Кофырин Николай Валентинович
Чужой странный непонятный необыкновенный чужак

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 12, последний от 13/10/2019.
  • © Copyright Кофырин Николай Валентинович (nikolaykofyrin@mail.ru)
  • Размещен: 24/11/2005, изменен: 17/02/2009. 1615k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 2.92*15  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Реальная история человека, пережившего смерть и Воскресение. Художественное повествование о его пути к вере, к пониманию цели и смысла своей жизни.

    • Ч У Ж О Й

    странный

    непонятный

    необыкновенный

    чужак

      
      
      
      

    роман-

    исследование

    о Смерти,

    о Тайне,

    о Любви

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    Издание осуществлено за счет средств автора.

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ISBN 5-88407-048-9 Џ Н.В.Кофырин
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    ОТ АВТОРА

      
      
      
       Обычно первые страницы посвящают тому, чтобы завлечь читателя, заинтересовать его интригой или соблазнить тайной, -- одним словом, делают все, чтобы книгу купили и прочитали хотя бы до половины. Мы этого делать не будем. Напротив, следует сразу откровенно предупредить -- книга эта не для всякого читателя. Автор писал ее вовсе не для того, чтобы доставить кому-то удовольствие или развлечь, а потому что не мог не писать, и делал это в большей степени для самого себя. Поэтому вряд ли то, что сейчас вы держите в руках, уважаемый читатель, можно назвать нужной вам книгой -- нужна она прежде всего ее автору. И хотя книги существуют для того, чтобы их читали, в данном случае это не совсем так. Зачем же тогда нужно было марать бумагу? -- спросите вы. Резонно. Как, впрочем, резонен и встречный вопрос, да не сочтут меня неучтивым, -- Зачем ты живешь? Вот-вот. Есть вещи, которые с трудом поддаются объяснению. Одной из них является Истина. Она не требует пояснений, она говорит сама за себя.
       Так и эта книга. Пусть она говорит сама за себя. И тот, кто не поверил в ненужность данной книги, кого не устрашили отговоры и предупреждения, кто всегда сам старается проверить, как есть на самом деле то, о чем говорят другие, -- тот пусть и станет терпеливым соучастником драмы, пережить которую дано всякому, но из которой далеко не каждый извлечет те уроки, что извлек автор этих строк.
      
      

    Спасибо всем героям-соавторам этой книги.

      
      
      

    БЫТЬ МОЖЕТ, ЦЕЛЬ ЖИЗНИ СОСТОИТ В ТОМ,

    ЧТОБЫ НАУЧИТЬСЯ ЛЮБИТЬ, ЛЮБИТЬ

    НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Это была тридцать седьмая по счету квартира, где его не ждали. Держа раскрытым удостоверение, он нажимал кнопку звонка, а с языка уже готовы были сорваться ставшие привычными фразы.
       -- Кто там? -- спросили за дверью.
       -- Простите, не могли бы вы принять участие в социологическом исследовании?
       -- А что нужно?
       Он чувствовал, как его внимательно разглядывают в дверной глазок.
       -- Просто я буду задавать вопросы, а вы будете на них отвечать.
       И хотя говорить с закрытой дверью было неприятно, он старался держаться невозмутимо.
       Дверь осторожно приоткрылась. На пороге, опираясь на костыли, стояла пожилая женщина, а рядом с ней девочка лет семи.
       Он еще раз повторил цель своего визита и для большей убедительности показал удостоверение. Настороженно оглядываясь, женщина пригласила войти.
       Стараясь держаться непринужденно, чтобы погасить остатки подозрительности хозяйки квартиры, он стал ей по привычной схеме задавать вопросы и отмечать выбранные ответы. Все шло как обычно. Лично его интересовали только два вопроса, которые стояли почему-то в самом конце анкеты и никак не соответствовали целям данного исследования. Наверно, авторы опросника, отдавая дань моде, старались сделать более полным портрет среднестатистического гражданина, хотя вопросы эти были самые трудные, и ставить их надо было на одно из первых мест -- то, которое они занимают в жизни каждого человека.
       -- Простите, я не понимаю.
       Голос женщины выражал крайнее недоумение.
       -- Что же здесь непонятного? Вопрос звучит так: верите ли вы в бога?
       -- И что же я должна отвечать?
       Вид у женщины был растерянный. Видимо, таких вопросов ей прежде никто не задавал.
       -- Вы ничего не должны. -- Интонацией он постарался подчеркнуть свободу выбора. -- Можете ответить "да, верю", "не верю" или "затрудняюсь ответить".
       Женщина явно была озадачена.
       Этот вопрос многих ставил в тупик. При кажущейся простоте, почти каждый анкетируемый испытывал невозможность ответить формально, лишь бы ответить, как это было с другими вопросами.
       -- Не знаю. Наверно... А может быть, и нет. -- Женщина не могла скрыть своего замешательства. -- Нет, не знаю. -- Она пожала плечами и погладила по голове стоящую рядом внучку.
       -- Дело в том, что, -- как всегда, он терпеливо старался помочь, -- на этот вопрос нельзя ответить "не знаю". Во-первых, потому, что такой ответ не предусмотрен, а во-вторых, невозможно знать, есть бог или нет, можно только верить в его существование или не верить.
       Женщина молчала.
       Сам-то он в бога не верил. Правда, как и многие, был крещен в младенческом возрасте, и хотя, разумеется, помнить не мог, однако необъяснимым образом ощущал этот факт своей биографии. Иногда он заходил в храм и ставил свечки, сам не зная для чего и зачем; креститься не умел и почему-то не мог, а просто повторять вслед за другими не хотел. Предлагаемые миссионерами рекламные листки с интересом прочитывал, но никогда сердце его не отзывалось на чьи-то чужие призывы к вере и любви. Он ни разу не посетил ни одной воскресной службы и не считал себя приверженцем какой-либо церкви. И хотя, наблюдая происходящее вокруг, не мог не замечать, что все каким-то образом взаимосвязано и в жизни его не было случайностей, однако скорее это было интуитивное предположение, нежели вера. Как и большинство людей, о боге он вспоминал, лишь когда искал спасения.
       Понимая, как трудно интервьюируемой женщине, он предложил:
       -- Если сомневаетесь, то выберите вариант "затрудняюсь ответить".
       Он всегда так поступал в подобных ситуациях, когда разговор заходил в тупик.
       -- Да, наверно, -- задумчиво ответила женщина. -- Пожалуй, затрудняюсь ответить. Хотя... мать меня водила в церковь, у меня даже сохранились иконы, да и вообще я верующая. -- Она словно оправдывалась.
       -- Так верите вы в бога или нет? -- В голосе его прозвучало нетерпение, хотя он понимал, что главное не сам ответ, а процесс его поиска.
       -- Праздники, такие как Пасха, Прощеное воскресенье, Рождество мы отмечаем. Так что, наверно, скорее верю, чем нет.
       -- Хорошо. Тогда следующий вопрос: в чем вы видите смысл своей жизни? -- Он старался не выдать своей заинтересованности. -- На этот вопрос не предлагаются готовые ответы, поэтому вы можете написать, что хотите.
       Но отсутствие предлагаемых ответов не облегчило, а еще более затруднило дело. Женщина то внимательно перечитывала вопрос, то переводила взгляд на внучку и явно не знала, что сказать. Он старался не мешать, и смотрел в окно.
       Вид был прекрасный. Казалось, раньше он никогда не видел таких красивых сосен, которые запросто росли перед домом, почти касаясь ветвями оконных стекол. Окна были распахнуты настежь, и пьянящий аромат соснового леса наполнял комнату.
       Он подумал о том, как было бы хорошо, если бы такие сосны росли и перед его домом, чтобы можно было часами любоваться ими.
       -- Я не знаю. Вы задаете такие вопросы, что не знаешь, как и ответить. -- Казалось, женщина вот-вот расплачется. -- Смысл жизни. Это что ли, зачем я живу?
       -- Можно понимать и так. Отвечайте как хотите.
       Пауза затянулась. Он знал, что в поиске ответа на этот вопрос ничем не сможет помочь.
       "Не может быть, чтобы ей нечего было сказать, -- думал он про себя. -- Ведь вот уже и жизнь прожила, внучку растит".
       Он посмотрел на девочку. Глаза у нее были серые и почему-то грустные. Она прижималась к бабушке, словно пытаясь защититься. И хотя за все время опроса девочка не проронила ни слова, было видно, что гость ей интересен. Вопросы, которые он задавал, внучка слушала внимательно, словно стараясь помочь своей бабушке найти ответ. А бабушка вдруг вынула носовой платок и почему-то заплакала.
       -- Вот так живешь, работаешь, ничего не требуешь. Я ведь всю жизнь проработала, тридцать пять лет у меня трудового стажа. Работала на химкомбинате, там и болезнь свою получила. Ушла на пенсию по инвалидности. А теперь что делать? Пенсия маленькая, прожить на нее трудно. Лекарств нигде не купишь, а если и есть, то такие дорогие, что не подступишься. А ведь и молоко надо купить, и колбаски хочется, и шоколадку внучка просит. А денег нет совсем. И ноги, ох, как болят. Вот на костылях уже. На улицу не выхожу, дочка все время работает, а внучку в аптеку не пошлешь, мала еще. А ведь и по дому надо прибрать, и в магазин сходить. Ремонт уже десять лет не делали. Ничего не покупаю. Вот и пальто совсем прохудилось, обувь уже в ремонт не принимают, говорят, что не чинится, покупайте, мол, новую. А как ее купишь, если пенсии даже на еду не хватает. Да что я говорю, вы молодой и здоровый, вам не понять. Ведь чтобы понять инвалида, нужно стать им.
       О горестях и неудобствах жизни инвалидов он, как и все здоровые люди, имел весьма отдаленное представление, и, по правде говоря, никогда не мог понять, как им удается справляться с бытовыми трудностями. Иногда он видел людей без рук и ног в очередях, уступал им место в транспорте, но никогда по собственному желанию не вызвался бы помочь инвалиду принять ванну или сходить в туалет. От одной только мысли об этом становилось не по себе. И хотя он искренне сочувствовал увечным людям, однако никогда не мог представить себя в их положении.
       Невольная исповедь женщины в который раз убеждала в чудовищной нелепости социологического портрета среднестатистического гражданина. То, что скрывалось за словом "народ" и на что так любили ссылаться политики и журналисты, было грубой фальсификацией, не имеющей ничего общего с реальной действительностью. Те цифры, по которым предлагалось судить, о чем народ думает, ничего не говорили о том, почему люди думают так, а не иначе. Мало кто задумывался над тем, что скрывается за тем или иным ответом. А может быть, так было и нужно? Зачем знать о бедах каждого, если можно судить о ситуации в целом. Но всякий раз, интервьюируя кого-либо, он убеждался, что за каждым ответом скрывается истина, такая же живая и конкретная, как и сам человек. Хотя, возможно, не только для постороннего, но и для самого человека, это была тайна.
       Женщина причитала и плакала, сморкаясь в платочек, но ее всхлипывания и жалостливый вид почему-то не трогали его. Он терпеть не мог бессмысленных женских слез, и не зная, как успокоить собеседницу, все более раздражался. А чем в действительности он мог помочь? Разве только посочувствовать. Хотя вряд ли ей было нужно его сочувствие.
       Он не любил подобных ситуаций, не зная как себя вести и что говорить, а потому старался избегать неожиданных поворотов обычного интервью, являющегося для него всего лишь работой. Он уже думал о том, как бы поскорее закончить опрос, и, глядя в распахнутое окно, лишь изредка поддакивал, безучастно кивая головой. Движения рук выдавали желание побыстрее избавить себя от необходимости сопереживать чужому человеку, да еще инвалиду, с непонятными для здорового душевными и физическими страданиями.
       "Ну вот, опять никакого интересного ответа, -- подумал он про себя. -- Пора идти по другим адресам, а то лишь напрасно теряю время".
       И уже не скрывая раздражения, спросил:
       -- Так вы можете ответить на вопрос о смысле жизни или нет?
       -- Не знаю, что и сказать, -- виновато произнесла женщина, в который раз поднеся платок к слезящимся глазам. -- Зачем я живу? Не знаю. Никогда не думала. Да и зачем? Живу и живу. Вот внучку воспитываю. Всю жизнь трудности, и сейчас на старости лет покоя нет. Думала, выйду на пенсию, некуда будет спешить, перестану суетиться. Куда там. Вы посмотрите, какая жизнь-то вокруг. Лекарства не могу купить. Хоть ложись и помирай. А ведь я всю жизнь проработала, все силы отдала. И что взамен получила? А ведь обещали спокойную обеспеченную старость. Куда там! Денег не хватает даже на молоко. Да что молоко, хлеб-то, хлеб-то сколько стоит. Разве так можно? Мы ведь всю жизнь проработали, все силы отдавали и ничего не требовали.
       При этих словах женщина еще более расплакалась, и голос ее стал еле слышен сквозь всхлипывания, а слезы катились из выцветших усталых глаз.
       Внучка еще теснее прижалась к бабушке и стала ее успокаивать.
       Только теперь он заметил характерное астматическое дыхание женщины и то лишь потому, что сам страдал тем же.
       -- Нам говорили, что надо работать, и мы работали по шестнадцать часов в сутки. Жили впроголодь. Ждали, надеялись, что будет лучше. Вот и дождались. Когда могла работать, то была нужна, а как стала старая и больная, теперь никому до меня нет дела. Какой тут еще смысл? Жизнь, словно сон прошла, будто и не жила вовсе. Уж помирать скоро, а вспомнить нечего.
       -- А смерти не боитесь?
       -- А чего ее бояться? Чему быть того не миновать. Все там будем.
       -- Ну, а в жизнь после смерти верите?
       -- Это в загробную, что ли? Нет, не верю. А может быть, и есть она. Только зачем все это? Для чего? Нет, не верю, -- словно отчаявшись, устало произнесла собеседница, вытирая остатки слез.
       "Как я устал. Невыносимо устал. Как хочется отдохнуть, побыть наедине с собой".
       Он уже думал о том, как поскорее уйти, и, стараясь закончить разговор, сказал:
       -- Красивые у вас сосны. Словно живые. Как приятно, наверно, в таком соседстве жить. И город ваш мне очень нравится. Я бы даже не прочь погостить здесь.
       -- А я уже двадцать шесть лет тут прожила, -- не без гордости произнесла женщина, и в ее выцветших глазах промелькнули искорки радости. -- Сосны действительно красивые. Мы когда приехали сюда жить, то первым делом постарались сохранить деревья. Эти сосны выросли у меня на глазах.
       Женщина встала, и с трудом передвигаясь на костылях, подошла к раскрытому окну.
       -- Вот и гости мои пожаловали, -- выглянув в окно, сказала она. -- Пришли уже. Пора, пора. Леночка, достань из холодильника колбаски.
       Он тоже подошел к окну и с высоты второго этажа увидел нескольких кошек, которые, подняв мордочки, неотрывно смотрели на хозяйку квартиры.
       -- Вот кормим их, -- сказала женщина и стала разламывать колбасу на мелкие кусочки.
       -- А что это за кошки?
       -- Бездомные. Кто-кто решил избавиться, вот и выбросил. Видно, невмоготу стало держать, ведь детей кормить тепереча нечем. Вот мы и подкармливаем. Не обрекать же их на голодную смерть. Жалко, живые ведь. Как-никак божья тварь.
       "Говорит, что пенсии не хватает, а бездомных кошек кормит колбасой. Лучше бы внучке шоколадку купила, -- подумал он с осуждением. -- Хотя кто же их покормит?"
       От этого неожиданного вопроса, обращенного к самому себе, в душе его что-то всколыхнулось.
       -- Все считают меня идиоткой, а я, наверно, такая и есть, раз кормлю бездомных кошек, да при этом еще от себя отрываю.
       -- Жалко кисок. Выбрасывают, а ведь приручили, значит, в ответе за них. Вот бы их самих так.
       Тут он вдруг вспомнил кота Ваську, которого отец еще слепым котенком принес домой, вытащив из-под колес затормозившего автомобиля. Отец любил Ваську, как никого в семье, быть может, потому, что ни от кого не получал взаимной любви, и очень сильно переживал, когда его любимца пришлось усыпить.
       Он вспомнил глаза обреченного кота, когда вез того на усыпление, и возникло чувство, будто смерть Васьки на его совести. Уже после он стал относиться к кошкам с большей симпатией, и часто, казалось, даже понимал их.
       Когда он собрался уходить и направился к двери, его вдруг остановил вопрос девочки:
       -- Дяденька, а вы сами-то в Бога верите?
       В устах ребенка этот вопрос прозвучал по-детски бесхитростно.
       -- Я?
       От неожиданности он растерялся, но, немного подумав, нерешительно ответил:
       -- Верю.
       И как только произнес это слово, так показалось ему, что не только он сам, но и девочка почувствовала неискренность ответа; в голосе больше сомнений, чем собственно веры.
       -- А смысл жизни, по-вашему, в чем? -- не отставала внучка.
       Это было уже слишком. Он привык задавать вопросы другим, но не ожидал, что придется отвечать самому.
       -- Вот я сейчас уйду, а ты подумай.
       И обращаясь к хозяйке, которая, ковыляя на костылях, вышла его провожать, сказал:
       -- Спасибо за помощь. Всего вам доброго. До свидания.
       -- Вам также всего хорошего.
       Когда дверь закрылась, он испытал чувство облегчения. Но, спускаясь по лестнице, неожиданно ощутил раздражение. Попытался понять, почему оно возникло, -- вроде бы обычное интервью, ничем не примечательная квартира. Однако что-то нарушило его покой, лишив привычного оптимизма.
       Выйдя на улицу и вздохнув полной грудью, он почувствовал, как уверенность в себе возвращается. Все шло хорошо. Оставалось взять еще несколько интервью -- и работа будет закончена. За нее он получит приличное вознаграждение и через несколько дней улетит отдыхать к теплому морю. Билеты уже куплены. При мысли о бирюзовой волне и ласковом южном солнце он испытал приятное волнение. Но вдруг, словно заноза, что-то вновь неприятно напомнило о себе. Это была мысль о бедной больной женщине, которая так и не поняла, в чем смысл прожитой жизни, и не знает, верить в бога или нет.
       И хотя по роду деятельности ему часто приходилось сталкиваться и беседовать с инвалидами, однако он так и не смог привыкнуть к виду чужого страдания, всегда испытывая чувство неловкости и необъяснимой вины. Возможно, потому что сам был здоров, молод и дела у него шли успешно. Совесть свою он успокаивал тем, что помогал инвалидам и нуждающимся, изредка подавая им милостыню, хотя в глубине души не переставал чувствовать себя неизмеримо далеким от нужд и страданий этих людей. При этом он честно признавался себе в том, что ему по-настоящему никогда их не понять.
       Летний день клонился к вечеру. Теплый воздух, наполненный ароматом многочисленных сосен, пьянил, и постепенно неприятные мысли об инвалиде, ни от кого уже не ждущей помощи, исчезли. Оптимизм молодости, вера в свои силы и успех окрыляли. Он бодро шагал вперед, весело напевая модную песенку. Дом, где жила старая больная женщина, скрылся за поворотом, и вскоре о неприятной беседе ничто не напоминало. Впереди ждал отдых и нежные ласковые волны теплого моря, а потому настроение у него было отличное.
       И хотя внешне он был весел и бодр, однако в глубине души последняя встреча разбудила уже давно беспокоящие его мысли и сомнения в правильности той жизни, которую он вел. Со стороны все казалось благополучным, многие даже считали его счастливым человеком. В свои тридцать три года он пользовался определенной известностью, печатал статьи в газетах, выступал по радио и телевидению, писал диссертацию, имел более сорока научных работ, некоторые из которых даже были переведены за рубежом. Правда, с женой были конфликты, но он объяснял это исключительно особенностями характера своей супруги. Он любил свою работу, находя упоение в многочисленных каждодневных делах. И хотя иногда его посещали мысли о бесцельности существования и пустоте проживаемых дней, ему всегда удавалось успешно справлялся с этими казавшимися мимолетными настроениями. Вечерами он составлял план на следующий день, и с раннего утра крутясь как белка в колесе, старался полностью его выполнить, каждый раз придумывая все больше дел, чтобы не было времени задумываться о смысле проживаемых дней. Жизнь казалась успешной, а потому не требовала ответа на вопрос о своей цели. Но иногда, вечерами, после просмотра ночных теленовостей, уже укладываясь спать, когда он спрашивал себя, все ли из запланированного сделано, его вдруг посещала мысль, которая потом долго не давала уснуть. Ему начинало казаться, что все, чем был наполнен день, была лишь никчемная суета и бегство от самого себя. Долго ворочаясь и безуспешно пытаясь заснуть, он так и не мог избавиться от беспокоящей, словно зубная боль, надоедливой мысли. Его мучило ощущение, будто живет он чужой жизнью, и, пытаясь добиться успеха, всего лишь следует проторенной другими дорогой. Он гнал от себя эти мысли, желая поскорее вновь окунуться в бесконечную череду дел и звонков, выступлений и встреч. Однако забыться не удавалось. Когда же сознание ложности выбранного пути, чуждости пройденного и ненужности достигнутого становилось невыносимым, он вставал, выпивал снотворное и забывался под тяжким прессом продолжающих мучить сновидений. Бежать было некуда, и всю ночь его неотступно преследовали кошмары. Наутро он просыпался будто с похмелья, и сразу же окунался с головой в спасительную череду заранее спланированных дел. Так он жил, растворяя в повседневной суете продолжающие его мучить сомнения и находя оправдание такому существованию в необходимости работать по двенадцать часов в сутки, чтобы заработать деньги для семьи. Когда же в глубине души раздавался голос, говорящий, что живешь ты не так и должен жить иначе, он заглушал его или делами по дому, или пьянящим весельем. Голос стихал, и на смену ему приходила безудержная тоска, а ощущение самообмана еще долго не проходило. Быть может, этот самообман и была вся его жизнь? Думать об этом он не любил, поскольку не находил ответа, но еще более опасался утратить привычный оптимизм и веру в себя. Так жить было легче. Создавать же проблемы, которых было невпроворот, и росли они как снежный ком, он считал занятием глупым и недостойным умного человека.
       "Ну да ладно. Все отлично. Все хорошо", -- повторил он вслух несколько раз, следуя заученным правилам аутотренинга и пытаясь таким образом вытеснить беспокоящие мысли приятными образами теплого моря.
       Однако как он ни успокаивал себя, что-то мешало вернуться прежней уверенности. Сколько он ни спрашивал, что бы это могло быть, ответа не находил. А тут еще эта девчонка... Если бы вопрос о смысле жизни ему задал профессор философии, то, возможно, и стоило подумать. Но ведь девочка просто как попугай повторила его же собственные слова. А раз так, то не стоит и думать о том, чтобы искать ответ на вопрос, зачем он живет и в чем видит смысл своей жизни. А уж о вере в Бога ей и подавно знать еще рано.
       С этими мыслями он подошел к дороге, и раздумывая, куда пойти, продолжал стоять на тротуаре. На противоположной стороне проезжей части остановился рейсовый автобус.
       "Все хорошо, все нормально", -- успокаивал он себя, и это отчасти помогало.
       Да и кто из нас ищет встречи с врачом, пока боль лишь изредка напоминает о нездоровье, и успокоить ее можно таблеткой анальгина? А если вовсе прекращается, то стоит ли создавать дополнительные проблемы с лечением, когда дел и так выше головы. А вдруг окажется что-то серьезное и придется терпеть еще большую муку? Нет, как правило, к врачу мы идем лишь когда терпеть больше нет сил, для того чтобы нас избавили от невыносимого страдания.
       "Все нормально, все хорошо", -- повторял он про себя.
       "Нет, не все хорошо", -- слышал в себе голос.
       "Ты совсем не так живешь", -- настигал другой голос.
       "Ну почему ты живешь не так, как хочешь?" -- говорил третий.
       "И зачем обманываешь себя?" -- перебивал четвертый.
       "Ведь ничто и никто, кроме тебя самого, не мешает жить своей подлинной жизнью!", -- кричали голоса все вместе.
       И это была правда. Будучи честным перед самим собой, как ему, во всяком случае, казалось, он, конечно же, не мог не признать справедливости этих упреков, которые доносились из глубины души. Но что можно было поделать? Изменить свою жизнь он не мог. Или не хотел?
       Последнее время его не покидало предчувствие, что этот год будет не похож на другие и окажется переломным в судьбе. Он даже хотел, чтобы что-то произошло, потому что не чувствовал в себе сил измениться и начать жить так, как ему хотелось, -- втайне мечтая вернуться к себе, но между тем постоянно убегая от себя. Свернуть с протоптанного другими, наезженного, но чужого и бессмысленного пути было не просто. Он нуждался в поддержке, ожидая чего-то и будучи не в силах вырваться из засасывающего водоворота суеты, чтобы стать наконец самим собой.
       "Зачем вообще я живу?" -- неожиданно спросил он себя, и почувствовал, что не может найти ответа. В своей жизни он не видел цели, был не особо разборчив в средствах, да и сам вопрос казался лишенным всякого смысла.
       Но смысл был, и трудно было его не почувствовать. Кто-то мягко и ненавязчиво подталкивал к осознанию чего-то важного, что всегда присутствовало тайно, никогда не становясь явным, словно предлагая самому найти разгадку на вопрос, почему и зачем он живет.
       Если вопрос "Зачем" требовал ясного и конкретного ответа, который можно и нужно было практически воплотить в жизнь, то вопросу "Почему" трудно было найти рациональное решение, а ответить простым "потому" казалось невозможным. И тем не менее, именно вопрос "Почему" казался более важным, поскольку раздвигал границы его жизни, предполагая ответ, который не имел цели и не нуждался в средствах ее достижения, а потому и не требовал чего-то внешнего -- что не заключено было в самом человеке.
       "Да, мне нужен именно ответ на вопрос "Почему". Но он скрыт от меня тайной. Этот вопрос наполняет все мое существо, делает жизнь осмысленной, независимо и помимо меня, в то же время показывая невозможность найти тайне рациональное объяснение. Я могу только ощущать ее через доступный для моего сознания вопрос. Но что есть тайна, мне знать не дано. Для меня важно лишь то, что она присутствует во мне, задавая жизни какой-то недоступный пониманию смысл. А сам вопрос, через который тайна приоткрывается для меня, заставляет задуматься о том, что находится за границами индивидуальной жизни. И если смысл жизни есть, то он лежит за ее пределами, притом, что он везде и постоянно со мной. Тайна не задает смысла моей жизни сама по себе, но присутствует, хотя и не во всем, что составляет мое существование. Этот смысл во мне, а не в том, что является внешним и чуждым для меня. Я родился со смыслом, моя жизнь имела смысл с момента ее зарождения и даже раньше, и большую ее часть я лишь пытался сформулировать сам вопрос, не требующий ответа. Я искал смысл своей жизни во всем, что окружает меня, тогда как Он был во мне".
       Пытаясь найти ответ на вопрос, зачем и почему живет человек, почему так, а не иначе, -- привнося эти вопросы в мир и одновременно являясь носителем ответа, -- вдруг осенило: "Ответ на этот вопрос есть Тайна, и суть ее в том, чтобы присутствовать в этой жизни, но не быть познанной. Кто-то подсказывает мне, что на вопрос "Почему" просто невозможно найти ответ, поскольку вопрос этот обращен не к себе. Важно лишь задаваться им, мучиться и искать ответ. Быть может, в этом и состоит Смысл?"
       Стоя у дороги и размышляя, он так и не пришел к определенному мнению, каким-то необъяснимым чувством угадывая, что ответ лежит за границами жизни, и что, быть может, только пережив смерть, можно понять, почему и зачем живет человек.
       Не зная куда пойти, он решил пересечь дорогу. По привычке посмотрев налево, он увидел два движущихся транспорта, и поскольку расстояние до них было большое, стал быстрым шагом переходить проезжую часть.
       Еще не зная, зачем он это делает, после нескольких шагов он решил, что сядет в стоящий на противоположной стороне автобус. Дорога была неширокая, метров пятнадцать, и пересечь ее не составляло труда. Но если бы он только знал...
       Легко и свободно, не испытывая ни малейшего чувства опасности, он переходил дорогу быстрым шагом, при этом говоря себе: "Нет, жизнь все-таки прекрасная штука. Я так люблю жизнь".
       Двигающаяся слева "волга" никак не могла его задеть.
       "Вот сейчас сяду в автобус, и..."
       Это было последнее, о чем он успел подумать. Хотя нет. Было еще что-то. Оно промелькнуло в мозгу как тень, прежде чем он потерял сознание, словно кто-то с необъяснимым участием и жалостью успел шепнуть: "Ах, рано ты отвернул голову".
       Испугаться он не успел. Мотоциклист неожиданно поехал наперерез и крылом коляски ударил его по ногам. От сильного удара тело подбросило, и по странной траектории вверх ногами он падал, приземляясь на голову.
       Мотоциклист остановился и подбежал к пострадавшему. Затормозила и "волга". Водители вышли из машин и помогли перетащить тело на тротуар. Пострадавший был без сознания. Обе ноги его были перебиты. Сквозь брюки сочилась кровь. Мотоциклист поехал за "скорой", автобус тронулся с места, водитель "волги" сел в свою машину и уехал.
       Тело в неестественной позе лежало на тротуаре. Время от времени по нему пробегали судороги. Стоявшие рядом люди смотрели и сочувственно кивали головами, полагая, что наступает смерть.
       Лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь ветви сосен, под которыми лежал пострадавший, бликами касались его лица. Столпившиеся прохожие удивлялись выражению покоя и необъяснимой радости, а также отрешенности и непостижимого просветления, застывших на лице умирающего. Казалось, человек уже не принадлежал себе: закрытые глаза говорили о недоступности его для суеты, а в складках губ застыло что-то похожее на улыбку.
       Подъехала машина "скорой помощи". Врач подошел к лежащему без сознания пострадавшему и нащупал его пульс. После небольшого затишья водитель мотоцикла не выдержал и с дрожью в голосе спросил:
       -- Он умирает?
       -- Трудно сказать, -- ответил врач и, обращаясь к санитарам, сказал. -- Давайте его скорее в машину.
       А мне холодно. Не замерзаю, но как-то не по себе. И вдруг понимаю -- я абсолютно голый. Меня окружает тьма, и ощущение своей полной неприкрытости заставляет инстинктивно поеживаться. Почему-то мысль о том, где я, не беспокоит. Нет ни пола, ни потолка, ни стен -- одно сплошное непроницаемое пространство без границ. Предчувствие неведомой тайны обволакивает неприятным холодком, сочетаясь с наполненностью покоем и защитой невидимых стен. Впереди, точнее там, куда я обращен, распознаю источник света. Его не видно, но я весь к нему устремляюсь. Этот невидимый маяк создает ощущение бесконечности и одновременно направление движения. Стою не двигаясь, продолжая поеживаться от неприкрытости своей наготы. Мною овладевает чувство неловкости, усиливаемое неожиданностью того положения, в которое я попал. Мурашки покрывают тело не столько от внешнего холода, сколько от страха, которого еще нет, но которого почему-то жду.
       Не знаю, как согреться, и время от времени меня бьет озноб. Отсутствие чего-либо невольно заставляет сконцентрироваться на ощущениях и заглянуть в себя. И вдруг чувствую нечто теплящееся во мне, что не позволяет окончательно замерзнуть, хотя вокруг нет ничего -- только я и то, что как бы внутри меня. Стою абсолютно голый, и лишь неведомый родник тепла во мне создает контраст температур, отчего, собственно, и ощущаю свое тело. Внутренний огонек то угасает, то разгорается сильнее. Что это за тепло? Оно нежное и приятное, каким бывает тепло спящей рядом любимой женщины. Но волны его не разливаются по всему телу. Это словно лампадка, лампадка моей души. И если воспоминания о совершенных когда-то и давно позабытых хороших поступках усиливают пламя, согревая меня, то от осознания содеянных грехов оно затухает.
       Чувствую, как позади что-то происходит, но поворачиваться нет никакого желания. Оттуда веет холодом отчуждения, а впереди манит свет понимания и принятия. Я чувствую этот свет, хотя и не вижу его. Словно что-то отделяет меня от радости, которую источает невидимый источник. Эта преграда внушает страх. Она преграждает путь к свету. Проскочить невидимый турникет невозможно, я это чувствую, и в то же время не знаю, пропустят меня или нет.
       Так бывает, когда мы страстно хотим поскорее окунуться в радость переживаемых наслаждений, но уверенности, что будем пропущены на праздник, у нас нет. Знаешь, что прошмыгнуть мимо всевидящего контролера не удастся, но отказаться и уйти трудно.
       Один. Но почему-то не ощущаю одиночества. Возможно, потому, что всегда был одинок, и так привык к этому состоянию, что оно стало частью моего существования -- большей частью. Я сроднился с ним настолько, что оно кажется абсолютно естественным для меня. В одиночестве я был с собой и был собой, не в состоянии долго жить без того, чтобы не побыть наедине со своим "я". Меня тянуло к другим, но столь же, а может быть сильнее, тянуло к себе. И разрываясь между этими двумя противоположными стремлениями, я нигде не был полностью самим собой -- в компании мне хотелось побыть одному, а находясь в одиночестве, тянуло к другим; но нигде я не находил себя.
       Тело вновь пробил озноб, и кожа покрылась мурашками. В памяти вдруг всплыли поступки, когда я не мог устоять перед искушением, и брал, уступал, лгал. Эти поступки и мысли черным пятном лежали в моей душе. Никогда полученная выгода не приносила ощущения радости. Более того, как только достигал желаемого, приходило понимание, что ни деньги, ни почет, ни звания не стоят того, чтобы стремиться к ним и жертвовать самым лучшим в душе, -- они не только не приносили удовлетворения, но, напротив, создавали дискомфорт, терзая совесть.
       При этих мыслях лампадка в душе стала затухать. Вот сейчас у меня нет никаких благ, купленных ценой уступок собственной совести, они неизвестно куда делись, не принеся никакого удовлетворения. Я стою голый, у меня нет ничего, чем я мог бы прикрыться, и нет никого, кто мог бы подтвердить мои звания и достижения, объяснить, зачем и кому они были нужны, если не нужны мне самому. Ничего из приобретенного со мной нет, и нечем успокоить совесть. Холодно. В душе на крохотный огонек гордости и радости за сделанные когда-то добрые дела наползает тень стыда за ложь и тщеславие, жадность и слабость.
       И ведь знал же, знал, что все эти широко рекламируемые блага пустое, но так и не смог пренебречь ими; стремился и добивался, кривя душой. А зачем? Зачем?! Чтобы теперь вот так стоять и мерзнуть от сознания собственной гадкости? Вот какова подлинная цена приобретенного путем потери самоуважения! И ради чего? Для чего я копил, стараясь иметь как можно больше, если сейчас у меня нет ничего? Сколько сил потратил и сколько черных пятен на совести заимел, пытаясь во что бы то ни стало обеспечить себе безбедное существование, создав этим, как мне казалось, условия для душевного покоя. Но покой тем больше ускользал, чем более я был занят не им самим, а лишь средствами его обеспечения. И вот теперь у меня нет того, чего я так долго и с большим трудом добивался, ради чего жертвовал многим. И покоя нет. Только груз греховных уступок за счет собственной совести гнетет, не давая согреться. -- А помнишь как ты помог одинокой женщине, которую обокрали и она осталась без денег? Какой замечательный был тогда день, и как ты был счастлив. -- Да, приятно вспомнить. -- Ну а в остальном всегда ли ты поступал так же? -- Нет. Прости. -- Простить? А я тебя не прощаю! Вот и живи с этим!
       Так стою, терзаясь собственными мыслями, то согреваясь, то вновь замерзая. Сколько времени прошло, не знаю -- здесь нет времени. Все больше ощущаю себя словно в приемной, где в ожидании вызова дают возможность собраться с мыслями. Не знаю, что будет дальше и для чего все это, но действую, словно по давно заведенному правилу. Не жду, но готовлюсь.
       А позади кипит жизнь. Я словно издалека наблюдаю за происходящим там, где меня уже нет. Вижу, как тело положили на носилки и погрузили в машину "скорой помощи". Подъехал милицейский "уазик", и стали искать свидетелей. Стоявшие зеваки начали расходиться, явно не желая впутываться в чужие дела; и лишь один человек стал что-то рассказывать. Милиционеры делают замеры места происшествия. Машина "скорой помощи" повезла тело в больницу. Все положение тела и выражение лица говорят о приятном высвобождении от необходимости действовать, словно отдал судьбу свою в чьи-то руки. Голова перевязана, лицо бледное, и только губы, еще сохраняющие слегка розоватый оттенок, свидетельствуют о присутствии жизни.
       В милиции вскрыли дипломат и достали документы. Установить личность не составило труда. Однако сколько ни пытались дозвониться по домашнему телефону, никто не снимал трубку. В записной книжке было много номеров телефонов, но по какому именно звонить, чтобы сообщить о случившемся, никто не знал. Наконец в квартире Володи раздался звонок, и ему сообщили, что его знакомый лежит без сознания в реанимации в другом городе, и пусть кто-нибудь приедет, заберет вещи и сообщит родным.
       Володя был в замешательстве. Случившееся нарушало его планы. Сколько продлятся хлопоты, никто не знал, но что в результате могла сорваться крупная сделка, сулившая приличный барыш, Володе было очевидно. Он дал телеграмму жене своего пострадавшего друга, позвонил его сестре; адреса уехавшей отдыхать матери не нашел. Обзвонил друзей, тех, кто оказался в городе, школьную учительницу. Больше сообщать было некому.
       Жена, получив телеграмму, не знала, что делать. Она с трудом пыталась скрыть ликование от ощущения счастья и освобождения, которое принесло ей постигшее мужа несчастье. Угрызений совести она не испытывала, а чувствовала только легкость и даже окрыленность, представляя перспективы новой жизни и новой любви. Весть о происшедшей беде мигом разнеслась по деревне. Не зная куда деться от выражений соболезнования, супруга, сделав вид, что уезжает, отправилась погостить к подружке. От мужа она ушла уже полгода назад и нисколько об этом не жалела. Прожитые вместе пять лет казались ей плохим сном. С супругом они почти не встречались. Он изредка звонил, присылал поздравления с днем рождения. Она с наслаждением подумала об открывающейся перед ней перспективе, вспомнив о сберкнижке, телевизоре, магнитофоне, холодильнике и диване, которые теперь уже по праву принадлежали ей как законной наследнице. Квартиру она, конечно же, разменяет, и сделает себе очаровательное гнездышко, куда сможет приглашать понравившихся мужчин. И уж она не повторит прошлых ошибок, не будет такой дурой и не выйдет за первого встречного из-за непонятно какой любви. Мужчина этот должен быть красив, а главное -- состоятелен, чтобы никогда не приходилось больше думать о том, что одеть и где взять денег. О своем муже она вспоминала без сожаления. Правда, в памяти остались и цветы, которые он ей дарил, и стихи, которые посвящал, и совместные поездки на юг. Но в целом она была убеждена, что бог поступил справедливо, наказав его и освободив ее, тем самым подарив ей новую жизнь. Признаться, она никогда не любила и не понимала своего супруга. Он казался ей странным, а часто просто ненормальным. Она не понимала этой потребности в уединении, желания побыть одному. Ей хотелось жизненного комфорта, множества самых разнообразных удовольствий. Он же был непонятно чем и хотел неизвестно чего.
       Друзья, узнав о случившемся, вслух произносили слова сожаления, про себя думая, как хорошо, что это случилось не с ними. Они были просто школьными приятелями, и никто не считал его своим другом. Одному он казался вечно выпендривающимся, другому просто хвастуном, третьему циником и лгуном, умудрившись задеть самолюбие почти каждого в классе.
       Школьная учительница вспомнила о нем как о хорошем, но вечно задиристом ученике, не умеющим приспосабливаться и не желающим соглашаться с мнением большинства. Большинство были как все, только он желал показать собственную оригинальность. Всегда спорил и хотел доказать свою правоту. Попытки беседовать с ним, убедить, что с его характером будет трудно ужиться с людьми, не давали результата. Он слушал, вроде бы соглашался, но оставался всегда при своем мнении, а чаще настаивал на своем. Упрямый, своенравный, он старался быть лучше и оригинальнее всех. Сколько с ним ни говорила, даже родителей вызывала, убеждала -- нужно меняться, приспосабливаться, иначе не выживешь. Он кивал, но продолжал оставаться самим собой. Часто не могла сдержать раздражения, споря с ним, после чего долго не могла заснуть, невольно размышляя над его словами о том, что нельзя судить о человеке только по поступкам, поскольку никто не может познать чужой души. Вспомнила, как он впервые обратил на себя внимание, выступив один против всего класса, и одержал победу, отстояв право быть самим собой, несмотря на давление большинства и наперекор мнению учителей. Своей прямотой он вызывал неприязнь у многих. Может быть, потому и не было у него близких друзей, а те, кого почему-то считали его друзьями, ничего не могли о нем сказать. Для них он всегда был непонятным, с какими-то странными замашками и причудами, вечно затевающий неприятный для всех спор. И темы выбирал весьма необычные: о цели и смысле жизни, о добре и зле, любви и ненависти, -- что мало кто хотел обсуждать, а кто все-таки решался, после таких дискуссий окончательно портил с ним отношения.
       Одноклассники вспомнили, что он всегда был сам по себе, никогда не пил со всеми вино, хотя и присутствовал на мальчишниках; когда все компанией ходили на футбол, он тащился в филармонию; и вообще, с ним почему-то все чувствовали себя неуютно, в его присутствии трудно было цинично говорить о женщинах и ругаться матом. Но главное -- было непонятно, что же ему нужно. Вечно он был не как все. В целом никто искренне не сожалел о случившемся, втайне радуясь, что судьба к ним оказалась благосклоннее и несчастье прошло стороной. Ему просто не повезло, вот и все, что могли сказать.
       Они правы. Я действительно не старался быть похожим на других, хотя и не избегал компании. Но не мог же я пить вино и ругаться, только чтобы быть как все. Вместо того чтобы постараться стать своим, я подчеркнуто оставался собой. Меня даже как-то хотели напоить, только для того, чтобы я ни в чем не отличался от остальных. В моем присутствии приятели почему-то чувствовали себя плохими, и хотя мне не отказывали в компании, но и не приглашали. Я всегда старался быть самим собой, и потому был чужим. Старался держаться естественно, хотя, возможно, со стороны казалось, будто я хочу подчеркнуть свое моральное превосходство. Да, наверно, я действительно был чужим среди своих, и скрыть это при всем старании было трудно. Когда же начинал подыгрывать, то хотя мне это и удавалось, однако рано или поздно подлинная сущность выдавала себя, и меня сразу изгоняли.
       Мать, получив письмо, отправленное накануне, подумала, что сын ее опять написал что-то заумное, вот до чего любит философствовать. Как и всегда, она так и не поняла моего сожаления об отсутствии между нами теплоты и взаимопонимания. Наши родственные отношения ограничивались телефонными звонками и хождением в гости по праздникам. Даже в дни рождения мы часто забывали поздравить друг друга. А все потому, что никогда не испытывали друг к другу взаимной любви, а когда начинали разговаривать, то мать всегда раздражалась и уходила с испорченным настроением. А ведь я хотел только достичь взаимопонимания. Правда, бывали мгновения, когда мать старалась приласкать меня. Но эти "наплывы нежности", как она сама их называла, были столь кратковременны, что лишь раздражали обоих. Я не испытывал к матери привязанности, возможно, потому, что не чувствовал к себе ее искренней любви. И хотя в памяти осталось чувство глубокой и сильной привязанности к родителям, оно, к сожалению, так и осталось невыраженным. Даже когда, в особенности по утрам, меня всего буквально распирало от любви к отцу и матери, я никогда не смел выразить этого чувства. Постепенно эта потребность, не находя отклика, сошла на нет, а на смену ей пришла отчужденность. Для моей матери я всегда казался странным, и даже в детском саду другие дети нравились ей больше, нежели собственный сын, казавшийся чужим. Ей было непонятно, почему между нами нет ничего общего. Когда мать пыталась применить силу, а я защищал себя и с языка срывались оскорбительные слова, мать чаще объясняла это моей нервностью, чем недостаточностью своей любви.
       Сестра, когда узнала о случившемся, испытала лишь чувство облегчения. С моей смертью решались многие проблемы, и теперь она становилась единоличной хозяйкой всего, что оставил отец. Свою часть наследства она давно промотала и, как всегда, нуждалась в деньгах. Поэтому возможность распорядиться тем, что теперь принадлежало ей по закону, было весьма кстати. Никто, наблюдая наши взаимоотношения, не смог бы сказать, что мы родные брат и сестра. Ни о каких теплых чувствах не могло быть и речи, когда мы делили имущество или боролись за расположение отца. Ненависть в своем сердце сестра ощущала гораздо чаще, чем я, при этом никогда не испытывая любви ко мне. Я мешал ей жить самим фактом своего существования, а она мешала мне, и мы даже не старались скрыть этого. Наверно, это было единственное, в чем между нами было взаимопонимание. Мы были не столько разные, сколько чужие друг другу.
       Лишь отец, который умер несколько лет назад, мог бы испытать сожаление по поводу постигшего сына несчастья. И хотя в детстве он строго наказывал меня и даже порол ремнем, что, наверно, и привело к отчуждению, тем не менее отец всегда искренне сопереживал моим неудачам. Как и все, в своем сыне он хотел видеть реализацию своих несбывшихся надежд, однако не понимал моего стремления к философии. Когда же я взбунтовался и ушел из дома, отец очень переживал, ведь все свои успехи в карьере он рассматривал как трамплин для сына. Мы оба испытывали взаимное притяжение, которое пытались скрыть, и в котором никогда не признавались друг другу, ощущая невидимые преграды на пути этого чувства. Мы боялись выразить свою любовь, а потому поддерживали отстраненные и даже холодные отношения. Лишь в последний год жизни отца, когда он уже почти не выходил из больницы, я часто навещал его и мы подолгу беседовали. И хотя разговор касался повседневных вещей, сам факт общения говорил о связи, которую даже смерть не сможет прервать. Наверно, отец отдал мне много первозданной родительской любви, хотя в памяти остались и темный чулан, и порка, и испытанное при этом унижение. С каждым таким воспитательным усилием пропасть между нами увеличивалась, и преодолеть ее мы так и не смогли. Отец удивлялся тому, как стойко я переносил наказание, -- ему была непонятна та гордость и чувство собственного достоинства, с каким я шел в чулан и долго упорно стоял там, не желая извиняться. Когда все же вынужден был произнести слова, прося прощения, то делал это скорее для родителей, нежели по собственной воле. Отец видел, что всякое наказание лишь усиливает мое чувство собственного достоинства, которое невозможно было ни растоптать, ни уничтожить. Когда я выходил из чулана, мои глаза не были заплаканными, и казалось, что наказание лишь закалило меня и укрепило в собственной правоте. Я так привык к этому, что даже с некоторой радостью шел в свое убежище, где, стоя в темноте, мог спокойно размышлять. Вскоре отец понял, что не надо пытаться сломить мой дух, и прекратил порки. Мы никогда не говорили о любви, словно страшась в этом признаться друг другу, не смогли сказать даже в последнюю встречу, и расставшись навсегда, так и не сумели перебороть необъяснимой боязни. И то, что почувствовал отец, глядя в последний раз на уходящего сына, то же испытал и я при виде истощенного болезнью родителя, молчаливо машущего на прощание рукой. Когда неожиданно пришло известие о смерти, я вначале почувствовал некоторую растерянность. В морге, глядя на застывшее пожелтевшее лицо отца, я понял, что так и не смог выразить свое чувство любви к нему, и что смерть не прервала, а напротив, сделала связь между нами более отчетливой. Посещая могилу родителя и молча общаясь с ним, я никогда уже не мог избавиться от ощущения, что мы оба думаем друг о друге, и только лишь теперь не стыдимся признаться друг другу в любви. Связь с умершим отцом была гораздо более теплой и сильной, чем отношения с живущими матерью и сестрой.
       Все эти воспоминания пронеслись в памяти за несколько мгновений, напомнив о реальном содержании прожитой жизни. Но не исчезли, а словно наполнили собой пространство, в котором нахожусь все это безвременье. Они воплощаются, становятся ощутимыми, присутствуют рядом, но дотронуться до них, как до миражей, невозможно. Все пребывает словно в ином измерении, в обычной жизни не наблюдаемом. Я могу видеть лишь сполохи той жизни, что позади; она идет своим чередом, уже не достигая меня вихрем страстей. Каким-то неизвестным ранее чувством понимаю, что воспоминания материализовались не случайно, не помимо меня, но лишь обращаясь к памяти моей. Я хочу спросить, зачем они, но спохватываюсь, поскольку никого вокруг нет.
       И вдруг... меня ослепляет Свет. Он пробивается своими сильными лучами сквозь невидимое отверстие, и чувствую не столько его мощь, но удивительное упоение радостью, которая охватывает все мое существо. Лучи света насквозь пронзают меня и я испытываю блаженство, весь без остатка превращаясь в одно большое чувство, становясь частицей Света. Чувствую себя как никогда бесконечно счастливым, устремившись к Свету всем своим существом. Однако что-то мешает полностью слиться с ним. И тут я вспоминаю про турникет. Да, это несомненно он преграждает путь к Свету. Стон сожаления вырывается у меня, и я вынужден остановиться. Кажется будто меня испытали, и теперь я должен пройти чистилище. Но в этом предвкушении нет страха ожидания вечных мук, есть лишь сожаление о невозможности раствориться в блаженстве пронзающего Света прямо сейчас целиком без остатка. И тут я чувствую голос, обращенный не ко мне. -- "Он готов". -- К чему именно готов, не успеваю подумать, но ощущаю, как вокруг меня все начинает двигаться, упорядочиваясь, и все мои разрозненные мысли и воспоминания обретают очертания, а сам я вместе с ними становлюсь частичкой Конструкции, имеющей удивительно законченные гармоничные формы. Приятно ощущать себя чьей-то составной частью, хотя чувствую при этом себя не совсем удобно, словно меня просвечивают насквозь, и все попытки казаться не тем, что я есть, просто смешны. Через призму, с помощью которой меня рассматривают, я выгляжу таким, каков на самом деле, без примесей самопредставления и оценок других людей, всеми своими мыслями и делами являясь частицей Замысла, причем не пассивной, а активной. Все говорит о том, что я не только могу, но и должен действовать. Ничего не слыша, весь без остатка превращаюсь в одно большое чувство, улавливая все колебания, которые без труда расшифровываю.
       Нет никакого принуждения, ведь я составная часть этой Силы, и подчиняясь закону ее существования, должен действовать, как рука или нога -- послушно и без промедления. И в то же время, находясь в составе гармоничной конструкции, ощущаю некоторую неловкость своего положения, словно что-то не так. И это что-то я сам. Стараюсь понять причину дискомфорта. "Не так" присутствует в моем существе, дисгармонируя со всей Конструкцией. Чувствую, что меня ждут и предпринимаю некоторые усилия, чтобы понять свое несоответствие Замыслу. Никто меня не принуждает, но, сколько ни стараюсь, так и не могу найти положения, в котором бы ощущал себя естественно и удобно, -- что отвечало бы требованиям совершенства Конструкции и принципам ее гармонии. Так бывает, когда долго ворочаешься в новой постели, пытаясь заснуть, и привыкая к ней, она привыкает к тебе.
       Я долго мучительно пытаюсь привести себя в соответствие Целому, но никак не могу добиться гармонии. Чувствую, что за мной внимательно наблюдают, не торопя и не пытаясь помочь. Я делаю отчаянные попытки, но безуспешно. Во мне присутствует какой-то порок, мешающий вписаться в Гармонию. Вероятно, со стороны это видно, но как никто другой это ощущаю я сам. Однако сколько ни стараюсь соответствовать предъявляемым требованиям, ничего не получается, словно кто-то хочет, чтобы я самостоятельно прочувствовал и осознал все свои недостатки.
       Я плачу -- столь велико желание раствориться в Свете, но мешают темные пятна в душе. Конструкция совершенна, чего нельзя сказать обо мне. Потому-то и не могу с нею слиться. Начинаю понимать, что это своего рода тест на степень моего совершенства, и я не прошел его, хотя это лишь часть испытания, которое мне предстоит пройти. Да, я чувствую, что не соответствую требованиям Гармонии, и горю желанием осознать причины своего несовершенства, понять, в чем именно заключается мой порок.
       И тогда обращаюсь к собственной конструкции. Ее составляют обретшие зримую форму воспоминания, мысли, чувства, поступки, оценки других и себя. Моя конструкция сама по себе дисгармонична, а потому не соответствует требованиям Совершенства; и главная причина -- в несоответствии между мной и моим духом, моими мыслями и поступками, словами и делами, оценками себя и других, воспоминаниями и ожиданиями, мечтами и желаниями. Это сплошная какофония звуков, соединение несочетаемого. Я хотел одного, а делал противоположное, думал одно, а говорил другое, желал и тут же предавал свое желание, клялся и сразу же отрекался, предъявляя к другим повышенные требованиям, а к себе заниженные. Все это звучит одним большим омерзительным диссонансом. Все во мне борется друг с другом, и сам я воплощение конфликта с собой, окружающим миром и людьми. Между тем, в Свете существует только то, что гармонично. И если во мне нет чистоты и прозрачности, то я не могу стать частичкой Света. Страстно желаю раствориться в его лучах, чтобы унестись вместе с ним в бесконечное переживание радости и блаженства, но до тех пор, пока во мне остается что-то темное, я не в состоянии раствориться в этой сверкающей чистоте; и Свет, просвечивая меня насквозь, уходит мимо.
       Нужно во что бы то ни стало добиться прозрачности. Но пока я полон противоречий, пока продолжаю конфликтовать с собой и с другими, во мне не может быть гармонии, а значит, я никогда не достигну вечного блаженства. Нужно привести в соответствие с принципами Совершенства свои мысли и чувства, оценки себя и других, мечты и желания, слова и дела.
       Меня терпеливо ждут. Я должен сам прочувствовать, понять, сделать вывод, дать оценку и принять решение. Нет ни контролеров, ни судей. Судьей я должен быть себе сам. И потому лгать невозможно, как невозможно просить о снисхождении. Истина заключена в Гармонии, и никакой другой правды нет и быть не может.
       Это самый настоящий Страшный Суд, хотя скорее мучительный, нежели страшный, хотя вовсе и не суд. Я должен сам оценить себя в отсутствии прокурора и защитника. Последний вообще не нужен, поскольку я не хочу себя защищать -- ведь мне нужна правда. Да и цель этого судилища не в том, чтобы покарать по заслугам. Напротив, только осудив себя, я в результате должен понять, почему во мне нет гармонии, почему я полон противоречий, которые не позволяют слиться с Общей Гармонией и раствориться в Свете. Всякая попытка казаться лучше, чем я есть на самом деле, может только помешать. Я хочу блага себе, а потому должен без всякой предвзятости разглядеть все без остатка, осознать порок, создающий во мне противоречия, выявить его и попытаться исправить. Другого способа преодолеть в себе дисгармонию не существует. И поскольку очень хочу стать частичкой Света, обрести ни с чем не сравнимое блаженство, то без промедления принимаюсь за дело.
       Прежде всего чувствую, что порок этот не есть какое-то не зависящее от меня качество, это результат всей моей жизни, и избавиться от него можно, лишь изменив свою жизнь. В то же время это не врожденный порок, а то, что было привнесено в меня окружающими людьми и воспринято как определенные "правила игры". И теперь все это во мне. Но я уже не тот мальчик, каким помнил себя с детских лет. Воспринятое извне стало частью меня самого.
       Чувствую, как темное пятно в душе с трудом поддается растворению. Оно, словно вирус, развивалось и увеличивалось благодаря моему же собственному бездействию, используя мои жизненные силы. Это чужеродное тело жило, питаясь слабостями воли и неразвитостью ума. Всякий раз, когда я уступал, поступая против своего чувства или убеждений, когда играл по правилам чужой и ненужной мне игры, чужеродное тело, как раковые клетки, росло и поглощало меня все больше и больше. Я чувствовал, что поступаю неправильно, но предавал себя, попадая во власть чужого во мне. Правда были моменты, когда все мои усилия оканчивались крахом, и я на некоторое время оказывался свободен от влияния чужеродного начала, но в который раз упустив даруемый шанс свернуть с ложной дороги, я вновь поддавался постороннему влиянию, проявляя слабость в выборе своего пути. И хотя у меня в большей степени не получалось, чем получалось, по инерции, или в результате собственной слабости, я брел словно во сне, абсолютно не радуясь успехам. Меня поздравляли, однако приятно было только моему чужому. Это он выигрывал, он побеждал, это был его успех. Мне же это не приносило никакого удовлетворения. Хотелось сбежать, но от себя убежать невозможно. Находясь в плену собственного чужого и поддаваясь примеру и убеждению других людей, я все меньше и меньше мгновений был самим собой. Тот мальчик умирал, зато рос и процветал другой. Но и тот другой -- и умирающий мальчик, и преуспевающий бизнесмен -- все это я; и как невозможно разъединить составляющие целого, так невозможно избавиться от их противоборства, причиняющего мне невероятные страдания.
       Трудно прекратить эту непрекращающуюся схватку за лидерство, как невозможно расчленить себя, пытаясь отделить чужого в себе от того, что сочетается со светом и может раствориться в нем. Как всякое чужеродное тело вызывает реакцию отторжения, так и существо мое корчится в самоистязающих попытках освободиться от того, что является частью меня самого. Мне не просто больно, но тошно, и кажется, что сейчас вырвет. Извиваюсь, приноравливаясь различными сторонами своего Я, но так и не нахожу себе места в гармоничной конструкции Совершенства. Разделить себя невозможно, и чужой здесь -- я сам. Не могу не понимать, что войти в гармонию с Единым и раствориться в Свете нельзя, не освободившись от всего темного, но разделить себя на части не в состоянии. И как ни мучит душевная рвота, я не в силах освободиться от чужого во мне, то есть от самого себя.
       Эту муку невозможно чему-либо уподобить, настолько неразрывно сочетается в ней потребность в блаженстве и боли, где страдание является средством обретения радости. Только через страдание я могу понять, как нелегко выбросить из себя чуждое, что вредит мне, мешая стать частью Творения. И как не могу избавиться от самим же выбранных мук, так не могу отказаться от желания слиться с Гармонией и раствориться в Свете. Вдруг в который раз вновь возникает успокоительная мысль, словно кто-то шепчет мне -- "Ты просто устал. Признайся себе в этом, и тебе сразу станет легче. Это избавит от страдания. Ты грешен, как все люди, а потому тебе многое можно простить. Признайся и смирись с тем, что ты слаб, что грешил и будешь грешить, и это освободит тебя от мучительных страданий. Ведь у тебя уже почти нет сил, ты устал от этого самоистязания и выдохся. Успокойся, признайся, что ты слаб, и смирись".
       Да, я действительно устал; и эта мысль кажется если не спасительной, то хотя бы дает временную передышку, принося некоторое успокоение. Знаю, это не освободит от страдания, потому что я сам выбрал его, сам пошел на это очищение, стремясь избавиться от всего темного в себе. Но устал, а изматывающая тошнота привела в состояние полного изнеможения. Понимаю, что признание в собственной слабости лишь успокоит, но не избавит от мук, однако как приятно вновь вернуться к привычному самообману. И если бы не Свет, в котором все видно, я бы, наверно, не справился с соблазном. Это все равно что признать собственную неспособность слиться с Единым и отказаться от предоставленной возможности избавиться от порока в себе, а значит, навсегда расстаться с желанием унестись вместе с потоками Света в бесконечную глубину освобождающей радости. Но если я слаб, значит, недостоин, и мне нет места в Гармонии.
       Если я все же хочу стать частицей Творения, то не должен избегать страданий, не должен уходить от предложенной мучительной работы по избавлению от всего чуждого в себе. Эта успокоительная мысль о собственной слабости есть в какой-то мере отречение от себя и от надежды на радость. Но если выберу успокоительную ложь, которая не нужна никому, в том числе и мне -- я обречен! Да, хотя и трудно, однако легче перенести мучительную рвоту, чем постоянно испытывать изматывающую тошноту от сознания собственной лживости. И как ни тяжел путь к Истине, но это, безусловно, легче, чем вечные блуждания и прятки с самим собой. Зачем лгать себе? Потому что я слаб? Потому что самообман, пусть даже на время, утешает? Без него не прожить? Да!
       Нет, я не слаб. Самообман это искушение, это бегство от Истины и от самого себя. Но зачем я это делаю, если все понимаю? А может быть, почему? Опять же, потому что слаб? Но в чем суть этой слабости? Слабость найти в себе силы и выбрать себя, перенести самим же выбранные страдания, обрести то, что искал? Действительно, проще проявлять слабость, а потом искать себе оправдание, ведь это есть попытка найти оправдание самообману. Тогда к чему вся эта ложь? И есть ли это попытка защитить себя? Наверно. Но от чего? Ведь если перед тобой Истина, то не легче ли признать ее? Не понимаю, зачем вся эта ложь. В ней нет смысла, но ей должно быть объяснение.
       Бессмысленно искать оправдание тому, что уже состоялось. Все можно объяснить, хотя по сути это ничего не меняет. Можно сколько угодно говорить о собственной слабости, искать оправдание своим неблаговидным поступкам, но искупить их невозможно ничем. Что мое, то мое. Можно оправдывать их, в том числе и слабостью, но от этого они не исчезают. Никакое милосердие не избавит меня от своих темных делишек, и никакая любовь не искупит однажды содеянного зла. Но и смириться -- значит отказаться от надежды. Справедливость выше милосердия, потому что помогает не слабости, а силе в человеке. Не должно быть милосердия без справедливости. Никто тебя не простит, если ты сам себя не простишь. А простить себя гораздо труднее, чем простить кого-либо. Прощение не должно потворствовать слабости, но быть проявлением любви и справедливости, а потом уже милосердия. Важнее чужого прощения собственное прозрение и неповторение сделанных однажды ошибок. Безусловно, можно простить незнание, но нельзя простить самообман. И не нужно прощать, иначе эта слабость станет прибежищем следующей лжи. Признание собственных грехов и память о сделанных ошибках лишь помогут не повторять их. Простить способен только Бог. И он простит, но не избавит нас от нас самих.
       Прожив тридцать три года, чего я добился? Жена ушла от меня, и никакая любовь и забота не смогли удержать ее. Она выбрала другую жизнь, отказавшись от моей любви. А я так старался жить для нее, мечтая воплотить в ней мои надежды и чаяния. Но все напрасно. Она только сожалеет о прожитых со мною годах.
       Моя дочь не знает меня, а мои стремления отдать ей все самое лучшее не достигают ее. Тот смысл жизни, который я видел в ребенке, также не оправдался. Дочь не знает и, наверно, никогда не узнает правды о своем отце. И сколько я ни старался передать ей свою нежность, видимо, все прошло бесследно. Мой ребенок навсегда лишен моей любви.
       Мать так и осталась чужой для меня женщиной. Она не испытывает любви ко мне. Попытки любить ее были обречены на провал ею самой. Не знаю почему, но я никогда не чувствовал ее себе родной и даже близкой. Мать боялась меня, я избегал ее. Что же она сможет сказать на моих похоронах? Вряд ли я был хорошим сыном. И сколько не пытаюсь, не могу вспомнить материнской ласки. Даже с матерью не было любви!
       Сестра полная мне противоположность. И совсем не странно, что она обрадовалась моей смерти. Чего же большего!
       Друзей у меня нет. Этим все сказано! Приятели не понимают и не принимают меня, стараясь отгородиться от чуждых им мыслей. И сколько я ни пытался говорить с ними о сокровенном, всегда натыкался на стену непонимания и отчуждения. Ни капли искреннего сожаления не испытает ни один из них по поводу моей гибели. Что же это за друзья! Никто не будет спасать меня ценой собственной жизни. Да что жизни, поступиться даже частичкой собственной выгоды ради меня не захочет ни один из них. Приятели приходили и уходили, а друга так никогда и не было. Даже к тому, кто мне был наиболее близок, я так и не смог найти ключик. Володя всячески избегает разговоров о проблемах, которые должны быть для нас общими.
       И какая польза от моих трудов, если никто, абсолютно никто искренне не пожалеет о моей смерти, ни у кого не появится чувства невосполнимой утраты и ощущения пустоты от моего исчезновения? Кому нужно все сделанное мною, если некому вспомнить меня добрым словом? Вот итог тридцати трех прожитых лет. Так стоит ли жить дальше, если за все эти годы так и не возникло искренней привязанности и дружбы, любви и благодарности? Не было ничего настоящего; только чужой во мне вырос, поглотив все первородное.
       Никто так и не захотел понять и полюбить меня. И все, что они сейчас обо мне думают, вызывает лишь чувство обиды и горечи. Я пытался, пытался, но, оказывается, так и не сумел найти понимания, сочувствия и любви. Мои чувства оказались непринятыми, поступки изолганными, мысли извращенными. Все искреннее, шедшее от сердца, было или не принято, или не понято, или же обращено против меня. Я так и остался для них чужой, чужой для себя и чужой для других. Не только меня, но даже чужого во мне они не захотели принять. Разве это не приговор?! Достойна ли моя жизнь положительной оценки? Скорее, неудовлетворительной. И какой может быть прок от ее продолжения? Нет, лучше не жить вообще, чем продолжать жить как прежде! Жизнь не получилась. Я сам так и не понял, зачем существовал, меня не поняли близкие, и все, что хотел сделать, оказалось либо несделанным, либо невостребованным. Что жил, что не жил -- никому от этого ни холодно, ни жарко. Вот и все. Таков приговор. И даже то немногое, что осталось после меня, вряд ли достойно внимания. А общий итог отрицательный. Так решил я сам. И обжалованию этот приговор не подлежит. Так я полагаю.
       Печально, и хочется плакать. Все кажется безнадежным. Какой смысл сносить муки, если никто не пожалеет меня. Какой смысл жить такой жизнью, и вообще, какой смысл могла иметь моя жизнь?
       -- Еще не все потеряно, -- вдруг слышу вблизи себя потаенный голос.
       В нем столько незнакомой любви, что думаю, ошибся и голос только показался мне знакомым. Но нет, пусть давно, но я его несомненно слышал, и он был мне когда-то очень дорог.
       -- Не суди себя строго, -- вновь звучит в тишине.
       -- Кто ты? -- спрашиваю с дрожью в голосе, пытаясь разглядеть в темноте того, кто дарит надежду на понимание и сочувствие.
       -- Ты не узнал меня?
       Конечно же, это голос отца! Как я мог не узнать его?! Хотя прошло целых шесть лет...
       -- Ты ведь помнишь тот последний год моей жизни, в особенности последние дни. Хотя между нами никогда не было близости, мы все же смогли преодолеть отчуждение и буквально в последние часы полюбить друг друга. Я, конечно, сам виноват, что мы так долго не испытывали взаимной симпатии, но согласись, мне так же трудно было переступить через воспоминания о наказаниях, которым я по глупости подвергал тебя. Ведь я очень хотел любить тебя, но не всегда получалось. Ты ведь не можешь не помнить, как я переживал по поводу твоих неудач и как радовался, когда мне удавалось покупать тебе книги. Однако произнести слов любви я так и не смог. Я чувствовал, что ты испытываешь любовь ко мне, и очень благодарен тебе за эти молчаливые признания. Ты даже не представляешь, как они были нужны мне в последние дни. Тогда я, так же как и ты сейчас, мучился сознанием бесполезности прожитой жизни, подводил такой же неутешительный итог. Ты знаешь -- ни моя жена, ни дочь, ни работа не могли дать мне того, что давал ты своим молчаливым участием. Это было единственное светлое пятно в моей жизни -- твое непроизнесенное признание в любви. Уже после смерти я видел и твою заботу, и безразличие окружающих. Действительно, после того как я умер, наша связь стала отчетливее, а общение доверительнее. И не вини других в том, что они не поняли, не приняли и не полюбили тебя. Во всей своей несостоявшейся любви я виню только себя! Не будь слишком категоричен к другим, ведь все свои беды ты создал сам. Это не они не поняли тебя, а ты не смог найти понимания в других. Ведь принимают тебя настолько, насколько ты впускаешь в свое сердце, а все проявления заботы и внимания к тебе есть зеркальное отражение собственного участия в жизни окружающих людей. Ты винишь других в том, что они не любили тебя, тогда как сам не очень-то старался любить. Ты любил больше всех себя самого, так чего же удивляться, что и окружающие поступали точно так же. Неужели ты так и не понял, что просто не умел любить других? Да, ты хотел любить и хотел искренне. Но этого мало. Любить -- значит отдавать себя, не требуя ничего взамен. А ты всегда думал в большей мере о том, чем отплатят тебе на твою любовь, тогда как любовь не нуждается в оплате. Она самоценна. Любовь измеряет все, и ничто не может измерить ее. Другого эквивалента в жизни нет. Если ты хочешь любви -- люби! Если же хочешь чего-то от любви, тогда не сожалей об ее отсутствии.
       -- Но ведь я пытался, я хотел любить!
       -- Нужно еще уметь любить.
       -- Но это же очевидно: я люблю и поступаю в соответствии с этим чувством. Разве этого мало?
       -- Истинная любовь не от себя и не для себя. Люби и отдавай себя целиком, даже когда никто не отвечает на твое чувство. Любовь делает тебя чище и светлее. И что еще есть ценного в жизни, что может пригодиться тебе? Люби и не требуй ничего взамен. И ничего не бойся. Ведь смерти нет! И нет ничего, что бы ты мог сохранить в себе, кроме любви. Вся твоя дисгармония от тебя самого, точнее от твоей неспособности быть самим собой и любить. Раз ты хочешь любви -- так люби!
       -- А если в ответ я получаю только ненависть? Как быть тогда?
       -- Все это от страха и неумения любить. Когда ты любишь, старайся больше думать о другом, о том, кого любишь. Ответа, а тем более платы, -- не жди. Все хотят любви, но мало кто хочет любить. Большинство просто не умеет, от того и все беды. Любовь -- это воплощенная мудрость. Научись любить, и ты станешь мудрым. Но это нелегко и дается не сразу. Так учись. Возможность любить дается всем, но мудрыми становятся немногие. Не бойся быть чужим, но и не бойся чужого. Только любовью ты сможешь преодолеть чуждое в себе, и только с помощью любви ты перестанешь быть чужим. От того, насколько научишься любить, зависит, станешь ли ты счастливым. Люби, учись любить и учи других своей любовью.
       -- Но как, как на зло отвечать добром, как любить врагов, как преодолеть ненависть? Как?
       -- Прости, я не в силах ответить на этот вопрос. Это может сделать только тот, кто научился на своем собственном опыте. И Он.
       -- Кто Он?
       Отец молчит. Но безмолвие пустоты длится недолго. Я жду ответа. Вдруг поток света врывается и пронзает меня. И вновь испытываю удивительное ощущение полета. Мощь окрыляющего потока растворяет меня, превращая в одно большое чувство, подобное поцелую спящему ребенку, и я задыхаюсь от переполняющей меня нежности и упоительного трепета, охватившего все мое существо. Что это за блаженное переживание и откуда оно? Назвать его каким-то одним словом невозможно, да и вспомнить что-то подобное я никогда бы не смог. По своей силе и остроте оно ни с чем несравнимо, но необъяснимым образом понимаю, что оно останется со мной навсегда.
       -- Я люблю тебя.
       Кому принадлежит этот удивительно приятный и спокойный голос? Ослепительный свет оставляет возможность только чувствовать, и я вновь чувствую слова, которых всегда ждал, но никогда не слышал.
       -- Я люблю тебя!
       -- Кто ты? -- спрашиваю с надеждой и страхом.
       -- Я тот, кто любит тебя.
       Более не знаю, что спросить, и потому замолкаю, без остатка отдаваясь пронзительному чувству. А ровный, удивительно спокойный и приятный голос звучит, как голос матери, убаюкивающей ребенка, вызывая приливы блаженного и давно позабытого чувства, которое когда-то я оставил в своем детстве. И каждое слово поднимает меня ввысь, превращая в Свет и растворяя в Радости.
       -- Теперь ты знаешь -- Я люблю тебя. И ты знаешь, что такое Любовь. Чувство любви, как поручень, за который, если держишься, то никогда не заблудишься, а если упадешь, то быстро поднимешься. Но путь твой не под уклон, а потому держись крепче, если хочешь твердо стоять на ногах и двигаться вперед. Любовь это маяк, который тебя всегда верно сориентирует в суете сует. Я люблю тебя и ты люби меня, и все свое чувство, и то добро, которое оно порождает, отдавай смело, и ничего не бойся. Никто не будет любить тебя больше, чем Я. И не ищи другой любви, но делись этим чувством с окружающими, и тогда будешь счастлив. Я знаю, как нелегко любить каждого, в том числе и врага своего. Но не бойся их, ведь никто не поймет тебя лучше и не примет тебя больше, чем Я. Если ты будешь любить их ради Меня, то враги скоро перестанут быть врагами, потому что они так же, как и все, хотят любви. Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось. Помни обо мне, слушай Меня, и Я помогу тебе научиться любить. Никто не сможет причинить тебе зла, если ты будешь любить. Эта любовь сделает тебя мудрым, и никакое зло не сможет побороть тебя, потому что всякое зло не от мудрости. А ненависть -- это лишь невостребованная любовь. Обратись к ней, и ты убедишься, как быстро она возвратиться в свое естество. Любовь открывает все двери, если ты будешь достаточно терпелив и настойчив. Люби Меня и всех ради Меня, и тогда не будет страха в сердце твоем. Смерти нет. И ничего нет, кроме Любви. Ни у тебя, ни у Меня. И если ты придешь ко Мне с любовью, то Я приму тебя. Но если не будет любви в сердце твоем, Я не смогу помочь тебе, и вряд ли мы встретимся. А ведь Я хочу, чтобы мы были вместе. Потому что Я ТАК ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Теперь ты понял, что никто, кроме тебя самого не сможет судить тебя. А потому не суди, но люби, если хочешь помочь себе и другим. И постарайся полюбить чужого в себе, ведь он -- это ты сам. Ты неплохо начал, но запутался, и тебе нужно продолжить. Я помогу тебе. Только слушайся Меня и верь Мне! Ты не готов еще, и сам это понял. Ты хочешь спросить Меня, что есть Истина? Но найти ответ ты должен сам, и обязательно найдешь, если будешь любить. Я надеюсь и жду от тебя помощи, как и ты ждешь поддержки от Меня. Я люблю тебя и нуждаюсь в твоей любви, так же, как и ты нуждаешься в Моей. Так люби, и этим ты поможешь Мне любить тебя.
       Темная пелена рассеивалась. Двое склонившихся женщин внимательно всматривались в его лицо.
       -- Он приходит в себя, -- произнесла одна.
       -- Хорошо, -- послышался мужской голос. -- Сколько он был без сознания?
       -- Около двух часов, -- ответила вторая и, обращаясь к лежащему на операционном столе, спросила:
       -- Как вы себя чувствуете?
       Еще не понимая, что происходит, он машинально ответил:
       -- Нормально.
       -- У вас не кружится голова, не подташнивает?
       -- Вроде бы нет, -- ответил он. -- А что со мной? Где я?
       -- Не волнуйтесь. Вы в больнице. Помните, как вас зовут? -- спросил мужской голос.
       -- Да, конечно, помню. Крестовский Дмитрий Валентинович. А что случилось, почему я здесь?
       -- Вот бегаете по улицам без оглядки, -- произнес мужчина, делая укол, -- а потом лечи вас. Тебя сбили на дороге.
       Вокруг суетились медсестры, а пожилой врач уверенными движениями накладывал швы на голенях пострадавшего. Одна из медсестер осторожно приподняла голову больного, а другая стала накладывать повязку, предварительно обработав рану на затылке.
       -- Помнишь, кто тебя сбил? -- спросил врач.
       Больной примерно минуту напряженно молчал, видимо, пытаясь вспомнить, но ничего кроме лучей заходящего солнца и дороги так и не припомнил. Хотя, как ему показалось, он видел блеск от какой-то машины. Да, была автомашина "волга" старого образца, ее раскрытая пасть блестела в лучах заходящего солнца. Это все, что он мог вспомнить.
       -- Наверно, меня сбила "волга", -- неуверенно ответил пострадавший. -- Но как это могло случиться, не могу понять. Ведь я собирался сесть на автобус, а послезавтра лететь отдыхать к морю. И вот на тебе.
       Сестры молчаливо делали свою работу, а врач отдавал распоряжения. Тот, кого звали Дмитрий Крестовский, вертел головой в разные стороны, пытаясь понять, как это он вдруг вместо автобуса оказался в больничной палате.
       Закончив осмотр ног, врач сказал:
       -- Благодари бога, что остался жив. Ты вообще сравнительно легко отделался. Могло быть значительно хуже. Правда, открытый перелом обеих голеней тоже дело нешуточное, но главное -- голова и позвоночник не пострадали.
       "Ничего не скажешь, повезло, -- подумал Дмитрий, -- собирался к морю, а оказался в реанимации, да еще в чужом городе". Но беспокойства по этому поводу он почему-то не испытывал. Даже с каким-то необъяснимым облегчением Дмитрий вздохнул и откинулся на больничную койку. -- "Действительно, могло быть и хуже".
       Его стали осторожно перекладывать на каталку.
       -- Сейчас на рентген, затем в травматологическое отделение. Левую ногу на вытяжение, правую в гипс, -- распорядился хирург. Голос его звучал уверенно, и эта уверенность передалась Дмитрию.
       -- В общем, ничего необычного, -- сказал врач, обращаясь к Диме. -- Не ты первый, не ты последний попадаешь под колеса. Скажи спасибо, что живой.
       -- Спасибо, -- тихо произнес Дмитрий, задумчиво глядя в потолок.
       -- Живи на здоровье, -- сказал врач, и улыбнулся.
       Каталку везли по коридору. На стыках она вздрагивала, но боли Дмитрий не чувствовал. Были еще лифты и коридоры, повороты и снова лифты. Он смотрел по сторонам, полностью отдавшись на волю судьбы. В конце концов, она была не такая уж несчастливая. Чувство покоя и безразличия к происходящему полностью подчинило себе. Даже когда делали уколы и прокалывали ногу спицей, Дмитрий ничуть не испугался. Это было так приятно -- нырнуть в глубину покоя от повседневной сумятицы и суеты. Все волнения были позади, и уже этим одним он был счастлив.
       Первое, что увидел Дмитрий, когда его привезли обратно в палату, были сосны, те самые сосны, которые он мечтал видеть каждый день в своем окне и на которые обратил внимание при посещении пожилой женщины с больными ногами. И вот, эти чудесные сосны росли перед окнами палаты, в которой ему предстояло провести неизвестно сколько времени. Глядя на прекрасный вид, открывающийся из окна, Дмитрий удивился тому, что сбылось его недавнее желание.
       В палате было еще трое человек, но Дмитрий ни на кого не смотрел и ни с кем не хотел разговаривать. Когда медсестры ушли, он с удовольствием расслабился и, облегченно вздохнув, подумал: "Слава богу, наконец-то высплюсь".
       Вдруг, словно вспомнив что-то, Дмитрий испуганно стал шарить у себя на груди. Обнаружив цепочку с крестиком, который весь был в запекшейся крови, Дмитрий облегченно вздохнул. Ни вытянутая под грузом левая нога, ни загипсованная правая не могли помешать как никогда тихому и умиротворенному сну. Последняя мысль, которая успела мелькнуть в сознании, не очень-то удивила. "А ведь я хотел этого".
       Хотел? Да, хотел. И вот уже солнце ласкает своими теплыми лучами, а свежий ветер треплет растрепавшиеся волосы. Успевшие нагреться крупные гладкие камни приятно касаются спины. Мелкие волны лижут прибрежную гальку, а нежный шум пробуждающегося моря ласкает слух. Как приятно вот так лежать и ни о чем не думать. Вокруг только море, камни, солнце и сосны, закрывающие стеной маленькую бухточку от проходящей вблизи автострады.
       Сосны. Единственные живые свидетели моего присутствия. Они окружают меня, простирая свои ветви, как руки, словно стараясь оградить от посторонних взглядов. В их заботливых объятиях я чувствую себя защищенным, и многолетний покой этих живых существ передается мне. Смотрю на них, и удивительное ощущение их мудрости проникает в меня. Закрываю глаза и весь отдаюсь приятному шороху прибоя, а крик чаек напоминает о том, что наконец-то я у моря. Один, и нет никого вокруг. Боже, как хорошо!
       Чувствую, как своим шершавым языком собака лижет меня в губы и в нос, и от этого испытываю безмерное чувство любви. Открываю глаза, и вижу нос, коричневые зрачки, розовый собачий язык. Мой песик еще совсем маленький, и нерасплесканная нежность, которую он стремится выразить своими ласками, говорит о его щенячьем возрасте. Никто меня никогда так не любил, и я ни к кому не испытывал столь сильного чувства. Пес ставит лапы мне на грудь, и чувствую, как он старается выразить свою любовь ко мне. Кидаю палку, и мой пес стремительно бежит, прыгает в воду и плывет. Он такой же непоседа, как и моя дочка, и столь же непосредственно выражает свои чувства.
       Что-то нежное касается руки. Оборачиваюсь, и вижу, как пушистая кошечка трется мордочкой и проводит хвостом по руке. Она завлекающе мурлычет и старательно выгибает спину, всем своим видом показывая желание поласкаться. Беру ее к себе на грудь и рукой глажу ей шерстку. Она мурлычет и трется своей щечкой о мои пальцы. Кошечка приходит ласкаться, всем своим вызывающим поведением требуя заботы и нежности. Когда же я стараюсь передать ей свою любовь, она вначале терпеливо сносит мои ласки, а потом соскакивает с рук и гуляет сама по себе, всем видом подчеркивая свою независимость. В отличие от собаки, она не ждет, а настойчивым мяуканьем требует. Я смотрю в ее зеленые глаза и почему-то вспоминаю о жене. Кошечка очень похожа на мою супругу: когда ей надо, то ласкается и требует, а когда получит, то на время исчезает без всякой благодарности. Видимо, угадав мои мысли, киска соскакивает с руки, на прощание слегка царапнув мою ладонь. Вот и вся любовь.
       Снова закрываю глаза и всем телом вытягиваюсь на теплых камнях. Вдруг чей-то резкий голос врывается в мое сладостное безмыслие.
       -- Эй, что вы тут делаете? Вам здесь находится нельзя. Посторонним вход строго запрещен. Это пляж для инвалидов.
       Приподнимаюсь на локтях и сквозь щелки полусомкнутых глаз вижу, как какие-то люди медленными движениями заполняют еще недавно безлюдное место. Привыкнув к яркому солнцу, полностью открываю глаза, и моему взору открывается ужасное зрелище. На фоне изумительной голубизны моря и очаровывающего очертания камней появляются калеки. Некоторые из них в колясках, другие на костылях, третьи с клюшками. Вид их уродливых тел настолько контрастирует с красотой морского берега, что ощущение совершенства мира сразу же пропадает, а блаженное состояние полностью улетучивается. То, что еще несколько мгновений назад говорило об удивительной гармонии природы, теперь вызывает отвращение.
       Вижу, как отстегиваются протезы, и казавшиеся обычными люди на глазах превращаются в безногих и безруких уродов. Какие-то постаревшие дети неуклюже двигают своими телами, стараясь приблизиться к воде, а некоторые из безногих инвалидов медленно ползут к трепещущим волнам. Скопище уродов вызывает чувство омерзения. Не могу смотреть на это и закрываю глаза. Слышу напряженное дыхание и прерывистые стоны тех, кто так же, как и я, хотел бы слиться с морской стихией, чтобы, ощутив себя частью совершенной природы, хотя бы на время позабыть о тех страданиях, которыми полна повседневность.
       Пытаюсь встать, чтобы уйти и не видеть этого отталкивающего зрелища. Я хочу в одиночестве насладиться красотой, но ноги почему-то не слушаются меня, а спина затекла от долгого лежания на камнях. Пытаюсь перевернуться, но не могу. Камни все больнее впиваются в спину, и все тело начинает ныть. Не выдерживаю этой муки, открываю глаза и... ничего не вижу, ощущая лишь холодный липкий пот на теле.
       Мягкий лунный свет позволяет увидеть сосны. Наконец глаза привыкают к темноте, и он напряженно всматривается в окружающую обстановку, пытаясь понять, куда делся берег моря и почему не слышен плеск волн. Постепенно Дмитрий вспомнил, что находится в больничной палате, а мучительная боль идет от ног, одна из которых на подставке, а другая скована гипсовой повязкой. И лишь сосны те же. Они внимательно всматривались в его лицо, не давая окончательно прийти в себя. Боль все росла и постепенно сделалась невыносимой. Не зная, где и как найти облегчение, Дима начал тихо стонать, чем разбудил соседа по койке.
       -- Что, плохо? -- спросил тот. -- Сильно болит?
       -- Да, -- ответил Дмитрий, и ощутил, что помимо боли испытывает острую потребность сходить в туалет. Но обе ноги были прикованы, и он не знал, что делать.
       Сосед привстал с постели и нажал тумблер. Послышался резкий звонок и загорелась лампочка у прикроватной тумбочки.
       -- Сейчас придет сестра, -- с ноткой понимания и участия сказал сосед.
       Дмитрий не знал, как поблагодарить своего нового товарища. О туалете спросить почему-то не решился. Открылась дверь, и в палату вошла женщина в белом халате. В руках она держала шприц и ватку.
       -- Сейчас сделаем укол, и полегчает, -- с трогательной заботой сказала она. -- Не бойся, я делаю не больно. Поворачивайся на бок.
       Дмитрий попытался повернуться, но резкая боль в ногах остановила. Сестра приоткрыла одеяло и ваткой протерла ягодицу. Укол был, действительно, почти безболезненный. Дмитрий не успел сказать спасибо, а сестра уже закрыла дверь.
       Некоторое время он лежал без движения. Боль постепенно начала утихать, и закрывшись до подбородка одеялом, Дима вновь заснул. Вода казалась удивительно холодной. Тело пробивал озноб. То погружаюсь, то всплываю, но плыть не могу. Руками барахтался, а ноги почему-то бездействовали. Начал усиленно работать руками, чтобы хоть как-то согреться, и вдруг услышал:
       -- Эй, вылезай скорее на берег. Тебе что, больше нечего делать? Тебя ждут, а ты тут отдыхаешь. Может быть, тебе нужна утка?
       -- Что?
       -- Вам нужна утка?
       -- Какая утка?
       -- Ут-ка.
       Все еще не понимая, при чем здесь утка и зачем она, Дмитрий открыл глаза и увидел, что перед ним стоит молодая женщина в белом халате.
       -- А в туалет вы хотите? -- спросила она.
       -- Да, хочу.
       Медсестра повернулась и вышла из палаты. Дима окончательно проснулся.
       -- Ты что, никогда уткой не пользовался? -- спросил у Дмитрия сосед по палате, лежащий на койке справа.
       -- Никогда, -- ответил Дима, смутившись.
       -- Привыкай, -- сказал сосед. -- Теперь многому научишься.
       Вернулась медсестра, держа в руках стеклянную посудину.
       -- К сожалению, мужских нет, -- сказала она, -- попользуйтесь женской. -- И смущаясь, спросила:
       -- Вам подать?
       -- Нет, спасибо, я сам, -- ответил Дмитрий, засунув утку под одеяло.
       Только сейчас он почувствовал, что абсолютно мокрый. Если бы не толстый слой поролонового матраса, он, наверно, лежал бы сейчас в луже. Преодолевая смущение, не без труда, Дима оправился и протянул слегка наполненную утку медсестре. Она взяла посудину и исчезла за дверью.
       -- Скоро завтрак, а потом обход, -- сказал сосед и, обращаясь к Дмитрию, спросил:
       -- И как же это тебя угораздило?
       -- Не знаю, -- ответил Дмитрий.
       Принесли завтрак. Это была его любимая рисовая каша и кусочек хлеба с маслом. Приподнявшись на локтях, Дима осторожно стал есть. Только съев все без остатка, он почувствовал, как голоден. Медсестра принесла чай и сахар, при этом как-то странно посмотрев на Дмитрия.
       Он лежал и молчал, а в голове словно снежный ком росли воспоминания, перемешиваясь со странным ощущением, оставшимся после сна. Тревожные мысли образовывали хоровод, который становился все больше, и кружился все быстрее, вызывая головокружение и неприятное ощущение тошноты. Не зная, как справится с охватившим его смятением, Дмитрий закрыл глаза.
       Страха он не испытывал. По большому счету, страха он не помнил с тех самых пор, как впервые залез внутрь подводной лодки, на которой ему пришлось служить в военно-морском флоте. Тогда впервые он узнал, что такое подчиниться судьбе, ощутив за спиной нечто, что назвал впоследствии своим ангелом-хранителем. Смирившись с участью подводника, готовый в каждую минуту умереть, Дмитрий вскоре поверил в фатум -- настолько невероятными оказались все перипетии его воинской службы. Несчастья необъяснимым образом обходили Дмитрия стороной, и он несколько раз убеждался в невидимой поддержке и неожиданной, неизвестно откуда приходящей помощи. Признавая присутствие рядом ангела-хранителя, Дмитрий все более укреплялся в надежде когда-нибудь понять смысл оказываемой ему помощи. "Чему быть, того не миновать", -- часто повторял он, однако старался не искушать судьбу, прислушиваясь к никому кроме него не слышному шепоту, который иногда раздавался за спиной.
       Но сейчас Дмитрия не отпускало беспокойство, с которым он не знал, как справиться, и которое с каждым мгновением все более подчиняло не только сознание, но и все его существо.
       Делать было нечего. Двигаться могла только верхняя половина тела, а потому ничего не оставалось как лежать и предаваться мыслям и чувствам, которые вихрем проносились в душе. После очередного укола боль стихла, и Дмитрий мог свободно обдумать то необычное положение, в котором оказался. Чем больше он размышлял, тем большее беспокойство испытывал.
       "Что будет со мной? Кому и как сообщить о том, что я нахожусь здесь? Что же теперь будет с моей работой? Как мне теперь жить? Неужели я навсегда останусь инвалидом?"
       Все эти вопросы роем клубились в голове, и Дмитрий не находил ответа ни на один из них, не зная, как справиться с этим головокружительным хороводом, хотя где-то в глубине души еще сохранялся покой, который Дмитрий испытал, когда лежал на каталке. Необъяснимым образом Дима ощущал значительность произошедшего с ним, и оно не казалось ему случайным. Более того, прикованный к больничной койке, в чужом городе, без всякой возможности бежать куда бы то ни было или звонить кому-либо, Дмитрий думал о том, что теперь никогда не увидит ни теплого моря, ни горячих камней. И наряду с этим ему казалось, что произошедшее с ним есть не что иное, как исполнение его неосознанных желаний, обретение долгожданного покоя и приятного состояния ни к чему не обязывающей несвободы.
       "Теперь наконец-то будет возможность спокойно поразмышлять о прожитом", -- подумал Дмитрий.
       Последние несколько лет он жил исключительно заботами завтрашнего дня -- не было времени подумать о прошлом и настоящем, не то что заглянуть в будущее. И хотя Дмитрий постоянно испытывал в этом потребность, однако каждый раз, едва касался подушки, засыпал крепким сном, а наутро нужно было опять бежать куда-то и делать какие-то всегда срочные дела. Как и всякий человек, время от времени он нуждался в уединенном размышлении о текущем, прошедшем и будущем, но как большинство людей, не имел времени предаваться таким мыслям, или же просто не хотел, поскольку более важными казались завтрашние неотложные дела. Казались!
       Он жил так, чтобы не было ни одной свободной минуты задуматься над тем, зачем живет и нужно ли выполнять то, что требует от него общество. В общем, жил для всех никому не нужной жизнью -- спешил, хотел везде и все успеть, чувствуя в этом власть над временем и ходом событий, но в глубине души желая сбежать от этой повседневной суеты. В памяти осталась однажды услышанная фраза, что только в больнице и тюрьме, как нигде, имеется возможность подумать о прожитом. Но вряд ли он мог желать попасть в автомобильную катастрофу, чтобы оказаться в больнице с открытым переломом обеих ног.
       Смута в душе возросла еще больше, когда Дмитрий вдруг вспомнил недавний сон, оставивший неприятный осадок. Нестершиеся переживания радости, испытанные в укромной бухте на морском берегу, перемежались с отвращением к уродству инвалидов; чувство любви к песику, быть может, единственной любви, которая была в детстве, соседствовало с неприязнью к ласкам пушистой кошечки, которая оцарапала на прощание. В дополнение ко всему, размышления о несбывшемся отдыхе напомнили о необходимости закончить во что бы то ни стало начатую работу.
       "Теперь-то ты поймешь, что значит быть инвалидом", -- с горькой иронией подумал Дмитрий и не смог сдержать слез. Но жалости к себе он не испытывал. Было лишь чувство глубокой горечи, оттого что вот опять приходится думать о делах и суетиться от бесконечных проблем. Еще не полностью забылись ощущения покоя и безмятежности, испытанные на каталке, а Дмитрий подумал о том, что умереть, наверно, было бы легче, чем жить.
       Он повернул голову и в больших окнах палаты увидел сосновый лес, необычайно красивый, глядя на который, можно было подумать, что находишься не в больнице, а в санатории. Сосны были и молодые, и уже достаточно старые, покореженные ненастьем и согнутые грузом прожитых лет. В этих соснах Дмитрий чувствовал единственно близкое, что было в его прошлом и заполняло пустоту настоящего. Они кивали ему своими ветвями, и в этом приветствии Дмитрий находил понимание и сочувствие своему горю. Один только взгляд в окно сразу его успокаивал. В чужом городе, в незнакомой больнице, вдали от друзей и близких, сосны казались родными; они были всегда рядом, и одно лишь их присутствие лишало горького чувства одиночества.
       Беспокойные мысли вихрем кружились в голове, но Дмитрий еще не оказался целиком во власти этого разрушительного смерча, поскольку в потаенной глубине ощущал некое новое неизвестное ранее пространство, наполненное чем-то важным, но позабытым. Несомненно, это принадлежало ему, но что именно это было, Дмитрий, как ни старался, вспомнить не мог.
       В то время как рассудок был поглощен поиском ответов на неразрешимые вопросы и безуспешно пытался управлять хаотичным движением мыслей, душа каким-то странным образом наполнялась необъяснимой радостью. Дмитрий не мог понять причины этого удивительного переживания. Чем более росло беспокойство по поводу неспособности разрешить проблемы, неожиданно возникшие в его жизни, тем более усиливалось ощущение праздника от сбывшихся ожиданий. И под напором радости от полученного долгожданного подарка беспокойство отступало, а смятение сменялось уверенностью, что все будет хорошо.
       Контраст этих двух переживаний в конечном итоге вылился в бесконечно глубокую тоску. Измученный противоречивыми настроениями, Дмитрий взглянул в окно, и ему почудилось, будто сосны, мягко покачивая ветвями, словно выражают свое сочувствие и готовы подсказать ответ.
       Никогда прежде Дмитрий не оказывался в положении, когда, что называется, "приходится жить". Ему всегда казалось, что в любой момент он может сбежать, нырнув в небытие, и этот запасной выход всегда открыт. Но сейчас, пережив смерть, он уже не видел в ней возможного решения всех своих проблем, почему-то чувствуя обязанность жить.
       В ожидании прихода врача Дмитрий стал перебирать свои вещи и обнаружил записную книжку. Раскрыв ее, он увидел подробный план того, что намечал сделать в последние дни до поездки к морю. План состоял из тридцати трех пунктов, а в конце была записана случайно пришедшая ему накануне в голову мысль: "Нет счастья или несчастья, есть лишь наши оценки происходящего".
       "Странно, -- подумал Дмитрий, -- странно, что эта мысль возникла за несколько часов до катастрофы. Но если произошедшее не является трагедией, то что же это? По всем привычным меркам это самый что ни на есть несчастный случай".
       То, что произошедшее не есть простая случайность, Дмитрий уже принял как факт, ибо давно, наблюдая за поворотами своей жизни, осознал, что так называемая случайность есть лишь непонятая закономерность. Поэтому каждый раз, когда с ним происходили жизненные коллизии, Дмитрий внимательно анализировал их, предвидя очередной выбор жизненного пути. Приключившаяся катастрофа явно свидетельствовало о грядущем повороте в судьбе, но в чем именно состоял этот поворот, понять было трудно.
       Неожиданно дверь в палату отворилась, и на пороге появился мужчина в белом халате с уже известной Диме медсестрой. Привычным взглядом осмотрев палату, он быстрым и уверенным шагом направился к Дмитрию.
       -- Ну, Крестовский, как дела? Я ваш лечащий врач. Зовут меня Иван Иванович. Как вы себя чувствуете?
       Врач откинул одеяло и стал осматривать ноги больного, иногда заглядывая в бумаги, которые держала медсестра.
       -- Не знаю, -- недовольно ответил Дмитрий.
       -- Как же тебя угораздило? -- вновь спросил Иван Иванович, не прерывая осмотра.
       -- Не знаю.
       -- В бумагах написано, что тебя сбил на проезжей части мотоциклист. Мой знакомый случайно видел, как тебя подбросило и ты летел вверх ногами. Говорят, приземлился на голову с таким грохотом, что всем показалось, будто череп раскололся. А ну-ка, покажи голову.
       Дима приподнялся на локтях, а медсестра стала разбинтовывать повязку на голове.
       -- Сотрясение было? -- спросил врач, обращаясь к медсестре.
       -- Первичный осмотр показал, что нет, -- ответила та, глядя в бумаги.
       -- Ты чувствовал головокружение, тошноту? -- обратился врач уже к Дмитрию.
       -- Вроде бы нет.
       -- Завтра тебя осмотрит окулист и невропатолог. Тогда будет окончательно ясно. А пока, -- Иван Иванович обратился медсестре, -- смените ему бинты.
       Врач вернулся к осмотру ног и стал ощупывать ступни.
       -- Ну-ка, пошевели пальцами сначала правой, а потом левой ноги.
       Дмитрий выполнил просьбу.
       -- Ногу можешь правую приподнять?
       -- Попробую.
       Дмитрий попытался приподнять ногу, но стопа осталась в неизменном положении, а вот часть голени вместе с коленной чашечкой изменила положение.
       Увидя гримасу боли на лице больного, Иван Иванович сказал:
       -- Хватит, и так вижу.
       Дмитрий не вытерпел и спросил:
       -- Доктор, ну что? Как мои ноги?
       -- Пока трудно сказать, -- ответил Иван Иванович. -- Рентген покажет. Сухожилия целы, мышцы не порваны. С правой ногой легче, а вот с левой придется повозиться. Ну да ладно, полежишь на вытяжении, а там видно будет. Или гипсовую повязку наложим, или придется делать операцию. А вообще, ты сравнительно легко отделался. Благодари бога. У тебя были все шансы умереть. А ты остался жить. Внутренние органы целы, голова в порядке. Даже странно, что сотрясения не было. Считай, что заново родился.
       Но почему-то веселость Иван Ивановича не передалась Дмитрию.
       -- Доктор, скажите, пожалуйста, где мои вещи и как сообщить домой?
       Не прерывая осмотра, Иван Иванович ответил:
       -- Одежда твоя в приемном покое, а портфель в милиции. Скажи сестре номер телефона, и она сообщит родным.
       Дмитрий горько улыбнулся, подумав, что никого из родных в городе нет, так что остается опять только его давний приятель по школе.
       -- Позвоните, пожалуйста, моему другу, -- попросил Дмитрий медсестру и назвал номер телефона. -- Скажите, чтобы он как можно скорее приехал.
       -- Хорошо, -- ответила медсестра. -- А что, семьи у тебя нет?
       Ожидая ответа, медсестра вопросительно смотрела на Дмитрия. Сама того не зная, она попала в "десятку".
       -- Просто никого сейчас нет дома, -- сказал Дмитрий, и от лжи на душе стало еще тоскливее.
       -- Вы женаты?
       -- Да.
       -- Тогда, может быть, стоит позвонить прежде всего жене?
       -- Я живу один.
       -- Значит, не женаты.
       -- Нет, женат.
       -- Но ведь вы сами сказали, что жена с вами не живет.
       -- Я с ней не развелся, а значит, женат.
       -- Мне важно знать ваше фактическое положение, чтобы к вам могли приехать и помочь, поскольку вы находитесь в тяжелом состоянии. Я думаю, жена ваша сразу же приедет, как только узнает о случившемся.
       -- Хотелось бы верить.
       -- А почему вы не живете вместе? -- не унималась любопытная медсестра.
       -- Жена ушла от меня. Но я ее не бросаю. Хотя мы и не живем вместе, я постоянно думаю о ней, и даже сейчас, на расстоянии, чувствую, как ей плохо.
       -- Странно, что она вас бросила. А сколько вам лет?
       -- Тридцать три.
       -- Возраст Иисуса Христа.
       Не зная, что ответить, Дмитрий промолчал. Медсестра, захлопнув папку с бумагами, вышла из палаты.
       -- Ты что, не из нашего города? -- обратился к Дмитрию сосед по палате.
       -- Да, в командировке, -- уже с некоторым раздражением ответил Дмитрий, всем видом давая понять, что допрос ему неприятен.
       -- Как же тебя угораздило попасть под мотоцикл?
       Чувствуя, что теряет самообладание, Дмитрий сказал:
       -- Прости, но больше не могу разговаривать. Ноги болят.
       -- Понятное дело, сам был в таком положении.
       Сосед замолчал, а Дмитрий снова стал думать о своем. Почему-то в памяти всплыли слова Ивана Ивановича о том, что у него, Дмитрия Крестовского, были все шансы умереть, и фактически он родился заново.
       "Я мог умереть, -- говорил про себя Дмитрий. -- Но остался жить. Хотя мог умереть. Но почему я остался жить? Почему? Нет, это не просто так. Тогда почему же? Зачем я остался жить? Зачем? И что же это такое, мое невероятное спасение? За что мне благодарить бога? И как?"
       Занятый размышлениями, Дмитрий не заметил, как в палату вошла женщина в белом халате.
       -- Кто тут Крестовский? -- спросила она.
       -- Я.
       -- Что с вами?
       Вопрос показался Дмитрию абсурдным, поскольку все, как говорится, было перед глазами. У него вообще не было никакого желания разговаривать и обсуждать что-либо; Дмитрий всецело был поглощен размышлениями, и происходящее вокруг его нисколько не интересовало.
       -- Я невропатолог, пришла вас осмотреть, -- снисходительно произнесла вошедшая.
       Она заглянула в свои бумаги и вынула хромированный медицинский молоточек.
       -- Смотрите сюда, -- сказала она, и указывая пальцем на кончик молоточка, стала водить им вправо и влево, вверх и вниз.
       Дима послушно следил глазами. Затем врач стала укалывать его ступни, спрашивая, чувствует ли он боль. Боль он чувствовал. Тогда она стала расспрашивать, не было ли тошноты, головокружений и рвоты. Это начинало раздражать Дмитрия -- настолько несоразмерными казались внутренние переживания и эти глупые расспросы. Но вместо того чтобы прийти в уныние от безответных вопросов, Дмитрий вдруг пришел в неописуемый восторг от сознания удивительной удачи, которая выпала на его долю. Врач заметила это и заключила:
       -- Сотрясение головного мозга легкой степени, общее состояние удовлетворительное, эйфоричен.
       Чуть позже пришла окулист и долго всматривалась в Димины зрачки. Перед уходом она сказала:
       -- Ничего опасного для жизни нет. Считайте ваше чудесное спасение подарком судьбы.
       И ушла. А Дмитрий остался лежать, размышляя теперь уже над тем, что случившееся с ним действительно подарок судьбы, -- не только то, что жив, но что неповрежденным оказался позвоночник, цела голова, и лежать, по-видимому, здесь долго. Кормить будут, сестры и врачи вроде бы неплохие, чудесный вид из окна, палата на четверых, -- что еще надо для спокойного подведения жизненных итогов?
       "Ведь ты на самом деле хотел продолжительное время полежать в хорошей больнице с неопасным заболеванием и спокойно поразмышлять. Быть может, случившееся есть шанс наконец-то изменить свою жизнь. Тебе всегда не хватало времени, а теперь его будет предостаточно. Так используй этот шанс! Ведь это действительно подарок судьбы, и дается он далеко не каждому".
       Возможно, из-за уколов, которые делали каждые четыре часа, последующие дни казались совершенно неприметными. Все шло неизменным больничным ритмом: приемы пищи чередовались со сном, и трудно было понять смысл движения вокруг. Дмитрий почти не замечал окружающих его людей, медсестры казались все на одно лицо, и только нарастающий внутренний дискомфорт, вызываемый беспокойными мыслями, создавал ощущение чего-то странного, происходящего с ним. Почти половину суток Дмитрий спал, и иногда сны были настолько яркими, что казались реальностью в гораздо большей степени, чем больничная действительность. Обходы, осмотры врачей, процедуры нисколько не волновали. Все происходящее казалось несущественным за исключением нарастающего противоречия между счастьем от дарованной возможности жить и вопросом, как жить дальше. Дима настолько радовался произошедшему, что даже перестал думать о последствиях травмы. Главное -- он был жив, но необходимость жить оказалась делом гораздо более трудным, чем можно было себе представить.
       Приехал Володя, или попросту Вольдемар, как Дмитрий называл друга. Вид у него был озабоченный и даже слегка настороженный. Видимо, Володя не ожидал увидеть приятеля жизнерадостным. Вольдемар был неразговорчив, и не произнес ни одного слова сочувствия. Казалось, он удивлен и раздосадован случившимся. Дмитрий попросил позвонить жене, забрать вещи из милиции и привезти телевизор, магнитофон, тетрадь и ручку, а главное, Библию.
       Потом приходил старшина милиции из ГАИ и взял показания. Дмитрий рассказал все, что помнил, а старшина, в свою очередь, пояснил, что наезд совершил мотоциклист, по данным экспертизы, у мотоцикла были неисправные тормоза и водитель не сразу, но признал свою вину в случившемся. На этом допрос закончился. Дмитрий не испытывал ни малейшего чувства мести к водителю мотоцикла, будучи искренне благодарен ему за то, что тот помог преодолеть инерцию и дал возможность вынырнуть из водоворота прежней суетной жизни. Да и как можно было обижаться на человека, который осуществил, сам того не ведая, давнее желание Дмитрия, и преподнес подарок от лица Провидения. Чувство справедливости было удовлетворено.
       Все чаще вспоминая слова врача о возможной смерти, Дмитрий вдруг отчетливо ощутил, что произошедшее словно разделило его прошлую и нынешнюю жизнь, подведя черту под прожитыми тридцатью тремя годами.
       Никто кроме медсестер не беспокоил, времени было предостаточно, и Дмитрий мог спокойно проанализировать, что же в его жизни было хорошего и плохого и что бы осталось после него, если бы он умер. Не без волнения Дмитрий подумал о возможном неутешительном итоге, но мобилизовав все свое мужество, твердо решил не спеша осмыслить прожитое. Он имел уникальную возможность разобраться в своей жизни и понять, зачем он жил, для чего и что в его жизни было истинного, а что лишь никчемная суета.
       Всем, кто хотя бы раз лежал в больнице, знакомо состояние несвободы, когда вынужденно оказываешься наедине с самим собой. В обычной повседневной жизни редко кто предпочитает заниматься самоанализом. Как правило, мы старательно отмахиваемся от мыслей о правильности той жизни, которую ведем, привычно загружая себя делами.
       Находясь в больнице, Дмитрий был лишен спасительного плотика каждодневных забот; его кормили, оказывали необходимую помощь, меняли белье. Привычная суета будней текла рядом, не задевая его, но Дмитрий не мог избавиться от потребности бежать куда-то, звонить кому-то, беспокоиться о чем-то, настолько это стало частью его каждодневного существования, и потому по привычке он крутил головой, пытался занять руки, одним словом, делал все, чтобы отвлечься каким-либо действием.
       Когда случается несчастье, которое меняет всю твою жизнь, вольно или невольно задумываешься над тем, почему это произошло. И на этот вопрос можно дать лишь два возможных ответа: это случайность и ничего менять не нужно, или это закономерность и тогда необходимо осмыслить все предыдущее, чтобы измениться для последующего. Если все кажется закономерностью, то невольно спрашиваешь себя: почему, или зачем это случилось? И чем невероятнее сам факт произошедшего, тем более начинаешь верить в судьбу.
       Дмитрию, как и всем людям, был свойственен самообман. Вылечиться от этой болезни было все равно что протрезветь после длительного и мучительного запоя. И вот, словно наркоман, привыкший каждый день делать себе инъекции, которые давали возможность на время забыть об обреченности своего существования, испытывая ужасные страдания, Дмитрий безнадежно пытался убежать от навязчивых мыслей. Но, к счастью, он был лишен суеты, хотя отсутствие этого привычного наркотика порождало невыносимые мучения. Дмитрий не знал, куда деться, чем оглушить себя -- настолько мысль о переоценке прожитого приводила его в ужас. Он знал, что придется перечеркнуть многое из достигнутого, признаться в ошибках и слабостях, в никчемности своего прежнего существования.
       Как осужденный на принудительное лечение от алкоголизма, он был лишен свободы выбора. Оставалось лишь собрать остатки мужества и ответить, что же он, Крестовский, за человек. Избегать такой исповеди у Дмитрия были все основания.
       Человек он был самый обыкновенный, и потому боялся. Да что говорить, ему было просто страшно. И трудно сказать, кому было труднее -- приговоренному к смерти или тому, кто был обречен на жизнь. Не зная, чего именно он боится, Дмитрий ощущал бессознательный ужас, неведомо откуда нараставший с каждым днем. Интуиция подсказывала, что нечто подобное, должно быть, испытывает самоубийца, пытавшийся, но так и не сумевший довести задуманное до конца. Словно соприкоснувшись с неведомой тайной, Дмитрий уже более не мог выйти из ее притяжения, в то же время испытывая внушаемый ею страх. Необходимость нести тяжкий груз пережит?го, добавляя горькую правду, которую требовала открыть в себе Тайна -- это, наверно, и вселяло леденящий ужас, заставляя время от времени тело покрываться мурашками.
       Алкоголь был Дмитрию чужд, курить он не привык и до женского пола был не очень-то охоч. Таким образом, не было ничего, что давало бы шанс забыться. Дмитрий был прикован в буквальном смысле, и никакой возможности убежать от себя не было.
       Он хотел отдохнуть, но чувствовал, что впереди его ждет испытание, которое потребует напряжения всех оставшихся сил. За спиной было тридцать три года -- вполне достаточно, чтобы разглядеть много всего разного и, что называется, подвести баланс. Положительного сальдо не предвиделось. Однако его мало интересовал остаток, а более то, чем он будет жить дальше; но главное -- есть ли в прошлом хоть что-нибудь, на что можно опереться в будущем. Было очевидно: жить как прежде уже невозможно, но как жить иначе, и чем жить, -- на этот вопрос Дмитрий ответа не находил, хотя все время только об этом и думал.
       Философия стоиков давно уже стала частью его мировоззрения, и внутренне он был готов, потеряв все, сохранить желание жить. А потому, решившись перебраться на другую сторону, отделенную пропастью самоотчуждения, Дмитрий был вынужден, несмотря на инстинктивный страх, идти вперед по тоненькой дощечке исповеди к спасительному берегу своего будущего. Случившееся заставило прочувствовать весь ужас бездны, в которую он скатывался, но давало при этом шанс выжить. Дмитрий мог выбрать любой берег, но отвращение к своей прошлой жизни было сильнее, чем страх высоты. Стоять и раздумывать над пропастью было еще страшнее, и потому он медленно продвигался вперед, стараясь не смотреть вниз и не думать о том, что ожидает его, если он оступится.
       Пытаясь справится с охватившим его волнением, Дмитрий начал привычный разговор со своим любимым собеседником -- то есть с самим собой.
       "Всю жизнь, сколько себя помню, я боролся за то, чтобы быть самим собой. Это было самое трудное, что постоянно создавало бесчисленные проблемы, но в то же время дарило неподдельную радость. И хотя я не был бунтарем от рождения, однако вся сознательная жизнь была отмечена конфликтами с окружающими людьми, в том числе и с родными. Это были не просто попытки сохранить индивидуальность, но скорее бессознательная реакция на вмешательство в мою внутреннюю жизнь, оборона первородного Я -- того, что было во мне задолго до дня, когда я впервые почувствовал его присутствие. Защищая себя от попыток быть как все, я тем самым вызывал злобные насмешки окружающих. Но как бы ни были сильны воспитательные усилия учителей, даже при всем своем желании, мне было трудно целиком слиться с группой и раствориться в коллективе. На всех фотографиях детства я стою или с краю, или обособленно от других.
       Детство прошло во времена тоталитарной идеологии, которая готова была уничтожить всякую личность, пытавшуюся сохранить себя. Будучи несвободным от повсеместного и всепроникающего засилья коллективистских ценностей, я невольно усвоил их, однако так и не смог принять. С болью и горечью вспоминаю, как всегда и везде находился под давлением большинства. Меня всегда привлекали нонконформисты, вероятно потому, что сам был таковым.
       С первых лет жизни мне неустанно внушали необходимость быть как все, но именно тогда родилось вначале бессознательное, а позже осознанное неприятие стадного инстинкта, который был в каждом, в том числе и во мне. Я не знал, чем заняться в группе, не находил себе места в компании, не представлял, как вести себя в коллективе. Меня называли некомпанейским, хотя я очень много времени проводил среди приятелей по классу. Когда родителей вызывали в школу, то учителя говорили обо мне как о вспыльчивом и конфликтом ребенке, отмечая неуживчивый характер, а при внешней общительности и коммуникабельности -- выраженный индивидуализм. И все это была правда. Однажды, отмечая в официальной характеристике многостороннюю общественную деятельность, написали примечательную фразу -- "чрезмерно активен". А все потому, что в тех делах, где требовалось собственное осмысление, я проявлял чудовищную, по средним меркам, активность, при этом плохо успевая там, где требовали заучивать написанное в учебнике или повторять сказанное учителем. Когда же представлялась возможность сделать доклад, для меня это был настоящий праздник. Просиживая вечера в школьной библиотеке, роясь в энциклопедиях и справочниках, я подготавливал обзоры и делал на их основе собственные умозаключения. Писать сочинения, как того требовали, я не мог, и писал неправильно, но зато как хотел. Сочинения, значит, нужно что-то сочинить, -- наивно полагал я, и пытался придумывать, вместо того чтобы переписать из учебника, как это делали почти все одноклассники; и, конечно, больше тройки не получал. Зато успешно выступал на семинарах, а когда необходимо было организовать диспут, то всегда оппонирующей стороной выбирали именно меня. При этом, как ни странно, мне удавалось склонить на свою сторону даже учителей, обычно придерживающихся официальных позиций. Меня всегда привлекало то, что давало свободу для собственного осмысления, а потому я предпочитал рыться в книгах, а не учить заданные уроки. Преподаватели не могли не замечать моих пристрастий, хотя это невольно ставило их перед выбором: оценивать формально требуемые знания или же мою способность самостоятельно мыслить и находить то, что другим было недоступно или попросту не нужно.
       Меня всегда интересовали не столько сами знания, сколько для чего они. Когда я учился, то думал, что по мере накопления сведений они сами по себе перейдут из количества в качество и сделают меня мудрым. Я учился, но чувствовал, что умнее не становлюсь, а масса приобретенной информации не только не помогает, но даже мешает найти свой ответ. И вдруг в какой-то момент выяснилось, что все, чему нас учили об устройстве общественной жизни, была ложь. Так оказавшись один на один с реальностью, пришлось искать собственное объяснение происходящему в себе и вокруг.
       Чем бы ни занимался, в какой бы сфере не работал, выгодам достигнутого положения я предпочитал свободу дальнейшего поиска. Меня влекло ко всему неформальному, и потому там, где не требовалось официального статуса и соблюдения признанных норм, я добивался большего признания, нежели где был ограничен жесткими рамками своего настоящего положения.
       Стараясь уйти от проторенного пути, я пытался найти свою собственную форму и выразить себя, то есть быть самим собой. Оглядываясь назад, вижу, что мне это почти всегда удавалось. Но это было очень трудно, поскольку все силы государства были обращены на то, чтобы истребить всякое инакомыслие. Спастись от обезличивающей штамповки, превращающей всех и каждого в однообразных личностей, можно было только восставая против всего, что пыталось нивелировать неповторимость внутреннего мира. Такая борьба доставляла страдания, но любые страдания были несравнимы с невыносимой мукой обезличивания. Сокурсники сочувственно качали головами, убеждая не выпендриваться и быть как все. Но я оставался самим собой. Это было трудное счастье.
       Когда же старался приспособиться, то почти сразу меня принимали за своего. Однако я предпочитал не столько быть своим, сколько оставаться собой. И потому, как только переставал подыгрывать, слегка приоткрывая свое подлинное Я, так сразу же подвергался изгнанию. В конце концов, единственный выход состоял в том, чтобы быть самим собой.
       Будучи частью общества, я, естественно, был несвободен от его влияния, и как все жаждал успеха, обращаясь при этом за признанием все к тем же официальным ценителям и экспертам. Однако, чувствуя их фальшь, был вынужден идти на компромиссы. Роль аутсайдера была не по мне, поскольку я не мог полностью согласиться с неформальными ценностями, принять их и начать жить жизнью изгоя. Скорее всего, я дитя компромисса. Было, наверно, много ролей, которым подходил я, но которые не подходили мне.
       С кем бы ни приходилось общаться, мое несогласие поступиться принципами делало всех лишь временными попутчиками. Видимо, потому не было у меня и настоящих друзей. Всем я казался эгоистом, для которого собственная правота дороже мнения других людей. И в этом они были по-своему правы. Я всегда старался совершать такие поступки, которые считались хорошими. Но что было хорошим, а что плохим, как творить добро, когда вокруг столько зла, как любить и как быть любимым -- все эти вопросы возникали каждый раз, когда я сталкивался с жизнью, стремясь делать благо окружающим людям.
       Сколько себя помню, меня всегда мучил вопрос, который я долго и с большим трудом пытался сформулировать. И лишь как избавление от страдания это понимание пришло, хотя и не сразу.
       Я был и продолжал оставаться продуктом штамповки общества. Правда, мой личный оттиск оказался "браком", поскольку лишь внешне напоминал образцового гражданина, в то время как внутри была щемящая пустота с кучей вопросов. Первоначально эти вопросы казались вполне уместными, однако, наивные, они при повсеместном послушном молчании окружающих казались проявлением чуть ли не инакомыслия. Но если бы меня назвали диссидентом, я бы, наверно, испугался, поскольку был самым обыкновенным учеником, разве что слишком рьяно участвующим в общественной работе, и трудно было определить, где кончается верноподданичество, выражающееся в активном участии в обязательных нагрузках, а где начинается неуправляемость вихрастого подростка с неуместными вопросами.
       Как и все юноши, я старался впитать как можно больше информации, но от других меня отличала прежде всего потребность в самостоятельном поиске. Эти проявления духа исканий я заметил в себе достаточно рано, наверно, вместе с первыми проблесками самосознания. Я точно не знал, где и что нужно искать, но потребность эта жила во мне постоянно, проявляя себя различным образом. Умело повторяя прочитанное, я почти не сомневался в истинности заученных цитат. Но дух исканий не давал покоя, хотя общественная ситуация была неблагоприятная, и приходилось довольствоваться лишь подозрениями, что в действительности все не так, как об этом говорят и пишут. Поэтому вскоре во мне пробудился дух сомнений. Он заставлял держаться на расстоянии от послушных передовиков, показывающих пример поощряемого приспособленчества. Это было вторым проявлением того, что я все более ощущал в себе как реальность. Естественно, оборотной стороной сомнений и исканий был дух противоборства, который не позволял соглашаться с окружающей неправдой, заставляя конфликтовать с учителями и приятелями по классу, в особенности когда нужно было отстоять собственные убеждения. Я ушел из дома, когда почувствовал, что не могу более жить в атмосфере лицемерия и в пустоте повседневности родительской семьи.
       Попытки поступить на философский факультет не привели к успеху, поскольку там требовали знаний, а меня интересовала Истина. Дух исканий умирал в атмосфере вузовских застенков, где безраздельно господствовало официальное лжеучение. Поступая в университет, я хотел доказать всем и себе, что я не хуже других, вместо того чтобы пойти собственным путем и показать, что я лучше. В целом обучение принесло вред -- ровно насколько возросло самомнение, настолько я почувствовал себя глупее.
       Только после памятного события, когда я впервые воочию увидел смерть, -- это случилось когда я шел на последний вступительный экзамен, и оказался в толпе, в которую врезался грузовик, задавив стоящего рядом со мной человека, -- я вспомнил извечное "memento mori" и окончательно понял, что не в академических стенах нужно искать ответы на вечные вопросы.
       Все сомнения и противоречивый опыт внутренней жизни я пытался реализовать, поступив работать в научно-исследовательский институт. И закономерно, что предметом моих научных исследований стало отклоняющееся поведение -- прежде всего феномен конформизма. Мне довольно долго удавалось заниматься любимым делом, до определенного момента не испытывая чувства раздвоенности. В целом же мои научные изыскания были отражением нравственных, духовных исканий. Можно даже сказать, что вся жизнь и весь научный поиск были посвящены нахождению ответов на вопросы о цели и смысле существования, определения сути добра и зла, а также выявлению движущих сил ненависти и любви.
       Как и всем, мне было не чуждо стремление к успеху, но я добивался его словно нехотя. Мне удавалось даже получить официальное признание: ряд статей был опубликован солидным профессиональным изданием, а некоторые даже переведены за рубежом. Но это не принесло удовлетворения, позволив лишь быстро переболеть болезнью тщеславия. Ни у кого мне так и не удалось найти понимание происходящей во мне духовной жизни. Были знакомые, с которыми можно было поговорить о нравственности, однако для них я был лишь зеркалом, в котором они видели только отражение самих себя. В остальном мы были чужими.
       Я искал ответы на свои вопросы в книгах и отчасти даже находил, однако это были чужие ответы, не способные разрешить проблемы моей жизни. Что-то схожее, безусловно, было, во многом я узнавал себя, однако жизнь моя казалась настолько неповторимой, что никакие самые умные ответы не могли удовлетворить меня. Я чувствовал, что истина лежит не в книгах и находится не у других людей, -- но где именно, не знал, хотя искал мучительно и долго. А ответ, как это всегда бывает, пришел совершенно неожиданно, причем оттуда, где я вовсе его и не искал.
       Это произошло во время воинской службы, которая для меня стала тягчайшим испытанием. Оказавшись в неволе, я впервые осознал, что в условиях любой несвободы можно сохранить внутреннюю независимость. Тогда и приключилось то, что стало поворотом в процессе моего самопознания и самосовершенствования. Это событие оставило настолько глубокий эмоциональный след, что всегда, когда на душе плохо, я вспоминаю о произошедшем в военном госпитале далекого заполярного городка.
       Мне было девятнадцать лет, и мучившие вопросы часто не давали заснуть. Приближалась весна, и наступление ее ощущалось по все более теплым лучам солнца, заглядывавшим в окна больничной палаты. Посреди ночи я вставал и подолгу смотрел на голые сопки и море. Ощущение пробуждающейся природы заставляло почувствовать, что вместе с весной и во мне что-то просыпается. Случайно среди немногих книг, разбросанных по отделению, в котором я лежал, мне попалась брошюрка о научном поиске и религиозной вере. Главным в ней оказались не религиозные вопросы и даже не научный поиск, а то, что объединяло оба эти вопроса, -- нравственная ответственность за познание истины. Книжка эта произвела во мне эффект разорвавшейся бомбы. Я впервые глубоко прочувствовал и осознал всю полноту ответственности за собственную жизнь, за все сомнения и искания, за непослушание и противоборство, а осознав, пережил нечто -- это было Озарение! -- навсегда зажегшее в душе моей свет.
       Произошедшее тогда я назвал тогда Выбором, который сделал окончательно и бесповоротно между просто жизнью и жизнью по совести. Пережив мощнейшее по силе чувство, я словно родился заново, теперь уже для иной, новой жизни, в меня будто вошло нечто, наполнив ощущением истины и чистоты. Тогда-то я и выбрал для себя путь, который был указан мне как откровение.
       Забыть пережитое и отказаться от сделанного Выбора означало не просто предать, а все равно что умереть. Впервые слезы, родившиеся в моей душе, коснулись щек, и я плакал, плакал, не останавливая этого потока радости и блаженства. Трудно передать словами всю красоту и силу этого переживания. Лишиться его я не захочу никогда, а потому всегда старательно сверяю с ним все свои поступки. В мою душу словно проник добрый и заботливый ангел, который опекает меня, помогая не отступить от однажды выбранного пути. Это ощущение наполняет душу, живет во мне, оно творит меня, заставляя познавать себя и жить в соответствии с открывшейся истиной, становиться лучше и добрее. Оно словно костер живет во мне, то разгораясь, то затухая, позволяя ощущать блаженство от проявлений любви, добра и справедливости.
       Я глубоко и искренне верил в те идеи и принципы, которым собирался следовать. Эта вера жива во мне до сих пор. Она была первой осознанной верой в возможность существования и осуществления добра. Призывы к активной жизненной позиции, единству слова и дела были для меня не просто чьими-то чужими словами, но личным убеждением, которому я не мог не следовать. Я старался видеть лучшее и верил в это лучшее. Эта вера не ослепляла меня, напротив, она помогала не проходить мимо неправды и творимого зла. Я верил, потому что сам сделал Выбор, и обратной дороги не было. Это вера в лучшее и доброе сделала мое нравственное чувство еще более восприимчивым к различным проявлениям несправедливости -- с помощью этого чуткого индикатора я продолжал поиски ответа на продолжавшие мучить меня вопросы. Проникнутый желанием понять себя и помочь другим, я решил, что нужно больше читать и заняться наукой. Но рамки науки оказались мне тесны своей доказательностью. Я чувствовал то, что не могло быть доказанным, хотя для меня это являлось фактом. Увы, наука не могла дать ответа на вопрос, что есть Истина. Всякое отчужденное знание мало о чем говорило, не помогая достичь цели, к которой я стремился. К тому же, со временем я начал догадываться о причинах равнодушия моих коллег по работе, которые давно уже ничего не искали, а только добросовестно, или не очень, исполняли свои производственные обязанности по переписыванию одного отчета в другой. Занятия наукой оказывались всего-навсего любопытством, удовлетворяемым за государственный счет. Трудно было с этим согласиться, поскольку всякое самим открытое новое знание имело для меня характер нравственного императива.
       Истина не давала покоя, будила по ночам, требуя воплощения. И тогда я понял, что безнравственно сидеть и ждать, когда кто-то востребует результаты моих научных исследований, а потому решил сам попытаться внедрить в жизнь рекомендации, которыми заканчивались все отчеты о проделанной работе. Приоткрытая толика истины становилась частью моего Я, заставляя в то же время быть ее слугой. И хотя я не достиг удовлетворяющего ответа на мучившие меня вопросы, но даже неполное знание требовало идти дальше, чтобы через дела доказывать истинность однажды сделанных выводов. Призывая других к единству слова и дела, я не мог не следовать сам этому нравственному принципу.
       Трудно было понять, почему результаты исследований, касающиеся самых актуальных проблем, оказываются на деле никому не нужны. Чиновники, к которым я неоднократно обращался, сменялись, последующие лишь первое время выражали заинтересованность, которая по мере обустройства в должностном кресле пропадала, лицо их постепенно обретало выражение скуки и плохо скрываемого безразличия. Те, кто обязан был по своему должностному положению пытаться изменить ситуацию к лучшему, старательно выслушивали, брали мои проблемные записки и делали все, чтобы встреч у нас больше не было. Все шло своим чередом, и никому было ничего не нужно.
       Еще больше укрепился я в правоте этого предположения, когда познакомился с людьми, сидящими на различных ступенях власти. Путешествуя по этажам и кабинетам государственных учреждений, я постепенно пришел к выводу, что оставаться порядочным человеком, долгое время находясь у власти, просто невозможно. В должностных креслах удерживались лишь те, для кого целью было само это кресло, а не то, ради чего они в него сели. Чиновники по рождению уживались с любыми переменами: менялись лидеры, политическая конъюнктура, а они прекрасно чувствовали себя при любом режиме, будучи равнодушными ко всему, что не касается их личного благополучия. Постепенно мои иллюзии, будто приобщившись к власти, я смогу воплотить в жизнь свои научные рекомендации и тем самым проверить на практике истинность направления моего поиска, благополучно рассеялись.
       На счастье, в то время поднялась волна благотворительного движения, и движимый самыми искренними мотивами, я с головой окунулся в это, как тогда казалось, благородное дело. Желая помочь как можно большему количеству людей, я, однако, видел, что все попытки организовать систему гражданской взаимопомощи напрасны, поскольку люди не стремятся помочь себе сами; даже конкретная помощь деньгами или вещами не давала результата -- люди продолжали ждать помощи извне, и оттого жизнь их не менялась к лучшему. Постепенно я понял, что на самом деле людям нужны не вещи и деньги, а участие, сочувствие, сопереживание и вера в то, что они не покинуты и не забыты. Люди более всего нуждались в вере, которая помогала бы им преодолевать жизненные невзгоды. А потому для меня важны были не столько слова благодарности, сколько укрепление веры в то, что добро возможно, что посторонние люди могут заботиться и любить, казалось бы, всеми забытых, покинутых и никому не нужных стариков, детей и инвалидов. Люди нуждались прежде всего в любви и вере. Но мог ли я дать им это?
       Все годы я терзался невозможностью выразить и найти удовлетворение переполнявшему меня чувству. Меня мучила неразрешимость противоречия между плотским чувством и духовным сопереживанием. Я хотел любви как гармонии в себе, мне же предлагали в качестве заменителя секс. Но в нем не было главного, чего жаждала душа, -- понимания и нежности.
       Так обнаружил я существование двух противоположных влечений: желание получить удовлетворение самому и потребность отдать себя целиком; причем жили они каждое само по себе, лишь изредка касаясь друг друга. Это было первое противоречие, которое я нащупал, не сразу научившись отличать голос плоти от зова души. Когда влечение тела захватывало меня в свои сети, душа тихо стонала в одиночестве. И в то же время, погружаясь целиком в переживания душевные, я испытывал ощущение неполноты своей жизни.
       Все мои влюбленности были поиском сопереживания и желанием раствориться в другом. Я считал женщину более совершенным созданием, и это явилось причиной многих ошибок и разочарований. Познав женщину однажды, я уже не мог безотчетно предаваться радостям узнавания. Как ни приятно было ощущать себя любимым, мне хотелось любить самому; я сам хотел творить любовь, сам хотел отдавать, а потому не мог быть лишь потребителем чужой любви. Я мечтал не столько получая отдавать, сколько отдавая получать, мечтал о взаимопонимании и полном принятии, о мелодичной полифонии двух душ. Но надеждам на взаимность не суждено было сбыться. И тогда я понял, что судьба моя не в женщине!
       Если тупик, в который влекло половое желание, обнаружился достаточно быстро, то на пути любви открывались необозримые просторы, и не было им ни конца, ни края. И хотя каждый раз я возвращался, так и не найдя понимания и принятия, однако всегда любовь вызывала во мне ощущение чего-то позабытого, когда-то давно произошедшего, оставившего неизгладимый след в душе, который заставлял искать в каждой женщине недостижимо идеальное, нереальное, внеземное. Чувство это настолько высоко и кристально чисто, что ничто не могло и не может его испачкать.
       Как хорошо на просторах любви, знает всякий, кто хоть однажды побывал в степи под звездным небом, когда кажется, что ты один на этой планете и вся бесконечность космоса тебе ближе, чем какое-либо живое существо, если бы оно вдруг появилось рядом. Даже щемящее чувство разочарования в поиске души родной не могло вытеснить упоения от полного саморастворения в безбрежной вселенной, когда гармония звездного неба кажется зеркальным отражением необъятного мира в тебе -- космоса иного масштаба. В завораживающей красоте и пленительности звезд звучала музыка, исходящая из меня, а гармония наполненной совершенством вселенной помогала услышать мерный стук сердца в груди. Казалось, я властелин этого неба, а его совершенство лишь отражение совершенства творения, имя которому Человек. Нигде, кроме как под этим звездным небом, я не чувствовал себя столь могущественным и неодиноким. Голос Вселенной звучал во мне, и никогда ни с кем я не испытывал такого полного растворения в чувстве любви, как наедине со звездами. Как бы жизнь ни заставляла смотреть под ноги, я всегда находил время посмотреть вверх -- и картина мира менялась. Все казалось иным перед безграничностью Космоса, а тревоги и волнения забывались, стоило только взглянуть поверх голов. Каждый раз картина заходящего солнца пленяла меня настолько, что я еще долго не в силах был охватить своим воображением всю силу и совершенство замысла, когда громадное светило уходило, чтобы через некоторое время вновь показаться своими первыми лучами. И всегда на смену солнцу приходила луна, и всегда ее лик напоминал мне что-то знакомое, а лунный свет своей магической силой внушал уверенность и покой. Не знаю почему, но луна действует на меня завораживающе. Когда я неотрывно смотрю на нее, мне почему-то кажется, что так же смотрел я и две тысячи лет назад, и ничего не изменилось под луною, и только ее глаза все так же вопрошающе распахнуты навстречу откровению.
       Меня всегда влекла тишина. В ней, а не в разноголосице чужих мнений, я находил ответы на мучившие вопросы. Ни с кем никогда я не разговаривал о таких вещах и таким образом, как беседовал с самим собой в тишине. Тишина эта не была безмолвием, скорее напротив, ведь именно в ней явственно различал я голос, который невозможно было уловить ушами. Он резонировал во мне проникновенными нотами понимания и сочувствия, а потому я все больше любил оставаться один, и слушать, слушать звучащий во мне голос. В эти минуты я счастлив! Достичь подобное блаженное состояние в привычной суете невозможно.
       Всякий раз, когда удивительная по своей красоте и гармонии мелодия проникала в меня, пробуждались ранее не известные чувства, которые я узнавал, словно когда-то они уже звучали во мне. Казалось, что эти наполняющие душу и растворяющие все мое существо звуки есть отголоски чего-то неразличимого в тишине, словно кто-то разговаривает со мной посредством моих чувств, и ответ, в котором я так нуждался, был скрыт именно в партитуре чувств, звучащих во мне. Вопрос звучал сильнее, когда я произносил его не вслух, а в тон переживаниям, отчего слова усиливались, превращаясь в эмоциональные колебания, а тело становилось своеобразным рупором, обращенным в небо. Тогда звучали уже не слова, звучали чувства на труднодоступном диапазоне сопереживания. Их чистота была их частотой, недоступной никому, кроме меня, и того, кто бы мог услышать, понять и ответить. Я был открыт для любви и излучал любовь, любовь без страха, свободную от других влечений, сомнений и подозрений, чистую и незапятнанную, и весь Космос был распахнут перед этим вопрошающим чувством. Принять нужный ответ можно было, лишь настроившись на необходимую частоту, что давалось самоистязающей искренностью и верой в то, что я буду услышан.
       Так ходил я среди людей, молча обращаясь к каждому, кто, как мне казалось, мог меня понять. Но возникавшее чувство оставалось без ответа, а искренность моя лишь ухудшала взаимоотношения с окружающими. Я не был услышан даже тогда, когда готов был пожертвовать своей жизнью ради любимого человека, -- он был глух и безразличен к моим переживаниям.
       Неприятно было, когда кто-то вмешивался в тишину, пытаясь по-своему передать смысл моего чувства. Но я не расстраивался, поскольку никто никогда не мог расшифровать истинный текст моего негласного послания. Огорчало лишь разочарование, что в очередной раз я оказался непонятым, и вновь придется пребывать в мучительном одиночестве. Но молчание никогда не продолжалось слишком долго, и я снова, в который раз, влюблялся, пытаясь достичь взаимопонимания. Однако опять без успеха. Возможно, обращались и ко мне, но, по всей видимости, наши чувства не звучали в унисон, отчего мы не только не понимали, но даже не могли уловить вибраций друг друга.
       Жизнь научила меня: верить можно всем, доверять -- никому. Потому с присущей мне осторожностью среди множества голосов я постепенно выделил тот, который назвал "своим". Когда я шел вслед за ним, то никогда не испытывал ни малейшего сомнения, а лишь необъяснимую уверенность и блаженное чувство ничем не омрачаемой радости. Другие голоса не создавали в душе такой гармонии и не будили чистых и светлых переживаний -- лишь страх и подозрительность, а потому я почти не реагировал на их призывы. Методом проб и ошибок я научился доверять "своему" голосу, поскольку те чувства, которые он будил в моей душе, ни разу не обманули. Когда я выбирал созвучное им, то никогда не обманывался, а впоследствии оказывалось, что именно это решение было не только наиболее правильным, но и оптимально полезным. Так постепенно я убедился в том, что когда слушал чужие советы, то, как правило, делал неверный выбор, а достигнутые, по примеру других, успехи были ненужным приобретением и могли мне только повредить.
       Я научился верить в себя, а на деле в звучащий во мне голос, который поверял все происходящее тем, что считал для меня благом. Но это пришло не сразу. Вначале много сил и времени я потратил на то, чтобы найти в окружающей меня действительности ответы на вечные для каждого вопросы. Общество, идя навстречу моим поискам, активно предлагало в качестве ответа его суррогаты, такие как богатство, карьера, расположение женщин, общественное признание, почет. Но все это было не мое, все это было чужое! Я бродил в поисках ответа, останавливая по совету знакомых свое внимание то на докторской диссертации моего сверстника, то на политической карьере энергичных однокашников, то на иномарке предприимчивых ребят-бизнесменов. Но знали бы они, как все это было мне чуждо! Ведь я не мог не понимать, что главное в жизни отнюдь не это. Попытки спорить ни к чему не приводили, -- я только терял друзей, настолько ненормальным казались мои сомнения в абсолютной очевидности ценностей, составляющих жизненный успех. Действительно, трудно было спорить с реальностью многоэтажного особняка или "мерседеса", в котором разъезжали мои приятели. Но я не мог им даже завидовать, поскольку понимал: они не зависти достойны, а сожаления. Пытаясь убедить своих оппонентов в иллюзорности так называемого успеха, я задавал им один и тот же вопрос: неужели они не видят тщетности усилий по обретению душевного комфорта через комфорт материальный? Разве можно путем приобретения вещей достичь душевного равновесия? Ведь богатство чаще всего стоит утраты совести, а за роскошь приходится платить ложью, приспособленчеством и нравственным падением. И разве цель жизни в обретении все большего комфорта? Но они не хотели признать очевидного. Опыт Фауста никого не убеждал!
       Ни известность, пришедшая в результате активной общественной деятельности, ни признание научным сообществом результатов проведенных мною исследований, ни выступления по радио и телевидению, ни даже любовь женщин не удовлетворили меня. О деньгах, званиях и должностях даже не стоит и говорить, настолько они не соответствовали масштабу вопроса о цели и смысле существования, -- их лживость и иллюзорность открылась раньше всего. Искушение же тщеславием не только не погубило, но еще более укрепило убеждение, что истинное прячется в тени, поскольку из всего мною сделанного главное так и не было воспринято. Уединение и полная безызвестность казались теперь непременными условиями познания истины. Суета и честолюбивые замысли только мешали, к ним я испытывал отвращение. Даже ребенок -- воплощение всех моих надежд -- не смог стать ответом на вопрос, зачем я живу.
       Вынужденный идти методом проб и ошибок, я всегда внимательно прислушивался к тем колебаниям в глубине души, которые возникали каждый раз, когда ошибался, выбирая не свой путь. Но сила общественного мнения и соблазн пойти по указанной и протоптанной другими колее были столь велики, что почти всегда я выбирал этот наиболее легкий, но чужой путь. Там уже были выставлены указатели типа "туда пойдешь -- это найдешь", и тяжесть выбора была невелика. Но следуя по ней, я все время чувствовал, что мне неинтересно и меня не удовлетворяют достигнутые успехи. А самое главное -- я все больше уходил от себя, а шедшие рядом другие путники смотрели на меня как на соперника, которого надо во что бы то ни стало обогнать. И никто из них не видел во мне попутчика, никто не предлагал идти вместе. Для них я был лишь конкурент. Меня многие обгоняли, и уже более молодые, а я все брел, размышляя, куда и зачем иду, правильное ли выбрал направление, и вообще, надо ли идти туда, куда бегут все. И чем дальше уходил, тем больше сомневался, каждый раз все отчетливее ощущая в себе колебания, когда шел в направлении, указанном стрелкой. Меня интересовало, куда ведут другие пути, но я никогда не видел тех, кто бы шел в ином направлении. Все, кого приходилось встречать, кого догонял я или кто обгонял меня, на развилке дорог шли туда, где, как гласил указатель, ждали успех, богатство и почет. И надпись не лгала, я действительно находил успех, признание и уважение. Но почему-то они не радовали. Чем дальше я уходил, тем труднее было оглядываться назад, ведь впереди ждал еще больший успех, всеобщее признание и уважение, а позади остался маленький мальчик с мучительным вопросом в глазах.
       Я хотел отдохнуть, жаждал покоя, но обгонявшие меня люди всем своим видом показывали недопустимость отдыха; они были так увлечены гонкой, что уже не могли задуматься над тем, что ждет их на финише. Сам я не мог сойти с дистанции, и, подчиняясь общему азарту, бежал, стремясь получить и получая то, что уже не радовало и было мне не нужно, напоминая лишь об абсурдности и нелепости этой гонки, а также полной бессмысленности того, что ждет в конце пути. Каждый раз, преодолевая ту или иную преграду, я получал вознаграждение -- это был успех в его различных проявлениях, но я не испытывал упоения достигнутым, а только лишь отвращение при одном виде этих стандартных, одинаковых для всех наград, при мысли, что я такой же как все, и полагается мне чуть хуже или чуть лучше, но такое же, как у других, соответствующее общепринятым представлениям простое человеческое счастье. И я должен был быть им доволен. Во всяком случае, именно благодарности ждали от меня те, кто вручал призы.
       Я же готов был отказаться от всех этих ненужных мне наград, испытывая отвращение при одном их виде. Но самое главное, успех требовал, как необходимости, лгать, притворяться, играть по совершенно чуждым мне правилам. В душе все более росло беспокойство, но глядя на тех, кто, не задумываясь, лгал и приспосабливался, я должен был верить, что это есть плата за успех и таковы правила игры.
       Я бежал вместе со всеми, и никто не мог или не хотел ответить на продолжающий мучить меня вопрос: за чем мы бежим? Большинство предпочитало не задаваться этим бесполезным, с их точки зрения, вопросом, и не тратить времени на размышления перед очередной развилкой дорог. Не задумываясь и без оглядки они бежали в направлении, где, как гласил указатель, ждал "успех". А я все чаще останавливался, размышляя о том, что можно найти, если пойти в противоположном направлении. Как-то я спросил об этом обгоняющего меня человека. Он только смерил меня снисходительным взглядом и сказал: "чего еще раздумывать, куда все бегут, туда и я бегу. Не выпендривайся, будь как все, и тогда все у тебя будет хорошо. А от ненужных мыслей никакого проку, только голова болит".
       Однажды я увидел могильный камень и с горькой иронией подумал: "Кто-то не добежал до счастья." Эпитафия на камне гласила:
      
