Кеслер Дэвид Филиппович
Мистические параллели жизни и смерти. Начало. 2-я редакция

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Обновлено: 03/05/2011. 115k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
  •  Ваша оценка:


    М И С Т И Ч Е С К И Е П А Р А Л Л Е Л И Ж И З Н И И С М Е Р Т И

    Дэвид Кеслер

    З Е РК А Л О Т Р О Л Е Й.

       Хроника одной власти
      

    Дэвид Кеслер

      
       Миллионы осколков [зеркала троллей]
       попадали людям в глаза. Человек с таким осколком
       начинал видеть все навыворот или замечать в каждой
       вещи одни лишь дурные стороны...
       Г.Х. Андерсен "Снежная королева"
      
      
       Петер шел по улице навстречу толпе и улыбался. Высокий худощавый блондин с голубыми глазами, он нравился женщинам и знал это, некоторые даже оборачивались и провожали его восхищенным взглядом. Может быть, в другие времена он был бы рад такому вниманию, но теперь эти маленькие радости не волновали его. Его мысли были заняты другим. Все завершилось как нельзя лучше - наконец-то волнения предыдущих дней остались позади, и он был избран председателем партии. До последнего момента он не был уверен в успехе, ведь, как ему было известно, голоса разделились почти поровну между ним и Паулем, его ближайшим другом.
       Перед самым голосованием Пауль подошел к Петеру и сказал:
       "Постараюсь уговорить моих сторонников голосовать за тебя. Я ведь знаю, что ты хочешь стать председателем партии, и лучшей кандидатуры на этот пост не найти. Ты ведь прирожденный лидер. Чтобы победить на президентских выборах, нужно быть таким, как ты, харизматической личностью, и тогда победа будет в наших руках. А мне совершенно неважно, быть ли во главе партии или нет. Да и какой из меня председатель, это с моей-то внешностью. К тому же, бросать работу в фирме я не собираюсь - без меня там пойдет все вкривь и вкось".
       Пауль был ведущим химиком самой крупной в стране фармацевтической фирмы, был ее мозговым центром. Благодаря ему фирма процветала, завоевывая все новые места на мировом рынке и получая многомиллионные прибыли. Он был небольшого роста, полный, с короткими, почти как у карлика руками и ногами. Его личная жизнь была скрыта за семью замками, и он не допускал туда никого, даже Петера, хотя они и были близкими друзьями. По началу Петер знакомил его с различными женщинами, молодыми и в возрасте, блондинками и брюнетками, но Пауль отвергал всякую мысль о женитьбе, говорил, что его жизнь и так интересна. Петер через какое-то время понял бесполезность идеи и оставил его в покое. Как бывает в таких случаях, начали поговаривать о каких-то извращениях, но прямых доказательств тому ни у кого не было, да и если прислушиваться ко всему, что говорят злые языки... Они были друзьями еще с молодых лет, и их дружба была всем хорошо известна. Их даже в шутку называли "два святых", намекая на святых Петра и Павла. Действительно, Петер представлял, так сказать, светскую сторону работы партии, тогда как Пауль был ее теоретиком и идеологом.
       "Это, конечно, заслуга только Пауля, что меня избрали единогласно", подумал Петер, с благодарностью глядя на друга после голосования.
       Петер шел и улыбался. Вдруг лицо его изменилось. Еще несколько мгновений назад это был симпатичный, улыбающийся человек, теперь же его губы сжались, глаза позеленели от злости, кулаки сжались, как перед боем. Он увидел группу молодых людей. Они громко разговаривали и смеялись. С первого взгляда было ясно, что это иностранцы.
       "Что им у нас надо? Как только они понаехали, жизнь стала просто невыносимой. От них только грязь и беспорядок. Они заполонили все. Куда ни глянешь, наткнешься на их противные рожи. Говорят на своем тарабарском языке, а нашего из лени и врожденной тупости выучить не могут и не хотят. Ну, ничего, как только мы придем к власти, ни одного у нас не останется. Я уж постараюсь".
       Петер совсем не был злым человеком, он был скорее даже добрым, верным другом, прекрасным семьянином, который любил свою жену и детей. Просто он не любил иностранцев. Вернее, он не любил только тех иностранцев, которые приехали на его родину и поселились в ней. Он ничего не имел против турок в Турции, поляков в Польше, африканцев в Африке, арабов на Востоке. Жили бы у себя и к нам не совались. Но ходить по одним улицам вместе с ними - ни в коем случае!
       Петер был националистом. Все его друзья, все жены его друзей, все дети его друзей были тоже националистами. И партия, председателем которой он был только что избран, проповедовала националистические идеи и называлась Националистической.
       Придя домой, он первым делом поцеловал жену, затем обнял сыновей. Но первым встретил его все-таки Вотан, верный пес, с домашними туфлями хозяина в зубах.
       Вотан был гордостью Петера. Когда Петер решил, что каждая порядочная семья, а он считал свою семью порядочной, должна иметь собаку, то понял, что разрешить эту задачу будет не так уж просто. Ясно, что это должен быть обязательно пес, обязательно чистых кровей, обязательно овчарка и обязательно национальной породы. Он прочел гору литературы о собаках ("Ты никак собираешься писать диссертацию по кинологии", говорила, смеясь, жена), посещал собачьи питомники и выставки, звонил по объявлениям и сам давал их. И всюду требовал родословную вплоть до пятого колена. Если над ним и не смеялись в лицо, то, во всяком случае, улыбались про себя. Ему это было безразлично. Наконец, удалось купить желаемого щенка. Когда Петер пришел домой со щенком, семья была разочарована. Вместо грозного стража, готового вцепиться в глотку каждого, кто посягнет на их честь, они увидели маленький пушистый комочек с бледно-голубыми бусинками любопытных глазок. Затем возникла еще одна важная проблема - как назвать щенка. Дети предлагали назвать его Амиго - он должен стать другом семьи; жена хотела бы, чтобы щенка назвали Рексом. Предлагали также Белло, Плуто, Вальдо. Но Петер отверг все эти клички. Амиго - имя иностранное, что неприемлемо, Белло подходит больше для беспородистой собаки, Плуто и Вальдо - очень заезжены, а Рекс - ни в коем случае, хозяин в доме должен быть один, а именно, он, Петер, и никого другого он не потерпит. И вдруг ему пришла на ум прекрасная идея - Вотан, имя национальное и звучное. Естественно, что щенка назвали Вотаном. Петер пожертвовал на воспитание щенка три недели своего отпуска, кормил его, ходил с ним гулять, учил разным командам. Пес привязался к Петеру, сразу выбрал его хозяином дома, так сказать, вожаком стаи, хотя в дальнейшем его кормила жена, а выгуливали дети Петера. Когда Петер приходил с работы, пес первым встречал его, а на улице ни на шаг не отходил от хозяина, зорко следя за тем, чтобы никто его не обидел.
       Наконец, вся семья собралась у праздничного стола. Там стояли различные национальные блюда и по случаю торжества даже бутылка французского коньяка.
       Отец Петера, генерал старой школы, приучил сына к этому заграничному напитку. Петер обычно пил пиво, но в праздники предпочитал, скрипя сердцем, сетуя на свою слабость, французский коньяк, требуя, чтобы другие блюда были обязательно национальными.
       Дети, два сына, необычайно похожие на отца, на которых он возлагал большие надежды, прочли Петеру сочиненные ими праздничные стихи, в которых говорилось о том, что они гордятся своим отцом, лучшим отцом во всем мире. Жена глядела на Петера влюбленными глазами.
       "Я не сомневалась, что председателем выберут тебя", сказала она. Да и кого другого можно выбрать, ты ведь там единственный нормальный человек. У вас в партии сплошные уроды, не только моральные, но и физические. Иногда мне кажется, что в Националистическую партию вступают только люди неполноценные".
       Жену Петера звали Брунгильда, хотя при рождении родители назвали ее Брониславой.
       Ее дед, много лет проработавший в России, очень прилично знал русский язык и читал Пушкина, Тургенева и Чехова в оригинале. Во времена нацизма он вынужден был закопать книги любимых авторов в садике перед домом, посадив на этом месте два куста роз - красный, в знак любви к России, и желтый, символизировавший временную ей измену под тяжестью обстоятельств. Человеком он был законопослушным. За двенадцать лет книги истлели, но кусты разрослись до невероятных размеров, значительно превосходя по величине и красоте другие розы, росшие в том же саду. Любовь к далекой стране он передал сыну, который и дал своей первой дочке это диковинное славянское имя Бронислава.
       Бронислава росла независимой девочкой со своими твердыми убеждениями и через какое-то время превратилась в красавицу - высокого роста с большими синими глазами и прекрасной фигурой. Но с твердым характером.
       Петер влюбился в нее с первого взгляда и вскоре предложил пожениться.
       "Я люблю тебя, но если ты хочешь стать моей женой, тебе придется сменить имя. Я не могу жениться на девушке по имени Бронислава. Я понимаю и, возможно, даже уважаю славянофильство в твоей семье. Но я воспитан в других традициях".
       Когда Бронислава рассказала об этом отцу, тот рассмеялся: "И ты собираешься за такого замуж?"
       "Я люблю его и хочу стать его женой, чего бы мне это ни стоило".
       При замужестве она взяла фамилию мужа и изменила имя на Брунгильду.
       Брунгильда была прекрасной женой. Она родила Петеру, как он того и хотел, двух сыновей, готовила любимые блюда мужа, дом был в полном порядке, костюмы, рубашки, галстуки и обувь Петера всегда отличались элегантностью к восхищению и зависти сослуживцев и товарищей по партии.
       Правда, не всегда все было в семье гладко. Вскоре после женитьбы Брунгильда сказала мужу, что хотела бы поехать в Париж и купить себе что-нибудь красивое.
       "Твоя жена должна всегда выглядеть элегантно".
       "Да ты с ума сошла. Что скажут мои партийные товарищи, когда увидят тебя, разодетую по парижской моде?" в ужасе воскликнул Петер.
       "Посмотри, как одеваются наши женщины. Нельзя найти другую страну, где одежда была бы так безвкусна и уродлива. Ведь ты бросишь меня, увидав одетой в такие наряды. А я этого не хочу".
       Они сошлись на том, что верхнюю одежду Брунгильда будет шить у отечественных портних, но нижняя должна быть обязательно парижской.
       "Ладно", согласился Петер. "Хорошо, что только я один буду видеть тебя в нижней одежде. Ты просто пользуешься тем, что я люблю тебя".
       Но славянофильские настроения семьи не прошли для нее даром. В тайне от мужа она посылала деньги в "Фонд Чернобыля" и тайком навещала детей, приехавших на каникулы из Белоруссии. Она была уверена, что это не помешает ее брачной жизни, у каждой женщины должна быть какая-нибудь тайна, да и супругам не обязательно придерживаться одинаковых политических пристрастий. Главное, они должны любить друг друга. Националистические взгляды мужа вызывали у нее вначале удивление, а затем и откровенную неприязнь, но она никогда не говорила об этом Петеру - мир в семье превыше всего. Она отказывалась вступить в Женский союз Националистической партии несмотря на просьбы, настойчивые просьбы и даже требования мужа. Детям она постаралась очень мягко и с большим тактом внушить, что, несмотря на то, что отца надо не только любить, но и уважать, политика - не самое главное в жизни, есть вещи и поважнее, например, искусство, спорт, природа, профессиональные увлечения, не говоря уже о доброте и любви к людям.
       Сыновья тоже были не совсем похожи на отца. Старший, Кристиан, увлекался литературой и сам писал стихи, которые многим нравились. Младший, Маркус, был теннисистом и играл за сборную города среди молодежи.
       Праздничный обед удался на славу. Петер выпил три рюмки коньяка и слегка захмелел, Брунгильда пила шампанское, а детям по поводу радостного события дали попробовать разбавленного красного вина. Вотану тоже было разрешено присутствовать на праздничном обеде. Он лежал у ног хозяина и с любовью смотрел на счастливую семью.
       Внезапно зазвонил телефон. Звонил Пауль.
       "Нам необходимо немедленно встретиться", сказал он.
       "Но ведь мы обедаем. Семья празднует мое избрание".
       "Это прекрасно, однако семья, к сожалению, не вся страна. Президентские выборы на носу, а у меня появилась очень важная информация. Ладно, празднуйте, я не хочу вам мешать, но завтра с утра мы должны встретиться в нашей пивной".
       В городе эта пивная пользовалась плохой репутацией. Там часто сменялись владельцы, время от времени происходили убийства, полиция даже взяла ее на особый учет и охраняла, но посещалась она все равно плохо. Наконец, ее купил один из членов Националистической партии, и она стала местом встреч националистов. Они чувствовали себя в безопасности под бдительным оком полиции, проводили там съезды, приглашали националистов других стран, а рядовые члены партии приходили просто выпить кружку пива, поговорить, пожаловаться на жизнь и помечтать о том светлом часе, когда они придут к власти. Петер регулярно бывал в пивной и даже с отвращением ел там картофельный салат, который с детства ненавидел лютой ненавистью. (Брунгильда, зная это, навсегда исключила это блюдо из домашнего меню).
       Но однажды, когда Националистическая партия проводила там свой очередной съезд, на котором должны обсуждались важные вопросы, к пивной подкатила машина. Из нее вышли молодые люди подозрительной внешности и заняли соседние с делегатами съезда столики. Члены партии онемели от неожиданности. Молодые люди представляли собой действительно колоритное зрелище. Одеты они были в майки с неприличными надписями, их волосы были разукрашены во все цвета радуги, в носу, бровях, губах и даже в языке виднелись различные украшения. Они распивали пиво и громко пели песни непристойного содержания, сопровождая их откровенными жестами. Члены партии вежливо попросили их удалиться или, по крайней мере, не мешать, а молодые люди со смехом послали их в места не столь отдаленные. Съезд был сорван.
       "Это происки иностранцев, они их подкупили, чтобы помешать нам проводить съезд", говорили возмущенные товарищи по партии.
       Однако странные молодые люди больше не появлялись, и пивная вновь стала местом сбора националистов.
       Когда Петер и Пауль встретились в пивной, Пауль начал сразу, едва поздоровавшись:
       "У меня, к сожалению, неутешительные новости. До президентских выборов осталось очень мало времени, и я попросил в тайне, не привлекая внимания соперников, провести опрос общественного мнения, чтобы определить расстановку сил. Должен сказать, что результаты оказались куда хуже, чем я предполагал. Наши идеи разделяют не более пятнадцати процентов населения, а отдать за нас голоса собираются и того меньше".
       "Что же делать? У тебя есть какие-нибудь предложения?" в голосе Петера чувствовалась растерянность и даже паника. "Я ведь знаю, ты, без сомнения что-то уже придумал".
       "Правда. Но я хочу, чтобы ты принял мое предложение, каким бы абсурдным оно тебе не показалось. Я уверен, что только это может нас спасти от поражения на выборах. Я уже давно понял, а опрос только подтвердил мое предположение, что националистические идеи не пользуются у населения большой поддержкой, вернее, они популярны, но большинство заражено ложной идеей демократии, а демократия и национализм несовместимы. Сейчас все буквально помешаны на экологии, это стало модным. Потепление климата, экологически чистые продукты, загрязнение воздуха и воды - только эти заботит наших граждан. Так вот, в своем предвыборном выступлении ты, как кандидат в президенты от нашей партии, должен сказать, что Националистическая партия меняет программу, будет теперь заниматься вопросами экологии и бороться за чистоту окружающей среды, за то, чтобы небо над нашими головами всегда было синим, и поэтому переименовывается в партию "Синие".
       "Не понимаю, кто из нас сошел с ума - ты или я. Неужели ты это говоришь серьезно? Невозможно отказаться от националистической идеи, за которую мы боролись с момента образования партии".
       "Всему свое время. Как только мы придем к власти, восстановим нашу националистическую идею. Но сначала нужно получить ее, эту власть".
