Кеслер Дэвид Филиппович
Секс. Любовь. Фантазии

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 26/01/2012.
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Размещен: 26/01/2012, изменен: 26/01/2012. 180k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:

       ЧУДЕСА, ДА И ТОЛЬКО
       В наш прагматический и рационалистический век в чудеса почти никто не верит, а если таковые и случаются, то их пытаются объяснить с научной точки зрения или считают, что это не более чем выдумка. Вместе с тем вера в чудеса возникла значительно раньше прихода прагматизма и пришла она с религией. Ведь нет такой религии, в которой не было бы богов или бога, как и нет такого Бога, который не совершал бы чудес. Без этого он не был бы Богом. Не существует религии, в которой совершение чудес не составляло бы ее неотъемлемую часть. Буддизм перестал быть Учением Будды и перешел в религию лишь после того, как оброс мифами о чудесах, совершенными Учителем. Именно поэтому Иммануил Кант, который был не только великим философом, но и большим любителем чудес, утверждал, что если бы не было Бога, его пришлось бы придумать.
       Чудеса происходят повсеместно, часто, почти каждый день. Их не видят только люди скучные, лишенные всякого воображения.
       Историю, которую я опишу и которая является чистой правдой, несмотря на ее кажущуюся неправдоподобность, можно посчитать чудом, которое произошло в одном небольшом английском городке недалеко от Лондона. Правда, найдутся и такие, которые сочтут это совсем не чудом, а казусом (от латинского слова casus - случай) или странной историей, небылицей. Но поверьте, я ничего не придумал, только по требованию одного из героев повествования изменил имена. Все действующие лица, к счастью, живы и здоровы, что очень важно для правильного понимания того, о чем я собираюсь поведать.
       Итак, все произошло в небольшом городке около Лондона. В одном из пабов подвыпивший посетитель со смехом рассказал мне эту историю, очевидно желая развеять неправильное представление иностранцев о том, что англичане - народ сухой, неприветливый и неспособный на безрассудные поступки. Его рассказ показался мне не более чем выдумкой завсегдатая питейного заведения, к тому же не совсем трезвого. Но, подумав, я решил отправиться по указанному адресу и самому убедиться в правдивости рассказанной истории.
       Был прекрасный день с неярко светившим солнцем на светло-голубом небе с кучевыми облаками, одно из которых имело вид игрушечного медвежонка. Я подумал, что в такой день мне должно повезти.
       Это был типичный английский дом маленького городка с аккуратным садиком, где росли розы, рододендроны, вероника и кусты других растений, названия которых мне не известны. Чувствовалось, что хозяева горды своим садом и уделяют ему много внимания.
       На мой стук калитка отворилась и на пороге показалась хозяйка. Она была под стать своему дому - худая, если не сказать, тощая англичанка лет около шестидесяти с зачесанными назад бесцветными волосами, выдающимся носом и подбородком и большими серыми глазами. Одета она была в футболку с какой-то надписью, смысла которой я не понял, и длинную юбку неопределенного темного цвета. Я явно оторвал ее от работы, и к приходу гостя она не была готова. Она посмотрела на меня вопросительно. Я представился и сказал, что заинтересовался историей ее сына, услышанную в городе от одного из жителей. Вслед за ней вышел и ее муж, тоже в рабочей видавшей лучшие времена одежде. Он расположился за женой, как бы давая понять, что погоду в семье делает его жена, а он имеет лишь право совещательного голоса.
       "Мы не делаем из приключений нашего сына никаких секретов", сказала она. "Джим, так зовут моего сына, даже считает, что о нем несправедливо мало знают в мире. Он хотел бы, чтобы о нем узнала не только Англия, но и весь мир и чтобы все газеты были полны статьями о нем и его необычной судьбе. Мы с мужем так не считаем, но вы ведь знаете современную молодежь - мнение родителей их не интересует. По-этому я не хочу, чтобы эта история стала достоянием желтой прессы, там могут все переврать. Поэтому прошу изменить наши имена", добавила она твердо. Я же удивился, как в таком маленьком провинциальном городке знают, что такое "желтая пресса". "Сына сейчас нет дома, но он должен скоро прийти".
       Действительно, Джим пришел довольно скоро.
       Вот, что мне рассказали Джонсоны (назовем их так). Для целостности картины я предпочел написать пересказ почти без упоминания, что поведал мне сам герой повествования, его мать или отец.
      
       Когда миссис Джонсон узнала, что беременна, это не вызвало у нее ни радости, ни огорчения, разве что удивление, ведь ей было уже хорошо за сорок. Вырастить еще одного ребенка не казалось ей особенно трудным. Муж работал на фабрике, зарабатывал вполне прилично, не злоупотреблял посещениями пабов, два сына уже настолько подросли, что через год-другой пойдут по стопам отца. На все советы подруг посетить женского врача, чтобы произвести нужные исследования или хотя бы определить пол будущего ребенка, она отвечала отказом, ссылаясь на свою бабушку и мать, которые обошлись без этих ненужных хлопот и нарожали кучу детей.
       Но когда ей показали новорожденного, сердце ее почти остановилось от страха. У ребенка была головка, которая по сравнением с непропорционально маленьким туловищем казалась большой. Но ручки и ножки... Ручки можно было принять за крылышки только что вылупившегося птенца, так малы они были, и ножки размером не превышали крошечные ручки.
       "Это мой ребенок?" прерывающимся слабым голосом спросила она.
       "К сожалению, да, это ваш сын", ответил врач. "Почему вы не обратились к нам раньше? Мы ведь могли определить это уродство значительно раньше, до родов, и у вас было бы время решить, сохранить ли беременность или прервать ее".
       "Я бы все равно не пошла на аборт. Я родила сына, и каков он бы ни был, это мой сын. Таким, каким его дал нам господь Бог", сказала миссис Джонсон твердым голосом. Она уже оправилась от шока.
       Отец новорожденного, который отказался присутствовать при родах из эстетических соображений, принял сообщение о рождении сына-урода стоически.
       "Мы вырастим сына и окружим его любовью, пусть даже он останется таким, каким родился. И назовем его Джимом в честь моего любимого деда".
       Мистер Джонсон, правда, не сказал, что его дед отличался неуемным темпераментом, пропадал в пабах и публичных домах, где проматывал большую часть своей зарплаты, что, однако, не помешало, а может быть, и помогло, стать ему отцом пятерых детей. Жена не бросила его потому, что дед нашего мистера Томпсона бы любимцем своих детей, всегда весел, напевал круглый день песенки и был большим мастаком в любви.
       Первое, что поразило миссис Джонсон, когда ей принесли ребенка на первое кормление, были глаза младенца. С таким выражением смотрят на мир глазами взрослого счастливого человека.
       "Бедняжка", подумала с грустью женщина и тяжело вздохнула. "Ты не знаешь, что тебе предстоит испытать в жизни. Но будь счастлив хотя бы в детстве".
       Джим, несмотря на уродство, окруженный любовью и заботой родителей рос спокойным ребенком, никогда не плакал и много спал. И всегда улыбался, как бы утверждая своим видом, что он самый счастливый человек на свете. Миссис Джонсон была довольна характером младшего сына и думала о том, что если бы у всех детей был бы такой характер, как у ее Джима, земля превратилась бы в рай, населенный ангелами. Ведь ее старшие дети, когда были маленькими, часто плакали и мешали ей исполнять необходимую работу по хозяйству, а когда подросли, были чем-нибудь всегда недовольны и требовали неизвестно чего. Правда, с возрастом они успокоились и престали отличаться от своих сверстников. Ее сердце радовалось, глядя на улыбающегося малыша, который сидел в деревянном креслице, самолично изготовленном мистером Джонсоном.
       Около двух лет от роду он научился передвигаться на своих коротеньких ножках с помощью матери на короткие расстояния, но было ясно, что всю жизнь ему придется провести в инвалидном кресле. И до трех лет ничего не говорил, и родители с грустью решили, что говорить и ходить самостоятельно он никогда не научится.
       Каково было удивление миссис Джонсом, когда Джим вдруг заговорил, и первыми его словами было: "Как я счастлив!". В тот же день он начал самостоятельно ходить. Хоть и недалеко, но самостоятельно. Мать и отец готовы были плакать от радости. Старшие братья были к Джиму безразличны и почти не его не замечали.
       В детском саду для детей-инвалидов он ничем не отличался от других, а воспитательница говорила, что по своему развитию он даже опережает сверстников. Впрочем, это было нетрудно, Джима окружали дети с различными психическими заболеваниями. В пять лет он выучился читать, а вскоре и писать. Воспитательница посоветовала матери Джима перевести его в другой детский садик, где воспитывались обычные дети, но миссис Джонсон решила повременить. Она уже сама заметила, что ее малыш рос смышленым и любознательным ребенком, но отдать сына в окружение обычных детей ей еще не хотелось - как бы его не обидели. Единственно, что ее настораживало, было то, что Джим проявлял повышенный интерес к существам противоположного пола - когда она его мыла, мальчик всегда требовал, чтобы мать тоже раздевалась догола и наровил дотронуться своими недоразвитыми ручонками к ее грудям или прижимался всем тельцем к ее животу. Он пытался обнять девочек и поцеловать их. Девочки не понимали его и жаловались воспитательнице. Но миссис Джонсон не очень беспокоилась. Дети ведь всегда очень любопытны, а уж от такого не по возрасту развитого и любознательного ребенка ничего другого ожидать не приходится.
       Наконец, Джим достиг школьного возраста, и мать с отцом начали думать, отдать ли сына в школу для детей-инвалидов или в школу для обычных детей. Миссис Джонсон думала ночи напролет, советовалась с закадычными подругами, которых считала умными женщинами, а мистер Джонсон даже зачастил в пабы, где можно было встретить мужчин, которые могли бы ему дать дельный совет. Оба наслушались такого, что у них голова пошла кругом.
       "Отдадим Джима в обычную школу", вскоре сказала миссис Джонсон твердым голосом. "Если его будут там обижать или он будет не справляться с уроками, его можно будет всегда оттуда забрать. Не хочется мне, чтобы такой умный парнишка воспитывался среди недоразвитых".
       "Ты всегда была умницей", сказал восхищенно мистер Джонсон. "Иначе я никогда не взял бы тебя в жены".
       Она посмотрела на мужа. Ее взгляд красноречиво говорил о том, что не он, а она оказала ему честь, согласившись на женитьбу. Но как все умные женщины она промолчала, помнив о том, что молчание золото в отличие от разговоров, которые лишь серебро. Цену себе она и так знала.
       В школе дети встретили Джима скорее с удивлением, чем с презрением. Девочки сторонились его, мальчики пытались не выражать ни дружеских, ни враждебных чувств. Но Джим чувствовал себя среди них привольно и не переставал улыбаться.
       "Как хорошо, что вы отдали меня в такую замечательную школу", сказал однажды Джим родителям во время обеда. "Мальчики в моем классе такие умные. А девочки очень красивые. Все девочки очень красивые", добавил он с восхищением.
       Родители переглянулись между собой, а один из старших братьев не скрывая издевки спросил:
       "Ты, конечно, уже нашел себе подружку по душе?"
       "Пока нет", простодушно ответил Джим. "Но скоро найду", сказал он уверенно и счастливо засмеялся. Братья только хмыкнули.
       Проходили годы, а Джим не мог найти ни подружку, ни друга. Но это, очевидно, его не слишком беспокоило, во всяком случае, меньше, чем его родителей. Он продолжал улыбаться и говорить, что на земле нет счастливее человека, чем он.
       И вдруг у него появился друг. Однажды мать Джима заметила, что сын начал приходить со школы вместе с Кристофером, худощавым высоким мальчиком с большими грустными серыми глазами из параллельного класса. Где появлялся Джим, нам был и Кристофер. После школы они вместе готовили домашние задания, гуляли в городском парке, один пешком, другой в инвалидном кресле. Как-то раз Кристофер даже вытащил Джима в бассейн. В первый раз посетители бассейна встретили Джима со смехом и язвительными замечаниями. Но Кристофер вступился за друга и даже подрался с одним наиболее насмешливым. После этого уже никто не осмеливался сказать о Джиме ничего плохого.
       "Я так рад, что у меня есть такой друг, как Кристофер", сказал Джим родителям. "Он такой добрый и такой умный. С ним можно говорить обо всем, и он меня поймет. У нас нет тайн друг от друга".
       Миссис Джонсон не могла понять, что связывает Кристофера с ее сыном.
       "Почему ты подружился с Джимом? Вы ведь такие разные", сказала как-то она Кристоферу, когда они остались в саду наедине, Джиму нужно было что-то взять в своей комнате.
       "Да, мы разные, но такого друга, как ваш сын, у меня никогда больше не будет. Он такой умный, мы понимаем друг друга с полуслова. Нет такой темы, на которую мы бы не говорили". Он замолчал, а потом добавил: "Он всегда веселый, у него всегда хорошее настроение. А я раньше был всегда грустным. Часто мне было так тоскливо, хоть прыгай с шестого этажа, где мы живем. С тех пор, как мы подружились, такие мысли почти не приходят мне в голову. И это только благодаря вашему сыну. Я его очень люблю за это".
       "Бедный мальчик, совсем ребенок, и такие страшные мысли. Что с ним будет, когда он вырастет и по-настоящему столкнется с жизнью?" подумала она.
       Неожиданно, во время мытья сына, миссис Томпсон обнаружила, что на лобке Джима появились волосики.
       "Наш сын превращается в мужчину", сказала она мужу. "Но, как говорится, маленькие детки - маленькие бедки, большие детки - большие бедки. Теперь у него начнутся половые проблемы, а у нас - с его переходным возрастом".
       Однако проблемы переходного возраста обошли Джима. Он по-прежнему счастливо улыбался..
       Как-то раз Джим пришел со школы в возбужденном состоянии.
       "У нас начались уроки по сексуальному воспитанию. Нам объясняли, как получаются дети. Скажите, когда вы занимаетесь любовью?" спросил он у родителей во время обеда. "Наверно, когда я в школе или гуляю с Кристофером? У вас ведь трое детей, и их не аист вам в корзине принес. И вы нас не в капусте нашли".
       За столом воцарилась напряженная тишина. Родители покраснели. Миссис Томпсон поняла, что необходимо ответить сыну на его вопросы. Но что?
       "Занимайся лучше уроками", сказала она. "Подрастешь и тогда все поймешь. И будешь этим сам заниматься, а пока тебе рано об этом и думать".
       "Наша учительница так не думает", с вызовом сказал Джим. "Она считает, что мы уже настолько подросли, что должны подготовиться к взрослой жизни. Она еще сказала, что девочкам срочно нужно обзавестись сумочками с прокладками на случай, если у них начнутся месячные".
       "Месячные не атомная война, которая начинается без предупреждения. У них всегда будет время, чтобы подготовиться", сказал мистер Томпсон, желая перевести все в шутку. Он встал из-за стола, за ним миссис Томпсон. На этом обед закончился. Джим не возвращался больше к этой теме. Но не переставал улыбаться и говорить, что он самый счастливый человек на свете.
       После нескольких лет эйфории - ведь не каждой приходится быть матерью такого необычного ребенка - повышенная сексуальность сына начала беспокоить миссис Томпсон.
       "Он счастлив, но ведь его счастье ни на чем не основано и не может продолжаться вечно", сказала он мужу. "Рано или поздно он поймет, что такой инвалид, как он, встретится в жизни с трудностями, которые ему и не снились. Каждый день я жду, что он проснется и скажет: "Мама, я так несчастен". К счастью, пока этот день еще не наступил".
       "Оставь свои предчувствия", возразил ей отец. "Джим счастлив и это очень хорошо. У него еще есть время для того, чтобы узнать - такие люди, как он, не смогут стать счастливым взрослым. Не порть ему счастья детства".
       "Я боюсь, что за своим счастьем он не будет способен увидеть горя других", вздохнула миссис Томпсон.
       Но вдруг Джим пришел из школы с грустным выражением. Это так поразило миссис Томпсон, что она с тревогой спросила, что случилось.
       "Кристофер заболел. У него грипп, и его положили в больницу", сказал он. "Я пойду к нему и не уйду, пока он не выздоровеет".
       Его не было три дня, а на четвертый появился с заплаканными глазами.
       "Он умер", сказал Джим и заплакал.
       Он пошел на похороны друга с большим букетом белой сирени. Проходили часы, а он не возвращался из кладбища. Мать уже забеспокоилась, решила даже пойти его разыскивать. Но Джим появился вечером и сказал:
       "Он умер, так и не узнав радости секса. Теперь он никогда этого не узнает. Поэтому я принес на могилу белую сирень как символ его девственности, которую он унес с собой в могилу. Жить и не знать секса! Это ведь ужасно!" Он замолчал, а потом вдруг счастливо улыбнулся. "Но я не такой. У меня будет секс, хотя бы один раз. Нет, не один раз, а много-много хорошего секса".
       Он уже не вспоминал о Кристофере, и только без устали повторял, что такого счастливого человека, как он, не сыщешь во всем мире.
       "Он не знает, что значит потерять близкого друга, не понимает и не чувствует горя других", сказала миссис Томпсон мужу и расплакалась. "Неужели, когда мы состаримся, он никогда нам не поможет и не пожалеет. Нам никогда не придется в старости услышать от него доброго слова. Хотя бы одно доброе, ласковое слово. Ничего"
       Мистер Томпсон растерялся. За всю их долгую совместную жизнь он ни разу не видел жену плачущей. Он поцеловал ее и сказал: "О чем ты говоришь? Он ведь инвалид, это нам придется до самой старости заботиться о нем. Что делать, такова наша судьба"
       "Я ведь не о деньгах говорю. Мне от него ничего не надо. Просто я хочу, чтобы он подошел к нам, когда мы состаримся, и сказал: "Мама и папа, я люблю вас и благодарен за все, что вы для меня сделали, за то, что вы вырастили меня хорошим человеком". Но, боюсь, нам этого не дождаться. Я не жалею ни о чем, ни о том, что не сделала аборта, даже ни о том, что посвятила ему всю жизнь, не ожидая ничего взамен. Ты прав, от судьбы не уйдешь".
      
