ночам, когда он спит, я плачу. Скажите, что мне делать?"
       Я растерялся. Что мог я ей посоветовать? Сказать ей правду, что ревность - это черта характера, с которой ничего нельзя поделать, и проходит она только со смертью ревнивца? Наверное, так было бы лучше, но у меня язык не поворачивался сказать эту горькую правду. Лгать же во имя спасения мне тоже не хотелось.
       "Подождите немного, может быть, ревность его пройдет, со временем люди становятся мудрее", сказал я неуверенно, понимая, что говорю глупость.
       "Я тоже так думала, но с каждым годом он становится более и более ревнивым".
       Вдруг лицо ее изменилось.
       "Это он, я слышу шум его машины. Уходите, прошу вас. Неизвестно, как он прореагирует, увидев нас вдвоем в этот час".
       Мое настроение испортилось. Я никак не мог уснуть. Дальнейшая жизнь Кристины мне представлялась очень печальной. Любить человека ревнивого - задача не из простых, я знал несколько семей, где муж или жена были неестественно, я бы сказал, патологически ревнивы. И рано или поздно эти семьи распались. Конечно, Кристина мужа не бросит, в Аргентине это не принято, тем более что она родилась в глубокой провинции с твердыми католическими традициями, будет страдать от ревности Хуана Карлоса и даже не попытается вырваться из этого заколдованного круга, даже не сможет постоять за себя. А если и разведется, какая жизнь ее ожидает? Одинокая женщина, даже красивая, с двумя детьми, при условии, что суд присудит ей детей, в чем я очень сомневаюсь. Сможет ли она найти другого мужа, ведь в Аргентине не принято жить с мужчиной без официального церковного или даже гражданского брака. Очень сомнительно, она хоть и молода, но не настолько, чтобы начинать жизнь сначала. Возвратиться в свой родной город и жить в нищете? Тоже не выход из положения, к тому же неизвестно, захочет ли она это.
       Без сна провалялся я до четырех часов, но потом все-таки забылся и проснулся с тяжелой головой только от будильника, который звонил, как я думаю, уже несколько минут. Нужно было спешить, мне хотелось посетить Национальную Галерею, аргентинскую живопись я знал только по репродукциям.
       К завтраку я спустился последним, в столовой уже почти никого не было. Кристина была как всегда мила и приветлива, и я даже усомнился, был ли между нами тот неприятный разговор, может быть, мне все то просто приснилось.
       "Умоляю вас, не говорите никому о том, что я вчера вам рассказала", шепнула она, принося мне завтрак.
       "Конечно, это ведь само собой разумеется".
       "Хуан Карлос зовет меня сегодня вечером в ресторан. Я попыталась отказаться, но он настаивает, говорит, что мы засиделись дома, нигде не бываем. А я знаю, чем все это кончится. Даже не знаю, что делать".
       "Может быть, в этот раз все обойдется. В конце концов, он должен же когда-нибудь понять, что лучшей жены ему не найти".
       Она улыбнулась, но как-то грустно, неуверенно. От этой улыбки у меня защемило в груди, но я попытался отбросить неприятные мысли, захотелось настроиться на что-нибудь приятное, тем более что меня ожидала встреча в музее с мало известной аргентинской живописью, а потом с моими друзьями в кафе.
       К моему разочарованию, картины, там выставленные, не произвели на меня особого впечатления. Даже самые яркие представители аргентинской живописи, такие как Давид Сикейрос и Мария Кало (как правильно звучит ее имя, я до сих пор не знаю, аргентинцы произносили его так неотчетливо, что понять было невозможно, а попросить их повторить медленнее, я просто не решился), я уже не говорю о других художниках и скульпторах. Скорее всего, я не прав, я не хорошо разбираюсь в живописи, да и люблю больше музыку. Но мне показалось, что в их картинах нет ничего загадочного, на репродукциях они выглядели ничуть не хуже, чем в Национальной галерее. Совершенно другое - Модильяни или Шагал, или Пикассо. Я много раз видел их работы на репродукциях и каждый раз удивлялся, почему ими восхищается весь мир. Но когда же в Париже я увидел их картины живьем, то понял, что это действительно великие мастера, их нужно видеть в оригинале и никакие репродукции, даже самые прекрасные, не в силах передать мастерство и гениальность этих художников.
       В кафе я рассказал моим друзьям о моих впечатлениях от посещения музея. Это вызвало недоумение, если не сказать, даже возмущение.
       "Ты не понимаешь нашей аргентинской души, что не удивительно. За такое короткое время почувствовать нас невозможно. Нужно пожить среди нас несколько лет, да и тогда это не всем удается", говорили они на перебой.
       Я не стал оправдываться. Возможно, были они правы, хотя искусство, в этом я совершенно уверен, не может и не должно быть сугубо национальным. Ведь французская литература Бальзака и Анатоля Франса, русская музыка Мусоргского, еврейская живопись Шагала понятны во всем мире. Но спорить с друзьями мне не хотелось. Вечером я никак не мог успокоиться, даже позвонил Сильвии и рассказал ей не только о моих впечатлениях об аргентинской живописи, но и реакции моих друзей.
       Она рассмеялась.
       "Не принимайте это так близко к сердцу. Я же вам много раз говорила, что мы народ страстный, аргентинцы, этим все сказано, поэтому реакция ваших друзей мне понятна. А то, что вы не в восторге от нашей живописи, это дело вкуса. Мне тоже не все нравится, что считается гениальным, и вам, наверное, тоже. Так что спите спокойно, уже довольно поздно".
       Я посмотрел на часы, было около часа ночи, и, извинившись за поздний звонок, попрощался.
       На следующее утро я с тревогой ждал встречу с Кристиной. Она выглядела бледной, с припухшими красными глазами. Хотя она и пыталась вести себя как обычно, я понял, что вчерашнее посещение ресторана закончилось скандалом.
       У меня осталось только два полных дня в Буэнос-Айресе, на третий день, рано утром, отлетал самолет в Германию, и я решил отдохнуть от впечатлений и посетить оставшееся время просто прогулке по городу, который опять мне с каждым днем нравился все больше и больше. Каждый раз я открывал для себя приятные здания, парки, пляжи, монументы. Город действительно был очень большим, и увидеть все было почти невозможно. Он не стал для меня родным как Париж, Прага или Малага, я не говорю уже о Кельне, Мюнстере или Эссене ( я назвал лишь города вне России. Единственным родным городом для меня был и всегда будет только Ленинград, Санкт-Петербург, хотя я не был там с момента эмиграции).
       Подходя вечером к пансионату, я увидел, что он окружен полицейскими машинами. Вокруг ходили полицейские и отгоняли надоедливых репортеров и любопытных. Я попробовал пройти в отель, но меня не пустили.
       "Зачем вам в пансионат?" спросил меня свирепого вида полицейский, и в его глазах зажглись огоньки как у человека, облеченного властью и силой закона, цену которого он хорошо знает.
       Я объяснил, что живу в отеле и в доказательство показал ключ от своей комнаты.
       Полицейский потребовал предъявить ему паспорт. Я протянул удостоверение личности.
       "Паспорт! Покажите мне паспорт!"
       "Он у меня в комнате. Я не ношу его с собой".
       Полицейский нахмурился, затем придал себе значительное выражение и посадил меня в машину.
       "Ну вот, для полноты ощущений и воспоминаний об Аргентине мне осталось только побывать в полицейском участке", подумал я. "Лишь бы не пытали".
       Я наслышался и начитался о грубости аргентинской полиции и ужасах тамошних тюрем. Особенное впечатление произвел на меня роман Мануэля Пурга "Поцелуй паучищи", именно роман, а не американский фильм. Но те времена, к счастью, уже прошли, и я не особенно волновался. В крайнем случае, можно обратиться в германское консульство.
       В полицейском участке меня посадили на скамейку, а затем провели к начальнику. Это был настоящий начальник полицейского участка, такой, каким я их себе представлял - крепкий, средних лет, в пиджаке и при галстуке, с выражением значительности на лице и колким взглядом темно-карих глаз.
       "Что вы делали сегодня вечером с половины седьмого до семи?" спросил он мрачно.
       "Гулял по городу".
       "У вас есть свидетели?"
       "Нет, я гулял один".
       "Плохо".
       Начальник мрачно хмыкнул и посмотрел на мое удостоверение личности. Лицо его прояснилось.
       "Почему же вы мне раньше его не сказали", проговорил он радостно, как будто встретил старого знакомого. "Я ведь тоже немец, нет, я, конечно, аргентинец и родился здесь, в Буэнос-Айресе. Просто семья моего деда после второй мировой войны убежала из Германии в Аргентину, спасаясь от коммунистов".
       "Ну, конечно, от коммунистов..." подумал я.
       "Произошло недоразумение. Такой человек как вы, не может быть причастен к этому делу, я сразу понял, как только увидел вас. Жаль, что вы уже уезжаете, так бы посидели где-нибудь, выпили бы пива или шнапса. Приятно встретить земляка. Знаете, мне уже почти сорок, а я еще ни разу не был в Германии".
       "Может быть, вы мне скажете, что же произошло?"
       "Два трупа - хозяин пансионата и его жена, и один тяжело раненный мужчина, предположительно ее любовник".
       "Мужчина? Любовник?" воскликнул я удивленно. "Это невозможно. Мне кажется, я знаю Кристину. Она и посторонний мужчина, я не могу такое себе представить. Она была верной женой и уверен, что она никогда не изменяла мужу. Я это знаю твердо. Здесь произошло какое-то недоразумение".
       "Следствие еще не закончено".
       Расстались мы как добрые знакомые.
       В пансионат меня пропустили без трудностей, очевидно, начальник успел отдать по телефону распоряжение. Всюду ходили какие-то люди, снимали со стен и мебели отпечатки пальцев, рылись в шкафах. В моей комнате было все перевернуто, но, как мне показалось, ничего не пропало.
       Внутренне я был совершенно опустошен и подавлен. Было ясно, что оставаться здесь не хочу. Я договорился с соседним отелем, что проведу там две ночи. Потом позвонил Сильвии и рассказал ей о том, что произошло.
       "Зачем вы сняли комнату в отеле? Вы ведь могли переночевать у меня. У меня большая квартира, и вы бы меня не стеснили", сказала она.
       Я поблагодарил ее и отказался. Сказал, что, когда она приедет в следующий раз в Германию, буду очень рад с ней встретиться.
       "Да, конечно. Но с большим удовольствием я поехала бы с вами в Россию, в Санкт-Петербург. Вы бы показали мне ваш родной город. Это куда интереснее, чем Германия. Не живи там моя дочь и внуки, никогда бы туда не поехала".
       Я только вздохнул в ответ.
       На новом месте спал плохо.
       Следующий день был пасмурным, и город показался мне мрачным и неприветливым. Я сразу пошел к газетному ларьку, но в утренних газетах о вчерашнем происшествии не было сказано ни одного слова. Я бесцельно бродил по улицам, заходил в любимые уголки, однако мне ничего не доставляло удовольствия. Было совершенно ясно, что хочу поскорее уехать. Даже в кафе пришел только для того, чтобы попрощаться с друзьями. Услышав мой рассказ, Леон сказал:
       "Да, это, конечно трагично. Но ведь такое встречается не только в Аргентине. Думаю, что и в Германии тоже убивают, а что уж говорить о России. Жаль, что твое пребывание в Буэнос-Айресе окончилось так печально. Но ты все равно приезжай".
       "Не знаю", сказал я.
       "Приезжай. Мы все будем тебе рады. Аргентина - все равно прекрасная страна. Со временем плохое забудется, останутся только приятные воспоминания".
       В вечерней газете в рубрике "Это произошло в Буэнос-Айресе" я прочел следующее:
       "Вчера около девятнадцати часов прохожими на улице, которые слышали крики и выстрелы, которые доносились из одного пансионата, была вызвана полиция. Прибывшие на место происшествия полицейские обнаружили внутри помещения два трупа с огнестрельными ранениями. Ими оказались хозяин пансионата синьор С. К., хозяин пансионата 39 лет и его жена 26 лет. Рядом с ними находился мужчина в бессознательном состоянии тоже с огнестрельным ранением в грудь, который был отвезен в одну из городских больниц. Из документов, найденных у пострадавшего, выяснилось, что он - брат покойной жены хозяина пансионата, синьор Л. 31 года. После оказания медицинской помощи синьор Л. рассказал, что приехал из далекого провинциального города в Буэнос-Айрес, чтобы повидаться с сестрой, которую не видел много лет. Они сидели в гостиной и разговаривали, сидя в обнимку, как это принято у них в семье. Внезапно появился синьор С.К. Он начал кричать, оскорблять жену, сказал, что застал ее с любовником. Синьор Л. пытался объяснить, разгневанному мужу, что он не любовник, а брат его жены, но из-за растерянности и волнения говорил это на языке, на котором изъясняются люди в их родном городе и который почти не имеет ничего общего с испанским. Очевидно, синьор С.К. ничего не понял из этого объяснения. Он выхватил пистолет и выстрелил в жену и синьора Л., а затем и в себя".
       Я был потрясен. Было и так ясно, что такая неестественная ревность Хуана Карлоса ничем хорошим кончиться не может. Но так страшно, даже в моем воображении это не представлялось так ужасно. Я вспомнил фильм Феллини "Сладкая жизнь", там Штайнер, друг Марчелло, тоже убивает свою жену и детей. Правда, причина была другая.
       В самолете я еще раз подумал, что рад уехать из Аргентины и что там моей ноги больше не будет.
      
       Бедная нимфа, гуляла бы ты с подругами по родному лесу, резвилась и радовалась жизни. Так нет же, угораздило тебе повстречать Минотавра и умереть в его объятиях.
       "Такие дела", сказал бы Курт Воннегут, услыхав эту историю.
      
      
      
      
      
      

    Война миров

      
       Вопрос о добре и зле - это хаос,
       в котором не могут разобраться
       даже искренне жаждущие ответа.
       Вольтер
      