       "Мне кажется, что ты не представляешь себе трудности, с которыми мне, только мне, а не тебе и никому другому, придется столкнуться после такого предвыборного выступления. Не успею я его закончить, как начнутся возмущенные звонки и посещения членов партии, затем будут внеочередные выборы, и тогда прощай мое председательство, я уже не говорю о членстве в партии".
       "Нужно рискнуть. К тому же тебе не обязательно много объяснять, скажешь только об изменении программы и названия партии, и все. Никто ничего не поймет, а там уже придет время выборов. Нам необходимо победить, больше ждать нельзя".
       По пути домой Петер обдумывал предложение Пауля, и чем больше он думал об этом предложении, тем заманчивее оно ему казалось.
       Предвыборное выступление Петера было очень кратким и не произвело особого впечатления на население, можно сказать, оно осталось почти незамеченным. Что только отметили корреспонденты, оно было значительно короче выступлений других кандидатов.
       "Неужели Бог услышал мои молитвы, и ты отказался от своей националистической идеи? Теперь я без стыда смогу смотреть людям в глаза", сказала Брунгильда, встретив мужа после выступления.
       "А тебе этого очень хотелось?" спросил Петер с иронией.
       Произведенный почти вслед за выступлением опрос общественного мнения показал, что количество сторонников партии с новым необычным названием "Синие" и новой программой даже сократилось.
       Но, если выступление осталось незамеченным населением, оно вызвало гнев у партийных товарищей. Не успел Петер прийти домой, как начались телефонные звонки. Первым позвонил один из рядовых членов партии и с гневом и хорошо улавливаемой иронией сказал, что не ожидал от председателя партии, за которого он сам голосовал, такого предательства. Он спросил также, сколько председатель-ренегат получил от иностранцев за выступление и хватит ли ему этих денег на кругосветное путешествие. Телефон звонил без перерыва. Наконец, терпение Петера лопнуло, и он решил не отвечать на телефонные звонки. Затем начались звонки в дверь, но он приказал никому не открывать.
       Жизнь в доме Петера замерла. Он не выходил из дому, Брунгильда не ходила за покупками, детям было запрещено посещать школу. Даже жалюзи на окнах были наглухо опущены. Вотан при очередных звонках и стуках в дверь не подавал и признаков жизни. Петер звонил только Паулю, чтобы хоть как-то иметь связь с внешним миром и быть в курсе происходящего за пределами забаррикадированной квартиры.
       "Ни о чем не беспокойся", попытался успокоить его Пауль. "Я верю своей интуиции, а она мне подсказывает, что нас ждет победа. Поэтому успокойся и предоставь событиям течь так, как им положено".
       Время текло медленно, атмосфера в доме была накалена до предела. Затем холодильник почти опустел, и Брунгильда прилагала огромные усилия, чтобы муж и дети не чувствовали голода. Она даже старалась готовить любимые блюда Петера, но тот потерял аппетит и только лишь сидел целый день без дела, почти ни с кем не разговаривая. Брунгильда же была как всегда активна, пыталась скрасить заточение, придумывала и рассказывала за столом различные смешные истории, выдавая их за быль, подбадривала и успокаивала мужа, занималась с детьми, чтобы те не отстали в школе. Дети боялись задавать взрослым вопросы и только перешептывались в детской.
       Наконец, до выборов осталось три дня. Был прекрасный теплый вечер, и заходящее солнце окрашивало безоблачное небо в розовый цвет. Улицы были полны народу. Вдруг что-то темное на мгновение закрыло солнце, что-то блеснуло, и с неба раздался оглушительный хохот. В этом хохоте звучало одновременно и торжество, и издевка. Люди посмотрели на небо - оно по-прежнему было безоблачным. Тогда что же это было такое? Гроза? Молния? Гром? Скорее всего, это была молния, а затем гром. Ну, действительно, кому придет в голову взобраться на небо только для того, чтобы оттуда похохотать. Конечно, это была гроза с громом и молнией.
       Прошло еще несколько дней. Петер сидел и тупо смотрел на закрытое жалюзи
       окно. Зазвонил телефон, и Петер машинально потянулся к нему.
       "Я не могу жить в неведении. Пусть самая страшная правда, чем эта неизвестность", - подумал он и с покорностью поднял трубку, готовый выслушать очередную ругань.
       Но это звонил Пауль.
       "Поздравляю, вот теперь-то мы победим. Вчера был опрос общественного мнения, а сегодня во всех газетах напечатано, что около двух третей населения будут голосовать за нашу партия. Так что победа нам обеспечена. Хватит затворничать, выходи на улицу!" - радостно говорил он.
       Петер выпустил детей погулять, а сам с Брунгильдой и Вотаном пошел в городской парк, где всегда было много гуляющих. По началу он с опаской озирался, боясь встретить кого-нибудь из партийных товарищей, но потом успокоился. На него никто не обращал внимания. Вдруг он заметил, что один человек пристально на него смотрит.
       "Ну вот, теперь начнется..." - подумал Петер.
       Человек подошел к Петеру, дружелюбно улыбнулся и снял перед ним шляпу.
       "Мне кажется, я узнал вас. Я уверен, что вы ведь наш будущий президент. Да, да, я не ошибся, все мы будем голосовать за вас и вашу партию. Ваше предвыборное выступление мне очень понравилось. Такой человек нам нужен, народ истосковался по сильной власти".
       "Но ведь я в предвыборном выступлении ничего не сказал о сильной власти", подумал Петер. "Впрочем, это теперь неважно. Каждый видит нового президента таким, каким хотел бы видеть".
       Их стали окружать, люди улыбались, старались сказать что-нибудь хорошее. Петер тоже улыбался.
       "Конечно, это очень приятно, когда видишь, как тебя любят. Но я не понимаю, почему ты принимал поздравления с улыбкой превосходства", сказала Брунгильда, когда они пришли домой после прогулки.
       "Ты ведь слыхала, народ хочет сильной власти. Можешь не сомневаться, он ее получит. А лидер должен быть вожаком и не опускаться до простого люда. Его должны не только любить, но и бояться".
       Петер был горд собой. Наконец, похоже, сбывается его давнишняя мечта, о которой он раньше даже и думать не мог. Он уже видел себя то в президентском дворце, то выступающим перед парламентариями, то проезжающим по стране среди ликующей толпы в роскошном бронированном автомобиле.
       Президентские выборы действительно прошли без сучка и заторинки. Большинство населения, даже больше, чем ожидалось, подало свои голоса за партию "Синие", так что вступать в коалицию с левами или правыми не было необходимости.
       Правда, обозреватели некоторых газет с удивлением отметили странность ситуации. Как это могло случиться, что Националистическая партия, которая с момента своего образования отстаивала националистические идеи, перед самыми выборами резко изменила свой политический курс, начала интересоваться вопросами экологии и победила, да еще и с таким преимуществом?
       Когда Петер первый раз приехал в президентский дворец, гвардейцы встали по стойке смирно и отдали честь, швейцар снял шляпу, приветствуя нового хозяина. Президентский кабинет был действительно великолепен - антикварная мебель, хрустальные люстры, картины. Секретарша была молода и очень привлекательна. Но Петер решил все изменить, не должно остаться и духа от прежнего владельца. Над своим креслом он приказал повесить портрет человека, который был предтечей партии, а в другом конце кабинета портрет композитора, гордости нации, который посвящал все оставшееся у него от написания музыки время борьбе с композиторами других национальностей, приехавших незваными в их страну, были иностранцами, а по сему не имевшие права писать музыку.
       Секретаршу нужно тоже сменить. Это должна быть пожилая дама, пусть даже и не очень красивая, но обладающая определенным шармом, и обязательно верный член партии, которая будет тайком докладывать шефу о настроении подчиненных.
       Не раздумывая, Петер предложил Паулю на выбор или место вице-президента или главы правительства, но тот наотрез отказался и от того и от другого.
       "Я не хочу занимать никакой официальной должности. Мне больше нравится роль "серого кардинала". Если тебе понадобится моя помощь, ты ее всегда получишь. И мне совершенно не хочется, чтобы моя физиономия красовалась на страницах газет", сказал он твердо.
       Первое выступление Петера перед парламентариями в роли президента было произнесено эмоционально, длилась около двух часов, неоднократно прерывалось аплодисментами, и транслировалась по всем радио- и телевизионным программам.
       Среди прочего он сказал: "...Положение в стране нельзя назвать хорошим. Мы едим плохую пищу, пьем грязную воду, небо над нашими головами серо от дыма. С этим мериться нельзя, и мы будем с этим бороться... Пора очистить нашу страну от тех, кто загрязняет нашу землю, кто отнимает работу у наших граждан... Настало время напомнить нам всем, что мы - народ избранный, пора вернуть утраченное величие, чувство национальной гордости и покончить с чуждыми настроениями и желанием уподобляться другим нациям и культурам... Я обещаю вам, что сделаю для этого все, что в моих силах, можете мне верить. Я полон сил и желания!"
       В перерыве к нему подошел Пауль.
       "С первой задачей ты справился блестяще. Я знал, что ты прирожденный оратор, но ты превзошел себя самого. Однако мне кажется, я даже в этом уверен, еще не пришло время открыто говорить о наших националистических идеях. Нужно повременить, так можно и спугнуть наших граждан".
       "Ты забываешь, что президент - я, а не ты. Когда мне понадобятся твои советы, я не забуду обратиться к тебе. А пока я в них не нуждаюсь".
       Пауль ничего не сказал, только посмотрел на Петера и отошел. Петер почувствовал раскаяние.
       "Нужно бы извиниться", подумал Петер. "Все-таки он мой друг".
       Но время для извинения как-то не приходило. Петер был занят формированием кабинета министров, затем нужно было выступить перед нацией. Он решил отказаться от традиционного телевизионного обращения. Выступить перед народом с балкона президентского дворца - вот блестящая идея!
       Несмотря на дождливую, прохладную и ветреную погоду на площади собралось много народу. Петер не сказал ничего нового, просто другими словами повторил в сокращенном виде свою парламентскую речь. Но люди остались довольны, особенно понравилось им те места выступления, в которых новый президент упомянул о борьбе с безработицей и загрязнением окружающей среды.
       Правда, не обошлось и без ложки дегтя. В некоторых газетах появились иронические статьи о том, что новый президент, хоть и прекрасный оратор, не сказал ни одного слова о том, как будет бороться с безработицей, что у него нет ни четкой экономической, ни политической программы, мысли его настолько запутаны, а предложения настолько длинны, что в конце забываешь о том, что было сказано в начале.
       Когда Петер узнал об этом, он рассвирепел.
       "Нужно закрыть рот писакам, которые не разделяют наши взгляды", сказал он министру внутренних дел. "Если они не понимают, что меня избрал народ, мой долг поставить их на место".
       "Но это невозможно, у нас ведь свобода слова, мы живем в демократической стране. Я не совсем представляю себе, как это сделать".
       "Разве мы не члены одной партии? Мне казалось, что мы должны понимать друг друга с первого взгляда", сказал Петер, и в его интонации появились неизвестные даже ему самому капризные, но одновременно и повелительные нотки.
       Вскоре появились сообщения, что вначале в столице, а затем и в других городах несколько журналистов расстались с жизнью - одни по невнимательности при пользовании автомобилем или переходе улицы, другие по собственному желанию. Оппозиционные статьи стали появляться все реже, а затем и вовсе исчезли со страниц газет и журналов.
       Петеру однажды доложили, что, несмотря на безграничную любовь к нему простого населения, в народе появились уже недовольные бездеятельностью правительства, правда, среди небольшой части граждан, а именно, среди интеллигенции, и нужно срочно что-то делать, время не ждет. Так можно и потерять доверие.
       То, что нужно было срочно что-то делать, не вызывало сомнения, но как действовать, это было президенту не совсем ясно. После длительного колебания Петер решил позвонить Паулю. Они не виделись, даже не говорили по телефону уже несколько недель, чего раньше никогда не было.
       В начале разговора Пауль отвечал сухо, но когда Пауль попросил забыть их последний разговор - он был, без сомнения, неправ и извиняется, - когда он сказал, что многолетняя дружба значит больше всего и что он нуждается в советах друга, Пауль оттаял и обещал приехать как можно быстрее.
       "Я не большой специалист в вопросах экологии, можно сказать, что никакой, и ты это тоже хорошо понимаешь. Но пришло время действовать, ждать больше нельзя. Поэтому мне срочно нужен твой совет. Срочно". В голосе Петера слышалась тревога.
       "Я сам об этом уже долго думал, но не хотел тебе звонить первым. Хотел подождать, пока с тебя спадет увлечение должностью президента, и ты мне сам позвонишь. Ладно, забудем нашу размолвку, будем надеяться, что она будет последней", сказал Пауль. "Сейчас все говорят о парниковом эффекте из-за увеличения содержания углекислоты в атмосфере и обвиняют в этом развивающуюся промышленность и большое количество автомобилей и самолетов. Пообещай населению, что ради сохранения хорошего климата твоим декретом увеличивается налог на бензин, частные автомобили и авиабилеты".
       "Уже сейчас я могу себе представить, что будет в стране. Ведь у большинства населения есть свои машины, а в отпуск они предпочитают летать, а не ехать поездом. Скандала не обберешься".
       "А ты не говори, на сколько собираешься увеличить налог. Главное - пообещать и выполнить, а как выполнить, это уже неважно. Бедняки обрадуются и от злорадства будут смеяться над богатыми. Богатые же испугаются, а трус - верный друг власти. Увеличь налог на десятые доли процента и через пару месяцев в целях укрепления экономики и под нажимом граждан, которые засыпят тебя письмами, отмени свой декрет. Уж поверь мне, это только укрепит твой авторитет".
       "Что бы я делал без тебя, без твоих советов и помощи? Пауль, ты отказался от должности вице-президента, может быть, теперь все-таки согласишься стать премьером?"
       "Премьер у тебя уже есть. Я хочу быть просто твоим тайным советником по делам государственной безопасности", ответил Пауль, и в его глазах появился нехороший блеск, от которого Петеру стало не по себе. "Только на таких условиях я могу согласиться".
       Хотя выступление Петера со ступеней президентского дворца было встречено без особого восторга, однако и выступлений недовольных тоже не было. Думали о том, что налог будет большим, но когда оказалось, что он мизерный, все успокоились. Остались лишь недовольны люди более чем среднего достатка, как никак копейка рубль бережет. Но остальная часть населения не высказывала особой печали или восторга - народ был законопослушным и любил президента.
       В народе Петера называли не иначе как "наш любимый президент". Газеты, радио и телевидение славили новую партию и нового президента, город был увешан портретами Петера в окружении национальных флагов, а люди с улыбкой говорили, что черный цвет флага прекрасно гармонирует с цветом костюма президента, красный - с цветом его галстука, в то время как золотой символизирует богатство и процветание страны. Мужчины полагали, что президент испускает лучи уверенности, и только он способен привести страну к полному благополучию. Женщины считали его необычайно элегантным и сексуальным. Почта Петера была переполнена письмами женщин и мужчин не только с откровенными объяснениями в любви, но и неприкрытыми предложениями разделить с ним ложе. Секретарша не знала, что делать с этими письмами, и, несмотря на все попытки их уничтожить, некоторая часть все-таки попадала на президентский стол.
       Петер был растерян, он не знал, как должно реагировать на эти любовные письма, и даже показал несколько из них Брунгильде.
