Отец рванул с вешалки дождевик, вскинул на плечо рюкзак, шагнул за дверь:
- Не перейдешь в шестой, - шкуру спущу!
Хлопнула дверь.
Генка стер со щеки слезу, пнул табуретку, швырнул на кровать учебник английского.
В кухне загремели кастрюлями. Генка, открыв дверь туда и просунув голову:
- Чем каждой тарелкой греметь, взяла бы все сразу да об пол!
- Уехал отец-то, - сокрушается в кухне бабушка. - Оставил ирода на нашу голову! Не будет сладу!
Генка угрюмо:
- Не будет!
Навалившись голым животом на рейки, над забором у палисадника появляется маленький Илька:
- Ген! Он опять поднялся! Белый!
Генка высовывается в окно, зло смотрит на небо. Над поселком висят ребячьи "конверты" - змеи с трещотками, выше всех - белый.
Да, пожалуй, так верно начать сценарий. Есть завязка. Предчувствие говорит мне, что снимать придется "Ту сторону". "Лабиринт" напугает начальство. "В.Б., да ведь это чернуха!" Или что-нибудь в этом духе. Все будут ориентироваться на "Мальчика": как же, первая категория! Крючков тогда распорядился отобрать "Оруженосца Кашку" у Н.Зубаревой и передать В.Кеворкову.
Я снял бы "Кашку" в охотку. Это лучшее у Крапивина. Но Зубарева уже начала съемки, я видел снятое, мне понравилось. В отделе грустная Нина. Подхожу, наклоняюсь к ней:
- Ну что, есть тоска в глазах?
- Есть!
Зашлось мое сердце:
- Ну, так, может, снимешь сама?
Радостным солнцем полыхнуло в ответ!
- Вот вы как по-вер-ну-ли! - едва ли не пропела ошеломленная зав. отделом.
- Что ты творишь, хочешь карьеру сделать - иди по трупам! - доброжелатели. Не для меня это! Ну его на хрен!
Белый змей шевельнулся, взял еще несколько метров высоты и снова замер.
- Возможно он нас не понял! - задумчивый Шурик не выпускает травинку изо рта.
- Чего? - откликается Яшка Воробей. Он, примостившись на срезе шаткого столба, тоже смотрит вверх. - Чего не понял?
- Сигналов!
- Ха, все понимают, а он неграмотный?
Я тоже смотрю на змеев. Глазами Шурика, Яшки, Генки... На воскресенье назначен просмотр. В голове "Та сторона, где ветер", а смотреть будут "Веселые зернышки". Кто-то катит бочку на меня и редактора. Новая зав. отделом, кто ж еще! Редактор ей поперек горла, ясно - хочет его убрать и "внедрить" своего человека. И по мне рикошетом!
Сидим с редактором в накуренной комнате, ждем. Вызывает главный и ... поздравляет с успехом! Он в полном восторге! Не обломилось у новой завши, не обломилось! Ну да все еще впереди, на чем-нибудь поймает беднягу-редактора!
Снял на ВДНХ, среди цветов и скульптур грузинского парка, концерт грузинских ребят. Главный посмотрел, обрадовался, вызвал к себе меня и новую завшу - выпускницу консерватории, решил поощрить:
- Замечательно снято! Напишите текст к этому!
Написал, надо назвать. Предлагаю - выпускница все отвергает.
- Ну, давайте хотя бы "Эка, Ия и другие!" - в этом игра есть, шутливость! Или строку из грузинских поэтов!
- Нет, надо что-то другое!..
В результате в эфире "Лето, каникулы, песни!" Хоть задавись! Стиль "Абы чего не вышло!"
Зато как радостно встретить на съемке творческую душу! Снимаю с Мариной Голдовской. Поймав яркий кадр, она, кинодокументалист милостью Божией, правой рукой с поднятым большим пальцем показывает: "Во! Здорово!" И, озаренная удачей, всех заряжает радостью!
Привлечь к съемке высокого профессионала - уже удача. На практикабле - досчатой площадке в полуметре над полом - дикторы ВР Ю.Б.Левитан, А.И.Задачин, Ю.С.Ярцев, у рояля певец Александр Розум и аккомпаниатор. Розум оступается, начинает падать с площадки - в прямом эфире! Я мгновенно переключаю камеру на Ю.Б.Левитана, он, все поняв, хватает микрофон и своим голосом глашатая: "Говорит Москва! Говорит Москва! - так я начинал передачи в военное время". И продолжает о том, как читал сводки Информбюро. Странновато, конечно, от внезапного исчезновения певца и какого-то шума, но нет "дыры", нет провала! Увидев, что Розум взобрался на практикабль и готов петь, Юрий Борисович делает "связочку": "Но, как бы ни было трудно, звучала песня!" Пианист вступает, и Розум поет.
Илька, вздохнув:
- Знаете, что? По-моему, он это нарочно!
Шурик рассеяно:
- Кто?
Илька:
- Тот, кто запустил! Вон он где! Выше всех!
Яшка, скривившись:
- Мой "Шмель" еще выше поднимался!
Илька, изумившись:
- Ух, и врешь!
Шурик:
- И кроме того, твой "Шмель" упал!
Яшка твердо:
- Генкин "Кондор" все равно выше поднимется!
- Какая разница между мужчиной и Парижем? - спрашиваю я, и, видя улыбчиво-недоуменные лица вокруг, после паузы поясняю: - Париж - всегда Париж!
Громкий хохот накрывает зал ресторана "Варшава", - оглушает всех громадный Н.В.Шегоцкий, много-много-многолетний главбух Гостелерадио. Мы с ним гости телевизионщиков из Иркутска, я летал туда принимать программу, помог этой интереснейшей студии, - не один год там работали Валентин Распутин и Александр Вампилов, - сегодня программа успешно показана по ЦТ и теперь отмечают это; я здесь в благодарность за опеку, за помощь, а Николай Васильевич, потому что дает студии денежки. Он фигура колоритнейшая, ростом и голосом его Бог не обидел, он давно уж приглашаем во МХАТ на малые роли, знает уймищу знаменитостей, и теперь, подвыпив, вдохновляется прошлым:
- Я самому Маяковскому гонорары резал! И этой жадине Маршаку!
- При всем при том, при всем при том, при всем при том при этом, Маршак остался Маршаком, а Роберт Бернс - поэтом! - вспоминаю я чью-то крылатую эпиграмму, и Николай Васильевич опять взрывается хохотом!
Отдышавшись, он решает:
- Надо будет Сергею Георгиевичу прочесть, пусть посмеется!
Все знают о не любви Лапина к Маршаку, не раз это декларировалось публично. Впрочем, трудно сказать, кого любит Лапин. Крючкова нашего, во всяком случае, терпеть не может. "Пешки, пешки - крепкие орешки!" - недавно прозвучала в эфире ершистая песенка. Музыка Чичкова, слова Крючкова. Ответ на лапинскую антипатию. Усидеть В.С.Крючкову помог П.А.Сатюков, когда-то главный редактор "Правды", Лапин вытащил его из антихрущевской опалы, и Сатюков - гл. редактор "учебки", - работает, не щадя себя. Лапин к нему прислушивается.