       Моросил мелкий дождь, приглушая свет витрин. По улице шел человек в надвинутой на глаза шляпе, скрывавшей от постороннего взора его лицо. Несмотря на пружинистую походку молодого человека, довольно длинная борода, темные очки и широкополая шляпа были предназначены, без сомнения, для того, чтобы сделать ее обладателя старше своего возраста. Было очевидно, что он пытается скрыть свое лицо и остаться незамеченным и неузнанным. Он то и дело боязливо оглядывался по сторонам, как будто проверяя, нет ли за ним слежки. Но то ли из-за плохой погоды, то ли по какой-то другой причине прохожих было мало, они спешили, и никто не обращал на него внимания. Очутившись около церкви, он еще раз посмотрел по сторонам. За ним никто не следил, вокруг почти никого не было. Церковь была неосвещена, и человек, стараясь не привлекать к себе внимания, поспешил к ее двери. Еще раз оглядевшись и убедившись, что все в порядке, он на ощупь нашел металлическое кольцо, заменявшее входную ручку, и постучал. Один раз, затем после паузы еще один раз, после еще одной паузы четыре раза, как и было договорено. Время тянулось бесконечно медленно.
       "Почему они не открывают? Можно было бы и поспешить", нервно подумал он. "Так недолго и засветиться. Подойдут, начнут расспрашивать, что я делаю у церкви. Еще и полицию позовут, скажут что я - террорист и вламываюсь в молельный дом".
       Наконец, открылся смотровой глазок, и, как ему показалось, кто-то по ту сторону
       двери подозрительно рассматривал его. Через какое-то время дверь приоткрылась, и он увидел только нос, на котором восседали внушительного вида очки. Ничего больше из-за темноты рассмотреть было невозможно.
       "Впустите же меня поскорее", сказал раздраженно пришедший.
       "Кто вы? Что вам здесь надо?" донеслось из-за двери.
       "Да это ведь я, Малькольм. Разве вы не узнали меня?" громко сказал Малькольм.
       "Не кричите. Не забывайте о конспирации. Говорите тише!"
       Дверь открылась еще немного, и чья-то сильная рука буквально втянула Малькольма внутрь церкви.
       Перед ним стоял Самюэль, органист церкви, коренастый человек среднего возраста с кротким взглядом больших карих глаз из-под очков.
       "Вы мне чуть было все кости не переломали", недовольно сказал Малькольм. "Вот уж не думал, что вы такой сильный".
       "Извините, конспирация. Я не узнал вас", сказал он. "Из-за этой бороды я принял вас за раввина. И даже подумал: „Что понадобилось ему в католической церкви?“ Но когда вы заговорили, понял, что ошибся".
       "Вы ведь потребовали, чтобы я так вырядился. Чтобы меня никто не узнал", сказал Малькольм обиженно.
       "Да, таково было условие. Нельзя допустить, чтобы о нашей встрече стало известно. Тогда все пропало. Но почему мы стоим здесь? Проходите. Уже все в сборе. С минуты на минуту должны прийти еще двое, из ваших, и можно будет начинать. А пока я хочу представить вас нашему священнику, отцу Бриану. Он будет вести собрание".
       "Обождите. Мне нужно сначала снять эту чертову бороду. Она намокла от дождя и теперь чешется. Никогда не думал, что это так противно".
       "Молодой человек, не забывайте, что вы в церкви!" раздраженно сказал Самюэль. "Здесь не принято упоминать черта!"
       Малькольм посмотрел на него, ничего не ответил и начал отдирать бороду.
       "Больно. Никогда больше не соглашусь на такое", сказал он, морщась.
       "За две тысячи долларов, которые вы получите после успешного завершения операции, я бы нацепил не одну, а целых две бороды".
       "Посмотрим, сдержите ли вы слово, и я получу обещанное. Хотя за такую работу можно было бы заплатить и больше".
       "Не будьте алчным. Церковь никогда никого не обманывала. Стоимость добрых поступков вообще не оценивается в долларах. Я, к примеру, делаю доброе всегда бесплатно. Идемте же. Отец Бриан уже заждался вас".
       "Где у вас зеркало?"
       "Зеркало? В церквях не бывает зеркал. И зачем оно вам?"
       "Я бы хотел причесаться. Под дождем волосы могут быть не в порядке. Нужно привести себя в надлежащий вид".
       "Вы пришли не на прием, не в дискотеку и уж конечно не в клуб для гомосексуалистов, а на собрание церковного совета. Идемте!"
       В церкви было почти темно. Только алтарь освещали несколько свечей, стоявших на длинном столе, накрытом темной скатертью.
       "Почему нет света?" недовольно спросил Малькольм. "В такой темноте недолго и ноги сломать об эти скамейки".
       "Вы задаете слишком много ненужных вопросов", раздраженно сказал Самюэль. "Но если это вас так интересует, могу удовлетворить ваше любопытство. Мы не хотим, чтобы о нашем собрании узнали посторонние. Конспирация!"
       Малькольм огляделся. Он целую вечность не бывал в церкви. Возможно, только в раннем детстве, но эти воспоминания из-за ненадобности стерлись из его памяти.
       Из-за плохого освещения Малькольму почти не удалось рассмотреть внутренность церкви. Он лишь про себя отметил, что было много золота, слишком много на его вкус. В полутьме поблескивали колоны, покрытые этим драгоценным металлом, им были покрыты и узоры на стенах. Справа от алтаря можно было с трудом рассмотреть крест с распятым на нем Иисусом. Подробности на картинах и скульптурах увидеть из-за темноты было невозможно, но они, без сомнения, отражали эпизоды их жизни святых. Так, во всяком случае, решил он.
       "Да уж, неплохо живут", подумал Малькольм. "Церковь, конечно, очень богата. Что для них эти деньги, какие-то две тысячи, которую мне обещали заплатить за работу. Нужно было поторговаться. Пять, пять с половиной, и не меньше! За ту информацию, которую я им предоставлю, нужно платить иного. Шпионы всегда оплачивались хорошо".
       Из задумчивости его вывел голос Самюэля.
       "Хватит вам рассматривать помещение. Вы находитесь в церкви, а не в музее. Это молельный дом, и все в нем должно располагать к размышлениям о Всевышнем и бренности нашего земного существования. Пойдемте, я представлю вас отцу Бриану и членам церковного совета. Не стойте столбом. Другой бы на вашем месте не глазел бы по сторонам, а давно бы осенил себя крестным знаменем, только переступив порок церкви, и преклонил колени перед святым отцом. А ваши мысли заняты чем-то совершенно посторонним".
       "Шпиону вовсе не обязательно разделять мысли работодателя. Он только выполняет то, что от него требуют, и ничего больше", ответил Малькольм сухо, но все-таки поспешил за Самюэлем.
       Из-за стола навстречу ему поднялся высокий довольно молодой грузный человек в очках и черном костюме. Только белый воротничок выдавал в нем священника. Малькольму показалось, что кожа у него темная, почти черная, но он решил, что это, возможно, связано с плохим освещением церкви, но, подойдя поближе, убедился, что святой отец был действительно чернокожим. Несмотря на широкую улыбку его толстогубого рта, глаза священника из-под очков смотрели на Малькольма внимательно - испытующе как два рентгеновских аппарата. Казалось, отец Бриан пытается заглянуть внутрь черепа вновь пришедшего и узнать его мысли.
       "Не думал, что наша церковь стала настолько либеральной, что не имеет ничего против чернокожего священника", промелькнуло в голове у Малькольма. "Неужели я доживу до того времени, когда Папа Римский будет черным? Вот будет потеха!"
       Малькольм не был расистом, хотя родился и вырос в одном из южных штатов. Среди его друзей не было ни одного афроамериканца, хотя его никогда не передергивало от отвращения, когда он встречался с ними на улице. Некоторые ему даже нравились, но сойтись с кем-нибудь из них у него не было ни малейшего желания.
       За столом сидело несколько человек, все в темных костюмах и неброских галстуках. Тускло поблескивали кубки перед каждым стулом. Малькольму это собрание показалось знакомым, но он никак не мог вспомнить, где видел нечто подобное. И вдруг его осенило - ведь это все как на картине Леонардо да Винчи „Тайная Вечеря“, репродукцию которой он встречал в каком-то музее. Потом подумал, что ему было бы приятнее, если бы это сборище не было жалким подобием картины великого итальянца, а широко известным поп-подражанием - Марлен Монро в окружении голливудских звезд. Люди, сидевшие около Отца Бриана, тоже смотрели на Малькольма внимательно и испытующе. Ему показалось, что во взгляде некоторых из них проглядывает нескрываемое любопытство посетителя зоопарка, увидевшего впервые в жизни диковинное животное или птицу.
       "Очень рад вас видеть", сказал отец Бриан. Он осмотрел Малькольма и с сожалением добавил: "Что-то ваше лицо мне незнакомо. Вы не член нашего прихода?"
       Малькольм только пожал плечами.
       "Впрочем, это неважно", сказал он грустно, и после паузы добавил. "Сейчас неверие все больше и больше распространяется в нашем обществе. Раньше все было иначе. Впрочем, я не хочу забегать вперед. Безбожие будет одной из тем нашего собрания. Неверие и вытекающее из него несоблюдение основ, на которых зиждется наше общество, стало мировой проблемой. Это волнует не только меня, нашу общину, но и всю страну. Поэтому члены церковного совета выразили желание присутствовать на нашей встрече и попросили меня превратить ее в своеобразную проповедь о моральных ценностях, которыми должен руководствоваться каждый член нашего общества".
       "И не только. Нам было бы также интересно проследить, на что расходуются средства церковной кассы", сказал один из членов церковного совета, повернувшись к отцу Бриану, и очки его подозрительно блеснули под мерцающим светом свечей.
       "Это право не только членов церковного совета, но и каждого нашего прихожанина. Буду рад, если вы все придете к одному и тому же выводу, что церковные деньги тратятся только на дела праведные. И ни на что другое".
       Наступило молчание, которое показалось Малькольму бесконечным.
       "Где же приглашенные, я вижу только одного, а ведь их должно быть трое", нарушил тишину другой член совета. "Это ведь неуважение к известным гражданам нашего города, членам церковного совета, я уж не говорю об отце Бриане, на проповеди которого собирается вся католическая часть города". И он обратился к Самюэлю: "Вы назначили им точное время нашей встречи?"
       "Конечно. Но вы ведь знаете современных молодых людей? Они никогда не приходят вовремя".
       В это время донесся стук в дверь - один раз, еще один раз и еще четыре.
       "А, вот и они", с облегчением сказал отец Бриан. "Сейчас и начнем".
       В проходе между молельными скамьями показались двое. Лица их скрывали надвинутые почти на нос шляпы и темные очки.
       Вновь пришедшие оказались молодыми людьми высокого роста, один блондин, другой темноволосый с довольно темной кожей, скорее всего мулат, или это только показалось Малькольму из-за плохого освещения.
       "Интересно, знаю ли я их? Или знают ли они меня?" с любопытством подумал Малькольм. "Нет, к счастью, я их не знаю".
       Один из них, скорее всего мулат, морщась, отклеил густые усы и, закончив это действо, вздохнул с облегчением.
       "Никогда не думал, что это так противно. Бедные актеры, им зачастую приходится нацеплять усы или даже бороду", сказал он
       "Очень сочувствую. Пока я не отклеил бороду, жизнь казалась мне ужасной и безрадостной. Даже обещанные две тысячи долларов не могли ее украсить. Кстати, меня зовут Малькольм, и я думаю, что мы можем называть друг друга по имени. Мы ведь связаны одним общим богоугодным делом".
       "Конечно, ничто так не связывает людей как хорошие дела", сказал светловолосый. "Меня зовут Джим, а его Рузвельт".
       Малькольм еще раз осмотрел пришедших, и ему показалось, что одного из них, Джима, он где-то уже встречал. Хоть их город был относительно небольшим, всего около двух миллионов, да и те почти все на машинах, но у Малькольма осталось смутное ощущение того, что они где-то встречались, хотя точно вспомнить, где, ему не удавалось.
       "Я очень рад, что вы нашли общий язык. Более того, прекрасно, что вы все считаете задание, которое вам предстоит выполнить, богоугодным", сказал с улыбкой отец Бриан. "Но время не ждет. Нужно начинать. Дорогие члены церковного совета!" и он повернул голову налево и направо, обращаясь к сидевшим около него. "Хочу представит вам наших новых друзей. Эти молодые люди, Малькольм, Джим и Рузвельт, согласились выполнить небольшую, но очень важную секретную миссию. Мы все уже в сборе, и я хочу открыть наше тайное собрание.
       С прискорбием я смотрю на современную жизнь, жизнь полную безбожия, греха, всевозможных пороков. Люди забыли о чести, совести и благопристойности. Библия перестала быть настольной книгой многих наших сограждан. Такие люди перестали ходить в церковь, а если и посещают богослужения, то для того, чтобы продемонстрировать свои новые наряды, посмотреть, в чем пришли другие, обменятся последними сплетнями. Раньше в церкви стояла благовейная тишина, прерываемая только голосом священника, доносящего прихожанам слова Божьи, звуками органа и голосами молящихся, поющих псалмы. Благовейная тишина!
       Теперь все изменилось. Ни о какой тишине не может быть и речи. Церковь заполнена перешептываниями, некоторые даже умудряются переговариваться в полный голос. Часто я не слышу голосов молящихся, песнопений, да что там песнопения, порой я не слышу собственного голоса, его перекрывает шум в церкви, который не имеет ничего общего с благочестием. Уменьшились и поступления в церковную казну. А что это значит? Это значит, что мы не сможем, как раньше, помогать обездоленным, которыми полна наша страна. Я уже не говорю о том, что мои доходы сведены до минимума, я едва свожу концы с концами. Неужели не стыдно, что ваш духовный отец влачит жалкое существование? А ведь для того, чтобы донести до сознания верующих слово Господне, я не должен думать о куске хлеба, я должен жить в полном достатке. Может быть, даже более. Это все притом, что Америка по количеству верующих находится впереди всех развитых стран мира. Возможно, где-нибудь в Африке или Латинской Америке число верующих и больше, но какова их вера? Уверен, что по достоинству оценить всю глубину, всеобъемлимость и значимость Божественного учения они не могли, не могут и никогда не смогут, сколько бы веков они не старались. Такими сотворил их Господь Бог. Это прискорбно, я бы сказал, трагично, но так устроен мир, и изменить его мы не в состоянии.
       Я долго раздумывал над тем, кто виноват в этом прискорбном для всех нас, и не только для всех нас, неверии и должен откровенно сказать, моего ума не хватило, чтобы детально и беспристрастно разобраться в таком сложном деле. Тогда в молитвах я обратился за советом к Богу, в чьей мудрости никогда не сомневался. И этот совет я получил во время чтения газеты „The Daily News“. Среди прочей информации о делах мирских, что меня меньше всего интересовало, я наткнулся на статью, в которой приводились статистические данные о том, какие группы населения больше всего совершают неблаговидные или правонарушительные проступки. Должен признаться, что первой моей мыслью было то, что к этим людям относятся нелегальные эмигранты из Латинской Америки, Азии или чернокожие. Я уже хотел было возмутиться, для меня все люди равны независимо от цвета кожи и места их рождения, но к моему удивлению - нет, это не было удивлением, в этом я был уверен раньше - узнал, что более 60% преступлений совершается гомосексуалистами, как мужчинами, так и женщинами. Дорогие братья в вере, основной опасностью для нашего общества являются гомосексуалисты! Именно такие люди нарушают законы любви и дружбы, предписанные нам Библией. Они не хотят жениться или выходить замуж, иметь детей, а если уж женятся, то из-за пагубной страсти к однополым связям разрушаются семьи. Но ведь на крепкой семье зиждется основа и благосостояние общества. Это они препятствуют развитию прогресса. Еще немного, и самое демократическое и прогрессивное общество Соединенных Штатов превратится в авторитарное, ничем не отличимое от африканских режимов. Хуже того, мы станем жителями Содома и Гоморры и, как и они, погибнем по воле Господней из-за грехов. Гомосексуалисты - большие грешники, и Бог, предупреждая о последствиях, послал на них СПИД, но это не помогло. Теперь очередь за нами. Нашей задачей, и думаю, вы все меня поддержите, является противостоять гомосексуальной заразе. Мы должны объявить им войну, пойти Крестовым Походом, возродить Инквизицию, Ку-клукс-клан. Только тогда мы победим. Да будет с нами Бог!".
       "Святой отец, мне кажется, упоминание Ку-клукс-клана в ваших устах звучит по меньшей мере неуместным, я бы сказал просто кощунственным", возмущенно воскликнул
       Джим. "Вы ведь сами негр".
       "Прошу вас не называть меня негром. Это не принято не только в нашей свободной стране, где все люди равны, а тем более в церкви, открытой для людей всех цветов кожи".
       "Ну, прямо, разве вы когда-нибудь слыхали, чтобы кто-нибудь сказал: „Вот прошел афроамериканец“. Говорят: „Прошел черный“. А, как известно, черный по-испански - negro. Поэтому я не вижу ничего оскорбительного в слове негр".
       "Сейчас, как мне кажется, не время для филологических дискуссий", сказал оскорбленный отец Бриан. "Нам предстоит обсудить очень важную проблему, из-за которой мы здесь собрались - что нужно сделать, чтобы искоренить гомосексуальную заразу в нашем городе.
       Как мне стало известно, гомосексуалисты нашего города собираются провести на главной площади, площади Равноправия, парад и демонстрацию в защиту своих прав. Подобная демонстрация, тем более перед зданием мэрии, просто возмутительна. Совершенно непонятно, какие права им еще нужны. Они и так имеют все - их не сажают в тюрьму, не увольняют с работы, у них свои бары и клубы. Один из них даже член нашего муниципалитета, должен признать с сожалением. И для того, чтобы показать наше твердое намерение противостоять гомосексуальной нечестии, мы должны провести контрдемонстрацию. Я постараюсь договориться с директором католической школы, с обитателями дома для престарелых, уверен, что и члены нашей общины тоже поддержат это благое дело. Но главным препятствием является то, что мне не удалось выяснить, когда гомосексуалисты собираются выйти на площадь. Чтобы прояснит ситуацию, мне с огромным трудом удалось найти трех молодых людей, которые, несмотря на то, что женаты, время от времени посещают клубы, в которых собираются голубые. За некоторую плату они обещали разузнать о дне демонстрации. Они здесь перед нами - Малькольм, Джим и Рузвельт".
       "Если уж быть совершенно точным, святой отец, то не вы меня, а я нашел вас", возразил Малькольм. "Это я, движимый приверженностью к высоким моральным ценностям, рассказал вам о том, что гомосексуалисты собираются провести парад и демонстрацию в защиту своих прав. Если бы не я, то никто бы о ней и не подозревал, а узнали бы только тогда, когда бы увидели людей на улице. Но было бы уже поздно, высоко нравственные люди не смогли бы предотвратить это безобразие ".
       "Думаю, это не так уж важно. Главное, мы нашли друг друга", оскорбился отец Бриан. "Зачем ему это все надо? Честолюбие не лучшая из человеческих черт", подумал он раздраженно.
       "Можно только приветствовать богоугодное деяние молодого человека. В наше время такое нечасто встречается", сказал тот член церковного совета, который уже раньше интересовался, на что расходуются церковные деньги. "Но почему вы это сделали? Возможно, эти подонки, я не могу найти другого определения для этих людей, очень вам насолили? Или у вас есть другие причины?"
       "Да, именно так все и было", сказал Малькольм, скромно опустив глаза.
       "Тринадцать!" раздался вдруг чей-то испуганный голос. "Нас тринадцать!"
       Отец Бриан начал с тревогой пересчитывать присутствующих.
       "Действительно тринадцать", сказал он удрученно. Потом улыбнулся и добавил: "Надеюсь, среди нас не найдется Иуды, который продал Иисуса за тридцать Серебреников. Это было бы слишком банально".
       "Естественно, тридцать Серебреников слишком низкая цена. Да и две тысячи долларов тоже не очень много", заметил Малькольм.
       Отец Бриан решил не обращать внимания на эту реплику, которая показалась ему недостойной ответа, и продолжил:
       "К тому же, тринадцать не такое уж несчастливое число. Я знаю некоторых членов нашей общины, которые заключали самые успешные сделки именно тринадцатого числа и собираются продолжить эту традицию. Будем надеяться, что и наше мероприятие тоже пройдет успешно. А теперь мне хотелось бы спросить наших уважаемых гостей, может быть, кто-нибудь из вас знает, как можно узнать дату проведения этой демонстрации?"
       "Сложно, ведь в нашем городе три основных клуба - „Войди!“, который посещают только члены Республиканской партии, „Мы!“ для демократов и „Только любовь!“ для беспартийных", начал объяснять Рузвельт. "Не могу сказать, что мы враждуем, но и особой любви друг к другу тоже не испытываем. И, конечно, не устраиваем драк. Мы ведь не дикари-англичане, которые затевают в пьяном виде побоища после закрытия пабов. Это посетители лондонского паба 666 дерутся с завсегдатаями Old Nick, желая доказать, что их заведение лучше. Мы не такие. Американцы ведь более культурны, образованны, богаче. Мальком ходит, как я понимаю, в „Только любовь!“, Джим как член Демократической партии в „Войди!“ Мои же родители всегда были республиканцами, они и меня назвали в честь нашего великого президента Франклина Делано Рузвельта, поэтому я посещаю клуб „Мы!“ Так что каждый из нас может быть вам полезен и сообщит о планах своего клуба. Ради такого важного дела можно на время забыть наши партийные разногласия".
       "Но ведь Рузвельт был демократом, а не республиканцем", с издевкой в голосе произнес Малькольм. "Так что тебе придется срочно переходить в клуб с многообещающим названием "Мы".
       "Ты в этом уверен?" В голосе Рузвельта явственно послышались нотки неуверенности. "Но ведь вся наша семья абсолютно уверена, что Франклин Рузвельт был республиканцем. Мы не можем ошибаться".
       "И все-таки вы ошиблись".
       "Оставим этот спор. Все идет прекрасно, лучше и не придумать. Вы узнаете и сообщите, когда будет демонстрация. Правда, у меня есть еще один вопрос, если вы не сочтете его нескромным. Может быть, вы расскажете нам, как у вас сочетается любовь к женщинам с однополой любовью".
       "Вы хотите подробности?" спросил игриво Джим.
       Отец Бриан покраснел. "Нет, нет. Избавьте нас от этого". Он встал, показывая, что их встреча закончилась.
       Он раздал троим молодым людям свои визитные карточки.
       "Приходить в церковь больше не надо, это может повредить конспирации. Но как только узнаете точную дату, немедленно позвоните. Нам тоже нужно время для подготовки".
       Начали расходиться. Уходя, Малькольм посмотрел на распятие. Иисус с грустью смотрел на уходящих.
       Отец Бриан вытер потный лоб и с облегчением сказал Самюэлю:
       "Слава Богу, все кончилось".
       "Вы сделали все блестяще. Мы можем вами гордиться. Я знал, что вы прекрасный проповедник, но вы еще и тонкий дипломат".
      