       "Я могла предположить все, что угодно, только не это. Никак не ожидала, что мы такой сексуальный народ. Теперь уж наши соседи, французы, итальянцы и испанцы, считавшие нас недостаточно темпераментными и расчетливыми в любви, навсегда замолкнут. Ты выбил у них из рук основной козырь. И, конечно, ты можешь гордиться тем, что стал первым в истории сексуальным президентом", говорила она между приступами безудержного смеха.
       Несмотря на успех, во всяком случае, не провал, первого президентского декрета, никто не заметил особых изменений климата в стране, хотя по данным Министерства экологии содержание углекислоты в атмосфере страны стало заметно ниже, чем в соседних государствах.
       "Мне кажется, что, наконец, наступило долгожданное время для провозглашения наших националистических идей. Народ меня любит и мне верит. Однако нужно получить поддержку и интеллектуалов. У этих всегда свои особые взгляды на жизнь. Если они и выступают против общего мнения, то из чувства противоречия или из желания покрасоваться и показать свою неповторимость. Среди них могут оказаться несогласные, но их задавит большинство", подумал Петер и приказал собрать видных ученых со всей страны.
       "Дорогие друзья! После долгого раздумья я понял, что цвету нашей науки нужно доказать свою преданность родине, народу и президенту. Пора очистить страну от пришлого люда, мешающего нам жить нормально. Я пригласил вас, людей различных профессий, надеясь на помощь", сказал он собравшимся.
       В зале раздался шепот недоумения.
       "Я не понимаю, в чем будет заключаться наша помощь", сказал один из ученых, человек уже немолодой и воспитанный в ставших уже немодными ложно-демократических традициях.
       "А я, коллега, прекрасно понимаю нашего любимого президента", сказал другой. "Как психолог и психиатр, как видный ученый, ученый с мировым именем, могу с уверенностью сказать и, думаю, меня поддержат мои коллеги, что иностранцы, люди, приехавшие из южных стран, приносят в нашу страну чуждый ей темперамент и менталитет. Они разлагают наиболее ранимую и подверженную чуждым влияниям часть населения - нашу молодежь, наше будущее. Я давно об этом писал в моих научных статьях и монографиях, но никогда не находил понимания. Может быть сейчас, при поддержке нашего любимого президента, меня поймут лучше".
       Петер улыбнулся. "Я был уверен, что цвет нашей науки правильно понимает поставленную перед ним задачу".
       Неожиданно несколько человек встали, сказали, что не собираются принимать участия в этом шабаше, который не имеет ничего общего с научным заседанием, и покинули зал. В зале раздался шум негодования.
       "Пусть уходят, они нам только мешают. Они - не граждане нашей великой страны", раздались выкрики с разных сторон.
       "Спасибо за поддержку и понимание важности ситуации. Я был уверен, что лучшая часть наших ученых останется и согласится со мной", сказал Петер.
       Уверенными широкими шагами к микрофону направился высокий широкоплечий человек и заговорил, еще не дойдя до трибуны.
       "Я - физиолог, мои труды известны во всем мире. Так вот, как физиолог, специалист по обмену веществ и дыханию, могу с уверенностью сказать, и это подтверждают мои исследования, что иностранцы, люди, приехавшие к нам из южных стран, на что совершенно справедливо указал уже мой уважаемый коллега, обладают более интенсивным обменом веществ, я уже не говорю о том, что они едят значительно больше мяса, сахара и хлеба, чем мы, а по сему потребляют значительно больше кислорода при дыхании и выделяют больше углекислого газа, чем наши дорогие граждане. Я думаю, и всякий здравомыслящий человек меня поддержит - им не место в нашей стране. Они только загрязняют атмосферу".
       "С нашими уважаемыми коллегами трудно не согласиться", сказал президент Академии Наук. "Позвольте мне подвести итоги. Как это ни печальным и недемократичным это может показаться, нужно признать, что настало время сказать иностранцам: хватит есть наш хлеб и загрязнять нашу природу. Я полностью поддерживаю мнение нашего любимого президента - долой иностранцев! Вот чего я не знаю, как поступить с теми людьми, у меня язык не поворачивается назвать их коллегами, которые покинули наше уважаемое собрание. Уверен, что наш любимый президент знает, что нужно с ними сделать. Не правда ли?"
       "Пусть это вас не беспокоит, мои дорогие сограждане. А быть ли им членами такого высокого учреждения как Академия Наук должны решить вы, ее члены, ученые с мировым именем, и никто другой, даже не президент нашей великой страны. Я же хочу поблагодарить вас от всего моего сердца, которое бьется только во имя счастье нашей прекрасной родины, за понимание роли науки в жизни общества", сказал с улыбкой Петер.
       Через несколько дней газеты сообщили, что на общем заседании Академии Наук часть ее членов была исключена за недостаточные успехи в области науки и за непонимание задач, стоящих перед страной.
       Несмотря на жару, Петер появился на балконе президентского дворца для очередной встречи с согражданами в черном костюме и при черном галстуке.
       "Вы все хорошо знаете мои демократические убеждения. Но для счастья и процветания нашей прекрасной страны мне ничего не остается, как поступиться частью демократических свобод. После встречи с видными учеными, которые доказали, что присутствие иностранцев нарушает экологическое состояние нашей родины, я долго размышлял над тем, что же важнее - позволить иностранцам продолжать губить нас или твердо заявить, что им не место в нашей прекрасной стране, что им нужно немедленно уехать. Поверьте, это было не простым решением". В глазах президента появились слезы. "Но я должен быть твердым, ведь счастье сограждан сейчас в моих руках. Долой иностранцев!".
       Площадь перед дворцом огласилась аплодисментами.
       И был отдан приказ - иностранцы должны немедленно покинуть страну. Некоторые из них приходили на сборные пункты самостоятельно, целыми семьями, но большинство не хотело уезжать. Пришлось вылавливать их с собаками, которые могли отличить чужеродный запах иноплеменников от благородного запаха коренных жителей страны.
       Газеты и телевидение объявили, что после отъезда иностранцев воздух и вода в стране в корне улучшился и продолжает быстро улучшаться.
       Петер приезжал в президентский дворец, часами сидел в своем кабинете, но ни одна мало-мальски интересная мысль не приходила в голову. Обращаться опять за советом к Паулю не хотелось, в конце концов, ведь президент - он, а не Пауль.
       Неожиданно ему пришла в голову идея, которая могла бы спасти казалось бы безвыходную ситуацию. В своем очередном обращении к нации он объявил, что выпускает новый декрет, по которому все люди в стране, от мала до велика, должны отныне носить маски, в которых выдыхаемая углекислота будет превращаться в кислород, что позволит еще больше изменить климат в лучшую сторону.
       "Я понимаю, это принесет вам излишние неудобства, дорогие сограждане, но у меня нет другого выхода. Улучшение климата - вот наша основная задача, и я прошу понимания в этом важном для всей страны вопросе".
       Оказалось, что маски стоят денег, которых в государственной казне нет, поэтому каждый должен покупать их за собственный счет. Предприимчивые люди оказались как всегда не высоте. Были выпущены маски для мужчин и маски для женщин, простые, доступные каждому, и маски для богатых, отделанные мехом, бисером и даже драгоценными камнями. Кокетки украшали маски брошками или ожерельями, приделывали к ним искусственные уши с серьгами, а молодежь из неблагополучных семей расписывала их различными рисунками, часто неприличными.
       Но носить маски оказалось делом не особенно приятным. Тем более что, к несчастью, началась жара. Люди задыхались, теряли сознание, в результате резко увеличилась смертность среди стариков и новорожденных.
       Совершенно неожиданно на стенах домов в столице и некоторых крупных городах появились листовки, в которых объяснялось, что маски - затея глупая, которая кроме болезней и лишней траты денег никакой пользы природе принести не может.
       Петер сначала обиделся, затем почувствовал ярость.
       "Вот она, людская благодарность. Я днями и ночами думаю о том, как сделать народ счастливым, а что получаю взамен?"
       Вскоре зачинщики, ими оказались студенты университетов, были пойманы, арестованы и после краткого суда отправлены в тюрьму.
       С балкона президентского дворца Петер выразил недоумение, как среди такого работящего и любящего свою страну и своего президента народа могли затесаться неблагодарные, и обещал беспощадно бороться с ними. Глядя на президента влюбленными глазами - остальные части лица рассмотреть не удавалось, они были скрыты масками - присутствующие выразили аплодисментами полное согласие с любимым президентом.
       Вышедшие на завтра газеты в один голос сообщили, что, несмотря на старания врагов, ношение масок привело к значительному улучшению экологического состояния страны - произведенные исследования указывают на продолжающееся снижение содержания углекислого газа и увеличение кислорода в атмосфере страны.
       Народ ликовал.
       Петер был тоже доволен, хотя и понимал, что необходимо действовать, продолжать действовать, выпускать декрет за декретом. Ведь любовь, даже любовь народа к президенту - вещь в себе и требует постоянного подтверждения. Нужно все время ее доказывать. А то глядишь, а любовь-то уже и прошла. Да и всякая любовь - штука иррациональная, никто с уверенностью не может сказать, почему она возникла и почему вдруг ушла безвозвратно.
       Неожиданно страх пополз по стране. По городу ходили странные субъекты в темных очках и записывали разговоры на улицах на магнитофон, после чего наиболее говорливые начали неизвестно куда исчезать. Люди боялись откровенно говорить с друзьями, высказывать свое мнение о политике и положении в стране.
       Брунгильда, любящая и любимая жена, мрачнела на глазах, дети, любимые сыновья, надежда отца, стали его чуждаться.
       "Петер, дорогой, опомнись", сказала Брунгильда. "Неужели ты не понимаешь, что не годишься на роль диктатора? Да и какой из тебя диктатор? Да ты больше похож на комедийного злодея, чем на диктатора. Ты выгнал иностранцев из страны, но это не улучшило жизни. Страна потеряла свою прелесть, свою многоликость, она стала серой и однообразной. Оглянись и посмотри по сторонам - по улицам ходят толпы в масках. Ну прямо венецианский карнавал, не хватает только спектаклей в стиле comedia del` arte и танцоров тарантеллы. Это не нравится не только мне, но и многим другим, хотя народ наш законопослушный, и все предпочитают молчать на людях. Ты просто ничего не знаешь о настроении граждан, тебе известно только то, о чем тебе докладывают. Выйди на улицу и поговори с людьми. Опомнись, пока не поздно!"
       Она даже обратилась к отцу за советом.
       "Народ верит не тем, кто говорит правду, а тем, кто говорит то, что хотят услышать. И с этим ничего нельзя поделать", ответил тот.
       Дети уклонялись от разговоров об успехах в школе, об их увлечениях, о друзьях. Петер находил утешение только в Вотане, верный пес продолжал смотреть на хозяина влюбленными глазами.
       "Не все так уж плохо, как это кажется Брунгильде. Народ счастлив и любит меня". И ощущение собственной значимости не оставляло Петера даже несмотря на неурядицы в семье.
       На одном из заседаний Кабинета Министров совершенно неожиданно для Петера выступил Министр внутренних дел. Он заявил, что количество недовольных политикой правительства растет с каждым днем, и неясно, как с ними бороться.
       "Очень просто", ответил Петер. "В тюрьму. Там они поймут, что с всенародно избранной властью шутки плохи".
       "Позволю себе заметить, дорогой президент, тюрьмы переполнены. Мы нарушаем все нормы гигиены", грустно сказал Министр внутренних дел.
       "А я знаю, что нужно делать", сказал Министр Государственной Безопасности. "Как известно, строительство тюрем - вещь дорогостоящая. В стране нет таких денег. Но зато в стране есть прекрасный опыт строительства и использования концентрационных лагерей. Нет, не подумайте, что я предлагаю травить бунтовщиков отравляющим газом, а затем сжигать в печах. Я не изверг и не варвар. К тому же, это просто люди, которые вовремя не поняли правильность нашей политики. Вот посидят в лагере на строгой диете и скинут лишние килограммы, занимаясь общественно полезным трудом. Им даже не нужно будет тратиться на спортивные студии. Только мне кажется, народу незачем знать о нашем решении. В случае неудачи мы скажем, что это было сделано тайно проникшими к нам иностранными агентами, и каждый из нас сможет утверждать, что ничего не знал о существовании таких лагерей в нашей демократической стране".
       Петер заколебался. Предложение Министра Госбезопасности показался ему заманчивым, но что скажут соседние страны? Еще не пришло время с ними ссориться.
       Он пригласил к себе Пауля.
       "Ты хотел стать моим тайным советником и им стал. Теперь я нуждаюсь в твоем совете", и рассказал о заседании Совета Министров. "Мне очень импонирует предложение о строительстве концлагерей. А как ты думаешь?"
       "Я всегда давал тебе хорошие советы, иногда рискованные", сказал Пауль. "Но при этом всегда был уверен, что они стоят того, чтобы рискнуть. В случае провала истории с концлагерями ты свалишь все на меня, и только я один окажусь виноват, а ты выйдешь сухим из воды. Нет, так дело не пойдет, дорогой друг".
       "Но ведь народ любит меня. Он мне все простит. А о тебе никто даже и не подумает".
       "Правильно, народ тебе все прощает, потому что любит. Но еще и боится, вернее не тебя, а ту систему, которая существует. Почему ты не хочешь понять, что дело не в концлагерях, и без них можно создать в стране такое, что любой побоится даже рот открыть. Но ты недостаточно тверд, чтобы совершить такое. Да, народ тебя любит. Пока. А любовь и страх несовместимы. Любовь приемлет только один вид страха - страх потерять любимого человека".
       "Довольно!" сказал Петер раздраженно. "Мне надоели твои лирические рассуждения. Я и не предполагал, что ты такой слюнявый романтик".
       "Мы вообще-то романтическая нация, разве ты не знал этого?"
       "Я прошу тебя только сказать, что мне делать?"
       "Решай сам. Незаменимых людей нет. Можно найти и тебе замену".
       "А как же наша дружба? Ты ведь всегда говорил, что ты - мой друг. Что же теперь изменилось?"
       "Времена меняются. Раньше ты всегда советовался с партией, со мной тоже. Теперь у тебя мания президентского величия, ты принимаешь решения сам и думаешь, что всегда поступаешь правильно. Так дело не пойдет. Если ты не изменишься, то, возможно, вскоре мы будем вынуждены поискать другого, более сговорчивого".
       "Ах, вот как, тогда запомни, так просто я не сдамся. Не забывай, что я президент и в моих руках вся власть".
       "А в моих - вся государственная безопасность".
       И он посмотрел на Петера так, что у того екнуло сердце.
       "Со мной просто так не разделаешься, и не мечтай. Я расскажу всем, что это ты наводнил страну своими агентами и создал атмосферу всеобщего страха. Народ пойдет за мной, а не за тобой".
       Поползли различные слухи о том, что какой-то злой волшебник, приехавший откуда-то издалека, другими словами, иностранец, околдовал дорогого президента и заставляет его совершать неподобающие поступки. А президент, человек не только красивый, но и добрый, ничего не может с этим поделать, поэтому его можно понять и простить.
       Вскоре в одной из газет появилась заметка о том, что теперь, когда иностранцы покинули страну, наступило время гражданам подумать о том, как доказать свою принадлежность к коренной национальности. Что греха таить, одно время в стране были распространены смешанные браки, а по сему, детей, внуков и правнуков от этих браков нельзя причислить к людям чистой расы. Автор не говорил прямо, только намекал, что неплохо было бы своевременно избавиться от этих полу- и четвертькровок, пока они не наделали бед. Заметка была подписана: "Друг народа".
       В дурном настроении он пришел домой. Его встретил Вотан, жалобно воя. В доме было так тихо, как будто бы там никого не было. Петер позвал жену, затем детей, но ему никто не ответил. Дом был пуст. На столе в гостиной он нашел два конверта.
       Первый был от жены:
      
