После десяти дней новогоднего отдыха в Рузе Бочкин расслаблено двигался по Хавской улице вдоль редакционного корпуса "Шабы". Сын в школе, его приятеля вчера с рук на руки сдали родителям, у жены сегодня отгул, так что с ужином будет порядок.
Внезапно заметил, что идущие впереди не входят в телецентр, а шарахаются от дверей и идут мимо.
"Облава!" - "въехал" Бочкин, и тут же перешел на другую сторону улицы. Оттуда глянул на вход - точно, рядом с мильтоном стоят кадровики: всех опоздавших "засекают", чтобы лишить премии.
"Слава вперед идущему, слава вперед смотрящему!", и Бочкин прошел до Лестева, там свернул к Шаболовке, у "Шуховки" вслед за другими опоздашками нырнул меж заборных прутьев, специально для таких случаев раздвинутых предусмотрительными телевизионниками, далее мимо ажурной вышки и первого - технического - корпуса до третьего - съемочного, там оставил пальто, шапку, взял номерок у гардеробщицы и спокойненько по переходу второго этажа в редакционное здание, где на первом этаже засада.
Преодолел прокуренные пролеты лестницы, коридор и уверенно вошел в четыреста тринадцатую: - Здравствуйте, Лариса Васильевна!
"Жирафа" - зав. отделом впилась в него карими буркалами: неужели не попался?
"Одна! Я первый!" И как бы отвечая ей - мол, а я и не опаздывал, - Бочкин небрежно бросил кейс на стол:
- Я в третий корпус!
И вышел.
В коридоре нос к носу с редакторшей:
- Здравствуйте, товарищ Жюков! - приветствовал он ее со сталинским акцентом. - А у вас тогда неплохо получилось под Ельней!
- Плохо! - в сердцах бросила "товарищ Жюков". - Плохо!
Значит, она вляпалась-таки в засаду и ее Ф.И.О. уже списаны с красной книжечки "Гостелерадио СССР" в проект приказа на лишение премии.
Жаль! "Товарищ Жюков" - белокурая, кареглазая - симпотная баба, особенно когда, опираясь локтями о стол, наклоняется к телефону и ярко-красные брюки обтягивают ее широченные бедра! "Ах, мама моя, мама, какая панорама!"
Но стремления к "левому" сексу не проявляла, видно, хватало ей криворотого мужа.
- Ой, я все понимаю, он ее обожает, - делилась с Бочкиным ее подруга, "самая-самая", - но ложиться с ним в постель - брр!
В буфете третьего корпуса наткнулся на "кофейника" Григоряна.
- Ты тоже через забор?
- Конечно! - улыбаясь, ответил "Гриша". - Я уже у Ларисы отметился!
"Значит, я не первый сегодня! Ай да "Гриша"!
Левка - "Гриша" музыкант - "виртуозо", сам Вилли Ферреро на гастролях в Москве требовал его первым гобоем, и тогда Левку из городского "симфонищенского" пересаживали в Госоркестр, где оклады у всех под четыреста, - мог бы там и остаться, но чувствовал, что ненадолго хватит его гобойного соло: дыхалка барахлила, сосуды лопались как нитки гнилые, правую ногу раздирало горячими иглами, а курил все больше!
- Гобой и табак - ваша могила! - врезал ему кардиолог.
"Е-е-о!" - сказал себе Левка, а очередная подружка поддержала:
- Сколько можно дуть в эту тростинку, раздирать себе легкие, сосуды рвать!?
И подался Левка - "Гриша" на "помойку" - на "теле", редактором в музотдел.
Левка окончил "Гнесинку" - "Гнусинку", как он ее называл, и музыкальных знакомств хватало, мог бы и Рихтеру при надобности позвонить, но того не особенно жаловали новые начальнички Левкины, - уж больно мнит о себе, капризуля, лучше кого попроще, хотя бы Власенко.
И Левка позвал Леву Власенко.
С ним Бочкин и "Гриша" сняли "Аппассионату", - все было заранее прорисовано, свет выставлен, как в Голливуде, каждый кадр стал зримым образом музыки. "И видеть звук, и слышать цвет!" - вот что им тогда удалось!
Лапину после показа звонили многие знаменитости, и на них с Левкой стал коситься Аевич: как же это не он в гениях?
Аевич трудился прежде на радио, но когда там ввели должность главрежа, сцепился с Лаевичем, - других претендентов на главного не было, - оба талантливые, оба асы своего дела, темперамента у каждого на десятерых - драка вышла нешуточная: один ухнул в больницу с инфарктом, другой - с язвой желудка.
Вмешались "жрецы". "Лая" оставили главным на радио, "Ая" спихнули на "теле".
И он тащил и тащил сюда "своих", - так и появилась здесь новая завмузотделом, подруга его подружки, до этого пахала музоформителем, хотя за плечами "консерва", "роялистка" вообще-то.
Попили кофейку с Левкой, пошли к Ариану: тот обещал накатать сценарий о военно-музыкантской школе. Надо ехать снимать на бывшую дачу Берии, в деревню Екатериновка, а сценария-то и нету.
У Ариана, слышно, засела Фаина, что-то впендрячивает ему. Бочкин чуточку приоткрыл дверь - Ариан красный и курит, и Фаина курит и красная.
- Признай сына своим! - и нога на ногу, чтоб аппетитные коленки наружу.
- Да я здесь вообще ни при чем, у нее до меня эскадрон перебыл, так можно и Лапина отцом сделать!
Фаина замахала руками как танцующий Шива:
- Ариан, ты совсем трекнулся!
Бочкин аккуратненько прикрыл дверь, и они с Левкой похиляли к себе в отдел. Левка помолчал-помолчал и раскололся:
- Отец - Володя... - и назвал фамилию знаменитого оператора, всегда элегантного, обаятельного и поддатого, - Нинка с ним давно трахается, а с Арианом недавно, но Володю ей никогда не захомутать, а Ариана решила измором взять!
- А Фая у нее адвокатом?
- Угу!
Фаина обожала такие дела, - в редакцию пришла из ЦК комсомола, где все общественники и сознательные, но не монахи, и она не монашка, но ей Нину жалко! Ариан не женат, Нина не замужем, в самый раз партийно-комсомольскую свадьбу играть!
Конечно, если б Ариан был женат, - тогда просто вон его из партии за аморалку, и с работы вон, и вообще вон!
Вот главного "музыкалки" застукали с секретаршей, прямо на столе у него застукали, секретарша сама и организовала "патруль", - и все! Женился, как миленький, и был счастлив! Только умер скоро! Зато секретарша теперь сама там главным! - Левка хорошо излагал!
В отделе "куколка"-помреж советовалась с Ларисой Васильевной:
- Меня вчера один кадр с Кавказа пригласил в ресторан, обещал джины подарить, - идти?
- Конечно, иди! Пожрешь, потрахаешься и еще джинсы отхватишь! - челюсть у завотделом отвисла в улыбке.
Помреж, проникновенно глядя в глаза начальнице:
- Спасибо, Лариса Васильевна!
- Пожалуйста! Я б и сама пошла, если б позвали! - завша, растроганная личной преданностью подчиненной, хохотнула баском.
Тут заглянул и зашел Аевич:
- Лариса Васильевна, можно вас?
Завша тут же встала и пошла к двери, Аевич пропустил ее и двинул следом, жадно обтекая взглядом ее весьма впечатляющую фигуру.
Левка хотел сказать что-то, но сдержался. Сказал потом, когда они с Бочкиным остались одни:
- Ее подружка вчера пришла ко мне и мы с ней так почесались! Если Аевич узнает, я пропал! Клянусь мамой!
- Знаете, Бочкин, Федя очень странно работает: разговор о милиции, а у него в углу кадра то глаз появится, то свисток свистнет! Как-то экстрагавантно все это!
Главный редактор, он же Толстяк, явно не понял Фединого сарказма. "Экстрагавантно!" Не понял и вышел на четвертом этаже, а Бочкин понял и нажал кнопку пятого.
- Теперь о передаче молодежной редакции "Аукуцион"! - зал сразу же ответил смешком и рецензент Виктор Кудрявцев недоуменно глянул с высоты трибуны: - По-моему, это буржуазное название - "Аукуцион"!
Летучка - переполненный зал - покатилась: вот это смехотура, - политический обозреватель, оказывается, человек малограмотный! "Аукуцион"! - надо же!
- Нет, серьезно, - Кудрявцев так ничего и не понял, - зачем нам этот "Аукуцион"?
Ну, ржа! "Такой кахей нам не нужен!"
- Товарищ Кудрявцев! - гендиректор ЦТ не выдержал. - Это слово произносится так: аукцион!
- Я и говорю: "Аукуцион!"
Полный атас! Зал уже всхлипывает от смеха, а этот долдон все "аукуционит"!
Генеральный пытается спасти Кудрявцева:
- Переходите к следующей передаче!
- А я закончил!
Хохот и шквал аплодисментов!
Кудрявцев, растеряно улыбаясь, выходит из-за трибуны. В такт его шагам в зале издевательский топот десятков ног.
- Теперь о социалистическом соревновании! - Гендиректор пытается обрести серьезность. - Слово предоставляется товарищу режиссеру Мироновой!
Вконец развеселившийся зал устраивает "бурные аплодисменты, переходящие в авиацию!"
Добравшись до трибуны и положив на нее шпаргалку, смущенная Ия начинает:
- Мы все время думаем, как еще больше урезать наши возможности, чтобы работать еще лучше!
Зал "подыхает"
"Экстрагавантно"!
На партактиве ждали выступления замзав сельхозотделом ЦК.
Замзав был не похож на цекашных упырей. И фамилия у него была огородная - Капустян. Правильнее, наверное, Капустяну, но уж ладно, Капустян так Капустян, главное, что он, по слухам, без фанаберии.
- А почему, товарищ Капустян, в Москве третью весну подряд лука нету?
- Это наша ошибка, товарищи, наш просчет в планировании закупок, и нет нам оправдания!
Актовый зал на Пятницкой ответил аплодисментами, как бы оправдывая то, чему нет оправдания.
"Черт-те что! - возмутился Бочкин. - За что ему аплодисменты?"
Не выдержал, вскочил с поднятой рукой:
- Товарищ Капустян, вам бы надо приехать к нам с луком, а не с пустыми словами!
На него зашикали, а седоватый с медальным лицом Капустян опять покаялся:
- Три года подряд неурожай, но все равно нет нам оправдания!
И снова аплодисменты!
"Тьфу! - ругнулся мысленно Бочкин. - Вот подпевалы проклятые! Тьфу!"
Ариан, так и не родивший сценарий, уволился и, забрав личные вещи в бывшем своем кабинетике, ждал лифта. А из него Бочкин с Левкой, - как раз после съемки в Екатериновке.
- Эх, Ариан, - не утерпел Левка, прощально пожимая Арианову руку, - до зам. главного допер и уходишь! Обидно!
- Обидно не то, что ухожу, обидно, что когда помру и буду в могилке гнить, какой-нибудь молодой примат будет тут без меня девок дрючить - вот что обидно!
Рослый, грузный Ариан легко шагнул в лифт, двери за ним захлопнулись и кабина тяжело пошла вниз, будто прямиком в преисподнюю.
Через пару недель Бочкин, как обычно, сошел с автобуса на Мытной, добрел до Хавской и, не спеша, дальше, той стороной улицы, что напротив редакционного корпуса.
Зачем приходить к девяти, как требовали? Чтоб слоняться по коридорам или торчать в буфете? На летучку - да, конечно, к девяти, не опаздывая, а если с десяти съемка, то к половине девятого, чтоб все заладить, подвигнуть осветителей с девяти раскатывать прожектора, опускать штанкеты, ставить рисующий, контровой, заполняющий, подбирать фильтры; уговорить технарей включить камеры не с десяти, а в девять, чтоб сразу все проверить по кадру; проследить, чтоб с девяти до десяти артистов одели в костюмы персонажей, загримировали и чтоб они успели забежать в буфет хлебнуть кофейку, ибо на съемке, как говорится, надо быть в тонусе, а не в анусе.
Привычно скользнув глазами по зданию телецентра, Бочкин насторожился: люди валили мимо входа! "Опять облава!" Глянул на часы: "Ровно десять!"
Неспешно дошел до угла, пересек Хавскую и дальше по Лестева до Шуховки вслед за такими же злостными нарушителями трудовой дисциплины, как сам. Но что это? Почему так растеряны лица бывалых телевизионников? Лаз в заборе заделан! Густые переплетения стальной проволоки под силу перекусить только мощным клещам, а где их взять?
"Ну, хрен вам, иезуиты!" - и Бочкин зло двинулся обратно к Хавской, презрев потеряно топчущихся у бывшей дыры "бойцов идеологического фронта". "Надо прокантоваться до одиннадцати, в одиннадцать снимут засаду, и можно будет спокойно войти через главную проходную, - не будут же эти олухи-кадровики торчать целый день?!"
Решив скоротать время где-нибудь поблизости, Бочкин прошел мимо зеленого глухого забора, за которым обреченные бедолаги годами безвылазно вживаются в чужую языковую среду, чтоб потом остаток жизни добывать импортные секреты родному населению, "работая" попутно еще на одну-две "конторы", - так легче быть на плаву и если "зацепят и поведут", "грохнуться" не как советскому, - всем иным и тюряга получше и срок поменьше.
Потом еще один забор - школьный, там юные балбесы с балбесками прикуривают друг у друга, хохмят, прикалываются. Недавно такая балбеска подвалила к нему в метро:
- Молодой любовью интересуетесь?
Он опешил:
- Ты что, голодна?
И получил в ответ:
- Во дурак!
Левка потом подтвердил:
- Конечно, дурак! Такую возможность упустил!
- Но ведь ей всего лет четырнадцать!
- Четырнадцать?! Ты бы узнал от нее много нового!
Возле рынка зашел в комиссионку: поглазеть на шмотки "из-за бугра". "Аппетитно гниют, сволочи!"
В четверть двенадцатого, убедившись, что люди минуют шаболовскую проходную без затруднений, Бочкин и сам преодолел милицейский пост.
Из холла третьего корпуса позвонил зав. отделом, "наглеж так наглеж":
- Я здесь еще задержусь в репзале, есть возможность еще репетнуть с...
И назвал артистов, благо, они рядом, в холле, обсуждают что-то с режиссером другой редакции, - если надо, он им коротко объяснит, что к чему, и они подтвердят начальнице: "Да-да! С девяти репетируем!"
"И какой дурак будет с девяти репетировать?"
В лифте их двое, Бочкин и Мира - мощный бифштекс, орошенный шанелью.
- И как вам режиссер Мира? - ее жадные губы растянулись в улыбке.
Он, все поняв, ответил:
- Нормально!
- А какая женщина! - и томно закатила глаза.
В редакции плюхнулась в низкое кресло и короткая юбка не смогла скрыть ее соблазнительных прелестей.
Ванечка, вмиг охмелев от ее мясов, что-то зашептал ей на ухо, она довольно расхохоталась:
- Ванечка, отдаюсь только по любви!
А рыжий горбоносый Ванечка, враз употевший и раскрасневшийся, подошел к Бочкину и тихо: - Я б ей все соски отгрыз, - ну и баба!
Бочкин, ободряюще подмигнув распаленному Ванечке, вышел и в коридоре встретил Лину, - а может, она его встретила?
Когда-то у них с Линой возникло что-то вроде амурчика-адюльтерчика, но тогда Бочкин еще очень любил жену и их с Линой экспресс затормозил, не дойдя до конечной станции.
Теперь она глядела на него с улыбкой Джоконды:
- Знаешь, что о тебе говорит Мира? "Ах, какой парень!" - И, взяв его под руку: - Мы с мужем и сыном идем на байдарках, давай с нами - хорошо будет!
И это "хорошо будет" сказала так, будто если б в редакции нашлось подходящее местечко, "хорошо" было б сейчас же, немедленно!
После командировки в Феодосию, где он вечерами далеко плавал, - именно там Мира впервые посмотрела на него, высоко подняв брови, - редакционные молодки норовили пройти рядом в каком-нибудь узкоречке, мазнув при этом своим крупом по его паху и кокетливо вякнув:
- Ой, извините!
- Не страшно! - отвечал Бочкин, и ему тут же поправочку:
- Не "не страшно", а какая хорошая попочка!
И однажды позвонили жене его:
- У него кто-то есть, он не реагирует на нас, значит, он сыт!
- А я?! - возмутилась жена. - Не в счет?!
- В счет, в счет, но, поверьте, у него кто-то есть!
И жена дома сходу: - Кого ты завел себе?!
"Эк мотает, а? Рубаху порвала, грудь исцарапала, у-у кошка шипучая! О, что творит! Мотани-ка ее разок, Бочкин, мотани, чтоб летела и улетела! Нет, нет, а то потом срок мотать будешь! Так, теперь слезы! Значит, сейчас что-нибудь скажет!"
- Я думала, я мечтала, что ты все-таки сделаешь, наконец, карьеру и мы будем жить, как нормальные люди, жить за городом и ездить в город на служебной машине, и ты будешь получать много-много, чтоб мы могли каждый год ездить в загранку, а ты! Милье - вот кто мы, милье, люди метро, отбросы! - и все это, всхлипывая.
- Чтоб ездить на служебной машине, надо быть главным редактором! - Бочкин еще пытается быть ироничным.
- Бочкин, Бочечкин, перейди в редакторы и будем ездить на служебной машине, Бочечкин! - и снова всхлипы.
- Через пятнадцать лет, раньше не выйдет!
- Прекрати! Я думала, все твои мысли в моей голове, а ты! Бочкин-Квочкин!
И разъяренной лисой устремилась в их комнату.
Бочкин побрел на кухоньку. "Как талантливо мы жили раньше! Любовь и творчество! Сколько счастья было! А теперь? Где все это?"
- Бочкин, Лева, дорогие мои, ведь кроме вас некому, вы ж меня всегда выручали, а мне завтра опять в Питер на дубляж, я на вас, Бочкин, уже приказ сделал как на и.о., на месяц, - друзья, если вы меня не выручите, я погиб!
Теперь, похоже, им самим погибать!
На Левку лучше не смотреть: грубоватое лицо с могучим подбородком, мясистым волосистым носом и густыми черными бровями - как после нокаута!
Расчесывает массажной щеткой седеющие волосы, сперва на пробор, потом вперед-назад, - заставляет мысль проснуться, работать!
"Наверное, я нисколько не лучше!"
Левка тупо уставился в угол, - значит, роется в своем секретном хозяйстве, вспоминает лабухов, певцов, музыкальные коллективы и коллективчики: кого бы взнуздать, кто может спасти, вытянуть, сделать чудо? В болотистых глазах что-то мелькает, - вроде бы, возникло, срослось?
Закуривает, глаза яснеют.
- Возьмем Яну! Я ее еще никому не показывал. Чудесная девушка, будет ведущей! Возьмем ансамбль трубачей - в унисон дуют. Возьмем...
Что-то застревает в мозгу - Левка замолкает и снова упирается взглядом в угол.
И дернуло же их помочь Аевичу, выручить его! Ведь только-только прежнюю передачу сдыхали, еще поздравляют их с успехом на Интервидении, еще не отошли, не отмякли, но тогда у них был на работу месяц, сейчас - два дня!
Бочкин открывает окно - морозный воздух режет ноздри, врывается в легкие, изгоняя из них прокуренную шаболовскую гадость.
- Едем домой, Лева, не ночевать же здесь!
Медленно бредут по Донской улице. Молчат. Мыслят.
Через два дня записали все, что собрали и выстроили.
- Думаешь, кто-нибудь нам скажет спасибо за этот энтузиазм? - они после съемки одни в редакции, Левка опять массирует голову. - Никто и никогда!
- А мы дураки?
- Идиоты! Бочкин, у нас такая страна: если ты для нее стараешься, она на тебя плюет. Если ты на нее плюешь, она для тебя старается!
"Ай да Левка!"
Не сразу уснул, во сне снимал, выходило переливчатое с искрой, и он восхищался пластикой.
Под самый звонок будильника явился заяц - серый, ушастый, вылизывал пузо. И тут спросонок: "Пушкин ворачивался, если встречал косого, иначе беда! Неладно, неладно, надо бы к девяти!"
И стало противно: "Трушу? Трушу!"
Позвонил "товарищу Жюкову":
- У меня предчувствие, - надо бы к девяти сегодня!
В автобусе вспомнил, как перед назначением Лапина двое матерых телевизионников "гудели" в Домжуре:
- Леха, ты народный артист, я тоже не хуй собачий, - что нам какой-то Лапин?!
Теперь, по слухам, оба в девять ноль-ноль в Останкино!
В девять Бочкин вошел в четыреста тринадцатую:
- Здравствуйте, Лариса Васильевна!
И сразу врубился: рядом с "жирафой" лежала амбарная книга, страницу оглавила роспись самой начальницы.
Бочкин тут же запечатлел себя строчкой ниже!
В девять десять влетела Стоцкая, "украсила" завитушками третью строчку.
В девять пятнадцать начальница понесла книгу главреду.
В девять тридцать явилась "товарищ Жюков"
- Жукова, у вас второе опоздание за неделю! Вам нравится жить без премии? - завша смотрит, как расстреливает.
"Товарищ Жюков" краснеет, как ее брюки, и детский лепет про транспорт.
День прошел фифти-фифти; укладываясь спать, Бочкин слету треснулся о спинку кровати и вздохнул с облегчением: "Товарищ заяц сказал свое слово!"
И задумался: "Стоцкая - любопытно! Молоденькая, хорошенькая, особенно в зеленом платье с погончиками, была замужем за человеком вдвое старше себя, он антисоветчик, давно уж в Европе, издает там против СССР, а Стоцкая, в соавторстве с молодым лоботрясом "издала" здесь чудного мальчика, папашка его сразу после рождения крохи уволился и слинял, а Стоцкая дала сыну свою фамилию и спокойно растит его - с помощью яслей, детсада и своих родственников, с бывшим мужем-антисоветчиком переписывается, перезванивается и ее, тем не менее, терпят: нельзя уволить мать-одиночку! Видимо, если тронут, за границей такой хай поднимется!
Кого ж тут только нет: и жены диссидентов, и дети вождей, и потомки лидеров Коминтерна! Куда ты попал, Бочкин?"
У хитромудрой Аклиши в глазах смешинки:
- Ой, наш папа такой чудак! (Папа - это муж.) Он думает, что если у нас дома водопровод - это уже коммунизм!
- Нет, знаешь, мы не созданы для коммунизма! - это Наташа, она же Иго - бедрастый монголоид, предмет вожделения всех мужиков. - Ведь коммунизм требует сознательности, готовности идти на уступки ради товарища!
- Ты только и делаешь, что уступаешь товарищам! - это Кира, тоже хитруля не из последних. И общее "Хи-хи-хи"!
- Я серьезно!
- Серьезно о коммунизме?! - Кира, вроде, изумлена, и тут уж хохот.
И плевать на подслушки!
Бабенки решили гульнуть, - посидеть в кабаке, если повезет - в ВТО, значит надо выпялиться, обязательно выпятиться, чтоб кавалеры приглашали "дамов" и чтоб брошка была, где "перод", "две шаги налево, три шаги направо, а потом наоборот"! И "товарищ Жюков" надела только что пошитое синее платье с фестончиками и свое новенькое голубое пальто с песцовым воротником, и когда они, бабенки, полезли в трамвай, оттуда вывалился какой-то "в драбадан" пролетарий и, как "атакующий класс", исторг свой пьяный фонтан прямо на новенькое пальто "товарища Жюкова"! Злорадный хохот подруг обернулся рыданиями пострадавшей, это пальто было главным достижением ее жизни, как шинель Акакия Акакиевича, оно венчало собой и надежного криворотого мужа, и толстенькую первоклашку-дочь, оно венчало собой семью и все ее везение в жизни, особенно место редактора Центрального телевидения, и оказалось обгаженным!
Пуще всех заливалась Стоцкая - добрая душа всегда чужому горю рада, а тут еще так смешно - новое пальто изговнять!
- Сволочи! - жаловалась Жукова Бочкину. - Я снегом оттираю блевотину, а они ржут! А как водку жрали!
Водку жрали, действительно, классно! И каждый тост был: "За мужиков!" Имея в виду, что мужик - это не тот, кто приносит двести, а хотя бы четыреста! Потому что настоящие мужики заколачивают по восемьсот! Вон Лапин - девятьсот заколачивает, предгостелерадио долбаный, да еще надбавки всякие - члену ЦК, члену правительства, члену коллегии! Он, конечно, и не мужик вовсе, а так, пугало огородное, но заколачивает!
А комментаторы как заколачивают! Две тысячи в месяц! Вот бы словить такого!
И к Милке:
- Милка, тебя ж сюда Михалков воткнул, ну скажи честно, ты с ним хны-хны?
- Девочки, милые, да я б счастлива была, он же на чай по рублю дает, но у него такие крали молоденькие! Куда мне!
- А за что ж он тебя сюда?
- Он же почетный гражданин Пятигорска! А я, поэтесса местная, его вечер вела там в театре! Читаю свое: "От источников горячих вы у нас такой вот зрячий!"
А он мне на ухо: "От источников горячих у меня такой стоячий!"
Я чуть не усикалась!
Бабенки, уже под градусом, сами чуть не усикались от восторга.
А Милка: - Ой, девочки, у нас же Стрельников Борис в "Правде", он же тоже пятигорчанин!
- Так он же в Америке! - вставила завша: дескать, у нее у самой дядя в Америке!
- Ну да! Уже десять лет! - согласилась Милка. - И вот он там Михалкова встречал, водил всюду, в стриптиз привел, в первый ряд посадил, а Михалков голяк увидал, рот раззявил, а тут вспышка!
- Как вспышка? - не "въехала" Стоцкая.
- Ну, блиц, фото! Стрельников сразу врубился, на сцену кинулся, вернулся - фотопленка в руках! За пятьсот долларов выкупил! Фотокор "Лайфа" Михалкова с открытым ртом щелкнул! На обложку! Представляете, через голую жопу между ляжек какой-то блядищи лицо автора гимна СССР - представляете?!
- С открытым ртом! - закатилась Стоцкая.
- Ну!
Но посидели неважно: в ВТО не танцевали - вроде бы, негде, никто с ними не познакомился, все артисты только рюмку любили, деятели сраные! И швейцар сволочь: "Свободных мест нет!" Пришлось сунуть ему пятерку. Жалко пятерку!
Нет, что ни говори, а Центральное телевидение - это государство в государстве! Ну где еще можно тут же на работе купить отличную говяжью вырезку, заказать с утра и взять перед уходом домой сосиски и прочую колбасную чепуху - без всяких очередей! А к праздникам профком подкинет - за плату, конечно, - наборы с лососевой икрой, балыками и иными копченостями, какао "Золотой ярлык", арабским кофе самых разных сортов, сногсшибательными конфетами и тортами, - так что, милые дамочки, тяните-волоките домой неподъемные сумищи, ловите такси и частников и добивайте своих домашних возможностями телевидения! И это все плюс к тому самому-самому, когда у задавших вопрос: "А где вы работаете?" - резко увеличиваются глаза от небрежно брошенного в ответ: "В Останкино!"
"И ведь не врут бабы, и вправду, в Останкино - куда ж еще на работу в таком прикиде?"
Но, конечно, кое у кого ответы похлеще, чем какое-то "теле", - "В ЦК!" Тут уж у вопрошавших в зобу дыханье перло: еще бы, значит, этот Индивидуум одевается-обувается в спецотделе ГУМа, куда допускаются только партийные функционеры, политкомментаторы и особо выдающиеся журналюги! Жрецы! Ведь если они отовариваются по талонам в ГУМе, значит, и госдачей пользуются, и служебные "Волги" за ними закреплены! Одной ногой уже в коммунизме!
Бочкин не раз задавал себе вопросики: в коммунизме "от каждого по возможностям, каждому по потребностям". А кто, какие бюро или месткомы будут определять эти самые потребности, какие Клавдии Ефимовны или Марь Ванны вкупе с Игнатиями Навуходоносоровичами или Цезарями Львовичами будут решать это? И какова будет роль партии и гегемона-рабкласса в таких решениях?
И от этих вопросиков коммунизм становился трухой, а от спецпайков и спецпакетов с деньгами "развитой" социализм оказывался до жути недоразвитым!
"Придумали системку! И как только мы еще существуем, как не лопнули?!"
Поговаривали, что и на космодроме бардак, а уж что творится на заводах "оборонки", Бочкин и сам знал от приятелей: двадцать дней мух ловят из-за отсутствия сырья или деталей, а в оставшиеся десять дней месяца не вылазят из цеха, штурмуя план и потребляя при этом ящики водки, которую "по требованию коллектива" доставляет к станкам не кто иной как начцеха! "В жизни всегда есть место подвигам!" И сверхурочным!
Кумач, кумач, кумач, натужные духовые оркестры, милиция, гебисты в штатском - "матюгальники" сдавленным горлом хрипят их команды:
- Быстрее! Быстрее! Быстрее!
И тысячи взрослых людей, как дети, бегут, спотыкаются, посмеиваясь над собой, дабы скрыть ощущение неловкости - не шествие, а шутовство: догонят колонну таких же, как они, "верноподданных", упрутся в нее - и застрянут надолго, чтоб потом снова "шустрить" по команде своих "воспитателей".
"Клованы!" - Бочкина трясло от такого попрания личности, от публичного унижения огромного количества человеков, а активисты-оптимисты пускаются в пляс, хватанув перед этим пивка с бутербродами - торговые лотки со всей Москвы обильно загружены "подогревом" по случаю "такого замечательного календарного дня"!
Фальшь режет глаз и делает этот громадный ход людей жалким, нелепым и подлым: так нужные стране деньги - для пенсий, для больниц, для строительства - превращаются здесь в мыльный пузырь, - во имя чего? Ради предъявления неустанной "любви" к "вождям"?
Тысячи таких демонстраций по всей стране, "фюреры" - от главных до крохотных - принимают "ликующее" поклонение своих раболепствующих вассалов:
- Ур-ра, товарищи!
А погода чудесна, как молодая любовь, самое в лес, в сады, в парки - нет, еще один выходной украден, - бездарно и оскорбительно!
"Клованы!"
В Клязьму приехалось поздно, в оконцах уж затеплились огоньки, кое-где прищурились ставенки.
Недавний дождик все освежил, наполнил еловым, сосновым духом. Звезды на небе разгорались. "К погоде!" - просиял Бочкин и тут же споткнулся.
Ночью за облаками кралась луна, было тревожно и радостно: утром в тающем сумраке по грибы, аж за Манюхино, там, по слухам, ранний гриб, белеющий в проплешинах хвойной угрюмой стражи, и Бочкин уже предвкушал сладкое бремя заплечных коробов и огромных плетеных корзин.
Но еще затемно мелкими частыми гвоздиками застучал по крыше упорный дождик и тающее в рассветном тумане Манюхино ехидно помахало Бочкину из-за мглистой полоски дальнего леса.
Днем соседка звала водку пить, глядела приманчиво, но он предпочел дождливое одиночество и набухающие смутной надеждой слова, - авось, затрепещут они яркими красками в закоулках тягучих фраз.