       По-прежнему моросил дождь.
       "Ни за какие деньги не нацеплю снова эти проклятые усы", сказал Рузвельт.
       "Да уж", засмеялся Малькольм. "Конечно, конспирация конспирацией, но если они хотят узнать, когда будет демонстрация, если это им так важно, то можно было бы хорошо заплатить. А то эти жалкие доллары, даже говорить противно".
       "Я делаю это не ради денег", сказал убежденно Джим. "Я не богат, но согласился сотрудничать с церковью из принципиальных соображений. Отец Бриан прав - с барами для голубых пора кончать".
       "Интересно, куда ты собираешься ходить, когда захочешь мужчину? В общественные туалеты или в сауну?" спросил Малькольм с нескрываемой насмешкой.
       "Нет, такое мне совершенно не подходит. Там можно и СПИД подхватить. А я женат, у меня дети. В нашем клубе все без исключения перед поступлением проходят проверку на венерические заболевания. К тому же я - человек религиозный, по воскресеньям мы всей семьей ходим в церковь. Библия считает однополую любовь большим грехом".
       "В твоих делах нет логики", вступил в разговор Рузвельт. До этого он молчал и с откровенным интересом слушал своих новых знакомых.
       " Возможно", сказал Джим с обидой в голосе. "Я-то хожу в этот бар из-за своего друга. Он любит меня, да и он мне не безразличен. Хотя мою жену я люблю больше, и детей тоже. Я иду туда и боюсь встретить знакомых. Мне было бы неприятно, если о моем этом грешке узнал бы кто-нибудь. Так можно и семьи лишиться, да и работы тоже. Из-за чего? Из-за минутных развлечений, секундного наслаждения?".
       Малькольм засмеялся.
       "Мне жаль, если наслаждение у тебя длится только несколько секунд".
       Джим обиделся и на некоторое время замолчал.
       "С этим делом пора кончать", заговорил Джим снова. "Я и согласился сотрудничать с отцом Брианом только из-за того, чтобы отвлечь от себя подозрения".
       И в этот момент Малькольм вспомнил, почему лицо Джима показалось ему знакомым. Конечно же, он его уже видел, хотя они и не были знакомы.
       Несколько лет назад приятель по работе пригласил его к себе на вечеринку.
       "Приходи, не пожалеешь", сказал приятель. "Я ведь знаю твою приверженность к иностранцам из Европы. У меня в гостях будет профессор из России, известный физик. Он собирается провести у нас полгода, будет работать в университете. Ты сможешь поболтать с ним, заодно узнаешь, как они там живут в России".
       Физик оказался высоким худым человеком среднего возраста, с какой-то неуверенной улыбкой, как будто не знал определенно, как себя вести среди массы незнакомых иностранцев. Он был все время в окружении людей, желавших с ним познакомиться, и Малькольму показалось, что физик в глубине души был бы рад, если бы его оставили в покое и все время не развлекали. Малькольм решил не проявлять настойчивости и пока оставить бедного русского в покое, может быть позднее, когда первый ажиотаж пройдет, и физик окажется в одиночестве, он сможет с ним спокойно поговорить и узнать подробнее о жизни в России.
       Но подходящее время никак не наступало, и Малькольм расположился у окна, недалеко от русского, попивая очередной коктейль и ожидая подходящего случая. Наконец, тот остался в одиночестве, и Малькольм уже направился к нему, но в это время к физику подошел какой-то молодой человек, и они начали разговаривать. Сам не совсем понимая, почему, Малькольм, как бы невзначай, подошел поближе и начал прислушиваться к разговору.
       "Я хочу предостеречь вас. Вы не знаете нашей американской жизни. В этом нет ничего удивительного, она ведь совсем не похожа на российскую. У нас все не так", сказал молодой человек.
       Физик с удивлением посмотрел на него.
       "Я первый раз в Соединенных Штатах и до сих пор не нашел здесь ничего страшного", сказал физик. "Я приехал с удовольствием, мне хотелось здесь работать. Если же вы думаете о криминалитете, то его и в России хоть отбавляй".
       "Нет, нет! Я имею в виду совершенно другое. Видите ли, у нас довольно широко распространен гомосексуализм. Видите вот того человека?" он показал на кого-то в зале. "Будьте с ним осторожны - он голубой".
       Малькольм с любопытством посмотрел в сторону указующего пальца, но не смог найти никого, похожего на гомосексуалиста.
       "Разве у вас гомосексуалисты так агрессивны, что нападают и насилуют невинных граждан? Вот уж не ожидал такого от американцев", сказал раздраженно русский. "Мне казалось, что Америка - страна свободная и миролюбивая. И лишенная ханжества", теперь он говорил, насмешливо улыбаясь.
       "Не надо преувеличивать и тем более иронизировать. Свобода свободе рознь. Если мы и закрываем глаза на некоторые вещи, то это вовсе не значит, что мы их поощряем. Мы уже успешно боремся с курением, дойдет очередь и до гомосексуализма. Просто я хотел предостеречь вас от знакомства с недостойными людьми. Думаю, что вам было бы противно знаться с гомосексуалистом. Мне, например, это очень неприятно, и я избегаю знакомств с людьми подобного сорта. В моих ежедневных молитвах я благодарю Бога за то, что он уберег меня от этой заразы".
       "Я не делю людей на гомо- и гетеросексуалистов. Для меня самое главное, интересно с ними или скучно. Мне совершенно безразлично, с кем кто спит. Но я все-таки благодарен вам за предупреждение, хотя за меня вы можете быть совершенно спокойны. Уж как-нибудь я смогу сам постоять за себя", сказал физик холодно и попрощался.
       Малькольм уже было собрался к нему подойти, сказать что ни будь хорошее, что не все в Америке лицемеры, есть и нормальные люди, но тот направился к хозяину дома, попрощался и ушел.
       Перед глазами Малькольма возникла эта сцена так отчетливо, как будто она произошла несколько минут назад. Он вспомнил и растерянное лицо Джима после того, как русский отошел от него.
       Из задумчивости его вывел голос Рузвельта.
       "У меня все было значительно проще" сказал он грустно. "Я узнал мужчину в лет двенадцать, совершенно случайно. После этого, как я вспоминаю, стал обращать внимание на мальчиков, моих сверстников и понял, что они меня всегда больше интересовали, чем девочки. Но признать себя голубым никак не хотелось, и я поспешил жениться, мне было тогда только восемнадцать, все только для того, чтобы забыть свое грехопадение. У меня теперь хорошая семья - прекрасная жена, трое детей, все мальчики. Но пару раз я изменил своей жене с другими женщинами не подумайте, что я ее не люблю или она меня не удовлетворяет, хотелось доказать самому себе, что с мужской любовью закончено. Думал, что подобное никогда больше не повториться. Но, как сказал Оскар Уайльд, „Кто однажды споткнулся об этот камень, уже никогда не поднимется“. Правда, сказал он это по другому поводу".
       И он как-то странно посмотрел на Джима, не то с любовью, не то с затаенной грустью, не то ожидая сочувствия.
       "Неужели они любовники? Было бы что скрывать", подумал Малькольм.
       К его удивлению Джим спросил немного раздраженно: "Почему же ты согласился сотрудничать с церковниками, если ты не можешь без мужчин?"
       "Не все так просто. Я ведь в церкви уже рассказал, что родился в религиозной семье, очень религиозной. Отец учил нас с детства соблюдать Десять Заповедей. Библия была нашей настольной книгой, с чтения ее притчей начинался и кончался каждый день. Когда я первый раз согрешил с мужчиной, то не придал этому особого значения. Но меня все время тянет к мужчинам, даже на улице я высматриваю одного, который мне понравился и, как сумасшедший, иду за ним несколько кварталов пока не вспомню об аде. Тогда я поворачиваю назад и захожу в церковь, чтобы замолить грех. Ведь вот уже пару лет мне все чаще и чаше приходят грустные мысли о том, что из-за этой страсти я потеряю райское блаженство и буду вариться в аду в одном котле с самыми страшными грешниками".
       "Откуда у тебя на это время? Разве ты не работаешь?" спросил Джим.
       "Работаю. Но там, где я работаю, мне не нравится ни один мужчина". И желая перевести разговор на другое, спросил: "А ты, Малькольм, почему молчишь? Расскажи нам о себе".
       "Моя история совсем не интересна. Все, как обычно", сказал Малькольм холодно.
       "Как знаешь. Не хочешь говорить и не нужно. А теперь пора расходиться. Уже поздно", сказал Рузвельт.
       Он пожал на прощание руку Джиму и Малькольму.
       "Разве вы не вместе?" спросил Малькольм удивленно. "Мне казалось, что вы друзья. Разве я ошибся?"
       "Ну что ты, это невозможно. И ходим мы в разные бары", засмеялся Рузвельт. "А познакомились только у входа в церковь".
       Они попрощались как люди, связанные одной тайной идеей.
      
       Дождь усилился, и Малькольм быстрым шагом направился к бару. К его удивлению вывеска у входа ТОЛЬКО ЛЮБОВЬ, выполненная из неоновых букв всех цветов радуги, символизирующих гомосексуальную любовь, не горела, огни в помещении были потушены. Ничего не понимая, он подергал входную дверь, но она была закрыта. К счастью, запасной вход оказался незапертым, и Малькольм вошел. В баре было темно, горели только красные лампочки сигнализации. Он поднялся на второй этаж и вошел в комнату, где после работы обычно отдыхал Марк, владелец бара и его лучший друг. Возможно, если бы не Марк, Малькольм не был никогда завсегдатаем именно этого бара.
       Клуб "Только Любовь" был не только местом встреч беспартийных гомосексуалистов, это был и культурный центр города. Ежемесячно там проводились лекции на философские темы, семинары по психологии, на которые приглашали лучших специалистов (и не обязательно гомосексуалистов) обеих Америк и Европы. Несколько раз в год там давались концерты Национального Симфонического Оркестра, исполнявшего произведения не только Чайковского, но и других композиторов, известных своей любовью только к женщинам. Как лекции, так и концерты вызывали широкий интерес у жителей города (различной сексуальной ориентации) и хорошо посещались несмотря на высокие цены на билеты. Малькольм, не чуждый культурных интересов, часто посещал эти культурные мероприятия.
       Комната была почти не освещена, горела лишь одна свеча, и та на подоконнике. Марк сидел в неестественной позе, уронив голову на стол.
       "Они убили его", промелькнуло в голове Малькольма. "Он не смог их уговорить, и они в отместку убили его".
       Он подошел к нему и увидел кровь на затылке друга. Малькольм в порыве нежности погладил голову Марка. К его удивлению тот поднял голову и мутными глазами осмотрелся.
       "Ты жив! Какое счастье!" закричал Малькольм.
       "Зажги свет. Здесь так темно", сонным голосом проговорил Марк. "Даже не заметил, как уснул".
       "А я подумал, что они тебя убили. У тебя ведь рана на голове", и Малькольм осмотрел затылок Марка, но крови не обнаружил. Значит, ему просто показалось. После психического напряжения, которое он пережил в церкви, может предвидеться еще и не такое.
       "Скажу тебе, уговорить их выступить всем вместе, одной колонной, оказалось не так просто", проговорил Марк, протирая сонные глаза, совсем не обратив внимания на то, что сказал его друг. "В самом начале встречи я как можно красочнее описал прелести жизни одной семьей в однополом браке, счастье, когда на твоих глазах усыновленный малыш сначала начинает улыбаться, затем ходить, говорить, и радость, когда через несколько лет счастливая семья убеждается, что из их сына получился убежденный гомосексуалист. За все это нужно бороться, потому что в нашей закостенелой в старых, давно изживших себя традициях стране, на гомосексуалистов смотря как на изгоев общества, презирают и всячески притесняют. И я призвал их, демократов и республиканцев, афроамериканцев и латинос, пойти вместе, так сказать, одной колонной в борьбе за свои права. Но мое красноречие не произвело на них никакого впечатления. Все были против, и у каждой группы были свои веские аргументы.
       Демократы и республиканцы сразу отказались выступить вместе на демонстрации. Они сказали, что партийная дисциплина не позволяет им кооперироваться с врагами, хорошо, пусть не с врагами, а с противниками в борьбе за власть. Я изворачивался, как уж, приводил различные доводы, говорил, что партийная дисциплина и борьба за власть - вещи очень важные, но ими можно заниматься в свободное от борьбы гомосексуалистов за свои права время. Ни демократы, ни республиканцы никак не хотели со мной согласиться. Я уже хотел признать свое поражение, когда вдруг один из республиканцев сказал, что я, возможно, и прав, что уже пора заставить сенат признать за гомосексуалистами права вступать не только в однополые браки, но и усыновлять детей. Так, как это в большинстве стран Европы. И тут все стали такими сговорчивыми, такими милыми, что я своим глазам и ушам не поверил. Наперебой благодарили меня за, как они выразились, гениальную идею выступить одним фронтом в борьбе за наши права, забыв о партийных разногласиях. У меня полегчало на сердце, и я подумал, что все трудности уже позади, но не тут-то было!
       Совершенно для меня неожиданно один из чернокожих почти закричал, его глаза метали громы и молнии, что идти рядом с белыми - это не уважать себя, и они не собираются объединяться с людьми, которые их унижают. Если белые и занимаются сексом с афроамериканцами, то только из любви к экзотике или из желания после полученного удовольствия унизить партнера, которого они считают, если не обезьяной, то во всяком случае недостойным благодарности. По его словам, он не знает ни одного случая, когда белый на прощание поцеловал бы чернокожего или одарил его деньгами, что было бы также неплохо, принимая во внимание бедственное положение этой части населения. И уж конечно, он не припомнит ни одной постоянной связи между белыми и чернокожими, что, без сомнения, является признаком расизма и дискриминации. Он уже собрался уйти, но, увидев, что его никто не поддерживает, сел с недовольным видом на свое место. В это время Кевин, ты знаешь его, он постоянно ходит в наш бар, улыбнулся, подошел к одному черному, поцеловал его и сказал, что они уже давно в постоянных отношениях, но их скрывают, чтобы не вызывать ненужных разговоров. Я хотел было уже вздохнуть с облегчением, но до счастливого окончания было еще далеко.
       Латиноамериканцы в один голос заявили, что никогда в жизни не пойдут вместе с белыми и цветными. Один из них, мексиканец, со свойственным этим людям темпераментом сказал, всем известно, что латинос - лучшие любовники в мире, чего не скажешь об американцах. Так вот, хотя бы для улучшения породы загнивающей от благополучия и богатства американской нации нужно было бы приглашать латинос в страну, а не создавать заграждение на границе, чтобы искусственно прекратить эмиграцию, пусть даже нелегальную. Я было совсем приуныл, а потом решил, ну и черт с ними, не хотят, не надо. Но все как-то само собой уладилось, и мы пойдем все вместе защищать наши права".
       "Я в тебе никогда не сомневался", сказал Малькольм, восхищенно глядя на друга. "Но как тебе пришла в голову идея организовать демонстрацию?"
       Марк долго молчал.
       "Видишь ли, все не так просто, как это кажется на первый взгляд. Если быть абсолютно откровенным, мне наплевать на права гомосексуалистов заключать браки и усыновлять детей. Я не собираюсь делать ни того, ни другого. Мне и так хорошо. Я достаточно богат и уважаем в городе, хотя все знают, что я гомосексуалист. Сограждане могут в душе осуждать меня, но при встрече со мной они снимают шляпу - деньги делают чудеса, это ни для кого не секрет.
       Но у меня уже несколько лет назад появилась идея, и я хочу обязательно претворить ее в жизнь. Глядя на мой клуб, который хорошо посещается не только гомосексуалистами, он объединяет и любителей искусства нашего города, приносит большие доходы, ведь он мое детище, и то, что в нем происходит, моя заслуга, я подумал о том, что нельзя останавливаться, нужно расширить дело. Наш город нуждается в публичном доме для голубых! Это должно быть солидное предприятие, под стать нашему клубу - гордости города, а не какой-то невзрачный бордельчик. Я поговорил со знакомым адвокатом, и тот похвалил меня за великолепную идею. Он сказал, что любой банк выделит за небольшие проценты кредит на такое благое дело, а в наш век СПИДа налоги будут значительно меньше, чем у других аналогичных заведений для гетеросексуалов. Если я поставлю дело на широкую ногу, например, дам объявление не только в газетах нашего штата, но и соседних, то наш бордель быстро приобретет известность. Конечно, заведение, где будут работать сотрудники, проходящие обследования на ВИЧ-инфекцию дважды в год, может быть, и чаще, привлечет внимание гомосексуалистов и из соседних штатов. Он станет центром сексуальной, вернее, гомосексуальной жизни не только нашего города, но и наших соседей.
       Однако совершенно неожиданно я столкнулся с казалось бы непреодолимым препятствием - где найти достойное помещение. Наш город перенаселен, все особняки уже заняты, а разместить бордель в многоэтажном доме невозможно, жильцы будут против. Однажды я увидел церковь, ту самую, в которой ты был сегодня. Здание превосходное, я даже зашел внутрь и все осмотрел. Лучшего помещения для публичного дома не найти, естественно, после некоторой перестройки. Даже не нужно разрушать алтарь и снимать картины из жизни святых. Представь себе, как прекрасно заниматься сексом, когда ты находишься под пристальным взором святого, защищающего тебя от различных венерических болезней. В алтарной части можно устроить небольшую сцену для показа стриптиза, а в молельном зале - комнаты для приема гостей. В церкви, к счастью, есть скамьи для моления, если часть выбросить, а другие немного благоустроить, они удовлетворят посетителей с самыми изысканными вкусами. Но как заполучить церковь, которая имеет многочисленную общину? Мне пришла в голову неплохая идея - призвать гомосексуалистов на демонстрацию в защиту наших прав и попросить тебя сообщить священнику этой церкви о дате ее проведения. Верующие под руководством священника не захотят допустить такого „безобразия“ и соберутся на контрдемонстрацию, которая с треском провалится. Паства же, видя импотентность своего пастыря, разбежится, уйдет к другим пастырям, помещение освободится, и я беспрепятственно начну строительство публичного дома для гомосексуалистов".
       "Я восхищаюсь тобой! Ты гениальный стратег!" воскликнул Малькольм, глядя с любовью на друга.
       "Только ты можешь меня понять", сказал Марк. "Но почему ты так легко согласился на мое предложение сообщить священнику о дате проведения демонстрации. Конечно, мы ближайшие друзья, но все-таки".
       "Ты ведь знаешь мою приверженность ко всему прекрасному. Я много читаю, хожу на концерты и в театр, даже несколько раз в год посещаю Метрополитен Оперу, хотя билеты там дорогие и до Нью-Йорка далеко. И все это несмотря на напряженную работу и семейные обязанности.
       Однажды Дирк, член нашего клуба, ювелир, пригласил меня в принадлежащий ему магазин и показал свои работы. Одна из них просто поразила меня. Это был медальон - на золотой пластинке с изящной цепочкой были изображены два скрещенных половых члена, извергающие сперму, выполненную из опала. Сходство поразительное, прямо как в жизни. Я был восхищен и решил ее непременно купить. Дирк запросил две тысячи. Таких денег у меня нет. А тут твое предложение и обещание отца Бриана заплатить мне именно эту сумму. Конечно, я с радостью согласился".
       "Не понимаю, когда ты собираешься носить этот медальон? Ведь, если твоя жена его увидит, закатит грандиозный скандал".
       "Не беспокойся, Манана, моя жена, знает, что я гомосексуалист. Кроме того, она сама лесбиянка.
       "Потрясающе! Ты ведь раньше никогда не рассказывал мне о твоей семейной жизни", сказал Марк удивленно.
       "Я не думал, что тебе это может быть интересно.
       Манана родилась в стране, где-то не то в Азии, не то в Европе, название которой я никак не могу запомнить", продолжал Малькольм. "Однажды туда приехала одна американка, лесбиянка, сотрудница неправительственной организации "Femenina Int.". Она познакомилась с Мананой, влюбилась в нее и уговорила уехать в Америку. Они счастливо жили какое-то время, а потом начались неприятности с визой - Манане не хотели ее продлить, потому что американка была сказочно богата, и Манана не работала, а жила на средства своей подруги. Не знаю, как, но американка вышла на меня и предложила за большие деньги фиктивно жениться на ее подруге. Я согласился, деньги были мне очень нужны. Я давно хотел уйти от родителей, а у меня не было средств на квартиру, тогда я еще мало зарабатывал.
       Когда я впервые увидел Манану, она мне очень понравилась. У нее была прекрасная фигура, стройные ноги, роскошные волосы и, что самое главное, бездонные, черные, как смоль, глаза. Потом она мне рассказала, что, увидев меня, влюбилась с первого взгляда и решила превратить наш фиктивный брак в реальный. Когда в первую брачную ночь мы очутились в одной постели, двух у меня в то время не было, я не знал, как себя вести, ведь с четырнадцати лет я не знал никакой другой любви кроме мужской. До сих пор не понимаю, как ей удалось возбудить меня, очевидно, она приложила все силы и умение, но ночь прошла великолепно. С этого времени мы живем вместе в полном согласии и любви, у нас родилось двое детей, которых мы обожаем. И если я занимаюсь сексом с мужчинами, Манана меня не ревнует, так же, как меня не волнует, когда она спит с женщинами. Вот если бы она изменяла мне с мужчинами, а я ей с женщинами, это была бы настоящая измена, чего никто из нас не потерпел, и наш брак бы распался".
       "Как интересно", перебил его Марк. "Не пойму, какое отношение это имеет к нашей демонстрации".
       "Самое прямое. Манана, узнав, что я хочу купить этот медальон, была вначале против - нахваталась от своей подруги американских феминистских взглядов на жизнь. Действительно денег у нас немного, старший сын хочет заниматься фехтованием, младшая - фигурным катанием, одни костюмы для этого стоят целое состояние. Но потом семейное воспитание взяло верх, и она согласилась - если мне чего-то хочется, значит, и она согласна, желание мужчины свято. Дело в том, что Манана воспитывалась в семье, где женщины делают только то, что велят мужчины. Когда друзья с женами приходят в гости друг к другу, женщины на кухне готовят пищу и приносят ее в гостиную, где мужчины едят, пьют вино и разговаривают. А женщины остаются на кухне. В этой стране мужчины никогда не едят вместе с женщинами. Как видишь, страшная глухомань с допотопными нравами патриархата.
       К счастью, отец Бриан обещал заплатить мне как раз необходимые две тысячи, это решает все финансовые трудности и конец короткой размолвки с любимой женой. Правда, я не совсем понимаю, как мне удастся получить деньги, ведь священник сказал, что заплатит только после удачного завершения контрдемонстрации. А так как они ничего не добьются, боюсь, что денег мне не видать, как своих ушей".
       "Ничего страшного, у тебя есть его визитная карточка с номером телефона. Позвони и скажи, что требуешь деньги вперед, в крайнем случае, задаток, иначе он никогда не узнает истинной даты нашей акции".
       "Ему могут рассказать Джим или Рузвельт".
       "Запугай его. Скажи, что только ты один знаешь всю правду, а эти двое могут и обмануть. Требуй деньги вперед, и чем настойчивее будешь, тем вероятнее добьешься своего. Победа достается только наглецам".
       "Ты прав. Завтра позвоню ему, а то сегодня он уже или спит, или молится".
       "Вот и прекрасно. После того, как получишь свои две тысячи и купишь медальон, приходи в клуб и продемонстрируй его. А я постараюсь через газеты распустить слух о нашей демонстрации, чтобы собралось побольше народу, но сообщу дату только в последнюю минуту".
       На следующий день Малькольм позвонил отцу Бриану и в ультимативной форме потребовал деньги вперед.
       "Но ведь мы договорились, что гонорар за услуги вы получите только после успешного завершения нашего общего дела", сказал отец Бриан обиженно. "И прошу вас не называть открытым текстом цель нашего предприятия. Соблюдайте конспирацию".
       "Конспирация конспирацией, а деньги деньгами".
       "Вы очень алчны, и Бог покарает вас за этот грех".
       "Он меня уже покарал за связь с вами. Я хотел оказать услугу, а столкнулся с непониманием. Если бы я знал, что церковники так скупы, никогда бы не согласился сотрудничать с вами. Платите деньги или вы никогда не узнаете точного дня демонстрации. И поспешите, времени остается не так уж много. Из-за вашей скупости погибнет богоугодное дело".
       "Вы считаете, что у нас остается время в обрез?"
       "Да, всего несколько дней. Может быть, и еще меньше".
       "Ну, хорошо, приходите за своими деньгами сегодня после вечернего богослужения. Сделайте вид, что вы хотите исповедоваться, и только у меня. Это не вызовет ни у кого подозрения. А как же остальные двое, Джим и Рузвельт? Они ведь тоже участвуют в деле. Что, если даты не совпадут?"
       "Они не знают ничего определенного и могут сообщить ложные или неточные сведения. Только мне известен точный день. Так что не беспокойтесь, я вас не обману, я человек честный".
       И он повесил трубку, не попрощавшись.
       "Какой ужас! У меня сталось всего несколько дней, может быть совсем мало. А еще ничего не готово. Члены моей общины могут и подвести, если дело не сулит барышей. Единственная надежда на католическую школу и дом для престарелых. Необходимо действовать немедленно".
      
