Кеслер Дэвид Филиппович
Необыкновенные истории (2-я редакция)

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Обновлено: 18/10/2008. 129k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
  •  Ваша оценка:

      Дэвид Кеслер
      
      Н Е О Б Ы К Н О В Е Н Н Ы Е И С Т О Р И И
       (2-я редакция)
      
      
      
      Ночь перед Рождеством
      
      
       Посвящается моим друзьям.
      
       Если ты с ранних лет
       в Ленинграде живешь,
       Ты поймешь меня, друг,
       ты поймешь.
       Ленинградская песня.
      
      
      Он вышел на улицу и сразу понял, что лучше было не выходить. Было темно, холодно и промозгло. Но дома было не лучше, тоже холодно, неуютно и грязно. Он не помнил, когда убирался, может быть, месяц назад, может быть и раньше. Не было никаких сил, никакого желания. Придя с работы, он без дела сланяся по квартире. Не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор, даже думать не хотелось. В театре, в кино, в концерте он не был очень давно. Его телефон молчал. Близких друзей у него не осталось, "одних уж нет, и те далече". Знакомые были только на работе, и не было никакой необходимости переговариваться с ними по вечерам, всё, что нужно было обговорить, уже было обговорено.
      "Ведь моя жизнь не может так продолжаться, продолжаться до бесконечности. Уж лучше умереть, чем так жить", думал он, сидя на диване и смотря в тёмное окно, за которым ничего не было видно. И ничего не делал.
      Одиночество и тоска, тоска и одиночество. Потом присоединился страх. Причин для страха у него не было. Его профессия была всегда нужна и неплохо оплачивалась. Он мог позволить себе многое и не позволял ничего. Одиночество, страх и тоска, никаких других чувств. Тупо сидел, без мыслей, без желаний.
      Смерти он не боялся. Так, как он жил уже давно, нельзя было назвать жизнью, это было не лучше смерти. Может быть даже хуже. По крайней мере, после смерти ощущение страха, тоски и одиночества исчезнет вместе с жизнью. Но у него не было сил повеситься, выброситься из окна, добровольно покончить все счеты с жизнью.
      В глубине души он завидовал алкоголикам. Многие жили без проблем и смеялись тогда, когда другие жаловались на жизнь. Это были зачастую люди незаурядные, даже талантливые. Как его друг, известный хирург, который делал самые сложные операции только после того, как выпивал полстакана медицинского спирта. Но он сам не пил, не курил.
      С наступлением осени, а затем и зимы, коротких дней без солнца, длинных, тёмных ночей, сильных холодных ветров, морозов сначала без снега, а потом со снегом, настроение ухудшалось, тоска усиливалась, а с ними апатия и нежелание что-либо делать. Только сидеть без дела, затем спать, спать без снов, спать, как умереть, проснуться, наскоро сполоснуть лицо, пойти на работу и работать, чтобы не умереть с голода, прийти домой и всё с начала.
      Проходили дни за днями, недели за неделями, месяцы за месяцами, годы за годами и ничего не менялось. Как сон, который длиться долго, бесконечно долго. Он сидел на диване и смотрел в окно.
       Вдруг вскочил.
      "Какая у меня безрадостная и однообразная жизнь. Я должен выйти, может это поможет. Выйти и быть среди людей. В конце концов, просто погулять по городу. Я не гулял целую вечность. Я не хочу так больше жить".
      Он быстро оделся и вышел.
      Небо было низким, беззвездным, улица была пустынна, плохо освещена. Под тусклым светом редких фонарей грязный свет казался еще грязнее. Деревья были покрыты инеем таким же грязным, как и снег. Иней свисал паутиной, и это сходство было настолько велико, что он даже мысленно поискал паука, жирного, мохнатого и тоже грязного. Холодный ветер нес снежную пыль, иней. Он подумал, что когда придет домой, его лицо будет таким же грязным, как снег и иней. Одежда будет тоже грязной.
      Он шел дальше, ни о чем не думая, ничего не замечая. И вышел к Смольному. Собор был тоже покрыт инеем, и под тусклым светом раскачиваемых сильным ветром фонарей казался плывущим по воздуху, невесомым, сказочной материализацией гениальной идеи. Он остановился, и какое-то время стоял и смотрел на собор.
      "Красиво", подумал он неожиданно для себя.
       Потом пошел дальше. Прошел по Суворовскому, не глядя по сторонам, и решил, как раньше, дойти до Невы. Ему было холодно, он замерз. Быстрая ходьба не согревала. Он вышел на Невский. Здание Адмиралтейства было почти не видно в глубине. Только тот, кто давно живет в Питере, там родился, может в такую погоду увидеть, вернее, почувствовать, что там стоит Адмиралтейство. Когда-то много лет назад, он даже не помнил, когда это было, он любил гулять здесь, восхищаться красотой и думать, что это невероятно, чтобы такое количество прекрасных зданий было собранно в одном месте. Теперь ему не хотелось смотреть по сторонам, тем более что почти ничего не было видно. Он узнавал дома по памяти.
      И тут он понял, что на улице он один. Ни одного человека.
      "Такого не может быть. Еще ведь не поздно, только вечер, а никого нет. Никого. В Питере на улице всегда есть кто-нибудь, в любой час, в любую погоду, днем и ночью, летом и зимой. А тут никого. Все это странно, необычно".
      Но он был один. Улица была пустынна.
      Удивление прошло, возвратилась тоска. Но и это прошло. Он так замерз, что все
      чувства перестали возникать в его замерзшей душе.
      Прошел замерзшую Фонтанку. Она была покрыта глыбами серого, почти черного льда, припорошенного грязным снегом. Он шел в темноте почти полной.
       Он услышал не то стон, не то тяжелый вдох. Звук доносился из телефонной будки. Он подошел и отворил дверцу. На дне будки сидела женщина в грязном длинном пальто. Раньше оно было очевидно темно красным, теперь превратилось почти в черное.
      "Что вы здесь делаете? Вы ведь замерзнете, уходите отсюда. Возьмите денег, у меня, к сожалению, при себе немного, но вам хватит зайти куда-нибудь, выпить горячего чая или кофе с пирожками и согреться. Идите, вот деньги".
       Женщина посмотрела на него. Она была еще достаточно молодой, лицо смертельно бледное, одутловатое. Она подняла на него глаза. Из-под надвинутого на лицо платка смотрели черные уставшие глаза. Глаза смотрели на него с ненавистью.
      Он вспомнил своего друга детства, который умирал долго и мучительно. Перед смертью друга он пришел, пожал худую, холодную, как у трупа, руку. Друг посмотрел на него. Во взгляде была ненависть, только ненависть, никаких других чувств.
      "Но ведь я не виноват в том, что ты умираешь", захотелось сказать ему тогда.
      Но он не сказал ничего, посидел немного и ушел.
      Глаза женщины напомнили ему глаза умершего друга.
      "Уходи", сказала женщина. "Я хочу умереть. Закрой дверь и уходи".
       Ее голос звучал хотя и едва слышно, но уверенно. Он затворил дверь и молча ушел.
      Где-то в глубине души он почувствовал вину, но это длилось недолго и вскоре прошло.
       Миновал Канал Грибоедова, не останавливаясь. Он дошел до Мойки и свернул налево. Там было еще темнее, еще холоднее, еще ветренее. К счастью, восточный ветер дул ему в спину и даже подгонял его.
      Очутился на площади. Справа он увидел очертания Исаакиевского собора, который показался ему теперь мрачным огромным чудовищем.
      "Неужели раньше я любовался я им? А сейчас он видится мне каким-то доисторическим чудовищем, такой же безобразный и страшный. Впрочем, он должен быть таким, главный собор Российской Империи".
       Он посмотрел налево. Мариинский дворец, тоже не великое произведение искусства. Где всемирно известное французское изящество, хороший вкус? Впрочем, архитектура Парижа ему тоже не понравилась. Однообразные тяжелые парижские здания, крылатые кони, бесконечные колонны с головами Наполеона и без оных. Да, парижский ампир не для него. Вдруг перед его глазами возник Собор Парижской Богоматери. Вспомнился Люксембургский сад и астры. Он был в Париже глубокой осенью, и в саду цвели астры, люди сидели и подставляли лица неяркому солнцу. Он вспомнил прохожих на парижских улицах, фокусников на площади, выпускающих пламя изо рта, балетную труппу, репетирующую перед фонтаном у Центра Помпиду свою премьеру к Авиньенскому фестивалю.
      А здесь его окружали мрачные, угрюмые лица, подозрительно глядевшие на окружающих. Но он любил свой город, и не променял бы его ни на какой другой.
       Исаакиевский собор, как будто бы обидевшись, неожиданно потерял свою громоздкость, на секунду повис в воздухе и поднялся в небо.
       Медный Всадник вздыбил своего коня, собираясь куда-то ускакать, оглянулся на изящного всадника Николая Второго, как бы приглашая его последовать за ним. Николай уже было собрался за своим предком, но вдруг раздумал.
      "Куда ехать и зачем? Останусь. Здесь все родное и знакомое".
      Николай тяжело вздохнул.
       А Петр уже двигался вперед, на Запад. Но несся он не на "звонко скачущем коне". Его конь как-то ухал, как будто пробирался по болоту. Вдруг Петр натянул правый поводок, развернул коня и повернул обратно. Голова отделилась от туловища и полетела дальше, а безголовое тело мягко опустилось на пьедестал.
       Исаакий опустился на свое место.
       Он пошел дальше. Он так замерз, что уже не дрожал, уже тела не чувствовал Он так замерз, что наверное очень бы удивился, если бы мог бы опять что-нибудь опять ощущать. Все прошло, одиночество, тоска и страх, все, что он чувствовал раньше. Теперь он не чувствовал ничего, кроме холода.
       "Когда у тебя замерзла душа, думаешь только о том, как бы согреться. Наверное, и Кай в плену у Снежной Королевы тоже не хотел ничего сделать, чтобы оттуда выбраться".
      Но и эти мысли не вызвали у него никаких чувств. Простая констатация факта. "Вот опуститься бы на землю и замерзнуть. Говорят, что перед смертью сначала
      засыпаешь, а уж потом во сне замерзаешь. Думаешь, что еще спишь, а ты уже умер".
       Окна домов на Мойке были такими же темными, как и на Невском, и выглядели пустыми черными прямоугольниками. Лишь одно было едва освещено. В окне он увидел голову с рожками и широко раскрытым ртом, из которого высовывался длинный синий язык.
      "Наверное, это украшение к Новому Году. Но почему оно такое страшное? Неужели нельзя было придумать что-нибудь повеселее?"
      Голова как бы просочилась сквозь оконное стекло, приобрело тело, гибкое и изящное, как у балетного танцовщика.
      "Да ведь это черт".
      Это был действительно черт, такой, какого он много раз видел на картинках в книжках, которые ему часто читали в детстве. Тогда он не боялся чертей, ему было даже смешно. Теперь ему стало страшно.
      Черт плясал вокруг него, поднимая грязную снежную пыль, смешанную с инеем, делал страшные рожи, высовывал и втягивал обратно в рот синий язык. Потом приблизился и вскочил ему на спину.
      "Наконец, ты мой, я давно ждал тебя. Вот теперь-то я расквитаюсь с тобой. Я утащу тебя туда, откуда не возвращаются. Такие, как ты не должны жить. Да ты и не живешь, только небо коптишь".
       Как гигантский осьминог, черт обхватил его руками и ногами. От омерзительного запаха Черта у него закружилась голова. В ужасе оба выскочили на лед Мойки.
      "Только бы не поскользнуться и не упасть. Если я упаду, мне конец".
       Видя его растерянность, черт захохотал. Отраженный от гранитных берегов набережной многократным эхом, хохот заполнил все пространство.
       Он был парализован, силы покидали его. Нужно было что-то делать, но он не знал, что именно. Осенить себя крестным знаменем? Эта идея показалась ему странной, абсолютно невозможной, даже где-то смешной. Ни в Бога, ни в Черта он не верил.
       Под тяжестью двух тел лед начал оседать, пошел трещинами.
      "Сейчас я провалюсь под лед и утону. Вот и все, жизнь кончилась. А я так мало видел, мало испытал. Черт прав, я не живу, только копчу небо, но я не хочу умирать".
       Ему стало жалко себя. Этого раньше никогда не было.
       В душе нарастал страх.
      "Отпусти меня! Я не хочу умирать, я хочу жить!" неожиданно для самого себя закричал он во весь голос.
      Черт ослабил хватку и соскочил с него, глаза округлились от удивления. Завертевшись волчком и ковыляя, черт начал удаляться, пока не очутился в том же
      окне, в котором был раньше.
       Он выбрался на набережную и пошел дальше и вскоре дошел до Поцелуева моста.
      И услыхал, что сзади кто-то хихикает. Хихиканье было не только ехидным, пренебрежительным, даже унизительным, в нем чувствовалась угроза.
      "Опять черт. Что ему нужно от меня?"
       Он оглянулся и никого не увидел.
      "Показалось. Нервы у меня сдают".
       Опять услышал хихиканье за спиной. Опять оглянулся. Никого.
       Когда через короткое время хихиканье повторилось, он решил не оборачиваться. Но не выдержал и оглянулся. И не обнаружил никого за собой. Он осмотрел деревья, может за ними кто-нибудь прячется, зашел в несколько ближайших парадных. Там тоже никого не было.
      "Я схожу с ума", подумал он спокойно.
       И в этот момент он услыхал, что за ним кто-то идет. Он оглянулся, и, как и прежде с ним уже было, не увидел никого.
      Пошел дальше. За ним кто-то шел. Он отчетливо слышал шаги. Снег скрипел под чьими-то ботинками. Это были тяжелые шаги, так ходят крупные, даже толстые люди. Он слышал тяжелое сипящее дыхание. И тяжелый взгляд на спине.
      "Только не оборачиваться. Если бы меня хотели ограбить или убить, уже давно бы догнали. Главное, не оборачиваться".
       Он ускорил шаг, почти побежал. Сердце бешено билось в груди, дышать было нечем. Но шаги не отставали, правда, и не приближались. Оглянулся и никого не увидел.
      "Я сошел с ума, и у меня галлюцинации. А может быть, я замерз и перед смертью вижу сон. Жаль, что он такой страшный. Мне казалось, что предсмертные сны должны были бы быть спокойными, даже радостными. Неужели, я все-таки жив".
       После всего, что с ним произошло, он чувствовал слабость, ноги дрожали, не было сил двигаться.
      "Как страшно. Сначала эта несчастная в телефонной будке, потом черт, хихиканье, эти шаги. Страшно".
       Несмотря на страх он даже обрадовался, что может чувствовать этот самый страх. Значит, он все-таки жив, жив несмотря ни на что. Жив, ведь у мертвых не бывает страха.
       Он почти добежал до Новой Голландии. Ее арка заслоняла половину неба. Она всегда ему нравилась, арка между прошлым и настоящим, между этим и тем светом.
       Когда-то давно, когда он гулял по городу, он всегда доходил до Новой Голландии и затем уже шел домой. Он постоял немного, затем пошел обратно.
       Страх прошел. Было так спокойно, как давно уже не было. Но по-прежнему было очень холодно.
       Он оказался перед Никольским собором и, как и раньше, обрадовался, что видит его снова, его удлиненные формы, иглообразную колокольню.
      "Какой красивый собор. Мне он всегда нравился. Конечно, Смольный красивее, но с Николой у меня связаны приятные воспоминания. Он для меня родной".
       Внезапно посветлело. Он посмотрел на небо. Тучи рассеялись, и небо было покрыто крупными почти немигающими, как на юге, звездами. Над самой высокой центральной маковкой собора повисла полная луна.
      "Я сплю, такого не может быть. Это только во сне может присниться".
      Ворота были открыты. Он подошел поближе. Перед собором катался мальчик в коротком кафтанчике и белом паричке, катался, заложив руки за спину.
      "Тебе ведь Холодно. Хочешь, я дам тебе мое пальто? Ты, наверное, совсем
      замерз".
      "Ну что вы, я совсем не замерз, мне очень тепло", ответил мальчик и улыбнулся
      ему.
      "Что ты здесь делаешь, у нас в Питере? Ты ведь должен быть в Версале".
      "Мне тут больше нравится. Петербург - очень красивый город. Жаль только, что сейчас не время белых ночей. Впрочем, может это и к лучшему. Ведь в белые ночи нельзя кататься на коньках".
      Мальчик засмеялся и укатил.
      А он стоял и смотрел на небо. Уходить не хотелось. Он не мог расстаться со сказкой.
      Полная луна висела над собором и, казалось, не собиралась двигаться. Она не была обычного бледно желтого цвета, не была она и темно красной, какой видна на лунном восходе. Луна была розовой, может быть, немного оранжевой. Ее цвет был живым, даже радостным.
       Неожиданно он перестал ощущать холод. Холод, который еще недавно леденил его тело, исчез. Он согрелся.
       "Тепло. Это, наверное, потому, что я встретил живого человека. Правду говорят люди, замерзаешь от одиночества".
       Он посмотрел по сторонам. Покрытые инеем деревья искрились, переливались различными цветами, как новогодние елки. Снег уже не казался ему грязным. Все вокруг преобразилось.
       Стало почти светло. На небе появились вспышки. Они возникали то здесь, то там, гасли в одном месте и возникали в другом. Они танцевали хороводом вокруг луны. Вспышки похожие на пучки пламени, то голубые, то розовые, то серебристые, то желтые. Потом они начали сливаться друг с другом, образуя различные невероятные узоры. И вот на небе полыхали переливающие всеми цветами светящиеся ленты.
      "Да ведь это северное сияние. У нас в Питере оно бывает так редко. Как красиво. Хорошо, что я вышел. Так бы сидел дома и ничего бы не увидел".
      Стало светло, как в белые ночи. Город представился ему совершенно другим. Дома, как свежее умытые, потеряли тяжесть, повисли в воздухе.
       А ленты северного сияния вертелись на небе, гонялись друг за другом. Наконец они свились в одну, образовав воронку, которая опускалась все ниже, пока не достигла земли.
      Он увидел, что в эту воронку начала всасываться разная нечисть всех мастей - черти, ведьмы, домовые. По этой воронке они неслись куда-то вдаль, кувыркаясь, перегоняя друг друга, пока не исчезли из вида.
      "Наконец-то, свершилось. Этого дня я ждал уже давно".
       У Консерватории стоял Глинка, смотрел на небо и улыбался.
      Раздалось ироничное покашливание.
       Невдалеке в роскошном кресле сидел Римский- Корсаков и тоже смотрел на небо.
      "Такое представление повторяется каждый год. Нечисть исчезает, ее нет день-другой, а потом она появляется снова. Неизвестно откуда. И все повторяется снова. Знаете, Михаил Иванович, я не такой оптимист как вы. Это потому, что я видел и пережил больше вашего. Вернее, больше видел. Я, как вам известно, был морским офицером, и на корабле обошел почти весь мир".
      "Уверяю вас, Николай Александрович, не все так страшно", сказал Глинка. "Мы ведь живем в прекрасном городе".
       Римский-Корсаков хотел что-то сказать, но раздумал, не желая обидеть собеседника. Потом все-таки сказал.
      "Да, город наш прекрасный. Здесь жило много великих людей. Я видел много городов, а такого красивого не встречал. Но город рождает не только гениев, он рождает и дьяволов. Уж поверьте мне".
      Стало совсем тепло.
      Он стоял и не верил глазам. Его окружали люди, они улыбались, пели, танцевали. Громко играла веселая музыка.
       Он посмотрел на часы. Обе стрелки сошлись на цифре 12. Торжественно забили колокола Никольского собора.
      
