Кеслер Дэвид Филиппович
Капричос (Свободный взгляд на Капричос Гойи). Часть 2

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Размещен: 10/02/2009, изменен: 17/02/2009. 134k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:

    КАПРИЧОС

    (Свободный взгляд на КАПРИЧОС Гойи)

      

    Часть 2

    Дэвид Кеслер

    К ЧИТАТЕЛЮ

      
       Обращение к Читателю должно было бы предшествовать первой части сборника, но... что делать? стал тугодумом. К тому же, лучше поздно, чем никогда. Надеюсь, что Вам, дорогой читатель, будет интересно, тем более что это не просто компиляция.
       Посещения выставки офортов великого испанского художника Франсиско де Гойя Los Caprichos было, пожалуй, одним из наиболее сильных впечатлений моей жизни. Картины поразили меня, как и подавляющее большинство посетителей, своей мистичностью, ужасом, безысходностью. Затем пришло сомнение, правильно ли я понял то, что хотел выразить художник в своих рисунках. На эту мысль натолкнуло меня то, что на выставке наряду с офортами под названием Caprichos, были и картины других циклов - Los desastres de la Guerra ("Несчастья войны), La Tauromaquia ("Бой быков") и Los Proverbios ("Пословицы"). Если с пониманием названий трех первых циклов у меня не возникало сложностей, то почему художник назвал так четвертый цикл, объяснить я себе не смог. Все оказалось очень просто: рассматривая картины, я не обратил должного внимания на то, что к каждой из них кроме названия на испанском прилагалось также пространные комментарии на. Хотелось смотреть картины, а не терять времени, узнавая мнения других, пусть даже уважаемых искусствоведов. Вскоре я понял, что был неправ. Если бы я прочитал эти объяснения, не возникли бы проблемы с пониманием замысла художника. Нужно отказаться от моей привычки и узнать, что пишут специалисты, занимающихся творчеством Гойи, решил я. Дома, в спокойной обстановке, обложившись словарями, я прочитал несколько книг. В них были приведены не только названия картин, данные самим художником, но и так называемые Прадо-комментарии, которые, если и не были написаны самим Гойей, то, во всяком случае, с ним согласованы.
       Я пошел на выставку еще раз, и все встало на свои места.
       Один из своих офортов Гойя назвал "El sueЯo de la razСn produce monstruos", что дословно можно было бы перевести, как "Затуманенное сознание порождает ужасы (монстров)". Некоторые исследователи считают, что эта картина должна была быть помещена Гойей в начале цикла, объясняя намерения его создателя и предвосхищая другие картины. Возможно (?), испанская инквизиция именно так и интерпретировала замысел художника, признав его сумасшедшим и обвинив в ереси и безбожии, из-за чего Гойя, боясь расправы, вынужден был бежать во Францию (сначала в Париж, а затем в Бордо), оставив королю Карлу V свои картины на сохранение.
       Вместе с тем, правомочен и другой перевод.
       Испанское слово sueЯo имеет несколько значений: сон, сновидение, мечта. Слово
       monstruo это не только монстр, дьявол, черт. Известно, что Лопе де Вега современники
       называли El monstruo de drama, подразумевая под этим то, что он писал очень хорошие драматические произведения. И в русском языке прилагательное от слова черт, чертовски, имеет зачастую положительный смысл. Например: Чертовски интересная книга; чертовски красивая женщина и так далее. Некоторые престарелые кокетки любят говорить о себе: "В молодости меня нельзя было назвать красавицей, но я всегда была чертовски мила".
       Поэтому название этого офорта можно было бы перевести: "Когда разум (прагматическое мышление) спит, рождаются чертовски хорошие идеи". Я пошел еще раз на выставку и смотрел теперь на офорты совершенно другими глазами - наряду с уже знакомыми мрачными и потусторонне-мистическими картинами с летучими мышами, совами, монахами, ослами и, конечно, с ужасами войны, кровью, насилием, я увидел и другие - веселые, сатирические и издевательские.
       Таков был замысел Гойи, как мне представляется, совместившего по испанской традиции в своих картинах этого цикла страхи, ужасы и бессмыслицу страданий с сатирой, недвусмысленной насмешкой над человеческими слабостями, улыбкой и видением происходящего глазами представителя своего народа. Достаточно вспомнить "Дон Кихот" Сервантеса или фильмы Луиса Бунюэля, в которых трагическое сочетается с комическим.
       Хочется в качестве подтверждения наличия в Caprichos сатирических, даже веселых картин привести несколько примеров. (Останавливаться же на мрачных и мистических картинах цикла, по моему мнению, нет смысла - они и так у всех на памяти).
       На одной из них изображен молодой человек, рыдающий у трупа женщины (Tantalo). Прадо-комментарий: Если бы у нее был другой любовник, не такой скучный, она бы ожила.
       Или - Старая женщина, скорее всего, былая красавица, увешанная драгоценностями, рассматривает себя в зеркале и примеряет новую шляпку, а три молодых человека потешаются над ней (Hasta la muerte).
       Или еще - женщина, отворачивая лицо от повешенного, хочет вырвать у него зуб (A caza de dientes). Прадо-комментарий: По испанскому поверью для того, чтобы вино получилось хорошим, в него нужно бросить зуб повешенного.
       Наконец - No te escaparАs, на котором изображена красавица, танцующая перед страшилами. Комментарий: Если уж молодой женщине не уйти от чудовищ, можно, по крайней мере, с ними пококетничать.
       Больше всего меня поразила картина Lo que puede un Sastre, на которой изображен не то монах, не то призрак в монашеском облачении, возникающий перед стоящими на коленях людьми, молящими его о пощаде. Комментарий: Часто бывает, когда смехотворный зверь предстает в обличье чудовища, не стоящего не только страха, но и просто внимания.
       Можно было бы привести и другие примеры, но я не хочу утомлять
       читателя моими псевдо-искусствоведческими рассуждениями.
       Без Прадо-комментариев я бы всего этого, без сомнения, не понял, как и не узнал бы, что цикл офортов Proverbios имеет еще другое название - Los Disparates, что можно перевести как безумие, сумасшествие, вздор.
       Лишь через несколько лет после посещения выставки у меня возникла идея написать серию рассказов под впечатлением Caprichos Франсиско де Гойи. То, что Вы прочтете, не являются словесным описанием картин великого испанского художника, тем более их интерпретацией - для этого нужно быть, по меньшей мере, не менее гениальным, чем их создатель, коим я, естественно, не являюсь. Это вольные сюжеты, в которых я попытался выразить те чувства, которые они у меня вызвали.
       Поэтому я написал то, что написал, и так, как написал. Удалось ли это, судить не мне.
       Feci quod potui, feciant meliora potentes. - Я сделал, что мог, пусть другие сделают лучше.
      
       Дэвид Кеслер Декабрь 2008 года
      
      

    ПОЛЕТ В ЛУННЫЙ СВЕТ

      

    Дэвид Кеслер

    Посвящается Ингрид

      
       Лунный свет осветил комнату. Кнут Торстен беспокойно перевернулся на другой бок и, не открывая глаз, повернул лицо к окну. Для того чтобы знать, что пришло полнолуние, не было необходимости открывать глаза, он ощущал лунный свет всем телом, каждой его клеточкой.
       Как рассказывала в мать, Кнут с младенческого возраста был во время полнолуний всегда неспокоен и часто без видимой причины плакал. Так же он реагировал на перемену погоды, внезапное потепление или похолодание, приближение ураганов или другие перипетии. Такая необычная чувствительность к лунным фазам и изменениям погоды сопровождала его все детство.
       Он, единственный ребенок в семье, был предметом обожания родителей. Родителей он тоже любил так, как только дети могут любить своих мам и пап. Мать любил он за то, что она была его мамой, мыла и одевала, укладывала в постель, читала сказки перед сном. Она часто закрывала глаза на разбросанные игрушки и беспорядок в детской, а если и делала замечания, то всегда мягко и совсем не сердито. Не малую роль играло также и то, что она вкусно готовила, особенно десерты, например, птифуры и шоколадные кремы, которые она называла французскими - ее бабушка была француженкой и научила внучку изыскам тамошней кухни.
       Отец же был главой дома, предметом восхищения не только матери, но и Кнута. Он увлекательно рассказывал сыну различные истории из жизни их народа, ходил с ним в зоопарк и старался привить ребенку любовь к окружающей их природе. Всей семьей они ходили на концерты для детей, в театр на детские постановки, а на выставках родители показывали ему картины известных художников и объясняли то, что было на них нарисовано.
       Кнуту не было и шести лет, когда отец подарил ему на Рождество телескоп. При хорошей погоде они часами рассматривали в телескоп небо, и отец показывал ему Луну, Солнце, планеты и звезды. Больше всего Кнута интересовала Луна, и что бы ни рассказывал отец о других светилах, Кнут всегда переводил телескоп на Луну. Он называл ее своей любовью и говорил, что ничего более прекрасного никогда не видел. Когда же он узнал, что американцы высадились на Луне, то твердо сказал, что станет космонавтом и до конца жизни останется там, на Луне.
       Однажды он очень удивил отца, сказав, что видит, как на Луне феи играют в прятки, а гномы подковывают лунных лошадей, готовя их к предстоящим соревнованиям по регби. Отец, посмотрев в телескоп, сказал, что ничего подобного он не видит.
       "Папа, почему взрослые никогда не видят того, что видят дети?" спросил Кнут с обидой. Такого непонимания от любимого и уважаемого отца он не ожидал.
       "Наверное, потому, что мы повзрослели и стали скучными", ответил отец и вздохнул, а потом добавил: "С возрастом люди становятся сухими и прагматичными. Если ты видишь на луне фей и гномов, то я вижу на ней горы и кратеры, то, что получил со знаниями астрономии. Но самое плохое, что приносит зрелый возраст - взрослые перестают удивляться миру. Больше всего я хочу, чтобы ты навсегда сохранил ту самую непосредственность, которая отличает взрослых от детей".
       "Папа, но я ведь не хочу всегда быть маленьким. Мне хочется побыстрее стать взрослым. Таким как ты".
       Кнут любил на рассвете приходить в постель к родителям погреться. Он ложился между отцом и матерью и рассказывал им, какие сны он видел.
       Ни один сон его не обходился без жителей скрытого, невидимого народа. Похолодание, встречи или ссоры с друзьями, все происходило с участием либо фей (если совершалось что-либо хорошее), либо злых троллей (если происходило нечто плохое). Это очень удивляло родителей. В семье никогда не говорили о феях, троллях или гномах, а если и говорили, то всегда с некоторой долей иронии. Мать, когда рассказывала сыну перед сном сказки Андерсена - Кнут очень любил их - то выбирала всегда "Новое платье короля" или "Оловянного солдатика", а там не было ни слова о феях или гномах.
       Как-то раз ночью дверь в спальню родителей отворилась, и вошел пятилетний Кнут. Хотя глаза его были закрыты, шел он уверенно по комнате, освещенной светом полной луны. Он подошел к окну, улыбнулся и повернул лицо к луне. Родители проснулись.
       "Что с ним?" спросила шепотом мать.
       "Мне кажется, что Кнут лунатик", ответил отец. "Так ведут себя только лунатики".
       "Надо зажечь свет и разбудить его, пока не произошло что-нибудь страшное".
       "Ни в коем случае", сказал отец. "Лунатиков нельзя будить. Осторожно подойди к нему, поцелуй и отведи в постель".
       Подобное блуждание Кнута во время полнолуния повторилось еще раза два, а затем прекратилось. Но отец поставил на окна специальные задвижки, которые было трудно открыть, чтобы сын во время подобных ночных блужданий случайно не вывалился из окна.
       Однажды, когда Кнуту было уже десять лет, он пришел утром на кухню к завтраку и сказал матери, что сегодня не пойдет в школу.
       "Мне приснился страшный сон. Внезапно наступила очень холодная зима, и вся земля покрылась снегом. Холода пришли так неожиданно, что дикие птицы не успели улететь в теплые страны, замерзли, и повсюду были разбросаны их мертвые тельца. Феи, как ни старались, не могли вернуть их к жизни. Все было так страшно, что я проплакал всю ночь".
       Мать попыталась успокоить его, но ее уговоры ни к чему не привели, Кнут отказался идти в школу. Вечером у него поднялась температура. Болезнь оказалась тяжелой, он все время бредил и просил фей, чтобы те отогрели и накормили замерзших птиц.
       Сон оказался пророческим. Зима в тот год действительно наступила внезапно и была очень холодной, из-за чего погибло много птиц.
       "Неужели наш сын может предсказывать будущее?" в тревоге спросила мать отца.
       "Кто знает? Но то, что он неординарный ребенок, мне совершенно ясно", ответил отец. "Подождем еще какое-то время. Может быть, к годам четырнадцати он изменится и станет таким же, как и его сверстники. Если же он останется таким, как сейчас, придется показать его врачу".
       Однако к четырнадцати годам Кнут не изменился, и мать повела его к врачу.
       "У вас совершенно здоровый ребенок", сказал врач после осмотра. "Вы должны гордиться тем, что у вас такой сын. Другие дети его возраста уже становятся типичными представителями общества потребителей, в котором мы живем. Он же сохранил связь с природой, то редкое качество, которое мы теряем с возрастом. Так что будьте рады, что в вашей семье растет необычный ребенок, я бы сказал, очень чувствительный и интеллектуальный. Могу только добавить, что получил большое удовольствие от разговора с ним".
      