       Рано утром, едва побрившись и выпив кофе с бутербродом, отец Бриан поехал в католическую школу.
       Договориться с директором не представило большого труда - он был другом отца Бриана, и они часто вместе проводили время за стаканчиком сладкого церковного вина. После того, как отец Бриан пообещал, что контрдемонстрация будет защищена муниципальной полицией, директор школы пообещал, что учеников младших классов привезут на школьном автобусе на площадь перед ратушей. Чтобы не обременять маленьких слабосильных детей тяжелыми предметами вроде крестов или плакатов, как сначала предложил отец Бриан, было решено дать им в руки красные флажки с белым кругом, окруженным черным ободком, в центре которого будет изображен крестом, нарисованным черной краской.
       "Какой приятный и разумный человек, этот директор. Мы понимаем друг друга с первого слова", думал он, направляясь в дом для престарелых. "Если бы остальные были такими же богопослушными, как этот человек. Он мгновенно понял, какую угрозу для нашего общества представляет гомосексуализм, и сразу согласился помочь".
       Потом он пошел в дом для престарелых, заранее предвкушая радость от встречи с мисс Добсон.
       Эта прекрасная женщина была сердцем католической общины дома для престарелых. Это она превращала посещения дома отцом Брианом в праздник. Нет, конечно, отец Бриан все равно навещал бы его обитателей, ведь это была его святая обязанность как местного священника, но присутствие мисс Добсон приносило прелесть в повседневность.
       Однажды во время исповеди она призналась отцу Бриану, что ее идеалом является святая Бабетта, жившая в далеком средневековье.
       Бабетта, будущая святая, родилась в семье обедневших рыцарей. Узнав от своего дяди, которого очень любила и который был ее крестным отцом и исповедником, основы христианского учения, она решила посвятить себя вере в Бога. Она отвергла требования отца выйти замуж за богатого феодала и ушла в монастырь, где все свободное время от молитв посвящала помощи бедным и больным.
       Когда ее любимый брат погиб в одной из междоусобных войн, она стала убежденной пацифисткой и даже вышла на площадь, на которой собрались рыцари, собиравшиеся на очередной Крестовый Поход, с плакатом в руках „МИР ВО ВСЕМ МИРЕ! ВСЕ ЛЮДИ БРАТЬЯ! НЕТ КРЕСТОВЫМ ПОХОДАМ!“ Ее хотели арестовать, но, опасаясь общественного осуждения, отпустили.
       Дьявол с первого взгляда возненавидел ее и решил сбить с пути истинного. Во сне он соблазнял ее прелестями жизни, радостью сексуальных отношений. Но безуспешно. Видя всю тщетность своих попыток, он пошел на крайнюю меру. Однажды, когда Бабетта возвращалась через лес после очередного посещения колонии прокаженных, на нее напала банда разбойников, подосланных Дьяволом. В обнаженном виде они принялись плясать перед ней, предлагая заняться любовью. Женщина вначале с удивлением рассматривала некоторые части их тела, о существовании которых даже и не подозревала, но потом отвернулась - они перестали ее интересовать. Тогда разъяренные разбойники накинулись на нее и принялись насиловать. Бабетта пробовала сопротивляться, но, понимая неравность сил, отдалась на волю Господа Бога и запела церковные гимны. Умерла она под последним, когда тот завершал свое черное дело.
       Папа Римский, узнав об этом происшествии, решил, несмотря на противодействие некоторых кардиналов, во что бы то ни стало возвести ее в лик святых, и добился своего.
       Мисс Добсон не вышла замуж, и пока позволяли силы, занималась благотворительностью. Но потом ее настигла тяжелая болезнь, и с этого времени она могла передвигаться только в инвалидном кресле. Чтобы не быть обузой окружающим, она добровольно поселилась в доме для престарелых. Там ее полюбили за доброту и неизменное желание помочь окружающим. Если бы в доме была бы должность старосты католической общины, то, не смотря на принадлежность мисс Добсон к женскому полу, она бы без сомнения заняла это почетное место.
       Почувствовав в лице отца Бриана настоящего и верного друга, она поведала ему, что хотела бы жить и умереть, как святая Бабетта.
       Когда отец Бриан рассказал ей о цели своего визита, мисс Добсон улыбнулась своей лучезарной улыбкой, перед которой не смог бы устоять ни один мужчина, если бы его обладательница не была так стара и беспомощна.
       "Можете в нас не сомневаться. Ради такого богоугодного дела обитатели нашего дома выступят как один. Конечно, только те, кто может еще передвигаться. А те, кто прикован к постели, будут молиться за наш успех".
       "Дорогая мисс Добсон, вам уготован рай. Даже не нужно будет предсмертного отпущения грехов и причащения".
       "Я - увы! - не так оптимистична. У меня бывают такие сны..."
      
       К двенадцати часам на площадь перед ратушей начали собираться любопытные. В городе распространились слухи о том, что там должно состояться не то цирковое представление, не то веселый карнавал.
       С последним двенадцатым ударом ратушных часов на площади с левой стороны показался кабриолет, на котором восседали люди, державшими плакат с надписью "СВОБОДУ ОДНОПОЛОЙ ЛЮБВИ!". За ними ехало несколько других автомобилей, некоторые из них были с открытым верхом, некоторые с полупрозрачными стеклами, из-за чего увидеть, кто находился внутри, было невозможно. На некотором расстоянии двигался открытый грузовичок с чернокожими женщинами с белокурыми волосами, одежду которых состояла только из бюстгальтеров, едва прикрывавших их огромные груди, и коротеньких юбочек из пальмовых листьев. За ними тоже на открытом грузовичке стояли латиноамериканцы в огромных сомбреро, черных рубашках и расклешенных брюках. Все участники были в полумасках с длинными носами или неестественно полными губами, делавших их лица неузнаваемыми.
       Из правой улицы вышли полицейские в пуленепроницаемых шлемах и жилетах, с огромными щитами в левой руке и пистолетами в правой. За ними шел отец Малькольм в праздничном церковном облачении малинового цвета с большим крестом на плечах, на некотором расстоянии - Самюэль, исполнявший из-за отсутствия органа псалмы на аккордеоне, которого сопровождали три члена общины, один из них нес Библию, открытую на странице, описывающей наказание Богом жителей Содома и Гоморры за их грехи, затем католическая община дома для престарелых во главе с мисс Добсон на коляске. Шествие замыкали директор и ученики католической школы в черных костюмах с белыми воротничками, размахивая флажками и подпевая Самюэлю слабыми, еще неокрепшими голосами церковные песнопения.
       "Странные флажки у этих учеников. Если бы на белом фоне была свастика, а не крест, то я решил бы, что это члены детского крыла неонацистской организации, а не ученики католической школы", заметил пожилой человек, ветеран второй мировой войны.
       Участники обеих шествий остановились друг перед другом, разделенные только полицейскими.
       "Мама, почему такая скучная и тихая музыка?" раздался вдруг голос мальчика. "Ведь в цирке всегда весело".
       И вдруг, словно подтверждая то, что устами младенца звучит истина, слева раздалась оглушительная музыка. Она заглушила не только аккордеон Самюэля, но и хор учеников католической школы. Люди на первой машине начали обниматься, хлопать друг друга по заду. Они даже пытались целоваться, но длинные носы их масок делали это почти невозможным. Тогда они начали тереться носами, наивно полагая, что это может заменить им истинные поцелуи. Затем музыка стихла, машина развернулась и уехала.
       "И это все? Тоже мне карнавал. В Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айресе было значительно интереснее", сказала одна женщина. "Если бы я знала, то никогда бы сюда не пришла. Можно провести время куда интереснее".
       Вперед выехал грузовичок с чернокожими. Под звуки национальной музыки и грохота барабанов они начали исполнять африканские танцы. Затем они принялись дергать друг друга за блондинистые волосы, сорвали их и выкинули за борт грузовичка. Публика поняла, что это были парики. Как по команде чернокожие вытащили из бюстгальтеров груди, которые оказались искусственными, и начались ими жонглировать. Они сорвали короткие юбочки из пальмовых листьев, побросали груди и парики в публику и превратились в чернокожих мужчин в плавках, демонстрировавших свои мускулы собравшимся на площади. Машина уехала под барабанный грохот. Публика зааплодировала.
       Появился другой открытый грузовичок, на котором находились латиноамериканцы. Оркестр заиграл самбу, и латинос начали лихо отплясывать. Затем они расстегнули брюки и вытащили из них фаллосы огромных размеров.
       "Мама, какие они у них большие! А почему у мальчиков из моего класса они маленькие?" спросила девочка, похоже, ученица первого или второго класса.
       "Дочка, не все то золото, что блестит. У них они ведь искусственные. К сожалению, такого в жизни не бывает", разочарованно проговорила ее мать.
       Латинос, танцуя, начали демонстрировать публике свои огромные половые члены, размахивали ими, а затем, держа их обеими руками, как мечи, принялись сражаться, норовя попасть противнику или в рот, или в зад. Они разделись на пары, слились в страстном поцелуе, и грузовичок удалился, сопровождаемый звуками бессмертного танго „Besame, besame mucho“.
       "Вот это представление!" восхищенно сказал мальчик "Вот если бы это повторялось каждый год!"
       Остальная публика была шокирована, раздались только слабые хлопки.
       Отец Бриан стоял во главе своих сторонников и растерянно оглядывался. Он не представлял себе, что можно предпринять, чтобы противостоять подобному безобразию. Около него остались только Самюэль, члены церковного совета, директор католической школы и община дома для престарелых. Ученики же разбежались и заняли место в публике, чего отец Бриан, возмущенный происходившим, даже не заметил. Он собрался с силами, набрал побольше воздуха в легкие и уже решил произнести речь, в которой собирался стереть с лица земли грешных гомосексуалистов, но в это время на площадь выбежал Малькольм. Он повернулся спиной к участникам контрдемонстрации, спустил штаны и коротенькие трусики и продемонстрировал всем свой голый зад, которым очень гордился. Его зад был действительно великолепен - прекрасной выпуклой формы, белый, без единого волоска и морщинки.
       "Что это? Какое бесстыдство!" воскликнула мисс Добсон.
       Собрав последние силы в порыве возмущения, она простерла руки к небу, попыталась встать, издала какой-то непонятный звук, глаза ее закатились, и мисс Добсон повисла бездыханная в своей инвалидной коляске.
       "Она умерла!" закричал Самюэль. "Немедленно вызывайте „Скорую помощь“, я начну делать массаж сердца. А вы", обратился он к отцу Бриану "делайте искусственное дыхание".
       "Но я не умею делать искусственное дыхание", сказал отец Бриан и посмотрел укорительно на Самюэля.
       "Ничего мудреного в этом нет. В Духовной Академии вас этому не учили. Обхватите ее губы своими, как при страстном поцелуе и вдыхайте воздух изо всех сил в ее легкие".
       "Я ведь никогда не целовался с женщинами".
       "В вашем возрасте пора бы научиться. Делайте быстрее. Дорога каждая минута", зло ответил Самюэль, который уже начал делать массаж сердца.
       Беспомощно посмотрев по сторонам, как бы ища сочувствия и заранее извиняясь за то, что он по чужому приказу должен сделать, отец Бриан, краснея, прильнул ко рту мисс Добсон и изо всех сил стал дышать ей в рот. Из ее рта запахло омерзительно. Он подумал, что так пахнет из прорвавшейся канализационной трубы, другого определения запаху дать было невозможно. Голова у него закружилась, он побледнел, комок подступил к горлу.
       "Меня сейчас вырвет. Если „Скорая помощь“ быстро не приедет, я или потеряю сознание или умру".
       "Дышите активнее и не мешкайте", прошипел Самюэль, задыхаясь от тяжелой работы.
       К счастью, „Скорая помощь“ приехала быстро, санитары взвалили мисс Добсон на носилки, закатили в машину и уехали.
      