       Я ухожу от тебя, потому что не могу и не хочу жить с тираном. Впрочем, какой из тебя тиран? Ты - шут. Но в том и другом обличии ты мне неприятен.
       Бронислава.
      
       Второй был от детей:
      
       Нам стыдно, что мы - твои дети.
       Кристиан. Маркус.
      
       "Они ушли, ну и пусть. Теперь у меня есть другая жена - моя страна, и другие дети - мой народ. Я счастлив с моей новой семьей!" подумал Петер.
       Только через несколько лет выяснилось, что Брунгильда приняла православие, постриглась в монахини в маленьком монастыре в горах, приняв имя Бронислава. Кристиан стал врачом и работает в госпитале в Малайзии. Маркус увлекся левыми идеями, вступил в армию сандинистов и погиб в джунглях Южной Америки.
       На следующее утро Петер решил зайти к премьер-министру и поговорить по душам и узнать, как обстоят дела в стране, каковы настроения граждан. Он знал приблизительно обо всем этом, но услыхать другое мнение тоже было интересно. Он уже издали увидел, что к двери прикреплен рисунок, показавшийся ему деревом с разноцветными листьями. Подойдя поближе, он рассмотрел рисунок, на котором действительно было изображено дерево, только гинеологическое. Корни его уходили в далекое прошлое, во времена Фридриха Барбароссы. Дерево было мощным, со множеством ветвей, разукрашенных в разные цвета - красный, синий, желтый, зеленый. А вершину дерева украшал он, премьер-министр, это ничтожество, который и место свое получил благодаря ему, Петеру, а так бы сидел где-нибудь в своем захолустном бюро и носу не показывал. Вот она, людская благодарность!
       "Так вот, кто автор статьи. Никогда не думал, что он претендует на мое место", подумал Петер. "Надо утереть ему нос, и мне найти своих предков. Уверен, что мне тоже есть, кем гордиться".
       Вечером он поехал в архив. Однако директор архива категорически отказался показать ему письмо, которое там хранилось.
       "Это письмо вашего прапрапрадеда, с надписью на конверте "Вскрыть через триста лет". Триста лет еще не прошли, и я не могу нарушить волю умершего".
       Петер умолял, грозил, но директор был непреклонен. Вдруг он неожиданно смягчился и отдал Петеру конверт. Петер раскрыл его. Там было письмо.
      
       Дорогие дети!
       Я не хочу причинять Вам неприятности и завещаю вскрыть это признание через триста лет, когда все забудется и станет неактуальным.
       Будучи послом в Персии, я влюбился в персиянку и привез ее в Европу. Она жила в одном из моих поместий никому неизвестной и родила мне двоих сыновей, тебя, Франц, и умерла при родах, при твоих родах, Карл. Так что в Вас течет смешанная кровь. Но об этом никто не знает и узнает только тогда, когда этого не нужно будет стыдиться..."
      
       Письмо выпало у него из рук.
       Он побрел домой. Вотан, увидев его, заскулил от страха, поджал хвост и забился под диван.
       "Вот что значит породистый пес. Он сразу понял, что во мне смешанная кровь".
       Петер почувствовал, что не может больше оставаться один в этом пустом доме. Он хотел вывести Вотана, но не смог его нигде найти.
       "Тогда пойду один". И вышел.
       Шел он долго, сам не зная куда, пока не очутился в районе красных фонарей.
       Он шел, не смотря по сторонам, не отвечая на предложения женщин. Улица была плохо освещена, дома почти не просматривались в полутьме, окна со спущенными жалюзи напоминали черные дыры. Одно из окон на первом этаже было ярко освещено красным светом. Оттуда раздавались крики, приглушенные оконным стеклом. Высокая женщина, одетая в черный блестящий костюм, в маске с прорезями для глаз и рта стегала плеткой голого мужчину, привязанного наручниками к стене, а тот истошно кричал: "Бей меня! Бей крепче! Как сладко, когда ты меня бьешь! Я умираю от счастья! Я люблю тебя, люблю! Ты ведь меня не бросишь, будешь всегда бить меня? А я буду тебе платить за это"
       Что-то знакомое было в этом голом мужчине, прикованном наручниками к стене - полное дряблое тело, короткие, почти как у карлика руки и ноги.
       "Да ведь это Пауль, мой давний друг, генератор националистического мировоззрения и мой тайный советник! Человек, которого боится вся страна, хотя и не знает в лицо", пронеслось в голове Петера.
       "Ну что, мой сладкий, хочешь тоже такого?"
       Перед ним стояла молодая женщина. Петер инстинктивно от нее отшатнулся. Она не была уродлива, можно сказать, была даже почти красива, стройная, с длинными ногами, может с грудью несколько великоватой, непропорционально большой по сравнению с изящным туловищем. Только кожа черная.
       "На такие фокусы я, увы, не способна", продолжала она. "А того, мазохиста, мы все хорошо знаем. Он платит много, но ходит всегда к Сильвии, говорит, что любит ее, и ему больше никого не нужно. Да, любовь - штука странная", рассказала она ему. "Так вот почему он не хочет, чтобы его фотографии печатались в газетах", подумал Петер. "Ведь его здесь знает каждый".
       "Пойдешь со мной?" предложила она.
       Петер хотел сказать ей: "Ты - негритянка!", но потом подумал. "Чего это я выпендриваюсь, во мне ведь течет персидская кровь", и молча кивнул.
       Она оказалось нежной, искусной в любви.
       "Профессионалка" - подумал Петер.
       Он вдруг отчетливо понял, что больше не хочет жить. Друг его предал, сам он не чистых кровей, да и националистическая идея, основная цель всей его жизни, и та обернулась против него.
       Он встал, пошел в ванную комнату и закрыл дверь на ключ. Там он нашел длинное полотенце, один конец его прицепил к крюку, на котором висела лампочка, из другого сделал петлю, всунул в нее голову, и спрыгнул с маленькой табуретки.
       "Вот я ей отомстил, этой черной... Приедет полиция и скажут, что это она меня повесила, и приговорят к смерти..." - мысли неслись у него в голове, перегоняя друг друга, пока он не потерял сознание. Полотенце не выдержало груза тела и оборвалось. Петер упал и ударился головой о край ванны. Женщина услышала шум, побежала к ванной комнате, но дверь оказалась закрытой. Она позвонила в полицию. Приехавшие полицейские взломали дверь и обнаружили залитого кровью Петера с петлей на шее. Они не сразу признали в этом голом человеке любимого президента. Скорая помощь доставила Петера в больницу, где врачи несколько суток боролись за его жизнь. Наконец, членам правительства было сообщено:
       "Жизнь нашего любимого президента вне опасности. Но перенесенная травма так велика, что президент станет полным идиотом и до конца жизни вынужден будет передвигаться в коляске".
       Правительство было в полной растерянности. Что делать? Как сказать народу о случившемся несчастии? Предлагали найти двойника, найти преемника, провести досрочные выборы под портретами президента. Но эти предложения были сразу отвергнуты. Никакой двойник, равно как и преемник не смогут заменить президента, его привлекательности, его ума. Досрочные выборы - неизвестно, что они принесут. Было решено объявить в стране чрезвычайное положение и положиться на верность армии. А пока устроить прощание народа с президентом, как всегда с балкона президентского дворца.
       Когда было объявлено, что президент после тяжелой травмы, полученной при исполнении службы, по состоянию здоровья не может больше исполнять свои президентские обязанности и хочет попрощаться со своим народом, перед гражданами встала почти неразрешимая проблема, как нужно одеться. Нарядиться в праздничные наряды, как это было принято во время обращения президента к нации? Эта идея была сразу отвергнута - президент тяжело болен, и встреча с ним не праздник. Одеть траурные одежды - но ведь он еще жив, только болен, может быть, даже вскоре выздоровеет. Решили одеться буднично, в то, в чем ходят на работу.
       Такого количества людей не видела никогда прежде старая площадь перед президентским дворцом. Мужчины и женщины, молодые и старые, дети и инвалиды в колясках стояли молча и не знали, что они увидят, в каком состоянии их любимый президент. Они не переговаривались, только ждали молча.
       Наконец, на балконе появились члены правительства. Они везли коляску, на которой сидел президент. Безжизненное тело, привязанное к коляске, болталось в разные стороны, слепые глаза смотрели куда-то вдаль.
       Люди закричали в ужасе. Они ожидали всего, чего угодно, только не этого.
       Премьер-министр зачитал прощальное обращение Президента. Все заплакали. Слезы потекли по щекам, просачиваясь сквозь маски. Плакали мужчины и женщины, молодые и старые, дети и инвалиды в колясках.
       Вдруг раздался мелодичный звон, как будто зазвенели тысячи колокольчиков, и вся площадь оказалась усыпанной мелкими осколками зеркала. Они отражали заходящее солнце, бросая вокруг себя бесконечное количество солнечных зайчиков.
       Люди с удивлением смотрели друг на друга.
       "Посмотри на себя", обратился к жене один человек. "В этой идиотской маске ты похожа на слоненка, у которого крокодил откусил хобот".
       "А ты в своей маске похож на козла - из-под нее высовывается твоя бородка", ответила жена и засмеялась.
       Смеялись все, мужчины и женщины, молодые и старые, дети и инвалиды в колясках, смеялись, указывая друг на друга пальцами.
       Со всех сторон раздались крики:
       "Долой правительство тиранов! Да здравствует Свобода! Нужны новые выборы!"
       Новые выборы!!
       Выборы!!!
      