       После окончания гимназии Кнут долго не мог решить, какая профессия ему больше по душе - стать астрономом, космонавтом или заняться искусством. И стал режиссером в Музыкальном Театре.
       Ему импонировало то, что он родился под знаком Стрельца, ведь люди, рожденные под этим знаком Зодиака, склонны к мистическим предчувствиям, стремятся куда-то в неизвестность, из них получаются хорошие путешественники, ученые, исследователи.
       "Жаль, что я не стал космонавтом и не полетел на Луну. Но я режиссер, и каждый спектакль рождается, следуя тому, что неясно витает в моем подсознании, а я как медиум только посредник между автором и моим видением жизни".
       Во все, или поначалу работы в театре почти во все свои постановки, он вносил ту или иную долю мистики. Особенным успехом пользовались его интерпретации опер Верди, сюжеты которых по своей сути были либо откровенно мистическими или в которых стечения обстоятельств носили непредвиденный мистический оттенок. Так в "Бал-маскараде" сцена гадания Ульрики стала стержнем спектакля, на нее как бы наматывался сюжет. Гадалка неожиданно и многократно появлялась во время последующих событий, казалось бы не связанных с ее предсказаниями. Именно она направила пистолет, сразившего короля Густава. В "Трубадуре" Азучена, а не Энрико, не Леонора, не граф ди Луна, именно Азучена была главным действующим лицом оперы.
       Его приглашали ставить спектакли и в Драматический Театр. Но и там, в полной мере он дал возможность разгуляться своему мистическому видению мира. В шекспировском "Макбете", в сцене предсказания, ведьмы появились в окружении гномов, а Бирнамский лес можно было уже видеть почти в самом начале трагедии, еще задолго до того, как Макбет стал тираном, а леди Макбет произносила свой знаменитый монолог в окружении деревьев, как бы прося у них прощения за совершенные ею и ее мужем злодеяния.
       Известность Кнута-режиссера каким-то образом просочилась за пределы страны, и лучшие итальянские певцы считали честью участвовать в спектаклях, режиссером которых был он.
       Публике нравились постановки Кнута, и билеты на спектакли были распроданы задолго до представления, тем более что послушать такое количество оперных звезд до этого не представлялось возможным.
       Критики поругивали его за излишнюю склонность к мистике, но поругивали любя, как родители выговаривают любимому ребенку за маленькие шалости.
       Однако настоящий скандал разразился на постановке "Тоски". Кнут представил ее истеричкой, не отдающей себе отчета в совершенных поступках. А сцена, в которой она убивает Скарпио, была разрешена совершенно необычно. Тоска пришла на эту встречу после бессонной ночи, откровенно зевала, бессмысленно смотрела в окно, в которое стучал осенний дождь. И убила она Скарпио вовсе не из-за мести за смерть любимого ею Каварадосси, а просто так, от скуки, чтобы прекратить наскучившие ей любовные излияния шефа полиции.
       В музыкальных и театральных журналах появились статьи известных критиков, в которых подобная трактовка известной оперы Пуччини расценивалась как надругательство не только над памятью великого итальянского композитора, но и как заведомо извращенное попрание сюжета и идеалов героико-романтического музыкального театра.
       Художественное руководство театра оказалось в затруднительном положении - признать критику правильной, значило предать собственного режиссера, согласиться с ней они тоже не могли и не хотели - театры в стране отличались независимостью.
       "Может быть, ты поставишь "Тоску" так, чтобы не злить критиков, в той интерпретации, к которой привыкли все", все-таки сказал директор театра.
       Кнут только пожал плечами.
       "Я не собираюсь угождать кучку закоренелых авторитарных консерваторов. В конце концов, каждый волен трактовать сюжет по своему усмотрению. Я вижу оперу так, как ее срежиссировал. Если бы подобное видение вызвало возмущение публики, тогда бы я все понял. Но моя "Тоска" имеет огромный успех. Если такое не нравится некоторым критикам, привыкшим к банальностям, это не моя вина".
       Поддержка пришла совершенно неожиданно, когда в одной из центральных газет, рупора правящей партии, появилась статья, подписанная инициалами N.В., под названием "Искусство должно быть понятно народу".
       В статье говорилось о том, что страна, где древние верования стали традицией, и мистическое видение мира отражает мировоззрение большинства населения, нуждается в таком выдающемся режиссере как Кнут Торстен, спектакли которого всегда идут с аншлагом, признаны и по достоинству оценены во многих странах, и, кроме того, привлекают на сцену Музыкального Театра лучших певцов мира. "Обратите внимание на нашего героя. Он настоящий сын нашей родины - высокий, широкоплечий, со светлыми волосами и спокойными голубыми глазами. Так и видишь его на корабле среди бушующего моря", писалось в статье. В конце автор просил не забывать изречение человека, использованное как заголовок, учение которого изменило мировоззрение человечества.
       "Мне было бы куда приятнее, если бы в мою защиту встали интеллектуалы, а не партийные функционеры", пожаловался Кнут своей жене Эрике.
       "Ты бы лучше думал о делах земных, чем о необычном", сказала она.
       Кнут был женат на Эрике уже несколько лет. Они не всегда понимали друг друга - в отличие от мужа Эрика была человеком, твердо стоящем на земле, чуждая всякой мистике. Но Кнут был доволен женой и считал, что их брак был счастливым. Он привык, что после работы придет в теплый дом, где его к ужину уже ждет жена. У Эрики было кроме того еще много других положительных качеств, нравившихся Кнуту.
       "Привычка свыше нам дана, замена счастию она", вспомнил он изречение Пушкина.
       Кнут высоко ценил русскую культуру, учил русский язык, читал на нем, но говорить так и не научился, да и с кем говорить, среди его знакомых не было никого, кто говорил бы по-русски. Его мечтой было поставить "Бориса Годунова" в Мариинском Театре. Вот уж где дал бы он волю своему воображению! Это должна была быть опера не о трагедии царя Бориса, не о страданиях простого народа (нет, конечно, и об этом тоже), но в первую очередь и во главе всего стяли бы предсказания Юродивого, предчувствовавшего своей необычной, мистической душой приход великой смуты, которая на много лет принесет России горе, нищету, разбой и насилие.
      
       Во время полнолуния с Кнутом всегда происходило что-то необычное, он чувствовал прилив сил, желание двигаться. Он встал из постели и, как был в пижаме, не открывая глаз, вышел на балкон. Дорогу он знал прекрасно, для этого не нужно было открывать глаза.
       "Хорошо, что Эрика уехала навестить родителей. Она бы проснулась и начала приставать с вопросами, что я собираюсь делать среди ночи. А так я свободен и могу вести себя, как захочу", подумал он.
       Он жил в десятиэтажном доме, и с высоты восьмого этажа, где находилась его квартира, был виден город, как на ладони. Город погрузился в темноту. На улицах не было ни одного человека, машины стояли, припаркованные к тротуару, свет почти во всех окнах был погашен, лишь некоторые были освещены.
       "Город уже спит, ведь уже ночь", подумал Кнут. "А я люблю ночь. Именно ночью мне приходили в голову самые оригинальные и интересные идеи. Конечно, не все любят ночь, как я. Но все равно приятно, что есть люди, которые, тоже не спят, и в их окнах горит свет. Жаль, что я их не знаю. Наверное, было бы приятно с ними познакомиться и узнать, чем они занимаются по ночам. Может быть, разговаривают с друзьями за бокалом вина, мечтают о чем-то, слушают любимую музыку или читают любимые книги".
       Дом, где он жил, находился недалеко от порта, и если ветер дул с моря, в квартире пахло морем. С балкона просматривался порт, как будто он находился совсем рядом. Вдали были видна бухта с множеством разнообразных судов. Но теперь порт почти утонул во мраке, смутно серебрилась лишь лунная дорожка на почти черной воде и мачты парусников, которые видны были лишь силуэтами под неярким светом полной луны,
       Возвращаться в постель не хотелось. Все его тело наливалось силой, как у спортсмена, который перед ответственным соревнованием ощущает каждую мышцу, даже самую маленькую.
       Он почувствовал странное ощущение в руках - словно тысячи иголок вонзились в них. Они покрылись перьями и стали крыльями.
       Он вскочил на перила балкона.
       И полетел.
       Конечно, он летал и раньше, иначе добраться до материка было не возможно. Но это был полет в самолете, который ведет летчик, где он, Кнут, был лишь пассивным пассажиром, и летел по маршруту, выбранному не им, а другими, людьми, которых он не знал и никогда не узнает.
       В этот раз это было ни с чем несравнимое ощущение полета, когда можно лететь туда, куда пожелаешь и не от кого не зависишь. Все подчинено только твоей воле, только твоему желанию.
       Вначале он быстро махал руками-крыльями, боясь упасть, но вскоре понял, что это было ненужно - он перемещался с одного воздушного потока на другой и парил, как большая птица.
       Он знал в городе каждую улицу, каждый переулок, каждый дом, здесь он родился и прожил всю жизнь.
       Он облетел собор, который всегда ему очень нравился. Как светло-серая скала, собор возвышался над городом, устремив в небо свой шпиль. Не будучи человеком религиозным, Кнут любил время от времени приходить в собор, где всегда чувствовал себя спокойно, то ли послушать орган, то ли просто посидеть и подумать о жизни. Это было место, где можно было отвлечься от суеты жизни и подсознательно, не отдавая себе отчета, обдумывать то, над чем стоит еще поработать. Вот и теперь, облетая собор, он почувствовал, как он духовно с ним связан.
       Он пролетел над домом, в котором родился и где до сих пор жили его родители, их любовь и заботу, вспомнил детство. Его мать и отец были всегда его самыми первыми и благодарными зрителями, а он предметом их гордости.
       Он полетал над театром, его театром, и у него внезапно появилась идея поставить "Путешествие Нильса с дикими гусями", но в этот раз для детей, и не как мистическое действо, а как увлекательное зрелище с феями и гномами, где во главе всего спектакля будет дружба и взаимопонимание между человеком и дикой природой.
       "Жаль, что у нас с Эрикой нет детей", подумал он. "Я бы был хорошим отцом. Я бы любил нашего ребенка и рассказывал ему перед сном о феях и гномах. И конечно, о луне".
       Вначале они хотели ребенка, даже шутя поругивались, мальчика или девочку, Кнут хотел девочку, а Эрика мальчика, потом откладывали эту идею с года на год, затем время прошло, и они больше об этом не вспоминали, во всяком случае, друг с другом не обсуждали. Он с утра до вечера пропадал в театре, а Эрика тоже много работала, и было ясно, что продвижение по карьере для нее важнее материнства. Кнут особенно не настаивал, он понимал, что ребенку кроме любви нужны родители, не слишком обремененные работой. Иногда Кнут просыпался по ночам оттого, что ему не хватает маленького теплого тельца его, их с Эрикой, ребенка, безразлично, мальчика или девочки.
       Возвращаться домой не хотелось, и Кнут решил полетать над страной. За последнее время он почти не покидал город.
       Под ним простиралась необозримая равнина, покрытая камнями различной величины, разбросанными в беспорядке. Они было покрыты не то грязью, не то слизью какого-то желтовато-зеленоватого цвета, безжизненной и потусторонней.
       Когда, еще будучи ребенком, Кнут впервые увидел эти места, он был поражен.
       "Что это?" спросил он у отца со страхом. "Чем покрыты эти камни? грязью, не грязью, а чем-то страшным, необычным, похоже, слизью. Это только напоминает слизь или на грязь, но она живая, и если пойдешь по ней, она высосет из тебя всю жизнь, и ты окажешься с другом мире".
       "Это камни, которые были выброшены при извержении вулканов много тысячелетий тому назад. А теперь они покрыты лишайником и мхом такого странного цвета", сказал отец как можно спокойнее, видя, какое жуткое впечатление произвел этот пейзаж на ребенка. "Но ты можешь не беспокоиться - это наша земля, и тебе не грозит ничего плохого. К тому же, когда американцы решили высадиться на Луну, они прислали сюда астронавтов, чтобы те привыкали к неземному ландшафту".
       "Не знаю, о чем думали американцы, но для меня это не пейзаж другой планеты. Это потусторонний мир, не знаю, ад или чистилище, но уж точно не рай. Я не хочу никогда больше приезжать сюда".
       Но этот пейзаж с камнями, покрытыми лишайником и мхом произвел тогда на Кнута очень большое впечатление, он плохо спал, часто плакал и в мыслях часто возвращался к тому, что видел.
       И вот теперь он оказался опять здесь, среди разбросанных в беспорядке камней, покрытых мхом и лишайником, похожим на застывшую мертвую грязь. Легкий туман поднимался струями с земли и застывал где-то посредине, между небом и землей, не закрывая луну.
       По равнине бродили тени давно умерших. Лунный свет проходил насквозь через их полупрозрачные высохшие тела, покрытые обрывками материи, которая свисала с них бесформенными складками. Казалось, они плыли над камнями, в одиночку, парами или группами. Их лица ничего не выражали и были как-то нечеловечески спокойны, а невидящие глаза смотрели куда-то вдаль. Они не разговаривали друг с другом. Каждый был одинок, даже те, которые шли парами или группами, никто не обращал ни на кого внимания, как будто на свете не существовало больше никого, кроме него самого. Это был мир одиночества, безразличия и покоя, от которого на душе становилось холодно. Одиночество ощущалось почти физически, оно обволакивало Кнута, не давая дышать.
       Один из обитателей этого царства теней посмотрел на кружившего в небе Кнута, и на его лице появилось что-то наподобие улыбки.
       "Довольно тебе бесцельно летать, спускайся лучше к нам, и ты обретешь вечный покой. Только в покое можно чувствовать себя счастливым".
       "Мне не нужна спокойная жизнь. Покой засасывает человека, как болото",
       хотел возразить ему Кнут, но понял, что это бесполезно, тени никогда бы его не поняли.
       "Нужно быстрее убираться отсюда. Еще немного, и я сойду с ума", подумал Кнут и полетел дальше.
       Он летел над бесконечной равниной. Это была пустыня, черные вулканические камни которой за многие века раскрошились и превратились в песок. Было почти темно. Свет поглощался черной поверхностью, и, казалось, что даже луна померкла, не в состоянии осветить пустынную местность. Ни единого деревца, даже небольшого, ни единого кустика, пусть даже чахлого, ни единой травинки, ничто не росло здесь, на черном отравленном песке этой пустыни, пропускающим, как решето, сквозь себя воду, источник всего живого. Только слабый ветер завитками поднимал в воздух черный песок, который тут же падал обратно.
       "Хорошо, что нет сильного ветра, а то бы поднялась песчаная буря", подумал Кнут. "Нужно было бы найти камень и положить его перед пустыней. Тогда бы мое путешествие прошло без ненужных трудностей. Но где его найти, вокруг лишь черный песок и ни единого камня".
       Над пустыней пронесся звук, от которого сердце Кнута сжалось от ужаса - как будто лопнул гигантский мыльный пузырь. Или это был предсмертный крик человека, для которого прощание с жизнью означало долгожданное избавление от многолетних непереносимых страданий.
       Сильный запах сероводорода заполнил воздух. Долина между невысокими холмами была испещрена многочисленными воронками, в которых бурлила расплавленная сера и которые испускали этот запах. Из воронок время от времени на мгновение появлялось то лицо, искаженное болью, то рука, то нога, покрытые ранами. Из одной воронки показался полу-шар, мгновенно выбросивший на большую высоту струю зловонной жидкости, окруженную паром, в которой кувыркалось изувеченное человеческое тело, и раздался тот самый леденящий душу звук, так поразивший Кнута. Это страшное извержение продолжалось несколько секунд и исчезло, не оставив никакого следа, даже пар пропал неизвестно куда.
       "Вот и побывал я в аду. Если бы мне сказали, что такое может произойти со мной, я бы никогда не поверил", почти вслух сказал Кнут.
       Подул холодный ветер. Кнута начало бросать из стороны в сторону, как самолет, попавший в болтанку при перелете из моря на сушу или во время непогоды. Чтобы удержать высоту, ему приходилось часто махать крыльями, но и это помогало мало. Ветер усиливался и становился все холоднее.
       Он пролетал над ледником. Многовековой лед со временем выветрился, и, будь это при ясной погоде, на нем отчетливо бы просматривались причудливые сооружения, похожие то на крепости или на волшебные замки, построенные неизвестно когда и неизвестно кем, то на таинственные входы в невидимые глазом пещеры, скрытые где-то глубоко во льду, образовавшемся очень давно, куда раньше, чем первый человек появился на земле, то на группы экзотических животных, застывших в различных позах. Но теперь ледник был покрыт слабым туманом, из-за чего эти необычные фигуры на его поверхности казались призрачными и неотчетливыми, как мираж.
       Ледник светился голубым светом, исходившим откуда-то из глубины, как будто он аккумулировал в себя вселенскую энергию и теперь отдавал ее свечением. Он резко выделялся из окружавших холмов и гор желто-коричневого цвета, слабо освещенных луной.
       Голубой свет поднялся пламенем к небу. Из него вылепилась фигура человека, одетого в длинные голубые одежды, бороду и длинные светлые волосы которого развевал сильный ветер. В руке он держал посох и властным взглядом хозяина осматривал окружающий пейзаж.
       "Я охранял тебя, сколько мог", сказал человек. "Но здесь кончаются мои владения. Если ты полетишь дальше, то навеки потеряешь мою защиту и попадешь в потусторонний мир зла. Возвращайся назад. Лети домой, иначе погибнешь от духов, над которыми я не имею власти".
       "Почему ты не позволяешь мне лететь дальше? Наконец у меня появились крылья, мой дух и моя воля освободились от тех условностей, которые окружают каждого, кто живет среди других людей. Я хочу быть свободным и насладиться в полной мере этим прекрасным чувством", сказал Кнут.
       "Ты не прав. Ты свободен, потому что мыслишь неординарно. Не у каждого хватит смелости вести себя так, как ведешь себя ты, и делать такие спектакли, которые делаешь ты. Так поступают только свободные люди. Гордись тем, что ты свободный человек и не ищи опасности там, где не нужно. Но, как у каждого свободного человека, у тебя есть право выбора, лететь дальше, навстречу гибели или в город, домой. Можешь делать то, что сочтешь нужным. И все же, для тебя будет лучше, если ты послушаешь меня и возвратишься туда, откуда прилетел. Я предупредил тебя".
       Перед его глазами возникла одна из картин Дали, на которой была изображены два глаза в небе над долиной, только два глаза, смотревшие зорким взглядом вдаль, как ночной дозор.
       "У этого человека такие же глаза, как на той картине, все понимающие, но холодные и бесчувственные. Как у оруэлловского Старшего Брата", подумал Кнут.
       Фигура человека внезапно начала медленно исчезать. Сначала она потеряла выпуклость, потом побледнела, через нее стало просвечиваться темно-синее небо, и, наконец, она совершенно исчезла. Остался только абрис, горевший языками голубого пламени. Но потом эти языки один за другим погасли, и видение исчезло, как будто никогда не существовало.
       Кнут вспомнил улыбку Чеширского кота, которая продолжала еще долго висеть в воздухе после того, как сам кот исчез.
       "Как не хочется возвращаться в город. Наконец, у меня появилась возможность увидеть страну сверху".
       Но потом чувство самосохранения взяло верх над любопытством и даже над безрассудством.
       "Действительно, не нужно искушать судьбу. Тот человек в голубых одеждах был прав, нужно возвращаться", подумал Кнут.
       Кнут уже собрался повернуть назад, когда внезапно почувствовал сильную усталость.
       "Нет больше сил лететь. Я, наверное, устал, потому что сражался с холодным ветром над ледником. Хорошо бы найти какую-нибудь скалу, посидеть немного, набраться сил, и тогда можно полететь обратно в город, домой".
       Где-то вдалеке виднелась едва различимая в тумане одинокая белесая скала, слабо освещенная лунным светом. Тяжело вздохнув, напрягая последние силы, до скалы было довольно далеко, он думал только о том, как бы быстрее добраться до ее и, наконец, отдохнуть, Кнут, полетел к скале и сел на ее вершину. Очень хотелось спать, глаза слипались, руки-крылья стали такими тяжелыми, что он мог едва ими шевелить, сердце учащенно билось, не хватало дыхания.
       "Ты не послушался меня", услышал он голос человека в голубых одеждах. "Теперь я ничего не могу для тебя сделать".
       Кнуту стало холодно, он почувствовал себя заблудившимся в лесу ребенком, потерявшего родителей.
       Скала, на которую сел Кнут, находилась далеко от того места, где совсем недавно находился тот человек.
       "Я улетел оттуда, где он мог охранить меня от зла, и теперь я остался без защитника", подумал он. " Но я не могу больше лететь, у меня не осталось никаких сил. Необходимо отдохнуть, хотя бы полчаса, хотя бы несколько минут. Только несколько минут! Посижу немного на этой скале, улечу отсюда и никогда сюда не возвращусь".
       До его слуха донеслась едва слышимая музыка, доносившаяся откуда-то снизу, как будто из внутренности скалы. Она напоминала низкие звуки органа, сопровождаемого визгом завывающих флейт. Затем присоединился хор. В музыке слышались и свист сильных порывов ветра, и грохот бушующего моря, волны которого разбиваются о прибрежные скалы, и крики людей терпящего бедствие корабля, молящих о помощи, которое им никто не окажет.
       "Что ты здесь делаешь? Убирайся отсюда, если не хочешь погибнуть", раздался низкий хриплый голос. "Ты попал в мои владения, и человек, птица или букашка, всякое живое существо, которое тут появляется, неминуемо умрет".
       Рядом со скалой, на вершине которой примостился обессиленный Кнут, появился огромный человек, одетый в лохмотья грязно-коричневого цвета. Обезображенное многочисленными морщинами и шрамами его лицо было покрыто щетиной, глаза горели злостью и ненавистью, изо рта вырывался зловонный пар.
       "Я скоро уйду", тихо сказал обессиленный Кнут. "Разреши мне только немного посидеть и набраться сил".
       Великан громко рассмеялся.
       "Ну что ж, сиди, но это тебе дорого обойдется".
       Музыка неожиданно оборвалась, как бы сломалась на полу-звуке.
       По скале ползли маленькие человечки. Они были точными подобиями того огромного чудовища, появившегося рядом со скалой, на которой сидел обессиленный Кнут - такие же грязно-коричневые лохмотья, покрывавшие их тела, и искривленные злобой лица, покрытые щетиной и многочисленными шрамами и морщинами. Их злые глаза как маленькие прожекторы испускали пучки мертвенного желто-зеленого света, освещавшего их путь. От этого света скала стала похожа на палец полуистлевшего мертвеца, устремленный в небо и грозившему неизвестно кому и неизвестно чем.
       Маленькие человечки ползли быстро и были похожи на голодных крыс, учуявших нечто такое, чем можно поживиться. Они издавали злобные визжавшие и хрюкающие звуки, что еще больше усиливало их сходство с полчищем свирепых крыс, не останавливающихся ни перед чем и уничтожающих на своем пути все живое.
       "Придется улетать, хотя я совсем не отдохнул", подумал Кнут. "Нет сил. Не знаю, сумею ли я добраться до дома".
       Он тяжело взмахивал руками-крыльями, которые его почти не слушались, хотя он всегда считал себя человеком физически сильным.
       "Нужно скорее покинуть это страшное место", подумал Кнут, "добраться до ледника. А там, может быть, я опять увижу этого человека, и он возвратит мне силы. Он, наконец, улыбнется мне и скажет: "Я знал, что ты возвратишься. Теперь ты снова под моей защитой". Без его помощи я упаду на землю и умру в этом Богом проклятом месте".
       По холодному ветру, который дул ему навстречу и бросал со стороны в сторону, мешая лететь назад в город, Кнут понял, что опять находится над ледником. Но теперь ледник не светился голубым светом и ничем не отличался от окружающих его гор. Не было видно и человека в длинных голубых одеждах с посохом в руке.
       Холодный плотный туман поднимался к небу и почти закрывал луну. Он проникал в легкие, мешал дышать. Лететь становилось все труднее.
       Вот пролетел он над тем местом, где безжизненная земля была когда-то покрыта, как в аду, воронками с кипевшей серой и варившимися в ней телами умерших. Все это исчезло, не чувствовался не только запах сероводорода, но и не было даже пара. Воздух был чистым и холодным, без примеси каких бы то ни было запахов.
       Сердце Кнута нервно забилось от мысли, что ему опять придется встретиться с тенями умерших, бродившими среди разбросанных в беспорядке камней, которые из-за покрывающих их лишайников и мха, казались покрытыми безжизненной грязью или слизью. Кнут даже подумал о том, что незачем сопротивляться судьбе - если ему суждено упасть и разбиться, то значит, так и нужно, так распорядилась судьба. Он был настолько обессилен, что теперь принял бы предложение теней и остался с ними в стране вечного покоя.
       "Так просто я не сдамся. Я ведь еще жив и хочу жить дальше", вдруг подумал он, с отвращением вспоминая теней умерших, и, превозмогая усталость, еле шевеля руками-крыльями, продолжал лететь в направлении города, к дому, к теплой постели.
       Потом он оказался над безжизненной черной пустыней, которая была едва видна сквозь сгущающийся туман.
       На небе появились облака. Они время от времени закрывали луну, которая и так из-за тумана была едва видна бледным желтым кругом.
       Наконец, появились едва различимые очертания города. Кнут попробовал быстрее двигать руками-крыльями, чтобы быстрее добраться до дома, но это ему плохо удавалось. Холодный туманный воздух сковал все его тело, перехватывал дыхание.
       Он летел уже над заливом и портом, но лунная дорожка куда-то исчезла, очертания кораблей и мачты тоже нельзя было рассмотреть в этом молочно-белом тяжелом воздухе.
       Он пролетел над домом родителей, над собором, над театром, лишь угадывая, что они должны были бы быть где-то под ним.
       Наконец, он подлетел к своему дому, сел, как птица, на балкон и вздохнул с облегчением, предвкушая теплоту постели. Вот теперь-то он сможет отдохнуть, набраться сил. А там придет новое полнолуние, и он опять полетит.
       Полетит! Полетит!
       Вдруг у Кнута возникло ощущение, что маленькие человечки не оставят его в покое, а будут преследовать. Так чувствуется присутствие невидимого врага, который обязательно придет и принесет несчастье.
       Облака закрыли все небо, туман еще более сгустился, и луна скрылась. Стало совершенно темно.
       Он уже собирался добраться до постели и, наконец, крепко заснуть, но услышал злобные визжащие и хрюкающие звуки. В темном туманном небе появились маленькие человечки в грязно-коричневых лохмотьях с искаженными от злобы лицами, покрытыми морщинами и многочисленными шрамами. Их глазки, как маленькие прожекторы, испускали пучки мертвенного желто-зеленого цвета, который освещал им путь. Они летели в темном небе, громко хлопая крыльями, похожие на стаю голодных крыс, научившихся летать.
       Сердце Кнута забилось от страха, тело покрылось холодным потом.
       "Они прилетели вслед за мной. Теперь они обоснуются в городе, и всех и все сожрут. Если я их не прогоню, они погубят нас!"
       Он вскочил на перила балкона и начал угрожающе махать руками-крыльями, чтобы отпугнуть их.
       Что-то теплое и мягкое коснулось его лица.
       "Перо", подумал Кнут.
       Перья падали с его рук-крыльев, сначала по одному, потом пачками. Вскоре его руки совсем оголились.
       Подул ветер и под его порывом Кнут зашатался на перилах, потерял равновесие и упал с балкона.
       Сильный поток воздуха засвистел у него в ушах и раздвинул веки закрытых до сих пор глаз. Он увидел, что с огромной скоростью падает на землю.
       Последней его мыслью было:
       "Луна, ты предала меня".
      