       Отец Бриан шел домой после демонстрации совершенно опустошенным. Нестерпимо болела голова, перед глазами ходили цветные круги. Он никак не мог избавиться от видений - то голая задница Малькольма, того самого Малькольма, который сам его нашел, в которого по наивности поверил и считал одним из активнейших борцов за нравственные идеалы, то небесно-голубые, может быть несколько выцветшие от старости глаза мисс Добсон, которые вдруг потускнели и закатились, то себя, делавшего ей искусственное дыхание "изо рта в рот". В его голове все время вертелась одна мысль: "Почему у нее так омерзительно пахло изо рта? Неужели нельзя было перед этим почистить зубы или опрыскать рот дезодорантом? Ведь можно было бы подумать о человеке, который спасает тебе жизнь".
       Он шел и думал: "Надо что-нибудь выпить, иначе я сойду с ума".
       Дома он первым делом пошел на кухню и начал искать бренди, но нигде не смог его найти.
       "Неужели я уже все выпил", подумал он с сожалением.
       Нашлась только почти полная бутылка виски. Отец Бриан налил полстакана и выпил залпом. Поморщился, затем налил еще полстакана и тоже выпил. В голове зашумело, мысли начали путаться.
       "Пойду посплю немного, может быть, станет легче. Надо только снять сутану, не то она еще помнется. Не ложиться ведь в постель в полном облачении".
       Шатаясь, он едва дошел до кровати.
       Но вместо знакомой постели оказался он в пустыне. Он лежал на мягком желтом песке и смотрел на заходящее солнце. Прохладный ветерок заставил его поежиться, хотя песок сохранил еще теплоту жаркого дня. Отец Бриан осмотрелся, не совсем понимая, как он сюда попал.
       Навстречу ему двигалась группа людей в черных не-то сутанах, не-то костюмах и белых рубашках. Они шли один за другим мерной важной поступью. Когда они приблизились, Отец Бриан смог уже рассмотреть, что впереди идущий нес на плече большой крест, а за ним двое волочили по земле кого-то в черных одеяниях. Все остальные шли на некотором расстоянии.
       Отец Бриан поискал очки, чтобы лучше рассмотреть приближавшихся, еще с детства он был близоруким, но не смог их найти.
       Группа поравнялась с ним. Отец Бриан увидел, что это были не люди.
       "Пингвины!" почти закричал он в страхе.
       "Да, мы пингвины, ну и что? Это вас смущает?" сказал тот, с крестом на плече. "Мы такие же христиане, как и вы, люди. После того, как святой Ноэль обратил нас в христианство, мы с радостью исповедуем эту религию".
       "Кто?" спросил в недоумении Отец Бриан.
       "Вы разве не читали „Остров пингвинов“? Там ведь все это описано. Человек произошел от пингвинов! Впрочем, как я могу предположить, вы в свободное от молитв время читаете только нравоучительные романы. С первого взгляда мне стало все ясно".
       "Что за глупости! Человек произошел от обезьяны, это всем известно".
       "Ах, вот как. Вот уж не ожидал от вас, священника, что вы верите в эти дарвиновские бредни".
       Отец Бриан смутился. Он сам одним из первых подписал петицию о том, чтобы в американских школах запретили преподавание дарвинизма и, не желая вступать в ненужные дискуссии, спросил: "Что вы делаете здесь, в пустыне?"
       "Мы пришли казнить вот этого, Джека", и пингвин с крестом на плече указал на лежавшего на земле. "Сначала убьем его, затем привяжем к кресту и сожжем. Он изменник. Видите ли, мы все - сторонники однополой любви. Наш девиз - мужчины должны жить только с мужчинами, а женщины с женщинами. Всякого, кто нарушает это священное правило, приговаривается к смерти. Этот недостойный, нарушил закон и теперь должен умереть за свой грех".
       "Не верьте им, я не виноват!" Лежавший до этого на земле пингвин встрепенулся и с мольбой устремил к отцу Бриану связанные руки. "Я не виноват! Мой друг, с которым я жил много лет, начал мне изменять с другими пингвинами. Мне это надоело, и я решил в отместку ему жениться на пингвинихе, хотя по-прежнему люблю только мужчин. А с моей так называемой женой я никогда не спал, она до сих пор девственница, можете показать ее гинекологу, и он подтвердит, что я говорю правду. Но мне никто не верит. Спасите меня! Не дайте загубить невинную душу. Вы ведь христианин, а христианство проповедует милосердие и всепрощение".
       В речах Джека было столько убежденности, что отец Бриан ему поверил.
       "Может быть, он действительно говорит правду? Простите его", сказал отец Бриан.
       "Нет ему прощения, он должен умереть!" сказал пингвин с крестом на плече.
       Отец Бриан вспомнил, что еще в духовной академии у него был друг, в которого был тайно влюблен и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы веропослушный тогда еще юный Бриан смертельно не побоялся попасть в ад. Он должен помочь несчастному Джеку, ведь в духовной академии он прослыл миротворцем и борцом за всепрощение. Если бездушные пингвины не согласятся помиловать невинно осужденного, то ему, борцу за справедливость, ничего другого не останется, как, рискуя собственной жизнью, освободить этого несчастного оклеветанного пингвина. Он сорвал большой крест, который носил на шее, зажал его в руку как нож, и с криком „Да снизойдет милосердие Божье на невинно осужденных!“ бросился на пингвинов.
       Те не ожидали такого от священника и в ужасе убежали.
       Отец Бриан подошел к лежавшему на земле Джеку и развязал веревки, которыми были связаны руки и ноги несчастного.
       "Ты свободен!" сказал он торжественно. "Пусть восторжествует справедливость!"
       "Я тебе обязан жизнью", сказал растроганный Джек. "Чем же я смогу отблагодарить тебя? Я ведь беден, они конфисковали все мое имущество. Впрочем, я придумал. Давай займемся любовью, ты мне понравился. Я слыхал, что чернокожие - великолепные любовники. Я ведь тоже чернокожий, вернее черноперый, только грудь белая. Но на такие мелочи можно наплевать. Мой бывший друг Боб лопнет от зависти, когда узнает, с каким великолепным парнем я теперь вместе".
       Глаза его загорелись, и он повалил отца Бриана на песок. Не совсем отчетливо понимая, что происходит, отец Бриан обнял пингвина и с удивлением отметил, что тело у того прохладное.
       "Странно. Я где-то слышал, что у пингвинов горячая кровь. Может он не совсем пингвин, а кто-нибудь другой?" пронеслось в голове отца Бриана. "Как можно с таким холодным, как у мертвеца, телом говорить о любви? Он ведь не двусмысленно намекнул, что способен на страстную любовь. Неужели он обманул меня?"
       И в душе отца Бриана впервые возникло сомнение.
       На темном небе показалась белая птица, окруженная голубым сиянием. Она быстро снижалась и вскоре опустилась на песок рядом с ними. Отец Бриан понял, что это была не птица, а ангел с трубой в руке.
       "Опомнись, святой отец! Ты подвергся искушению дьявола. Это его проделки. Он решил сыграть на твоих слабостях, пусть даже подсознательных. Осени себя крестным знаменем, и ты опять обретешь благолепие. А то ведь недолго не только сан потерять, но и работы лишиться. Церковь не прощает однополой любви!" сказал ангел и затрубил в трубу.
       Отец Бриан послушно перекрестился.
       И проснулся. В постели он был один, в малиновой рясе. Он начал шарить вокруг, боясь найти рядом с собой того пингвина-соблазнителя, но не обнаружил никого. Он нащупал только еще прохладную бутылку виски.
      
       Однажды в рубрике "Курьезы недели" радиостанция "Свобода" передала следующее: "В одном из американских зоопарков жила пара пингвинов-гомосексуалистов (назовем их Джек и Боб). Они любили друг друга, всегда были вместе и не скрывали, что являются супружеской парой. Желая получить потомство, они даже безрезультатно пытались высидеть круглый камень. Видя это, сотрудники зоопарка из жалости подложили им настоящее пингвинье яйцо, из которого вылупился пингвин мужской породы. Родители трогательно заботились о нем и воспитывали в строгих гомосексуальных традициях. Но, когда однажды в зоопарке появилась молодая симпатичная пингвиниха, Джек бросил своего давнего друга и начал жить с ней как муж. Покинутый Боб очень переживал, плохо спал и почти ничего не ел".
       В принципе, это повествование нужно было бы поместить в начале рассказа как эпиграф, но, не желая гневить нравственного читателя, я решил поставить его в конце.
       "На чудаках держится мир", сказал когда-то Чехов. И на курьезах тоже.