В шестом номере журнала "Наша улица" за 2006 год опубликован мой материал "За экраном телевизора". Это рассказ о жизни ЦТ и на ЦТ, документально точный, но далеко не исчерпывающий.
В пятидесятые годы - эпоху прямого эфира - по московскому ТV попросили выступить И.Д.Папанина. Он ужасно разволновался: "Добрый вечер, дорогие товарищи телевизоры! Тьфу, еби твою мать, - телезрители!" Больше его не приглашали.
В семидесятых годах, когда уже все шло в записи, Лапин вспомнил о знаменитом полярнике. Его сняли на видео, - говорил он живо, образно. Сразу после эфира пошли звонки: просили напомнить Папанину о себе, передавали приветы, - звонили все только женщины! Ай да полярник!
Монитор у главного хитрый, можно увидеть не только то, что идет в эфире или происходит в павильонах Шаболовки, Останкино, но, нажав секретную кнопочку, и то, что поступает в кабинеты Лапина и Мамедова.
Заглянув как-то к главному в воскресенье (работы с избытком, приходится месяцами вкалывать без выходных), услышал: "Садитесь, сейчас глянем, что там есть интересного!" И глянули: в Кремле обед в честь английского премьер-министра Гарольда Вильсона.
Вильсон лейборист, его позиция по отношению к СССР много мягче, нежели у консерваторов, и обед грандиозный: за двумя длиннющими столами сотни людей.
Брежнев на правах хозяина предоставляет первое слово гостю. Вильсон - он за одним столом с Брежневым, напротив, - встает и произносит краткую приветственную речь, в пределах минуты.
На столах изобилие, аппетит у всех разыгрался, и от Брежнева ждут той же краткости. Но генсек, встав, достает из внутреннего кармана пиджака стопку белых бумаг, - небольшого формата, но стопку, а ведь все ждут совсем иную стопку - хрустальную, бокал перед каждым полнехонький, - и начинает читать! С чувством, с толком, с расстановкой, причмокивая, гэкая, покашливая, прочищая горло, - о разоружении, о вооружении, об отношениях, соотношениях, - читает, читает, читает! На лицах у всех тоска смертная, а на столах!! Да за что же такая мука?! Вильсон не выдерживает и начинает есть! Жадно съедает все, что уже на тарелке, потом сам, без помощи официантов, кладет себе салаты, бутерброды с икрой и семгой - все подряд - и уписывает за обе щеки! Брежнев читает, а он ест! Снова и снова кладет на тарелку, стремительно поглощает все! Никто не смеет последовать его примеру, хотя глотают слюнки! Вильсон ест, а Брежнев читает, - все уже смотрят на генсека с плохо скрываемым раздражением, следят: сколько ж листков еще впереди? Минут через двадцать Брежнев, наконец, убирает бумажки в карман, прячет очки, и провозглашает:
- За здоровье премьер-министра Великобритании господина Гарольда Вильсона!
А господин, наевшись от пуза, только-только откинулся к спинке стула, но поднимается, берет свой бокал, чокается с Брежневым - и выпивает! После съеденного! Все мигом осушают бокалы, набрасываются на еду, а Вильсон блаженствует, отдыхает, поглядывает на всех, посмеиваясь. "Наш пострел везде поспел!" Да пострел-то не наш! Наш "пострел" постарел.
На закрытом просмотре в кинозале 5-го этажа Шаболовки - лента, снятая американскими журналистами: о пребывании в Москве президента США Р.Никсона.
Лента идет два часа. В ней и снесение здания перед домом Пашкова, - за двое суток обрушили, убрали развалины и разбили на этом месте клумбу, - и другие снесенные здания и свежевозникшие клумбы. Тогда родился анекдот: Никсону дали медаль за реконструкцию Москвы!
Были сцены, когда американцы кидают на тротуар мягкие игрушки, другие сувениры, а десятки и сотни советских людей давятся: цапнуть это скорее! Было село без электричества, - утопающее в грязи, - в тридцати километрах от Москвы. Но самое интересное оказалось в конце фильма.
На аэродроме чета Никсонов прощается с Косыгиным, направляется к самолету; перед тем, как нырнуть в самолет, супруги прощально машут всем провожающим и исчезают в салоне.
Но самолет никак не взлетает, даже не трогается с места, и мы видим какие-то переговоры встревоженного летчика, высунувшегося из окошка, с людьми у самолета.
На трап, смеясь, выходят Никсон с женой, спускаются, Косыгин встречает их и вместе возвращаются в здание для высоких гостей.
Минут через тридцать на площадку подруливает другой самолет. Косыгин вновь провожает президента с супругой, те вновь на трапе машут прощально, смеются, и опять исчезают в салоне. Самолет трогается, выезжает на разгонную полосу, стартует и улетает.
Оказывается, в первом самолете отказал двигатель. Более ста американских корреспондентов улетело вчера в Иран, куда летит президент, но один корреспондент остался, чтобы снять проводы Никсона. И снял!
Звучит комментарий (в переводе):
- Все шло хорошо, четко по графику, и казалось, действительно перед нами новая Россия! Но, как говорят русские, всего не предусмотришь!
Да, телевидение бывает иногда захватывающе интересным: если оно для закрытого пользования.
А для открытого, для всеобщего - партийные бонзы награждают и лобзают друг друга, ногастые фигуристки режут и гладят лед, и хоккей, хоккей... "Дорогие товарищи из Останкино! Вы нас зафутболили, захоккеили! Смотреть нечего!", "Товарищи, побойтесь бога и общественного мнения, не выпускайте на экран идиотов, не могущих связать двух слов!", "Сколько можно крутить старые фильмы, мы их уже наизусть знаем!" Таких зрительских писем - мешки, в редакциях устраиваются специальные субботники по "чтению" корреспонденции: из мешка вынимаются два-три письма, читаются, кладутся обратно, весь мешок идет на сожжение.
Конечно, есть программы, которых ждут: "Клуб кинопутешественников", "В мире животных", "Кинопанорама", "Очевидное-невероятное" (в них основное - фрагмент фильма, само ТV снимает только выступающих и заставки). Но "масса эфира" - передачи малоприметные, серые. Редакторы, зав. отделами почти всегда - люди, пришедшие на ТV из комсомольских "органов", из ВПШ.
- Я овладела марксистко-ленинским методом, и могу решить любую проблему действительности! - заявляет выпускница ВПШ, назначенная теперь зав. отделом.
Где ж тут появиться интересным программам?!
И меня все настойчивее одолевает: что я здесь делаю? На что трачу жизнь свою? И мечтаю сорваться на какую-нибудь баржу, уж не знаю, кем, и после вахты скорей за перо!.. Но надо дать выучиться Андрею, сыну, у него сплошные тройки в аттестате Гнесинского училища, отлично только по альту и прочей музыке, но этого мало: если больше двух троек - пусть даже по марксизму или еще каким-нибудь прЕдметам, - документы в ВУЗ у него не примут. Приходится, захватив ходатайство зав. кафедрой струнников Гнесинского института Халиды Ахтямовой, - она слушала Андрея и по высшей оценила его игру, - идти к Ю.С.Мелентьеву, министру культуры РСФСР. Он, как исключение, разрешает Гнесинскому институту принять Андреевы документы. Прощай, баржа!