      

    ПАДШИЙ АНГЕЛ И МАРИ

    Она окинула незнакомца взглядом, который,

    пронизывая темноту, различал с тревогой некий

    неясный, но достаточно существенный признак,

    и спросила:

    "Сударь, а вы действительно ангел?"

    А.Франс. "Восстание ангелов".

    И шестикрылый серафим

    На перепутьи мне явился.

    А. Пушкин. "Пророк".

      
      
      
       Мари проснулась от ощущения, что в комнате рядом с ней кто-то есть, какой-то посторонний. Было совершенно темно, перед сном она наглухо опустила жалюзи, чтобы свет с улицы ей не мешал. Обычно она этого не делала, но за последнее время то ли из-за перегрузки на работе, то ли потому, что она рассталась с Жан-Люком и осталась одна, то ли по какой-то другой причине, спала она плохо, часто просыпалась, потом не могла снова заснуть, и весь последующий день шел кувырком. Она даже время от времени принимала снотворное, чтобы прийти в себя.
       "Зачем я опустила жалюзи? Я ведь этого почти никогда не делала. А теперь в спальне темнота кромешная, ничего не видно", подумала она. "Если бы я этого не сделала, проникал бы свет с улицы, и можно было бы рассмотреть того, кто появился в моей спальне".
       Она действительно никогда не закрывала наглухо жалюзи, может быть, только тогда, когда к ней приходил Жан-Люк, хотя это было тоже не нужно, она жила на верхнем этаже, и то, что происходило в спальне, было надежно скрыто от постороннего любопытства.
       Она прислушалась, и ей показалось, что слышит чье-то постороннее дыхание. В ужасе она закрыла глаза и сама попробовала не дышать, чтобы не мешать ушам услышать постороннего. Но, как не прислушивалась, она не могла уловить никаких необычных звуков, в комнате было абсолютно тихо, даже уличный шум не проникал сквозь окно, наглухо закрытое жалюзи. Надолго затаить дыхание оказалось мучительным, и она задышала вновь. И снова услышала, как кто-то посторонний тяжело дышит.
       "Может быть, я слышу свое собственное дыхание?" старалась она внушить себе, чтобы хоть как-то успокоиться.
       Но убедилась, что была неправа. Это были шумные страстные вдохи, так дышал Жан-Люк во время возбуждения.
       Когда ее глаза привыкли к почти полной темноте, она смогла различить силуэт ни то мужчины, ни то женщины, почти склонившийся над ее постелью и пристально ее рассматривавший.
       Потом, приглядевшись внимательнее, решила, что это скорее мужчина, чем женщина - он был высокого роста, у него была прекрасная фигура, мускулистые руки и ноги, и плечи его были значительно шире бедер, это она либо увидела несмотря на темноту, либо себе представила.
       "Мужчина ли женщина, понять невозможно. И все же, судя по поведению, и по фигуре тоже, это скорее мужчина, чем женщина".
       Вдруг ей пришла страшная мысль, от которой она покрылась холодным потом.
       "Убийца!" подумала она, и сердце ее почти остановилось от страха. "Почему я не приняла снотворного? Он бы убил меня, а я бы ничего не почувствовала, потому что спала. Смерть во сне была бы не так мучительна".
       Но как она не вглядывалась, рассмотреть пистолет или кинжал в руках постороннего ей не удалось.
       "К счастью, он не убийца. Бог даровал мне жизнь", подумала она с облегчением. "Однако, что ему нужно у меня в доме? Грабитель? Но ведь у меня нечего красть. Ни одного дорогого украшения, ни одного драгоценного камня или настоящего жемчуга. Ни дорогих нарядов, ни мехов тоже нет. Все куплено в обычных супермаркетах, даже не в "Самаритэн". Но я одеваюсь только в то, что мне идет, и ни за что не скажешь, что наряды куплены по дешевке. Недаром Николь и Катрин говорят, что у меня прекрасный вкус. Это конечно приятно слышать, особенно из женских уст. Женщины обычно завистливы и говорят о своих подругах только гадости".
       Она боялась пошевелиться, даже глаза закрыла от страха.
       "Наверное, он случайно увидел меня на улице, решил, что я очень богата, выследил, где я живу, подобрал отмычку к входной двери, и вот он теперь здесь. Очевидно, он не слишком искушен и не может отличить дорогих вещей от просто элегантных".
       Она полежала несколько минут зажмурившись, едва дыша, без движения, но потом все- таки открыла глаза.
       "Скажу ему, пусть забирает все, что у меня есть, и убирается. А может быть, закричать и пригрозить ему, что вызову полицию. Нет, лучше не рисковать, так надежнее. Кто знает, что у него на уме, со страха он может меня ударить. Или задушить", подумала она, содрогаясь от ужаса.
       Она уже представила себя, лежавшей в гробу, в любимом светло-зеленом платье, которое очень шло к ее зеленоватым светлым глазам ("Но ведь глаза у меня мертвой будут закрыты. Какая жалость", подумала она с горечью), элегантных сережках с эмалью под старину и ниткой искусственного жемчуга на шее. И горячая волна жалости к себе смешанная с восторгом захлестнула ее тело.
       Несмотря на темноту, Мари попыталась рассмотреть этого человека и к удивлению обнаружила, что он гол. СОВЕРШЕННО ГОЛ! На нем не было ничего, даже нижнего белья. Вглядевшись, она поняла, что не ошиблась, определив незнакомца как мужчину. С радостью женщины, увидевшую и оценившую по достоинству красивую вещь, она отметила, что его фигура содержала атрибут, категорически отличающий мужчин от представительниц слабого, но прекрасного пола. Но вскоре радость сменилась омерзением.
       "Извращенец", подумала она с отвращением. "Какому приличному нормальному мужчине придет в голову, предстать перед незнакомой женщиной совершенно голым. Нацепил бы на себя изящные трусики или хотя бы перевязал бедра полотенцем. Без всякого сомнения, эксгибиционист, или что-нибудь в этом роде. Но они не опасны, покрасуются и уберутся восвояси. А потом будут рассказывать себе подобным о своем подвиге. Вот уж никогда не думала, что встречу извращенца, да еще в собственной спальне".
       Но просто лежать и ничего не предпринять для собственной защиты, было ей больше невмоготу. Надо что-то сделать, решила она.
       "Что вам здесь надо?" сказала она громко хриплым от волнения голосом. "Убирайтесь немедленно или я позову полицию. Сейчас я зажгу свет, чтобы увидеть ваше мерзкое лицо, и тогда вам не избежать расплаты за то, что вы совершили".
       "Прошу вас, не зажигайте свет", услышала она приятный голос, скорее баритон, чем тенор, но, во всяком случае, не бас.
       "Кто вы?"
       "Я ангел"
       "Не говорите глупостей", сказала она неуверенным от удивления голосом.
       "Нет, правда, я ангел".
       "Это ваше имя?"
       "Меня зовут Мариэль. Я ангел, которого зовут Мариэль".
       "Странное имя".
       "Ничего странного в нем нет. Я ваш ангел-хранитель. Вас ведь зовут Мари, поэтому я Мариэль. Меня так нарекли в честь вас. Ведь первая часть имени ангелов-хранителей совпадает с именем человека, которого они охраняют, а окончание "-эль" - признак их неземного происхождения. Поэтому я и зовусь Мариэлем"".
       "Оставьте меня в покое! Все равно я вам не верю."
       "Разве вы не верите в существование ангелов? Я был о вас лучшего мнения", сказал Мариэль разочарованно. "Вы и в Бога не верите?"
       "Это мое личное дело. На подобные вопросы я не отвечаю. Сейчас не время для теологических диспутов. Уже ночь, а завтра рано утром мне идти на работу. Поэтому уходите. Уходите же!".
       "Не гоните меня. Я так давно искал встречи с вами, а теперь вы меня прогоняете. Прошу вас, разрешите мне побыть с вами. Я не сделаю вам ничего плохого, а для меня встреча большая радость".
       "Ну, хорошо, предположим, я поверила, что вы действительно ангел, но где же ваши крылья? Я их не вижу"
       "Крылья мы одеваем только на торжественные приемы. Это большое заблуждение, представлять ангелов в виде розовощеких детей с крыльями. Мы можем принимать различные обличья, от детских до старческих. Например, мой друг, ангел Джониэль, его зовут так, потому что он ангел-хранитель одного английского лорда по имени Джон, умолил Бога послать его на землю, чтобы увидеть человека, которого охранял, да и заодно Лондон посмотреть. Он появился на земле в виде пожилого английского аристократа, и вместе с лордом ходил на заседания парламента. Там ему не понравилось, очень скучное занятие, по его мнению. Поэтому Джониэль предпочел погулять по Лондону, который ему, кстати, понравился. Красивые дома, таких у нас в раю не сыщешь, так он сказал. Он посещал индийские, китайские и японские рестораны, но тамошняя пища не пошла ему впрок, он заработал лишь несварение желудка.
       Другой мой друг, Юнилиэль, ангел-хранитель китайской певицы Юнь Ли, принял вид этой молодой женщины необыкновенной красоты - конечно, ей не сравниться с вами, вы куда прекраснее - навсегда покинул рай, чтобы стать подругой одного влиятельного китайского партийного босса, человека, очень богатого, что не менее важно.
       Но самая трагическая история произошла с Гретаэлем. Всесильный Бог увидел однажды в Германии молодую девственницу по имени Грета, и сердце его затрепетало. Нет, не подумайте ничего плохого, наш Бог совсем не Зевс или Юпитер, которые, как известно, были так любвеобильны, что населили Грецию и Рим своими потомками. Наш Бог - существо высшего порядка. Так вот, Он послал Гретаэля на землю, чтобы тот познакомился с девушкой поближе. Та оказалась сварливой, несговорчивой, из-за чего оставалась нетронутой в свои двадцать семь лет, хотя очень тяготилась этим обстоятельством. Когда Гретаэль рассказал об этом Богу, Всесильный очень разозлился и сослал ангела на Уран, где несчастный ангел покрылся замерзшим аммиаком и превратился в еще один спутник этой далекой планеты. Гретаэлю еще повезло - Бог хотел отрубить ему голову, как делали это в некоторых странах с гонцами, которые приносили дурные вести, но вовремя понял, что ангелы обладают не только бессмертной душой, но и телом. Вот так-то, никогда нельзя говорить шефу то, что ему может не понравиться.
       "А кем вам хотелось бы быть?" спросила она.
       "Что же касается меня, мне же больше нравится выглядеть привлекательным молодым человеком, лет тридцати, таким, каким я предстал перед вами".
       "Это, без сомнения, указывает на ваш изысканный вкус. Вы, вне всякого сомнения, человек незаурядный. Таких не часто встретишь".
       "Я ангел", возразил Мариэль кротко.
       "Да, я забыла. Извините", улыбнулась Мари. "Но как вы оказались на земле? Ангелы ведь должны обитать на небесах".
       "Не всегда. Например, широко известна история о неудавшемся восстании ангелов, блестяще описанная Анатолем Франсом. Там один из ангелов опускается на землю в поисках информации о механизмах проведения революций. Кроме того, некоторые ангелы опускаются с небес на землю по разным соображениям, например, в поисках личной жизни, о чем поведал Вим Вандерс. Но я на земле появился совершенно по другой причине. Бог захотел выяснить, почему вера в Него в христианских странах с каждым годом уменьшается, в то время как число верующих в Аллаха мусульман возрастает. Он связывает это с тем, что христианские священники получают значительно более низкую зарплату, чем мусульманские, и поэтому менее усердны во время проповеди. И он послал меня в Париж, узнать, в чем дело".
       "Странное желание у Бога. Я думала, он занят другими проблемами. И что же вы выяснили?"
       "Я попытался вызвать священников обеих конфессий на откровенный разговор, но они молчали, как партизаны. А применить пытки, мне не захотелось, не позволило хорошее воспитание, полученное в раю".
       "Это делает вам честь. Я где-то читала или, возможно, слышала, что Бог един, просто существуют разные пути, по которым мы приходим к нему".
       "Возможно", сказал Мариэль без особой уверенности. "Я не слишком сведущ в этом вопросе. Но, как мне известно, магометане так не считают, что особенно беспокоит нашего Бога. Вот почему я оказался здесь и очень обрадовался возможности посетить землю, заодно побывать в Париже, где вы живете. Давно уже хотелось познакомиться с вами. Мне кажется несправедливым быть ангелом-хранителем человека, с которым не знаком лично".
       "Надеюсь, я не разочаровала вас", спросила Мари кокетливо.
       "Ну что вы!" воскликнул Мариэль восхищенно. "Вы еще прекраснее той, которую я воображал себе. Не сочтите меня назойливым, но мне бы хотелось побродить с вами по Парижу, посидеть в кафе на Елисейских полях, пойти в Лидо, Мулен-Руж, на Плас Пигаль".
       "В такие места я не хожу", сказала Мари сухо. "Не думала, что у ангелов такой плохой вкус. Но в кафе я бы пошла с вами с радостью".
       "Неужели вы считаете, что я не должен ходить в злачные места. Но я очень любопытен. К тому же, в раю мы лишены всего этого", сказал Мариэль, скромно потупив глаза. "Неужели вы считаете, что меня нужно отнести к разряду падших ангелов".
       "Не думаю", ответила Мари убежденно. "Каждый выбирает сам, что ему по душе".
       С каждой минутой ангел-хранитель нравился ей больше и больше.
       "Я хочу зажечь свет. Мне кажется странным, разговаривать в темноте. Отвернитесь, я оденусь, хотя бы накину на себя халатик".
       Сказала и пожалела о том, что сказала.
       "Лучше разговаривать в темноте", подумала она. "В спальне беспорядок, цветы в вазе уже завяли, по всей комнате разбросана одежда, которую я сняла после работы, а нижнее белье лежит, где попало. К тому же я не приняла душ перед сном, эта чертовская американская привычка, мыться перед работой, только слегка ополоснулась и не обрызгала себя духами, как делала в ожидании Жан-Люка".
       С облегчением она услышала:
       "Нет, нет, прошу вас этого не делать. В темноте я чувствую себя увереннее".
       "Вот и прекрасно. Можно и в темноте выпить вина".
       "Прошу вас, лежите".
       "Тогда хотя бы присядьте на край постели. А то я лежу, а вы стоите передо мной, как надгробный памятник. Мне это не нравится. Мужчины должны иметь равные права с женщинами. Свобода, равенство и братство".
       "Я сяду рядом с вами с удовольствием. И смогу лучше насладиться запахом вашего тела".
       "Вы находите, что я приятно пахну".
       "Конечно. А вот души, которые обитают в раю, издают запах гнили и земли, в которую были зарыты. Вы же испускаете жизненные ароматы. Мне это очень нравится".
       Он сел на край кровати. Мари тоже с восторгом вдохнула аромат, исходивший от ангела. Он пах чем-то совершенно необычным, возможно, вербеной. Каков запах амброзии, она не знала.
       "Так могут пахнуть только ангелы. Жан-Люк пах сигаретами Голуаз, дешевым вином и вообще толпой, которая ездит в метро. А от Мариэля исходит запах вербены, или лаванды, или чего-то такого, чего я не знаю. Недаром они в раю питаются цветочным нектаром".
       Она приподнялась на локте, притянула к себе голову ангела и начала искать своими губами его губы. Мариэль не сопротивлялся, ей показалось, что он тоже ждал этого момента. Мари собралась уже развязать галстук не его шее, одну за другой расстегнуть пуговицы на рубашке - таков был заведенный ритуал, она всегда поступала так с Жан-Люком, и не только с ним, это возбуждало ее и придавало любовным занятиям совершенно другой аромат - когда вдруг поняла, что ангел был совершенно гол. Это немного расстроило ее, но время для расстройства уже не было.
       Ангел превзошел все ее ожидания. Он был неутомим и искусен в любви и мог заткнуть за пояс без исключения всех мужчин, которых она прежде знала. Изнеможенная, она уснула глубокой ночью, чувствуя рядом с собой горячее тело, вдыхая изумительный неземной аромат и ощущая себя защищенной ангелом-хранителем от всевозможных житейских невзгод.
       Рано утром ее разбудило стрекотание будильника. Сначала она не могла очнуться от сна, но потом вспомнила прошедшую ночь и попыталась нащупать еще спящего Мариэля. Однако в постели она была одна, ангел исчез, остался едва уловимый запах чего-то райского, напоминавший ей то, что все это ей не приснилось. Она выпорхнула их постели и побежала в ванную комнату, но там его не было. Она обошла всю квартиру, даже заглянула под кровать, однако ангел исчез бесследно. Только открытая форточка указывала на дорогу его исчезновения.
       "Неужели он так плохо воспитан?" подумала она с грустью. "Странно, что в раю обитателям не прививают правил хорошего тона. Ведь каждый французский ребенок знает, что неприлично уйти, не попрощавшись".
       Ей захотелось подольше посидеть за чашкой утреннего кофе с круассанами и помечтать о том, как Мариэль вечером придет к ней снова. Тут уж она тщательно помоется, обрызгается своими любимыми духами и покажет ему, на что способна в любви парижанка. Но нужно было идти на работу.
       День тянулся бесстыдно долго. Мари так спешила домой, что даже отказалась пойти после работы вместе с Николь и Катрин в их любимое кафе выпить по чашечке кофе.
       Придя домой, она долго раздумывала, принять ли ей ванну тотчас или совсем на ночь, но потом все-таки решила помыться сразу, не откладывая это занятие в долгий ящик. Она открыла форточку, не опустила жалюзи, чтобы обеспечить ангелу беспрепятственный доступ в ее квартиру, улеглась в постель и принялась ждать.
       Время как будто бы остановилось. Она несколько раз забывалась чутким сном, в страхе просыпалась, смотрела на часы со светящимся циферблатом и в три часа ночи поняла, что ангел не придет, во всяком случае, этой ночью.
       "Может быть, он задержался по важным делам и появится завтра", успокаивала она себя, хотя подспудно понимала абсурдность такого предположения.
       Но он не пришел ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. Мари оставляла форточку то открытой, то закрывала ее, опускала жалюзи или не делала этого, но Мариэль не появлялся.
       И поняла, что ангел-хранитель, оставил ее, и она его больше никогда не увидит.
       Мари стала раздражительной, мрачной, перестала улыбаться, отвечала на вопросы сослуживцев без прежней доброжелательности.
       "Что с тобой?" недоумевали подруги. "На тебе лица нет. Ты стала совершенно другим человеком. От прежней Мари не осталось и следа".
       Однажды на работе она потеряла сознание. Потом начались приступы тошноты. Мари вспомнила рассказы матери о том, что во время беременностей у той тоже была тошнота и потери сознания.
       "Неужели я забеременела от Мариэля", подумала она и пошла к гинекологу.
       Врач долго обследовал ее, потом улыбнулся и сказал:
       "Поздравляю вас. Через семь месяцев вы станете матерью. Думаю, будущий папа тоже будет рад сыну. У вас будет мальчик".
       "Значит, я забеременела", думала Мари по пути домой. "Все-таки очень приятно иметь ребенка от собственного ангела-хранителя, особенно мальчика. Но как сообщить Мариэлю эту приятную новость?"
       Она перебирала различные возможности, как ей можно было бы найти своего ангела-хранителя, но не могла придумать ничего интересного. Не зная, что предпринять, она позвонила в католическую общину и спросила совета, как ей связаться со своим ангелом. Женщина на другой стороне провода зло ответила, что ей надоело отвечать на глупые вопросы и, если спрашивающей больше нечего делать, можно найти занятие более достойное, чем понапрасну беспокоить людей, занятых общением с Богом. Мари была обескуражена и решила попросить совета у священника, человека, без сомнения, сведущего, стоящего между людьми и Богом, а, следовательно, и между людьми и ангелами. Она могла бы обратиться к священнику церкви, которая располагалась невдалеке от дома, где она жила, но потом раздумала - церковь не представляла собой ничего особенного, и там священник мог бы оказаться некомпетентным в таком тонком вопросе. Она остановила свой выбор на церкви Сен-Сюльпис, известной в Париже и пользовавшейся хорошей репутацией серьезного учреждения. Однако прийти в церковь только для того, чтобы узнать, как найти своего ангела-хранителя, эта идея показалась ей просто неприличной. В конце концов, церковь не адресное бюро и не телефонная книга. Внезапно ей пришла в голову великолепная идея - она придет вроде бы для исповеди, а потом, как бы между прочим, попробует выяснить, как можно найти Мариэля, которого она любит и с которым хотела бы провести всю жизнь в законном, освященном церковью браке.
       Она пришла в церковь Сен-Сюльпис и сразу направилась к служителю.
       "Я хочу исповедаться. Но мне нужен не простой исповедник, а тот, который является специалистом в вопросах, связанных с ангелами-хранителями", сказала она.
       Служитель посмотрел на нее не то с любопытством, не то со страхом, ничего не ответил и удалился. Через некоторое время он появился и сказал, что ее ждут в исповедальне 8, на левой стороне от алтаря.
       "Чем могу быть полезным, дочь моя", услышала Мари кроткий голос из глубины исповедальни, отгороженной занавеской от остальной части мира.
       "Я пришла покаяться. Я согрешила. У меня была половая связь вне законного брака".
       "Ну, это не такой уж большой грех в наш век общего падения нравов. Если бы каждый захотел исповедоваться по такому пустячному поводу, желающих было бы так много, что очередь растянулась бы на месяцы, если не на годы, а за это время можно совершить более страшный грех. Судя по вашему голосу, вы уже совершеннолетняя и можете решать сами, с кем хотите переспать".
       "Но дело в том, что я вступила в половую связь..." Тут она запнулась, не зная, как продолжить, "с моим ангелом-хранителем".
       Ей показалось, что это ее признание произвело на священника такое сильное впечатление, что он, несмотря на тайну исповеди, почти высунулся из своего убежища, желая лучше рассмотреть ее.
       "Вы говорите серьезно?" спросил он с сомнением.
       "Конечно. К тому же я беременна. От него".
       "Вы обращались к врачу?"
       "Да, к гинекологу".
       "А к другим врачам вы не обращались?"
       "Зачем? Я совершенно здорова. Гинеколог подтвердил мои предположения. Я беременна. От моего ангела-хранителя. Его зовут Мариэль".
       От волнения Мари заговорила односложными предложениями.
       "Не говорите глупостей, от ангелов нельзя забеременеть. Они бестелесны".
       "Отец мой, думаю, вы не в курсе дела. Ведь дева Мария понесла от Святого Духа, а уж более бестелесного создания трудно себе представить", сказала она возмущенно. "Говоря откровенно, я пришла к вам не для исповеди, я не чувствую себя грешной - нет ничего предосудительного в связи с ангелом, - а совершенно по другому поводу. Может быть, вы мне скажете, как я могу найти Мариэля. Он исчез бесследно, оставив меня с будущим ребенком без всякого небесного покровительства и помощи".
       "Вы обратились не по адресу. Здесь церковь, а не социальный отдел", сказал священник ехидно. "Если вы нуждаетесь в помощи, обратитесь в мэрию".
       Очевидно, священник так разволновался от этого разговора, что буквально закипел от услышанного, от чего занавеска нервно затрепетала, и Мари даже показалось, что она увидела облака пара, исходившего из исповедальни.
       "Мне помощь мэрии не нужна. И ваша тоже. Я хотела только узнать, как мне найти моего ангела-хранителя. Но вижу, вы ничего в этом деле не смыслите. Мне здесь нечего делать. А я-то надеялась, что получу квалифицированную помощь. Я ведь недаром просила, чтобы меня исповедовал человек сведущий в ангелах-хранителях. Но меня обманули. Прощайте. Сюда я больше никогда не приду".
       Она уже собралась уйти, когда услышала слова священника:
       "Но вы поступили неосмотрительно. И это-то сейчас, при современном прогрессе, когда все аптеки буквально завалены различными противозачаточными средствами. Надеюсь, что в следующий раз вы будете не так легкомысленны и подумайте о возможных последствиях. Думаю, вам лучше сделать аборт. Послушайтесь моего совета и обратитесь к психиатру. Человек, который серьезно ищет ангела-хранителя, безусловно, ненормален. В вашем состоянии лучше не иметь потомства. Вы можете родить психически больного ребенка, который будет обузой не только для вас, но и для государства".
       Мари ничего не ответила и ушла с гордо поднятой головой.
       Она вышла из церкви и наткнулась на небольшой рынок на площади. До нее донесся запах селедки. Она схватила одну и, не успев даже расплатиться, начала ее жадно есть.
       "Мадам ждет прибавления семейства?" участливо спросила продавщица. "Во время беременностей моим любимым блюдом тоже была селедка".
       Мари кивнула, счастливо улыбнулась и пошла дальше.
       "Без сомнения, я оставлю ребенка. Это большой грех, прервать жизнь еще не рожденного человека, зачатого в счастье. Ни один из тех, с кем я была раньше, не приносил мне столько радости, как мой любимый Мариэль. Кроме того, это была не простая связь, это была связь с моим ангелом-хранителем, и ребенок от него будет совершенно необычным.
      