    САБИНА

      
       "Где же Сабина?" с тревогой в голосе спросила Ева, и ее прекрасные голубые глаза наполнились слезами. "Уже ведь половина девятого, а ее все нет. Раньше она никогда не опаздывала".
       "Не беспокойся, дорогая, она, очевидно, задержалась на работе. У такой активной женщины, как Сабина, каждая минута на счету". Габи придвинулась к подруге и поцеловала ее в губы.
       "Хорошо, если это связано только с работой. Больше всего я боюсь, как бы эти безжалостные мужчины ее не убили. Они могли узнать о нашем феминистском клубе и в отместку покалечить или даже убить нашу любимую Сабину".
       "Ну, это мало вероятно", проговорила Луиза. "Хоть все мужчины действительно мерзавцы, но на такое они не осмелятся. Кому охота иметь дело с полицией, даже если у тебя есть идеологические противники".
       "Вот увидишь, девочка, все образуется, и наша дорогая Сабина придет живая и здоровая", сказала Габи, обращаясь к Еве. "Вытри глазки и улыбнись".
       Та послушно улыбнулась сквозь слезы.
       "Конечно, я не верю в несчастье, не хочу верить, но все равно странно, что Сабины до сих пор нет. Она действительно всегда приходила вовремя", сказала Грета. "Может быть, начнем без нее. Накопилось много работы, каждая из нас сделала свою часть, и мы должны отчитаться хотя бы друг перед другом. Время не ждет".
       "Нет, нет, это невозможно", твердо заявила Гундель. "Сабина всегда была и остается душой нашего клуба, нашим руководителем и борцом за феминистические идеи. Вот увидите, сейчас дверь отворится, и она войдет".
       И действительно, дверь отворилась, и вошла запыхавшаяся Сабина.
       "Не могла прийти раньше". В ее голосе не было даже намека на извинение. "Почему вы сидите без дела? За это время можно было бы уже отчитаться за проделанную работу, а не ждать у моря погоды".
       "Мы ожидали тебя", неуверенно промямлила Ева. "Больше всего я боялась, как бы с тобой не случилось чего-нибудь плохого".
       "Могли бы не беспокоиться. Это излишне. Вы ведь знаете меня не один год - я могу постоять за себя".
       Сабина пришла в женский клуб несколько лет назад, узнав от своей знакомой, что в городе недавно открылось заведение под названием "Подруги". Она не знала о том, что там собираются лесбиянки, чтобы на других посмотреть и себя показать. И не только. Действительно, в клубе было очень приятно - зимой всегда тепло, в летнюю жару прохладно, освещался он свечами, что настраивало посетительниц на романтический лад, а стены были увешаны в лучших традициях старинных английских замков, украшенных портретами предков, изображениями великих женщин, начиная с Сафо, уроженки греческого острова Лесбос, и кончая... Нет, я никогда не опущусь до того, чтобы назвать имена моих современниц, лики которых украшали стены клуба. Пусть это делают другие.
       Обладая неистощимой энергией, Сабина появилась в клубе с тайной надеждой найти там применение своим пока невостребованным и ей самой до конца неясным честолюбивым планам. Она решила не вдаваться в подробности своей семейной жизни - неизвестно, как посетительницы клуба отреагируют на то, что она замужем. Это может поначалу отпугнуть их. А правду можно будет сказать позже, когда инициатива будет в ее руках. В конце концов, ее семейная жизнь их не касается.
       Первое впечатление от клуба произвело на Сабину удручающее впечатление. Ей бросилось в глаза, что такого количества женщин с затравленным и одновременно вопросительным взором она никогда раньше не встречала. И это несмотря на то, что в зале царила непринужденная атмосфера. Не успела Сабина появиться, как на нее устремились жаждущие и призывные взгляды. Казалось, почти каждая из присутствующих предлагала себя в качестве подруги этой прелестной женщине.
       Сабина действительно была хороша собой. Высокая, с длинными слегка завитыми светлыми волосами, прекрасно и с большим вкусом одетая, она буквально излучала энергию - харизматичность ее личности ни у кого не вызывала сомнений.
       Она села за общий стол, и к ней сразу же подошла Хельга, хозяйка клуба, женщина хотя уже и вышедшая из бальзаковского возраста, но еще пользовавшаяся успехом у некоторых посетительниц клуба.
       "Что желает наша красавица, пива, вина или чего-нибудь более существенного? У нас для тебя не существует слова нет", произнесла она тоном Мефистофеля, соблазняющего Фауста прелестями мирской жизни, и положила свою тяжелую руку на плечо Сабины.
       Сабина усилием воли заставила себя не съежиться от омерзения и не скинуть с плеча хельгину руку. С милой улыбкой она заказала красного вина, которое оказалось превосходным. Затем ей пришлось отвечать на многочисленные вопросы, потом с милой загадочной улыбкой отвергать недвусмысленные предложения уйти из клуба и попить кофе в домашней обстановке.
       Уйдя из клуба, Сабина вздохнула с облегчением и решила там никогда более не появляться. Потом подумала о том, что сдаться сразу - не в ее правилах. Она ведь решила превратить клуб в центр феминистского движения и сделает это, на какие жертвы ей не пришлось бы пойти. На любые жертвы, только не лесбийская любовь. Она была достаточно толерантна, чтобы презирать лесбиянок, но из разнообразных видов любви принимала только одну, а именно мужскую.
       Когда она появилась в клубе на следующей неделе, ее встретили довольно прохладно.
       "Да ты гордячка", сказала Хельга с обидой в голосе. "Не понимаю, для чего ты пришла снова. Неужели тебе никто не понравился?"
       Сабина ничего не ответила, только опять загадочно улыбнулась и села, как и в прошлый раз, за общий стол.
       Она появлялась в клубе каждую неделю, присматриваясь к женщинам и выжидая подходящий момент, когда можно будет начать задуманное. Наконец, ей показалось, что этот момент наступил.
       Как бы невзначай, она начала рассказывать о том, чего она натерпелась от мужчин на работе, которые беспрерывно унижали ее и доказывали свое превосходство. Ее слушали со вниманием и, как ей показалось, с пониманием и сочувствием.
       "Я тебя прекрасно понимаю", сказала одна. "Мой приятель тоже жалуется, что коллеги совершенно не воспринимают и чураются его. Он гомосексуалист, но ведь это не имеет никакого отношения к работе".
       "Это ничего не имеет общего с тем, о чем я хочу сказать", проговорила Сабина раздраженно. "Пусть гомосексуалисты борются сами за свои права. А мы женщины должны отстаивать наши. Вы ведь слыхали о феминистском движении? Неплохо бы превратить наш клуб в центр борьбы женщин против засилья мужчин".
       "Но ведь наш клуб - место встреч женщин", сказала другая. "Мы отвлекаемся здесь от тягот жизни, развлекаемся, ищем, наконец, спутниц жизни, если кто-то в этом нуждается. У нас совершенно другие интересы".
       И она тоже ушла.
       "Странно, что меня здесь не понимают. Где-где, а в этом клубе я рассчитывала найти единомышленниц. Ни для кого не секрет, это признают даже мужчины, что женщины - самая тонкая, интеллигентная и высокоорганизованная часть человечества. Возьмите искусство. Жорж Санд дала людям значительно больше, чем ее любовники Шопен и Мюссе вместе взятые; Клара Шуман создала произведения более значимые, чем ее сумасшедший муж Роберт. А в России Ахматова и Цветаева всегда затыкали за пояс Мандельштама и Пастернака, а о других и говорить не приходится. Женщины являлись их музами, без них мужчины были ни на что не способны. Шопен тут же умер, когда его бросила Жорж Санд, а Маяковскому не оставалось ничего другого как застрелиться, после того, как Лиля Брик потеряла к нему интерес. Женщины должны идти в первых рядах, оттеснив мужчин и оставив им только объедки с барского стола".
       "Мне представлялось, что у тебя совершенно превратное представление о задаче феминистического движения. Феминистки борются за равные права с мужчинами", сказала третья, уходя.
       "Ничего подобного", бросила Сабина ей вслед и, обращаясь к оставшимся возле нее женщинам, принялась объяснять. "Такое представление уже давно устарело. Теперь стало ясно, и это новая концепция феминизма, женщины должны вытеснить мужчин из ведущего положения в обществе и занять подобающее им место".
       Она осмотрела женщин, сидевших около нее, и поняла, что найти понимание у них - дело почти безнадежное.
       "Все, о чем я ни говорю, им не интересно. Единственное, что их завлекает в клуб - это однополая любовь. Нужно изменить тактику и поразить их чем-то необычным", подумала она в растерянности. "Но чем? Нужно увлечь их какой-нибудь совершенно оригинальной идеей. Только тогда можно завоевать их внимание и привлечь их в ряды феминистического движения".
       И она решила выпустить последний козырь.
       "Вот вы мне не верите, а, весте с тем, я права. Мужчины уже стали орудием в руках женщин. Даже в сексе. Раньше мужчина лежал на женщине, то есть был хозяином положения. Теперь же женщина сидит на мужчине, задает темп движений, значит, она выше его и ведет себя независимо, а мужчина не более чем орудие в этом деле, что-то вроде обычного вибратора".
       "Я вижу, ты прекрасно разбираешься в вибраторах", сказала высокая женщина с насмешливыми серыми глазами и брезгливым выражением лица, славившаяся своим острым языком, из-за чего ее недолюбливали в клубе, она оставалась одинокой, и никто не хотел стать ее интимной подругой. И гордо удалилась.
       "Вибраторы мне не нужны. Для этого у меня есть муж", прошипела Сабина ей вслед.
       "Так ты замужем!" с удивлением воскликнула одна из женщин. "Разве ты не лесбиянка? Может быть, ты бисексуалка, и муж нужен тебе только для прикрытия?"
       "Я - феминистка, а это самое главное!" гордо сказала Сабина.
       С каждым разом женщин вокруг Сабины становилось все меньше. Наконец, остались только две - Ева и Габи. Затем через некоторое время к ним присоединились Гундель, Луиза и Грета, у каждой из них были свои причины, из-за которых они решили стать членами клуба феминисток, который хотела организовать Сабина. Когда же встал вопрос о помещении, где должны были собираться феминистки, Хельга, помня свое былое увлечение Сабиной, предложила отдать им свой ресторан по понедельникам, когда там был выходной день, при условии, что женщины сделают уборку после заседания.
       Так в городе появился клуб, объединивший женщин, боровшихся за свои права, и Сабина по праву стала его председателем.
       У каждой из пяти женщин была своя непростая судьба.
       Ева с детства была миловидной и женственной. В пятнадцать лет одноклассник, заядлый футболист и проказник, уговорил ее заняться любовью. Первый опыт был ужасен - кроме боли и омерзения она ничего другого не испытала. Подруги подняли ее на смех, когда она рассказала им о своих ощущениях, у них все было иначе. Последующие разы были не лучше, ее партнер был неласков, груб и к тому же пах потом. Через нескольких раз она сказала, что больше не хочет. Парень возмутился и пытался даже ее ударить, но когда она сказала, что пожалуется, отстал. Ева решила никогда больше не иметь дела с мужчинами. В университете, а затем и бюро, где она работала и получала хорошую зарплату, ей приходилось многократно отвергать ухаживание мужчин. Одна мысль о мужской ласке вызывала у нее озноб омерзения. Когда она познакомилась с Габи, та ей не понравилась, показалась грубой, похожей на мужчину. Но после первой же ночи она убедилась, что это не так.
       Габи, действительно, была мужиковата, крепкого телосложения, подстрижена под бокс, носила мужские рубашки, пиджаки и джинсы и работала маляром. Но за грубой внешностью скрывалась нежная любящая натура.
       Ева и Габи полюбили друг друга и стали жить вместе. И хотя ни одной из них не приходила в голову мысль изменить подруге, обе обращали внимание на красивых женщин и делились своими наблюдениями. Действительно, кому из них могло прийти в голову заниматься любовью с Махой (даже раздетой) или Венерой Милосской. Но, несмотря на просьбы Евы пожениться, Габи неизменно отвечала отказом.
       "Так вот и живем в неосвященном браке. Габи не хочет жениться, говорит, что получает значительно меньше меня и после смерти ничего не оставит. Но какое значение имеют деньги, если мы любим друг друга", говорила Ева с грустной улыбкой подругам по клубу. Те сочувственно вздыхали.
       Габи и Ева, услыхав о феминистском клубе, решили пойти посмотреть, что это такое. Там им понравилось, и они стали его членами.
       Гундель была тайно влюблена в Сабину еще со школьных времен. Это не было сексуальным влечением, просто ей хотелось как можно чаще вместе с ней проводить время и служить предмету обожания. Если бы Сабина предложила стать ее рабыней, то Гундель была бы на вершине блаженства, Сабина же, если бы кто-нибудь рассказал ей об этом, была бы очень удивлена - в подобной рабыне она не нуждалась. Узнав о замужестве Сабины, Гундель проплакала несколько ночей, не из зависти (она так и не вышла замуж), а из-за того, что любимый человек не сможет уделять ей должного внимания. Ее ревность была сродни ревности ребенка, который не желает делить любимую игрушку с другими детьми. Она пришла к феминизму только из любви к Сабине, и по началу не имела никакого представления об этом движении, но со времени из нее вырос достойный и убежденный член содружества единомышленниц, борющихся за возвращение женщинам подобающего им места в обществе.
       Луиза и Грета были когда-то замужем, потом развелись. Супруг Луизы спился, потеряв работу, и та выгнала его, предпочитая одиночество жизни с пьяницей. Муж Греты, человек очень богатый, был домашним тираном, не терпел возражений, бил жену и детей, поэтому несчастной женщине, которая предпочла свободу золотой клетке, пришлось обратиться к правосудию, чтобы освободиться от деспота. Обе воспитывали детей, Луиза одного, Грета троих, без помощи бывших мужей. Каждая из них пыталась найти мужа или хотя бы друга, который помог бы им скрасить одиночество, но безуспешно. Они были уже не молоды, и эталоном женской красоты ни одну из них назвать было невозможно. Как Луиза, так и Грета пришли к феминизму, желая отмстить мужчинам за унижения, которые им пришлось претерпеть в жизни и прочитав в местной газете о том, что в городе открывается клуб женщин, которые борются за свои права.
       Как видно, ни Гундель, ни Грета, ни Луиза не были лесбиянками, и никакого отношения к сексуальным меньшинствам они не имели.
       (По моему мнению, выражение „сексуальные меньшинства“ не выражает существа проблемы. С тем же успехом можно было бы назвать „меньшинствами“, пусть даже не сексуальными, а просто меньшинствами, европейцев - любителей китайской кухни, голубоглазых и светловолосых турок или евреев - выкрестов. Впрочем, это не более, чем лирическое отступление, которое за неимением времени можно и не читать, тем более, если оно не отвечает вашим моральным принципам).
       Но совершенно необычная судьба была у Сабины.
       С детства она обладала властным характером и, если не мытьем, так катанием, добивалась поставленной цели.
       "У моей Сабины такой твердый характер, что она никогда не пропадет в жизни", говорила с гордостью ее мать. "Правда, если ей не попадется такой же крепкий орешек, как она сама, тогда не знаю, что произойдет. Наверно, термоядерный взрыв", иногда добавляла она.
       В школе Сабина была влюблена в одного мальчика, Рольфа, но тот предпочел ей другую. Сабина попереживала некоторое время, но быстро утешилась и обратила внимание на Франка, своего одноклассника.
       Франк был невзрачным мальчиком, тихим и с кротким взглядом, кроме того, он подхрамывал на одну ногу. Его можно было бы не заметить, но он был самым успевающим учеником в классе. Сабина тоже была не из последних, но математика давалась ей с трудом, да в химии и физике она была не из лучших. В глубине души она завидовала Франку и не понимала, как тот, казалось бы, играючи, решает самые сложные задачи.
       Однажды в перерыве между уроками она обратила внимание на то, что Франк с восторгом и обожанием смотрит на нее.
       "Да он просто влюблен в меня, только боится себе и мне в этом признаться", подумала она. "Нужно завязать с ним отношения и показать Рольфу, что он мне безразличен. Ну и что с того, что у Рольфа хорошая фигура, и он хорошо играет в футбол, в голове-то у него ничего нет. Другое дело Франк. Хоть парень он и невзрачный, но умный. Завлеку его, наберусь от него знаний, а там посмотрим. У него такой вид, что ради любви ко мне он пойдет на все. Даже на подчинение и унижение".
       Нужно сказать, что ни в детстве, ни в юности, так же, как ни в зрелом возрасте, мысли Сабины не оформлялись словами. Это были, так сказать, подспудные мысли, но все ее поступки были подчинены этим мыслям и являлись следствием ее своевольного и доминантного характера.
       Не долго думая, она предложила Франку остаться у нее на ночь. И не пожалела. Мальчик показал себя с лучшей стороны. Они проводили вместе днем много времени, и почти каждую ночь он ночевал у нее. Понимая, что мальчик влюблен в нее, и она не получит отпора, Сабина заставляла его делать то, что он обычно не делал или делал неохотно. С ним она ходила быстро, возможно, даже быстрее, чем ходила одна, и Франк из-за хромоты еле успевал за ней. Она беспрекословным тоном сказала ему, что хочет потанцевать в дискотеке.
       "Я ведь не танцую", сказал он.
       "Научишься. Мне хочется танцевать, я уже не танцевала целую вечность. Ты ведь знаешь, без тебя я не пойду в дискотеку".
       Через несколько месяцев Франк сказал, что он не хотел бы с ней так часто встречаться, он запустил материал в школе, ведь на уроках он почти спит, и у него почти не остается времени для домашних занятий.
       Сабина возмутилась.
       "Неужели школа тебе важнее меня?" сказала она.
       "Я люблю тебя, ты ведь знаешь, но нужно ведь еще и заниматься", сказал он, оправдываясь.
       "Ты для меня самый важный человек, и ради тебя я тоже многим жертвую. Можешь пожертвовать школой ради меня".
       Он нехотя согласился, противоречить Сабине он был не в силах, и в результате, оба окончили школу с довольно невысокими оценками.
       "Я хочу уехать в Гамбург, в университет на экономический факультет. Мне говорили, что только там можно получить настоящее экономическое образование", сказала она ему.
       "А я думал, что мы будем всегда вместе. Ты ведь знаешь, что я собираюсь поступать в гейдельбергский университет на физический факультет. А там и экономику преподают превосходно".
       "Нет, я уже решила, что уеду в Гамбург. Вместе мы сможем быть на каникулах", ответила она, прекрасно понимая, что на каникулы она в родной город никогда не приедет. С родителями ее ничего не связывало, а Франк уж невесть какое счастье.
       Занятия в университете поглотили ее полностью, где-то около полугода она нигде не показывалась, ни с кем не общалась, только сидела за учебниками. Но молодость взяла свое, и она начала ходить в бары и дискотеки. У нее появились друзья. Затем пришли и более интимные отношения, но все они были кратковременными - никто из молодых людей не мог долго выдержать ее доминантный характер. Она злилась и обвиняла их в непонимании ее натуры и заодно во всех смертных грехах.
       Именно с этого времени она стала подумывать о том, что в феминизме есть свой резон. Хватит оставлять за мужчиной право решать, продолжать ли ему связь или можно уже ее прекратить. Правда, ее феминистические взгляды еще не оформились в настоящей мере и находились еще в стадии скорее чувств, чем убеждений.
       После окончания университета она нашла место в Гамбурге, в одной из фирм. Работала она много и плодотворно и вскоре завоевала если не любовь, то уважение коллег. Шеф в ней души не чаял, во всем советовался, не принимал никаких важных решений, предварительно с ней не посоветовавшись и не получив ее одобрения, и через короткое время она превратилась во второго, после шефа, человека в фирме. Это ее устраивало, щекотало ее самолюбие. Приятно было видеть хозяина, который смотрит на тебя не только влюбленным, но и зачастую заискивающим взглядом. Но работа отнимала у нее все свободное время, она приходила домой уставшая, голодная и всегда в плохом настроении.
       Решив однажды, что хватит так интенсивно работать, она собралась в отпуск в Италию, и перед отъездом пошла купить себе нечто элегантное, достойное месту отдыха. На улице она обратила внимание на человека, который хромал, как-то знакомо прихрамывал. В нем она узнала Франка. Он шел, держа за руку молодую женщину. К удивлению, в ее душе что-то колыхнулось, и она подошла к ним. Франк смутился. Потом представил свою спутницу как Марту, рассказал, что работает в университете в Бонне и приехал в Гамбург на съезд физиков- теоретиков. Даже не будучи тонким психологом, Сабина сразу определила, Франк и Марта любят друг друга.
       "Неплохо было бы переспать с ним, это придаст особенную пикантность, так как он влюблен в свою Марту", подумала она. "Впрочем, можно нарваться и на отказ".
       Но так просто сдавать позиции было не в характере Сабины, и, улыбнувшись как можно очаровательней и невинней, она дала Франку свою визитную карточку, сказав, что была бы рада с ним встретиться.
       Франк действительно позвонил на следующий день, и пригласил ее в кафе.
       Поначалу разговор не клеился - он был явно смущен и неразговорчив, она не знала, как перейти к делу.
       "Тебе не кажется, что хватит сидеть в кафе. Пойдем ко мне, вспомним старину. Мы ведь когда-то любили друг друга", сказала Сабина.
       К ее удивлению Франк в этот раз не смутился, только посмотрел на нее серьезно и сказал: "Это невозможно. Я люблю Марту, мы уже три года вместе, и этой осенью собираюсь на ней жениться. Но это не все. Я очень рад, что освободился от тебя, от твоего доминантного характера, хотя на это ушло много времени. Я не хочу больше".
       Для Сабины это признание было совершенно неожиданным. Она не думала, что Франк проявит такую стойкость. Нельзя сказать, что она была расстроена, но это задело ее честолюбие. Однако это длилось всего день - два, и она перестала думать о Фраке - он отошел в прошлое, о котором не вспоминают или вспоминают крайне редко.
       В Италии она познакомилась с Куртом Мильбергом, известным художником. Они понравились друг другу и почти каждый день проводили вместе либо на пляже, либо посещая близ расположенные живописные итальянские городки, а вечерами сидели в кафе, пили душистый кофе и разговаривали.

    "Из-за тебя я почти прекратил рисовать", сказал он ей, улыбаясь. "А ведь я приехал в Италию, чтобы порисовать. Ну ничего, ты поедешь домой, у меня останется еще около месяца. Но должен сказать, что я ни о чем не жалею. С тобой очень приятно".