Высоко в небе ребячьи "конверты", выше всех белый.
Илька, глядя вверх, на змеев:
- Даже не дрогнет!
Яшка:
- Надо Генку позвать, "Кондора" поднимем, тогда этот беляк сразу...
Шурик перебивая:
- Про английский с ним не говорите, когда придет!
Генка, прислонившись к забору, хмуро:
- Уже пришел!
В блестящей передаче "День книги" (сценарий В.Меерзона, постановка М.Злобиной) сыграл младшего Хоттабыча - Омара. На репетиции известная актриса Урусова - в преклонных годах, ходит с палкой, - остро наблюдает за мной, после произносит:
- Как жаль, что такие интересные индивидуальности уходят из театра!
А в фойе ГИТИСа в меня впивается взглядом А.А.Гончаров:
- В каком театре играете?
В тяжелом гриме, с бородой, в восточном костюме - коллеги не узнали меня, а когда им сказали, очень удивились, и стали приглашать в свои передачи на роли и рольки, а потом и ведущим в "Спок. ночи". И - о чудо! - меня теперь радостно встречают в отделе эксплуатации:
- Кто к нам пришел!
И помогают с павильонами и т.д. А В.М.Леонтьева, - ее после передачи подвозил однажды на своем "Москвиче" - говорит:
- А почему вы так редко ведете "Спок. ночи"? Надо чаще, вы имеете на это право!"
А наш главный редактор журит:
- Вы серьезный режиссер, зачем вы размениваетесь на эти "Спок. ночи"?
Кто-то из приятелей принес приглашение на сдачу спектакля "Пока мы отдыхали" в Театре миниатюр. Жванецкий, Карцев - Ильченко. Зал битком, все зрители - люди одной, не государствообразующей национальности. Рядом со мной пожилой русский, явно кагэбэшник старого пошиба, оглядывается растерянно, в глазах его читается: филиал Израиля! Спектакль сдается не первый раз. Но не сдается. Сегодня комиссия по культуре Моссовета должна сдаться - таково всеобщее ожидание
С первых фраз, с первого появления артистов - хохот. Он нарастает и не прекращается до конца спектакля. Кагэбэшник в растерянности: он не понимает подтекста и недоумевает, почему люди вокруг умирают от смеха.
Комиссия сдалась, приняла спектакль. Остался вопрос: почему это, в сущности, безобидное и уж отнюдь не политизированное действо не принимали до этого пять раз?! Ответ один: страх, пронизавший все поры советского государства.
- Сами знаете, какое время сейчас! - с опаской говорят друг другу истовые партийцы.
А время пришло говорильное: судачили, обсуждали, ругали власть - обычно на кухне. Я однажды оказался на чердаке двенадцатиэтажного дома, где жил: лучшей подслушки, чем вентиляция, выведенная из кухни на чердак, просто не существует! Слышно все, будто телевизор смотришь!
А Евтушенко выдал: "Ветер, от липких экранов оттаскивая всех зачарованных дурней и дур, их на любимую башню останкинскую сходу насаживает, как на шампур!"
- В.Б., что вы мне дали? Это ж чернуха! - новый главный Н.Н.Зюзюкина, сменившая Крючкова, возвращает мне "Лабиринт".
- Тогда прочтите это! - я даю ей Крапивина, "Ту сторону, где ветер".
Яшка осторожно:
- Ген, запустим "Кондора"?
Генка, не двигаясь:
- Еще чего!
Илька:
- Ген, давай, а? Я сбегаю за ним!
Генка молчит, зло смотрит вверх. Шурик:
- Ну, а что делать?
Генка ненавидяще:
- Сбить!
Думаю о "Стороне", а делаю "Лица друзей": некто Кирюшин в игре, в забавах учит детей петь, и "гудошники" - дети вроде бы без слуха и голоса - оказываются хорошими вокалистами! Звукорежиссер Ира Кириллова, жена диктора, в восторге бьет в ладоши:
- Ой, как интересно!
Резонанс у передачи огромный, звонят из всех городов, а директор шаболовского телецентра А.И.Сальман приходит к нам в отдел, чтобы сказать мне: "Спасибо!"
Через неделю, записав передачу об А.И.Хачатуряне, провожаю композитора до проходной, на прощанье он говорит мне толстыми губами:
- Если б вы знали армянский, как бы я помогал вам!
А в проходной застаю "картину": писатели и журналисты - известинцы, правдинцы, - возглавляемые К.М.Симоновым, с апломбом предъявляют свои красные редакционные удостоверения дежурному милиционеру, но тот без апломба заворачивает их к администратору: выписывайте пропуск! Оскорбленные таким непочтением, литературно-газетные "авторитеты" двигают к окошку администратора, и слышат:
- Удостоверения не нужны, дайте паспорт!
А паспортов-то и нету!
- Что же нам делать?
- Езжайте за паспортами!
Вмиг поникшие, полинявшие писатели-газетчики беспомощно толкутся на проходной, жалобно взывая то к милиционеру, то к администратору. (Не раз в своей жизни наблюдал я, как люди, привыкшие распоряжаться, командовать, оказывались беспомощными, ежели от них требовалось элементарное, но не "вождевое" действие). Мне стало жаль их. Сказав Симонову:
- Так и быть, помогу Вам, в память о Новом годе в Итколе!
Он, изменившись в лице, растеряно смотрит на меня, не вспомнив, конечно. Прошу женщину-администратора набрать номер А.И.Сальмана и передать мне трубку; кратко рассказываю ему о ситуации. Абрам Ильич просит дать трубку администратору, та, недовольно выслушав его, спрашивает у меня удостоверение и паспорт (всегда ношу с собой на случай подобных недоразумений), и выписывает поникшим, было, литераторам пропуск в моем сопровождении. Провожаю ожившую "братию" в павильон, где их давно ждут; приободрившийся К.М.Симонов, сделав вид, что вспомнил меня, жмет руку, благодарит, а Сальман на следующий день поражается: - Да что ж они, сами не догадались позвонить мне? Или Сатюкову?
- Он ведь сам виноват, да, Гена? - Илька говорит неуверенно. - Ему сигналили, а он не отвечает! Шурик, задумчиво почесывая подбородок:
- Вообще-то, раз он не отвечает...
Яшка, глядя в сторону, недовольно:
- Как его достанешь? Высотища-то...
- А катапульта? - вмешивается Илька.
- Помолчи! - цыкает на него Яшка.
А Генка мстительно:
- Илька правильно говорит!
- Так я и знал! - печалится Яшка. - А мне опять отдуваться, да?
Из-за сарая, из чащи лопухов Генка стремительно выкатывает катапульту.
- В.Б., - Зюзюкина явно довольна, - это, пожалуй, можно ставить, я дам почитать Стелле Ивановне! (С.И.Жданова - зам. Лапина по ТV).
Все "грядки" детской советской литературы обильно политы из лейки с клеймом "Пионерия", только один К.И.Чуковский выращивал на своем литературном участке "экологически чистый продукт"; и, возможно, Э.Н.Успенский. "Та сторона, где ветер" - одна из тех редких крапивинских вещей, где начисто нет пионерщины. Фактически нет даже школы, только над Генкой висит опасность остаться на второй год и потому приходится терпеть дополнительные занятия с "англичанкой" Верой Генриховной.