      
      
      TO BE OR NOT TO BE
      
      
       Во время моего короткого путешествия по Испании, попал я в Мадрид и в одном из кафе познакомился с эмигрантами из Латинской Америки, людьми веселыми и жизнерадостными. Мы встречались почти каждый вечер, пили вино и рассказывали различные истории, правдивые или вымышленные, веселые или не очень.
       Но время летит быстро, и нужно было уже возвращаться домой. Мне этого очень не хотелось, настроение испортилось. Мои новые друзья заметили это и всячески пытались меня развеселить. Один из них, Даниэль, бывший журналист из Гаваны, сказал:
      "Не грусти, жизнь ведь такая интересная и приносит нам каждый раз что-нибудь неожиданное. Возможно, мы еще встретимся. Именно поэтому я хочу рассказать кое-что, может быть, твое настроение улучшится. История может показаться на первый взгляд веселой и неправдоподобной. Но, поверь, все было именно так.
      
       В Гаване я знал Анхелу. Она была журналисткой одной из газет. Хотя газета была, естественно, коммунистической, Анхела не была отъявленной коммунисткой, и с ней можно было откровенно говорить на различные темы. Она бесконечно жаловалась, что ее муж, известный партийный работник, к ней холоден и безразличен, ссылаясь на перегруженность на работе.
       Однажды ей позвонила подруга и сообщила, что совершенно точно известно, что муж Анхелы - гомосексуалист, имеет друга, с которым встречается два раза в неделю, помогает ему не только материально, но и в продвижении по работе. Анхела, узнав об этом, расстроилась, но вовсе не от того, что ее муж - гомосексуалист. К гомосексуализму и проституции на Кубе относятся очень терпимо, хотя газеты сообщают, что ни тех, ни других там нет и в помине. Эти статьи вызывают только насмешливые улыбки читателей.
       Но Анхеле же было обидно, что ее муж спит не с ней, а с другим, прикрываясь напряженной работой.
       Если уж быть совершенно откровенным, могу сказать, что у Анхелы тоже был любовник, Энрико, человек женатый, главный редактор одной из ведущих правительственных газет. Несмотря на то, что Энрико был уже не молод, его сексуальные возможности были неограниченны, и он с успехом заполнял пробелы, оставленные мужем Анхелы. Он был умен и помогал ей, когда у той возникали различные житейские трудности.
       После телефонного разговора с подругой, собщившей ей неприятную новость о муже, заплаканная Ангела пришла к Энрико.
       "Я не могу так больше жить. Одни смотрят на меня, не скрывая злорадства, другие - с сочувствием. И то и другое мне неприятно. Я решила разойтись с мужем, хотела это уже давно сделать, но боялась, что будут неприятности, как бы меня не уволили за безнравственность. Теперь все это неважно. Я уеду куда-нибудь далеко, где обо мне никто ничего не знает и заживу спокойно."
       "Успокойся", сказал Энрико. "Ты, как всегда, спешишь с выводами. Ну хорошо, ты разойдешься и уедешь. А что потом? Что ты получишь взамен? Покой? Очень сомневаюсь. Лучше выслушай меня, я ведь давал тебе только хорошие советы и теперь тоже хочу кое-что предложить. Уже давно у меня в голове вертится одна идея, вернее, план, который может изменить нашу жизнь".
       "Ты хочешь развестись и жениться на мне?" спросила Анхела с надеждой.
       "Опять спешишь. Я хочу тебе рассказать одну относительно длинную историю, будь терпелива и не прерывай меня. Без тебя все это не имеет никакого смысла, мне одному ничего не сделать. Но ты должна мне обещать, никому ничего не рассказывать, если мой план тебе не подойдет".
       Анхела пообещала.
       "Мой отец перед смертью рассказал мне под секретом одну историю и попросил никому об этом не говорить. Но тебе я ее расскажу - это стержень моего плана. Ты ведь знаешь, что отец был бойцом в отряде Кастро, который сверг диктатуру Батиста и совершил революцию на Кубе. Однако кубинское правительство не было удовлетворено - остров не был полностью освобожден, там была по-прежнему американская военная база Гуантанамо. Кубинцы многократно старались выбить оттуда американцев, но безуспешно, американская армия ведь куда сильнее кубинской. Тогда они решили прибегнуть к хитрости. Дело в том. что между Гаваной и Гуантанамо есть потайной туннель, о существовании которого было известно только узкому кругу людей из ЦК, в том числе и моему отцу. Кубинцы хотели использовать этот туннель, чтобы внезапно напасть на американскую базу, разгромить ее, а затем, используя влияние могущественных союзников, добиться признания объединения острова. Для этого в туннель были посланы элитные группы особого назначения. Но кубинцы не знали, что там живут полчища крыс, больших, как собаки, очень прожорливых и свирепых. Они буквально растерзали кубинцев и сожрали их. Такая же судьба постигла и вторую группу, после чего кубинцы отказались от своего плана. Я совершенно забыл об этой истории, она казалась мне слишком фантастичной и, главное, ненужной. Но несколько недель назад я о ней вспомнил.
       Случайно, идя домой, я наткнулся на китайскую лавку, где наряду с различными китайскими деликатесами продавались средства для повышения потенции. Продавец-китаец предложил мне экстракт из гениталиев дикого китайского кота, который, как он сказал, помогает даже мертвецам. Говоря откровенно, мне надоело бесконечно глотать пилюли".
       "А я-то думала, что ты от природы такой сильный и страстный", - сказала Анхела с некоторым оттенком разочарования в голосе.
       "Не забывай, что я уже немолод. Впрочем, удовлетворить тебя и молодому пришлось бы нелегко", ответил Энрико.
       "Но ведь я люблю тебя не только за твою мужскую силу", сказала Анхела обиженно.
       "Знаю, но сейчас это не самое главное. Я хочу тебе рассказать нечто более важное.
      Старик-китаец посоветовал мне купить этот экстракт. И тут меня осенило. Пытаясь не вызвать никаких подозрений, я спросил его, может ли этот экстракт отпугивать крыс. Продавец подтвердил это. Тогда я купил две бутылки. Одна уже почти пуста, но у меня есть еще одна полная".
       "Я что-то ничего не понимаю. Ты что ли не хочешь больше жить на Кубе?" спросила Ангела со страхом.
       "Не хочу, и уже давно. Я не могу больше жить на мою нищенскую зарплату. Мне хочется вести роскошную жизнь, а здесь это совершенно невозможно. Я хочу завтракать в Берлине, обедать в Риме, а ужинать в Париже, жить в самых богатых отелях и вообще вести красивую и веселую жизнь. Но для этого нужны деньги, большие деньги. Как главному редактору мне известны многие государственные секреты, которые собираюсь продать американцам и на этом заработать. Для этого нужно пробраться в Гуантанамо через туннель, а оттуда в Соединенные Штаты. Я люблю тебя и хочу, чтобы мы всегда были вместе. Согласна?"
       "Но ведь Куба - моя родина. Мне нравится жить здесь".
       "Разве ты уже не любишь меня, узнав, что я принимаю пилюли?"
       "Твои мужские способности мне очень важны, но есть вещи и поважнее. Я люблю тебя и готова поехать за тобой хоть на край света", сказала Анхела уверенно.
       "Вот и прекрасно. Другого ответа от тебя я не ожидал. Да, кстати, ты хорошо знаешь английский?"
       "Да, хорошо. Я много раз бывала в Европе по своим корреспондентским делам и говорила там только по-английски".
       Темной южной ночью, с большой осторожностью и многократно озираясь, подкрались Энрико и Анхела ко входу в туннель. Они опрыскались экстрактом и влезли в туннель.
       Там было очень узко и низко, приходилось ползти по мелким острым камням, которыми он был выстлан, с потолка свисала паутина. Энрико, который полз первым, срывал паутину, чтобы освободить дорогу Анхеле.
       Вдруг туннель ожил. Крысы почувствовали присутствие живых существ и уже собирались броситься на беглецов, как вдруг унюхали какой-то запах. Крысы, жившие всегда только в туннеле, ничего не могли понять. Подобное им никогда не встречалось. Они ничего не знали о существовании китайского дикого кота, а уж чем пахнут его гениталии, даже и представить себе не могли. Запах же был незнакомым, неприятным и казался крысам опасным. Они испугались, им начали мерещиться разные ужасы, и они побежали прочь.
       Люди ползли медленно, но крысы, привыкшие к невзгодам туннельной жизни и подгоняемые ненавистным запахом, бежали с огромной скоростью. Пока Анхела и Энрико были где-то еще в середине туннеля, первые отряды крыс уже выбрались на поверхность. Они набросились на американских солдат, которые находились поблизости и буквально разорвали их на части. Страшная новость о нашествии крыс мгновенно распространилась по Гуантанамо, и солдаты в панике забаррикадировались в казармах. О случившемся было доложено начальству. Сначала адмирал Самерс, командующий базой, хотел всех эвакуировать, оставив только охрану, но понял, что силы неравны, оставшихся на базе мгновенно сожрали бы крысы, и отдал приказ "Спасайся, кто может!" Американцы расчищали себе путь огнеметами, но все равно потеряли человек десять.
       С поднятыми руками и выученными заранее фразами на английском с просьбой о предоставлении политического убежища, Энрико и Анхела выбрались из туннеля. К их удивлению база была пуста, ни одного американца, только полчища крыс грабили склады с продовольствием.
       "Ничего не понимаю, все это очень странно. Где же американцы? Куда они подевались? Ни одного человека, только крысы", повторял Энрико в панике. "Американцы, наверное, испугались крыс и куда-нибудь спрятались. Нет, не похоже. База пуста. А нам-то что делать? На Кубу возвратиться мы не можем, оставаться здесь среди крыс тоже бессмысленно. Мы пропали! Прощай, мечта о сладкой жизни!"
       Он готов был расплакаться. Настроение у обоих было ужасным, все предпринятые ранее усилия казались ненужными.
       Они бродили по базе, не зная, что предпринять, пока не попали в парк. Посреди лужайки возвышалась мачта с американским флагом.
       Вдруг Энрико повеселел, в его глазах появился былой огонь.
       "Теперь я, кажется, знаю, что делать. Я прихватил с собой кубинский национальный флаг, решил продать его американцам, чтобы иметь деньги на первое время. Теперь он нам пригодится с другой целью. Нужно повесить его на мачте и объявить, что мы освободили Гуантанамо от американцев. Если нам не суждено стать политическими эмигрантами, станем, по крайней мере, национальными героями".
       Сказано - сделано. И вот уже кубинский национальный флаг гордо полощется на ветру на высокой мачте посреди Гуантанамо.
       "Да здравствует свободная Куба!" Энрико иронично отдал честь флагу. "Теперь весь остров освобожден от американцев, и это сделали мы!"
       Но в этот момент они увидели, что крысы их окружают. Крысы сидели на задних лапах, глаза их сверкали, они плотоядно облизывались, предвкушая пищу, и только ждали, когда исчезнет ненавистный запах гениталий китайского дикого кота. Энрико вытащил пузырек, желая опрыскаться экстрактом, но тот был пуст.
       "Готовься к смерти", сказал он Анхеле. "Никогда не думал, что наше приключение закончится так печально. Я этого не хотел, прости меня. Придется умереть за объединенную Кубу".
       "Я умру с любовью к тебе", сказала Анхела едва слышно.
       Крысы набросились на них и в считанные минуты сожрали.
      