       "Я тоже рада, что познакомилась с тобой. Скорее всего, одной было бы мне здесь скучно, и я бы считала дни до отъезда".
       Когда выяснилось, что Курт тоже из Гамбурга, они решили продолжить знакомство по приезде домой.
       "Он очень милый человек", подумала Сабина. "Конечно, он старше меня, так, примерно, лет на пятнадцать - двадцать, но у нас много общих интересов. Он человек покладистый, и, мне кажется, не будет мне мешать делать то, что я хочу. С сексом будут, очевидно, проблемы, но я ведь уже не так молода, и это в жизни не самое главное". (В это время ей было тридцать два года).
       Курт, действительно, был человеком покладистым и готовым выполнить любое желание Сабины, даже любую ее прихоть. В его любви к жене было больше от отца, чем от мужа, и, как предполагала она до замужества, секс не был краеугольным камнем в их семейных отношениях. Впрочем, это не слишком беспокоило Сабину - она приходила с работы уставшая, наскоро съедала обед, приготовленный мужем, убирала в доме, гладила свою и его одежду и почти сразу засыпала, ложась в постель. Нечастые занятия любовью ее не обременяли, но особой радости тоже не приносили. Несмотря на семь лет супружеской жизни, Сабине ни разу не приходило в голову изменить Курту, своему любимому мужу-отцу. Все ее мысли были подчинены идее феминизма, освобождению женщин от гнета мужчин.
       Курт же любил свой мольберт почти сексуальной любовью и уже с утра думал о том, что на следующий день продолжит то, что занимало все его мысли - будет рисовать. Его картины имели огромный успех не только в Гамбурге или в Германии, его выставки в Париже, Лондоне, Цюрихе собирали неизменно множество посетителей и были высоко оценены критиками и прессой. Женщины, да и мужчины тоже, на его полотнах были настолько чарующи, соблазнительны и сексуальны, что одна из посетительниц выставки, женщина уже немолодая, не удержалась от восклицания:
       "Мне никогда не приходило в голову затащить в постель ни Давида Микеланджело, ни мужчин Караваджо, Манэ или кого-нибудь еще из картин великих художников! А с любым из мужчин Мильберга я бы занялась любовью, да и с женщинами тоже, глядя на его картины, я начала понимать лесбиянок".
       Видя обожание и полное повиновение мужа и зависимость, пусть даже неполную, шефа - о Франке она уже не думала, как забывают неприятный или страшный сон -, она пришла к убеждению, что настало время поставить мужчин на подобающее им место и заставить прислуживать женщинам. С этими идеями она пришла в женский клуб с твердым желанием превратить его из места встреч лесбиянок в центр феминистического движения. И стать его председателем.
       Да, Сабина была счастлива - у нее был любимый муж, который, кроме того, был известным художником, что льстило ее самолюбие, она была во главе феминистического клуба, члены которого ее обожали и во всем подчинялись, хорошо оплачиваемая работа. Однако, как известно, жизнь иногда подкладывает такое, о чем и не подозреваешь.
       Но, как сказал Кола Брюньон, возвратимся к нашим баранам.
       Сабина с видом военноначальника, который никогда не знал поражений, осмотрела своих подруг.
       "Ну что ж, пора начинать", сказала она. "Грета, что тебе удалось узнать?"
       Та развернула толстую тетрадь и начала.
       "Ты дала мне задание выяснить, каково соотношение женщин и мужчин, владеющих фирмами или, по крайней мере, занимающих в них ведущее положение. Хотя и произошел некоторый позитивный сдвиг, должна с горечью отметить, что хозяев фирм в три раза больше, чем хозяек, а ведущих сотрудников примерно в два и семь десятых больше, чем сотрудниц, занимающих аналогичные должности. Правда, после письма в местные газеты, в нашем городе положение несколько улучшилось по сравнению с прошлым годом: число ведущих сотрудниц увеличилось, но это увеличение оказалось мизерным, всего на какие-то доли процента. Этого недостаточно. Предлагаю снова написать гневную статью в ведущие газеты страны и в журнал "Феминистическое Движение" - ведь ни для кого не секрет, что наш город не является исключением. Подобное положение наблюдается во всем государстве".
       "От имени всех членов нашего клуба я благодарю тебя, Грета, за хорошо выполненную работу. Ты подала прекрасную идею, и мы ею воспользуемся", сказала Сабина.
       Все захлопали.
       "Теперь ты, Ева. Что удалось тебе узнать в библиотеке?"
       "То, что я там увидела, произвело на меня странное впечатление. Как и прежде, доминируют мужчины. Правда, значительно возросло количество писательниц любовных романов, что конечно радует, их значительно больше, чем мужчин, освещающих эту тему. Пора научить мужчин понять, что любовь - самое главное в жизни. Но меня огорчило, что писательницы, все чаще и чаще пишут триллеры и романы на криминальные темы, в которых проповедуется убийство и насилие. Это относится, прежде всего, к России, где писательницы занимают чуть ли не ведущее положение в этом жанре, значительно оттеснив мужчин. В этом, впрочем, нет ничего удивительного - там жизнь такая. И все же мы, женщины, должны бороться с такими страшными сторонами нашей жизни как жестокость, насилие и смерть. Утверждение любви - вот наше назначение".
       "Я с тобой не согласна", сказала Сабина, недовольно наморщив лоб. "Как известно, женщинам ничто человеческое не чуждо. Вспомните "Снежную королеву" Андерсена. Там ведь во главе банды разбойников была атаманша, то есть женщина. С какой любовью Андерсен описывает эту прелестную женщину. Без ее помощи соединение Герты и Кая было бы невозможным. Вы обратили внимание на глаза арабских и персидских женщин - членов исламистских военизированных организаций? Это они - вдохновительницы борьбы за освобождение от ига иностранцев. Именно женщины, женщины, а не мужчины, должны руководить мужчинами не только в делах любви, но и во всем другом, и заставлять их выполнять только желания женщин. Пора покончить с этим порочным определением „слабый пол“. Мы не слабый пол, мы сильный пол. Подумай над этим. Знаете, о чем я мечтаю? О том прекрасном времени, когда женщины оттеснят мужчин и заставят их выполнять только черную работу".
       Дискуссия затянулась. Каждая из присутствующих высказывала свое мнение, что часто приводило к спорам. Только Сабина не принимала участия в разговоре.
       "Посмотри на Сабину", обратилась Ева к Габи, стараясь не привлекать внимание остальных. "Что с ней? Она ведь нас не слушает. У нее такой вид, как будто она разговаривает с ангелами".
       "Ты права. Такого я за ней никогда не замечала", согласилась с подругой Габи.
       (Ни Ева, ни Габи не знали о существовании французского писателя Марселя Эмэ и, конечно, не читали его рассказа "Сабины". В этом рассказе говорится о женщине по имени Сабина, которая обладала даром раздваиваться, растраиваться, расчетверяться и т.д., причем каждая из этих ее ипостасей могла жить своей собственной жизнью и делать то, что ей заблагорассудится, не советуясь с другими. Однажды, когда она пила с мужем кофе, тот обратил внимание, что у жены такой вид, как будто она разговаривает с ангелами. Действительно, одна из обличий Сабины в этот момент занималась любовью с самцом гориллы, которого очень любила. Дело окончилось печально - горилла удушил бедную женщину, прервав тем самым цепь противоестественных раздвоений. Ева и не подозревала, что почти дословно процитировала Эмэ.)
       В мыслях Сабина, действительно, была далеко. Уже несколько дней она не могла найти достойный выход из внезапно создавшейся ситуации. Этого с ней никогда раньше не бывало, с самого начала ей все было ясно, и она всегда четко знала, как поступить.
       Недели за две до описанного выше собрания клуба, Сабину вызвал шеф, сказал, что пригласил представителей другой фирмы, с которой намечается совмесная работа, попросил хорошо приготовиться и прийти немного раньше, чтобы обговорить некоторые неясности. Однако Сабина влетела в кабинет шефа в последнюю секунду, и первое, что бросилось ей в глаза, был сидевший рядом со своим шефом человек, высокий и светловолосый. Все остальные присутствующие виделись ей как единая серая масса, лишь этот человек выделялся, будто освещенный каким-то особым светом. Ей захотелось даже протереть глаза, отогнать видение. Но это оказалось ненужным, кожей почувствовала она укоризненный взгляд шефа, и реальность восстановилась сама собой. Участники встречи приобрели реальные очертания, и она увидела незанятый стул, предназначенный для нее. Она села, стараясь не встретиться с взглядом шефа, подозревая, что по завершении встречи получит на него нагоняй за опоздание.
       Как ни пыталась Сабина сосредоточиться, слушала она невнимательно, и то, о чем говорилось, проходило мимо ее ушей. Украдкой она смотрела на того человека, стараясь, чтобы сделать это как можно менее заметным.
       Вдруг она очнулась. Шеф представил ведущего дизайнера приглашенной фирмы Штефана Вильдера и попросил его показать свои разработки.
       Штефан действительно был, как и показалось Сабине с первого взгляда, человеком довольно высокого роста, со спортивной фигурой, достаточно молодым, лет эдак около тридцати пяти. Он говорил непринужденно, артистично, с шармом человека искусства. Когда же он показал свои работы, послышался восхищенный шепот присутствующих. Действительно, приборы, которые собиралась выпускать фирма, в его оформлении выглядели совершенно необычно, приковывали к себе взгляд и будут, без сомнения, хорошо продаваться не только из-за их хорошего качества, но и из-за дизайна высокого класса. Когда Штефан закончил свое выступление, раздались аплодисменты. Шефы обеих фирм тоже не скрывали улыбок удовлетворения.
       В перерыве все пошли пить кофе. Сабина поискала глазами Штефана. Она думала, что его будут окружать восхищенные люди, по крайней мере, его шеф или ее, но около Штефана не было никого.
       "Вот уж не ожидала увидеть вас в одиночестве. Я-то думала, что к вам будет невозможно пробиться".
       "Ничего удивительного. Люди прагматичны и мгновенно забывают автора. Но меня это не огорчает, я уже к этому привык", сказал Штефан и улыбнулся ей безоблачной улыбкой. Было видно, что он говорит правду.
       "Знаете, мне нравится ваше отношение к происходящему. Другой бы уже потерял веру в себя, равно как и всякий интерес к работе. И стал бы законченным мизантропом, сидел бы дома и только бы тем занимался, что жаловался на жизнь и ругал ближних. Хорошо, что вы не из таких".
       Они поговорили еще немного, и Штефан совершенно для нее неожиданно сказал:
       "Я был бы очень рад, если бы вы согласились когда-нибудь вечерком попить со мной кофе. Уже давно мне не приходилось говорить с приятным человеком. Мне кажется, мы хорошо понимаем друг друга".
       "А что скажет ваша жена или подруга?"
       "У меня нет ни той, ни другой".
       "Это невозможно. Такой мужчина как вы не может быть один. Вы ведь неискренни и что-то скрываете, не так ли?"
       "Внешность зачастую бывает обманчива. Но я говорю правду", и в его словах Сабина не почувствовала ни сожаления, ни грусти.
       "Хорошо, если у вас нет ни жены, ни подруги, то можно встретиться и спокойно попить кофе где-нибудь в уютной обстановке", сказала она. "Давайте встретимся послезавтра, убежим пораньше с работы и без спешки проведем приятно этот вечер".
       Сабина пришла в кафе в радужном расположении духа, заранее предвкушая радость от встречи со Штефаном. К ее удивлению эти два дня ее мысли несмотря на занятость на работе все время возвращались к нему, к предстоящей встрече.
       В кафе он немного рассказал о себе, о том, чем занимается. Но Сабине показалось, она сама не знала, почему, что он нервничает.
       "У вас что-то случилось, у вас какой-то неспокойный взгляд".
       "Нет, нет, все в порядке. Я просто подумал, что провести вечер в кафе прекрасно, но здесь много народу, а мне хотелось бы интимности. Незнакомые люди не располагают к откровенности. Предлагаю остаток вечера провести у меня".
       "Хорошо, если вы считаете, что так будет лучше".
       Сабина даже не могла потом вспомнить, как очутилась в его постели. Все произошло так естественно, как будто оба они ожидали этого уже давно.
       Сабина наслаждалась его телом, любовью молодого человека. Она уже почти забыла, как выглядит секс с молодым мужчиной. Штефан был совсем не похож на ее мужа, человека уже почти пожилого. Она расслабилась и думала только о том, какое счастье, что она встретила Штефана.
       "Я тебе так благодарна. Теперь мир представляется мне совершенно в другом свете. Уже давно у меня не было ничего подобного. Я ведь никогда не изменяла мужу".
       "Так ты жената! Почему же ты мне раньше об этом не сказала? Я ведь не смогу посмотреть в глаза ему. Мне будет стыдно. Не сердись, но нам нужно расстаться, у меня никогда не было отношений с замужними женщинами".
       "Ты ведь ничего не знаешь о моем муже, он человек покладистый и делает все, что я захочу. Я не собираюсь ничего от него скрывать. Прошу тебя, не принимай скоропалительных решений".
       Вдруг ее взгляд упал на часы. Было уже около восьми часов, а ровно в восемь она должна встретиться со своей группой. Как она могла забыть! Она выскочила из постели и начала быстро одеваться. Штефан с удивлением смотрел на нее и ничего не спрашивал.
       "Дорогой, совсем забыла, что у меня назначена встреча, и я уже опаздываю. Давай встретимся завтра, и я тебе все объясню, сейчас у меня просто нет времени".
       По пути она к своему удивлению почувствовала, что едет на заседание группы без прежнего интереса, даже с сожалением, что заседание феминисток вырвало ее из объятий человека, который стал ей уже дорог, почти незаменим.
       "Сосредоточься. Нужно провести заседание на должном уровне, тем более, не известно, чем закончатся мои отношения со Штефаном".
       Она ни разу не подумала о Курте, о том, что будет дальше, как сложатся отношения в их семье.
       Когда Сабина пришла на следующий день на работу, бюро представилось ей в совершенно новом свете. Все люди стали ей симпатичны, особенно мужчины. Даже ее коллега, человек сварливый, вечно недовольный, приходивший всегда в плохом настроении и бесконечно жаловавшийся на жизнь, показался ей милым.
       "Неужели я прожила сорок два года неправильно, ничего не понимая в жизни. Откуда в меня засела эта глупая идея феминизма? Как только я могла верить в то, что мужчины хуже женщин и должны быть их рабами? Только теперь, встретив Штефана, я поняла, что предназначением женщины является любовь. Как должно быть приятно сделать жизнь любимого человека сказкой, угождать ему, служить и никогда не противоречить. Без этого женщина никогда не сможет быть счастливой".
       Потом возникло сомнение.
       "Он ведь значительно моложе меня, лет на семь - восемь. Смогу ли я удержать его надолго? Без него ведь моя жизнь ничего не будет стоить".
       Сабина, едва войдя к Штефану, буквально повалила его в постель. Между любовными стонами она словно во сне повторяла: "Не знаю, как я это время жила без тебя".
       Штефан отодвинулся от нее.
       "Сабина, нам нужно расстаться", сказал он, хотя в его голосе отчетливо слышалась неуверенность. "Отношения с тобой на один день, неделю или месяц бессмысленны. Я хочу постоянства. А то, что ты замужем, делает это невозможным".
       "Выбрось из головы глупости. Если кого и должна была бы волновать такая ситуация, так это меня. Я нашла прекрасный выход и уже поговорила с Куртом. Расставаться с ним я не собираюсь. Нас связывают многолетние теплые отношения, дружба, возможно, даже больше, чем дружба, он для меня дорогой, близкий человек. Так что мы будем жить вместе. Просто Курт перейдет спать в гостиную, а мы с тобой обоснуемся в спальне. А в остальном ничего не изменится. Как и раньше я буду стирать, варить, теперь уже на троих. Дом ведь всегда был на мне. Ты увидишь, в квартире полный порядок, несмотря на то, что я и много работаю. Когда я рассказала Курту о своем решении, он со мной согласился, хотя не могу сказать, что это доставило ему большую радость".
       "Menage a trois не для меня, я на такое никогда не пойду"
       "Ни о чем не беспокойся. Сегодня же я познакомлю вас, и ты можешь переезжать. Незачем откладывать дело в долгий ящик, давай собираться".
       Штефан покачал головой, но послушно пошел собирать вещи. По дороге он заметно нервничал и все время курил.
       Первое, на что обратил внимание Штефан, когда вошел в квартиру, был портрет Сабины. Картина была явно написана с любовью, это сразу бросалось в глаза.
       "Твой муж, без сомнения, любит тебя", сказал Штефан.
       "Конечно, в этом я никогда не сомневалась. Разве я не заслуживаю любви?"
       Штефан не успел ей ответить, как появился грустно улыбавшийся Курт. Когда же он представился, Штефан не мог скрыть удивления, смешанного с восхищением.
       "Так вы тот самый Курт Мильберг!" сказал Штефан в замешательстве. "Если бы я знал прежде..."
       "И что было бы?" сказала Сабина насмешливо. "Ты бы оставил меня и не согласился переехать ко мне, вернее, к нам?"
       Штефан ничего не ответил и обратился к Курту:
       "Я всегда восхищался вашими картинами. Вы ведь один из самых значительных художников нашего времени. Я стараюсь не пропустить ни одной вашей выставки".
       "Ну ладно, вы ведь не на вернисаже и, уж точно, не собираетесь писать критическую статью о моих творениях. А так как теперь мы будем жить вместе, можно и перейти на ты. Согласен?"
       "Как уж не согласиться. Это большая честь для меня. Знаешь, я ведь тоже рисую", сказал Штефан.
       "Но ведь Сабина сказала мне, что ты дизайнер".
       "Дизайном я зарабатываю на жизнь, но мне с детства хотелось быть художником".
       "Прекрасно. Надеюсь, что ты мне покажешь твои свои картины. Я всегда интересовался работами других. И не только художников, также писателей, музыкантов. Многие из них дали пищу моим картинам. Без них мое воображение было бы беднее".
       "А мне казалось, что твои картины совершенно своеобразны".
       "Что такое своеобразие? Разве Ван Гог, Пикассо или Дали начали рисовать на пустом месте. У каждого из них были предшественники, и без них они не стали бы такими, которыми стали и которыми мы восхищаемся и считаем своеобразными. Мы все живем в одном мире. Так что выбирай время и покажи мне свои картины".
       "Дорогие мои, вам не кажется, что пора переходить от взаимных комплиментов к ужину. Нужно отметить переезд Штефана и выпить за то, чтобы мы втроем жили счастливо", сказала Сабина.
       На столе появилась бутылка шампанского, фрукты, сладости.
       "Пусть наша жизнь будет такой же сладкой, как то, что сейчас мы едим, в первый день нашей совместной жизни", и Сабина счастливо засмеялась.
       После ужина она аккуратно застелила диван, на котором предстояло теперь спать Курту, пожелала ему спокойной ночи и ушла в спальню вместе со Штефаном.
       "Говори мне всегда, что ты хочешь есть на завтрак. Я буду готовить всегда только то, что тебе нравится", сказала она, целуя Штефана.
       "Это совершенно неважно, я привык есть то, что под руку попадется. Пища для меня не самое главное в жизни. К тому же ты много работаешь, и у тебя нет времени еще мне угождать. Я хочу, чтобы мы жили в радости и мире, понимали друг друга. И чтобы Курт не был несчастлив".
       "Это я тебе обещаю. Но все равно, так приятно быть твоей рабой, пусть не рабой, просто служанкой и сделать твою жизнь приятной и беззаботной. Неужели ты не понимаешь, что предназначение женщин - угождать мужчинам, служить им, особенно тем, кого любят", сказала Сабина, прижимаясь к Штефану.
       "Не думаю, что мне это понравится".
       "Привыкай, дорогой, привыкай. Мы ведь теперь живем вместе".
       Каждое утро на завтрак подавались горячие булочки, ветчина сыр и крепкий душистый кофе. Вдвоем они ели на кухне, чтобы не беспокоить Курта, который засыпал поздно, он обдумывал свои новые работы и читал, просыпаться же около одиннадцати часов. Вечером, когда все были уже в сборе, ели они уже втроем разные вкусные вещи, которые в мгновение ока приготавливала Сабина.