Редактор Лаврова, не дожидаясь решения Ждановой, сообщает Крапивину, что Зюзюкина одобрила, можно писать сценарий, и Крапивин "на раз" делает это.
Это меня расстроило. Я понимал, что Крапивин не вытащит из собственного произведения драматургию так, как вытащил бы ее я. Я и проталкивал-то эту его книгу, потому что знал, как нужно сделать сценарий, как дробно в нем должны идти эпизоды, как все время стыковать контрасты - только тогда это будет интересным, будет смотреться, - разве Крапивин увидит так свой собственный материал?
Мои самые худшие подозрения подтверждаются. Сценарий идет накатом по книге. Слегка изменен сюжет и добавлены четыре свеженаписанных песни о ветре. Эти песни "достали" меня еще на "Мальчике" - по две-три минуты каждая. Что в это время на экране? Какое осмысленное изображение? Или открыто отдать их некоему "барду" - в кадре, прямым приемом? Но кто этот бард - предполагаемый автор? Тогда его нужно проводить через всю ленту, заявляя время от времени во всех эпизодах! Есть такой телевизионный прием, но это совсем иная драматургия, обычно драматургия расследования! Опять надо придумывать безумное количество кадров, прикрывающих текст.
Новому главному сценарий явно по сердцу: раз Крапивин - значит, здорово! Сейчас бы сказали: "Бренд!"
Вскоре я узнаю, что крапивинскую "Сторону" гл. редактор втихаря предлагает режиссерам на стороне: ей нужно как можно скорее доказать, что в ней не ошиблись, что она в кратчайшие сроки преобразит работу редакции, и она решает отдать сценарий режиссерам известным и знаменитым. Увы, ее ждут разочарования. Отказалась Ирина Тарковская. Потом Быков. Позже, уже снимая "Ту сторону", я узнал от зав. отделом литературы и искусства Г.М.Кирюшовой , как возмущенно он это сделал! "Что за говно вы мне предлагаете?!" Были еще отказы. Словом, через некоторое время сценарий вернулся ко мне. Рад ли я был этому? Конечно! Лучше снимать одну большую работу, чем десятки мелких по сценариям, в сравнении с которыми крапивинское творение - шедевр! А Ролан Быков пеняет мне: "Как вы могли взяться за это, это же литература!"
В устах режиссера "литература" - слово бранное, слово хвалебное - драматургия! Хотя и говорится иногда, что по-настоящему режиссером можно стать только на хорошей литературе, - имеется в виду та литература, в которой заложена отличная драматургия. "Это же не сценарий, это литература!" - вот критерий отношения режиссера к предлагаемому материалу.
Самой большой проблемой игрового (художественного) телевидения всегда был сценарий. То, что приносили в редакции как телевизионный сценарий, на самом деле слабые киносценарии с натурными съемками, хотя давно уж в качестве эталона признан телефильм "Двенадцать разгневанных мужчин", где павильон естественен, органичен, определен самими событиями. И сегодня, и во все времена эти условия неизменны: т.н. "художественное" телевидение - это напряженная интеллектуальная деятельность, как правило, в павильоне. Жизнь персонажей может быть сдержанной внешне, но внутренне! Телевизор - рентген, здесь каждый, как на ладони, все на просвет: и самовлюбленность, и распахнутость к людям, и жлобство, и доброта - не утаить ничего! Оттого-то по природе своей телевидение - искусство крупного плана. Это верно почувствовал, понял театрал А.Эфрос: весь телевизионный "Борис Годунов" у него на крупных планах. Цэтэшники охали, ахали: "Какое открытие!" А "открытию" много лет, и в Ленинграде, и в провинциальном, вроде бы, Пятигорске давно уж работали так при показах театральных спектаклей, при постановке своих. Одно только "но": для крупного плана нужна соответствующая драматургия - жизнь интеллекта, жизнь духа. Это сполна обеспечивали "Четвертый" К.Симонова, "Два цвета" Зака и Кузнецова, где я сыграл Шурика, или без "разброса" поставленные театральные спектакли. Подлинная театральность - с "разбросом" мизансцен или глубинно-диагональным их построением, как "Дамоклов меч" Н.Хикмета в "Сатире", - не приемлема телевидением, ибо ТV - искусство камерное.
Потому-то "педсовет" - лучшая сцена в "Мальчике со шпагой": сшибка мнений, сшибка интеллектов, сшибка характеров. Это и есть жизнь духа.
А в "Той стороне, где ветер" по-другому, здесь многое на тайных эмоциях, на тайном великодушии и, самое главное, почти все - натура. А это само по себе решение: никакой это не спектакль, а фильм, и снимать нужно одной и той же по технической принадлежности камерой: либо кино, либо теле. Многие режиссеры действовали по принципу: всю натуру сниму кинокамерой, а весь павильон - теле. Ужасный раскосец на экране! Разрешающая способность кинообъектива и телевизионной трубки резко отличны. ТV- камера не в состоянии дать глубинного изображения, "изо" у нее плоскостное. В кино же "изо" - глубинное. Разная техническая фактура изображения, разная пластика, разная маневренность камер: кино - тяготеет к движению, теле - к статике. Возможно, с развитием техники что-то изменится, но пока что - вот уж не одно десятилетие - контраст огромный.
Мне нужно бы сесть за сценарий. Не перекраивать крапивинский, а именно писать новый, чтоб я мог спорить с автором не с пустыми руками. А я по горло в передачах, без продыху, пока расквитаюсь с ними, уж лето настанет, надо будет снимать по полной, а у меня конь не валялся! А тут еще нужно целыми днями просиживать в Останкино: составлять норму выработки за смену. С "Мосфильма" специально взяли человека, поднаторевшего в этом абсолютно пустом занятии, он целыми днями мучит режиссеров:
- В первый день вы снимете этот эпизод - это три минуты, часть этого эпизода - это уже четыре минуты, и часть вот этого, - всего семь минут!
И он, и я знаем, что никто никогда снимать так не будет, съемка будет состоять из целикового эпизода, он будет в работе, пока не будет снят весь, - нет, сидим целыми днями, занимаясь идиотизмом! И послать, куда подальше, не пошлешь: его опекают как опору производственно-финансовой дисциплины, как цензора-экономиста, без его визы в производство не запустят. Спорить в Гостелерадио вообще стало трудно, т.к. издан особый приказ Лапина о недопустимости споров с руководством в некорректной форме. Начальничкам это развязало руки в увольнении неугодных, любого ведь можно обвинить в недопустимой манере спора! Доказывай потом в суде: так ли? Как это похоже на сегодняшний день! Если посетитель начинает напористо спорить с чиновником, тот вызывает охрану! Недавно смотрел репортаж из Свердловской области: люди, у которых незаконно отобрали землю, объявили голодовку - единственно доступное им средство воздействия на власть; приехал к ним министр сельского хозяйства области - седой, старый, матерый бюрократ, разговаривал с ними оскорбительно ультимативно:
- Встречаться будем так - я с адвокатом, а вы без! Не устраивает - вы свободны!
Как много мерзостей вчерашнего дня стремительно произрастает в сегодняшнем!