       После окончания школы родители решили, что для Джима уже пришло время самому зарабатывать деньги и определили его в мастерскую, где работали инвалиды. Чем он там занимался, их мало интересовало, да и Джим не распространялся на эту тему. Но деньги каждый месяц приносил аккуратно.
       Беседа затянулась до позднего вечера, и я понял, что пора прощаться, хотя Джим не проявил ни малейшего признака усталости. Мы договорились, что встретимся через денек-другой.
       Я вышел совершенно потрясенным. То, что я услышал от самого Джима и его родителей, было не только необычным, но и как-то не укладывалось в обычные рамки моего разума.
       До встречи с Джимом оставалось еще несколько дней, поэтому я решил не терять времени и пошел в тот самый паб, посетители которого рассказали мне историю Джима.
       "Если вы войдете в доверие парня и его родителей - а они люди непростые, только на первый взгляд они таковыми кажутся - то узнаете такое...", сказал мне один из завсегдатаев этого заведения.
       Хозяин паба оказался не более разговорчивым.
       "Джим, несмотря на свое уродство, парень смышленый. Не удивлюсь, если вскоре он разбогатеет".
       Вытянуть из посетителей паба нечто более определенное мне не удалось. Либо сплетни в городке были ни в чести, либо мне, человеку постороннему, они не захотели рассказать о том, что считали своей городской достопримечательностью. Я расстроился и решил больше не ходить к Томпсонам, но вскоре любопытство победило нерешительность, я позвонил, назначил встречу и в назначенный день с бутылкой бургундского отправился к ним.
       В этот раз Томпсоны подготовились к моему визиту. Хозяйка дома вырядилась в блейзер темно-вишневого цвета и сиреневые брюки, на мистере Томпсоне был темный костюм со скромным темно-синим галстуком. Джим сидел в кресле с высокой спинкой в такой непринужденной и изящной позе, что его можно было принять за представителя аристократического рода. На столе стояла бутылка шотландского виски, содовая, высокие бокалы из старинного хрусталя и яблоки в вазе. Думаю, что если бы королеве пришлось навестить это семейство, то она бы осталась довольна. Я же был польщен.
       После обмена обычными приветствиями и вопросами о том, как прошла неделя, мы выпили по бокалу виски с содовой.
       "В прошлый раз мы остановились на самом интересном. Хочу рассказать вам о моем путешествии в Рио-де-Жанейро", и, увидев мой удивленный взгляд, с гордостью продолжил. "Представьте, я был там и времени зря не потерял".
       "Наверно, красивый город", сказал я. "Никогда не был в Латинской Америке. Меня туда почему-то не тянет. Но почему именно в Рио?".
       "Города я почти не видел", сказал он безразличным тоном. "Я был занят другим", и его глаза загорелись загадочным огнем.
       "Вы еще плохо знаете нашего сына", сказала миссис Томпсон, с любовью глядя на сына. "Однажды он пришел и сказал, что хочет поехать на карнавал в Бразилию. Я растерялась, ведь такое путешествие стоит немало. Но чего не сделаешь для любимого сына? Тем более что он сказал, что накопил немного денег, и нам нужно оплатить только перелет. Вот уж никогда не думала, что Джим зарабатывает такие деньги. Но, как оказалось, он еще и подрабатывает в одной фирме, где хорошо платят. После семейного совета мы с мужем решили, что денег на путешествие ему дадим, тем более, что он уверял нас, что только в этой стране он сможет, наконец, стать мужчиной".
       "Но почему именно в Рио?" спросил я Джима.
       "Туда потянуло меня провидение. Как-то раз я проснулся в удивительном настроении. Такого со мной никогда не бывало. Я был уверен, что в этот раз со мной произойдет нечто совершенно необычное. Был выходной день, и я решил поехать к морю, тем более, это близко, каких-то полчаса на автобусе.
       Погода была прекрасная, светило солнце и не было тумана, который часто стоит над морем. Я выпил в баре рюмку виски и отправился на берег моря. Было много людей, и я смотрел по сторонам. Мимо меня проходили прелестные девушки в бикини, но никто не обращал на меня никакого внимания.
       Вдруг появился туман, но какой-то странный. Он висел полосой на небе чуть выше горизонта, а небо и море оставались чистыми. Откуда-то между туманом и горизонтом появились фигуры полуобнаженных женщин, которые танцевали бразильскую самбу, но музыки я не слышал. Я видел только их тела, украшенные разноцветными перьями, только голые груди и ноги. Их голов я не смог рассмотреть, они были скрыты туманом. Я сразу узнал их, это был карнавал в Рио. Они приближались ко мне. На груди одной из них я увидел плакат "Джим, мы ждем тебя в Рио!" Я сразу понял, что мне нужно поехать в Бразилию, там я обязательно стану настоящим мужчиной. Я приехал домой. Все остальное вы уже знаете.
       Я поселился в маленьком недорогом отеле и, едва приняв душ, даже не поев, так велико было мое нетерпение, отправился на улицу. Мимо проходили люди, красивые женщины, черноволосые с жгучим взором темных глаз, но никто не обращал на меня внимания. Даже мое инвалидное кресло не вызывало никакого любопытства. Я не вызывал ни у кого интереса. С грустью я подумал, что найти женщину, которая бы захотела заняться со мной любовью, будет трудно. Даже здесь, в Рио. И тогда мне стало ясно - нужно найти публичный дом. Но не просто какой-нибудь завалящий, а хороший, дорогой. Уж там-то точно мне повезет.
       Но как найти такой? Спросить в отеле мне казалось не совсем приличным. И уж конечно не у прохожих. Я поехал в центр города, но и там не нашел ничего. Я уже расстроился, как вдруг в одной узенькой улице нашел то, что искал. Здание, в котором он размещался, показалось мне богатым. Значит, и бордель должен быть из приличных. Но я решил сразу туда не входить - нужно принять душ, поесть, выпить местного рома, отдохнуть, а завтра пойти обязательно.
       Так я и сделал. Когда я появился в вестибюле, то сразу понял, что это заведение для богатых - всюду стояли цветы, стены были украшены картинами обнаженных женщин в соблазнительных позах.
       За стойкой стояла полуголая красавица, высокая, пышнотелая, с огромными грудями, которые едва умещались в бюстгальтере. Глядя на нее, я сразу подумал: "От такой я бы не отказался". Но тут же понял, что она - хозяйка заведения, у нее своя клиентура.
       Она посмотрела на меня и на инвалидную коляску. В ее взгляде было и удивление и не скрываемое презрение.
       "Молодой человек, вы, очевидно, ошиблись дверью", сказала она, и губы ее искривились в язвительной улыбке.
       Но я не сробел.
       "Нет, я знаю, куда я пришел", сказал я как можно увереннее. И даже улыбнулся. "Мне нужна одна из ваших девочек, но не просто какая-то, а самая лучшая".
       "А деньги у тебя есть? У нас платят вперед", сказала она голосом торговки, которая боится продешевить. "Самая лучшая стоит много денег".
       И она назвала сумму. Я прикинул, что после такого посещения денег у меня почти не останется. Хорошо еще, что был обратный билет.
       "Ничего страшного, игра стоит свеч", сказал я себе. "Потерять девственность с самой лучшей девочкой, ведь об этом можно только мечтать. Можно немножко и поголодать".
       Она позвонила куда-то по внутреннему телефону, и появилась она. У меня перехватило дыхание от восторга - высокая брюнетка, не худая и не толстая, с огромной грудью и попочкой прекрасной форма, с длинными красивыми ногами. Ее хозяйка по сравнению с ней выглядела уродкой.
       Хозяйка посмотрела на нее и с иронией спросила:
       "Марина, пойдешь с ним?"
       Марина посмотрела на меня, вздохнула и спросила:
       "Ты сказала ему, сколько я стою?"
       "Он знает. Согласен ли ты на нее?" спросила она меня.
       "Конечно!" почти закричал я.
       "Тогда выкладывай денежки".
       Марина пошла впереди, а я, стараясь не отстать, поехал за ней на инвалидной коляске. Комната, куда она меня привела, оказалась совсем простой, совсем не такой роскошной, как вестибюль - огромная двуспальная кровать, которая занимала большую часть комнаты, небольшая тумбочка и огромной величины распятие. Я хотел уже было спросить, для чего здесь распятие, но она, не говоря ни слова, вытащила меня из инвалидного кресла и осторожно, как ребенка, положила в постель и начала раздевать. Она сняла сначала рубашку, потом стащила штаны и принялась стаскивать трусики.
       Вдруг глаза ее расширились от удивления и восторга.
       "Вот уж никогда не думала, что ты обладатель такого сокровища!" сказала она, тяжело дыша.
       "Ты еще не знаешь, каков я в деле", сказал я скромно. "Ты не раскаешься, что согласилась быть моей".
       Как в тумане, помню я то, что происходило потом. Но, что я знаю точно, она сначала стонала, потом кричала и под конец даже визжала от восторга".
       "Джим", вдруг раздался строгий голос миссис Томпсон. " Надеюсь, ты оградишь нас от подробностей".
       Однако при этом она заерзала на стуле, щеки покрыл нездоровый румянец, и в глазах появился странный блеск, которого я ранее не замечал.
       "Мама, я ведь вам обо всем этом уже рассказывал, и ты не возражала. Даже похвалила меня", сказал Джим тоном недовольного ребенка.
       "Тогда это было в семье. Но теперь при человеке, которого мы еще плохо знаем, при иностранце... Твои слова могут быть истолкованы превратно...".
       Мне не оставалось ничего другого, как заверить ее, что я человек современный и никакие подробности уже не в состоянии меня шокировать.
       "Мама, не относись ко мне, как к ребенку. Я уже стал мужчиной и могу сам решать, что говорить, и что, нет".
       Миссис Томпсон только вздохнула.
       "Наконец, оплаченное мною время истекло", продолжал Джим.
       "Жалко, что все уже кончилось", сказала Марина с грустью. "Ты единственный, кто смог меня удовлетворить".
       "Я могу и дальше", сказал я в запале.
       "Знаю, но здесь порядки строгие. Сколько заплатил, столько и занимайся любовью".
       Перед расставанием она как бы невзначай спросила меня, где я остановился. Я назвал ей мой отель.
       Я пришел в свою одинокую комнату в ужасном настроении, так не хотелось мне расставаться с Мариной. Мне даже казалось, что я уже не могу назвать себя самым счастливым человеком на свете. Но потом вспомнил, что стал мужчиной. И не просто мужчиной - я потерял девственность с самой прекрасной женщиной Бразилии, и вновь почувствовал себя счастливым.
       На следующий день меня позвали к телефону. Это была Марина.
       "Я с трудом разыскала тебя", сказала она. Мне показалось, что в ее голосе слышались слезы. "Я не хочу, чтобы наша встреча была последней. Запиши мой электронный адрес, мы сможем переписываться".
       И она повесила трубку.
       "Каждый раз, когда ты рассказываешь эту историю, я не перестаю удивляться сентиментальности бразильянок", опять вступила в разговор миссис Томпсон. "Я ожидала от них, особенно от проституток, большего прагматизма".
       "Мама", раздраженно сказал Джим. "Ты забываешь о том, что Бразилия - южная страна, и ее населяют южанки, которые чувствуют и думают иначе, чем мы, северяне. Помнишь, как у Киплинга:
       Никогда вы не видали в наших северных лесах
       Длиннохвостых ягуаров, броненосных черепах.
       А в солнечной Бразилии, Бразилии моей
       Такое изобилие невиданных зверей. (1)
       Я много раз слышал, что англичанки сексуальны. Возможно. Но я ни разу не слышал, чтобы вы, мама и папа, визжали или кричали от восторга во время секса, какое там визжали или кричали, просто стонали. Не могу поверить, чтобы вы не занимались сексом, откуда же тогда я появился. Ведь моя комната находилась рядом с вашей спальней, и если бы такое происходило, я бы все слышал".
       "Сын, побойся Бога, что ты говоришь о своих родителях!" строго сказал мистер Томпсон.
       "Извините, папа и мама, я не хотел вас обидеть. Я просто хотел объяснить разницу между южными женщинами и англичанками.
       Вам не понять Марины. Я и сам понял ее не сразу. После ее звонка в отель в Рио я подумал:
       "Зачем она звонит? Дело сделано, я теперь мужчина, и какое ей до меня дело? Даже, если я понравился ей как мужчина, не значит, что нужно продолжать знакомство".
       Но потом, все хорошо обдумав, мне стало ясно, что так думать может обычная прагматическая свинья, а я ведь не такой. Во время нашего короткого знакомства я понял, что она добрая и чистая женщина, которая тяготится тем, что вынуждена продавать свое тело. Действительно, по нашей переписке по электронной почте мне стало ясно, что я нужен Марине как человек, который имеет не только член, но и душу, и сердце. Она увидала во мне такого человека. За это я ценю ее.
       Я возвратился в Англию с каким-то странным чувством не то беспокойства, не то неудовлетворенности. Я никак не мог себя понять - ведь то, зачем я поехал в Бразилию, выполнено с честью. Но через некоторое время вдруг меня осенило - человек, который стал мужчиной, должен зарабатывать деньги, и не просто деньги, а хорошие деньги. Иначе ему грош цена. Но как? Что может сделать такой, как я инвалид? Даже, несмотря на то я чувствовал себя самым счастливым человеком на земле, и моя инвалидность никогда не тяготила меня, я всегда знал, что я не такой, как все, что я инвалид. Я долго думал, даже просыпался по ночам, чего со мной никогда раньше не было, и думал, думал и думал.
       И придумал. Нужно открыть публичный дом для инвалидов! Люди с увечьями хорошо будут платить за секс.
       "Как начать бизнес, если так можно назвать то, чем я хотел заняться?" опять заговорил Джим. "Начал я с того, что встретился с ребятами, с которыми вместе работал. Все они сказали, что очень страдают из-за того, что не могут найти девушек, согласных заняться с ними любовью. Однако меня поразило то, что они только жаловались, у некоторых были даже слезы на глазах, но ни один из них не был в состоянии принять какое ни будь решение. Все только жаловались на свою несчастную судьбу. Как бы невзначай, я спросил у них, готовы ли они выложить денежки и попробовать пойти в публичный дом. Некоторые уже пытались, но безрезультатно, ни одна из проституток не согласилась переспать с ними даже за большие деньги. Их только высмеяли и оскорбили.
       Потом я поехал в Лондон и нашел несколько мастерских, где работали молодые люди с физическими уродствами. И те были согласны заплатить любые деньги, лишь бы познать радости плотской любви.
       Я поделился этой идеей с Мариной, и она пришла в восторг. Через короткое время она написала, что нашла двух девочек-бразильянок, которые готовы приехать в Англию и принять участие в моем проекте. Правда, за хорошие деньги.
       Я рассказал все родителям, и они согласились отдать мне накопленные за всю жизнь деньги".
       "Чего не сделаешь ради любимого ребенка? Знаете, мы его любим больше наших остальных сыновей. Странно, не правда ли?" сказала миссис Томпсон.
       "И мы в него верим!" сказал мистер Томпсон. "У него светлая голова". Он посмотрел на меня доверительно, как на человека, которому можно поведать самое сокровенное. "Я никогда бы не стал бросать деньги на ветер. Если бы я не думал, что предприятие сможет принести доход, то никогда бы не согласился отдать последние копейки, накопленные тяжелым трудом".
       И он посмотрел на жену. Я понял, что ошибался, считая миссис Томпсон главой семьи. Мистеру Томпсону палец в рот не клади. Он за себя постоит.
       "Я часто переписываюсь с Мариной, и мы обсуждаем, как должен выглядеть публичный дом для инвалидов. Мне видится он небольшим, только три-четыре девочки, может быть, даже меньше. Но он должен быть шикарным, с просторным вестибюлем, на стенах должны быть картины, даже большой аквариум с диковинными рыбами. А в баре за относительно невысокую плату должны подаваться изысканные напитки. Комнаты девочек, как я себе представляю, не должны выглядеть аскетично, быть под стать вестибюлю, и все должно располагать к любви. И плата не должна быть очень высокой - откуда у несчастного инвалида большие деньги. Они и так едва сводят концы с концами".
       "У нашего Джима доброе сердце. Вы ведь это уже заметили", сказала миссис Томпсон, с любовью глядя на сына.
       "В некоторых деталях мои представления о заведении расходятся с Мариниными, но в целом у нас нет разногласий. Вчера я получил письмо от Марины, в котором она сообщает, что приедет через неделю вместе со своими подругами Лолой и Кристиной. Одна из них светлая мулатка с горящими черными глазами, другая голубоглазая блондинка. Так что они смогут удовлетворить разнообразные вкусы посетителей. Правда, мне не хотелось бы, Марина занималась продажной любовью. Она должна быть вместе со мной руководительницей заведения. Не ожидал от себя такой ревности - я хочу, чтобы она принадлежала только мне. Марина предлагает уже сейчас снять помещение в каком-нибудь особняке и дать объявления в различные газеты об открытии в ближайшее время нашего заведения. Но я не хочу спешить, знаете, береженного Бог бережет. Пришлось ответить ей, что я бы хотел, что время еще терпит, пусть приезжают и отдохнут месяц - другой, но прихватят деньги на жизнь, я не могу их содержать. А за это время мы узнаем друг друга, дадим рекламные объявления и сделаем ремонт в особняке по моему вкусу.
       Я пожелал Джиму всяческих успехов в его благородном деле. Бутылка бургундского так и осталась не откупоренной, что дало мне основание подумать, что я совершенно не знаю обычаев жителей Соединенного Королевства.
       Пару лет я не был в Англии, но время от времени мои мысли возвращались к Джиму. Удалось ли ему выполнить задуманное? И как сложились его отношения с Мариной? Ведь, как он сам сказал, ему хотелось бы, чтобы Марина принадлежала ему. Понятно, что отношения между инвалидом и красивой молодой женщиной - дело не из легких.
       И я решил снова поехать в Англию и навестить моего нового знакомого и сразу после приезда отправился к дому Томпсонов.
       К моему удивлению, на входной калитке висел замок, сад был в запущенном состоянии, что представить себе, зная характер миссис Томпсон, было невозможно. Я в растерянности смотрел на дом и нашел объявление: "Продается". В голову полезли мысли о том, что произошло несчастье, кто-то умер, предприятие Джима разорилось, если оно вообще состоялось. И так далее. Мрачные мысли. Томпсоны и особенно Джим перестали быть для меня просто мимолетными знакомыми, я как-то даже сроднился с ними. Поэтому вид заброшенного пустого дома привел меня в грустное настроение. Тогда я решил отправится за разъяснениями в знакомый мне по предыдущим посещениям этого городка паб.
       Хозяин сразу признал во мне старого знакомого.
       "А, вы опять приехали", сказал он приветливо. "Конечно, вам хочется узнать новости о Джиме и его родителях. Могу рассказать много интересного".
       Я обрадовался его доброжелательности, чего не замечал в мой предыдущий приезд.
       "Джим теперь стал важной птицей, разбогател и купил роскошный дом, где поселился со своими родителями и этой бразильской шлюхой". При этом он поморщился. Было видно, что его отношение к Джону не изменилось в лучшую сторону. "И его бордель процветает, иначе, как бы он купил такой дом, почти дворец".
       "Но почему это вызывает у вас гримасу отвращения?" с удивлением спросил я. "Или вы стали пуританином, чего я за вами раньше не замечал? Или вы не одобряете его затеи?"
       "Вы ошибаетесь", сказал хозяин паба. Мне показалось, что в его голосе появились нотки обиды. "Куда уж мне до пуритан, мне обычному грешнику. И к тому же, я считаю, что каждый имеет право заниматься тем делом, каким считает нужным. Лишь бы оно приносило доход. Но то, к чему это привело... Не успели бразильянки, эти три красотки, появиться у нас, как весь город город, прежде всего мужская половина, как будто сошел с ума. Мужчины, молодые и старые, женатые и холостые, да что там мужчины, юнцы и даже дети, лет этак четырнадцати - пятнадцати, не давали им прохода, норовили утащить в лес или на поля. Я их понимаю, сам бы так поступил, ведь эти иноземки действительно красавицы, каждая на свой лад, не будь у меня жены и целого выводка отпрысков, которых нужно поставить на ноги... Но бразильянки их быстро поставили на место. Они заявили, что сейчас в отпуске, а на отдыхе не собираются заниматься любовью. А вот через месяц - другой, когда отпуск кончится, пожалуйста, но за деньги. Бесплатно заниматься любовью они не собираются, это бы оскорбило их профессиональное достоинство. Но наши мужчины не из робкого десятка и пригрозили изнасиловать их, если те будут артачиться. Бразильские красотки со смехом сказали, что ничего не бояться, известно, что в Англии самая лучшая полиция. Но это еще не все. Наши женщины, вы же знаете наших гордых английских женщин, пригрозили разводом. Можете себе представить, жизнь в городе превратилась в ад. Школы закрылись, потому что ученики прекратили ходить на уроки, все мысли их были заняты бразильскими шлюхами, учителя-мужчины только и мечтали о бразильянках, а учительницы были оскорблены, что им предпочитают каких-то иноземок, общественный транспорт по известным причинам остановился, магазины тоже не работали. Тогда муниципалитет созвал экстренное заседание, и в дом Томпсонов отправились самые уважаемые люди города - председатель комитета по соблюдению нравственности, священники различных конфессий - англиканской, католической и протестантской церквей, даже раввина и муллу с собой прихватили, и самый уважаемый в городе врач.
       Но Джим их даже в дом не пустил. Он выехал на крыльцо в своей коляске и закрыл ею входную дверь. Он обрушился на делегацию с обвинениями. Комитету по соблюдению нравственности досталось первому. Джим обвинил его в том, что комитет занимается вопросами нравственности, сам не понимая, что это такое, делают никому не нужную работу и живет на средства налогоплательщиков. А по сему должен быть закрыт. Председатель комитета попытался оправдаться и сказал, что они занимаются также и регистрацией браков, проверяя новобрачных на соблюдение нравственных устоев. Но это вызвало только ироническую усмешку Джона, который потом перешел на священников, проповеди которых, по его убеждению, бесполезны, так как не привили жителям города понятий о том, что хорошо, и что плохо. Священники так расстроились, что мулла даже потерял сознание. Когда же он пришел в себя, то сказал, что видел нескольких женщин в никабах(2), которые предлагали жителям нашего города заняться оральным сексом. Интересно, как он себе это представлял, когда в никабах женский рот плотно завешан тряпкой! А врачу Джим с издевкой сказал, что в наш век СПИДа желающим нужно было бы сначала представить справку о здоровье или хотя бы показать презервативы, которыми они собираются пользоваться, а уж потом волочиться за девочками из Бразилии. И это-то в нашем городе, где презервативы считаются признаком дурного воспитания. Так что, как видите, в нашем городе разразилось такое, что по размаху могло бы сравниться только со знаменитым скандалом в Клошмерле".
       Я оглянулся на посетителей паба в надежде на то, что услышу и их рассказы, которые, возможно, будут отличаться от того, что поведал мне хозяин. Но они сидели притихшие и смотрели только в свои кружки. Ведь хозяин говорил достаточно громко, и они хорошо слышали его рассказ.
       "Неужели они чувствуют себя виноватыми?" подумал я, но ничего не сказал.
       Хозяин был настолько мил, что дал мне новый адрес Джона, если я все-таки решу с ним встретиться.
       Дорога проходила через городской парк. На одной из дорожек я увидел женщину, которая катила кресло на колесах. Подойдя поближе, я увидел, что в кресле восседал Джим, как всегда в непринужденной элегантной позе, и в цветастой рубашке и голубых брючках явно из дорогой ткани. Женщина, высокая брюнетка с прекрасной фигурой, в отличие от Джона была в строгом черном платье почти до пола. Единственным украшением была большая серебряная брошь, которая скрашивала официальную строгость ее одежды. Но признать в ней красавицу я при всем желании не мог. В ее лице было что-то от крестьянки из захолустья, нечто плебейское.
       Джим сразу узнал меня.
       "Познакомьтесь с Мариной", сказал он и посмотрел на нее. Такого взгляда полного любви я уже давно не видел. "Правда, красавица?"
       "Конечно", соврал я. Джиму все равно было бы не интересно мое мнение
       "Я так счастлив! Я самый счастливый человек на свете! Ведь Марина согласилась стать моей женой и через месяц мы женимся", радостно сообщил мне Джон. "И наше предприятие процветает. Желающих много, и не только инвалидов, ведь цены сравнительно низкие, а девочки самого высшего качества. Но мужчинам без физических уродств приходится платить больше - я считаю это справедливым. Мы не отказываем никому, но предпочтение оказываем инвалидам".
       "К нашей помолвке он подарил мне это кольцо", прервала Джима Марина с гордостью и протянула мне для обозрения руку. Кольцо было из светлого золота с довольно крупным изумрудом, обрамленном алмазами.
       "Изумруд это мой камень по гороскопу", сказала Марина. "Вообще все складывается, как нельзя лучше. Недаром каждое утро и каждый вечер я молюсь и благодарю Бога за его добрые деяния. Он услышал мои молитвы и отблагодарил меня. Он сказал мне: "Марина, ты должна изменить свою жизнь. Уходи из публичного дома и займись богоугодным делом. Вместе с твоим любимым Джимом дай физически ущербным радость половой жизни". Без Его участия я бы осталась той, кем была, девицей легкого поведения, пусть даже хорошо оплачиваемой. Это Бог указал мне, что я должна сделать. Я следовала только его приказам и была за то вознаграждена. И вот теперь я выхожу замуж за Джима, человека, которого я люблю и который любит меня".
       Я вспомнил рассказ Джима о том, что в комнате Марины в публичном доме Рио-де-Жанейро стояло большое распятие. Возможно, мне нужно было бы пощадить религиозные чувства Марины, но я не удержался и спросил:
       "Вам не кажется, что всего вы добились только благодаря вашей и Джима активности. И еще немного везения".
       "Конечно, нет. Ведь известно, что ни один волос с головы не может упасть без воли на то Господа Бога. Мы здесь не при чем. Все сделал Он, это Его благодарность за мою бесконечную веру и послушание".
       Мне хотелось напомнить ей пословицу "На Бога надейся, а сам не плошай", но подумал, что русские пословицы в Бразилии не слишком распространены. И ничего не сказал.
       "Милый, пойдем. Ведь у нас еще так много дел", донесся до меня голос Марины.
       Джим посмотрел на меня с сожалением. Он расставался со мной с явной неохотой.
       "Приходите. Нам есть о чем поговорить", сказал он.
       Я посмотрел им вслед и улыбнулся.
      