       В душе он жаждал лишь покоя,
       Его обрел здесь наконец.
       Подумай, у могилы стоя,
       Зачем тебе побед венец...
      
       Я долго стоял, перечитывая назидательные слова, пока не начал повторять их наизусть.
       "Действительно, зачем мне все это?" -- подумал я, ощутив колебания, которые возникали каждый раз, как только я начинал сомневаться в правильности пути, по которому бежал вместе со всеми. Но на этот раз вибрации были сильнее обычного. Они напоминали неприятные ощущения провалов в воздушные ямы во время полетов на самолете. Постепенно эти волны сомнения и беспокойства полностью вытеснили бездумный азарт погони за призраком жизненного успеха, который владел мною. Я даже присел, настолько мне стало не по себе. Это было похоже на то дискомфортное состояние, когда гуляя в лесу, вдруг понимаешь, что заблудился. Я стал оглядываться, но вокруг не было ни души. Только могила и поучительная эпитафия:
      
       Подумай, у могилы стоя,
       Зачем тебе побед венец...
      
       А действительно, зачем? Эта мысль окончательно вывела меня из состояния привычного равновесия. Зачем, зачем, зачем? -- как приступы зубной боли, звучали в мозгу слова. "В душе он жаждал лишь покоя". Но ведь и я, в конечном итоге, тоже хочу прежде всего покоя. Всю жизнь бежим куда-то, не замечая ничего вокруг, жертвуя всем ради успеха, и только на пороге смерти, а хуже, если значительно раньше, осознаем, что жизнь как марафонская дистанция, позади, а впереди ждет смерть. Покой -- вот желанный ориентир всех жизненных устремлений. Только находясь в покое, можно заглянуть в себя и ответить на вопрос, что же я такое и для чего живу? А все эти призы и победы, достающиеся дорогой ценой, приносят одно лишь беспокойство. Я стал плохо спать, постоянно думая о том, что ждет меня за следующим поворотом, как обогнать конкурента и сколько еще придется врать и мило улыбаться, протягивая руку тому, кого презираешь. Зачем мне все это? Зачем? Уже перестал доверять приятелям, в каждом вижу лишь соперника, который готов втоптать меня в грязь, стоит только оступится. В погоне за призраком успеха, каждого человека я начал рассматривать как средство достижения очередной победной цели с хорошим призовым фондом. Перестал замечать даже хорошую погоду и смену времен года. Природа мешала мне то ярким солнцем, то дождем, то снегом. А ведь раньше я радовался ласковому летнему солнышку, любил бегать босиком по лужам, играть с ребятами в снежки и строить крепости из снега. Где все это? Куда все исчезло? У меня нет времени даже повозиться с ребенком, хотя я мечтал о том, с каким удовольствием буду читать дочери сказки перед сном. Боже, что со мной? Где я? Что мне делать?
       Сидя перед могилой и машинально повторяя слова эпитафии, я думал о том, что, может быть, то, чего я так жажду и к чему стремлюсь, как раз здесь, в этой могиле, и находится. "Покой обрел здесь наконец". Интересно, подумал я, это он сам придумал эти слова или кто-то посторонний? Но кому надо останавливаться и тратить время на то, чтобы придумывать эпитафию. Закопали, и будь доволен.
       У меня вдруг совсем пропало желание бежать куда-то и получать ненужные призы. Все награды, что накопил за прожитые годы, пылились в дальнем шкафу. Я ни перед кем не хвастался этими призами, никогда не доставал и не любовался ими. У меня было все, или почти все, что, как меня убеждали, нужно человеку для счастья, но самого главного я так и не приобрел. Оказалось, что то, чего я успешно достигал, были лишь средства, которые должны обеспечить желанную цель. Но чем больше появлялось у меня различных благ -- символов успеха, -- тем чаще становилось грустно, и ничто не могло вернуть прежнее беззаботное ощущение детства. Цель, к которой стремился, ускользала, делаясь тем более далекой, чем больше сил я тратил на ее достижение. Стремился к покою, но не находил его.
       Сидя у могилы, и не переставая повторять слова эпитафии, я впервые подумал: "Ну почему, почему я так живу?" И это Почему отозвалось в глубине души приятными вибрациями. "Почему я так живу, если хочу жить совершенно иначе? Не нужна мне эта гонка с ее бесполезными призами. Будь проклят этот нелепый, всеми почитаемый успех! Достичь его невозможно, он ускользает словно мираж, но чтобы понять это, нужно потратить почти всю жизнь. Да и что из себя могут представлять те счастливчики, которые достигли финиша? Абсолютно счастливые люди? Само воплощение Успеха? Наверно, они самые несчастные люди. Можно только пожалеть этих самодовольных пленников успеха, распираемых чувством собственной полноценности, которые принесли в жертву своему идолу самое дорогое, что есть у человека -- грусть в осеннем лесу, пленительное волнение пробуждающейся природы в первых подснежниках и чудо набухающей почки. Они достигли всего, чего хотели? А что же дальше? Чем жить, к чему стремиться, когда есть все и нет главного?"
       Как ни старался, я никогда не мог достигнуть того, что мне было не нужно. В этом заключался секрет неудач, который не сразу удалось постичь. Сопоставляя различные события своей жизни, я не мог не заметить, что из всей совокупности случайностей лишь некоторые непостижимым образом цепляются друг за друга, тем самым определяя повороты моей судьбы. Даже когда у меня были все шансы совершить то, о чем бы я впоследствии пожалел, как ни старался, у меня ничего не получалось. Позже я благодарил судьбу за то, что у меня ничего не выходило, поскольку последствия "удачи" были бы плачевными.
       Постепенно я начал верить в неслучайность всего, что происходит, и анализируя события, заметил определенную закономерность, объяснить которую не мог. Я удивлялся странным метаморфозам, когда неудачи позже оценивал как удачи, как непостижимо избегал ошибок, которые, сам того не понимая, стремился совершить.
       И тогда возник справедливый вопрос: почему, несмотря на горячее желание и прилагаемые усилия, что-то у меня не получается, а что-то приходит словно само собой; что это за неожиданные успехи; и почему от одних неудач я испытываю высвобождение, радуясь тому, что не получилось, а при некоторых удачах переживаю чувство разочарования, хотя достиг, чего хотел?
       С течением времени я все больше начал верить в существование некоей Закономерности, смысл которой остается для меня тайной; причем каждое событие моей жизни становилось моментом постижения этой тайны. Иногда казалось, будто кто-то помогает мне, и всем счастливым "случайностям" я должен быть обязан кому-то. Естественно возникло предположение, что это некое вмешательство, раз я всецело не управляю своей судьбой.
       Воспитанный в духе атеизма, я не верил в бога как некоего наимудрейшего старика, который молчаливо наблюдает за происходящим, иногда помогая тем, кому хочет, и всецело определяя ход событий. Доводы науки казались настолько непоколебимыми, что верить в бога означало проявлять собственную глупость. Но я знал, что многие из моих знакомых верят, хотя и скрывают это.
       В детстве по чьей-то инициативе я был крещен. И хотя не понимал смысл этого таинства, но всегда чувствовал его важность. Я хранил свой первый нагрудный крестик, и с уважением, достойным Тайны, всегда относился к оставшимся после смерти бабушки иконам, а также изданию Нового завета вековой давности. И хотя воспитан был атеистом, однако всегда сожалел об этом.
       Верил ли я в бога? Трудно сказать. Слово "бог" мне ни о чем не говорило, и как все, я верил в то, во что хотел верить: в собственную удачу, в счастье, которое обязательно будет в моей жизни, и во многое другое, что было частью пропагандируемых идеалов. Как и многие другие люди, я надеялся, что все к лучшему, что кто-то хранит меня и убережет от беды, что все в мире подчинено какой-то, пусть даже непостижимой целесообразности, а добро всегда побеждает зло. Но чем дольше жил, тем больше убеждался, что добро лишь изредка побеждает, тогда как зло господствует. И тем не менее продолжал жить надеждой на справедливость и неодолимую тягу людей к добру.
       Во мне не было твердой уверенности, что бог есть, но я очень хотел верить, что если так много говорят о нем, то он действительно существует. Очень трудно было жить без веры, и я хотел верить. Но сомнения, которые возникали в душе при столкновении с различными проповедниками, я истолковывал не в пользу веры, а в пользу неверия. Всякого рода религиозные догмы и церковные таинства были мне непонятны, а то, что было закрыто для понимания, казалось далеким от истины. Так называемые свидетельства я оценивал как выдумки недалеких людей, полагая, что все должно иметь доказательства, и если бог существует, то он должен быть доступен для понимания. Попытки проникнуть в суть религиозных верований еще больше обостряли во мне противоречие между уважительным отношением к символам веры и неудачными попытками понять их значение.
       Как и всякий человек, я старался найти смысл жизни. Меня интересовали вопросы, для чего я живу, есть ли в моей жизни какая-то цель и что вообще представляет из себя жизнь. Но поиск ответов лежал как бы в одной плоскости, а интерес к религии -- в другой.
       Я нуждался в личной вере, в доказательствах существования бога, а потому чужие догматы и обряды лишь усиливали сомнение, что в церкви я смогу найти искомые ответы. Церковь требовала послушания как самого главного и первоначального условия, а я не мог согласиться с этим, поскольку это казалось непонятным, сковывало волю и личное стремление познать Истину такой, какая она есть на самом деле, а не какой ее представляют в книжках и наставлениях. Я мог соглашаться или не соглашаться, но истинным для меня было лишь то, что проходило сквозь меня и оставалось во мне, становясь частью мировоззрения и жизненного опыта.
       Я постоянно чувствовал, что для чего-то предназначен и должен что-то совершить, воспринимая прошлое и настоящее как подготовительный этап, который станет для меня дверью в некое новое и еще непознанное существование, где я и должен выполнить свое предназначение. Наблюдая за собой и внимательно анализируя происходящее, я начинал верить в то, что все подчинено какой-то цели, которую я не в состоянии постичь. Но твердого убеждения не было. Во мне жила лишь надежда, что когда-нибудь ожидаемое сбудется.
       Вся моя жизнь казалась экспериментом, попыткой проверить, смогу я или нет сделать нечто, не укладывающееся в рамки традиционных представлений. Это словно был спор с кем-то, причем меня интересовал не столько результат, сколько желание убедить себя и других в том, что я смогу, обязательно смогу несмотря ни на что. Это двигало мной, заставляя делать то, что вроде бы было мне не по силам.
       Я часто ощущал, что во многих своих мыслях и поступках словно вспоминаю уже прожитую жизнь, раскручивая в настоящем свиток своей судьбы, и узнавая о себе все больше и больше. Причем движение это управляется неведомой заложенной во мне силой, и не может быть ни быстрее, ни медленнее. Свиток всегда разворачивался ровно настолько, насколько я мог понять написанное в нем и освоить. Ни одна открывшаяся строка не сменялась новой до тех пор, пока я не реализовывал весь скрытый в ней смысл, -- в этом и состояло мое участие в разворачивании собственной судьбы. И чем больше я узнавал, тем более начинало казаться, что впереди меня ждет некое новое знание и даже некое обращение, но произойдет это лишь когда я буду способен понять смысл адресованных мне слов, а главное, смогу их исполнить. У меня часто возникало чувство, будто я жил раньше, а теперь узнаю прожитое, воплощая предначертанную судьбу.
       Нередко я встречался с людьми, которые совершенно искренне хотели научить меня своей вере. Однако как ни старался, не мог принять то, в чем меня хотели убедить. Мне предлагали принять на веру, а я хотел понять. Научить вере было невозможно, и все попытки убедить меня в том, что бог существует, заставить слепо соблюдать заповеди, всегда побуждали спросить: а почему я должен поступать именно так, а не иначе? Мне рассказывали о своем опыте, но я чувствовал, что все это чужое. Мне нужна была своя вера и свое знание. Я чувствовал, что должен сам и только сам найти то, что искал, пройдя через всевозможные испытания. Лишь убедившись на собственном опыте, я мог поверить, что в действительности все так и есть на самом деле, как о том рассказывали святые отцы. Я ощущал в себе неразрывную связь слова и дела, и мне иногда начинало казаться, что слово это и есть дело, а истина, сокрытая в словах, может явить себя лишь в делах; только через собственные поступки я смогу прочувствовать и понять то, что заставит меня поверить, и тогда только эта вера станет частью меня самого".
       -- Чего грустите?
       Веселый голос прервал размышления Дмитрия.
       -- Да так, думаю, -- нехотя ответил он.
       -- И о чем же вы думаете?
       Дима почувствовал раздражение. Он не любил, когда пытались проникнуть в его мысли.
       Незнакомая медсестра с сочувствием смотрела на Дмитрия. Карие глаза ее улыбались.
       -- Хотите, дам что-нибудь почитать?
       -- А что у вас есть?
       -- На посту лежит интересный сборник стихов.
       Вообще-то Дима не любил стихи, лишь изредка находя в них нечто созвучное своим мыслям. Но делать было нечего, а от размышлений он устал.
       -- Ладно, приносите.
       Медсестра ушла.
       "Странно, -- подумал Дмитрий, -- отчего это вдруг у нее такое участие? Мало ли других больных, или я самый тяжелый? Надо было спросить, есть ли здесь библиотека".
       То ли под воздействием лекарств, или просто от усталости, у Дмитрия не было желания говорить с кем-либо. Муторное чувство растерянности и страха поглощало все его внимание. Он был всецело поглощен царившим внутри хаосом, испытывая потребность отвлечься от назойливых мыслей, чтобы обрести хотя бы временный покой.
       Сосны понимающе качали ветвями. Сосед мирно посапывал.
       "Как же все-таки повезло, что я очутился здесь, -- подумал Дмитрий. -- Вот сейчас, никуда не торопясь, спокойно почитаю. Скоро ужин, а там снова спать. Можно только поблагодарить судьбу за такое участие".
       Лежать на спине было неудобно, и от неизменности положения Дмитрий устал. Хотелось повернуться на бок, но ноги были прочно прикованы к десятикилограммовому вытягивающему грузу, и любое неосторожное движение причиняло боль. Оставалось лежать и двигать только руками. Это было немало, если вдобавок можно было вертеть головой, без помех говорить и принимать пищу. Аппетита, правда, не было -- больничная еда не отличалась разнообразием.
       Дверь открылась и палату вошла все та же медсестра.
       -- Вот, держите, -- сказала она и протянула книгу.
       -- Положите, пожалуйста, на тумбочку, -- попросил Дмитрий, не испытывая никакого желания читать чьи-то чужие слова, поскольку и от своих мыслей не знал, куда деться. Но чтобы не огорчать заботливую медсестру, сказал:
       -- Спасибо. Очень признателен вам за участие.
       Слова эти он произнес таким тоном, что медсестра, уже не поворачиваясь и ничего не говоря, молча вышла из палаты.
       "Наверно, я ее обидел", -- предположил Дмитрий. Впрочем, ему было все равно, что о нем подумают, настолько он был занят собой, и всякое постороннее участие лишь раздражало. Окружающие не понимали, что с ним в действительности происходит, полагая, что он страдает физически, тогда как душевные муки были несравнимы с болью телесной, от которой спасали уколы. Некуда было деться от размышлений и нечем было заглушить не дающие покоя тревожные мысли.
       Чтобы хоть как-то отвлечься, Дмитрий развернул принесенную медсестрой книгу. Среди прочего текста внимание привлекли строчки стихов, и он стал нехотя водить по ним глазами. Но чем больше читал, тем глубже проникали в него объединенные в четверостишия слова, и он удивлялся, насколько чужие стихи соответствовали его собственным мыслям и настроению.
      
       ...
       Что за созданье мы такое?
       Все состоим лишь из углов.
       Не видим мудрости в покое,
       Смеясь над глупостью постов.
      
       И счастье нам совсем не в радость,
       Коль без страдания оно.
       Мы только в том и видим сладость,
       Что лишь грехом развращено.
      
       Любить и мучить непременно
       Хотим мы выше всяких сил
       И изменять, ну непременно,
       Тем, кто нас любит и любим.
      
       Мечтаем всеми жить страстями
       И душу дьяволу продать,
       Друг друга истерзать телами
       И святость подло унижать.
      
      
       "Странно, -- подумал Дмитрий. -- Однако, как верно".
       Перевернув несколько страниц, он стал по привычке читать с середины текста.
      
      
       Но все же как парадоксально
       Устроен этот человек.
       Срок жизни выйдет моментально,
       Хоть проживет он целый век.
      
       Всю жизнь живет заботой тела,
       Так и не вспомнив о душе.
       Ни до чего ему нет дела
       Как только бегать по нужде.
      
       Он выбирает жажду тела,
       Потребность органов своих --
       То, что назвать мы можем смело
       Отвратной мерзостью утех.
      
       Забыв при том о вдохновеньи,
       О смысле жизни и любви.
       Он не находит утешенья
       В смиреньи собственной души.
      
      
       -- Читаете?
       Знакомый голос раздался столь неожиданно, что Дмитрий вздрогнул.
       Медсестра, имя которой он так и не узнал, смотрела на него с заботливым выражением лица, а глаза ее по-прежнему улыбались.
       -- Да, читаю, -- ответил Дмитрий, но не улыбнулся в ответ.
       -- И что, нравится?
       -- Любопытные стихи. У меня такое ощущение, словно я их где-то раньше читал.
       -- Возможно. Но главное нравятся они или нет, не правда ли?
       -- Да, наверно.
       Медсестра замолчала. Дима тоже не знал, что сказать, да и желания говорить не испытывал. Но чтобы не показаться неучтивым, все же предложил:
       -- Может быть, вы почитаете то, что вам наиболее понравилось?
       -- С удовольствием, -- согласилась медсестра.
       Она взяла книгу и стала быстро перелистывать страницы.
       -- Вот, слушайте.
      
      
       Мы все стремимся от свободы
       Сбежать и вновь очаг создать.
       Порочны люди от природы --
       Иметь желают и терять.
      
       Лишь обретя покой желанный,
       Стремятся скрыться в суету.
       Они ни в чем не постоянны.
       Что с ними делать, не пойму.
      
       Чего хотят, не знают сами.
       Их разум часто опьянен.
       Хотят летать под небесами,
       Как птицы с вросшими крылами.
       И этим я не удивлен.
      
       Нас манит счастье в поднебесье,
       Но жить дано нам на земле.
       И пусть нет рифмы в этом месте,
       Но счастье все-таки в семье.
      
       Мы все прекрасно понимаем,
       Что друг для друга созданы,
       Но что-то нас не унимает
       И рушим то, в чем нет цены.
      
       Нас дьявол манит непрестанно
       Желаньем страсти роковой.
       И сами все бросаем странно,
       Что создали большой ценой.
      
       Всю жизнь бежим за миражами,
       В надежде счастье обрести.
       Чего хотим, не знаем сами,
       И жить не можем без войны.
      
       Мы все нуждаемся друг в друге,
       Желая брать, а не давать.
       Нам легче убежать к подруге,
       Чем с мужем нелюбимым спать.
      
      
       -- Ну, что скажете?
       Не отрывая глаз от окна, Дмитрий задумчиво ответил:
       -- Ничего. Многое точно подмечено. Особенно что касается подруги и мужа.
       И словно стыдясь невольного признания, как бы нехотя добавил:
       -- Люди, действительно, очень непонятные существа, и часто весьма противоречивые. По себе знаю. А вы-то сами согласны с автором?
       Собеседница смутилась. Видимо, вопрос оказался для нее неожиданным. Она подошла к окну и стала смотреть на сосны.
       Оба долго молчали.
       -- Простите, а как вас зовут? -- поинтересовался, наконец, Дмитрий.
       -- Маша.
       -- То есть Мария?
       -- Да.
       -- Замечательное имя.
       Медсестра улыбнулась, и Дмитрий почувствовал, как пелена мрачных мыслей от этой светлой улыбки рассеивается.
       -- Я не случайно прочитала именно эти стихи, -- еле слышно произнесла Маша. -- Они мне наиболее созвучны. Если бы я могла, то написала бы то же самое.
       Дмитрий впервые внимательно посмотрел на медсестру. Маленького роста, со слегка раскосыми глазами, ее с трудом можно было назвать красивой, если бы не теплый вишневый цвет ее очей, излучавших уверенность и покой. Было в облике Марии нечто, что вызывало желание находиться с ней рядом. Эта молодая женщина, безусловно, обладала каким-то внутренним очарованием, от нее исходил поток необъяснимого умиротворения. Она словно манила нежным теплом понимания и сочувствия.
       Вдруг Дмитрий ощутил, как из глубин подсознания всплывает чувство чего-то знакомого и когда-то пережитого, будто в сострадании его мучениям он узнал эту женщину, хотя был абсолютно уверен, что прежде они никогда не встречались.
       Он хотел объяснить ей свое состояние, но прежде чем успел что-то произнести, Мария опередила его.
       -- Вам, наверно, очень плохо. Простите за причиняемое беспокойство, но я хотела помочь вам отвлечься от неприятных мыслей, -- сказала она, словно оправдываясь. -- Если что-нибудь будет нужно, звоните, я сегодня всю ночь дежурю.
       -- Спасибо, -- поблагодарил Дмитрий.
       Погода была прекрасная, его любимая погода. Неупавший дождь создавал ожидание чего-то таинственного. Глядя в окно, Дмитрию казалось, будто он в лесу, наедине с природой, где нет ни машин, ни людей, а только он, ветер и сосны.
       Уныло колыхались деревья, природа будто плакала от неподдельной тоски и непонятной никому грусти, прощаясь с прежним своим состоянием и пребывая в ожидании новой жизни. Дмитрий сопереживал скорби осеннего леса, и от этого на душе становилось легче. От ощущения расставания с прежней жизнью хотелось плакать вместе с дождем. Казалось, время остановилось, а вся жизнь, такая короткая и неуловимая, превратилась в одно большое мгновение. И то новое, что уже вызревало, не торопило прежнего, терпеливо ожидая, словно давая возможность насладиться уходящим, неумолимо перетекающим, как в песочных часах, в безвозвратное прошлое сквозь краткие мгновения настоящего. Дмитрию хотелось как можно дольше продлить это мучительно-приятное чувство расставания, и не отрываясь, он смотрел, как на стекла окон ложатся капли дождя и колышутся сосны, словно извиняясь за невозможность помочь. Казалось, нет никого ближе этих сосен, только они могут понять и посочувствовать. Хотелось раствориться в этой безудержной тоске и, став частичкой дождя, целовать родные сосны, рассеиваясь среди мягких иголок. Чувство это было до слез знакомо, но Дмитрий никак не мог вспомнить, где и когда впервые оно овладело им. Он попытался заплакать, но так и не смог.
       В осенней грусти он ощущал невидимую силу, которую природа являла своим печальным видом, словно желая оказать негласную поддержку. Каким-то необъяснимым образом Дмитрий понимал, что в этом для него заключены ответы на продолжающие мучить вопросы, но лишь тогда он сможет понять сокрытый смысл, когда целиком и полностью сольется с природой, и став ее частью, восстановит единение с землей, обретя тем самым покой и ту молчаливую уверенность в целесообразности всего происходящего, которые заключены в дождливом ожидании поздней осени.
       Но что же могли скрывать в себе эти мерные покачивания сосен и редкие капли дождя, приносящие облегчение, и оставлявшие в душе неизгладимые следы грусти?
       Низкие разорванные синюшного вида облака удивительно быстро проносились, почти задевая верхушки деревьев. Дмитрий готов был унестись вместе с ними, если бы не сосны, которые своими ветвями словно поглаживали его, успокаивая желание без оглядки бежать от себя.
       В коридоре смотрели телевизор, и были слышны отрывки фраз. Прислушавшись, Дмитрий понял, что шла трансляция одной из многочисленных лотерей, которые демонстрировали перед миллионами телезрителей возможность в одно мгновение выиграть автомобиль, стиральную машину, видеомагнитофон, или какой-либо иной образец цивилизованных представлений о счастье. Телеведущий горячо убеждал в неоспоримой истинности такого счастья и безусловной ценности разыгрываемых призов.
       "Интересно, -- подумал Дмитрий, -- верит ли он сам в то, что так горячо рекламирует? Неужели он впрямь считает, что нефть, газ и золото являются вечными ценностями, а автомобиль именно то, что нужно человеку для счастья?" Определенно ясно было одно: игра всех так увлекла, что участвующие в ней начинали верить, будто все так и есть на самом деле, как убеждает их ведущий, а обладатель ценного приза -- самый счастливый на свете человек. Дмитрию же казалось, что самые счастливые в мире существа -- это стоящие под дождем сосны, которым ничего не нужно, ведь у них нет ничего, и есть все. Дмитрий хотел стать таким же, чтобы стоя перед окнами больницы, своим видом успокаивать отчаявшихся и измученных болезнью людей. В этом была заключена какая-то особая мудрость, которую трудно было постичь.
       Сам не зная почему, Дмитрий продолжал прислушиваться к телеигре. Он бежал от себя, от этих сосен, от этой неизменной природы, растворяясь в людской толчее и рассеивая свое внимание в калейдоскопе бесконечной череды событий, -- всего того, что отвлекало внимание и помогало забыть о боли. И хотя Дмитрий сознавал, что боль эта была лишь симптомом неблагополучия, являясь, на самом деле, для него путем к спасению, однако вместо того, чтобы прислушаться к ней, он всячески старался заглушить ее, тем самым заглушая звучащий внутри голос.
       Однако как ни старался обмануться, Дима понимал -- убежать от себя невозможно; так вот и мучился, на время застывая в бесчувственном пространстве между болью и забытием. Его тошнило от всех этих телевизионных развлечений, но время от времени Дмитрий включал свой переносной телевизор, стоящий на прикроватной тумбочке, и с чувством отвращения тупо смотрел в него, ничего не видя и не слыша, а только стараясь отвлечься от неприятных мыслей.
       Лежа перед экраном, Дима чувствовал, как калейдоскоп сменяющихся новостей со всего мира заслоняет неизменность растущих за окном сосен и застывший между ними покой. Его разрывало между привычным влечением к чужому оку и желанием бесконечно долго смотреть на мерное убаюкивающее покачивание деревьев. Но слушать одновременно шум ветра и рукоплескания телезрителей Дмитрий был не в состоянии. Его тянуло в разные стороны, и где именно он был в данную минуту, не знал никто, в том числе и он сам. Сосны манили, но выключить телевизор и таким образом отказаться от приобретенной привычки к безмыслию он был не в силах. Дмитрий не знал, чего именно хочет, а потому продолжал метаться между чуждыми привычками и уже проникшим в него влечением к покою. Наконец стала возвращаться спасительная боль в ногах. Постепенно возрастая, она подчинила Дмитрия целиком, избавляя на время от душевных терзаний.
       Боль физическая переносилась гораздо легче, чем сжигавшая изнутри мука, от которой не было спасения. С удовольствием подчиняясь усиливающемуся недомоганию, Дмитрий откинулся на подушку, закрыл глаза и целиком отдался переживанию боли, поднимающейся от голеней и растекающейся по всему телу мучительным дурманом. Он попытался приподняться, чтобы достать до звонка, но расстояние было слишком велико. Преодолевая боль, которая резкими ударами била по обессиленному телу, Дмитрий взял стоявший рядом костыль и с его помощью переключил тумблер звонка.
       Устало опустившись, он стал ожидать прихода медсестры. Дверь отворилась и на пороге появилась Мария.
       -- Вызывали?
       -- Да, пожалуйста, сделайте укол. Ноги очень болят, -- извиняющимся тоном попросил Дмитрий, стыдясь за то, что искал спасения от страдания, которое было ему необходимо.
       -- Подождите немного, я сейчас.
       Мария исчезла за дверью.
       Последние судороги сознания были окутаны дурманящей болью, и Дмитрий с удовольствием отключился от мучительных мыслей. Он ничего не слышал: ни завывания ветра, ни стук дождя о стекла окон, ни голоса телеведущего. Перед закрытыми глазами росли разноцветные круги, сплетаясь в невообразимую спираль, которая все увеличивалась, сверкая всевозможными оттенками необычайной красоты и силы. Дмитрий вползал в эту спираль, как в освещенный многочисленными гирляндами тоннель, уже ничего не чувствуя, кроме страшной боли, которая готова была раздавить его. Он ощущал, как уменьшается в размерах под этим прессом, постепенно превращаясь в трудноразличимую точку на фоне фейерверка невиданных ранее красок, то сливаясь в один, то разбрызгиваясь до миллиона тончайших оттенков. Ощущение полного растворения в цветовой палитре уменьшило боль, и она стала своеобразным оформлением радужной симфонии.
       Поражающая воображение гармония цвета и боли настолько увлекла Дмитрия, что он не услышал даже, как вошла медсестра. И только когда она коснулась его рукой, очнулся, открыл глаза и привычным движением стал оголять ягодицу. Не говоря ни слова, Мария сделала подряд два укола, и как-то особенно заботливо прикрыла Диму одеялом. Он закрыл глаза, желая вновь поскорее отдаться празднику света, забыв даже поблагодарить за укол. Краски в глазах стали гаснуть и вместе с уменьшением ставшей уже привычной боли постепенно сошли на нет.
       "Я стал миллионером. Вот повезло!" -- послышались чьи-то слова. "Сумасшествие какое-то", -- сказал про себя Дмитрий, решив, однако, узнать, почему люди стремятся выиграть миллион. Он уже давно понял, что материальный комфорт это ловушка с приманкой, напоминающая лабиринт, в который человек заходит в поисках лучшего, а в результате умирает в одиночестве. "Выиграй миллион! Выиграй миллион!" -- слышится чей-то зазывной голос. -- "Сыграем на удачу?" -- "А что такое удача?"-- "Это когда получаешь то, что хочешь. Пожалуйста, крутите барабан". Барабан вращается, и стрелка замирает напротив отметки "приз". -- "Вы выиграли! Поздравляю! Получите свой миллион. Может быть, еще желаете сыграть?" Вновь вращается барабан, и вновь стрелка показывает выигрыш. -- "Вы стали обладателем еще одного миллиона. Вы просто счастливчик! Сыграем еще?" И вновь выигрыш. Слышатся аплодисменты. Опять крутится барабан, и еще один миллион обретает своего обладателя. И еще, и еще, пока, наконец, это не надоедает. -- "Скажите, почему я всегда выигрываю?" -- "Здесь все всегда выигрывают". -- "Но это неинтересно". -- "Но вы же не хотите проигрывать". -- "Да, но не интересно выигрывать всегда". -- "А сколько вам нужно, чтобы почувствовать себя счастливым?" -- "Достаточно уже того, что я выиграл. Ведь не в деньгах счастье..." -- "Конечно, а в их количестве. Если хотите выигрывать, то играйте". -- "Но, поймите, дело не в выигрыше". -- "А в чем же? Вы сами-то знаете, чего хотите?" -- "Не знаю, но очень хотел бы узнать". -- "Тогда ищите где-нибудь в другом месте, а не здесь". Ведущий распахивает дверь, и становится видна табличка с надписью
       0x08 graphic

    Выиграй миллион

      
       Дверь захлопывается, и сразу окутывает темнота. Ничего не видно. Постепенно глаза привыкают, и различаю узкий темный коридор. Если вытянуть руки в разные стороны, то кончиками пальцев можно коснуться обеих стен. Медленным неуверенным шагом, смотря под ноги, наощупь продвигаюсь вдоль стены. Темнота такая, что не видно даже пальцев своих вытянутых рук. Неожиданно стены расходятся в разные стороны. Развилка. Куда идти? Твердо решаю держаться правой стороны. Вдруг откуда-то слышаться голоса. Они звучат еле слышно, и чтобы различить слова, сворачиваю на звук голоса, хотя решил идти только вправо. Уже начинаю различать отдельные слова и, наконец, неожиданно натыкаюсь на препятствие. Ощупывая сантиметр за сантиметром, нахожу ручку и понимаю, что передо мной дверь. Читаю прикрепленную к двери табличку.