       P.S. Известно, что история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса. А третий раз?
      
      
      
      
      
      
      
       ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ
      
       "Олаф, дорогой, проснись".
       Сильвия придвинула к нему свое плотное, дебелое тело, еще горячее и слегка влажное со сна.
       "Который час?" Он посмотрел на будильник. "Да ведь еще рано, можно поспать целых двадцать минут".
       "Ты ведь любишь перед работой... Я думала, что эти двадцать минут мы могли бы провести интереснее, чем просто спать". Она тяжело дышала.
       "Я не расположен сегодня с утра заниматься любовью. У меня предвидится тяжелый день, даже неизвестно, когда я возвращусь домой. Давай лучше спать дальше. Не сердись. Я люблю тебя".
       "Я люблю тебя тоже", сказала Сильвия, вздохнула и отодвинулась от мужа.
       Олаф закрыл глаза, но заснуть не смог. Он поворочался в постели какое-то время, понял, что все равно не уснет, с неохотой встал, накинул халат и пошел на кухню готовить утренний кофе.
       В эту ночь спал он плохо. Ему приснился человек, которого он встретил не то в одном из гомосексуальных баров, не то ночью в темных кустах городского парка - ведь во сне все неважное так неопределенно и не остается в памяти. Странно, но лицо этого человека Олаф никак не мог вспомнить, хотя ему казалось, что ночью он видел его совершенно отчетливо, ему даже казалось, что они знакомы, а если формально и не были знакомы и не приветствовали друг друга на улице, их встреча была уже не первой. Но что он запомнил хорошо, это был высокий сильный человек примерно одного с ним возраста с крепкими, одновременно нежными руками и чувствительными полноватыми губами, которые вздрагивали, с благодарностью отвечая на поцелуи. Вспоминая его тело, гладкую кожу и зеленые глаза, блестевшие в темноте, как два прозрачных хризолита, Олаф почувствовал, что возбуждается.
       "Хорошо, что Сильвия еще не встала", подумал он. "А то опять начнет приставать со своими ласками".
       Сидя в бюро перед компьютером, Олаф поймал себя на том, что никак не мог сосредоточиться на работе, хотя нужно срочно и многое сделать, он, если и не сказал жене всю правду, то обманул ее совсем не намного. Дел на работе было действительно предостаточно. Но мысли его витали далеко, сон не давал ему покоя. Уже несколько дней он чувствовал, что ему чего-то не достает. Любовные занятия с женой перестали приносить прежнее удовольствие, хотелось чего-то другого. Теперь же все стало на свои места - ему не хватало мужчины, мужского тела, мужской ласки.
       Первый раз он познал мужскую любовь, когда ему было около пятнадцати, со своим школьным другом Крисом. Крис часто ночевал у Олафа, а Олаф - у Криса, так было принято и всячески приветствовалось. Однажды Олаф залез в ванну к Крису, когда тот мылся перед сном, и с этого все началось. Обоим казалось, что пришла любовь, и они были вместе несколько лет, даже не представляя себе, как могут жить друг без друга. Но потом Олаф уехал в столицу, поступил в университет и перестал вспоминать о школьном друге.
       В университете молодые люди только и говорили о девушках, о любовных связях с ними. Олаф решил не отставать от них и тоже подружился с одной. У нее были прямые плечи и узкие бедра, она носила коротко постриженные волосы и была настоящей девочкой-мальчиком, тип, который ему нравился и который был тогда в моде. Но в постели она была настоящей женщиной - нежной, мягкой, уступчивой. Их связь длилась недолго. Затем у Олафа появились другие подружки, и он прослыл сердцеедом. Теперь он не вспоминал о мужской любви и был совершенно уверен, что связь со школьным другом была если не ошибкой, то, во всяком случае, недоразумением, кратким эпизодом школьной жизни, тем более что в университете к голубым относились не то что с презрением, но и без особой симпатии. Проходя после занятий по университетскому коридору, он услышал как-то разговор двух студентов.
       "Знаешь, а Кнут оказался голубым. Он мне давно не нравился, теперь все стало ясно. В нем есть что-то неестественное, я бы даже сказал, больное, у него на лице написано, что он не такой, как мы", сказал один из них. "С тех пор, как я о нем это узнал, мне стало страшно, боюсь с ним разговаривать, а вдруг начнет приставать".
       "Можешь не беспокоиться, у нас своя компания, а у них - своя, что-то вроде масонской ложи, и они к себе никого постороннего не пускают", сказал другой.
       "Ну в этом я не уверен. Я слыхал о них такое".
       "Не знаю, ничего подобного я не слыхал, такие же, как остальные. Я ничего не имею против голубых, хотя мне не хотелось бы иметь друга-гомосексуалиста".
       Олаф похолодел: "Неужели и у меня на лице написано, что в школе между мной и Крисом была любовь? Теперь меня будут сторониться. Впрочем, это невозможно. Да и кому придет в голову копаться в моей далекой прошлой жизни, с этим уже давно покончено. Что было, то было, и никто об этом никогда не узнает. К тому же, я на курсе прослыл покорителем женских сердец, так что можно не беспокоиться".
       Однажды, приехав на летние каникулы в родной город, он неожиданно встретил Криса, своего школьного друга. У Олафа от неожиданности перехватило дыхание, он покрылся потом. Глядя на друга, Олаф отчетливо вспомнил их любовные встречи в темном городском парке, даже зимой, когда было холодно. С бьющимся сердцем он уже собирался предложить Крису пойти в парк, но тот рассказал, что влюблен в одну девушку, они уже помолвлены и вскоре поженятся. Он так красочно описывал свою будущую жену, что Олаф не решился напомнить ему о былых отношениях. На этом все и кончилось.
       Возвратившись в университет и продолжая крутить любовь с девушками, Олаф начал смотреть на мужчин другими глазами, хотя и не позволял себе из страха оказаться среди изгоев никаких однополых отношений.
       После окончания университета он познакомился с одной, которую звали Сильвией, и, недолго думая, предложил ей стать его женой. Сильвия согласилась. Она была тем типом женщин, которые были особенно привлекательны в глазах Олафа - не высокая и не маленькая, не худая и не пышнотелая, у нее были прекрасные темные волосы и выразительные глаза, узкие бедра, прямые плечи и пышная грудь, а познакомившись с ней поближе, он восхищался тем, что ее веселость и неизменно ровное настроение соседствует с благоразумием. Они поженились, вскоре у них родился сын, которого по желанию отца назвали Крисом. Мальчик оказался слабеньким, часто болел, и мать Сильвии, которая жила в маленьком городке, уговорила родителей отдать ей ребенка, увезти его подальше от пыли, автомобильных выхлопов и шума столицы на природу. Действительно, на парном молоке, свежих овощах и яйцах Крис выправился, поздоровел; бабушка не спешила отправить его обратно к родителям, да и те особенно не настаивали - ничем не обремененные кроме работы, Олаф и Сильвия вели спокойную семейную жизнь супругов, любящих и понимающих друг друга. После родов у Сильвии появилась округлость бедер, да и грудь стала больше. Вначале это расстраивало Олафа, но потом он привык, и ему жена даже больше нравилась в этом новом облике.
       "Ты стала настоящей женщиной, и я люблю тебя все больше и больше", сказал он ей как-то.
       Однажды Олаф поехал по служебным делам в другой город. Оставаться в одиночестве в гостиничном номере было скучно, и он пошел в местный бар скоротать вечер. Там он познакомился с художником и дал себя соблазнить. Потом, вспоминая об этом, Олаф не мог точно определить, кто явился инициатором связи, художник или он сам, но несколько дней, которые они провели вместе, доставили обоим большое удовольствие. Правда, и расстались они без слез - Олаф начал скучать по Сильвии, а художник по своему мольберту.
       Несколько дней по возвращении домой Олаф наслаждался привычной жизнью, семейным уютом и любимой женой. Но через некоторое время он почувствовал непонятное беспокойство, как будто ему чего-то не доставало. Вскоре он все понял - ему просто не хватало мужского тела, ему нужен был мужчина, мужская любовь.
       Сославшись на занятость по работе, он вечером пошел в бар, где собирались гомосексуалисты. Хотя Олаф и не был красавцем, безобразным назвать его было тоже нельзя, высокий, с прекрасной фигурой, у него, как говориться, все было на месте, он без труда нашел себе партнера по вкусу, с которым провел с удовольствием несколько часов. С этого времени несколько раз в месяц он ходил в различные бары для голубых, городской парк, или под мост, где росли густые кусты и где всегда можно было найти желающих. Он появлялся неожиданно в самых разнообразных местах, за что и прозвали его Летучим Голландцем.
       Олафу в голову не приходило изменить жене с другими женщинами, он любил Сильвию, и другие женщины не интересовали его. Другое дело мужчины. Его волновал запах мужского тела, запах, который не мог заглушить ни одеколон, ни дезодорант, запах, от которого у него кружилась голова и сердце стучало в висках. Так любовь к жене соседствовала у него с мужской любовью, эти два вида любви никак не мешали, наоборот, они даже усиливали друг друга.
       В барах для голубых Олаф был всегда желанным гостем, его встречали улыбками и приветственным улюлюканьем. В парке или в других злачных местах он ловил призывные взгляды желающих, любителей анонимной, ни к чему не обязывающей любви. Были и такие, которые предлагали ему постоянные отношения, но Олаф только улыбался и отрицательно мотал головой.
       "Я женат и люблю свою жену. Для постоянной связи у меня нет ни свободного времени, ни желания".
       "Странно, ты ведь регулярно появляешься в барах, в парке, под мостом, как будто все время кого-то ищешь. Неужели это лучше, чем найти человека, который тебе нравится, и быть с ним постоянно?"
       "Я не хочу обманывать свою жену. Если у меня появится кто-нибудь постоянный, я буду чувствовать, что изменяю ей. А так, один раз, - это совсем не измена. Я - верный муж и хороший семьянин".
       Насытившись мужским телом, он приходил домой и, сославшись на усталость, сразу засыпал. Но в другие дни Сильвия не могла пожаловаться на мужа - он был нежен и искусен в любви.
       "Мне совершенно непонятно, как некоторые жены жалуются на мужей за их холодность в любовных отношениях. Тобой-то уж я довольна, лучшего мужа я и представить себе не в состоянии", сказала ему Сильвия.
       Олаф улыбнулся: "Я хочу предложить тебе нечто совершенно необычное. Давай поменяемся ролями - ты будешь мужчиной, а я женщиной".
       "Как ты это себе представляешь? Я даже не могу вообразить, как можно это сделать. Ты вечно что-нибудь придумаешь".
       "Пойди в Sex -Shop и купи для этого приспособление. Там есть все, что угодно".
       "Да я ведь даже не знаю, как там объяснить, что моему мужу пришла идея почувствовать себя в любви женщиной".
       "Тебе ничего объяснять не надо, просто придешь и купишь".
       "Ты сошел с ума! Там я могу встретить знакомых, ведь в Стокгольме меня каждый знает. Что я им скажу?"
       "Твои знакомые не ходят в Sex-Shop".
       "Я в этом не уверена. А вдруг мужьям Греты или Кати тоже придет в голову идея почувствовать себя в любви женщиной, и они пошлют их покупать эти приспособления. Я уже не говорю о Николь. Она не замужем и неизвестно, какой любовью она занимается. Теперь я начинаю понимать, когда говорят, что шведы все извращенцы. Нет, исключено, туда я не пойду. Не хочу позориться!"
       "Как знаешь, тогда пойду я".
       Но этот новый способ, на который так рассчитывал Олаф, разочаровал обоих.
       Он в тайне надеялся, что получит от жены то, что ему давали мужчины, она не рассчитывала ни на что и была просто раздосадована. Они лежали рядом
       изнеможенные.
       Наконец, Сильвия сказала:
       "Не понимаю, зачем это тебе нужно. Давай больше не повторять этих глупостей, нам ведь и так хорошо".
       "Ты права", ответил ей Олаф тихо. "Больше не будем заниматься этим".
       "Никогда никакая каучуковая штука не сможет заменить мне горячего пульсирующего мужского тела", думал Олаф, лежа рядом с женой. "Да и Сильвия пахнет женщиной, а мне нужен запах мужчины. Это придает сексу совершено другой аромат. Напрасно я надеялся, что это отвадит меня от злачных мест".
       Придя в бар, Олаф рассказал о своем эксперименте. Его подняли насмех.
       "Неужели ты рассчитывал, что какая-то искусственная игрушка, даже умело сделанная, будет лучше живого мужчины. Мужчина есть мужчина, а резина есть резина, и оставь свои глупости", сказали ему.
       Несмотря на безобидность шуток, которые неслись со всех сторон, Олаф не знал, как на них реагировать. Рассердиться? Но его ведь никто не хотел обидеть. Лучше просто уйти, решил он.
       Вдруг Олаф заметил молодого человека, смотревшего на него. В этом взгляде не было ни иронии, ни насмешки, только любопытство, смешаное с восхищением. Олафу показалось, что он уже видел этого человека, но где, вспомнить никак не мог. Скорее всего, в парке или под мостом в кустах, где было всегда почти темно, и партнеры познавали друг друга на ощупь.
       Почти одновременно они пошли навстречу друг другу и сели рядом у стойки.
       "Меня зовут Тим", сказал молодой человек. "Я много о тебе слышал и хотел с тобой познакомиться, но никак не мог найти".
       Недолго думая, Олаф сказал: "Пойдем поищем место, где никто нам не помешает".
       В полуосвещенной кладовке бара Олаф с замиранием сердца вдохнул запах мужчины, исходивший от партнера, поцеловал Тима, начал нетерпеливо расстегивать на нем рубашку и приник губами к его голой груди. У того была мускулистая грудь мужчины с почти невыраженными сосками, поросшая негустыми темными волосами, и она была совершенно непохожа на пышную грудь Сильвии. Олаф был разочарован, почти возмущен. Этого он никак не ожидал.
       Возбуждение сразу прошло.
       "Я сегодня не в форме. Мне расхотелось. Не сердись, но я пойду".
       Увидев Олафа, Сильвия очень удивилась.
       "Ты ведь сказал, что придешь поздно. Так рано я тебя и не ждала".
       Олаф отказался от еды и потащил Сильвию в спальню.
       "Такого у нас давно не было, ты просто восхитителен", сказала Сильвия. "Подобной страсти я просто не ожидала. Знаешь, я бы хотела сегодня от тебя забеременеть. Может быть, противозачаточные таблетки не устоят перед твоим натиском, и у нас родится еще один мальчик. От такой любви ребенок должен получиться здоровым и счастливым".
       Олаф с благодарностью посмотрел на нее и поцеловал.
       Но счастье длилось недолго. Олафа как подменили, он стал раздражительным, ничто его не радовало. Даже любимая работа вызывала у него отвращение. Ему не нравилось все, и пышная грудь жены, и запах женщины, исходивший от нее, нежелание пойти в бар, там найти партнера, и связанная с этим необходимость все вечера проводить дома.
       "Что с тобой?" спросила обеспокоенная Сильвия. "Уж не заболел ли ты? На работе не задерживаешься, приходишь домой рано и сидишь как в воду опущенный".
       "Нет, я совершенно здоров. Просто у меня последнее время почему-то всегда плохое настроение, даже сам не понимаю, почему".
       "Если ты здоров, поедем в отпуск, куда-нибудь к теплому морю. Тебе нужно просто отдохнуть, переменить обстановку. Уверяю тебя, ты возвратишься совершенно другим человеком".
       Но Олаф мрачно отказался.
       "Может быть, все-таки пойти в бар? Там среди веселых людей мое настроение возможно исправиться. Но как они меня примут, Тим наверное все рассказал", подумал Олаф. "Пойду, хуже не будет".
       В баре обрадовались его приходу.
       "Летучий Голландец, где ты пропадал, мы тебя целую вечность не видели. Но что с тобой, да ты как в воду опущенный. Ты здоров? Или может быть, у тебя неприятности? Или поругался с женой, хочешь, наконец, с ней развестись и завести постоянного друга?"
       "Нет, у меня все в порядке, просто плохое настроение. И с женой разводиться не собираюсь, я ее по-прежнему люблю. В постоянном друге тоже нет необходимости".
       "Жаль, а мы-то все на это надеялись. Ладно, у нас есть великолепное предложение. В Кельне будет Christopher Street Day , соберется много народу, там и повеселимся. Поедешь с нами? Уверяю тебя, не пожалеешь, там нас никто не знает и можно делать все, что душе угодно. Не то, что здесь".
       Олаф сказал жене, что на несколько дней поедет в Кельн.
       Кельнские улицы кишели людьми, по проезжей части маршировали колонны разукрашенных мужчин и женщин, несших знамена цвета радуги, символа однополой любви, одна за другой шли машины, на которых сидели полуголые мужчины и женщины. Они целовались и показывали всем своим видом, что на общественное мнение им наплевать - не нравится, пусть не смотрят. На тротуарах толпились любопытные, некоторые улыбались, некоторые качали головами. Всюду ощущался праздник, люди веселились, глядя на демонстрантов.
       Лишь Олаф стоял на тротуаре и озирался.
       "Летучий Голландец, идем с нами", позвали его друзья из бара. "У нас тоже будет своя колонна. Покажем немцам, что мы не хуже их, тоже умеем веселиться".
       Но тот лишь затряс головой в знак отрицания.
       Мимо проезжала машина, на платформе которой расположились в самых живописных позах трансвеститы - молодые люди, одетые в женские наряды; они трясли искусственными женскими грудями необыкновенной величины и формы чуть прикрытые маленькими разноцветными бюстгальтерами. Они высоко задирали платья, демонстрируя, что они все-таки не женщины, а мужчины.
       "Милашка!" закричали они Олафу. "Иди к нам, в нашей женской компании не хватает настоящего мужчины. Такого, как ты".
       Не долго думая, Олаф вскочил на платформу. Его окружили, принялись тискать. Олаф тоже начал дергать их за груди, но к своему разочарованию обнаружил, что желаемые атрибуты женского тела были даже не приклеены, они были просто вставлены в бюстгальтеры. Затем он засунул руку под платье одной из них и с возмущением закричал: "Да ты ведь не настоящая женщина! Это совершенно не то, что я ищу, что мне нужно!"
       "Ты что ли совсем ненормальный? Убирайся!"
       Олаф подбежал к колонне мужчин, весело размахивавшими цветными флагами и выкрикивающими: "Да здравствует однополая любовь! Только она может принести счастье человечеству, она наше будущее! Вступайте в гомосексуальные ряды!"
       "Что-то в вас не то", сказал он, критически осматривая демонстрантов и залезая рукой в их штаны. "Чего-то в вас лишнее, я даже знаю, что. А я так рассчитывал, думал, найду то, что мне нужно".
       Он перебегал от одной колонны к другой, хохоча и на ходу сбрасывая с себя одежду, пока не оказался совершенно голым.
       "Малый совсем сошел с ума", сказал пожилой полный мужчина из толпы зевак. "И немудрено, здесь такого насмотришься, что вскоре не отличишь белого от черного. Не понимаю, для чего все это зрелище".
       Была вызвана машина "скорой помощи". Олаф убегал от санитаров, отбивался от них, но те его догнали, надели смирительную рубашку и поместили в машину.
       "Я самый несчастный человек. Почему меня никто не понимает?" Олаф с надеждой заглянул в глаза врача. "Увидишь женщину с красивой грудью, потом убедишься, что грудь у нее искусственная, а залезешь под платье и оказывается, что это и вовсе мужчина. Или встретишь мужчину, который тебе понравился, а где у него округлые бедра и пышная женская грудь? Их нет и в помине. А мне нужен мужчина, у которого есть все, чем обладают женщины. Только такой!"
       "Да вам нужен гермафродит", - сказал санитар ехидно.
       Врач с осуждением посмотрел на санитара.
       "Успокойтесь", сказал он Олафу. "Вас полечат, вы выздоровеете, и все встанет на свои места. Не беспокойтесь".
      