        -- Р. Киплинг "Бразилия" в переводе Самуила Маршака.
        -- Никаб - женский головной убор в некоторых арабских странах, который закрывает всю голову и лицо с узкими щелками для глаз.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    О Р Ф Е Й И Э В Р И Д И К А

      

    Пьеса в 5 сценах

    Действующие лица

    ОРФЕЙ, певец

    ЭВРИДИКА, жена Орфея, художница

    КЛАВДИЯ, подруга Эвридики

    НИКОДИМ, скульптор

    ПРОХОЖИЕ (два мужчины и одна женщина)

    АИД, властелин царства мертвых

    ПЕРСЕФОНА, его жена. Богиня плодородия

    ВЕСТНИК БОГОВ

    Четыре Тени

      
      
      
      
      

    Сцена первая

      
       Дом Орфея и Эвридики.
       Эвридика смотрит в окно, сидя вполоборота к зрительному залу. Заходящее солнце освещает комнату.
      
       ЭВРИДИКА: Нужно же было случиться, чтобы эти женские недомогания случились именно сегодня, сегодня, когда мой любимый Орфей выступает на соревновании певцов. Он победит, в этом я не сомневаюсь, хотя там собрались певцы со всей Греции. Он не может не победить, ведь когда он поет, птицы замолкают и слетаются чтобы его послушать. Дикие волки и рыси перестают охотиться на беззащитных газелей и вместе с ними, как с лучшими друзьями, собираются у стадиона, где поет Орфей, и слушают его песни, затаив дыхание. А Орфей поет, ни на кого не обращая внимания. Для него существует только песня и лира. Мне иногда кажется, что он даже не слышит своего голоса. Он поет, как во сне. Наконец, он заканчивает петь, и наступает тишина. Все как зачарованные, не могут прийти в себя от восхищения. И вдруг весь стадион встает и содрогается от аплодисментов. Люди кричат от восторга, а Орфей стоит растерянный среди бушующей толпы и даже не кланяется, как будто не может скинуть с себя очарования собственным голосом. Он даже не верит своему успеху. Ему кажется, что и его голос, и песни, которые он поет, это дар богов, а он только покорный исполнитель их воли. Он очень скромен. На его месте другой бы возгордился, счел бы себя выше остальных и возомнил себя избранником богов. Но Орфей не из таких. Он внимательный собеседник, верный друг, а друзей у него много. В этом нет ничего удивительного, это большая честь быть другом великого певца. А какой он прекрасный муж! Такого внимательного и ласкового спутника жизни не сыщешь в целом мире.
       Где же он? Соревнование певцов уже закончилось. Солнце склоняется к горизонту. Наверно, он не может вырваться из окружения бесчисленных почитателей, которые не дают ему возможности уйти. Или пошел с друзьями выпить стаканчик - другой сладкого вина, чтобы отпраздновать победу в соревновании. Но ведь он же знает, что я нездорова. Скорей бы он пришел. Когда он будет со мной, я тут же выздоровею. Орфей, мой любимый Орфей, где ты? Приходи поскорее!
      
       Дверь открывается и входит КЛАВДИЯ.
      
       КЛАВДИЯ: Эвридика, что с тобой? Я высматривала тебя во все глаза, но нигде не нашла. Ты, наверно, заболела, если не пришла на такое ответственное соревнование, на котором выступал твой любимый муж?
       ЭВРИДИКА: Заболела? Нет, я просто нехорошо себя чувствую. Знаешь, это бывает время от времени у женщин. Расскажи, как прошло соревнование. Орфей победил?
       КЛАВДИЯ: Конечно, он победил.
       ЭВРИДИКА: Слава богам! Ты наверно заметила, очень ли он волновался?
       КЛАВДИЯ: Не сказала бы. До начала соревнования он стоял в окружении почитателей, шутил и смеялся. А ведь это соревнование было не из легких. Собрались певцы со всей Греции. Даже пел Сирколон из Спарты, а уж он певец прекрасный. Но все-таки Орфей был лучше всех.
       ЭВРИДИКА: Я знала, я знала! Лучше Орфея нет певца во всей Греции.
       (Пляшет и кружится, как девочка).
       Ты ведь заметила, что, несмотря на славу, Орфей остался скромным человеком, хоть и знающим себе цену. И доброжелательным к своим противникам.
       КЛАВДИЯ: Скромным? Откуда ты это взяла? Разве ты не заметила, что он несет себя, как сокровище, а со своими почитателями обращается снисходительно, не намного лучше, чем с рабами. Что же касается его противников... Он и высмеивает их при каждом удобном случае. Вот сегодня перед соревнованием я случайно услыхала, как он сравнил пение Сирколона и Лития из Спарты с ревом ослов перед случкой. Уверяю тебя, это просто невежливо по отношению с этим выдающимся певцам, тем более, братьям по ремеслу. Я могу это сказать, потому что люблю вас обоих, вы для меня почти родные люди. А ты, неужели ты так слепа?
       ЭВРИДИКА (холодно): Я уверена, что ты ошибаешься. Ты не понимаешь Орфея, его тонкую душу, хоть и считаешь нас родными.
       КЛАВДИЯ: Не буду с тобой спорить. Ты его любишь, а у любимых не замечают недостатков.
       ЭВРИДИКА: Да, я его люблю больше жизни. Нет мужа лучше Орфея. Он ведь не только внимательный и ласковый, он дал мне в жизни такое, что без него я никогда бы не узнала - он приобщил меня к искусству. Кем я была до встречи с ним? Простой девчонкой, ничем не интересующейся. Я ведь выросла в простой семье, хоть и достаточно обеспеченной. Мать была женщиной, единственным интересом которой были украшения и платья. Отец, думаю, никогда ее не любил и все ночи проводил в кабаках с другими женщинами. Он унаследовал от дяди много рабов и гончарную мастерскую. Туда я ходила, как только подросла. Мне нравилось смотреть, как расписывают вазы. Они ведь были такими красивыми! Так постепенно и я сама начала рисовать. Кретону, одному из мастеров, мои рисунки очень нравились, и он даже использовал их при росписи некоторых ваз. Он считал меня талантливой. Хотя мне было еще всего одиннадцать лет. Так я стала художницей.
       КЛАВДИЯ: А ты говоришь, что это только заслуга Орфея. И без него ты бы со временем ушла из семьи, открыла свою собственную мастерскую, вазы которой славились бы на всю Грецию. Я тоже считаю, что ты очень талантливая художница.
       ЭВРИДИКА: Соревнование уже давно кончилось, а Орфей еще не пришел. Ты не знаешь, где он?
       КЛАВДИЯ: Я видела, как он в окружении своих почитателей отправился в ближайший кабачок.
       ЭВРИДИКА (как бы разговаривая с собой): Он ведь знает, что я нездорова. Мог бы и поспешить. (Обращаясь к КЛАВДИИ): Прекрасно, ведь надо отметить свою победу.
       КЛАВДИЯ: Но и больную жену забывать нельзя. Я пойду, а то муж меня уже заждался.

    Уходит.

      
       ЭВРИДИКА: Нет, Клавдия ошибается. Без Орфея я не смогла бы стать той, кем я стала. Я люблю его, мне не нужна жизнь без него. Если с ним что-то случится и он умрет, я, не раздумывая, пойду вслед за ним в царство мертвых. Но лучше об этом не думать.
      
       Опять садится у окна. Затем встает и начинает нервно ходить по комнате.
      
       ЭВРИДИКА: Где он? Он ведь знает, что я жду его, и каждая минута без него кажется мне вечностью. Орфей, Орфей, приходи скорее! Мне плохо без тебя.
      

    Появляется Никодим.

      
       НИКОДИМ: Не удержался и пришел, хотя встретил Клавдию, и она мне сказала, что ты нездорова.
       ЭВРИДИКА (про себя): Все интересуются моим здоровьем. Все, кроме Орфея. (К Никодиму) Мне уже лучше. Жаль, что я не могла присутствовать на соревновании певцов и насладиться пением моего любимого Орфея. Уверена, что ты был там.
       НИКОДИМ: Конечно.
       ЭВРИДИКА: Тебе понравилось, как он пел?
       НИКОДИМ: Пение Орфея вызывает у меня восторг. Лучшего певца невозможно сыскать в Греции. Я думаю, даже во всем мире.
       ЭВРИДИКА: Я тоже в этом уверена. Он ведь не только лучший певец Греции, но и самый лучший из мужей. Я не представляю себе жизни без него. Только благодаря ему я стала художницей, возможно, даже хорошей, но я никак не могу сравниться с Орфеем.
       НИКОДИМ: Ты не права. Орфей великий певец, кто будет возражать, но что будет с ним через десять, ну хорошо, через двадцать лет? Он потеряет голос, и воспоминания о нем превратятся в миф, легенду. А твои росписи храма Зевса останутся в веках. Когда я смотрю на них, то не перестаю удивляться твоему таланту. И ты первая, которая начала украшать храмы рисунками. До тебя там были только скульптуры, но не было никаких рисунков. Можешь этим гордиться. "Борьба богов с титанами" в храме Зевса незабываемы. Когда я узнал, что ты собираешься расписывать храм Зевса, то, не скрою, удивился. Я никогда не сомневался в твоем необыкновенном таланте, когда ты мне показывала пейзажи или портреты твоих друзей. Но битва богов с титанами, для этого нужно быть очень талантливой. Первый раз я пошел в храм с замиранием сердца, очень мне уж хотелось не разочароваться в тебе как художнице. Первое, что мне бросилась в глаза, была картина на задней стенке храма. Это было собрание богов перед битвой. Зевс со складкой между бровей, ему первому приходится принимать важное решение. Гера с лицом полном беспокойства. Даже Афродита и та потеряла свой безмятежный вид. Все боги напряжены перед битвой. Лучше выразить настроение перед боем невозможно. Затем я решил осмотреть боковые стены, начав с левой, чтобы идти по ходу солнца. Ты так искусно расположила Титанов, что из-за каждой колоны как бы выглядывают их лица, полные злобы и коварства. На правой же стене одна за другой проходят сцены битвы. Когда идешь довольно быстро, то картины, разделенные колонами, сливаются в одну - битву и победу богов. Я уже дошел до конца, когда подумал: "Где же пир богов, празднующих победу?" Я поднял глаза к потолку и обнаружил то, что искал. Среди могучих деревьев, прекрасных цветов, окруженные животными восседали боги. Скажу тебе, я бы никогда не решился изобразить богов, расслабленных после решающей битвы. Полулежащий Зевс, который одной рукой обнимает Геру, а другой Афродиту, Аполлон в обнимку с некогда суровым Марсом, Дионис, наливающий богам нектар. Такую картину может написать только великий художник, простым смертным это не под силу. Я несколько раз ходил в храм, чтобы полюбоваться твоим творением. Росписи незабываемы. Могу поклясться, что, если бы создала только их, твое имя останется в веках. Теперь ты начала расписывать храм Аполлона. Я видел твои незаконченные рисунки и эскизы. Твой Аполлон по выразительности не уступает знаменитой скульптуре Аполлона Бельведерского. У тебя бог не только очень красив, но и настоящий покровитель Искусств. И чем дольше я смотрю на твои рисунки, тем более в этом убеждаюсь. Я много раз ходил в храм, полюбоваться твоими картинами, и каждый раз находил в них что-то новое, что просмотрел раньше. Не удивляйся, что я говорю так восторженно. Другие слова просто не приходят мне на ум.
       ЭВРИДИКА (с иронической улыбкой): Послушаешь тебя и подумаешь, что я также талантлива, как Орфей. Это, конечно, приятно слышать, но я уверена, что ты не прав. По силе таланта я никак не могу сравниться с моим любимым Орфеем. Кроме того, мне совершенно непонятно твое мнение о том, что после того, как Орфей перестанет петь, о нем забудут.
       НИКОДИМ: Это, к сожалению, в человеческой натуре. Нам нужно видеть, слышать, пощупать. Неужели ты думаешь, что "Илиада" и "Одиссея" Гомера не были бы забыты, если бы они не были бы записаны. То же можно сказать о комедиях Аристофана или трагедиях Эсхила и Софокла, или скульптурах Плиния. Ведь было немало великих писателей, скульпторов, но их творения или поглотило море или они погибли во время землетрясений. И теперь о них никто не помнит, может быть, воспоминания остались только в легендах. Это несправедливо, но это так.
       ЭВРИДИКА: И все-таки без Орфея я никто и ничто. Только он дает мне вдохновение. Без его любви я не создала бы ничего.
       НИКОДИМ: Ты заблуждаешься. Твой талант ниспослан тебе с Олимпа. И без Орфея ты бы стала великой художницей, возможно, это произошло бы не так просто, как это случилось с тобой, женой Орфея. Но это произошло бы непременно, талант найдет себе дорогу. Рано или поздно. Поговорим об этом в следующий раз, сегодня все доводы разума разбиваются о твое нежелание их воспринять. Прощай.
      

    Уходит.

      
       ЭВРИДИКА: Почему и Клавдия и Никодим хотят меня уверить в том, во что я сама не верю. Орфей и я - это одно целое. Вдохновляю ли я моего любимого мужа, являюсь ли его музой, не знаю. Он ведь был уже рожден великим певцом. Но без него я не стала бы художницей, без его любви, без его наставлений. Мы созданы друг для друга.
      
       Темнеет. ЭВРИДИКА зажигает светильники, которые едва горят,
       и плохо освещают комнату.
      
       ЭВРИДИКА: Странный день. Сначала я заболела. Эти слова Клавдии и Никодима, которые хотят уверить меня в невозможном. И Орфей пропадает где-то. А вот теперь светильники, которые почти не горят. Только коптят.
      
       Слышатся голоса ПРОХОЖИХ. (Они могут идти и по авансцене).
      
       1-й ПРОХОЖИЙ: Вот дом, где живут два человека, слава о которых останется в веках - Орфей, великий певец, и Эвридика, художница. Даже не знаю, кто из них более велик.
       2-й ПРОХОЖИЙ: Когда я слышу, как поет Орфей, мое сердце замирает от восторга. И когда я вижу росписи храма Зевса, сделанные Эвридикой, то понимаю, что равной ей нет не только во всей Греции, но и, наверное, во всем мире. Так они выразительны и прекрасны.
       ПРОХОЖАЯ: И они муж и жена, и любят друг друга. Я не знаю ни одной пары, где бы муж и жена жили в такой любви. Да продлят им боги годы счастливой совместной жизни.
      

    Уходят.

      
       ЭВРИДИКА: Откуда эти голоса? Слышала ли я их наяву или они только мне приснились?
      

    Светильники гаснут.

    Занавес.

      
       Сцена вторая.
      
       Та же комната. Глубокая ночь. На сцене темно. Дверь открывается. Входит ОРФЕЙ с горящим факелом. В комнате факел внезапно почти гаснет.
      
       ОРФЕЙ: Что это такое? Факел погас, и я ничего не вижу. Это какое-то предзнаменование, смысла которого я еще не понимаю.
      
       Зажигает светильники, которые тоже едва горят. Просыпается ЭВРИДИКА.
      
       ЭВРИДИКА: Орфей, мой любимый муж, наконец, я снова вижу тебя.
       ОРФЕЙ: Дорогая и любимая Эвридика, когда я пел, то все время думал о тебе, будь то любовные песни или гимны, прославляющие богов и нашу великую Грецию. Жаль, что ты не была свидетельницей моей славы. Теперь я могу с гордостью сказать, что я лучший певец нашей страны. Правда, в этом я никогда не сомневался.
       ЭВРИДИКА: Я это тоже всегда знала. Лучшего певца нет, не было и никогда не будет. Твой талант это благословление самого Аполлона.
       ОРФЕЙ: Конечно, моя слава останется в веках.
       ЭВРИДИКА: И в этом тоже я никогда не сомневалась. А как пели другие? Ведь на конкурс съехалось немало певцов со всей Греции. Клавдия мне сказала, что Сирколон и Литий пели очень хорошо. Конечно, они не могут сравниться с тобой.
       ОРФЕЙ: Ах, эти... Их имен я не запомнил, и мне было неинтересно их слушать. Мне нет дела до других. Я ведь пел лучше всех.
       ЭВРИДИКА: Жаль, что я не смогла услышать, как ты поешь.
       ОРФЕЙ: Ты ведь была больна... Я так рад, что теперь ты вновь здорова. Дорогая, какое счастье, что снова вижу тебя. Я так люблю тебя. Если ты умрешь, я, не задумываясь, последую за тобой в царство Аида.
       ЭВРИДИКА: Не говори так. Даже если я умру, ты должен остаться жить. Без твоих песен Греция обеднеет. Где ты был? Я так ждала тебя.
       ОРФЕЙ: Выступление совершенно измотало меня, и я решил утопить усталость в вине. Тем более что почитатели моего таланта не отпускали меня. Мы хорошо повеселились. Вино было по-настоящему очень хорошим. Специально для меня хозяин достал вино многолетней давности.
       ЭВРИДИКА: А я все время ждала тебя. Мог бы и поспешить.
       ОРФЕЙ: Не сердись. Я люблю тебя больше жизни.
       ЭВРИДИКА: Если ты, как говоришь, любишь меня больше жизни, почему тебя интересует то, чем я занимаюсь, на что трачу все свое свободное время.
       ОРФЕЙ: О чем ты говоришь? Я знаю о тебе все.
       ЭВРИДИКА: Я уже давно расписала храм Зевса, теперь расписываю храм Аполлона. Те, кто видели мои рисунки, считают, что они не так уж плохи. А ты ни разу не удосужился посмотреть на них. Твое мнение мне не безразлично. Я ценю твой художественный вкус.
       ОРФЕЙ: Ты ведь знаешь, что я очень занят. Мой день расписан от зари до захода солнца. Я уже не говорю о том, что мне нужно сочинять и разучивать новые песни. Я встречаюсь с различными людьми, не только с моими почитателями, и рассказываю им о себе, моей жизни, пою им песни и гимны. И разъезжаю по всей Греции. Без этого моя слава может померкнуть.
       ЭВРИДИКА: И все-таки ты мог бы найти время.
       ОРФЕЙ: Я найду его. Обещаю. А ты ведь могла бы лучше проводить свободное время. Вместо того, чтобы пропадать в храмах и заниматься там рисованием, следи за собой. Ты ведь такая бледная, похудела, выглядишь усталой. У нас достаточно денег, чтобы ты себе ни в чем не отказывала. Принимай ванны из ослиного молока, смазывай все тело благовониями. Мне для тебя ничего не жалко. Лишь бы ты оставалась молодой и красивой. Я слышал, что о тебе говорят - ты хотя и не самая красивая женщина в Греции, но достаточно красива, чтобы быть моей женой. Я люблю тебя и буду любить пока жив. А теперь я хочу насладиться твоим телом.
      
       Увлекает ее в другую комнату, посредине которой стоит широкая постель. Свет гаснет на короткое время. Затем прожектор освещает то ОРФЕЯ, то ЭВРИДИКУ.
      
       ЭВРИДИКА: Почему он, мой любимый муж, не понимает, что занятия художеством - вся моя жизнь. Если я перестану рисовать, то умру.
       ОРФЕЙ: Зачем ей рисовать? Красивая женщина может найти себе другие развлечения. Вот приходит она после работы в храме уставшая, вся измазанная краской. Так ведь и не долго красоту потерять, раньше времени постареть.
       ЭВРИДИКА: Мне хотелось ему сказать, что Клавдия и Никодим не считают мое увлечение бесполезным. И многие другие тоже. Больше того, они восхищаются моими рисунками. И эти голоса прохожих, которые слышала сегодня ночью. Они ведь тоже считают, что мои рисунки сделаны талантливо и не только украшают храм, но и прославляют Зевса, бога всех богов. Они даже сравнивают мой талант с талантом Орфея. Это, конечно, не больше, чем преувеличение. Не знаю, слышала ли я эти голоса или только их вообразила. Но я мужу ничего об этом не сказала. Боюсь, что он не поймет меня, а разочаровываться в любимом не хочу.
       ОРФЕЙ: Буду ли я любить Эвридику, если она постареет. На свете так много красивых женщин. Многие из тех, которых я сегодня видел, не прочь разделить со мной ложе. Конечно, хотя это и льстит моему самолюбию, но я никогда на это не пойду. Я люблю Эвридику и никогда с ней не расстанусь. Разлучить нас может только смерть.
       ЭВРИДИКА: Неужели я стала плохо выглядеть? Действительно, нужно больше следить за собой. Но если я стану проводить все свободное время в ванне из козьего молока и в обтираниях тела различными благовониями, у меня не останется времени для работы в храмах. Когда я почувствовала, что рисование не только приносит мне радость, но и нравится людям, я начала чувствовать себя по-другому. В моей жизни появился смысл, которого раньше не было - приносить радость людям. У меня так много замыслов. Вот закончу роспись храма Аполлона, покровителя искусств, начну расписывать храм Венеры. Своей работой я прославляю богов и, надеюсь, что в благодарность за это они не дадут мне постареть. Я останусь молодой! Я должна остаться молодой, чтобы Орфей не разлюбил меня. Если он перестает любить меня, я умру. И все-таки я не могу прекратить рисовать. Без моей работы жизнь потеряет всякий смысл. Я не могу оставаться только женой Орфея, только женой певца, пусть даже великого певца. Как тяжело выбрать, что мне важнее.
       ОРФЕЙ: Не понимаю, зачем нужно Эвридике это никому не нужное занятие. Что может быть важнее для женщины, чем быть любящей женой, тем более, которая любима мужем. Ведь есть масса жен, которые любят своих мужей, а те им изменяют или пропадают всю ночь в кабаках и являются под утро пьяными. Или бьют своих жен. А я никогда не изменял ей. Во всяком случае, до сих пор. Хотя на свете есть так много красивых женщин. Сохраню ли я любовь к Эвридике, когда она через несколько лет состарится и подурнеет. Что там состарится через несколько лет, уже сейчас из-за тяжелой работы в храмах кожа ее начала терять упругость, румянец на лице исчезает, глаза теряют свой блеск, хотя и приобретают незнакомое мне до сих пор выражение. Как я как-то где-то слышал, что в ее глазах появилось то, что отличает высоко одаренного человека от остальных. А мне же нужна простая женщина, любящая жена, а не художница, пусть даже очень одаренная. Сейчас меня одолевают совершенно другие мысли. Я никому никогда об этом не говорил, даже себе боюсь признаться, но мне не нравится то, чем занимается Эвридика. Я уже слышал от многих, что ее росписи храма Зевса очень талантливы, они необычны для наших храмов. Один даже сказал, что через короткое время ее слава может сравниться с моей, может быть, даже ее превзойдет. А вот этого я не могу и не хочу допустить. Эвридика моя жена и должна оставаться только женой прославленного певца. Но что делать? Сама она ни за что не откажется от своей работы. А если я пригрожу, что брошу ее и запрещу ей работать в храме, то она испугается. Она любит меня и ради меня сделает все, что я потребую.
      