    0x08 graphic

    Бизнес превыше всего

       Осторожно приоткрываю дверь и заглядываю в проем. Несколько молодых людей в одинакового цвета костюмах, рубашках и таких же одинаковых галстуках, похожие друг на друга как две капли воды, сидят на полу, а перед каждым из них лежит груда каких-то "кирпичиков". Они что-то наперебой говорят друг другу, и создается впечатление, что они играют, как играют дети в детском саду, строя дома, гаражи, яхты и тому подобные сооружения. "Эй, послушайте, -- говорю им, -- что это вы тут делаете?" Не прекращая своей игры, и даже не посмотрев на меня, они наперебой отвечают: "Делаем бизнес". Причем говорят они это с какой-то особой гордостью. А один из них, посмотрев на меня, с чувством превосходства спрашивает: "А почему ты не делаешь бизнес?" -- "Мне бизнес никогда не нравился, -- отвечаю я, -- да и какой в нем может быть глубокий смысл?" -- "Как какой? -- удивляется мой собеседник. -- Если у тебя появится много денег, то ты сможешь построить все что захочешь". Тут только до меня доходит, что играют молодые люди вовсе не "кирпичиками", а пачками денег. "Спасибо, но мне много не надо", -- вежливо отказываюсь я. -- "Ну и глупый же ты, -- снисходительно говорит мой собеседник. -- Ведь чем больше имеешь, тем лучше для тебя". -- "А ты уверен, что это действительно лучше?" -- "Конечно, ведь это придает тебе большую значимость в своих собственных глазах, да и в глазах окружающих тоже". -- "Но ведь это уважение не к тебе, а к тому, что есть у тебя". -- "Если ты делаешь хороший бизнес, то уважают и твои личные качества". -- "А как отличить хороший бизнес от плохого?" -- "По размеру прибыли, разумеется. Чем больше прибыль, тем лучше бизнес". -- "Тогда наркотики и оружие самый лучший вид бизнеса, поскольку наиболее прибыльный. Но ведь это аморально!" -- "При чем здесь мораль, когда речь идет о выгоде? Если бизнес превыше всего, то прибыль стоит человеческой жизни. А если предприниматель не ориентируется на наибольший доход, то это уже благотворительность". С нескрываемой грустью посмотрев на молодых людей, которые с азартом предаются игре в деньги, выхожу из комнаты. Возвращаюсь к развилке. Но вдруг наталкиваюсь на дверь, на которой различаю табличку с надписью
       0x08 graphic

    Доставь себе наслаждение

       "Сюда мне вовсе не нужно", -- говорю себе, но любопытство настолько велико, что осторожно открываю дверь и захожу внутрь. Что это такое? Оглядываюсь, и создается впечатление, что я зашел в магазин интимных принадлежностей. Ко мне подходит очаровательная длинноногая блондинка с голубыми глазами, одетая в неглиже белого цвета, в красных чулках на подвязках с поясом и маленьких черных кружевных трусиках. "Добро пожаловать к нам, -- говорит она, улыбаясь. -- Я рада, что вы предпочли именно наше заведение". Она прикасается ко мне, и я невольно вздрагиваю, настолько холодные у нее руки. "Вообще-то я зашел случайно, -- оправдываюсь я. -- Мне вовсе не сюда нужно". -- "Все так говорят. Но мы-то знаем, что вам нужно", -- соблазнительно шепчет красотка. -- У нас есть все, что вы только можете пожелать. Даже то, о чем никогда и не мечтали. Блондинки и брюнетки на любой вкус, абсолютно невинные девочки, мальчики, достигшие пика гиперсексуальности юноши, очаровательные девственницы. Комбинации мы можете подобрать любые, насколько хватит воображения". Она выжидающе смотрит на меня, полагая, будто я в замешательстве от того, что не могу выбрать из предложенного ею. Молчу, ощущая вместо возбуждения полное отсутствие какого-либо желания. "Может быть, вам нужны стимуляторы? У нас есть самые разнообразные", -- уже настаивает блондинка. Она удивлена моим молчанием. Но, видимо, твердо решив не упускать клиента, выгибает спину и по-кошачьи мурлычет: "А может быть, ты хочешь меня?" Не знаю, что ответить. Бездушный секс меня не привлекает. Конечно, соблазн есть, иначе бы и не заглянул сюда, но пользоваться услугами этого холодного манекена не хочется. Здесь нет самого главного, в чем я нуждаюсь и что ищу. Видя, что блондинка так просто не отстанет, вырываюсь из ее объятий и выбегаю из комнаты. Захлопнув дверь, еще долго перевожу дух, а про себя твердо решаю не заглядывать впредь никуда, какие бы завлекающие надписи не были на дверях. И вот опять на развилке. Куда же идти? Направо или туда, где слышатся голоса? И хотя знаю, что нужно идти однажды выбранным путем, но страх и желание найти выход из лабиринта заставляют идти на голоса. Очередная дверь, в которую упираюсь, украшена табличкой с надписью
       0x08 graphic

    Пленник искусства

       Мне вовсе не хочется быть пленником, даже искусства. Я поворачиваю назад, не поинтересовавшись, что скрыто за дверью. Следующая дверь, возникающая передо мной, имеет табличку с надписью
       0x08 graphic

    Бомонд

       Уж это совсем не то, что я ищу. Возвращаюсь назад, время от времени попадая в тупики, двери которых снабжены самыми разнообразными табличками
       0x08 graphic

    Cтань богатым

    0x08 graphic

    Все и Ничто

    0x08 graphic

    Объятия милосердия

    0x08 graphic

    Мечта миллионера

    0x08 graphic

    Раб возможного

       Оказывается, мечта миллионера заключается в том, чтобы потерять все, что у него есть; человек, пожелавший иметь самые неограниченные возможности для удовлетворения своих желаний, становится их рабом; "обман правды" -- это помещение с кривыми зеркалами, где невозможно увидеть себя таким, каков ты есть. Когда же оказываюсь перед дверью с надписью "Жертва любви", то не могу устоять и вхожу в комнату. Чего я жду: жертву от любви или жертву во имя любви, -- не знаю, но впервые встреченное за все время блужданий слово "любовь" притягивает, как магнит. И что же я нахожу? Двое людей, мужчина и женщина, сидят спиной друг к другу, образуя какое-то странное существо с двумя абсолютно разными половинками. Причем когда одна из них смеется, другая плачет, когда одна хочет ласки, другая жаждет покоя. Они ссорятся, но так и продолжают сидеть, тесно прижавшись друг к другу спинами. Тут я замечаю, что вокруг них бегает маленький человек, садясь то к одному, то к другому на колени и целуя поочередно каждого, что только еще больше ссорит половинки странного создания. Они ревнуют друг друга, ревнуют друг к другу, но не могут освободиться от взаимной зависимости, а потому так и сидят, испытывая время от времени желание, чтобы кто-нибудь почесал им спину. "Кто же из них жертва? Может быть, все они есть жертва любви? Но во имя чего? Неужели ради этого маленького существа, которое бегает вокруг них? Где же тогда любовь, если все здесь жертвы? И что есть любовь?" Хочу спросить об этом, но решимости не хватает. Ко мне подбегает ребенок и упирается головой в колени. Женщина замечает меня и спрашивает:
       -- Что вам здесь нужно?
       -- Я хотел лишь узнать, что такое жертва любви, -- вежливо объясняю свое любопытство.
       -- Это я жертва, -- всхлипнув, говорит женщина.
       -- Почему же?
       -- Потому что я мечтала о любви, готова была всю себя посвятить этому великому самопожертвованию. И что же получила? Равнодушное к чужим чувствам существо, которое заботится только о себе самом? Я любви хотела, а отнюдь не этого.
       Женщина указывает на свою половинку.
       -- Но если вы вместе, значит, любите его. Кстати, это ваш ребенок?
       -- Ребенок-то наш, -- сквозь слезы отвечает женщина, -- но он тоже жертва любви.
       -- Как это? -- не могу скрыть своего удивления.
       -- Нет, это я жертва, -- вмешивается мужчина. -- Я не изменил тебе ни разу, сохраняя верность даже тогда, когда ты искала любви у других. В результате ты вернулась, а я потерял все, что долгое время хранил в своей душе. Я многим пожертвовал ради любви к тебе, ничего не получив взамен. И если уж говорить о жертве, то жертва своей и твоей любви именно я.
       -- Ты бессовестный лгун, -- перебивает женщина. -- Когда ты выгнал меня, я действительно пыталась найти любовь, которую мог бы мне подарить настоящий мужчина. И я никогда не поверю, что ты не изменял мне с другими женщинами. Я хотела настоящей любви, но ты не смог дать того, о чем я мечтала.
       -- Ну, сейчас начнется, -- говорит ребенок, появившийся, по всей видимости, в результате любви этих мужчины и женщины.
       -- Лучше мне уйти.
       Стоя за закрытой дверью, слышу, как ругаются мужчина с женщиной, и как плачет их ребенок. Да, все это, действительно, жертва любви. Куда же дальше? Мне нужно что-то совсем иное, другой выход, если он вообще существует в этом лабиринте. Хочется отыскать место, где бы я мог участвовать в судьбах людей, помогать им найти свое предназначение. Ощупью начинаю выходить из тупика, и вдруг упираюсь в дверь. Надпись на табличке гласит:
      

    0x08 graphic

    Вершитель судеб

       Вот наконец то, что я так долго искал. Правда, немного страшновато от слова "вершитель", ибо не знаю, что это такое, ощущая лишь значительность звания. Долго не решаюсь войти, наконец набираюсь смелости и осторожно приоткрываю дверь. Как и ожидал, на троне сидит старый седой человек, а вокруг него расположились его приближенные. Не отходя от двери, пытаюсь разглядеть, чем они заняты. Наверно, держат совет, решая чью-то судьбу. Меня замечают, и один из приближенных подбегает ко мне.
       -- Как вы сюда попали? -- кричит он. -- Сюда нельзя. Здесь закрытое заседание государственной важности.
       -- Я просто хотел посмотреть на вершителя судеб.
       -- Господин Президент занят.
       -- А можно мне хотя бы присутствовать?
       -- Нет. Я же сказал, господин Президент занят. Как вы не понимаете.
       -- Простите, но я ...
       -- Эй, кто там. Пусти его. Нехай с нами посидит.
       -- Слушаюсь, господин Президент, -- подобострастно отвечает тот, кто не хотел меня пускать. И уже с нотками формальной вежливости говорит:
       -- Прошу Вас. Господин Президент приглашает вас к своему столу.
       -- Спасибо, -- отвечаю радостно.
       Подхожу ближе и вижу, что на столах расставлены многочисленные бутылки самой разнообразной формы, тарелки с закусками. Кажется, что это вовсе не государственное совещание, а самая обыкновенная попойка. Все перемешано, видимо "совещание" длится уже довольно долго.
       -- Простите, я не помешал?
       -- Ничего-ничего, -- говорит седовласый старец и по-отечески хлопает меня по плечу. -- Мы тут, понимаешь, в узком кругу совещаемся, так может быть, ты нам даже поможешь.
       -- Чем же я могу помочь вам -- вершителю судеб?
       -- Как чем, советом, конечно, -- говорит Президент, и я замечаю, что он изрядно пьян. -- Надо же, понимаешь, знать, что думает простой народ. Ты мне вот что скажи, -- продолжает Вершитель судеб, -- чего ты хочешь?
       -- Я? -- говорю смутившись. -- Не знаю. Наверно, найти выход?
       -- Вот и мы, понимаешь, тоже ищем выход из создавшейся ситуации. Одни говорят, нужно повернуть назад, другие предлагают идти вперед, третьи убеждают искать свой путь. Ну, а ты-то как думаешь?
       -- Не знаю, -- растерянно отвечаю, поскольку, действительно, не нахожу что ответить.
       -- Вот и я не знаю. А все почему-то ждут от меня ответа, раз я Президент. Но президенты тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо, -- качает головой седовласый старец и спрашивает:
       -- Хочешь выпить?
       -- Спасибо, я не пью.
       -- Вот и молодец. А я выпиваю, хотя врачи запретили. Ну да ничего не поделаешь, раз жизнь такая.
       -- Вам виднее.
       Мне жалко этого дряхлеющего старика, обремененного, наверно, множеством болезней и желающего, по всей видимости, только покоя.
       -- Вот и ты о том же, -- печально говорит Президент. Налив себе полную рюмку, он залпом выпивает ее. -- Ты думаешь, легко быть президентом. Я, можно сказать, всю жизнь стремился к этому, многим пожертвовал и наконец добился того, о чем мечтал с детских лет. И вот сижу здесь, понимаешь, наверху, а ты внизу, и я, я, а не кто-то, вершу судьбу миллионов. Но почему-то мне грустно, и совсем не хочется этим заниматься. Эх, сейчас бы махнуть на природу, куда-нибудь в деревню, попить парного молочка, полежать на траве, половить рыбку. Уже и не помню, когда был там. А ведь как хочется. Иногда, кажется, готов пожертвовать своим президентством ради нескольких дней безделья. Но вынужден сидеть здесь и решать, по какому пути пойдут миллионы. А черт его знает, куда идти! Все, понимаешь, ждут от меня какого-то наимудрейшего решения. А я, честно тебе признаюсь, не знаю, просто не знаю, что делать. Ладно, издам указ. Будь что будет!
       Вершитель судеб машет рукой и залпом выпивает еще одну услужливо налитую кем-то из приближенных рюмку.
       -- Все власть ругают, -- сокрушенно говорит Президент. -- Легко ругать власть. А ты сам попробуй.
       "Несчастный человек этот президент".
       -- Все требуют справедливости. А что такое справедливость, никто не знает.
       -- Может быть, вам нужно просто отдохнуть, -- предлагаю осторожно, стараясь всем видом показать, что не собираюсь вмешиваться в дела государственной важности.
       -- Этого только и ждут мои враги. Стоит только расслабиться и уехать на несколько дней, как тут же мое место займет один из них. -- Президент рукой показывает на своих приближенных. -- Который год работаю без отпуска. А как бы хотелось сесть в машину и поехать куда глаза глядят. Выйти где-нибудь в поле или в лесу и идти, идти без остановки не оглядываясь.
       -- Что же мешает?
       -- Себе не принадлежу.
       -- А кому?
       -- Народу!
       -- Так откажитесь от своего поста, -- наивно советую я.
       -- И рад бы, но не могу. Я ведь с детских лет хотел стать Президентом, вершить судьбы миллионов людей, а теперь вот не могу решить свою собственную.
       -- Мне жаль вас, -- говорю с сочувствием.
       -- И на том спасибо, -- благодарит меня Вершитель судеб, и слезы текут из его усталых глаз. -- А теперь уходи, нам нужно решать судьбу миллионов.
       Молча скрываюсь за дверью. "И это вершитель судеб? Неужели когда-то я мог желать достигнуть того же? Человек, пожертвовавший всем и попавший в капкан собственного честолюбия. Как ни жаль его, однако ничем не могу ему помочь. Неужели он действительно полагает, будто вершит судьбы людей; и как он это может, если не способен определять свою собственную? Карабкаться по головам конкурентов на вершину власти для того, чтобы попасть в ловушку для тщеславных идиотов. Спуститься сам он уже не может, а желающих разделить его участь немного. Несчастный и глубоко одинокий человек, находящийся в плену у своих приближенных, невольник своей неограниченной власти, которому недоступны простые человеческие радости. Как можно ждать от него мудрого решения? Неужели он не понимает, что власть его иллюзорна и что его решения нужны прежде всего лишь ему самому? Простые люди живут, руководствуясь здравым смыслом, не нуждаясь в постороннем вмешательстве в их жизнь. Этому несчастному кажется, будто он управляет, хотя это самообман. В действительности это он зависит от того, как поведут себя миллионы якобы подвластных ему людей, а не наоборот. Но где же выход, где мне найти прибежище?" Разочарованный и уставший, долго брожу по коридорам, натыкаясь на двери с уже знакомыми названиями, пока наконец не попадаю в очередной тупик. Надпись гласит:
       0x08 graphic

    Прибежище мудрецов

       Наконец-то я попал туда, куда давно стремился. Здесь-то уж я найду то, что искал. Открываю дверь и вижу нескольких людей, которые сидят, лежат, стоят в разных позах, держа в руках книги. Все они выглядят немолодо, многие из них облысевшие, в очках, с седыми бородами. На полу разбросано много книг, из которых некоторые "мудрецы" строят различные сооружения.
       -- Вот послушайте, -- восклицает один из них. -- Истина -- это то, без чего не может существовать ничего.
       -- Неправда, -- говорит другой, лежа на спине. -- Истина -- это то, что существует, даже если бы не существовало ничего.
       -- Вы оба заблуждаетесь, -- вмешивается третий, сидящий в позе роденовского мыслителя. -- Истина -- это нечто, что не существует, если не существует ничего.
       -- Ну и дураки же вы все, -- пытается оппонировать еще кто-то. -- Истина -- это ничто. Вот что такое Истина.
       Неожиданно они начинают говорить все вместе, и поднимается страшный гвалт, в котором уже трудно различить, кто и как из них понимает истину.
       -- Я защитил докторскую диссертацию по теме "Методико-методологические проблемы изучения истины" и могу сказать по этому вопросу, что истина -- это...
       -- А я профессор и возглавляю целый научно-исследовательский институт. В моем подчинении более пятисот человек. Все они работают под моим научным руководством, занимаясь поисками ответа на вопрос "Что есть истина?"
       -- А мне по рангу положено знать, поскольку я академик, и отвечаю за целое научное направление в Академии наук. Если не я, то уж никто больше не может знать, что есть истина.
       Кто-то сгоряча ногой ударяет по башне, которую строит из книг седой старец с длинной бородой, и она рушится. Ничуть не огорчившись, "мудрец" собирает разбросанные книги и начинает возводить из них новую башню.
       -- Простите, -- пытаюсь вмешаться в междоусобицу. -- К сожалению, не знаю, как к вам обратится.
       -- Мы тут все профессора и академики, так что можете запросто, досточтимый коллега.
       -- Но я не профессор, и тем более не академик, а потому не могу называться вашим коллегой.
       -- Это ничего. Раз вы пришли сюда, значит хотите стать такими же, как мы, что само по себе весьма достойно.
       -- Не знаю, хочу ли стать ученым, -- говорю с сомнением, -- но я хотел бы понять, что есть истина.
       И как только произношу эти слова, опять начинается невообразимый шум. Все присутствующие мудрецы пытаются каждый по-своему объяснить мне, как они понимают истину, причем говорят все сразу, стараясь перекричать друг друга. Я никого не могу услышать. Один из них тычет пальцем в какую-то книгу, другой тянет меня за рукав, чтобы показать ту самую башню, которую он построил из книг, третий кричит что-то мне в ухо, но я ничего не могу разобрать. Наконец все это порядком мне надоедает, и я спешу скрыться за дверью. Такое ли прибежище я искал? Отнюдь. И это так называемые мудрецы, титулованные профессора и академики? У каждого из них своя истина, и никто не собирается слушать другого, пытаясь лишь перекричать своих оппонентов. Более достойного применения книгам, чем строить башни, создавать бумажные теории и играть во всевозможные концепции, "мудрецы", по-видимому, придумать не смогли. Долго бреду в кромешной темноте, смотря себе под ноги. Неожиданно упираюсь в очередную дверь. Надпись гласит:
       0x08 graphic

    Отдых для самоубийц

       Непонятно. Осторожно открываю дверь. Большая комната вся уставлена детскими кроватками. Над одной из них склонился единственный находящийся в комнате человек. Пытаюсь его окликнуть, но он совершенно не реагирует на мои слова. Перегнувшись через ограду кроватки, он еле слышно шепчет: "баю, баю, баю, бай, поскорее засыпай, придет серенький волчок и утащит за бочок". Как ни велико любопытство узнать, чем этот человек занят, однако выхожу, осторожно закрывая за собой дверь. "Что же это такое?!" -- кричу в отчаянии и чувствую, вот-вот заплачу. Где выход? Как выбраться из этого лабиринта? Ведь выход должен быть, не может не быть выхода! Вдруг кто-то чуть не сбивает меня с ног. Вижу перед собой молодого человека, на груди которого приколот большой значок с надписью "Если вам нужна помощь, обратитесь ко мне". Конечно же, сразу говорю: "Мне, мне нужна помощь". Молодой человек с готовностью отвечает: "В какой помощи вы нуждаетесь?" -- "Умоляю, помогите мне найти выход". --"Назовите свою фамилию и адрес, к вам придут наши волонтеры. А пока держите наше пособие, оно поможет вам сориентироваться". Сунув мне в руки какую-то брошюрку, со словами "извините, у нас много нуждающихся, я один всем помочь просто не в состоянии", молодой человек исчезает столь же внезапно, как и появился. Открываю подаренную им книжку и с горечью обнаруживаю, что написана она на незнакомом мне языке. Со злостью бросаю ее на пол и топчу ногами, в который раз убеждаясь, что надеяться на постороннюю помощь глупо. И уже безо всякой надежды бреду по темному коридору, в который раз попадая в тупик. Идти сил больше нет. Пусть будет что будет, лишь бы найти какое-нибудь пристанище. Это лучше, чем ничего. И вдруг натыкаюсь на очередную дверь. Со страхом отыскиваю табличку и читаю:

    0x08 graphic

    Запасной выход

       Вначале не понимаю значения прочитанных слов. Когда, наконец, до меня доходит, радостно кричу: "Выход, наконец-то!" Пусть запасной, но все-таки выход. Только бы дверь не была закрыта. Нахожу ручку и с силой дергаю на себя. Дверь со скрипом открывается. Впереди темнота. Напрягаю глаза, надеясь что-нибудь различить, но ничего не вижу. Вокруг ни души. Но ведь это же выход? Впереди темное пустое пространство. Не зная, куда и каким образом двигаться, встаю на четвереньки и медленно ползу вперед в надежде попасть куда-нибудь. От неожиданного стука вздрагиваю. Это захлопнулась дверь. Кругом полная беспросветность. Не вижу даже своих рук. Ложусь и начинаю ползти. В непроглядной темноте и абсолютной тишине время исчезает. Сколько ползу, понять невозможно. Неожиданно рука проваливается в пустоту. Ощупываю острый край выступа. Куда же я заполз? Ничего не вижу и не слышу. Ползти вперед невозможно, назад не видно куда. Как перебраться через эту преграду? И какая здесь глубина? Додумываюсь плюнуть вниз. Напряженно вслушиваюсь в малейший звук, который может подсказать, как глубока лежащая впереди пропасть. Но ничего не слышно. Пытаюсь раз, другой, третий, но все безрезультатно. Быть может, впереди бездна? А может быть, это край света? От такого вопроса становится жутко. Внутри все холодеет. Чувствую себя обреченным и всеми покинутым, человеком, у которого нет никакой надежды выбраться на свет божий. Это даже не смерть, это хуже смерти. Полная безнадежность. Помощи ждать неоткуда. Я совсем один. Меня никто не ищет и вряд ли будет искать. Никто во мне не нуждается. Мое исчезновение никого не побеспокоит, и через некоторое время безвестно отсутствующего признают умершим. Но ведь это несправедливо, несправедливо! Ведь я жив! Жив! Почему меня никто не ищет? Разве я заслужил это? Меня бросили, бросили одного. Но за что? Почему все покинули меня? Неужели я никому не нужен? Неужели никто не вспомнит обо мне и не найдется никого, кто бы помог мне выбраться отсюда? От безысходности хочется плакать. Ложусь на спину. Впервые мой взор обращен вверх. О Господи! Я искал выход, блуждая в темноте и смотря под ноги, и только сейчас неожиданно обнаружил, что над головой нет ничего, никакого потолка. Прямо надо мной купол звездного неба и мириады далеких светил, мерцающие едва различимым блеском. Как же я раньше не замечал этого? Как слепой котенок, я натыкался на тупики лабиринта в поисках выхода, тогда как выход был рядом -- он был надо мной! Не могу в это поверить! Неожиданное открытие приводит меня в восторг, и чувствую, как вновь возвращается надежда. И хотя по-прежнему нет никого рядом, но я не ощущаю себя больше одиноким, ведь со мной звезды, бесчисленные миры, на которых тоже, наверно, живут разумные существа, и в них может быть для меня спасение. Но как докричаться, как дать о себе знать? Как узнают они, что я нуждаюсь в помощи? Кто из них увидит меня, лежащего на краю бездны, не способного найти выход и отыскать свой путь? Мне хочется крикнуть "помогите, я здесь", и в порыве отчаяния что есть сил кричу: "Я здесь! Я здесь!!"
       -- Так это вы Крестовский?
       -- Что?
       -- Дмитрий Валентинович Крестовский это вы?
       -- Да, я. А что?
       В палате неизвестно откуда появилась стройная молодая женщина в милицейской форме. У нее привлекательная внешность. Кто же это?
       -- Вы всегда разговариваете во сне? -- спросила она, присев на краешек стула рядом с кроватью Дмитрия.
       "Так это был сон", -- наконец осознал Дмитрий и, обратившись к посетительнице, спросил:
       -- Простите, а вы кто?
       -- Я следователь. Расследую случившееся с вами дорожно-транспортное происшествие. Зовут меня Галина Владимировна. А пришла я для того, чтобы задать вам несколько вопросов. К тому же, вы должны ознакомиться с постановлением и расписаться.
       -- С каким еще постановлением? -- спросил Дима.
       -- О прекращении уголовного дела в отношении водителя мотоцикла, который сбил вас, поскольку в его действиях нет состава преступления.
       -- Но ведь старшина милиции мне сказал, что водитель признал свою вину и сознался, что выехал на дорогу с неисправными тормозами.
       -- Это все так. Но экспертиза показала, что вы также нарушили правила дорожного движения, и водитель в этой ситуации не мог избежать столкновения. Так что в данном дорожно-транспортном происшествии виновны вы.
       -- Как же так? -- опешил Дмитрий. -- Это водитель виноват, раз ехал с неисправными тормозами. К тому же, он сам признался.
       -- Впоследствии водитель заявил, что не знал о неисправности тормозов. И хотя он нарушил правила, не проверив мотоцикл перед выездом, однако не это, а именно то, что вы перебегали дорогу вне зоны пешеходного перехода, явилось причиной столкновения. Свидетели показали, что вы сами бросились под колеса мотоцикла.
       -- Как это сам? -- с негодованием воскликнул Дима. -- Я что, самоубийца?
       -- Не знаю. Но факты упрямая вещь, -- сказала Галина Владимировна. -- А они говорят, что вы стали перебегать проезжую часть вне зоны пешеходного перехода, хотя до него было всего шестнадцать метров. Расстояние между вами и мотоциклистом было метров десять, поэтому, даже затормозив, он все равно не сумел бы избежать столкновения.
       -- Но он же не тормозил, -- не унимался Дмитрий.
       -- Водитель говорит, что нажал на тормоза, и даже кричал вам, но вы ничего не слышали и бежали, не глядя в его сторону. Удар пришелся колесом коляски. Вас подбросило, и вы упали вверх ногами прямо на голову. Водитель подумал, что убил вас, однако по странной случайности вы остались живы.
       Диму глубоко поразили слова следователя о "странной случайности".
       -- Но ведь я долго стоял на обочине и, прежде чем переходить дорогу, посмотрел налево. Там двигалась "волга" светлого цвета, и я сделал все, чтобы не столкнуться с ней. У меня была полная уверенность, что я перешел середину проезжей части и мне ничего не грозит.
       -- Не могу ручаться за ваши ощущения, но факты остаются фактами. -- Следователь казалась неумолимой в своей правоте. -- Вы перебегали дорогу вне зоны пешеходного перехода, нарушив тем правила дорожного движения, а потому сами виноваты в случившемся. Распишитесь, пожалуйста, что ознакомились с постановлением о прекращении уголовного дела ввиду отсутствия состава преступления.
       Галина Владимировна вынула из папки лист бумаги и протянула Дмитрию.
       -- Послушайте, -- обратился Дмитрий к следователю. -- Но ведь это несправедливо. Да, наверно, я переходил улицу вне зоны пешеходного перехода. Но я впервые в вашем городе и не видел перехода. Если бы водитель ехал с исправными тормозами, то тогда бы я полностью согласился, что виноват в случившемся исключительно я сам.
       Следователь только развела руками.
       -- А вы проверяли причину неисправности тормозов? -- спросил Дмитрий.
       -- К сожалению, этого не удалось сделать из-за халатности инспектора, -- ответила следователь.
       -- Тогда какие же у вас основания верить словам водителя, ведь он заинтересованное лицо?
       Галина Владимировна промолчала, видимо не зная, что ответить.
       -- И еще, -- сказал Дмитрий. -- Если судить по схеме, то водитель сбил меня на полосе встречного движения. Ведь так?
       -- Нет, -- возразила следователь. -- Он сбил вас, когда перестраивался в левый ряд для поворота.
       -- Но ведь расстояние...
       -- Замеры производила не я, так что не могу ничего сказать.
       Дмитрий внимательно посмотрел на следователя и заметил, как Галина Владимировна еле заметно покраснела. Было очевидно, следователь что-то недоговаривает, а за внешней открытостью скрывается изощренное женское коварство.
       "Она нервничает, -- подумал Дмитрий, -- видимо, сама не очень-то верит в то, что говорит".
       -- А водителя "волги" нашли?
       -- К сожалению, нет. Я дала объявления в газете, но откликнулись совсем не те, кого мы искали.
       -- Значит, мотоциклист, по-вашему, не виноват?
       -- Он объективно не виновен в случившемся, поскольку именно вы нарушили правила дорожного движения, -- ответила Галина Владимировна, глядя в окно. -- К тому же, у вас нашли солнцезащитные очки. Из-за них вы и не смогли увидеть мотоциклиста.
       -- Но я не надевал очки!
       Дмитрий почувствовал, что здесь не все чисто. Следователь явно что-то скрывала.
       "Когда она вошла, то была абсолютно спокойна, а теперь смущается. Может быть, она не ожидала таких каверзных вопросов? Но если она уверена в своей правоте, то почему нервничает?"
       Еще раз внимательно посмотрев на следователя, Дмитрий неожиданно для себя обнаружил, что перед ним весьма интересная женщина. На вид ей было не более двадцати пяти лет, лицо выглядело свежим, а гибкую фигуру подчеркивала хорошо сшитая форма. Да, это была женщина, что называется, с изюминкой. На правой руке у нее было тонкое обручальное кольцо, и держала она руки так, чтобы все кому надо это заметили. Не трудно было предположить, что за этой привлекательной внешностью скрывается сильная натура и тонкий ум.
       -- Подпишите, пожалуйста, вот здесь. -- Галина Владимировна указала место в протоколе, и Дмитрий заметил, какие красивые у нее пальцы.
       -- Пожалуйста, -- сказал он, возвращая подписанным документ. -- Но я вас предупреждаю, что подам жалобу прокурору, поскольку не удовлетворен ходом расследования.
       -- Это ваше право, -- сказала следователь и спрятала бумаги в папку, собираясь уходить.
       Дмитрий испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, его душило негодование по поводу явной несправедливости: было очевидно, что следователь хочет закрыть дело, подтасовывая факты и не принимая во внимание показаний потерпевшего. Но с другой стороны, Галина Владимировна была симпатичная женщина, и Дмитрию не хотелось уличать ее во лжи.
       -- Скажите, -- спросил он уже спокойно, -- как вам кажется, справедливость -- это выдумка людей, или она в действительности существует?
       Галина Владимировна задумалась.
       -- На то мы и работаем, чтобы торжествовала справедливость. Но в данном случае именно вы виноваты в случившемся. В этом и состоит истина.
       "Понимает ли она, что говорит явную несуразицу, тем самым обнаруживая свою заинтересованность? -- подумал Дмитрий. -- Наверно, нет. Она молода и неопытна, а потому разоблачить ее не составит большого труда".
       -- Вам, наверно, многие говорили, что вы красивы? -- сказал Дима, пристально посмотрев на свою собеседницу.
       Вопрос смутил следователя, и она еще более покраснела.
       -- Я часто задумываюсь над трагической судьбой красивых женщин, -- задумчиво произнес Дмитрий. -- Для мужчин красивая женщина -- это символ совершенства. Любуясь красотой тела, хочется думать и о красоте души. Но, к сожалению, это не всегда так, а чаще совсем не так. Фемида была не только красивая, но и совершенная женщина, иначе бы не могла быть богиней правосудия. Однако и ей завязывали глаза для пущей беспристрастности. Вы тоже красивы. Но где же справедливость? Водитель едет с неисправными тормозами, сбивает человека, и не несет при этом никакой ответственности. В чем же тогда, по-вашему, состоит справедливость?
       -- Справедливость в торжестве истины. А истина в том, что виноваты в случившемся вы. Обратитесь в гражданский суд и взыщите с мотоциклиста ущерб, причиненный вашему здоровью.
       -- Но вы же прекрасно понимаете, что если водитель не виноват, то суд может и не удовлетворить иск.
       Галина Владимировна встала и подошла к двери. В ней уже не было прежней уверенности в себе и той холодной отчужденности, с какой она появилась в палате.
       -- Выздоравливайте поскорее, и поблагодарите мотоциклиста за то, что он не сбил вас насмерть. А то ведь как у нас часто бывает: нет человека, и нет проблемы. Прощайте.
       -- До свидания. Было приятно познакомиться. Надеюсь, мы еще увидимся. Теперь я буду писать жалобы прокурору только для того, чтобы иметь возможность встретиться с вами. Вы очень интересный человек, и к тому же красивая женщина. Но есть в вас какой-то порок. Красота говорит нам о совершенстве, а совершенство невозможно без справедливости. Но если нет справедливости, то и красота вовсе не подразумевает совершенства.
       Чуть помолчав, Дмитрий добавил:
       -- Вам не стоит работать в органах. Это вас портит как женщину.
       Перед тем как закрыть дверь, Галина Владимировна еще раз посмотрела на Диму своими красивыми глазами, и он прочитал в них смятение.
       -- Ну, что, плохи твои дела? -- раздался голос с койки напротив.
       "Так значит, сосед все слышал, -- подумал Дмитрий. -- Ну и пусть. Мне нечего скрывать".
       -- Буду добиваться пересмотра дела, поскольку справедливость на моей стороне, -- уверенно произнес Дима.
       -- Я слышал ваш разговор и могу сказать, что ты сам во всем виноват.
       -- Почему же это?
       -- Я автомобилист и не раз сталкивался с подобными ситуациями. Раз ты переходил дорогу вне зоны пешеходного перехода, то значит и виноват. Ведь если каждый будет переходить проезжую часть там, где ему вздумается, что же будет твориться на дороге? А мотоциклист твой дурак. Я бы на его месте не признавал своей вины. Поди, доказывай. Ты нарушил правила, вот он и наехал на тебя. Скажи спасибо, что еще не убил.
       -- Спасибо, -- со злостью произнес Дмитрий и так сильно сжал зубы, что раздался скрип. -- Но ведь должна же быть на свете справедливость!
       -- Ты что, наивный или дурак? -- усмехнулся сосед. -- Где ты видел справедливость?
       -- Не может быть, чтобы ее не было, -- все более горячась, возразил Дмитрий. -- Ведь ежели нет справедливости, значит все дозволено?
       -- Смешной ты человек! Каждый руководствуется собственным представлением о справедливости.
       -- Нет, я все-таки верю!
       -- Ну и дурак, что веришь.
       -- Я добьюсь справедливости, чего бы мне это ни стоило!
       -- Давай-давай, -- снисходительно сказал сосед и вышел из палаты.
       Дмитрий остался один. И тут вся горечь обиды нахлынула на него. Он лежал и стонал, иногда сквозь зубы ругался, восклицая: "Как же так, где же, где справедливость!" Дмитрий ощущал, будто тонет в лавине неприятных известий и впечатлений. Казалось, трудно придумать положение хуже того, в котором оказался он: жена бросила, работы он лишится, а все, что было создано долгим трудом, окажется или невостребованным, или присвоенным каким-нибудь проходимцем. Кому нужен инвалид?!
       Дмитрий почувствовал ненависть к следователю, добавившей ему неприятностей, для которой взятка, возможно, могла оказаться дороже истины. По всей видимости, ее нисколько не смущало, что он, Дмитрий, лежит теперь одинокий в чужом городе со сломанными ногами и, может быть, на всю жизнь останется никому не нужным инвалидом.
       "Что же делать? Что делать? Как теперь жить? -- спрашивал Дмитрий себя. -- Справедливости нет. Верить никому нельзя. Как все это выдержать? На кого опереться, кто поможет? Это ужас какой-то!"
       -- Ну, что, Крестовский, будем уколы делать и спать.
       Перед Дмитрием стояла медсестра, держа в руках шприц и ватку. Дима молча откинул одеяло. Медсестра быстро сделала укол, и, вытирая выступившую кровь, спросила:
       -- Что с вами?
       -- Ничего, -- недовольно буркнул Дмитрий.
       -- Хотите я вам успокоительного принесу?
       -- Да, пожалуй, принесите.
       Медсестра скрылась за дверью, и через минуту появилась, держа в руках бутылочку темного стекла.
       -- Вот, -- сказала она, -- выпейте две столовые ложки и запейте водой.
       Дима налил успокоительного в стакан и залпом выпил. На вкус микстура оказалась отвратительной.
       -- Спасибо, -- сказал Дмитрий недовольным тоном.
       -- На здоровье, -- ответила медсестра. -- Сейчас вы уснете.
       Продолжая размышлять о несправедливости постигшей его участи, Дмитрий отчетливо ощутил потребность в правде как избавлении от страдания.
       "Но почему, почему это все мне? Чем я заслужил такое наказание? Разве я совершил какой-то тяжкий грех? Всю жизнь я старался делать добро людям, хотя это мало кто понимал, и чаще отвергали мои намерения. Что бы я ни делал, в этом усматривали прежде всего корыстные устремления, а вовсе не желание преодолеть врожденный эгоизм. Чужие люди приписывали мне свои недостатки, видя только те мотивы, которые им казались наиболее вероятными. Почти никто не верил в мое искреннее желание сотворить добро. Чем же я заслужил все это? Почему такая несправедливость? И если нет справедливости, то как тогда жить? Во что верить? И как, вообще, жить без веры?
       Вдруг прямо перед глазами вспыхнул ослепляющий свет. Что это? Вокруг суетятся люди. В одном из них Дмитрий узнал известного телерепортера.
       -- Один вопрос, только один вопрос. Какие чувства вы испытываете?
       Комната наполняется людьми. Чего они хотят? Опять ослепительная вспышка. Что происходит? Вдруг головы присутствующих поворачиваются в сторону двери. Входит старый седой человек. Все встают.
       -- Прошу садиться. Объявляю заседание открытым. Слушается дело Крестовского Дмитрия Валентиновича. Слово предоставляется обвинителю. Пожалуйста.
       Встает небольшого роста человек с отталкивающей наружностью и начинает говорить.
       -- В своей жизни подсудимый совершил немало недостойных поступков, за каждый из которых он может быть приговорен к исключительной мере наказания. Это и кража, и лжесвидетельство, и убийство, и посягательство на чужое имущество, и неуважительное отношение к своим родителям, и даже прелюбодеяние. Любое из этих деяний является тяжким грехом. Однако рассмотрим причины этих поступков, попытаемся разобраться в механизме их совершения. Подсудимый является типичным представителем своей среды. Как и его сверстники, он рос и воспитывался в приемлемых условиях. У него были хорошие родители, которые его любили и старались делать все, чтобы вырастить достойного члена общества. Однако уже с ранних лет стали обнаруживаться врожденные пороки личности подсудимого. Он не чтил отца и мать, позволял по отношению к ним оскорбления словом и действием. Присутствующие здесь свидетели могут подтвердить, что уже с детских лет подсудимый имел тягу к совершению такого недостойного поступка, как кража. Все попытки родителей исправить недостатки своего ребенка не давали результата. Их чадо было, как говорится, ни в мать, ни в отца. Будучи несовершеннолетним, подсудимый совершил несколько краж личного и общественного имущества, которые, к сожалению, не были вовремя замечены и пресечены. Но это еще не все. Пытаясь замести следы, обвиняемый не побрезговал даже лжесвидетельством, стараясь переложить ответственность за свои поступки на других людей. В течение всей своей жизни подсудимый неоднократно посягал на чужое имущество, и только бдительность окружающих помешала ему реализовать корыстные устремления. Используя доверие близких или просто знакомых людей, подсудимый многократно обманывал их, чем ставил доверившихся ему людей в тяжелое положение. Вершиной недостойного поведения можно считать намеренное, заранее обдуманное и спланированное убийство двух живых существ, которые проживали вместе с подсудимым. Обманом и подкупом ответственных лиц он добился умерщвления тех, кто находился в его власти, кто был слаб и не мог постоять за себя. Хладнокровие, с которым подсудимый претворил в жизнь свой коварный замысел, поразило бы даже искушенного в таких делах человека. И уже этого одного было бы достаточно для вынесения обвинительного приговора. Однако следует сказать о главном -- что во всей полноте характеризует личность подсудимого. Он покусился на самое ценное, что составляет здоровье каждого общества -- на семью. Я имею в виду факт прелюбодеяния. Воспользовавшись отсутствием главы семьи и войдя в доверие к слабой беззащитной женщине, он сблизился с ней, и продолжительное время фактически был хозяином ее дома. Когда же он получил все, что хотел, то демонстративно прервал отношения, вдобавок полностью скомпрометировав в глазах окружающих любившую его женщину. А она ради него готова была на все. Таков этот человек. Он недостоин сочувствия. Невозможно представить, как при занимаемом им положении можно совершать такие неблаговидные поступки. Этот человек достоин высшей меры социальной защиты. И я прошу вас, господа присяжные, признать этого человека виновным. Спасибо за внимание.
       Маленький человек садится, и только тут до меня доходит, что нахожусь я в зале суда, и судят не кого-нибудь, а именно меня.
       Господи, что же это? Почему я? За что? Что я совершил? Неужели то, что рассказал этот маленький человек, это все обо мне? Не может быть! Нет, это не про меня!
       Стараюсь разглядеть тех, кто находится рядом со мной. Все это чужие люди, которых раньше я никогда не видел. У них суровые лица. Слева от меня стоят две отгороженных скамьи, на которых сидят мужчины и женщины. Я узнаю их. Это жена, сестра, мать, друг, школьная учительница, коллеги по работе -- самые близкие мне люди, которые хорошо знают меня, и которых хорошо знаю я. Они-то здесь что делают? И почему у них такие хмурые лица? Пытаюсь привлечь их внимание, но ...
       -- Переходим к заслушиванию свидетелей. Пожалуйста.
       -- Я долгое время знаю подсудимого и могу только подтвердить многие из уже перечисленных фактов его недостойного поведения. При мне тот, кто еще недавно назывался моим другом, совершил не одну кражу, причем склонял и меня к соучастию. Я также был свидетелем неоднократных фактов посягательства на чужое имущество, стараясь делать все, что в моих силах, чтобы предотвратить совершение преступления. Знал я и о факте прелюбодеяния, поскольку подсудимый неоднократно хвастался при мне своими победами над несчастной женщиной. Неуважительное отношение к родителям было настолько частым фактом, что мне даже не хочется говорить. Я неоднократно слышал, как подсудимый ругал своего отца и мать. Мне стыдно, что меня долгое время считали другом этого человека. Прошу принять во внимание, что я никогда не называл его своим другом, о чем говорил неоднократно и обвиняемому. У нас были сугубо партнерские отношения.
       -- Спасибо. Садитесь. Пожалуйста, следующий.
       Что же это такое! Мой друг прилюдно отказывается от меня. Тот, кому я доверял многие из своих тайн, теперь демонстрирует их перед всем народом. И это мой друг? Ему ли не знать, что я всегда стремился совершать добрые поступки? Но почему же он не сказал ни одного слова в защиту, не оградил меня от чужих нападок?
       -- Я мать подсудимого. И мне стыдно, что этот человек мой сын. Я любила его и делала все, чтобы обеспечить ему достойное воспитание. Отрывала от себя последние деньги, стараясь дать ему образование. А взамен получила ругательства и пожелания скорой смерти. Он выжил меня из собственного дома, обобрал, отнял оставшееся после мужа наследство. Я не получила от него ни одной копейки помощи. Многое из того, что сказал обвинитель, я узнала впервые, но не удивилась, что мой сын на такое способен. Это вполне в его духе. Сколько ни старалась я, однако так и не смогла искоренить в нем дух стяжательства, скопидомства. А теперь вот и сама стала жертвой этого гобсека. Он не заслуживает оправдания.
       -- Спасибо. Следующий.
       Я в шоке. Никто, никто не хочет сказать что-нибудь в мою защиту. Неужели действительно я такой плохой? Неужели я не достоин сострадания? Никто просто не хочет меня понять. Даже собственная мать. Чего же ждать от остальных?! Если родные не поняли меня, то что же говорить о чужих людях.
       -- Я одна из жертв этого ужасного человека. В течение четырех лет я была его женой и воочию убедилась в его грехопадении. Мне горько сознавать, что и я стала доверчивой жертвой его обмана. Воспользовавшись моей молодостью и неопытностью, он совратил меня. Я забеременела, но он даже не предложил стать его женой. Поженились мы уже на третьем месяце. Я не слышала от него ни одного ласкового слова, а скупость его просто неописуема. В конце концов, когда я надоела ему, он выгнал меня с ребенком на улицу, и мне ничего не оставалось, как вернуться к маме. Я осталась без средств к существованию и не получала от моего бывшего мужа ни копейки помощи. Он даже пытался помешать мне забрать мои личные вещи. Я могу подтвердить все перечисленные здесь факты, касающиеся этого ужасного человека.
       -- Спасибо.
       Что ж, иного трудно было ожидать. Все против меня. Ни одного слова в защиту. Все словно сговорились. Нет сил поднять глаза и посмотреть в лица окружающих людей. Слышу только удивленные возгласы присутствующих. Вокруг телекамеры и репортеры. Какой ужас! Что бы я ни сказал, никто мне не поверит. Какой кошмар! А этот репортер наговорит от себя в телепрограмме черт знает что, вымажет меня самыми черными красками. Хорош я буду. Какой позор! Меня все увидят! И что же они скажут? Каждый из знавших меня почувствует себя обманутым, даже если я ни разу ему не солгал. Как же мне после этого жить, как смотреть в глаза людям? Никто не захочет меня понять, и только пнут, как бродячего пса. Если судить по словам моих обвинителей, а именно так и поступят присяжные, я просто монстр какой-то. А ведь на самом деле это совсем не так.
       -- Пожалуйста, следующий свидетель.
       -- Я прихожусь подсудимому сестрой и могу заявить следующее. Этот человек всегда думал только о своей выгоде и всегда старался достичь своего блага за счет других. Он присвоил отцовское наследство, а когда я была беременна и нуждалась в жилье, то старался не допустить, чтобы я вернулась от свекрови в свой родной дом. Представляете, насколько циничен этот человек! Я вижу его насквозь и знаю его истинные намерения. Он всегда прикрывает красивой фразой свои подлинные мысли, которые у него исключительно корыстные. Причем все, чего он достиг, он сделал либо обманом, либо за счет других. Ему нельзя верить. Сколько я себя помню, с детства он всегда унижал и избивал меня. Он уморил кота и собаку, которых все любили в семье, кроме, разумеется, него. Он старается прибрать все, что плохо лежит, и прячет в своей комнате, которую держит на замке. У меня нет ни одного слова в его защиту, хотя я и его сестра. К нему нужно применить самые строгие меры.
       -- Благодарю вас за правдивые показания. Пожалуйста, следующий.
       -- Мне пришлось длительное время работать вместе с подсудимым бок о бок. И вот что я могу сказать. Долгое время я верил этому человеку, потому что ему удавалось скрывать свои истинные замыслы под маской добродушия и нарочитой искренности. Воспользовавшись моим доверием, он совершил кражу общественного имущества, пытаясь и меня вовлечь в свои преступные действия. Прикрываясь поисками нового научного знания, на деле он лишь использовал крышу научно-исследовательского института для реализации своих корыстных устремлений. Он неоднократно лгал мне и использовал мое доверие для достижения своих тщеславных целей. Этот человек не имеет ничего общего со званием ученого и достоин всеобщего осуждения.
       -- Спасибо. Я полагаю, достаточно. Теперь слово предоставляется подсудимому.
       Как, уже мне? Но что же мне сказать в свое оправдание? Ведь все, что здесь говорилось, лишь часть правды -- видимая чужому взору сторона моих поступков. А на деле все обстоит далеко не так, или совсем не так, как здесь говорили. Что же можно сказать в свое оправдание?
       Неторопливо встаю и обвожу глазами присутствующих. На меня смотрят с любопытством. Репортеры продолжают снимать. Все ждут сенсационного признания и раскаяния во всех видимых и невидимых грехах. Не знаю, что сказать. Но что-то сказать нужно, раз уж предоставили слово. Пока собираюсь с мыслями, все присутствующие смотрят на меня, и я чувствую себя обреченным на заклание. Что бы я ни сказал, мне не поверят.
       Со стороны раздается хорошо различимый шепот: "Ну и сволочь. Вот и доверяй таким. Как только земля их носит? В древние времена таких забрасывали камнями или подвергали позорному распятию на кресте".
       Слыша все это, чувствую, как ненависть накатывает на меня словно волна. "Ведь вы же ничего не понимаете и не желаете понять", -- хочется крикнуть. Но сдерживаюсь и начинаю спокойно говорить.
       -- Все то, что здесь рассказали обо мне, правда. Но это правда каждого отдельного человека. Ведь вы собрались здесь, чтобы докопаться до истины. Так подумайте о том, что истина не складывается из правд множества людей. Каждый видит лишь то, что может и хочет видеть, и понимает поступки другого в меру своего разумения, исходя из своего личного опыта. Если что-то кажется непонятным, то почему-то предполагают обязательно плохое, а не хорошее. Каждый судит не просто по себе, а в свою пользу. Никто не хочет или не может предположить, что тот, кого он судит, лучше его, и что нельзя судить человека по одним лишь поступкам. Разве можно по совокупности разнородных мнений, исходя из того, каким видится человек другим людям, определять, что двигало им в том или ином случае. Ведь чужая душа потемки. Никто из выступающих не захотел объяснить мотивы моих поступков, предположить, почему я поступал так, а не иначе, и что меня вынуждало к этому. Да, я убил живое существо, но лишь потому, что защищал свое здоровье. Я не мог жить нормально с ним, потому что его присутствие каждый день увеличивало мои страдания, и нужно было решать -- или я или он. Мне ничего не оставалось, и я был вынужден сделать это. Но он мне был дорог, поверьте. Да, я крал, но на самом деле это была лишь компенсация того, что я должен был получить по праву. Можно ли в таком случае сказать, что это была кража? Формально да, но на деле я лишь защищал свои права. Мне были должны, но никогда не вернули бы долга, если бы я сам не взял принадлежащего мне по праву. Эта компенсация была справедливой, потому что я лишь оставлял себе то, чего меня хотели лишить. Даже если я действительно посягал на чужое имущество, то ведь ничего не присвоил, хотя мог. Меня обвиняют в лжесвидетельствовании. Но поинтересовался ли кто-нибудь почему я это делал? В момент посягательства на мое имущество закон отказался защищать мои права, и мне ничего не оставалось, как солгать, чтобы добиться правосудия. Никто не хотел искать подлинного виновника, а доказать я ничего не мог, поскольку стражи закона были подкуплены. Я искренне верил в неотвратимость наказания, но оказался в ситуации, когда вину хотели переложить на меня. Что мне оставалось делать? Пришлось говорить неправду, чтобы добиться справедливости. Действительно, я не почитал мать и отца, хотя понимал, что это неправильно. Но разве должен был лицемерить? Я старался быть искренним в своих чувствах, проявляя по отношению к родителям заботу и внимание. Я не хотел лгать, и не лгал, хотя в некоторых случаях мне приходилось притворяться. Да, я говорил неправду в разных ситуациях, хотя ценил честность и искренность. Мне не всегда хватало смелости признаться в своих неблаговидных поступках. Я лгал вынуждено, когда того требовали обстоятельства, и только лишь защищаясь. Труднее объяснить прелюбодейство. Да, я посягнул на чужую жену. Но кто знает, чего это мне стоило? Я был девственником до двадцати четырех лет, и она была моей первой женщиной. Кто сможет понять мучения юноши, снедаемого половым голодом и гиперсексуальными фантазиями. Мы давно дружили, и я видел, что она мне симпатизирует, но я не отвечал на ее сигналы. Нравственный запрет был настолько силен во мне, что иногда казалось, будто схожу с ума. Я не мог позволить себе секса без любви, поскольку это казалось мне аморальным. Знакомый психотерапевт, выслушавший мою исповедь, посоветовал завести любовницу. Но мне никогда не хватало духу вступить в половую близость без любви. Это казалось унизительным и недостойным духовной жизни. И хотя я начинал понимать, что запрет на секс граничит с несвободой, однако преодолеть себя не мог. Я жаждал любви высокой и чистой, в которой бы гармонично сочеталось восторженно-божественное отношение к женщине с потребностью в нежных понимающих ласках. Главным для меня была близость духовная. Я пытался, искал, но никогда не находил понимания. И совсем измучился. Видя мои терзания, одна моя знакомая помогла мне освободиться от этого удушающего капкана. Я никогда никого не насиловал, а лишь ответил на настойчивое желание женщины, которой нравился я и которая нравилась мне. И хотя она была, действительно, чужая жена, но, как мне кажется, она любила меня. У нее я находил ту заботу и ласку, которых не получал дома. Да что говорить, за все время ее замужества я оказался первым мужчиной, который искренне заботился о ней и с которым она впервые узнала вкус наслаждения. Я никогда не лгал, что люблю ее. Даже в том ограниченном чувстве, которое питал к этой женщине, я старался быть искренним, с теплотой и нежностью отвечая на ее любовь. Она жила одна и я жил один, и мы оба нуждались во внимании и заботе. Более того, мы очень подходили друг другу. И если бы не разница в возрасте, то, возможно, я бы принял ее предложение жениться на ней. Что же касается всех других фактов, приведенных здесь, то они объясняются лишь одним: во всех случаях я стремился к добру, даже если внешне поступал неблаговидно. Я хотел добра людям, а они видели во всех моих устремлениях только зло и корысть. Возможно, у меня не всегда получалось, но я старался. Часто меня вынуждали поступать определенным образом, о чем впоследствии я сожалел, ругал себя и клялся, что никогда больше не повторю ничего подобного. Я не желал никому зла. Когда же на меня нападали, то вынужден был защищаться. Меня никто никогда не понимал. Если я кого-то несправедливо обидел, то готов извиниться. Однако не могу согласиться с клеветой, -- когда меня стараются облить грязью лишь для того, чтобы самим выглядеть чистенькими и праведными. Да, наверно, объективно я виноват. Действительно, я совершил все перечисленные здесь поступки и готов понести справедливое наказание. Но прошу понять и учесть мотивы моего поведения, то, что я не хотел делать зла и всегда стремился к добру.
       Умолкаю и медленно сажусь на свою скамью в клетке.
       Некоторое время в зале царит тишина. Затем судья медленно говорит:
       -- Мы постараемся принять во внимание сделанное вами искреннее признание. Надеюсь, и присяжные учтут ваше чистосердечное раскаяние.
       Мне почему-то кажется, что голос судьи дрожит. В голове мелькает спасительная мысль: может быть, слушая меня, он вспомнил свою юность, и, быть может, даже сочувствует мне, а значит, не осудит слишком строго.
       В холодной пустоте моего внутреннего пространства начинает теплиться слабый огонек надежды.
       -- Однако, -- продолжает судья, -- предоставим слово защитнику.
       Ну, слава богу, у меня есть защитник. Значит, не так плохи мои дела. Он спасет меня и поможет оправдаться. Но кто же мой адвокат?
       Ко мне подходит невысокого роста молодой человек, который кажется удивительно знакомым. Где же я мог его видеть? Он весело подмигивает мне. Меня прошибает холодный пот. Я узнаю его!
       -- Господа присяжные, высокий суд. Я выступаю здесь в качестве защитника этого человека, и действительно буду его защищать. Но не от справедливого и законного суда, а от него самого. Зная этого человека дольше, чем кто бы то ни был, я постараюсь и вам, а главное ему, раскрыть истинный смысл всего здесь произнесенного и того, что было сокрыто. Вам нужна истина? Вы получите ее! Я открою вам подлинную правду об этом человеке, потому что никто не знает его лучше, чем я.
       Я вскакиваю со скамьи и кричу:
       -- Но вы же должны защищать меня!
       Не обращая внимания на восклицания, глядя мне прямо в глаза, защитник продолжает.
       -- Ты думал, никто не узнает всех тонкостей твоего обмана, точнее самообмана, с помощью которого ты пытаешься скрыться за дымовой завесой якобы искреннего признания. Самообман это как игра в прятки с истиной. Но от Истины не спрячешься, потому что она найдет даже черную кошку в темной комнате. Если бы не я, то тебе, наверно, удалось, как это бывало прежде, добиться сочувствия, и таким образом еще раз спастись от себя самого. Но я помогу добиться справедливого наказания, которого ты заслуживаешь. Верь мне, и все будет хорошо. Я дам тебе спасение. Но не то, которого ты ищешь. Раз ты сам не может признаться в истинных мотивах своего поведения, то я помогу тебе. Начнем по порядку. Итак, обвинение в убийстве. Внешне все выглядит так, словно ты защищал свое здоровье. Вообще, ты любишь этот тезис о самозащите, -- тебя, якобы, вынудили, ты не хотел, однако был вынужден поступить против своего желания. Но разве для того, чтобы защитить свое здоровье, обязательно убивать беззащитных существ. Если они тебе действительно были дороги, то можно было, например, сдать их в приют или подарить, на худой конец подбросить кому-нибудь. Но нет, ты пошел по самому жестокому пути, потому что не любил их и знал, что они не любят тебя. Тебе даже иногда доставляло удовольствие истязать слабых существ, упиваясь своей властью над ними. Ты по собственной инициативе лишил других членов семьи общения с дорогими им существами, только потому, что ненавидел животных за то, что они не любят тебя. Убийство это было осознанным и заранее спланированным. Жертва чувствовала это и всячески избегала встреч с тобой. Но ты подкараулил безвинное создание и с поразительным хладнокровием осуществил свой преступный замысел. У тебя не возникло ни капли сожаления, когда ты вез кота на усыпление. Вспомни глаза несчастного животного, которое предчувствовало свою неминуемую смерть. В них ты увидел обвинение себе. Ведь истинно обвинять может только жертва. Однако умершие молчат, а потому ты считаешь возможным кривить душой, лгать себе и окружающим, притворяясь этаким невинным, пекущемся о своем здоровье человеке. Но разве жизнь не дороже здоровья? И неважно, чья это жизнь; не ты ее дал, и не тебе ее забирать. Однако ты возомнил себя властителем чужих жизней, причем только потому, что эти существа оказались слабее тебя. Тот, кто способен обидеть слабое и беззащитное существо, не достоин снисхождения. Подлинная человечность определяется по отношению к слабому и нуждающемуся в защите. И я удивляюсь, с какой беззастенчивостью ты оправдываешься, с какой наглостью сваливаешь ответственность с больной головы на здоровую. Если верить тебе, то ты всегда лишь защищался, хотя защита эта приносила другим страдания б?льшие, нежели те, от которых ты старался оградить себя. На самом же деле, так называемая защита была лишь оправданием твоих низменных целей. Ты не считал возможным оставлять себя в дурацком положении, и потому обманывал, когда пытались обмануть тебя. Ты крал, и это была кража, а вовсе не зачет чужих долгов, поскольку так называемая "компенсация" превышала размер долга, но главное -- мотивом была корысть. Ты хотел как лучше, но лучше для себя и за счет других.
       Свое поведение ты склонен объяснять обстоятельствами: мол, я так не хотел, меня вынудили. Но ведь это твои обстоятельства, и никто не лишал тебя свободы выбора. Однако ты всегда выбирал собственную выгоду. Где же ты сам, если жизнь состоит только из обстоятельств, которые определяют все твои поступки? Признавая неумолимую силу условий, ты невольно признаешь себя их марионеткой, лишенной свободы воли. Но ты не такой, я знаю. Ты можешь поступать наперекор самым тяжелым обстоятельствам, причем безо всякой выгоды для себя. Однако чаще пытаешься оправдать ситуацией свои неправедные действия. Признайся, разве тебе доставляли подлинное наслаждение успехи, купленные ценой самообмана, и разве ты не испытывал чувства горечи от прибыли, полученной за счет другого? Очень быстро плоды такой "выгодной" сделки исчезали, а горечь самообмана застывала на совести несмываемым пятном. Ты присваивал чужое имущество, оправдываясь тем, что оно бесхозно. Но ведь дело в том, было ли тебе радостно от этого присвоения! И не жгла ли руки эта вещь в дальнейшем? Пусть она ничейная, но ведь и не твоя. Пускай ее возьмет кто-то другой. Даже когда стремился отыскать владельца, ты желал, и это главное, чтобы собственник вещи не нашелся, и тогда можно было с чистой совестью присвоить находку. Ты сказал, что главное это мотивы. Так признайся, что мотивы твои не так чисты, или совсем не чисты, как ты стараешься уверить в том себя и других. Свои поступки ты хочешь представить как реакцию на несправедливые действия окружающих. Но это лишь видимая часть айсберга. Ты не хочешь признать, чем были вызваны якобы провоцирующие тебя действия других людей. Разве не твоими же собственными поступками? И разве можно защищаться лжесвидетельством, тем более что оно могло привести к более печальным последствиям, чем те, которые пришлось пожинать тебе? Ложью невозможно достичь правосудия. Ложь порождает только ложь, создавая порочный круг обмана. Так что и здесь твои оправдания лицемерны. Чего стоят твои раскаяния, если совершая грех, ты втайне надеялся на прощение с целью совершения новых грехов?! Кому ты лжешь, кого ты пытаешься обмануть -- других или себя? Тебе не хватает смелости признать правду, и потому ты лжешь. Ты хочешь разобраться в своей жизни, и опять лжешь, причем не от слабости, а из корысти. Ты запутал себя и других, а потому не сможешь понять свою жизнь, пока не избавишься от этой пагубной привычки к обману. Беспорядка в жизни нет, все упорядочено. Это ты лишь вносишь своей бесконечной ложью неразбериху в отношения с людьми. Солгав один раз, ты вынужден лгать в другой, защищая первую ложь и боясь разоблачения. Лишь правда не нуждается в защите. Кто честен, тот никогда не оправдывается, а кто привык лгать, тот оправдывается всегда. Ложь не может быть защитой. Ты боялся признать истину, а потому лгал. Ложь всегда от страха; и не от слабости человеческой, а для ее оправдания. Потому что правда есть выражение уверенности и силы. Для силы духа нужна только правда, которая дается личной ответственностью за все происходящее с тобой и вокруг тебя. И если ты виноват, то признай истину, но не такую, в которую могут поверить другие, а такую, которая нужна тебе для того, чтобы изменить себя. Если не признаешь ответственности за себя и за то, что происходит с тобой и вокруг тебя, то можно ли тебе доверять? Как могут верить тебе другие, если ты пытаешься обмануть не только их, но и себя? Всякая ложь это обман прежде всего себя. Ты можешь сказать, что так жить легче. Кого ты хочешь обмануть? Самообман утешает, без него не прожить, -- хочется сказать тебе в оправдание. Неправда! Всякая ложь, и прежде всего самообман, отравляет жизнь, внося в нее неразбериху и создавая клубок проблем, который по мере роста лжи все более увеличивается, запутывая и делая тебя окончательно несвободным. И не обстоятельства виноваты, а ты сам, в том, что честно не можешь признаться себе в лживости самооправданий. Не может быть лжи во спасение. Всякая ложь губительна -- признайся в этом. Правда делает человека свободным, ложь --пленником собственной лжи. Даже сиюминутная неправда губительна, поскольку прозрение правды неизбежно, а доверие вернуть невозможно; и это тоже стимулирует продолжение лжи. Даже в самом святом, в любви, ты лгал. А потому я считаю справедливым обвинение в прелюбодействе, ибо прелюбодейство это обман любви. То не есть любовь, что создает ложь и питается ложью. Любовь не может без правды, ибо она существует в правде. А то, что порождает ложь и существует за счет лжи, есть не что иное как прелюбодейство. Ты обманывал любимую женщину, она обманывала мужа, вы оба обманывали окружающих. Где же здесь любовь? Да, она любила тебя, но ты эксплуатировал ее чувство, не отвечая взаимностью, а на самом деле использовал любящую тебя женщину как средство удовлетворения своей страсти. Ты не говорил ей о любви лишь для того, чтобы не брать груз ответственности за происходящее и неминуемые последствия. Тебя не смущали мысли о распаде семьи; ты наслаждался, и насладившись, отошел в сторону. Тебе нужна была свобода для того, чтобы любить самому, а потому ты избавился от обременительной привязанности обманутой женщины. Лживы твои утверждения, будто мать и отец не любили тебя. Разве та забота, которую они проявляли по отношению к тебе, не была воплощением любви? Разве можно заботится о ком-либо хотя бы без капельки любви? Но ты воспринимал все это как должное, как их обязанность. Поддерживать твои увлечения и развивать способности -- и было проявлением родительской любви. Это очевидно для всех, кто стал матерью или отцом. Любовь лишь тогда любовь, когда живешь для другого в ущерб себе, противу всякой выгоды и расчета. Ты говоришь о своем стремлении делать добро для других, однако всегда думал и о собственной выгоде. Разве это добро?! Добро бескорыстно, и ничего не просит. Оно творится даже в ущерб собственной выгоде. Неверно, будто добрыми могут быть только богатые. Наоборот, подлинная доброта творится не от прибыли, а от щедрости. Только отдав большую часть и оставив себе меньшую, ты будешь иметь право говорить о добром поступке. Я готов признать, что у тебя бывали бескорыстные движения души. Но нужны ли были они людям, даже когда тебе говорили формальное спасибо? Подлинное добро творится, лишь когда не ожидаешь за него платы. Оно творится безо всяких размышлений, по велению души, а не разума. Ты хотел добра людям, точнее того, что сам понимал под добром, а потому вряд ли помогал им. Ничего не стоят благие поступки, когда хотя бы однажды ты мог подумать о собственной выгоде от этих так называемых добрых дел и оставить себе от проявленной доброты хотя бы часть. Все твои разглагольствования чистой воды лицемерие. Признайся себе и другим, что твои оправдания -- самообман. Это будет единственная истина, которую можно здесь достичь. У тебя нет другого пути как признаться. Это твой единственный шанс спастись. Скажи правду хотя бы себе!
       -- Хватит, хватит! Ты не мой адвокат. Ты вовсе не мой защитник. Ты чужой. Я ненавижу тебя и отказываюсь от твоих услуг. Ты обвинитель, а не защитник!
       -- Я знаю тебя лучше, чем ты сам знаешь себя, потому что там, где я стараюсь понять, ты пытаешься обмануться. Вряд ли когда-нибудь ты наберешься смелости признаться в собственной лжи. Если бы не я, ты продолжал бы лгать себе и другим. Я помогаю тебе признать правду о лжи, разоблачая твое псевдопризнание. Разве кто-нибудь другой в состоянии сделать это лучше, чем я? Нет. Потому что я это ты, а ты это я! Я не враг тебе и не чужой. Я свой. Пока ты не узнаешь во мне друга, ты не сможешь помочь себе, и вся моя помощь окажется напрасной. Пойми это. Пойми и очнись!
       Он очнулся и открыл глаза.
       Палата была наполнена лунным светом. Сильно болели ноги. Сердце надрывно колотилось в груди. Дмитрий дрожал, как в лихорадке. Футболка намокла от пота, и было холодно. Хотелось в туалет. К несчастью, утка оказалась наполнена до краев. Сосед мирно посапывал. Ничего не оставалось как вызвать медсестру. Изогнувшись, Дима дотянулся до кнопки. В ночной тишине трель звонка показалась оглушительной.
       Лишь через несколько минут дверь открылась и на пороге появилась заспанная медсестра. Это была Мария.
       -- Что случилось?
       Преодолевая стеснительность, Дмитрий шепотом, словно извиняясь, произнес:
       -- Утка ...
       Мария молча взяла утку, и слегка расплескивая, понесла в туалет.
       Дмитрий испытал чувство благодарности к женщине, которая вынуждена была прислуживать ему в столь деликатном деле. Он еще слышал слова адвоката, ощущая себя абсолютно неприкрытым под взглядами чужих людей. Чувство беззащитности смешивалось с отвратительным ощущением испачканности в чем-то мерзко пахнущем. Только тут Дмитрий заметил, что простыня абсолютно мокрая. Он почувствовал стыд оттого, что завтра содеянное обнаружится и ему придется признаваться в собственной слабости. Запах был отвратительным, и с мучительной остротой Дмитрий еще больше ощутил свое одиночество и полную покинутость всеми. Лежа под одеялом, он никак не мог согреться. Слезы душили его.
       Вошла медсестра с пустой уткой в руках.
       -- Большое спасибо, -- тихо сказал Дмитрий, страшась, что Мария может почувствовать исходящих от него неприятный запах. Но она ничего не сказала, и только осторожно закрыла за собой дверь.
       Дмитрий лежал и молча глядел на луну. Она смотрела на него, словно понимая все тревоги и волнения. Под таким нежным и трогательным взглядом ощущение полного одиночества стало постепенно рассеиваться. Чувство благодарности к Марии перемешивалось с признательностью луне за то, что она не спряталась за тучами и не покинула его в трудную минуту.
       Ночь была тихая и светлая, наполненная ароматами отдыхающей земли. Ночная жизнь природы казалась Дмитрию более близкой, чем дневная суета людей. Он купался в лунных лучах, мечтая улететь куда-нибудь, и желание это было настолько сильным, что стало казаться, будто он видит на фоне блистающей луны очертания парящего человека.
       Дмитрий откинул одеяло и присел на кровати, ощутив мучительные тиски, в которые были зажаты его голени. Но боль эта была недостаточной для того, чтобы затмить восхищение красотой и поглотить восторг ночного полета. Чувство раскаяния и стыда стало сменяться неизвестно откуда взявшимся трепетом любви, -- таким знакомым по долгим ожиданиям и предвкушениям. Наверно, красота ночной тишины растворила его в себе, отчего Дмитрий представил себя бродящим среди своих сосен в лучах лунного света. Необычное ощущение радости от неведомого праздника заставило позабыть о боли и полностью отдаться чудесному переживанию. Казалось, время остановилось в этом сказочном пространстве, -- душа парила в потоках лунного света.
       А ноги все настойчивее ныли, прикованные десятикилограммовым грузом, и Дмитрию чудилось, словно он испытывает чью-то чужую боль, поскольку душа его была наполнена блаженством полета в звездных высотах.
       Наконец боль взяла свое. Огромным усилием Дмитрий вновь дотянулся до тумблера и включил звонок. Дверь отворилась, и в палату вошла закутанная в халат Мария.
       -- Что случилось? -- спросила она участливым тоном.
       -- Ноги болят, -- объяснил Дмитрий и попросил: -- Сделайте, пожалуйста, укол.
       -- Хорошо, сейчас сделаю.
       Медсестра вышла, а Дмитрий вновь подумал, какой хороший человек эта Маша.
       Укол она сделала как всегда очень осторожно, стараясь причинить поменьше боли. Дима даже испытал какое-то удовольствие от ее действий, настолько в них чувствовались неподдельное сочувствие и забота. Хотелось как-то отблагодарить заботливую медсестру, но он не знал, как.
       Мария казалась Диме удивительно трогательной, способной сострадать и понять не только физические страдания, но и душевную боль. Как только Дмитрий подумал об этом, все восхищение красотой ночной природы неожиданно перекинулось на эту женщину. Он вновь ощутил одиночество, и захотелось, чтобы кто-то пожалел его. Полностью поддавшись охватившему его чувству, Дмитрий вновь дотянулся до звонка, и как только медсестра вошла, попросил:
       -- Дайте, пожалуйста, снотворного. Что-то не могу заснуть.
       Мария вынула из кармана своего халата пузырек и стала отсчитывать таблетки. Когда она протянула руку, Дмитрий в темноте невольно коснулся ладони. Ладонь эта была совсем маленькая, почти детская, и в ночной тишине она показалась теплым уютным мирком, в котором можно было спрятаться от холода одиночества, где исчезала боль, а душа наполнялась теплом и покоем. Неожиданно для себя, в порыве охватившего его чувства, Дмитрий задержал эту ладонь в своих руках и с трепетом приник к ней щекой, нежно коснувшись пальцев губами. Мария не отняла руки, и Дима уткнулся лицом в эту крошечную ладошку, -- то щекой, то губами проводя по ней, и растворяясь в щемящей ласке. Дима чувствовал, как весь умещается в этой ладони, и вместе со слезами остается в ней навсегда. Наконец Мария осторожно отняла руку и вышла из палаты. Дмитрий даже не успел ничего сказать. А нужно ли было говорить? В этом нечаянном соприкосновении двух тел было что-то таинственное и загадочное, как само мироздание. Неожиданно Дима ощутил нечто огромное, мгновенно озарившее его вспышкой воспоминания, не умещающееся в одну жизнь и пребывающее в чувстве, когда-то давно пережитом и словно вычеркнутом из памяти. То, что произошло в это мгновение, наполнило его ощущением любви, безопасности и покоя. Дмитрий послушно закрыл глаза. Среди сосен появилось существо, такое же родное и близкое, как они. И это была Мария!
       -- Но ведь это несправедливо, несправедливо. Да, он виноват, он совершил не один грех, но кто из нас безгрешен? Каждый готов бросить в него камень. Но разве кто из нас хотя бы раз в своей жизни не занимался самообманом? Да, через самообман люди сами отказываются от счастья, путь к которому лежит через правду. Но если бы каждый из нас постарался увидеть бревно в собственном глазу, а не искал соринку в чужом, как бы все мы стали добрее. У каждого из вас своя правда, которая не достойна истины. Вы судите его, но имеете ли на это право? Разве каждый из тех, кто судит, сам не достоин осуждения? Да, он лгал, как, наверно, каждый из нас в страхе лжет в трудную минуту. Мы все грешили, грешим и будем грешить. И тот, кто станет отрицать это, -- жалкий лжец! Каждый из нас достоин наказания. Но никто не может осудить и наказать так, как человек сам может осудить и наказать себя. Разве смысл наказания в том, чтобы покарать, а не в том, чтобы уберечь от повторения содеянного? Главное, что он искренне желает не повторять прежних ошибок. Наша задача помочь, а не пинать отверженного. Мы отгородились от него как от чужого, хотя еще раньше сами стали ему чужими. Наказание это лишь помощь, для того чтобы человек сам осознал, осудил и наказал себя. Никто не сможет сделать это эффективнее чем он сам. И мы должны помочь в этом. Не помогая, мы поступаем несправедливо, а значит, грешим. Чем же мы лучше и какое право имеем судить? Я считаю, мы должны простить. Да, простить, как простил наш Отец Небесный. Ведь только простив, мы дадим реальную надежду на возвращение, и тогда желание исправиться станет не пустой фразой, а осознанной потребностью. Он должен понять, что мы желаем ему блага. Только тогда он искренне раскается. Пусть исправится не сразу, но мы должны помочь ему встать на путь, позволяющий выбирать не грех, а добро и любовь. Наказание должно возвращать к людям, а не отчуждать от людей. Если он пожелает этого, то преодолеет все. Нужно лишь захотеть, и встав на этот путь однажды, осознать, что обратной дороги нет. Наказание должно быть твердым, но милосердным, и не носить характер мести. Нужно дать человеку шанс и терпеливо ждать раскаяния, создавая при этом условия для не повторения прежних ошибок. Есть только одно обстоятельство, при котором возможно исправление -- нужно любить и верить, что он сможет побороть соблазн повторить грех. Наша уверенность в том, что он преодолеет искушение и вернется к нам, будет той реальной и единственной помощью, которую мы можем и должны оказать. Так проявим мудрость и покажем пример веры, возлюбив того, кого неоправданно считаем своим врагом. Давайте поверим ему и поверим в него!
       Да ведь это Мария! Как она оказалась здесь? Она единственная защищает меня, даже толком меня не зная.
       -- Спасибо за пламенную речь, но ваше выступление нарушает порядок. Надеюсь, что произнесенное вами будет учтено присяжными при вынесении вердикта. А сейчас, господа присяжные, прошу вас посовещаться и объявить нам свое решение.
       Присяжные встают и выходят из комнаты. В ожидании решения зал начинает гудеть подобно рою пчел. Слышатся обрывки фраз: "конечно, виновен, что тут говорить", "я бы на месте судьи высылал таких подлецов куда Макар телят не гонял", "расстреливать их надо, и все тут", "цацкаемся, цацкаемся, а сколько волка не корми, он все в лес смотрит".
       Не поднимая глаз, тупо смотрю в пол. Решение присяжных жду с безразличием. Чего можно ждать от людского суда? Для меня все они чужие, и я для них чужой. То, что могут простить своему, чужому не простят никогда. Чем хуже я, тем лучше они -- мои судьи. И никто, почти никто не захочет и не сможет меня понять. В разоблачениях защитника нет нужды. Меня никто не любит, и я никого не люблю. Здесь всем я чужой!
       Наконец дверь открывается, присяжные входят и медленно занимают свои места.
       -- Господа присяжные, вы приняли решение? -- спрашивает судья.
       Среди присяжных поднимается их председатель. Да ведь это же Вольдемар -- мой самый близкий и единственный друг! Какое счастье! Ведь он не осудит, он сделает все, чтобы спасти меня от наказания.
       -- Да, мы вынесли решение.
       -- Каков же ваш окончательный вердикт?
       Я смотрю на Вольдемара с надеждой. Однако он отводит взгляд. Потупив глаза, как всегда тихо, почти неслышно, словно боясь произнести роковые слова, говорит:
       -- Виновен!
       Ноги мои подгибаются, и я опускаюсь на скамью. Надежда, возникшая при виде друга, принесла только боль разочарования. Нет, не может друг сказать это. Я не верю своим ушам. Это не он, он только огласил решение. Ведь Вольдемар знает меня лучше других. И я знаю его. Нет, он не мог. Но факт налицо -- "Виновен!"
       Зал одобрительно гудит. Слышу, как кто-то говорит: "я был уверен в таком вердикте", "так ему и надо, другого и быть не должно для таких мерзавцев", "теперь он получит по заслугам".
       Я угрюмо молчу. Меня предали, все предали, самые близкие друзья, мои родные, все, кому я доверял. Как же теперь жить, кого любить, кому верить? Но в душе еще живет надежда, что судья проявит милосердие и приговорит к наименьшему наказанию.
       -- На основании вердикта присяжных суд приговаривает подсудимого к высшей мере социальной защиты и выносит виновному следующее наказание.
       Судья останавливается, и через несколько мгновений я слышу то, что является самым неожиданным и самым страшным.
       -- Лишение веры! Теперь никто не должен будет верить осужденному, и он сам будет лишен возможности верить кому бы то ни было. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Подсудимый, вы свободны. От себя же хочу высказать особое мнение. Вам остается только надеяться на помилование. Надейтесь, ибо мы спасены в надежде.
       Комната пустеет, и я остаюсь один. Что же мне теперь делать? Куда идти? Чем заниматься? Кого любить? Во что верить? О Боже, да ведь теперь... Нет, не может быть. Почему, зачем они прибегли именно к такой каре? Трудно придумать более тяжкое наказание. Это бесчеловечно! Никто не может лишать человека веры? Этого нельзя делать! Как же мне теперь жить, если никто не будет верить мне и я не смогу никому верить? Нет, я не могу жить без веры! Это несправедливо! Я не хочу! Это несправедливо! Несправедливо!
       -- Проснись, где ты видел справедливость?
       -- Ты чего кричишь? Какая еще справедливость? -- раздался голос соседа по койке.
       Нет зала заседаний, нет судьи и присяжных, нет чужих людей, наполнявших комнату. Вокруг стоят койки, а за окном покачиваются сосны. Дмитрий окончательно приходит в себя и понимает, что судебный процесс ему приснился.
       "Нет, не может быть, чтобы это был всего лишь сон!"
       -- Ты чего во сне разговариваешь? -- спросил сосед с койки напротив.
       -- А что я говорил?
       -- Все кричал "несправедливо, несправедливо". Чего несправедливо-то?
       Еще не придя в себя от произошедшего и плохо ориентируясь в этой реальности, Дима машинально ответил:
       -- Не знаю.
       -- А я считаю, что все вокруг несправедливо. И вообще нет в мире справедливости, -- вмешался вдруг сосед с койки справа.
       -- Не скажи. Справедливость есть, вот только добиться ее очень трудно, а то и невозможно, -- сказал кто-то еще из находящихся в палате.
       Между присутствующими завязалась дискуссия. Дмитрий молчал. Ему все еще казалось, что он в зале суда и на него смотрят десятки глаз.
       -- Ты посмотри, что вокруг творится! Прав тот, у кого больше прав. За деньги все можно купить: хоть судью, хоть прокурора. Кто больше денег даст, на стороне того и правда. Все плюют на справедливость. Наказывают невинного, а преступник гуляет на свободе, особливо если при деньгах или со связями.
       -- И все-таки справедливость иногда торжествует.
       -- Вот именно что иногда.
       -- Справедливость и несправедливость лишь выдумка людей, так же как добро и зло. То, что для одного хорошо, для другого плохо. Вот и поди разберись.
       -- Но есть же суд. Он для того и существует, чтобы судить по справедливости.
       -- Ты что, с другой планеты прилетел? Где ты видел справедливый суд? Да со времен Христа не существует праведного суда. И он -- Иисус -- его не первая и не последняя жертва. Причем жертва безвинная. А знаешь, за что распяли Иисуса Христа?
       -- Нет.
       -- Ни за что! Скажешь, такого не бывает. Еще как бывает. Да ты газеты читаешь, телевизор смотришь? Или с луны свалился, раз полагаешь, что людской суд может быть всегда справедливым?
       Дмитрий внимательно слушал спор прежде совершенно незнакомых друг другу людей. Он удивился, что его слова о справедливости вызвали такую дискуссию. Но особенно поразило Дмитрия то, что эта полемика была словно продолжением сна.
       -- Читал я недавно в газете, как по ошибке расстреляли одного человека, подозреваемого в изнасиловании и убийстве молодых женщин. А настоящий преступник тем временем расхаживал на свободе. Арестовали подлинного убийцу случайно. Так-то вот. И расстреливают по ошибке, и справедливость творят по чистой случайности.
       -- Но ведь поймали все же настоящего убийцу. Значит, восторжествовала справедливость.
       -- А сколько людей пострадали, пока она, эта твоя справедливость, восторжествовала. Вот и приходится жить во зле и мириться с ним, лелея себя надеждой, что хоть когда-нибудь добро все-таки победит.
       -- Добро побеждает, а зло господствует -- в этом вся правда!
       -- А вот у меня был случай. Обращался я в самые высокие инстанции, дошел до генерального прокурора, а он даже не захотел разобраться как положено. Позже этого прокурора самого посадили за нарушения законности. Так никто по справедливости мне и не ответил, пока обидчик мой сам почему-то вдруг не признал свою вину.
       -- Зачем же ему было признаваться?
       -- Наверно, совесть заела.
       -- Совесть, справедливость -- выдумки все это. Человек всегда поступает так, как ему выгодно.
       -- Не могу согласиться. Ведь если высшей справедливости не существует, то и надеяться больше не на что, и жить незачем!
       Открылась дверь, и в палату вошел лечащий врач с медсестрой.
       -- О чем спор? -- весело спросил Иван Иванович и подошел к Дмитрию. Откинув краешек одеяла, врач стал ощупывать забинтованные голени. -- Кроме ног что-нибудь еще беспокоит?
       -- Вроде бы нет, -- ответил Дмитрий и с дрожью в голосе произнес давно терзающий его вопрос. -- Скажите, доктор, а что меня ждет?
       Иван Иванович на мгновение задумался.
       -- Сейчас ничего определенного сказать не могу. Нужно сделать еще один снимок. Надеяться нужно на лучшее.
       -- Но готовиться к худшему, -- перебил его Дмитрий. -- Что же может меня ожидать?
       Врач помолчал, а потом, посмотрев Дмитрию прямо в глаза, тихо произнес:
       -- Я думаю, что инвалидность вам скорее всего установят.
       -- Как инвалидность? -- вырвалось у Дмитрия.
       -- Но сейчас еще ничего окончательно не ясно. Может быть, все обойдется, -- постарался успокоить Иван Иванович.
       Однако главное было сказано.
       -- Неужели я никогда уже не буду ходить? -- с замиранием сердца вновь спросил Дмитрий.
       -- Бегать будешь, -- улыбнувшись, ответил Иван Иванович и перешел к другому больному.
       Дмитрий не поверил. Он лежал и чувствовал как стремительно растет в нем лавина новых жутких вопросов, не требующих ответа.
       "Как же теперь жить инвалидом? Чем заниматься? На что надеяться? Разве такой я кому-нибудь нужен? Если я и раньше был жене безразличен, то теперь и подавно мне не на что рассчитывать. Неужели я навсегда буду прикован к инвалидной коляске? А что будет с моей работой, с моими планами? Неужели от всего этого нужно отказаться? Неужели я никогда больше не увижу теплого моря и не искупаюсь хотя бы в реке? Как жить? Где взять деньги? Что же мне делать? Что делать?"
       От этого роя мыслей начала кружиться голова. Дмитрий почувствовал, как тьма страха навалилась на него, волнение разрывало грудь, и казалось, он проваливается в бездну отчаяния. Усилием воли Дмитрий заставил себя открыть глаза. Обход уже закончился. Соседи молча лежали на своих койках.
       Принесли обед, но Дмитрий не притронулся к еде. Медсестра молча унесла тарелки, а Дмитрий продолжать лежать не двигаясь, хотя в мыслях бежал сразу во все стороны от того невыносимого положения и груза проблем, которые неожиданно свалились на него. Это было отчаяние собаки, выброшенной из дома и пойманной для проведения опытов: можно лежать и плакать, можно кричать и выть, но ничего, ничего уже изменить невозможно.
       Дмитрий лежал, будто парализованный. Охвативший его ужас падения в бездну не мог исчезнуть от отчаянных трепыханий в ожидании неизбежного конца. Это было самое мучительное -- чувствовать неотвратимость неумолимо наступающей расплаты. Всякое сопротивление было бесполезно -- спастись невозможно, как невозможно вернуться назад в прежнюю жизнь.
       Вокруг что-то происходило. Кто-то входил и выходил из палаты, раздавались чьи-то голоса, но Дмитрий уже ничего не слушал и не замечал. Он падал в бездонную пропасть отчаяния. Сознание судорожно пыталось найти соломинку для спасения; хотелось надеяться, что вот-вот страшный сон прекратиться, он проснется дома в своей кровати и все будет по-старому.
       -- Да очнись ты.
       Дмитрий узнал голос Вольдемара. Друг взял его руку, и с силой сжав ее, вырвал Диму из головокружительного падения.
       -- Тебе что, плохо? -- спросил Володя.
       Дмитрий замотал головой, стараясь избавиться от навязчивых мыслей.
       -- На, выпей.
       Вольдемар достал из сумки бутыль с яркой этикеткой и налил в стакан желтоватой жидкости. Дима сделал несколько глотков. Это был апельсиновый сок.
       -- Лучше? -- с заботой произнес Володя.
       -- Спасибо, -- поблагодарил Дмитрий. Но муторное чувство безысходности и страха не проходило.
       -- Что сказал доктор? -- спросил Вольдемар.
       Дмитрий не ответил. Он просто не мог говорить, а потому молча лежал, тупо уставившись в потолок. Слезы сами катились из глаз, и Дмитрий не удерживал их, испытывая некоторое облегчение от медленного сползания по щекам капелек горечи.
       Вольдемар участливо молчал. Он умел молчать и делал это всегда очень выразительно. Наконец устав от слез, Дмитрий вытер глаза.
       -- Что случилось? Да ничего хорошего. Даже если не отрежут ноги, буду инвалидом. Устраивает?
       В голосе Димы звучала злость, и понимая состояние друга, Вольдемар уже больше ни о чем не спрашивал. Так они сидели некоторое время, пока Дмитрий, наконец, не спросил:
       -- А что у тебя? Какие новости? Ты привез то, что я просил?
       Вольдемар ответил не сразу.
       -- Тебе вначале хорошие новости или плохие?
       Дмитрий невольно улыбнулся. Это была улыбка приговоренного.
       -- Давай вначале плохие.
       -- Твоя мать еще не возвратилась, а потому я передал твою просьбу сестре. Она пообещала приехать, но сказала, что времени у нее мало.
       Посмотрев на Дмитрия, который слушал с невозмутимым выражением лица, Вольдемар продолжил.
       -- Звонили с работы и попросили передать, что тебе нашли замену и необходимо сдать дела, поскольку они полагают, ты вряд ли сможешь работать в дальнейшем. И еще просили объяснить, что денег на оплату больничного листа нет.
       Вольдемар опять замолчал, полагая необходимым дозировать плохие новости.
       -- Да, вот еще что. В квартире у тебя прорвало отопление и все комнаты заполнились влажным паром. От конденсата обои отклеились от стен и обвалился потолок.
       -- Еще что? -- спросил Дмитрий, и стиснул зубы, готовясь выслушать самое худшее.
       -- Звонили и спрашивали, когда ты закончишь работу по договору. Я рассказал им о случившимся с тобой. Они посочувствовали, но просили передать, что если работа не будет закончена в срок, то денег они тебе заплатить не смогут.
       Вольдемар опять замолчал. Дмитрий понял, что это еще не все неприятные новости.
       -- Ну, говори же, что еще?
       -- Звонила твоя сестра и просила ключи от квартиры, поскольку она хочет вернуться домой. Сказала, что приедет не одна, а еще и с собакой. Ты не знаешь, какой породы у нее собака?
       Все эти известия обрушились лавиной, и Дмитрий чувствовал себя погребенным под толстым слоем неприятностей.
       -- Не знаю, не знаю, не знаю, -- в бессильной злобе выкрикнул он. -- Это просто какой-то кошмар! Чем я заслужил все это? Почему именно я?
       Оба долго молчали. Наконец Вольдемар сказал:
       -- Я привез тебе Библию, как ты просил, и магнитофон с кассетами.
       -- Спасибо.
       Дмитрий понимал, что друг сейчас неизмеримо далек от него, поскольку здоровому никогда не понять больного, готовящегося вдобавок стать инвалидом. Ноги болели, тело ныло, голова кружилась.
       -- Послушай, попроси у медсестры успокоительного, -- попросил Дима. -- Я больше не могу. Нервы не выдерживают.
       Вольдемар вышел из палаты и через минуту возвратился с пузырьком мутноватой жидкости. Дмитрий налил себе пол стакана и залпом выпил, позабыв спросить, что именно пьет.
       -- Из милиции к тебе приходили? -- нерешительно спросил Вольдемар.
       -- Приходили, -- угрюмо ответил Дмитрий.
       -- И что?
       -- Следователь сказала, что вины водителя не усматривает и во всем виноват только я. А потому дело прекращено за отсутствием состава преступления.
       -- Как же так? -- удивился Вольдемар.
       -- А вот так. Разве ты не знаешь, как бывает в жизни? Нет человека и нет проблемы. Но ты-то веришь, что я не виноват?
       Володя, как всегда, надолго задумался, а потом как бы нехотя ответил:
       -- Думаю, ты сам знаешь, что виноват, только не хочешь в этом признаться.
       Эти слова поразили Дмитрия. Самый близкий друг ему не верил.
       -- Я же объяснял тебе, что, переходя дорогу, посмотрел налево и видел "волгу" и еще один транспорт, но не помню, какой именно. Возможно, это был мотоциклист.
       -- А может быть, из-за потери сознания ты просто что-то забыл?
       -- Почему ты мне не веришь?
       Вольдемар не ответил. Дмитрий понимал, что в случившемся есть доля и его вины, однако признать этого не мог, поскольку это равносильно было тому, как если бы он признался, что лгал, лгал себе, лгал следователю, другу, соседям по палате.
       "Может быть, я действительно виноват?" -- спросил себя Дима, и эта мысль полностью вывела его из состояния равновесия, которое удерживалось уверенностью в собственной невиновности.
       -- Если бы водитель ехал с исправными тормозами, то, возможно, не случилось бы того, что случилось, и я не лежал бы здесь с перебитыми ногами. Я признал бы свою вину, если бы мотоцикл был исправен.
       -- Значит все-таки твоя вина есть, раз ты готов ее признать? -- сказал Вольдемар.
       -- Наверно, есть.
       -- А может быть, виноват во всем именно ты, поскольку перебегал дорогу в неположенном месте?
       Дима растерялся. Он не знал, что ответить. Наверно, у Вольдемара были основания для недоверия.
       "Может быть, действительно виноват во всем я? -- спросил себя Дмитрий. -- Только не хочу этого признать. Ведь если бы я не перебегал улицу, то и не попал бы под мотоцикл? Но разве не бывает так, что человек стоит на тротуаре, а его сбивает автомашина, выехавшая на тротуар из-за неисправных тормозов? Бывает. Значит, я не виноват? Но если виноват только я, то в чем же моя вина?"
       Ответа не было. Надежда на справедливость исчезала, лишая последней точки опоры.
       Вдруг страшная злость охватила Дмитрия. Ему стало казаться, что он ненавидит Вольдемара, жену, друзей, мотоциклиста, следователя -- всех, кто не верил ему и тем обрекал на одиночество, кто бросил его, теперь никому не нужного калеку, оставив один на один с ворохом проблем и страхом перед будущим.
       -- Послушай, Вольдемар, раз ты мне не веришь, то я даже не представляю, что и делать. В этом маленьком городе все друг друга знают, и, естественно, что мотоциклиста оправдывают только потому, что он свой, а я чужой. Но ты мой друг, и если не веришь мне ты, то кто же тогда поверит?
       -- Я никогда не называл тебя своим другом, -- отрезал Вольдемар. -- Ты прекрасно знаешь, что у нас отношения приятельские, основанные на взаимной выгоде. И не надо требовать от меня того, на что я не подписывался.
       -- Но ведь мы дружим уже более двадцати лет, и у меня нет никого ближе тебя, -- в отчаянии сказал Дмитрий.
       Вольдемар молча стал собирать сумку, намереваясь уйти.
       -- А что бы ты сделал, если бы я действительно умер? Как бы распорядился моими записями?
       Помолчав, Вольдемар в свойственной ему манере, глядя в потолок, ответил:
       -- Если они никому не нужны, то, наверно, выбросил.
       После этих слов Дмитрий почувствовал, как внутри все похолодело, и еще одна капля горечи упала в до краев наполненную смятением душу. Надежды не оставалось. "Какая же новость станет последней каплей моего терпения?" -- удивился Дмитрий неожиданно заданному самим себе вопросу.
       -- У меня к тебе просьба. Позвони жене, попроси приехать. Хорошо?
       -- Звонить твоей супруге мне крайне неприятно, а тем более просить ее о чем-либо. Я и так потратил много времени. К тому же, послезавтра мне нужно провернуть одно выгодное дельце. Я давно готовил эту сделку и не могу допустить, чтобы она сорвалась. Нет, прости, не могу.
       В одно мгновение последний близкий человек, которому Дмитрий доверял, становился чужим. Такого предательства Дима не ожидал. Теперь он оставался абсолютно один.
       -- Но ведь я прошу тебя о самом важном. Неужели тебе деньги дороже?
       -- Послушай, -- раздраженно произнес Вольдемар. -- Я и так делаю для тебя все, что могу. Не требуй от меня большего. Я звонил твоей жене, и знаешь, что она мне сказала? Сказала, что и сама не приедет, и ребенка не даст.
       -- Почему?
       -- Она сожгла все мосты и не хочет давать тебе надежду на возвращение.
       Наступило тягостное молчание. У Дмитрия непроизвольно сжались кулаки. Как ни пытался он подготовиться к неприятному ответу, но все же броня видимого равнодушия оказалась непрочной, и упавшая глубоко внутри слеза со звоном разбила последнюю хрупкую надежду. Дмитрий знал, был почти уверен, что жена так и ответит, однако надеялся, верил, что она все же приедет или хотя бы позволит привезти дочь.
       -- Каким голосом это было сказано?
       -- Как обычно.
       -- Черт тебя подери, Вольдемар, как именно она сказала? -- не выдержал Дмитрий.
       Он чувствовал, что теряет остатки самообладания, а друг, казалось, намеренно лишал его терпения. Хотя, возможно, Вольдемар просто не понимал всего того, что скрывалось за настойчивыми просьбами Дмитрия, не ощущал всей бури чувств, которую тому с трудом удавалось сдерживать за внешней невозмутимостью; или, может быть, просто не сопереживал своему больному товарищу.
       -- Она говорила голосом равнодушного человека, которому на все наплевать, -- нехотя выдавил из себя Вольдемар. -- Как будто ты для нее вовсе не существуешь.
       Слышать это было невыносимо. Разжав плотно сжатые губы, Дмитрий спросил:
       -- Как это?
       -- Она старается делать все, чтобы вычеркнуть тебя из своей жизни, словно ничего и не было.
       От этих слов Дмитрий почувствовал желание соскочить с кровати и, как есть в гипсе, рухнуть прямо на пол. Сил сдерживать душившее его негодование больше не было.
       "Какая гадина!" -- выругался про себя Дмитрий, и обратившись к Вольдемару, спросил:
       -- Что же мне теперь делать?
       -- Это ты меня спрашиваешь?
       -- А кого мне еще спросить, ведь кроме тебя у меня никого не осталось.
       Вольдемар не ответил, видимо не считая себя участником происходящей драмы. Он не раз был невольным свидетелем исповедей, которые Дмитрий тяжким бременем возлагал на него, доверяя свои самые интимные тайны.
       Ответа не было. Но у Димы было ощущение, будто кто-то знает, что и как ему нужно делать. Это ощущение не отпускало его и даже несколько успокоило, хотя кулаки были по-прежнему крепко сжаты. Дмитрий молча лежал, уставившись в потолок, и в глубине души плакал. Ему хотелось что-то делать, бежать, позвонить ей, сказать, увидеть, обнять, ударить, взять, снова ударить, и плакать, плакать, плакать...
       -- Правильно говорят, -- сказал Вольдемар, -- повезет с женой -- будешь счастлив, не повезет -- станешь философом.
       "А может быть, подсознательно я и желал стать философом?" -- подумал Дмитрий, а вслух, будто себе самому, стал говорить:
       -- Было в этой девочке что-то страдальческое. Вид у нее был кроткий, хотя в глазах иногда и мелькали нотки сдерживаемого бешенства. Я понимал, что счастье в семье это миф, но чувствовал себя заложником этого мифа, и ничего не мог с собой поделать. Она не сказала о своей беременности и только с каждым днем все более настойчиво спрашивала, когда мы поженимся. А когда подали заявление, вдруг стала отказываться выходить замуж. Глупая ситуация. Но я-то ее любил! Любил, и потому не мог отказаться, хотя понимал, что брак наш обречен. Я любил ее все это время и старался быть хорошим мужем, но конец был предопределен -- потому что она меня не любила. А узнав о ее беременности, я не смог пойти против природы. Я в любовь, в идеал верил, а тут обман -- вот в чем проблема! Нет ничего хуже, чем узнать, что мечта оказалась твоей глупостью, а предмет восхищения -- банальной пошлостью. Пойми, в любви к жене и дочери я видел смысл существования, а вдруг оказалось, что этот смысл выдумка, обман и ничего более. Чем жить теперь?!
       -- Ты просто идиот, если всецело верил жене. Отдал ей все, проявил благородство. А ей деньги были нужны, а не твое благородство! Она тебя никогда не любила и попросту использовала. А когда ты перестал быть ей нужен, ушла, захватив имущество, которое, как она считала, является компенсацией за все годы, прожитые без любви.
       -- Нет, не могу в это поверить.
       -- Я не хотел тебе раньше говорить, чтобы не расстраивать, но ведь она и меня соблазнить пыталась. Пришла, попросилась в душе помыться, а потом голышом бегала. Помню, как она сказала: "Интересно, что будет, если я ему изменю?"
       -- Нет, нет, не верю. Ведь было столько, столько...
       -- Ладно, я пойду куплю что-нибудь. Чего тебе хочется?
       -- Ничего не хочу, ничего!
       Дима отвернул голову к окну, стараясь разглядеть ветви сосен. За окном шел дождь. Сосны качались из стороны в сторону под напором шквалистого ветра, и из теплой освещенной больничной палаты происходящее за окном казалось настоящей бурей. Дмитрий подумал о том, как тяжело будет Вольдемару возвращаться в такую погоду.
       Дверь захлопнулась, а Дмитрий все еще продолжал неотрывно смотреть на мучительные раскачивания сосен из стороны в сторону. Он думал о ней, и уже не воспоминания, а видения вставали перед глазами. Вот она сидит в комнате на диване, под абажуром, который они покупали вместе, вяжет, искоса поглядывая на экран телевизора, рядом играет в куклы Лялечка, а он далеко, далеко от них, и они даже не вспоминают о нем, словно его и нет. А может быть, они не одни, у них гости, и все сидят за самоваром, пьют чай, смеются, и совсем не вспоминают о нем. А может быть... Нет! Хотя, скорее всего... Кто-то обнимает ее, целует, и она отвечает, подставляя свое тело навстречу...
       "Неужели это я во всем виноват? Быть может, я был слишком требователен к этой еще совсем девочке? Чего же я хотел от нее? Любви? Но что такое любовь? Представлял ли я то, к чему стремился, или же все это было лишь игрой воображения, неуловимыми миражами желаний? Хотел ли я нежной грусти или безумной страсти, понимания или наслаждения, ее или себя? Начитавшись статей про любовь, популярных книжек о сексе и классических женских романов, знал ли я, к чему стремлюсь: к умиротворяющему домашнему комфорту или к трагической развязке в духе Кармен? Наверно, желал того и другого, и, как всякий мужчина, хотел в одной женщине видеть одновременно верную домохозяйку и непостижимо ветреную любовницу, и маму, и дочку. Но чего же хотел более: покоя или страсти, нежности или боли? Иногда казалось, хочу невозможного, -- нет, не каких-то сексуальных причуд, а чего-то такого, что лежит за границами моих желаний. И не потому, что она была плохой или хороший человек, лучше или хуже меня, а потому, что я хотел того, что ни она, ни любая другая женщина не могли мне дать. Даже в порыве самой безумной страсти я рано или поздно упирался в дно наших отношений с женой. А мне хотелось бесконечности, и потому чувство мое никогда не было полностью удовлетворено. Возможно, кто-то назвал бы это страдающим эгоизмом, однако не любоваться собой, а полностью отказаться от себя -- вот к чему меня необъяснимым образом тянуло, словно я принадлежал не себе, а то, к чему меня неудержимо влекло, находилось за границами человеческих возможностей. Наверно, все, о чем я мог мечтать рядом с ней, -- было, пусть краткие мгновения, но было. Хотя, даже в сладостные минуты отдыха после страсти, я никогда не испытывал полного умиротворения; мне хотелось лететь неизвестно куда и зачем. С ней я чувствовал себя одиноким и почему-то всегда смутно ощущал, что не в ней мое счастье, что счастье мое иное. Любил ли я ее? Скорее, хотел любить, и в этой любви было больше боли, чем радости. Я надеялся, что когда-нибудь моя нежность вызовет в ней ответное чувство. Была ли это ошибка? Если я сознавал, что она ко мне равнодушна, и тем не менее соглашался на такой брак, где любит только один, разве можно это назвать ошибкой? Нет, скорее это судьба. Но что такое судьба? И что такое ошибка? Быть может, не только счастливые, но и несчастные браки вершатся на небесах?"
       Неожиданно открылась дверь и в палату вбежал запыхавшийся Вольдемар. Он схватил со стола забытый бумажник и уже собирался хлопнуть дверью, как неожиданно для себя Дмитрий спросил:
       -- Как ты думаешь, у моей жены кто-то есть?
       Сказал, и почувствовал, как внутри все замерло, а дыхание остановилось, сжатое страхом и болью.
       -- Ты хочешь правды? -- ответил Вольдемар, стоя в дверях.
       -- Да. Мне нужна только правда, ничего кроме правды, -- с мольбой произнес Дмитрий.
       -- Уверен, что у твоей жены кто-то есть.
       -- Почему?
       -- Я разговаривал с ее соседкой по квартире, которая рассказала, что к твоей жене ходил один молодой человек, а сейчас живет то ли третий, то ли четвертый. Она уже сбилась со счета. Прости, я пойду, а то опоздаю в магазин. Вот держи. Это мне какие-то люди всучили на улице. Почитай, может полегчает.
       Вольдемар положил что-то на тумбочку и быстро вышел из палаты.
       Это были рекламные листки, которые в изобилии раздавали у станций метро и на остановках автотранспорта сторонники различных вероисповеданий, вербовавших прихожан среди случайных прохожих. На развороте был изображен молодой улыбающийся мужчина с бородой, рядом с ним крест, а на кресте тело какого-то человека. И под всем этим помещалась надпись: "Имеющий Сына (Божия) имеет жизнь; не имеющий Сына Божия не имеет жизни".
       "Что за чушь! -- с негодованием подумал Дмитрий. -- Да пошли бы они все! Никто и ничто не облегчит моих страданий. Никому до меня нет дела".
       Разочарованный, он отбросил листок в сторону. А потом долго лежал, не меняя позы, и тупо смотрел на щель в двери, сквозь которую в палату проникал свет из коридора. Затекшие мышцы сигнализировали о необходимости изменить положение, но Дмитрий не двигался, ощущая облегчение от онемения. Ноющая боль в ногах постепенно разожгла огонь во всем теле, и Дима отдался ей с воодушевлением. Чего стоила эта физическая боль в сравнении с мрачным холодом отчаяния, уничтожавшим все привязанности, которыми Дмитрий жил прежде и которые часто согревали его приятными воспоминаниями? Теперь любое касание того, что было еще дорого, оставляло в душе рваные раны. Душа словно окоченела, и та боль, что огнем терзала тело, не могла растопить холода, сковывающего все внутри.
       Дмитрий лежал и широко раскрытыми глазами смотрел в потолок. Тишина усиливала яркость воображения, и он начинал видеть ее то с одним, то с другим, то с третьим, или со всеми вместе. Казалось, ничто не может остановить этой непрекращающейся череды мучительных видений. Он представлял ее в красивом белье, им же подаренном по случаю годовщины свадьбы, во всем, что дарил ей когда-то и что доставляло ему огромное удовольствие видеть на ней. Но теперь всем этим наслаждался кто-то другой, а он -- законный муж -- смотрел на все это со стороны, словно присутствуя рядом. Вот кто-то незнакомый трогает, ласкает, гладит ее, а она лежит с широко раскрытыми глазами, демонстрируя, какое неизмеримое удовольствие испытывает.
       Неожиданно вошла медсестра со шприцем и ваткой. Дима приготовился к уколу, но не почувствовал никакого облегчения от боли, с которой игла вошла в тело. Медсестра ушла, а он опять остался один на один со своими видениями, делавшими его непосредственным участником происходящего.
       Он чувствовал себя защищенным от любви, -- чтобы добраться до еще теплящейся в глубине души надежды, нужно было разрушить слой равнодушия, преодолеть боль и проникнуть сквозь нежность.
       "Жена. Моя любовь. Неужели она ничего не чувствует, ничего не помнит, не хочет ничего вернуть? Нет, не верю, не может этого быть! Моя любимая женщина, не любящая меня, она извивается под чьим-то телом. Но кто это? Может быть, я? Так все похоже. Как когда-то было у нас... Я никогда не видел себя со стороны, и только ее глаза, то закрывающиеся, то вновь смотрящие на меня, говорят, что сейчас я всего лишь посторонний наблюдатель, свидетель ее прелюбодеяния, а ей так хорошо, как никогда не было со мной. Оттого, что кто-то видит ее, она испытывает еще большее удовольствие. Вижу все это я! Она время от времени открывает глаза и смотрит на меня, словно давая понять, что другой доставляет ей большее наслаждение, чем я когда-то. Здесь я третий лишний. Заниматься любовью с ним у меня на глазах доставляет ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Все тело ее как-то особенно извивается, будто делает она это напоказ или ее прелюбодеяние снимается на видео. А зрителем являюсь я -- ее муж!
       Стою у дверей нашей небольшой комнатки. На полу валяется разбросанная одежда, на столе бутылка вина, грязные чашки и недоеденный кусок торта. Кровать слегка поскрипывает в такт движениям -- сколько раз она просила смазать -- слышатся характерные причмокивания и все усиливающиеся стоны, говорящие только об одном. Неужели это кто-то другой? Может быть, все это мне снится? Зад ритмично движется, частота толчков все увеличивается, и каждое слияние вызывает рвущийся наружу стон сладострастия. Еще, ну еще, еще разок, ну же, ну... Нет! Нет! Стой! Прошу тебя. Остановись! Сжалься надо мною! Ведь я так люблю тебя! Подожди. Не надо! Умоляю, не надо!
       Все замирает.
       -- Кто здесь?
       Молчу.
       -- Кто здесь? -- тихо спрашивает она. В голосе ее чувствуется страх.
       "Если Сатана и правит миром, то делает это с помощью женщины", -- проносится мысль. Вижу красивое с тонкими чертами мужское лицо. Густые брови вразлет и римский нос этого красавчика, наверно, вызывают в ней ни с чем несравнимое возбуждение. Изменять с ним верх наслаждения.
       -- Вы кто? -- спрашивает он.
       Голос его дрожит, в глазах застыл ужас.
       -- Кто я? -- Интонацией даю понять абсурдность вопроса.
       Уверенными движениями, словно чувствуя свою правоту, она поднимается с кровати и в полный рост, абсолютно голая, ничуть не смущаясь своей наготы, встает передо мной.
       Как она похудела. Грудь ее, когда-то полная молоком, теперь висит двумя съежившимися комочками. Серые глаза смотрят на меня с безудержной отвагой.
       -- Что тебе надо? -- спрашивает она, даже не пытаясь прикрыться.
       Чувствую, как холодеют руки, и с силой сжимаю их за спиной. Вид у меня, наверно, подавленный. Но все же неотрывно смотрю ей прямо в глаза, держа в руках свою беззащитную любовь.
       -- Как ты могла? Как ты могла! -- вырывается крик непереносимого страдания.
       -- Что? Это? -- она кивком головы указывает на постель. -- А ты думал, я буду всю жизнь горевать по тебе? Так нет же! И он у меня далеко не первый, и не последний. Я его не люблю, хотя и занимаюсь с ним любовью. Но с ним, и с другими тоже, мне лучше, чем было с тобой, поскольку с ними я свободна и могу делать все, что мне приходит в голову. Я живу как хочу, и сама выбираю, с кем мне спать!
       -- Но я же, я же... твой муж.
       -- Муж? -- она неестественно смеется и кажется вакханкой, с наслаждением и болью отдающейся греху. -- Какой ты муж? Ты никогда не был мне мужем уже потому только, что я тебя никогда не любила.
       Она надрывно смеется.
       -- Муж! Ха-ха-ха!
       Вид мой жалок. Чувствую себя поверженным. Но гордость заставляет меня защищаться.
       -- Но ведь я любил тебя, и ты хотела от меня ребенка. Ведь мы прожили вместе столько счастливых мгновений.
       Зачем-то пытаюсь сказать это наперекор ее истязающему смеху.
       -- Это ты так считаешь. Я всегда говорила, что не хочу быть просто твоей женой. Я сама хочу быть личностью, чтобы со мной обращались как с равной. Я всегда мечтала быть свободным и самостоятельным человеком.
       -- Но разве ты не свободна? Разве я чем-то сковывал тебя?
       -- Был ты, твоя любовь, твоя семья, твой ребенок. Но все это было не мое. Все это было мне чужое. И ты всегда был мне чужой!
       Выяснять отношения с голой женой, да еще в присутствии любовника, кажется верхом абсурда. Своими словами она выжигает в моей душе остатки прежней привязанности, уничтожая любовь, и место жалости начинает занимать чувство ущемленного самолюбия. Желание любви сменяется желанием мести.
       -- Я готов убить тебя! -- говорю ей, глядя в глаза.
       -- Убить? Неужели ты можешь убить? -- смеясь, произносит она. В глазах ее нет ни капельки страха. -- Неужели ты хочешь убить меня?
       -- Да, я хочу избавить себя и мир от страданий, которые ты приносишь.
       Убить. Убить? Я хочу убить? Неужели я могу убить? Неужели я хочу убить? Кого, мою жену, мою любовь? Да, я хочу убить!
       Говорю себе это, хотя желаю сказать совсем другое, очень похожее, но абсолютно иное.
       Любить. Я хочу любить. Любить? Да, я хочу любить!
       Мне хочется схватить ее, голую и худую, обнять, повалить и пронзить со всей силой, которая рвется из меня. Нет, я не выдержу...
       -- Я убью тебя!
       -- Так убей, если можешь. Убей, если любишь!
       -- Я хочу любить тебя!
       -- Ты хочешь любить меня?
       -- Да, я хочу любить тебя.
       -- Неужели ты можешь любить меня? Такой? Сейчас?
       -- Да. Такой. Сейчас. Я люблю тебя!
       Щемящее чувство жалости накатывает на меня тяжестью слез, но не плачу. Хочу любить, но не могу. Рвущееся наружу желание требует действия, но не знаю, какого именно. Мое чувство требует удовлетворения -- адекватного или справедливого! Если я не могу ее любить, то могу лишь убить. Любовь требует справедливости! Это чувство должно быть удовлетворено все равно каким образом. Уже все равно!
       Вынимаю из-за спины руку и вижу зажатый в ней пистолет. Рука сама направляет оружие.
       Мне хочется убить ее, разорвать на части, совершить все равно какое, пусть самое отчаянное и глупое действие, лишь бы, наконец, появилась какая-то определенность, даже если это будет смерть. Пускай совершу ошибку, о которой впоследствии буду сожалеть, но это легче, легче, чем любить несмотря на ее измену.
       Мушка дрожит между бровями, а палец сливается с курком.
       Она стоит передо мной. Совсем еще ребенок, но уже прелюбодейка! Она заслуживает смерти за совершенный грех. Этот грех не сравним ни с чем, потому что замешан на лжи, и убивает самое дорогое -- веру в любовь!
       За что? Почему? Неужели я заслужил это?
       -- Ну что ж. Тогда я выскажу тебе все, что давно хотела сказать. Наш брак был ошибкой, во всяком случае для меня. Ты хотел невозможного. И получил, хотя, быть может, не то, чего желал, но что было тебе необходимо. Наверно, ты считаешь себя несправедливо обиженным. Или ты не изменял мне? Не изменял, я знаю. Но ты не праведник, каким себя представляешь. Как ты жил до свадьбы? Разве не прелюбодействовал с замужней женщиной, воспользовавшись отсутствием ее мужа? Я встречалась с ней, и она мне все рассказала. Что ж, убей меня, если сможешь. Но только знай, что ты ничуть не лучше меня, и я лишь возвращаю тебе долг. Что же ты медлишь? Стреляй!
       Она выгибает спину, расправляет худенькие плечи и поднимает руки, пытаясь собрать волосы на голове.
       Обида жжет нестерпимо, а поднятая с пистолетом рука дрожит.
       Я ли без греха, чтобы судить ее? Но ведь я никогда не обманывал, даже в мыслях не изменял ей. А все потому, что любил ее, и только ее. За что же? Как она могла растоптать мою любовь? Ведь я хотел ребенка от нее и делал все, чтобы наша семья была счастливой. Значит, что-то было не так, раз все развалилось. Что же было не так? Неужели она права, и я лишь получаю плату за то, что когда-то совершил с чужой женой? Все возвращается? Ничто содеянное не исчезает бесследно? Неужели это так и есть на самом деле?!
       Мы стоим друг напротив друга: она -- беззащитная и гордая, уверенная в своей правоте, такая худенькая и такая желанная, я -- с пистолетом в дрожащей руке, с угасающим желанием разбить ей голову и усиливающимся сомнением в справедливости творимого мною суда.
       Могу ли я судить ее? Разве я не видел прежде этого бревна в собственном глазу, на которое она мне сейчас указала. Но почему-то ужасно хочется нажать на курок. Страх еще больше усиливает это желание, а потребность в боли делает его непреодолимым. Мне хочется видеть ее страдание и раскаяние, хочется увидеть ее кровь. Мне хочется своего раскаяния!
       Между нами дрожит пистолет. И выбросить его уже не могу, и надо что-то делать. Мне хочется сблизиться с ней. Да, я хочу ее. Но неужели нет другого способа любить, кроме как мстить? Надо бросить пистолет, но у меня нет другой возможности коснуться ее. Хочется вернуть ее, снова сделать своей, только своей. Но я не вижу другого способа, кроме...
       Она делает шаг навстречу.
       "Нет, это не наказание, -- только успеваю подумать. -- Это единственный способ преодолеть отчуждение".
       Нажимаю на курок, и в этот момент меня озаряет прозрение: "Ты же хотел этого! Хотел с самого начала!"
       Выстрел опрокидывает ее навзничь. По телу ее пробегает судорога, лицо залито кровью. Неожиданно кто-то набрасывается на меня, но я успеваю еще раз нажать на курок, и вот уже второе обнаженное тело падает возле моих ног. Он держится за живот и, скрючившись, ползет. Она вздрагивает все реже, и вскоре они оба замирают в черной луже крови. Смотрю на это ужасное зрелище, и не испытываю к жертвам ни малейшего чувства жалости. Но почему же нет облегчения от раздирающей меня ревности? Где радость от удовлетворенного чувства мести? Вместо облегчения еще большая злость овладевает мной, но только теперь к себе самому; она словно рикошетом вернулась к своему источнику, усилившись в несколько раз и отвращением наполняя мне душу. Куда деться от этого тошнотворного торжества ненависти? Я не испытываю чувства вины за содеянное, а только жалость к себе. Раздирающая душу жалость выдавливает крупицы слез от мною же расстрелянного желания любить.
       Остатки надежды на любовь уходят вместе со слезами, которые уже невозможно вернуть. Я так хотел любить, любить без конца, отдавая всего себя целиком, и радуясь любви, как теплому весеннему солнышку. А вместо этого убил веру в любовь и желание любить, будто растоптал ростки первых подснежников. Вот и жалость уходит, оставляя после себя гадкую пустоту, все отчетливее заполняемую злостью. Себя я ненавижу еще больше, чем их, скорчившихся у моих ног. Жалость к себе оборачивается жалостью к ним, а недавняя злоба на жену, за то, что она изменила мне, за то, что сделала со мной, и за то, что я ее ОШИБКА, -- вся эта злоба вернулась обратно в меня, требуя удовлетворения и окончательного триумфа.
       От распирающей ненависти ко всему, и прежде всего к самому себе, от беспомощности, я в отчаянии несколько раз пинаю неподвижные тела -- за то, что она лишила меня любви, веры в любовь, надежды на любовь. Я ненавижу всех и вся, и прежде всего себя за ту злобу, которая торжествует во мне, за то, что она победила, одержав верх надо мной и над той любовью, которая еще недавно жила во мне надеждой. И нет теперь другого способа справиться с победившей ненавистью, кроме как раздавить ее в себе самом.
       Чувствую, как кто-то, словно давно ожидая, стоит за моей спиной. Подставляю рот для прощального поцелуя, губами ощущая омерзительный холод металла.
       Грохот выстрела сливается со звоном разбитого стекла. Кто-то будто пытается разбить невидимую преграду и освободиться от сковывающего пространства.
       Еще один удар по стеклу, и открываю глаза, желая понять, что происходит.
       В окне промелькнула белая тень, стремительно падая вниз.
       Мгновение спустя послышался приглушенный стон с облегчением вырвавшейся боли.
       -- Что это? -- спросил Дмитрий, почувствовав, что именно произошло.
       -- Такое впечатление, словно кто-то выпал из окна.
       -- Странно. Зачем.
       В этих словах не было вопроса.
       -- Почем я знаю, зачем. Пьяный, наверно.
       -- Объяснить все пьянством самый легкий способ; на самом же деле оно лишь следствие, а не причина.
       -- В таких случаях обычно не думают, что делают и зачем, -- недовольно пробурчал сосед, и добавил: -- Пойду посмотрю, кто этот самоубийца и откуда.
       Ковыляя на костылях, сосед вышел из палаты, даже не пытаясь скрыть своего любопытства.
       "Ему интересно, -- подумал Дмитрий. -- Он хочет увидеть своими глазами, стать очевидцем чужого несчастья. Не каждый же день люди выпадают из окна. А если бы это выпрыгнул я, как бы, наверно, он радовался, чувствуя себя главным свидетелем трагедии".
       У Димы было такое чувство, словно это он, он падал вниз, ища в земле последнее успокоение.
       "Как там хорошо и спокойно. Наверно, после убийства жены я бы так и поступил. Зачем жить? Убить ее и себя -- это был бы логичный конец драмы под названием "моя жизнь".
       Дверь палаты отворилась, и вошел сосед. Он молча присел на стул рядом с кроватью, на которой лежал Дмитрий.
       -- Какой-то сумасшедший сиганул из окна седьмого этажа.
       Они находились на третьем.
       -- Лежал он в терапии, -- продолжил сосед, -- и говорят, что уже раньше пытался покончить с собой. Тогда его спасли. А теперь, как был в пижаме, так и бросился вниз, даже не пытаясь открыть окно. А что там внизу творится, где он приземлился, я не видел.
       -- Но почему он сделал это? -- спросил Дмитрий без всякого любопытства.
       -- Говорят, будто жена бросила, вот и свихнулся. В прошлый раз, когда падал, сломал ногу, а теперь и не знаю, жив или нет.
       В палату вошла санитарка со шваброй. Пока она делала уборку, Дмитрий думал о том человеке, который не выдержал и решился на самоубийство.
       "Как бы я хотел быть на его месте. Зачем жить, если то главное и последнее, ради чего жил, отобрали, когда нет веры и нет любви? Чем жить? Нет, действительно лучше умереть".
       -- Что там, сестра? -- обратился сосед к санитарке.
       -- Где? -- не понимая, откликнулась та.
       -- Там, внизу. Что там с этим чокнутым, который выпрыгнул из окна?
       -- Да ничего страшного. Упал на землю прямо на куст роз. Не разбился. Хотя, наверно, очень хотел, поскольку не впервые уже пытается.
       -- Но почему, почему? -- не выдержал Дмитрий.
       -- Говорят, из-за жены. Будто бы жена его бросила. Вот он и решился на самоубийство. Но я лично не верю. Кто сейчас будет убиваться из-за любви? Разве что сумасшедший какой.
       -- Говорят, он и был сумасшедшим, -- встрял в разговор сосед.
       -- Скорее всего, -- предположила санитарка. -- Хотя, кто его знает. Лежал-то он в терапии. А впрочем, все может быть. Чужая душа потемки. Раз хочет, пусть бьется. Но только насмерть. А то бросается вниз демонстративно, ища прощения, ломает себе что-то, а потом лечи его. Нет, я бы таких не спасала, и лечить бы не стала.
       "Меня бы они тоже не поняли", -- подумал Дмитрий, а вслух заметил:
       -- Но ведь так просто не пытаются покончить с собой. Наверно, были веские причины для такого поступка.
       -- Возможно. Но только если он действительно из-за любви бросился, то я лично не верю. Ну, бросила жена. Ну и что! Стоит ли из-за этого убиваться? Другую найдешь.
       "Нет, они просто не желают понимать. Если это не укладывается в их привычные представления, так значит, и неверно, и невозможно. Все, что выходит за пределы их ограниченного опыта, -- недостойно доверия!"
       -- Но ведь он, наверно, любил ее, любил, причем только ее, -- невольно воскликнул Дима.
       -- Ну и что, -- равнодушно заметил сосед. -- Все равно не стоит. Я бы ни за что не стал из-за бабы бросаться насмерть.
       "Ты бы, конечно, не стал. Потому тебе и не понять", -- подумал Дмитрий.
       Санитарка уже закончила уборку, но почему-то не уходила. И хотя она уже высказала свое отношение к произошедшему, но что-то, видимо, удерживало ее, словно сказала она не все или не то, что думала, а может быть, не то, что хотела сказать.
       -- А что почувствовали бы вы, если бы кто-нибудь из-за вас так? -- обратился к санитарке Дмитрий.
       -- Из-за меня? -- удивилась девушка. И по тому, как она спросила, было очевидно, что вопрос показался ей комплиментом. -- Ну, я бы, я...
       Санитарка запнулась, видимо, не зная что сказать.
       -- Если бы из-за вас он пожелал смерти, если бы вы своим равнодушием подтолкнули его к такому решению, -- настаивал Дмитрий, -- тогда, наверно, вы бы иначе отнеслись к этому человеку. Ведь вы, женщины, не цените и не понимаете мужской любви. Для вас это забава, игра самолюбия, не более. Пока вы сами не полюбите, до тех пор не поймете, почему человек предпочел жизни смерть. Вы хотите, чтобы вас любили, но не понимаете, с какой страшной вещью играете; вы не верите в отчаяние из-за любви, хотя желаете, чтобы из-за вас погибали. Когда ради женщины идут на смерть, это льстит их самопредставлению. Вам не понять, что движет самоубийцами, когда обманутые и покинутые, они предпочитают умереть, нежели жить без веры и любви. Или, может быть, вы считаете, что лучше убить свою жену, вместо того, чтобы самому выбрасываться из окна?
       -- Глупости вы говорите, -- ответила санитарка и покраснела.
       -- Ну посудите сами, зачем ему жить, когда все то лучшее, ради чего он жил и во что верил, оказалось обмануто и разбито. Чем жить? Для чего вообще жить? -- все более горячился Дмитрий, подогреваемый воспоминаниями о недавно пережитом во сне, бессознательно пытаясь избавиться от груза продолжающих терзать сомнений и тревог.
       -- Какие страшные вещи вы говорите, -- сказала санитарка, замахав руками.
       Вдруг все замолчали. Может быть, не знали, что сказать, а может быть, не хотели говорить то, что чувствовали. Пауза длилась долго, пока раздавшийся звонок не позвал санитарку в коридор. Она вышла, сосед последовал за ней. Дмитрий опять остался один на один со своими мыслями.
       "И почему я раньше не думал об этом? Быть может, это действительно выход из положения? -- спросил Дмитрий себя, но тут же почувствовал неприятие не только вопроса, но и всю нелепость возможного для себя ответа. -- На самом деле, чем это не выход? -- не унимался Дмитрий, зная, что это лишь игра "в кошки-мышки" с самим собой. -- Ведь она никогда не поймет, что двигало мною, даже когда я любил ее. Любил? А может быть, люблю?"
       И как только произнес последнее слово, так ощутил, как болью отозвались воспоминания о чувстве, когда-то делавшем его счастливым. Дмитрий поразился своему невольному признанию, спохватился, но слово было произнесено. Да и как можно было скрыть очевидное?
       "Да, люблю, потому и мучаюсь, потому и возникают эти мысли о спасительном самоубийстве. Я хочу, чтобы она вернулась и у нас было бы все как прежде. Если кто-нибудь скажет, что это невозможно, то стоит ли тогда жить, когда не на что надеяться? Когда уходит любовь, разве можно чем-то заполнить образовавшуюся пустоту? Любовь невозможно заменить ничем! Это все равно что пытаться повторить неповторимое. Вкусив однажды счастье любви, я уже не могу представить, как можно жить иначе, а главное -- чем жить".
       Дмитрий говорил это себе и уже не чувствовал прежнего отчаяния, а слово "любовь", так часто произносимое, становилось все больше и больше, заполняя пространство внутри и вокруг него.
       Возраставшее желание любви постепенно уходило от образа жены, оставляя след сожаления и грусти; когда же видение измены вновь вставало перед глазами, Дмитрия охватывало желание мести. Все связанное с женой вызывало лишь страстную потребность уничтожения и самоуничтожения. Равнодушию не было места.
       Чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей, Дмитрий включил телевизор. С экрана на него смотрело удивительно трогательное женское лицо. Женщина что-то говорила, и выражение ее глаз, весь ее облик растворял его еще не остывшую боль воспоминаний. Любопытство взяло верх, и Дмитрий включил звук. Женщина читала стихи.
      