       Мари пришла домой и разрыдалась.
       "Почему я чувствую себя одинокой, не в состоянии радоваться каждому прожитому дню? Сотни женщин не так молоды, как я, не так красивы, но живут счастливо. Никто меня не любит, а тот, кого я полюбили всем сердцем, должен был меня покинуть и возвратиться туда, откуда пришел, на небо. После того, как он исчез, жить стало невмоготу. Единственное, что меня связывает с земным существованием, это мой будущий сын. Если бы не он, я бы с радостью рассталась с жизнью и переселилась бы на небо, чтобы навеки соединиться с моим любимым. Но я не имею на это права, со мной погибнет еще не рожденный ребенок. Это будет расценено Всевышним как большой грех, и тогда мне неба не видать, как своих ушей. Я ведь так неопытна. А тот, кто должен был бы по роду службы подсказать мне правильное решение, не захотел этого сделать".
       Вдруг она вспомнила о своих ближайших подругах, Николь и Катрин, женщин умных, понимающих в жизни больше, чем она, и вышедших победительницами из куда более сложных ситуаций, чем потеря ангела-хранителя.
       На следующий день она предложила подругам пойти, как прежде, после работы в кафе. Она срочно нуждается в их помощи.
       "Только они в состоянии помочь мне", подумала она, заглядывая в глаза своих верных подруг. "Они меня никогда не предадут".
       Она сразу приступила к делу и рассказала о том непредвиденном обстоятельстве, в которое оказалась втянутой помимо своей воли.
       Подруги слушали ее внимательно, только время от времени покачивали головами.
       "Ты уверена, что это был действительно твой ангел-хранитель?" спросила Николь, которая отличалась скептическим отношением к жизни и требовала всегда веских доказательств, подтверждающих сказанное.
       "Конечно", уверенно ответила Мари. "Его зовут Мариэль".
       "У него были крылья или нимб над головой?", спросила недоверчиво Катрин.
       "Нет. Как он мне объяснил, крылья одеваются не всегда. А о нимбе я не спросила, это просто не пришло мне в голову".
       "Вот видишь. Это мог быть человек, который решил тебя убить или ограбить, но, увидев твою красоту, передумал и ограничился лишь тем, что переспал с тобой".
       "Если бы ты с ним встретилась, то не сомневалась бы, что он говорит правду. Он издавал запах совершенно неземной, и кожа у него была воистину ангельской нежности. Так не пах ни один мужчина, которого я до сих пор знала. Я уже не говорю о коже".
       "Ну, это еще ничего не значит. И все-таки, я не понимаю, что тебя так беспокоит. Он не первый, кто бросил тебя, или кого ты бросила".
       "Тогда все было по-другому. То были люди, а теперь я повстречала и полюбила ангела, к тому же моего собственного ангела-хранителя".
       Катрин и Николь переглянулись в замешательстве, не зная, как возразить подруге.
       "Прежде я не знала, что у меня есть ангел-хранитель, и, если и чувствовала его поддержку, то как бы подсознательно, а теперь, когда я с ним познакомилась, полюбила и потеряла... Я чувствую себя совершенно незащищенной".
       "Не говори глупости, ты добилась всего только благодаря своей молодости, энергии и красоте, а ангел-хранитель здесь не причем", сказала Катрин.
       "Возможно, хотя я совершенно с тобой не согласна. Но, может быть, вы посоветуете мне, как возвратить Мариэля".
       "Трудно сказать. Нужно обратиться в компетентные органы, например, в церковь".
       "Я там уже была. Священник повел себя по-свински и посоветовал обратиться к психиатру, потому что, как он сказал, человек, верящий в ангелов, ненормален. Священник еще сказал, что я ненормальна и должна сделать аборт, чтобы не родить больного ребенка. Я его не послушаюсь и рожу здорового ребенка. Такого я не ожидала от святого отца. Он не отец, а отчим, иначе нельзя назвать такого человека.
       "Священники были мне всегда неприятны. Не знаю, верю ли в Бога, но то, что я антиклерикалка, в этом нет сомнения., сказала Катрин.
       "Что мне делать, я ведь беременна", выпалила Мари.
       "Беременна. От кого?" в один голос ахнули подруги.
       "Как, от кого? Конечно, от Мариэля", с гордостью сказала Мари.
       "От ангелов нельзя забеременеть", заявила Николь с пониманием дела.
       "Еще как можно!"
       "Откуда такое легкомыслие? Неужели ты не знаешь, как нужно предохраняться. Почему ты не предохранялась?"
       "Мне это как-то не пришло в голову. Не думаю, что в этом случае смогли бы помочь земные таблетки. Возможно, если применить нечто райское..."
       "Да. Тебе очень не повезло. Забеременеть с одного раза!"
       "Почему ты решила, что это было один раз? Мы занимались любовью почти всю ночь. Он был совершенно неутомим".
       "Не ругай ее", сказала Катрин примирительно. "Ты ведь знаешь нас, женщин. Если мы видим что-то, что нам нравится, то теряем голову. Я вот, например, увидела однажды в витрине платье, которое мне безумно понравилось. С деньгами у меня в тот момент было туго, пришлось влезть в долги, но я не успокоилась, пока не купила это платье. К тому же, в следующий раз Мари будет осмотрительней, уж поверь мне", сказала она, обращаясь к Николь.
       "Что же ты собираешься теперь делать?" спросила Николь.
       "Конечно, рожать. У меня будет мальчик. Во всяком случае, так сказал врач, а он-то уж понимает в этих делах".
       "Родить еще полдела, а вот воспитать ребенка..."
       "Знаете, больше всего мне хочется покинуть эту мирскую жизнь и уйти в монастырь. Я уже присмотрела один, монастырь кармелиток недалеко от Парижа. Очень важно провести беременность в святом месте. Кроме того монахини научат меня, как привить ребенку веру в Бога, дать ему хорошее воспитание. Время от времени я смогу приезжать в Париж, и мы будем вместе ходить в наше любимое кафе. Настоятельница в монастыре очень приятная дама, да и сестры симпатичные, так что возражать они не будут. Думаю, мне будет там хорошо".
       "Ты с ума сошла!" возмутилась Николь. "Кому ты нужна беременной в монастыре? Они узнают правду и выгонят тебя в три шеи. И будут правы. В монастыре другие заботы и другие приоритеты. Там думают о Боге, а не о том, насколько хорош был твой сексуальный партнер".
       "Я им расскажу, что беременна от Мариэля, моего ангела-хранителя, а не от обыкновенного мужчины".
       "И ты думаешь, что они тебе поверят. Возможно, в глаза ничего не скажут из-за опасения скандала, а ночью, когда ты будешь сладко спать и видеть приятные сны, они вызовут "Скорую помощь", и тебя упекут в психушку".
       "Ну хорошо, возможно идея с монастырем не совсем правильная, если вы так считаете. Но все равно, обо мне, вернее, о нас можете не беспокоиться. У меня есть голова на плечах, шеф во мне души не чает, с каждым годом продвигает по службе и соответственно увеличивает зарплату. Так что мы с сыном не пропадем. Интересно, унаследует ли он что-нибудь от своего отца, будет ли он только человеком, как я, или ли только ангелом? Как бы мне хотелось, чтобы он был и человеком, и ангелом, часть жизни проводил то на земле, то на небе, в раю. Это было бы идеальным вариантом, ведь мне хочется целовать его, рассказывать ему сказки и радоваться, наблюдая, как он взрослеет. А то улетит на небо, как отец, и прощай. И, конечно я дам ему прекрасное образование".
       "Зачем ему образование, если он будет ангелом?"
       "Как, зачем? Без образования в наше время ни туда, ни сюда. Я вовсе не хочу, чтобы он оставался простым ангелом-хранителем, это ведь низшая ступень. С хорошим образованием он сможет дослужиться до серафима или херувима, а если он будет хорошим специалистом по компьютерам, то сможет в божественной канцелярии работать. Хорошие специалисты всегда в цене, даже на небе".
       "Вот и прекрасно, теперь мы за тебя спокойны".
       "Но вы ведь не сказали мне, каким способом мне найти Мариэля".
       "Не думаю, что было бы правильным, если бы ты послала в отдел писем какой-нибудь крупной газеты, например, "Пари Суар" объявление: "Мари - Мариэлю. Вернись", это уже было описано Анатолем Франсом. Как известно, такое объявление ни к чему не привело. К тому же, я не уверена, чтобы кто-нибудь в раю читал "Пари Cуар"".
       Натали посмотрела на подруг торжествующим взглядом.
       "Я тоже нахожу неправильной идею с письмом в "Пари Суар"", сказала Николь. "Письмо должно быть не формальным, а интимным. В газету же много о твоих чувствах не напишешь, над тобой будут смеяться. Нужно воспользоваться достижениями прогресса. Пошли ему письмо по электронной почте, напиши без боязни, что ты его любишь, не можешь жить без него. Напиши, в конце концов, правду, что ты беременна, нуждаешься в поддержке и хочешь, чтобы отец принимал участие в воспитании сына".
       "Но я ведь не знаю его электронного адреса", сказала Мари.
       "Это-то очень просто. Напиши Mаriel@angel.raj".
       "Ты думаешь, что письмо дойдет до него?"
       "Конечно. Поблуждает немного между землей и небом, но обязательно найдет своего адресата. Только наберись терпения, ответ может прийти нескоро".
       Мари шла домой, улыбаясь.
       "Хорошо иметь подруг, которые тебя понимают", думала она.
      
       Марсель зашел в кафе и огляделся. Его друзья еще не пришли. В ожидании их он подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Элегантный серый костюм свободного покроя, который не скрывал, а только подчеркивал его атлетическую фигуру, шейный платок красного цвета в белый горошек и такой же платок в верхнем кармане пиджака - все выдавало в нем человека богемного и свободных взглядов. Но лицо... Землистого цвета, покрытое какими-то буграми, один глаз покрыт бельмом и косил, на левой щеке огромный рубец ярко-красного цвета.
       "Лучше не смотреть на себя в зеркало", подумал он.
       Наконец появились Оливье, Пьер и Антуан. Марсель пригласил их именно в это свое любимое кафе. Можно было бы встретиться где-нибудь в другом месте, но перед длительной разлукой хотелось провести время в интимной обстановке, там, где не было много посетителей и можно поговорить по душам.
       "Марсель, Марсель, ты опять нас покидаешь", сказал Антуан. "Не успел как следует насладиться парижской жизнью и опять пускаешься в авантюры".
       "Я работаю, а работу никак нельзя назвать авантюрой. Что делать, я избрал профессию гипнотизера, а она требует бесконечного перемещения по нашей планете, которая называется Земля. Еще хорошо, что она большая, во всяком случае, для меня".
       "Не понимаю тебя. Можно ведь найти другую профессию, не такую беспокойную, наслаждаться парижской жизнью, а в отпуск поехать куда-нибудь если так уж так хочется путешествовать", сказал Оливье.
       "Нет, дорогой, такая жизнь не по мне. Я должен всегда двигаться, с одного места на другое. Только тогда я буду чувствовать себя счастливым. Хотя, уж поверьте мне, я люблю Париж, люблю парижскую весну, когда все цветет в Люксембургском саду, осень с ее золотыми деревьями в Булонском лесу, толпу на Елисейских Полях, наши кафе, уютнее которых нет во всем мире, дома, церкви, дворцы, театры, музеи - все, что называется Парижем, парижской жизнью. Иногда, когда я вижу сны, а это бывает редко, обычно я сплю крепко и без сновидений, то вижу Париж, себя, фланирующего по Монмартру и вдыхающего парижский воздух. Нет ничего прекраснее Парижа, уж поверьте мне. Я ведь объездил весь мир и видел много стран и городов не менее красивых, чем Париж".
       "Если ты так скучаешь по Парижу, почему бы не найти что-нибудь здесь и наслаждаться парижской жизнью не короткое время, а каждый деть, из года в год", спросил молчавший до того Пьер.
       "А кто будет зарабатывать мне на жизнь? Каждая профессия обладает негативными сторонами, все зависит только от того, как на это посмотреть. Как и циркачи, я должен передвигаться. Представьте в себе, я даю представления только в Париже и имею грандиозный успех. Как долго он может длиться? В лучшем случае, полгода, год. А что потом? Все, кому я был интересен, уже побывали на моих сеансах и больше никогда не придут. Я же останусь без работы. А так я путешествую из одного города в другой, из одной страны в другую. Я уже объездил все континенты. Путешествия для меня не обуза, а наслаждение. Я знакомлюсь с различными людьми, узнаю, как они живут, вижу незнакомые города и пейзажи".
       "Да, у каждого свой вкус. Для меня нет лучшей работы, чем в банке и лучшего отпуска, чем в Ницце. Зачем ехать куда-то в Италию или в Испанию, когда и у нас хорошо", сказал Антуан, в поисках поддержки посмотрел на друзей и довольно засмеялся.
       "Марсель, тебя можно понять", сказал Оливье. "Скажи, ты хорошо провел время, успел насладиться Парижем? Ведь ты уезжаешь на многие месяцы".
       "Я очень доволен. Был там, где хотел быть, и не ходил туда, куда не хотел", ответил Марсель с уверенностью человека, который знает, что хочет. "А вот теперь на прощание я хочу рассказать вам кое-что, что без сомнения позабавит вас".
       "Наконец-то", сказал Пьер. "Мы давно этого ждали. Не может быть, чтобы ты был в Париже и провел время без приключений. Это-то с твоим авантюрным характером".
       "Ты ошибаешься, я вовсе не любитель авантюр. Но о том, о чем я хочу рассказать, было моей многолетней мечтой.
       Как вам известно, я - гипнотизер. За последнее время я научился также читать мысли моих зрителей. Но это профессия, ничего более. А мне уже несколько лет хочется добиться расположения женщины, не прибегая к профессиональным уловкам. Я еще с детства завидовал силачам какой-нибудь далекой деревни, которые просто на спор или из желания покрасоваться поднимают огромные тяжести. Делают они это для собственного удовольствия, что принципиально отличает их от профессиональных тяжеловесов, для которых участие в соревнованиях является их профессией.
       Так вот, я решил овладеть женщиной просто так, по нашему взаимному согласию, не прибегая к гипнозу и не принуждая ее сделать то, что ей было бы нежелательно, возможно, даже неприятно.
       Мне уже сорок семь лет, возраст, возможно, еще не критический для любовной авантюры. Многие, среди них есть люди значительно старше меня, добиваются успеха у женщин благодаря красоте, обаянию, богатству, славе или еще чему-то, чем я не обладаю. Кроме того, я не красив, если не сказать, просто уродлив. Все, что вы видите на моем лице - последствия увлечения ездой на мотоцикле и последующей травмы. Когда в больнице я впервые посмотрел на себя в зеркало и увидел, что со мной стало, то решил покончить с собой. Недаром Кобe Або писал, что японские раненные в лицо кончают жизнь самоубийством значительно чаще тех, кто потерял руку или ногу. Но потом со временем как-то успокоился, тем более в результате травмы у меня появились способности гипнотизировать и даже угадывать мысли других людей. Теперь я разъезжаю по всему миру и даже известен в своем кругу. Не будь травмы, стал бы я заурядным клерком какой-нибудь конторы. Как видите, даже несчастье имеет свои положительные стороны. Но я никогда не забываю о своем уродстве, даже на сцене появляюсь в полумаске, как на венецианском карнавале, чтобы не отпугнуть зрителей.
       Не хочу хвастаться, но я не обделен женским вниманием. Но это, так сказать, продажная любовь, которую я оплачиваю своей славой гипнотизера. А мне всегда хотелось влюбить в себя женщину таким, каков я есть, человеком немолодым, к тому же с изувеченным лицом. Это было мое единственное желание, уверяю вас.
       Я увидел одну молодую женщину, лет около двадцати пяти, конечно, не девственницу, вполне уверенную в себе, в своей красоте, это было видно по ней, и понял, что это достойный объект для эксперимента. Однажды ночью я проник е ней в спальню, начал рассказывать разные небылицы и убедил избранную мной женщину, что я ее ангел-хранитель, который по приказу Бога опустился на землю в виде красивого мужчины лет тридцати".
       "И она тебе поверила? Ты ведь не выглядишь тридцатилетним и уж никак не ангелом, не говоря уже об ангелах-хранителях", удивился Пьер.
       "Было совершенно темно, перед сном она опустила наглухо жалюзи. Но, думаю, даже, если бы было светло, она бы мне поверила. С каждой минутой я осознавал, что все больше и больше нравлюсь ей в первую очередь как мужчина, даже несмотря на мое уродство, которое она, впрочем, из-за полной темноты не могла увидеть. Проявлять активность мне не хотелось, тем более принуждать ее, я просто выжидал, когда она упадет в мои объятия, как зрелый плод. Так оно и случилось к нашей взаимной радости".
       "Что же было потом? Ты встречался с ней и после первой ночи?"
       "Нет. Зачем? Ведь Дон Хуан тоже предпочитал ограничиться одной ночью любви, а если ему это не удавалось, тяготился продолжающимися отношениями и пытался исчезнуть как можно скорее. Я не Дон Хуан, но совершенно с ним согласен".
       "Вы ведь можете случайно встретиться, она узнает тебя и закатит скандал".
       "Не думаю. Я просил ее не зажигать свет, все происходило в полной темноте. К тому же мне не хочется больше об этом думать. Я исполнил свою давнишнюю мечту и могу спокойно уехать навстречу неизвестности".
      