А тогда, вместо того, чтобы писать сценарий, просиживал целыми днями в пустопорожнем деянии и думал:
- Нет, на частной студии такого кретинизма не было бы! - И усмехался: - Был бы другой!
В студии нашей детской присмотрел двоих ребят, на роли Генки и Яшки, нашел чудесного Ильку. Согласились сниматься Майя Булгакова, Лариса Блинова, Никита Астахов, а вот с Владиком и его отцом дела плохи: ни того, ни другого. Владик - слепой, в этом особая трудность. Материал остро психологичный, но, к сожалению, все главное осталось в авторском тексте, в словах персонажей мотивировки поступков мало, значит, придется много возиться с ребятами. Что ж, повожусь! Мучусь сам, мучу помрежа: она приводит все новых отцов Владика - нет, все не то!
Художник И.В.Зеленский - золотые руки - наделал змеев! Генкин "Кондор", Владикин "Фрегат", Яшкин "Шмель" и т.д. Запускаем их в бездонно-синее небо, они резво уходят вверх, пальцы живо ощущают тугую нить - она дрожит, вибрирует, живет жизнью змея. Тут-то я и просекаю романтику этих змейских полетов, упоение тем, что твой змей выше всех, что он там, на высоком ветру, надо всеми! Это похлеще, чем гонять голубей! Ты слит воедино со своим творением, с беспилотным покорителем неба!
Зеленский соорудил и катапульту, которой голубятники сбивают змеев! Так, обрастая "хозяйством", постепенно врастаю в фильм.
Но где снимать? Опять Зеленский палочка-выручалочка: на Сенеже, расположимся в доме творчества художников. (И.В.Зеленский много лет работал в театре им.Ермоловой, у него уйма приятелей, его хорошо знают в союзе художников.)
- Как? Всей оравой?
- У меня там знакомые, давайте съездим, договоримся!
Получается! Нам выделяют несколько художнических мастерских и чердак, там вполне можно жить: тепло, сухо, чисто, светло. Деньги ЦТ перечислит. Конечно заботушка: вбить эту сумму в смету! Ничего, пробью как-нибудь: декорации строить не будем, все натура, вот декорационные денежки и перебросим! Зеленский договаривается: нам в счет оплаты выделят фанеру, из нее соорудим перегородки на чердаке, будут комнатки!
- А кто же распилит, собьет все это?
- Мы с вами, Ваграм Борисович, кто ж еще?!
Мы с Зеленским загружаем "Москвич" художника - не забыть бы чего! - уложены пилы, топоры, молотки, гвозди, краски, кисти, змеи - так, что еще? Из Свердловска подъехал Крапивин, по-мальчишески загорелся нашими хлопотами, стал третьим! К машине он подходит оживленный и чуть озабоченный: - Слушай, кажется, я нашел Владика!
На спортивной площадке ребячья ватага гоняет мяч, в стороне одиноко глядит на это темноволосый худенький мальчик.
- Вот он!
Подходим, знакомимся. Что ж, пожалуй!
- А ты хочешь сниматься?
Мальчик застенчиво пожимает плечами. Записываю его телефон, тут же, из школы, звоню родителям: согласны ли они? Мальчик как-то сразу запал мне в душу. Теперь точнее является облик отца его - усталый, надорванный жизнью человек, оставленный женою, крепкий своей любовью к сыну.
Многие артисты рвутся сниматься, приводит их мой помреж, смотрю, слушаю - нет, все не то!
А Крапивин великолепен! Вместе с нами пилит фанеру, бруски для стоек, заколачивает гвозди, - за два дня мы построили жилье для костюмеров, осветителей, реквизиторов и т.д. Но иногда Крапивин вдруг сереет лицом: - Гнетут меня дурные предчувствия! Я же сам оптимизм, я пронизан здешней натурой: огромные склоны, сплошь в цветущей ромашке, пылающем иван-чае; ласковый берег Сенежа, деревенька в четырех километрах от озера - все нам годится, именно то, что надо! Еще километрах в пяти находим заброшенный карьер, из него добывали глину: огромная чаша с обрывистым краем - здесь можно будет снять гибель Яшки! Все, вроде бы, "лепится", все рядом, компактно! Остается решить вопросы питания; здесь нет магазинов, значит, надо договориться в столовой дома художника: мы им деньги (собрать у всех суточные!), они нас трижды в день кормят - завтрак, обед, ужин. Есть одновременно "творцам" и технарям, это надо железно наладить, привозить на еду и отвозить обратно к съемочной площадке автобусом! Эх, мне б директора экспедиции! Нет, такой практики на ЦТ пока нет, система обкрадывания налажена: вы тут поамбальте, дурачки-энтузиасты, а Лапин потом получит благодарность от Брежнева за экономию государственных средств! Едрена вошь, да и только!
А вообще-то здесь и "Всадников на станции Роса" можно было б снимать! Мальчишки почему-то именуют "На станции РОса, ударяя на "о". Идешь иногда позади кого-нибудь на московской улице в спальном районе, слышишь диалог и думаешь: "На каком языке говорят? Вроде по-русски, а вроде и нет!" Подойдешь поближе и ахнешь:
- Я взЯла, я полОжила!
Ох, Русь-матушка! Божий дар - твой язык, чудо великое, благозвучие сказочное, - нет, "я пОняла!" Надо будет как следует погонять мальчишек, последить за мелодикой речи! Впрочем, будут искренни, проживут сполна, - придет и мелодика!
Я мечусь между Москвою и Сенежем: надо нажать на все рычаги, надо скорей "запуститься" - золотое летнее времячко тает, - слишком долго ходил по рукам сценарий, подобно шлюхе; раз уж решил на "шлендре" жениться, надо скорее свадьбу играть! Наконец, на Сенеж отправляются восемь автобусов с буквами ТV: закрутилось колесо, пошел маховик - началось! Расселяю всех, как намечено, несмотря на вопли и разочарования "чердачников", "вытрясаю" первую очередь суточных, передаю их в столовую - в этот же день обедаем там и ужинаем, это поправляет пошатнувшееся, было, настроение, и с утра следующего дня - после завтрака - первая съемка! Разбиваем положенную "суеверную" тарелочку, садимся на экземпляры сценария (у операторов, звуковиков и т.д.) - и поехали! Мой азарт заражает всех, натура великолепна, мальчишки сразу покоряют непосредственной жизнью в кадре, и все работают с удовольствием! Крапивин сияет! Первые съемочные дни - как ядреная деревенская девка, румяная и улыбчивая!
Телевизионные съемки труднее киношных: в кино звук накладывается на "изо" при тонировке, на съемке пишется черновая фонограмма, озвучка вчистую в тонзале; на ТV же чистовая фонограмма пишется сразу на съемке - это неизмеримо сложнее! Звуковики с длинными удочками, на которых укреплены микрофоны, стараются не влезть в кадр, но микрофон при этом сунуть едва ли не в самый нос персонажу. Звукорежиссер нервничает: из-за микрофонов приходится переснимать, но при этом я постоянно слежу за тем, чтоб на пленке оставалось не больше одного дубля, в крайнем случае, два.