       Наступило утро следующего дня. Та же комната в доме Орфея и Эвридики.
      
       ЭВРИДИКА: Как я люблю утра! Я снова вижу тебя. А ночью я сплю и хотя знаю, что ты рядом, но видеть тебя не могу. Я хочу всегда видеть тебя, любоваться тобой и слышать твой голос. Твой прекрасный голос, поющий песни.
       ОРФЕЙ: Вот сейчас я запою, и птицы перестанут петь свои песни, потому что понимают, что ничто не может сравниться с красотой моего голоса. Но сейчас я хочу поговорить о тебе. Этой ночью ко мне прилетел Вестник богов и сказал, чтобы я запретил тебе расписывать храмы. Боги считают твою работу бессмысленной, и для твоего же благополучия ты должна отказаться от этой никому не нужной работы. Я с ним согласен. Ты теряешь свою красоту, а это для меня невыносимо. Такой певец, как я, должен иметь всегда красивую жену. Жену, которой можно гордиться. Сейчас я люблю тебя за твою красоту, но что будет, если ты ее потеряешь...
       ЭВРИДИКА: Боги не могли послать Вестника с таким поручением. Орфей, мой любимый муж, тебе все это просто приснилось.
       ОРФЕЙ: Они его прислали, уж поверь мне. Вестник, который прилетел ко мне этой ночью, сказал, что Зевс остался недоволен твоими росписями. Он был просто разгневан, чуть ли не метал громы и молнии. Ты ведь изобразила его недостаточно величественным и преуменьшила его роль в победе над Титанами, поместив рядом с ним других богов. Он же считает себя главнокомандующим, так что победа это его заслуга. Только его. И значение Аполлона ты тоже свела почти на нет, твои рисунки показывают его в другом свете, что ему не нравится. Да, Аполлон покровитель Искусств, значит, начальник, приказам которого должны подчиняться все, кто с этим связан - певцы, танцоры, артисты. А ты изобразила его мечтателем, наслаждающимся скульптурами, театральными постановками, пением певцов. В частности, моим пением. Это совсем неплохо, ведь я великий певец. Но Аполлон - бог и должен быть изображен богом, а не человеком, простым любителем искусств.
       ЭВРИДИКА: Вот уж не ожидала, что боги останутся недовольны моей работой. Я вложила в нее все свое умение.
       ОРФЕЙ: Вестник сказал, что главное предназначение женщины - быть красивой, любить своего мужа и ни в чем ему не противоречить. Он передал мне волю богов - я должен запретить тебе рисовать в храмах. Если ты ослушаешься, тебя ждет наказание. И не только ты, я тоже буду наказан. Мне в сущности это не так уж страшно. Даже я лишусь голоса, чего бы я, как ты понимаешь, не хотел бы, имя мое все равно останется в веках. Но ты ведь знаешь, что значит для меня, лишиться голоса. Я еще должен петь много-много лет. Так я думал до недавнего прошлого, что с покорностью приму наказания богов, но теперь, хорошо обдумав, понимаю, что ни за что не пойду на это. Даже ради тебя. Даже ради моей любви к тебе. А вот твоя судьба мне не безразлична. Я всегда думаю о тебе. Поэтому с сегодняшнего дня ты прекратишь свои никому не нужные занятия, каждое утро будешь принимать ванны из ослиного молока, а вечером перед тем, как лечь со мной, смажешь все тело благовониями. И останешься вечно молодой. Ты должна это сделать ради моей любви. Я не хочу проснуться однажды рядом со старухой. Не упрямься, я это говорю ради тебя, ради твоей красоты, и мои требования к тебе поймет каждый любящий жену муж. Поэтому по воле богов я запрещаю тебе продолжать расписывать храмы.
       ЭВРИДИКА: Не может быть, чтобы ты так думал. Так не может думать любящий меня Орфей. Мы ведь живем вместе уже несколько лет, и у нас никогда не было разногласий, мы всегда хорошо понимали друг друга. Я не хочу, чтобы этому взаимопониманию пришел конец. Ты, очевидно, не правильно понял Вестника. Боги не могут запретить мне, прославлять их.
       ОРФЕЙ: Я всей душой пытаюсь понять тебя. Это ты не хочешь сделать то, что я считаю необходимым для сохранения нашей семьи. И твоей красоты тоже. Я уже не говорю о моей судьбе.
       ЭВРИДИКА: Я уверена, что боги пересмотрят свое решение. Не запрещай мне рисовать! Лучше убей меня сразу! Позволь мне закончить роспись храма Аполлона, и я обещаю тебе, что никогда больше не буду рисовать, если тебе это не нравится. Хотя я собиралась после окончания работы в храме Аполлона перейти к храму Афродиты и воспеть мою бесконечную любовь к тебе.
       ОРФЕЙ: О храме Афродиты даже не думай. Я и так знаю силу твоей любви, поэтому новые доказательства мне не нужны. Храм Аполлона будет последней работой, которая отделяет тебя от меня. Ты мне это обещала и сдержи свое слово.
       ЭВРИДИКА: Но Орфей...
       ОРФЕЙ: Замолчи. Мне надоело пререкаться с тобой. Я иду на берег моря и буду там разучивать новые песни. На берегу моря мой голос звучит еще прекрасней, еще звучнее, чем в любом другом месте. Прощай!
      
       Уходит. ЭВРИДИКА смотрит ему вслед, затем в отчаянии падает на пол, закрыв голову руками. Занавес.
      

    Сцена третья.

      
       Прошло два года. ЭВРИДИКА выходит из храма Аполлона. Лицо и ее рабочая туника вымазана краской, волосы растрепаны, лицо уставшее.
      
       ЭВРИДИКА: Вот и закончена моя работа, последняя работа. Я не могу ослушаться моего мужа Орфея, которого люблю всей душой. Что же мне остается делать? Я не могу подвергать опасности карьеру моего мужа. Он должен петь и петь долгие годы. Но что будет со мной? Мне ничего другого не остается, как принимать ванны из ослиного молока и перед сном обмазывать тело благовониями. Все это только для того, чтобы не постареть, оставаться красивой и быть всегда желанной моему мужу. Мне не нужна такая праздная жизнь, жизнь без работы. Я ведь не роза, единственное предназначение которой радовать взор. Я хочу творить так же сильно, как Орфей хочет петь. И имею на это право. У меня столько замыслов. Я хотела расписать еще храм Венеры, чтобы выразить в рисунках свою любовь к Орфею. Но теперь прощай, этот замысел, я ничего не должна делать. Я не смогу так жить. Уж лучше умереть.
      
       Из храма появляется КЛАВДИЯ.
      
       КЛАВДИЯ: Ты превзошла самою себя. За эти долгие годы нашей дружбы я видела многие твои рисунки и всегда считала, что ты очень талантлива. После того, как я посмотрела твои росписи храма Зевса, с грустью подумала, что ничего более значительного ты не сможешь создать, так было совершенно то, что ты сделала. Но теперь я могу сказать, что твои росписи храма Аполлона по выразительности еще более совершенны. Что ты собираешься делать после того, как отдохнешь?
       ЭВРИДИКА: Ничего.
       КДАВДИЯ: Ничего? Не может быть!
       ЭВРИДИКА: Орфей запретил мне работать. Он говорит, что к нему во сне явился Вестник богов и сказал, что боги недовольны моей работой, и что Орфей под страхом наказания должен запретить мне рисовать. Я люблю Орфея и не хочу навлекать на него гнев богов.
       КЛАВДИЯ: Ни боги, ни Орфей не могут запретить тебе работать. Твои росписи великолепны. Если они нравятся людям, они не могут не нравиться богам. Я думаю, что Вестник просто приснился Орфею или твой муж просто выдумал эту историю, чтобы ты ничего не делала и принадлежала только ему. К тому же, Орфея беспокоит твоя растущая слава. Он боится, что через короткое время ты превзойдешь его, а он этого не хочет.
       ЭВРИДИКА (встает в негодовании): Этого не может быть!
       КЛАВДИЯ: Может. Как-то пьяный Орфей проговорился и сказал своим почитателям, что придумал эту историю с Вестником. Но потом понял, что сказал лишнего и просил никому ничего не говорить. Но один из них под секретом все-таки рассказал мне об этом.
       ЭВРИДИКА: Я не могу в это поверить.
       КЛАВДИЯ: А я верю. Орфей действительно любит тебя, но его любовь эгоистична. Он хочет, чтобы ты принадлежала только ему и делала только то, что он считает нужным. Ему безразлично то, что ты человек со своими желаниями, своими потребностями. Его не интересует то, что ты художница, по величию, возможно, ему не уступающая. Ему же нужна только жена. Пыталась ли ты объяснить ему это?
       ЭВРИДИКА: Конечно, много раз. Но он не хочет ничего слушать. Твердит, что делает все ради моего блага.
      
       Пауза, которая длится долго.
      
       КЛАВДИЯ: Будь настойчива. Только тогда ты сможешь его переубедить. Мужчины так самонадеянны и думают, что всегда правы. Только настойчивостью мы, женщины, можем добиться своего. Лишь бы это было не слишком поздно, когда уже ничего нельзя будет изменить. Прощай.
      
       Уходит. ЭВРИДИКА вновь садится на ступени храма.
      
       ЭВРИДИКА (про себя): Клавдия права, но я ничего не могу сделать. Орфей упрям, и если считает, что прав, переубедить его невозможно. Но я люблю его и хочу оставаться его женой. Вот только что сказала, что люблю Орфея, а сейчас мне кажется, что моя вера готова поколебаться. Кажется, сейчас я поняла, почему светильники в доме погасли. Это ведь знак богов. Я задыхаюсь в нашем доме, в доме, где я несвободна. Но я все равно сделаю то, что он велит. Не знаю только, как буду жить дальше, но то, что происходит, мне невыносимо.
      
       Подходит к обрыву, около которого стоит храм, и смотрит вниз.
      
       ЭВРИДИКА: Как хочется прекратить жизнь, которая приносит мне только страдания. Но я не могу пригнуть в бездну. Очень страшно!
      
       Идет обратно к храму. Случайно наступает на змею, которая ее кусает.
      
       ЭВРИДИКА: Вот оно избавление. Дорогая змейка, ты решила за меня все проблемы.
      

    Падает и умирает.

      
       Та же комната в доме Орфея и Эвридики. ОРФЕЙ плачет.
      
       ОРФЕЙ (сквозь слезы): Она умерла, моя дорогая Эвридика. Что я буду делать без нее? Кого я буду любить? И кто будет любить меня так преданно, как любила меня Эвридика. Она ведь была самой верной моей почитательницей. Никто другой так не восхищался моим пением, как она, моя любимая Эвридика. Я даже думаю, что мои лучшие песни я пел для нее. "Орфей, ты поешь лучше всех на свете", говорила она. И вот теперь она умерла, а я никогда больше не услышу ее восторженных восклицаний. Даже наибольшие почитатели моего пения никогда не будут в состоянии так восхищаться моим искусством, как это делала моя любимая жена. Такой гармоничной семьи, как наша, не сыскать во всей Греции. У нас была прекрасная семье до тех пор, пока Эвридике не пришла безумная идея, расписывать храмы. Почему она не хотела быть просто женой великого певца и купаться в лучах его славы. Разве без никчемной и никому не нужной работы ее жизнь была бы менее интересна? Но больше всего я боюсь, что после смерти Эвридики мой голос потеряет силу и звонкость. Что мне делать без нее? Я самый несчастный из людей.
      

    Занавес.

      

    Сцена четвертая.

      
       Прошло несколько лет. Царство мертвых. ЭВРИДИКА сидит на камне и задумчиво смотрит на реку Стикс.
      
       ЭВРИДИКА: Никогда не думала, что здесь, в царстве мертвых, я буду счастлива. Раньше, когда я еще была жива, мне казалось, что ничего нет прекраснее солнца, голубого неба днем и луны и звезд ночью; нет ничего лучше, чем суета жизни - любовь к вкусной еде, хорошим винам, красивым одеждам. И, конечно, нет ничего прекраснее любви. Так я думала, когда была еще совсем юной. С возрастом пришла радость творчества, желание принести радость простым людям, жизнь которых не всегда усыпана розами, а часто трудна и горестна. Потом я встретила Орфея и полюбила его. Не только за то, что он был превосходным певцом, равному которому не было во всем мире. Я полюбила его за то, что мы были родственными душами. На заре своей славы он часто говорил мне, что боги наградили голосом, чтобы его пение сделало их счастливыми. Эти слова мне нравились, они находили отклик в моей душе. Соединившись с Орфеем, я забыла себя, отреклась от своего желания стать художницей. Но со временем я поняла, что не могу быть только женой, той женой, которая не интересуется ничем, кроме своей семьи, жизнь которой подчинена только интересам мужа. Я вовсе не покушалась на славу своего мужа, которого любила всей душой. Никогда! Я только хотела быть ему равной в той степени, на сколько это было возможно. У меня всегда вызывали восхищение Зевс и его жена Гера. Она никогда не претендовала на то, чтобы сравняться по величию со своим мужем, богом богов, но своими мудрыми советами помогала Зевсу. Не даром на Олимпе она восседала на троне рядом с Зевсом. Или Аид и Персефона, в царстве которых я сейчас нахожусь. Казалось бы, они совершенно не подходят друг другу, настолько они разные - он, мрачный владыка безрадостного и страшного царства мертвых, и она, прекрасное создание, красоте и радостному характеру которой, могла бы позавидовать любая живая женщина. Но когда Персефона на полгода покидает царство мертвых, чтобы возвратиться на землю, чтобы помочь деревьям, злакам и цветам усладить жизнь живущих, Аид преображается. Он становится еще более мрачным, беспокойным, ходит по своему царству, как дикий зверь в клетке. Персефона часто говорила мне, что, несмотря на то, что любит свое пребывание на земле, скучает по Аиду и не может дождаться осени, когда сможет возвратиться к своему мужу в царство мертвых. Вот только что я подумала о том, что я здесь счастлива. Я много размышляла о том, как можно быть счастливым умерев. Можно обрести покой, если жизнь приносила только муки. У меня было все иначе, я была счастлива с Орфеем несмотря даже на то, что он запретил мне заниматься моим любимым рисованием. Но я любила его и была им любима. Когда я попала в царство мертвых, то не находила себе места. Все было мне не в радость, все вызывало уныние. Так было до тех пор, пока во время прогулки по берегу Стикса я не увидела группу теней, которые оживленно о чем-то беседовали. Я подошла ближе. Это были философы, скульпторы, артисты. Они обратили на меня внимание и предложили присоединиться к ним. С этого времени мое пребывание в царстве мертвых приобрело другой смысл. За интересными беседами время летит быстро. Я многое узнала, и это даже изменило мое представление о мироздании, о месте искусства в жизни. Теперь я чувствую себя по-другому. Но без любви, без Орфея.
      

    Появляется ПЕРСЕФОНА.

      
       ПЕРСЕФОНА: Вот ты где. Я уже начала тебя разыскивать.
       ЭВРИДИКА: Неужели уже прошло полгода твоей жизни среди живых, и наступила осень?
       ПЕРСЕФОНА: Сначала время пролетало незаметно, но потом я почувствовала, что тягощусь пребыванием на земле и хочу обратно в царство мертвых. И в этом виновата не только моя любовь к Аиду, в этом есть часть и твоей вины.
       ЭВРИДИКА: Вот уж не ожидала.
       ПЕРСИФОНА: С тех пор, как ты появилась среди нас, царство мертвых совершенно преобразилось. До тебя здесь царило уныние, да, уныние, а не покой. Тени, во всяком случае, большинство из них, ходили взад и вперед, не зная, чем заняться. Аида это не трогало, он говорил, что так было всегда и нечего беспокоиться, а меня это выводило из себя. Но тут появилась ты и открыла перед ними прекрасное. Ты начала рисовать. И тени стали другими. Они уже не стонут и не сетуют на то, что умерли.
       ЭВРИДИКА: Я тоже по началу не знала, как себя вести. Пребывание среди мертвых мне казалось ужасным. Хотя и приняла я смерть как избавление, созерцать скучные, безрадостные лица мне было невмоготу. Потом я познакомилась с философами и людьми искусства и пожаловалась им на удручающую обстановку в царстве мертвых. Один из них, пусть не прямо, дал мне понять, что в царстве мертвых тоже можно найти занятие по душе. Я вспомнила, что рисовала. Но где найти краски? Мне пришло на ум, что из трав и плодов тоже можно составлять картины. Я попросила Харона, чтобы он привез мне немного разноцветных трав. Можешь себе представить, чего мне стоило уговорить его. Он отказывался, но потом совершенно неожиданно согласился. Думаю, что несмотря на свой свирепый вид Харон в глубине души добрый. Он привез мне разноцветной травы, из которой я сложила рисунок - закат солнца. Еще когда я работала, то заметила, что за моей спиной собираются тени. Вначале их было немного, три или четыре, но со временем число их начало увеличиваться. Когда же я закончила работу и поместила картину у подножья холма, желающих посмотреть ее оказалось много. С каждым днем число их увеличивалось. Меня хвалили, говорили, что картина пробуждает у них воспоминания о прежней жизни, и они уже не так тоскуют. Очевидно, это стало известно Харону, и когда я попросила его вновь привести травы, он сразу согласился. Так я сложила из травы несколько пейзажей - восход солнца, горы, море. Как ты уже заметила, настроение теней изменилось, в их взоре появилась если не радость, то, во всяком случае, исчезла безвыходность. Конечно, не все обитатели царства мертвых приходят смотреть мои картины. Ведь и на земле далеко не все интересуются искусством, не все приходят послушать пение моего любимого Орфея, а ведь равного ему не сыскать во всем мире. Потом и ты узнала о моей работе и предложила каждую осень приносить мне не только травы, но и плоды и разнообразные цветные камни. Я начала составлять не только пейзажи, но и портреты людей.
       ПЕРСЕФОНА: Я это знаю и рада, что смогла помочь тебе в твоем благородном деле. Ты собираешься и дальше продолжать рисовать пейзажи и портреты?
       ЭВРИДИКА: Конечно. Только сейчас я хочу работать в новом стиле. Уже давно, еще тогда, когда я жила, я часто думал о том, что не только пейзажами и картинами можно выражать чувства. Реализовать эту идею при жизни мне не удалось, я не знала, как это сделать. И вот только сейчас, здесь, в царстве мертвых, я начала складывать картины по-другому. Ведь даже различные цветные линии, неконкретные фигуры, их расположение и взаимодействие тоже могут выражать различные состояния души, вызывать разнообразные чувства. Время не стоит на месте, даже здесь в царстве мертвых, месте, в котором, казалось, оно остановилось. Искусство тоже изменяется, появляются новые настроения, новые стремления, новые ощущения, и их нужно выразить. Ведь все меняется - там, где раньше было море, сейчас горы, камни со временем превращаются в песок. Что уж говорить о нашем мироощущении? Оно меняется куда быстрее природных явлений. Со страхом я выставила такую картину и ждала, что меня засмеют. Но неожиданно ко мне подошла одна тень и сказала, что картина произвела на нее ошеломляющее впечатление и попросила продолжать рисовать в той же манере. Затем подошли и другие, которым моя работа понравилась. Были и такие, которые меня ругали и говорили, что я гублю свой талант. Теперь я почти отказалась от реалистической живописи и рисую абстрактные картины. Когда я прихожу к холму, на котором выставлены мои работы, то вижу, что у реалистически выполненных картин толпится значительно больше теней, чем у абстрактных. Но с каждым днем количество любителей абстракции возрастает. Я не ожидаю, что все полюбят мои новые картины. Все дело времени.
       ПЕРСЕФОНА: Мне тоже больше нравятся твои портреты и пейзажи. Но думаю, что после твоего объяснения полюблю и абстракцию. Я уже давно заметила, что с каждым новым посещением живых, мое отношение к жизни меняется. И жалела, что нет, или почти нет писателей, поэтов, скульпторов или художников, которые смогли бы отобразить наше меняющееся отношение к меняющейся действительности. А если такие и появляются, то их не понимают. Нужно, чтобы прошли годы, десятилетия, чтобы их признали. Я благодарна судьбе, что ты появилась среди нас. Побольше бы нам таких, как ты. Не подумай только, что я собираюсь убивать талантливых людей, чтобы населить ими царство мертвых. (Смеется).
       ЭВРИДИКА: Буду рада, если тебе понравятся мои абстрактные картины. Не хочешь ли прихватить Аида?
       ПЕРСЕФОНА: Легче передвинуть горы или осушить моря, чем заставить его пойти на выставку или в театр. У него другие интересы.
      

    Уходит. ЭВРИДИКА хочет ей что-то сказать, но ПЕРСИФОНА уже ушла. Появляются ТЕНИ.