       Президент сидел на балконе своего дворца и рассматривал в подзорную трубу столицу. Он купил эту подзорную трубу на "блошином рынке" в Париже во время официального визита по приглашению президента французской Республики. С этого времени он все свободное время проводил за любимым занятием. Он перестал интересоваться семьей, не обращал внимания на жену ("Я понимаю, он уже не молод, но все таки..." - жаловалась она), дети переворачивали вверх дном весь дом. Ему было все это безразлично. После заседания Кабинета Министров он спешил к своей любимой игрушке. В ней он видел толпу в ярких одеждах, смеющихся людей, их счастливые лица.
       "При Батисте все было не так. Эту прекрасную жизнь получили они только благодаря мне!" думал он с гордостью.
       Он переводил трубу с одного объекта на другой и дошел до осмотра Гуантанамо. Наличие этой американской военной базы на Острове Свободы было всегда кровоточащей раной его большого любвеобильного сердца. Несмотря на это, Президент каждый день смотрел на Гуантанамо - в его душе садизм мирно уживался с мазохизмом. С замирающим сердцем он рассматривал американскую базу. И тут он своим глазам не поверил. На мачте посреди парка развивался кубинский национальный флаг. Он посмотрел еще раз - никакой ошибки!
       Срочно был созван Кабинет Министров. Президент предложил послать на Гуантанамо элитные части украшенные орхидеями. Но более осторожные члены правительства заговорили о возможной провокации, от американцев можно ожидать всего, чего угодно. Решили на всякий случай ограничиться разведгруппой.
       Когда кубинцы беспрепятственно вошли в Гуантанамо, они не обнаружили там ни одного американца. Крыс тоже не было - они сожрали все, что можно было сожрать, и возвратились в туннель. Но этого разведчики не знали.
       Кубинцы отсалютовали национальному флагу и сообщили в Гавану об освобождении Гуантанамо. Они ходили по базе и вдруг обнаружили две кучки человеческих костей, обглоданных до белизны, и два кубинских паспорта, из которых узнали имена героев, совершивших этот беспримерный подвиг - они изгнали американцев из Гуантанамо, заплатив ценой собственной жизни. Стало известно также об их страстной любви.
       Специально учрежденная Кабинетом Министров траурная комиссия постановила послать за останками героев отряд Национальной Гвардии для последующего торжественного захоронения в столице. Предлагалось также похоронить героев в специально сооруженном для них мавзолее на центральной площади, однако Президент был категорически против - мавзолей мог пригодиться ему самому, естественно, после смерти, а два мавзолея на одной площади, это уже слишком! Герои должны были быть захоронены в одной могиле на центральном кладбище, чтобы не разлучать их даже после смерти.
       Похороны были торжественными. Специальный гроб, в который были помещены останки Энрико и Анхелы, установили на артиллерийском лафете. Площадь была полна людей, желавших попрощаться с национальными героями. На траурном митинге выступали все желающие, от Президента до простого рабочего.
       "Они сделали то, что не смог сделать мой друг Че Гевара!" сказал Президент.
       Были зачитаны телеграммы соболезнования, пришедшие со всего света. Папа Римский тоже прислал телеграмму. В ней он назвал Энрико и Анхелу мучениками за веру, за веру в светлое будущее человечества. В конце телеграммы он, как бы между прочим, упомянул, что на Кубе есть политзаключенные, и было бы совсем не грех их освободить.
       Военные оркестры играли траурные мелодии, детские хоры пели грустные псалмы и песни. Все чувствовали себя несчастными.
       Лишь один человек на Кубе был счастлив. Это был вдовец Анхелы. Теперь он мог открыто жить со своим другом. Они оба решили, когда окончится время траура, лететь в Стокгольм и обвенчаться в Риддархольме, главной церкви шведской столицы.
      
       Все засмеялись. История была действительно рассказана мастерски. А мне нужно было уже попрощаться с новыми друзьями - самолет отлетал утром.
      
      
      
      БОЛЕРО РАВЕЛЯ
      
       Посвящается Гале.
      
       Дождь начался внезапно. Меня неоднократно предупреждали, что в Копенгагене нельзя выходить без зонта. Зонта у меня не было, и я забежал под ближайший навес. Дожди здесь в это время длятся обычно недолго, я стоял и терпеливо ждал. Улица опустела, по мостовой текли ручьи. На противоположной стороне я увидел плакаты, там проходила выставка какого-то художника. Имя его мне ничего не говорило, но плакаты показались интересными, тем более шел дождь, и было куда приятнее посмотреть картины, чем стоять и ждать хорошей погоды.
       Когда я вошел в выставочный зал, мне показалось, что я попал в совершенно другой мир, у меня закружилась голова от красоты и оригинальности картин. Вокруг все жило, изображения на картинах, казалось, двигались, краски были сочными, их сочетания - совершенно неожиданными. Первый раз я буквально пробежал выставку, затем начал осмотр сначала. Чем больше я смотрел, тем больше мне нравились картины. Художник был без сомнения талантлив. Я не переставал удивляться его мастерству и воображению, он был очень самобытен, такого я никогда не видел и старался понять, к какому направлению относятся его картины. Ах, эта моя страсть всё классифицировать, она когда-нибудь меня погубит. В углу я нашёл его карандашные рисунки. По датам было видно, что они были нарисованы значительно раньше. В каждом рисунке чувствовался будущий мастер, они были как бы предтечей его будущих картин. Пейзажи с обломленными, поваленными после бури деревьями, безлюдный берег моря, бездомные собаки. В рисунках, как и в картинах, сквозило одиночество. Я ещё раз обошёл выставку, останавливаясь перед картинами и рисунками, которые мне больше всего понравились. Однако, нужно было уходить, тем более, что дождь уже кончился.
       И тут я увидел художника. Его окружало несколько человек, они говорили по-английски, наверное, туристы. Художник был еще молод, худощав и стоял с видом мученика. Я прислушался. Вопросы были, мягко говоря, мало интересными. Было видно, что каждый ответ стоит ему много душевных сил. Мне тоже хотелось подойти к нему, но раздумал.
       Копенгаген - прекрасный город. Недаром его называют маленьким Парижем. Я всегда гулял по его улицам с большим наслаждением. Но в этот раз мне этого не хотелось, я был опустошен. Передо мной стояли картины и рисунки, которые только что видел на выставке.
       Внезапно я почувствовал, что проголодался. Голод был настолько силен, что мне показалось, если я сейчас, сию минуту не поем, то умру. Я вошел в кафе перед Ратушей. Я там бывал, мне там нравилось, нашел пустой столик и заказал еду. Внезапно возникло ощущение, что сейчас должно произойти что-то необычное. Я уже заканчивал еду, но ничего не происходило. Какой-то человек подошел к моему столику и сел напротив. Мне показалось, что я его уже видел. Вообще-то Копенгаген странный город, город dеjа´-vue. Поэтому я не удивился, только время от времени поднимал на него глаза. Человек, казалось, тоже вспоминал, где мы могли встречаться.
      "По-моему, вы были на моей выставке", начал он первым. "У меня, как у всякого художника хорошая зрительная память".
      "Да, теперь и я вспомнил, где вас видел".
      Вдруг, совершенно неожиданно он спросил:
      "Скажите, вам понравились мои картины?"
      "Очень. Такого я никогда не встречал, хотя видел много современной живописи. Я не большой специалист, но мне кажется, вы очень талантливы".
       Он поблагодарил смущенно.
       "Другие так не считают. На выставке почти никого не бывает".
      "Я думаю, это из-за плохой погоды".
      "Нет. И в хорошую погоду посетителей тоже не больше. И никто ничего не покупает. Совсем ничего".
       Мы помолчали немного.
      "А какая картина вам больше всего понравилась?" спросил он с опаской.
      "Болеро Равеля", сказал я, не раздумывая. "Хотя и другие тоже мне очень понравились. Даже трудно сказать, какая из них лучше. И ваши рисунки. Мне только показалось странным, что за столько лет, я сужу по датам, ваше мироощущение почти не изменилось. Я бы сказал, совсем не изменилось. И все-таки "Болеро" мне понравилось больше всего".
      "Да, "Болеро" тоже моя любимая картина. С нее все началось.
       Рисовать я начал с детства. Мои учителя из художественной школы считали меня одаренным рисовальщиком. Рисунки нравились многим, и я вскоре начал зарабатывать, продавая их. Многие покупали, некоторые по несколько штук. Поэтому лучшие рисунки вы не видели, они проданы. Но я был неудовлетворен, мне хотелось рисовать красками, однако, все, что я не делал, мне не нравилось. Я пробовал писать в различных стилях, от классического до абстрактного, но вскоре от этого отказался - подражать другим мне не хотелось, да и получалось значительно хуже, чем у мастеров. Я бросил рисовать, пошел работать продавцом, потом официантом, нужно ведь было зарабатывать на жизнь. Но бросить живопись я не мог, в ней вся моя жизнь.
       Как-то я вышел немного пройтись, не хотелось оставаться дома среди моих бездарных картин. Был теплый вечер, многие гуляли, а я шел, ни на кого не обращая внимания, настроение было ужасным. Вскоре я заметил, что толпа поредела. Начал усиливаться ветер. Я посмотрел на небо. Надвигалась черная туча, она была такой черной, что церковь на углу, которая в любую погоду выглядит темной, на фоне тучи показалась мне светлой. Я ускорил шаг, чтобы где-то переждать непогоду. Но ускорять шаг было не нужно, ветер нес меня и буквально втолкнул в то самое кафе, где мы сейчас находимся.
       Атмосфера в кафе была гнетущей, посетители сидели притихшие, за окном гудел ветер. Не успел я выпить пиво, как погас свет. Раздались крики. Появился хозяин с официантами, они несли свечи.
      "Давайте достойно встретим конец света", сказал хозяин, безуспешно пытаясь придать своему голосу иронию. "Мы добавили в свечи краску для подходящего случая".
       В каждом подсвечнике было по три свечи - одна светилась красным пламенем, две другие испускали желтовато-зеленый свет. Лица людей изменились, они стали похожи на мертвецов, по лицам которых пробегали отблески адского пламени. Раздались крики и требования убрать свечи. Но хозяин только рассмеялся. Вдруг в кафе что-то изменилось, наступила тишина. Это ветер внезапно стих. Зажегся свет. Все повеселели, а я решил уйти. Когда я подошел к выходу, опять погас свет, но я уже был на площади.
       Площадь была пуста, ни одного человека, не горел ни один фонарь. Откуда-то сверху доносилась едва слышная барабанная дробь. Я посмотрел по направлению звука. Над площадью висела полная луна, на ней сидел Лунный Заяц, на коленях у него был барабан, и передними лапами он отбивал какой-то странный ритм, который мне показался очень знакомым. Но вспомнить, где я его слышал, не мог, да и не хотелось напрягать память, слишком напряжены были нервы.
      Заяц отбрасывал мерцающий, беспрерывно меняющий окраску слабый свет.
       На площади я был не один и вдалеке заметил какие-то тени. Они двигались в моем направлении. Я почти побежал к ним, я чувствовал себя неуютно в одиночестве на едва освещенной площади. Этими тенями оказалась группа девушек в длинных полупрозрачных платьях, цвет которых менялся вместе с цветом Лунного Зайца. Они двигались совершенно неслышно, почти летели по воздуху, что делало их похожими на теней из "Баядерки" или на Вилис из "Жизели". Девушки, взявшись за руки, хороводом кружились вокруг меня, отбегали и возвращались снова. Видя, что я не причиню им никакого вреда, они осмелели. В руках у одной из них появился платок, такой же полупрозрачный, как и их платья. Они завязали мне глаза и предложили поиграть в прятки. Я бегал за ними, однако поймать хотя бы одну из них мне долгое время не удавалось. Наконец, я поймал одну, но не успел я прикоснуться к ней, как она испарилась. Да, именно испарилась, осталось только ее платье. Я настолько растерялся, что долгое время стоял без движения. Побежал за другой и схватил ее. Но и эта испарилась, как первая. Так продолжалось до тех пор, пока не осталась только одна. Она шла ко мне навстречу, широко раскинув руки, почти бежала. Я сорвал платок с глаз. Сердце мое забилось. Она подошла ко мне, мы обнялись. Я собрался уже ее поцеловать, но понял, что обнимаю пустое платье. Девушка исчезла.