       Профессор Браун, заведующий университетской психиатрической клиникой, посмотрел на свое отображение в зеркале и остался доволен - волосы гладко причесаны, галстук на месте, халат застегнут на все пуговицы. На клиническом разборе он должен всегда выглядеть так, как полагается руководителю клиники. Профессор был не только крупным ученым, но и человеком взыскательным не только к другим, но и особенно к себе. Оставшись доволен своим внешним видом, он пошел на клинический разбор. Все сотрудники клиники уже были в сборе и ждали его прихода.
       "Уважаемые коллеги!" начал он. "Сегодня мне хотелось бы обсудить диагноз нашего пациента Олафа Г. Пациент непростой, находится в клинике уже несколько дней, однако в диагностическом смысле остается загадкой. Поэтому было бы очень интересно выслушать ваше мнение. Как говориться, в споре рождается истина, а истина для нас самое важное - от правильно установленного диагноза зависит судьба пациента, и мы за нее в ответе". Он считал необходимым выслушать мнение своих сотрудников, хотя и знал, что последнее слово все равно останется за ним.
       Несмотря на вид академического профессора, он был всегда тщательно выбрит, аккуратно причесан, носил классические, несколько старомодные костюмы и обязательно неброские галстуки, заведующий университетской психиатрической клиникой был человеком жизнерадостным, общительным, которому нравились современная музыка и кинофильмы. В его глазах часто вспыхивали иронические искорки, когда он слышал глупые высказывания подчиненных.
       Доценты и ассистенты выступали один за другим, иногда мнения их совпадали, иногда разнились, но, слушая их, у профессора оставалось чувство неудовлетворенности, никто из них не высказал ни одной мало-мальски интересной идеи, ни одного оригинального подхода для разрешения этой загадки. Чутьем он понимал, что до правильно установленного диагноза еще далеко и недовольно смотрел на сотрудников. Все это было скучно, тривиально, без малейшей искры Божьей.
       "А почему же вы молчите, коллега Винтер. Не могу представить, чтобы у вас не было своего мнения по этому вопросу," - сказал профессор, и в его глазах зажглись огоньки, появлявшиеся у него каждый раз, когда он обращался к Винтеру.
       Винтер, был еще молод, не так давно перевалил за тридцать, с веселыми глазами и вихрами темных волос, которые, несмотря на усилия владельца, правда, не особенно настойчивые, привести их в приличный вид, смотрели в разные стороны. Его высказывания на утренних конференциях и на клинических разборах были оригинальны и остроумны, а в запутанных сложных случаях он почти всегда попадал в яблочко. Профессору он нравился, он ценил мнение своего коллеги и думал о том, что, когда состарится и должен будет уйти на пенсию, постарается убедить Ученый Совет назначить Винтера своим приемником.
       Винтер встал, оглядел присутствующих и начал свое выступление:
       "Прежде, чем говорить о диагнозе нашего пациента, хочу привести несколько примеров, которые могут объяснить ход моих мыслей.
       Совсем недавно я перечитал труды Ивана Петровича Павлова. Русские его боготворят и считают одним из величайших физиологов. Уже в преклонном возрасте Павлов заинтересовался природой неврозов. Его посещения психиатрических клиник Санкт-Петербурга не привели ни к чему. И тогда он решил воспроизвести невроз в лаборатории, вызвать его у собак, с которыми работал много лет. Он кормил собаку мясом, показывая ей одновременно светящийся круг. Через некоторое время при виде круга собака начинала вилять хвостом и обильно выделяла слюну, как будто бы ела мясо. Убедившись, что вид круга стойко ассоциируется у собаки с едой, Павлов видоизменил опыт. Он бил собаку электрическим током, показывая ей не круг, а светящийся эллипс. Вскоре только при виде эллипса собака забивалась в угол, предвкушая неприятные ощущения, связанные с электрическим током. Затем Павлов начал уменьшать разницу между осями эллипса, постепенно превращая его в круг. Когда же собака перестала понимать, видит ли она круг, суливший ей мясо, или эллипс, за которым последует пытка электричеством, у нее развился тяжелый невроз. Бедная собачка, если бы ты могла отличить круг от эллипса, осталась бы здоровой. Но, увы! для нее это было невозможно.
       А вот и другой пример. В современный супермаркета приходит посетитель, чтобы купить костюм. Он видит один, который тебе понравился. Но тут же замечает другой, у которого цвет лучше, а рядом третий с пуговицами красивее, чем у предыдущих. И уходит раздосадованный, так ничего не купив из-за слишком большого разнообразия. В таком же положении оказался и Олаф Г. Ему нравилось в одинаковой степени секс с мужчинами и женщинами, но он не мог четко решить для себя, что ему больше нравится. Ему хотелось наделить женщин мужскими чертами, а мужчин - женскими и, не находя ни в тех, ни в других желаемого, в результате не был удовлетворен ни женщинами, ни мужчинами. Живи только в окружении женщин, он не помышлял бы о мужчинах, так как не знал бы об их существовании. Находясь же среди одних мужчин, невольно стал бы голубым. А тут и те и другие, как уж здесь остановить свой выбор! Не в состоянии определить свою сексуальную ориентацию, он стал этаким буридановым ослом, который не смог решить, какой из двух одинаково привлекательных стогов сена хотел бы съесть, и в результате умер от голода. Думая над диагнозом нашего пациента, я все время вспоминал павловскую собаку, посетителя магазина и осла Буридана. Думаю, что это психическое расстройство является результатом невозможности сделать единственно правильный выбор из-за множества возможностей".
      
      
      
       УДИВИТЕЛЬНЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ ЛЮБВИ
      
       Лючия была необычайно хороша собой. Ее голубые глаза и светлые длинные волосы, которые она к тому же еще подсветляла, наводили на мысль о том, что русалки обитают не только в сказках.
       Родилась она в семье не то чтобы очень религиозной, но с четкими моральными принципами.
       "Жизнь - это самое драгоценное, что есть у человека, и только Бог, никто другой, не может отнять ее у него. Запомни это хорошо", часто говорила Лючии ее мать. Слова матери запали в душу девочки и повлияли на всю ее дальнейшую жизнь.
       В лет десять, насмотревшись фильмов о борьбе с мафией, Лючия решила пойти работать в полицию. Родители думали, что это не более чем детское увлечение, и не стали возражать. Дети ведь всегда хотят стать полицейскими, пожарными, военными или фотомоделями, а когда вырастают, из мальчиков получаются продавцы или банковские служащие, девочки же становятся женами и матерями.
       "Я тебя не понимаю", говорила Лючии Мария, ее ближайшая подруга. "От сумасшедшей работы в полиции через несколько лет ты потеряешь свою красоту и превратишься в старуху. Нет, ты должна участвовать в конкурсе на "Мисс Италию", выиграть его и стать кинозвездой, как Джина Лоллабриджида".
       Лючия пошла в полицию, чтобы бороться с несправедливостью, как другие
       идут в монастырь, посвящая свою жизнь служению Богу.
       Появление Лючии в полицейской школе вызвало скорее переполох, смешанный с восторгом, чем удивление. Такой красавицы никогда раньше не видело это старинное здание. Девушки не часто появлялись в школе, а если и появлялись, то не на долго, и были они как правило далеки от эталона женской красоты, может быть если и не совсем уродины, то уж конечно совсем не прелестницы. Первые несколько дней прошли комом - преподаватели заключали между собой пари, как долго новая курсантка продержится в училище, и обсуждали планы ее соблазнения. Курсанты не слушали объяснений на занятиях и только с восторгом глазели на Лючию.
       Постепенно жизнь в полицейской школе вошла в свою колею, тем более что Лючия не подавала никаких поводов. Но некоторые, как преподаватели, так и курсанты, были настойчивы и не оставляли надежд овладеть если не сердцем, то хотя бы телом Лючии. Она была предметом их вожделения, который был так близко, но в то же время оставаясь недоступным.
       Однако Лючия не могла их понять. Все они были для нее братьями, а заниматься любовью с братьями ей как-то не приходило в голову.
       Она училась прекрасно, поражала преподавателей неординарным мышлением и способностью анализировать ситуации, тогда как остальные курсанты оказывались в тупике, не в состоянии решить поставленную перед ними задачу. И окончила полицейскую школу с отличием. Ей сразу же предложили остаться в школе преподавателем, но Лючия отказалась.
       "Я решила посвятить свою жизнь борьбе с преступниками, поэтому хочу работать в криминальной полиции", сказала она твердо несмотря на уговоры директора.
       Решено было не направлять ее на съедение местным ловеласам в какой-нибудь маленький отдаленный городок на юге, хотя там и была острая нужда в полицейских. Директор даже взял с нее слово, что каждый год она будет приходить на выпускной бал родного училища. На том остановились, и Лючия поступила в распоряжение начальника одного из полицейских участков родного города.
       Начальник полиции, увидев ее, мрачно сказал: "Похоже, вы ошиблись адресом. Это полиция, а не демонстрация мод".
       "Я это знаю", ответила Лючия холодно. "Это вы ошиблись. Я не манекенщица, с которой вы хотели бы назначить свидание и которую желаете с нетерпением. Я пришла сюда работать, и вовсе не манекенщицей".
       "Да уж, ты за словом в карман не полезешь", начальник сразу оттаял и перешел на ты.
       Она сразу поставила все по местам и твердо заявила, что ни на что более кроме братской любви никому рассчитывать не нужно.
       Работа в полиции оказалась даже тяжелее, чем это представляла себе Лючия. Она приходила домой, в свою холостяцкую квартиру, наскоро съедала что ни будь,
       купленное в ближайшей пиццерии, и засыпала как убитая. Но не смотря на изнурительную и подчас опасную работу, она была довольна.
       Продвигалась по службе она быстро, через несколько лет была уже начальником группы криминальной полиции. В ее распоряжении было всего двое, но это были влюбленные в нее верные люди, готовые скорее умереть, чем ослушаться. Этой группе поручали самые запутанные и опасные дела, в которых другие уже сломали себе ноги.
       Мужчины-полицейские обсуждали создавшееся положение.
       "Женщина не может быть умнее мужчины", говорили в полиции.
       "Возможно, Бог задумал ее мужчиной, но по ошибке сделал женщиной", говорили другие.
       "Не говори глупостей. Бог не может ошибиться. Здесь что-то не то", говорили третьи.
       Ах уж эти итальянцы с их набожностью! Впрочем, от них ничего другого и ожидать не приходится, у них ведь сам Папа Римский под боком.
       Лючия была счастлива, наконец, исполнилась ее мечта, и она стала членом большой семьи, семьи полицейских, которые боролись с преступниками.
       Но она оставалась девственницей. Сексуальная революция не коснулась ее.
       "Ну что ты носишься со своей девственностью, как с драгоценностью. Уверяю тебя, этого никто не оценит. Я совершенно уверена, что в полиции тебя считают чудачкой и в тайне смеются над тобой", говорила ей Мария.
       Мария была уже замужем. Ее муж был богат и на много старше нее, поэтому Мария не докучала ему своей любовью, для этого у нее были более молодые и достойные. Мария очень мало была похожа на святую Деву Марию, в честь которой была названа. Да, все изменилось. Сейчас по земле ходят толпы Анн, Агат, Павлов, Михаилов, которые ничего не имеют общего со святыми, имена которых носят.
       Лючии не хотелось спорить с Марией. Работа в полиции приносила ей удовлетворение. Когда она приходила домой, иногда возникали мысли о том, что хорошо было бы завести собаку или хотя бы кошку, чтобы не быть так одинокой, но тут же отметала эту идею - заботиться о животных ведь некому, да и они будут скучать в ее отсутствии. К тому же одинокой она себя не чувствовала, для этого у нее просто не было времени.
       "Я счастлива, что приношу людям пользу. А отсутствие личной жизни можно и пережить. Моя личная жизнь - в моей работе в полиции", думала она и засыпала.
       Но одно событие изменило ее жизнь. Ночью ее вызвали для опознания трупов полицейских, убитых на шоссе неизвестными. Приехав на место, Лючия была потрясена, увидев два обезображенных трупа со следами зверских пыток.
       Лючия несколько дней ходила под впечатлением страшного зрелища, перестала спать. И внезапно поняла, что боится. Она пыталась думать о чем-нибудь другом, отвлечься от страшных мыслей, но безрезультатно. Кроме того, ей не хотелось, чтобы в полиции знали о ее страхах.
       "А что, если меня поймают бандиты и будут пытать? Я плохо переношу боль, и этого не вынесу", думала она, ворочаясь без сна в постели.
       Она стала нервной, в глазах появилось грустное выражение.
       "Цианистый калий, вот единственный выход из положения. От него умирают быстро и без всяких страданий", решила она.
       Она пришла к фармацевту, своему школьному приятелю, который был в нее когда-то влюблен.
       "Да ты знаешь, о чем просишь? Если кто-нибудь об этом узнает, меня будут судить за попытку преднамеренного убийства", сказал он, но капсулу все-таки ей дал.
       Дантист очень удивился, когда Лючия обратилась к нему с не совсем ординарной просьбой.
       "Зачем это вам нужно? Такая красивая женщина может жить спокойно, не опасаясь будущего".
       Лючия рассказала ему все.
       "Для меня лучше умереть сразу, чем долго страдать. Я одинока, когда я умру, по мне никто не будет плакать. Но я буду знать, что умру без мучений. Мне это очень важно, и вы должны меня понять".
       "Я вас понимаю, но, ради Бога, будьте осторожны. Вы можете раздавить капсулу совершенно случайно, и к чему это приведет, можете себе представить".
       "Не беспокойтесь, доктор, даю вам слово, я употреблю ампулу только в самом крайнем случае".
       И дантист вставил ей капсулу в искусственное дупло в коренном зубе.
       Страх сразу прошел, к ней возвратилась уверенность, но в глазах осталась грусть, что, впрочем, придавало им особое очарование.
       С Джузеппе она познакомилась случайно. Мария часто собирала у себя друзей и всегда приглашала Лючию. Когда Лючия не была занята в полиции, она с удовольствием приходила к подруге.
       "Познакомься, это - Джузеппе. Ты его еще не знаешь, он долгое время работал за границей", сказала Мария. "Он прекрасный человек. Я его очень люблю. Уверена, что он и тебе тоже понравится".
       Джузеппе был действительно очень милым, немного старше Лючии, с круглой головой и крепкой фигурой несколько склонной к полноте. Он не был красавцем, но когда он улыбался, все окружающие считали его очень привлекательным.
       Они оказались рядом за столом. Он рассказал Лючии, что несколько лет работал в Африке на автомобильном заводе, но долго не выдержал, захотелось домой. Рассказчиком он был великолепным, к тому же был остроумен.
       "Неужели вы работаете в полиции?" удивился он, когда Лючия рассказала ему о себе. "Я предполагал многое, но только не это".
       "Все думают, что я должна быть фотомоделью или актрисой, желательно в области стриптиза. Но я работаю в полиции, в криминальной полиции, и работа мне нравится", сказала она со смехом. "Я бы не хотела работать за границей. Не думаю, что мне стоит уезжать куда-то далеко, когда у нас в стране такая высокая преступность".
       Они почти весь вечер провели вместе, разговаривали, танцевали. Он описывал так красочно жизнь в странах, где работал, что Лучия отчетливо все себе представляла. Вечер пролетел для обоих быстро, и при расставании они обменялись номерами телефонов.
       "Какой милый и интересный человек", подумала Лючия, возвращаясь домой. Но на следующее утро она уже о нем не думала, у нее были другие проблемы.
       Через некоторое время позвонил Джузеппе и пригласил пообедать вместе. Лючия согласилась, но прийти не смогла - ее неожиданно вызвали в полицию. Она позвонила Джузеппе, чтобы отменить встречу, однако его не оказалось дома.
       Джузеппе позвонил на следующий день.
       "Мне очень жаль, что вы не пришли, но еще больше должны жалеть вы. Я заказал совершенно изысканные блюда. Ожидая, я съел свою порцию, а когда понял, что вы не придете, съел и вашу - очень жалко было денег. И это с моей-то фигурой. Я чувствовал себя Винни Пухом, который объелся медом. Если вы опять не придете, я рискую не пройти в дверь собственной квартиры".
       Не пришла она и во второй раз. Затем они все-таки встретились. Вечер промелькнул, как один миг, и оба пожалели, что надо уже расставаться. С этих пор они встречались не очень часто, но расставались всегда с сожалением.
       Однажды Джузеппе сказал:
       "Мне кажется, я готовлю не хуже, чем в ресторане. Буду рад, если вы придете".
       Лючия посмотрела на него внимательно, а затем сказала:
       "Я бы пришла к удовольствием. Но вы должны мне обещать, что не потянете меня в постель против моей воли".
       "Обещаю", сказал Джезеппе и лукаво улыбнулся. "Без вашего согласия я к вам и пальцем не притронусь. Приходите спокойно".
       Его квартира была хотя и небольшой, но прекрасно и со вкусом обставленной, на стенах висели картины. А уж о еде можно было бы слагать стихи. На первый взгляд, это могла бы быть традиционная итальянская кухня - овощи, спагетти, сыры, мясо, фрукты. Но соусы отличались пикантностью и своеобразием, мясо таяло во рту, а таких сыров Лючия никогда не то чтобы не ела, она даже ничего не знала об их существовании.
       Перед расставанием она сказала:
       "Теперь вы должны ко мне прийти. Только не ожидайте никаких изысков, у меня просто нет для этого времени".
       "По-моему, мы встречаемся не только для того, чтобы вкусно поесть", сказал он. "Мне необходимо видеть вас, хотя бы изредка".
       Лючия пришла в свою унылую холостяцкую квартиру.
       "Когда он увидит, как я живу, нашим отношениям придет конец. Ну какой мужчина захочет иметь дело с женщиной, которая работает в полиции и у которой нет даже времени, чтобы приготовить вкусную пищу, я уже не говорю ни о чем другом. Видно, мне суждено остаться одинокой".
       Она заказала пищу в ресторане, и когда Джузеппе пришел, стол был уже красиво убран, даже стояли цветы. Но он не проявил особого внимания ни к обстановке комнаты, ни к пище, которая была на столе. Всем своим видом он старался показать, что для него самое главное, это встретиться с Лючией, а остальное неважно.
       Так ходили они друг к другу один - два раза в месяц.
       "Существует мнение, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок", сказал как-то Джузеппе, собираясь уже уходить. "Думаю, что не только мужчины, женщины не меньше мужчин любят вкусно поесть, и вы не являетесь исключением. Вам ведь нравится, как я готовлю. Поэтому, хотя бы для того, чтобы вы каждый день могли вкусно поесть, я предлагаю выйти замуж за хорошего повара, а именно за меня. Я ведь готовлю прекрасно".
       "Ну если это единственная причина, то я согласна", сказала она. "Только предупреждаю, я еще девственница".
       "Если это кажется тебе единственным препятствием, то обещаю, я его преодолею".
       Джузеппе стался у нее.
       "Что с тобой? Да ты вся просто светишься", сказал начальник полиции, когда Лючия появилась на следующее утро.