      
       1-я ТЕНЬ: Когда я умер, то забыл все или почти все, что было со мной при жизни. Моя жизнь была, как в тумане. Жил ли я вообще? Была ли моя жизнь такой, как я ее представлял, или все это происходило с другими? Я об этом не думал, мне было не интересно. Когда я увидел твой рисунок - закат солнца на море - то вспомнил все. Или почти все. Но, Эвридика, я увидел свой портрет и с тех пор совершенно потерял покой. Неужели я превратился в такого, какого ты изобразила на моем портрете - исхудавшего, с обостренными чертами лица, бледным, с потухшим взором. Настоящая тень. А ведь при жизни я был моряком, человеком веселым, любившим вино и женщин. Мои глаза всегда горели огнем. Неужто все на портрете правда? Что делает с человеком смерть. Но я верю тебе, ты хорошая художница.
       2-я ТЕНЬ: То же было и со мной, когда я попал в царство мертвых. Твои рисунки разбудили мою память. Я вспомнил, что был гончаром и расписывал горшки и вазы. Я изображал на них соревнования атлетов. Даже твоего мужа Орфея с лирой в руке. Мои товары нравились людям, и они охотно их покупали. А теперь я превратился в тень того, каким был при жизни.
       3-я ТЕНЬ: Когда я увидел твои рисунки, на которых были изображены горы, в памяти у меня всплыло, что я был философом. Там в горах вокруг меня собирались мои ученики, и мы вели беседы, которые заканчивались иногда уже после заката солнца. Хотя я и не был таким выдающимся мыслителем, как Сократ или Платон, когда я умер, о моей смерти горевала Греция. Увидев мой портрет, я удивился. Хоть я и изменился - исхудал так, что туника висит на мне, как на вешалке, волос почти не осталось, но глаза сохранили пытливость, интерес. Неужели смерть не изменила меня, и я по-прежнему интересуюсь тем, что происходит вокруг? Ты возродила во мне надежду - даже после смерти я не изменился и останусь таким.
       4-я ТЕНЬ: При жизни я был рабом. Хоть я был человеком сильным, но всегда неуверенным в своей силе. Женщина, с которой я жил и которая подарила мне трех детей, говорила мне: "Откуда у тебя страх? Посмотришь в твои глаза и ничего корме беспокойства не видишь. Была бы я мужчиной таким сильным, как ты, я бы с уверенностью смотрела в будущее". Но я не мог измениться и умер, потому что не смог защитить себя от гнева других рабов моего хозяина. Они убили меня, видя, что я не уверен в своей силе и не смогу постоять за себя. Но ты изобразила меня со спокойным взглядом, я бы даже сказал, с уверенным выражением лица. А тому, кто спокоен, ничто не угрожает.
       ТЕНИ, перебивая друг друга:
       - Мы так рады, что ты оказалась с нами.
       - Ты скрасила нам жалкое существование после смерти.
       - Ты великая художница!
       2-я ТЕНЬ: Но самое главное, что ты сделала, ты рассказала нам о том, кем мы были при жизни.
       3-я ТЕНЬ: Я вспомнил теперь, что такое восход солнца и его заход.
       1-я ТЕНЬ: Как выглядят горы и море.
       4-я ТЕНЬ: Этим мы обязаны только тебе и будем всегда благодарны.
       ЭВРИДИКА: Друзья мои, я так рада, что смогла принести вам хоть немного радости, хорошего настроения и потерянной веры в себя. А то, что вы изменились после смерти, в этом нет ничего удивительного. Главное, помнить то, какими вы были, когда жили, чем занимались, что вас интересовало.
      
      

    Занавес.

      

    Комната в доме ОРФЕЯ и ЭВРИДИКИ.

      
      
       ОРФЕЙ: Я не могу жить без Эвридики. Когда она хвалила меня и поздравляла с очередной победой на конкурсе певцов, ее голос становился для меня слаще горного меда. Ее уверенность в моей победе окрыляла меня. Правда, и без ее похвал я все равно выиграл бы любые соревнования. Ведь самый великий певец не только в Греции, но и во всем мире. Но ведь это так приятно, когда тобой восхищаются, особенно, когда это делает любимая жена. И вот теперь я остался один. Никогда больше я не женюсь, я останусь до конца жизни верен Эвридике. Лучше и преданнее ее не найти. И это при том, что характер у нее был не из легких. Ее желание рисовать выводило меня из себя. Как она не могла, не хотела понять, что в семье достаточно одного великого человека, а именно, меня. Она всегда хотела сравняться со мной в славе. Неужели ей было мало быть просто женой великого певца, угождать ему во всем, быть в конце концов, просто красивой женщиной. Это меня раздражало, иногда просто злило. Но я продолжал любить ее несмотря на все эти недостатки. И вот я остался один, без ее похвал, без ее восхищения, без ее тела, в конце концов. (Плачет). Великие боги, возвратите мне мою любимую жену, возвратите мне Эвридику.
      

    Появляется ВЕСТНИК БОГОВ.

      
       ВЕСТНИК: Орфей, я принес тебе решение богов. Они сжалились над тобой и хотят помочь тебе вызволить Эвридику из царства мертвых.
       ОРФЕЙ: Великие боги, я благодарю вас. Ваша милость безгранична - вы даровали мне голос, вы познакомили меня с Эвридикой и сделали ее моей женой. Теперь, если я смогу возвратить ее в царство живых, моя благодарность будет бесконечной.
       ВЕСТНИК: Но это не все. Тебе придется ответить на вопросы богов, и будет ли тебе позволено возвратить Эвридику на землю, будет зависеть от твоих ответов. Поэтому не спеши, хорошо обдумай.
       ОРФЕЙ: Я готов на все.
       ВЕСТНИК: Вопрос первый, который задал Зевс, гласит: "Согласен ли ты опуститься под землю в царство мертвых, чтобы возвратить Эвридику на землю, к живым людям?"
       ОРФЕЙ (Отвечает, не задумываясь): Согласен.
       ВЕСТНИК: Вопрос Марса: "Даже если это будет смертельно опасным для тебя? Ты можешь остаться навсегда там. Ведь никто из живых прежде не бывал в царстве Аида".
       ОРФЕЙ: Я ничего не боюсь.
       ВЕСТНИК: Вопрос Геры: "Готов ли ты забыть разногласия, которые отравляли последнее время вашу жизнь?"
       ОРФЕЙ: Я сделаю для этого все. Эвридика будет со мной счастлива.
       ВЕСТНИК: Теперь вопрос Венеры. "Так ли велика твоя любовь к Эвридике, чтобы ты был готов пожертвовать жизнью ради этой любви?".
       ОРФЕЙ: Да, ради нее я готов на все.
       ВЕСТНИК: Вопрос Аполлона: "Даже, если ты лишишься своего голоса?"
       ОРФЕЙ (задумывается и отвечает не сразу): Я бы этого не хотел.
       ВЕСТНИК: Это не ответ. Согласен ли ты лишиться своего голоса, чтобы вывести Эвридику из царства мертвых? Да или нет?
       ОРФЕЙ: Я не хочу лишаться своего голоса, дарованного мне богами.
       ВЕСТНИК: Ну, хорошо, Орфей. На четыре вопроса ты ответил положительно, на один отрицательно. Поэтому собирайся в путь, под землю, в царство мертвых. Но с одним условием - ты не должен оборачиваться и пытаться смотреть, идет ли за тобой Эвридика до тех пор, пока вы оба не выйдете в царство живых. А уж там, смотри на свою жену, сколько хочешь.
       ОРФЕЙ: Странное условие. Почему я не должен оборачиваться?
       ВЕСТНИК: Это плохое примета. Тех, кто оборачивается, всегда ждет несчастье. Есть люди, которые все время оборачиваются на свое прошлое и в результате несчастны в настоящем. Боги тебя предупреждают - иди по жизни, не оборачиваясь и смотри только вперед.
       ОРФЕЙ: А если она не пойдет за мной, а захочет остаться в царстве Аида?
       ВЕСТНИК: Это мало вероятно. (Пауза). Хотя от женщин можно ожидать всего. И особенно от твоей жены.
      

    Исчезает. Занавес.

      

    Сцена пятая.

      

    Берег Стикса. ЭВРИДИКА и ПЕРСЕФОНА.

      
       ПЕРСЕФОНА: До меня дошел слух, который, без сомнения, тебя обрадует. Боги позволили Орфею спуститься за тобой в царство мертвых и вывести тебя к живым. Если это так, ты будешь счастлива со своим мужем, а я здесь буду горевать без тебя. Ты стала частью нашего царства.
       ЭВРИДИКА: Это ведь невозможно. История не знает ни одного подобного случая. Кто умер, не может быть воскрешен.
       ПЕРСЕФОНА: Значит, ты будешь первой.
       ЭВРИДИКА: Какое счастье! Я снова увижу моего любимого мужа! Теперь мне иногда кажется, что я стала его забывать. Когда ты сообщила мне эту радостную новость, воспоминания об Орфее вновь овладели моей душой. Я помню все, наше знакомство, первое восхищение его песнями, мою любовь, его любовь, восторженные глаза, смотревшие на меня, его горячее тело, мое преклонение перед его талантом. Мы жили в полном согласии до того момента... (Замолкает в растерянности).
       ПЕРСЕФОНА: До какого момента?
       ЭВРИДИКА: До того момента, когда я почувствовала необходимость рисовать. До того момента, когда Орфей впервые не заговорил о том, что ему это не нравится, потому, что я пытаюсь затмить его славу, что он запрещает мне расписывать храмы. Это было мне неприятно слушать. Я ведь никогда не покушалась на его славу, я была счастлива, что стала женой великого певца. Когда я вспоминаю последние годы нашей жизни, черная волна омывает мое сердце и смывает счастливые воспоминания. А я рисовала, чтобы доставить радость людям, возможно, скорее всего, не для того, чтобы восхвалять богов. Даже если это может тебе показаться кощунством.
       ПЕРСЕФОНА: Кощунством? Нет. Каждый имеет право решить для себя, для чего он рисует, поет и вообще живет.
      

    Пауза.

      
       ПЕРСЕФОНА: Чужая душа всегда была для меня загадкой, и я никогда не пыталась разгадать ее тайны. Это моя ошибка, в которой могу признаться только тебе. Да и зачем мне это. Те полгода, которые я провожу на земле, проходят незаметно в заботах об урожае, и у меня просто нет времени на психологические экскурсы в души людей. А те полгода в царстве моего мужа я почти ни с кем не общаюсь. Может быть, только с тобой. А вот и Аид. Он расскажет тебе о решении богов. Он то уж знает все, до малейших подробностей.
      
       Появляется АИД.
      
       АИД: Эвридика, я принес тебе радостную весть. Решением богов тебе разрешено покинуть царство мертвых и возвратиться к живым. Для меня это решение было неожиданностью, не буду скрывать, ведь до тебя ни один из смертных не возвратился из моего царства на землю. Но я не стал спорить с большинством и присоединился к их решению. Орфей, твой муж, спустится в подземное царство, перейдет через реку Стикс. Вот там, на берегу вы встретитесь, и он сам расскажет тебе о решении богов и об условии, которое ты должна будешь соблюдать. А это условие не простое для любящих. До тех пор, пока вы оба не выйдете на дневной свет, Орфей не должен оглядываться и смотреть на тебя. А ты должна следовать за ним молча, не проронив ни слова. Конечно, Орфею будет интересно посмотреть на тебя, изменилась ли ты за это годы в подземном царстве. Ведь он мужчина. Мне тоже было бы это интересно.
      

    АИД и ПЕРСЕФОНА уходят.

      
       ЭВРИДИКА: Что мне делать? Когда я услышала о решении богов, то обрадовалась. Да и как не обрадоваться? Мне казалось счастьем покинуть царство мертвых и снова увидеть солнечный свет, соединиться с Орфеем, которого я по-прежнему люблю. Но эта радость длилась недолго. Я вспомнила мои последние годы жизни - бесконечные упреки Орфея, его запрет, те слезы, которые проливала по ночам, чтобы Орфей не заподозрил ничего плохого, почти полную изоляцию. Не знаю, что рассказывал Орфей своим друзьям, но все они отказались общаться со мной. У меня остались только Клавдия и Никодим. Уж эти настоящие друзья никогда не отвергали меня. Я не хочу повторения этой жизни, если можно назвать такое состояние жизнью. Хоть я и люблю Орфея, хочу остаться здесь, вести интересные беседы, рисовать. Я здесь счастлива и останусь в царстве мертвых, чего бы мне это не стоило.
      

    Уходит. Появляется ОРФЕЙ.

      
       ОРФЕЙ: Какое ужасное место! Бедная Эвридика, ты провела здесь много лет, одна, в полном одиночестве. Без солнечного света. Без моих песен. Вот теперь я вызволю тебя из этого ужаса, ты опять будешь жить и наслаждаться жизнью.
       ГОЛОС АИДА: Орфей, сейчас свершится воля богов, и ты заберешь Эвридику на землю, к солнечному свету. Когда она появится, отвернись и не смотри на нее. Иди, не оглядываясь, и будь уверен, что за тобой будет следовать твоя любимая жена.
      
       ОРФЕЙ отворачивается. Появляется ЭВРИДИКА.
      
       Голос АИДА: Орфей, не смотри назад. Не сомневайся, появилась Эвридика, но ты не должен смотреть на нее.
       ЭВРИДИКА: Когда я опять, через столько лет, увидела Орфея, мое сердце забилось от восторга, казалось, оно готово выскочить из груди. Я ведь женщина, любящая своего мужа. Но я и художница. И снова я не знаю, что делать. Я разрываюсь между любовью к мужу и желанием остаться такой, какой я хочу быть - художницей. Невозможно соединить эти два чувства. Я должна сделать выбор. Как? Если я скажу Орфею, что не хочу покидать царства мертвых, он не поймет меня, и это разобьет его сердце. Но и обманывать его я не хочу.
       ОРФЕЙ: Эвридика, иди за мной и ничего не бойся. Я не должен оборачиваться и смотреть на тебя, пока мы не выйдем на солнечный свет. Такова воля богов. Хотя меня разбирает любопытство узнать, что произошло с тобой в царстве мертвых. Так ли, как прежде, твои глаза горят любовью ко мне. Так что наберись терпения, мы скоро выйдем из этого страшного места.
      
       ОРФЕЙ идет быстро, а за ним нерешительно следует Эвридика. Уже начало светлеть.
      
       ОРФЕЙ: Осталось недолго ждать. Вскоре мы увидим солнечный свет, я обернусь, посмотрю на тебя живую, и все ужасное будет позади. Наберись терпения.
       ЭВРИДИКА (про себя): Если мне не удастся заставить Орфея оглянуться и посмотреть на меня, все пропало. Мне будет уготовлена скучная жизнь жены знаменитого певца. (Останавливается и робко зовет). Орфей...
       ОРФЕЙ: Не зови меня, Эвридика, мне ведь запрещено оглядываться. Скоро мы выберемся отсюда, и тогда я с любовью буду смотреть на тебя.
       ЭВРИДИКА (Громко) Орфей!
       ОРФЕЙ: Потерпи, любимая жена.
       ЭВРИДИКА (Кричит, стараясь придать своему голосу ужас): Орфей, мне страшно. Меня не хотят выпустить отсюда!
      
       ОРФЕЙ оборачивается. ЭВРИДИКА исчезает.
      
       ОРФЕЙ: Эвридика, где ты?
       ГОЛОС АИДА: Орфей, ты нарушил волю богов и обернулся. Теперь Эвридика навсегда останется в царстве мертвых.
       ОРФЕЙ: Все пропало. Я не смог вывести Эвридику из царства Аида. Теперь мне суждено до конца жизни жить одному и горевать о потере женщины, которую любил всей душой.
      
       Темнота. Прожектор освещает поочередно ОРФЕЯ и ЭВРИДИКУ.
      
       ЭВРИДИКА: Вот так я осталась жить в царстве мертвых. Жить? Но что значит жить? Это когда бьется твое сердце и ты вдыхаешь воздух, и тебя радует солнце днем и звезды ночью, море и горы? Тогда я не живу. Я умерла. Но после смерти я приобрела то, чего у меня не было при жизни или доставалось огромным трудом. Это душевный гармоничный покой, возможность заниматься тем, что мне интересно и для чего я была создана, беседы с близкими мне по духу. Да, у меня нет любви, мое сердце не замирает при мысли о любимом. Но что важнее - находиться в мире с самим собой или любить, зная, что вечной любви не существует, а если она и существует, то только в нашем воображении? Я любила Орфея, люблю его и сейчас, но, останься я жить, этой любви пришел бы конец, потому что нельзя любить, находясь в клетке запретов. Любовь это чувство свободных. Поэтому я ни о чем не жалею, ни о своей жизни на земле, ни о своем пребывании здесь.
       ОРФЕЙ: А я остался жить на земле без Эвридики. Проходило время, я не женился, хотя мои друзья считали, что еще молодому мужчине, великому певцу негоже оставаться холостым. Они знакомили меня с различными женщинами, но ни одна из них не могла заменить мне мою любимую Эвридику. Никто из них не мог так восхищаться моим божественным голосом, никто не мог, как она, говорить, что я самый великий певец в мире, никто из них мог сравниться с ней по красоте и искусству любви. Никто не смог заменить мне Эвридику, и я остался вдовцом. К тому же боги разгневались на меня. Не зачлось мне ни то, что я прославился во время похода аргонавтов, спас от сирен своим пением Одиссея. Боги отняли у меня прекрасный голос. И все мои почитатели отвернулись от меня. Чтобы прокормиться, я открыл школу пения, но это не принесло мне радости. При виде каждого нового ученика я испытывал страх - а вдруг он превзойдет меня. Однажды я повстречал вакханок во время вакханалии. Они были пьяны, напали на меня и безжалостно растерзали. Мою голову они бросили в Гебр, воды которого отнесли ее в море. Ветер прибил мою голову к острову Лесбос, где ее использовали как мяч в матче между командами активных и пассивных лесбиянок.
      
       Темнота. Звучит ария Надира из оперы Жоржа Бизе "Искатели жемчуга" вначале тихо, затем все громче и, наконец, звук заполняет все пространство.
      

    Занавес.

      
      
      
      
      
       В О З В Р А Щ Е Н И Е
      
      
      