    В ТУМАНЕ

      
      
       И Будда говорит: "По самой своей природе
       обман делает все существующее тем, что
       оно в действительности из себя представляет.
       Все это похоже на то, как искусный фокусник
       заставляет на перекрестке вдруг появиться
       большую толпу людей, а когда она появилась,
       то вдруг снова исчезнуть".
       Герман Ольденбург.
      
      
       "Майк, появилась прекрасная возможность поехать в Венецию на карнавал", сказал Сэм. "Конечно, в феврале погода там не из лучших, туман, промозглая сырость, поплавать в Адриатическом море тебе не удастся, но игра стоит свеч, карнавал в Венеции неповторим. Венеция совсем не Рио и не Буэнос-Айрес. В Латинской Америке подобное мероприятие насыщено весельем, танцами, полуголыми женщинами и, конечно, сексом. Если участники не занимаются им прямо на улице, то, поверь мне, дома они с лихвой наверстывают упущенное. Так что если хочешь, могу поговорить с Ником, это он организует поездку. Стоит копейки, а впечатлений у тебя хватит на всю жизнь. Соглашайся".
       Майк его уже не слышал.
       "Поехать в Италию... Может быть, я встречу там Антонио", подумал он, глядя невидящими глазами на Сэма, который продолжал что-то говорить, но что Майк не улавливал.
       "Да ты меня не слушаешь", обиделся Сэм.
       "Нет, нет, я слушаю тебя. Все это так неожиданно, что я не могу сразу сосредоточиться и решить".
       "Ты ведь любишь Европу, где только не побывал, и в Париже, и в Лондоне, и в Испании, и Бог знает, где. Не то что я, сижу в Америке, а если куда-нибудь и выезжаю, то туда, где поближе, в Канаду или в Мексику. На твоем месте я бы согласился без колебаний. Сам бы поехал в Венецию, говорят, что это сказочный город, но сейчас не могу. Много срочной работы".
       "Конечно, очень заманчиво. Но я хотел бы побродить по Венеции один, без Ника и его группы. Венеция, как тоже я слышал, очень красивый город. Не уверен, что мои желания обязательно будут совпадать с тем, что захотят другие".
       "Не знаю, насколько это будет приемлемо для остальных. Если едешь с компанией, нужно подчиняться законам группы. Хотя ничего сказать не могу. Позвони Нику и обо всем с ним договорись. Возможно, у него другое мнение".
       "Я подумаю, хотя поехать в Венецию было всегда моей мечтой. Я давно уже не был в Европе, а в Венеции ни разу", сказал Майк как можно более безразлично - об Антонио не знал никто, даже самые близкие друзья.
       У Сэма, как всегда, было много народа, в основном голубые и лесбиянки, хотя были и супружеские пары, не имевшие ничего общего с однополой любовью. Сэм никогда не скрывал своей любви к мужчинам, но при этом вел себя так мило и естественно, что среди его знакомых было много гетеросексуальных пар.
       Майку тоже нравился легкий характер Сэма, и он никогда не пропускал
       вечеринок у него. Там было всегда непринужденно весело, можно было поговорить с приятными людьми и даже завести новые знакомства и конечно, хорошо выпить - Сэм был радушным хозяином и никогда не скупился на дорогие виски и вина.
       Майк посмотрел на гостей, пьющих один за другим бокалы вина, виски, коктейли, в составлении которых Сэму не было равных, закусывая их бутербродами, на танцующие пары и вдруг почувствовал, что ему скучно, хочется побыть одному и обдумать предложение Сэма, хотя понимал, что обдумывать нечего, он обязательно поедет в Венецию. Он выпил подряд несколько бокалов белого итальянского вина, подумав:
       "Если я уж собираюсь в Италию, то нужно привыкать к местным нравам и научиться получать удовольствие от легких вин. А то употребляю всегда крепкие коктейли или виски, а их в Италии не пьет никто".
       Он уже собрался уйти незаметно, чтобы не привлекать к себе внимания, но услышал женский хриплый голос. Он был так низок, что вполне мог бы сойти за мужской.
       "Приятно видеть одинокого молодого человека, думающего о проблемах мироздания. И это-то на фоне беззаботных гостей, беснующихся от желания не упустить в жизни ничего, что могло бы доставить удовольствие, поглощающих бесплатно в неимоверных количествах деликатесы, виски, коктейли и вина. Не понимаю, почему Сэм приглашает к себе столько разношерстной публики. И только подонков, ни одного, у которого бы глаза горели умом, которого бы интересовало что-нибудь кроме жратвы, выпивки и секса".
       К нему подошла Джейн. Майк сразу определил, что она была пьяна.
       Опьянение у Джейн проходило в несколько стадий. Вначале, когда она еще только выпивала немного виски, к которому имела особое пристрастие, в ней просыпалось критическое отношение к людям. Она видела в них только плохое, придиралась к окружающим, говорила гадости. Не в состоянии остановиться, она продолжала пить одну рюмку за другой, и тогда наступала следующая стадия. Она начинала жаловаться, что одинока, что никто ее не понимает, она не может найти достойную подругу, которую полюбила бы верной любовью и с которой могла бы счастливо жить до самой смерти. Всех, которые попадались ей, были неверны, лживы и корыстны, а с такими ей не по пути. Набравшись основательно, она уходила в спальню Сэма, заваливалась на его постель и засыпала, а бедному хозяину не оставалось ничего другого, как провести ночь на кушетке, проклиная Джейн и то, что он пригласил ее к себе.
       Она была довольно высокого роста, с коренастой фигурой рабочего, коротко, по-мужски подстрижена, носила мужскую одежду и любила женственных девушек, как бы подчеркивая, что природа совершила большую ошибку, сделав ее женщиной. Джейн слыла интеллектуалкой, занимала пост доцента искусствоведческого факультета университета, и к ней, как говорили, можно было обратиться с любым вопросом, касающимся литературы, музыки или живописи. Правда, последнее время она много пила и часто бывала агрессивна, что негативно отражалось на ее карьере. Майка она мало интересовала, и он предпочитал как можно реже с ней общаться. Но Джейн питала к нему нежные чувства и при первой возможности не оставляла без внимания.
       Джейн была в начальной степени опьянения.
       "Я ненавижу всех", сказала она, обдавая запахом перегара. "Дали бы мне пистолет, всех бы перестреляла. Кроме тебя. Ты единственный, кто меня понимает. Друг, пойдем еще выпьем. In vino veritas. У Сэма всегда первосортный виски, я нашла настоящий, шотландский. Жалко, если его выпьют профаны, ничего не понимающие в этом божественном напитке. Мы-то с тобой знатоки, если уж пьем, то только хорошее".
       "Нет, я уже ухожу. Напиваться нет никакого настроения", сказал Майк, встал и направился к двери.
       "И этому верить нельзя! В мире не осталось ни одного верного человека!" уже у двери услышал он возмущенный голос Джейн.
       Он сел в машину и понял, что ехать домой у него нет ни сил, ни желания. Все его мысли были заняты Антонио.
       С Антонио он познакомился случайно, на вечеринке у одного из своих приятелей.
       Поначалу он не хотел туда идти. Зачем? ничего интересного его не ожидало, шумная компания молодых людей, которых он уже хорошо знал и которые не представляли никакого интереса. Еще раз напиться и уйти с одним, провести с ним ночь просто так, чтобы не чувствовать себя одиноким? Он уже решил, что лучше будет пробыть вечером дома или пойти в кино или в какой-нибудь приличный ресторан, который посещают скучные семейные пары, но где хорошо кормят, и что главное, он не встретит никого из знакомых. Поколебавшись немного, все-таки решил пойти на вечеринку, тем более что погода стояла отвратительная, было холодно и моросил мелкий дождь. В машине было тоже холодно и промозгло, конечно, можно было бы включить отопление, но он этого почему-то не сделал, и всю дорогу думал о том, что в доме, куда он едет, будет тепло, он выпьет виски и согреется.
       Дом приятеля встретил Майка полумраком и едва различимыми в клубах табачного дыма свечами, излучавшими тусклый розовый свет. Он внутренне выругался. Можно было повернуться и уйти, но что-то подсказывало ему, что нужно остаться.
       Уже потом, через много дней, он вспомнил, что весь тот день у него было ощущение, что с ним должно произойти нечто, что перевернет всю его жизнь.
       Он вошел, зябко поеживаясь, и сразу увидел молодого человека, который сидел в одиночестве, рассматривая в нерешительности бокал коктейля, как бы не зная, выпить его или оставить нетронутым.
       Майк, неизвестно почему, сразу определил в нем итальянца
       "Странно, вокруг него нет никого. Ведь наши люди так падки на новичков", подумал он с удивлением.
       Незнакомец посмотрел на него темно-карими глазами, и на душе у Майка сразу стало тепло. Он тут же забыл о мерзкой погоде, о своем плохом настроении
       Майк второпях поздоровался с хозяином и гостями и сразу направился к незнакомцу. Тот действительно оказался итальянцем, Антонио. Он рассказал, что держит пиццерию в небольшом сицилианском городке и приехал на две недели повидать родственников, которые уже давно живут в Америке. Говорил он, запинаясь, на ломанном английском с сильным итальянским акцентом, но Ник понимал его без особого затруднения. Или очень хотел понять.
       "Не нравится мне жизнь у вас в Америке" сказал Антонио. "Все куда-то спешат, постоянно озабочены, да и для того, чтобы встретиться с друзьями, нужно ехать за тридевять земель в другой город. У нас все не так. Мы встречаемся с друзьями часто, и не потому, что живем в одном городке. Просто хочется их видеть, поговорить по душам, распить вместе бутылочку вина. Да и вообще с друзьями лучше, чем быть одному".
       "Интересный парень", подумал Майк. "Все сразу понял. Мне ведь тоже не хватает сердечности".
       "Странно, что тебе не нравится наша американская жизнь", сказал Майк Антонио. "Все итальянцы, которых я знаю, живут здесь счастливо, а те, которые приезжают, не хотят возвращаться домой, в Италию".
       "А я хочу домой", сказал Антонио с улыбкой.
       "Наверное, потому, что тебя в Италии кто-то ждет. Жена? Подруга? Или друг?".
       "Я не женат. Только мать и мои друзья".
       "Спросить его, гомосексуалист ли он? Он может вспылить, возмутиться, итальянцы ведь народ импульсивный. Ударит меня, уйдет оскорбленный и испортит нам всем настроение", подумал Майк. "Спрошу, будем надеяться, все обойдется".
       "Тебя не удивляет, что здесь в основном гомосексуалисты", спросил он как можно безразличнее. "Вот я, например".
       "Не удивляйся, но я такой же, как вы", сказал Марио спокойно. "Я тоже люблю мужчин".
       "Никогда уж не думал, что в маленьком сицилианском городке могут быть люди, которые предпочитают мужскую любовь женской".