       Барабанная дробь Лунного Зайца зазвучала громче, и сам он начал светиться веселым розоватым светом. Появились лошади, украшенные султанами. Они везли домики на колесах с надписью "Цирк приехал", клетки с животными. Рядом шли клоуны и оркестр.
      "Вот и зритель!" воскликнул директор цирка."Вы сейчас увидите необыкновенное представление! Такого вы никогда не видели. Жонглеры и канатоходцы, клоуны и дрессированные животные!"
      Из домиков выскочили актеры. Они быстро установили шатер, и представление началось. Жонглеры орудовали горящими булавами, канатоходцы ходили по проволоке, акробаты выделывали необыкновенные трюки. Появились высокие тумбы, на них сидели черные пантеры и морские львы. Вдруг одна из пантер, выгнув спину дугой, ощетинилась и в грациозном прыжке, как это умеют делать только пантеры, полетела в мою сторону. Я похолодел от страха. Пантера мягко опустилась у моих ног, начала о них тереться и мурлыкать. Она смотрела на меня с любовью, была такой нежной, что я не удержался и погладил ее. Пантера отскочила, шерсть встала дыбом, и она показала мне огромные желтые клыки. Я съежился. Однако пантера быстро успокоилась, мне улыбнулась и удалилась, кокетливо покачивая бедрами.
      "Не обращайте внимания не глупую пантеру", сказал морской лев. "Они, как женщины, хотят быть любимыми. Но когда их полюбишь, уходят от тебя, оскорбленные, сказав, что им оказывалось недостаточно внимания".
      И он ушел, приветливо помахав на прощание лапой.
      "Представление окончено!" объявил директор цирка. Приходите снова, мы всегда вам рады!"
       И цирк уехал.
       Барабанная дробь Зайца зазвучала еще громче, а сам он засветился неестественным тусклым белым светом. По площади метался какой-то человек. Увидев меня, он побежал в мою сторону. Когда он приблизился, и я смог рассмотреть его получше в темноте, то увидел, что это японец, одетый в черное с белым кимоно. Он плакал, крупные слезы текли по его щекам. С мольбой он протягивал мне руки и заговорил по-японски.
      "Прошу вас, помогите мне. Я не знаю, где нахожусь", повторял он.
      К удивлению, я его прекрасно понимал.
      "Вы заблудились? Не беспокойтесь, я живу в Копенгагене всю жизнь и, если вы объясните, куда вам надо, то провожу вас", сказал я тоже по-японски. "Уверяю вас, до этого я никогда не знал японского".
      "Помогите", продолжал он, не обращая внимания на мои слова. "Я не знаю, что делать. Все изменилось в один миг. Я остался один, без работы, без семьи, без денег".
       Я порылся в карманах, вытащил все деньги, которые у меня были, и протянул их ему.
      "Я был счастливым человеком". Казалось, он не видит меня. "У меня был дом, семья, хорошая работа. Как-то на мой день рождения друг подарил мне запонки с аметистами. И тут начались все несчастья. От меня ушла жена, затем бесследно пропали дети, сгорел дом, и я лишился работы. И вот теперь я здесь, в незнакомом городе, даже не знаю, как сюда попал. Я уверен, во всем виноваты запонки с аметистами".
       Я оглянулся на какой-то шум. Невдалеке в диком танце носился другой японец в сером оборванном кимоно, с мечом в руке. Перед ним на коленях стояла женщина, и было видно, что она умоляет его не убивать ее. А тот носился вокруг и наслаждался ее смертельным страхом. Он за волосы поднял женщину с колен и всадил меч ей в живот.
       И тут меня осенило.
      "Посмотрите туда", сказал я "своему" японцу. "Вы ведь расплачиваетесь за грехи этого человека. Вы - его последующая жизнь, и все ваши несчастья - это расплата за его прегрешения. Я уверен, что в этом причина, а аметисты вовсе не виноваты".
       "Мой" японец посмотрел в ту сторону. Его из без того узкие глаза еще более сузились.
      "Да ведь это же Кисимо Ямото, наш национальный герой. Да, он был разбойником и убил много людей. Потом его поймали и самого убили. Он был мужественным человеком, его боялись даже самураи, и убивал он только богатых. Народ помнит и любит его. О нем сложено много народных сказаний".
       Потом посмотрел на меня с сожалением.
      "Вам, европейцам, не дано понять нашу душу".
       Он сел на колени по-японски и низко поклонился до земли.
      "Боги, благодарю вас за то, что в последующей жизни великий Кисимо Ямото вселился в меня. Я буду таким же мужественным, каким был он. Все будут бояться меня. Теперь-то я уж расправлюсь со своими врагами".
      И он ушел, даже не оглянулся.
       А я пошел домой. Но и двух шагов сделать не смог. Вся площадь была завалена мертвецами. Они лежали вперемежку, мужчины, женщины, дети, лежали так плотно друг к другу, что пройти было невозможно.
       Я в ужасе отступил назад. Под безжизненным светом сумерек Лунного Зайца все выглядело совершенно естественно, и я бы даже сказал прозаично. Появились девушки на коньках в цветных костюмах и коротких юбочках, этакое соревнование по танцам на льду. Они ловко объезжали мертвых, поднимали их головы, целовали в губы, и с каждым поцелуем мертвые оживали. Вскоре вся площадь заполнилась живыми людьми. Появился пьедестал для победителей. Три девушки вскочили на него и начали размахивать букетами цветов, которые им подарили воскресшие девушки. Толпа захлопала.
      Вдруг откуда ни возьмись на площади оказались три молодца в черных с красным обтягивающих костюмах и черных шапочках, оканчивающихся двумя рожками с колокольчиками на концах - ну прямо шуты со средневековых картин. Они везли кресло на колесиках, на котором восседал старец в расшитой золотом мантии и белой шапочке. Молодые люди согнали девушек с пьедестала и на его место установили кресло со стариком. Старик беззубым ртом произносил едва слышно молитвы. Толпа опустилась на колени, а старик протянул руку с огромным кроваво-красным рубином для благословления. Человек из толпы, который находился ближе всех, схватил руку и поцеловал. И тут же упал мертвым. Не успел он упасть, как на его месте оказался второй, затем третий, четвертый... И каждый, кто целовал перстень, тут же умирал. Образовалась длинная очередь. Молодцы оттаскивали умерших за ноги, освобождая место для желающих получить благословение. Девушки на коньках пожимали плечами и весело смеялись при виде очередного мертвеца.
       И опять вся площадь покрылась мертвыми.
       Старец встал из кресла и громко расхохотался. Он внезапно помолодел. На лице выросла остроконечная бородка. Его мускулистое голое тело покрывал лишь кусок красной материи.
       "Мефистофель!" ахнул я.
      "Уходи, пока не поздно. Эта ночь не принесет тебе ничего хорошего, - сказал я
      себе и твердо решил уйти, чего бы мне это не стоило.
      Но путь мне преградила процессия, которая выходила из боковой улицы. Под желто-зеленым светом Зайца и его громовым аккомпониментом процессия выглядела призрачно и мистически. Они шли по двое стройными рядами, люди в серых длинных рясах с капюшонами, которые закрывали их лица. Они несли на плечах нечто длинное, завернутое с серые тряпки. Я подумал, что это похоже на похоронную процессию. Дойдя до середины площади, они осторожно освободились от груза и, разделившись на две группы, начали танцевать. Да, именно танцевать, хотя от них можно было ожидать всего чего угодно, только не этого. Я плохо разбираюсь в танцах, но мне показалось, что они танцевали что-то старинное, не то сарабанду, не то менует, а может быть и полонез. Во всяком случае, они выделывали сложные па, приседали, кружились, перебирали ногами. Все делалось очень красиво и грациозно. Все они были одинакового роста, одинаково одеты, и из-за того, что их лица были скрыты капюшонами, невозможно было определить, были ли это только женщины, только мужчины или и мужчины, и женщины. Но, во всяком случае, налицо было четкое распределение танцевальных движений - одни исполняли чисто мужские, другие чисто женские роли. Во время одного из движений они одновременно, одним махом, скинули капюшоны. На меня смотрели пустые глазницы черепов. И тут мне стало не по себе. Я решил, что сплю, даже ущипнул себя за нос. Нет, я не спал, все было наяву.
      Танец прекратился.
       Лунный Заяц изменил свой цвет и освещал площадь кроваво-красным светом. Звук барабана был настолько силен, что проникал в душу и заполнял ее страхом. Вдруг тряпки, в которые был завернут принесенный предмет, начали разворачиваться, открывая неподвижно лежавшего человека. Фигуры в рясах окружили его и стали делать какие-то движения. Человек зашевелился и встал. Одеждой и поведением он отличался от остальных.
       Он переходил от одного к другому, как будто искал кого-то, затем оглянулся в мою сторону.
       Это был мой двойник!
       Он увидел меня, лицо его изменилось, стало жестоким, глаза налились кровью. Он побежал ко мне. Я инстинктивно отошел в сторону, но он, как бы найдя врага, которого уже давно искал, набросился на меня. Я хотел было объяснить ему, что мы не знаем друг друга, никогда раньше не встречались, и он принимает меня за кого-то другого, но понял, что это бесполезно. Его безумные глаза говорили, что он все равно ничего не поймет, что он болен, болен психически.
       Он набросился на меня и попытался повалить, но я увернулся. Мы начали драться. Этого мне не хотелось и я побежал в сторону людей в рясах, желая скрыться между ними. А те безучастно наблюдали за нами. В их позах не было и намека на интерес. Они просто наблюдали, и все.
      Мой двойник побежал за мной. Желая защититься, я решил изменить тактику и начал нападать на него. Он, видимо, испугался и побежал в сторону людей в рясах. Так некоторое время мы гонялись друг за другом.
       И тут, в какой-то момент, я потерял ориентир. Я перестал понимать, кто он, а кто я. Мы ведь были двойниками. Я растерялся. Мне показалось, что он тоже не понимает, кто из нас двоих он, а кто я, и тоже был растерян. Но мы продолжали нашу борьбу. Теперь уже никто не уклонялся от борьбы, наоборот, каждый пытался ударить сильнее, нанести больше вреда противнику. Наконец, совершенно обессиленные, мы одновременно упали на землю. И хотя мы лежали друг около друга, ни у одного не было больше сил. Мы только с ненавистью смотрели друг на друга. Через некоторое время, набрав достаточно сил, мы одновременно поднялись и начали опять драться.
       Один из нас, не знаю кто, я или он, повалил другого на спину и начал душить. Думаю, что это я начал его душить. Откуда только взялись у меня силы! Пальцы стали железными и все сильнее сжимались вокруг горла противника. Он пробовал скинуть меня, но делал это все слабее и слабее и, наконец, затих.
       Он был мертв.
       И тут я понял, какой ритм выбивал барабан Лунного Зайца.
      "Да ведь это "Болеро" Равеля. Как же я раньше его не узнал!"
       Я поднялся на ноги и побрел домой.
       Окна в квартире были открыты настежь, и все освещалось каким-то мертвенным светом. Я выглянул в окно. По рекламам напротив пробегали бесцветные линии. Позднее в газетах я прочел, что в них произошли электрические поломки.
       Я закрыл окна, пошел к мольберту и начал набрасывать впечатления прошлой ночи. Я рисовал целый день, ни ел, ни пил, затем еще день без перерыва. Картину я назвал "Болеро Равеля". За ней без особого труда за короткий срок нарисовал все те картины, которые вы видели. Я думаю, что на холст выплеснулось все то, что было скрыто глубоко в душе и требовало только воплощения. Но картины никому не нравятся, их никто не покупает. А мне они дороги, они часть меня самого. Я не могу не рисовать, это все равно, что умереть.
      "Я вам расскажу то, что никому не говорил. Я чувствую к вам доверие". Он перегнулся ко мне через стол и заговорил шепотом. "Иногда мне кажется, что не я его, а он убил меня и теперь рисует мои картины".
      