       Свадьбу сыграли очень скромно, пригласили лишь несколько близких друзей. Лючия и Джузеппе решили пока не иметь детей. В свадебное путешествие они поехали на Сицилию. Джузеппе успел объездить почти весь мир, и куда поехать, было ему безразлично, Лючия так устала, что две недели ничего неделания на берегу моря казались ей пределом мечтаний.
       После почти бессонной ночи любви они ходили как лунатики, крепко держа друг друга за руку, как будто боялись, чтобы их не разлучили.
       "Я так разленилась, что не представляю себе, что нужно опять идти в полицию. Оказалось, что это очень приятно, ничего не делать. Только прошу тебя, пойми меня правильно и не обижайся - сдержи свой пыл, мне ведь нужно работать, и я не могу приходить не выспавшейся", сказала она в конце отпуска.
       "Неужели тебе неприятна моя любовь? Вот уж такого я от тебя не ожидал", сказал Джузеппе.
       "Ну вот, ты и обиделся. Я тебя люблю, но у меня есть работа, которую я тоже люблю, и, чтобы работать, я должна высыпаться".
       "Хорошо, договорились. Я вовсе не хочу, чтобы моя любовь была для тебя обузой".
       Лючия засмеялась и потащила Джузеппе а постель.
       "Что, днем?" закричал он с деланным ужасом.
       Начальник полиции, увидев Лючию, возвратившуюся из отпуска, сказал:
       "Тебе к лицу и любовь, и отпуск. Такой красивой я никогда раньше тебя не видел".
       "Почему же у тебя при этом такое грустное выражение лица?" спросила она.
       "Ты нарожаешь кучу детей, и тогда прощай работа. А полиция лишиться одного из самых лучших и любимых сотрудников".
       "Это тебе не угрожает. Мы с Джузеппе решили пока не иметь детей. Пока. Мне очень хочется иметь детей от него. Это ведь так приятно иметь детей от любимого человека. Правда?"
       "Да, возможно", сказал начальник полиции как-то неопределенно. Сам он был человеком холостым, и если у него время от времени были подруги, то иметь от них детей он не собирался, да и те не настаивали.
       Лючия после работы спешила домой.
       "Как хорошо прийти, а там тебя уже ждет любимый человек. Только теперь я стала понимать, как была одинока", думала она.
       Джузеппе обычно приходил домой раньше жены, и Лючию уже ждал накрытый стол с различными блюдами. Голодная Лючия набрасывалась на еду и подметала почти все, что стояло на столе.
       "Если ты будешь так вкусно готовить, я располнею, и ты меня разлюбишь", говорила она, с любовью глядя на мужа.
       "Ну, с твоей-то работой можешь есть спокойно. Да и полнеют только от плохой пищи, а я готовлю хорошую. К тому же, я ведь обещал перед свадьбой каждый день тебя вкусно кормить, и ты согласилась выйти за меня замуж только при этом условии".
       За несколько недель до выпускного бала полицейского училища Лючия получила как всегда приглашение и приписку директора с просьбой сказать несколько напутственных слов выпускникам.
       "Я сошью тебе платье, и ты покоришь всех", сказал Джузеппе.
       "Я ведь прихожу после службы очень уставшей, у меня нет ни сил, ни желания бесконечно примерять платье".
       "Пусть тебя это не беспокоит, я сниму мерку один раз, остальное пусть тебя не беспокоит. Материю я куплю сам, по своему усмотрению, а тебе только останется надеть уже готовое платье".
       Когда Лючия появилась в новом платье на выпускном балу под руку с Джузеппе, в зале раздались стоны, утонувшие в громе аплодисментов. Платье действительно было прекрасным - голубое из тонкого шелка, плотно облегавшее фигуру Лючии, ее шея была украшена агатовым ожерельем, на руках - черные перчатки.
       "Я скажу очень коротко", сказала она. "Моя мама часто мне повторяла: "Борись всегда с несправедливостью. И запомни: жизнь - это самое ценное, что есть у человека. Никто не имеет права отнять ее у другого". Я часто вспоминаю эти слова матери. И вы никогда не забывайте их".
       Лучия танцевала весь вечер с выпускниками, а Джузеппе сидел рядом с директором и с любовью смотрел на жену.
       "Вы не ревнуете?" спросил директор Джузеппе.
       "Нет. Я всегда радуюсь, когда моя жена нравится другим", ответил тот.
       Вечером после бала Лючия сказала мужу:
       "Жаль, что у меня такая работа. Будь побольше времени, я бы покорила весь мир. Так приятно чувствовать не себе восхищенные взгляды".
       "Скоро ты скажешь, что тебе мало меня одного и захочешь променять меня на кого-нибудь другого", сказал Джузеппе, иронично улыбаясь.
       "И не мечтай об этом, лучшего мужа мне не найти. Я иногда думаю, что было бы, если бы мы с тобой не встретились. С моим пуританским характером я осталась бы навсегда одна, вскоре бы подурнела от старости и, как всякая старая дева, стала бы невыносимой".
       Джузеппе сшил жене еще одно платье. В театре, куда они пошли, Лючия ощущала на себе восторженные взгляды мужчин.
       "Благодаря тебе я почувствовала себя женщиной. Даже не только просто женщиной, а красивой женщиной. Что бы я делала без тебя?" сказала она, стоя перед зеркалом. "Мне не хочется снимать это платье".
       "Вот и хорошо, что ты это осознаешь, а то я уже загрустил", сказал Джузеппе с лукавой усмешкой. Он смотрел на Лючию с любовью. "Но мне тоже не хватает доли восторга. Тебе не кажется, что мои кулинарные таланты распространяются только на тебя одну, только ты ешь те изыски, которые я приготовил. Давай пригласим наших друзей, мне тоже хочется, чтобы и они мной восхитились. Кроме того, я хочу сшить тебе несколько платьев, чтобы, когда мы пойдем в ресторан или в театр, моим искусством восхищался весь зал".
       "Я и не знала, что замужем за таким честолюбцем".
       Они начали к себе приглашать друзей. Лючия каждый раз появлялась в новом платье, приводя в восторг гостей, Джузеппе готовил прекрасные блюда. Но самое главное, было весело, и в доме царила атмосфера доброжелательства. Душой дома был, без сомнения, Джузеппе, его добрые карие глаза, улыбка и низкий певучий голос создавали ощущение домашнего уюта.
       "У вас я чувствую себя так хорошо, как нигде в другом месте", сказал как-то один из друзей.
       Муж Марии, человек, занимавший хороший пост и бывавший на приемах не только в мэрии, но и в местах повыше, тоже сказал:
       "Только у вас я чувствую себя как дома. Эти приемы, сборища в общественных местах, где все только едят, говорят о своей работе и своем богатстве, это так скучно".
       "Ну не говори, в приемах есть своя прелесть, которой нет нигде больше. Они мне просто необходимы", возразила ему Мария. "У Лючии и Джузеппе очень хорошо, но вечера у них, только среди друзей, которых мы знаем уже давно, не смогли бы заменить мне приемы в мэрии".
       Однажды она утащила Лючию на кухню.
       "Я знаю, ты любишь Джузеппе. Если бы он не был хорошим человеком, он не был бы твоим мужем. Но ведь вы совершенно разные люди - ты активна, красива, покоряешь не только мужчин, но и женщин. Его же красавцем не назовешь, да, он очень мил, но он такой спокойный. Мне кажется, что он - человек без твердого характера. Тебе не скучно с ним? В мире ведь так много настоящих мужчин".
       "Нет, мне с ним не скучно. Я его действительно люблю, он дал мне счастье, которого я, возможно, и не заслуживаю. После тяжелой работы я прихожу не в холостяцкий неухоженную квартиру, где меня никто не ждет, а в дом, где есть уже Джузеппе, который меня любит. Я уже не говорю о том, что он прекрасный друг, неутомимый любовник, он великолепно варит, его блюдами восхищаюсь не только я, но и вы все. Он шьет мне такие платья, в которых я выгляжу красивее, чем есть на самом деле. Я люблю его, и лучшего мужа мне не нужно. А ты его просто не знаешь".
       Началась зима, противная итальянская зима с дождями и сыростью. В это время Лючия всегда чувствовала себя плохо, не физически, а морально. У нее было плохое настроение, она становилась раздражительной, приходила домой темнее тучи и мечтала только о том, чтобы никого не видеть и чтобы ее оставили в покое. Даже Джузеппе раздражал ее. А тут еще, как назло, резко возросло количество преступлений, как уж не воспользоваться длинными ночами и плохой погодой.
       "Дорогой мой, не обращай внимания на мое плохое настроение. Я люблю тебя. Вот наступит весна, и все опять будет хорошо. А пока потерпи меня такой, какая я есть", как-то сказала она ему, уходя в свою комнату.
       Джузеппе, зная ее зимнюю депрессию, старался ни в чем не противоречить жене.
       После рождества, которое они провели вдвоем совсем неинтересно и не весело, Джузеппе сказал:
       "Хватит хандрить. Давай пригласим друзей перед сочельником, может это хоть как-то развеселит тебя".
       Лючия нехотя согласилась.
       Но день, когда должны были прийти гости, начался плохо. Около пяти часов утра, супруги еще спали, позвонили из полиции - обворовали "Банко ди маре", и несмотря на то, что Лючия была выходной, приказали немедленно начать расследование.
       "Вся надежда только на тебя", сказал начальник полиции. "С вечера две бригады не могут найти похитителей".
       Лючия работала целый день, и лишь за несколько часов до прихода гостей ей удалось напасть на след бандитов и арестовать их.
       "Ну и утерла же ты нос нашим мужчинам. Я всегда знал, что тебе цены нет", сказал начальник полиции и на радостях расцеловал ее.
       Лючия думала, что похвала исправит ее дурное настроение, но, увы! все осталось по-прежнему.
       Она пришла домой. В гостиной Джузеппе цветными нитками вышивал скатерть.
       "Я решил, что в новом году у нас должна быть новая скатерть", сказал он.
       Лючия ничего не ответила и ушла в свою комнату. Она была возмущена, даже оскорблена. На ум пришел разговор с Марией.
       "Боже, за что ты так наказываешь меня?" подумала Лючия. "Мария совершенно права - он ведь не мужчина. Настоящие мужчины работают в полиции. За что я люблю его? Правду говорят, если Бог хочет наказать человека, Он лишает его разума. Если бы я не любила Джузеппе, я бы его убила. Но я люблю его и должна жить с ним до конца жизни. Это мне кажется очень несправедливым, я заслуживаю лучшей участи".
       Пришли гости. Лючия встретила их в том платье, в котором ходила в полицию, прежде чем переодеться в униформу.
       Мария была удивлена.
       "Что с тобой? Ты выглядишь уставшей. У тебя неприятности на работе или ты поссорилась с Джузеппе? Может быть, ты больна?" спросила она.
       "Нет, все в порядке. Просто у меня плохое настроение. Это все из-за погоды".
       Встреча друзей прошла вяло и скучно. Джузеппе забыл вынуть вовремя красное вино из холодильника, и оно не успело нагреться до нужной температуры. К тому же еда оказалась плохо приготовленной и невкусной: мясо было недосолено и плохо прожарено, торт - сырым внутри, кофе - недостаточно крепким. Гости ушли недовольные.
       Но больше всех была недовольна Лючия, она была просто взбешена и ушла в свою комнату, даже не пожелав Джузеппе доброй ночи. Она ходила по комнате и никак не могла успокоиться.
       "Я ненавижу его. Я никогда его не любила. Вся моя жизнь с ним была сплошной пыткой. Я это всегда понимала, но боялась сама себе в этом признаться. Хватит! Пора с этим кончать!"
       Она вытащила из письменного стола пистолет и пошла в спальню.
       Джузеппе уже спал, мирно похрапывая. Почти не глядя, Лючия выпустила в него всю обойму. Она посмотрела на окровавленное тело мужа, и только тогда до нее дошло, что произошло. Она упала на кровать, обняла мертвого Джузеппе и начала его целовать.
       "Что я сделала? Я убила любимого мужа, человека, дороже которого для меня нет во всем мире. Теперь я осталась одна, одинокая, без любимого человека".
       Она целовала окровавленное тело и плакала. И в этот момент она поняла, что она - убийца.
       "Я убила ни в чем неповинного человека. Я забыла слова моей матери, о том, что самое ценное, что есть у человека, это его жизнь, и никто не имеет права ее у него отнять. А я отняла жизнь у Джузеппе. Мне нет оправдания. Теперь меня арестуют и будут судить. У меня нет смягчающих обстоятельств, я убила любимого человека по прихоти, просто из-за плохого настроения, и меня приговорят к пожизненному заключению. Что такое женская тюрьма, я хорошо знаю, женщины там злые, они всегда говорят гадости и дерутся друг с другом. Когда же они узнают, что я работала в полиции, то станут издеваться надо мной и даже бить. И так до конца жизни, некому будет защитить меня. Нет, этого я не хочу. Лучше умереть сразу, чем мучиться до конца жизни".
       И она раскусила капсулу.
       "Сейчас я умру, и смерть прекратит мои страдания", подумала она.
       Но смерть не пришла.
       Она вдруг почувствовала, что нужно срочно идти в туалет. У нее начался сильный понос. Потому что фармацевт, ее школьный друг, решил, что было бы несправедливо, если такая красивая женщина только из-за женского каприза, из-за плохого настроения, покончит жизнь самоубийством. И положил в капсулу сильное слабительное.
       До утра из-за непрекращающегося поноса Лючия не могла выйти из туалета. Она думала о своей несчастной жизни, вспоминала любимого Джузеппе и безутешно плакала.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Christopher Street Day - память о разгоне полицией Нью-Йорка демонстрации гомосексуалистов, боровшихся за свои права. В Германии этот день отмечается как праздник с уличными шествиями и карнавалом, на который собираются гомосексуалисты со всей страны.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       33
      
      
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Обновлено: 03/05/2011. 115k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.