       Вальтер с тоской смотрел в окно. Дождь, то усиливаясь, то морося, шел без
       перерыва уже несколько дней. К вечеру поднялся к тому же еще сильный ветер, который выл, как взбесившийся зверь. Люди ходили подавленные, почти ни с кем не разговаривали, как будто в ожидании конца света. Однако конец света почему-то никак не наступал, и это придавало всеобщему настроению неопределенность и даже элементы некоторого разочарования.
       За окном было уже темно, в конце октября ведь темнеет рано, может быть, не так рано, как в декабре или январе, но Вальтер все равно возвращался домой после работы, когда было уже совсем темно. А тут еще этот непрекращающийся дождь, в такую погоду дни кажутся короче, а ночи длиннее.
       Он осмотрел бюро, в котором работал. Помещение было предназначено для четверых, и каждый обустроил свое рабочее место по своему вкусу - одни украшали свою часть стены семейными фотографиями, другие различными яркими плакатами, фотографиями животных или репродукциями картин любимых художников. Вальтер подумал, что такого безрадостного помещения и таких скучных сослуживцев, наверное, трудно сыскать во всей стране.
       "Какая жуткая страна. Почему у нас такие скучные люди и всегда идет дождь? Посмотришь по телевизору погоду в других странах, всюду она лучше, даже в Голландии или Бельгии, а до них ведь рукой подать. Я уж не говорю о Франции или Италии".
       Вальтер посмотрел на часы. Можно уже ехать домой, тем более что он выполнил все, что наметил сделать с утра.
       Он уже собирался одеться, но в это время появилась Марта. Она работала в соседней комнате.
       "Ты уже уходишь?" сказала она. "Какое жуткое время этот конец осени, такая тоска, что даже жить не хочется. Куда ты спешишь, посидим где-нибудь в кафе, выпьем вина или пива, это согреет, а то холодно не только телу, но и душе. Я совершенно окоченела".
       "Нет, я поеду домой. К тому же ни вино, ни пиво не согревают мое тело, я уже не говорю о душе", ответил Вальтер. Он хотел сказать это спокойно, как нечто само собой разумеющееся, а получилось зло. Он почувствовал это и продолжал тоном почти миролюбивым - у него не было никаких оснований обидеть Марту. "Нет, нет, лучше поеду домой", все же сказал он как можно решительнее.
       Он поднялся и начал одеваться. Он представил себе пару часов, которые предстояло бы провести в обществе Марты, и ему стало так тоскливо, что даже скулы свело.
       Хотя он знал Марту уже пару лет, с того времени, когда та пришла работать в фирму, хотя была миловидна и нравилась мужчинам, - у нее были красивые длинные белокурые волосы, голубые глаза, стройная фигура -, но она наводила на него тоску, с которой ничего он ничего не мог поделать. Он представил ее в постели и подумал, что как любовница она должна быть не лучше тех комиксов, которыми оклеила свою часть стены.
       Вальтер знал, что нравится Марте, да и она это даже не скрывала, пыталась как можно чаще быть в его обществе, а когда он как-то заболел, звонила каждый день, справляясь о его здоровьи и предлагая помощь. Он был уверен, что она не прочь стать его подругой, если и не навечно, то, во всяком случае, не на одну ночь. Сослуживцы не понимали его.
       "Почему ты ведешь себя так, как будто не понимаешь, что она влюблена в тебя и была бы рада залезть в твою постель. А ты строишь из себя святую добродетель и делаешь вид, что тебя это не касается", сказал один из его приятелей. "Говоря откровенно, я бы с удовольствием променял на нее мою Сильвию. Ты только не обижайся, она куда лучше тех, с которыми ты жил раньше".
       "Да, с подругами мне не везет", согласился с ним Вальтер. "Но и Марта мне не нравится. Она какая-то правильная, тоскливая. Уж лучше быть одному, чем жить с ней".
       С подругами ему действительно не везло.
       Первая была настойчива, и он поддался ее натиску, но вскоре понял, что допустил ошибку. Возможно, она тоже это поняла, и они расстались без ругани и взаимных претензий, признав, что ожидали от связи другого.
       Со второй он прожил дольше, около двух лет. Это была женщина правильная, любившая во всем порядок. Она содержала дом в идеальной чистоте, прекрасно готовила, и то время, пока они были вместе, Вальтер не знал забот. Но через какое-то время все ее положительные качества начали его тяготить. Он не мог жить под ее неусыпным взором, с мыслью о том, что каждую вещь, каждую газету нужно положить в предназначенное только для нее место, иначе упреков не обберешься. Такой же была и ее любовь. В любви она была также старательна и аккуратна, как при глажке рубашек, но и страсти тоже не проявляла. Это раздражало его, и они расстались.
       Когда один из сослуживцев предложил ему познакомиться с девушкой по имени Бьянка, Вальтер с радостью согласился.
       "Женщина с таким прекрасным итальянским именем как Бьянка должна быть любвеобильной, горячей как огонь, с ней не может быть скучно. Не то, что мои соплеменницы, скучные, расчетливые, прагматичные", подумал Вальтер.
       Еще в молодости он увлекался психологией. В одной книге, а во время учебы в университете его интересовала эта загадочная наука, он прочел о том, что родители называют ребенка по имени святого или знакомого и воспитывают его так, чтобы он соответствовал носимому имени. Со временем ребенок превращается как бы, если не в двойника, то, по крайней мере, в некоторое подобие того прототипа, чье имя он носит. Это мнение прочно засело у него в сознании, хотя его последующий жизненный опыт часто опровергал это утверждение.
       Он подумал, что, наконец, найдет достойную спутницу жизни. Ему нравилось это имя, даже прежде, чем он успел рассмотреть его носительницу. Она была действительно весела, жизнерадостна, хотя и не совсем соответствовала тому типу женщин, которые ему нравились - невысокого роста, с толстыми ногами, полновата ("А что будет с ней после сорока, уж тогда она, без сомнения, превратится в безобразную толстуху", подумал Вольфганг, но эти мысли пришли позднее), в каком-то безвкусном одеянии, которое только подчеркивало ее нелепую фигуру. Он даже не придал значения тому, что она была пьяна. Он ничего этого не замечал. Для него существовало только одно, то, что ее звали Бьянка. Это имя сулило радость, веселье, сумобродство, безграничную страстность, все то, что отсутствовало у окружавших его Магдален, Барбар, Сабин, Марианн.
       Однако в жизни все оказалось иначе. В дальнейшем он понял, что веселой Бьянка бывала только пьяной. Она была ленивой, сварливой и безвкусной. Придя с работы, она выпивала бутылку-другую пива и заваливалась спать. От непомерного употребления пива она еще больше располнела. В доме всегда был беспорядок, и Вальтер, приходя домой с работы, находил почти всегда пустой холодильник и спящую на незастланной постели Бьянку.
       "Если ты хочешь есть, зайди и купи еду. Я тоже устаю на работе и хочу отдохнуть", сказала она ему, когда он пожаловался на отсутствие еды в доме. Оживала она только тогда, когда напивалась. В постели она была не лучше других.
       Наконец, Вальтеру все это надоело, и он сказал Бьянке, что не хочет больше жить с ней. И тут-то она закатила скандал вполне соответствовавший ее иностранному имени.
       Вальтер смотрел в темное окно, за которым шел дождь и думал о том, что приедет домой и первое, что сделает, скинет ненавистный синий костюм, развяжет галстук, затем выпьет две рюмки джина, чистого джина, неразбавленного, без всякого тоника или содовой. Он всегда любил джин, а после того, как узнал, что Бунюэль считал этот напиток лучшим средством для снятия стресса, почувствовал единение душ со своим любимым кинорежиссером и еще больше полюбил джин.
       Вальтер два раза работал от фирмы за границей, в Греции и Югославии. Хоть командировки длились относительно недолго, каждый раз около полугода, вспоминал он об этом времени, как о самых счастливых днях своей жизни.
       Там ему нравилось все, и природа, и люди, и архитектура. Даже еда ему нравилась, хотя он до этого не любил чеснока, а в Греции и Югославии ни одно блюдо без него не обходилось. Вскоре он даже не мог себе представить, как можно обходиться без чеснока, но, приехав домой, неприятие этой пряность пришло вновь. Но больше всего ему нравились люди, веселые, доброжелательные, относившихся к нему, иностранцу, как к своему, старавшихся, чтобы он полюбил их страну так, как они ее любили. В Греции Вальтер взял на прокат машину и в сопровождении своих новых сослуживцев, вызвавшихся показать ему все такое, чего никогда не показывают обыкновенным туристам, объездил почти всю страну. Они побывали на многочисленных островах, купались в море, и друзья взяли с Вальтера слово, что он приедет к ним снова, если не на работу, то просто так, отдохнуть. В Югославии особых выдающихся памятников культуры не было, но местная архитектура ему понравились, а необычная природа, соседство гор с морем, и конечно, дружеское участие людей совершенно его покорили. Он много раз собирался приехать туда снова, но так и не собрался. Командировок тоже не намечалось.
       Но ощущение свободы и тепла приходило снова и снова, когда он вспоминал об этих странах.
       Вальтер накинул куртку и вышел.
       Шел дождь. Сильный холодный ветер пронизывал до костей. Вальтер обернулся и посмотрел на здание, где помещалось его бюро. Свет почти нигде не горел, и здание из темного серого камня выглядело мрачным, неприветливым, только над входом красным цветом высвечивались цифры на электронных часах, придавая зданию вид рождественской елки, на которой горела только одна красная лампочка.
       Он машинально посмотрел на часы и отметил, что они показывали 18.53.
       "Самое время ехать домой", подумал Вальтер. "Хорошо, что завтра суббота. Не нужно рано вставать, спешить на работу, можно в сласть поваляться в постели, принять душ и спокойно побриться".
       Он взглядом поискал свою машину, которая должна была стоять на стоянке. Но машины не было, как не было и стоянки, где он ее оставил. За много лет он твердо усвоил, что многоэтажное строение, в котором помещалась на третьем этаже фирма, где он работал, находится среди других домов, возвышаясь над ними, как свечка, а перед входом находится стоянка для автомобилей, окруженная деревьями и кустами.
       Теперь все изменилось. Исчезли дома, стоянка, деревья. Вальтер подумал, что может быть по ошибке вышел не через основной, а через запасной выход, потерял ориентир и поэтому не может найти собственный автомобиль. Но потом убедился, что это не так. Ничто не напоминало ему знакомый пейзаж.
       Здание одиноко стояло среди голой равнины, по которой проходила широкая дорога, ведущая куда-то вдаль и терявшаяся в темноте.
       Он в нерешительности смотрел на дорогу и, сам того не ожидая, пошел по ней.
       Он шел по дороге, обходя многочисленные лужи. Вскоре его куртка промокла, в ботинках хлюпала вода, он начал дрожать от холода, но продолжал идти, не обращая внимания на эти неудобства. Он даже с удивлением отметил, что его не беспокоит то, что завтра ему придется надеть другую куртку, другой костюм и другие ботинки, а это все выбросить, потому что они пришли в полную негодность. Чем дольше он шел по этой дороге, тем сильнее возникало в нем чувство спокойствия и радости от встречи с чем-то незнакомым, но приятным, то уже знакомое ему чувство, которое он испытывал во время командировок в Грецию и Югославию. Идя по дороге, Вальтер думал о том, что, несмотря на дождь и ветер, несмотря на промокшую одежду и обувь, его настроение не ухудшается, наоборот, он идет с радостью.
       И все-таки, несмотря на радостное настроение, с которым он шел по дороге, то ли из-за дождя, холода или по какой-то непонятной ему самому причине, его постепенно начали одолевать грустные мысли, тем более что дорога, по которой он шел, проходила по голой равнине, без единого дерева, без единого куста, которые могли бы скрасить однообразие пейзажа, а может быть потому, что его удручало полное одиночество.
       Дорога, по которой он шел, была совершенно безлюдной. Его не обогнал ни один человек, ни одна машина, никто не попался ему навстречу. Если бы кто-нибудь сказал, что он попал на какую-то безжизненную планету, затерявшуюся на окраине Вселенной, он бы в это поверил. И вместе с тем, этот безлюдный безрадостный пейзаж и отсутствие людей давали ему возможность подумать о своей жизни, ту самую возможность, которую он сам, по собственной воле, отвергал, ссылаясь на занятость на работе и суету жизни. Он понимал, что это отговорки, трусость, нежелание посмотреть правде в глаза и сказать самому себе, что его жизнь совсем не такая, какую он бы для себя желал, что его жизнь пуста и не приносит ему никакого удовольствия, когда каждый день похож на другой. Его жизнь была похожа на неинтересный, тоскливый фильм, с которого хочется уйти, но нет силы воли сделать это, оправдываясь перед собой, что нужно досидеть до конца, чтобы узнать, чем все это кончится, хотя точно знаешь, что ничего интересного тебя не ожидает.
       В жизни он достиг многого, во всяком случае, так считали его друзья и сослуживцы, они даже приводили его в пример, как человека, которому нужно подражать. У него было почти все, что определяет человека преуспевшего в жизни - хорошо оплачиваемая работа, которая к тому же была интересной, и он шел в бюро без отвращения, не то, что многие его знакомые, счет в банке и счет немалый, своя неплохая машина, своя квартира. Правда, он не был миллионером, машина у него была не БМВ и не Мерседес, а обычный Фольксваген синего цвета, но он был им доволен, и квартира не располагалась в фешенебельном районе. Но эти маленькие радости не заслоняли главного - у него не было семьи, не было детей, не было женщины, которую бы он любил и о которой все время думал, сам того не осознавая, к которой спешил бы после работы, и которая бы тоже о нем думала, не было друзей, с которыми он мог бы поговорить по душам, поделиться радостью и рассказать о том, чего ему не хватает в жизни.
       Дождь постепенно уменьшился, а затем и совсем прекратился, рассеялись облака, и на темном, почти черном небе показались мерцающие крупные звезды. Стало так тепло, что одежда и обувь высохли. Вдалеке, почти у самого горизонта, Вальтер увидел огни города. Он ускорил шаг, почти побежал к этим огням. Дорога сузилась и довольно скоро превратилась в незнакомую улицу.
       Он был окружен толпой людей, которые громко говорили, смеялись. Во всем чувствовалось ощущение праздника. Это праздничное настроение передалось и Вальтеру, ему тоже захотелось также громко говорить и тоже громко смеяться.
       "Эта страна должна принести мне счастье", твердил он все время про себя. "Здесь я буду счастливым. Она даст мне то, что мне давно уже не хватает - радости и счастья".
       Заговорить с людьми, влиться в толпу, почувствовать себя одним из них, вот, что желал он больше всего. Но как это сделать, он к этому не привык. В большом городе, где он жил, люди проходят, не замечая встречных, если здороваются, то только с теми, кого знают, а если останавливаются, чтобы поговорить, то только с друзьями, да и это бывает нечасто. А здесь, в этом незнакомом городе, казалось, все знают друг друга, рады встречам с другими и готовы познакомиться с кем-нибудь еще.
       И тут он увидел девушку. Она стояла почти на середине тротуара в окружении молодых людей. У нее были гладко зачесанные назад темные волосы с хвостом на затылке, как у куклы Барби. Но на этом сходство с куклой кончалось - выразительные темные глаза с несколько рассеянным взглядом, прямой, немного выдающийся нос, большой рот с чувственными губами.
       Время от времени Вальтер украдкой смотрел на нее. Ему даже вскоре показалось, что и она его заметила, поднимала на него глаза, но когда их взгляды перекрещивались, тут же смотрела в другую сторону.
       "Я должен с ней познакомиться. Сейчас, иначе будет поздно", подумал он, хотя совершенно не представлял себе, как можно это сделать. Для подростков, лет этак в пятнадцать - семнадцать, сделать такое не представляет никакой проблемы, а ему уже за тридцать, да и она выглядит на двадцать два - двадцать три.
       Преодолевая смущение, Вальтер подошел к девушке.
       "Меня зовут Вальтер", выдавил он из себя, не найдя ничего более оригинального.
       "А меня - Мария", сказала она с улыбкой. "Ты, очевидно, первый раз в нашем городе. Я тебя никогда раньше не видела. Наш город хоть и большой, но люди примелькались, и всегда можно отличить своего от чужого".
       "Мне бы не хотелось, чтобы ты считала меня чужим".
       "А я и не считаю", сказала она с улыбкой. Она посмотрела на него, и Вальтер опять увидел в глазах Марии золотые огоньки.
       "Мне нравится этот город, хотя, откровенно говоря, я его еще плохо рассмотрел. Я тут всего несколько часов. Не знаю, почему, но мне кажется, что здесь я найду себя, снова научусь чувствовать себя счастливым", сказал Вальтер и совершенно неожиданно для себя добавил, глядя в глаза Марии, в ее темные глаза, в которых загорались и потухали золотые огоньки. "В этом городе я познакомился с тобой".
       Он ожидал любой реакции с ее стороны, она могла опять улыбнуться, как бы давая ему надежду, могла и возмутиться, он готов был ко всему. Но она только спокойно глядела на него.
       "Она принесет мне счастье, только с ней я смогу снова радоваться жизни", подумал он. Впрочем, это не были определенные слова, скорее просто ощущение чего-то необычного, того, что он никогда раньше не испытывал.
       "Мне не хочется, чтобы ты ушла к своим друзьям", сказал он.
       "Мне тоже", сказала она просто. "С тобой хорошо, как будто мы знакомы целую вечность".
       "А твой друг не будет против? Или твои друзья?"
       "Я свободна и могу делать, что хочу" И она опять улыбнулась, но в этот раз как-то смущенно. "Только не думай, что я сумасбродка, просто мне не хочется, чтобы мы расстались".
       "Пойдем погуляем", продолжала она. "Наконец, погода улучшилась, у нас несколько дней шел дождь без перерыва".
       "Здесь тоже..." сказал он почти беззвучно.
       "Я люблю, когда летом идет дождь. Еще в детстве моим любимым занятием было бегать под дождем. Я приходила домой совершенно мокрой, а мама ругала меня и говорила, что если я приду еще раз в таком виде, она меня не впустит, и мне придется ночевать на улице. Но это она говорила просто так, чтобы напугать. Она переодевала меня и целовала мои мокрые волосы. Она добрая и очень меня любит. Но когда дождь идет без перерыва несколько дней, становится скучно - ну какое удовольствие гулять под зонтиком. Никакой радости".
       "Нет, не люблю я дождя", сказал Вальтер уверенно. "Когда идет дождь, мне хочется сидеть дома и пить джин. К сожалению, делаю я это нечасто, одному пить неинтересно, я ведь живу один, а куда-нибудь идти в дождь тоже нет никакого желания".
       Она подошла к столику, где сидели ее друзья, что-то сказала негромко и возвратилась к Вальтеру.
       "Никогда я не считал себя таким робким", подумал он с удивлением.
       Из задумчивости Вальтера вывел насмешливый голос Марии, он даже вздрогнул от неожиданности.
       "Вот ты и заснул, и меня не слышишь, или не хочешь слышать".
       "Нет, я не сплю".
       "Тогда скажи, о чем я только что говорила".
       Вальтер посмотрел на нее нерешительно.
       "Извини, просто я задумался, никак не могу поверить в то, что со мной произошло. Так что ты сказала?"
       "Ладно, прощаю твою невнимательность и задумчивость. В первый и последний раз, но запомни, в дальнейшем я буду к тебе беспощадна". И она вновь засмеялась.
       Вальтер заметил, что смеялась она часто и охотно, ее смех был как колокольчик, так во всяком случае ему показалось, и звучал он совсем по-другому, чем смеялись в его городе.
       "Пойдем погуляем", продолжала она. "Наконец, погода улучшилась, у нас несколько дней шел дождь без перерыва".
       "Здесь тоже..." сказал он почти беззвучно.
       "Я люблю, когда летом идет дождь. Еще в детстве моим любимым занятием было бегать под дождем. Я приходила домой совершенно мокрой, а мама ругала меня и говорила, что если я приду еще раз в таком виде, она меня не впустит, и мне придется ночевать на улице. Но это она говорила просто так, чтобы напугать. Она переодевала меня и целовала мои мокрые волосы. Она добрая и очень меня любит. Но когда дождь идет без перерыва несколько дней, становится скучно - ну какое удовольствие гулять под зонтиком. Никакой радости. А ты любишь, когда идет дождь?"
       "Нет, не люблю я дождя", сказал Вальтер уверенно. "Когда идет дождь, мне хочется сидеть дома и пить джин. К сожалению, делаю я это нечасто, одному пить неинтересно, я ведь живу один, а куда-нибудь идти в дождь тоже нет никакого желания".
       Вальтер глубоко вдохнул прохладный душистый воздух. Пахло не только свежестью, это был запах каких-то неизвестных цветов или растений, - Вальтер их никогда не видел, не знал, как они называются, - к нему примешивался запах моря, которое должно было быть где-то рядом. Было уже поздно, и толпы гуляющих уже исчезли, хотя было все равно много людей. Некоторые сидели на скамейках, в основном пожилые, а молодежь прогуливалась по улице среди многочисленных пальм.
       К одному из деревьев прислонились двое и целовались. Горячая волна обожгла грудь Вальтера, в висках застучало. Он привлек к себе Марию и поцеловал. Он чувствовал себя как в тумане, он ощущал только ее нежные прохладные губы и слабый запах ее тела. Голова у него кружилась, но даже несмотря на почти бессознательное состояние он понял, что такое настоящая страсть женщины. Это не был поцелуй с придыханиями, который всегда казались ему если не лживым, то во всяком случае притворным, как и не был ее поцелуй чем-то обязательным, вроде скучного дежурного блюда в третьесортном ресторане, или ненавистного обязательного строгого синего костюма с галстуком, в котором он должен был появляться в бюро. Он представил Марию сжатой пружиной, которая, наконец, получила возможность, расправиться и, отрешившись от условностей жизни, отдать любимому человеку всю скопившуюся в ней за долгое время энергию. Пришел в себя он только тогда, когда она нежно отстранилась.
       "А я-то считала тебя человеком благоразумным, но, как говориться, нельзя поддаваться первому впечатлению - оно почти всегда бывает обманчивым".
       Ничего не понимая, Вальтер посмотрел на нее с удивлением, смешанным со страхом. Но в ответ Мария засмеялась.
       "Ну скажи мне, какой благоразумный человек будет целоваться посреди улицы. Такое дозволено только очень молодым, почти детям, а мы с тобой уже вышли из этого возраста. Тебе-то хорошо, здесь тебя никто не знает. А каково мне, что будут говорить люди о моей нравственности?"
       Она прижалась к нему и поцеловала. Вальтер потерял счет времени, для него существовала только Мария, ее горячее тело и ее нежные губы.
       "Никогда не думал, что целоваться на улице так приятно", сказал он с удивлением.
       Для него это было в новинку.
       "Пойдем", вдруг сказала Мария. "Хвати злоупотреблять терпением прохожих. Без сомнения, не очень приятно смотреть на целующуюся пару не совсем молодых людей, особенно, если ты одинок и тебе не с кем целоваться. К тому же уже поздно".
       Они долго шли по городу. Роскошные здания и особняки вдруг исчезли, и они пришли в новую часть города. Вокруг были здания, более длинные, чем высокие, с широкими окнами и балконами, окруженными разнообразными ажурными решетками. Из-за слабого освещения уличных фонарей, Вальтер не мог рассмотреть деталей, но ему показалось, что дома очень красивые, с оригинальной архитектурой. Он решил даже, что завтра утром, при дневном свете, обязательно придет сюда и рассмотрит дома внимательнее, здесь должно быть не менее интересно, чем в старом городе.
       "Вот мы и пришли", неожиданно сказала Мария. "В этом доме я живу".
       "Ты действительно живешь одна? У тебя нет друга?" спросил Вальтер. Ему показалось, что его голос как-то изменился. Он не узнал собственного голоса, появилась незнакомая ему интонация сомнения и неуверенности.
       "Я ведь тебе уже сказала, что у меня нет друга. Неужели ты думаешь, что если бы у меня был друг, я пошла бы с тобой", сказала она серьезно, глядя прямо в глаза Вальтера.
       Вальтер ничего не ответил. Мысли проносились в его голове одна за другой, но ни на ничем определенном он не мог остановиться. Напроситься к ней на кофе? Нет, это невозможно, она стоит большего, к тому же это было бы тривиально, в каждом любовном романе и каждом фильме такая сцена уже повторялась бесчисленное количество раз. Попросить ее показать город и назначить встречу на завтра? Это тоже показалось ему недостойным. Или сказать Марии, что она ему очень понравилась, и он не хотел бы, чтобы их знакомство окончилось у двери ее дома? Он боялся признаться самому себе, что больше всего боится потерять ее. Вот она сейчас поблагодарит его за приятный вечер и за то, что он проводил ее, и уйдет, и все будет кончено. Он вопросительно смотрел на девушку и ругал себя за нерешительность.
       "Входи", сказала Мария и открыла дверь.
       Ее предложение было для него так неожиданно, что Вальтер продолжал стоять в нерешительности перед открытой дверью.
       "Идем же", повторила она и взяла его за руку.
       То, что произошло потом, помнил Вальтер не особенно отчетливо. Осталось только ощущение ее горячего тела и очень удобной постели. Он периодически забывался в дремоте, затем просыпался, не в состоянии утолить любовный голод. Заснул он только к утру, а когда проснулся, за окном уже светило солнце. Он пошарил рукой в поисках Марии, которая должна была быть рядом, но не нашел никого, только уже холодную подушку.
       "Мне это все приснилось", подумал он и начал оглядывать комнату.
       Это не была его комната. Он вспомнил ночь, Марию, и закричал: "Мария! Где ты?"
       Дверь отворилась и появилась Мария в светлом халатике. Она села на край кровати и поцеловала его.
       "Вставай, лежебока, уже утро".
       Вальтер потянул ее в постель, но она нежно высвободилась.
       "Нет, нет. Ты уже ночью доказал, на что способен. Впереди еще ночь и не одна. А теперь мы выпьем кофе, я уже приготовила завтрак, и пойдем гулять. Погода прекрасная, светит солнышко. Утро - самое лучшее время, когда можно спокойно гулять и смотреть на город. Ты ведь хочешь узнать город, в котором я живу?"
       "Мы живем", поправил он ее. "Где мы живем вместе, ты и я".
       Мария засмеялась и добавила: "Ты прав, но все равно одевайся и приходи на кухню завтракать. Я жду тебя".
       Он быстро помылся, натянул свою голубую рубашку и костюм. Хотел было одеть еще галстук, но потом раздумал и пошел в кухню.
       Мария, увидав его, рассмеялась и сказала:
       "Мы ведь идем гулять, а не в церковь, не на свадьбу. И не на похороны", и она перекрестилась.
       "Но у меня ничего другого нет. Ах да, есть еще галстук".
       Мария прижалась к нему и нежно поцеловала Вальтера в нос. ("Почему в нос?" подумал он.)
       "Ну ладно, оставайся в том, что у тебя есть. Правда, я буду себя чувствовать как на приеме у нашего короля. Но ничего не поделать, не можешь же ты завтракать голым. Мы купим сегодня тебе что-нибудь приличное, достойное, что подобает такому красивому мужчине, как ты".
       Такого душистого и вкусного кофе он не пил никогда, даже в Греции или в Югославии, где ценят, любят этот напиток и готовят его превосходно. Ему очень понравились и слоеные булочки с какой-то удивительной начинкой, которая была ему неизвестна, но спросить он не решился. Он был так увлечен едой, что, наконец, оторвавшись от вкусностей, которые стояли на столе, а Вальтер проголодался и с удовольствием съел все то, что Мария положила на его тарелку, и посмотрел на нее.
       Она ничего не ела, а с каким-то незнакомым ему выражением, ни то грустно, ни то отрешенно смотрела вдаль. Вальтер испугался, ему показалось, что былая теплота между ними исчезла и, возможно, навсегда.
       "Что с тобой?" спросил он.
       Она долго молчала, а Вальтер со страхом смотрел на нее. От напряжения он даже вспотел и тяжело дышал.
       "Ты, очевидно, думаешь, что я легкомысленная, не успела познакомиться, как сразу привела тебя домой и потащила в постель. Но это не так. Со мной такое впервые. Я даже не знаю, как это случилось", сказала она серьезно. В глазах стояли слезы.
       Вальтер вскочил со стула, встал на колени перед Марией и обнял их.
       "Если бы все было иначе, я бы был самым несчастным человеком на свете. Когда я увидел тебя, то сразу понял, что для меня существуешь только ты, ты, и больше никто. Только ты можешь мне дать то, чего я был лишен много-много лет".
       "Ты мне тоже сразу понравился, твой серьезный, необычный вид, твои светлые волосы и голубые глаза, твой высокий рост и прекрасная фигура атлета".
       "Ах, вот как! Я понравился тебе за мои внешние качества. А вот я, как только тебя увидел, сразу понял, что ты та самая женщина, которую могу полюбить. Даже сам не знаю, почему. Я люблю тебя и буду любить всегда".
       Она нежно прикрыла его рот рукой, не давая дальше продолжать.
       "Не говори, что ты меня любишь. Ты влюблен, в это я охотно поверю. А полюбишь ты меня, когда мы проживем вместе какое-то время, год-другой, и поймешь, что не можешь жить без меня, что я необходима тебе".
       Он поцеловал ладонь, прикрывавшую его рот, и сказал, глядя прямо в ее глаза.
       "Мне не нужен этот испытательный срок, я знаю, что люблю тебя. Такую, как ты, я не встречал и встречать не собираюсь. Я люблю тебя, для меня это ясно, как таблица умножения, а для доказательства ее правильности не нужно никаких доказательств".
       Вышли они только через несколько часов, когда солнце стояло уже почти в зените.
       От былой прохлады и свежего воздуха с запахом моря, который поразил его вечером, не осталось и следа. Было жарко, ни ветерка, по улицам носились вереницы машин, и от их гарева казалось еще жарче, и над городом стоял слабый туман.
       "Как много машин", сказал Вальтер удивленно. "У вас всегда так или это только в субботу?"
       "У нас всегда так", ответила Мария с усмешкой, сделав ударение на словах "у нас". "Ты ведь сам сказал, что это город и твой, и мой".
       "Извини, ты права, просто я сказал, не подумав".
       "А где теперь моя машина? Наверное, осталась в той жизни", подумал Вальтер и отметил, что даже рад - ведь произошло то, о чем он и думать раньше не смел. Он всретил Марию, женщину, прекрасней которой нет на белом свете, они будут любить друг друга, и теперь он будет жить в прекрасной стране, где всегда тепло и на улицах растут пальмы и прекрасные душистые цветы. Незачем тратить время на магазины, когда можно провести время вместе, гулять по улицам города и чувствовать, что рядом с тобой самый дорогой человек.
       "Мы не пойдем в магазин", сказал он твердо.
       "Но ведь тебе же нечего одеть. В твоем официальном костюме смешно гулять. Над тобой будут смеяться".
       "Ничего страшного. Завтра воскресенье, нужно одеться прилично, а в понедельник все равно идти на работу. Там мой костюм будет как нельзя кстати. Тем более что выглядит он вполне прилично, он почти новый, я купил его всего два месяца назад".