       Через несколько лет я узнал, что он покончил жизнь самоубийством. В посмертной записке он написал: "Я не хочу жить среди людей, которые меня не понимают".
      
      
      
      Странная история
      
       Чекалинский. Si non e vero, e ben trovato.
       П. И. Чайковский. "Пиковая Дама". 1 акт, сцена 6.
      
      Я люблю классическую музыку, но обычно слушаю ее по радио или по телевизору. Однажды я купил билет на концерт и заранее радовался, что смогу послушать музыку, так сказать, "живьем", тем более, что исполнялись мой любимые произведения. Но в этот раз концерт не принес мне никакого удовольствия. То ли оркестр действительно играл плохо, то ли у меня было дурное настроение, но то, что происходило, меня раздражало. Я не профессиональный музыкант и уж совсем не музыкальный критик, а как большинство дилетантов, полагаюсь только на собственное восприятие. Как бы то ни было, но в антракте я собрался уйти. Но потом передумал и решил все-таки остаться - а вдруг второе отделение будет лучше первого.
       Я стоял в фойе и курил, когда ко мне подошли двое средних лет. Они сказали, что сидели непосредственно за мной и видели, что я беспрерывно ерзал на кресле, всем своим видом показывая, что мне концерт не нравится. Я смутился, потом извинился за то, что мешал им слушать музыку, но все-таки сказал, мне кажется, что оркестр играл плохо. Те покачали головой, они были другого мнения.
       Второе отделение было не лучше первого. Я не столько слушал музыку, сколько думал о том, как бы поскорее попасть домой. В гардеробе я случайно встретился с этими двумя. Они мне улыбнулись как старому знакомому и сказали, что это очевидно моя вина, но второе отделение им тоже не понравилось. Мы посмеялись. Один из них, Томас, был очень разговорчивым, второй, Дитер, больше молчал, однако неожиданно для меня дал свою визитную карточку и сказал, что был бы рад, если бы я как нибудь позвонил. Оба показались мне симпатичными, и я пожалел, что наше знакомство уже кончилось, так и не начавшись - без особой надобности немцы редко звонят первыми, а мне не хотелось навязываться.
       К моему удивлению, Дитер вскоре позвонил и пригласил в гости.
       С бутылкой красного вина и букетом роз для жены Дитера (я был уверен, что он женат, в этом возрасте все, как правило, уже женаты) я поехал в гости. Но в дверях меня встретили Дитер и Томас.
       "Большое спасибо. Откуда вы узнали, что это мое любимое испанское вино", сказал Дитер и, обращаясь к Томасу, добавил: "Дорогой, возьми цветы, они ведь тебе". Он сказал это с любовью, совсем без иронии или издевки.
      Комната, где мы пили вино и кофе с тортом, была со вкусом обставлена. Через окно был виден сад с маленьким прудом, в котором плавал белый лебедь.
       "Его зовут Рихард", пояснил Томас. "Когда тепло, он плавает в пруду. Но зимой мы отдаем ему ванную комнату. К счастью, у нас есть еще душ".
       Когда я к ним ехал, то боялся, что мы будем говорить о музыке и наших различных музыкальных пристрастиях, но к моей радости разговор пошел в совершенно другом направлении. Они рассказали мне, что встретились, когда им было уже за тридцать, полюбили друг друга и с этого времени живут вместе. Как только представилась возможность, они поженились в Швеции, в Германии тогда это было невозможно. Они говорили об этом без всякой бравады, без желания узнать, как я отношусь к однополой любви, так же просто, как я перед этим рассказал им историю своей жизни. Без сомнения, они любили друг друга, хотя при мне не целовались и не прижимались один к другому. Близких друзей кроме друзей детства у них не было, да и те жили теперь в других городах, и отношения свелись к телефонным звонкам и поздравительным открыткам к праздникам и дням рождения. Но это не беспокоило ни Дитера, ни Томаса, им хватало быть вместе, хотя раз - другой в месяц они ходили в группу, где собирались гомосексуалисты, у них были там добрые приятели. Однажды они затащили меня туда, но мне было там скучно - люди сидели, пили пиво, говорили на какие-то неинтересные темы, что у кого болит или обменивались рецептами приготовления различных блюд, например, - и от следующего посещения я отказался.
       Да, они были счастливой парой. Но счастье редко бывает полным. "Нет в мире совершенства", как сказал Лис Маленькому Принцу. Дитер и Томас хотели иметь ребенка, причем обязательно своего, а не приемного. Они были убеждены в том, что семья без детей не может быть счастливой. Со временем желание иметь ребенка превратилось в навязчивую идею. Несмотря на все старания Дитера, Томас никак не мог забеременеть. Они решили пойти в свою группу, спросить совета у людей бывалых.
       "Нет ничего проще", сказал один. "Читайте журналы, смотрите телевизор, и вы получите хорошие советы. Меня лично это не интересует - я не хочу иметь детей".
       "Да, это неплохо, но что помогает одним, бесполезно для других", сказал другой. "Секс требует разнообразия. Каждый раз нужно менять положения и способы. Только тогда у вас появится ребенок".
       "Неужели это может помочь?" спросили друзья с сомнением.
      "Конечно, это единственный способ!" - ответили им.
       Дитер и Томас делали мыслимое и немыслимое, они смотрели различные телевизионные программы, их дом был завален книгами и журналами на интересующую их тему, но все оставалось как прежде.
       И тогда Дитер сказал: "Все эти бабушкины рецепты совершенно бесполезны. Нам нужна квалифицированная медицинская помощь".
       Они пошли к врачу, у которого лечились уже много лет. Врач терпеливо выслушал их, а затем сказал мрачно:
      "Я совершенно не понимаю, почему вы ко мне пришли. Я женат и люблю свою жену, у нас двое почти взрослых детей, я не гомосексуалист, и ваши однополые проблемы меня абсолютно не интересуют. К тому же я хотел бы добавить, что врачебный кабинет вовсе не место для плоских шуток. Уходите и больше никогда не приходите ко мне".
       Обиженные Дитер и Томас пошли к гинекологу. В комнате ожидания женщины смотрели на них удивленно и раздраженно.
       "Что вы здесь делаете?" спросила гневно одна толстуха, по виду явно феминистка. "Здесь только для женщин. Мужчинам вход воспрещен".
       Томас, полагая, что понимает женскую душу лучше, чем Дитер, попытался объяснить цель их прихода.
       "Извращенцы! И как только вас земля носит!" закричала вторая женщина. Мгновенно комната опустела.
       "Ничего не понимаю", сказал удивленный Томас. "Почему женщины не хотят понять нас и наши проблемы?"
      "Потому, что у них самих множество проблем с мужчинами", ответил Дитер. "Один зарабатывает мало, другой богат, но - импотент, третий изменяет своей жене и так далее".
       "Какое счастье, что мы не имеем таких проблем".
       "Да, проблем нет, но и детей тоже. Но мы не должны терять надежды".
       Когда врач выяснил причину посещения, он начал безудержно смеяться. Лицо его покраснело, из глаз текли крупные слезы.
       "Никогда не думал, что увижу живьем двух гениев. У вас ведь действительно великолепная идея, вы ее сами придумали? Я ведь простой гинеколог, а не импресарио или литературовед и, к сожалению, вы обратились не по адресу. А жаль. Вам нужно пойти на телевидение. Уверен, что там вас встретят на ура, а уж у зрителей вы будете иметь грандиозный успех. Со временем можно будет основать и собственное шоу, и вы заработаете кучу денег".
       "Денег у нас достаточно. Мы хотим ребенка", - сказал Дитер грустно.
       Дитер и Томас ходили от одного врачи к другому. Одни считали их хулиганами, другие говорили, что подобная наивность граничит с полным идиотизмом. Наконец, попали они в одну университетскую клинику, которая славилась успехами в лечении бесплодия. Профессор, руководитель клиники, выслушав их, сказал:
      "Все это как-то странно. Разве вы не понимаете, что мужчина не может забеременеть, даже пассивный гомосексуалист. Нельзя идти против законов природы. Так что оставьте ваши бредовые идеи".
      Расстроенный Томас не сдавался и предложил себя в качестве подопытного:
       "Попробуйте, господин профессор. Если эксперимент удастся, вы станете всемирно известны и наверняка получите Нобелевскую премию. Ведь так много гомосексуалистов хотят иметь детей".
       Профессор улыбнулся:
      "Я уже стар для этого. Может быть лет двадцать назад... Но сейчас уже поздно. Послушайте моего доброго совета - усыновите ребенка, если вы действительно его хотите".
       Дитер и Томас направились домой. Прощай мечта иметь собственного ребенка! Они были, кроме того, обижены на членов своей группы, которые над ними посмеялись. Они вспомнили иронические взгляды, на которые в страстном желании иметь ребенка и получить квалифицированный ответ, тогда не обратили внимания. В сердцах Дитер позвонил руководителю группы и высказал ему все, что он думал о нем и о группе в целом. Вечером на семейном совете было решено, что остался один единственный способ - нужно взять ребенка на воспитание, другого выхода нет.
       Они обратились в соответствующую организацию, но там им ответили, что в настоящее время немцы не хотят или не могут иметь детей, и время ожидание может растянуться на неопределенный срок. Кроме того, совершенно неизвестно, какие черты унаследует ребенок от своих родителей.
       Однажды пришел Дитер домой, весело размахивая газетой.
      "Кажется, я знаю, что делать. Так вот, здесь напечатана статья о жизни в Анголе. Там положение ужасное, тысячи дети страдают от голода и многие из них умирают. Мы усыновим ребенка из Анголы. Вот он, выход из положения.
       "Но ведь они черные!" сказал Томас.
       "Разве ты расист?" возразил Дитер. "Африканцы - умные, сильные и красивые люди. Правда, у них другой менталитет. Но не беспокойся, мы воспитаем нашего ребятенка как настоящего немца".
      Дитер и Томас написали письмо в Анголу, где сообщили о том, что они официально зарегистрированная, любящая детей, материально обеспеченная семейная пара из Германии, желающая получить младенца из Анголы. Письмо они написали естественно по-немецки, потому что были совершенно уверены, что такой красивый язык должен быть известен людям во всем мире. Однако в Анголе никто или почти никто не знал немецкого.
      Ангольцы, как люди воспитанные, расстроились - они хотели во что бы то ни стало ответить на письмо. С огромным трудом им удалось разыскать одного по прозвищу Фриц, который по слухам знал немецкий. В юности Фриц увлекался неонацизмом и любил повторять: "Немецкий я выучу только за то, что им разговаривал Гитлер". (Нужно сказать, что Фриц никогда в жизни ничего не слышал ни о великом советском поэте Владимире Владимировиче Маяковском, ни о его поэме "Владимир Ильич Ленин", так что обвинить его в плагиате или желании поиздеваться над давно умершими у меня просто язык не поворачивается). Со временем политические пристрастия Фрица изменились, он стал коммунистом и даже сражался в Народно - Освободительной Армии. Вместе с изменением мировоззрения почти улетучились и без того нестойкие знания немецкого языка.
       Фриц долго чесал в затылке, пытаясь понять смысл письма, а затем сказал:
      "Одна немецкая семейная пара - немецкие имена такие непонятные и определить, кто из них мужчина, а кто женщина, очень сложно - хочет получить младенца из Анголы. К сожалению, они не уточняют, какого. Я думаю, это должен быть младенец какого-то животного. Щенка, котенка, крольчонка или бельчонка могут они приобрести у себя в Германии или в Англии, или во Франции. Но они прислали письмо нам. Значит, они хотят младенца какого-то экзотического животного, ведь Ангола славится разнообразием свого животного мира. Но младенца какого животного? Льва или тигра? Нет, невозможно, они слишком опасны. Бегемота или носорога? Слишком велики для европейской квартиры. Возможно, они хотят новорожденную обезьянку. Шимпанзе или орангутанга. Почему они не пишут ничего определенного? Эти европейцы всегда делают проблемы из ничего, лишь бы создавать нам трудности".
      Сошлись на орангутанге. Обрадованные ангольцы отправили маленького посылкой наложенным платежом.
       Когда Дитер и Томас развернули банановые листья, в которые был завернут младенец, они онемели от неожиданности.
       "Какой он милый!" сказал Дитер, вытирая слезы радости.
       "Но ведь он черный и волосатый!" Томас ожидал, что их ребенок будет выглядеть как-то иначе.
       "Надеюсь, ты не будешь его отбеливать и брить. Он мне нравится таким, каков он есть. К тому же волосатые люди всегда страстные и активные. Давай назовем его Лоенгрином. Когда он вырастет, то поедет к своей невесте на нашем лебеде Рихарде."
       "К своей невесте?" Томас был в ужасе. "Ты ведь знаешь, что хорошо я себя чувствую только среди гомосексуалистов. Гетеросексуалов, говоря откровенно, я недолюбливаю, а уж бисексуалов просто презираю. Недаром Оскар Уайльд совершенно справедливо написал: "Я не разделяю современной моды на бисексуалов. Каждый должен для себя решить, кто ему нравится, мужчины или женщины, и не колебаться в этом важном вопросе"".
       "Это сказал он совершенно по другому поводу. Изволь цитировать классиков не в своей интерпретации. И потом, не будь таким непримиримым. Подумай о наших родителях. Если бы не они, мы бы не появились на свет, не встретились бы, не полюбили бы друг друга и сейчас не были счастливы вместе".
       "Да, ты прав", вздохнул Томас.
       На следующий день в машине, украшенной голубыми лентами, они поехали в ратушу и объяснили служащей, что хотят зарегистрировать ребенка, которого желают усыновить.
       Служащая посмотрела на Лоенгрина и воскликнула:
      "Да ведь это обезьяна!"
       "Вы в этом уверены? Впрочем, нам это безразлично. Мы - не расисты", ответил Томас гордо.
       "Закон Федеративной Республики Германии", она встала по стойке "смирно!" "не предусматривает подобной регистрации. Я не могу вам больше ничем помочь. Чао".
       Не лучше закончилась и попытка, по крайней мере, крестить Лоенгрина. Когда священник увидел ребенка, он упал в обморок. Придя в себя, он начал так жутко смеяться, что пришлось вызвать машину скорой помощи, чтобы отправить его в сумасшедший дом.
       Возвратившись из церкви, Дитер сказал:
      "Нужно пойти в группу и посоветоваться. Там - люди опытные, есть даже один юрист, а он уж все знает".
       "Они ведь уже один раз над нами посмеялись".
       "Больше они не посмеют так поступить. Самим же нам не разрешить эту проблему".
       В группе им сказали, что сейчас в Голландии по новому закону официально зарегистрированные гомосексуальные семейные пары получили, наконец, возможность брать на воспитание детей.
       "Поедем в Голландию. Это единственная возможность, и мы должны ее использовать. Правда, я мечтал о том, что наш сын будет гражданином Германии", сказал Дитер.
       "Голландское подданство ничуть не хуже. Голландцы мне очень нравятся, они куда симпатичнее нас, немцев", сказал Томас уверенно.
       Дитер неопределенно хмыкнул, но не стал вступать в ненужный спор.
       "Вы уверенны, что хотите усыновит этого ребенка?" спросила с сомнением служащая ратуши голландского городка, внимательно рассматривая Лоенгрина.
       "Конечно!" сказали Дитер и Томас в один голос.
       Служащая ничего не ответила и начала звонить по телефону. Она говорила с кем-то долго, по-голландски, ни Дитер, ни Томас не поняли ни слова. Вскоре, комната, где должна была произойти регистрация, заполнилась взволнованными служащими мэрии.
       "По закону для регистрации требуются два свидетеля", сказала она.
       "Я буду свидетелем", сказала молодая женщина. "Не знаю, захочу ли я выйти замуж и иметь ребенка от мужа, но если останусь одна, обязательно возьму ребенка на воспитание".
       "Я не гомосексуалист, но эти двое мне очень симпатичны", сказал мужчина средних лет. "У меня трое детей. Теперь, глядя на наших германских гостей, я решил, что мы с женой возьмем на воспитание ребенка из Африки. Ведь семья с четырьмя детьми куда счастливее семьи с тремя. Я тоже буду свидетелем".
       "Все в порядке, свидетели есть" сказала служащая ратуши". Голландцы - люди терпимые и все понимающие. Теперь Лоенгрин - ваш законный сын. Примите наши поздравления и пожелания счастья".
       Счастливая семья возвратилась домой.
       Я сдружился с Дитером и Томасом. Мы часто перезваниваемся, встречаемся и ходим вместе в концерты. У нас даже сблизились музыкальные вкусы. Тем временем Лоенгрину исполнилось уже три года. Это веселый, жизнерадостный, смышленый и красивый ребенок с хорошим характером. Но он не хочет говорить по-немецки. Лоенгрин говорит только по-голландски.
      
      
      
      
      Ч Е Р Т О В Щ И Н А
      
       Каждый совершенный поступок имеет
       свою собственную судьбу, предсказание которой
       очень сложно. Предсказание же последствий
       совершенных поступков - дело уж вовсе
       неблагодарное.
      
       Все персонажи вымышлены и не имеют
       ничего общего с реально существующими людьми.
      