    "А мы ведь такие же люди, как вы, Есть те, которые любят женщин, и те, кто любит мужчин, хотя у нас с этим строго, таких осуждают. Вы говорите обо всем открыто, а у нас приходится выдавать себя за любителя женщин. Я восхищаюсь

       вами, американцами, вы ничего не скрываете".
       "У нас есть всякие, так что не обольщайся".
       Они помолчали немного.
       "В вашем городе, конечно, нет гомосексуальных баров. Как же ты находишь партнера? У тебя, наверно, есть постоянный друг, с которым тайно встречаешься?"
       "Да, есть один, с которым я время от времени провожу время. Для этого и езжу в соседний город. Но он женат, нам приходится скрываться, а мне это не нравится. И другом его назвать нельзя, и не потому, что он женат, просто у нас разные интересы и возможности. Он человек богатый, а я... У меня ведь только маленькая пиццерия, а у него большая автомобильная стоянка. Только не подумай, что я ему завидую, просто хочу, чтобы ты меня понял".
       "Где ты с ним познакомился?"
       "Как-то занесло меня в Венецию, на карнавал. Мне там не понравилось - холодно, сыро, все время стоит такой густой туман, что рассмотреть ничего нельзя. Да и венецианцы - люди холодные, под стать их климату. Туда я больше никогда не поеду. У нас на юге не так. Всегда тепло, солнечно, и мы куда сердечнее, чем эти северяне".
       "Как же ты появился здесь, в этой странной компании?"
       "Человек, который привел меня, ушел пить с другими. Так вот я просидел здесь один все время, пока не подошел ты".
       "И никто не захотел с тобой познакомиться?"
       "Нет, наверное, я никому не интересен".
       "Я бы никогда не оставил тебя, одного, среди незнакомых людей".
       "Кто знает? У вас в Америке все возможно. А теперь мне нужно уходить. Мои родственники не любят, когда меня долго нет с ними".
       "Вот уж не думал, что ты так зависишь от родственников. Ты ведь уже взрослый. Жаль, а я хотел пригласить тебя поужинать. Уйдем отсюда, тебе ведь здесь неинтересно. По твоему виду нетрудно понять, что ты только ждешь момента, чтобы отсюда уйти".
       Антонио задумался.
       "Хорошо, можно вместе поужинать. В конце концов, я не обязан все время быть в семье брата моего отца. С тобой я пойду с удовольствием. Ты мне понравился, совсем не похож на остальных".
       Майк хотел ему возразить - "ты ведь видишь меня первый раз" - , но промолчал.
       "Пусть он узнает меня лучше, а там видно будет", подумал он.
       Как они очутились в постели, что было потом, помнил Майк неотчетливо. Осталось только ощущение счастья и радости. Сохранились лишь незначимые детали - как Антонио, просыпаясь, зевал во весь рот, потягивался и счастливо улыбался; как после того, как причесывал свои почти черные волосы, ворошил их, отчего они смотрели в разные стороны; как он каждое утро считал: осталось пять дней, четыре дня три дня, два дня, один день, и, наконец, сегодня я уезжаю. И он уехал, не оставив адреса или номера телефона, не смотря на то, что Майк убеждал его остаться, он найдет ему работу, и они будут жить вместе. Но Антонио молчал, только улыбался, и было ясно, что американская жизнь ему не нужна, как не нужен ему, очевидно, и он, Майк.
       После отъезда Антонио Майк какое-то время тосковал, но потом успокоился, все реже и реже вспоминал об Антонио, даже лицо итальянца затуманилось в его памяти, хотя был уверен, встреть он его, тут же узнал бы. Но по ночам, когда не спалось, он с сожалением думал о том, что лучше Антонио он никогда не встречал, и только с ним мог бы быть счастлив. Потом приходило на ум, что его влюбленность не более чем приятный сон, желание заполнить пустоту жизни в век, когда длительные отношения являются редкостью, если они вообще возможны.
       "Все это я себе придумал", думал он и старался поскорее отогнать эти крамольные мысли, подспудно надеясь, что, может быть, его жизнь потечет по другому руслу, встреть он снова Антонио.
       И вот теперь, когда появилась возможность поехать в Италию и встретить там Антонио, мысли о нем начали вновь будоражить сознание Майка.
       На следующее утро Майк позвонил Нику и сказал, что хотел бы поехать на карнавал в Венецию, но с одним условием, полетит он не с группой, а другим рейсом и будет жить в другом отеле.
       Ник поворчал немного, зачем, мол, делать вид, что собираешься проводить время с группой, когда даже видеть никого не хочешь, не говоря уже о большем. Майк промямлил что-то невнятное, но Ник к его удивлению неожиданно хоть неохотно, но согласился.
       Перелет длился бесконечно долго. По совету друзей он принял в самолете снотворное, но спал беспокойно, просыпаясь лишь тогда, когда стюардесса предлагала еду или напитки. Ноги у него затекли, и когда он вышел, наконец, из самолета, плохо слушались и подгибались. Майк мечтал только о том, что доберется до отеля, примет душ и завалится спать, будет спать до утра, а завтра утром пойдет бродить по Венеции.
       Он открыл дверь в свою комнату в отеле и удивился, что там было почти темно, хотя на улице еще не стемнело. Скорее всего, жалюзи были спущены. Он стоял в коридоре и на ощупь искал выключатель. Стена в глубине комнаты странно мерцала, на ней появилось изображение человека, который улыбался и приветливо махал рукой. Затем неизвестно откуда вылетела не то птица, не то летучая мышь и вцепилась Майку в голову. Он схватился за голову, но ничего кроме своих волос не обнаружил.
       Дрожащими от страха руками ему удалось, наконец, найти выключатель и зажечь свет. Жалюзи были действительно спущены. Комната была обставлена очень просто, единственной роскошью было зеркало почти во всю стену. Никакой птицы или летучей мыши нигде он не обнаружил.
       "После такого перелета может показаться еще и не такое", подумал он.
       Он принял душ и неожиданно для себя почувствовал прилив сил. Сон куда-то пропал. Он решил не терять драгоценный вечер и выйти, тем более что карнавал был уже в полном разгаре. И хотелось поскорее попытаться встретить любимого человека.
       Венеция встретила его промозглой сыростью, покрытая плотным туманом, сквозь который лишь угадывались силуэты домов, слабо освещенных уличными фонарями. Майк поежился. Ему трудно было представить, что через пару месяцев, что всего через пару месяцев здесь будет жарко и душно.
       Отель находился не в центре города, и на улице, на которую он вышел, ничего не напоминало о карнавале. Мимо шли люди в обыкновенных пальто с поднятыми воротниками и прятали носы в пушистые шарфы.
       Майк всматривался в каждого, но никто даже отдаленно не напоминал Антонио.
       Вдруг сердце его учащенно забилось, в голове зашумело. В шедшем на другом конце улицы человеке он узнал Антонио. Он ускорил шаг и направился к этому человеку.
       "Я знал, что встречу тебя", захотелось ему сказать. "Только здесь в Венеции я понял, что ты - моя судьба, без тебя я пустой, одинокий, ничего нестоящий человек. И он мне ответит: "Мне тоже было тоскливо без тебя. Поедем в Америку, будем жить вместе, и станем самыми счастливыми людьми на земле"".
       Но подойдя ближе, Майк убедился, что это вовсе не Антонио, даже не похож на него.
       "Вряд ли я встречу здесь Антонио. И зачем простому парню из Сицилии ехать в Венецию на карнавал. Тем более, что ему здесь не понравилось", подумал Майк с грустью. "Поеду-ка домой. Без него мне здесь делать нечего. Буду только страдать и безуспешно искать его повсюду".
       Но потом он вспомнил, что ночью самолеты не летают, следующий рейс будет только утром, решил остаться и хотя бы краем глаза посмотреть карнавал.
       Майк вышел к лагуне, и сердце его забилось от восторга.
       Он любил Европу и почти каждый год ездил то во Францию, то в Англию, то в Испанию или в Италию. Его восхищала неповторимая атмосфера Парижа ("Праздник, который всегда с тобой", вспоминал он слова Хемингуэя, когда бывал там), величие Лондона, своеобразие Толедо или Севильи, красота Рима и Флоренции, но более прекрасного города, чем Венеция, не встречал он никогда и нигде.
       Американская архитектура ему не нравилась. Там были или уродливые небоскребы, которые, несмотря на различные формы, высоту и архитектурные изыски, как близнецы казались похожими друг на друга, либо безвкусные многоэтажные здания. Не лучше были и виллы, создатели которых пыжились, безуспешно стараясь придать им изысканный вид.
       При слабым освещении фонарей он увидел Дворец Дожей в окружении дворцов необыкновенной красоты, которые в густом движущемся под порывами ветра тумане появлялись не сразу, то можно было увидеть одно, которое через мгновение исчезало, как бы не давая возможности вдоволь налюбоваться его красотой, потом другое, не менее прекрасное, также вскоре погружавшееся в туман. Он прошел несколько мостиков, дугообразно возвышавшихся над узенькими речушками, по обеим сторонам которых видны были необычные здания, выросшие из воды. Перед ним был театр La Fenice, а еще дальше, несмотря на туман, угадывались контуры церкви Santa Maria della Salute с ее величественным куполом, знакомые ему по фотографиям в путеводителе по Венеции, который он читал дома, готовясь к поездке.
       "Почему я раньше никогда не приезжал в Венецию?" спросил он себя. "Это самый прекрасный город, который я когда-либо видел. Так ведь и умереть можно, не увидав этой красоты. А меня почему-то тянуло в другие места. Говорят, что города делятся на мужские и женские, совсем как люди. Лондон, да и Нью-Йорк тоже, без сомнения, мужчины. Венеция же женщина, прекрасная и обворожительная. Увидишь ее один раз и не забудешь никогда. Как будто она, как Венера, появилась в одночасье из лагуны по замыслу одного единственного архитектора. И показывает себя как обнажающаяся красавица. Она раздевается медленно, наслаждаясь, сначала видно лишь оголенное плечо, затем шея, грудь, живот, наконец, ноги, а через секунду все исчезает как мираж. Так ведут себя только женщины".
       На одном из мостиков он увидел человека, который, оперевшись на каменные перила, казалось, задумчиво смотрел на лагуну.
       Что-то знакомое показалось Майку в его фигуре.
       "Антонио", позвал он неуверенно. "Это ты?"
       Человек обернулся.
       "Нет, я не Антонио. Во всяком случае, не тот Антонио, которого вы ищите", сказал человек приветливо. "Но может быть, я смогу заменить вам его".
       Теперь Майк смог рассмотреть незнакомца. Он действительно не был Антонио, хотя его голос, фигура и даже манера поведения показались знакомым, как будто Майк неоднократно где-то встречался с этим человеком, совершенно не похожего на почти забытого Антонио. Потом вспомнил, что он напомнил ему человека, который приветливо махал рукой в зеркале его комнаты в отеле.
       "Опять не Антонио. Я встречаю людей, похожих на него, или мне они кажутся такими, сходными с ним, и каждый раз разочаровываюсь и страдаю", подумал Майк. "Почему же я злюсь. Он ведь ни в чем не виноват.".
       "Прошу вас, не смотрите на меня так разочарованно. Можете мне поверить, я человек интересный и много знаю о нашем городе. Хотите, я покажу вам его и расскажу, что нужно обязательно увидеть", сказал незнакомец и приветливо улыбнулся. "Я могу стать вашим проводником и по венецианскому карнавалу".
       Злость мгновенно сменилась чувством благодарности.
       "Конечно, это было бы прекрасно", сказал Майк. "Я ведь в Венеции никогда раньше не был, а мне бы хотелось увидеть если не все, то, по крайней мере, самое интересное. Без гида я увижу только самую малость".
       Мимо них шла толпа. Ее вид был настолько необычным, что Майк остановился в восхищении. Женщины в длинных платьях, отделанных кружевами, с замысловатыми кокетливыми шляпками, лишь немного прикрывающими роскошные парики с замысловатыми прическами белого, черного, даже красного цвета. Лица были прикрыты масками с ярко накрашенными улыбающимися красными губами, но глаза, сверкавшие в прорезях, придавали каждой из них неповторимую индивидуальность. Их сопровождали мужчины, тоже в масках, коренастые и изящные, высокие и небольшого роста, в длинных разноцветных сюртуках, штанах до колен, длинных чулках и туфлях с изящными пряжками. Все они двигались так неслышно, что казались плывущими по земле, а необычные наряды придавали им вид призраков, возможно и нестрашных, но без сомнения загадочных. Майк почувствовал себя окруженным давно умершими, которые встали из могил, чтобы неузнанными принять участие в карнавале, который любили и участниками которого были неоднократно, еще живыми. Но и что-то двойственное ощущалось в этом шествии - за прикрытыми масками лицами могли скрываться мужчины в женских нарядах или женщины, нарядившиеся мужчинами. На карнавале все возможно, а на венецианском тем более.
       Майк с незнакомцем вышли к собору святого Марка.
       "Посмотрите, как он красив", сказал человек. "Гордость нашего города. Самый прекрасный собор на свете, вы не находите?"
       Майк осмотрел здание и подумал, что ничего красивого он в нем не нашел. Слишком много башенок и украшений делали собор похожим на рождественскую елку. Но сказать об этом вслух он не решился, не хотелось обижать влюбленного в свой город венецианца. Поэтому он предпочел промолчать и не вступать в ненужную дискуссию.
       "Почему вы молчите? Неужели вам не нравится собор?" не унимался незнакомец.
       "Не сочтите меня невеждой, но собор святого Марка напоминает мне гигантского осьминога с вздыбленным к небу телом и бугристыми щупальцами, распластанными по земле", сказал Майк извиняющимся тоном.
       "Вы так считаете? Интересное суждение", сказал человек. В его тоне послышалось не то недоумение, не то интерес к человеку, высказывающего такие неординарные мысли. "Другие не решились бы на подобное".
       Они вышли на площадь, и вновь сердце Майка затрепетало от восхищения. Посреди площади на невысоком помосте играл оркестр. Оркестранты, два скрипача-солиста и дирижер были одеты в карнавальные наряды, что придавало музыке еще большее очарование. Майку музыка показалось знакомой, но что это было за произведение, где и когда он его слышал, припомнить не мог.
       "Какая чудесная музыка, она великолепно подходит к атмосфере карнавала. Что они играют?" спросил он.
       "Это Вивальди, наша гордость. Его музыка была на много столетий забыта, а когда ее открыли вновь, мир восхитился красотой и изяществом его произведений. Правда, Стравинский считал, что Вивальди написал не множество концертов для различных инструментов, а только один, потому что все они показались ему на одно лицо. Не думаю, что сказал он это из зависти, ведь его музыка тоже поражает разнообразием стилей, новизной и открытиями, но она никогда не приносит столько светлой радости, как то, что создал Вивальди. В конце концов, нельзя ведь требовать от солнечных лучей, чтобы сегодня они были красными, завтра синими, а послезавтра зелеными. Думаю, что к концу жизни Стравинский начал понимать, что заблуждался в оценке творчества Вивальди и завещал похоронить себя в Венеции.