Протесты, протесты: "А если не выйдет?" И технари, и операторы, и звуковики - все страхуются. А я отчетливо представляю себе уймищу монтажного материала! Мне надо будет при отсмотре роликов разметить в блокноте, на какой минуте та или иная сцена! Будут потом технари гонять-крутить ролики в поисках нужного эпизода, в поисках этой самой минуты! А тут еще и дублями заниматься?! Этак монтажный период вместо месяца расползется на два! Нет, как хотите, господа "съемщики", а только по одному! Не выйдет - снимем второй, конечно, но первый сотрем.
Подъехала Майя Булгакова - мать Яшки. Снимаем. Яшка сидит на поленнице, матушка его, Воробеиха, "пилит":
- Чтоб носа больше домой не показывал! Раз не сходил за керосином, жрать не дам и на порог не пущу!
И "шугает" его веником, - Яшка кубарем скатывается с поленницы и сигает через забор. Один дубль - оператор "мажет", не поспевает за Яшкой. Я хорошо знаю этого оператора, человек он творческий, увлеченный делом, но - "мажет", мастерства не хватает. Второй дубль, третий - все не то!
- Так, все снятое сотрите, снимем заново!
Снимаем дубль, - не хуже, не лучше прежних:
- Все, снято!
- Ну, давайте последний дубль!
- А мы и сняли последний!
Операторы недовольны, привыкли, что все "под них": и актеры, и режиссеры - все ждут, пока их светлость удачно снимут! Нет, господа офицеры, так мы и за год не снимем! "ТщательнЕе, - как призывает всех М.Жванецкий, - тщательнЕе!"
На сайте Крапивина есть рассказ "Заяц Митька". В нем и о наших съемках на Сенеже. Читаю жадно, я уж позабыл многое, Крапивин напомнил:
"-Замечательно сиганул! - радовался режиссер. - Ну прямо каскадер!
- Да, - согласился я, - лихо... А с забора на улицу он прыгнул еще лучше. Ты эти кадры видел?
- Нет... А что? - В ласковых восточных глазах режиссера появилась озабоченность. Поскольку в голосе моем он чутко уловил нехорошее.
- Да так... - вздохнул я. - Конечно, ты можешь сказать, что я опять придираюсь к мелочам. Но боюсь, что зрители не поймут, почему мальчик прыгает на забор в оранжевых шортах и клетчатой рубашке, а соскакивает с него в синем тренировочном костюме...
- О-о-о! - Режиссер взялся за щеку, словно при воспалении зубного корня".
Смешно, я читал это с удовольствием, хотя на самом деле этого не было. Но Крапивин верно подметил: на съемках нужен глаз да глаз за одеждой, в которую облачены персонажи. Костюмер поэтому записывает одежду каждого эпизода в тетрадку, чтобы, когда будем снимать продолжение, не напутать! На съемках это случается сплошь да рядом! Поэтому в кино, помимо костюмера и художника по костюмам, еще и ассистент режиссера по костюмам. Пишут в три тетради, потом сверяют. Съемки - вещь многосложная. Здесь уйма компонентов, о которых не искушенный в тонкостях длительных съемок, не знает - не ведает.
Человеку, впервые попавшему на "Мосфильм" или иную студию, многое покажется диким. С восьми утра артистов одевают в костюмы персонажей, гримируют, чтоб к десяти они были готовы к съемке. В девять в павильоне начинается шевеление, осветители включают разнокалиберные прожектора, реквизиторы тянут на площадку необходимое для эпизода, декораторы подкрашивают холсты, задники, стенки и прочее. Режиссер следит за тем, как идет подготовка к сцене, дает бесчисленные пояснения, спорит, убеждает, ждет и т.д. Хорошо, если к двум - к трем часам все будет готово - люди мечутся, ходят вразвалку, спешат, обсуждают, спорят, часами ставят свет, добиваясь необходимого баланса контрового, рисующего, заполняющего светов либо особого свето-цветоэффекта. Чаще всего снимать начинают в четыре, в пять, а то и в половине шестого, за полчаса до окончания смены. При этом у всех есть узаконенное право на обеденный перерыв в середине дня. Уж это-то, насчет пожрать, соблюдается свято! Режиссер пусть хоть лопнет, а обед - главнее всего! И все помнят, что режиссура - это возможность творить свое за чужой счет! Как будто остальные в группе живут не зависимо от денег заказчика!
Илька набрал полную грудь воздуха, важно сказал:
- Огонь! - И дернул!
Шест выбил поперечный брусок, нить стремительно ушла вверх, и вот уже белый змей "клюнул" - нить катапульты захлестнула нитку змея. "Конверт" начал медленно падать - уже не в сценарии, а наяву. Генка сунул кулаки в карманы и зашагал по дороге. Илька бросился следом:
- Я с тобой, Ген!
- Отстань!
Белого змея Генка отыскал скоро. "Конверт" словно прилег отдохнуть и поджидал хозяина. В конце квартала показалась маленькая, словно тушью нарисованная фигурка - подходил мальчик. Не спеша, с опущенной головой. В пальцах его скользила поднятая с земли нитка.
Генка прижал ногой хвост змея. Мальчик даже не взглянул на Генку. Он оборвал нитку и резко встал с "конвертом" в руках. Хвост натянулся, треснула дранка, бумага лопнула и белый квадрат развалился на части.
- Ты что, взбесился? - с тихой яростью сказал Генка. - Не видишь, что я держу?!
Мальчишка выпрямился, прижал порванного змея к груди, вскинул глаза и, взглянув куда-то сквозь Генку, сказал жестко и тихо:
- Не вижу! Ну и что?
Сыграли ребята так, что даже у видевших-перевидевших "съемщиков" защипало в горле.
После премьеры на ЦТ его "Школьного спектакля" В.Каверин сказал постановщику Н.Зубаревой: "Если два-три попадания в роль, это уже удача!"
Что он сказал бы здесь, когда все попадания - в яблочко! Будто родились в этих ролях!
А у Крапивина со съемочной группой отношения не сложились. "С операторами у меня были постоянные стычки. Конечно, им нелегко приходилось со своими камерами-сундуками, вот они и старались побольше снимать с одной точки, не двигать лишний раз аппаратуру. И кадры поэтому, на мой взгляд, получались "фиговые". Это я, доведенный до ручки, и высказывал открыто. В ответ же слышал от столичных виртуозов телекамеры, что у них дипломы ВГИКа и в советах дилетантов они не нуждаются". Тут Крапивин не прав. Кадры были отличные. Ему казалось, что в кадрах мало неба. Но его было предостаточно. И небо, как по заказу, шикарное: с четко очерченными облаками, фактурное летнее небо. А уж тяжеленную камеру операторы и на крышу дома втащили, и там, на покатой крыше, "заваленные" кадры были переполнены небом, и это вкупе с замечательно вошедшими в свои роли мальчишками передавало крапивинскую интонацию, к чему я постоянно стремился. Инсценировки снимать много сложнее, чем оригинальный сценарий, именно из-за необходимости мизанкадром, игрой исполнителей передать авторскую интонацию. Но в чем прав Крапивин, это в "ленце" : ленца была. И у ведущего оператора, и у реквизиторов, и у костюмера. Запала хватило на первые дни, но ведь съемочный период из нескольких месяцев! Многие были молоды, а молодые почти всегда пофигисты! Какой Крапивин? Какая сторона? Какой ветер? Ветер их интересовал только один - ленивый и сексуальный. Цеха - бутафорский, реквизиторский, костюмерный - бич ЦТ: никто не хочет работать. И в павильоне работают через пень-колоду, а уж далеко от начальственных глаз! Да начальство и само не хочет работать! Многие сбежали на ЦТ с "Мосфильма", студии им.Горького: в сравнении с кино здесь курорт! А зарплаты те же! На кой работать?