      Ганс Браун проснулся со странным чувством не то приближающегося несчастья, не то какого-то изменения в жизни, которое ничего хорошего принести не может. Он поцеловал еще спящую жену Нину, выскочил из постели, сполоснул лицо и в спортивном костюме побежал на утреннюю пробежку. Одни потеют в сауне, чтобы сбросить лишний вес или часами занимаются в спортзалах, чтобы сохранить хорошую форму. Гансу все это было ненужно, ему хватало только пробежки, от природы у него была прекрасная фигура.
      Ганс был всемирно известным порноактером, звездой порнопродукции. Но среди любителей порнографии он был больше известен под именем Роже Мартэн.
      Еще на заре блестящей карьеры Ганса его друг, продюсер и режиссер Удо сказал:
      "Это ведь смехотворно иметь такое имя, как Ганс Браун. Не хочешь зваться как нибудь иначе, по-американски, например. Хотя бы Джек Окей?"
       "Нет, нет", возразил Ганс. "Мне больше нравится нечто французское, вроде Роже Мартэн".
       Ганс был франкофилом. Он обожал все французское - образ жизни, одежду, юмор. Его мечтой было после ухода на пенсию поселиться в Париже, где-нибудь на Монмартре, а вечерами гулять по набережным Сены и любоваться собором Парижской Богоматери.
       Кроме франкофилов существуют также англофилы, американофилы, руссофилы, испанофилы и так далее. В Нью-Йорке я знал группу американцев, которые собирались в пивной "Кромбахер", говорили только по-немецки и пили немецкое пиво, аналогичное названию пивной. Один из них пытался опубликовать статью в "Нью-Йорк Таймс", в которой утверждал, что Рафаэль и Вольтер были немцами, так как "Мадонна" Рафаэля находится в Дрезденской Галерее, а письма Вольтера к русской царице Екатерине Второй, которая в действительности была немецкой принцессой, он читал на немецком языке. Когда немецкая футбольная команда проиграла европейское первенство, эти американцы ходили по улицам Нью-Йорка в черных траурных фраках и цилиндрах под черно-красно-желтыми флагами, украшенными траурными лентами. В это время в Нью-Йорке стояла страшная жара, и двое из них умерли от перегрева.
       Ганс был не только известным порноактером, он был еще и прекрасным мужем, нежным, заботливым, верным. Несмотря на тяжелую работу в порностудии он исполнял свой супружеский долг дважды в неделю, в свои выходные дни.
       После пробежки Ганс возвратился домой. Он не сказал Нине о своем предчувствии - она все равно не могла бы ничего изменить, а он любил ее и не хотел понапрасну огорчать.
       Ганс пришел в порностудию, а там его уже с нетерпением ждал Удо.
       "Я написал для тебя прекрасный сценарий. Теперь ты уж не пойдешь сниматься к другим режиссерам".
       Ганс был не только всемирно известен среди любителей и ценителей порнопродукции, он был настолько прекрасным киноактером, таким убедительным и непосредственным, что посетители кинотеатров чувствовали себя не только зрителями, они были соучастниками происходящего на экране. Огромный успех имели порнографические версии "Мадам Бовари" Флобера и "Идиота" Достоевского. Однако успех порнофильма "Опасные связи" по роману Шодерло де Лакло был настолько велик, что оставил в тени фильмы Роже Вадима и Милоша Формана, снятыми по тому же роману. Под нажимом публики федеральное правительство вынуждено было разрешить демонстрацию фильмов с участием Ганса на широком экране с обязательной припиской "Только после 18 лет". Все это приводило в уныние Удо, заставляло его страдать и ревновать.
       "Так вот", начал Удо. "Эта история - нечто среднее между библейским Ионой и байроновским Чайлд Гарольдом. Тебе, разочарованному плейбою, до смерти надоела пустая богемная жизнь Лос-Анжелеса, и ты убегаешь на Гавайи. Ты сидишь в долгожданном одиночестве на берегу океана и вспоминаешь женщин, которые были влюблены в тебя. (Каждое воспоминание сопровождается многочисленными порнографическими сценами.) Откуда-то из океана доносится прекрасный голос, поющий популярную песню Биттлс. На яхте спешишь ты по направлению этого голоса. Вдруг появляется огромный кит, который тебя проглатывает. В желудке кита, который кажется огромным дворцом, находишь ты прелестную девушку, в которую влюбляешься с первого взгляда. (Оригинальная, разнообразная и страстная порносцена.) Вы находите в желудке кита еще трех девушек и двух молодых людей. (Группенсекс.) Вы так развеселились и расшумелись, что кит разозлился и выплевывает тебя. Но ты все еще так возбужден группенсексом, что своим напряженным членом рвешь голосовые связки кита, и тот навсегда теряет прекрасный голос, а с ним и способность увлекать людей в океан и затем проглатывать. Ты опять сидишь на берегу океана, плачешь, вспоминая новых друзей, и решаешь поехать в Норвегию или Японию, где охота на китов, несмотря на многочисленные протесты Green Peace, еще разрешена, чтобы отомстить своему обидчику. Ну, как, понравилась тебе эта история?"
       "Да уж, история интересная, но совершенно неправдоподобная. Киты не могут проглотить человека, они питаются только микроскопическим планктоном", сказал Ганс, иронично улыбаясь.
       "Ладно, ладно, не будь таким суровым критиком", ответил миролюбиво Удо. "Кстати, завтра мы всей группой летим в Берлин на Сексярмарку. Там ждет тебя приятный сюрприз. К сожалению, я не могу сказать ничего определенного, я поклялся молчать. Может быть, ты с Ниной присоединишься к нам?"
       "Нет, мы поедем машиной. У меня плохое настроение, возможно, дорога меня успокоит".
       Дома он рассказал Нине о предстоящей совместной поездке в Берлин на ярмарку, но к его удивлению она отказалась, сказала, что не поедет, у нее много дел по дому. Ганс не сказал ничего. Он доверял жене.
       Ганс приехал в Берлин поздно вечером и сразу заказал еду в номер, чтобы ни с кем не встречаться. Утром он уже собирался сделать утреннюю пробежку, но потом решил, что это будет выглядеть смешно - известный порноактер бежит в тренировочном костюме по берлинским улицам.
      Он пошел в ванную комнату, побрился и уже собирался смазать лицо лосьоном. Он посмотрел в зеркало и обомлел. Вместо своего отражения из зеркала на него смотрела женщина. Это была его женщина, женщина, в которую можно влюбиться с первого взгляда и забыть обо всех остальных. Все было так неожиданно, что он даже зажмурился. Открыл глаза снова - нет, ему не показалось, женщина смотрела на него из зеркала и улыбалась. Ганс уже собирался спросить ее, кто она, но в это время постучали. Принесли завтрак. Женщина в зеркале исчезла. Расстроенный, пошел он завтракать, и, хотя еда выглядела очень аппетитно, выпил только кофе и поехал на ярмарку.
       На ярмарке было все как в прошлом году, как в позапрошлом - те же посетители, те же голые, полуголые или роскошно одетые женщины и мужчины, горы порнографических журналов и CD, разнообразные приспособления для самоудовлетворения. Ганс бродил по ярмарке, рассеянно раскланиваясь с многочисленными знакомыми, даже встреча с Удо и коллегами по порностудии не смогла его развеселить. Он думал только о женщине из зеркала.
      Он поехал в отель, сразу пошел в ванную комнату и с надеждой поглядел в зеркало. Женщина смотрела на него почему-то грустно, хотела что-то объяснить, но в это время зазвонил телефон. Женщина снова исчезла.
       Звонила Нина.
      "Стоит тебе одному уехать, как ты сразу забываешь о моем существовании".
      Ганс не стал возражать, сказал только, что приедет через день. Заключительное "Я тебя люблю" далось ему с трудом, и он повесил трубку.
       В мгновение его жизнь полностью изменилась, хотя еще вчера он был уверен, что любит Нину. Он был совершенно подавлен. В одиночестве он не мог оставаться, среди людей чувствовал себя невыносимо тоскливо. Не с кем было даже поделиться.
      На следующий день состоялось награждение победителей. Зал был переполнен. Члены жюри вышли на сцену.
      "Лучшим актером, как и три предыдущих года, жюри признало Роже Мартэна, он же Ганс Браун".
       Публика зааплодировала.
       "Но это еще не все. Мы приготовили вам сюрприз. По случаю прихода нового тысячелетия руководство ярмарки учредило новый почетный титул - Сексуальный Символ Земли, сокращенно ССЗ. Ежегодно этим титулом будет награждаться не только лучший представитель нашей профессии. Это должен быть, прежде всего, человек высокой морали, безразлично мужчина или женщина. После долгого обсуждения достойных кандидатур мы остановились на Роже Мартэне, как на человеке высочайшей морали. За долгую семейную жизнь он даже в мыслях ни разу не изменил своей любимой жене. Мы подчеркиваем - даже в мыслях! Вы ведь все хорошо понимаете специфику нашей работы, когда физическая измена - ничто иное, как способ заработка. И вот сегодня нам выпала огромная честь назвать первого победителя. Роже Мартэн - Сексуальный Символ Земли!"
       Публика в восторге скандировала "Роже! Роже!! Роже!!!"
      Ганс вышел на сцену и получил почетный диплом, а также статуэтку - копию известного произведения Родена "Вечная весна", изображавшего мужчину, который обнимал женщину рукой, росшей у него между ног.
       Вечером, на балу, Ганс был мрачен, отказался от встречи с журналистами, напился и ушел пешком.
       Когда он возвратился в родной город, была уже поздняя ночь. Он сказал Нине, что устал с дороги и хочет спать. На следующее утро после традиционной пробежки Ганс коротко рассказал жене о ярмарке, потом сказал, что у него плохое настроение, и он хочет пройтись.
       Он был настолько погружен в свои мысли, что, переходя улицу, чуть было не попал под машину. Из машины вышла испуганная женщина и начала извиняться. Ганс сразу узнал ее - это была женщина из зеркала. В первую минуту от неожиданности он не знал, что делать, затем улыбнулся и пригласил ее в знак примирения выпить кофе. Она сначала хотела отказаться, но потом согласилась. Она рассказала Гансу, что ее зовут Магда, работает в фирме, не замужем и не имеет постоянного друга, вернее, с ним она рассталась около года назад. Ганс предложил ей встретиться вечером. Магда не возражала, Ганс ей очень понравился. Вечером они немного погуляли, а затем Магда пригласила его к себе, выпить кофе. Дома она сразу же твердо сказала, что единственное приемлемое для нее в сексе - это французская любовь.
       Ганс посмотрел на нее с восторгом: "Французская любовь. Наконец, я встретил родственную душу. Она тоже франкофилка!"
       Совершенно непонятно, почему этот способ назван французским. Известно, что он был широко распространен в древней Греции и Риме. (All About Sex, v.1, p.218 - 387. Ed. Simpson & Coort, N.Y., 2002) . Думается, что его так назвали люди, которые не любили французов. Или очень их любили.
       С этого времени они часто встречались, сначала у Магды, а потом в небольшом отеле. Они не могли себе представить, что любовь может принести столько счастья, но решили не предавать гласности их отношения, потому что Магда была племянницей ватиканского епископа и не хотела доставить ему неприятности, Ганс, потому что сохранил уважение к жене.
       Однако изменения в поведении и настроении Ганса не ускользнули от внимания Удо. Удо всегда считал, что творчество Ганса можно было с уверенностью назвать совершенным. Но в последнее время у Ганса появилась неведомая до этого глубина.
      
       Нина сидела в кафе и с грустью думала о своей несчастной жизни.
      Она была замужем за Гансом уже более пяти лет, когда он еще работал на фабрике, а она в бюро. Как-то Гансу предложили попробовать себя как порноактера, и он снялся в одном фильме с большим успехом. Нина была не против - деньги не пахнут, как сказал древнеримский император Веспасиан, обложив налогом общественные туалеты. Хорошая работа должна хорошо оплачиваться, а Ганс стал зарабатывать очень неплохо.
      Но со временем Нина начала чувствовать себя несчастной. Даже своим подругам, дамам из хорошего общества, она не могла признаться, что ее муж - известный порноактер. Они бы не поняли ее и, без сомнения, осудили. Когда подруги просили Нину познакомить их с ее мужем, она отвечала, что тот работает в Европейской Комиссии в Страсбурге, приезжает домой только на выходные, и они хотят быть только вдвоем. Подруги находили это романтичным.
       Кофе уже почти остыл, а Нина к нему даже не притронулась.
      Она подняла глаза, почувствовав на себе чей-то горячий взгляд. За соседним столиком сидел молодой человек и с восторгом смотрел не нее. С первого взгляда было понятно, что он небогат, но показался ей симпатичным. Она улыбнулась, он пересел к ее столику и рассказал, что его зовут Марио, он итальянец, работает на железной дороге, в свободное время рисует и скучает в одиночестве без подруги.
      Марио предложил Нине погулять, затем они пошли к нему. Он был настоящим фонтаном страсти. Нина осталась в восторге, такого мужчину она никогда не встречала, хотя и Ганс был совсем неплох в любви.
       Со временем Нина рассказала Марио о своей жизни.
       "Я очень несчастна. Ты не можешь себе представить, как ужасно, когда твой муж порноактер. Я уже ему не верю. Порноактер не может быть верным мужем. Он изменяет мне ежедневно со своими товарками по работе, обнимает меня теми же руками, которыми обнимает их, а уже о сексе и говорить нечего. К тому же, если я заболею, он меня без сомнения бросит".
       Марио успокаивал ее, стоя на коленях и целуя ей руки.
       После отъезда Ганса в Берлин, Нина почувствовала себя свободной. Наконец, она могла отомстить неверному мужу, пригласить Марио и провести с ним ночь в супружеской постели. Она даже позвонила в Берлин, чтобы убедиться, что муж еще там и приедет только через день. Когда Ганс возвратился домой, подозрения Нины превратились почти в уверенность. Ганс относился к ней холодно и, если и исполнял свой супружеский долг, то делал это реже и без прежнего удовольствия, ссылаясь на усталость.
      Нина твердо решила развестись с Гансом, получить от него при разводе большие деньги, выйти замуж за Марио и зажить счастливой жизнью. Но получить доказательства неверности мужа сама она не могла, и решила обратиться за помощью к своему школьному другу Отто Стокеру.
      
       Рабочий день Отто начался как обычно. Он проснулся раньше, чем зазвонил будильник, побрился, принял душ, выпил кофе, взял сумку, которую загодя приготовила ему жена, и поехал в полицейское управление, где работал начальником криминальной полиции.
      Приехав в управление, он, прежде всего, пошел в раздевалку переодеться, но дверь оказалась заперта. Через несколько минут оттуда вышла высокая пышнотелая красавица.
       "Люси, у тебя уже опять новые красивые груди?" сказал восхищенно Отто. "Я и не знал, что ты такая кокетка".
       "Я вовсе не кокетка", услышал он в ответ. "Просто мои старые стали уже маленькими и перестали мне нравиться. Моя жена сказала, что неприлично носить их на работу. Пришлось купить новые. Хотя они и дорогие, но нам с женой очень нравятся".
       Отто направился в раздевалку, рабочий день должен был уже вскоре начаться, и начал быстро переодеваться. Он надел светло-зеленый блазер, розовые штаны, нацепил парик, накрасил губы и глаза и направился в свой кабинет. Все сотрудники были уже в сборе. Отто ревниво осмотрел подчиненных. Разноцветные платья, красивые парики, украшения, все говорило о хорошем и разнообразном вкусе. Отто остался доволен и собирался уже начать утреннее совещание, но в это время зазвонил телефон.
       "Да... Доброе утро, господин министр. Слушаюсь, господин министр... Все идет по плану... Слушаюсь, господин министр, хотя возьму на себя смелость возразить вам. Мы ведь живем в свободной стране, и каждый волен одеваться, как хочет. К тому же, мы давно так одеваемся. Сначала жители нашего города думали, что в криминальной полиции работают женщины, но потом узнали правду и привыкли. Им это даже нравится... Ну что вы, господин министр, среди нас нет гомосексуалистов. Как у всякого католика, у каждого из нас есть жена или подруга. Правда, раньше был здесь один такой, протестант. Он был активным гомосексуалистом и отказывался носить женскую одежду, это мол оскорбляет его мужское достоинство. Мы были возмущены и добились его увольнения... Слушаюсь, господин министр, я, очевидно, не совсем ясно выразился. Конечно, я никакой не религиозный маньяк. Для меня все равны, и католики, и протестанты... Слушаюсь, господин министр... Главное, что вы довольны нашей работой... До свидания, господин министр, желаю вам всего самого лучшего".
       Отто повесил трубку и посмотрел на подчиненных.
      "Ну, девочки, вы все слышали. А теперь докладывайте о вчерашнем дне и - на объекты!"
      Он уже собирался начать работать, когда опять зазвонил телефон.
       "Да... Доброе утро, Нина. Я ведь просил тебя не звонить ко мне на работу... Очень срочно и серьезно? Ладно, встречаемся без четверти семь в кафе напротив полицейского управления".
       Нина пришла расстроенная и рассказала Отто о своих подозрениях.
       "Ты должен мне помочь, ты ведь хороший детектив. Только прошу никому об этом не говорить. Делай все сам".
       "Но ведь это не уголовное дело. К тому же я - начальник, и у меня совершенно нет свободного времени".
      "Ты - мой друг, мне не к кому больше обратиться".
       Скрипя сердцем, Отто согласился. Но выследить Ганса оказалось не так легко. К тому же у Отто почти не было свободного времени.
      
      А тут пришло время отпусков. Отто с женой решили отдохнуть на островах в Атлантике. По привычке Отто положил в свой чемодан любимые платья, бюстгальтеры, трусики и парик. Жена, увидев это, возмутилась:
      "Ты, что, с ума сошел? Ты ведь не на работу собрался. Я вовсе не хочу, чтобы люди над тобой смеялись".
       Отто с грустью выложил любимые вещи, и чемодан почти опустел.
       Погода в первую неделю была прекрасной, но вдруг налетел холодный ветер, и острова погрузились в густой туман. Отто слонялся без дела, а потом сказал, что хочет пройтись.
      Туман был такой густой, что в двух шагах ничего не было видно, однако Отто все-таки дошел до берега. Туман еще более сгустился, и вдруг из него вышла женщина. С первого взгляда Отто понял, что это та женщина, о которой он, сам того не подозревая, мечтал всю жизнь, хотя до этого был уверен, что любит свою жену.
       Его жена была действительно очень мила и к тому же прекрасная повариха. Дома Отто ждала любимая еда в спокойной домашней обстановке, а ночью он делил постель с любвеобильной и верной женой. За время их долгой и безоблачной семейной жизни он не изменял жене. Для этого у него просто не было времени. Правда, три или четыре раза он находил для этого время, но это не были прочные отношения, просто так, краткие развлечения. Он также находил время, чтобы после этого пойти в церковь замолить грехи.
       Когда Отто увидел женщину из тумана, был он растерян, и восхищен, и испуган одновременно. Ему даже захотелось закричать "Чур, чур, дитя!" как некогда кричал царь Борис в далекой России. Но туман неожиданно рассеялся, а вместе с ним исчезла и женщина.
       Отто возвратился из отпуска в дурном настроении, все время нервничал и говорил раздраженно с женой и подчиненными, чего раньше никогда себе не позволял.
       Однажды на улице он встретил ее, женщину из тумана. С бьющимся сердцем он подошел к ней, сказал, что она ему очень понравилась, и пригласил вместе поужинать. Она ответила, что занята, и ушла. Через несколько дней он встретил ее снова и предложил пойти в ресторан. Она возмутилась и пригрозила вызвать полицию. Отто растерялся, но сказал ей, что он сам полицейский, примерный муж, а теперь влюблен в нее и, если она не возражает, готов развестись и жениться на ней. При этом он упал на колени. Она посмотрела на Отто, стоящего на коленях, и увидела под его пиджаком искусственную грудь и кружевной бюстгальтер. Ей стало так смешно, что она громко рассмеялась, села в такси и уехала.
       В ту же ночь Отто увидел сон. Ему приснилось, что он шел по пустыне и встретил человека, который вел на веревке большую собаку. Он пригляделся и понял, что это вовсе не собака, а женщина из тумана. Он хотел было за нее заступиться, но лицо женщины изменилось, и она превратилась в ведьму. Отто проснулся в холодном поту.
      