      
       Как не могу я не любить,
       Так не могу и ненавидеть.
       Хочу плохое позабыть,
       Чтобы смогла тебя увидеть.
      
       Былого счастья не вернуть,
       Как не прийти мне с покаяньем.
       Хочу я навсегда заснуть,
       Назначив Там тебе свиданье.
      
       Пойми меня, как можешь ты!
       Пойми меня без сожаленья!
       Пойми и, может быть, прости,
       Отбросив всякие сомненья.
      
       Я вся твоя, я вся с тобой,
       Хотя сейчас меня нет рядом.
       Все искуплю любой ценой,
       Достойно встав под твоим взглядом.
      
       Будь выше злобы торжества
       И не поддайся чувству мести, --
       Ведь я во всем всегда твоя,
       Лишь упаси себя от смерти!
      
      
       -- Да что же это такое, господи! -- в отчаянии воскликнул Дмитрий, и резко выключил телевизор. -- За что мне такие мучения? За что?!
       Ему было плохо, ужасно плохо -- как в далеком детстве после родительского дня в пионерском лагере, когда он был вынужден оставаться один среди враждебно настроенных к нему подростков, которые видели в нем чужака только лишь потому, что общим играм он предпочитал казавшиеся всем странными и непонятными уединенные размышления. Единственным верным другом были старые отцовские часы, поскольку они всегда отвечали все тем же тиканьем, разговаривая на известном только им обоим языке, понимая многое из того, что окружающие люди понимать просто не желали.
       И как когда-то в детстве, Дима решил спрятаться под одеялом, скрывшись таким образом от посторонних взглядов. Он накрылся с головой и почувствовал, как темнота проникает в него, делая частью грозового облака, вобравшего грязные пятна несправедливостей и обид, и вот-вот готового разразиться слезами любви и прощения, унося с собой остатки страданий и бед. И словно облегчение, струйки благодатного дождя потекли по щекам, коснулись губ...
       Дима долго и безутешно плакал, пока, наконец, окружающий холод равнодушия не воссоздал из его слез ледяную скорлупу одиночества.
       -- Спишь?
       Это был голос Вольдемара.
       -- Нет, не сплю.
       -- Я тебе принес кое-что поесть.
       -- Спасибо.
       -- Кушай на здоровье.
       Но Дмитрию было не до еды -- другие мысли, иные чувства и переживания заполняли его внутреннее пространство. Волновало только одно: как жить без веры и без любви?
       Заметив следы слез на лице друга, Володя спросил:
       -- Что-нибудь случилось?
       -- Ничего, -- ответил Дмитрий и, помолчав, сказал. -- Знаешь, Вольдемар, я долго думал о том, что ты мне сказал. Неужели действительно деньги тебе дороже и ты предпочтешь выгодную сделку, вместо того чтобы поухаживать за больным другом? Ведь у меня никого ближе тебя нет!
       Володя не ответил.
       Они долго молчали, пока, наконец, Дима не решился спросить о главном.
       -- Ты попросил жену, чтобы она дала возможность дочери навестила меня?
       Вольдемар еле слышно буркнул:
       -- Ну, просил.
       -- И что же она ответила?
       -- Сказала, что ребенка не даст и что у дочери твоей новый папа.
       -- Но ведь Ляля...
       -- Что Ляля, -- грубо перебил Вольдемар. -- Она живет с матерью, и та не собирается никому отдавать свою дочь. А тебе супруга просила передать, чтобы ты больше ее не беспокоил; жили без тебя, проживут и дальше. И дочку воспитают без тебя.
       -- Как это? -- Дмитрий почувствовал, как внутри все задрожало.
       -- А так.
       -- Ты сам разговаривал с дочерью? -- теряя последние остатки самообладания, спросил Дмитрий.
       -- Разговаривал.
       -- И что?
       -- Когда я рассказал ей о тебе, то она сказала дословно следующее: "Мы папу не любим". Вот так. Ну а потом заторопилась, сказала, что ей некогда, потому что ее ждет папа Леня.
       Вновь наступила мучительная пауза.
       -- Кто это, папа Леня? -- не выдержал Дмитрий.
       -- Наверно, очередной ухажер твоей жены, -- ответил Вольдемар.
       Дима почувствовал, что уже не в состоянии о чем-либо спрашивать. Наверно, это известие и была последняя капля терпения, о которой он думал со страхом.
       Оцепенев от боли, Дмитрий лежал и глядел в потолок. Вольдемар понимающе молчал.
       "Почему, почему они не дают мне дочь? -- обращаясь неизвестно к кому, говорил про себя Дмитрий. -- Разве я не люблю ее и не заботился о ней? Разве я плохой отец? Зачем они лгут, зачем клевещут на меня? Неужели они не понимают, что на неправде ничего основательного построить нельзя? Ведь я учу дочь быть честной и справедливой. Но может быть, именно это им и не нравится? Что же мне делать? Они лишают меня возможности воспитывать дочь и даже видеться с нею, то есть фактически не дают любить своего ребенка. Неужели же они не понимают, что клеветой ничего не добьются, что правда рано или поздно обнаружит себя? Ведь они не могут не понимать, что творят зло. Они знают, что неправы, но полагают, что останутся безнаказанными. Наверно, просто не понимают, что нравственный закон осуществится с неизбежностью по отношению ко всем, кто его нарушает, независимо от того, верят в его силу или нет.
       Что же мне делать с этими людьми? Впрочем, на них мне наплевать, ведь глупого никогда не разубедишь в его глупости. Но они творят зло, фактически растлевая еще незрелое сознание моей дочери. Что же делать? Молча взирать на творящееся зло или восстать против несправедливости? Ведь меня хотят лишить ребенка, а его -- моей любви! Как разорвать порочный круг, в котором дочь повторяет судьбу своей одинокой матери? Казалось бы, проще всего успокоиться и оставить все как есть. Но смирению ни я, ни дочь не найдем оправдания, и всю последующую жизнь я буду мучиться тем, что однажды умыл руки. Ведь если лет через десять дочь спросит, почему я не дал ей того, что мог и хотел дать, а я начну объяснять, будто глупо было бороться, -- она будет права, если упрекнет меня в неискренности, раз я не отстаивал свое право на любовь. Умыть руки, оказывается, не так-то просто, ведь тем самым я принимаю всю ответственность за то бездействие и фактическое пособничество злу, которое будет осуществляться с моего молчаливого несогласия. Ведь это означает бросить в опасности того, кого я могу и должен спасти! Оставить все как есть нельзя, но и в открытом противоборстве вряд ли одержу победу. Насилие не даст желаемого результата! К тому же, в этой войне я не выйду победителем, поскольку не смогу унизиться до тех средств, которые используют мои противники. Им победа важна любой ценой -- мне нет! Как можно одержать верх над тем, для кого все средства хороши? Но стоит ли делать вид, что не замечаешь коварства своих врагов, когда они готовятся обмануть тебя? Если я захочу победить, то, очевидно, буду должен бороться теми же недостойными средствами, а может быть, и худшими. Но если я до этого опущусь, то чего будет стоить моя победа? И буду ли я достоин любви дочери, став таким же, как те люди, которые не пускают ребенка к тяжело больному отцу. Получается, что и победить невозможно, и смириться нельзя. Но почему я не могу победить, почему не могу смириться и почему должен нести этот крест? Ответ может быть только один: я не могу иначе! Не могу стать другим, а потому вынужден быть собой! А это и труднее, и легче, чем быть чужим самому себе".
       Вольдемар не выдержал и, посмотрев на часы, сказал:
       -- Мне пора.
       Дмитрий не ответил, продолжая недвижно лежать, уставившись в потолок.
       Вольдемар собрал вещи в сумку и вышел из палаты.
       Дмитрию казалось, что внутри него безраздельно господствует космический холод, умерщвляющий все живое. Этот холод заставлял неметь пальцы рук и ног, пробираясь все дальше и глубже, проникая до самых отдаленных уголков души. По опыту Дмитрий знал, что единственным спасением от этой сковывающей все существо стужи могут служить только слезы. И он заплакал. Сначала молча, а потом все более и более освобождая свой страх, негодование и ненависть к тем, кто презрел нормы морали, являющиеся единственным основанием взаимопонимания между людьми.
       Он плакал, но никто не видел его слез. И чем более плакал, тем более на место ненависти и боли приходило отчаяние. Дмитрий чувствовал, что теряет веру в людей, и не мог объяснить, как и почему так случилось, что место любви заполнила ненависть.
       "Жена не могла не понимать, какие страдания причинят мне ее слова. Разве моя любовь пробудила в ней только желание мести? Но за что она мстит мне? За свои несбывшиеся мечты? А может быть, таким образом она мстит своему отцу за то, что он бросил ее в детстве?"
       Ответа Дмитрий не находил, а отчаяние все более набирало силу. Казалось, еще немного, и пальцы рук соскользнут с последнего выступа надежды, за который он продолжал держаться, и ничто уже не помешает сорваться в пропасть безверия.
       Лишь несколько дней назад все представлялось таким надежным и прочным: впереди блистала радужная перспектива, была вера в собственные силы и необходимость того дела, которым он занимался, были друзья, коллеги, жена, дочь, любимая работа, здоровье и молодость, будущее казалось светлым и радостным, а грядущее не внушало ни малейшего опасения. И пусть он еще не нашел своего пути, но впереди была вся жизнь, и каждый год сулил огромные возможности. Дмитрий верил в свою счастливую судьбу, но оказался абсолютно беззащитным перед подкараулившей его смертью, сполна вкусив весь трагизм человеческой жизни. Радужные перспективы рассыпались в прах, будущее было непредсказуемым, и он уже не мог строить никаких планов, зная по опыту, что невозможно предугадать, что именно произойдет в следующее мгновение.
       Не во что было верить и некому было доверять, если даже самые близкие друзья сомневались в его искренности. Дмитрий был покинут всеми. Жизнь теряла последние остатки смысла, который раньше хоть как-то наполнял радостью проживаемые дни. Дмитрий мог умереть, но почему-то не умер. А может быть, было бы лучше, если бы умер? В его теперешней жизни не было смысла. Если раньше Дмитрий находил утешение в иллюзиях, то теперь был лишен даже этого. Последняя соломинка выскальзывала из рук.
       Сам не зная почему, Дмитрий взял со стола принесенную Марией книгу, и чтобы хоть чем-нибудь заполнить мертвящую пустоту отчаяния, начал читать в первом попавшемся на глаза месте.
      
       Нам все дано: и счастья радость,
       И боль, и слезы, и любовь,
       Христом подаренная благость,
       Грехи купившего за кровь.
      
       Но нет, не ценим мы избытка
       И жизнь, что Богом нам дана.
       Хотим все большего -- вот пытка,
       Чем наградил нас Сатана.
      
       Желаем лучшего порочно,
       Не овладев тем, что дано.
       И потому все в нас непрочно.
       Себя убить нам суждено.
      
       Мы лицемерим беспрестанно,
       Прося у Бога благодать,
       И предаем Христа нещадно,
       Готовя крест ему опять.
      
       Себя мы продали все в рабство
       Желаний тленных и грехов.
       Не отдадим свое богатство
       За славу от дара волхвов.
      
       Всю жизнь наполнили страстями
       Побольше взять, купить, продать.
       Мы трупами живыми стали,
       Мечтая вновь пожить опять.
      
       Но не дадут билет нам в Вечность
       За злато, ни за серебро,
       И не купить чистосердечность,
       Что в детстве брошена давно.
      
       Но грязи всей своей не видя,
       Надеемся проникнуть в Рай,
       Родных и близких ненавидя,
       И проклиная невзначай.
      
       В вине мы утопить готовы
       Уродство собственной души.
       И не слышны сквозь стены стоны
       Самими созданной тюрьмы.
      
       Нас звезды красотой не манят,
       А только банковский билет.
       Да кошелек пустой в кармане
       Уж шепчет: "Счастья в жизни нет".
      
       К чему нам вечность мирозданья --
       Ее купить ведь не дано?!
       Но плачем ото всех мы тайно,
       Не в силах выплакать всего.
      
       Не понимать ведь мы не можем,
       Что миром правит доброта.
       Нам кажется, что мир так сложен --
       А просто совесть не чиста!
      
       Зачем живем, к чему стремимся?
       Боясь узнать, в чем жизни смысл,
       Тем пуще в пьянстве веселимся,
       Чем больше чувствуем свой стыд.
      
       Себя порой нам очень жалко,
       И слез удавка так сильна,
       Что если смерть придет внезапно,
       То жизнь пойдет вся с молотка.
      
       Мы недостойные созданья
       Забот и милости Творца.
       И не нужна Христа нам Тайна,
       Ведь жизнь напрасно прожита.
      
      
       Дмитрий с силой захлопнул книгу. Но чуть погодя вновь открыл и с отвращением и злостью стал читать.
      
      
       Не можем жить мы без обмана,
       Ложь стала нам как естество,
       И не спастись уж от капкана
       Самообмана своего.
      
       Стремимся вроде к чистоте мы
       И к справедливости во всем,
       Но совладать в нас нету силы
       С грехопаденья торжеством.
      
       Вот так и мечемся повсюду --
       Меж святостью и тем грехом,
       В чем виноваты друг пред другом,
       Но прежде все же пред Творцом.
      
       И нас ничто не успокоит --
       Ни счастья радость, ни любовь.
       Вся наша жизнь гроша не стоит,
       Мы падать будем вновь и вновь.
      
       И только мягкая могила
       Заставит страсти обуздать,
       Понять, что в вере наша сила,
       И с этим знаньем мудрым стать...
      
      
       Дима с силой швырнул книгу на пол.
       "Как мне все надоели! Это просто невыносимо! Я ненавижу всех, и все ненавидят меня! Я всем чужой, и все вокруг чужие! Мне никто не верит. Никто не хочет мне помочь. Нет, я этого не вынесу! Никогда прежде я не был так одинок, и никогда раньше мне не приходилось испытывать таких физических и душевных мук! Вряд ли кому-либо было хуже! Я не могу найти спасения ни в чем, словно все совершенные мною на протяжении жизни грехи навалились одновременно".
       Больше всего на свете Дмитрий желал сейчас успокоения и веры. Но ни того, ни другого не находил. А главное, не знал где искать.
       Ничто не могло сравниться с той раздирающей болью отчаяния, которая овладевала Дмитрием, когда он задумывался о будущем или вспоминал прошедшую жизнь, каждый раз удивляясь, что все воспоминания были лишь о том, как и кого он любил.
       Дмитрий лежал с закрытыми глазами, вспоминая то чувство к родителям, которое своей первозданностью и непонятостью запечатлелось в памяти стоном детских беспричинных слез. Он вспоминал эти слезы и чувствовал, как его девочка, так же как и он когда-то в детстве, нуждается в любви, -- в любви, в которой все понимание без слов, которая есть только взгляд и распирающая грудь радость, позволяющая взлететь.
       "Неужели моя дочь никогда не ощутит этого неслышного созвучия чувств? Неужели в ее памяти не останется печально-радостного переживания грусти, которым впоследствии она будет сверять все свои увлечения и желания?"
       От этого болью пронзившего чувства Дмитрий открыл глаза.
       "Нет, не могу. Неужели всего этого не будет или, вернее, не будет меня и моей любви -- той давней детской тоски, и уже моя дочь, которой я хотел подарить все то, что не сполна испытал сам, останется без любви, как и я когда-то? Нет, это невыносимо! Почему, почему они не позволяют дочери приехать? Ведь это бесчеловечно! Как же мне любить их, когда они творят такое, если только злоба живет в их душах, как не испытывать ненависть к тем, кто лишает меня и мою дочь любви?"
       И только Дмитрий почувствовал, как то единственное, что еще удерживало от падения в пропасть, начало уходить из-под ног, отчаяние стало сменяться абсолютным безразличием к собственной участи. Все, во что он раньше верил, что дарило свет надежды и радость каждого дня, тишину покоя и целительную силу любви -- все это сметал смерч ненависти, несущий боль и отчаяние. Если раньше, когда вера жила в душе, казалось, что все управляется Провидением, и Оно придает жизни смысл и надежду, озаряя светом благодати, то теперь жизнь выглядела как одно большое несчастье, и происходящее с ним и вокруг него Дмитрий начинал оценивать апокалипсически. Тепло и свет сменялись холодом, в котором умирали надежды и последние остатки веры. Казалось, он медленно срывается в бездонную пропасть, а впереди уже не будет никакого спасительного выступа, за который можно было бы ухватиться.
       Контраст недавнего прошлого и настоящего был настолько разителен, что, с одной стороны, это еще больше подталкивало к отчаянной мысли, а с другой, заставляло все сильнее цепляться за ускользающий краешек веры. Но самое главное, Дмитрий не мог понять, за что такое страдание уготовано именно ему, чем он заслужил это несчастье, почему последнюю любовь -- любовь к дочери -- у него отнимали, оставляя в полном одиночестве, один на один со смертью.
       Дмитрий не знал, как справиться с этой нарастающей болью. Единственное, что согревало и сохраняло желание жить, была мысль о дочери, чувство любви к ней. Но теперь у него отбирали и эту последнюю надежду, а вместе с ней веру в то, что на земле существует справедливость, и Бог, который есть Любовь.
       В дочери он видел возможность создать плоть от плоти своей идеальную женщину -- свою давнюю сказочную мечту, которая была чище и выше всего окружающего. Истоки этого чувства отыскать было невозможно. Любовь к дочери помогала Дмитрию верить, что он кому-то нужен, и жизнь его не напрасна. Сознание того, что в нем нуждаются, давало силы жить. Любовь к дочери была верой в добро, которое пусть не господствует, но хотя бы иногда побеждает, несмотря на закон личной выгоды, подчиняющий себе людей. Теперь же у него отбирали последнюю веру, оставляя ни с чем. Пустота заполнялась болью и ненавистью. Но самое главное -- Дмитрий не мог ответить на вопрос, Почему, Чем он заслужил такую участь.
       Дмитрий был влюблен в свою дочь страстно и самозабвенно. Она была его любовью во всей своей полноте и непосредственности, смелости и чистоте, безо всяких страхов и мыслей. Это не была любовь к какой-то конкретной женщине и даже не любовь к себе самому, а непонятное чувство, которое наполняло все его существо, заставляя жить и, среди совершаемых грехов, делать добрые дела -- бессмысленные благородные поступки, которые никогда не приносили выгоды, но давали гораздо большее -- необъяснимую радость, стоившую всех возможных выгод и благ. И чем б?льшими были материальные потери в таких поступках, которые казались посторонним необъяснимыми и глупыми, тем больше Дмитрий испытывал чувство радости от сотворенного им добра. И хотя иногда приходилось жестоко расплачиваться за эти проявления благородства, почему-то он никогда не сожалел о содеянном.
       "У меня не было и никогда не будет ничего подобного, потому что такая любовь возможна только между дочерью и отцом. Но как мне справиться с этим невыносимым страданием? Как?! Нет, я не выдержу! Это выше моих сил! Я готов убить кого-нибудь из тех, кто причиняет мне невыносимые муки, лишая меня любви. Но они далеко, и я бессилен что-либо сделать. Но как, как избавиться от этих мучений? Это выше моих сил! За что мне такое наказание? Почему всемогущий Бог допускает такую несправедливость? Ведь я так мечтал о ребенке, любил его еще неродившегося, задолго до моего знакомства с женой! Почему же у меня отбирают последнюю надежду на счастье?"
       Дмитрий чувствовал, как ненависть все более замутняет сознание и подчиняет его волю, разжигая желание заглушить мучительную боль, причинив боль другому существу. И хотя он был убежден, что зло в ответ порождает только зло, однако в данный момент жаждал убийства. Он желал любви, считал любовь единственно верным средством решения всех проблем. Но сейчас ему хотелось родить смерть.
       "Нет выхода, -- подумал Дмитрий, но тут же возразил себе: -- Нет, выход есть! Как же я забыл о нем?! Всегда есть запасной выход! Надо прекратить эти невыносимые страдания. И в данной ситуации этот выход для меня единственно возможный".
       Смерть, всегда казавшаяся далекой, теперь не только не страшила, но представлялась единственно возможным средством унять непереносимую боль. Дмитрий не видел смысла жить, поскольку был лишен надежды и веры, которые заключались для него в любви к дочери.
       "А есть ли бог? Если он существует, то как допускает такую несправедливость? А если его нет, тогда и бояться нечего!"
       В бумажнике лежало бритвенное лезвие. Другого средства покончить с собой не было.
       "Зачем жить, если нет того, ради чего живешь, -- уже совершенно спокойно подумал Дмитрий. -- Воспользоваться случаем и перерезать себе вены. Это будет последняя ночь моего страдания и одиночества. Другого более удобного момента может не представиться. Лишь под утро обнаружат лужу крови. И ни к чему будет операция. Зачем лечить ноги, если я не хочу жить".
       Никогда прежде он не был так одинок. Никогда раньше отчаяние не подступало так близко. Впервые в жизни он желал собственной смерти. И хотя понимал, что это бегство и проявление слабости, но другого выхода не находил. Зачем, к чему все эти тревоги и волнения, когда за гранью смерти нет ничего, кроме покоя.
       Дмитрий еще раз с облегчением подумал о смерти, но представить ее так и не смог. Страха не было -- лишь отчаяние и полное безразличие к возможному исходу. Господствующий в душе смерч волнений от неразрешимых проблем охватил все его существо, и Дмитрий почувствовал, что вырваться из этого круговорота у него нет сил. Он искал спасения, облегчения своих страданий, что, наверно, делал бы каждый человек в его положении. Но не находил. Проще всего было расслабиться и смириться с собственной участью, но Дмитрия, почему-то, не покидала надежда освободиться из этого капкана, который он сам для себя сотворил.
       Неожиданно в палату вошла Мария. В руках она держала шприц и ватку.
       Не говоря ни слова, Дмитрий повернулся на бок и приготовился почувствовать облегчение от той маленькой боли, которая должна была проникнуть в него, почему-то подумав: "Разве спасение может быть болью?"
       Укол был такой искусный, что Дмитрий почти ничего не ощутил. Разочарованный, он взглянул на медсестру, и та замерла под его вопрошающим взглядом.
       -- Я сделала вам больно?
       -- Нет, -- отстраненно ответил Дмитрий.
       -- С вами что-то случилось? -- с неподдельным участием спросила Мария.
       -- Ничего. Просто видел сон.
       -- И что же вам снилось?
       -- Жена.
       По тому, как Дмитрий произнес это слово, медсестра поняла, что лучше ни о чем не расспрашивать.
       Дмитрий лежал и чувствовал, как укол освобождает его от физической боли, отдавая всецело нестерпимым душевным мукам.
       -- Что вам еще? -- грубо спросил Дмитрий.
       -- Мне нужно подготовить вас к операции, -- спокойно ответила Мария.
       -- А когда операция?
       -- Завтра. Дело в том, что перенесли выходные, и поэтому нужно успеть сделать операцию до того, как начнутся праздники.
       -- А зачем делать операцию?
       -- Чтобы вы поправились.
       -- А зачем поправляться?
       Вопрос застал медсестру врасплох, и она с недоумением посмотрела на Дмитрия.
       -- Как это зачем? Чтобы вернуться домой к своей семье, где, наверно, вас ждут жена и дети.
       -- А если никто меня не ждет, что тогда?
       -- Такого не бывает. Кто-то вас обязательно ждет. Есть же у вас родные или просто близкие люди?
       -- Есть. Но если честно -- я всем чужой.
       -- Как это чужой?
       -- А вот как. Я лежу здесь уже неделю, а ко мне никто из родных не приехал, и даже не поинтересовались, где я и что со мной.
       -- А жена? Дети у вас есть?
       -- Да. Но жена отказывается приехать, и даже дать привезти ребенка.
       -- Почему? Разве она вас не любит?
       -- Похоже, что нет.
       -- Что же между вами произошло?
       Дмитрий испытывал неодолимое желание поделиться с кем-то своей болью, но Мария была абсолютно чужой ему человек, и потому он не считал возможным взваливать на нее весь груз своих страданий и слез.
       -- Прежде всего не волнуйтесь, -- удивительно участливо произнесла медсестра и улыбнулась. -- Все будет хорошо, только не думайте о плохом.
       -- Не так-то это легко, -- заметил Дмитрий.
       -- А вот если будете думать, то и будет плохо, -- по-матерински посоветовала Мария, и двумя теплыми ладонями нежно погладила Диму по лицу.
       Неожиданное и удивительно трогательное прикосновение поразило Дмитрия, отчего он невольно сразу весь расслабился и почувствовал необыкновенный покой. Прежде с ним так никто не обращался. Никто и никогда. Дмитрий чуть не заплакал, настолько непосредственность касания и то, как Мария посмотрела ему в глаза, тронули его до глубины души.
       "Ну почему, почему никто прежде со мной так не обращался? Никто, даже мать", -- с горечью подумал Дмитрий.
       Мария была тем типом женщины, которую он всегда хотел видеть своей женой или матерью. Но почему-то такие женщины всегда предпочитали выходить замуж за других.
       -- Вам, наверно, тяжело все время лежать в одном положении, -- сказала Мария. -- Снимите рубашку, я протру вам спину.
       Дмитрия удивило такое участие, но без лишних слов он снял рубашку. Мария смочила ватку в какой-то жидкости и плавными движениями стала протирать Дмитрию спину. От того, как она это делала, он испытывал удивительное облегчение. Казалось, Мария гладила его. Касания рук медсестры были удивительно нежными.
       Вдруг Дима ощутил пронзительность прихода давно забытого чувства, которое привело его в состояние онемения, заставив задержать дыхание и замереть. От волнения он содрогнулся, и сразу же мурашки пробежали по телу. Пытаясь понять свои переживания, Дмитрий в который раз ощутил безуспешность попытки выразить словами то, что жило лишь чувством.
       Он как-то сразу позабыл о своих страхах, целиком доверившись этой вдруг переставшей быть чужой женщине. Не различая ничего, кроме теплых рук Марии на своей коже, почувствовал, как от неожиданной и нежданной ласки тает ледяная скорлупа его одиночества. Дмитрий испытал неодолимое желание превратиться в пар и подняться ввысь, чтобы плакать, плакать каплями дождя, целуя чьи-то незнакомые лица, и любить, любить, любить...
       -- Как это случилось? -- спросила Мария и взглядом указала на перевязанные бинтами ноги Дмитрия.
       -- Мотоциклист сбил.
       -- Ты его простил?
       Этот вопрос показался Диме неожиданным.
       -- Не знаю.
       -- А ты прости. И сразу станет легче.
       -- В душе-то я его давно простил, и нет у меня на него никакого зла, -- попытался объяснить Дмитрий. -- Но дело в том, что он поступает нечестно, отказываясь от ранее сделанного признания в собственной вине.
       -- Значит, на самом деле ты его не простил, -- заключила Мария.
       -- Конечно, нет. Ведь в результате я потерял все: здоровье, работу, семью.
       -- А ты все же прости их: и мотоциклиста, и жену. Поверь, это нужно прежде всего тебе самому. Ведь именно тебе сейчас хуже всех.
       -- Но ведь это несправедливо!
       -- Мы судим о справедливости с точки зрения наших сиюминутных представлений о том, что есть благо для нас; но они столь ошибочны.
       -- Если делающий беззаконие остается безнаказанным, а невинный осужден, то в чем же тогда справедливость?
       -- Разве можно позавидовать тому, кто творит зло? Вряд ли он счастлив. Никакие выгоды не смогут компенсировать утраты совести. Тот, кто выбирает неправду, рано или поздно будет повержен собственной ложью. Униженность праведника прямо противоположна его последующей торжествующей славе.
       -- Значит, нужно терпеть, надеясь на последующее воздаяние? -- со злой усмешкой спросил Дмитрий.
       -- Не в том ли состоит справедливость, что злом человек сам себя наказывает, а добром вознаграждает? -- невозмутимо произнесла Мария.
       -- Как же жить без справедливости?
       -- В праведности. Любовь невозможна без правды, а без любви нет счастья. В этом, наверно, и состоит справедливость.
       Дмитрий ощутил острую потребность поделиться всеми своими сомнениям и, набравшись смелости, задал вопрос, который терзал его последнее время.
       -- Как же мне простить жену, когда она предала меня, бросив в самую трудную минуту? Не только сама в больницу не приехала, но и ребенка не позволяет привезти.
       -- А вот когда простишь, тогда и поймешь. Все мы не без греха. Быть может, для того чтобы полюбить, нужно предать, отречься, изменить, а возможно, и умереть. Смысл общения с людьми как раз и состоит в прощении их недостатков. Только так можно спасти от окончательного падения. Путь сквозь ошибку лежит через прощение. Прости, если любишь. Любовь все искупает.
       -- Почему мне попалась такая жена!?
       -- Если бы хорошие жены доставались исключительно хорошим мужьям, то не было бы равновесия в мире. Каково детям в семьях, где хотя бы один родитель не любит? Кто будет любить плохих жен и мужей? Хотя... нет плохих ни жен, ни мужей, есть лишь те, кто не любит свою половинку.
       -- Любовь была для меня наивысшей ценностью. А теперь я просто не знаю, как жить дальше.
       -- Мало признавать ценность любви, желая ее лишь на словах. Невелика заслуга любить того, кто любит тебя. А ты полюби жену такой, какая она есть. Вот тогда и познаешь Истину.
       -- Как это?
       -- А как врага своего любить заповедовал нам Христос.
       -- Даже если она обманула меня и продолжает обманывать?
       -- Да. Если любишь, то люби несмотря ни на что. Пусть эта женщина оказалась недостойна твоей любви, но ты-то не стал от этого хуже. К тому же, другого способа преодолеть ненависть и не дать злобе разрушить себя просто не существует. Сохрани свою любовь, если ты ею дорожишь, и люби хотя бы для себя самого.
       -- Вряд ли я так смогу, -- задумчиво произнес Дмитрий. -- Не представляю, как это можно любить того, кто ненавидит тебя и презирает, издевается и оскорбляет на виду у всех, кто изменяет и при этом плюет тебе в глаза.
       -- Но именно это и есть настоящая любовь, не зависящая от обстоятельств и сама изменяющая любые обстоятельства, когда любишь и врага своего, причем не для себя, и не себя в нем, и даже не его самого, а просто любишь несмотря ни на что!
       -- Ничего себе просто. Я не представляю, как можно любить женщину, которая обманула и предала самое сокровенное. У нее не знаю уже какой по счету любовник, с которым она спит в присутствии моего ребенка. Когда я думаю об этом, то такая злость разбирает, что готов убить ее.
       -- Разве можно упрекать человека в том, что он не любит, даже если это твоя жена? Когда обида бушует в груди и кажется, что весь мир ополчился против тебя, откажись от мира, и найдешь помощь в себе.
       -- Но как простить? Ведь сказать "прощаю" недостаточно!
       -- Я знаю только, что ненавистью ничего не добьешься. Любовью же можно добиться всего. Попробуй, и убедишься сам. Местью ты можешь убить себя. Лучше простить.
       -- Можно простить, но забыть невозможно. Дело в том, что она предала меня, бросив здесь одного. А сама в это время...
       -- В тебе говорит уязвленное самолюбие, оттого что она предпочла другого.
       -- Хорошо если другого, а когда не одного, а многих?
       -- Возможно, что таким образом она ищет свое счастье.
       -- Когда женщина меняет любовников, это, как мне кажется, называется совсем иначе. А впрочем, все бабы одинаковы...
       -- Ты говоришь так, чтобы успокоить себя. Но уверяю, не все такие, как твоя жена. А может быть, она ищет любви у других, потому что ее не любишь ты?
       -- Но ведь я любил ее, любил.
       -- Тогда твою жену можно только пожалеть.
       -- Пожалеть? Я ее просто ненавижу!
       -- Значит ты все еще ее любишь.
       -- Не знаю. Вряд ли.
       -- Конечно, любишь, иначе бы так не страдал. Ведь мы расстраиваемся не потому, что любимый человек бросает нас, а потому, что уходя, уносит с собой нашу веру в любовь, лишая возможности доверять кому-либо. Но что лучше: бросить любящего тебя человека или оказаться брошенным самому?
       -- Я бы предпочел второе.
       -- Вот видишь. Кто умнее, тот и добрее, а кто добрее, тот и мудрее. Так уж устроен человек: чтобы творить добро, нужно вкусить зло, чтобы понять и оценить, необходимо обязательно с чем-то сравнить, и прежде чем найти свой дом, нужно устать и обить пороги множества временных пристанищ. Все мы нуждаемся в том, чтобы нас кто-то любил, причем такими, как мы есть, в любых наших проявлениях, как любит любящий отец. Но на это мало кто способен. Мы хотим капризничать, совершать ошибки, уходить и возвращаться, постоянно помня, что несмотря ни на что нас продолжают любить. Именно такая любовь нам необходима, ведь именно она воспитывает и учит любить, ничуть при том не развращая.
       -- Знаете, я жил спокойно один, и вдруг появилась она, принесла любовь, разбила мою жизнь, вызвала во мне желание умереть. Ну почему любовь всегда приводит к смерти? И почему особенно остро любовь переживается именно на границе жизни?
       -- Возможно, потому что смерть это лишь граница любви?
       -- После всего, что у меня было с женой, я не верю в любовь и вряд ли когда-нибудь захочу полюбить снова.
       -- Разочарование наступает, когда ждут чего-то и не получают. Но это разочарование не любовью, а ее объектом. Любовь здесь ни при чем.
       -- Я не разочарован, поскольку не считаю свой выбор ошибочным. Я знал, на что шел, и не сожалею о сделанном. Но почему жена не дает мне ребенка, почему лишает меня дочери?
       -- Она мстит вам за свои ошибки и несбывшиеся мечты.
       -- А почему не могу отомстить я?
       -- Мстит тот, кто не уверен в своей правоте.
       -- Но разве я должен испрашивать у нее разрешения на то, чтобы любить своего ребенка?
       -- Можно отнять ребенка, но никто не сможет лишить тебя любви к дочери. Недовольство другим есть, как правило, недовольство собой. Наверно, ваша жена не может простить себя. Ведь простить другого легче, чем себя самого. А может быть, ее никто не научил любить. Все проблемы в нашей жизни оттого, что в детстве нас никто не научил любить. И что есть жизнь, как не постоянное обучение любви?!
       -- Я готов согласиться с вами, хотя и не понимаю, как это возможно.
       -- Чтобы понять человека, нужно отнестись к нему с любовью. Все в наших силах, нужно только попробовать.
       -- Но кто же мне поможет?
       -- Просить помощи -- значит проявлять неверие. Не ищи спасения в другом, но в себе самом для спасения другого.
       -- Как же можно научиться любить?
       -- Только любовью.
       -- Тогда научите меня.
       -- Научить любить невозможно. Это все равно что обучить письму, не давая карандаша и объясняя принцип написания на словах. Опыт любви у каждого свой, и его невозможно передать, как невозможно словами научить ходить. Падай, вставай и снова пробуй -- другого пути нет. Каждый учится исключительно на своем собственном опыте.
       -- Чувствую, что вы правы, но согласиться почему-то не могу.
       -- Признать чужую истину своей, не пережив ее и не выстрадав, очень трудно. Любовь познается в муках. Не бывает любви без страдания. И потребность в страдании существует вместе с любовью. Дело даже не столько в том, кого и за что ты любишь, а в том -- любишь ты или нет, любишь сам или любят тебя. Любовью может назваться только та любовь, когда любишь и врага своего. Это величайшее самопожертвование. Не каждый способен так любить, поскольку путь добродетели рано или поздно приводит к распятию.
       -- Но неужели нужно умирать, чтобы понять? Ведь это сумасшествие!
       -- Мои слова могут показаться странными, но понять их станет возможно, когда сам переживешь нечто подобное тому, что пережил Христос.
       -- Зачем же такая любовь, которая приводит к смерти?
       -- Тот, кто не захочет отказаться от любви, выбирает смерть. Таков выбор. Но настоящая любовь не боится смерти!
       -- Какой же в этом смысл?
       -- Смысл? -- Мария в недоумении пожала плечами. -- Ведь надобно же кого-то любить!
       Неожиданно раздался звонок.
       -- Простите, мне нужно идти к другим больным, -- сказала медсестра и вышла из палаты.
       Дмитрию хотелось еще нескончаемо долго беседовать с Марией, искренне удивляясь состраданию, которое проявил к нему вроде бы посторонний человек. После откровенного разговора Дмитрий проникся необъяснимым доверием и симпатией к удивительной женщине, уже почему-то не казавшейся чужой.
       Оставшись один, Дима не ощутил пустоты одиночества. Напротив, пространство палаты словно наполнилось чьим-то невидимым присутствием. Дмитрий настолько отчетливо это почувствовал, что вначале даже немного испугался. Но скоро страх сменился удивительным настроением, которое исключительно редко посещало его в минуты уединения.
       За окном царила ночь. Свет лампы не мешал разглядеть луну и звезды, посетившие земной небосвод.
       Диму не покидало предчувствие чего-то таинственного и значительного, что непременно должно произойти. Он вспомнил, что такое настроение бывало у него перед праздником Пасхи. И хотя в душе продолжал бушевать смерч разрушительных мыслей от нерешенных проблем, Дмитрий неизвестно почему ждал непонятной радости, ощущением которой было наполнено окружающее пространство.
       За окном жили сосны.
       Вдруг Дима почувствовал невидимое присутствие чего-то удивительно приятного и до боли знакомого, от чего защемило в груди, а на глазах выступили слезы. Он не знал, что именно это было. Но это было, было!
       Неожиданно Дмитрий вспомнил, что среди прочего Вольдемар привез Библию. Дима с необъяснимым трепетом, словно это была драгоценная сокровищница, взял в руки Священное Писание и почувствовал, как пальцы теплеют. Ему хотелось гладить эту книгу, вертеть в руках, но открыть ее он почему-то не решался. Библия представлялась собранием ответов на все мучившие его вопросы.
       Неожиданно в памяти всплыло когда-то прочитанное в Евангелии: "...богатство славы в тайне сей для язычников, которая есть Христос в вас".
       Смысл этого высказывания, как, впрочем, и многих других, вычитанных в Новом Завете, Дмитрий не понимал, хотя немало размышлял о них, -- казалось, что-то не позволяло постигнуть тайну чужих слов, которые скрывали чьи-то мучительные переживания и тяжелейшие страдания.
       С необъяснимым волнением, как всегда наугад, Дима открыл Библию, загадав найти ответ на мучающий его вопрос. Книга, словно давно готовая к этому, мягко раскрылась, и взгляд упал на строки:
      
      
       3 Блаженны нищие духом, ибо
       их есть Царство Небесное.
       4 Блаженны плачущие, ибо они
       утешатся.
       5 Блаженны кроткие, ибо они
       наследуют землю.
       6 Блаженны алчущие и жажду-
       щие правды, ибо они насытятся.
       7 Блаженны милостивые, ибо
       они помилованы будут.
       8 Блаженны чистые сердцем,
       ибо они Бога узрят.
      
      
       "Что это за слова? -- подумал Дмитрий. -- Кто их сказал?"
       Это было Евангелие от Матфея, глава 5. Взглянув чуть выше, Дима прочитал:
      
      
       Увидев народ, Он взошел на
       гору; и когда сел, приступили
       к Нему ученики Его.
      
      
       "Он -- это Иисус? -- спросил себя Дмитрий и ответил: -- Да, конечно, другого быть не могло. Иисус Христос, который две тысячи лет назад был распят на кресте. Он любил людей и добровольно взял на себя их грехи. Но все оставили его. Даже ближайший друг Петр трижды отрекся. Иуда предал своего учителя за тридцать сребренников. Наверно, Иисусу тогда было не лучше, чем мне сейчас".
       Дмитрий подумал об Иисусе, о его доле и страданиях, которые тот добровольно принял, и почувствовал себя капризным ребенком, боящимся боли и не желающим понимать, отчего она и зачем. Было плохо, очень плохо, но в то же время в глубине души Дима ощущал, что еще не все потеряно и положение его не безвыходное.
       "Я не умер, хотя мог умереть. Да, остался один, но ведь я никогда не боялся одиночества и всегда готовился к нему".
       Дмитрий всецело был поглощен мучительным поиском выхода, а мысль о Христе возвращалась вновь и вновь.
       "Христос тоже любил людей, но так же, как и я, был предан ими, и выбрал смерть".
      
      
       16 Преданы также будете и
       родителями и братьями, и род-
       ственниками и друзьями, и не-
       которых из вас умертвят;
       17 И будете ненавидимы всеми
       за имя Мое.
       18 Но и волос с головы вашей
       не пропадет.
       19 Терпением вашим спасайте
       души ваши.
      
      
       -- Удивительно! -- неожиданно для себя воскликнул Дима. -- Удивительно, как точно эти слова отвечают на мой вопрос, хотя обращены вовсе не ко мне. Я и раньше слышал о загадочных свойствах Библии давать ответ, который в ней ищешь, но чтобы так...
      
      
       39 Есть же у вас обычай, что-
       бы я одного отпускал вам на
       Пасху: хотите ли, отпущу вам
       Царя Иудейского?
       40 Тогда опять закричали все,
       говоря: не Его, но Варавву.
       Варавва же был разбойник.
      
      
       "Неужели они предпочли разбойника Иисусу? Но почему? Почему? Нет, не могу в это поверить! Ведь Иисус делал людям только добро, не совершил ни одного плохого поступка, и тем не менее люди отвергли его любовь, выбрав зло, которое нес им Варавва".
       Причин такого выбора Дима, как ни старался, понять не мог.
       "Не может быть, чтобы разбойника предпочли проповеднику", -- говорил он себе, в глубине души понимая, что такой выбор наиболее реален, ведь праведного людского суда не бывает. Дмитрий вспомнил, как сам неоднократно обращался в суд, ища справедливости, но никогда не выигрывал процесса, поскольку всегда стремился действовать честно и строго по закону, тогда как его противники были не слишком разборчивы в средствах.
      
      
       49 Один же из них, некто
       Каиафа, будучи на тот год перво-
       священником, сказал им: вы ни-
       чего не знаете,
      
       50 И не подумаете, что лучше
       нам, чтобы один человек умер
       за людей, нежели чтобы весь
       народ погиб.
      
      
       "Вот оно как!"
       Дима перелистнул несколько страниц и прочитал:
      
      
       28 И, раздевши Его, надели на
       Него багряницу;
       29 И, сплетши венец из терна,
       возложили Ему на голову и дали
       Ему в правую руку трость; и,
       становясь пред Ним на колени,
       насмехались над Ним, говоря:
       радуйся, Царь Иудейский!
       30 И плевали на Него и,
       взявши трость, били Его по
       голове.
      
      
       "Да, конечно, -- подумал Дмитрий, -- Иисусу было несравнимо хуже, чем мне сейчас. И мне не поверили, оставив в одиночестве, и он, преданный ближайшими друзьями, один пошел на суд. Как ужасна его казнь! Как стерпел он весь позор и надругательства?! Почему он выбрал смерть, хотя был ни в чем не виновен? Почему он не попытался оправдаться? Зачем добровольно выбрал муки? Зачем? Или Почему?"
      
      
       32 Вели с Ним на смерть и
       двух злодеев.
       33 И когда пришли на место,
       называемое Лобное, там распя-
       ли Его и злодеев, одного по
       правую, а другого по левую
       сторону.
       34 Иисус же говорил: Отче!
       прости им, ибо не знают, что
       делают. И делили одежды Его,
       бросая жребий.
       35 И стоял народ и смотрел.
       Насмехались же вместе с ними и
       начальники, говоря: других спа-
       сал, пусть спасет Себя Самого,
       если Он Христос, избранный
       Божий.
      
       Размышляя, Дмитрий вдруг осознал всю ничтожность собственных страданий по сравнению с теми, что испытал Христос. И поняв это, Дима почувствовал некоторое облегчение. Он вновь перелистнул несколько страниц и прочитал:
      
      
       54 День тот был пятница, и
       наступала суббота.
      