       Были и другие, Кавалли, Альбинони, например, но ни один из них не мог сравниться с Вивальди. А великого Монтеверди нельзя считать венецианцем, он родился в Кремоне и только перед смертью поселился в нашем городе".
       С последними звуками музыки площадь заволок густой туман, а когда он рассеялся, ничто не напоминал о том, что еще несколько минут назад на этом месте играли музыканты.
       Под звуки маленького оркестрика на площади несколько пар, одетых в карнавальные наряды, танцевали какой-то старинный медленный танец.
       "Как красиво и грациозно они танцуют", восхитился Майк. "Хотя прежде я думал, что все итальянские танцы быстрые и темпераментные, вроде тарантеллы".
       "Это правда, но не для венецианского карнавала. Туман и едва различимые в нем прекрасные здания создают кулисы для таинственного меланхолического действа, при котором быстрые танцы просто неуместны, как неуместны были бы пальмовые листья, звуки самбы и жаркие потные тела. Неужели вы не заметили, что наш карнавал прежде всего меланхоличен, хотя и в нем есть место веселью, шуткам, проказам. Но это и не "Летучая мышь" Штрауса. Венеция не Вена, хотя долго входила в состав Австро-Венгерской Империи. Но австрийцам не удалось, как они не старались, изменить свободный дух Венеции".
       "Ваши объяснения и рассказы очень интересны", сказал Майк. "Вы, конечно, влюблены в Венецию".
       "Это мой родной город, я здесь родился, живу и хочу умереть".
       "С первого взгляда я почувствовал к вам доверие и симпатию. Меня зовут Майкл, но вы можете называть меня Майк, как называют друзья. Мне кажется, самое время перейти на "ты". Как вас зовут?".
       "Мое имя не скажет вам ничего. На "ты" обращаются только к близким друзьям, называть же на "ты" людей, которых знаешь лишь короткое время, кажется мне признаком дурного тона. Лучше будем обращаться друг к другу как и прежде на "вы"".
       "Странный человек этот венецианец", подумал Майк. "И странные нравы в Венеции. Ничего удивительного, что Антонио не захотел жить в Штатах".
       "Какой красавец, какой рост, какая фигура атлета, сразу видно приезжий", услышал Майк голоса, чарующие своей соблазнительностью и мелодичностью. " Ты нам сразу понравился. Выбирай любую из нас".
       Перед ним стояли три девушки необычайной красоты - белая, золотая и темнокожая. Он был поражен их красотой. Он почувствовал себя Малакки Констансом, первым повесой Солнечной Системы, увидевшего впервые фотографию трех сирен Титана. Все три были прекрасны, каждая на свой лад.
       Майк с восхищением смотрел на них, как смотрел бы на женщин с картин Леонардо, Греза или Ренуара.
       До него донесся мелодичный серебристый смех девушек.
       "Не раздумывай, второго такого случая тебе не найти", услышал он..
       "Должен вас разочаровать. Я голубой, и предпочитаю мужскую любовь женской", сказал Майк, как бы извиняясь.
       "В мире нет ничего непоправимого", сказала золотая.
       В мгновение ока женские наряды спали, как змеиная кожа, с их изящных тел, превратились в мужские, и перед удивленным Майком стояли три красавца - блондин, золотой и чернокожий.
       "Теперь мы нравимся тебе больше?" спросил блондин. "Ты ведь уже знаешь, что нам понравился. Выбирай любого из нас".
       Майк посмотрел на них и почувствовал горячую волну вожделения, которому сопротивляться не было сил. Он хотел уже сказать, что все трое ему очень нравятся и готов пойти с любым из них, но вовремя вспомнил об Антонио.
       "Нельзя забываться. Я люблю Антонио, только его одного, и никто другой мне не нужен. Я найду его, и мы будем счастливо жить вместе, безразлично в Америке или в Италии", подумал он.
       "Чего ты ждешь, мы ведь можем и передумать", сказал золотокожий, улыбаясь.
       "Мир полон мужчин, каждый из которых пожертвовал бы многим, возможно, всем своим состоянием, чтобы провести ночь с одним из нас", сказал блондин.
       "Или с нами всеми", сказал темнокожий. "А для тебя наша любовь будет совершенно бесплатной, только потому, что ты не похож на остальных".
       "Они меня не понимают из-за моего плохого итальянского", подумал Майк. "Где же мой гид? Оставить меня тогда, когда я больше всего в нем нуждаюсь".
       Он посмотрел по сторонам, пытаясь найти своего нового знакомого, может тот сможет им все объяснить, он ведь итальянец, всю жизнь провел в Венеции.
       Но того поблизости не оказалось.
       "Может быть, тебе больше по вкусу любовь вчетвером. Представь себе, как это было бы увлекательно - три мужчины и женщина. Какие только комбинации можно придумать, было бы желание и воображение".
       Перед Майком стояли Коломбина, Арлекин и Пьеро. Они окружили Майка и начали его раздевать.
       "Что вы делаете?", удивился Майк.
       "Что может быть прекраснее, чем секс на площади святого Марка на глазах многочисленных зрителей?"
       "Я люблю другого", сказал Майк. "Его зовут Антонио. Он итальянец, поэтому я приехал в Венецию".
       "Глупости. Любви не существует, это сон, мираж, туман, и ничего более. Ее ведь выдумали люди от скуки и упиваются ею, как наркоманы марихуаной. Да и по твоему виду можно сразу понять, что ты сам не веришь тому, во что хочешь нас убедить. Забудь о любви и об этом Антонио. Его нет, и никогда не было", сказал Арлекин.
       Из-под земли вырвался столб пламени и охватил Коломбину, Арлекина и Пьеро. Майк уже собрался помочь им выбраться из огня, но костер погас, оставив после себя только кучку пепла и обгоревшую остроконечную шляпу Арлекина.
       Когда Майкл наклонился и поднял то, что осталось от шляпы, он услышал удаляющийся мелодичный серебристый смех.
       Фонари начали один за другим гаснуть, и площадь погрузилась во мрак.
       "Придется идти одному в отель в темноте", подумал Майк и вышел на набережную.
       На одном из мостиков он увидел человека, который, оперевшись на каменные перила, казалось, задумчиво смотрел на лагуну.
       Что-то знакомое показалось Майку в его фигуре.
       "Антонио", позвал он неуверенно. "Это ты?"
       Человек обернулся.
       "Нет, я не Антонио. Во всяком случае, не тот Антонио, которого вы ищите", сказал человек и улыбнулся.
       "Это опять вы. Мне показалось, что встретил доброжелательного человека, но ошибся. Вы бросили меня тогда, когда мне нужна была помощь. Такого предательства я от вас не ожидал", сказал Майк и зло посмотрел на человека.
       "Не сердитесь. Я просто дал вам возможность разобраться в чувствах. Это делается не в присутствии постороннего, даже, если он кажется тебе симпатичным, а наедине с самим собой. Ну и как, вы разобрались в них, этих ваших чувствах?".
       Майк ничего не ответил.
       "Надеюсь, вы насладились вдоволь Венецией и ее карнавалом. Можно, конечно, бродить по улицам много дней подряд и не увидеть всего. Но для первого раза достаточно, многие не видели и половины. Но ведь вы приехали к нам совсем не ради карнавала. Вы хотели встретиться с Антонио. Зачем же мешкать? Поехали", сказал вдруг незнакомец.
       "Вы знаете, где он?" спросил Майк.
       Незнакомец помешкал с ответом.
       "Пусть это будет для вас неожиданностью. Лучше один раз приятно удивиться, чем многократно разочаровываться", наконец, сказал он.
       Они подошли к лагуне. У одного из причалов стояла, покачиваясь на волнах, небольшая лодка. На ее мачте сидела сова, которая разглядывала Майка и моргала большими круглыми глазами, слабо фосфоресцировавшими в темноте. Птица с презрением осмотрела Майка. "Венецианский карнавал это, прежде всего, маски, скрывающие нашу сущность, и туман, в котором исчезают наши надуманные страдания. А танцы, музыка Вивальди, даже прекрасные здания Венеции - все это вещи неважные, просто ничего незначащий антураж, приманка для туристов. Понял ли ты, что, что истинная причина возникновения скоби - это постоянное возникающее страстное желание вожделение страсти, а истина отвержение скорби - отвержение этого вожделения? А если понял, зачем едешь неизвестно куда в поисках человека, который тебе приносит только скорбь и страдания", сказала сова, расправила крылья, взмахнула ими несколько раз, издала странный гортанный звук и повернулась к нему спиной.
       "Сова действительно символ мудрости", подумал Майк. "Она поняла, что я благодарен Венеции и карнавалу за то, что они лишили его ненужных иллюзий".
       "Садитесь же", нетерпеливо сказал человек.
       "Это ваша сова?" спросил Майк подозрительно.
       "Какая сова?".
       "Да та, что сидит на мачте".
       "Там нет никакой совы", уверенно произнес незнакомец, мельком взглянув на мачту. "Я не вижу никакой совы. Она вам просто померещилась".
       Майк хотел сказать ему, что отчетливо видел сову, слышал ее голос. Но снова посмотрев на мачту, никакой совы не увидел, на том месте теперь болталась тряпка, цвет которой из-за темноты определить было невозможно. Не может быть, чтобы он не заметил, как она улетела, он ведь не спускал с нее глаз.
       Майк стоял на набережной, не зная, что делать. То, что произошло за последнее время, внушало ему неуверенность и страх. Он подозрительно осмотрел лодку, прежде чем в нее сесть. Это была небольшая изящная посудина темно-синего цвета с небольшой полуоткрытой кабиной, мачтой, на которой недавно сидела сова, а теперь болталась тряпка, позолоченной лунообразной маской с черными дырами вместо глаз и ярко-красными улыбающимися губами, которая украшала ее нос, едва различимый в плотном тумане.
       "Садитесь же. Почему вы мешкаете, или ждете особого приглашения?" прервал его мысли незнакомец.
       Они плыли в почти полной темноте. Вокруг ничего не было видно, небо и воздух смешались воедино в молочно-белесоватую массу. Вода вокруг была неподвижна, без волн, без единой морщинки, как будто лодка скользила по поверхности огромного зеркала, в котором ничего не отражалось. Над ними кружились, то пикируя, то внезапно улетая вверх и исчезая из вида, странного вида птицы. Майку показалось, как будто он их когда-то уже видел. Напрягая зрение, он смог их, наконец, рассмотреть. Это были летающие ящуры - он видел их в кино и по телевизору - с длинными голыми шеями, перепончатыми крыльями и маленькими головами с огромными клювами, украшенными острыми зубами, которыми они с остервенением щелкали.
       Сколько длилось путешествие, Майк не мог себе даже представить, может быть, полчаса, час или несколько часов. Только изредка он косился на незнакомца, который молча уверенно смотрел в даль и двумя руками крепко держал руль. Майку хотелось спросить, куда они едут, но по виду этого человека понял, что никакого вразумительного ответа не получит.
       Глядя на неподвижную воду лагуны, Майк вспоминал карнавал.
       "Арлекин прав. Наша жизнь также призрачна, как венецианский туман. Из этого тумана появляется кто-то, и думаешь, что уже влюблен, но этот кто-то так быстро исчезает, что не успеешь его даже толком рассмотреть, но то, чтобы понять. Затем появляется на мгновение второй, третий, четвертый. И каждый раз думаешь, что нашел счастье в жизни, и каждый раз убеждаешься, что все они призраки, обман воображения, ложь, заблуждение. Антонио я просто придумал. Был ли он вообще, теперь я в этом не уверен", подумал Майк.
       Как будто тяжелый груз спал с его плеч, как будто его выпустили из темницы, где он провел много лет и, наконец, увидел солнечный свет.
       "Я опять обрел свободу", подумал он. "Нет ничего лучше, чем чувствовать себя свободным человеком".
       Наконец, вдали показались неотчетливые темные силуэты приближающейся суши, и незнакомец ловко пришвартовал лодку к небольшому причалу.
       "Вот мы и приехали", сказал он, довольно потирая руки. "Путешествие было довольно долгим, но, надеюсь, вам было не очень скучно".
       "Куда мы приехали?" спросил Майк с опаской. "Вы уверены, что я встречусь здесь с Антонио?"
       "Не торопите события".
       На берегу росли высокие свечеобразные кипарисы, макушки которых едва угадывались в темноте.
       Майк в нерешительности остановился.
       "Вот я сейчас встречусь с Антонио, и что я ему скажу? Что я не могу жить без него? Но ведь это все неправда".
       "Идемте", сказал человек. "Со мной вам нечего беспокоиться".
       Путь им преградила решетка. Когда-то она была красивой, с изящным рисунком, но теперь заржавела, и некоторые ее элементы со временем вывалились. Они нашли калитку, прошли внутрь и очутились среди надгробных плит, расположенных в полном беспорядке. Некоторые из них, поставленные скорее всего много десятилетий назад, покосились и почти разрушились, другие, более новые, выглядели хоть и лучше, но все равно производили жалкое впечатление. Большинство могильных надписей истерлись со временем, а те, которые еще сохранились, было невозможно прочесть. Кладбище выглядело заброшенным и запущенным, как будто здесь уже давно никого не хоронили, и никому не было никакого дела до его внешнего вида.
       "Почему вы решили, что Антонио должен находиться здесь, в этом страшном месте", сказал Майк.
       "Кто знает? Все возможно", ответил человек.
       Майку показалось, что в ответе чувствовалась издевка.
       Между могилами показались маленькие язычки голубого пламени. Подгоняемые ветром, они медленно передвигались между могил, как будто не решив, где бы им остановиться или куда следовать дальше.
       "Интересное зрелище", сказал человек, иронично улыбаясь. "Неужели это души, которые не могут найти своих любимых? Ну конечно, это ведь вы с Антонио в виде голубых язычков пламенной страсти, прогуливающихся между могил и вспоминающих былую земную любовь, которой не суждено было состояться. Почти, как в мелодраме Альмодовара с уже состарившимися Бандеросом и Бадремом".
       "Не говорите глупостей!" сказал Майк зло. "Любовь это призрак, который мы сами себе придумываем, это фата Моргана, обещающая воду умирающему от жажды. Забудьте, что я когда-то искал Антонио также, как я уже забыл его".
       "Наконец! Это признание ждал я уже давно", и человек громко засмеялся.
       Его хохот вырвался из кладбищенского пространства, достиг вод лагуны и исчез где-то далеко, у самого горизонта.
       Человек, как Фантомас, стянул кожу с лица, и удивленный и испуганный Майк увидел перед собой Джейн.
       Это превращение было настолько неожиданным, что окружающие предметы завертелись перед его глазами, и он упал на одну из могил.
       Джейн склонилась над ним, обдавая знакомым запахом перегара.
       "Лучше воробей в кулаке, чем журавль в небе. Ты искал Антонио, а нашел меня. Для этого не нужно было ехать так далеко, я всегда была у тебя под боком. Мы прекрасно подходим друг другу, хотя ты любишь мужчин, а я женщин. У нас ведь душевное родство, а это самое главное. Антонио тебе не нужен, без него ты и так чувствуешь себя хорошо. Найди его, ты бы потерял себя, постарался побыстрее избавиться от надуманного счастья и возвратить потерянную свободу. Так что будь благодарен Венеции, это она отрезвила тебя и лишила сентиментальных заблуждений".
       В ее руках появилась бутылка виски.
       "Посмотри и оцени! Настоящий шотландский, с трудом нашла его в этом варварском городе. Друг, чем мечтать о вымышленной любви, давай лучше выпьем!"
      