       "Слушаюсь, мой повелитель", сказала она шутливо. " Если ты так считаешь, значит, ты прав, и мне остается только подчиниться".
       "Мы еще погуляем, ты покажешь мне наш город и расскажешь о нем. Ты ведь знаешь город".
       "Конечно, как свои пять пальцев".
       "Потом поедим в каком-нибудь кафе и пойдем домой. А вечером мы будем вдвоем, зажжем свечи и будем смотреть друг на друга".
       "Но у меня нет свечей", сказала она с сожалением.
       "Нет свечей?" спросил он с удивлением. "А как же можно провести вечер с любимой женщиной без свечей? Разве ты не романтична? Это ведь так прекрасно, провести вечер при свечах. Только ты и я, и никого больше".
       "Не знаю... Я люблю людей, раньше любила большие компании, хотя последнее время чаще бываю одна".
       "Может быть, ты хочешь встретиться с друзьями или пойти в бар?"
       "Нет, ни в коем случае. Этот вечер мы проведем вместе, я хочу быть только с тобой и только с тобой. Пойдем домой, город я покажу тебе в другой раз. Дома и пообедаем, у меня есть много всяких вкусных вещей".
       "Вот уж не представлял, что ты хорошая кулинарка - завтрак был великолепен".
       "Идем, мы ведь ничего не знаем друг о друге. Я не хочу, чтобы мы оставались только любовниками, чтобы нас связывала только постель. Мне нужно больше".
       "Мне тоже. В конце концов, не нужно ехать на край света, чтобы найти любовницу, даже такую прекрасную, как ты".
       Проходя по площади, Вальтер увидел цветочницу, которая продавала различные цветы. Вальтер посмотрел на Марию и сказал: "Какие цветы ты хочешь?"
       "Кавалер - ты, сам выбирай".
       "Я ведь хочу, чтобы цветы тебе понравились".
       "Мне понравятся любые, лишь бы они были от тебя".
       Она смотрела с благодарностью на Вальтера, а потом добавила с грустной улыбкой:
       "Даже не помню, когда мне дарили цветы, да и дарили ли вообще когда нибудь".
       "Ты прекраснее любых цветов, и я хочу, чтобы у нас в доме всегда были цветы. Они будут только подчеркивать твою красоту".
       Он выбрал совершенно необыкновенные, пурпурные с синими прожилками, которые издавали едва уловимый незнакомый ему аромат.
       Она посмотрела на него с благодарностью и поцеловала.
       "Какие прекрасные цветы, я их не стою".
       "Ты стоишь значительно большего. Но самое главное, что мы теперь вместе".
       Когда она выставила на стол то, что приготовила, Вальтер ахнул. Мария была действительно прекрасной кулинаркой. Кроме разнообразных овощей она приготовила салаты, да такие, о которых Вальтер и понятия не имел, различные рыбные и мясные блюда. А посредине стояла ваза с теми диковинными цветами, что они купили. Аромат цветов, незнакомый, но очень приятный, заполнил всю комнату, он придавал ощущение интимности и праздника их первому совместному обеду. Рядом размещались джин и вино. Вальтер ходил вокруг стола и только качал от удивления головой.
       "Такую красоту нельзя есть, на нее нужно только смотреть, любоваться и восхищаться твоим мастерством. Ты всегда так ешь или это по поводу конца недели?"
       "Сама не знаю почему, но у меня было ощущение, что мы должны встретиться, и мне захотелось приготовить что-нибудь такое, что тебе понравится. Я даже купила джин, как будто бы знала, что ты его любишь".
       "А вот тут ты ошиблась. Я пью джин только тогда, когда я один и у меня дурное настроение от одиночества. Я теперь с тобой и буду пить то, что будешь пить ты. Вино?"
       Она села напротив него.
       "Почему ты села там?" с удивлением спросил Вальтер. "Разве ты не хочешь сесть рядом со мной? Мы тогда будем лучше чувствовать друг друга".
       "Я хочу все время смотреть на тебя и знать, что ты со мной. Для меня это самое главное, нет ничего важнее. А чувствовать, что мы вместе, я могу и сидя напротив тебя".
       Вальтер набросился на еду с такой жадностью, как будто бы не ел целую вечность. Различные овощные салаты, блюда из продуктов моря были не только красивы. Это были произведения кулинарного искусства, очень вкусные, то, что он любил, но что ел редко. Когда же Мария поставила еще и блюда из мяса, Вальтер откинулся и поднял обе руки.
       "Сдаюсь", сказал он. "Ты ведь не хочешь, чтобы я лопнул от переедания. Я не в состоянии есть больше ничего. То, что ты приготовила, было очень вкусно, но этого мне достаточно. К тому же, если так будет продолжаться и дальше, я располнею и перестану тебе нравиться. Неужели ты любишь толстых мужчин? Вот уж не думал".
       "Нет, толстые мужчины мне не нравятся. Просто, ты начал есть с таким аппетитом, и мне показалось, что ты никогда не наешься".
       "Я не такой обжора, как ты думаешь, хотя поесть люблю. Водится за мной такой грех. И особенно мне нравится то, что сделано тобой. Даже, если бы ты готовила что-нибудь совсем невкусное, то, что мне не нравится, я бы все равно ел с удовольствием, потому что это приготовила ты".
       Обед был окончен.
       "У тебя есть газеты?" спросил Вальтер. "После обеда я обычно читаю газеты".
       "Да", сказала Мария разочарованно. "Мне просто кажется, что лучше было бы поговорить. Расскажи о себе".
       "Моя жизнь не была особенно интересна, в основном, работа и дом", начал он нерешительно. Он не знал, что ей сказать. Прошлое было, как в тумане, он не мог сказать ничего определенного. Как будто все было в прошлой жизни.
       "Работал в бюро, занимался финансовыми вопросами". Продолжал он, почти запинаясь. "Многие находят эту работу скучной и неинтересной, но она мне, очевидно, нравилась, да и платили хорошо. А вот близких друзей у меня не было. Так, знакомые, не больше. За тридцать два года я, к сожалению, не сумел обзавестись друзьями, людьми, которые тебя понимают, понимают даже без слов, чувствуют тебя, которым можно рассказать все без утайки, с которыми весело, когда тебе хорошо и которые помогут тебе, когда плохо. И искренне разделят с тобой горе. Таких у меня нет. А то, что есть, меня не устраивает. Было несколько женщин, точнее, три. Но все они какие-то скучные, совсем не то, что мне было от них нужно, и мы довольно быстро расставались. Мне лучше быть одному, чем иметь дело с теми, кто мне безразличен или неприятен".
       "Может быть, ты в этом сам виноват. Тебе не кажется, что ты их не понимал и требовал то, что тебе они дать не могли по совершенно различным причинам".
       "Возможно, ты права. Даже скорее всего, это так. Но я совершенно точно знаю, это то, что мы встретились не случайно. Я уверен, что это судьба и что полюбил тебя сразу, как только увидел, люблю тебя и люблю навсегда".
       "С тобой мне так хорошо, как будто мы были знакомы всегда, знакомы с самого детства. Мне так хорошо и так страшно, что я даже боюсь сглазить свое счастье".
       "Со мной тебе бояться нечего, я человек верный".
       Одним рывком она соскочила со своего места, села рядом с ним и обняла. Так сидели они, обнявшись, не говоря ни слова, даже не смотрели друг на друга.
       "Теперь твоя очередь, расскажи о себе", сказал Вальтер. "Только расскажи всю правду, ничего не утаивая".
       "Мне скрывать нечего. Ты меня еще плохо знаешь, если я говорю, то стараюсь быть предельно искренней. Да и скрывать мне особенно нечего.
       Отец умер вскоре после моего рождения, и я жила с мамой. Она у меня хорошая, добрая, красивая и умная. Я хочу вас познакомить, она тебе понравится. Мне двадцать пять, я учительница в начальной школе. Я люблю детей, работа мне нравится и ничего другого для себя не хочу. Многие говорят, что у меня тяжелая работа, ведь дети такие шумные, ведут себя плохо, часто дерутся, не хотят заниматься, но это не так. Нужно их понять, тогда они полюбят тебя и станут твоими друзьями".
       "Ничего удивительного", перебил ее Вальтер. "Тебя невозможно не любить, я хорошо понимаю твоих учеников".
       "Так что работой я удовлетворена. С личной же жизнью все другое. У меня есть мама, которая меня любит, но, как ты понимаешь, это многое, но не все. Есть Елена, моя ближайшая подруга, мы с ней учились, у нас нет секретов друг от друга, и без нее моя жизнь была бы невыносимо неинтересной и скучной, есть группа людей, моих сверстников, с которыми я встречаюсь время от времени. Они милые и приятные люди, мне с ними хорошо, но мы все равно чужие, им не расскажешь то, что у тебя на душе. Был один человек, с которым я была около полугода, но потом мы расстались - мы с ним разные и не понимали друг друга. Для меня тоже лучше быть одной, чем скучать вдвоем. Мне нужна не только плотская любовь, я нуждаюсь в теплоте, доверии и понимании, а от него я этого не получала. И я его оставила".
       "Ну и дурак же он, расстаться с тобой может только человек недалекого ума, который ничего не понимает в жизни".
       "Он в этом не виноват, это ведь было мое решение. Но я не жалею, с ним мне было неинтересно, нас связывала только постель".
       "А что же тебе интересно?"
       "Многое. Я часто хожу в кино, в театры, их здесь много, слушаю музыку, много читаю".
       "Читаешь?" с удивлением спросил Вальтер. "И что же ты читаешь?"
       "В основном художественную литературу, но и многое другое тоже. Как же можно быть учительницей, если знаешь меньше своих учеников? Помню, как-то раз я рассказывала им о Троянской войне - они сидели с раскрытыми ртами, а после урока мы спорили о том, кто был прав - греки или троянцы. Или я рассказывала им о Вселенной, о других планетах и звездах. Но больше всего их поразили черные дыры. Когда я сказала, что черные дыры могут проглотить даже звезды с их планетами, один из ребят спросил меня: "Они глотают звезды, как я глотаю конфеты?" Весь класс очень смеялся".
       "А с кем ты ходишь в кино?"
       "Чаще всего с Еленой, у нас общие вкусы. Обычно, что нравится ей, нравится и мне. Но, бывает, я хожу с нашей компанией. Тут уж спорам нет конца, одним нравится, другим нет. Это ведь хорошо, когда у разных людей есть разные мнения".
       "А я даже не помню, когда был в кино, не говоря уж о театре или о выставке. И не читаю тоже. По телевизору смотрю только передачи о животных или о природе, изредка политические программы, но не художественные фильмы. Они меня мало интересуют".
       "Так ведь жить невозможно, это просто неинтересно".
       "С тобой я буду ходить всюду, куда скажешь".
       Вечером, перед сном, Мария сказала:
       "Завтра утром мы пойдем в церковь".
       "Вот уж не ожидал, что ты такая религиозная и по воскресеньям ходишь в церковь", сказал Вальтер удивленно. Мария казалась ему человеком современным, и религиозность никак не вязалась с ее обликом.
       "Нет, это не так", сказала она серьезно. "В церковь я хожу очень редко. Но в этот раз мне хочется помолиться о том, чтобы мы были вместе и счастливы, и чтобы каждый день для нас был праздником".
       Утром Вальтер проснулся раньше Марии. Ему захотелось сделать любимой что-нибудь приятное, удивить ее, ведь, в конце концов, не все же время ей делать сюрпризы, он тоже способен доказать свою преданность. Мария так крепко спала, что даже не проснулась от того, что Вальтер уже встал. Он пошел на кухню, приготовил кофе, достал из холодильника остатки вчерашнего торта и на подносе принес в спальню. Она еще спала. Вальтер долго смотрел на нее, не решаясь разбудить, но потом вспомнил, что они собрались в церковь - так можно и опоздать к утренней мессе, к тому же неизвестно, когда она здесь начинается.
       Он подсел к ней и поцеловал. Она открыла глаза, посмотрела на Вальтера ничего непонимающим взглядом, потом счастливо засмеялась.
       "Ты со мной. Я плохо спала, боялась, что проснусь, а тебя уже нет".
       "Я здесь и даже не один", сказал он, улыбаясь.
       Мария со страхом натянула простыню до подбородка.
       "Да, я не один. Со мной кофе и сладости. Сегодня ты будешь пить кофе в постели, а я буду смотреть на тебя и радоваться нашему счастью".
       "Так ты меня разбалуешь, я о таком даже мечтать не могла. Да и не привыкла я к этому, всегда заботилась о других. Ладно, пусть сегодня будет так, как ты хочешь, но в дальнейшем завтрак буду готовить я сама. А в выходные мне будет приятно выпить кофе, который приготовишь ты. Но только в выходные".
       "Вот и прекрасно. Пьем кофе и идем в церковь на мессу. Ты что ли забыла, что хотела сегодня помолиться за наше счастье?"
       "Нет, такого я не забываю. Просто мне захотелось немного понежиться в постели. Хорошо, когда не надо никуда спешить и знать, что любимый человек принесет тебе кофе. Помолиться мы успеем, для этого не обязательно идти к мессе".
       Утро было прекрасным - яркое солнце и голубое небо без единого облачка. Свежий воздух был еще не испорчен выхлопами многочисленных автомобилей, он был ароматен и даже немного солоноват. Вальтер еще раз отметил, что дома в новых районах отличались прекрасной архитектурой, прекрасным вкусом и, что ему особенно понравилось, каждый был совершенно не похож на другие. Когда же они пришли в старый город, Вальтер не мог скрыть своего восхищения. Все дома были построены из светлого камня, с высокими узкими окнами с деревянными ставнями и балконами увитыми цветами, узкими тенистыми улицами, выстланными булыжником. И, конечно, цветы, которых он никогда не видел или видел только в квартирах или оранжереях ботанических садов и названий которых он не знал. Он никогда не интересовался цветами, в доме у него никогда их не было, но здесь цветы были необходимы, без них все было бы другим, и это был бы совершенно другой город. Все вместе создавало ощущение нереального и вечного праздника, который ничто не могло нарушить.
       Они остановились перед высоким зданием, которое напоминало одновременно и строгий средневековый замок, и праздничный дворец.
       "Это наш собор", сказала Мария. "Сначала я хотела помолиться в какой-нибудь простой церкви, но потом решила, что наша любовь стоит молитвы в главном соборе. Идем, почему ты остановился?"
       Вальтер стоял, не решаясь войти.
       "Видишь ли, я ведь протестант", сказал Вальтер тихим голосом, как бы извиняясь.
       "Ну знаешь, этого я от тебя не ожидала. Я могла бы предположить все, что угодно, но только не то, что у тебя могут быть такие религиозные предрассудки. Да здесь почти все католики, у нас католическая страна. Неужели это так важно, что ты протестант, а я католичка, и поэтому мы не можем быть вместе?" сказала Мария возмущенно. "Я была о тебе другого мнения".
       "Ты права, не сердись. Я люблю тебя, и это самое главное", сказал Вальтер и первым вошел в собор.
       Собор был великолепен, по роскоши он мог бы соперничать с самыми известными дворцами, Вальтер даже подумал, что он был больше предназначен для какого-нибудь праздничного бала, чем для молитвенного дома. Месса была в разгаре. Священники в великолепных белых, малиновых и зеленых мантиях, звуки органа, потемневшие от времени картины из жизни святых, мерцающие свечи и слабый запах ладана создавали ощущение торжественности и смирения.
       Вальтер уже было направился к скамье, но Мария взяла его за руку и повела к скульптуре девы Марии.
       "Мы пришли не на мессу", сказала она.
       Она зажгла свечу, стала на колени и начала молиться. Вальтер по началу тоже хотел последовать ее примеру, но потом раздумал. Он не верил в Бога, а соблюсти ритуал просто ради приличия ему не захотелось. Наконец, окончив молитву, она встала и, коротко бросив Вальтеру: "Идем", направилась к выходу.
       Но он остановил ее и шепотом сказал:
       "Давай побудем еще немного, здесь так красиво. Не то, что в евангелических церквах".
       Они сели на скамью. Вальтер весь погрузился в созерцание собора, звуки органа, в проповедь священников, которые сменяли друг друга, Ему даже показалось, что различные цвета одеяний придают их словам другой оттенок, возможно, даже другой смысл. От великолепия собора, торжественности музыки и мессы он погрузился в транс, перестал замечать происходящее.
       Мария краешком глаза следила за ним. Для нее это было в новинку, она никак не ожидала, что месса может так повлиять на Вальтера.
       "Хорошо, что он так чувствителен к прекрасному, к красоте собора, к торжественности мессы. И это при том, что он не религиозен", думала она, глядя на Вальтера.
       "Пойдем", сказала она. "Нам еще многое нужно сделать".
       Вальтер посмотрел на нее непонимающим взглядом, затем очнулся, и они вышли из собора.
       Светило солнце, слабый ветерок шевелил листья деревьев, но Вальтер молчал, он никак не мог прийти в себя, отвлечься от магии только что пережитого.
       "Такого я от себя не ожидал", сказал он. "В католических мессах есть что-то необычно привлекательное, наверное, мистичность, то, чего многим, мне, например, не хватает в жизни. Это не то, что протестантские богослужения - там все сухо, обыденно, никакой торжественности. Даже орган звучит буднично, он только аккомпонимент тому, что говорит пастор в скучном черном одеянии".
       "Отвлекись, дорогой. Я только хотела попросить деву Марию, чтобы мы были вместе, чтобы мы были счастливы, чтобы мы любили и не были никогда скучны друг для друга. Я сделала то, что хотела, и теперь даже не знаю, когда появлюсь в церкви снова. Очевидно, при рождении ребенка, нашего ребенка, и обязательно мальчика похожего на тебя", сказала Мария и посмотрела на Вальтера.
       Он обнял ее.
       "У нас будет мальчик как ты хочешь, потом девочка, потом еще мальчик и еще девочка. Мы будем любить и всегда желать быть вместе. А теперь пойдем куда-нибудь поесть. Месса пробудила во мне зверский аппетит".
       Они поели в кафе и пошли гулять по городу.
       Так же как и собор, город показался Вальтеру необычайно красивым. Ему нравилось все - и дома из светлого камня с высокими узкими окнами со ставенками и балконами, уставленными цветами, зелень, которая росла всюду, высокие деревья, кусты, разнообразные цветы. Он подумал, что в таком городе нельзя чувствовать себя чужим и не быть знакомым с другими людьми из толпы на улицах.
       "Мне всегда хотелось спросить архитекторов и градостроителей: "Неужели города должны быть обязательно серыми? Неужели вам не хочется жить в светлом городе или в городе с разноцветными домами? Ведь у людей, живущих в серых и коричневых домах, не может быть хорошего вкуса". Чувство радости может возникнуть только среди белых и цветных домов. С рождения я был лишен счастья, всего того, что меня сейчас окружает, был лишен радости любви и желания бесконечно любоваться любимой", думал он, переводя глаза от зданий на Марию и от Марии на окружавшие дома и растения.
       Мария, взяв Вальтера за руку, таскала с одной стороны улицы на другую, рассматривала витрины магазинов, не останавливаясь надолго ни у одной из них, и заставляла его восхищаться то роскошными платьями, то ювелирными украшениями.
       "Ну посмотри только, какая красота", говорила она, указывая на великолепное красное платье, украшенное различными узорами. Но тут же ее внимание привлек строгий черный костюм в витрине другого магазина, на противоположной стороне улицы, и она увлекла за собой Вальтера.
       "Какой прекрасный костюм, он, без сомнения, предназначен для приемов в каком-нибудь министерстве или банке", приговаривала она, тянув за собой Вальтера к витрине ювелирного магазина.
       "Какие кольца, какие колье!"
       "Тебе это все нравится? Сегодня магазины закрыты, но завтра мы обязательно купим то, что тебе больше всего понравится", сказал Вальтер, с любовью глядя на Марию. "Я хочу тебе купить что-нибудь очень красивое в честь нашего знакомства".
       "Зачем?" удивилась она. "Мне этого ничего не надо. Для театра или концерта у меня есть выходные платья, они красивые, и я ими довольна. А драгоценностей я не люблю. Мои сережки достались мне от моей бабушки, зато они с настоящими изумрудами. Они мне очень нравятся, к тому же, это память о моей любимой бабушке".
       "Теперь ты будешь жить иначе, я хорошо зарабатываю, и ты не должна ни в чем себе отказывать".
       "А ты еще и мот. Вот уж не ожидала я этого от тебя".
       "Деньги для того и созданы, чтобы их тратить", сказал он.
       "Мне ничего не надо. Я довольна тем, что имею. Просто я люблю смотреть на красивые вещи, на краски, на работу портных и ювелиров".
       "Какая она прелестная, такая импульсивная, непредсказуемая. Никогда не знаешь, что ей придет в голову через минуту. Она совсем не похожа на тех, с кем я был раньше. И слава Богу", подумал он, еще крепче держа Марию за руку.
       От обилия ощущений Вальтер внезапно почувствовал, что устал и непроизвольно зевнул.
       "Идем домой", сказала Мария. "Хватит гулять. Мы еще много раз будем в городе, и я покажу тебе то, что ты сегодня еще не видел и расскажу историю города. Я все хорошо знаю".
       "Да, я, очевидно, устал. Завтра нужно рано вставать на работу, и мне, и тебе. Ляжем пораньше. Знаешь, сегодня не будем... Ну, ты сама понимаешь, что я имею в виду. Работа есть работа и нужно чувствовать себя отдохнувшим".
       "Конечно, я понимаю тебя превосходно. Возможно, ты и прав. Просто это не приходило мне в голову", сказала Мария и посмотрела на него немного иронично.
       С момента их знакомства ей почему-то казалось, и она даже не могла себе объяснить, почему, что он человек достаточно прагматичный.
       "Я его еще плохо знаю", уговаривала она себя. "Ведь открывать в любимом человеке неожиданные черты - это великолепно! Ничего нет скучнее, чем единообразие, предсказуемость. Как я хочу, чтобы мы были вместе, любили и каждый раз открывали друг у друга новые черты характера".
       "Приятно любить человека слова", сказал Вальтер утром, увидев, что его уже ждал завтрак. "Теперь я уверен, что сегодня рабочий день пройдет хорошо.
       Уже к вечеру появился Вальтер. Мария посмотрела на него вопросительно.
       "Как ты отработал? Было очень сложно?" спросила она.
       "Да нет же. День как день, работы много, нужно к концу месяца закончить задание. Я сделаю его хорошо. И я много раз думал о тебе, представлял себе, что мы вместе. И, как ни странно, это не мешало мне, наоборот, мысли становились отчетливее и решения приходили быстрее. А когда можно было уже идти домой, я не задержался, как делал обычно, а почти побежал, чтобы скорее увидеть тебя. Я уверен, с заданием мы справимся. Сослуживцы хорошие, умеют работать, могут и расслабиться во время работы. В полдень, в самый разгар работы, раздался шум, они вскочили с мест и пошли в кафе поесть. И я пошел вместе с ними, не мог же я остаться в бюро один, когда других уже и след простыл. В кафе я чувствовал себя очень привольно, атмосфера была дружеская, почти домашняя, видно было, что все приятели, если не друзья, говорили на перебой, старались меня приобщить к разговору, задавали много вопросов, как будто бы не знали, кто я. К тому же и кофе был превосходный, душистый и крепкий, мне кажется, что такого чудного кофе я никогда раньше не пил, только у тебя, и бутерброды оказались очень свежими и вкусными, съел даже три, один с сыром и два с ветчиной, какой никогда в жизни не ел. Я так увлекся, что даже не заметил, как промелькнули сорок минут перерыва, но другие точно знали время и заспешили в бюро. Для меня такое в новинку, совершенно непривычные отношения. Там, в том бюро, где я когда-то, много лет назад, раньше работал (он отчетливо не помнил, когда это было, да и было ли это вообще, остались какие-то смутные воспоминания о предыдущей жизни, даже не воспоминание, а ощущение того, что у него раньше была еще какая-то жизнь), было совсем не так - никто ни с кем не разговаривал, для этого просто не было времени, отношения были какие-то если не холодные, то, во всяком случае, формальные, из еды перехватывали что попало, не прерывая работы, да и работали так, что даже дым из ушей шел".
       Мария подошла к Вальтеру, нагнула его голову и понюхала уши.
       "Что-то дымом не пахнет", сказала она, пытаясь придать словам разочарование, но видя, что Вальтер посмотрел на нее удивленно, рассмеялась. "Я рада, что тебе нравится работа. А то я уже волновалась, не знала, как пройдет твой первый день".
       "Волноваться ни к чему. С такими сотрудниками не пропадешь. Один из них, Луис, уже пригласил меня к ним. Мне одному приходить как-то не хочется, но с тобой я пойду с удовольствием. Кстати, мои сослуживцы собираются в конце месяца в ресторане, чтобы отметить окончание работы. Пойдем?"
       "Конечно, я буду рада с ними встретиться. Но прежде мы пойдем к моей маме, я хочу вас познакомить. У меня мама добрая, заботливая и очень меня любит. Я ведь тебе это все рассказывала. А вот ты ничего не говорил мне о твоей матери.
       Она тебе должна понравиться, она у меня очень хорошая. Для нее семья - муж, дети - самое главное в жизни. Когда у нас тоже будут дети, я буду их любить больше всего на свете".
       "Даже больше, чем меня?"
       "Посмотрим", сказала Мария, смеясь. "А твоя? Расскажи о своей матери".
       "Моя совсем не такая", сказал он без особых эмоций. "Я даже не знаю, любит ли она меня или когда нибудь вообще любила. Больше всего она любила самою себя, мне даже кажется, что отца она тоже не любила. Детей она не хотела, забеременела случайно и аборт не сделала только из-за боязни боли. Все это я узнал совершенно случайно, когда мне было лет четырнадцать. После окончания школы постарался уехать в другой город, лишь бы уйти из семьи. Впрочем, я не видел ее уже много лет, и как она живет, не знаю".
       Наступила зима с длинными вечерами и ночами. Снега не было, и дожди тоже были не так часто, но с моря дул неприятный ветер.
       Вальтер приходил с работы и после ужина утыкался в газету или смотрел телевизор. Это было для Марии невыносимо, она не могла понять, как такой интеллигентный человек, как Вальтер, может проводить все свободное время за газетами или перед телевизором, смотря неинтересные программы.
       "Неужели нет ничего интереснее, чем читать газеты?" спросила она его наконец.
       "Мне это интересно, я интересуюсь тем, что происходит в мире".
       "Меня тоже интересуют новости. Но ведь кроме этого существуют вещи не менее важные, например, книги, театры, музыка, кино. Пойдем куда-нибудь, да хотя бы в бар, если ты не хочешь в кино".
       "Давай посидим дома. Я устал, очень много работы. Кроме того, идет дождь, холодно, на улице противно. А дома так уютно, и ты рядом".
       "Чтение для меня это не только необходимость, это еще и привычка. Если не хочешь сам читать, я могу тебе почитать вслух. Уверяю тебя, через некоторое время ты втянешься, и чтение будет для тебя необходимостью, как для наркоманов наркотики".
       "Я буду делать то, что ты считаешь нужным", сказал Вальтер.
       Мария решила читать ему роман, о котором много говорили и считали новым явлением в литературе. Она увлеклась чтением, и когда подняла глаза на Вальтера, чтобы увидеть его реакцию, поняла, что он ее не слушает. Он смотрел куда-то вдаль, что-то обдумывая. Мария хотела сначала возмутиться, но потом решила, что это не поможет. Не все сразу, он должен привыкнуть, решила она.
       "Тебе не интересно", сказала она все же грустно. "А ведь это хороший роман".
       "Не сердись, я отвлекся. Завтра будет тяжелый день. Нам ведь через несколько дней нужно сдать работу. Поначалу я слушал тебя внимательно, а потом отвлекся. Роман, очевидно, действительно интересный, но я так устаю, что хочется чего-нибудь легкого, чтобы не надо было напрягаться, ни о чем серьезном не думать".
       "Ну, хорошо, когда ты сдашь свою работу, тогда и продолжим чтение".
       "Почему тебе вечно хочется что-то делать - читать, ходить в кино или театр, или в бар, или встречаться с друзьями. Неужели не лучше посидеть вдвоем дома? Разве ты не устаешь на работе?"
       "Устаю. Но ведь нельзя всегда быть дома. В кино, в театре, даже в баре среди друзей получаешь информацию, которую невозможно получить из газет. Я не говорю о том, что это интересно. Для меня это просто необходимо, я не представляю себе другой жизни. В кино или в театр мы пойдем вдвоем, значит, мы не расстанемся, мы будем вместе. Только на работе мы врозь".
       "Обещаю тебе, как только я закончу эту работу, первое, что мы сделаем, пойдем театр. Только выбери пьесу не слишком серьезную. Мне все-таки нужно будет отвлечься от тяжелой работы".
       "Неужели ты работаешь напряженнее меня? Никогда в это не поверю. Мне иногда кажется, что для тебя не существует ничего, кроме работы, даже я как бы приложение к твоей работе, никак не больше".
       "Что ты говоришь? Ты ведь самое главное в моей жизни. Просто я не умею работать иначе. Я часто завидую сослуживцам - они работают, но работа не отнимает у них все силы, как у меня, они умеют расслабляться, собираются в кафе в обеденный перерыв, вкусно едят, разговаривают, шутят. Уверен, что, как только покинут бюро, они тут же забывают о работе и думают обо всем, о чем угодно - о семье, о жене, о детях, о кафе, о барах, о кинокартинах, которые они недавно видели или собираются увидеть, о книгах, о музыке, короче обо всем, что приносит удовольствие и расслабление. А я думаю всегда только о работе, что сделал сегодня, что предстоит сделать завтра, послезавтра, на следующей неделе, через месяц. Это невыносимо, но что я могу сделать? Это выше моих сил, иначе жить я не могу".
       "А как же я? Остается ли у тебя место для меня?"
       "Как ты можешь даже думать об этом? Я могу сосредоточиться на работе только зная, что люблю тебя, что ты рядом и что для меня нет человека дороже. Я всегда чувствую тебя, твою любовь, даже на работе ты как бы вместе со мной. Я даже ловлю себя на мысли, что часто советуюсь с тобой, и ты всегда даешь мне правильные советы. Без тебя моя жизнь не имеет никакого смысла. Можешь ли ты любить меня таким, каков я есть?"
       "Конечно, я люблю тебя, ты для меня все, и хорошее, и плохое. Все, что бывает в жизни. Мне просто сложно примириться с тем, что ты не такой, как я. Хотя, если бы у нас всегда были бы одни и те же желания, если бы нам нравились одинаковые вещи, если бы, наконец, мы думали одинаково, мне было бы скучно. К сожалению, с тобой почти невозможно поспорить, ты какой-то скрытный, хотя я уверенна, что ты чувствуешь не менее остро, чем я. Но из тебя почти невозможно вытянуть то, о чем ты думаешь, что тебя беспокоит, что тебя радует. Наверное, если бы ты был другим, я не любила бы тебя".
       Вальтер слушал Марию и думал, что приятно, когда тебя любят, но ее южный темперамент начал его уже тяготить. Он любил ее, не представлял себе, что бы случилось, если бы она его разлюбила и выгнала. Но он все чаще ловил себя на мысли, что было бы куда лучше, если бы они чаще сидели дома, молчали, чувствовали присутствие любимого человека, а он получил бы возможность беспрепятственно читать газеты и смотреть телевизор, те программы, которые, по мнению Марии, были неинтересными. Очевидно, это невозможно, думал он, идеальных пар не существует, всегда кто-нибудь из партнеров, а еще чаще оба, чем-нибудь недовольны. Но все живут вместе, одиноких людей почти не существует, а если такие и бывают, то Вальтер не захотел бы быть одним из них. Он потихоньку вздыхал днем, а ночью прижимал к себе спящую Марию, дрожа от мысли, что, однажды проснувшись, не найдет ее рядом.
       Прошла зима и наступила весна. Расцвели цветы на деревьях и кустах.
      