С телеоператорами на ЦТ - для действительно творческих дел - самая большая проблема. Обычная работа оператора - показать выступающего. Куда как творческое занятие! Профессионально интересные операторы - редкость. За ними погоня. Они постоянно в крупных работах, "вырвать" их почти невозможно. Я советовался со знакомыми операторами, коих знал как людей творческих, увлеченных, - кого можно "выцарапать"? Меня откровенно предупредили, что сейчас можно взять только одну группу, где ведущий оператор "может", но он после инфаркта - доработался, и как он будет трудиться теперь - сказать сложно.
Обо всем об этом Крапивин не знал. Да автор и не нужен был на съемочной площадке, но я снимал его сына Павлика, он готовенький Шурик, и отец дожидался, когда освободится сынуля.
После отъезда Крапивина вздохнули все с облегчением, исчез источник конфликтности. Крапивин бывал и прав в своих претензиях, но то, как он делал это, оставляло желать подчас лучшего: здесь ведь не "Каравелла", где он может распоряжаться, командовать и т.д.
Не знал я, что в это время свердловские власти "грызли" крапивинскую "Каравеллу", испугались, что ребячьи клубы по интересам - это скрытая антитеза пионерской организации. Бессмертный Ежи Лец: "А может, стены Иерихона пали, оттого что так сильно дули в иерихонские трубы?!"
Крапивин не так однозначен, как может показаться. Его природный оптимизм, его вроде бы пионерскость могут дать ощущение, что он ортодокс. Отнюдь. Когда мы с ним на берегу Сенежа заговаривали о том, что происходит в стране, о брежневщине, неосталинизме, он мрачнел и грустно итожил: "Все возвращается на круги своя". В своих произведениях, особенно в "Той стороне, где ветер", он фактически исповедует вечные библейские истины: не убий, не укради, возлюби ближнего своего. Этим "Сторона" и дорога мне, ее герои чисты.
А что до коллизий на съемках... дело обычное. Крапивин с сарказмом повествует в своем "Митьке" о злоключениях с пером фламинго, необходимом по ходу действия. Реквизитор такого пера не отыскала, хотя в зоопарке ей этих перьев надавали б, сколько душе угодно. "Я не обязана ходить по зоопаркам!" Да, не обязана. Ее дело принести реквизит на съемку и унести после нее. Но в цех заявка на перо была сдана своевременно! А надо снимать этот эпизод. Пришлось Зеленскому, человеку очень немолодому, гоняться за деревенскими курами, выдирать перо, красить его... Увы, курица не фламинго! О схожей ситуации повествует Иосиф Хейфиц в своей книге о киноискусстве, глава называется "Крашеный гусь". Нужна была ночная птица, она влетает в кадр и шарахается от людей. Пытались снять кадр с совою, но дрессированных сов не нашли; тогда решили чернилами выкрасить гуся и швырнуть его в кадр. Но чернила никак не хотели прилипать к гусю, природная жировая смазка перьев отталкивала любую жидкость, все реквизиторы уже по уши в чернилах, а гусю хоть бы хны. Кое-как сняли, угрохав на это несколько съемочных дней. А написать это - мигом: "В кадр влетает и, шарахнувшись от людей, вылетает ночная птица".
Не кривя душою, могу сказать: иногда написать неизмеримо легче, чем снять. "Как хорошо быть писателем: сидишь себе дома в трусах и шлепаешь на машинке!" - говаривал один наш редакционный режиссерчик. Попробовал бы! Писательство, если им заниматься всерьез, а не от случая к случаю, - труд тяжкий, воловий, и, самое главное, литература всегда первична, режиссура - вторична. Первичной режиссура может стать только в том случае, если режиссер сам является автором, т.е. творит одновременно в двух ипостасях. В идеале зрелище и должно быть авторским, но сколько провалов на этом пути! А вот дилетантам все кажется легким, простым, как писательство тому режиссерчику. Серьезный труд - литературный ли, режиссерский - всегда тяжек, хотя и в радость.
Единственное время отдыха - после ужина, после восьми часов. Гуляю у озера, одновременно обсуждая предстоящие съемки с операторами и Зеленским; недолго плаваю, потом спасаюсь от комаров у себя в мастерской. Там обговор завтрашних дел с костюмером, реквизитором, помрежем-администратором (в одном лице). Затем репетиции завтрашних сцен, сперва с мальчишками, потом с артистами. Иная актриса принесет с собою кофточки, юбки, тут же демонстрирует их на себе, слегка обнажаясь при переодевании, - пустой номер, я ведь предупреждал через помрежа: не клюю! Хотя с женою официально уж развелись, она приезжает на выходные, вроде бы, чтобы помочь мне, но поезд ушел безвозвратно. С ней предстоит самое мучительное - жить под одной крышей: ни у нее, ни у меня нет денег на съемную квартиру. Придется существовать бок о бок, сжав зубы, пока жизнь не подскажет какой-то выход... Отпустив артистов, обдумываю по новой сцены завтрашних съемок, стараюсь не упустить каких-либо мелочей реквизита и т.п., упущенный пустяк может обернуться крайне нежелательной пересъемкой. Часа в два засыпаю, а в пять уже на ногах: надо еще раз обдумать ход съемок - на свежую голову, надо зайти к технарям (они встают рано, выгоняют машины в деревню), уточнить с ними расстановку камер. С семи до половины восьмого завтрак (всех нас кормят раньше художников), затем выезд, в восемь начало съемок.
Помреж привозит на Сенеж Афанасия Тришкина - вот это, пожалуй, то! Правда, он эпизодник, но чувствую в нем силу душевную, да и с "сыном", с Владькой, они замечательно смотрятся, как-то сразу потянулись друг к другу, глянулись. Пробую их дуэтные сцены - то, что надо!
Приехал посмотреть, как идут съемки, Крапивин (болит авторское сердечко, тревожится), съемочная компания встречает его мрачным молчанием, Крапивин обижается и... раздражает группу: он всем недоволен, - куда делся тот жизнерадостный, солнечный человек в начале съемки?!
Только сейчас, прочитав "Зайца Митьку", я понял, что с ним происходило тогда: его "Каравелла" стремительно шла ко дну, местные власти топили ее.
Меня ж тогда заботило, допекало другое: сцена гибели Яшки. По хорошему - нужна дождевалка, да где ж ее возьмешь? На ЦТ такого не водится.
Поручаю помрежу-администратору заранее начать переговоры с пожарниками: струя шланга вверх под углом в 45 градусов может дать нужный эффект дождя. Пожарники обещали помочь. В день съемок этой сцены с утра ПТС и другие машины заезжают в старый карьер, после завтрака ладим съемку. В сценарии этот эпизод ранневесенний, еще остатки снега по краю обрыва. У нас, конечно, никакого снега не будет, но все то же может происходить под дождем, склон холма опасно раскиснет, и на нем поэтому не удержаться, съедешь, сорвешься вниз.