      
       Картины этих циклов написаны Гойей в виде рисунков, из которых были сделаны несколько копий офортов методом aquatinta, на выставке одних из которых, хранящихся в музее города Ольденбурга (Германия), я и был.
       Названия картин, данные самим Гойей, выделены курсивом.
       У Адама и Евы, после того, как Бог выгнал их из рая, родилось много детей.
       Однажды Бог передал через своего посланца-ангела, что хотел бы навестить людей, им созданных, и посмотреть, как они живут.
       Ева была в панике - дом в беспорядке, дети грязные, неумытые. Она начала их мыть, но всех домыть до прихода Бога не успела, и тех, которые остались грязными, спрятала.
       Бог остался доволен жизнью людей, но потом спросил Еву:
       "Ты показала мне всех детей?"
       "Да, всех", ответила Ева в замешательстве.
       "Нет, не всех", сказал Бог. "С этого времени те, которых ты спрятала, останутся навсегда скрытыми, невидимыми для людей".
       Так возник скрытый народ, которого никто из людей не видит, но который существует и который так или иначе влияет на жизнь страны. Это эльфы (маленькие добрые существа), карлики и гномы (добрые трудяги, которым, несмотря на их хорошее отношение к людям, нельзя доверять до конца), тролли и великаны (злые и недоброжелательные).
       Большинство жителей Исландии верит в существование скрытого народа, хотя многие не признают этого открыто. В Парламенте страны есть даже представитель скрытого народа, медиум, выбираемый всеобщим голосованием, который является посредником между людьми и скрытым народом.
       Как-то в Исландии решили построить новую дорогу, хотя жители предупреждали строителей, что этого делать нельзя, так как она будет проходить по земле, где обитает скрытый народ. Но дорогу все равно построили. На дороге начали происходить многочисленные аварии, и ее пришлось закрыть.
       Тогда парламентарии попросили медиума спросить у скрытого народа, в чем дело, и не возражают ли они против того, чтобы дорога проходила по их территории.
       Через некоторое время медиум ответил, что скрытый народ не возражает против дороги.
       "Почему же они раньше не сказали этого нам этого?" возмутились парламентарии.
       "Но ведь их никто не спрашивал", ответил медиум.
       Или еще.
       Троллей могут видеть только маленькие дети и собаки.
       Как-то на представление для детей пришла мать со своей пятилетней дочкой. Во время спектакля дочка часто оборачивалась назад и смотрела куда-то вверх. Мать спросила ее, в чем дело.
       "Мама, неужели ты не видишь, что там, на люстре, сидит гном?"
       Мать посмотрела на люстру, гнома не увидела и только пожала плечами - мало ли что придумают дети.
       После спектакля они случайно встретились со своими родственниками, и четырехлетний мальчик, двоюродный брат девочки, спросил у нее:
       "А ты видела тролля, который сидел на люстре?"
       Все это рассказали мне люди, живущие в Исландии, поэтому за правдивость выше сказанного я не несу никакой ответственности. (Здесь и далее примечания автора).
       Согласно поверию, для того, чтобы путешествие через пустыню прошло благополучно, нужно положить камень в определенное место, и тогда можно будет беспрепятственно двигаться дальше.
       Здесь и на стр.34 цитаты по книге Г. Ольденбурга "Будда. Его жизнь, учение и община", М. 1900 г.
       In vino veritas - В вине правда.
       Малакки Констанс - герой романа Курта Воннегута "Сирены Титана".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       24
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Обновлено: 17/02/2009. 134k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.