       После некоторого раздумья, ведь всякое может произойти, Сабина позвонила Гундель и сказала, что ее жизнь в корне переменилась, теперь у нее есть друг, которого она любит, и феминистическое движение ее больше не интересует. Поэтому в группу больше не придет, пусть обходятся без нее, если смогут.
       Дом превратился в островок идиллии среди океана беспокойной и жизни. Они разговаривали, смотрели телевизор, даже играли в карты. Но так продолжалось недолго. Первым забастовал Штефан. Он маялся, смотря неинтересные передачи, и не знал, как себя повести. Сказать Сабине, что ему скучно, он не решался, боясь ее обидеть. Потом, а это пришло совершенно неожиданно, начал почти каждый вечер к большой радости Курта обмениваться своим мнениями о живописи, о том, какова она будет в будущем.
       "Странно", сказал Штефан, обращаясь к Курту. "У вас в доме нет твоих картин. Ну, может быть, кроме портрета Сабины". Мне казалось, что в доме художника, особенно такого известного, должны быть его работы".
       "А там, где ты раньше жил, висели твои картины?"
       "Нет... Почти все они мне не нравятся".
       "Мне тоже очень редко нравится то, что я делаю", грустно сказал Курт. "Я работаю, и как мне кажется, вкладываю в картину всю душу. Но потом прихожу на выставку и понимаю, что все нарисовано плохо - композиция неверна, зеленый цвет, к примеру, должен был быть другого оттенка, несколько темнее или светлее, в соседстве с синим он выглядит аляповато, и так далее. Но уже поздно, картина уже выставлена, скорее всего, уже куплена, переделать ее уже невозможно, да и у меня есть уже другие замыслы. И так всю жизнь меня преследует недовольство тем, что я сделал. Больше всего меня удивляет, почему мои работы имеют успех. Думаю, они не попали в руки истинных знатоков и ценителей живописи".
       "Ты несправедлив к себе. Твои работы действительно талантливы", возразил Штефан.
       Сабина долгое время пыталась не показывать, что ее раздражают эти разговоры, даже пыталась поначалу принимать в них участие, но потом ей надоело, и она делала вид, что смотрит телевизор. Но вскоре она не выдержала.
       "Ты ведь живешь не один. У тебя теперь есть я. Ты перестал обращать на меня внимание, тебе более интересен Курт, чем я. Вместо того, чтобы вместе интересно проводить время, ты заводишь какие-то странные разговоры на темы, которые меня совершенно не интересуют", сказала она Штефану, когда они остались одни.
       "Но ведь мне не нравятся передачи, которые нравятся тебе. Если тебе мешают разговоры, мы можем перейти на кухню, а ты смотри телевизор".
       "Если тебе не нравятся телевизионные передачи, можно пойти в кафе, ресторан, в конце концов, в кино и посмотреть фильм, который будет тебе интересен".
       Штефан ничего не ответил.
       "Дорогой", сказала Сабина в примирительном тоне. "Я ведь хочу, чтобы мы были как можно больше времени вдвоем, чтобы мы лучше понимали друг друга, доставляли радость, а не раздражение. И чтобы нам никто не мешал".
       "И я хочу того же. Но я прошу тебя, не обижайся, когда я разговариваю с Куртом
       о том, что мне интересно. И не сердись, когда я полчасика почитаю перед сном. У меня нет другого времени, а мне не хочется отставать от жизни, ведь каждый день появляется так много интересных книг, и я бы с удовольствием все их перечитал. Но это, к сожалению, невозможно, много работы. К тому же, слабый свет тебе не мешает, ты сразу засыпаешь, как убитая и спишь спокойно до утра".
       "Я ведь хочу тебе только добра. Когда ложишься, нужно сразу засыпать, это полезнее для здоровья, чем чтение перед сном, тем более, лежа, при слабом свете. Ты испортишь глаза".
       "Возможно, но я привык читать в постели, я это делаю уже много лет".
       "Ну, хорошо, пойдем на компромисс, читай, но не каждый день. Давай договоримся, ты будешь читать два раза в неделю. И разговаривай с Куртом на ваши умные темы тоже не часто, мне скучно. Сделай это ради меня, ради нас".
       "Ради тебя я сделаю все, ты ведь знаешь", сказал он нежно.
       В эту ночь Сабина долго не могла заснуть. В ней боролись два противоречивых чувства - с одной стороны она понимала, что любит Штефана, и если они расстанутся, ее жизнь станет неинтересной, теперь она уже не представляла себе, как можно обходиться без его тела, без его ласк, без его любви. С другой стороны, ее начало раздражать его неповиновение, упрямство и желание делать то, что хочет только он, а ей не нравится.
       Когда однажды Сабина пришла домой после работы, она не нашла там ни Штефана, ни Курта. Курт иногда оставался допоздна в мастерской, и мысль о том, куда тот подевался, не очень ее занимала. А вот Штефан должен был бы уже возвратиться. Если ему нужно было задержаться на работе, то мог бы и позвонить. Она перебирала различные варианты, но ей ни разу не пришла в голову мысль о том, что Штефан может бросить ее, уйти насовсем. Она принялась хлопотать по хозяйству, поглядывая на часы. Но ни того, ни другого не было. Она почувствовала раздражение, даже злость, это ведь неуважение к ней, к ее заботе о любимых людях, и решила пообедать в одиночестве. В это время дверь отворилась, и на пороге появились запыхавшиеся Штефан и Курт. Оба были в прекрасном настроении, но когда увидели, что Сабина злится, смутились и начали извиняться за то, что не смогли вовремя.
       "Не сердись", сказал Курт примирительным тоном. "Штефан уже давно просил меня посмотреть его картины, и я обещал. Ты ведь знаешь, приближается время открытия выставки в Кельне, я был очень занят и долгое время откладывал. Но потом меня заела совесть, я решил все бросить и сдержать обещание. И не жалею, Штефан действительно одаренный художник".
       "Не слушай его, он раскритиковал почти все картины", сказал, улыбаясь Штефан. "Но сделал это с таким тактом, что я не обиделся. Верно, мне нужно многому научиться. Хорошим художником не рождаются".
       "Он преувеличивает", сказал Курт. "Многие картины просто великолепны, в них чувствуется бунт против общепринятых представлений, самобытность, желание идти собственным путем. А такое встречается нечасто. Я предложил ему сделать выставку, и помогу ему. Его работы стоят того".
       "Прекрасно. Но я не понимаю, почему вы держали в секрете вашу встречу. Я бы тоже с удовольствием посмотрела эти картины", сказала Сабина с обидой. "Ведь Штефан мне не чужой. Хочется получше узнать человека, с которым живешь".
       "Тебя же не очень интересует искусство. Вот мы и решили встретиться без тебя".
       "Не решай за меня, я сама знаю, что меня интересует, и что нет. К тому же, я волновалась, не могла себе представить, что могло случиться".
       "Прости нас. Мы больше никогда не будем", сказал, смеясь, Штефан и поцеловал ее. "С этого момента мы будем послушными мальчиками". Ему очень хотелось добавить "Мамочка!", но, к счастью он этого не сказал. "К тому же, на будущей неделе в Мюнхене будет встреча художников не только из Германии, но также из Франции, Италии, России и других стран. Курт меня пригласил, и я согласился. Надеюсь, что на работе не будет проблем. Ты, конечно, тоже не будешь возражать, через два дня я возвращусь".
       "Не понимаю, зачем тебе ехать в Мюнхен", сказала недовольно Сабина в спальне, в постели. "Ты ведь не художник. У тебя ведь есть прекрасная профессия, ты - хороший дизайнер и этим зарабатываешь деньги".
       "Мне хочется узнать, чем дышит теперь мир художников. Кто знает, может я брошу мою работу и стану свободным художником. Посмотрим, как пройдет моя выставка, очень уж хочется ее сделать".
       "Курт просто вскружил тебе голову. Я думала, что ты смотришь на жизнь реалистично. Ты дизайнер и оставайся таким. Я против того, чтобы ты ехал в Мюнхен".
       "Как ты можешь не понимать того, что мне важно, что, возможно, изменит мою жизнь. А еще говоришь, что любишь меня".
       "Именно потому, что люблю тебя, я не хочу, чтобы ты уехал", сказала Сабина строго. "Я много сделала для того, чтобы мы были вместе. Мне пришлось даже переступить через себя, от многого отказаться, чтобы мы оба жили в счастье. И ты тоже должен сделать то, что я хочу. Ты ведь не хочешь, чтобы наши отношения прекратились". И она отодвинулась от Штефана.
       Штефан ничего не ответил. Первый раз он почувствовал, что Сабина не понимает его или не хочет понять. Объяснять ей бесполезно. Он внезапно почувствовал душевную пустоту и решил не сопротивляться, но в душе остался неприятный осадок.
       "Ну, хорошо, я не поеду", сказал он грустно. "Пусть будет по-твоему".
       Внезапно Сабина поняла, что ее казалось бы безоблачное счастье со Штефаном может также внезапно кончиться, как и началось. Она обдумывала различные варианты, как привязать к себе Штефана, но все они казались ей недостаточными.
       "Я должна сделать так, чтобы он полностью зависел от меня и не представлял себе иной жизни, кроме жизни со мной. Если он не сможет обходиться без меня, если я стану самым главным в его жизни, тогда наша совместная жизнь будет для него всегда желанна, и он никогда меня не бросит", подумала она.
       С этого времени Сабина стала еще более внимательна к Штефану, хотя, как ей казалось, более внимательной и более любящей быть было невозможно. Она накупила ему целый ворох рубашек ("Ты должен всегда выглядеть, как подобает красивому мужчине, хотя красивее тебя нет никого и быть не может", говорила она). Штефан же опять сказал ей, что все это ему совершенно не нужно, что его раздражает подобная навязчивость, он хочет только, чтобы Сабина понимала и всегда любила его. Желая угодить ему, она согласилась, чтобы они вместе ходили в театр, концерты, кино, на выставки. Но Штефан вскоре с грустью убедился, что серьезное искусство ее совершенно не интересует, не говоря уже о том, что она совсем ничего не читала, а если и читала, то преимущественно журналы для женщин.
       Как-то на работе он натолкнулся на объявление о том, что в Берлине состоится международный симпозиум "Изобразительное искусство от древнего Египта до наших дней" с докладами выдающихся искусствоведов всего мира. Он представил себе, как Сабина будет собирать его в дорогу, может быть, они поедут туда вместе, и вечерами будут встречаться с интересными людьми и обсуждать с ними пути, по которым пойдет современная живопись. Но потом он вспомнил, как Сабина можно сказать запретила ему поехать в Мюнхен, и настроение у него испортилось.
       "В этот раз я поеду несмотря ни на что, с Сабиной или без нее, будет ли она согласна или нет. Хотя жизнь с Сабиной имеет массу преимуществ, но меня засасывает трясина повседневности, банальности. Так больше продолжаться не может!"
       Дома он рассказал о своих планах и с грустью заметил, как изменилось выражение ее лица - губы сжались, ноздри затрепетали, в глазах появилось злое выражение. Она ничего не ответила и встала из-за стола, оставив на тарелке недоеденную пищу.
       В спальне, лежа в постели она обняла Штефана и сказала нежно: "Дорогой, зачем понадобился тебе этот симпозиум. Что он тебе даст? А здесь тебя ожидает моя любовь, забота, вкусная пища. Ведь важнее всего - любовь преданной и любящей женщины".
       "Я все это ценю. Но жизнь не состоит только из любви и вкусной пищи. Мне хочется еще интересных разговоров, споров о том, что мне интересно и, к сожалению, не интересно тебе".
       "Так ты считаешь меня безмозглой дурой!" Сабина вдруг начала кричать. "Есть каждое утро на завтрак горячие булочки, которые я тебе приготовила, и щеголять в новых рубашках, которые я тебе купила, спать со мной, это пожалуйста. Без меня ты не имел бы ничего этого. Ты эгоист и хочешь делать только то, что нравится только тебе. Без меня ты бы ничего этого не имел. Ты просто лгал, когда говорил, что любишь меня".
       "Сабина, дорогая, я действительно люблю тебя. Упокойся, не надо так кричать". Штефан попытался обнять Сабину, поцеловать ее. "Ведь Курт за стенкой. Что он подумает?"
       "Меня не волнует, что подумает Курт. Мне важнее, что будет между нами. Так вот, ты никуда не поедешь! Я запрещаю тебе!"
       Штефан ничего не ответил, встал из постели и ушел на кухню. Он почувствовал, что в нем что-то обломилось, что от любви к Сабине не осталось и следа.
       Завтрак прошел в полном молчании.
       "Я уезжаю в Париж", сказал Курт. "Нужно встретиться с друзьями. Приеду через пару дней. Вот я уже и собрался". Он указал на чемодан и ушел.
       "Я тоже ухожу от тебя. Так жить просто невозможно. Не сердись, но мы разные люди, с разными запросами. Только постель не может быть связывающим звеном. И, конечно не вкусная еда и красивые рубашки. Необходимо еще кое-что", сказал Штефан.
       "Делай, то, что считаешь нужным", сказала Сабина, смотря куда-то в сторону.
       Штефан подошел к Сабине, поцеловал ее в лоб, повторил, что очень сожалеет, что
       все так произошло, но ничего уже изменить нельзя, затем с решительным видом направился к двери и ушел.
       Сабина посмотрела на закрытую дверь и только сейчас поняла, что произошло. Она осталась без Штефана, без его любви, без всего того, что их связывало, без того, что совершенно изменило ее жизнь. Он забрал все свои вещи, и уже ничего не говорило о том, что он там вообще когда-то жил. Без него дом опустел и потерял для нее интерес. Она была одна, даже Курта не было. До вечера она сидела в кресле перед телевизором почти без движений. Потом она решила, что жизнь все равно продолжается, со Штефаном или без него, и нужно заняться делами, иначе можно сойти с ума. Ведь раньше она жила полной жизнью, много работала, получая если не удовольствие, то, по крайней мере, удовлетворение от работы, была, можно сказать, счастлива с мужем, которого если и не любила страстно, то, во всяком случае, уважала, верой и правдой служила феминистическому движению, организовала клуб феминисток, которые питались ее идеями и во всем ей подчинялись.
       Она подняла телефонную трубку, решив позвонить Гундель и узнать, существует ли еще группа или уже распалась без ее руководства.
       К ее удивлению, в голосе Гундель не послышалось особой радости от звонка, это было совсем не то, что ожидала Сабина. Гундель говорила довольно сухо. После ничего не значащих вопросов о здоровье, работе и, узнав, что группа еще существует и продолжает с успехом работать, Сабина перешла к делу.
       "Я хочу возвратиться в группу".
       "А как же твой друг?" с удивлением воскликнула Гундель. "Ты ведь сказала, что теперь в твоей жизни есть только одна страсть, это твой друг, а для группы у тебя нет времени".
       "Его уже нет. Но это не важно. Мне стало ясно, что для меня самое важное главное в жизни, это идеи феминизма, а частная жизнь, любовь, страсть и все такое не смогут заменить мне радости от общения с вами, моими единомышленницами и дорогими подругами". Сабина сказала это и поняла, что лукавит. Все было не так.
       Гундель ничего не ответила. Пауза затянулась и показалась Сабине бесконечной.
       "Не знаю даже, что тебе сказать", наконец, выдавила Гундель. "Конечно, мы будем рады тебя видеть. Но председатель у нас уже есть".
       "И кто же?"
       "Я. Но не это самое главное, просто мне нужно посоветоваться с другими членами нашей группы. Как они решат, так и будет. Кроме того, мы изменили цель - теперь мы боремся за равные права женщин и мужчин тоже в странах с недемократическим строем, у нас в стране с этим все в порядке. Давай созвонимся завтра, и я дам окончательный ответ".
       Сабина была раздосадована. Уж от кого, но от Гундель такого она не ожидала, та ведь всегда относилась к ней с любовью, почтением, она почти благотворила ее.
       После этого разговора Гундель была тоже раздражена. Отдавать председательство она не собиралась, тем более что новое направление работы группы придумала она и никто другой.
       Сначала она позвонила Габи и Еве и рассказала о разговоре с Сабиной.
       "Какое счастье, что к нам возвращается Сабина, мне и Габи ее очень не хватает. Хотя, если быть совершенно откровенной, очень жаль, что она рассталась с этим молодым человеком. Все-таки любовь - самое главное в жизни. Когда у тебя есть любимый человек, можно заняться и правами женщин", сказала Ева.
       Гундель поморщилась и ничего не ответила. Иного от этой Евы она не ожидала. Конечно, у нее в голове только любовь, странно, что она интересуется еще и феминизмом. Затем она позвонила Луизе и Грете. И та, и другая заявили, что не имеют ничего против того, чтобы Сабина опять пришла в группу.
       "Но только на правах равноправного члена, никак не председателя", сказала Грета. "Председатель у нас уже есть, это ты, и мы все тобой очень довольны. К тому же, меня всегда раздражали завиральные сабинины идеи о превосходстве женщин над мужчинами. Если бы она вовремя не ушла, я бы взорвалась и высказала то, что у меня на сердце. А твои взгляды на проблемы феминизма мне очень близки, и я их полностью разделяю. С тобой я полностью согласна, так же, как и все остальные".
       Несмотря на поздний час, Гундель позвонила Сабине.
       "Все будут рады, если ты придешь, но только как обычный член группы и будешь заниматься тем, чем занимаемся мы", сказала она довольно сухо.
       После разговора Сабина была полностью опустошена и решила пойти спать, может быть, сон приведет ее в порядок. Но заснуть в широкой двуспальной кровати ей никак не удавалось, одной спать она уже разучилась, сначала рядом был Курт, затем Штефан. Она ворочалась без сна, беспрерывно смотрела на часы и заснула только под утро. Спала она беспокойно и часто просыпалась.
       "Хорошо, что завтра воскресенье и не нужно рано вставать", вертелось у нее в голове.
       Окончательно разбудил ее осторожный стук в дверь спальни. Вошел Курт, как был еще в дорожном костюме.
       "Вот и я приехал", сказал он и улыбнулся извиняющейся улыбкой.
       Сабина посмотрела на него мутным взглядом и сказала:
       "Штефан бросил меня и ушел".
       "Я это знал, поэтому и уехал в Париж. Решил дать вам возможность разобраться самим в ваших отношениях. Но когда он позвонил мне в Париж и сказал, что ушел от тебя, я понял, нужно возвращаться и помочь тебе пережить этот разрыв".
       "Так он делится с тобой самым сокровенным. Вот уж не ожидала".
       "Мужчины всегда лучше понимают мужчин, чем женщины. И истинная дружба - это мужская дружба. И все-таки, несмотря на это, я хочу дать тебе совет, как никак мы с тобой не чужие. Девочка, ты ведь знаешь, что я люблю тебя и всегда говорю тебе правду. Так вот слушай меня внимательно и попробуй уразуметь, что я желаю тебе только добра. Ты слишком доминантна, а это нравится не каждому. Только я могу тебя выдержать и то лишь потому, что на многие вещи закрываю глаза. Кроме того, у меня есть мой мольберт, он для меня самое главное в жизни. Возможно, даже важнее тебя".
       "Ладно, не будем об этом. Нельзя изменить то, что изменить нельзя. Будем жить так, как живется".
       "Вот и прекрасно. Ты всегда была умной женщиной".
       "Курт, ты можешь возвратиться в спальню", сказала она тоном, не терпящим возражений.
       В ее взгляде вновь появилось свойственное ей властное выражение.
      
      
      
      
       Фадо - португальские песни трагического содержания, в которых любовь соседствует со страданием и смертью.
       Iglesia de Santjago - (исп.) Церковь святого Якова.
       Reconquista (исп.) - дословно - Освобождение. Во времена правления католической королевской пары (Reyos Catolicos), короля Карлоса и королевы Изабеллы, в 1У веке из Испании были изгнаны арабы и евреи, и страна превратилась в монорелигиозную, католическую, "Испанию только для испанцев".
       Missа (лат.) - Месса, основное богослужение римско-католической церкви, состоящее из пяти частей: Kyrie, Gloria, Credo, Sanctus, Agnus Dei.
       Santiago (исп.) - святой Яков, один из наиболее почитаемых в Испании святых, небесный покровитель страны. В Испании его называют также San Jacobo, San Jaime, San Diego.
       Lacrimosa (лат.) - плач. Одна из частей Реквиема.
       (исп., фр., англ., нем.) - Это очень просто. Идите прямо, потом направо, потом налево и увидите площадь, на которой располагается Театр Колон.
       Menage a trois (фр.) - Супружеская жизнь втроем.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       1
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Обновлено: 17/02/2009. 261k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.