      
       Дима взглянул на часы. Уже наступила пятница. Какое-то странное чувство проникло в его душу, и он вспомнил, что Вольдемар привез вместе с магнитофоном и кассету с записью рок-оперы "Иисус Христос -- супер стар". Память пробудила ощущения, которые Дмитрий испытал, впервые слушая эту музыку. Тогда она его поразила. Дима держал кассету в руках, почему-то не решаясь начать ее прослушивать. Он вспомнил всю масштабность и пронзительность красочного музыкального полотна, которое было заключено в маленькой коробочке.
       Все еще держа кассету в руках, Дмитрий откинулся на спину и долгое время лежал, не чувствуя в себе сил сделать что-либо. Наконец осторожным движением вставил кассету в магнитофон, но нажать "пуск" не решился. Не зная отчего, он испытывал непонятный страх, словно распоряжался чем-то ему не принадлежащим.
       Постепенно палата наполнялась лунным светом.
       Взглянув на свои руки, Дмитрий заметил, что пальцы слегка дрожат. Он закрыл Библию, и ощущая все возрастающее волнение, окончательно решил слушать музыку. Почему-то казалось, что именно музыка поможет понять смысл прочитанного.
       Августовское небо было полно звезд. Вокруг ни души. Только сосны стояли перед окнами, плотно прижавшись друг к другу ветвями, будто взявшись за руки. Луна, полная и искрящаяся, с любопытством смотрела на происходящее в больничных палатах. Диме даже стало казаться, что это лицо доброго и понимающего друга. Он несколько минут неотрывно смотрел на этого безучастного на протяжении многих тысячелетий свидетеля людских страданий и судеб и вдруг почувствовал, что достаточно протянуть руку -- и можно будет коснуться такого далекого и в то же время близкого светила.
       Ночь была теплая и безветренная.
       Спали все.
       Сосны вдохновенно молчали.
       В ожидании чего-то неизвестного и таинственного Дмитрий лежал и как зачарованный смотрел в звездное небо. Наконец решил включить магнитофон.
       Чего он ждал? Наверно, возможности почувствовать нечто, способное облегчить его страдания и избавить от мучительных мыслей.
       Дима любил музыку, считая ее по степени выразительности сильнейшим из искусств, верил в ее могущество и целительную силу. Он неоднократно удивлялся, каким непостижимым образом звуки музыки воздействовали на него, помогая понимать чужие переживания и поразительно точно выражая состояние души.
       Чтобы целиком отдаться пленительной стихии звуков, Дима надел наушники и закрыл глаза, таким образом полностью отгородившись от внешнего мира.
       Первые звуки увертюры заставили вздрогнуть. Мелодия подхватила и стремительно понесла в неведомое. Дмитрий не сопротивлялся, испытывая неизвестно откуда взявшийся страх и в то же время безмерно веря проникавшим в него вибрациям. Он почувствовал, как сердце учащенно забилось, а на глазах выступили слезы, -- словно боль и отчаяние, пронзив тысячелетия, достигли его. Будто на машине времени Дима несся сквозь годы, приближаясь к развязке трагедии, пережить которую он хотел вместе с теми, чьи голоса возникали в поразительных по проникновенности звуках.
       Дмитрия все более и более затягивало в водоворот времени, о котором рассказывала удивительная по силе и красоте мелодия. Он целиком отдался могучему течению, будучи не в силах бороться с непосильным желанием любить, страдать и умереть; выбрав же эту участь, был уже не в состоянии отказаться от принятого решения пойти за Христом. Выразительность музыки давала возможность полностью отдаться фантазии, вырисовывавшей лица людей и картины тех мест, которые оживали благодаря красоте мелодии.
       Дима слушал и чувствовал, как мурашки ползут по коже, а по спине пробегает озноб, как весь он растворяется в звуках, постепенно теряя ощущение собственного тела. От пронзительной песни слезы потекли по щекам, но Дмитрий не стал вытирать их. Ему начинало казаться, будто он находится среди людей, многих из которых узнает. Душа пела, и поющие люди переживали вместе с ним, предчувствуя надвигающуюся драму. Страх, отвращение, презрение, любовь, отчаяние, боль, восхищение -- все это было в душе Дмитрия, -- и он жил, жил!..
       Голос Иисуса было невозможно спутать с чьим-то другим. И хотя Христос говорил на чужом языке, Дима все понимал, потому что, как ему казалось, чувствовал то же, что чувствовал Иисус; он ликовал вместе с толпой, и голос его растворялся в хоре других голосов. Казалось, он видит фильм, который создает воображение и в котором сам принимает непосредственное участие. Дима ощущал себя уже не в пустой больничной палате, а среди множества иудеев, галилеян, стоящих по обе стороны от Христа и жадно вслушивающихся в произносимые им слова. Чувство, с которым они произносились, будили в душе знакомые переживания, смысл которых без труда расшифровывался.
       А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую;
       И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду;
       И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два.
       Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся.
       Вы слышали, что сказано: "Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего".
       А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.
       В разноголосице голосов Дима слышал сомнения, которые находили место и в его душе. Как любить врага? Как не противиться злому, если можешь оказаться жертвой чужого коварства? И разве не глупо подставлять правую щеку, когда тебя ударили по левой? Нет, с этим невозможно согласиться.
       Но музыка терпеливо внушала безусловную правоту слов Иисуса, проникая в глубины души и обезоруживая своей магической красотой. И хотя несогласие не исчезало, однако трудно было не подчинится повелительному зову нежного голоса и не пойти за ним. Гармония звуков словно подтверждала бесспорное совершенство тех заповедей, которые нес всем Христос.
       Ибо, если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный;
       Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.
       Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело -- одежды?
       Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы.
       Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какой мерою мерите, такой и вам будут мерить.
       И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?
       Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам;
       Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними.
       Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам.
       Претерпевший же до конца спасется.
       Первое чудо в Кане, Въезд в Иерусалим, Изгнание продавцов из храма, Исцеление в Капернауме, Насыщение пяти тысяч, Исцеление слепорожденного, Уход за Иордан, Воскрешение Лазаря, Предсказание о своей смерти, Совет первосвященников, Предательство Иуды, Тайная вечеря, Молитва в саду Гефсиманском, Взятие под стражу, Суд синедриона, Отречение Петра...
       У Димы возникло ощущение, будто при всем этом он присутствует -- все видит, но ничего не может изменить. Хотелось крикнуть, что-то предпринять, но ничего сделать было невозможно. Ужасное чувство, когда не можешь вмешаться и вынужден лишь безучастно наблюдать за развертывающейся драмой. Оставалось только плакать, и слезы текли из его глаз.
       "Что же делать? Как теперь жить, пройдя сквозь все это? Как жить, фактически устранившись и тем самым став соучастником преступления? Нет, не могу, не хочу! Но как вернуть веру? в чем найти надежду? где отыскать любовь? Как жить теперь, как мне жить, Господи?!"
       Казалось, музыка звучит в нем самом, и обращаясь к небу, видя перед собой полный лик всепонимающей старушки луны, Дима шептал, быть может, впервые в жизни, шептал, сам не понимая как, почему и зачем...
       "В немощи тела я чувствую дух, плачу, когда тяжело, и напрягаю до крайности слух, слышать ответ чтоб Его. Слезы мои на глазах тяжелы, крови оттенка они. Боль, избавленьем приди ко мне ты и чистоту подари. Со стороны я смотрю на себя, мелок и жалок мой вид. Боже, прошу и молю у Тебя -- сделай доступным мой стыд. Я так виновен во всем пред Тобой, грешен, признаюсь, прости. Наедине я теперь сам с собой страстно прошу -- научи! Я жил как обычный простой человек, мечтал и страдал в суете, желая прожить свой не зря краткий век и Путь отыскать в темноте. Но я запутался в жизни своей, зло перепутал с добром, совесть запрятал от Божьих очей, так и живу, вот, с грехом. Как же мне жить и кого мне любить, Боже, прошу, подскажи. Я ничего не хочу получить, душу свою лишь спасти. Слаб я неверием к людям своим, хоть и с сомненьем борюсь, но без поддержки твоей, как во тьме, я сам с собой заблужусь. Вечная жизнь не нужна никому, все мы в плену суеты. Даже когда я к Тебе прихожу, не отстают уж грехи. И не спасешь Ты уж мира сего, как бы в слезах не желал. Все продается, и имя Его, жить этот мир так устал. Душу свою для Тебя я спасти страстно желаю, поверь, но как мне ближних своих полюбить, Тайну сию мне доверь.
       Помоги мне, Иисус, помоги! Я соткан из противоречий. Мной правит Бог иль Сатана? Мечусь в толпе и жду Предтечи спросить, зачем мне жизнь дана. Жесток и добр, я все вмещаю: заботу, ненависть, любовь. Всего себя отдать желаю, но лгу и зло творю я вновь. И не ищу уж оправданий, но страстно жажду осознать, как убежать мне от мечтаний, чтоб твердо вновь на землю встать. Стремлюсь к добру, но зло творю я, -- никто не может то понять. Себе я лгу напропалую, желая искренним лишь стать. Кто сможет в ложь мою поверить, тот сможет искренность понять. Мне ни к чему себе не верить -- всяк должен сам себя принять. Но кто поймет мои терзанья, тоску мятущейся души, кто примет нас без покаянья, лишь веря -- помыслы чисты. Кто сможет правду в лжи увидеть и одиночество принять, тот лжи не сможет не поверить, позволив правду мне сказать. Кто чистоту в грязи увидит, кто искренность во лжи узрит, тот слову каждому поверит и, боль приняв, меня простит. Душа одеждами сокрыта, защитой ото всех и вся, но страстно жаждет быть открыта к любви, любовью и любя!
       Чувствую, как скованы ноги, и не могу двинуться с места. Спина устала, руки затекли, все тело ноет. Невозможно более лежать в таком положении. Но понимаю: никому до меня нет дела, здесь всем я чужой.
       -- Иисус, помоги мне, прошу тебя.
       -- Чем же я могу тебе помочь?
       -- Хотя бы выслушай. На душе так скверно. Хочется с кем-то поделиться, облегчить свою душу. Пойми, я всегда был одинок и никто меня не любил. Завтра я умру. Но зачем я жил? Ответь мне, зачем? Я бы еще многое мог сделать, а вынужден умирать. Во мне нет страха смерти, есть лишь желание жить. Однако придется умереть. Но если я жил, значит, был в этом какой-то смысл? Ведь не напрасно же я родился? Но какой, какой смысл в моей жизни? Ответь мне, Иисус! Я открою тебе секрет: меня гложет не страх смерти, а бессмысленность прожитой жизни. Я боюсь бессмертия, если оно существует. Когда я думаю о том, что накопилось в моей душе, то становится страшно умирать. Мне не по себе от мысли, что могу остаться один на один со всей своей злобой. Наверно, я не сумел прожить как следует: не достиг того, чего должен был достичь, и не обрел то, что нужно было для жизни, а теперь и для смерти. Мне ужасно хочется начать все сначала. Только теперь я понимаю: в моей жизни не было любви, и я не научился прощать. Да, мне всегда не хватало именно любви. Я хотел любить, пытался, но меня никто не понимал и все считали странным, непонятным. Отца у меня не было, матери своей я не помню. Никто меня никогда не любил. Сердце мое было свободно от нежности и ласки, а потому заполнилось ненавистью. Постепенно я обозлился на всех и стал для окружающих чужаком. А может быть, это все оттого, что я вырос без заботы и меня никто не научил любить? В конце концов мне не осталось ничего другого, как стать разбойником. Ты свидетель, я любил людей и желал им только добра. Да, на моей совести немало грехов, но ведь были и благие дела. Меня называли злодеем, но ты ведь знаешь, Иисус, я всю жизнь стремился к добру. Не знаю, помнит ли мою помощь кто-нибудь? Хотелось бы надеяться... Я вынужден был приспосабливаться, скрывать от окружающих свои мысли, чтобы вот теперь быть причисленным к злодеям и ожидать смерти. Мне никогда не удавалось быть самим собой. Окружающие не понимали меня и считали гораздо хуже, чем я был на самом деле. Я пытался доказать, что они неправы, но никто никогда не верил в искренность моих слов и бескорыстность поступков. Это побуждало поступать так, как того от меня ожидали. И как ни странно, на основании своего личного опыта я пришел к выводу, что люди на самом деле гораздо лучше и добрее, чем кажутся. Я понял: есть то, что мы есть, и то, что о нас думают другие люди; причем каждый вправе выбирать, каким он хочет быть. Меня никто не захотел понять. Ведь проще всего назвать человека злодеем только за то, что он живет не как все. Ты знаешь, я всегда старался выбирать правду, и никогда никого просто так не обидел. Да, я ненавидел врагов, чуждых завоевателей, но ты ведь знаешь, на моих руках нет невинной крови. Нас не поняли, свои же не поняли и предали. Мы боролись за их счастье, а они выдали нас врагам. Что может быть печальнее, когда свои предают, а чужие судят. Пощады не жди. Но ведь это несправедливо, несправедливо! Мне плохо, Иисус, как никогда не было плохо. Я пожертвовал жизнью ради свободы и счастья народа, а мой народ казнит меня. Что может быть ужаснее! Я никогда по-настоящему не имел ни любви, ни семьи, ни дома, ни простого человеческого счастья, посвятив всего себя служению людям. И что же получил в награду за самопожертвование? Предательство! Жить осталось совсем немного, и я хочу понять, зачем я жил. Неужели все напрасно, и вся моя жизнь ничего не стоит? Неужели никто никогда не вспомнит меня добрым словом. Ответь мне, Иисус.
       -- Что я могу тебе ответить? Я сам в таком положении.
       -- Я всегда считал, что счастье состоит в том, чтобы творить людям добро. Но мое добро оказалось никому не нужным. Я всегда любил свою родину, но родина отвернулась от меня. Для соотечественников я оказался чужим. Они отвергли меня так же, как отвергли нашу борьбу за их счастье. Стоило ли жить, чтобы в конце концов получить такой результат? Скажи, Иисус!
       -- Оставь меня в покое.
       -- Мы знакомы давно, но мне всегда казалось, что ты никогда по-настоящему меня не понимал и всегда оставался чужим. Вот и сейчас, я прошу у тебя понимания и сочувствия, а ты абсолютно безразличен к тому, что происходит в моей душе.
       -- Замолчи!
       -- Скоро я умолкну навсегда, а потому хочу сказать все, что о тебе думаю. Я всегда считал тебя спасителем народа Израиля и потому везде следовал за тобой. Мы много пережили вместе, и я неоднократно убеждался, что Бог помогает тебе. Я верил, что ты помазанник божий и обладаешь всеми правами стать царем-освободителем. Но теперь сомневаюсь. Мне кажется, что главная твоя задача была добиться власти, причем любой ценой. Это меня всегда пугало. А сейчас я убежден: если бы ты достиг своей цели, то стал бы тираном, и все разговоры о благе народа превратились бы в пустое место.
       -- Замолчи! Слышишь!
       -- Ты жесток. Раньше я думал, что это проявление справедливого гнева по отношению к врагам, но теперь убедился: ты безжалостен даже к своим друзьям! В тебе нет любви и сострадания. Я верил тебе, и потому оказался здесь. Ответь, кто же нас предал, если только ты и я знали о готовящемся?
       Все молчат. Долго и безнадежно молчат. Вдруг тишина прерывается топотом ног. Дверь со скрипом открывается, и что-то грузно падает на пол.
       -- Что это?
       -- Не знаю.
       Дверь закрывается, и топот ног постепенно стихает.
       Все выжидающе молчат. Наконец "что-то" начинает шевелиться, и раздается еле слышный стон.
       -- Эй, ты кто?
       Молчание. Этот кто-то медленно ползет к стене и замирает со мною рядом. Он лежит согнувшись, и лица его не видно. Наконец он разгибается, и мучительное ожидание тишины пронзает возглас удивления.
       -- Да это Иисус!
       -- Какой еще Иисус?
       -- Как какой, Иисус из Назарета, сын плотника Иосифа. Он вот уже три года ходит со своими учениками, совершая чудеса и проповедуя скорый приход царства небесного.
       -- Вот это да! Уж кого не ожидал здесь увидеть, так это его. Действительно, мир тесен. Но ты-то как сюда попал, Назорей?
       Молчание.
       -- Ответь мне, как ты здесь очутился?
       Молчание.
       -- Оставь его, Иисус.
       -- Нет, не оставлю. Ведь это же тот самый пророк из Вифлеема, вообразивший себя мессией.
       Слова эти звучат со злобной усмешкой. Иисус никак не реагирует на вызывающие оскорбления. Трудно понять его молчание.
       -- Я был на его проповеди и видел чудесное исцеление. Трудно поверить его словам, но невозможно не верить своим глазам. Помню, в окрестностях Тивериады я пошел за ним в числе пяти тысяч на проповедь. Тогда он раздал весь имеющийся у него и учеников хлеб, и этого хватило всем, даже осталось. Правда, у меня был свой припас, и я, как и все, поделился с сидевшими рядом.
       -- О чем же он проповедовал?
       -- Не со всем, что он говорит, можно согласиться. Вот, например, он призывает любить друг друга.
       -- Что же здесь нового? Я и раньше слышал это от фарисеев.
       -- Но он говорит, чтобы мы любили и врагов своих, а не только любящих нас. Чтобы тому, кто ударит тебя по правой щеке, подставлять и левую, а тому, кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдать и верхнюю одежду.
       -- Как это?
       -- А вот так. Правильно я говорю, Иисус?
       Молчание.
       -- Скажи, Дисма, а ты-то сам веришь в то, что он мессия?
       -- Не знаю. Понять его трудно, и говорит он все время притчами. Но народ слушает его и идет за ним. Хотя я никак в толк не возьму, как это можно любить врага и не противиться злу.
       После некоторого молчания раздается голос Иисуса.
       -- Эй, Назорей, расскажи какую-нибудь притчу. Нам тут еще долго лежать, так хоть время скоротаем. Ты, я думаю, тоже не по своей воле сюда попал.
       Слышится смех.
       -- Нет, ты мне ответь, Назорей, как ты сюда попал? Мы здесь понятно почему. А ты-то за что? Я слышал, недавно толпы людей встречали тебя при въезде в Иерусалим. Что же случилось?
       Молчание.
       -- Не хочешь отвечать?
       -- Оставь его, Иисус. Наверно, ему тоже несладко.
       -- Нет, не оставлю.
       В голосе Иисуса слышится раздражение и злость.
       -- Я давно хотел поговорить с тобой. Вот и свиделись, слава богу. Я много слышал о тебе и о творимых тобой чудесах, но, к сожалению, сам никогда не видел, а потому не верю всем этим россказням. Задумал стать царем? Распустил слух, что являешься мессией, и думал, тебе поверят? Ты просто самозванец! Тебя даже соотечественники не приняли и хотели сбросить со скалы. Тогда ты пошел морочить головы тем, кто тебя еще не знает. Тебе что, мало было женщин, которые толпами увивались за тобой? Или не хватало почитания тысяч поклонников? Знаю, тебе захотелось власти. Для многих она соблазнительна, для слишком многих. Но власть -- ревнивая сука, и всегда выбирает только одного -- самого достойного. Я оказался не настолько коварен и кровожаден, чтобы обладать этой продажной тварью. Вот ты распространяешь слюнявые заповеди вроде "возлюби врага своего" и при этом надеешься, что народ пойдет за тобой. А народу не нужны бессмысленные призывы к любви, когда вокруг каждый за себя и все готовы перегрызть друг другу глотки. "Не делай добра, не получишь зла" -- вот истина, которую я усвоил с детских лет, и никогда в ней не обманулся. Ты никогда не убедишь меня в том, что нужно любить врагов и благословлять проклинающих нас. Как с тобой поступают, так и сам поступай; тебя обманывают, и ты обманывай. "Око за око, зуб за зуб", -- сказано в Законе. Людей удерживает от преступления страх мести, а отнюдь не прощение. Если хочешь, подставляй другую щеку; я же не идиот, чтобы, когда у меня отнимают рубашку, отдать и верхнюю одежду. Ты сумасшедший или дурак, а может быть, действительно не от мира сего, если полагаешь, что добром можно победить зло. Глупец! Врага нужно ненавидеть. Это ясно даже ребенку! А может быть, ты и впрямь сумасшедший, раз предлагаешь подставить левую щеку, когда тебя ударят по правой, да еще благословить обижающих нас? Ты говоришь не то, что на самом деле думаешь, и попросту дурачишь людей. Подумать только, сын плотника вообразил себя царем-освободителем! Смешно! Ну как ты можешь освободить народ? Своими плаксивыми россказнями о царстве небесном? Или, может быть, молитвами за проклинающих и гонящих нас? Глупость. Силу можно победить только силой, и ты это знаешь. Кому нужны твои призывы к любви? Это все пустые и вредные сказки, потому что свободу можно завоевать с помощью крепких кулаков, а не через постыдное смирение. Я только не пойму, зачем ты обманываешь доверчивых людей? Ведь тебе же верят! Люди ждут мессию, надеются, что он освободит их. И вот появляешься ты, называешь себя спасителем и предлагаешь счастье через прощение и покаяние. Как можешь ты объявлять себя царем, если даже не знаешь, что есть благо для народа. Народ -- это стадо, и я знаю как надо обращаться с этим стадом. В результате любого объединения сильные начинают эксплуатировать слабых, поэтому во всяком сообществе возникает необходимость выделить вождя, способного сплотить свой народ. Да, народу нужны сильные лидеры, которые смогли бы взять на себя всю полноту ответственности и сделать людей счастливыми. Люди с трудом понимают собственное благо, и потому их нужно силой привести к счастью. А потом они скажут спасибо за то, что мы ограничили их свободу. Ведь для того чтобы достичь счастья, нужно чем-то пожертвовать. Однако никто не хочет поступаться своим благополучием. Люди скорее согласятся, чтобы пролилась чья-то чужая кровь, чем уменьшилась получаемая ими прибыль. Я и ты хотим принести людям свободу, но они скорее откажутся от свободы, нежели от своих доходов!
       А ты так и не понял, что человеки ничтожные существа. Они не могут любить, ничего не требуя взамен. И даже если будут убеждать в своем бескорыстии, не стоит им верить, потому что каждый хочет не столько отдавать, сколько получать. Покажи мне хотя бы одного, кто отдал последнюю рубашку из-за любви к ближнему. Неужели ты не понимаешь, что никто не откажется от имеемых материальных благ ради посмертных воздаяний. Люди хотят реальных выгод здесь и сейчас, а не глупых выдумок о царстве небесном. Ты плохо знаешь людей, Иисус. Народу нужны не слова, а дела. Вид смерти и запах крови убеждает больше, нежели россказни о посмертном воздаянии претерпевшим до конца муки земные. Люди более ценят сильных политиков, чем сладкоречивых проповедников. Но уж если ты взялся говорить что-то, чтобы привлечь людей на свою сторону, то, поверь мне, лучше обещать пусть даже вовсе несбыточное, но правдоподобное и земное, нежели царство небесное. Люди нуждаются в вере, а потому с готовностью верят тем, кто дарит им надежду на улучшение жизни в ближайшем будущем, даже если обещания эти неисполнимы и абсолютно нелепы. Ты же проповедуешь бессмертие и вечную жизнь. Но посмотри, как ведут себя люди перед лицом смерти, и ты поймешь, почему они тебе не верят. Люди более всего ценят жизнь, и трудно их в этом упрекнуть. Но жизнь проклята смыслом, и без оправдания какой-либо целью она кажется никчемной и пустой. У нас с тобой одна цель -- ты и я хотим видеть свой народ счастливым, вот только средства различаются. Если бы нам удалось встретиться раньше, то, возможно, мы могли бы объединить наши усилия и добиться желаемого. Ты славно умеешь затуманивать людям головы своими проповедями, и надо признать, приобрел определенную известность. Кое-кто даже признает тебя мессией. Я тоже немало известен, хотя больше как разбойник, чем освободитель, -- так, во всяком случае, меня называют первосвященники и римляне. Они приписывают мне грабежи на дорогах, хотя знают, что я воюю за освобождение своего народа. Моя борьба -- это не бессмысленный терроризм, а право на применение силы, когда другие способы не дают желаемого результата. Я на все готов ради завоевания власти! Меня ничто не остановит!
       Сколько себя помню, я всегда был в конфликте с обществом. Даже в родной семье был чужим. Соплеменники изгнали меня за то, что я бунтовал против власти, призывая к борьбе за освобождение отечества. Я выучил писание, хотел служить Богу в храме, мечтая стать членом синедриона или даже первосвященником. Но путь туда оказался для меня закрыт, только потому, что родился я не в семье фарисеев и род мой не принадлежит к священнической партии. Но я не меньше тебя люблю родину, и всегда был готов умереть за счастье людей, а потому завтра без страха приму смерть. Своему народу я всегда желал только добра, причем доказал это на деле, посвятив жизнь борьбе за освобождение от римского владычества, и ничуть об этом не жалею. Я выбрал смерть на кресте с самого первого дня, когда начал мою борьбу. С помощью террора я хотел принести народу свободу, оправдав тем самым ожидания мужей Израиля. Ты же своими проповедями отвлекаешь людей от борьбы, призывая к любви и смирению. Народ ждет своего спасителя, и этим спасителем стану я! Многие считают меня демагогом, но я лишь угадываю настроения большинства и выражаю то, о чем думает каждый. Люди слышат то, что хотят услышать, потому я говорю им ясные и понятные вещи. Твои же призывы труднообъяснимы. Куда ты зовешь? Позабыть о земных сокровищах и жить в ожидании царства небесного? И это Истина, которую ты проповедуешь? Только ребенок может поверить в такие сказки и уподобиться тебе. Людям нужно простое человеческое счастье. Но прежде всего свобода. А свобода завоевывается силой. Поэтому нужно прогнать из страны чуждых завоевателей и сделать царем твердого и волевого человека. Только сильный правитель может обеспечить порядок, творить добро и вершить справедливость. В том и состоит любовь к своему народу, чтобы желать ему хорошего царя. А какой из тебя царь? Ты на себя посмотри -- худой и немощный. Разве ты можешь стать правителем? Царь должен быть беспощаден к своим врагам, как я, например. Если бы мне удалось довести до конца свой план, то народ избавился бы от тирании римлян. Вот тогда бы настоящего освободителя и провозгласили царем. Разве я не прав, скажи? Не скажешь, потому что истина на моей стороне.
       Не нужен ты никому со своими проповедями. Каждый сам за себя и всем друг на друга наплевать. Ты просто смешон. Люди приходили к тебе отразиться, но отнюдь не уподобиться тебе. Находясь рядом и глядя на тебя, как в зеркало, люди невольно сравнивали себя с тобой и видели, что они гораздо хуже, чем им казалось. Ведь каждый представляет себя лучше, чем он есть на самом деле. Поверь, правда никому не приятна. Более того, быть всегда правым небезопасно. Даже если ты никого не осуждаешь, то невольно изобличаешь людей в глазах окружающих. А ведь мы так зависим от общественного мнения! Твои поступки, призывающие к любви, добру и справедливости, только озлобили людей. На словах они, может быть, даже готовы согласиться с тобой, но в реальной жизни действуют по совершенно иным законам. Если бы ты, как и другие проповедники, ограничивался лишь словами, то, наверно, с твоими выдающимися способностями, действительно мог стать царем. Но ты ведь требуешь не только формально соблюдать закон, но и на самом деле исполнять его. Праведников за то и не любят, что они не просто говорят, но и живут по правде. А кому нужна твоя правда?! Я тоже вначале думал, что людям необходима истина. Но это не так. Людям не нужна истина. Им лучше или ничего не говорить, или врать. Ложь для человека привычнее, а потому приятнее. Даже в благополучные времена люди не гнушаются лжи, а в тягостные врут с еще большим удовольствием. Спасительный самообман дороже изобличающей правды. Представь, во что превратится жизнь, если люди всегда будут говорить одну только правду? Может быть, ты и знаешь истину, но не знаешь людей, Иисус. Они гораздо хуже, чем стараются казаться. Как ты думаешь, какое зеркало они предпочтут: льстящее их самопредставлению или правдиво отражающее реальность? Я, в отличие от тебя, не стремлюсь быть выше и лучше, а, наоборот, подчеркиваю, что такой же, как и они, греховный человек. И этим я им ближе. Рядом со мной люди видят, что они лучше, чем я, и это льстит их самопредставлению. Потому-то им более нравится преступник, нежели праведник. Ты приводишь людей в ярость, разоблачая их самообман. И потому, конечно же, между двумя зеркалами они выберут то, которое выделяет их несуществующие достоинства и подчеркивает фальшивые добродетели. То есть они предпочтут меня!
       Все ждали, что ты принесешь народу освобождение, а ты вызвал лишь разочарование. И поэтому люди возненавидели тебя. Если бы ты действительно желал счастья своему народу, то стал бы как все, а не пугал людей своим небесным происхождением. Ты лишь призывал любить, но сам никого не любил, подразумевая при этом какую-то странную, несвойственную людям любовь. А к людям нужно относится по-человечески: когда нужно -- соврать, если необходимо -- и возненавидеть; иначе они просто ничего не поймут. Те, кто еще вчера шел за тобой, завтра откажутся от тебя и обрекут на смерть, потому что ты не оправдал ожиданий народа, разоблачил людской самообман, не ответил на любовь женщин. Но ты знал, на что шел! И потому закономерно, что вместо любви получил всеобщую неприязнь. Ты чужой своему народу, и сегодня убедишься в истинности моих слов, если не понял этого раньше. По обычаю на праздник Пасхи отпускают одного пленника. Так знай, народ отвергнет тебя, и выберет меня.
       Пока Варавван говорит, я неотрывно смотрю на Иисуса, и вижу, как он слушает с улыбкой смирения, словно знает наперед, что должно произойти.
       -- Ты, может быть, думаешь, я не верю в Бога? Да я знаю писание не хуже первосвященников, и долго свято соблюдал все заповеди, а также правила, установленные фарисеями. Но вскоре понял, что это пустое идолопоклонство, наполненное лицемерным соблюдением многочисленных ненужных ритуалов, дающее возможность служителям церкви существовать за счет обмана доверчивых людей. Вначале я, как и все, верил, ходил в храм, однако вскоре убедился, что главное в храме -- это торговля. Там, как и везде, делают деньги. Голуби и прочие святые вещи продаются для доверчивых простаков, стремящихся подкупить Бога и получить благосклонность церковников. Приобретая эти игрушки, наивные люди на самом деле содержат многочисленное семейство Анны и его приспешников. Каиафу, так же как и его тестя, интересуют прежде всего деньги -- они все готовы выставить на продажу. Многие стремятся стать священником лишь потому, что это выгодно. Быть святым отцом весьма доходное занятие, и потому далеко не каждый может войти в клан фарисеев. Но Бог не в лицемерных таинствах первосвященников. Бог во мне!
       Народу нужен царь, и я стану им. Я взялся за оружие, чтобы осуществить миссию освобождения моего народа. И если бы мне удалось довести до конца дело всей моей жизни, то я стал бы царем, а впоследствии был признан потомками мессией, дабы сбылось предсказанное пророками. Что ж, пусть будет так -- "и к разбойникам причтен". Но я уверен, народ меня никогда не забудет, потому что я пожертвовал своей жизнью ради счастья людей. И если завтра предложат освободить одного из нас, то я молю Бога, чтобы он выбрал именно меня. Я хотел стать спасителем народа Израиля -- и стану им! Надеюсь, Господь услышит мои молитвы и увидит искреннее желание блага своему народу. Я верю, верю, что моя миссия не окончена, верю -- сбудется реченное в писаниях и Бог спасет меня. Да минует меня чаша сия, Господи!
       Темница все более наполняется светом. Наверно, восходит солнце.
       -- Раз ты молчишь, то вот что я тебе скажу. Ты просто не любишь людей, Иисус.
       Вижу, как по щеке Иисуса скатывается слеза, и чувствую, как болью отозвался во мне гулкий стон этих слез страдания, упавших в бездонный колодец его души.
       -- Я ненавижу тебя, Назорей. Ненавижу твои плаксивые проповеди, ненавижу твои глупые заповеди, всего тебя ненавижу. Твои призывы не безвредны, они расслабляют людей, заставляя смириться со своей участью. Ты враг своему народу, а значит, и мне враг. А я ненавижу врагов!
       И тот и другой Иисус по-своему прав. Но в ком из них истина?
       Молчание повисает еще тягостнее, чем до появления новоявленного пророка. Остается только ждать своей участи, так и не получив ответа на вопрос, зачем я жил.
       Тягостную тишину ожидания, наполненную безысходностью и пропитанную слезами, разрывают чьи-то осторожные шаги. Дверь со скрипом открывается.
       Неужели это за нами? Как, уже пора? Но зачем, зачем я жил? В чем смысл моей жизни?
       Кто-то вступает на пол темницы и становится посреди нас. Видимо, так и не разглядев, ради кого он пришел, таинственный посетитель спрашивает:
       -- Кто из вас Иисус?
       -- Какой? Тут два Иисуса.
       Растерявшись, посетитель на мгновение замолкает, а потом тихо произносит:
       -- Христос.
       Кто же этот человек с величавой осанкой и властным голосом? И почему он с такой осторожностью пришел сюда, стараясь остаться незамеченным? Лицо его скрыто, и узнать вошедшего невозможно. Но что-то есть в нем знакомое. Кто же он?
       Все молчат. А таинственный посетитель, видимо, не привык повторять дважды. Проявляя признаки нетерпения, он раздраженно спрашивает:
       -- Кто из вас Иисус Назорей?
       -- Вон в углу лежит.
       Незнакомец подходит к пророку из Вифлеема, ожидая, что тот, кто называет себя царем иудейским, встанет. Но Иисус не двигается. В величавой осанке таинственного посетителя видна привычка властвовать, однако в поступи его не чувствуется презрения к тому, ради кого он пришел. Чего может желать этот гордый и уверенный в своем могуществе человек от лежащего на холодном полу пленника, не способного даже встать?
       -- Я пришел к тебе, потому что не мог не прийти. Об этом никто не узнает. Вы все обречены и сегодня умрете. Но я хотел сказать тебе то, чего не мог сказать на допросе.
       Так ведь это же Анна! Голос его невозможно спутать ни с чьим другим. Анна -- тайный властелин и глава семьи, которая, сколько себя помню, господствует в храме. Из нее вышли все официально назначаемые первосвященники. Каиафа, нынешний глава синедриона, занял этот пост благодаря тому, что стал зятем Анны, и потому все свои действия согласовывает с тестем. Фактически реальная власть принадлежит именно Анне, хотя римские прокураторы по своей прихоти время от времени сменяют официального главу синедриона. По тому, как первосвященник обошелся с нами, сомневаться в его хитрости, коварстве и вероломстве не приходится. А ведь мы надеялись на его поддержку. Возможно, благодаря именно его вмешательству нас выдали римлянам. Единственное, что можно испытывать к такому человеку, это ненависть. Но что ему нужно от плененного пророка?
       -- Вот ты и к злодеям причтен. Никто никогда не посмеет спросить, почему я вынес тебе такой приговор. Но я хочу, чтобы ты понял, отчего именно так обошлись с мессией, тем более что тебе предстоит мучительная смерть на кресте. Многие полагают, будто я испугался твоего всевозрастающего влияния в народе. Но мне ли бояться бродячего проповедника, главе священного рода, видевшему на своем веку самых разных пророков и ни разу не испытавшему страха перед римскими прокураторами. Власть моя как никогда крепка, и если потребуется, я даже могу добиться смещения Понтия Пилата. Чернь распускает слухи, будто я обижен на тебя за то, что ты разбил мои лавки в храме, лишив меня существенной части дохода. Ерунда. Все будет как прежде, даже если придется на время убрать торговлю из храма. Зачем ты пришел в Иерусалим? Проповедовал бы в своей Галилее. Знаю, в своем отечестве тебя не приняли как пророка. Ты захотел большего -- царства! Но когда пророки начинают вмешиваться в дела правителей, от них избавляются. Ты смущаешь умы людей своими никому не понятными притчами, возмущаешь души чудесами и проповедями; твои ученики нарушают священные правила, тем самым подстрекая к мятежу. Ты чужой своему народу, иначе бы не вел себя столь вызывающе по отношению к установившимся традициям. Ведь не мы, и даже не римский прокуратор управляет людьми, а именно традиции. Показав пример несоблюдения священных правил, ты покусился на самое дорогое, что есть у людей, -- веру в истинность и незыблемость Закона, который дан Богом. Ты захотел отобрать последний оплот веры в Справедливость, предложив взамен себя. А подумал ли ты прежде, что будет, если все перестанут соблюдать Закон? Закон важнее всего, поскольку именно он гарантирует покой, порядок и уверенность в завтрашнем дне, без которой страх смерти давно бы сглодал человеческое стадо.
       На самом деле, ты просто не любишь людей, Иисус, не любишь свой народ. Я не питаю к тебе ненависти, как полагают многие. Мне не за что тебя ненавидеть. Мы, священники, несем людям слово божие и олицетворяем собою Закон, являясь оплотом веры. Ты же, восстанавливая народ против священников, выступаешь не только против Закона, но и против власти вообще. А народу нужна власть, потому что без нее нет порядка. Мы взяли на себя груз ответственности, в котором больше проклятий, чем славы, и не можем отказаться, поскольку отвечаем за весь народ, а не только за самих себя, как обычные люди. Ты обвиняешь нас в лицемерии, но мы не можем руководствоваться простой человеческой моралью и следовать заповеди "не убий", когда интересы народа требуют расправы над непокорными. У власти своя логика и правила, и они не всегда связаны с моралью. Здесь нет любви к ближнему, а только ненависть и страх; здесь, как на войне -- победа важна любой ценой, и все средства достигнуть ее хороши. Нас считают жестокими и коварными, даже бесчеловечными. А все потому, что никто не хочет понять одной простой истины: мы должны делать то, от чего простой человек может оказаться. Ради общего блага я обязан поступить законным образом, даже если лично мне это неприятно. Я хотел бы отпустить тебя. Но не могу. Что подумают люди и что станет с порядком? Если простить одного, то прощения потребуют и другие. Закон превыше всего -- даже человеческой жизни! Соблюсти его важнее, даже если для этого потребуется невинная жертва. Закон -- главное в жизни, потому что именно он обеспечивает свободу. А потому, чтобы сохранить порядок и тем самым оградить людей от страха перед завтрашним днем, нужно безжалостно искоренять всякую ересь, всякое инакомыслие. Никакие благие изменения и дополнения не смогут поколебать сути: всякий пытающийся изменить культ стремится уничтожить его! Ты совершил самое тяжкое преступление, попытавшись улучшить то, что не нуждается в улучшении. Плата за это -- смерть!
       Это жестокая необходимость, дабы сохранить веру людей в Закон. Ты, наверно, думаешь, что больше других пострадал от власти. Нет, это я -- жертва власти! Потому что не волен поступать так, как хочу. Власть -- это тяжкое бремя, которое я должен нести. Всю жизнь я посвятил Богу и всегда желал только блага своему народу, ревностно исполняя обязанности и стараясь через строгое соблюдение заповедей удержать людей в повиновении. Ты нарушил заповеди, и я обязан перед людьми ради тех, кто верит в справедливость Закона, исполнить свой долг и совершить акт возмездия за совершенный тобой грех.
       Нет, я не думаю о тебе так просто, как другие. Только я знаю, зачем ты пришел. Никто в действительности не поверил тому, что ты Мессия. Но я-то знаю! Только мы двое посвящены в Тайну, которая должна свершиться. Я знал о тебе все с того самого момента, когда волхвы разнесли весть о твоем рождении, и возрадовался, благодаря Господа за то, что он услышал мои молитвы и выбрал именно меня. И поскольку я призван Богом выполнить его волю, то исполню ее до конца, чего бы это ни стоило. Мне доносили обо всех творимых тобой чудесах, передавали записи проповедей. И я удивлен, что за свои тридцать три года ты так и не узнал людей. Поверь, знать людей невыносимо, их подлая сущность лишает желания жить. Они слабы и ничтожны, причем гораздо хуже, чем стараются казаться. Каются и тут же грешат, упиваясь при этом лицемерным самобичеванием. Они даже самое святое готовы к выгоде своей приспособить. Ты думаешь, среди посещающих храм и соблюдающих Закон все искренне верят Богу? Они не верят, а лишь хотят верить.
       Люди несовершенны -- ты знаешь это. Так зачем требовать от них того, что под силу тебе одному? Как все было просто и понятно: око за око, зуб за зуб. Ты же учишь не ненавидеть, а любить врага своего. Поверь, люди не способны на это. Они не смогут уподобиться тебе и пойти за тобой. Потому что они люди! Твоим бредовым идеям о прощении и смирении они предпочитают конкретный результат силового воздействия. Ведь очевидно, что на силу нужно отвечать силой. Ты же предлагаешь любить. Но эта Божья любовь. Она недоступна людям и недостойна их. Человек не может благословлять проклинающих его. Ты говоришь, что Бог --это Любовь. Но люди видят Бога таким, каким они могут его видеть, представляя по своему образу и подобию. Он кажется им всемогущим и справедливым. Но разве не в том состоит справедливость, чтобы покарать грешника? А если всех прощать, как ты предлагаешь, то что удержит человека от совершения нового греха? Без наказания нет справедливости, а без справедливости нет веры. Ты пришел людям дать новую веру? Но в чем ее суть? В любви? Но любовь ни к чему хорошему не приводит. Человек слаб и восприимчив к греху. Он должен бояться возмездия, иначе не сможет устоять перед искушением. Именно страх заставляет человека бороться с засильем Дьявола в себе. Иначе Сатану победить невозможно. Да, со злом нужно бороться, но не любовью, как ты призываешь, а тем же оружием, которым хотят одолеть тебя. А если подставить другую щеку, то враг обязательно нападет вновь. Ты указываешь путь, не задумываясь, смогут ли люди пойти по нему. То, что можешь ты, недоступно для них. Возможно, кто-то на словах и согласится с тобой, но мало у кого найдутся силы изменить свою жизнь. Ученики скорее предадут тебя, чем согласятся пойти на крест.
       Твоя безгрешность делает невозможным общение с тобой, ведь человек не может не лгать, не льстить и не заискивать. Своей праведностью ты поставил себя выше всех, и люди никогда не смогут тебе этого простить. Требовать от них подобной непогрешимости бесчеловечно. Глядя на тебя, как в зеркало, люди увидели, что они не так хороши, как себя представляли. Таким образом, ты покусился на самое ценное, что есть у человека, -- на его самопредставление. Человек может отдать собственность, потерять свободу, пожертвовать семьей, но никогда не перестанет считать себя лучше, чем он есть на самом деле. И всякий, кто попытается разоблачить этот самообман, будет повержен. Ты обвинил людей в лицемерии, а они просто не могут без лжи. Вся наша жизнь состоит из самообмана и попыток оправдать себя. Это без правды человек может прожить, а без лжи не может обойтись и дня. Если спросить, что человеку важнее: правда или ложь, то большинство ответят -- ложь. Люди с б?льшим умением и удовольствием врут, нежели говорят правду. Такова уж натура человека! И все твои благие призывы канут в пустоту, потому что человек лишь обращается к Богу, а живет с такими же, как он, людьми. Публичное изобличение лицемерия -- вот чего невозможно простить! Нам даже не придется подговаривать людей, собравшихся на казнь. Они сделают выбор по собственному желанию и свободной воле. И я уверен, они предпочтут его!
       Первосвященник внезапно оборачивается, и я замечаю, как в глазах Анны полыхнули две кровавые молнии; пальцем он указывает на Варавву.
       -- Ты сам создал свой крест. Захотел научить людей любить, а они способны только ненавидеть. В этом ты скоро убедишься. Тебя погубит твоя же любовь! Люди не смогли стать подобными тебе, а потому возненавидели тебя. Любовь --это обоюдоострое оружие; она может не только исцелять, но и убивать. Ты захотел подарить людям огонь своего сердца, но многочисленные поклонники раздуют его в пламя, которое и поглотит тебя. Твоей любви не хватит на всех. Ведь каждый хочет, чтобы ты принадлежал ему одному. Ты предлагаешь им божественную любовь, а они всего лишь люди. Ты любишь всех, но никого в частности, а потому сгоришь в костре всеобщей любви, который разожжет неудовлетворенная страсть твоих почитателей. Впрочем, все мои слова бестолку. Ты и без меня все прекрасно понимаешь. Но если обо всем ты этом знал, тогда зачем, ответь мне, зачем? Зачем?
       Народ ждет Мессию. Но ты пришел освободить людей не от тирании римлян, а от самих себя. Римский прокуратор по неведению надеется тебя спасти, но он ошибается, -- народ выберет Варавву! Для людей ты чужой и непонятный сын бога, а он -- Варавва -- такой же как они, грешник. Он не будет никого уличать во лжи и лицемерии, потому что сам такой. На словах вы оба желаете людям счастья, а на деле только и мечтаете стать царями. Но ни ты, ни Варавва не знаете своего народа. Сытые люди готовы оправдать любую власть, тогда как голодные недовольны всем. Народу не нужна свобода, народу нужен покой. Своими проповедями ты захотел уберечь людей от греха. Но они грешили, грешат и будут грешить. Так было и будет всегда. И даже смерть твоя не остановит их! Ты желаешь людям добра, не так ли? Я так же, как и ты, люблю свой народ, и ради него совершу грех. Сегодня ты умрешь.
       Хочешь ли ты, чтобы я спас тебя? Нет. Ведь ты мечтаешь, чтобы именно в отношении тебя сбылось все предсказанное пророками. Вряд ли ты пожелаешь остаться жить, даже если тебя освободят. Ты ведь хочешь стать Христом, не так ли? Я помогу тебе сыграть роль, которую ты избрал себе. Если ты действительно Сын Божий, то моя задача предать тебя на смерть, а после стать у основания новой веры, чтобы имя мое сохранилось вместе с твоим. А больше мне нечего и желать.
       Я много раз спрашивал себя: что есть Истина? и от Истины ли я? Но не нашел ответа. Ты говоришь: "Я есть Истина". Однако люди предали тебя вчера и предадут сегодня. А все потому, что им не нужна Истина. Они предпочитают ложь. Так ведь жить легче. Ложь спасает в трудные минуты, а вранье властителей лишает людей необходимости лгать себе. Народ не хочет и не должен знать всей правды. Зачем простым людям это тяжкое бремя? В неведении они находят желанный покой. Пусть знают лишь те, кто несет ответственность за народ. Но если человек познает Истину, то уподобиться Богу, ибо перестанет бояться смерти. Ведь именно страх перед смертью, внезапной и неодолимой, заставляет людей грешить. Человек грешит и радуется греху, стараясь забыть о том, что ждет его в конце жизни. Люди сознательно делают себя рабами наслаждений, поскольку, выбирая земные удовольствия, они избегают поисков смысла жизни, а значит -- перестают бояться смерти. Жить в постоянном страхе люди просто не смогли бы. Ты же хочешь лишить их маленьких греховных радостей, отобрав смерть и обрекая на вечное существование. Нет, не твое царство небесное, а именно всякий грех есть избавление от страха смерти. Зачем им обещанная тобою вечная жизнь? Еще неизвестно, есть ли она. Зато есть нужда, которая каждый день и час напоминает о себе, подчиняя человека. Разве не страшна вечная жизнь, наполненная любовью? Это все равно что питаться исключительно сладким. Счастье без слез и страданий не воспринимается. Нужна ли вообще людям, привыкшим к страху смерти, вечная жизнь? Нет, нужно, чтобы человек был привязан к земле, к своей семье, к дому, дорожил приобретенным, а также радостями, которые дарит ему повседневность. Но если люди более всего возжелают Твоего Царства Небесного, то перестанут бояться смерти. Как же можно будет тогда управлять?! Бессмертие -- вот истина, которая может сделать людей свободными. Но им не нужна свобода. Народу нужен порядок! А значит, и власть!
       На самом деле, те, кто верят, или делают вид, что верят в Твое Царство Небесное, боятся смерти. Людям необходима смерть! Обещанная же тобой вечная жизнь может стать мучительной перспективой, лишающей человека свободы. Да, нельзя отбирать свободу выбора, хотя она и не всегда на пользу человеку. Если уж прародители отказались от рая, то что говорить о нас! Человек не может выбрать себе во благо, а потому выбирает несвободу, отказываясь от тяжкого бремени ответственности. Жить в грехе проще и легче. Людей укрощает даже не страх смерти, а страх неведомого. Поэтому Смерть, как и Бог, должна оставаться Тайной. И мы, посвященные, должны строго хранить эту Тайну. Ты же пытаешься передать всем то, что предназначено лишь для избранных. Но посвятив людей в тайный смысл Предопределения, Ты тем самым украдешь их свободу. Подчинив земную жизнь жизни вечной, люди утратят выбор, зная наперед, что их ждет. Раскрывая перед людьми суть смерти, ты лишаешь их не только радостей земного существования, но и права умереть. Это бесчеловечно! Даже мы не делаем этого.
       Ты знаешь, что смерти нет, а потому смело выбираешь распятие. Но как можно требовать того же от непосвященных? Кто из людей пойдет за тобой на крест? Никто! Для них недоступно то, что подвластно Тебе. Эта жизнь кажется им единственно возможной, и потому они дорожат ею. Люди не верят тебе, потому что боятся вечной жизни. Здесь, по крайней мере, все просто и ясно. Для многих самым страшным открытием может оказаться именно то, что смерти нет. В действительности, люди не боятся смерти, а жаждут ее, поскольку для них она конец всего: мучений, сомнений, тревог, лжи, и даже свободы. Во что превратится человеческая жизнь, если лишить ее конца? Не принимая твоего царства небесного, люди не хотят лишать себя права последнего выбора. Но если смерти нет, значит, человек несвободен. Как устроится жизнь, когда в ней не будет смерти, страха и бегства от страха, если люди перестанут ценить прелесть мимолетных мгновений, а существование будет казаться изматывающей дорогой без конца? Только смерть как конец всего, а не как переход в новую жизнь, открывает неповторимые радости земного существования. Разве можно требовать от людей отказаться от всего того, что они имеют, ради неизвестности, столь же пленительной, сколь и сомнительной. Человек хочет наслаждаться всем, что ему доступно, и краткие мгновение земной реальности ему дороже грядущей вечной жизни, пусть даже самой распрекрасной. Люди не столько не верят, сколько не хотят верить тебе при всем своем показном желании. Земные удовольствия им ближе и слаще, чем мечтания о райской любви. В тебе мало человеческого, если ты этого не понимаешь.
       Я пришел потому, что только у тебя могу найти понимание и сочувствие. Ты жертвуешь собой ради людей, принимая на себя их грехи, то же делаю и я: чтобы соблюсти Закон, а значит сохранить мир и спокойствие, необходимо пожертвовать одним человеком, дабы спасти весь народ. Но не подумай, что мне было легко применить смертный приговор. Ты знаешь, на мне нет вины, я лишь исполняю предсказанное пророками. Ты хочешь пострадать за людей, зная, что кровь освятит бессмертием твои идеи. Я помогу тебе. Ты умрешь именно так, как хочешь и как должен умереть. Я сделаю все, чтобы свершилось реченное в Писаниях. Но пусть это останется тайной. Человеку нужна Тайна, чтобы он чувствовал свою ничтожность перед ее непостижимостью. В страхе перед сокрытым в Тайне могуществом маленький человек находит свое место в этом мире, обретая смысл в вере в Высшую Справедливость, имя которой Бог.
       Людям нужен Бог! Человек не может жить без веры! Он хочет верить в добрую и справедливую целесообразность, способную защитить его перед всевластием грядущего. Без веры в Бога трудно найти смысл своей жизни. А Бог -- это Тайна. Но своим утверждением, что ты есть сын божий, ты разрушаешь величие этой Тайны. А человек должен бояться Бога, чувствуя собственную ничтожность перед его величием. Люди живут в страхе и должны жить страхом. Но чтобы поклоняться Богу, он должен быть мертв. Живой Бог никому не нужен.
       Ты пришел в этот мир умереть. Ты уйдешь, а нам оставаться здесь и пожинать посеянные тобою семена раздора. Ведь ты знал, что иначе быть не могло! Как же можно было лишать людей покоя и уверенности в той истине, которой жили они и их предки? Ты оставляешь после себя множество несчастных, пораженных сомнением людей. Как теперь им жить? Ты украл у людей веру! Нет, ты не любишь свой народ! Ты чужой своему народу, и люди ненавидят тебя! Но я знаю Тебя и люблю, а потому помогу Тебе умереть, устроив казнь, которой д?лжно свершится!
       -- Лицемер.
       Иисус поднимает голову и долго неотрывно смотрит Анне в глаза. Никто не смог бы выдержать этого взгляда укора и прощения.
       В зловещей тишине еле слышно раздаются тихие вымученные слова.
       -- Прости меня, Господи.
       Не может этого быть!
       -- Прощаю, -- медленно произносит Христос.
       Я не могу сдержать слез. Но кто это всхлипывает в темноте? Варавван? Не может быть. Неужели Анна?
       Первосвященник медленно выходит. В нем уже нет прежней самоуверенности.
       Анна хочет казаться справедливым, однако нет в нем главного -- любви и сострадания. Он лишь высказал свою правду. Но почему-то, говоря о народе, первосвященник все время поглядывал на меня, словно я и есть народ -- разбойник, которого нужно постоянно держать в узде. А мне хотелось крикнуть, что такое мнение от слепоты высокомерия, -- простые люди позволяют обманывать себя не потому, что глупы, а потому, что им лучше выглядеть обманутыми, нежели лезть в выгребную яму, которая зовется властью. Нет, простые люди не слабые и не глупые уже только потому, что терпят своих не всегда умных и всегда безнравственных правителей. Это правители вынуждены все время лгать ради сохранения своего положения, тогда как правда -- удел мудрых и сильных. Я давно уже понял: все зло оттого, что один хочет казаться выше и умнее других. Мудрый человек никогда не рвется к власти; ему легче быть в подчинении, но оставаться честным. Я всегда с ненавистью и презрением относился к священникам, превратившим веру в доходный промысел, готовых распять даже Истину ради сохранения своей власти и получаемых благодаря власти денег.
       Но неужели Иисус Назорей умрет вместе с нами? Не знаю, что он сделал, но почему-то меня охватывает чувство сострадания к этому праведнику. Что же он совершил? За что оказался среди нас? Почему добровольно пошел на крест? Зачем?
       Ответа нет.
       Все молчат. Каждый в одиночестве готовится к предстоящей казни.
       Ожидание неминуемой смерти подобно стремительному скольжению по наклонной плоскости: внутри все немеет, руки и ноги холодеют, а спину покрывает противный липкий пот, и что бы ни делал, гибели избежать не удастся. Остается только ждать. И это самое мучительное.
       Но неужели все, что говорил Анна, правда? Неужели смерти нет?
       Странный человек этот Иисус. А может быть, он и в самом деле Христос, Сын Божий? А если действительно смерти нет? Что же тогда есть Истина?
       Распятие уже почему-то не кажется страшным. Ведь умереть предстоит вместе с Ним!
       -- Проклятый Ханан, -- раздается отчаянный крик, -- Он думает только о том, как сохранить свою власть.
       -- Замолчи, Иуда, -- говорит Варавва, -- ты ничем не хуже и не лучше нас. Но сейчас, перед лицом смерти, я должен признаться, что втайне от вас поддерживал отношения с Анной. Однажды через своего человека он выследил меня и предложил союз против римлян. С вашей помощью я помогал ему подготавливать возмущение толпы и организовывал беспорядки. Помните, как мы были среди зачинщиков народного недовольства, когда в Иерусалим ночью перенесли из Кесарии серебряных орлов и другие значки легионов, когда римский прокуратор решил устроить водопровод, а также когда во дворце Ирода по приказанию Пилата вывесили несколько позолоченных щитов, посвященных императору Тиберию.
       -- Не может быть!
       -- Я вступил в тайный сговор с Анной, потому что мы одинаково ненавидим оккупантов, и наши цели освобождения народа от владычества римлян совпали. Он обещал мне помощь, но обманул. Проклятый чужеземец! Ему интересы своей семьи, поставляющей первосвященников синедриону, дороже свободы народа, который навсегда останется для него чужим. Но почему, почему он выдал нас римлянам накануне восстания? Ведь Анна ничего не делает просто так, я-то уж знаю. Он и меня спрашивал, не Христос ли я, ведь предки мои из рода царя Давида, а родители живут в Вифлееме. Анна может казаться сумасшедшим, но только не глупцом. Зачем, зачем ему выдавать нас накануне праздника, когда все уже было готово?
       Но что это?!
       Третий раз за эту длинную ночь дверь открывается, и на пороге появляется сам римский прокуратор. Как странно, однако, выглядит сегодня Пилат. В нем уже нет того равнодушия, с каким он разбирал наши дела, осуждая на казнь. Лицо его бледно, а поступь неуверенна. Неужели прокуратор волнуется? С чего бы это?
       -- Я пришел, чтобы еще раз повторить свой вопрос.
       Голос прокуратора слегка дрожит. Неужели это могущественный Понтий Пилат, который, даже не расспрашивая нас по существу совершенных преступлений, менее чем за минуту решил нашу участь.
       -- Прошу, скажи мне, как поступить. В тебе нет вины, я знаю, и потому хочу спасти тебя. Но ненависть первосвященников сильна как никогда. Они из страха и зависти обрекли тебя на казнь. Я ненавижу и презираю этих лицемеров с их Законом, этот фанатичный народ и весь этот город. Здесь все мне чужое, и я здесь всем чужой. А ведь я хотел только добра, когда решил построить водопровод. Но никто не понял или не захотел понять мотивы моих поступков. Этот народ возмущает все, что я делаю. Первосвященники и раньше посылали жалобы на меня, а сейчас угрожают обратиться к самому кесарю. Ты тоже желал людям добра. Но вот как они отплатили за любовь. Так же, как и я, ты чужой среди этих людей -- в этом мы схожи. Я всегда в любой схватке старался держаться правды. Тот, кто на войне не чувствует своей правоты, обязательно погибнет. Я искал, старался понять, что есть Истина, но никто не мог мне помочь. И вот я встретил тебя. Но почему ты не дал ответа на мой вопрос? Почему ты молчишь?
       Как римский гражданин я всегда свято соблюдал все законные установления, руководствуясь здравым смыслом. Рационально строя свою жизнь, мне удалось добиться успеха, хотя я никогда не стремился обладать тем, что имею сейчас. И вот когда я достиг всего, чему мог бы позавидовать любой человек, мне хочется от всего этого избавиться. Мне ненавистна моя власть, хотя я всегда старался использовать ее на благо людей. Я мечтаю бросить эту должность, благодаря которой вынужден осуждать людей на казнь. Я жажду уединения и покоя, а должен постоянно вникать в конфликты различных религиозных сект этого фанатичного народа. Мне хотелось бы посвятить остатки своих дней философии и искусству, а приходится заниматься судебными делами, верша приговоры. Никогда мое желание разрешить возникший спор с позиций здравого смысла не приводило к успеху, а только еще больше восстанавливало этот чужой и непонятный мне народ против власти Рима. Этих людей можно удержать только в страхе. Как они могут меня любить, и как могу любить их я, будучи оккупантом? Я ненавижу их всех, а потому хочу отомстить им и спасти тебя, чего бы мне это ни стоило. По обычаю на праздник Пасхи принято отпускать одного узника, приговоренного к смерти. Я предложу тебя. Они должны будут выбрать тебя или Варавву. Хотя народ вряд ли сможет отличить добро от зла. Ведь толпой верховодят первосвященники. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты избежал позорной казни. Умереть должен не ты, а они.
       Пилат указывает рукой на нас.
       -- Пусть разбойник Варавван, мечтающий возглавить восстание против Римской империи и таким образом стать царем на волне народного недовольства, умрет завтра на кресте вместе со своими сообщниками, которые же и предали его.
       -- Кто, кто нас предал? -- кричит Варавва.
       -- Ты все равно умрешь, -- презрительно говорит Пилат, и указывает на Иуду. -- Вот кто предал тебя. Он стал моим тайным агентом и за деньги доносил обо всех ваших планах и передвижениях. Это он сообщил мне о твоей связи с Анной, и я добился, чтобы Анна предал тебя в руки римских властей. А теперь первосвященник предлагает мне вместо зачинщика беспорядков и организатора восстания распять ни в чем не повинного проповедника, только для того чтобы спасти своего сообщника. Этому не бывать!
       Пилат вплотную подходит к пророку и еле слышно говорит:
       -- Прошу тебя, подскажи, как мне избавиться от чувства ненависти. Оно гложет и не дает жить. С тех пор как меня назначили сюда прокуратором, я потерял покой. Несчастный я человек. А все потому, что всегда делал не то, что хотел. Всю жизнь я жил, словно готовясь к настоящей жизни, вспоминая себя и не узнавая. Везде я чужой: и дома, и здесь. Как и каждому человеку, мне хочется понять смысл своей жизни и быть счастливым. Но как бросить эту ненавистную власть и жить так, как давно мечтаю -- в уединении и покое? Я не знаю, кто ты на самом деле и откуда, да это и неважно. Мне достаточно того, как ты смотришь на меня. Никто никогда не смотрел на меня с таким пониманием, сочувствием и любовью. Мне не хватало этого всю жизнь, недостает и сейчас. Я хотел быть философом, а стал воином, всю жизнь мечтал о поэзии, а вынужден был участвовать в битвах, желал любви, а испытывал лишь ненависть. Я не знаю, что делать, как жить дальше, и хочу спросить у тебя. Почему-то мне кажется, что ты знаешь. Скажи, умоляю тебя, скажи, для чего я живу? Что есть Истина?
       Странно! Трижды за ночь у пророка спрашивают об одном и том же.
       Что же ответит этот Иисус, которого зовут Христос, сын божий, мессия, царь иудейский?
       Ждут все.
       В напряженном ожидании дыхание от волнения замирает, и становится слышно, как скребется мышь.
       -- Ты знаешь.
       Непонятно. Странный ответ. И это пророк?!
       Пилат резко встает и быстро выходит из темницы.
       В нашей тюрьме за короткое время побывали два самых значительных человека, вершащие судьбу народа. Они враги, но пришли к тому, кого обрекли на смерть. Как странно!
       Едва за Пилатом захлопывается дверь, как Варавва яростно кричит:
       -- Так это ты, Иуда, предал нас?! Теперь я понимаю, почему прокуратор хочет спасти Назорея и умертвить меня. Я свидетель их тайного сговора с Анной, и оба они хотят от меня избавиться. А ты, Назорей, прокуратору нужен, потому он и хочет тебя спасти. Своими проповедями ты подрываешь власть первосвященников -- его злейших врагов, тем самым усиливая влияние Рима. Кого Пилат боится, так это меня, ведь я никогда не подставлю другую щеку. Именно стоящая за мной сила, а не твои безвредные проповеди, могут подорвать римскую власть, а, следовательно, и его личное благополучие. Он не тебя хочет спасти, а меня умертвить! Но как бы прокуратор ни пытался уберечь тебя от распятия, он все равно пожертвует тобой, если возмущение в народе будет грозить перерасти в открытое столкновение с римскими воинами. Я в любом случае умру, потому что и для Пилата, и для Анны я ненужный и опасный свидетель. Но я знал, на что шел, когда начал бороться за освобождение своего народа, посвятив этому всю свою жизнь, пожертвовав возможностью иметь обычное, как у всех, человеческое счастье. Я отказался от семьи и любимой женщины, пожертвовал домом и детьми, выбрав бесконечные скитания, но именно в этом обрел счастье и смысл жизни. Я сделал все что мог, и теперь мне не страшно умереть!
       Варавва на мгновение замолкает, а потом кричит:
       -- Но ты, Иуда, проклятый предатель, не избежишь смерти! Даже если случится невероятное, и тебе удастся улизнуть, я все равно найду тебя хоть на краю земли и убью. Потому что никто из нас не заслужил смерти больше, чем ты.
       -- Да, -- со злой насмешкой кричит Иуда, -- это я сообщал Пилату о подготавливаемых нами беспорядках. Когда состоялась резня у строящегося водопровода, я догадался, что такие столкновения невозможны в результате только нашей заговорщической деятельности, а со временем понял, что все это делается при поддержке Анны -- той реальной власти, которая никогда не обнаруживает себя, предпочитая оставаться в тени. Однажды через подставных лиц Пилат предложил мне стать его тайным агентом и доносить о готовящихся бунтах. Когда я отказался, меня предупредили, что убьют всех моих родных. Мне ничего не оставалось, как согласиться. Я стал доносить Пилату о наших планах, и он хорошо платил мне, обещая еще больше, но обманул и предал.
       -- За сколько ты нас продал, за сколько?! Назови цену!
       -- Ты ничего не понимаешь. Я полюбил тебя, как никого никогда не любил. Ты был мне как брат и отец. Вначале ты пригрел меня, как истосковавшееся по ласке животное, а затем пожертвовал ради своих амбициозных устремлений. У тебя было все, я же не обладал ничем. Но ты отобрал даже то единственное, что у меня было, -- мою любовь. Мария одна из немногих, кто ответил мне взаимностью, но в конце концов соблазнилась тобой. Ты украл мою любовь! Я бы никогда тебя не предал, если бы женщина, которую я любил, не ушла к тебе. Это была последняя капля. Мария полюбила тебя, но ты пренебрег ею. Тогда она решила отомстить и уговорила меня выдать тебя римлянам. Для меня это была единственная возможность вернуть ее любовь.
       Ты никого не любишь -- только себя и власть. Мне кажется, ты вообще способен лишь ненавидеть, причем не только врагов, но и друзей. Ты возненавидел даже меня, когда я обратился к тебе с любовью. Чего же ты хочешь от жизни? Неужели тебе власть дороже моей любви? Да, тебе никто не нужен, кроме власти. Что же тогда ты хотел принести людям, став царем? Любовь, на которую не способен ответить? Свободу, при этом легко жертвуя людьми в угоду собственному тщеславию? Или, может быть, счастье? Но что такое счастье? Ты сам-то знаешь? Нет, лучше уж тебе умереть, чем осчастливить людей так, как ты себе это представляешь. Ты жесток, и не знаю, осталась бы моя голова на плечах, одержи мы победу.
       Я никогда не понимал ни тебя, Варавва, ни тебя, Дисма. Мы могли бы обогатиться, но вы никогда не грабили бедняков и не убивали ради денег. Обречь себя на лишения во имя идеи и умереть за нее, -- на это способен или глупец, или сумасшедший. Анна знал, что он во власти Пилата, и потому уступил ему вначале своего первого союзника -- Иисуса Варавву, а потом и второго -- Иисуса Назорея, который не хотел, но невольно стал союзником. И как я теперь понимаю, Анна предпочел оставить в живых именно тебя, Варавван. Ты хочешь знать почему? Да потому что он такой же помешанный, как ты и этот сумасшедший пророк. Анна знал, что должен прийти Мессия, что родится он в Вифлееме и будет из рода царя Давида. Вначале первосвященник подумал, что Христос -- это ты, Варавва, ведь ты назвал себя освободителем и силой добивался освобождения от римского владычества. Потом Анна обратил внимание на Иисуса Назорея, подумав, что тот Христос. И может быть, теперь, обрекая вас на распятие, он хочет лишь убедиться, кто из вас Сын Божий и кого Бог спасет. В любом случае, для него всего важнее его власть, и он сохранит ее при любом исходе. Смерть Христа Анне выгодна, потому что при римлянах он обладает фактически большей властью, чем при Царе Иудейском, кто бы этим царем ни был. Пилат же не столько хочет спасти Назорея, сколько распять Варавву, действительно опасного заговорщика и зачинщика народных возмущений. Прокуратор не боится толпы, но страшно опасается, что в результате освобождения Вараввы станет известна его связь с Анной, поскольку именно с молчаливого покровительства Пилата первосвященник имел большие доходы от торговли в храме. Я даже убежден, что Пилат получал часть прибыли, ведь для римлян деньги не пахнут. Он готов поддержать любого смутьяна, лишь бы расколоть наш народ и властвовать. А лишить народ веры -- значит наполовину поработить его. Поэтому Пилату выгоднее освободить Назорея. Ты, Варавван, все равно обречен. Анна тебя просто использовал. Ты нужен ему, чтобы сегодня лишний раз продемонстрировать свою власть, показав всем, кто истинный правитель страны. Потому он так долго терпел тебя. Но первосвященнику выгодно избавиться от тебя тайно, не создавая убийце ореол героя и мученика. Гораздо опаснее для него другой Иисус, потому что власть первосвященников основана на вере и держится благодаря страху перед Законом. Анна хочет прилюдно подвергнуть инакомыслящего позорной казни на кресте, чтобы уже никто более не соблазнился его идеями и не сомневался в силе синедриона. Кого бы из вас ни освободили, вы все равно умрете; если не публично на кресте, то где-нибудь в полной безвестности. Ты, Варавван, до сих пор веришь, что Бог поможет тебе, и даже готов умереть, только чтобы доказать всем, а прежде, конечно, себе самому, что ты мессия. Но никто в это по-настоящему никогда не верил, а только делали вид, потому что опасались тебя. Я знаю, смерти ты не боишься. Но я не такой сумасшедший, как ты. В жизни столько радостей, однако даже любви женщины ты предпочел власть. Лучше бы я пошел за другим Иисусом. Хотя и ты, и он -- вы оба фанатики. Каждый из вас вообразил себя царем-освободителем. Только не понимаете вы, что людям не цари нужны! Вы оба жаждете славы спасителя, но вас забудут, как только вы умрете. Впрочем, все слова напрасны. Ничего изменить невозможно.
       Дверь неожиданно открывается. Входят несколько римских воинов и вытаскивают под руки двух Иисусов -- разбойника и проповедника. Слышится нарастающий гул огромной людской толпы, собравшейся неподалеку. Во власти этой толпы решить, кому жить, а кому умереть. Люди выберут того, кто им больше по нраву. Кого же они предпочтут?
       От напряженного вслушивания в колеблющийся гул людских голосов начинает болеть голова.
       Кто же, кто же? И тот и другой называет себя спасителем. Но кто из них указывает истинный путь? Кто из них Христос? Кто помазанник Божий?
       Неужели Анна сказал правду, и народ отвергнет Иисуса Назорея и выберет Иисуса Варавву? Нет, этого не может быть! Не может такого быть, чтобы народ выбрал убийцу, отказавшись от проповедника! Неужели люди настолько слепы, что не смогут отличить добро от зла, а праведника от разбойника? Нет, не могу в это поверить. Назорей не сделал ничего плохого, всем нес лишь добро, исцеляя больных и увечных. Не может быть, чтобы народ выбрал Варавву. Невозможно настолько одурачить людей, чтобы они на собственную погибель выбрали циничного лжеца, стремящегося во что бы то ни стало ценой чужих жизней захватить власть. А если все-таки... Но почему, почему? Неужели нет справедливости?! А может быть, они выберут достойного себе?
       Тишину взрывает громоподобный раскат.
       -- Вар-р-р-р-р-р-ву!
       Резонанс от выплеснувшейся ненависти разрушает последнюю надежду, и от ощущения безысходности внутри все немеет.
       -- Вставайте, разбойники. Вам повезло. Не придется больше ожидать казни. Вас распнут прямо сейчас вместе с вашим царем.
       Нас выводят во двор, где в окровавленных одеждах стоит Царь Иудейский. Немилосердно палит солнце. Нас ведут за городские ворота. В сопровождении солдат охранного полка мы несем только что срубленные где-то поблизости деревья. Все кажется на удивление будничным, словно ничего существенного не происходит. Но я испытываю необъяснимое ощущение чего-то значительного, что обязательно должно произойти. Меня не покидает праздничное настроение, будто предстоит не казнь, а что-то большее, чем просто смерть. Следом за царем мы медленно бредем на Голгофу. Вижу, что Иисус изнемог, одежда его вся пропиталась кровью. Вначале я его ненавидел, потом непонятным образом сочувствие проникло в мою душу, и вот теперь этот скорбный путь вызвал во мне невольное сострадание к праведнику, добровольно разделившему с нами мучительную дорогу к смерти. Впереди нас ждет одинаковое страдание на кресте, и как можно обижаться на этого несчастного, который, не будучи виновным, вместе с нами будет распят. Мы должны быть даже благодарны ему за то, что он избавил нас от мучительного ожидания казни.
       Время от времени перекладываю свой крест с одного плеча на другое. Люди, мимо которых мы проходим, кричат ругательства. Происходящее кажется страшной и необъяснимой несправедливостью. Кто-то плачет. Но почему проклинают его, только его? Почему, за что его так ненавидят? Откуда эта злоба? Ведь еще недавно они приветствовали своего царя радостными возгласами? Почему же вдруг захотели избавиться от проповедника любви? Иуда и я, мы заслужили презрение к себе, Иисус же стал жертвой ненависти тех, кого исцелял. Если уж в моей душе живет злоба от предательства товарищей, то что должен испытывать этот человек, сотворивший людям столько добра, раздавший им столько своей любви, а взамен получивший позорную смерть на кресте? Он страдает наравне с нами, то есть и за мои грехи. Я так же, как Иисус, желал добра своему народу, а в результате буду позорно распят.
       Становится жарко, запах пота дурманит голову. Иисус идет впереди, ноги у него заплетаются, и видно, что силы его на исходе. Царь из последних сил несет свой крест, и вдруг в изнеможении падает. Процессия останавливается. Я протягиваю руку, помогая Иисусу подняться. Ощущение такое, что все сейчас переживаемое просто не может исчезнуть бесследно, и уверенность в этом растет вместе с усталостью от подъема на Голгофу. А может быть, вся моя жизнь была лишь подготовкой к распятию на кресте вместе с Царем Иудейским? Нет, это не может так просто исчезнуть. Должен же быть во всем какой-то смысл? Даже в этой позорной смерти. Должен, обязательно наступит час расплаты. Ведь существует же Высшая Справедливость. Верю, что существует!
       Наконец-то пришли. Подносят дурманящее питье. Иисус отказывается. Я с удовольствием выпиваю его долю. Постепенно сознание мутнеет, и тело становится менее чувствительным. Смотреть, как вколачивают гвозди в живую плоть, невыносимо. Мучительно хочется облегчиться, ведь нас ни разу не выводили по надобности. Острая боль пронзает мои кисти, и я не в силах больше сдерживать себя -- теплая струя мочит грязную повязку на бедрах.
       Солдат снимает с шеи несчастного проповедника табличку с надписью "Иисус Назорей, Царь Иудейский" и приколачивает ее к изголовью креста, который явно мал этому человеку. Когда гвозди вбивают в тело Иисуса, он лишь слабо вскрикивает, и я вижу, как повязка на бедрах у него тоже становится мокрой. До моего слуха доносятся еле различимые слова: "Отче! прости им, ибо не знают, что делают".
       К кому он обращается?
       Наконец крест поднимают и вкапывают в вырытую яму. Тело сразу обвисает. Чтобы оно хоть как-то удерживалось на кресте, между ног приколачивают поперечную доску. Стопы почти касаются земли. Сейчас будет удар в подмышку. Но почему его нет? А, солдаты заняты дележкой одежды. Бросают жребий, чтобы не рвать хитон. Неужели, действительно, сбывается реченное в Писании: "разделили ризы Мои между собой и об одежде Моей бросали жеребий"?
       Я справа от Иисуса, Иуда слева. Жарко. Солнце палит немилосердно. Хочется пить. Стопы и кисти горят огнем. Какая ужасная боль! Скорей бы умереть.
       -- А ты почему, Дисма, не просишь о смерти?
       С трудом приоткрываю веки. Солдат из охраны, прищурившись, смотрит на меня. В руках он держит хлеб и сосуд с солдатской поской.
       -- Пить, дай пить.
       Солдат берет губку, намачивает ее в питье и на иссопе подносит к моим губам.
       -- Еще, дай еще!
       -- Хватит. А то долго придется ждать вашей смерти.
       Уксус только усилил жажду, еще более увеличив страдание. Сознание, к сожалению, не покидает меня. К Иисусу подходят какие-то люди. Наверно, опять хотят поиздеваться над беспомощным.
       -- Разрушающий храм и в три дня созидающий, -- кричит один из них. -- Спаси себя самого. Если ты сын божий, сойди с креста.
       -- Других спасал, а себя самого не может спасти! Если он царь израилев, пусть сойдет теперь с креста, и уверуем в него.
       -- Уповал на Бога: пусть теперь избавит его, если он угоден ему. Ибо он сказал: я божий сын.
       Иисус молчит. На него плюют. Он молчит. Бьют палками по телу. Он молчит. На нас почему-то даже не смотрят.
       -- Если ты Христос, -- узнаю язвительный голос Иуды, -- спаси себя и нас.
       Проклятый Иуда!
       -- Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? Мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а он ничего худого не сделал.
       Эти слова забирают у меня последние остатки сил. И вдруг сквозь боль и мутную пелену от дурманящего напитка прорывается лучик надежды.
       О каком спасении они говорят? Неужели еще можно спастись от неминуемой смерти? Или только от мучительного разрыва мышц и сухожилий?
       Неожиданно появившаяся надежда почти полностью отрезвляет.
       Но как? Неужели Иисус Назорей может сойти с креста? А вдруг он действительно Христос, Сын Божий? Тогда, значит, он способен спасти себя?! А может быть и меня?..
       Какое ужасное солнце. Иисус совсем обвис. Наверно, он уже потерял сознание. Счастливчик!
       Язык прилип к небу и пошевелить им нет никакой возможности. Смотрю на изможденное тело Иисуса, на его поникшую голову с прилипшими к щекам волосами, и вдруг испытываю давно позабытое чувство жалости и сострадания. Слезы сами катятся из глаз и попадают на губы. Языком облизываю их, и он больше не липнет к небу. С трудом выдавливаю из пересохшей гортани:
       -- Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!
       Иисус смотрит на меня. В глазах его скорбь, на лице покой, а на устах... Улыбка?! Не может быть! Он что, радуется происходящему?!
       Вспыхнув напоследок, сознание медленно покидает меня, уводя с собой нестерпимую боль.
       И вдруг:
       -- Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю.
       От этих неожиданных слов затухающее сознание вдруг озаряется надеждой. Слышатся голоса, гром, чьи-то восклицания, и слова Иисуса, которые вновь возвращают меня к восприятию происходящего.
       -- Это сын твой, а это мать твоя.
       Сквозь полузакрытое веко вижу стоящих рядом с моим спасителем женщин. И вдруг одна из них кажется мне знакомой.
       Нет, этого не может быть!
       Изумление полностью раскрывает мне глаза, и я узнаю в одной из стоящих у распятого на кресте Иисуса...
       Мария?! Да, это та самая Мария из Назарета, которой когда-то давно я помог бежать с сыном в Египет от преследований Ирода.
       И вдруг словно молния озаряет затухающее сознание!
       Неужели Мария -- мать распятого рядом со мной Сына Божия?!
       Мысль эта полностью затмевает мучительную боль.
       Тогда я сильно рисковал, с младенцем перебираясь через Синай, но готов был ради него даже пожертвовать своей жизнью. С какой нежностью я нес ребенка... Но что это? Что это за чувство? Кажется, нечто подобное я испытывал в детстве. Неужели это любовь? Я люблю? Но кого? Неужели Иисуса? Но почему, за что? Слезы? Я плачу? Не может быть! Но нет, это любовь! Любовь? Да, да, это любовь! Какое счастье!
       Давнее чувство, казалось, навсегда утерянное, наполняет все мое существо, освобождая от боли. Я испытываю ощущение блаженства, словно полностью сбросил груз земных страданий. Но мое измученное тело еще способно послужить людям и их лицемерному благочинию. Ему осталось испытать последние истязания, сделав добро тем, кто продолжает его избивать и оплевывать. Они хотят получить мое тело мертвым, чтобы не грешить в Субботу и, соблюдая Закон, с чистой совестью встретить священный праздник Пасхи. Только из любви к своим мучителям я готов сделать последнее благодеяние и без крика принять смерть от ударов тяжелого молота. Боль сильная, но короткая. Сначала левая голень, затем правая ломаются, но я уже ничего не чувствую, оставляя свое истерзанное тело, распятое на кресте, в ожидании обещанного Спасителем рая.
       Свершилось!
       Дух мой парит над падшими людьми, столпившимися у креста позора. Голгофа и страданья позади, а впереди спасенье и свобода. Люблю, любя, любовью я спасен, лишь потому, что я в нее поверил. Как птица я любовью окрылен, ведь Богу душу я свою доверил. Я верил без сомнения в душе, что Бог услышит все мои молитвы, и не оставит одного в беде, крест подарив мне вместо поля битвы. Свершилось Чудо! Торжеством Любви позорный крест стал вместо униженья. Иисус Христос, с собой меня возьми, освободив мой дух для Вознесенья.
       -- В это трудно поверить! Нет, этого просто не может быть!
       Знакомый голос возвращает к действительности.
       Дима открыл глаза и увидел, что возле него стоит кто-то. Приглядевшись, он узнал Марию. Рядом с ней стоял Иван Иванович. Они показались Дмитрию удивительно родными.
       -- Ну как, не болят? -- спросил лечащий врач.
       Дима посмотрел на свои ноги, и сердце его замерло. Левая голень была насквозь проколота металлическими спицами, которые соединяли четыре хромированных обруча, закрепленных вокруг ноги.
       -- Что это? -- с изумление просил Дмитрий.
       -- Это аппарат Илизарова, -- невозмутимо ответил Иван Иванович. -- Операция, в целом, прошла успешно. Правда, пришлось ломать начавшую срастаться кость.
       "Так это была операция, -- подумал Дима. -- Но почему я ничего не помню? -- Он облизнул губы и почувствовал солоноватый привкус. -- Что это? Неужели слезы?"
       -- А какой сегодня день?
       Врач и медсестра с удивлением посмотрели на Дмитрия.
       -- Как какой, разумеется воскресенье.
       -- Воскресение?!
       -- Что же здесь необычного. Переставили праздничные дни, вот сегодня и работаем.
       -- А когда была операция? -- спросил Дмитрий и почувствовал, как внутри все замерло в напряженном ожидании.
       -- В пятницу, -- спокойно ответил Иван Иванович.
       -- После операции вы проспали почти двое суток, -- пояснила Мария. -- Все уже начали беспокоиться. Но страхи оказались напрасными. Мы верили, что все будет хорошо.
       -- Но я помню боль от удара по ногам, -- растерянно произнес Дмитрий.
       -- Возможно, обезболивание оказалось недостаточным, -- предположил Иван Иванович.
       Дмитрий почувствовал, как сердце учащенно забилось, а охватившее его волнение привело в движение глубинные пласты пережитого, сквозь которые, как гейзеры, стали пробиваться всплески удивительно радостного чувства. Они будоражили своим освежающим ливнем, заставляя поеживаться под градом холодных кристально чистых капель неизвестно откуда взявшегося восторга.
       Дима отчетливо ощутил, как по спине прокатилась волна мурашек, и все тело покрылось гусиной кожей.
       -- Все будет хорошо, -- обнадежил врач. -- Завтра сделаем рентген и посмотрим. А пока отдыхайте. Если нога будет сильно болеть, попросите сестру сделать укол морфия.
       -- Спасибо, не надо.
       Дмитрий инстинктивно отшатнулся от наркотиков. Они казались чем-то совершенно чуждым тем естественным переживаниям радости, что пробивались из недр души.
       Иван Иванович и Мария перешли к другому больному, а Дмитрия вновь охватило странное чувство. Он смотрел перед собой на стену, пытаясь вспомнить, где и когда ранее испытал подобное ощущение радости. Что-то в нем происходило, но что именно, понять было трудно, словно в памяти шла глубинная подвижка реальности, и Дима затруднялся сказать, что в действительности было, а чего не было. Дмитрий чувствовал: его наполняет какой-то поток, идущий от затылка и распространяющийся по позвоночнику, застывая ледяным клубком в той части груди, в которой, как уверяли, живет душа.
       Вдруг... Мгновение, озарив сознание вспышкой воспоминаний, наполнило Диму массой забытой информации, словно Вечность -- огромная и быстротечная, как мысль -- раскрылась перед ним во всей своей непостижимой беспредельности, а Откровение, застыв в широко раскрытых глазах, постепенно проявляло в душе сделанный когда-то болью след.
       Дима испытал захватывающее ощущение полета. Понимание, что вера спасла его, явило миг ранее неведомой жизни, к которой он вернулся после долгих лет блуждания в темноте.
       Дмитрий чувствовал себя не возвратившимся в этот мир, но вновь пришедшим. Все ему было в диковинку, и от всего он, как ребенок, испытывал необъяснимое веселье. Душа наполнялась тихой радостью, которой он не испытывал уже много лет. Это светлое чувство было подобно пережитому когда-то в военно-морском госпитале ощущению Истины -- оно, как путеводная звезда в дебрях жизненных проблем, манило и вело за собой.
       Состояние у Дмитрия было такое, словно душа очистилась, а он родился заново. Со всей отчетливостью Дмитрий ощутил, как то, что он еще недавно считал потерей, на деле было высвобождением от всего чуждого, тяготившего его последние годы. Спали оковы ложных привязанностей, и Дима сразу почувствовал себя удивительно свободным, словно избавился от ненужного балласта, и потому мог теперь лететь куда глаза глядят, делать все что ему заблагорассудиться, ни на кого не оглядываясь.
       И хотя положение Дмитрия было незавидное -- перебитые ноги, грядущая инвалидность, безденежье и одиночество, -- но тем не менее, никогда прежде он не чувствовал себя таким счастливым.
       Подвижка, подобная сходу снежной лавины, неожиданно закончилась, и Дмитрий ощутил удивительный покой, которого прежде никогда не испытывал. Он вспомнил о смерче волнений и тревог, еще недавно мучившем его, -- теперь все стихло. Сполохи воспоминаний стерли прежде давивший пласт мироощущения, открыв в душе несколько кристально чистых фонтанов ранее неведомого чувства. Все существо Дмитрия было наполнено необъяснимым умиротворением. Что-то новое, ранее сокрытое или тщательно скрываемое ото всех, в том числе и от себя самого, в результате этого душепотрясения вышло на поверхность, став новой опорой, которую орошали брызги беспричинного восторга. Оно, как весенняя пашня, готово была принять и взрастить семена нового, ранее недоступного знания, -- словно каменистую почву, заросшую репейником, вдруг вспахали, да так, что невозможно было узнать прежней местности, которая всегда была его внутренним пространством -- территорией под названием душа. Она дышала, источая аромат желания новой жизни, подобно цветку раскрытая навстречу неведомому. Эта готовность принять и взрастить желанное наполняла все существо Дмитрия радостным трепетом, какой, наверно, испытывает женщина, мечтающая забеременеть от любимого человека.
       Подобное ощущение прежде было неизвестно или недоступно ему. Но сейчас, непонятно почему, Дмитрий всецело был поглощен ожиданием чего-то неизведанного, будучи не в силах понять, откуда пришел этот удивительно радостный покой. В памяти не осталось и следа от прежних волнений, а недавний смерч тревог бесследно исчез, уступив место тишине, какая наступает после продолжительной бури. Предаваясь упоительному отдыху, Дмитрий не мог ощутить, где находится источник покоя. Уставший от борьбы, он наконец добрался до живительного оазиса и, спрятавшись в прохладе тенистых деревьев, подставил свое измученное тело под освежающий фонтан брызг неизвестно из каких глубин поднимавшегося чувства. Необъяснимый восторг, который теоретически не мог существовать в иссушенной равнодушием пустыне всеобщего отчуждения, между тем возвращал Дмитрия к жизни, и слезы беспричинной радости, растворяя защитный панцирь безразличия, устраняли последний барьер на пути к естественному и неприкрытому какой-либо защитой общению с внешним миром.
       Раньше Дмитрия заботило более всего, от чего панцирь спасал, а не то, чего лишался его владелец вследствие наличия защиты. Теперь же, скинув удушающую бронированную скорлупу, Дмитрий заодно содрал и успевшие образоваться многочисленные кровавые мозоли. Но боль была почти не слышна благодаря успокаивающей прохладе живительного источника. Прежде Дима даже не подозревал о наличии таких могучих сил, живущих, как оказалось, независимо от него в глубинах души. Он был уверен, что сам никогда бы не смог их обнаружить, а тем более пробить брешь в бронированном панцире, чтобы помочь роднику радости вырваться наружу.
       Тело ныло, и пришлось вызвать медсестру. Та сменила марлевые прокладки в местах, где нога была пронизана восемью спицами, образовывавшими шестнадцать кровоточащих ран, и пока меняла тампоны, или, как она их называла, "шарики", Дмитрий пытался определить, где находится источник покоя, заставивший стихнуть все тревоги и сомнения.
       Он лежал, а мысль парила где-то высоко-высоко, иногда стремительно пикируя к тому, что казалось возможным ответом. Тело отдыхало в прохладной ванне покоя от последствий чужеродного вмешательства, вначале травмирующего, затем исцеляющего; лицо Дима подставил под брызги упоительного, приносящего облегчение чувства, которое казалось непонятно почему заглушенным когда-то источником радости.
       Дмитрию чудилось, будто он лежит посреди множества фонтанов и может выбирать, какому отдать предпочтение. Брызги одного напомнили давно стершиеся из памяти поцелуи отца, вызвав грусть по недавно умершему родителю, которому уже никогда Дима не мог сказать, как на самом деле любит его. Только когда сам стал папой, Дмитрий понял всю выразительность скупых отцовских поцелуев. Закрыв глаза и подставив лицо под струи другого фонтана, почему-то более теплого, Дмитрий припомнил вкус своих детских беспричинных слез. А может быть, это была горечь обид от унижений, нанесенных ему дворовыми приятелями, или безутешность по поводу смерти любимой собаки? Капли, падающие на Дмитрия из этого фонтана, были соленые на вкус, отчего Дима невольно вспомнил тоску одиночества в компании враждебно настроенными к нему подростков, с которыми не находил ничего общего, всегда чувствуя себя среди них невообразимо чужим.
       Третий фонтан, наиболее сильный, вкусом своих капель был определенно знаком, однако как ни старался, Дмитрий так и не смог припомнить, где и когда ранее пережил подобное. И хотя на протяжении жизни он ни раз испытывал это чувство, но никогда прежде не задавался вопросом о его происхождении. Это был вкус именно тех слез беспричинной радости, когда он любовался пушистыми сережками вербы, трепетным пробуждением природы в набухающих почках и таинством распускания нежных белых цветов вишневого дерева, растущего напротив окон его дома, а также многим другим, свидетельствовавшим о присутствии чего-то непостижимого и могущественного, подчиняющего закону любви всех и вся. И этот ощущаемый каждой клеточкой и всем существом трепет настойчивого желания любить пробивал в душе Дмитрия, так же как и в рядом стоящей березе, слезы благодарности за приобщение к всеобщей радости рождения.
       Да, это были слезы радости из бьющих в душе фонтанов любви. И именно они представляли собой те первые колебания, которые возникли в тишине внутреннего пространства Дмитрия после возвращения в эту реальность. Слезы напоминали капли весеннего дождя, а вся гамма переживаний была подобна красочной радуге, делавшей невозможным размышление, а только лишь ч у в с т в о в а н и е.
       Но что за неуловимое чувство заставляло трепетать и испытывать восторг?
       Несомненно, это была любовь, но какая-то необычная, ранее не знакомая. У нее была особая природа, свой источник и определенное назначение -- это была любовь, не обращенная ни к кому, без причины и без объекта. Дмитрий, как ничем другим, дорожил этим переживанием, словно любил само это чувство.
       Лучи солнца, наполняя палату брызгами бликов, настойчиво пробивались сквозь ветви сосен, будто были уверены в том, что их ждут и что они нужны. А Дима все лежал, наслаждаясь покоем и радостью, фонтанирующей в его душе. Ветер слегка шевелил верхушки деревьев, и они приветственно кивали своими ветвями. Дмитрий смотрел на мерные покачивания сосен, словно ощущая их молчаливое участие в его судьбе; будто то, что испытывал он, и то, что испытывали они, было понятно каждому живому существу. И этим деревьям солнце возвращало желание жить, и для них и для него был вечер и была ночь, утро и день. Для сосен Дмитрий был одним из многочисленных постояльцев, которые смотрели сквозь окна больничной палаты в поисках сочувствия, понимания и сострадания. Сосны отвечали всем сразу, но прежде всего тем, кто в них искал утешения.
       И вдруг среди шума падающих капель Дмитрий различил вибрации, которые без всякого содействия с его стороны обрели черты узнаваемых и идущих изнутри звуков. Он не успел понять, что именно это было, но только сразу почувствовал -- это было как раз то, чего он ожидал так мучительно и долго. И хотя Дмитрий ни о чем себя не спрашивал, слова прозвучали настолько отчетливо, что не различить их было невозможно.
       ...живи по заповедям...
       Он услышал их в не нарушаемой ничьим присутствием тишине, и сразу понял, что это именно то, о чем он просил, а все блаженное состояние покоя являлось лишь необходимым условием для того, чтобы он услышал.
       Понять всего сразу Дмитрий не мог и не пытался, но точно знал лишь одно -- это был Ответ, который он просил и который дан ему. И хотя внешне это были всего лишь слова, однако смысл их имел гораздо большее значение и большую силу, чем Дима мог представить, -- это было Откровение!
       Оно было настолько неожиданным и столь радостным, что уже само по себе создавало ощущение счастья. Дмитрий боялся как-либо назвать то, что было до, в момент и после пришедших изнутри вибраций, но чувствовал -- произошедшее есть Событие, к коему он оказался приобщенным.
       "Если я смогу проникнуть в смысл услышанного, то, возможно, стану посвященным в некое таинство, достигающее лишь тех, кто просит помощи в ситуации безнадежной, преодолевая страдание и в порыве искренности со слезами на глазах ожидая ответа как спасения".
       Диме почудилось, что испытываемая им радость есть награда для тех, кто желает услышать, для кого Ответ есть необходимое и достаточное средство, чтобы изменить свою жизнь, и перейти от прошлого к лучшему.
       Произошло то, о чем Дмитрий даже и не мечтал, но в чем нуждался и без чего не мог жить дальше. Он чувствовал, как спокойно бьется сердце, как слезы любви очищают его жизнь от грязной пелены отчуждения, -- и в результате мир становится красочнее, все пространство вокруг наполняется радостью, душа взрывается блаженством, хочется всех любить, исчезают стены, потолок, прочие преграды, и возникает уверенность, что его видят, чувствуют, понимают, а главное, любят, любят несмотря ни на что, и никогда более не оставят в мучительном одиночестве.
       Вдохнув полной грудью после минуты бездыханного безмолвия, Дмитрий почувствовал, как весь проникается ощущением любви и желанием творить добро. Он дотянулся до звонка и включил тумблер.
       На вызов почему-то пришла не Мария, а санитарка. В руках она держала швабру, а лицо ее выражало недовольство.
       -- Чего вам надо? -- резко спросила она.
       В другое время и в ином состоянии Дмитрий, наверно, ответил бы подобным же образом, но сейчас почему-то не смог этого сделать. Санитарка, которую он раньше не замечал, хотя она каждое утро убирала палату, теперь показалась симпатичной девушкой и даже в чем-то родной.
       Переполняемый чувством любви и благодарности, Дмитрий сказал:
       -- Позвольте мне угостить вас конфетами.
       Санитарка опешила. Наверно, такое предложение было для нее совершенно неожиданным, поскольку все плоды благодарности больных собирали врачи и медсестры. Она стояла в дверях, держа в одной руке швабру, а в другой тряпку, и лицо ее выражало крайнее изумление.
       -- Пожалуйста, угощайтесь, -- произнес Дмитрий как можно более непринужденно, помогая преодолеть и себе, и молоденькой девушке барьер привычного отчуждения.
       Санитарка поставила швабру в угол, положила тряпку, медленно сняла с рук черные резиновые перчатки и подошла к Дмитрию. Он протянул ей коробку с шоколадными конфетами, которую привез Вольдемар.
       -- Пожалуйста, берите.
       Санитарка осторожно взяла одну конфету.
       -- Ну что же вы, берите еще.
       Смущаясь, девушка взяла еще одну конфету, а Дмитрий успел заметить, какие у санитарки красивые руки.
       -- Простите, а как вас зовут? -- осторожно спросил он.
       -- Лена, -- смущенно ответила девушка и слегка покраснела. Было в ее облике нечто такое, на что Дмитрий раньше не обращал внимания, а сейчас назвал бы застенчивостью.
       -- Простите, Лена, может быть, когда вы закончите уборку, придете поговорить со мной?
       Девушка отвернула голову в сторону, и тихо сказала:
       -- Нет, не могу. Да и работы много.
       -- Тогда, может быть, после работы? -- не унимался Дмитрий.
       -- Нет, после работы надо идти домой, мужа кормить.
       При слове муж молоденькая санитарка вновь покраснела и стала одевать черные резиновые перчатки.
       -- У вас красивые руки, -- решился произнести Дмитрий, стараясь не дать уйти своей собеседнице. -- Зачем вы одеваете такие грубые перчатки, ведь они совершенно не идут вам?
       -- Других нет. А то, что руки красивые, только вы один и заметили. К сожалению, времени нет разговоры разговаривать. Пора мне идти, -- сказала девушка, хотя весь облик ее свидетельствовал о желании поговорить еще. -- Завтра приду, -- сказала она на прощание и закрыла за собой дверь.
       Дмитрий остался в палате один. Сосед куда-то вышел, и можно было вновь без помех отдаться необычным переживаниям.
       "Как же все-таки приятно делать людям добро, -- подумал Дмитрий. -- Вот эта девушка, совершенно незнакомая, а теперь вроде бы и не чужая вовсе. Если бы я не угостил ее конфетами, то, возможно, мы бы так и остались посторонними людьми. А теперь я знаю, как ее зовут, и она обещала завтра прийти ко мне. О чем же мы будем беседовать? Нужно обязательно угостить ее еще чем-нибудь, или сделать для нее что-нибудь приятное. Например, написать ей стихи. В любом случае, я не хочу, чтобы все оставалось как прежде. Теперь я никогда ни на что не променяю этого удивительного чувства и не вернусь к прежней суетной жизни. Нет ничего приятнее, чем творить добро. И хотя я пока не знаю, для чего жить, но абсолютно уверен, что жить надо по заповедям".
       Еще не понимая весь сокровенный смысл Ответа, Дима чувствовал необъяснимую уверенность, что ориентироваться нужно на то, к чему призывал Христос.
       Пережив смерть, Дмитрий стал чувствовать ее молчаливое ожидание за спиной, и вопрос "как жить дальше?" уже не создавал прежнего беспокойства. В этой неожиданной трансформации мировосприятия ощущался переход от казавшейся неразрешимой противоречивости жизни со всем ее злом и ненавистью -- к гармонии и радости через любовь.
       "Теперь, когда мне открылся удивительный родник любви, я буду делать все, чтобы не дать ему заглохнуть, и работа эта будет самой главной и самой значимой в моей жизни!"
       Дмитрий вдруг вспомнил о своей жене и о мотоциклисте, о всех, к кому еще недавно испытывал ненависть. Теперь ненависти не было и следа. Дмитрий уже не питал ничего, кроме любви и благодарности к тем, кто вольно или невольно способствовал произошедшему с ним счастью. Никто и ничто не могло изменить его мироощущение так, как это произошло в результате перенесенных страданий и мук. Другого пути быть просто не могло, -- в этом Дмитрий был абсолютно уверен. Он был признателен всем, кто помог ему, сам того не желая, выйти на дорогу и увидеть свет.
       Дмитрий еще не знал, что ждет его впереди, но отчетливо видел освещенный путь, который манил радостью, и шагая по нему, Дима твердо верил, что идет туда, куда ему и должно идти. Это чувство было больше чем интуиция, выше всех логических рассуждений, поскольку сопрягалось с пережитыми сомнениями и болью, а главное -- с верой, объяснить которую было невозможно. Вера эта была выше всякого понимания, и составляла основу нового Я, в отличие от прежнего самопредставления, которое складывалось преимущественно из чужих мнений и оценок. Однако сколько ни пытался Дмитрий понять суть веры, прилагаемые усилия были тщетны.
       "Человеку многое дано понять, -- рассуждал Дмитрий, словно беседовал с невидимым собеседником, при этом искренне удивляясь собственному монологу, -- многое из того, что лежит в границах самой жизни. Но раз есть границы, значит есть нечто и вне их. Человек не может не стремится выйти за пределы собственной жизни, чтобы понять смысл своего существования. Познавая жизнь, он неизбежно приходит к выводу, что все имеет какую-то цель, и цель эта, возможно, лежит за порогом смерти. И если неизбежная грядущая смерть помогает уразуметь смысл прожитой жизни для умирающего, то для живущих нет никакого другого средства, кроме веры, чтобы проникнуть в Таинство, постичь разумом которое невозможно, но к которому можно приобщиться, лишь веря в него".
       Дмитрий не мог не верить. Теперь ему нужно было нечто большее, чем предположения ограниченного мирскими заботами рассудка. И это нечто он получил, еще не проникнув в глубину Откровения, но уже во всей полноте ощутив значительность произошедшего.
       И тогда почему-то он решил написать жене письмо.
       Еще недавно это показалось бы ему полным неуважение к себе, проявлением слабости, унижением перед женщиной, бросившей его в самую трудную минуту, по сути предавшей его. И хотя он никогда не считал ее посторонней, однако своим уходом она сделала себя чужой.
       Так думал Дмитрий несколько дней назад. Но теперь, ничего кроме сострадания он не испытывал к человеку, который убивал в себе самое дорогое и по существу бесценное чувство. Подчиняясь переполняющей его любви, Дмитрий взял ручку, бумагу и стал писать.
      