       Но весна вскоре кончилась, и уже в апреле стало невыносимо жарко. Если зимой оба приходили домой после заката, то теперь выйти на улицу стало возможным только тогда, когда стемнеет и станет прохладнее.
       Затем и долгое южное лето, сухое, без дождей, с невыносимыми горячими ветрами, окончилось, наступила осень. Вальтер ожидал, что, наконец, пойдут дожди, смоют летнюю пыль, увлажнят воздух, можно будет спокойно и с наслаждением дышать. Но и этого не наступило. Даже любимого им листопада, когда идешь по желтой опавшей, шуршащей листве, и на душе становится радостно, и его тоже не было. Просто дни стали короче и не такими жаркими.
       "Пришла осень" подумал он с грустью. Вальтер не любил осени и, сам не отдавая себе отчета почему, с беспокойством ожидал прихода этого времени года. Неотчетливо вспоминалось, что раньше осень была самым безрадостным, тоскливым и темным временем года. Глядя на застывающие в предчувствии морозов деревья, на летящие на ветру последние листья, которые еще не успели облететь, холодный дождь, сам он чувствовал тоску, апатию, нежелание радоваться жизни. Ему хотелось заснуть, проспать всю осень и зиму и проснуться с пробивавшимися из-под земли растениями.
       Он часто ловил себя на мысли, что все реже и реже вспоминает о Марии во время работы, что его не тянет домой, как это было еще недавно.
       Новые сослуживцы тоже заметили перемену его настроения.
       "Что с тобой? Ходишь как в воду опущенный", сказал с тревогой Луис. "Раньше ты был если не веселым, то, во всяком случае, всегда радовался жизни. А теперь ходишь мрачный. Как ты себя чувствуешь, уж не заболел ли? Или у вас в семье неприятности? Ты не поругался с Марией? Ведь ты всегда говорил с восторгом о ней, а теперь даже не упоминаешь о ее существовании. Может быть, я могу помочь?"
       "Нет, нет, у нас все в порядке. Мы по-прежнему любим друг друга. И чувствую я себя хорошо. Наступила осень, а осенью я всегда в плохом настроении без какой-либо причины. Но это пройдет, вот наступит весна, и я снова почувствую радость жизни".
       Луис недоверчиво посмотрел на Вальтера, но не стал возражать.
       "Да ведь он прав!" подумал Вальтер. "Раньше, какой бы напряженной ни была работа, я все время думал о Марии, о том, как мы встретимся, как будем вместе. Всегда невольно вспоминалось, как ночью она прижималась ко мне или я, проснувшись и не находя ее рядом, чувствовал, как в страхе замирает сердце, а она была на кухне и готовила нам завтрак. И всегда спешил домой, к Марии, к ее теплу, в наш дом. Теперь же все не так. На работе я думаю только о работе, подумать же о Марии у меня нет ни времени и, откровенно говоря, ни желания. С ней мне стало не то чтобы неинтересно, иногда она меня просто раздражает. Все меня здесь раздражает, и эта погода - мне бы хотелось дождя осенью, деревьев с опавшей листвой, промозглого холода, всего того, чего здесь нет".
       Вальтер с грустью подумал о том, что те здания или соборы, которые раньше ему нравились, вызывали восхищение, видятся теперь скучными, и ходит он по улицам так, как проходят казенные коридоры учреждений с одной только мыслью, поскорее оттуда выбраться.
       "Мария прекрасная женщина, я люблю ее", думал он. "Но почему ей всегда нужно что-то придумывать - то идти в кино, то в театр, или в бар? Я ведь говорил ей, что лучше остаться дома. Так нет же, ей нужна деятельность. Читать, обсуждать новые книжки, кино, представления. Или обязательно идти гулять по городу. А ее странная, можно сказать, неприятная привычка кидаться с одной стороны улицы на другую, бесцельно рассматривать витрины и ничего не высмотреть. Почему она не может жить, как все? Ему было бы приятнее, если бы все было по-другому - он приходит с работы домой, где его уже ждет еда, может быть и не такая изысканная, как здесь, но вполне приличная, есть ее можно и даже без отвращения. Потом он читает газету, а Мария рассказывает ему, что говорили соседи или знакомые, которых она встретила по пути в магазин, затем они смотрят телевизор и идут спать. Это была бы нормальная размеренная жизнь. А я-то думал, что здесь, в этой стране, в этом городе я нашел счастье и любимую женщину. Может быть, я разлюбил Марию? Нужно быть откровенным перед самим собой, она нужна мне только как женщина, без нее можно и так жить прекрасно. И, может быть, как кухарка, которая готовит вкусную пищу. Не больше того! И домой не спешу - что там ожидает меня? Только метушня и никакого покоя. Мне этого всего не нужно. Я хочу жить совершенно по другому - спокойно, без никому ненужных неожиданностей. В доме, в котором мы живем, я чувствую себя чужим и ненужным, как тот кукушонок, выталкивающий из приютившего его гнезда птенцов той самой птицы, которая его выкормила. Также и мне хочется вытолкнуть Марию и зажить по-старому, так, как я жил раньше".
       Уходя в школу, Мария предупредила Вальтера, что придет поздно - у них собрание, уже прошел месяц с начала учебного года, надо подвести некоторые итоги, тем более, что она начала работать с первым классом, а это всегда беспокойно, необходимо понять учеников и они должны понять ее -, попросила не скучать и терпеливо дожидаться ее прихода. Она придет сразу, как только освободится.
       Никто не встретил его, когда он пришел домой, все было как прежде, только не было Марии. Он был один. Дом показался ему чужим и безрадостным, хотя в нем ничего не изменилось - та же кухня, в которой они обычно ели, та же гостиная, где Вальтер читал газеты и смотрел телевизор, та же спальня, где они спали вместе.
       Вальтер ходил по квартире как неприкаянный из угла в угол и не мог успокоиться. Он почувствовал, что не может дольше оставаться дома. Пойти куда угодно, лишь бы не быть одному, наедине со своими мрачными мыслями, уйти из этой квартиры, в которой он был чужим. Он быстро оделся и вышел.
       И не узнал города. Дом, в котором он жил с Марией, одиноко стоял среди голой равнины. Он хорошо помнил, что там должны быть другие дома и многочисленные деревья. Но ничего этого не было - ни домов, ни деревьев, ни огней города, раньше окружавших здание. Вальтер подумал, что может быть по ошибке он вышел не через главный, а через запасной выход и потерял ориентир, но, оглядевшись, понял, что это не так. Ничто не напоминало ему знакомый пейзаж.
       Дом одиноко стоял среди голой равнины, по которой проходила широкая дорога, уходящая вдаль и терявшаяся в неизвестно откуда взявшемся тумане.
       Он в нерешительности смотрел на дорогу, и сам того не ожидая, пошел по ней.
       На темном южном небе ярко светили крупные звезды, было тепло. Вскоре появились облака, которые постепенно заволокли небо, похолодало, подул холодный ветер и пошел дождь. Он шел, обходя многочисленные лужи. Его куртка промокла, в ботинках хлюпала вода, он начал дрожать от холода, но продолжал идти, не обращая внимания на эти неудобства. Он даже отметил, что ему совершенно безразлично то, что завтра придется надеть другую куртку, другой костюм и другие ботинки, а эти выбросить, потому что они пришли в полную негодность.
       Он шел по дороге, и чем дольше он шел, тем сильнее возникало в нем чувство спокойствия и радости, которое бывает у человека, возвращающегося из далекого пусть даже приятного путешествия, к себе домой. И все-таки, несмотря на радостное настроение, то ли из-за дождя, холода или по какой-то непонятной ему самому причине, его постепенно начали одолевать грустные мысли. Тем боле что дорога, по которой он шел, проходила по голой равнине, без единого дерева, без единого куста, которые могли бы скрасить однообразие пейзажа. Она была совершенно безлюдной, его не обогнал ни один человек, ни одна машина, никто не попадался ему навстречу. Если бы кто-нибудь сказал, что он попал на какую-то безжизненную планету, затерявшуюся на окраине Вселенной, он бы в это поверил.
       Этот безлюдный безрадостный пейзаж и отсутствие людей давали ему возможность подумать о своей жизни, ту самую возможность, которую он сам, по собственной воле, отвергал, ссылаясь на занятость на работе и суету жизни. Он думал о том, что дома его никто не ждет, что у него нет семьи, детей, что каждый последующий день похож на предыдущий, и что кроме работы у него нет ничего и никого.
       Он ни разу не подумал о Марии, которая его любила, о ее горячем теле, о ее желании приобщить его к интересной жизни, а эта интересная жизнь была ему не нужна, о вкусностях, которые она готовила, чтобы доставить ему удовольствие, о сослуживцах, которые умели не только работать, но и расслабляться. Не думал он и о городе, который был очень красив и пах ароматом необычных цветов, названий которых он не знал, в котором был счастлив и хотел прожить всю жизнь.
       Вдалеке, у самого горизонта, Вальтер увидел огни города. Он ускорил шаг и почти побежал к этим огням. Дорога сузилась и превратилась в улицу.
       Впереди, окруженное другими домами, он увидел здание, в котором на третьем этаже располагалась фирма, где он проработал много лет. Перед зданием он обнаружил и стоянку автомобилей, на которой стоял его синий Фольксваген. Вальтер подошел к нему и с любовью похлопал по капоту, как похлопывают по плечу хорошо знакомого человека. Если бы он мог, то с радостью бы обнял свой автомобиль.
       Перед зданием стоял человек, улыбался и протягивал к нему руки. Вальтер подошел, и они обнялись.
       "Я рад, что ты возвратился", сказал человек.
       Вальтер посмотрел на него и узнал в нем самого себя.
       По привычке, как и раньше, приходя на работу или уходя домой, он посмотрел на электронные часы перед входом.
       Они показывали 18.53.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       35
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 26/01/2012.
  • © Copyright Кеслер Дэвид Филиппович (devid.kesler@gmx.de)
  • Обновлено: 26/01/2012. 180k. Статистика.
  • Сборник рассказов: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.