      После этого, события завертелись, как в калейдоскопе.
       Марио рассказал Нине странную историю:
      "Я был один в доме, и вдруг у меня появилось непреодолимое желание рисовать. Как будто какая-то неведомая сила водила мою руку, и я нарисовал портрет женщины, которую никогда раньше не видел. Начало смеркаться, я захотел включить свет, но правый дальний угол осветился голубым светом, и появилась женщина в белых длинных одеждах. Она сказала: "Ты нарисовал женщину, с которой Ганс изменяет несчастной Нине". Я уверен, что меня посетила святая Дева Мария".
       Нина встретилась с Отто и показала ему рисунок Марио. Отто сразу узнал женщину из тумана. Ему стало обидно, тотчас проснулась ревность.
       "Почему она выбрала его, а не меня? Он ведь грешник, порноактер. А у меня прекрасная профессия, я полицейский, защищаю людей, а по воскресеньям хожу с женой в церковь. Почему жизнь устроена так несправедливо!?"
       И он начал расследование с новой силой.
      Марио тем временем поехал в отпуск в родную Италию. Через неделю он позвонил Нине и сказал:
      "Я остаюсь в Италии навсегда. Жизнь здесь веселее, климат теплее и женщины красивее".
      Нина была безутешна и плакала не переставая. Но Ганс не замечал ничего - он был влюблен и мог только думать о Магде.
       Магда же была уже целую неделю в плохом настроении, ее мучили плохие предчувствия. Для этого не было никаких причин, она ведь любила Ганса, Ганс любил ее, они были счастливы.
      Однажды она пришла в отель раньше Ганса и, ожидая его, вдруг поняла всю грешность своей жизни. Ее друг не только женат, но еще и порноактер. Как всякая порядочная женщина, она не могла этого себе позволить и решила уйти от него.
       Последующие психоаналитические исследования показали, что это решение было результатом того, что в тело Магды при рождении переселилась душа святой Брунгильды.
      Брунгильда была вдовой рыцаря, который погиб в одном из Крестовых Походов. После смерти мужа она уехала в Рим, затем в Ватикан, где от скуки и отсутствия мужской ласки совсем неплохо развлекалась с папскими нунциями. Когда же она постарела и ее покинули поклонники (остались только большие любители антиквариата), то поняла, что вела неправильную жизнь, ушла в монастырь, где проводила время в бесконечных молитвах и постах. После смерти она была причислена к лику святых. Ее душа долго блуждала по Вселенной, желая найти достойное тело, в которое могла бы переселиться. Вдруг на Земле она обнаружила новорожденную девочку. Она предпочла бы мальчика в память о безвременно погибшем любимом муже, но никого достойного не нашла, а бесконечно блуждать в темноте и холоде Вселенной ей до смерти надоело, и она переселилась в тело этой девочки, племянницы ватиканского кардинала, что определило дальнейшее поведение Магды.
       Ганс появился в отеле с букетом алых роз. Он уже собирался поцеловать Магду, но она сказала, что они должны расстаться. Ганс сначала не поверил, решил, что это шутка, затем начал умолять Магду одуматься, но та была непреклонна. Шатаясь, он вышел из отеля и увидел, что какой-то человек в машине его фотографирует.
      Разразился грандиозный скандал. Не только местные или центральные, но и газеты многих стран были переполнены сообщениями о личной жизни Ганса и Магды. Однако наибольший успех имели все-таки телевизионные программы, где можно было не только узнать подробности интимной жизни героев, но и увидеть репортажи о них. На Первой программе была даже организована телешкола, в которой дипломированные специалисты обучали телезрителей тому, как нужно правильно заниматься французской любовью. Несмотря на то, что эти программы были очень любимы, в Берлине и Кельне появились школы французской любви, преподаватели которых утверждали, что только их методика наиболее правильна, и смешивали с грязью представителей Первой программы.
      Совершенно другого мнения придерживалась Вторая телевизионная программа. В одной из передач ведущий патетически сказал:
      "Дамы и господа, что вы делаете? Французская любовь, да ведь такое может прийти в голову только французам, а те даже лягушек едят. Неужели вы не понимаете, что от французской любви нельзя забеременеть. Спросите ваших отцов и матерей, дедушек и бабушек, прадедушек и прабабушек, занимались ли они когда-нибудь французской любовью? Уверен, что они ответят: "Нет, никогда". В моей семейной жизни я тоже никогда не употреблял этот способ. Почти никогда".
      Не обошлось без демонстраций и стычек между сторонниками Первой и Второй телевизионных программ. Полиция вынуждена была применить водометы и слезоточивый газ для разгона разбушевавшейся толпы.
       Французская любовь молниеносно распространилась по всему миру. Однако вскоре появились сообщения о резком снижении деторождаемости, причем не только в Европе и США, где этот способ был наиболее распространен и любим, но также в Африке и Азии. В одной из азиатских стран, которая до этого безуспешно боролась с высокой деторождаемостью, прирост населения за последние годы был равен почти нулю. Наиболее мрачно настроенные футурологи предрекали мировой экономический кризис из-за уменьшения рабочей силы. Пацифисты же, наоборот, были рады - если не будет детей, значит, некого будет призывать в армию, а, следовательно, войны сами по себе прекратятся, и на земле воцарится вечный мир.
       Но с наибольшими трудностями столкнулось руководство Берлинской Сексяамарки. Никто не мог с уверенностью сказать, можно ли оставить Роже Мартэну, он же Ганс Браун, высокое звание Сексуальный Символ Земли. Для этого была создана специальная Комиссия Нравственности, которая должна была разобраться в таком щекотливом деле.
      В качестве свидетелей были приглашены Отто и Нина. Отто пришел в бледно-розовом костюме, брюки которого лишь до половины прикрывали его мускулистые волосатые ноги. Это вызвало гнев членов Комиссии. Один из них сказал, что подобный свидетель больше подходит для гамбургского района красных фонарей, чем для Комиссии Нравственности и указал Отто на дверь. Нина заявила, что прощает Ганса - он был всегда прекрасным мужем, и она его по-прежнему любит.
      Комиссия Нравственности Берлинской Сексярмарки постановила (три голоса за и два против) оставить Роже Мартэну, он же Ганс Браун, высокое звание ССЗ и только вынести устное порицание.
       Ганс поблагодарил членов Комиссии за их мудрое решение, поцеловал руку Нины, сел в машину и уехал в Париж.
      
      
      
      
      Д О Н Х У А Н
      
      (Не по опере В.-А. Моцарта)
      
      
       Как-то в одной из частных библиотек я случайно натолкнулся на записки Донны О. Эта знатная испанка была в юности соблазнена Дон Хуаном, а затем им покинута. Но, несмотря на это, их связывала многолетняя дружба, и Дон Хуан рассказывал ей то, что скрывал от других. По мнению Донны О., Дон Хуан был не только величайшим соблазнителем женщин, но и хамелеоном от любви. Она не приводила никаких конкретных фактов, так как боялась, что ее записки могут попасть в руки людей недостойных, желающих опорочить имя любимого ею человека.
       Записки Донны О. настолько поразили меня, что я решил перечитать литературу о Дон Хуане, так сказать, прочитать другими глазами. Все, кто писал о нем, сходились во мнении, что несмотря на славу любовника, он не любил женщин и большинство из них принуждал к любви силой или, говоря современным языком, их просто насиловал. Что заставляло женщин любить Дон Хуана? Трудно себе представить, что все они были мазахистками. Мне показалось также удивительным, почему Дон Хуан так настойчиво добивался любви женщин, не любя и презирая их. В его жизни должна быть какая-то тайна. Но какая?
       Я начал поиски других письменных свидетельств его современников. С большим трудом мне удалось найти дневники двух дам, но они не содержали ничего интересного, разве только жалобы покинутых женщин. Правда, в предисловии к одному из дневников я нашел упоминание о том, что в библиотеке одного из итальянских городов хранятся письма Дон Хуана, которые он писал самому себе.
      Я поспешил в этот город.
       Библиотекарь оказался этаким книжным червем. Маленький, с бледной, почти желтой кожей, в огромных очках в черной оправе, закрывающих добрую половину его лица. Он долго не хотел давать мне письма, ссылаясь каждый раз на различные причины. Затем он спросил меня, почему я хочу прочитать их. Я ответил, что мне кажется, что в жизни Дон Хуана скрыта какая-то тайна, и мне хочется ее разгадать. Он улыбнулся.
       "Вам только кажется, а я почти уверен, что разгадал эту тайну. Хорошо, читайте эти письма. Но прежде вы должны клятвенно обещать мне, что никогда не разгласите подлинных имен. Это может бросить тень не только на испанский двор, но и на французский и итальянский."
       Я обещал, а затем спросил: "Как же попали к вам эти письма?"
       Лицо библиотекаря преобразилось. Он стал похож на ученого, который открыл все тайны мироздания и нашел, наконец, достойного, с кем мог бы поделиться своими знаниями.
       "Это интересная история. После смерти Дон Хуана его дом был продан за долги. Лепорелло, слуге-итальянцу, удалось спасти от кредиторов шпагу и плащ хозяина. Спас он и пачку писем, перевязанную двумя прядями волос, вдоль - черными и поперек - русыми. Лепорелло возвратился на родину, где из-за отсутствия денег вынужден был продать шпагу и плащ. На память он оставил себе только письма. После смерти Лепорелло письма попали к его племяннику, который отправил их на чердак вместе со старым тряпьем. Так переходили они от наследника к наследнику, но никто их даже не прочитал. Наконец, несколько лет назад их случайно обнаружил один из потомков Лепорелло и принес в библиотеку. Он и не подозревал, каким сокровищем обладал. Бумага писем почти истлела, и мне понадобилось почти два года, чтобы их реставрировать. Так и быть, читайте письма, только не забывайте о клятве".
      
       Дон Хуан де Тенорио родился в знатной испанской семье. Он был единственным сыном, три сестры были старше его. Дон Хуан очень любил своих сестер и старался во всем подражать им. Его любимым занятием было, переодевшись в платья сестер, играть с ними в куклы и говорить, чтоон тоже девочка. Узнав об этом, отец приставил к нему учителей, которые должны были научить мальчика верховой езде и искусству фехтования. Но это мало помогало, Дон Хуана неудержимо тянуло к девочкам. Не помогли и знакомства с мальчиками из знатных семей. Дружбы ни одним из них не получилось. Дон Хуан хотел заинтересовать их игрой в куклы, а тех интересовали фехтование, верховая езда и рыцарские приключения.
       В двенадцать лет произошел перелом. Дон Хуан увидел в церкви картину итальянского художника "Святой Себастьян". Эту картину подарил церкви один священник. Аббат узрел в картине ересь и отправил священника в монастырь, замаливать грехи, а о картине забыли, и она осталась висеть там. Дон Хуан был потрясен красотой мужского тела. Он мог бы простоять у картины дольше, если бы его не увели силой. Дон Хуан понял, что если он хочет иметь друга, который был бы так же красив, как святой Себастьян, ему самому нужно измениться.
      И тогда он решил заняться спортом. Он часами скакал на коне, пропадал в фехтовальном зале и даже по утрам бегал вокруг родового поместья к неслыханному удивлению слуг. Но это не помогло, он был одинок. Родители им не интересовались, к девочкам он потерял интерес, мальчики его сторонились.
       Через несколько лет Дон Хуан превратился в крепкого юношу. Его нельзя было назвать красавцем, но на него обращали внимание. У него были красивые глаза - умные, лучистые, почти черные, окружение длинными ресницами. Как-то одна из подруг его матери решила соблазнить его, но он отверг ее.
       По достижении совершеннолетия Дон Хуан отказался от военной карьеры и поступил на философский факультет саламанского университета.
      В ту пору университет славился свободой нравов. Студенты больше волочились за женщинами, чем занимались науками. Ревнивые мужья прятали от них своих жен, а наиболее ревностные поклонники традиций Крестовых Походов одевали на жен пояса верности. Дон Хуана все это мало интересовало. Он много и прилежно учился. Преподаватели не могли нарадоваться его успехам и прочили ему блестящее будущее ученого. Но Дон Хуан не был счастлив. Когда однокурсники рассказывали о своих победах над женщинами и удивлялись, почему у него еще нет любовницы, Дон Хуан переводил разговор на другие темы. Постепенно он остался в одиночестве.
       Однажды Дон Хуан сидел в библиотеке и читал трактат по-арабски. Он изучил этот язык, чтобы читать книги по математике в оригинале. Он был так увлечен, что не заметил, как к нему подошел преподаватель религии.
      Это был еще совсем молодой человек, он окончил университет лишь два года назад. Его лекции собирали много студентов, Дон Хуан тоже часто бывал там. Преподаватель сказал, что наслышан об успехах Дон Хуана и хотел бы с ним познакомиться. Они разговорились и даже поспорили. У Дон Хуана было свое мнение по некоторым вопросам, не совпадавшее с общепринятым.
       "А почему бы нам не пойти ко мне?" сказал преподаватель. "Жена уехала к матери, слуг я отпустил. Мы будем одни, никто нам не помешает".
       Поначалу Дон Хуан был несколько стеснен, но благодаря вину и обаянию преподавателя он стал раскованнее, и беседа стала непринужденной. Постепенно они перешли от вопросов религии и морали к житейским темам. Преподаватель поинтересовался, есть ли у Дон Хуана любовница. Тот ответил, что нет, женщины его не интересуют. Преподаватель подошел к Дон Хуану и поцеловал его в губы. Потом... Вы сами можете себе представить, что произошло потом. Когда же их страсть почти достигла апогея, вошла жена преподавателя. Она с удивлением смотрела на два сплетенных обнаженных мужских тела. Положение было критическим, нужно было что-то срочно решать. Дон Хуан не растерялся. Еще разгоряченный страстными объятиями преподавателя, он выскочил из постели, повалил ее на пол и овладел ею. Причем сделал он это так мастерски, так профессионально, что бедная женщина вспоминала Дон Хуана с благодарностью до конца жизни.
       Дома Дон Хуан обдумывал создавшееся положение. Оставаться в Саламанке было невозможно, женщина могла все рассказать.
      Он бросил университет и уехал в Севилью. Он решил доказать всем, прежде всего самому себе, что может покорять женщин.
       В Севильи он имел несколько любовных связей с женщинами, но вскоре понял, что это ему не интересно - дамы сами его соблазняли. А это противоречило его незаурядному и оригинальному характеру, он хотел сам их покорить. Он решил, что отныне будет добиваться любви только тех женщин, которые будут сопротивляться. Например, достойными объектами могут быть жены, которые никогда не изменяли своим мужьям, невесты, желавшие принести мужу в качестве подарка к свадьбе свою девственность и, конечно, монахини. И, если уговорами и обаянием ему не удастся достичь успеха, он возьмет их силой.
      Но главная трудность заключалась не в этом. Он не любил женщин, даже презирал их за легкомыслие, неверность и похотливость. Ему были желанны только мужчины. Каждая связь стоила душевных сил. После тела преподавателя, одна мысль о женщинах вызывала у него тошноту. Дон Хуан понимал, что его ждет нелегкая жизнь. Но он был гордым испанцем и боялся быть не на высоте. Этого он не мог себе позволить, он должен быть всегда безукоризненным. И трудности только подбадривали его.
      И тогда он вспомнил об аутотренинге. Перед сном он расслаблялся и внушал себе, что любит женщин. Ночи в Андалузии жаркие, поэтому говорить себе, что во время занятий аутотренингом руки и ноги становятся тяжелыми и горячими, не имело смысла, он и так горел. Он решил пойти от противного. "Мои ноги холодные и легкие" повторял он. "Я спокоен и люблю женщин. Все будет хорошо". Это помогало, но ненадолго. Дон Хуан должен был часто прибегать к аутотренингу. Однако результаты были прекрасными, женщины были от него в восторге и, желая продолжения отношений, третировали его, приходили снова и снова, умоляли о любви. Но Дон Хуан был неумолим - один раз и баста!
       Однажды он увидел Донну Анну, которая, потупив глаза, входила в церковь. Он навел о ней справки. Ему сказали, что она единственная и любимая дочь Командора и невеста Дона Оттавио, которого любит, отличается необыкновенной набожностью и благочестивостью и по вечерам перед молитвой проводит время в саду, где любуется цветами, которые росли там в изобилии.
      Дон Хуан сразу понял, что она достойна его внимания. Он подкрепился аутотренингом, подкрался к саду, перелез через ограду и начал говорить Донне Анне о своей любви. Та отвечала весьма сдержанно, пыталась объяснить, что любит другого и собирается выйти за него замуж. Дон Хуан долго слушал, а когда ему это надоело, взял ее силой. Та сопротивлялась, но как-то слабо. В дальнейшем она призналась, что много слышала о Дон Хуане и хотела с ним познакомиться, а Дона Оттавио никогда не любила. Сопротивлялась же она больше из чувства женского противоречия, чем от желания защитить свою честь.
       Мимо прошел слуга. Донна Анна, увидав его и думая, что он мог бы все рассказать, подняла крик. Прибежали слуги, затем появился Командор со шпагой в руке.
      Дон Хуан принял вызов, и поединок начался. Оба были хорошими фехтовальщиками, и неизвестно, чем бы все кончилось. Но в это время взошла луна и осветила место боя. Командор увидел прекрасные лучистые глаза Дон Хуана, и шпага выпала у него из руки. Дон Хуану ничего другого не оставалось, как убить противника.
       Командор был еще молодым человеком, ему исполнилось недавно тридцать семь лет. Он был красив, аристократичен, высокого роста и обладал фигурой атлета. Дон Хуан, глядя на лежавшего в крови Командора, понял, что влюбился с первого взгляда.
       "Зачем я убил его? Мне нужно было ему все объяснить, сказать ему, что он единственный, с кем я мог бы быть счастлив, а женщины меня не интересуют. Он все бы понял. По-моему, я ему тоже понравился. Ведь он не захотел больше сражаться, когда увидел меня при лунном свете. Теперь он мертв, а я одинок", думал Дон Хуан в отчаянии.
       Однако для сентиментов уже не оставалось времени. Дон Хуан был окружен, пробовал скрыться, но его схватили и отвели к судье.
       Суд был открытым и собрал много людей.
      Мнения присутствующих разделились. Мужчины требовали убить злодея, по крайней мере, его кастрировать. Женщины были не были так кровожадны. Некоторые предлагали отдать им Дон Хуана на перевоспитание, другие говорили о смягчающих обстоятельствах: родители не занимались воспитанием детей, обвиняемый был единственным сыном в семье, и некому было привить ему уважение к женщине. К удивлению Дон Хуана, Донна Анна появилась в суде вместе с Доном Оттавио и приняла роль общественного обвинителя. Она упрекала Дон Хуана в том, что он убил невиновного человека, прекрасного семьянина, известного своей набожностью и благотворительностью. "Я бы своими руками задушила его, так велика моя ненависть к этому человеку", сказала она. "Но вначале мне хочется услышать приговор судьи, которого уважаю и в мудрость которого верю".
       Судья был в растерянности и решил занять срединную позицию. Дон Хуан был приговорен к изгнанию сроком на семь лет.
      Проводить Дон Хуана собралось много женщин. Белые платья невест чередовались с черными одеяниями монахинь. Было много розовых цветов (красные как символ страстной любви или белые, цвета невинности, были в этом случае неуместны). Женщины принесли изгнаннику огромное количество пирожков и вина на дорогу.
      Прохожие недоумевали, откуда взялось так много народу.
      "Может быть, опять началась война с сарацинами?" спрашивали одни.
      Им возражали: "Но ведь здесь всего один солдат и много женщин".
      "Возможно, сейчас в армию будут призывать и женщин", высказывались в недоумении третьи.
      Так и не получив ответа на свои вопросы, прохожие стали расходиться.
       Первая страна, куда попал Дон Хуан, была Франция. Его поразили нравы французского двора. Такого количества неверных жен он не встречал ни в Саламанке, ни в Севильи. После побед над несколькими благородными дамами (впрочем, это были скорее поражения под натиском желающих) Дон Хуан был разочарован. Не лучше были и простые француженки. В отчаянии он поехал в отдаленные монастыри, надеясь найти достойных представительницей женского пола, но, напрасно, аббатис, настоятельниц и простых монахинь даже не нужно было насиловать. А девочками, которые там воспитывались, Дон Хуан не интересовался. Его девизом было: только после четырнадцати!
       Но он не оставлял надежды найти ту, которая примет его любовь с должным уважением и пониманием.
       Однажды он попал в салон мадам де Плюсси. Несмотря на свои двадцать четыре года, молодая женщина славилась тонким пониманием искусства, редким даром в таком возрасте. Она оказывала Дон Хуану внимание, наговорила массу комплиментов и даже пригласила выпить вина на балконе ее дворца. Однако она с таким изяществом и непринужденностью выпорхнула из его объятий, что Дон Хуан очнулся только, оказавшись на улице.
       Оставшись в одиночестве, мадам де Плюсси всю ночь провела без сна, не понимая, гордиться ей или печалиться содеянным.
       "Дон Хуан выгодно отличается от тех мужчин, которые нас окружает. Те просто искусны в любви, да и беседах тоже, а он воистину человек страстный. О таком любовнике можно только мечтать. Но полюбить Дон Хуана значило бы стать его рабой на всю жизнь. А я слишком ценю свободу", сказала она через несколько дней маркизе де Савиньи, своей ближайшей подруге. И ее прекрасные глаза наполнились слезами.
       "Не плачьте, дорогая, ничто так не портит и не старит женщину, как слезы", сказала маркиза. "И уверяю вас, на Дон Хуане свет клином не сошелся".
       Хотя Дон Хуан и был раздосадован местными нравами, он должен был признаться, что француженки очень изобретательны в любви. Он узнал от них много полезного и интересного и впервые решил, что женская любовь может быть даже приятной. Он стал реже прибегать к аутотренингу.
       Затем он приехал в Германию.
      С огромным трудом ему удалось познакомиться с несколькими местными дамами, но он наталкивался все время на каменную стойкость, как будто они не понимали или не хотели его понять. А это только распаляло его и усиливало желание победить гордячек. Все же некоторые поддались испанскому очарованию и, как показалось Дон Хуану, осчастливили его своим вниманием.
      Одна, дама, верующая и никогда не изменявшая своему мужу, придя на исповедь, со слезами рассказала священнику о своем грехопадении.
      "Святой отец, я должна вам признаться в страшном грехе. Как вам известно, мой муж - человек высокий и толстый. В постели он наваливается на меня, как будто собирается придушить своим стодвадцатикилограммовым телом. С Дон Хуаном все было не так. Его любовь прекрасна, я бы даже сказала, благоуханна. Только один раз в жизни мне удалось понюхать это благовоние, но его запах я никогда не забуду. Даже на смертном ложе я буду вспоминать этого испанца".
      И все же, при одном воспоминании об этой стране его пробирала дрожь. Хотя он и доказал местным дамам, что любовь испанца куда привлекательнее любви тевтонских рыцарей, его поразило отношение немок к любви. Одна из них сказала, что возможно(?) изменит своему мужу, но сделает это только с семи до восьми часов вечера, и только в среду и субботу - ее муж встает рано, работает тяжело, и они занимаются любовью только в эти дни и часы. Другая потребовала, чтобы Дон Хуан завязал себе глаза ее бюстгальтером, чтобы не видеть того, кто принуждает ее изменить любимому мужу. Дон Хуан с омерзением изнасиловал обеих, не исполнив их требований.
      Дома он хохотал над ними.
      В конце пребывания в Германии Дон Хуан, спасаясь от одного разгневанного мужа, выскочил на улицу голым. Была зима, он простудился и провалялся в постели с воспалением легких около месяца.
       Больше всего ему понравилось в Италии. Там было тепло, итальянки были веселыми, и сопротивлялись они как-то весело. Правда, итальянские невесты разочаровали Дон Хуана - почти все они не были девственницами. Возможно, так здесь принято, решил он. И в Италии было множество монастырей с благочестивыми монахинями, которых он с удовольствием принуждал к любви силой.
      В одном из монастырей он увидел молодую монахиню. Она выглядела такой несчастной, она так молилась святой деве Марии, чтобы та простила ее грехи, что Дон Хуан собирался уже уйти, не тронув. Вдруг она скинула с себя одежду и набросилась на него как фурия: "Бей меня! Бей меня! Возьми меня силой! Это мечта всей моей жизни!"
       Дон Хуан плюнул в досаде на пол и ушел.
      Но в коридоре его ждали другие голые монахини. Ему пришлось спасаться от них через окно, а вслед неслись итальянские ругательства.
       Когда Дон Хуан познакомился в одном из аристократических домов Рима с Донной Эльвирой, он был поражен ее красотой. Это была статная блондинка с темными глазами и кротким выражением лица. (Он не знал, что Эльвира от природы была брюнеткой и подкрашивала волосы смесью трав, рецепт которых передавался в их семье из поколения в поколение как бесценное сокровище). Она почти ни с кем не разговаривала, отвергала заигрывания кавалеров и только задумчиво смотрела в окно, на луну.
      "Любовь блондинки должна быть прекрасной", подумал он. "У нее, наверно, нежная кожа и чувствительные губы. Вот только ведет она себя странно, как будто любовные утехи ей неведомы. Неужели с такой красотой она еще девственница? Без сомнения, добиться ее расположения будет необычайно трудно".
      Но это только разожгло его страсть и желание победить.
      Дон Хуан подошел к ней и, почти не рассчитывая на успех, заговорил, делая комплименты ее красоте и скромности.
      Донна Эльвира, отвечая односложно, смотрела по-прежнему в окно. Вдруг, неожиданно для Дон Хуана, она предложила прогуляться по берегу Тибра. Вначале оба молчали, затем донна Эльвира рассказала о своей несчастной жизни.
      "У меня было два мужа, но оба они были так жестоки ко мне и так алчны, что я не выдержала и убежала. Вы, конечно, знаете романс "Узнав в любви одно страданье, она утратила желанье и вновь не просится любить". Его сочинила я о моей неудавшейся жизни, и он разошелся по всему свету без упоминания моего имени, а я даже не получила гонорара".
      Неожиданно она повалила Дон Хуана на песок, срывая с себя одежды и раздевая его. Дон Хуан онемел от изумления.
      "Да она такая же, как и остальные. А я-то, дурак, размечтался...", подумал он и дал себе слово никогда больше не встречаться с ней.
      Но не тут-то было. Донна Эльвира настойчиво добивалась встреч, обвиняла Дон Хуана в холодности и неверности, засыпала подарками, которые приводили его в бешенство своей безвкусицей и ненужностью, письмами, в которых клялась в неземной любви и в которые вкладывала розы, орхидеи, цветы олеандра и цикуты.
      Ее любовь, как и характер, была ненасытной, скучной и однообразной, и Дон Хуан сбежал от нее сначала во Флоренцию, затем в Неаполь, но она всюду находила его.
      Тем временем любовный список Дон Хуана достиг невообразимых размеров. Но там были только женские имена, ни одного мужского. Время от времени он замечал на себе заинтересованные мужские взгляды, однако дело тем и ограничивалось. Как и прежде, мужчины сторонились его. Одни считали его слишком мужественным, другие - недостаточно женственным. Дон Хуан знал, что все они ошибаются, но объяснять им правду он считал ниже собственного достоинства.
      Он хотел даже просить деву Марию или святого Валентина, чтобы они помогли ему найти друга, но из гордости отказался от этой идеи.
      Уже несколько лет он писал письма самому себе. Он не собирался сочинить руководство по искусству соблазнения женщин, для этого не был он достаточно честолюбив. Письма содержали только вымышленные имена женщин, что он делал, чтобы добиться их расположения, что они говорили до и после, а также некоторые соображения о любви как таковой. В постскриптуме к одному из писем он писал: "Почему никто не спрашивает меня, кто мне больше нравятся, женщины или мужчины? Я ответил бы правду, но никто меня об этом не спрашивает, и это делает мою жизнь невыносимой".
      Он даже не читал этих писем, это было для него неважно.
       Незаметно прошли семь лет изгнания, можно было возвращаться на родину.
       В Испании ничего не изменилось, та же жизнь, те же дома, та же погода, те же женщины.
       "На чужбине хорошо, но на родине все равно лучше", думалось Дон Хуану. "Только в Испании я чувствую себя привольно".
       Он продолжал вести беззаботную жизнь покорителя женщин, хотя это и не приносило ему радости.
      Все чаще и чаще думал он о Командоре. Ему казалось, что если бы он не убил его, рано или поздно они бы встретились, полюбили бы друг друга и были бы вместе несмотря ни на что.
       Однажды Дон Хуан, возвращаясь от очередной дамы, проходил мимо кладбища. Он подошел к могиле Командора, над которой уже возвышалась статуя во весь рост, и подумал о том, что почти сравнялся с Командором по возрасту. Мертвые не стареют. Он подошел к статуе.
       "Дорогой друг, прости меня за то, что убил тебя. Мы ведь могли быть счастливы, вместе скакали бы на конях, фехтовали, читали одни и те же книги. Но ты мертв, а я несчастен без тебя".
       Ему показалось, что грозные черты лица статуи смягчилось, появилось что-то вроде улыбки. Дон Хуан осмелел.
       "Вечером у меня собираются гости. Я был бы очень рад, если бы тоже пришел", сказал он.
       Статуя кивнула. Дон Хуан попросил Командора прийти позднее официально назначенного срока - гости уже напьются, и он с Командором сможет поговорить спокойно, без назойливых посторонних.
       Вечером у Дон Хуана собрались гости. В основном это были соблазненные и брошенные женщины, некоторые пришли с мужьями. Они веселились, ели, пили. Лишь Дон Хуан был напряжен и с нетерпением ждал прихода Командора. Раздался стук в дверь, и появилась статуя Командора. Женщины попадали в обморок, но мгновенно пришли в себя из желания узнать, чем все закончится.
       "Дай руку!" сказал Командор грозно, а затем прошептал на ухо Дон Хуану: "Не бойся. Идем со мной, мы будем счастливы".
       "Хорошо", сказал Дон Хуан тоже тихо, а громко закричал:"Нет! Нет!! Нет!!!" и с радостью протянул руку Командору.
       Оба провалились.
       Гости начали благословлять Небеса за то, что те, наконец, покарали Дон Хуана за бесконечные грехи.
       Во время посещения ада Данте встретился с Дон Хуаном и Командором, которые вращались в том же круге ада, что и Франческа и Пауло. Он взял у Дон Хуана и Командора интервью для своей новой книги, которую собирался назвать "Божественная комедия". Оба сказали, что, наконец, счастливы. Что ни говори, с милым рай и в аду.
      
       Я закончил чтение писем Дон Хуана. Он предстал передо мной спортсменом, доказавшего миру и прежде всего самому себе, что для него нет ничего невозможного. Его жизнь - это многолетняя беспрерывная олимпиада для инвалидов, из которой он всегда выходил победителем. Был ли Дон Хуан конформистом, желавшим скрыть из-за боязни разоблачения свою тягу к мужчинам победами над женщинами? Хамелеоном от любви, как об этом писала Донна О.? Не думаю. Но, если он все-таки и был таковым, то делал он это оригинально и, так сказать, со вкусом.
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Обновлено: 18/10/2008. 129k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.