       Здравствуй, жена моя Наташа. Ты, наверно, удивишься этому письму и спросишь, зачем теперь, спустя почти год после твоего ухода, я обращаюсь к тебе. Нет, вовсе не потому, что надеюсь на твою помощь и сострадание. Мне просто именно сейчас очень важно понять: ошибся я в тебе или нет. Если ты не та, о которой я мечтал и которую выбрал себе в жены, то все просто -- я ошибся. Если же ты именно та, которая и должна была стать моей женой, то я прошу простить меня за все причиненные тебе обиды. Я отдаю себе отчет в том, что ты не всегда могла понять мои поступки, и не виню тебя в этом, хотя иногда на меня и накатывает волна справедливого негодования. Неужели можно забыть все, что было между нами: наши прогулки, поездки, ночи и многое, многое другое? Я хочу только, чтобы ты заглянула в себя, и если это в действительности так, откровенно сказала: "Я сожалею обо всем произошедшим за четыре года нашего знакомства и не хочу ничего возвращать, потому что не было в нашей совместной жизни ничего такого, что я бы хотела вспомнить и от чего мне стало бы чуть-чуть теплее и не так одиноко в этом мире". Я не прошу тебя отвечать, пусть сама жизнь ответит. Не будем сопротивляться ей, а лишь постараемся быть как можно более честными с самим собой и друг перед другом. Наверно, я плохо тебя любил и многое не сделал из того, что хотел и мог сделать. Но все же я, наверно, счастливее тебя, поскольку для меня все было, есть и будет, и каждое воспоминание из этих четырех лет нашей жизни согрето теплом любви. Ты как-то сказала, что хотела бы видеть меня инвалидом, чтобы заботиться обо мне и любить без всяких опасений. Что ж, твоя мечта сбылась! Теперь никто и ничто не мешает тебе любить меня, кроме тебя самой. Я ни к чему тебя не подталкиваю, а только лишь хочу, чтобы ты никогда не сожалела о совершенном по отношению ко мне, к себе и к нам. Об одном лишь прошу тебя: не мешай мне видеться с дочерью. Пойми, всякое противодействие может обернутся против тебя самой. Ведь дочь уже многое понимает, а когда вырастет, ты не сможешь ее обманывать, говоря, как это делают многие, будто папа умер или он просто плохой человек. Я был и навсегда останусь отцом моей девочки и буду ее любить несмотря ни на что. Если ты не захотела принять предложенного мною, то я постараюсь, чтобы дочь имела хотя бы такую же, как имела ты, возможность выбора. Надеюсь, она не откажется от моей любви, как отказалась ты. Я никогда не оставлю ее одну, как когда-то оставил тебя твой отец, и постараюсь воспитать в дочери любовь и уважение к отцу и мужчине. А может быть, ты просто полюбила другого? Если так, то я желаю вам всего того, что не получилось у нас. Надеюсь, то, чему ты научилась у меня, поможет тебе сделать свою новую жизнь счастливой. Я верю в любовь, а значит в тебя и в себя. Верю, что все у нас вместе или у каждого в отдельности будет хорошо, потому что Бог есть, и он не оставит нас, если только мы будем очень сильно желать и стремиться к этому. Я не могу жить, не простив тебя. Ведь без прощения все теряет смысл. Я желаю тебе счастья -- а значит любить и быть любимой.
       Твой муж.
       Травматологическое отделение
       палата номер 340.
       P.S. Если ты дочитала это письмо до конца, то, наверно, это последнее, что я сумел сделать для нас.
      
       Закончив писать, Дмитрий подумал, что жена вряд ли поймет его чувства, поскольку никогда не принимала его таким, каков он есть. Возможно, слишком велики были различия в возрасте, образовании, воспитании, хотя в глубине души он продолжал верить, что не ошибся в выборе своей любви, и этим письмом хотел найти опровержение своим сомнениям.
       Дмитрий чувствовал, что во всем произошедшем есть какая-то закономерность, которую он не понимал, но принимал, веря в ее целесообразность и справедливость, в какой-то недоступный его пониманию смысл, а главное -- в добрые намерения по отношению к нему, в то же время ощущая неодолимость происходящего -- когда все понимаешь, но ничего изменить невозможно.
       Дмитрий просил прощения у жены, а на деле хотел простить ее, тем самым указывая дорогу к возвращению и давая возможность раскаяться. Он хотел простить все то зло, которое она ему причинила и которое продолжала творить уже при помощи ребенка. Он хотел дать ей шанс, потому что все еще любил ее. И хотя понимал, что возвращение невозможно, однако надеялся, что она воспользуется его прощением и вернется, тем более что письмом он как раз и приглашал ее сделать это.
       Ждал ли он ее? Да, ждал. Верил ли в то, что она придет? Скорее, хотел верить. Рассудком он понимал, что его идущее от сердца прощение не будет понято так, как он бы этого желал -- самый близкий человек на деле оказался чужим. То, что посторонние люди относились к нему с сочувствием и пониманием, стараясь облегчить его страдания и трудности положения, особенно контрастировало с безразличием родной жены, не желавшей приехать в больницу к своему мужу-инвалиду. По всей видимости, она считала себя морально правой, и потому полагала, что не обязана что-либо делать чужому человеку, формально остававшемуся ее мужем.
       Впервые с тех пор, как они расстались, Дмитрий подумал о своей жене с какой-то давно позабытой нежностью, и подумав, почувствовал, как слабый лучик надежды ударил в ледяную стену отчуждения, выросшую между ними. По мере того, как стена эта таяла под все усиливающимися толчками еще не остывшей от былого влечения крови, Дима вдруг ощутил знакомый трепет -- когда сердце начинает учащенно биться и холодок прокатывается с головы до ног по каждому позвонку. Кровь стучала в висках, и под ее мощным напором исчезали последние остатки былой ненависти. Дмитрий чувствовал, как в теле растет напряжение и, вначале осторожное, еле заметное шевеление переходит в напористое движение. Оно окончательно убедило Диму в том, что он все еще любит свою жену.
       Холодок, пробежавший по позвоночнику, сменился мощным напором тепла, идущим снизу, заставив тело вздрогнуть. Чувство любви проникало все сильнее, будило воспоминания, а вместе с ними возвращалось из небытия и желание близости с любимым существом. Желание это все увеличивалось, постепенно перерастая в трепет вожделения. Тело охватила сладкая тягучая истома, и Дмитрий даже всплакнул от перехватившего дыхание чувства. Ему хотелось ласки и нежности -- желание это было неодолимо, -- и тогда он обратил нежность к себе самому.
       Слегка дотронувшись пальцами до скрываемого одеялом бугорка, Дима почувствовал, как тот ответил мощным рывком, требуя убрать последнюю преграду.
       Руки слегка дрожали, кровь стучала в висках, а сердце колотилось в груди, словно захваченная врасплох птица.
       В одно мгновение в голове пронеслись воспоминания об их встречах, замерев на той самой первой ночи...
       Дмитрий еще не успел все хорошенько представить, как картинки воспоминаний, будто в старом кино, стали сменять одна другую.

    Вот мы на теплоходе

    одни в каюте

    на ней маленькие шелковые трусики

    и подаренный мною белый кружевной пояс с подвязками

    удерживающими на ее стройных ногах такой же белизны чулки...

    А как прекрасно мы ласкали друг друга на сеновале

    когда были у ее родственников в деревне...

    Дождь гулкими каплями ударяет в навес над палаткой

    а мы

    тесно прижавшись телами

    ласкаем друг друга

    мой рот наполнен ее языком

    а палец погружен в теплую влагу

    нащупывая еле заметный бугорок...

    Потом разгоряченные

    голышом с разбегу бросаемся в озеро

    и долго с наслаждением плывем

    продолжая танец страсти

    с охлаждающей тело водой

    Как счастливы мы были!

    Как горячо и искренне я ее любил

    не желая думать о том, что когда-то все кончится.

    Возможно, от сознания недолговечности этого счастья

    наслаждение становилось бы острее?..

      
       Он почему-то вспомнил
       ее крик и изумление
       от впервые испытанного
       неожиданного и долгожданного оргазма,
       и нескрываемую радость,
       и счастье в ее глазах,
       и весь тот памятный день...
      
       Напряжение вздрагивающего тела становилось все сильнее, а он никак не мог остановить продолжающие сменять друг друга воспоминания, чувствуя, как рука становится влажной, а возбуждение перерастает в обременяющую сладость.
      

    А как она однажды решила попрощаться

    когда я уезжал в очередную командировку...

    Опаздывая на поезд, я торопливо обнял ее

    но когда захотел отнять губы от ее губ

    почувствовал

    как она взяла мою руку и положила к себе на бедро

    в то самое место, где подвязки схватывают чулки

    я стал обнимать ее

    и не успел опомниться, как мы уже лежали на диване

    а она быстрыми и уверенными движениями

    направляла течение нашей близости...

       Не в силах более сдерживать себя, Дмитрий полностью отдался захватившей его страсти.
       "Как я хочу ее, как я люблю ее", -- в исступлении говорил он себе и удивлялся, поскольку ничего подобного не произносил уже почти год даже в мыслях.
      

    Вот мы лежим на боку

    ноги ее слегка раздвинуты

    и я замираю у входа, ведущего к страсти

    как приятно это первое касание плоти

    и хочется лежать так вечно

    но что-то требует

    более глубокого проникновения

    в котором тонет все мое тело

    растворяясь в бездонной глубине желания...

    Осторожные движения сменяются все более резкими толчками

    напоминающими нырок в набегающую теплую волну

    сладкий трепет становится все сильнее

    как будто огонь поглощает мое тело

    а ее порывистые неумелые движения

    никак не могут помочь ей

    достичь ослепляющей вспышки наслаждения

    И каждое слияние

    вырывает из нас стон нестерпимого удовольствия...