"... Яшка не сразу увидел: над самым козырьком копошатся две маленькие фигурки. А когда увидел, удивился: что они там делают? А потом испугался: слишком уж близко от края они были. Скользя подошвами, он взбежал на бугор, чтобы крикнуть: "Вы, малявки! Марш наверх! Жить надоело?" Он не крикнул. Не успел, потому что один из ребят крикнул сам: "Эй! Помоги вылезти! А то мы, кажется, затарахтим вниз!"
А внизу река. Метрах в тридцати. Веревку бы! Но где ее взять? Яшка находит выход: он опускает пацанятам ремень, на котором через плечо носит портфель. Вытаскивает одного, потом другого, но, не удержавшись, сам съезжает по мокрой глине на роковой козырек. Пласт под ним сползает, и Яшка летит вниз, гибнет.
Опасная сцена. Яшку надо зацепить лонжей, человека, держащего ее, спрятать, чтоб ни его, ни лонжи не было видно. Малышей тоже надо подстраховать лонжами. Снимать и с верхней точки, и с нижней. И еще - как бы глазами Яшки, когда медленно скрывается из виду столб на бугре: Яшка медленно сползает к своей погибели. "Отраженные" кадры помогут снять эту сцену.
Чтобы фактурно читался ливень, струи дождевалки-пожарки обязательно надо подсвечивать (поэтому ливень обычно снимают в солнечную погоду). Но сегодня пасмурно. К счастью, я подстраховался, заказал два лихтвагена: один для питания техники, другой - для дигов (горение углей в них дает ослепительный свет). Все готово к съемке, но нет пожарной машины, она должна придти из Солнечногорска. Мобильных телефонов тогда не существовало, позвонить в пожарку, за 20 км отсюда, неоткуда, - психуем, ждем: нет и нет! Наконец, в полдень появляется красная машина, из нее вываливаются вдрабадан пьяные "огнеборцы", чуть не падая, разматывают шланг, кричат: "Давление!" Из шланга ударяет струя воды, и в этот момент с небес обрушивается страшный ливень, залпы грома и жуткие молнии долбают едва ли не в лихтвагены, ПТС и другие автобусы. Надо скорей обесточиваться, сворачиваться и сматываться отсюда, пока еще не размокла глина, иначе из карьера не выбраться! Когда тяжеленные автобусы и грузовики-фургоны под шквальным ливнем еле-еле выползают из карьера наверх, вымокшие алкаши-пожарники все еще поливают склон и орут:
- Давление!
Генка, Шурик, Илька в память о Яшке красят в яркий оранжевый цвет старую лодку и называют ее "Африкой": после каждой материнской взбучки Яшка мечтал удрать в Африку.
Но "Африка" гибнет. Илька, оставшись ночью в лодке один, слышит шум парохода, видит судовые огни; решив, что корабль вот-вот врежется в мель, на которой приткнулась "Африка", хочет помочь кораблю избежать крушения, и поджигает "Африку" - та маяком пылает в ночи!
А на съемках - все уж устали, материал надоел, а тут еще погода дождит!
И все больше операторских разговоров о том, что Крапивин - это неправда, таких детей не бывает и т.п. Терпеливо вправляю мозги: Крапивин может нравиться или не нравиться, но это такой писатель, и коль скоро мы оживляем его сценарий, надо влюбить себя в материал - это будет профессионально! Как не сыграть роли, не влюбив себя в нее, так не снять хорошо, не влюбив себя в то, что снимаешь!
А самое главное, работать самому увлеченно, - тогда остальным не останется ничего другого! Мне не нужно себя насиловать, во мне давно уж слились в одно окружающая природа и крапивинские мальчишки. Теперь бы музыку! А с музыкой трудности. К М.Дунаевскому не обращаюсь: "Сторона" совсем не то, что "Мальчик", здесь нужен лиризм, это не стихия Максима Исааковича. Рыбников, Дашкевич, Крылатов и другие яркие композиторы заняты на год вперед; согласился - в принципе - Дога, но в конце года только, ранее он не свободен. Композиторам не нравятся стихи будущих песен. И я не противлюсь, когда сын мой Андрей что-то наигрывает Крапивину на фортепьяно; и Крапивин, и я слышим: вроде бы, получается, четвертая песня о ветре явно удачна. Но главное сейчас снимать, снимать, погода портится, натура стремительно "осеннеет", а тут еще нас выселяют из мастерских Дома художника: большой заезд, за нами оставляют только чердак, а вместо мастерских нам выделяют трехкомнатную квартиру в жилом доме сотрудников. И то спасибо! Могли б вообще вышвырнуть, - на кой им лишние хлопоты!
Отношения с Крапивиным попрохладнели, он стал старательно говорить мне "вы", хотя с самого знакомства нашего были на "ты"; окончательно разладились после того, как тогда уже бывшая жена моя, М.Злобина, человек вспыльчивый, наговорила писателю "комплиментов": - Я давно наблюдаю за Вами, Владислав Петрович, вы к нам домой никогда даже цветочка не принесли, Вы хам!" - расписавшись, тем самым, в собственном хамстве.
Многого не понимал Крапивин в своей увлеченности энтузиаста. Ведь работники ТV могли и отказаться жить на чердаке, в "общежитии им. монаха Бертольда Шварца". Конечно, вряд ли кто пойдет на это, ведь провести лето не в душной вонючей Москве, а на привольном берегу Сенежа, в дачных местах, - это, в сущности, очень неплохо. Но, тем не менее, "в засаде" всегда оставалась возможность бунта из-за плохих бытовых условий. Профсоюз этот бунт, конечно, поддержит, и что тогда?
Вскоре нас изгоняют и с чердака: там делают огромную мастерскую. Куда деваться? Оператор подсказывает: в Тарусу, там Ока, т.е. натура схожая с Сенежем. Мчусь в Москву, в течение дня пробиваю новый приказ (дело на ЦТ почти не мыслимое!): ввиду - и т.д. Всем караваном едем в Тарусу.
Таруса с ее дивными зелеными холмами над Окой, с заокскими далями, оказалась бытово почти не приспособленным местом для съемок: допотопная двухэтажная гостиница без удобств, только два одноместных номера; отвратительная городская столовая с тучами мух, пустыми щами и пересушенной пшенной кашей. С утра меня осаждают местные бабы и мужики, отведавшие съемочек у С.Ф.Бондарчука на его "Отце Сергии":
- Ну, сними ты меня за пятерочку! Бондарчук хороший режиссер, всех нас подкармливал, не то, что ты!
А уж когда мы наняли лодку с гребцом, чтобы подплыть к проходящему кораблю поближе, остановить его и снять нужное нам столкновение с горящей "Африкой", истратив на это с величайшим трудом выколоченные в бухгалтерии пятьдесят рублей наличными, а наличные на лапинском ЦТ едва ли не дикость, - толпа готова была растерзать нас:
- Сволочи, им дали денег для нас, а они их пропьют все!
Пришлось вызывать милицию. Потом, правда, извинялись, пришли со свежими судачками - мириться.
А в группе пошло ворчание. От осветителей слышу вдруг: