Много лет назад. Так много лет назад, что было ли - не знаю.
Знакомая грузинская художница звала приехать в гости. Тбилиси оживал в горячих словах, приближались улочки и горы, шумели, сияли.
Ах, Грузия, на холмах твоих мгла и виноград. Вкус Цинандали смешался со звоном цикад, с веселым запахом мандаринов и вкусом сациви, нежным и пряным.
Ночь сладка и душиста, о, Киндзмараули в неиссякаемых бокалах. Дома-башни помнят начало времен, флаги под вечным солнцем теряют намек на цвет,
овцы твои помнят золотое руно. Воды Куры и камни Метехи славят Бога непрестанной молитвой на твоем языке, Грузия, далекая Грузия.
Я никогда не видела тебя.
- А церковь! Обязательно пойдем.
- Да, обязательно, в церковь. Вот приеду, и обязательно.
- Туда мать Берии ходила. Она жила рядом.
Мать Берии была верующей женщиной, ходила в старинный храм, молилась. Всегда одна - перед Богом. Никто ей не мешал. Здоровались почтительно, но не мешали, нет.
Она не замечала, не могла заметить, что рядом всегда ходят тихие люди и тихо не дают разным людям приблизиться к ней.
Многие пытались, издалека приезжали. Попросить за родственника, сказать о своей беде - да мало ли зачем еще.
Берия был хорошим сыном, любимым сыном, и мать гордилась им - в Москве живет ее сын, большим человеком стал.
Когда Берия приезжал в гости к матери, она радовалась, хлопотала, и далеко был слышен ее голос, что звенел целыми днями - "Швило! Швило!Швило!" *
Однажды приехали люди и сказали, что ее сына больше нет.
Мать Берии ходила в церковь, зажигала свечи, молилась, плакала. Шла в слезах, слепо, шептала "швило, швило, швило...", всегда одна.
Никто ей не мешал. Никто не подходил. Незаметные люди уже не ограждали ее. Она шла по улице и не замечала ничего.
- И никто не подошел?
- Нет.
- Она плакала.
- Мать палача.
- А пока был жив?
- Люди не знали.
Что тут скажешь? Молчание погасило все звуки и стерло все краски.
- Я ее видела. В детстве, издали. В черном, по листьям идет, как слепая. А листья взлетают, падают, такие разноцветные. Церковь в конце улицы, далеко. И солнце.
Знакомая художница вздохнула и заторопилась.
- Ты ведь любишь солнце? У нас очень красиво. Ты приедешь?
И замолчала, и опять вздохнула, и посмотрела в окно, в зимнее московское окно.
Мы пили кислое простое "Цинандали", корки мандаринов лежали детскими корабликами, обещая радости нового года. Не обещай, не надо.