      
       Не в силах более совладать с собой, Дмитрий полностью подчиняется течению страсти и через несколько мгновений замирает, ощущая, как сладостная судорога пронзает тело, а пальцы становятся липкими. Приятная истома кружит голову, и он еще долго лежит, испытывая удовлетворение от того, что не стал бороться с собой, и подчинился внезапно нахлынувшему чувству.
       Удары сердца становятся все более спокойными, а возникающее ощущение легкости, кажется, уносит к облакам. Нет больше преград. Но и нет радости от свершившегося. Невостребованная любовь, как талые воды, медленно исчезает в открывшейся безлюдной пустыне. Стена отчуждения рухнула, а за ней обнаружились многочисленные минные поля и густые заграждения из колючей проволоки, которыми жена отгородила себя, дабы защититься от посторонних -- то есть от него.
       "Кто же я ей: уже чужой человек или еще родной муж?"
       Дмитрий лежал, размышляя, будучи не в силах найти ответа, почему жена все-таки решила уйти от него, формально сохранив брак. Для него она никогда не переставала быть родным и любимым существом -- его женщиной! По опыту он знал, что уйти на самом деле часто означает остаться -- только уже не в доме, а в памяти и в сердце навсегда! Он чувствовал, что между ним и женой все еще сохраняется связь, а после только что испытанного наслаждения воспоминаниями эта связь ощущалась еще острее.
       Дмитрий никогда не любил точек в отношениях, поскольку понимал: пока люди живы и думают друг о друге, всегда сохраняется возможность обращения к тому, с кем расстался давным-давно. Ему всегда более импонировало двоеточие и многоточие, когда можно было ожидать продолжения, -- неожиданного развития того, что еще не сказано, но обязательно будет произнесено.
       Жена уходила со скандалом, решив не возвращаться никогда. Со своей стороны, Дмитрий, насколько хватало выдержки, пытался оставить ей возможность вернуться, не оскорбляя ее так, как это делала она. Он понимал: ей лишь для того нужен чужой, чтобы ощутить, что такое свой -- родной и близкий человек. Она вышла замуж совсем девчонкой, ничего не понимая в жизни, и уже по одному этому не трудно было предугадать возможный исход их отношений. Когда случилось то, что должно было случиться, и жена ушла от него, Дмитрий не очень расстроился, посчитав ее уход потребностью узнать других мужчин и сравнить, чтобы тем самым узнать лучше его. Дима верил, что рано или поздно она вернется, но ему было необходимо, чтобы кто-то убедил его в этом.
       Уже почти год живя один, Дмитрий испытывал все усиливающуюся потребность в нежности; нежности -- где все есть бессловесное сопереживание и необъяснимое угадывание еще неоткрытых желаний.
       Вряд ли он сам мог определенно сказать, что именно ему было нужно, -- он даже пытаться не хотел, мечтая лишь, чтобы кто-то угадал его тайное желание, подарив понимание и ласку, без которой иссыхали его тело и душа. Невозможно было поймать это чувство, не повредив его, -- ведь знать, означало утратить то неуловимое, что не выдерживало груза понятий, каждый раз выскальзывая за рамки слов. Дмитрий даже не хотел задумываться, потому что все было в чувстве и все было чувством -- непостижимо легким и невесомым, как комочек тополиного пуха, который купался в океане теплого воздуха; и незачем было разрушать его хрупкую конструкцию, не позволявшую взгромоздить на себя какое-либо обозначение.
       Даже в близости Дмитрий искал не облегчения, а озарения, жаждал не порывистой страсти, после которой долго не проходило ощущение пустоты, а хотел лишь бесконечно долго парить в горячей истоме непостижимого желания. Его тошнило от одной лишь мысли о сексе, приметив которую издали, он гнал от себя, таким образом спасаясь от изматывающего возбуждения. Даже в снах дух конфликтовал с плотью -- душа пыталась взлететь, а инстинкты тянули к земле, заставляя избавляться от груза чресл, и каждый раз Дмитрий был вынужден оставлять часть себя, чтобы ощутив вновь приятную легкость, лететь куда глаза глядят.
       Женщин он представлял охотниками, которые расставили зловещие капканы в цветущем саду среди поражающей воображение красоты цветов и пряно пахнущих трав. Порхая словно мотылек среди этого великолепия, залюбовавшись благоухающей розой или соблазнившись свежей в капельках росы земляникой, можно было угодить в ловко расставленную ловушку желания для околдованных восхитительной красотой простаков.
       Дмитрий не просто сторонился, но даже слегка побаивался женщин, зная по опыту, какими невообразимыми бестиями они могут быть. Ни одна из его знакомых не могла угадать живущее в нем желание, ни одна не понимала и даже не пыталась проникнуться тайной, которая была заключена в его душе. Когда же все-таки приходилось сталкиваться с представительницами противоположного пола, всякий раз казалось, что они недостаточно тонки, и чувства их не пролезают в узкий вход его души, что дамы слишком тяжеловесны, слишком земные, и их всегда тянет к матушке-природе. Они были не в состоянии полететь вместе с ним и лишь раскрывали свои объятия, притягивая кусочек пуха, в котором видели лишь семя, способное дать им оплодотворение, не замечая при этом всего остального -- того главного, благодаря чему только и можно было летать.
       В глазах их была тоска, а в голосе угадывалась тщательно скрываемая зависть. Томный вид в действительности был очарованием хищной росянки, проглатывающей каждого, кто соблазнялся ее красотой. Стоило только прельститься и упасть в объятия источающего пьянящий аромат прекрасного цветка, как сразу же смятой, как нечто ненужное, оказывалась нежная белая оболочка пуха, крылья обламывались, чтобы ни к кому невозможно было улететь, и его превращали в инструмент размножения.
       Завлекающая красота женщин служила определенной цели, и глупо было упрекать их в природном предназначении. Но с нарождающимся плодом исчезало былое очарование, а вместе с ним и то, что осталось от еще недавно восхищавшегося полетом комочка тополиного пуха.
       Они кричали "возьми нас с собой, мы тоже хотим летать", но никогда не способны были оторваться от земли. Природа брала свое -- а у них и у него она была разная! Дмитрий чувствовал себя созданным летать и познавать, а в женщинах находил лишь умерщвление всех своих желаний -- его тайна обзывалась странностью, загадки желаний -- причудами, а тяга к полетам -- либо сумасшествием, либо кобелинством.
       Изящное тело, прекрасный голос и печаль в глазах вроде бы говорили об искреннем желании оторваться от земли, но они не хотели преодолеть страх. Он же был не в состоянии поднять их на себе, а мог лишь на собственном примере показать, как нужно летать, и рассказать, что именно нужно делать. Но этого оказывалось недостаточно. Не хватало, по всей видимости, главного -- веры в способность полететь и смелости бросить весь тянущий к земле ненужный груз.
       Любовь к женщине помогала оторваться от земли и вырваться в космос. Но Дмитрий знал, что его спутница не сможет прорваться вместе с ним в пространство вечной тишины и неизбежно возвратится на землю. Все попытки поделиться с женщинами своим опытом натыкались словно на каучуковую стену. Не было в них крыльев мечты и способности безоговорочно верить зовущему в глубины неба голосу. Понять они не могли, потому что не хотели, и при этом называли его рассказы странными фантазиями. Никто из прекрасных представительниц человечества не мог поверить в возможность летать -- а это и было самым главным, что не позволяло взлететь вместе. Вначале Дмитрий верил страстным призывам взять их с собою, и даже готов был подарить свои крылья, однако искреннее желание научить женщин парить каждый раз оборачивалось для него упреками в неискренности. Сам того не желая, Дима убеждался в справедливости слов: "рожденный ползать -- летать не может!.."
       Да, он придерживался такого мнения, хотя оно и звучало оскорблением. Между тем это был лишь печальный итог общения с прекрасным полом, который Дмитрий втайне хотел опровергнуть, мечтая найти женщину, которая бы поняла его без слов. Но это была лишь мечта! И как ни старался, Дмитрий не мог избавиться от этой мечты, понимая всю ее несбыточность, однако продолжал мечтать, хотя каждый раз жизнь все расставляла на свои места.
       "Как передать души томленье, что наполняет грустью грудь. А сердце просит повеленья отдать себя кому-нибудь. Желаньем самой нежной ласки пленен я собственной мечтой. Душа не знает уж опаски и мчится, мчится предо мной. Куда несет меня, не знаю, я словно птица окрылен. И все мечтаю и мечтаю, что буду счастьем наделен".
       Словно в забытьи, Дмитрий шептал про себя слова, удивляясь, каким невероятным образом они слагаются в строфы, -- прежде он не замечал в себе способности говорить стихами. Но не это обрадовало Диму, а внезапно возникшее состояние безутешной грусти, в котором он любил пребывать долгими октябрьскими вечерами.
       "Из слез своих я в лютый холод бездушной злобной клеветы создал мираж, что сердцу дорог, вложив в него свои мечты. Он стал моим отдохновеньем, даря надежду на любовь, в житейской скорби утешеньем и до сих пор волнует кровь".
       Только посреди осенней тоски Дмитрий чувствовал себя неодиноким. Ничто не доставляло ему такого наслаждения, как любование красно-желто-черными красками осени и медленно опадающими кленовыми листьями. Долгий моросящий дождь вызывал желание поплакать вместе с ним, а различные оттенки грусти наполняли душу теплом, заставляя трепетать все существо.
       "Без нежности я просто умираю, и жаждет чистоты моя душа. Я чувств своих подчас не понимаю, и обнажает нервы красота".
       Неожиданно дверь открылась, и Дмитрий увидел входящую в палату женщину в белом халате. Она была красива -- это первое, что бросилось в глаза. Высокая, стройная, с пышными волосами, она производила впечатление, и зная об этом, делала вид, будто бы ей это абсолютно безразлично. Но демонстрировала это она как-то особенно, из чего нетрудно было заключить: хотя внимание мужчин и льстит ее самолюбию, но ждет она чего-то большего, чем просто ухаживания больничных кавалеров.
       -- Здравствуйте, -- сказала прекрасная незнакомка, обращаясь к Дмитрию и при этом смотря в свои бумаги. -- Я инструктор по лечебной физкультуре. А вы Крестовский?
       -- Да.
       -- У вас перелом обеих голеней, одна нога должна быть в гипсе, другая в аппарате Илизарова.
       Дима откинул одеяло и показал свои ноги. Даже не взглянув, инструктор продолжала говорить.
       -- Итак, мне нужно показать вам несколько упражнений, которые вы должны делать самостоятельно.
       -- А зачем?
       Женщина впервые взглянула на Дмитрия. Он успел посмотреть в ее глаза -- они были серые и красивые.
       -- Чтобы восстановить здоровье. Мы хотим, чтобы вы жили долго.
       -- А зачем?
       -- Что зачем?
       -- Зачем долго?
       -- Я вас не понимаю, -- инструктор в недоумении подняла брови. -- Вы что же, не хотите прожить подольше?
       -- Не хочу. Какой в этом смысл? Важно не сколько, а как проживешь. Зачем вообще жить, если не знаешь, для чего?
       -- Вы странный человек, -- сказала красивая женщина, пристально взглянув на Дмитрия.
       -- Я знаю, -- невозмутимо ответил он.
       -- Мне кажется, вопросами смысла задаются лишь те, у кого что-то не сложилось в жизни.
       -- Это естественно, ведь мы воспринимаем мир сквозь призму личной трагедии. Вопрос смысла жизни -- это, по сути, проблема заполнения пустоты существования. Только то доставляет ощущение счастья, что освещено целью нашего пребывания на земле. Вот вы, в чем видите смысл своей жизни?
       -- Я? -- растерялась инструктор.
       -- Да, вы.
       -- Ну, в счастье, в счастливой жизни.
       -- А в чем, по-вашему, счастье жизни?
       -- Какие вопросы вы, однако, задаете, -- смутившись, сказала инструктор. -- Ну, чтобы сладко есть и сладко спать, -- попробовала отшутиться она.
       -- Однако нужно что-то и для души, -- словно не заметив шутки, сказал Дмитрий.
       -- Для души я сажаю огород, развожу цветы. Когда утром выхожу из дома и вижу, как выросли овощи, то испытываю при этом невероятное наслаждение.
       -- Хорошо, я иначе сформулирую вопрос. Ведь кроме огорода нужно еще что-то и для духа.
       -- Я вас не понимаю.
       -- Ведь и духовная жизнь чего-то требует.
       -- А что такое духовная жизнь?
       -- Спасибо, -- сказал Дмитрий, -- мне все ясно.
       Спохватившись, инструктор неуверенно произнесла:
       -- Можно читать философскую литературу, но быть занудой и эгоистом. Человек должен прожить жизнь. В этом и заключена его душа. А в чем, собственно, вы видите смысл своей жизни? В чем для вас счастье?
       -- Счастье внутри нас, -- ответил Дмитрий. -- Нет ничего плохого и ничего хорошего, все лишь наше отношение.
       -- Интересно вы говорите,-- сказала инструктор. -- Хотя трудно во все это поверить. Впрочем, заболталась я с вами. Мне нужно идти, а то опоздаю на курсы. Хочу получить второе образование.
       -- А зачем вам второе образование?
       -- Надо же развиваться, куда-то направлять не используемые на работе силы.
       -- Простите, а как вас зовут?
       -- Анна Викторовна.
       -- Вас можно только пожалеть, Анна Викторовна.
       -- Почему?
       -- Да потому что женщина создана прежде всего для любви, а вовсе не для учебы.
       -- К сожалению, жизнь не всегда складывается как бы хотелось, -- с грустной улыбкой промолвила Анна Викторовна.
       -- Но всегда как должно, -- возразил Дмитрий. -- На мой взгляд, женщина это и есть профессия.
       -- Знаю-знаю, мать, хозяйка, жена, -- отмахнулась инструктор. -- Но вы не представляете как это тяжело. Знаете, какой моральный пресс давит, когда занята только готовкой, обслуживанием детей и мужа? К тому же, чтобы хорошо зарабатывать, нужно расширять возможности выбора профессии. Одной любовью сыт не будешь. Необходимы материальные условия, достаток в доме.
       -- Вы хотите сказать, что любить сможете лишь в благоустроенной квартире? -- с усмешкой спросил Дмитрий.
       -- Во всяком случае, в шалаше рай с любимым невозможен, -- категорично ответила Анна Викторовна. -- На голодный желудок не до ласк. Из-за любви еще никто не умирал, а кушать хочется всегда. Разве вам все равно, чем питаться?
       -- Я ем что придется.
       -- Но ведь важно получить от еды наслаждение.
       -- Не знаю как вы, а я наслаждениям предпочитаю радость.
       -- Я вас не понимаю.
       -- Разве мы живет для наслаждений?
       -- А для чего же?
       -- Когда есть все: и достаток в доме, и любимая работа, то чего может пожелать женщина? -- спросил Дмитрий.
       -- Вот тогда любви.
       -- А чего больше хочется: достатка или любви?
       -- Так нельзя ставить вопрос; и того и другого.
       -- Но чего более?
       -- И то и другое важно. Без материального достатка нет любви.
       -- Но ведь всегда есть что-то главное, а что-то подчиненное, и приходиться выбирать между любимым, но бедным или богатым, но нелюбимым.
       -- Я никого не выбираю. Предпочитаю быть независимой и самостоятельной.
       Неожиданно в разговор вмешался сосед.
       -- Тут я прочитал в газете, как проводили социологический опрос среди женщин, и выяснили, что семьдесят пять процентов выбрали бы молодого и красивого, хотя и неумного, а двадцать пять немолодого и некрасивого, но умного.
       -- Я этому не верю, -- категорично возразила Анна Викторовна. -- Лично меня о подобном никто никогда не спрашивал, а если бы спросили, я бы ответила иначе. Мне предлагали и машину, и квартиру, и дачу, но я от всего отказалась. Потому что меня всегда привлекали не столько богатые, сколько необычные мужчины. Если я не люблю, то мне ничего не нужно от человека.
       По тому, как это было сказано, Дмитрий почувствовал, что это правда.
       "Она так говорит потому, что у нее нет возможности поступить иначе. А если бы выбор был, то, скорее всего, она поступила бы прямо противоположно".
       -- Ну, а если любите человека, а у него ничего нет, -- предположил Дима.
       -- Я бы все равно вышла замуж за такого мужчину. Что и сделала. Дважды.
       Инструктор кокетливо улыбнулась.
       -- Мне кажется, что если женщина любит, то она...
       -- Перенесет все невзгоды и лишения? -- перебила Анна Викторовна. -- Но ведь это не очень красиво, когда женщина должна преодолевать материальные трудности.
       -- Мне кажется, если женщина любит мужчину, то ей нужна прежде всего его любовь, а если не любит, то все, кроме самой любви. Только зачем нужны деньги, если на них невозможно купить понимания и нежности?
       -- Просто хочется хорошо жить. Когда постоянно болит голова от мыслей, как извернуться, чтобы хватило денег на необходимое, тут уж не до любви. К тому же, хочется получше одеться. Каждая женщина хочет выглядеть привлекательной.
       -- В той газете было еще написано, -- встрял опять в разговор сосед, -- что лишь пятнадцать процентов женщин хотят любить, тогда как восемьдесят пять быть любимыми. А мужчины прямо наоборот.
       -- Это естественно. Мужчины любят, а женщины принимают любовь, -- задумчиво произнес Дмитрий. -- Мне даже кажется, что мужчины более способны на самоотверженную любовь. В любви женщин материального больше, чем духовного, ведь они должны заботиться о создании семейного гнезда. Очень редкие дамы, если предоставляется выбор между богатством и любовью, предпочитают последнее.
       -- Это вы так считаете, -- обиженным тоном сказала Анна Викторовна. -- А у меня есть масса примеров, когда женщины живут не в достатке, но с любимым человеком. И это притом, что у них была возможность выбрать себе богатого мужа.
       -- А я знаю и те, и другие случаи, -- опять вмешался сосед. -- Вот мой друг жил в гражданском браке четыре года, а потом они разошлись только потому, что он не смог обеспечить необходимого семье материального достатка.
       -- Все женщины больны синдромом "золотой рыбки" -- им хочется большего, и в погоне за лучшим в результате они остаются ни с чем.
       -- Не надо, пожалуйста, обобщать, -- сказала Анна Викторовна. -- Я, во всяком случае, не такая. Просто сейчас я не верю в любовь.
       -- Значит, вы не любите. Вера приходит с любовью.
       -- Возможно. Но я не хочу ни к кому привязываться. После того, как меня в восемнадцать лет отрезвили, я больше никому не хочу посвящать свою жизнь. Наверно, я уже вышла из того возраста, когда влюбляются безоглядно. Да и вообще, зачем эта любовь? От нее только одни неприятности и разочарования.
       -- Покажите мне женщину, которая не хочет любви, и я скажу, что это не женщина, -- глядя в глаза Анне Викторовне, сказал Дмитрий. -- Человек без любви неполноценен. Каждый из нас испытывает потребность в ласке и нежности. Когда женщина счастлива без любви, а смысл жизни видит в работе, то это, по моему мнению, ненормально. Я могу понять мужчину -- для него профессиональный труд может быть смыслом существования. Но вы не производите впечатление женщины, для которой работа является приоритетной ценностью. Вот скажите: вы в большей мере интересный человек или интересная женщина?
       -- Не знаю. В меня многие были влюблены. Да и сейчас тоже. Но мне не нужна семейная жизнь со стиркой грязных мужских носков. Мои потребности направлены на другое.
       -- Может быть вы просто не нашли мужчину, с которым вам было бы интересно?
       -- Наверно, такого не существует. У меня слишком большие требования к интеллекту мужчины.
       -- И все-таки я не могу представить женщину не испытывающей потребности в нежной ласке и в проникающем сочувствии.
       -- Моя жизнь мне очень нравиться, -- слегка покраснев, заявила Анна Викторовна.
       -- Простите, не могу в это поверить, -- усомнился Дмитрий. -- Мне кажется, вы пытаетесь надеть маску, чтобы скрыть свое одиночество.
       -- Моя жизнь после развода изменилась настолько, что уже не хочется влезать в домашнее хозяйство с вечной стиркой и стряпней. Живу я с мамой, она готовит, убирает по дому, присматривает за ребенком.
       -- Но ведь дом это не мебель, а некое психологическое пространство, где можно не только отдохнуть и набраться сил, но и найти понимание, сочувствие, поддержку.
       -- Я дома бывают крайне редко. Фактически только прихожу спать. Возможно, когда не станет мамы, будет труднее, но пока я могу посвятить себя любимым занятиям.
       -- Одинокая женщина вызывает гораздо большее сочувствие, нежели одинокий мужчина.
       -- Возможны и противоположные аргументы.
       -- Наверно, за время своего одинокого существования вы придумали достаточно аргументов, оправдывающих такую свою жизнь. Но это самообман!
       -- Любовь была, но прошла. Теперь я занята исключительно работой, и не хочу ни к кому привязываться.
       -- Но невозможно не привязываться к тому, что любишь.
       -- Вот этого и не надо делать, -- категорично заявила инструктор, как-то странно посмотрев на Дмитрия, словно пытаясь найти что-то в его глазах.
       Они беседовали, не замечая, что все присутствующие в палате с интересом слушают их разговор. Анна Викторовна уже не расхаживала по палате, а стояла, держась руками за никелированный поручень кровати Дмитрия и делая при этом изящные движения своей красивой головой.
       -- Одинокая женщина, увлеченная работой, более счастлива, чем та, которая носиться с авоськами, и у которой вечно не хватает денег. Во всяком случае, лично для меня учеба и работа составляют смысл моего нынешнего существования.
       -- Мне кажется, что смысл жизни для женщины в материнстве, чтобы любовью продолжать любовь.
       -- У меня есть все: нужная работа, увлечения, я встречаюсь с интересными людьми.
       -- Но мне кажется, вам не хватает главного.
       -- Для меня главное и есть работа.
       -- Для умной, красивой женщины, к тому же с душой, работа может быть лишь временным замещением любви.
       -- Но мне не нужно замужество с бесконечной стиркой и готовкой.
       -- Человек, который не испытывает потребности в любви кажется мне несчастным. Все мы нуждаемся в понимании и сочувствии. Не может умная, красивая женщина, лежа в постели одна, сама себе сопереживать и при этом не плакать.
       -- Почему же не может? -- удивилась Анна Викторовна. -- И с чего вы взяли, что я плачу по ночам?
       -- Можно улыбаться, но скрыть следы слез невозможно.
       -- По внешнему виду, возможно, это и не видно, но, поверьте, мне действительно хорошо. Когда я нахожусь здесь, то не произвожу впечатления счастливого человека, однако в иной обстановке, например, дома или в гостях, я совершенно другой человек. И там, глядя на меня, не подумаешь, что я несчастна. Стоит, однако, только прийти в больницу, во мне словно что-то исчезает, и глаза уже не блестят. А вот когда занимаюсь своим хобби, я просто счастливый человек. Но замуж не хочу. Да и зачем мне это?
       В голосе Анны Викторовны постоянно угадывались нотки плохо скрываемого кокетства. Однако Дмитрий, словно не замечая этого, говорил совершенно серьезно.
       -- Если вы не имеете корыстных намерений, то вопрос нужно ставить иначе: почему вы хотите замуж? Конечно, брак не гарантирует счастья, поскольку любовь не терпит уз, являясь самым свободным состоянием человека. Но и неправильно связывать счастье с семьей -- оно может там быть, а может и не быть.
       -- У меня была любовь. Но сейчас ...
       -- Как же вы можете быть счастливой женщиной, если не любите?
       -- Почему любовь должна быть постоянно? Была и прошла. Ну нет ее сейчас, и нет, зато есть что-то другое. Несмотря ни на что я продолжаю жить счастливой полноценной жизнью.
       -- Не могу в это поверить. Вы не производите впечатления "железной леди", скорее похожи на розу в куске льда. Возможно, вас и любят мужчины, но главное -- никого не любите вы. Ведь любовь это когда любишь сам.
       -- Может быть, мне чего-то и не хватает, но у меня нет времени задумываться об этом. Я так занята работой, учебой и своими увлечениями, что просто некогда грустить.
       -- Это некогда и есть бегство от себя.
       -- Вы не правы, одинокая женщина не обязательно всегда испытывает дискомфорт. Пусть у меня и нет всего, чего бы хотелось, но есть главное, что не позволяет мучиться по вечерам от одиночества. Это и мама, ребенок, и мои увлечения. К тому же, я учусь, получаю второе образование, и что бы там ни было, я счастливый человек.
       -- Мне кажется, у вас есть далеко не все, чего бы вы хотели.
       -- А так и не бывает.
       -- Бывает, когда есть главное.
       -- У меня оно есть. Не верите? О таком можно только мечтать! Скажете, что я неискренна?
       -- Разве самообман бывает неискренним?
       Загадочно помолчав, Анна Викторовна произнесла:
       -- Вы удивительный человек. Таких мужчин я в своей жизни не встречала. Вы женаты?
       -- Да, но только живу один.
       -- Почему же?
       -- Жена меня бросила.
       -- Она вас не любит?
       -- Наверно, я не достоин ее любви, -- задумчиво произнес Дмитрий.
       -- Чем же вы перед ней провинились?
       -- Видите ли, Анна Викторовна, я просто позволил ей быть собой -- то есть свободной от моей любви. А в результате получил то, что и должен был получить. Чем больше я старался удовлетворить ее желания, тем хуже она ко мне относилась. Совсем как в сказке "о рыбаке и рыбке". Я понял, что женщина существо слабое и несовершенное, ей свобода противопоказана. Получив независимость, она не знает, что с ней делать, и начинает совершать глупости, не задумываясь о своем истинном предназначении.
       -- А в чем, по-вашему, истинное предназначение женщины? -- кокетливо спросила Анна Викторовна.
       -- Я, конечно, могу ошибаться, но, по моему мнению, женщина создана для того, чтобы сохранять и развивать лучшее, что есть в мужчине.
       Анна Викторовна в недоумении подняла брови, и внимательно посмотрев на Дмитрия, спросила:
       -- Ну, а без мужчины, женщина сама по себе что-нибудь значит?
       По тону вопроса Дима понял, что в ближайшие годы Анна Викторовна ни с кем не вела дискуссий на подобные темы. Разговор задел ее за живое, из чего нетрудно было сделать вывод, что эта красивая женщина безмерно одинока. Она продолжала кокетничать, а Дмитрий старался делать вид, что не замечает ее безмолвных призывов. Это было проверенное средство вызвать подлинный к себе интерес.
       -- Вам это покажется странным, но женщина создана для мужчины, и только в единстве с ним может наиболее полно реализовать себя. Если смысл женщины заключен в ее способности к продолжению жизни и дан ей изначально, то мужчина вынужден искать свое предназначение. Например, если девушка скажет, что смысл своей жизни видит в хорошей дружной семье, то все воспримут это не только как удовлетворяющий, но и благопристойный ответ. А вот для юноши он явно недостаточен. Даже если мужчина смысл своей жизни видит в детях, то вряд ли это будет наивысшая оценка прожитой им жизни. От мужчины ждут чего-то большего, чем просто хорошей семьи. И прежде всего он сам ждет от себя большего. Одним словом, мужчина не для женщины создан.
       -- А для кого?
       Дмитрий не ответил. Он просто не знал ответа.
       -- У каждого свой долг перед Вечностью, -- задумчиво проговорил Дмитрий и поразился собственным словам. Произнесенное прозвучало для него необъяснимым откровением.
       -- Вы говорите непонятные вещи, -- сказала Анна Викторовна.
       Сказанному им самим Дмитрий удивился даже больше, нежели его собеседница.
       Неожиданно дверь открылась и в палату вошла Мария со шприцем и ваткой в руке.
       -- Ну что же, -- произнесла как ни в чем ни бывало инструктор, -- теперь вы все знаете, и сможете сами делать упражнения.
       Не прощаясь, Анна Викторовна повернулась и вышла из палаты. Но по тому, как она закрывала за собой дверь, Дмитрий понял: эта женщина обязательно придет еще, причем именно к нему, и возможно, совсем скоро.
       Мария казалась расстроенной. Она с укором посмотрела на Дмитрия, отчего у Димы возникло чувство необъяснимой вины. Не успел он произнести и двух слов, как медсестра сделала уколы и поспешно вышла из палаты.
       -- На хрена ей твои рассуждения, -- обращаясь к Дмитрию, сказал сосед. -- Ей мужик нужен, а не философские беседы. Бабы хотят, чтобы их не понимали, а трахали.
       -- Верно. Бабы -- куриное племя, чем больше их топчешь, тем они глаже становятся.
       "Они не понимают, просто не понимают, -- в отчаянии подумал Дмитрий. -- Мне вовсе не это нужно. -- А что же ты хочешь от этой женщины? -- Ничего. Мне ничего от нее не нужно! Спасибо за то, что она есть, что поговорила со мной".
       -- Хватит вам демагогией заниматься. Вот послушайте лучше, какой я анекдот прочитал. Из темной парадной раздаются мужской и женский голоса: "Да не при ты колено, не при". -- "Да это не колено". -- "А, ну тогда при".
       Все засмеялись.
       Только Дмитрий не усмехнулся, и в который раз почувствовал себя "белой вороной".
       Он всегда испытывал симпатию к альбиносам. Возможно, потому, что так же как и он сам, они часто оказывались в положении отверженных. Однако сейчас Дмитрий почему-то не почувствовал себя гордым непонятым одиночкой, противостоящим безликой и равнодушной толпе, не ощутил отчаяния, которое испытывал прежде, оказываясь в окружении людей, абсолютно чуждых ему по духу. Если раньше в другом человеке Дмитрий видел прежде всего постороннего, незнакомца, то теперь почувствовал, как что-то изменилось -- окружающие люди перестали быть чужими, зато чужим стал он.
       Всегда было неприятно оказываться в положении аутсайдера, но Дмитрий постепенно свыкся с этой ролью. Большинство людей, с которыми приходилось сталкиваться, видели в нем чужака, хотя, по правде говоря, он и не старался казаться своим. Долгий опыт общения научил -- лучше оставаться самим собой, тогда быстрее найдешь единомышленников. Попытки приспособиться никогда не приносили успеха, оставляя лишь горечь разочарования. Часто Дмитрию казалось -- из него просто делают чужого. Необъяснимым образом его как-то сразу отличали, присваивали кличку и группировались против. И хотя Дмитрий вовсе не стремился к одиночеству, однако часто ничего не оставалось, кроме как быть самим собой. Таким образом невольно Дима оказывался в положении чужака, причем почти всегда против своего желания. Почему это происходило, Дмитрий понять не мог. Он вовсе не считал себя особенным и не стремился выделиться среди окружающих, пытаясь лишь всегда оставаться самим собой, даже если приходилось идти против мнения большинства. Дмитрий старался не вмешиваться в дела других людей, но рано или поздно происходило одно и то же -- его изгоняли, как изгоняют чужака. И хотя Дмитрий ничего не нарушал и старался ни с кем не конфликтовать, однако всегда чувствовал, как отношение менялось и он постепенно становился вначале не своим, а затем чужим. Попытки разъяснить суть своей позиции и перебороть, как ему казалось, ошибочное представление о нем только еще более отделяли его от окружающих. И это все несмотря на усилия разрушить стену отчуждения, возводимую не с его стороны.
       "Может быть, я в чем-то виноват?" -- неоднократно спрашивал себя Дмитрий и, размышляя над этим вопросом, каждый раз приходил к выводу, что в большинстве случаев вина его состояла лишь в том, что он всегда был самим собой. Даже строго соблюдая правила той или иной компании, через некоторое время Дмитрий все же вынужден был покидать своих временных приятелей. Правда, всегда находились те, кто с сожалением относился к уходу Димы, однако они никогда не стремились присоединиться к изгою. Несмотря на то, что остракизм вызывал тяжкие страдания, надежда найти своих все же не покидала.
       С детства Диму научили соблюдать правила, и он твердо следовал установленному порядку. Но даже не нарушая привычных норм, он умудрялся совершить нечто, что неизбежно приводило к отчуждению. Наверно, Дмитрий все же нарушал какие-то неписаные законы, хотя это никогда не объявлялось во всеуслышание. Тем не менее, он всегда отчетливо ощущал момент, когда начинался процесс отчуждения. И хотя сроки превращения в чужого были различные, однако Дмитрий заметил, что когда он ничего внешне не нарушал, изгнание происходило намного быстрее, чем когда можно было предъявить ему претензии в игнорировании установленных правил.
       Быть может, в свои тридцать с лишним лет Дмитрий все еще оставался ребенком, однако ему казалось, что дружелюбное приветствие и благожелательность окружающих самые что ни на есть искренние. Каждый раз, входя в тот или другой коллектив, Дмитрий убеждался, что существует сложная система взаимоотношений, построенная на негласном приятии и неприятии. Причем из всего того, что говорилось, на деле лишь небольшая часть составляла существо обсуждаемой проблемы; еще меньшее могло быть высказано вслух. Люди почему-то предпочитали скрывать свои подлинные мысли, даже когда призывали к искренности. Но самое главное -- все сохраняли табу на обсуждение потаенного, что никогда и ни при каких обстоятельствах не открывалось. Дмитрий же, словно не замечая условностей, говорил то, о чем другие предпочитали умалчивать. Возможно, именно это и вызывало реакцию отторжения. Всегда находился какой-то предлог, и по степени его абсурдности можно было судить о силе желания избавиться от чужого. Дмитрий понимал, что самое лучшее -- молчать, однако своей искренностью и непосредственностью невольно вынуждал собеседника рассказывать о сокровенном. Он открывал свою душу, не понимая, что тем самым вторгался в чужое пространство, заставляя людей замыкаться в себе.
       Хотелось правды, но наивное желание добиться ответной искренности чаще всего приводило к негативной реакции, -- Дмитрию отчетливо давали понять: или он будет соблюдать установленные правила, или должен покинуть коллектив. Да и зачем нужен тот, кто пришел играть и не играет.
       От него требовали быть как все, а поскольку Дмитрий не мог или не соглашался выполнить это требование, и при этом еще объяснял причины отказа, он очень быстро вызывал раздражение даже у тех, кто еще недавно казался ему своим. Альтернативы не было: или он должен был быть как все, или оставался в одиночестве. Чаще выбирал себя, а значит одиночество. Но даже когда принимал условия игры и добросовестно подыгрывал, он рано или поздно все равно был вынужден уходить от чужих ему по духу людей, возвращаясь к себе.
       Быть своим не получалось. Чужим он был гораздо естественнее, нежели когда старался приспособиться. Одиночество становилось судьбой. Чужой другим, наиболее близок он был себе самому, и что самое страшное, это начинало ему нравиться. Протестуя против положения аутсайдера, Дима, однако, был вынужден исполнять отведенную ему роль и постепенно настолько с ней свыкся, что она стала одной из наиболее успешных его ролей, хотя была столь же неудобна, как и средневековые рыцарские доспехи, одетые на голое тело.
       Вынужденный быть везде чужим, Дмитрий не лишал себя надежды стать для кого-то родным и потому старался оставаться самим собой. Но быть естественным всегда было труднее, нежели играть отведенную роль. Каждый имел свою роль, тем самым вынуждая окружающих участвовать в разыгрываемом спектакле. Почему-то притворяться было гораздо проще, и воспринималось это гораздо естественнее, чем если бы кто-то вдруг сбросил маску и обнажил, каков он есть на самом деле. Дмитрия убеждали, что играть очень интересно -- ведь можно менять маски, ничем при этом не рискуя, -- но это были попытки оправдать либо сокрытие своей безобразной сущности, либо неспособность быть естественным. Одно казалось очевидным: люди охотнее соглашались играть ненавистную им роль, нежели быть самими собой, -- возможно, потому что роль самого последнего негодяя воспринималась окружающими охотнее и была удобнее для игрока, нежели проявления своего подлинного Я.
       Вскоре Дмитрий понял, что говорить правду -- худшее из возможных нарушений правил игры человеческого театра. Наверно, потому, что жизнь и была пьесой под названием "поиграем в правду" -- это когда все призывают быть искренними, клянутся в честности, а на деле стремятся обмануть друг друга, всячески пытаясь скрыть истинное. Играть эту пьесу удивительно заманчиво, поскольку суть ее составляет ложь, -- когда говорить правду на деле означает лгать. Игра популярна и на редкость увлекательна, поскольку удивительно соответствует человеческой сущности. Кто по наивности принимает чьи-либо заверения в искренности за чистую монету, невольно нарушает порядок игры, произнося нелепые реплики вроде: "я говорю правду, одну только правду и ничего кроме правды". По правилам полагается лгать, и тот, кто не делает этого, быстро исчезает со сцены, не получая никаких аплодисментов. Все в этой игре зависят друг от друга, все знают, как надо играть, и ждут от напарника того же, что и сами весьма искусно выделывают. Гениальным признается тот, кто умудряется придумать такую ложь, которую и сам принимает за правду, кому также верят другие игроки, в результате изгоняя "плохого" лжеца со сцены. Конечно же, он возвращается, но уже в качестве победителя в роли "баловня судьбы".
       Согласившись однажды, трудно выпутаться из этой захватывающей мистификации, не нарушая ее хода. Причем самым страшным проступком считается изобличение играющих. Такое не прощается никому, а нарушивший это правило сразу же объявляется изгоем.
       Время от времени, участвуя в этой игре, Дмитрий так увлекался, что не замечал, как начинал лгать, а когда спохватывался, очень быстро обнаруживал себя вне сцены в привычной роли "аутсайдера". Приходилось менять маски, поскольку иначе можно было навсегда оказаться обреченным на роль "странного", "непонятного" или "ненормального".
       Однако с чем Дмитрий никак не мог согласиться, так это с восприятием и оценкой чего-либо непонятного как глубоко чуждого, а значит враждебного. "Но почему, почему, если не такой как все, так сразу чужой? И отчего странного или непонятного всегда воспринимают с опаской, будто он враг?" -- спрашивал себя и других Дмитрий.
       Ему отвечали: если бы каждый был самим собой, то это вызвало бы эффект, подобный тому, как если бы среди чинно разодетой аудитории появился абсолютно голый человек. Его, конечно же, удалят, обвинив в хулиганстве, хотя он всего лишь обнажил то, что есть у каждого, но что спрятано под шикарными костюмами исполняемых в данном обществе ролей. Причем, если неодетый среди одетых вызывает понятное раздражение, то обнажение души есть худший вызов тем, кто спрятался под личиной исполняемой роли. Ведь тот, кто говорит правду, разрушает устои лицемерного общества, в котором скрываемое и есть главное. Этих возмутителей спокойствия либо изолируют, либо приручают, превращая их бунт в средство извлечения сверхприбыли.
       Любое общение было для Дмитрия искренним желанием познать других, чтобы найти своего. Сделать это возможно было только будучи абсолютно искренним и открытым. Но именно искренность вызывала неприятие, а наивное желание любить приводило к отгораживанию от него стеной отчуждения. Тот, в ком Дмитрий старался отыскать друга, почему-то видел в нем врага. Дима пытался разрушить возникающую стену отчуждения, но это приводило лишь к оскорблениям в его адрес. Каждый раз, желая вызвать собеседника на откровенный разговор и при этом невольно посягая на чужую территорию, Дмитрий рано или поздно натыкался на ограду с надписью "посторонним вход воспрещен".
       Задумавшись, почему это происходит, Дима постепенно и в себе обнаружил запретную зону. Желая проникнуть в тайну своего Я, он ломал защитную изгородь и, устремляясь вглубь, призывал других последовать его примеру. Однако никто не желал ему уподобляться, и Дмитрия яростно изгоняли, сожалея, что впустили по неосторожности на закрытую от посторонних территорию своего внутреннего пространства. Создавалось впечатление, что именно там и прячут истинное -- то, в чем стыдно признаться самому себе.
       Очень скоро Дмитрий выявил на своем горьком опыте механизм отчуждения. Вначале его попытки войти в контакт с окружающими воспринимались как желание понять правила игры и найти в ней свое место. Когда же Дмитрий начинал говорить не совсем то, а чаще совсем не то, что от него ожидали, сыпались обвинения в лицемерии и желании выделиться среди других. Чем больше Дмитрий, не понимая сути происходящего, пытался доказать отсутствие у него каких-либо потаенных устремлений, тем более ему не верили, упрекая в неискренности и прочих грехах, тем самым подготавливая почву для остракизма.
       Впрочем, отчуждение начиналось гораздо раньше, когда он, открывая для других частички сокровенного, узнавал по глазам своих собеседников, что и они имеют в душе нечто подобное. Однако если Дмитрий смело говорил о сокрытом в своей "запретной зоне", то его собеседники начинали прятаться, и прежде всего от самих себя.
       Чем откровеннее был Дмитрий, тем быстрее росла стена отчуждения. А все потому, что он вторгался в чужое пространство, где, отгороженный от других своими страхами, сидел бедный одинокий человек. Этот несчастный хотел выйти из очерченного им самим круга отчуждения, но боялся -- боялся быть непонятым и осмеянным за свои недостатки и наготу, ведь окружающие были в одеждах и масках. Он даже не смел просить помощи, ведь нельзя, в самом деле, раздевать других, чтобы одеться самому.
       Вокруг голого, покрытого язвами недостатков человека было развешено множество самых привлекательных одежд, приглашающих сыграть роль "героя" или "любовника", "отца семейства" или "профессионала", "несправедливо обиженного" или "правдолюбца" -- любую из хорошо известных ролей. Привлекательные одежды манили, а окружающие приглашали спрятаться в них, аплодисментами вызывая на помост и возгласами одобрения призывая чувствовать себя увереннее в этой увлекательной человеческой трагикомедии. Но сидя в самим же созданной ловушке, дрожащий от холода и голода, окруженный колючей проволокой, абсолютно нагой несчастный человек уже не смел надеяться, что кто-либо поможет ему выбраться из бездонного колодца своей души. Он сидел и молчал, а как бы кто не стал плевать в него, закрылся ото всех крышкой, да так, что уж никто не мог догадаться о творящемся в глубине этого скрываемого от любопытных взоров пространства. В своем отчаянии бедный непонятый одиночка был прав -- разве у кого возникнет желание в теплый солнечный день лезть в глубокий скользкий колодец, где на каждом шагу подстерегает опасность сорваться в бездну? В душе темно и сыро, но только там, спрятавшись ото всех, когда никто не потешается над твоими недостатками, можно оставаться самим собой. Подниматься к людям, дабы не быть осмеянным, не хотелось, а тот, кто иногда появлялся из потаенных глубин, был настолько прекрасен, что никто даже не смел предположить, что это и есть тот самый ненормальный, который в солнечный день прячется ото всех в заплесневелом колодце.
       Кем бы ни был человек, в нем прежде всего пытаются найти хорошего игрока, причем естественность поведения могут называть самым необычайным исполнением тривиальной роли. Выдающимся признают того, кто не побоится быть предельно искренним с другими и прежде всего с самим собой. Из такого человека сделают идола, создав тем самым новую игру, которую назовут именем своего кумира. В его разрушающей общественные устои искренности будущие поколения усмотрят или тщеславие, или корысть, либо другие пороки, благодаря которым люди признаются великими. Появятся новые правдолюбцы, разоблачающие лицемерие человеческого общества, они, так же как их предтечи, будут искать истину, пытаясь донести ее людям, но, как и всегда, будут объявляться странными, ненормальными, сумасшедшими, чтобы построить на их костях новый храм лжи. Правдоискательство есть наитягчайшее из преступлений, поскольку разрушает основы империи Лжи, которая построена на развалинах Истины. Поэтому всякий посягающий на основу общественного устройства -- Ее величество Ложь, -- будет подвергнут смертной казни, дабы укрепить эту ложь неподкупной искренностью, как самым что ни на есть гениальным проявлением неправды. Искателей истины лишь используют для упрочения империи Лжи, которую наивные правдолюбцы пытаются разрушить своей неподдельной откровенностью.
       Отберите у человека возможность лгать, и жизнь его превратится в кошмар. Ложь спасает, хотя и создает при этом проблемы, без которых, однако, невозможно представить человеческое существование. Жизнь без лжи однообразна и скучна, подобно пище без специй. Мельчайшие дозы лжи привносят массу романтизма. Разве мечта не есть ложь? А фантазия?! Люди гораздо чаще и с большим удовольствием лгут, чем говорят правду. Рождать ложь и выпутываться из самим же созданной паутины обмана -- мука, и одновременно величайшее наслаждение. Глупцы те, кто не любит лгать, ведь это так приятно. Стоит ли удивляться, когда только в одном случае из десяти люди говорят правду?! Но даже говоря правду, они на самом деле пытаются скрыть за второстепенной, но тоже правдивой, истинную причину происходящего. Нет, ложь один из наиболее часто употребляемых приемов общения, а не просто самозащита от чужого внушения. Все или большинство человеческих проблем созданы ложью и существуют вокруг лжи. Говорить правду скучно. То ли дело лгать. Сколько ума и изворотливости требует умение обманывать! Большинство человеческих недостатков имеют прямое или косвенное отношение ко лжи. Если предложить выбрать между абсолютной честностью и возможностью лгать, то, без сомнения, лишь единицы предпочтут постоянно говорить одну только правду. Ведь правда не интересна, тогда как ложь -- это все краски мира! Стоит утратить возможность различать цвета, и сразу жизнь предстанет серой, скучной, однообразной. Сравнить это можно лишь с потерей обоняния.
       Миром правит Ее величество Ложь! Она заключает в себе все человеческие драмы и трагедии. Невозможно представить жизни без лжи, как нет комедии без обмана. В то время как правдолюбцы приходят и уходят, царство лжи растет и укрепляется благодаря их глупой честности. Разве можно относиться как к умному к тому, кто всегда говорит одну лишь правду? "Наверно, у него что-то не в порядке", -- подумает всякий, столкнувшись с таким человеком. Лгать это настоящее искусство! Говорить же правду может даже ребенок. Нет, очевидно, мир без лжи не был бы миром, в котором мы имеем счастье жить, радуясь и протестуя.
       Тот, кто скажет, что ложь это зло, -- наивный глупец! А вот не к месту сказанная правда может действительно причинить боль. Без лжи люди бы потерялись. Они просто не знали бы, что говорить. А когда не знаешь, что сказать, то можно и соврать для разнообразия. Ложь спасительна, потому что помогает каждому быть не только тем, что он есть, но и становится сообразным своей фантазии -- достаточно лишь умело создать нужное впечатление. И хотя, как это ни покажется странным, иногда правда побеждает, зато Ложь господствует! Кто возьмется утверждать, что всякая правда это добро, а всякое добро это правда? Нет, иногда лучше обмануть, лучше, чтобы человек не знал истины. В правде лишь изредка испытывают потребность, зато ложь используют постоянно. Именно поэтому правдолюбцы приходят и уходят, а лжецы процветают.
       С чем чаще мы сталкиваемся -- с правдой или с ложью? Ответ напрашивается сам собой. Стоит ли тогда спорить о том, в чем люди более нуждаются: быть честными или иметь возможность обманывать? Что люди делают с б?льшим удовольствием: лгут или говорят правду? Конечно, лгут, поскольку правда всегда связана с неприятностями -- грозит разоблачениями или требует кардинальных решений. Говорят правду всегда неохотно, в особенности когда от тебя ждут лжи. Правда отрезвляет, заставляет что-то предпринимать. Куда приятнее и легче лгать. Ведь когда человеку настойчиво предлагают принять неприятную истину, он невольно обращается к тому, кто ему красиво и изощренно лжет. На самом деле, никто никого не обманывает -- люди сами выбирают ложь, веря лжи и подыгрывая ей.
       Ложь открывает перед человеком гораздо б?льшие возможности, нежели правда. Иные вещи просто невозможно совершить, не солгав. Насколько продуктивнее действует человек, когда верит в ложь, нежели когда знает правду. И хотя правда иногда бывает необходимой, однако только в небольших дозах и не слишком часто. Когда же случается быть откровенным, то малейшая правда обстраивается таким количеством лжи, что даже как-то неудобно становится, словно сказать правду, не солгав, просто неприлично. Если кто-то прямо и откровенно расскажет о том, что он думает, то это сочтут за бестактность, как будто правила хорошего тона в том и заключаются, чтобы придумывать искусные оправдания необходимости говорить правду. Нет, что ни говорите, а безо лжи не обойтись.
       Спросите у любого человека, зачем он лжет, и он вам не ответит. А все оттого, что вопрос этот сродни тому, зачем ты ешь или пьешь. Отберите у человека возможность лгать, и вы сделаете его несчастным. Всякий вам скажет, начиная от продавца и заканчивая государственным деятелем, -- безо лжи не обойтись, она необходима и неизбежна. А все потому, что ложь стала не просто частью, но самой сутью нашего существования, самым естественным проявлением жизни. Люди гораздо легче соглашаются быть обманутыми, нежели предпочитают узнать еще одну разоблачительную правду. Вся политика, все искусство построено на лжи. А наука? -- пестрит ложью! И это, казалось бы, там, где по сути своей должна господствовать Истина. А все потому что правда не может существовать безо лжи, ведь ложь есть изнанка правды, причем более привлекательная. Ложь это реальность, поэтому напрасно говорить, что лгать нехорошо. Люди лгали, лгут и будут лгать, потому что для них это так естественно.
       -- Кто здесь Крестовский?
       Все находящиеся в палате повернули головы в сторону двери. Вошедший был немолод. Его внешний вид свидетельствовал о человеке, не очень-то аккуратном во всех отношениях.
       Приподнявшись на локтях, Дмитрий сказал:
       -- Это я.
       -- Моя фамилия Червяков. Я тот самый мотоциклист...
       Посетитель запнулся, видимо, не зная что сказать.
       -- Присаживайтесь, пожалуйста, -- предложил Дмитрий, указав на стоящий рядом с кроватью стул.
       Этого человека Дмитрий ждал давно. Как ему объяснили, водитель или приходит сразу, чтобы как-то загладить свою вину, или же не приходит вовсе, давая понять, что не признает за собой ответственности в случившемся. Этот пришел, но не сразу, а спустя много дней, лишь после того, как Вольдемар, по просьбе Дмитрия, позвонил мотоциклисту и попросил навестить пострадавшего в больнице.
       Неуверенный вид посетителя подсказывал, что человек этот колеблется, не зная, признавать себя виновным или не признавать. Значит, решил про себя Дмитрий, водитель будет изворачиваться и лгать.
       Мотоциклист сел на предложенный стул и, сцепив руки в замок, долго сидел молча.
       -- Простите, как вас зовут? -- спросил Дмитрий.
       -- Николай Иванович, -- ответил мотоциклист.
       Вновь возникла пауза. Дмитрий терпеливо ждал, надеясь, что посетитель сам расскажет о цели визита. Но водитель молчал.
       -- Простите, не могли бы вы в подробностях рассказать, как же все произошло, -- попросил Дмитрий. -- Я ничего не помню с того момента, как, переходя дорогу, посмотрел налево и увидел ехавшую "волгу".
       Помолчав немного, мотоциклист сказал:
       -- Еду я по улице, стал перестраиваться в левый ряд для поворота, а тут выскакиваете у перехода вы, ну и прямо мне под колеса. Я закричал, но вы бежали, словно ничего и не слышали. Нажал я на тормоза, но крылом коляски все же задел вас по ногам. От удара вы перелетели через мотоцикл и упали прямо головой на асфальт. Когда я остановился, вы лежали без сознания и дергались в судорогах.
       Николай Иванович помолчал, и тихо добавил:
       -- Я думал, что убил вас.
       Эти слова произвели на Дмитрия настолько сильное впечатление, что он долго не знал, что спросить. Молчали и все в палате.
       -- А что было потом? -- наконец спросил Дмитрий.
       Николай Иванович сидел потупив взор и отвечал неохотно, словно был на допросе.
       -- Подбежали люди, сказали, чтобы я ехал за "скорой". Ну я и поехал в больницу, а вы остались лежать на дороге. Когда вернулся, вас уже оттащили на обочину. "Скорая" тело увезла, а я остался объясняться с милицией. Вот и все.
       Опять наступила долгая пауза.
       -- Простите, пожалуйста, -- осторожно промолвил Дмитрий, -- а как получилось, что вы ехали с неисправными тормозами?
       Мотоциклист немного подумал, и, подняв глаза, решительно заявил:
       -- А я не знал, что мотоцикл неисправен, потому что за день до этого проверял тормоза, и они были в порядке. Неисправность возникла в дороге.
       Дмитрий опешил.
       -- А милиционер мне сказал, будто после того как была проведена экспертиза мотоцикла, вы признались, что знали о неисправности тормозов до того, как выехали из гаража, и признали свою вину в происшедшем. Где же правда: то, что вы тогда написали, или то, что говорите сейчас?
       Николай Иванович опять уставился в пол и, теребя полу пиджака, стал быстро говорить.
       -- Тогда я ошибался, а сейчас твердо знаю, что тормоза были исправны. Я кричал, но вы бежали, ни на что не глядя, прямо на мотоцикл. Скажите спасибо, что еще легко отделались, а то бы не пришлось нам сейчас разговаривать.
       -- Спасибо, -- ответил Дмитрий, но мотоциклист не почувствовал скрытой укоризны случайно оставшегося в живых.
       -- Я не виноват, -- продолжал Николай Иванович. -- Вы сами бросились под колеса. Ехал я медленно, так что вы могли меня заметить, если бы посмотрели на дорогу, прежде чем стали переходить проезжую часть.
       -- Но ведь я посмотрел, -- стал оправдываться Дмитрий, -- и даже видел автомашину светлого цвета. Ведь она была, не так ли?
       Вопрос не понравился водителю мотоцикла. Он с силой стал крутить пуговицу на пиджаке, словно именно она была виновата в случившемся.
       -- Была какая-то "волга", -- нехотя выдавил из себя мотоциклист, -- я уже точно не помню. Но главное не это, а то, что я тормозил, а вы сами бросились под колеса.
       Дмитрий невольно усмехнулся.
       -- Что же я, по-вашему, самоубийца?
       -- Кто вас знает, -- сквозь зубы промолвил Николай Иванович. -- Может, и так.
       -- Почему же вы сразу не сказали в своих первых объяснениях, что не знали о неисправности тормозов, а сознались в этом только после того, как экспертиза установила неполадку?
       По виду мотоциклиста нетрудно было догадаться, что этот вопрос завел Николая Ивановича в тупик. Не зная, что ответить, водитель ерзал на стуле, все сильнее крутя пуговицу на пиджаке. Видя, что собеседник нервничает, Дмитрий спросил:
       -- И зачем вы тогда признали свою вину в случившемся?
       -- А мне следователь сказал, что так надо, -- парировал мотоциклист, и в голосе его стали слышны злобные нотки отчаяния. -- Все равно моей вины тут нет.
       -- Ну хорошо, хорошо, -- постарался успокоить Дмитрий. -- Прошедшего не воротишь. Поговорим лучше о том, что делать дальше. Зла я на вас не держу, и мне вовсе не хочется, чтобы из-за случившегося вы садились в тюрьму. Никому лучше от этого не будет. У вас, наверно, семья, дети, да и я вряд ли быстрее поправлюсь, даже если вы окажетесь за решеткой. Давайте все решим мирно. Я предлагаю вам компенсировать понесенные мною расходы, связанные с восстановлением здоровья, и только. Больше у меня никаких претензий к вам нет, и дело будем считать закрытым.
       -- Оно и так будет закрыто, -- парировал Николай Иванович. -- Раз моей вины нет, то и спросу нет. Денег у меня лишних не водится, вдобавок скоро сын вернется из армии, дочка на выданье, а на стройке много не заработаешь.
       -- Я вас прекрасно понимаю, -- сочувственно произнес Дмитрий, -- но вы и меня поймите. Если вы не захотите добровольно компенсировать мне понесенные расходы, то я вынужден буду обратиться в суд.
       -- Вот и обращайтесь. Что суд присудит, то и будет.
       В этих словах мотоциклиста прозвучала непонятная Дмитрию уверенность, словно водитель рассчитывал или даже знал, что суд его оправдает.
       -- Но послушайте, -- сказал Дмитрий, -- ведь это никому не нужно. Начнется следствие, и вас и меня будут вызывать в милицию, будут проводиться экспертизы, следственный эксперимент, опрос свидетелей. Но самое главное состоит в том, что если вас признают виновным, то вам грозит лишение свободы до десяти лет.
       -- Ничего мне не грозит, -- решительно возразил мотоциклист и впервые посмотрел Дмитрию в глаза. -- Я не виновен. Вы сами, не глядя на дорогу, бросились под колеса моего мотоцикла.
       От такой неожиданной версии Дмитрий растерялся.
       -- Если бы ваш мотоцикл был с исправными тормозами, то я бы, наверно, признал свою вину. Что получится, если водители автотранспорта будут разъезжать по улицам без тормозов? Ну, а если бы я действительно умер, что тогда?
       Мотоциклист ухмыльнулся, и сквозь зубы процедил:
       -- Нет человека, и нет проблемы.
       Раньше Дмитрий уже слышал эту фразу, но сейчас, когда она коснулась непосредственно его, известные слова показались особенно циничными. Впервые за все время беседы Дмитрий почувствовал неприязнь к своему посетителю. Тот словно издевался над беспомощным состоянием потерпевшего. А наглая ложь Николая Ивановича задела Дмитрия особенно сильно. Он даже не знал, что ответить. Но самое страшное -- мотоциклист был прав: если бы пострадавший умер, то вряд ли кто-нибудь стал докапываться до истины. Дмитрий знал, что в подобного рода случаях дело, как правило, закрывают, стараясь не искать дополнительной крови; к чему лишние жертвы, если умершего не воскресить. И хотя в душе Дмитрия все протестовало против очевидной несправедливости, но голос разума приводил неопровержимые аргументы в пользу слов соседа по палате, сказавшего: "Справедливость как медведь в зимней спячке, все знают, что ее лучше не будить".
       Дмитрий посмотрел на мотоциклиста и прочитал в его глазах нагловатую уверенность в собственной безнаказанности.
       -- Вот и поговорили, -- сказал Николай Иванович. -- Ну, я пошел.
       Водитель встал, снял с вешалки куртку и направился к двери. Дмитрий успел заметить, что в движениях водителя мотоцикла уже нет прежней неуверенности.
       Когда дверь за посетителем закрылась, в палате наступила тягостная тишина.
       -- Я же говорил тебе, -- раздался голос соседа, -- если водитель не дурак, он никогда не сознается. Я бы на его месте поступил точно так же. Если бы этот водила по глупости не признал свою вину, то не было и никакого разбирательства.
       -- Но ведь он лжет, -- с горечью произнес Дмитрий, -- это же очевидно.
       -- Ну и что? -- возразил сосед. -- В его положении я бы тоже врал и изворачивался. А что ему остается? Никто не хочет садиться в тюрьму из-за всякого дурака, бросающегося под колеса.
       -- Но ведь это неправда! -- воскликнул Дмитрий. -- Где же тогда справедливость?
       -- Странный ты человек, -- сказал сосед. -- Все еще веришь в справедливость. Да кому она нужна, справедливость? Вот ты сам говорил, что простил мотоциклиста и не держишь на него зла. Так зачем тебе лишняя морока со следствием и судом? Ведь он же не бросил тебя на дороге, хотя мог и уехать. Ты должен быть ему благодарен.
       -- Я благодарен, -- сказал Дмитрий. -- Но ведь я имею право требовать возмещения расходов на лечение. Ведь он обязан, как владелец источника повышенной опасности, выплатить мне компенсацию.
       -- Ну раз должен, так требуй. Но я бы на твоем месте отказался от этих дрязг, поскольку они все равно ничего не дадут, одна только судебная волокита и трата времени.
       "А ведь он прав, -- подумал Дмитрий. -- Чувства мести к мотоциклисту у меня нет, а что касается расходов, то вряд ли деньгами можно компенсировать утраченное здоровье".
       У Дмитрия были некоторые накопления, и он смог бы обойтись без чужих денег. Но что-то не позволяло с легкостью отказаться от претензий. Да, он простил мотоциклиста, но не настолько, чтобы отказаться от положенной по закону денежной компенсации.
       "Если бы водитель, -- думал Дмитрий, -- как это бывает в подобных случаях, сразу сам пришел, попросил прощения, посочувствовал, я бы, наверно, простил ему все".
       Но откровенная ложь мотоциклиста, его изворотливость и даже издевательство над беспомощностью пострадавшего возмутили Дмитрия, возбудив желание во что бы то ни стало добиться справедливости.
       "Если бы все было честно, если бы в глубине души я считал виновным только себя, то, конечно, не стал бы кривить душой и настаивать на неправде. Совесть моя чиста, а вот наглая ложь водителя требует изобличения. Ведь если зло не будет наказано, то оно будет распространяться, расти и настигать других людей. Но если я вынужден буду настаивать на своих требованиях, -- продолжал размышлять Дмитрий, -- то может оказаться, что, сам того не желая, невольно буду способствовать заключению мотоциклиста в тюрьму. Этого я себе никогда не прощу! Я никому не желаю осуждения; мне хочется только, чтобы он выплатил положенную по закону компенсацию и тем самым признал свою неправоту. Зачем он изворачивается? Зачем лжет? Только для того, чтобы защитить свою неправоту и добиться несправедливого решения?! -- Но ведь ты простил мотоциклиста, и деньги его тебе не очень-то нужны. Что же мешает отказаться от претензий? -- Наверно, его ложь. Если бы все было честно, я бы простил его окончательно и ничего не требовал. -- Тогда прости его ложь. -- Но в чем же тогда справедливость? Разве эта неправда не потянет на собой другую, которая также может причинить кому-нибудь тяжкие увечья или даже лишить жизни? -- А может быть, все дело в том, что ты не хочешь лишиться возможной выгоды? Откуда в тебе такая привязанность к материальному? Зачем тебе денежная компенсация, если этим ты душе своей повредишь? Ведь все то, что есть у тебя, находится лишь в твоем пользовании. Прости ему, прости все долги, и тебе будет легче, нежели пытаться добиться того, в чем по-настоящему не нуждаешься. -- Но зачем отказываться от того, что принадлежит мне по праву? -- Ты чувствуешь, что приобретешь гораздо больше, если откажешься от попыток извлечь материальную выгоду из чужого и собственного несчастья. Ведь главное -- возможность начать новую жизнь -- ты получил. Так довольствуйся бесценным подарком и откажись от того, что по большому счету тебе не нужно. -- Нет, не могу, не хочу отказываться от возможности иметь то, на что имею законное право. -- Но ведь отказавшись от малого, ты приобретешь гораздо больше. А хлопоча и желая достичь по сути ненужного, ты потеряешь не только силы и время, но главное -- не получишь того бесценного, что может прибыть в душе благодаря прощению. Прости должнику, и тебе сразу станет легче. Оставь судебные хлопоты, тем более, что деньги тебе не так уж нужны. -- Согласен. Но что-то мешает, не позволяя просто взять и отказаться. И пусть желание справедливости лишь прикрывает стремление получить выгоду от произошедшего несчастья, однако я желаю добиться своего. -- Но ведь эта выгода тебе только помешает, еще больше привязав к тому, что тленно и не имеет подлинной ценности. Займись главным, ради чего ты остался жить, радуйся неожиданному подарку, а не мечтай продать его подороже. Ведь ты все понимаешь, многое прочувствовал, так преодолей эту привычку к выгоде. Или тебе не хватает сил и решимости порвать с этой зависимостью? А может быть, нет уверенности, что для души ты получишь больше, если откажешься от чужих долгов? Что тебе мешает поступить так, как ты считаешь правильным? -- Не знаю. Какая-то привычка, или просто привязанность к материальному, а может быть, страх и необходимость думать о хлебе насущном. -- Но ведь ты не останешься без средств к существованию. Так откажись от малого, ненужного, чтобы приобрести необходимое и бесценное. Зачем тебе то, что является тленным? Разве тебя ничему не научил опыт смерти, ощущение своей полной неимущности? Много ли тебе понадобилось бы из имеемого, если бы ты умер или, даже, оставшись жить, лишился ног, рук, потерял зрение? А ведь в действительности так могло случиться. Так зачем опять цепляться за то, что выходит за рамки необходимого, тем более что приходится тратить силы на это, по сути, ненужное дело? Откажись, и тебе сразу станет легче; ты освободишься и сразу почувствуешь, как в душе прибудет благодати. -- Все это правильно, но что-то держит, не выпускает меня из объятий материального. Может быть, страх? Я все понимаю и абсолютно согласен со всеми доводами, но не могу, не в состоянии просто взять и отказаться. Другое дело, если у меня ничего не выйдет. И хотя ты все правильно говоришь, но почему-то я не могу воспользоваться твоими абсолютно правильными советами. Мне нужен свой, пусть даже ошибочный опыт, нежели чужой, пусть даже самый правильный совет. Почему так происходит, не знаю, но мне нужно самому убедиться в том, что твои слова правда. И не потому, что я тебе не верю. Просто мне нужен свой опыт. Преодолеть себя я не в силах. Быть может, в том и состоит искушение? Или это испытание: чтобы смело и ничего не боясь жертвовать материальным ради свободы духа? Всякий ли может отказаться от земных благ ради удовлетворенности собой? Да, истина должна стать своей, а потому я должен прожить то, в чем ты меня убеждаешь. Я согласен со всеми твоими словами, но последовать твоему примеру почему-то не могу. -- Может быть, ты не веришь моим словам настолько, чтобы последовать за мной? -- Верю, но словно не в состоянии что-то в себе преодолеть. То ли это привычка во всем искать выгоду, то ли страх перед будущим и возможными материальными лишениями? Скорее всего, это последствия той жизни, которую я прежде вел, -- привычка жертвовать неосязаемым духовным в угоду ощутимому материальному, точнее, приобретать комфорт ценой растраты души. -- Может быть, тебе не хватает решимости отказаться от бесконечной погони за призраком счастья, которое дает обладание материальными ценностями? -- Возможно. Я, конечно, знаю, что не в деньгах счастье, но, как говорится, и без них счастья нет. -- А сколько тебе нужно для счастья? -- Для счастья не нужны деньги. -- Вот видишь, ты все понимаешь. Но почему не можешь поступить так, как понимаешь? -- Не знаю. -- А ты думал когда-нибудь, что лучше: иметь много денег или не иметь денег вовсе? -- Наверно, чем больше, тем лучше. Так, во всяком случае, говорят. -- Не все, что говорят, от истины. Если деньги лишь средство, то главное, чтобы их было достаточно для достижения определенной цели -- ни больше, ни меньше. Какую же цель ты перед собой ставишь? -- Наверно, теперь у меня есть цель, хотя я отчетливо ее еще не представляю. Но уверен, что душевное спокойствие и умиротворение есть безусловное счастье. -- Так сколько тебе нужно денег, чтобы достичь душевного покоя? -- Прежде всего, мне хотелось бы жить, не думая, чем себя прокормить. -- А много ли тебе для этого нужно? И сколько ты в состоянии съесть каждый день? -- Главное не сколько, а что именно есть. Хотя, я не настолько привередлив, и не так уж много мне нужно. Главное, не испытывать чувства голода. Хотя, конечно, хотелось бы вкусненького. Наверно, это опять ловушка физических удовольствий, но я живой человек, и ничто человеческое мне не чуждо -- хочется и вкусно поесть, и красиво одеться. -- Ну, а если у тебя все это будет, может быть, ты захочешь чего-то большего? Разве это соответствует цели душевного спокойствия, когда много времени и сил будешь тратить на достижение не необходимого. Разве опыт Фауста тебя ничему не научил? -- А разве чужой опыт кого-нибудь учит? Может быть, нужно пройти через все искушения, чтобы стать способным пренебречь необходимым? -- Возможно. Только большинство людей тратят на это всю жизнь, отказываясь от главной цели и подменяя ее заботами о хлебе насущном. Привычка к накопительству настолько коварна, что потом очень трудно отвыкнуть от желания иметь наилучшее. Что же мешает тебе поверить настолько, чтобы хватило сил преодолеть зависимость от материального, и тем самым освободить свой дух для подлинной свободы и счастья? -- Я верю тебе, верю, и когда преодолевал соблазн выгоды, то испытывал огромное облегчение и радость. Но стоило это большого труда, хотя радость высвобождения была пропорциональна силе искушения. Когда преодолеть соблазн сил не хватало, полученная выгода никогда не шла впрок, а приобретенные деньги всегда быстро исчезали, напоминая о невосполнимых потерях души. Но как, где найти в себе силы преодолеть искушение и не попасть в ловушку удовольствий, заманивающей желанием повторного наслаждения? -- Человек, попавший в зависимость от наслаждений, не способен вырваться из лап однажды захватившей его страсти. -- Наверно. -- Ты хочешь денег? -- Нет, я не денег хочу. Но почему, почему я должен оставаться в дураках, если вижу ложь и хитрости тех, кто хочет обмануть меня? Ведь я не глупее. Так почему же я должен уступать, тем самым выставляя себя дураком? -- Пусть эти люди думают о тебе все что угодно. Ведь ты знаешь, что отказ от материальных благ есть проявление мудрости. -- А что мне проку с этого духовного совершенства, если мои враги с помощью своих примитивных ухищрений могут навредить мне? -- Разве они могут существенно повлиять на твою духовную жизнь или что-то изменить в ней? -- Да, они могут вызвать ненависть и недоверие. -- Но если ты простишь их, то вряд ли они будут тебя преследовать. -- Потворствование злу не ведет к увеличению добра. -- А может быть, смысл в том, чтобы пронести до конца свой крест через соблазны и лишения, распяв свои желания, прожить эту истину и умереть, чтобы воскреснуть к новой жизни? К чему обманывать себя. Самообман худший вид обмана".
       Дмитрий считал себя человеком честным; так, во всяком случае, ему казалось. Да, именно казалось, ибо где-то в плохо известных лабиринтах своей души он сознавал, что ведет с самим собой непрекращающуюся игру, именуемую самообманом. Тот, кто казался искренним и честным, хотел выглядеть человеком совестливым в глазах окружающих -- но прежде всего в своих собственных -- и даже предпринимал определенные усилия, чтобы обмануть себя и других, постоянно убегая от того другого, который был его настоящим, но которого никогда невозможно было узнать. Стоило только отвлечься, как этот "настоящий" переставал быть узнаваем. Как только "настоящему" удавалось загнать в тупик "кажущегося", последний переходил в атаку. Происходила смена ролей, и называвшийся "кажущимся", начинал нападать на "настоящего", разоблачая его подлинность, опять же исходя того, каким он сам был в действительности. "Кажущийся" был искусным знатоком мистификаций, и некоторое время ему даже удавалось морочить голову "настоящему", обвиняя его в несуществующих, а возможно и имевших место грехах. И пока "настоящий", не привыкший оправдываться, а умевший только изобличать неправду, терялся, "кажущийся" успевал улизнуть, и все возвращалось на круги своя.
       Чтобы хоть как-то разобраться в сути происходящего с ним, Дмитрий решил применить давно испытанный метод. Он взял ручку, раскрыл тетрадь и стал записывать собственные размышления по поводу творящейся внутри него игры.
       "Не только другим, а прежде всего себе самому я всегда был чужой. Я настолько свыкся с этой навязываемой мне ролью, что она стала постепенно частью меня самого. Мне говорили, что я не такой, каким стремлюсь казаться, а чаще гораздо хуже, чем есть в действительности. Я пытался возражать, но это лишь усиливало обвинения в мой адрес. Только теперь уже сомневались и в моей искренности, а любые возражения еще более убеждали обвинителей в том, что я лжив. Меня уверяли, будто я именно такой и есть на самом деле, каким меня видят со стороны, и только стремлюсь казаться лучше. Постепенно я смирился с этим. Чужое внушение, между тем, постепенно начало приносить плоды. Я уже перестал различать то, каким знал себя всегда, и каким видели меня другие. Это порождало двойственность моей натуры. Поскольку людей, знающих меня, было много, то и различий во мнениях существовало столь же много. Иногда казалось, что это уже не я вовсе, а чьи-то представления обо мне. Я даже переставал узнавать себя, настолько много во мне становилось чуждого, существование чего я допустил, соглашаясь с представлениями обо мне окружающих людей. Но все это было не мое, и потому я не мог жить спокойно. Когда же оставался один, то во мне словно начинал происходить процесс самоочищения. Чем чаще я находился в одиночестве, тем больше восстанавливалось первородного, -- то, с чем, как мне казалось, я появился на свет. Одиночество спасало меня и, возможно, именно поэтому я любил долго пребывать наедине с собой.
       Однако постепенно чужие представления сплотились, превратившись в значительную часть меня самого. И тогда то, что ощущал в себе первородным, я стал называть "настоящим", а все чужие представления назвал "кажущимся". Это были весьма условные обозначения двух противоположных самопредставлений -- то, каким я казался себе, и каким, как полагал, меня видели другие люди. Окружающим, естественно, все представлялось прямо наоборот: мое первородное они считали тем, чем я старался казаться, тогда как обнаруженное во мне они считали "настоящим".
       Эти чужие представления стали "я-кажущимся", и оно стремилось быть таким, каким меня хотели видеть. Конечно, это был обман, но обман, которого от меня ожидали! Первоначально я просто подыгрывал, чтобы не раздражать окружающих; затем, чтобы не портить отношения, постарался не выделяться и быть как все. Так постепенно конформизм проник в меня, став частью моей натуры. Бороться было бесполезно, потому что не мог же конформист бороться с самим собой. Но когда для самоуспокоения, вернее успокоения того "я", которое считалось "настоящим", борьба происходила, это была скорее игра на публику, где единственным зрителем и судьей был я сам.
       Причем и "актер" и единственный "зритель" прекрасно сознавали весь фарс "судебного процесса", участвуя в этом спектакле на потребу "самопознанию" и "открытию Я". Они оба давно стали конформистами, однако продолжали со вкусом исполнять принятые на себя роли, хотя так никогда и не смогли окончательно примириться друг с другом.
       В этой игре в догонялки всегда выигрывал "кажущийся", и не только потому, что был хитрее, а прежде всего оттого что обладал удивительным даром убеждения. Ему удавалось внушить всем, в том числе и своему противнику, что последний всего лишь стремится казаться настоящим, тогда как он -- "кажущийся" и есть самый что ни на есть "настоящий". Тот же, кто провозглашал себя первородным, был на деле плод самообмана. Ведь самый верный признак самообмана это стремление исполнять чужие роли, чтобы не быть самим собой.
       И хотя первоначально самообман был всего лишь защитой от навязываемых чужих представлений, однако постепенно те, кто лишь казался "настоящим", настолько увеличились в числе, что стали называть самообманом то, что противоречило их лживой сущности. Этот обман окружающих в том, каков я есть, и был для них самообманом. Я старался быть таким, каким меня хотели видеть, но обманывал при этом не столько других, сколько себя самого.
       По мере того как контактов с окружающими людьми становилось все больше и они по преимуществу были, что называется, "рабочими" -- то есть образовывались не по душевному влечению, а из-за необходимости совершить сделку и получить куш, -- я все больше и больше отдавал сил тому, чтобы казаться моим деловым партнерам "своим человеком" (каким я на самом деле не был), и, естественно, все меньше времени оставалось для того, чтобы побыть одному и вновь ощутить оставшееся во мне первородное, очистившись от чуждых представлений обо мне. Постепенно необходимость быть "своим" для тех, кто мне был глубоко чужд, делало меня все более чужим самому себе, поскольку наибольшее количество времени я был уже не самим собой, а тем, каким я должен был быть и каким меня хотели видеть. Это был далеко не безобидный процесс, как могло показаться, и не наивная детская игра в притворство -- это было то, что неузнаваемо изменило меня!
       Постепенно наиболее часто используемая маска приросла к коже, став той видимой всем физиономией, которая отнюдь не являлась моим подлинным лицом. "Кажущиеся" все более проникали в меня, становясь большей частью моего Я. Им уже трудно было противостоять, поскольку я постоянно нуждался в них для контактов с деловыми партнерами. Постепенно эти чужие "я" перестали быть лишь временными гостями рабочих встреч, и однажды, ощутив свой численный перевес, они решили, что раз их больше, то они должны стать хозяевами положения и теперь могут определять, что есть подлинное, а что ненастоящее. И вдруг все то чужое, что составило большинство, стало называть себя подлинной сутью моей натуры, моим истинным Я, а все оставшееся было признано искусственным и ложным.
       Попытки защищаться, чтобы отстоять свое естество, ни к чему не приводили, настолько я уже запутался, где "я", а где "не-я", где настоящее, а где чужое. А все потому, что механизм обмана и приспособления к окружающим, стремление казаться таким, каким меня хотели видеть, -- этот механизм перестал служить внешним целям достижения успеха в сделках, а стал нацеливаться уже на мой внутренний мир. Обман других постепенно превратился в самообман. Конформист настолько вжился в свою роль -- ведь он гений мимикрии, и в этом его суть, -- настолько приспособился, что постепенно вжился в структуру моей личности и от количественного превосходства стал переходить в качество, меняя мое Я.
       "Чужие" убеждали, при этом как всегда обманывая, что они вовсе не чужие, а самые что ни на есть настоящие, и их мощный хор заглушал слабые остатки первородного чувства. Они даже применяли научный лексикон, разъясняя, что личность как раз и есть совокупность всех общественных отношений, так сказать ансамбль представлений, которые возникают о человеке в результате его деятельности, тогда как основу взаимоотношений с окружающими составляют мнения окружающих людей.
       На самом же деле это был отряд враждебных друг другу, и прежде всего мне, наемных головорезов, сплоченных одной целью: сделать меня "универсальным", "коллективным", "общественным", -- одним словом, "таким как все". Они были отчуждены от всего, и у них не было ничего своего, -- это были зомби коллективного сознания.
       Целью их была не просто интервенция в мое Я, а уничтожение всякой самобытности, неповторимости, индивидуальности. Они хотели не разрушить, а завоевать меня через убеждение и внушение, и цель эта оправдывала средства, главными из которых были хитрость и обман.
       Как было сладить с теми, кто опирался на силу науки и общественного мнения, не устававшими вдалбливать всем и вся, что только практика критерий истинности, -- раз в делах ты такой, значит такова твоя истинная сущность; а уж в логике отказать им было трудно.
       Но я чувствовал, чувствовал, что все это не так, однако выразить, а тем более аргументированно доказать, был не в силах. Мои ощущения не имели силы доказательств, а значит, были ненаучны и, следовательно, неистинны.
       Так продолжалось много лет. Но где и как я мог отыскать аргументы в защиту своего первородного? Самое трудное состояло в том, что я не знал истинных намерений "чужих". Мне казалось, что это всего лишь игра, как бы понарошку, что конформизм есть лишь временное приспособление к обстоятельствам, что требования ситуации сиюминутны, преходящи, что после я вновь стану самим собой и буду делать то, что считаю нужным, а не то, что требуют от меня окружающие.
       Как наивен я был! Завоевав главенствующую роль, они -- эти чужие представления о том, что я есть, -- не удовлетворились своим количественным перевесом и стали претендовать на роль хозяина и господина. Но и это была лишь промежуточная их цель. На самом деле, не только мысли, но и поступки они хотели сделать чужими, чтобы то, что я прежде считал результатом приспособления, теперь стало выражением моих якобы "истинных" намерений, и к ним я уже был бы вынужден приспосабливать остатки того, что прежде было моим первородным.
       Я стал жить не своей, а чужой, чуждой мне жизнью. Если прежде я искал объяснение своему конформизму, то теперь вынужден был оправдывать свои размышления о сокровенном и выпрашивать уединения, доказывая якобы несерьезность желания быть самим собой.
       То, кем я был прежде в чуждых мне социальных ролях, подавило мою уникальность, и я стал делать то, что было не нужно моему первородному, но необходимо "чужим". Сформированное социальным окружением честолюбие, тщеславие, страх (и спутник их -- эгоизм) требовали удовлетворения. Я вынужден уже был посвящать все свое время тому, чтобы стать престижным, уважаемым и известным в обществе, при этом не уставая про себя повторять, что все это мне совершенно чуждо.
       Моя жизнь заполнилась тем, что на самом деле было мне не нужно, и необходимость чего всегда вызывала у меня сомнение, хотя, делая что-либо, я почти всегда был убежден, что так и д?лжно, именно так и требуется поступать, раз того требует от меня общество.
       Во что же в результате превратилась моя жизнь? Я почти окончательно подчинился силе обстоятельств, и уже ни времени, ни сил не осталось на спасительное одиночество. А главное, я все более убеждался, что именно так и нужно жить, что это и есть "настоящая" жизнь, раз она похожа на жизнь окружающих людей. В качестве неопровержимого доказательства мне указывали на мои успехи, достижения, признание. Но нужно ли мне все это было?! Тогда я еще сомневался, теперь знаю точно -- да, нужно!
       Удивительно? Неожиданно? Вы ждали, что я скажу "нет, не нужно"? Но вспомните: я настолько запутался в том, где чужое, а где подлинное, что уже потерял все ориентиры, а оценки посторонних еще более запутывали меня. Впрочем, можно сказать и обратное. Но и тогда, а теперь тем более, я бы не отказался от пережитого. Чем бы я стал без борьбы? Ведь распознавание самообмана и очищение от всего ложного и чуждого, от своего "чужого" и тех "чужих", которые стали частью моего Я, -- все это было борьбой первородного духа за самосохранение. В этой самозащите против интервенции, которую оппоненты называли интериоризацией, надеясь заставить склониться перед авторитетом науки, и происходило становление моего духа. Это и был процесс очищения! Но я, наверно, никогда самостоятельно не смог бы выбраться из этого театра мистификаций, который захватил меня и понес навстречу гибели, если бы меня неожиданно не вынесло на островок покоя больничной палаты, где появилась возможность прийти в себя, собраться с силами, обдумать происходящее и разобраться в себе.
       Я всю жизнь пересиливал себя, боролся с собой, стараясь соответствовать требованиям, которые предъявляли ко мне другие люди. И это стремление угодить окружающим делало меня рабом чужих представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо.
       Одно время я думал, что задача состоит в том, чтобы подняться как можно выше. Но поднимаясь и проходя по этажам власти, я чувствовал, что все дальше ухожу от себя и что не там, а быть может, в противоположном направлении нужно искать истинное -- оно не в том, чтобы быть похожим на других, а в том, чтобы найти себя в себе! Я понял, что честолюбие и тщеславие лишь миражи, а погоня за ними губительна для духа. Но как распознать чуждое и первородное в себе?!
       Я насиловал себя, заставляя достигать то, на что мне указывали как на цель жизни. И выдохся. А теперь вот лежу без сил, будучи уже не в состоянии бороться с собой и пересиливать себя.
       Стоило только расслабиться, как сразу пришло понимание. Но не подумайте, что я вышел победителем из этой схватки с самообманом и теперь владею собой, зная, как надо жить, и не имея никаких проблем. Как бы не так! Понимание от действия разделяет определенное расстояние, преодолеть которое подчас труднее, чем заучить многочисленные тома собраний человеческой мудрости. Для этого требуется прежде всего воля. Лишь она дает сцепку понимания и побуждения, приводя к поступкам. Если бы я жил на острове, все было бы проще. Но в том-то и дело, что помимо моей воли я возвращен в свои прежние обстоятельства, уже для того, чтобы, зная пленительные свойства и обманную суть искушения, преодолеть его соблазнительную легкость, дабы, выбрав себя, начать переделывать обстоятельства. Это постоянное преодоление и должно стать сутью моей новой жизни. До гармонии еще далеко, да вряд ли она возможна, поскольку жизнь эта, со всеми ее соблазнами, возможно, дана нам для преодоления всего чуждого в себе и взращения в опыте любви своего первородного духа".
       -- Всем привет.
       В палату вошел мужчина средних лет с перевязанной рукой и обвел всех веселым взглядом.
       -- Я к вам, -- сказал он и, подойдя поочередно к каждому, протянул для рукопожатия здоровую руку.
       -- Женя.
       -- Александр Иванович, -- недовольно пробурчал сосед Дмитрия с койки напротив.
       -- Евгений.
       -- Боря, -- весьма равнодушно заявил Димин сосед справа.
       -- Женя.
       -- Дима.
       Странно, но только благодаря новенькому Дмитрий узнал имена своих давнишних соседей по палате. Прежде никакого желания представляться и рассказывать о себе он не испытывал, поскольку все его мысли были заняты обретением душевного равновесия. Еще не найдя новой точки опоры, Дмитрий чувствовал, что как никогда верит в себя, и в то же время недоумевал: откуда взялась эта уверенность? Он ощущал, словно кто-то поддерживает его и, не позволяя скатиться в пропасть отчаяния, удерживает над бездной.
       -- Ну, как вы тут поживаете, как кормежка, чем занимаетесь? -- стал весело расспрашивать новенький, видимо, не привыкший унывать.
       По первому впечатлению это был компанейский парень, которому всегда и везде рады, кто не дает окружающим грустить и у кого, кажется, никогда не бывает проблем.
       Дмитрий молча наблюдал за весельчаком, а соседи неохотно удовлетворяли любопытство своего нового соседа по палате.
       -- Вот лежим, в потолок плюем. Сам знаешь, в больнице не сладко.
       -- Да бросьте вы, -- задористо парировал Женя. -- Лежать -- не работать. Да и медсестры тут, наверно, симпатичные. А?
       -- Ты-то сам как сюда попал? -- спросил Александр Иванович. -- Что с рукой?
       -- Да вот поехали вечером с другом кататься на велосипедах, а тут, как назло, яма. Велосипед, конечно, вдребезги. Ну а я плечо вывихнул.
       -- Как же тебя угораздило? -- с ехидцей спросил Борис.
       -- Выпили с приятелем, вот и не заметили ямы посреди дороги. Теперь рукой не двинуть. Ну да все это ерунда. Вы лучше расскажите, какие тут бабы?
       "Только Дон Жуана нам не хватало, -- подумал Дмитрий, и прежнее безразличное отношение к новичку сменилось неприязнью. -- Неужели у него нет никаких интересов в жизни, кроме женщин? Или для него они единственный способ самоутверждения?"
       -- Нам тут не до баб, -- с усмешкой произнес Александр Иванович. -- У меня радикулит, у Бори мениск на коленке, Ну а Дима, сам видишь, в каком состоянии. Так что мы тут только телевизор смотрим.
       -- А кроссворды любите разгадывать? -- спросил неунывающий Женя. -- Я лично очень даже предпочитаю. Вот взял с собой несколько штук. Кто знает, как назывался легкий наемный экипаж в Западной Европе?
       Женя обвел палату вопрошающим взглядом, но поскольку никто не ответил, задал другой вопрос:
       -- Ну, а как называется валюта Мьянмы?
       Дмитрий не любил разгадывать кроссворды, поскольку считал это занятие бессмысленным.
       "Что толку знать все ответы в кроссворде, но не знать, зачем и для чего живешь? -- подумал Дима. -- К чему обилие бесполезных знаний, когда главные вопросы остаются без ответа? Да будь у меня в памяти вся энциклопедия, умей я лучше других разгадывать и составлять кроссворды, но если это не учит жить, не помогает осознать смысл каждого дня, то какой прок от того, знаю я название роскошного материала для вечерних нарядов из шести букв или не знаю?"
       Пока Дмитрий размышлял над бесцельностью поиска ненужных ответов, Женя без посторонней помощи сумел разгадать начатый кроссворд и принялся за следующий. Он с таким упоением подыскивал возможные варианты и при этом был так по-детски счастлив, что трудно было ему не позавидовать. Каждый раз, когда ответы совпадали и по горизонтали и по вертикали, лицо Жени приобретало самодовольное выражение.
       -- Почти все разгадал, -- не без ребячьей гордости сказал Женя. -- Только не знаю, как назывался римский наместник во времена Иисуса Христа.
       -- Прокурор? -- предположил Александр Иванович.
       -- Прокуратор, -- поправил Дима, забыв о нежелании участвовать в бессмысленном занятии.
       -- Подходит! -- радостно воскликнул Женя. -- Точно, прокуратор.
       Легкость, с которой Евгений разгадывал кроссворды, удивила Дмитрия. Нельзя было не признать, что Женя много знает, хотя эти знания носили, по всей видимости, случайный, бессистемный характер. Но сам факт удержания в памяти такого объема сведений говорил о многом, а потому Дмитрий решил познакомиться с новичком поближе.
       -- Послушай, -- обратился он к Жене, -- какой смысл в разгадывании кроссвордов? Знаю я или не знаю, как называется ювелирная техника из девяти букв, это ведь ровным счетом ничего не значит. Что проку от всех этих знаний?
       -- А разве во всем обязательно должен быть какой-то смысл? -- парировал Женя. -- Нужно ведь чем-то заниматься. К тому же, когда разгадаешь сложный кроссворд, начинаешь себя уважать.
       "Как я и предполагал, это прежде всего потребность в самоутверждении", -- подумал Дмитрий, и спросил:
       -- Если я не умею как ты лихо разгадывать кроссворды, что же мне, перестать себя уважать?
       -- Не умеешь, так не умеешь. А я умею. Вот и все, -- спокойно ответил Женя.
       "Нет, тут есть еще что-то, -- усомнился Дмитрий, -- И скорее всего, завышенная самооценка".
       -- Может, в картишки сыграем? -- предложил Женя.
       -- Не люблю азартные игры, -- отказался Дмитрий.
       -- А я вот очень даже уважаю. Ведь игра позволяет узнать, счастливая у тебя судьба или нет. Может, сыграем на удачу?
       -- А что такое удача?
       -- Не знаю. Да и зачем знать?
       -- А что такое, по-твоему, судьба?
       -- Я предпочитаю об этом не задумываться. Думай не думай, все равно ничего не изменится.
       -- Разве то, что ты узнаешь о себе и об окружающем мире, не меняет твоей жизни?
       -- А почему она должна меняться?
       -- Послушай, неужели ты не хотел бы узнать свою судьбу?
       -- Конечно, хотел бы, -- не задумываясь, ответил Евгений. Но спохватившись, добавил: -- хотя, наверно, нет. Да и зачем? Живу себе и живу как придется.
       Поскольку Женя выглядел человеком незаурядным, Дмитрий решил задать ему вопросы, в поисках ответа на которые мучился сам.
       -- Но ведь нельзя жить, не задумываясь над тем, зачем и для чего живешь?
       -- Почему же нельзя, можно. Разве я всегда должен думать о том, что совершаю? Да и какой прок размышлять о завтрашнем дне, когда не знаешь, что может случиться сегодня? А тебе разве не лень все время мозгами шевелить?
       -- Нет, потому что это и есть моя жизнь. Не может быть лени там, где начинается самореализация.
       -- Непонятно ты говоришь.
       -- Что же здесь непонятного?
       -- Для меня слишком сложно. Да и не хочу думать.
       Судя по тому как отвечал Евгений, разговор был ему не интересен. Очевидно, он старался не задавать себе трудных вопросов, чтобы не терзаться сомнениями в том, правильно ли прожит день. Но Дмитрий уже не хотел бросать начатого разговора, который был ему необходим, как пища, ведь ни с кем из соседей по палате он не разговаривал на подобные темы, а новичок казался находкой среди нудных будней вынужденного бездействия.
       -- Жизнь хитрая штука, -- позевывая, заметил Женя.
       -- Это мы хитрим, а не жизнь, -- спокойно возразил Дмитрий. -- Самообман как наркотик, отвыкнуть от него практически невозможно. Мне жизнь представляется блужданием в темном лабиринте в поисках выхода. А тебе?
       -- Разве нельзя ничего не искать и жить спокойно? Лично я плыву по течению, и доволен.
       -- Ну и куда плывешь?
       -- А почем я знаю. Да и зачем знать?
       -- Чтобы предвидеть и управлять, -- не унимался Дмитрий. -- Ведь должна же быть в жизни какая-то цель.
       -- Разве вообще может быть у жизни цель? -- ложась на кровать, равнодушно произнес Женя. -- Да и зачем думать над тем, что ждет впереди? Если что-то неминуемо произойдет, все равно ничего не изменишь. Чему быть, того не миновать. Так стоит ли об этом раздумывать? Гораздо лучше просто жить и наслаждаться всеми доступными удовольствиями.
       Дима почувствовал, что ему нечего возразить. По-своему Женя, безусловно, был прав.
       Трудно сказать, что правильнее: усиленно грести, стремясь побыстрее приблизится к финишу, или же плыть по течению, наслаждаясь покоем и красотой окружающей природы. Но если бросить весла и отдаться на волю волн, то в чем тогда отличие между движением мудреца по течению и бездумным скольжением по реке жизни?
       -- Ты же умный парень, Женя, и не можешь не понимать, что за всей этой суетой скрывается нечто главное, ради чего мы живем. Да и в самом течении жизни есть какая-то закономерность.
       -- Может быть. Только что мне до того? Даже если я буду думать, зачем и почему течет река, у меня в жизни ровным счетом ничего не изменится. Важно лишь, куда и откуда она течет.
       -- А если вдруг возникнет преграда? Ведь не всегда жизнь течет плавно, встречаются и пороги. Как ты определишь, к какому берегу пристать и с какой стороны обходить препятствие?
       -- В моей жизни, слава богу, не было никаких особых преград и, надеюсь, не будет.
       -- А если все-таки возникнут? Ты же сам сказал, что не знаешь, что может ждать впереди.
       -- Вот когда возникнут, тогда и будем думать.
       -- А я полагаю, -- вмешался в разговор вошедший в палату незнакомец, по всей видимости, сосед по отделению, -- человек всегда должен быть чем-то занят, иначе всякая чепуха в голову лезет. До хрена думать вообще вредно.
       -- Саша прав, -- поддержал гостя Борис.
       -- Но ты же неглупый человек, -- вновь обратился к Евгению Дмитрий, -- и не можешь не размышлять, для чего живешь. Ведь даже плывя по течению, невозможно не задумываться над тем, что во всем присутствует какой-то смысл.
       По виду Жени нетрудно было догадался, что он хочет закончить неприятный для него разговор.
       -- Не надо человеку забивать голову всякими мыслями, -- сказал Саша. -- Она должна быть светлой и прозрачной, свободной от всяких философий.
       Дмитрий даже не нашелся, что ответить на подобное высказывание.
       Позвали на обед, и разговор прервался.
       "Может быть, я просто влез человеку в душу, и это вызвало естественное отторжение, -- предположил Дима. -- Каждый защищается от постороннего вмешательства, скрывая от всех, а прежде от себя самого неразрешимые вопросы. Но если бы я не испытывал симпатии к Жене и не ощущал некой схожести между нами, то вряд ли стал докучать ему расспросами. Пытаясь узнать человека получше и обрести единомышленника, я прежде раскрываюсь сам. Вот и в Жене я почувствовал нечто родное -- душу неуверенную, пытающуюся спрятаться в повседневной суете от мучительных сомнений, которая спасается бегством от себя через наиболее легкие способы самоутверждения. А ведь еще недавно так жил я сам.
       Кажется, словно это было вчера. Я уплывал подальше от людей вниз по лесной речушке, петляющей среди дикого леса, предполагая, что ключ к постижению всех тайн мира заключен в умении оторваться от суеты. Сидя в лодке и с нетерпением ожидая, что откроется за следующим поворотом реки, я ощущал себя удивительно молодым; когда же греб, поднимаясь вверх по течению, то с грустью наблюдал, как исчезают, словно уходящие годы, за поворотом знакомые места, каждый раз гадая, какие новые преграды ждут меня впереди. Что же давало наибольшее постижение бытия: когда не сопротивляясь плыл по течению или когда с трудом преодолевал встречающиеся преграды?
       Плавное течение убеждало полностью отдаться удивительному ритму покоя, с которым река вползала в кажущийся покинутым всеми лес. Зацепившись за островок незабудок, лодка останавливалась, и нужно было взять весла, чтобы продолжить движение. Но стоило только подумать об этом, как неизвестно откуда взявшийся ветер сносил лодку, и в естественном скольжении вновь открывалась возможность познавать тайну окружающего мира. Русло, образованное, быть может, тысячелетиями, позволяло, полностью доверившись мудрому течению реки, не застревать надолго у очередного препятствия.
       Даже продолжительное время оставаясь в неподвижности, я не испытывал желания поскорее взять в руки весла. Каждый раз вынужденная остановка дарила неожиданную встречу, посредством которой природа раскрывала тайный смысл своего откровения. Но стоило только попытаться вырулить между встречающимися на пути препятствиями, как тотчас пропадало и чувство покоя, и неслышный ритм дикой лесной жизни, сливающийся с биением сердца, и ощущение полного растворения в беззвучном колыхании деревьев.
       Я плыл в тишине этой давно позабытой, а потому непонятной жизни, и только память чувств откликалась всплесками радости на шорох скользящей мимо прибрежной травы да на грациозный танец водорослей в прозрачной воде.
       Готовая принять в себя все, вода олицетворяла саму жизни, даря покой и защиту. В ней растворялись все несчастья и беды, а мерное течение реки вселяло покой и уверенность в неизменности всего, ведь жизнь могла исчезнуть только вместе с водой. Как много заключено и в то же время скрыто от глаз в прозрачности воды. Она чиста и холодна, но может быть теплой и грязной, может превращаться в пар и в лед, оставаясь все той же, меняя лишь формы, но всегда сохраняя свои свойства, -- а потому не существует ничего более изменчивого и постоянного, чем вода. Не это ли идеальная форма существования?
       Звук весел заставлял взлетать с насиженных мест диких уток, а мое молчаливое, созвучное лесной тишине движение по течению позволяло увидеть удивительный и непостижимо прекрасный танец купающегося в прохладных водах ужа.
       И все-таки я чувствовал себя здесь чужим. Мое присутствие нарушало неслышную гармонию лесных шорохов. Вторгаясь на чужую территорию, я ощущал, как сотни глаз настороженно наблюдают за мной. Беззвучно скользя вместе с рекой мимо сказочной красоты полян, я чувствовал себя в гораздо большей степени близким этой лесной тишине, нежели суетливому шуму людских сообществ.
       Как приятно молчать...
       Проплывая под нависшим над рекой сухим деревом, я невольно спрашивал себя: готов ли умереть прямо сейчас, если дерево упадет на меня, и что думать, если оно обрушится минутой позже. Трудно было не размышлять над тем, что, возможно, для кого-то это падающее дерево станет судьбоносным.
       Я плыл все дальше и дальше, не желая думать о том, что ждет меня за очередным поворотом и где, собственно, эта река кончается. Хотелось, чтобы она не кончалась никогда, хотелось позабыть обо всем на свете и, став частичкой леса, в тишине спокойно наблюдать за байдарочниками, которые проплывали мимо покоя и красоты, спеша к устью реки и не замечая моего счастья.
       Не хотелось никуда спешить, и при каждом повороте сердце сладостно замирало в предвкушении еще большей красоты. Река, деревья, птицы, рыбы становились родными, когда я черпал в них неизведанное ранее переживание, представляя себя соломинкой, наравне с другими, плывущими из ниоткуда в никуда.
       Хотелось остановить мгновение этого счастья, слиться с ритмом танцующих водорослей, раствориться в покое окружающего леса, стать все равно кем, лишь бы остаться в этом счастье навсегда. Однако течение неумолимо несло меня дальше, оставляя в подарок лишь фотоснимки воспоминаний.
       Я вдруг испытал блаженство -- то чувство, которое искал и не находил в окружающих меня людях. Здесь, в лесу, все источало любовь!
       Мыслей не было никаких, и я был открыт всему вокруг, ощущая одушевленность пространства, в которое погружался, все более углубляясь в безлюдный лес. Покой безмолвной природы проникал в меня, наполняя душу необъяснимой радостью и умиротворением.
       Какая удивительная природа! Как удивительна природа! Что может быть прекраснее цветка и выше этих самых высоких деревьев? Цветок -- само совершенство! У него есть все, и ему ни от кого ничего не нужно. Он распускается, и все восхищаются им. Почему мы не такие? Разве бесконечные попытки утвердить себя среди подобных не есть нечто абсолютно недостойное совершенства этой травы и полей, этой мудрой реки, спокойно бегущей из бесконечности в бесконечность, этого зовущего неба и благосклонного ко всему солнца? Только моя жизнь конечна и беспокойна, поскольку вся посвящена совершенно чуждой идее самоутверждения. Кому и что я хочу доказать? Цветы распускаются каждой весной, не требуя ни от кого признания и восхищения; они растут для себя, но все ими любуются, восторгаясь их красотой и совершенством. Нет среди этой травы и деревьев ничего чуждого им, кроме разве что людей с топорами.
       Полностью растворившись во вседостаточности покоя и позабыв о себе, невозможно не почувствовать себя частичкой единого мира, своим среди родной природы -- цветком или камнем в реке, дрожащим листком на осине или стебельком травы, безмятежно колышущимся вместе с порывами ветра. Здесь нет чужих. Даже в вывороченных корнях упавшей ольхи видны ростки другого дерева, и сама ольха не собирается умирать, а лежа продолжает цвести, рассеивая вокруг семена новой жизни. И никто здесь не чужой. Мы все живые!
       Лодка остановилась, уткнувшись в островок незабудок.
       Стоит ли торопиться? Кто знает, что ждет впереди? Быть может, именно бессмысленная спешка приведет к тому, что нависшее над рекой дерево упадет в тот самый момент, когда я буду проезжать под ним. Кого тогда винить?
       Я замер, и почти сразу на руку села стрекоза. Время от времени она как-то странно поворачивала головой, крылья ее вздрагивали, а кончик хвоста ритмично пульсировал. Глядя на удивительное насекомое, я вспомнил, как в детстве приятели ловили стрекоз и отрывали им крылья, интересуясь тем, как будут вести себя те, кто привык летать. Вспомнив этот неприятный эпизод, я подумал о том, что люди есть лишенные крыльев создания, которые никак не могут отвыкнуть от привычки летать.
       Стрекоза взлетала и вновь садилась на прежнее место. Казалось, она нисколечко меня не боится. И даже мое естественное шевеление затекшими конечностями не пугало ее.
       На неподвижную ногу вскочил кузнечик и стал стрекотать. Прилетела еще одна стрекоза и, сев на руку, уставилась на меня. Было такое ощущение -- нет, на самом деле! -- она с любопытством разглядывала меня, и при этом никак не могла понять, что я такое и зачем здесь сижу. Кузнечик от движения ноги вспрыгнул и приземлился в траву. Я вдруг устрашился мысли, что могу нечаянно его раздавить. Это было все равно что раздавить себя. И почему мы, люди, такие бесчувственные!?
       А стрекоза все сидела и сидела у меня на руке. Рядом с ней приземлилась ее подружка, и по всей видимости, они чувствовали себя достаточно уютно.
       Стоило замереть на какие-то пять минут, как я стал частью природы, а ее представители сразу же приняли меня в свою семью. Ведь я не источал смерти!
       Рассматривая стрекозу, я не мог избавиться от мысли, что это создание гораздо совершеннее меня. Может быть, они -- эти стрекозы и бабочки, жуки и кузнечики -- сменят человека после его самоубийственных войн. Воистину, достойная замена homo... sapiens как-то не поворачивался произнести язык.
       И кто может утверждать, что стрекозы не размышляют? По тому, как вела себя моя гостья, трудно было не заключить, что ее поведение осмысленно. Ведь она даже установила со мной доверительные отношения и вела себя так, как я вел себя с нею.
       Вдруг стрекоза стремительно взлетела и, покружив у меня над головой, вновь села на свое привычное место. Я заметил, что во рту у нее зажата какая-то мошка. Стрекоза стала старательно пережевывать эту мошку, пока окончательно не проглотила ее. Тут от кончика хвоста стрекозы отделился маленький кусочек и упал в траву. По всей видимости, предположил я, она совершила то, что делают все живые существа не реже одного раза в день. Я неловко повернулся всем телом, тотчас стрекозы испуганно взлетели и стали кружить надо мной. Но как только я замер, они вновь приземлились на прежнее место.
       Я достал тетрадь, и стрекоза тотчас уселась на раскрытые страницы прямо у моих пальцев. Только подумал, что движением руки могу задеть гостью, как она сразу же взлетела и пересела на другую страницу, уже исковерканную записями. Стрекоза сидела на моих каракулях, мотая головой, отчего я усмехнулся, подумав: "Читает".
       Мои движения руками и ногами уже не пугали двух других насекомых, сидящих на мне, и они продолжали как ни в чем не бывало греться на солнышке. И я грелся вместе с ними.
       Глядя на стрекоз, я невольно и себя представил стрекозой, подумав о том, что поступал бы точно так же, как они. Ведь лишь среди себе подобных вспоминаешь, кто ты есть такой.
       Я приблизил ладонь к лицу и увидел ажурные крылышки стрекоз, их ушки и усики и огромные глаза, внимательно смотрящие на меня.
       Восхищаясь красотой стрекозы, я невольно подумал о том, что предел технического совершенствования -- это совершенство самой природы. И почему люди, глядя на вертолет, восхищаются своим достижением, тогда как живое творение почему-то не наводит на мысль о Создателе. Разве стрекозы могли появиться из ничего, точнее, в результате долгой эволюции?
       Трудно сказать, кто более совершенен. И чего это я вдруг решил, что человек высшее творение? Наши технические усовершенствования лишь жалкие попытки скопировать чудо живой природы. Быть может, мир насекомых, гораздо более многочисленный и разнообразный, чем мир млекопитающих, придет на смену человеческой цивилизации?
       Приблизив руку вплотную к глазам, я очень удивился, обнаружив, как стрекоза, вращая своими глазками, рассматривает меня. Я смотрел на нее, а она разглядывала меня. И тут я подумал, что стрекоза наверняка не просто смотрит, но и рассуждает о том, что видит.
       О чем она думала? Может быть, о том же, что и я?
       Очевидно одно -- ей интересно! Я ей интересен!!!
       Стрекозы меня понимают. А я их?
       Бабочки-красавицы, кто и зачем дал вам крылья?
       Что это они делают?! Ах, да... Вот и мухи тоже, и лягушки. А что же я? Кому нужен я? И зачем?
       Черно-желтые тона начинающего осенеть леса околдовывали своими изумительными оттенками. Запах упавших листьев пьянил. Не хотелось возвращаться. Склоняющееся солнце мелькало сквозь желтые листья и черные ветви, ослепляя своим сиянием. Я закрыл глаза, подставив всего себя под пронзающие лучи заходящего солнца, свет наполнил меня, и я замер, чувствуя, как очищаюсь его золотом.
       Надо было двигаться дальше.
       Надо? Нет, не надо, ничего не надо -- мы только хотим или не хотим!
       Если бы не препятствия, я бы ничего не понял. Случайностей не бывает, и все происходит как д?лжно. Но никто не знает, как именно.
       Я приподнял ногу, чтобы не раздавить неподвижно сидевших стрекоз. Они даже не шелохнулись. Поднял руку, решив помахать на прощание. Стрекозы взлетели и тут же вновь уселись на мою ногу. Я махнул им рукой, но они не улетели, а возвратились на прежнее место.
       Нет, они определенно все понимали!
       Жаль было расставаться, ведь они так привыкли ко мне, а я к ним, и мы приручили друг друга. Разве люди способны так быстро довериться более сильному существу?
       Я вдруг подумал, что чужой это тот, кто относится к окружающим с подозрением и страхом, тем самым делая себя чужим".
       Выгибая спину, вошел белый кот.
       Дмитрий решил позвать гостя, и произнес традиционное "кис-кис-кис". Кот медленно повернул голову и внимательно посмотрел на человека. От этого взгляда Дмитрию стало не по себе. Ему всегда нравились альбиносы, наверно, потому что сам чувствовал себя белой вороной. Однако этот кот был необычный. Один глаз у него был зеленый, другой голубой, а взгляд настолько понимающий, что Дмитрий подумал: "Вот и не верь после этого в переселение душ".
       Часто, глядя на домашних животных, Дмитрий замечал, что он поступал бы точно так же, как поступают собаки или кошки, если бы обладал их телом. Невольно возникала мысль, что у людей просто иные возможности, поскольку иные тела, а все остальное примерно то же самое, и животные отнюдь не глупее людей.
       Кот подошел к кровати и, мягко прыгнув, оказался возле рук Дмитрия. Предварительно тщательно обнюхав Димин нос, кот плавными движениями взобрался на плечо, а затем перебрался на голову, где и лег свернувшись. Дмитрия нисколько не смутило такое поведение кота, хотя отчасти и удивило. А кот, как ни в чем не бывало, лежал на голове Дмитрия, чувствуя, по всей видимости, себя весьма комфортно.
       -- Что это у тебя? -- удивившись, спросил Женя, вошедший в палату первым.
       -- Не видишь что ли? Кот.
       -- А чего он у тебя на голове сидит?
       -- Наверно, воображает себя человеком.
       -- Кошку ему надо, вот и все, -- присоединился к разговору вошедший Александр Иванович.
       -- Ничего-то вы не понимаете, -- произнес за кота Дмитрий. -- У меня, может быть, экзистенциальный вакуум, а вы мне кошку.
       Видимо, оставшись недоволен обсуждением собственной персоны, кот соскочил с головы Дмитрия и грациозно исчез за дверью.
       -- Остался последний вопрос, на который никак не могу найти подходящий ответ, -- сказал Женя, обращаясь к Дмитрию. -- Может, знаешь? То, в чем нуждается каждый.
       -- Деньги, -- подсказал Борис.
       -- Я сам так вначале подумал. Но не подходит, -- с сожалением произнес Женя.
       -- Что же тогда это может быть? -- в недоумении спросил Борис.
       -- Наверно, что-то наподобие сна или еды, -- предположил Саша, вновь зашедший в гости. -- А может, основной инстинкт?
       -- Букв сколько? -- поинтересовался Александр Иванович.
       -- Шесть.
       -- Деньги, конечно, что еще может быть.
       И хотя Дмитрий не размышлял вместе со всеми, ответ пришел неожиданно, причем безо всяких сомнений в его правильности.
       -- Любовь.
       -- Ерунда, -- усомнился Боря.
       -- Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда, -- сострил Саша.
       -- Подходит! -- радостно воскликнул Женя.
       -- Мало ли, что подходит, -- заметил Александр Иванович. -- Наверно, что-то другое.
       -- Почему именно любовь? -- вновь засомневался Борис. -- Я лично много в чем нуждаюсь, и любовь отнюдь не самое необходимое.
       -- Да потому что благодаря любви существует все на земле, -- не колеблясь, заявил Дмитрий неожиданно для самого себя. -- Ведь если бы исчезла любовь, то прекратилась бы и жизнь. Любовь все побеждает, и ничто не может победить ее. Да и что вообще у нас есть в жизни кроме любви?
       -- Глупости, -- парировал Женя. -- Оставь свои иллюзии и посмотри на мир без розовых очков. Неужели ты не видишь, что жизнь вовсе не такая, какой ты ее себе представляешь?
       -- Вся наша жизнь состоит из иллюзий. И кто знает, какая она, жизнь?
       -- В ней полно жестокости и злобы, а потому глупо рассчитывать, что любовью можно что-либо изменить.
       -- А я уверен, существуют законы морали, которые люди могут не знать, но которым непременно следуют.
       -- Ты смешной. Какая может быть у убийцы мораль? Все только внешне созданы по подобию божьему, а на деле... Если бы люди придерживались заповедей, то были бы святые.
       -- Но это не значит, что закона не существует.
       -- Кто не признает морали, для того она и не существует. Убийца тоже полагает, что убивать можно.
       -- Скорее знает, что убивать нельзя, но чем-то себя оправдывает.
       -- Ты идеалист. Думаешь, если ты руководствуешься десятью заповедями, то и другие точно так же поступают. Нет, все люди разные и у каждого своя мораль. Если хочешь -- подставляй другую щеку, я же не разделяю этого принципа.
       -- Но ведь другого способа нет. Зло можно победить только добром.
       -- Нет уж, с хамами нужно по-хамски.
       -- Но я не хочу отвечать на зло злом, понимаешь ты, не хочу!
       -- Значит, будешь бит.
       -- По-твоему, обманывай или обманут тебя, бей сам, если не хочешь быть битым. Так, что ли?
       -- Точно. Надо приспосабливаться. Лучше гнуться, чем переломиться.
       -- Но я не хочу поступаться принципами.
       -- Иначе не выживешь. Жизнь состоит из вранья. Если все честно, как положено, поступать будут, то и жизни никакой не будет. Например, инспектор знает, что ты врешь, но делает вид, будто верит; и ты ему за это платишь. Все играют в эту игру. В ней и заключена сермяжная правда жизни.
       -- Неужели невозможно жить честно?!
       -- Кому нужна твоя честность?!
       -- Прежде всего мне самому.
       -- Честные долго не живут.
       -- Неужели нужно все время хитрить? Разве нельзя по правде?
       -- Да ты что, вчера родился? Не витай в облаках. Честными могут быть только дураки.
       -- Ну почему, если видят, что человек порядочный, непременно наровят его обмануть?
       -- Дураков учат. Меня вот недавно обсчитали в магазине. Я говорю продавщице: "Чего вы меня обсчитываете, как вам не стыдно". Она стала извиняться, но я-то вижу -- она сожалеет, что не удалось ей меня объегорить. Тогда я ей решил объяснить: "А если бы я решил вас обмануть, как бы вы поступили?" Она: "Простите, извините, я не хотела", -- а по глазам видать, нисколечко ей не стыдно, только не знает, как от меня избавиться. Тогда я решил ее присовестить и говорю: "Неужели нельзя честно, по совести?" А она, глядя мне в глаза, отвечает: "Вы что, с луны свалились? Да где вы видели честно и чтоб по правде? Меня все обманывают, вот и самой приходится обсчитывать. А не обманешь -- не проживешь". Вот и получается: как с тобой поступают, так и сам поступай.
       -- А я слышал иначе: чего себе не желаешь, того и другим не делай.
       -- Это правило известно давным-давно, только люди все равно поступают иначе.
       -- Не все.
       -- Все! Вот недавно купил я картошки, а дома обнаружил, что она гнилая. Вернулся, и говорю продавщице, которая, к тому же, моя знакомая: "Как же можно своих обманывать?"
       -- А у нее "свои" только деньги.
       -- Точно. В честных нуждаются, чтобы было кого обмануть. Все врут, и тот, кто не захочет обманывать, вряд ли сможет выжить среди привыкших врать. Его примут за дурака или за идиота. Так что все твои, Дима, рассуждения -- оторванная от жизни философия.
       -- Если мои представления не соответствуют общепризнанным, это еще не свидетельствует об их неистинности. Да и что есть жизнь как не набор установленных правил? Твое понимание действительности есть не что иное, как узаконенное подавляющим большинством представление о том, что является наиболее ценным в жизни, что составляет цель и смысл человеческого существования. Вот, например, какие у тебя принципы?
       -- А у меня их нет.
       -- Как же можно жить без принципов?
       -- Принципы мои все материальные: чтоб деньги платили, больше мне ничего не надо. А будут все сыты, значит, будут и довольны.
       -- Но человек не животное; ему, чтобы быть довольным, недостаточно быть сытым.
       -- Меня лично это вполне устраивает.
       -- Дело нужно делать и деньги зарабатывать, а не болтать.
       -- Но разве деньги способны принести счастье?
       -- Сами по себе, конечно, нет, но работа придает смысл каждому дню.
       -- Любая работа?
       -- Конечно, только та, что по душе. Когда работаешь, некогда задумываться над смыслом жизни, да и незачем.
       -- Некогда не означает незачем.
       -- А тебе разве деньги не нужны?
       -- Как не нужны?! Только не в них счастье.
       -- Знаю-знаю, не в деньгах счастье, а в их количестве.
       -- Именно так. Мне не нужно много, точнее, столько, чтобы не быть голодным и бездомным, потому что покой и любовь живут не в богатых домах, а там, где радость не связывается с количеством вещей. Счастье приходит с солнцем, дождем, улыбкой ребенка, осенним листопадом, а не со счетом в банке. Главное в деньгах -- это твое к ним отношение. И хотя деньги отчасти выражают зависимость от жизни, именно поэтому относится к ним нужно нематериально. Вообще, работать ради накопительства -- значит работать против себя. Чем больше денег, тем больше беспокойства. Радость не увеличивается от количества приобретаемых вещей. Счастье ведь купить невозможно.
       -- Да, но и без денег счастья нет.
       -- А сколько тебе нужно, чтобы быть счастливым?
       -- Много.
       -- А вот мне для счастья деньги не нужны. У человека всего достаточно. Проблемы возникают, когда хочется еще больше. Поэтому нужно научиться довольствоваться тем, что имеешь. Вопрос лишь в том, чего ты хочешь от жизни. Сложности возникают, когда люди начинают что-то делить, и при этом каждый тащит одеяло на себя. Когда деньги делаются эквивалентом человеческих отношений, то, сами того не замечая, люди превращаются в кошельки. Деньги портят отношения между людьми. И вообще, ради чего живет человек и в чем видит смысл своего существования, легко понять из того, как и на что он тратит заработанное.
       -- Но ведь без денег никуда ни денешься.
       -- Дело не в деньгах, а в свободе от них.
       -- Один из вас материалист, а другой идеалист, -- заметил молчавший до этого Александр Иванович.
       -- Но ведь нужно добывать средства к существованию.
       -- А зачем вообще существование?
       -- Но что-то ты ешь?
       -- Конечно. Однако работа ради хлеба насущного не должна противоречить главному. А ради главного можно пожертвовать всем. Живем ведь не для того чтобы жрать.
       -- Однако приходиться уделять время и на добывание куска хлеба.
       -- На самом деле, человеку не так уж много нужно.
       -- А если нет необходимого?
       -- Кому что надо. Я вот, например, все свое ношу с собой.
       -- Я так не могу!
       -- Можешь. Попробуй отбросить ненужное.
       -- Мне много нужно.
       -- Но необходимого, как правило, не оказывается в трудный момент. Поэтому важно понять: в чем нуждаешься постоянно и что может потребоваться тебе в экстремальной ситуации, а без чего сможешь обойтись.
       -- Мне элементарно необходимого требуется много.
       -- Ты сам придумываешь себе потребности. Счастлив тот, кто свободен, потому что свобода есть умение признать нужное ненужным. Именно зависимость от потребностей делает человека несвободным, тогда как способность отказаться от необходимого дает ощущение независимости.
       -- А мне именно деньги дают независимость.
       -- Это заблуждение. Деньги не дают свободы, потому что свобода не деньгами покупается.
       -- Демагогия! Чтобы выйти из тюрьмы под залог, нужны немалые средства. А что касается свободы, то ее не существует -- всегда есть обстоятельства, от которых зависишь.
       -- Но обстоятельства можно либо принимать, либо не принимать в расчет.
       -- Демагогия!
       -- Полная свобода только у бога. И то его заставили полюбить человека, -- вставил молчавший до этого Саша.
       -- А мне кажется, что свобода не самоцель. Она всегда для чего-то. Поэтому абсолютная свобода никому не нужна.
       -- Любая цель это уже несвобода.
       -- Если свобода для себя самой, то зачем она.
       -- А я вам вот что скажу: необходимость жить заставляет заниматься тем, что дает средства к существованию.
       -- А по мне, хоть умирать буду, а торговать не пойду. Я получил образование, всю жизнь честно работал, и менять образ жизни на старости лет для меня непосильно. Торговать -- это совсем другая психология.
       -- Так всегда бывает: какая-то работа является самореализацией, а какая-то ее обеспечением. Но когда работаешь для души, то можно и без денег, потому что такой труд сам по себе доставляет удовольствие. Ведь то, что мы стремимся приобрести с помощью денег, на самом деле дается совершенно бесплатно. Однако мы привыкли покупать удовольствия, вместо того чтобы взять радость даром, причем безо всяких хлопот.
       -- Ты что, можешь прожить без денег?
       -- Нет, конечно. Но деньги, которые достаются ценой уступок собственной совести, мне не нужны.
       -- А если совесть дала добро?
       -- Каждый отличает деньги, которые не приносят уважения себе. Если сможешь вернуть их и почувствуешь при этом облегчение, значит, это были неправые деньги. Сколько раз бывало: стоило мне только отказаться от претензий на спорную собственность, как сразу же менялось отношение к человеку, покушавшемуся на мое имущество; я начинал чувствовать себя свободным, и на смену враждебности приходила любовь.
       -- Но ведь каждый стремится к достатку и лучшей жизни. Разве не так?
       -- Достаток это когда достаточно, а лучшая жизнь -- отнюдь не материальный комфорт. И вообще, работать ради материальных благ все равно что совершать духовное самоубийство. Давно известно -- невозможно служить одновременно Богу и маммоне. Вот скажи, чем ты будешь заниматься, когда не будет нужды зарабатывать деньги? Чего вообще хочет человек, когда у него есть все?
       -- По-твоему, нельзя заниматься бизнесом и быть при этом нравственным человеком?
       -- Если прибыль для тебя не главное, то это уже не бизнес, а благотворительность. Но если ты предприниматель, то обязательно руководствуешься законом выгоды, а значит, рано или поздно окажешься перед выбором: либо быть честным, либо иметь как можно больший доход. Кто делает деньги, часто не способен заметить того, что не имеет цены. По себе знаю: когда поступаешь бескорыстно, это часто вызывает большее подозрение и недоверие, чем когда пытаешься обмануть.
       -- Ты просто работать не хочешь.
       -- Хочу, но только честно.
       -- Если бы хотел, давно бы нашел работу.
       -- Не могу. Я желаю работать без обмана, а меня почему-то всегда наровят обхитрить. Видят, что перед ними честный человек, значит, думают, дурак, и пытаются обмануть. А я вовсе не дурак, и то, что меня надуть хотят, вижу. Когда же даю понять, что хитрости для меня белыми нитками шиты и обмануть себя не дам, то почему-то от меня сразу стараются избавиться. Если не соглашаешься быть обманутым, в любом случае уходи по собственному желанию. Причем еще обижаются, когда не позволяешь себя обвести вокруг пальца.
       -- С волками жить -- по-волчьи выть.
       -- Все только и думают, как нажиться друг на друге. Я потому не могу нигде устроиться, что везде требуются лишь исполнители. Меня интересует прежде всего сама работа, а не сколько за нее платят. Важны не деньги, а возможность реализовать себя. Что толку в деньгах, если на них нельзя купить главное.
       -- А что главное? -- спросил Боря.
       -- Каждому свое. Для меня лично это любовь.
       -- Будут деньги, будет и любовь.
       -- За деньги можно купить наслаждение, но не радость, так же как покупается секс, но не любовь. Просто зарабатывать деньги -- неинтересно. Можно подумать, что на большее, чем высчитывать прибыль, человек не способен. Для ума это всего лишь арифметика.
       -- А ты кем работаешь? -- спросил Борис у Димы.
       -- Какая разница?
       -- А такая. Я руками работаю, а ты языком. Причем зарабатываю больше твоего раз, наверно, в десять. И мне не хватает. Дочка приходит, просит, хотя сама зарабатывает прилично. Ей тоже мало. Ты, Дима, просто завидуешь тем, кто умеет делать деньги, и потому все твои разглагольствования есть не что иное, как попытка оправдать собственную никчемность.
       -- Ум состоит не только в умении зарабатывать деньги, но и в умении от них отказываться.
       -- Но ведь, в конце концов, работать нужно, чтобы приносить обществу какую-то пользу.
       -- Какую-то меня не устраивает. Разве жизнь измеряется временем или оценивается деньгами?
       -- Вместо того чтобы демагогию разводить, поехали лучше с нами на прииски золото намывать.
       -- Зачем оно мне? Золото еще никого не сделало счастливым, скорее наоборот.
       -- Может оно и так, только без эквивалента -- никуда!
       -- Настоящий эквивалент -- то, что одновременно цель и средство. Люди сами отказываются от счастья, предпочитая своей любви чужие вещи. А потому каждый имеет то, что выбирает.
       -- Бросьте, сейчас главное выжить, -- заявил Александр Иванович.
       -- Нет, никогда и ни у кого выживание не было главной целью существования. Когда требовалось, то умирали ради других, сохраняя жизнь детям или же будучи не в силах предать.
       -- Вот я вас слушаю и удивляюсь. Вместо того чтобы дело делать и деньги зарабатывать, вы производите какой-то словесный понос. Время работает на тех, кто работает. Вы же только философствуете. Ты, Дима, просто неудачник. Ты мало думаешь о своей жене и ребенке. Ведь для того, чтобы обеспечить своей семье достойное существование, нужно иметь приличную зарплату. А то ты хорошую позицию занял: мне денег не надо, а то что ребенок будет получать мизерные алименты, это тебя вполне устраивает.
       -- Деньги может дать любой, а вот отцовскую любовь ничто и никто не заменит.
       -- Да ладно, знаю я все это. Сам, когда разводился с первой женой, такие хитрости придумывал. Ты разглагольствуешь о любви, а сам при этом оставляешь своего ребенка в нищете. Неужели тебе хватит тех денег, которые ты будешь получать по инвалидской пенсии? Нет, конечно. А ты еще обязан содержать жену и детей, чтобы они ни в чем не нуждались.
       -- Главное, в чем нуждается ребенок, это любовь. Все остальное приложится.
       -- Приложится?! Одежда и обувь стоят больших денег, а чтобы заплатить за образование детей, нужно вкалывать, не покладая рук.
       -- Как ты думаешь, что труднее: дарить вещи или любить?
       -- Если бы ты любил своего ребенка, то не обрекал его на нищенские алименты, а постарался побольше заработать, чтобы у него было все не хуже, чем у других.
       -- Мне кажется, что ребенку не так важно, во что его одевают, гораздо важнее, любят его или нет.
       -- Ну, это само собой разумеется.
       -- Многие родители предпочитают больше думать о том, во что одеть свое дитя и чем его накормить, стараются одарить множеством подарков, не давая при этом главного -- своей любви.
       -- В подарках и заключена любовь!
       -- Лично я из своего детства вынес не столько воспоминание о подарках, сколько сожаление о том, что родители уделяли мне мало времени. Те редкие минуты, когда отец и мать были со мной, их забота и внимание, остались в памяти навсегда.
       -- Нет, ты неисправимый идеалист.
       -- Да, я живу идеей. А чем живешь ты?
       -- Наверно, подумал, что я скажу -- желудком, так нет, -- заботами о своих близких. У меня есть жена, которую я люблю, дети, в которых души не чаю. Разве это не главное в жизни? Ради них я работаю от зари до зари и, в отличие от тебя, проявляю свою любовь к ребенку тем, что обеспечиваю его всем необходимым, а не занимаюсь словоблудием.
       -- Как бы мы ни были ответственны за своих близких, у каждого из нас своя судьба. И хотя человеческая жизнь состоит из участия в жизни других людей, каждый прежде всего отвечает за реализацию своего собственного предназначения.
       -- Это все философия. На самом же деле ты стараешься оправдать свое нежелание зарабатывать как можно больше денег, чтобы обеспечить своему ребенку достойное существование.
       -- Я хочу дать ему то, что невозможно купить ни за какие деньги. Если не будет любви и ласки, то вряд ли их отсутствие можно будет компенсировать подарками.
       -- Все эти твои идеальные схемы развалятся, как только столкнутся с реальной действительностью. Вот выселит тебя жена из твоей отдельной квартиры, присудят ей алименты, а ребенка своего как не видел, так и не увидишь. И никакой суд тебе не поможет. А когда захочешь встретиться с ребенком, то мать так ее подговорит, что услышишь нечто вроде того, что и мне пришлось услышать: "Скажи папе, что не хочешь его видеть и тебе с мамой лучше". Вот тогда посмотрим, какой будет твоя любовь.
       -- А почему я должен платить алименты, если мне не дают видеться с дочерью и на мои деньги жена содержит любовников? -- с горечью произнес Дмитрий.
       -- Вот то-то и оно, -- сказал Боря, ухмыльнувшись. -- Где же твое всепрощение?
       Дмитрий почувствовал, что ему нечего возразить.
       "Борис прав. Если жена обрушится на меня со всей своей злобой, то не знаю, смогу ли я ответить на ее ненависть любовью. А без этого все слова прощения чушь".
       Дверь отворилась, и в палату вошли двое незнакомых мужчин. У одного, явно южной национальности, рука была на перевязи, у другого забинтована голова.
       -- Все спорите, глотки понапрасну дерете.
       -- Это мои новые соседи по палате, -- представил вошедших Саша. -- Валера коммерсант, а это Рафик, тоже из "новых".
       -- Об чем базар? -- спросил Рафик.
       -- Да об смысле жизни, -- усмехнулся Борис.
       -- Давайте лучше выпьем, -- предложил Валера.
       -- Вот это дело, -- потер руки обрадованный Саша. -- А то от ваших философий голова болит.
       Присутствующие стали доставать стаканы и кружки.
       -- А ты что же? -- обратился к Дмитрию Валера.
       -- Не хочу, спасибо.
       -- Нехорошо от коллектива отбиваться.
       Присутствующие, чокнувшись, выпили.
       -- А он у нас не как все, -- с усмешкой сказал Борис. -- Он у нас правильный: не пьет, не курит, бабами не интересуется; только философствует.
       -- Такие типы всегда подозрительны.
       -- Я просто хочу быть самим собой, -- попытался объяснить Дима.
       -- Человек, в натуре, всегда от кого-нибудь или от чего-либо зависит, -- заметил Валера.
       -- А мне кажется, всюду можно быть независимым, даже будучи несвободным, -- парировал Дмитрий.
       -- Если сам не выпьешь, то можешь нас заложить. Так что пей.
       -- Нет, спасибо, не хочу.
       -- А мы хочем. Правда, ребята?
       Гости стали разливать по кружкам вино. Дима почувствовал себя чужим среди хмельного веселья. Он хотел сказать, что пьянство это попытка заглушить голос в себе, но сдержался и только спросил:
       -- А зачем вы пьете?
       -- Чтоб жизнь хреновой не казалась, -- усмехнулся Валера.
       -- Разве у вас плохая жизнь?
       -- Хуже нашей не бывает, -- заявил Рафик.
       -- А ты что же, -- обратился к Дмитрию Валера, -- в самом деле не пьешь и баб не трахаешь?
       Дима лишь мотнул головой вместо ответа.
       -- Чего же ты хочешь?
       -- Чистоты.
       -- Ты что, типа, Учитель?
       -- Нет, я учусь.
       -- Может ты кришнаит, кун-фу или еще как?
       -- Я сам по себе.
       -- Ты сраный интеллигент, -- сказал быстро захмелевший Рафик. -- Разглагольствуешь о смысле жизни, а мы простые люди, живем, и все тут.
       -- Мы все просто люди, -- спокойно возразил Дима.
       -- Нет, мы разные. Вот ты, в натуре, на еврея очень похож. А меня все стремятся отсюда выжить. А почему? Потому только, что другой национальности. Говорят, поезжай к себе домой, нечего вам тут делать.
       И, выругавшись, Рафик угрюмо произнес:
       -- Мы здесь чужие! Никто нас не любит. Обзывают черными. Даже ненавидят. Причем только потому, что мы не такие как все. А чем мы хуже?
       -- А почему, действительно, ты не хочешь возвратиться домой? -- спросил Александр Иванович у Рафика.
       -- Там на войну заберут. А я никого не хочу убивать. Почему я должен стрелять в того, с кем, быть может, сидел за одной партой? Не хочу подчиняться этим дуракам политикам, которые на наших костях возводят себе дворцы.
       На скулах Рафика заходили желваки.
       -- Тебя что, и деньги не интересуют? -- спросил у Дмитрия Валера.
       -- Меня интересуют не деньги, а то, как человек проявляет себя по отношению к ним.
       -- Правильно ты говоришь, -- сказал Рафик. -- Чушь все эти шмотки, а деньги -- говно. Молодец! Но на еврея ты все равно очень похож.
       Присутствующие вновь подняли стаканы и, чокнувшись, выпили.
       -- Я вот тебе что скажу, -- обращаясь к Дмитрию, примиренчески произнес Валера. -- Каждый год приносит новый опыт, и каждый год ты будешь размышлять по-новому. Лет через пять вспомнишь, что сейчас говорил, и поймешь, что был ты молодой дурак, ничего не соображающий, фантазер, если, конечно, живой еще будешь к тому времени. Мне все твои рассуждения понятны, потому что я старше тебя.
       -- Разве старшинство определяется возрастом?
       -- Я так понимаю, ты хочешь докопаться до истины, фантазер, -- сказал Валера. -- Тогда ответь мне: существует ли для тебя непреходящие ценности?
       -- Все течет, все изменяется, как сказано в Библии.
       -- Семья это ценность непреходящая, -- не терпящим возражений голосом заявил Рафик. -- Для меня она основа основ. Я люблю свою супругу, хотя иногда и покупаю девочек для развлечений. Но когда проезжаю по району, где живет моя жена и ее родители, испытываю угрызения совести. Вот ты хочешь опровергнуть наши жизненные основы, а сам-то женат?
       -- Да.
       -- Как тогда только жена живет с тобой?
       -- Она и не живет.
       -- А почему бросила? Ведь ты не пьешь.
       -- Каждый выбирает по себе.
       -- А я скажу, почему от тебя жена ушла, -- сказал Валера. -- Ты должен быть обычным человеком, и тогда тебя будут любить. Вопрос только в том, сколько ты будешь выпивать и как часто ругаться. Всякого мужика в жизни держат три опоры: семья, работа и друзья. Без работы я ничто, без семьи одинок, а без друзей что за жизнь.
       -- Значит, я не мужик? -- спросил Дмитрий.
       -- Невозможно, чтобы кто-то один был прав, -- попытался примирить спорящих Борис. -- Лично меня подпитывает и служит катализатором жизненной энергии то, что я кому-то нужен. Если не нужен никому, то могу с легкостью уйти из этого мира. Я живу ради своей семьи и детей и в этом вижу смысл своего существования.
       -- Но таким образом ты превращаешь себя в средство. Разве ты рожден, чтобы кого-то обеспечивать? Или для того, чтобы совершить что-то сам?
       -- Очевидно первое.
       -- Но если все живут ради своих детей, то ради чего живут дети?
       -- Ради своих детей.
       -- Но тогда жизнь -- замкнутый процесс, не имеющий смысла.
       -- Цель жизни в ее продолжении.
       -- Но если дети умирают, значит, и смысл исчезает вместе с ними?
       -- Да, на время он теряется, -- согласился Рафик. -- Дети это всегда надежда, надежда на лучшее будущее, вера, что у них получится то, что не получилось у тебя.
       -- Но ведь это иллюзия, самообман, оправдание собственной несостоятельности.
       -- Может быть. Но лично я не видел смысла жизни до тех пор, пока моя нынешняя -- третья по счету жена -- не забеременела. С первой женой мы прожили десять лет, а потом я послал ее подальше, потому что ей уже ничего от меня не хотелось. Кому нужна женщина, которая говорит, что все может сама. Мне было тридцать шесть лет, у меня не было детей, и я уже потерял смысл жизни. Но я очень хотел ребенка, поскольку для меня это главное в жизни, и потому, как сучка, бегал по специалистам, разве только в гинекологическое кресло не залезал. Результаты всех обследований жены были доложены мне. А она рожать не собиралась, потому что у нее уже был ребенок от первого брака. Впрочем, если у тебя детей нет, ты не поймешь.
       -- У меня есть дочь, но жена увела ее с собой.
       -- И ты позволил?
       -- Я не стал разрывать дочь на части. И хотя потерял ребенка, но не лишился любви к нему.
       -- Если бы ты был нормальным человеком, кормил семью, жена бы тебя не бросила. Нужно деньги зарабатывать, тогда все у тебя будет.
       -- Ты предлагаешь продать себя за деньги, чтобы потом покупать наслаждения, а я предпочитаю получать удовольствие от жизни непосредственно.
       -- А шоколадку дочке ты на что купишь?
       -- Разве любовь проявляется в том, чтобы подарить шоколадку?
       -- Если ты задаешь такой вопрос, значит у тебя никогда не было любви к ребенку. Поверь, если ты останешься таким, каков сейчас, дочь твоя скоро скажет, что ей стыдно за своего ненормального отца. И вообще, про какую любовь ты говоришь?
       -- Про ту, которая учит прощать.
       -- Чтобы дерево тебя простило, если ты на него пописал? -- усмехнулся Валера.
       -- Любовь -- это универсальный закон.
       -- Твоя теория ни для кого не годится. Тоже мне, умник нашелся. Я делю любовь на разные грани, потому что я несовершенный человек: любовь к женщине -- это одно, любовь к дочери -- другое, любовь к собаке -- третье. Пока не найдешь авторитета, такого как я, на правильную дорогу не выйдешь. Сначала реши проблему с авторитетом, а потом разбирайся с любовью. Вот я люблю свою собаку, потому что для Бантика я и авторитет, и все на свете. А если бы он был человеком, то я бы нагрузил на него все свои претензии...
       -- В чем же твой авторитет? В том, сколько денег зарабатываешь?
       -- Ты идиот, -- выругался Валера. -- А я коммерсант. У меня есть деньги, а у тебя нет ничего. Я купил на день женщину, и ты в одном ряду с ней, потому что я и тебя могу купить. Но ты мне не интересен, потому что на сегодняшний день ты никто. Ты даже не доходишь до той черты, с которой я стартовал.
       -- Просто мы идем в разных направлениях.
       -- Дурак ты и фантазер!
       -- Да, я фантазер. Но что лучше: верить в любовь и творить добро окружающим, или погрязнуть во зле, потеряв веру?
       -- Все это глупые выдумки.
       -- Вся наша жизнь выдумка.
       -- Конкретно,-- вдруг заявил Валера. -- Я могу предложить тебе работу. Мы ценим людей, которые не много просят.
       -- Спасибо, -- поблагодарил Дмитрий. -- Но я работаю ради собственного удовольствия.
       -- А жрать на что?
       -- Ну, и чтоб платили немного.
       -- Ты много хочешь. Такое могут позволить себе только богатые люди.
       -- Значит, я богат, раз всегда работал только там, где мне интересно. Я лишь хочу осуществить то, к чему предназначен.
       -- Это удается немногим. Я тоже раньше думал, что писать стихи и сочинять песни мое призвание. Но вскоре понял, что не настолько гениален, как считал. А потому вовремя переориентировался и стал коммерсантом, хотя от сочинения песен и гастролей получал больше удовольствия, нежели сейчас, когда покупаю и перепродаю. Да и как узнать, к чему ты в этой жизни предназначен?
       -- Надо делать то, что нравится; а если готов работать бесплатно, только ради получаемого удовольствия, то, очевидно, в этом и состоит твое призвание.
       -- Нет, ты в самом деле сумасшедший. Не выпил, а несешь такую чепуху. Пока денег у тебя не появится, все твои замыслы ничего не стоят, потому что без капитала они не воплотятся. Сейчас все определяют деньги. Мир по-другому устроен и, видимо, подходит к концу. Дело не в том, сколько стоит товар, а в том, сколько за него готовы заплатить. Поэтому кому не платят, тот, значит, не талантлив. Так что думай и богатей. Трудно заработать только первый миллион. А сейчас давай выпьем за мой ресторан, лучше которого в городе нет.
       Саша уже давно разлил по стаканам остатки вина. Все выпили и окончательно захмелели.
       -- Неужели невозможно не пить? -- спросил Дмитрий.
       -- Надо же как-то отдыхать от такой жизни, -- ответил Валера. -- Я ведь каждый день в дерьме купаюсь. У меня, в натуре, не голова, а счетчик. Нет даже времени вспомнить свое детство, поразмышлять о будущем. Только представь, что у меня должно быть в голове, если за два месяца я потратил на рождение внучки такую сумму, какую тебе за всю жизнь не заработать. А жена говорит: "Это твоя кровь". Да я могу заплатить, и ей сменят всю кровь. Не в этом дело.
       -- А в чем же?
       -- Чтобы заработать, я должен бегать и думать, где достать, где купить, где продать. Я встаю без будильника в восемь утра и весь день бегаю как заведенный, чтобы деньги заработать. Прихожу домой поздно и сразу ложусь спать. И так каждый день. Каждый божий день.
       -- Зачем же тебе много денег?
       -- Мне не хватает! Я трачу в день столько, сколько ты в месяц. Отними у меня мой бизнес, и я не смогу распорядиться деньгами, на которые простой человек способен прожить год; я потрачу их за два дня, а потом, в натуре, буду палец сосать.
       -- Значит, деньги тебя взяли в ловушку?
       -- Точно. Меня жена и дочка запутали. Я купил им трехкомнатную квартиру, а им не нравится. Говорят, далеко от центра.
       -- Какая разница где жить, главное как.
       -- Нет, они живут по другим принципам. Дочка полюбила парня, а он сделал ей ребенка и дал обратный ход. Мы с другом взяли собаку, ружье и пошли разбираться. Жениться его, конечно, заставили. А когда дочка родила ребенка, то окончательно запуталась.
       -- Разве ребенок не принес счастья?
       -- Пока, конкретно, деньги плачу я.
       -- Но не в деньгах же счастье. Внучке все равно, в какой кроватке она лежит, главное чтобы ее любили.
       -- Правильно! Но поди объясни им. Они же все самое дорогое требуют. А если я имею возможность купить, что дочка пожелает, то почему должен ей отказывать? Но меня раздражает, что они, в натуре, живут за мой счет, а сделать реверс назад не хотят или уже не могут, и только посмеиваются. Когда я с деньгами, жена со мной ласковая и нежная, а когда пустой, хоть домой не приходи.
       Валера с отчаянием мотнул головой.
       -- Много, много я всего натворил. Только к прошлой жизни вернуться невозможно. Но зато я человек глубоко верующий в бога.
       -- Ты этим словно оправдываешься.
       -- А что еще остается? Надо идти в церковь, каяться, чтобы освободиться от этого капкана.
       -- Как же ты в него попал?
       -- Все деньги проклятые виноваты. Хотел быть, типа, не хуже других. Это мой крест, в натуре. Я, в отличие от тебя, не бог. Вот ты носишь крест и не понимаешь, что делаешь. Ты вообще не имеешь права об этом рассуждать. Должен знать молитву наизусть и молиться, молиться. Вот для тебя нет авторитетов, а я человек верующий. И если что-то плохое, типа, сделаю, то Господь мне напомнит, чтобы я исправился.
       -- Но если ты продолжаешь жить по-прежнему, значит, не веришь.
       -- Не надо ничего говорить, -- неожиданно шепотом устало произнес Валера. -- Это все произойдет без твоего участия. Ты прикасайся к этому, но не трогай клешней, а лишь обозначь. Даже я -- кусок говна, а ты тем более. Мне сейчас ничего не надо в жизни, кроме как надо пойти назад по ступенькам прошедшего и потихоньку попросить у Господа прощение за все неправедно сделанное.
       -- А для чего ты будешь просить прощение?
       -- Чтобы утвердиться в том, что я на правильной дороге.
       -- Но если ты на правильной дороге, зачем же просить прощение?
       -- Мне кажется, что я грешен. Я молюсь каждое утро "Господи помилуй, господи помилуй" и молитву читаю "Отче наш".
       -- Значит, ты прощаешь своих должников?
       -- Стараюсь. Я человек верующий, мне нельзя грешить. Если согрешу, то сразу получу по голове. Раньше я считал, что Бог, вернее, Иисус Христос, не наказывает, а просто перестанет избавлять от дьявольских искушений. А теперь понял -- наказание в том, что Господь перестает помогать. Такова моя теория! Но может и наказать, как шаловливого ребенка. Господь и так может. Когда у меня была безвыходная ситуация и петля маячила перед глазами, жена, она у меня тоже верующая, сказала, чтобы я сходил к Ксении Блаженной. Церковь и могила Ксении находится рядом с моим домом. Я пошел и ходил все вокруг церкви. А бабушки, которые там сидят, говорят: "сынок, ты ходишь неправильно, против часовой стрелки". Я биографию Ксении выучил и, может быть, через нее к вере пришел. Ксения меня спасла! А сейчас я, типа, конкретный нарушитель. Только полностью верую, что Иисус Христос сын божий.
       Валера уже сильно захмелел, однако Дмитрий не потерял интерес к собеседнику. Ему стало жалко преждевременно состарившегося сверстника.
       -- Ты аккуратнее со мной разговаривай, -- жалостливо произнес Валера, -- у меня же все в душе изранено. И в голове тоже. Мои мозги беречь надо. Я алкоголик. Это болезнь! Больной я! Просто у меня не та стадия. Если бы я был трезвым, я бы тебе слова не сказал в ответ на твой бред. А по пьянке могу сказать то, что трезвым никогда не скажу. Мессия был спаситель. Иисус было его имя, а Христом он стал, когда его воздвигли на крест.
       -- Лучше верить в Иисуса человека.
       -- Ты не имеешь права на эти темы рассуждать! До тебя жили множество мудрых людей-праведников, которые были гораздо умнее тебя.
       -- Почему ты в этом уверен?
       -- Потому что я умнее тебя, -- нервно произнес Валера. -- Слушай, кто тебе вообще разрешил копаться в этом? Написано, и не надо думать. Я давно уже понял, к чему ты ведешь, а ты все пеной кипишь, все хочешь узнать у меня истину. Фантазировать по поводу небес не собираюсь, но хочу быть бессмертным, хочу. Вот мать моя умереть боится. Я ее спрашиваю: "Мама, почему ты так расстраиваешься, что мало жить осталось?" А она отвечает, что хочет увидеть, как внучка ножками пойдет, правнучку, правнука хочет увидеть. Я ей говорю: "А если они станут бандитами, ты это тоже хочешь увидеть?" Вот так я разговариваю со своей мамой. А если тебя волнует проблема смерти, то иди в церковь. К смерти ты готов. Но я знаю на сто процентов, что ты из этого дерьма не выпутаешься.
       -- Хватит, -- обратился Рафик к своему приятелю, -- пошли спать.
       И взявшись под руки, чтобы не упасть, гости, пошатываясь, вышли из палаты.
       Дмитрию всегда было жалко пьяниц. Иногда он помогал дойти до дома тем, кто был не в состоянии стоять на ногах или лежал в беспамятстве на панели. Дима даже испытывал к таким людям нечто вроде сочувствия. Ему казалось, что этих несчастных, отчаявшихся найти свой путь в жизни, никто не стремится понять, и они безжалостно брошены в своем одиночестве.
       -- Здравствуй, сыночек.
       Дима оглянулся и увидел входящую в палату плачущую мать. Он давно ее ждал, и потому, наверно, приход матери оказался неожиданным.
       -- Присаживайся, -- сказал Дмитрий и указал на стул, стоящий возле кровати.
       -- Как же так, сыночек, -- спросила мать, вытирая слезы, -- как же случилось такое несчастье?
       -- Не плачь, все опасное позади, -- успокаивающе произнес Дмитрий, -- Могло быть и хуже. Радоваться нужно, что живой.
       Но мать продолжала плакать, утирая слезы носовым платком.
       -- Я всегда была спокойна за тебя, зная твою осторожность, и никогда не переживала, когда ты уезжал из дома.
       Она стала доставать из сумки и выкладывать на стол пакеты и банки.
       -- Я вот тебе гостинцев привезла.
       -- Спасибо, спасибо, -- поблагодарил Дмитрий, -- но зачем так много?
       -- Кушай, поправляйся, -- заботливо сказала мать.
       -- Ну, а какие у вас новости, как дома?
       -- У нас все хорошо. Дом в порядке, все на месте, вот только рюкзак с картошкой украли, пока мы поднимались по лестнице. Так обидно за людей, что хоть плачь. Мы уж ходили по квартирам, расспрашивали, но никто не признается. Жалко картошку, ведь сама выращивала. А как тяжело было везти в поезде за тысячу километров. И вот в своем же доме украли. Так обидно, так обидно.
       Мать опять всплакнула, и Диме показалось, что картошку ей жаль не меньше, чем его. Но это не особенно поразило Дмитрия, поскольку он знал, что мать не испытывает любви к нему.
       -- Не расстраивайся ты так, -- стал успокаивать Дмитрий. -- В конце концов, не хлебом единым жив человек.
       -- Так-то оно так, только и хлебом тоже. Кушать-то всем хочется, да по несколько раз в день. Сам, небось, знаешь. А как трудно было тащить эту картошку... Ведь сорок килограмм везли за тысячу километров!
       -- Как сестра поживает? -- спросил Дмитрий, надеясь отвлечь мать от грустных мыслей.
       Но от этого вопроса мать только еще раз всплакнула.
       -- Глаза бы мои ее не видели. Ушла от своего мужа к подружке, а там связалась с бандитами. Они ее кормят, пьянки постоянные в присутствии детей. Один бандит жениться на ней вздумал, а сам на десять лет моложе. Клянется в любви, а на деле хочет прописаться и квартиру получить. Охмурит ее, а когда не нужна будет, выбросит за ненадобностью. По виду он, может, и ничего, но ведь сам черт не разберет, что у них, у черных, на уме. Страшно делается, глядя на них, -- ведь они нам чужие.
       Мать опять вытащила платок и вытерла слезы.
       -- А ты все философствуешь, -- вздохнув, проговорила она. -- Только какой прок от твоих философий?
       Дмитрий промолчал. Он уже неоднократно слышал эти упреки, часто возражал, но в какой-то момент осознал: их взгляды с матерью настолько различны, что они вряд ли когда-нибудь поймут друг друга; и хотя, казалось бы, они являлись самими близкими родственниками, но всегда были и, по всей видимости, останутся чужими людьми.
       -- Ну, а как ты? -- спросил Дима, стараясь успокоить мать. -- Как отдохнула в деревне с новым мужем?
       -- Уехала я. Не выдержала его скопидомства.
       -- Как же так? -- изумился Дмитрий. -- Зачем же тогда выходила замуж?
       -- Вначале я Александра Васильевича уважала. А когда он стал мелочиться и деньги считать, у меня к нему все уважение пропало.
       -- Значит, выходила не по любви?
       -- В моем возрасте выходят замуж по убеждению. Одной все равно хуже, вот и вышла за него из-за его большой пенсии.
       -- За второго мужа ради квартиры, за третьего ради его большой пенсии...
       -- Он скупой.
       -- Просто он понимает, что твоя цель как можно быстрее выкачать из него все накопления, а когда деньги кончатся, ты его бросишь. Вот он и хочет растянуть свои сбережения, чтобы ты как можно дольше была рядом с ним.
       -- Скупой всегда найдет, чем отговориться. Такую философию разведет, чтобы сэкономить побольше и оправдать свое скопидомство, что тошно становиться. Ненавижу я его за гобсечество.
       -- Каждый человек оправдывает свои действия. Но ведь, насколько я знаю, Александр Васильевич делал тебе много подарков.
       -- А уж сколько нервов из-за этого потратила. Я считаю: сделал человек хорошее дело, и должен забыть об этом, а не стараться получить компенсацию.
       -- Если любишь человека, то будешь прощать его недостатки.
       -- Глупости это. Если он не дает денег, а ты должна продолжать его любить несмотря ни на что? Нет, это херня.
       -- Разве любят за деньги?
       -- И за это тоже. Бывает, человек страшный, но он обеспечивает семью, и жена, если она не стебанутая, будет его любить. Мужчина это добытчик. Его главная обязанность -- приносить домой деньги. И если он этого не делает, то зачем тогда нужен такой муж? А женщина по дому хозяйничает, деньгами распоряжается.
       -- Каждый человек живет в соответствии со своими принципами, и не надо пытаться людей переделать. Вы, женщины, хотите, чтобы муж и красив был, и богат, и любил вас до беспамятства. А такое бывает только в сказках.
       -- Об этом все женщины мечтают. Это естественно. Любить ни за что нельзя.
       -- Если любят, то прежде всего самого человека, а не то, что у него есть.
       -- Полюби-ка теперешнего козла и хоти только его, так он и будет только сам присутствовать и говорить "я тебе себя подарю", и все.
       -- Но ведь с любимым рай в шалаше.
       -- Нынче эта пословица не в ходу.
       -- Тогда выбирай, что тебе милее: любовник в шалаше или нелюбимый муж во дворце.
       -- А я хочу и с любимым, и во дворце.
       -- Но чего больше? Любовь же не приложение к достатку. Что для тебя важнее?
       -- Главное это любовь. Но я хочу и деньги, и любовь. Я хочу, чтобы меня любили, а любить меня будут, если буду хорошо выглядеть. И это первый, самый главный фактор. Все женщины любят красиво одеваться. Каждая женщина хочет нравиться, чтобы восхищались ее красотой. Такова природа женщин -- привлекать к себе мужчин.
       -- Значит, одежда для женщины способ добиться любви?
       -- Если муж любит, то он старается, чтобы жена хорошо одевалась и нравилась не только ему, но и другим.
       -- Значит, свою внешнюю привлекательность женщина использует лишь для того, чтобы заполучить понравившегося ей мужчину?
       -- Точно.
       -- Но не потому ли в красивых влюбляются, а женятся на других, что одной красоты маловато для совместной жизни?
       -- Женщине просто приятно, когда при любимом муже ее желают и другие мужчины. Но это не означает, что она бросается на всех. Женщина хочет всем нравиться, но любить одного. Любовь нужна всем. На любви все держится.
       -- А не потому ли женщина любит одеваться, что от этого ее самопредставление улучшается, и она чувствует себя более уверенно, -- знает, муж будет любить ее, что бы она ни выделывала, и даже если разведется, то, будучи привлекательной, в любом случае не останется одна?
       -- Именно так.
       -- Но ведь это борьба за власть!
       -- Да, ну и что такого? Это единственное, в чем женщина сохранила власть над мужчиной.
       -- Но зачем?
       -- Семья на женщине держится.
       -- Получается, что, мечтая красиво одеваться, жена не хочет потерять мужа, однако, требуя денег, фактически убивает любовь своего супруга. Тогда надо выбирать: либо деньги, либо любовь.
       -- И то и другое.
       -- Но ведь для того, чтобы иметь больше денег, нужно больше работать, а значит меньше уделять времени любимому человеку. То есть зарабатывая деньги, остается меньше времени для любви. Что же важнее?
       -- Все главное. И то и другое.
       -- Человек живет с другим человеком или потому что любит, или потому что хочет иметь от него что-либо. Если ты не получаешь любви, то ее отсутствие хочешь компенсировать деньгами. Но если живешь с человеком ради выгоды, то хочешь получать, а не отдавать. Однако счастье состоит в том, чтобы отдавать, жертвовать собою.
       -- Чего же тогда от тебя жена ушла?
       -- Возможно, она хотела большего. Хотя... наверно, потому что не любила. Никто никого любить не должен. Но я благодарен ей за все, что она сделала. Ведь иначе бы я ничего не понял. Все ко благу. Мы часто негодуем, оттого что не понимаем: нет ничего плохого, все лишь наши меняющиеся оценки.
       -- Но если твоя жена тебя не любила, зачем же ты на ней женился?
       -- Потому что любил ее я. Для меня это было важнее, поскольку счастье не когда любят тебя, а когда любишь сам.
       -- Хорошо, когда и то и другое.
       -- Однако бывает такое очень редко; лишь когда оба любят без оглядки на взаимность.
       -- Я всегда говорила: тебе нужно жить одному, такой уж ты человек.
       -- Наверно, ты права, -- согласился Дмитрий.
       Он не испытывал любви к своей маме и не чувствовал, что она любит его. Наблюдая жизнь матери с отцом, а потом со вторым и третьим мужем, Дмитрий пришел к выводу, что все конфликты, периодически возникавшие между его родителями, были вовсе не из-за денег, а являлись результатом отсутствия в их отношениях любви. Дети не принесли того счастья, о котором мечтала мать, когда вынашивала их. Наверно, она уже смирилась с отсутствием любви в своей жизни, и потому пыталась получить как можно больше удовольствий, используя деньги своих мужей; хотя вряд ли нашла то, что искала.
       -- А кого ты вообще в своей жизни любила? -- решился спросить Дмитрий.
       -- Какое твое дело? Многих я любила, многих позабыла, одного забыть я не могу, -- шутливо пропела мать. -- Любят всегда за что-то.
       -- А мужей своих ты за что любила?
       -- Об этом можно говорить часами, и даже целый день, рассматривая вопрос со всех сторон. Только все это без толку. Если с тобой начать философствовать, то это конец.
       Дмитрий впервые заговорил с матерью о любви, но, наткнувшись на глухую стену непонимания, осознал: для матери эта тема болезненная, а потому не стоит пытаться вызвать ее на откровенность.
       -- Но если жена не любит мужа, зачем тогда живет с ним?
       -- Потому что жить негде, и пойти некуда. Плывет по течению, и терпит.
       -- Вот и ты потерпи.
       -- Молодая терпит ради будущего, а я ради чего буду терпеть этого крокодила, когда у меня огрызок жизни остался? Я всю жизнь пожертвовала на вас, терпеливо снося выходки твоего отца. Хотела уйти от него, когда ты был маленький, только некуда было. Когда выходила замуж, он имел одни дырявые штаны. Но я его любила. Десять лет любила и даже со страхом думала о том, как я буду с ним жить, когда перестану любить. А потом один день люблю, второй день не люблю, на третий день опять люблю. Разве это можно объяснить? Отец твой был все-таки родной. А Александр Васильевич чужой человек. Чужой не может любить по-настоящему. Я и тебя люблю, потому что ты мой ребенок. Хотя в то же время могу и ненавидеть.
       Последние слова удивили Дмитрия. Он не считал себя любящим сыном, хотя и стремился любить свою мать. Мало кто это понимал. Мать, как и многие другие, считала сына ненормальным, поступки его странными, а все разговоры бесполезным чесанием языком.
       Обращаясь к Борису, мать сказала:
       -- Сын мой -- загадка. Когда он у меня родился, то сразу же был не как все. Вот дочка родилась и, как другие дети, кричала. А этот, черт, даже не плакал. Только лежал и пыхтел, пыхтел. Уже, наверно, тогда думал о чем-то. Я забеспокоилась, заподозрила, что он нездоров, раз не плачет. Но врач сказал, что все нормально. Такой уж уродился. Бывало, к груди его поднесу, смотрю на него нежно, пою ему песни, а он смотрит на меня холодными глазами -- совершенно никакой нежности. Такими голубыми холодными глазами. Он вообще человек бесчувственный. Только рассуждает.
       -- Почему же бесчувственный? -- улыбнулся Дмитрий.
       -- Не знаю, таким уж уродился. Я уже в роддоме обратила внимания на твои холодные равнодушные глаза.
       -- Может, я не твой ребенок?
       -- Может быть.
       -- Может, меня подменили?
       -- Нет, -- спохватилась мать, -- конечно, мой. Ты один родился в тот день и лежал рядом со мной. Никого больше не было. Но уже тогда был какой-то чужой.
       -- Значит, ты меня не любишь?
       -- Почему не люблю? Люблю. Ведь ты мой сын. Но иногда что-то заставляет усомниться в твоей любви и вынуждает отречься от тебя.
       -- Что же это может быть?
       -- А то, что ты предсказываешь все негативное. Ставишь свои эксперименты. Сколько я тебе говорила -- не возвышайся над нами!
       После этих слов лицо матери посуровело.
       -- Да не ставлю я никаких экспериментов, -- поспешил улыбнуться Дмитрий. -- Почему ты мне не веришь? Разве я своими предостережениями кого-то обидел?
       -- Ах, оставь ради бога, надоел, -- с раздражением сказала мать. -- И как я могла такого родить? Точно, ребенка мне подменили. Отец был простой, сестра как все люди, а этот ни в мать ни в отца -- просто ненормальный!
       Дмитрий не стал возражать. Мать почти всегда его осуждала, так что Дмитрий уже привык и смирился с этим, -- между родными людьми никогда не было взаимопонимания.
       -- Все заботишься о других, а лучше бы о себе позаботился. Никогда меня не слушал, а ведь я всегда дело говорила. Все твои разглагольствования о справедливости ничего не стоят, потому что люди говорят одно, а делают другое. Так всегда было и будет. Такова уж человеческая природа! Все равно высокие идеи находят свое завершение в семейном комфорте.
       "А ведь мать права, -- подумал Дмитрий. -- Это ее правда, которая выстрадана всей жизнью. С этим невозможно спорить, потому что каждый видит истину с точки зрения своего жизненного опыта. Поэтому и дискутировать бессмысленно. Вряд ли кто-то сможет увидеть истину сразу одновременно со всех сторон, стоя при этом на одном месте".
       -- Да, вот еще, -- сказал мать, словно вспомнила что-то. -- Недавно повстречались мне молодые ребята. Пригласили на проповедь в школу, что рядом с нашим домом. Оказалось, что там расположилась миссионерская церковь. Я сходила, и мне вначале даже понравилось, если бы после замечательных песнопений и причастия не стали говорить о необходимости отдавать десятину. У меня сразу все настроение испортилось. Людишки есть людишки. Стоит только начать говорить о деньгах, тут же скрытый интерес обнаруживается. И ведь не только десятую часть заработка, но и то, что не съел во время поста, тоже деньгами отдавай. А мне за квартиру платить нечем. Вот и выбирай, что дороже: церковь или кров. После я подумала, что своя вера все-таки лучше. В православной церкви чувствуешь себя как дома. Правда, и в нашем храме батюшка не ангел, часто выпивши бывает. Как увижу его с похмелья, сколько себя ни убеждаю, а поцеловать ручку ему не могу. Иногда, когда молитву читает, то строчки писания пропускает, чтобы побыстрее, значит, службу закончить. И на языке говорит старинном, чтобы вопросов никто не задавал, потому как, наверно, сам ответов не знает; а может, чтобы обманывать было легче. Опять же непонятно, почему за крещение плати, за поминание плати. А куда деньги деваются, неизвестно. И в самом храме устроили торговлю свечами да иконами, словно места другого не нашли. Начала я петь в церковном хоре, только не по мне это, потому как там все друг дружку подсиживают, чтобы, значит, побольше денег заработать. Трудно даже поверить, что в божьем храме такая борьба может твориться. Пришлось идти петь на улицу, чтобы хоть как-то себя прокормить. Но и там своя конкуренция -- все ведь жить хотят! Так что когда заработаю, обхожу коллег по несчастью и подаю им. Нищие должны помогать друг другу. Недавно беспризорные мальчишки стояли возле моей кошелки и все смотрели, как мне деньги кладут. Ну я, конечно, дала им на мороженое. Так они мне потом принесли каждый по яблоку. А вообще-то, все люди сволочи!
       Мать хотя и носила крест на золотой цепочке и была неверующая, ставя в церкви перед иконой свечки и крестясь, она могла обругать кого-либо за поступки, которые не понимала и не хотела понимать; разговоров с сыном старательно избегала, поскольку они всегда приводили к спору, а в конечном итоге к ссоре.
       -- Если человек хороший, то он и в церкви и вне церкви хороший. А ежели сволочь, то хоть свечки ставит и крестится, тут же может облаять тебя ни за что. Вчера вот поссорилась я с подружкой своей. Рассказала ей о муже, а она стала упрекать меня в том, будто я использую мужчин, ищу в них только выгоду. Да, использую. А она завидует, потому что сама не умеет или не может. Но главное: какое она имеет право влезать в мою жизнь и судить меня, когда у самой черт знает что творится? Своему-то она все прощала, и после тюрьмы встретила его как ни в чем не бывало. А он к другим бабам обниматься лезет. Она же, дура, несмотря ни на что его любит. Нет, такая подруга мне не нужна.
       -- Мне кажется, -- спокойно произнес Дмитрий, -- ты в своей жизни никого по-настоящему не любила. То, что все вокруг для тебя плохие, означает лишь, что ты сама на себя злишься. Попался тебе хороший человек, Александр Васильевич, ты и с ним не ужилась. А все потому, что выгоду ищешь. Постарайся полюбить его, и тогда исчезнут все распри.
       -- Дурак ты. Сумасшедший! Совсем с ума спятил! Ждешь случая отделаться от родственников? Все изворачиваешься и думаешь, что все остальные глупые. Противно видеть твое крохоборство и слушать вранье. Нет, ты нисколько не изменился. Перестроить можно рожу, ну а душу никогда! Тебе место в тюрьме или в психбольнице. Ладно, человеческий диалог с тобой закончен. Желаю тебе жить не как крыса, хотя человеком ты едва ли будешь. Пошла я.
       И не попрощавшись, мать вышла из палаты.
       Когда дверь закрылась, Борис, обращаясь к Дмитрию, раздраженно сказал:
       -- Разве так можно относиться к своей матери? Ты просто неблагодарный, если позволяешь себе такое по отношению к женщине, которая тебя родила.
       "Борис прав, я не люблю свою мать, и лучше честно себе в этом признаться", -- подумал Дмитрий, однако не стал оправдываться, чтобы не влезать в бесполезный спор, когда в очередной раз ему будут доказывать, что он, Дмитрий, не такой, каким хочет казаться, и на самом деле гораздо хуже, чем о себе думает; что бы он, Дима, ни говорил, все будет напрасно, и каждый останется при своем мнении.
       В душе своей Дмитрий еще ощущал память о чувстве безмерной любви к родителям, которое вынес из детства, и которое так и не нашло своего воплощения. От извечного непонимания ему почему-то начинало казаться, что он чей-то чужой ребенок, которого просто усыновили, взяв из приюта. Дмитрий не мог вспомнить, чтобы родители когда-то проявляли к нему нежные чувства. Более того, он не мог найти объяснения той злобе, которую испытывал иногда к своей матери. Порки, к которым часто прибегал отец, лишь усиливали замкнутость и отчужденность, навсегда убивая последние ростки любви к родителям.
       О чем думал маленький мальчик, стоя в темном чулане в наказание за упрямство, своеволие и задиристость? Может быть, о том, что означают слова "ты не от мира сего", которыми его обругала бабушка? Нисколечко не раскаиваясь, Дима размышлял о том, почему родители не понимают его чувств, и при этом все более утверждался в мысли, что он чужой ребенок. Но главное заключалось в том, что эти стояния в темноте раз от раза казались все более привлекательными. Темнота будила воображение, которое раздвигало тесные стены забитого всякой рухлядью чулана, выпуская фантазию на неведомый простор мечты. Дима даже научился находить в этом определенное удовольствие, размышляя в одиночестве о том, почему родители не хотят угадать, понять и принять его страстную потребность любить и быть нежным. Раз от раза он ощущал себя все более комфортно в своей темнице, пока наконец отец не понял этого и не прекратил заключения исправительного характера.
       Слова прощения, которые ждали от сына отец и мать, ища повод прервать наказание, не были, конечно, чистосердечным раскаянием. Но насилием над гордым молчанием ребенка родители окончательно убили любовь к себе. В сердце маленького мальчика не было мести, скорее, глубокое сожаление о той любви, которую отвергли отец и мать, предпочтя работу ремнем усилиям понять душу своего ребенка. Они так ничего и не осознали, но зато окончательно изменили характер взаимоотношений на нелюбовь. Возможно, отец просто не знал, как воспитывать детей, а потому и порол сына ремнем. Но боль, которую приходилось испытывать Диме, была в большей степени болью душевной -- мукой от переносимого унижения, -- нежели страданием физическим; слезы при этом текли сами собой -- ведь должен же он был как-то отвечать отцу.
       Дима расценивал применение ремня как жест отчаяния и всегда сочувствовал отцу, который не мог или не хотел думать о том, как можно иначе воздействовать на сына. А может быть, отец просто боялся признаться себе в том, что поступает неправильно, страшась раскаяться и раскрыться навстречу обращенной к нему любви.
       Так они продолжали отдаляться друг от друга, и от безнадежности маленький мальчик все более замыкался в себе. Однако это была лишь вынужденная реакция самосохранения в ответ на холод отчуждения, который проявляли к нему отец и мать. Единственный поцелуй, вобравший в себя весь трепет мучительного чувства, был поцелуем Снежной королевы из одноименной сказки Андерсена.
       Лишенный родительской любви, ему трудно было найти источник приятных переживаний. Но неожиданно тело подсказало, где искать спасительную радость. И хотя все говорили, что это плохо, и постоянно преследовало чувство вины от недостойного занятия, однако очень трудно было справиться с всевозрастающим половым влечением. Дима ничего не мог с собой поделать, тем более что другого способа избавиться от изматывающего возбуждения не было. К тому же, это был единственный источник нежности и тепла в ледяной скорлупе одиночества.
       Воспоминания, поднимающиеся из глубин давно позабытого, превращались в пронзительное до боли чувство детской невозможной любви, которое в душе исходило слезами. Горечь отчаяния и солоноватый вкус этих слез вновь и вновь возвращали Дмитрия в того маленького мальчика, который, как мотылек в коконе, жил до времени неведомой и только ему одному понятной жизнью. Никто не увидит его слез и никогда не услышит проклятий, которые в отчаянии он посылал миру, злясь на всех и вся за непонимание.
       Если бы Дмитрий продолжал ждать любви извне, то, возможно, никогда бы не понял, что его Я это отнюдь не весь мир, и не заметил бы вокруг себя чудес самого великолепного из миров. Но жизнь развивается по своим законам, и в назначенный срок любовь, словно внутренний таймер, разбудила массу ранее не известных чувств, заставив идти и искать и помогая найти радость там, где Дима вовсе не ожидал ее обнаружить. Удивленный и восторженный, он раскрылся навстречу живительным потокам тепла и света, к которым обращены все живые существа.
       Ностальгическое чувство любви было до того пронзительным, что Дмитрий не мог не заплакать, как плакал когда-то в детстве в дальнем углу школьного коридора, не реагируя на расспросы одноклассников и учителей. Тогда все подумали, что у него в семье несчастье, хотя на самом деле это была тоска от неразделенного желания любить. Душа была скована болью, которая усиливалась от невозможности выразить чувство безмерной грусти, переполнявшей вихрастого подростка. Именно от этого он становился невыдержанным и задиристым, злясь на себя и на всех за то, что никто не замечает любви, которая, непонятая и одинокая, живет в его душе. Но никому до этого не было дела, как и сам он никому был не нужен со всеми своими страданиями.
       Любовь же, становясь светлым и одновременно все более мучительным переживанием, зарывалась в глубь подсознания, пытаясь скрыться от преследующей ее боли. Постепенно Дима привык к боли и даже научился находить в ней наслаждение. То наслаждение болью навсегда осталось для всех тайной.
       Дмитрий искал любви у женщины, у родителей, в своем ребенке, а нашел в себе самом, постигнув вдруг, что любовь -- означает любить, и что важно не столько получать, сколько отдавать, дарить. Ведь именно в том и состоит суть любви! Понимание простой истины вывело из очередного тупика жизненного лабиринта, куда Дмитрий вошел вместе со всеми в поисках обещанного счастья.
       -- Включай телек, сейчас очередную серию будут показывать.
       Неугомонный Женя ворвался в закрытый для посторонних мир сокровенных переживаний.
       -- Я хочу по другому каналу посмотреть фильм Андрея Тарковского.
       -- Глядел я твоего Тарковского. Тягомотина какая-то.
       -- А мне его фильмы очень нравятся. Это мой любимый кинорежиссер.
       -- Ты один такой, а все желают увидеть продолжение сериала. В отделении телевизор сломался, так что посмотреть можно только у тебя. Поднимите руки, -- обратился Женя за поддержкой к присутствующим, -- кто хочет смотреть очередную серию.
       Руки подняли все.
       -- Ну что ж, бери и уходи, -- сказал Дмитрий. -- Только мне не мешайте.
       Он открыл Библию и стал читать, как всегда в первом попавшемся месте.
      
      
       5 Они от мира, потому и го-
       ворят по-мирски, и мир слушает
       их.
       6 Мы от Бога: знающий Бога
       слушает нас; кто не от Бога,
       тот не слушает нас. Посему-то
       узнаем духа истины и духа за-
       блуждения.
       7 Возлюбленные! будем лю-
       бить друг друга, потому что
       любовь от Бога, и всякий лю-
       бящий рожден от Бога и знает
       Бога;
       8 Кто не любит, тот не познал
       Бога, потому что Бог есть
       любовь.
      
      
       -- Что это ты читаешь? -- спросил Женя.
       -- Библию, -- нехотя ответил Дмитрий.
       -- И не надоело?
       Дмитрий промолчал.
       -- У меня есть прелюбопытнейший эротический роман и газеты с любовными объявлениями. Хочешь? -- предложил Женя.
       -- Нет, спасибо.
       -- Я положу на тумбочку, может, заинтересуешься.
       Прихватив телевизор, Женя вышел из палаты. Дима посмотрел на то, что оставил ему сосед. Это были газеты, в которых печатали любовные объявления, и дешевый бульварный роман. Дмитрий не читал подобного рода газет, поскольку был убежден -- абсолютное большинство из посылающих объявления, в которых люди предлагают себя в качестве спутников жизни или партнеров по сексу, пишут либо от скуки, либо из корыстного интереса.
       Для мужчин такие газеты служили развлечением -- неким подобием сексуальных анекдотов с картинками, а для женщин представляли лотерею, где был шанс выиграть себе мужа или, на худой конец, любовника. Все объявления в таких изданиях можно было поместить под рубрикой "хочу выйти замуж" или, что более правдиво -- "хочу мужика".
       Что касается эротических романов, то Дмитрий их не читал, поскольку никогда не представлял себе любовь как сладенькую потугу удовольствия; для него она была неизбежным страданием, горечь которого необходимо испить до конца.
       "Почему они не читают Библию? Почему? Может быть, потому, что сила заключенных в ней слов требует действия, изменения, которого люди всячески избегают?"
       В который раз, столкнувшись с вопросом, прав коллектив или личность, Дмитрий спросил себя, почему он опять остался в одиночестве; и отчего он не такой как все; почему его воспринимают как чужака; и почему каждый раз приходится бороться за сохранение своей индивидуальности, как борется талант среди посредственностей, как художник среди мещан, как творец среди обывателей, как...
       "Стоп! Я не прав, -- одернул себя Дмитрий. -- Народ хочет развлечений, где все просто и понятно, а ты желаешь самоистязаний никому не нужными рефлексиями. Нет мещан, ведь и ты мещанин, нет обывателей, ведь и ты обыватель, нет серых личностей, поскольку кто возьмется отделять серых от не серых. Осуждая других, ты необоснованно проецируешь на них свои собственные отрицательные черты. Что видишь в окружающих, таков ты сам! Если будешь осуждать людей, то ничего не поймешь ни в них, ни в себе".
       Дмитрий вдруг поймал себя на мысли, что говорит совсем не так, как раньше; при этом он испытал странное ощущение, будто видит себя со стороны и критически оценивает свои слова и поступки, зная, как его будут вспоминать.
       В надежде найти поддержку своим мыслям и чувствам Дима включил приемник. Неказистым попыткам человеческой речи выразить всю глубину переживаний он предпочитал звуки музыки. Звучащие в унисон вибрациям души, они доставляли ни с чем не сравнимое наслаждение. Безошибочно угадывая чувства, которые волновали в данный момент, музыка всегда была созвучна настроению, всегда была в радость, но главное -- она понимала без слов!
       Только музыка поддерживала в минуты усталости и сомнений, возвращая нормальное самочувствие. Когда становилось невмоготу, Дмитрий убегал из дома в театр, чтобы окунуться в атмосферу сказочного празднества, или же шел в филармонию, будучи не в состоянии увидеть звездного неба сквозь непроглядные серые будни.
       Филармония казалась храмом спасения, где можно было укрыться от удушающей суеты. Там он чувствовал себя как дома. Нет, даже лучше. Здесь его никто не мучил! Это был подлинный дом, где ему всегда были рады, и где всегда было хорошо. В этих стенах он мог спокойно побыть собой. И наслаждаясь игрой чувств, он отдыхал душой, счищая с себя липкую грязь мещанских пересудов, не в силах, однако, полностью избавиться от тошнотворного запаха семейных скандалов.
       Музыка представлялась священнодействием! Она оживляла давно позабытое и открывала ранее неизведанные чувства, пробуждая от равнодушия и заставляя сострадать. Дмитрий чувствовал себя абсолютно беззащитным от ее гипнотического воздействия. Музыка приводила в экстаз и могла довести до состояния транса, неудержимо проникая сквозь все преграды.
       Он жаждал просветления, и достигал просветления, когда звучали мелодии Чайковского. Позабыв о мирском, под звуки пятой симфонии он летал под узорчатыми сводами, а потом долго не мог прийти в себя от столкновения с земным. Это были словно две реальности -- небесные мелодии Чайковского и засасывающее болото каждодневного быта с мерзким запахом человеческих инстинктов.
       Полифония Баха прорывалась сквозь толщу столетий, вызывая чувства, которыми много столетий назад жили, и сейчас живут люди -- сострадание, счастье, восторг... Дмитрий погружался в мир звуков и готов был находиться в нем сколько хватало дыхания, однако никогда не мог понять, чем же так привлекают его звуковые вибрации, способные вызвать резонанс созвучных переживаний -- ответные чувства любви, радости, боли. Музыка казалась дорожкой из облаков, уходящей в заоблачную высь. Но... после красочного мира звуков нужно было возвращаться в холодную мрачную реальность, где на выходе из храма уже поджидали коммунальные склоки. И каждый раз момент перехода из праздника в серую повседневность причинял неимоверную боль, отчего хотелось плакать.
       Дима почитал музыку величайшим из искусств, поскольку она лучше чем что-либо могла сохранить и передать всю гамму его настроений. Проникавшие сквозь столетия и оживающие в звуках, чувства Бетховена и Моцарта создавали в душе переживания, которые испытывали сами великие композиторы. Казалось, гении дарили благодарным слушателям то, на что в действительности мало кто из людей был способен.
       Вдруг Дмитрий вспомнил, как однажды по пути в филармонию он остановился в подземном переходе, завороженный чарующим звучанием саксофона, на котором, в сопровождении синтезатора, играл молодой парень. Плененный восхитительным игрой, Дмитрий долго стоял рядом с саксофонистом, позабыл о Бахе, музыку которого намеревался слушать в филармонии. Джаз был не менее прекрасен, чем токката и фуга ре минор. Полностью растворившись в обворожительной мелодии, Дима ощутил, как вдруг она подхватила и стремительно пронесла над освещенной Европой, приземлив в подземном переходе где-то вблизи Елисейских полей. В тот момент Дмитрий понял: всякая музыка хороша, если она позволяет позабыть о себе и превратится в звуки, которым нет границ, которые будят воображение, помогая перемещаться во времени и пространстве.
       Искусство создания мелодии казалось сродни колдовству. Дмитрий был убежден: только люди глубоко и тонко чувствующие -- такие таланты как Чайковский и Моцарт, Бетховен и Бах -- могли уловить вибрации, что неслись из другого измерения. Музыка этих композиторов казалась отголоском потустороннего мира, и не случайно поэтому ее называли божественной, -- настолько прекрасны мелодии пятой симфонии Чайковского и реквием Моцарта, удары судьбы, сливающиеся со стонами любви, Бетховенских сонат, и звуки Шнитке, застывшие на кончике нерва. Музыка, как, впрочем, и все искусство, решала вечную проблему Любви и Судьбы, пытаясь выразить торжество жизни в ее неодолимом трагизме.
       Каждый раз с необычайным волнением слушая непостижимой красоты увертюру-фантазию "Ромео и Джульетта", Дмитрий переживал восторг, счастье и боль героев, ощущая исступление их страсти, и при этом ловил себя на мысли, что, наверно, нет ничего прекраснее этих звуков, дарящих неизъяснимое блаженство; он изнемогал от любви, и слезы текли сами собой, негодовал и одновременно прощал всех, с кем был в ссоре.
       "Почему хочется плакать? Каким образом музыка вызывает во мне слезы? Может быть, музыка это есть слышимые нами чувства?"
       -- Что у тебя за похоронный марш? -- Голос вошедшего Бориса заставил вздрогнуть. -- Неужели нет ничего повеселее?
       Не ответив, Дмитрий надел наушники и закрыл глаза, желая остаться наедине с чарующей мелодией, -- он хотел, чтобы как можно дольше длился этот нескончаемый каскад чувств. Кажется, никогда прежде так глубоко знакомая мелодия не проникала в душу. Слушая завораживающие звуки, Дмитрий ощущал, как тона и полутона наполняют его, и весь он словно погружается в особую среду. Ему казалось, он плывет, все выше и выше возносясь по поднимающемуся в небеса потоку блаженства, проходящему сквозь него, переживая при этом мгновения бесконечного восторга.
       "Что это за чувство, взрывающее нас изнутри и уничтожающее границы рассудочности? Оно затмевает здравый смысл, заставляя поступать немыслимым образом, делая нас одновременно безумными и счастливыми".
       Дмитрий вдруг отчетливо ощутил, как люди, со своими отяжелевшими под грузом желаний телами, находятся далеко внизу под теми, кто жив лишь духом, и кому любовь позволяет подниматься под облака.
       "Что за наваждение! Что это за умопомрачительное чувство, которое словно расширяет меня изнутри, позволяя взлететь? Отчего эти звуки так близки и созвучны моим переживаниям? Почему я плачу? Быть может, это игра скрипки создает в душе резонанс, сливаясь с шумом падающих слез? Наверно, у каждого чувства есть своя нота -- частота соответствующей вибрации. Да, музыка -- она живая!"
       Весь проникшись божественным звучанием, Дмитрий вдруг почувствовал понимание: "Мы теряем любовь, потому что сами отказываемся от любви, предпочитая вещи. Но вещь можно потерять, вещи можно лишиться -- и это рождает страх. А любовь живет во мне, и принадлежит только мне. Потому тот, кто выбирает любовь, не боится смерти!"
       Глаза закрылись сами собой под воздействием магической мелодии апофеоза "Щелкунчика". Казалось, звуки проникали из непостижимых глубин, пронзая душу насквозь, отчего хотелось прыгнуть с отвесной скалы и, стремительно падая вниз, вдруг взмыть вверх, будучи подхваченным потоком невероятного счастья! "Что наша жизнь -- одно мгновенье и жажда вечной красоты. Знакомо каждому волненье, когда хотим влюбляться мы. Что выбрать: вечно жить в покое, все дни заполнить суетой, или сгореть в той драме стоя, околдовав себя мечтой? Куда идти, к чему стремиться, какой превыше всех удел? Мы можем разве что влюбиться, чтоб в чувств проникнуть беспредел. Я Вечности не пожелаю, -- зачем тогда мне жизнь дана. В ней все любовь -- я это знаю, -- Рай здесь, к чему нам небеса. Мы все надеемся на чудо, живем желаньем доброты. Разубедить нас очень трудно, ведь мир -- творение мечты. Я знаю, смерть всему наукой -- любви и ненависти злой. Пускай любовь мне будет мукой, но станет, может быть, судьбой!"
       Где бы ни находился, Дмитрий продолжал искать ту, которая в мире одна на сотню лет. Однако сколько ни вглядывался в лица красивых женщин, они не вызывали особого интереса, -- это были либо акулы, ищущие свою добычу, либо глупая треска, стремящаяся не отбиться от стаи, приобщившись к модному поветрию, и желающая во что бы то ни стало быть не хуже других. В лицах было одно и тоже отражение пустоты, а в глазах зеленоватый отблеск. И чем очаровательнее казалась внешность, тем вероятнее, что внутренность была заполнена шоколадом.
       Ни в одной красивой женщине Дмитрий не находил столь же прекрасного внутреннего мира. Чаще всего это были лишь матрешки с разукрашенными лицами. Красивые, в обилии косметики, мордашки искали либо зеркало, либо золото. В каждой из них было что-то не свое: на одной дорогая шуба, на другой бриллиантовое колье, на третьей блестящие колготки. Эти длинные ноги, узкие руки, тонкие шеи, пухлые губы, уши, не слышащие ничего, кроме своих жующих челюстей, -- все они чего-то от него хотели. Они тоже искали. Искали зеркало. Черт всегда подставляет зеркало!
       Дмитрий сгибался от тяжелой бронированной защиты, под которой стонала его душа, желая открыть себя нараспашку. Но никому это было не нужно. Ему хотелось выть и кричать от боли и отчаяния на весь мир, но его никто не слышал. И даже выслушать не хотел!
       Глядя в лица красивых женщин, Дмитрий страстно желал проникнуть в их внутренний мир, дабы узнать, что сокрыто в их сердце. Общение с представительницей противоположного пола было постижением иного мира, иной цивилизации. Он готов был отдать все, чем располагал, мечтая без остатка раствориться в женщине, чтобы вместе с ней упасть в глубокий колодец души и, оставив там все, что может держать на земле, взлететь под небеса и никогда более не возвращаться в прежнюю жизнь.
       Потребность в женщине была желанием к ангелу прикоснуться!
       Но никого вокруг, одни надушенные манекены.
       "Тело, одно только тело, и пустота внутри, -- с горечью констатировал Дмитрий, глядя на длинноногих красавиц, будто сошедших со страниц журнала мод. -- Возможно, это оттого, что красивая женщина вся поглощена производимым внешним эффектом, и ей некогда задумываться о подлинном? Мысли ее заняты прической, размером декольте, модным макияжем. Ах, если бы люди столько же заботились о состоянии души, сколько о состоянии волос... Нет, не внешность обманчива, но красота! Красота вещь необъяснимая -- как морозный узор на стеклах. Что делает красивыми снежные торосы: мастерская ветра или наше воображение? И почему они кажутся нам прекрасными? Только потому, что соответствуют нашим представлениям о совершенном?
       Красота. Что делает с нами красота! Это не просто мечта, ищущая воплощения в любви, а нечто большее. Это напоминает гипноз, когда мы становимся пленниками собственного воображения и готовы, как лунатики, следовать за красотой повсюду, бежать за ней, в надежде поймать милостивый взгляд, делающий нас счастливыми. Когда глаза любуются очаровательной наружностью, воображение дорисовывает остальное, заставляя восхищаться носителем чуда. Красота околдовывает, и мы, не замечая того, что скрыто за прекрасной оболочкой, добровольно отдаем себя в плен собственных иллюзий. Красота восхищает, возбуждая любовь, однако не она является символом совершенства. Не всякая красота истинна, но всякая истина прекрасна! Красота от Сатаны. От Бога -- доброта! Да, именно доброта путь к Совершенству".
       Дмитрий вдруг отчетливо ощутил различие вибраций, которые вызвала холодная красота инструктора по лечебной физкультуре и тепло доброй всепонимающей Марии.
       "Ну почему, почему все мысли о любви оканчиваются поиском женщины? Неужели нет других воплощений этого чувства? Никто не понимает моей любви! Ни одна женщина не приняла меня таким, каков я есть!"
       Чем больше он старался быть естественным, тем более его не понимали и чурались, словно сбежавшего из психбольницы идиота. Возможно, открытая нараспашку душа устрашала своей глубиной, отталкивая тех, кто желал теплого и безопасного уюта, а не леденящего бесстрашия готовности ко всему.
       Некоторые называли его человеком глубоко и тонко чувствующим, но Дмитрий знал, что, в конечном итоге, вся развитость чувств и богатство души выражается в желании и способности сострадать.
       Он ходил весь погруженный в себя, не замечая никого вокруг. Иногда казалось, что невыраженные чувства взорвут изнутри и подобно вулкану выбросят на окружающих успевшую перебродить и превратившуюся в ненависть невостребованную и непонятую любовь. Было ужасно тошно, хотелось плакать, но он только сильнее сжимал зубы, подавляя безудержную злобу на всех и вся.
       Дмитрий видел себя то угрюмо разгуливающим среди пустеющих залов филармонии, то мечущимся, подобно одинокому степному волку, заблудившемуся в каменном лабиринте ночного города среди абсолютно чужих ему существ, где нет и не может быть того, кто бы его понял и принял. Он бродил по бесконечным закоулкам в поисках тупика, надеясь найти выход и ощущая себя при этом атомной бомбой, скрытой под тщательно отутюженным костюмом, которая ищет последних граммов вещества, чтобы могла начаться цепная реакция готового все уничтожить взрыва. Но как только отчаяние доходило до самоубийственной черты, Дмитрий вдруг начинал смеяться, хотя на самом деле хотелось выть от удушающей тоски; слезы комом застревали в горле, и сдержать их было невозможно.
       Порой Дмитрий сам не знал, чего хочет. Он искал глаза, любовь в глазах, глаза, наполненные любовью. Но главное, он искал чувство, -- ведь все производно от чувства и живет лишь благодаря чувствам. Без чувств мы мертвы!
       Безнадежно заглядывая в красивые женские лица, Дмитрий жаждал узнавания, ища очи, отрешенные от суеты. Порой он так увлекался, что не замечал ничего вокруг, даже красного сигнала светофора. Но не найдя взора, обращенного внутрь себя, Дмитрий все же не переставал искать в лицах красивых женщин тень одухотворенности или хотя бы проблеск мысли, желание сбежать от скучной повседневности в мир грез -- далеких и счастливых. Он подставлял им свои глаза в надежде, что кто-то заглянет в его душу, но наталкивался на непонимание готовой ко всему проститутки, мечтающей подороже себя продать; пытался рассказать о любви, а они лишь выгибали спину, изящно выставляя ноги в блестящих колготках; и не было даже искры соприкосновения, а только дрожь пробегала по телу, словно его касалась холодная ядовитая змея.
       Не желание любить, а желание иметь -- вот что можно было прочитать в этих выставленных для всеобщего обозрения разукрашенных глазках. Рассуждали их владелицы так: "Раз я красива -- а я красива! -- значит, имею возможность получить от жизни все что захочу".
       "Люблю" или "не люблю" превратилось в "дам" -- "не дам".
       Рекламный блеск этих кокоток не вызывал даже предчувствия любви. Это была только красота, и ничего более. Как мало!
       Можно было долго любоваться совершенством линий, но никогда просто красота не возбуждала желания любить, если не было в ней одухотворенности.
       Чего же он искал? Красоту? Да, но какую-то сумасшедшую красоту. Хотя, прежде, наверно, чистоту. Да, чистоту! Но красота и чистота отнюдь не синонимы, и, выбирая одно, можно было оказаться без другого. Иногда, глядя на красивую женщину, казалось, что это сама любовь. Однако никогда красота и чистота не совмещались. Красота могла стимулировать эротические фантазии, но любовь -- как вздох, застывший в выси, -- могла вызвать только чистота.
       "Все хотят чистоты, а в особенности те, кто измарался в грязи. Красоту давно превратили в товар, захватали липкими руками. Продается уже не только тело, но и красота. Что же тогда спасет мир?!"
       Не всякая красота привлекала внимание Дмитрия, а какая-то особенная -- наполненная страданием и отточенная болью, при одном виде которой он испытывал нечто подобное головокружению, чувствуя, как за спиной начинают расти крылья. Он жаждал умопомрачения, красоты, слитой в его воображении с самоотверженностью и самопожертвованием любви, любви без страха, для которой смерть -- лишь возможность сохранить себя в неизменности, перейдя при этом в Вечность.
       Но почему именно от красивых людей Дмитрий ждал одухотворенного внутреннего мира? Возможно, потому, что считал красоту неким признаком божественной милости, своего рода оттиском Совершенства, проявлением вдохновенной работы духа?
       Когда встречались красивые лица с проблеском духовности, Дмитрий, будучи не в силах справиться с собой, ощущал, как происходит изменение его мироощущения и внутри словно раскрывается неведомое ранее пространство.
       Он часто спрашивал себя: чего же они хотят, эти симпатичные девушки, однако ответа не находил. Возможно, они ждали красивого и богатого, не понимая или не желая понимать, что богатство и духовность несовместимы. Они искали свою сказку, он -- свою.
       Но вот однажды Дмитрий увидел глаза, которые смотрели на него со скорбью и отрешенной радостью. Увидел, и чуть не заплакал. Это были очи, очи, полные любви! И тогда он понял, что всегда искал именно их! Долго и неотрывно Дмитрий смотрел на лик Казанской Богородицы, и ему начинало казаться, что он любит ее. И тогда изображение переставало быть иконой, становясь чем-то большим -- идеалом женщины, которую он всегда хотел любить. Но в этом не было фетишизма, это не было поклонением кумиру, ведь главное состояло в том, что он любил, любил, и все измерялось этим чувством!
       Дмитрий начал задыхаться под тяжестью собственного воображения. Казалось, нет средств от удушья грез, сдавливавших грудь желанием невозможного. И не было никого, чьи губы влили бы в него спасительное дыхание.
       Дмитрий пытался понять, откуда в нем эта мечта об идеальной женщине, которая любит несмотря ни на что и даже способна умереть ради любви? Конечно, были женские образы, долгое время мучившие своей сказочной невозможностью, но книжным рассказам Дима уже давно не верил. Жизнь виделась отнюдь не сказкой, где желаемое выдается за действительное, а любовь представлялась как испытание и неизбежная мука.
       "Мужчины придумали себе женщин! Они выдумали глупую чистоту и упрямую верность. Гермина, Хари, Маргарита -- все воплощение мечты. Когда душа в тоске забыта, любовью входите вы в сны. Ведь в жизни ты не существуешь, ты вся реальности чужда. Но если хочешь, то разбудишь от суеты забытия. Ты вся мечты моей творенье, осенней грусти и тоски. Твое я слышу повеленье поверить вечности Любви. Пусть нет на свете Маргариты, что Мастера в Москве нашла. Когда надежды все разбиты, смерть, может, лучше, чем тоска. Ведь образ милой Маргариты лишь плод булгаковской мечты. В реальности же мы убиты предательством родной жены".
       Дмитрий вдруг отчетливо ощутил, как груз накопившихся за долгие годы мечтаний, с каждым днем продолжающих возрастать, как-то сразу навалился на него, отчего трудно стало дышать, -- настолько сознание оказалось сжато прессом собственных иллюзорных представлений.
       "Быть может, эти мечтания об идеале есть некая воздушная подушка, своего рода подпорка, не позволяющая реальности раздавить хрупкое человеческое сознание? А может, это было всего лишь нереализованное либидо, не дающее покоя?"
       От последнего предположения Дмитрию стало не по себе. Опыт подсказывал, что само по себе удовлетворение полового желания, не сочетающееся с переживанием любви, только усилит тоску, и уж конечно, не доставит того блаженства, которое возникало при звуках музыки. Однажды поднявшись в любовь, Дмитрий уже не мог удовлетвориться одним лишь телом, хотя ощущал в себе одновременно и холод эротики, и иссушающий огонь вожделения.
       Упасть в инстинкт, поплыть в тягучей истоме желания, чтобы разбиться и утонуть в водопаде страсти? Нет, не этого он хотел, -- но полета, ощутить который помогала только музыка.
       Необъяснимым образом Диму тянуло к молоденьким девушкам, которые, как ему казалось, еще не успели научиться конвертировать любовь, и потому могли быть искренними. Дмитрию чудилось, что они, во всяком случае те, кто не вкусил прелесть соблазна, могли откликнуться на его лишенное корысти предложение поверить идеальным мечтам, чтобы вместе, ничего не требуя друг от друга, поселиться в любви.
       Он хотел женской, по сути материнской, любви, а мечтал любить девочку -- свою Галатею.
       И вот наконец однажды увидел ту, которую долгое время искал. Взглянул на нее и понял -- это судьба! Глядя на тоненькую фигурку с вымученным взором, Дмитрий почувствовал, как на негласный запрос "свой--чужой" ответ вернулся резонансом посланных им вибраций, всколыхнув в душе бурю чувств.
       Любил ли он ее -- трудно сказать. Это было больше, чем любовь, это была сама Судьба -- а значит, и боль, и страдание, и измена, и прощение, и любовь...
       В своей избраннице Дмитрий видел воплощение давней мечты, а потому старался не думать о каверзах судьбы. Даже предчувствуя неминуемый конец, любил тем более самозабвенно, отрешенно ныряя в глубины своей души, и каждый раз ощущая боль предстоящей муки. Трудно было избавиться от ощущения, словно он знает наперед, что произойдет с ними, предвкушая свое горькое одиночество и смиряясь перед невозможностью избежать предначертанной участи.
       Нет, это не он выбирал жену, это Судьба выбрала его!
       Сутуловатая фигура, слегка косящий глаз и стройные ноги в синих трикотажных колготках делали ее странной, а значит, в чем-то похожей на него. Она казалась такой жалкой и гордой одновременно, что он не мог не вспомнить "Кроткую". Эта повесть Достоевского манила своей загадочностью, трагическим концом и всепреодолевающей искренностью рассказчика.
       Хрупкость и грациозность линий пленяли воображение, и Дмитрий уже видел в ней свою героиню, позабыв о трагедии той любви, которая могла его ожидать. Он хотя и жаждал всепоглощающей любви, однако не хотел сгорать вовсе.
       Высвободив свои желания, накопившиеся за долгое время вынужденного одиночества, из плена недоверия и страха, он обрушил их на неопытную девочку, и, естественно, она не выдержала. То ли из чувства долга, а может быть просто из любопытства, она шмыгнула в его постель, по всей видимости, не зная, как развить затянувшиеся разговоры. И хотя трудно было сдержать рвущиеся наружу желания, Дмитрий не посмел раскрыть их неискушенной девочке. А потому они еще долго лежали вместе, не смея прикоснуться друг к другу, пока она сама не подтолкнула его к следующей стадии отношений. Но ему была нужна не ее девственность, а чистота нетронутого чувства. И хотя Дмитрий был уже опытен, однако в безумном порыве мало чем отличался от юноши. Дав волю рвущейся наружу фантазии, он похоронил под обломками нежной страсти и себя, и свою избранницу.
       Вспоминая минувшее, Дмитрий вдруг ощутил желание, которое, как ему казалось, давно кануло в небытие.
       Он искал свою Тэсс, но не найдя идеала, нашел жену, и наделив ее желаемыми чертами, разумеется, обманулся. Он хотел сгореть в огне любви, а его окатили помоями обывательских скандалов.
       Как быстро в зло обращается одно лишь потребление любви!
       -- Здравствуйте, Дмитрий Валентинович.
       Увлеченный размышлениями, Дима не заметил, как в палату вошла Анна Викторовна.
       -- Что это вы слушаете? -- спросила она.
       -- Чайковского, -- ответил Дмитрий.
       -- А чего-нибудь другого у вас нет?
       -- У меня есть "Страсти по Матфею" Баха и "Реквием" Моцарта.
       -- Нет, только не это. Включите что-нибудь попроще.
       Он нашел нужную кассету, включил магнитофон, и как только мелодия приблизилась к своему пику, усилил звук. Вибрации голоса певицы всколыхнули в душе давно забытое чувство, которое он испытал когда-то с женой, слушая эту мелодию.
       -- Вы тоже любите погромче, чтоб до костей пробирало? -- спросила Анна Викторовна.
       -- Как ни прекрасна эта мелодия, она не может сравниться с альтовой арией из "Страстей" или апофеозом "Щелкунчика". Когда я слушаю музыку Чайковского, то плачу.
       -- Почему же не видно слез?
       -- Потому что они текут по изнанке лица.
       -- Как это?
       -- Войдите в меня, и увидите.
       -- Как это?
       -- Душа моя распахнута перед вами, остается только открыть свою.
       -- Нет, вы скрыты под бронированным панцирем.
       -- Я уже давно его сбросил. Может быть, потому люди и пугаются моей искренности. Ведь очень трудно общаться с беззащитным человеком, когда сам в броне. Я невольник своей души, а вы спрятались за решетку, подальше ото всех, и прежде всего от себя. Так и живете одна?
       -- Почему же, у меня есть друг. Он дает все, что мне нужно в материальном плане, а я, в ответ, стараюсь по мере сил удовлетворить его потребности.
       -- А как же любовь?
       -- А она приложится. Одной ведь любовью сыт не будешь.
       -- Однажды вкусив любовь, я лучше буду голодать, чем питаться чем попало.
       -- Вы как хотите, а я считаю, что жизнь у нас одна, и глупо отказываться от всех даруемых ею удовольствий. Надо все попробовать и сполна насладиться.
       -- Я тоже не отказываюсь от сладкого, когда не нужно выбирать между филармонией и пирожным, -- сказал Дмитрий абсолютно серьезно, словно не замечая шутливого тона своей собеседницы. -- Хотя больше предпочитаю горькое.
       -- А мне вот и торт не помешает.
       -- Каждому свое, дорогая Анна Викторовна.
       -- Да, я дорогая! И вряд ли предпочту мужчину, который хотя и любит меня, но мало зарабатывает.
       -- Если желаете иметь, то можете получить все, за исключением любви. Хотя... что у нас есть в жизни кроме любви?
       -- Я просто не хочу погрязнуть в материальных проблемах.
       -- А вот лично мне стирка белья и приготовление пищи отнюдь не мешает, и даже помогает; во-первых, не оторваться от земли, а, во-вторых, отдохнуть от духовной работы. Например, когда стираю, я медитирую.
       -- Я так не могу.
       -- Просто надо ко всему относится творчески.
       -- А по-моему, человек, свободный от материальных проблем, меньше расстраивается. Что плохого в том, что живя в своей комнатушке, я желаю выбраться из нее в нормальную квартиру. При моих жилищных условиях трудно быть счастливым.
       -- Разве счастье зависит от количества метров жилой площади? Согласитесь, двенадцать метров тепла и уюта лучше, чем сорок метров холодного одиночества. Когда мы жили с женой в коммунальной квартире, то были счастливы, а как только переехали в трехкомнатную квартиру и у каждого появилась своя комната, она не выдержала и ушла.
       -- Да, с вами нелегко. Редкая женщина выдержит эти разглагольствования ни о чем. Когда не хватает денег и жилья, когда кухня шесть метров и постоянно кто-то ходит, мешает, тут не до философий. При таких условиях совершенно невозможно устроить свою личную жизнь. Когда дочь спит рядом и встает по моему будильнику, когда только ее я постоянно вижу и вынуждена заниматься ее проблемами, мне становится настолько тошно, что хочется бежать куда глаза глядят. Понимаете, не хочется ограничивать свою жизнь заботами о ребенке. Мне еще только двадцать семь, и хочется увидеть жизнь, искать, терять и находить. Я не хочу сидеть все время в четырех стенах своего дома и слушать упреки родителей, какая я плохая дочь, потому только, что разошлась с мужем. Невозможно выдержать постоянных выслеживаний, где я и с кем. А вам, наверно, очень тяжело жить одному?
       -- Нет, я с удовольствием провожу время в одиночестве.
       -- А вот я бы не выдержала и нескольких дней. Так ведь можно с ума сойти. По мне, лучше пригласить подруг, чтобы не было скучно. Ведь невозможно все время молчать. Хочется с кем-то поговорить.
       -- Я разговариваю сам с собой.
       -- В таком случае вам нужно обратиться к психиатру, -- пошутила Анна.
       "Женщины ничего не понимают в одиночестве. Возможно, они просто не слышат голос, что идет изнутри".
       Вдруг Дмитрий заметил, что у Анны Викторовны нет обручального кольца, на которое он обратил внимание в прошлый ее визит.
       -- А почему вы не носите обручальное кольцо?
       -- Иногда ношу в качестве украшения, но в большей мере для меня это своего рода защита. Чтобы мужчины не приставали, -- пояснила Анна Викторовна.
       "Женщины думают не столько о том, насколько сами по себе интересны, а в какой мере способны заинтересовать понравившегося мужчину".
       -- Что же вас побудило развестись с мужем?
       -- Просто я не захотела дальше жить такой жизнью. Муж мой военный моряк, и, уходя в походы на шесть месяцев, он оставлял меня одну. Мне одной нечего было делать на военной базе, и я уезжала к родителям. Когда наконец мы решили развестись, и оставалось всего несколько дней до седьмой годовщины нашей свадьбы, муж уговорил меня отметить это событие. Мы купили вина, фруктов и прекрасно посидели. Только до любви в постели не дошло. Но это было бы уж слишком.
       Почему-то эти откровения напомнили Дмитрию последнюю близость с женой.
       -- А вы любили своего мужа? -- спросил он.
       -- Когда-то любила.
       -- Простите, я не могу этого понять. Мне кажется, что если любишь, то это чувство будет жить в тебе всегда несмотря ни на что.
       -- Вы заблуждаетесь. Любовь приходит и уходит.
       -- Не знаю, но что-то мне говорит о трагичности вашей судьбы.
       -- Почему же?
       -- Может быть, потому что вы красивая женщина? Вы вечная странница, мечущаяся от одного к другому, но никогда не найдете своего счастья, потому что не любовь ищете, а может быть, потому что боитесь или не умеете любить.
       -- Ни один мужчина не говорил, что я неумеха, и не уходил разочарованный.
       -- Искусство любви заключено не столько в умении ласкать тело, сколько в нежном обращении с душой. У меня такое ощущение, словно вы пытаетесь спрятаться от меня за многочисленными словами и при этом убегаете от себя самой.
       -- Вы странный человек. Я, знаете ли, супруга своего не бросила. Когда однажды домой пришла медсестра и сообщила, что мужа положили в госпиталь, я сразу пошла к нему, хотя мы уже решили развестись. Муж поблагодарил меня, а я вначале даже не поняла, за что. Он объяснил, что не ожидал от меня такого участия. Но я поступила просто по-человечески, как, наверно, поступила бы каждая нормальная женщина.
       -- В таком случае, моя супруга не нормальная женщина, раз не приехала ко мне в больницу и даже ребенка не дает увидеть.
       -- Наверно, вы ей чем-то очень насолили.
       -- Не знаю. Я любил ее и никогда не обманывал. Возможно, она захотела большего, нежели я мог ей дать? Женщина ищет в любви исполнения своих девичьих грез, а любовь требует жертвы. И тот, кто не способен на такую жертву, тот и любить, по большому счету, не способен.
       -- Хватит, хватит, -- замахала руками Анна Викторовна. -- Прошу вас, достаточно проповедей.
       "Самый лучший способ притвориться, это говорить искренно", -- заключил Дмитрий.
       -- Когда вы, женщины, говорите о любви, то подразумеваете либо половую любовь, либо материнскую. Мужчина же чаще всего имеет в виду любовь совершенно иного свойства.
       -- Я бы не стала разделять людей на мужчин и женщин, -- заявила Анна Викторовна.
       -- Но мир уже разделен.
       -- Мне кажется, наоборот, мужчины думают в любви прежде всего о постели.
       -- Женщина в любви ищет страсти, а мужчина веры.
       -- Я против верности как некой несвободы.
       -- Любовь -- самое свободное состояние человека. Любовь и есть свобода! А потому, мне кажется, верность -- это честность перед другими в своем выборе, но прежде всего перед самим собой.
       -- Не всем дано любить.
       -- Дано-то всем, а вот умеют очень немногие. Вы никогда не найдете своей любви, потому что ищете вовне, вместо того чтобы обратиться в себя. К тому же, раз ищете, значит, хотите быть любимой, поскольку для того чтобы любить, не нужно искать подходящего партнера.
       -- Все зависит от индивидуальности. Любовь -- божий дар, и дается он не каждому. Чтобы любить, нужен талант. Разве талантливых людей много?
       -- На мой взгляд, способность любить дана всем, а вот умение развивается. Любовь это возможность, даваемая каждому человеку, которую используют далеко не все. К тому же, любовь мужчины и женщины абсолютно разные вещи. Может быть, я и не прав, но, к сожалению, жизнь не один раз убеждала меня в том, что когда женщина любит, то она желает только любви, а если не любит, то хочет всего, кроме самой любви.
       -- Когда костер страсти начинает догорать, хочется еще чего-то. Но даже если вы и правы, то лишь в черно-белом измерении.
       -- Нам нужна или сама любовь, или что-то от любви. Женщина, которая выходит замуж без любви, фактически продает себя. И чем такой брак лучше проституции?
       -- Что плохого в том, что мужчина обеспечивает любимую женщину? Разве невозможна ответная любовь как благодарность?
       -- Это не любовь.
       -- А как вы определяете?
       -- Просто чувствую. Чувства невозможно купить за деньги. Какой смысл вообще от денег, если на них нельзя купить главное?
       -- А что главное?
       -- У каждого свое. Для меня это любовь.
       -- Но любить невозможно всегда.
       -- Возможно, потому что мы всегда хотим радости. Но меня удивляют люди, которые воспринимают любовь лишь в придачу к подаркам.
       -- Однако согласитесь, приятно, когда женщина красиво одета. Ведь мужчина любит глазами.
       -- Любоваться внешностью еще не означает любить, -- возразил Дмитрий. -- Вот признайтесь, Анна Викторовна, трудно быть красивой женщиной?
       -- Я не считаю себя красивой, -- кокетливо ответила инструктор.
       -- Нет, вы красивы, и знаете это. Красота, равно как деньги и слава, -- испытание для человека. Но мне почему-то кажется, что редкая красивая женщина может познать счастье любви.
       -- Почему же?
       -- Потому что слишком многие любят ее. Ведь красивая женщина... -- Дмитрий задумчиво смотрел на сосны, -- это бесконечность, которая всецело проходит сквозь тебя. Красивая женщина -- это беспредельность, постичь которую не сможешь ни ты, ни я. Красивая женщина -- это Божье послание Земле. Красивая женщина принадлежит не только лишь себе. Красивая женщина -- символ Красоты. Красивая женщина -- это знак Беды. Красивая женщина создана для Любви. Красивая женщина -- это Вы!
       -- Где вы это прочитали? -- изумилась Анна Викторовна.
       -- В своей душе, -- ответил Дмитрий, удивившись, как неожиданно родились стихи.
       -- Это банально.
       -- А что не банально? Только наши чувства. И то, потому что они свои. Банальна любовь, но не наше личное переживание любви. И поскольку все о любви уже написано, важным является не что именно, а как написано. Знаете, на меня красота действует магнетически. Ваша красота, наверно, способна околдовать любого?
       -- Не скрою, мне приятно чувствовать, когда мужчины хотят меня. Всякая женщина желает быть любимой.
       -- А любить?
       -- И любить, конечно, тоже.
       -- Но в том-то и проблема, что один желает любить, лишь отвечая на любовь, а другой любит безо всякой причины, подчас безответно. У вас нет счастья, потому что вы не любите. И не нужно ждать, когда кто-то полюбит вас. Надо любить самому!
       Под пронзительным взглядом Дмитрия Анна Викторовна опустила глаза.
       -- Глядя на вас, я думаю, зачем женщине дана красота? Зачем вообще красота? Красотой восхищаются, но любят вовсе не за это. Одна лишь красота совсем пуста, коль нет души, что истинно ценна.
       -- Когда вы говорите, у меня такое ощущение, словно на голову падают кирпичи. Как же вы, такой умный, не подумали о том, что может случиться, если женишься на молоденькой девушке?
       -- Не я выбирал жену; это судьба выбрала меня.
       -- Ладно, не переживайте. Жизнь на этом не кончается. Вы еще молодой, женитесь во второй раз. В конце концов, нужно же иметь постоянного партнера.
       Дмитрий удивился последним словам и сокрушенно заметил:
       -- Жену себе не купишь. Но что самое страшное, -- я не верю женщинам. Забыть обман невозможно. К тому же, умному человеку, чтобы понять ошибку, не обязательно ее совершать.
       -- Почему же вы ее сделали, если считаете себя умным?
       -- Я долго размышлял и пришел к выводу, что женитьба -- это ошибка, которую не нужно бояться совершить.
       -- Но если вы знали, что жена бросит вас, то зачем же..?
       -- Что лучше: быть изгнанным, или же мучиться, будучи не в силах избавиться от того, кто не хочет уходить? Добродетельная супруга -- плод нашей мужской фантазии. Мы наделяем женщину тем, что в ней ищем. Только теперь я понимаю: моей жене была нужна не моя любовь, а свои мечты. Она просто испугалась и, чтобы не оказаться в глупом положении обманутой жены, решила изменить сама. К тому же, теща сделала все, чтобы нас развести, поскольку считала меня ненормальным. Но ненормальным чаще всего называют того, кого просто не могут или не хотят понять.
       -- Вы смешной идеалист. Просто ваша жена нашла человека по себе. Вы, наверно, думали, что она удивительная и исключительная, ни на кого не похожая, не такая как все? А она, судя по вашим словам, оказалась обыкновенной мещанкой. Да и я сама подталкивала мужа к разводу, хотя до последнего момента надеялась, что нас не разведут.
       -- Да, в подобных вещах логика женщин от противного.
       -- Вот именно.
       -- Но ведь она ушла, тем самым отказавшись от моей любви.
       -- Мало ли что не сделаешь по глупости. Ушла, а потом пожалела. Думала, что вы ее не отпустите.
       -- Но ведь насильно мил не будешь.
       -- Так-то оно так. Однако если не пытаешься возвратить, значит, не очень-то и любишь.
       -- Это напоминает шантаж!
       -- Нет, это просто жизнь.
       -- Тогда почему жена не дает мне дочь?
       -- Из ревности.
       -- Как это?
       -- Жена боится, что вы сможете повлиять на ребенка, что ты больше любишь дочь, а не ее.
       Дмитрий понял, что Анна Викторовна хочет перейти на "ты".
       -- Что же делать?
       -- Надо уступать ей во всем, даже в нелепостях.
       -- Но ведь это глупо. Я не могу потворствовать ее очевидным ошибкам.
       -- Другого пути нет. У всех примерно одно и тоже. Муж мой тоже вначале постоянно брал дочь к себе. Но я была против. Тогда он стал требовать, грозить. А поскольку я была непреклонна, он постепенно перестал заходить и теперь даже не звонит. Так что постарайся наладить отношения с женой.
       -- Но как?
       -- Поговорите с ней о том, как вы понимаете ее жизнь.
       -- В присутствии ее любовника? -- зло усмехнулся Дмитрий. -- Но ведь она и так все понимает.
       -- Иногда нужно сказать, просто произнести слова, чтобы разрядить обстановку.
       -- Я стараюсь воспитывать дочь по заповедям, а жена показывает пример грехопадения.
       -- Не надо разрывать ребенка на части.
       -- Если моя супруга поразмышляет над ситуацией, то признает, что сама виновата в случившемся.
       -- Она не думает, она мстит.
       -- За что же?
       -- За свои ошибки.
       -- Но ведь я не виноват в ее ошибках.
       -- Не винить же ей себя. Она ревнует, потому что хочет иметь то, что вы даете ребенку. В жизни всякое бывает. Вот моя знакомая развелась с мужем, и пятнадцать лет они жили каждый сам по себе. Когда же спустя долгое время они неожиданно повстречались и муж снова стал за ней ухаживать, так моя подруга просто летала от счастья.
       -- Но за что жена мстит мне?
       -- За свои несбывшиеся иллюзии.
       -- Да, наверно, это так похоже на женщин: сначала сделают глупость, а потом сваливают вину на других, ища себе оправдание.
       -- Успокойся. Просто в тебе говорит уязвленное самолюбие. Ваша жена молодая еще. Она просто ищет.
       -- Вот и родственники жены говорят, что обилие любовников -- не измена, а просто молодость. Мне кажется, они ее оправдывают, поскольку она -- своя родня. А меня осуждают, потому что я им чужой. Ладно, если нет возможности любить женщину, буду любить дочь!
       Анна Викторовна с недоумением посмотрела на Дмитрия.
       -- Она ведь еще совсем ребенок.
       Дмитрий растерялся от такого непонимания.
       -- Может быть, по-своему вы и правы, -- первая нарушила молчание Анна, -- но я никак не могу представить, как вы любите своего ребенка. Ведь прежде чем вести духовные беседы, нужно накормить, обуть и одеть. А это требует денег.
       -- Вы абсолютно правы. Но не деньги прежде всего нужны ребенку.
       -- Однако если денег не хватает, что же делать?
       -- Для меня это не проблема. Когда не хватает, я просто отдаю ребенку свое.
       -- Конечно, деньги всего лишь средство. Но даже для того, чтобы развить душу ребенка, нужно покупать билеты в театр.
       -- Духовное можно приобрести совершенно бесплатно.
       -- Где же?
       -- В лесу.
       Анна Викторовна с недоумением посмотрела на Дмитрия.
       -- У меня проблемы в семье возникли, когда я старался заработать как можно больше денег, чтобы обеспечить близких. А когда остался один, пришел к выводу, что на самом деле жене и дочери нужны были не деньги, а нечто совсем другое.
       -- Что же?
       -- Мне кажется, им не хватало моей любви. Ведь я почти не бывал дома. Деньги обладают известным свойством -- их всегда не хватает. Выход только в том, чтобы довольствоваться тем, что имеешь. Радость можно найти во всем. Покупаются лишь наслаждения, причем каждый раз хочется все большего.
       -- Не могу с вами согласиться.
       -- Но вы хотя бы можете представить себе ситуацию, когда предлагаешь деньги на ребенка, а мать отказывается?
       -- Я сама так поступала.
       -- Значит, получается, что не деньги главное, а то, чему они служат. Невозможно за деньги вернуть доверие, если ты когда-то предал человека, за деньги невозможно любить. Наверно, вам это покажется странным, но деньги -- это иллюзия. На самом деле, люди работают, любят, верят и умирают вовсе не из-за денег. Деньги могут помогать или не помогать, но они ничего не решают.
       -- Это верно, человеческие отношения не измеряются деньгами.
       -- А все потому, что за деньги невозможно купить ни веру, ни любовь. Эта сфера человеческих отношений существует как бы независимо, а все попытки воздействия на нее с помощью счета в банке ни к чему не приводят.
       -- Не хочу с вами спорить.
       -- Вы никогда не сможете согласиться со мной, поскольку это означало бы для вас критически переосмыслить свою жизнь. Просто мы с вами придерживаемся разных приоритетов. И пытаться перевоспитывать друг друга глупо, потому что люди неизменяемы.
       Они долго молчали. Наконец Анна Викторовна, глядя в окно, спросила:
       -- Не хотите ли пригласить меня к себе в гости?
       -- Но ведь я ненормальный, сумасшедший. Зачем я вам?
       -- Интересно все-таки посмотреть, как живут сумасшедшие.
       -- Вы слишком роскошная женщина. И созданы не для меня. С вашей фигурой вам нужно работать манекенщицей или фотомоделью.
       -- Спасибо за комплимент.
       -- Это не комплимент, это правда. Ваша тень прекраснее вас. Но глядя на вас, я вдруг представил, как моя жена сидит сейчас с каким-то мужчиной, мечтая устроить свою жизнь, и почувствовал, что ревную.
       -- Это глупо. Она ведь предала вас и бросила здесь одного, беспомощного.
       -- Что же я могу с собой поделать. Наверно, я однолюб. Любовь -- тяжелая наука, но лучше нет познать себя. Нельзя не погружаться в муку, иначе и любить нельзя.
       Анна Викторовна минуту молчала.
       -- Вы тяжелый человек. И, наверно, в душе весь мир ненавидите.
       -- Как вы можете знать, что у меня в душе. А если не знаете, то как можете судить?!
       -- Вы ужасный человек.
       -- Вы правы.
       -- Простите, -- спохватилась Анна. -- Не обижайтесь на меня.
       -- Я давно уже ни на кого не обижаюсь, -- успокоил ее Дмитрий.
       -- Тогда вы святой.
       Дмитрий улыбнулся и произнес как можно миролюбивее:
       -- Впрочем, если хотите, можете прийти.
       -- Не знаю, много дел и забот по дому. Может быть...
       "Она обязательно придет, -- решил Дмитрий. -- Но зачем я ей?"
       Неожиданно в палату вошел Вольдемар.
       -- Простите, -- извинился он, увидев Анну, -- я помешал?
       -- Нет, я уже ухожу. До свидания, -- сказала Анна Викторовна и стремительно вышла из палаты.
       -- Ну что, как дела? -- спросил Дима.
       Как всегда, Вольдемар промолчал. Тогда Дмитрий повторил свой вопрос.
       -- Звонил. Наткнулся вначале на соседку, которая мне долго рассказывала, сколько ухажеров у твоей жены и какие в квартире происходят скандалы по этому поводу. Супруга твоя практически не ночует дома, у нее то ли три, то ли четыре мужика, и спит она чуть ли не со всеми сразу. Новый ухажер у нее какой-то бизнесмен. А дочка все время у бабушки. Одним словом, оставь надежды, жена твоя уже вовсе не твоя.
       Однако это известие почти не расстроило Дмитрия, лишь вызвав чувство жалости к себе, дочери и жене; просто в голове не укладывалось, как возможно такое.
       -- Потом я дозвонился до твоей супруги, -- продолжил свой рассказ Вольдемар, -- и еще раз передал ей просьбу приехать самой или дать возможность мне привезти ребенка. И как ты думаешь, что она мне ответила?
       -- Не знаю, -- угрюмо пробурчал Дмитрий, предчувствуя подвох.
       -- Она стала требовать деньги. Я объяснил ей, что ты ничего не получаешь по больничному листу, но жена твоя заявила, что ты не просто больной, а сумасшедший, и что она не даст тебе ребенка, пока ты не предъявишь справку из психдиспансера. И прежде чем бросить трубку, сообщила, что собирается замуж и подает на развод.
       -- Ну и что? -- спросил Дмитрий как ни в чем ни бывало, хотя внутри у него все содрогнулось.
       -- Ничего, -- недовольно произнес Вольдемар. -- Зашел в детский сад, хотел передать Лялечке от тебя привет. Но воспитательница, видимо, уже подготовленная твоей женой и тещей, сказала, что ребенка нет. А когда я случайно увидел Лялечку среди детей, то воспитательница заявила, что лучше соврет, чем позволит ребенку общаться с таким отцом, как ты.
       -- Ладно. Видно, ничего не поделаешь. Чему быть, того не миновать, -- отрешенным голосом произнес Дмитрий. -- Ну, а ты-то как поживаешь?
       -- Живу как жил, -- равнодушно ответил Володя. -- Ездил тут в столицу, чтобы толкнуть одну редкую вещицу. Прилично заработал.
       Последние слова Вольдемар произнес с чувством гордости.
       -- Послушай, -- обратился Дима к другу, -- я давно хотел тебя спросить: зачем тебе этот бизнес? Ведь ты человек с эстетическим вкусом. Я помню твои школьные сочинения и рисунки. Неужели ты не можешь найти себе дело по душе?
       -- Знаешь что, отстань, -- раздраженно ответил Вольдемар. -- Ты думаешь, я приехал для того, чтобы выслушивать твои нотации и бесконечные разговоры о том, почему я живу не так, как ты себе представляешь правильную жизнь.
       -- Ладно, не кипятись, -- постарался успокоить друга Дмитрий. -- Я не хотел тебя обидеть. Просто не понимаю, почему ты не живешь, как хочешь?
       -- Сам, небось, знаешь, обстоятельства не позволяют. Кормить себя надо. Не валяться же в постели целый день.
       -- А мне кажется, ты просто не знаешь, чем заняться. Этот бизнес для тебя как наркотик, без которого ты уже не можешь существовать. И хотя понимаешь, что занят не тем, однако все равно уже не можешь или не хочешь измениться. Потому и оправдания себе ищешь. Ты должен, пока не поздно, начать новую жизнь.
       -- Ничего я не должен! Достал ты меня своими нотациями. Если тебе нравятся бесконечные разговоры о смысле жизни, то это не означает, что и всем остальным они по душе. Лично мне голову ломать надоело.
       -- Но почему ты не хочешь найти себе работу, в которой будешь осуществлять то главное, что является твоим предназначением?
       -- Есть обстоятельства.
       -- Обстоятельства тогда лишь играют важную роль, когда мы ищем в них оправдание.
       -- Есть такие обстоятельства, которыми невозможно пренебречь. Если они, например, связаны с людьми.
       -- Да, такое существует. Но только будучи уверенным в себе, можно оказывать помощь другим. А пока ты сам нуждается в помощи.
       -- На данный период времени важнее помочь умирающему отцу. Это мой долг. А то, о чем ты говоришь, находится в стадии ожидания.
       -- Но ты никогда не выйдешь из состояния ожидания, если в один прекрасный момент то, к чему ты предназначен, среди прочих важных вещей, не станет для тебя самым главным.
       -- С этим я согласен. Но пока этот момент не наступил, и слава богу.
       -- Могу тебя заверить, что он никогда не наступит, пока ты сам не наступишь на момент.
       -- Верно.
       -- За что же тогда благодарить Бога?
       -- В смысле?
       -- Благодарить за то, что он тебе не помогает?
       -- Спасибо за то, что он не лезет и не мешает. По моим планам мой час еще не наступил. Сейчас я вынужден работать, чтобы в будущем заняться главным.
       -- Фокус в том, что час твой не наступит, пока ты сам не захочешь этого. А когда захочешь, то никакие обстоятельства не смогут тебе помешать.
       -- Согласен. Но захочу я, только лишь когда буду обладать всеми необходимыми средствами.
       -- А ты знаешь, сколько средств тебе надо?
       -- Знаю.
       -- Но не получится ли так, что, занимаясь второстепенным, ты тем самым не уделяешь время главному?
       -- Я подготавливаю условия для того, чтобы в свое время заняться главным. Был бы у меня миллион, вот тогда бы...
       -- Эта старая, старая сказка. Кажется, вот накоплю денег, и тогда... Но когда денег становится достаточно, почему-то все планы забываются. Это иллюзия, будто нужно освободиться от материальных забот и сразу появится вдохновение. Происходит как раз наоборот: именно в процессе преодоления трудностей создаются вдохновенные творения.
       -- Сейчас у меня не хватает знаний и умений.
       -- Знания и умения появляются только в процессе созидания, причем главного, а не второстепенного. Что тебе мешает изменить структуру времени в пользу главного в своей жизни?
       -- Главное не приносит дохода.
       После этих слов Дмитрий не нашелся что сказать.
       Они долго молчали, пока, наконец, Вольдемар первым не заговорил.
       -- Не стоит попусту грустить. Займись чем-нибудь, -- посоветовал он Дмитрию.
       -- Я занят.
       -- Чем же?
       -- Своими мыслями.
       -- Лучше почитай. Я купил интересный дайджест.
       Вольдемар положил на тумбочку журнал небольшого размера.
       Чтобы не обидеть друга, Дмитрий взял журнал и безо всякого интереса стал его листать. Внимание привлекла небольшая статья с набором цифр. Дмитрий стал ее читать, и внезапно возникло ощущение, словно раньше он уже где-то читал эту статью. И вдруг Дмитрия осенило, -- так ведь это же он написал! Это была его собственная статья, первоначально опубликованная в популярном еженедельнике, а позднее переведенная за рубежом. Судя по всему, она показалась интересной редактору дайджеста, и он перепечатал ее, не указав имени автора.
       Дмитрий прочитал статью от начала до конца, словно это было написано и не им вовсе. Он испытал чувство стыда: почему-то неприятно было увидеть признание плодов своего труда; даже стало неловко оттого, что когда-то он занимался такой ерундой. Еще недавно Дмитрий жаждал признания, и вот, когда это признание пришло, он не ощутил ничего, кроме разочарования; даже обрадовался, что не напечатали его имя.
       -- Что ты там читаешь? -- спросил Вольдемар.
       -- Да вот статью мою перепечатали, -- равнодушно ответил Дмитрий.
       -- Не может быть!
       -- Только радости никакой я по этому поводу не испытываю. Скорее, наоборот.
       -- Почему же? Я бы на твоем месте гордился таким признанием.
       -- Тот, кто творит ради желания прославиться, никогда не останется в Вечности. Настоящий художник творит не для признания, а ради самореализации.
       -- Ну, а гонорар ты хотя бы получил?
       -- Я писал не для того, чтобы получить за это деньги. Настоящие творения создаются не ради гонорара. Творчество -- это единственное противоядие против смерти; мука и в то же время радость, облегчающая страдания жизни. Только в последнем своем качестве творение мыслится как товар.
       -- А я вот работаю исключительно за деньги. Накоплю побольше, а потом найду дело по душе.
       -- И я работаю за деньги, но не ради них. Да и как можно требовать вознаграждение за то, что приносит удовольствие?
       -- Ты что же, способен работать без оплаты?
       -- Да, если работа интересная. Люди творят ради удовольствия, которое получают от процесса творчества. Поэтому мало кто променяет вдохновение на богатство. Подлинное творчество бескорыстно. Как только корысть возникает, вдохновение сразу же пропадает. Книги должны писаться, как Евангелие.
       -- А я вот недавно видел, как одного классика продавали на вес по дешевке.
       -- Гениальное несоразмерно представлениям обычного человека, который платит за то, что хочется получить. Именно поэтому непризнанные шедевры трудно продать.
       -- Однако это не мешало твоему Моцарту создавать шедевры на заказ.
       -- Гениальные произведения создаются не ради денег, хотя порой и делаются на заказ; это плоды неразделенной муки либо невостребованной любви. Художник творит, потому что не может иначе, -- для него это жизнь! В духовном производстве трудно рассчитать прибыль, потому что оно лишено развлекательности. Существует только один признак таланта: когда творят не ради денег, а ради вдохновения, и только ради этого.
       -- Однако для того, чтобы писать музыку, Моцарту нужно было что-то кушать, да еще семью содержать.
       -- Гениальные творения -- это всегда плод страданий человека. Поэтому шедевры создаются в лишениях, а отнюдь не в комфорте. Возможно, чтобы написать "Реквием", необходимо было ощутить дыхание смерти. Произведения подобного рода -- это результат торжества духа над скудостью материальных условий. Некоторые художники даже находят в нищете своеобразный кайф и просто влюблены в свою бедность.
       -- Неужели?
       -- Такое самоограничение есть проявление веры, которая и дарит вдохновение. Творчество это соломинка, за которую хватаются смельчаки, зная, что спастись невозможно. Настоящее искусство есть воплощение трагизма человеческого существования, это отчаянная попытка художника создать шаткий плотик посреди бушующих мерзостей окружающей жизни в надежде спасти свою свободу. Шекспир гениален, потому что в суетном сумел уловить неизменное.
       -- Это его потом гением признали, а тогда он был как все, обыкновенный человек.
       -- Нет, он всегда был не как все! Гений всегда не нормален. И чем более творец гениален, тем более кажется странным, непонятным, а иногда даже и сумасшедшим.
       -- Может быть, и ты считаешь себя гениальным? -- съехидничал Вольдемар.
       -- Это ты сказал, -- тихо произнес Дмитрий, удивившись своим словам. Он вспомнил, где их прочитал. -- Ничего-то ты во мне не понимаешь.
       -- А чего понимать-то? -- ухмыльнулся Вольдемар и покрутил пальцем у виска.
       Дмитрий горько улыбнулся. На друга он не обиделся.
       Они долго молчали.
       -- Будь у нас действительно свободное общество, возможностей для творчества было бы больше, -- решил первым возобновить разговор Вольдемар.
       -- Если все дело в политическом режиме, то как тогда объяснить факт, что при тоталитаризме возникает не меньше, а, может быть, и больше талантов? Несвобода тоталитарного общества компенсируется интенсивной духовной жизнью на индивидуальном уровне. Талантливый человек творит независимо от обстоятельств, я бы даже сказал, наперекор им. Гений вырастает не в комфортных условиях, он всегда есть преодоление трудностей в драме под названием "жизнь". Потому искусство -- это всегда борьба с мерзостями окружающей действительности в процессе утверждения себя. Подлинное творчество представляет собой путь на Голгофу, где благодаря страданиям тела происходит высвобождение духа. Именно плоды становления духа и составляют шедевры.
       -- А мне лично Моцарт не нравится. Я с б?льшим удовольствием слушаю эстрадную музыку, а от всяких там симфоний могу заснуть.
       -- Продукты духовной жизни воспринимаются и оцениваются с трудом, потому что заставляют сострадать. А это привлекает немногих. Муки сопереживания не для всех.
       Чтобы прервать затянувшийся разговор, Дмитрий включил телевизор и к удивлению своему увидел повторение телепередачи, в которой недавно принимал участие. Ему вдруг стало ужасно стыдно оттого, что когда-то он был настолько глуп, пытаясь привлечь к себе внимание, и любование собой на экране могло доставлять ему удовольствие.
       "Неужели этой тщетной славе я готов был посвятить жизнь?" -- с горечью подумал Дмитрий, глядя на свое телевизионное отображение. Ему стало противно лицезреть самодовольную физиономию, и он резко выключил телевизор.
       -- Ладно, я, пожалуй, поеду, -- сказал Вольдемар, видя, что у его друга плохое настроение. -- Продукты я положил в холодильник. Выздоравливай. Пока.
       -- Знаешь что, -- словно опомнившись, остановил приятеля Дмитрий. -- Прости меня. Я очень благодарен тебе за все, что ты для меня делаешь. Только теперь я понимаю, какое это счастье самому сходить в туалет или, проснувшись утром, встать и без посторонней помощи умыться. Раньше я не понимал и не ценил этого счастья. Спасибо тебе.
       Не ответив, Вольдемар вышел из палаты.
       Как только дверь за Вольдемаром закрылась, в палату вошел невысокого роста молодой человек в сопровождении мужчины в белом халате.
       -- Здравствуйте, -- сказал юноша, обращаясь ко всем.
       -- Привет, -- первым откликнулся Женя.
       -- Посиди пока здесь, а потом решим, куда тебя устроить, -- сказал юноше человек в белом халате, по всей видимости, доктор. -- Я приду попозже, и мы с тобой поговорим.
       Юноша был невысокого роста, худощавый, правая рука у него была на перевязи.
       -- Как тебя зовут? -- спросил Женя, обращаясь к новичку.
       -- Илья.
       -- Что же с тобой приключилось?
       -- Да вот руку на игре поранил. Меч соскользнул, а кольчуга не спасла.
       -- Ты вроде бы не маленький, а в игры какие-то играешь, -- сказал Александр Иванович.
       -- Почему человек, который до конца своей жизни собирает марки или машинки, считается нормальным, а того, кто делает доспехи, считают инфантильным? -- обиженным тоном произнес Илья. -- Каждый по-своему находит место в мире или уходит от него: один пьет, другой наркотиками балуется, кто-то копается в своем автомобиле, кто-то пишет песни. А мы вот создаем игры. Бывает, даже моделируем различные политические ситуации. Хотя это мало кому интересно. Политика настолько грязное дело, что добиться успеха в ней чистыми руками практически невозможно. У нас на игре, по крайней мере, все честно.
       -- А разве на войне действуют не те же законы, что и в политике, когда победа важна любой ценой, а цель оправдывает средства? -- спросил Дмитрий, заинтересовавшись новичком.
       -- Действительно, победа важна, но не она на самом деле всегда является главным, -- ответил Илья.
       -- А что может быть важнее победы?
       -- Иногда лучше умереть, чем изменить себе. Честь сохранить важнее.
       -- А что такое честь?
       -- Наверно, то, за что себя уважаешь, и за что тебя уважают окружающие.
       -- А не кажется ли вам, что в реальной жизни люди скорее предпочтут пожертвовать честью, но приобрести различные блага?
       -- В конечном итоге жизнь оценивается тем, за что ты готов умереть. Лично я выбрал образ честного рыцаря.
       -- Но ведь жизнь это не рыцарский турнир. Если не обманешь сам, то обманут тебя. Разве можно быть честным среди бесчестных, порядочным среди непорядочных?
       -- Я предпочитаю никого не обманывать.
       -- А может быть, это глупо?
       -- Поступать благородно не значит глупо.
       -- Даже если кто-либо коварно использует твое благородство?
       -- Ложь никогда окончательно не победит истину, потому что люди нуждаются в правде, даже когда врут. Тот, кто говорит неправду, тем самым отказывается от правды для себя, а тот, кто творит зло, закрывает свое сердце для добра. Так что наказание в нас самих.
       -- Каким же образом злые люди себя наказывают? -- с все возрастающим любопытством спросил Дмитрий.
       -- Тем, что творя зло, они отказываются от любви. Но никто не может долго жить во зле, поскольку потребность в добре сильнее, чем в ненависти, а в правде более, чем во лжи. Ненавистью ничего не добьешься, зато любовью можно добиться всего. Путь ненависти ведет к смерти, а путь любви к прощению.
       -- Разве сила не всегда побеждает?
       -- Сила, она разная. Что в конечном итоге торжествует: ненависть или любовь? Ответ очевиден. Жажда справедливости могущественней страха. Всякое действие рождает противодействие, а всякой силе противостоит бесстрашие. И потому, чтобы не попасть в замкнутый круг вражды, нужно простить, иначе погибнешь от собственной ненависти. Сила -- удел слабых. Умные воюют другим, более эффективным оружием.
       -- Но если побеждает сильнейший, то в чем же тогда заключается сила?
       -- В том, на что ее направляешь. Сила уничтожения никогда не преодолеет силу любви и созидания. Нет нужды применять оружие против насилия, достаточно обратиться к лучшим сторонам самопредставления противника и постараться вызвать любовь, которая обязательно живет в его душе. Ведь каждое живое существо нуждается в любви, и каждый человек о себе хорошего мнения. Обнаружив и нащупав эти струны души, начав умело играть на них, можно разоружить любого врага лучше и быстрее, чем пытаться победить его силой. Часто просто нет другого выхода, потому что путь взаимной ненависти и вражды неумолимо ведет к самоуничтожению. Остается только одно -- любить. Это единственно верный путь, поскольку иной ведет к смерти -- физической или духовной.
       Илья говорил таким уверенным тоном, что трудно было усомниться в искренности его слов; чувствовалось -- они выстраданы.
       -- Как ты думаешь, -- обратился Илья к Дмитрию, -- почему в Евангелии написано: тебя ударят по щеке, а ты подставь другую?
       -- Потому что удар всегда порождает желание ударить в ответ. И чтобы не кончилось плохо, надо остановиться.
       -- Но как? Уступишь один раз, второй, и тебя съедят с потрохами.
       -- Уступить не значит отступить. Уступает всегда только сильный. Если ты сильнее и мудрее, значит можешь и уступить, тем самым предотвратив худшие последствия. А кому хватит ума сказать "бей, ведь ты не прав", -- тот победит.
       -- Ну и ударит он! -- воскликнул Женя.
       -- Редко кто может ответить злом на дружелюбие. Злоба возникает, когда не получается быть добрым. Поэтому неправильно осуждать людей. Ведь каждый человек желает добра, даже если творит зло. Мы созданы из любви и спроектированы на созидание. Всякое живое существо тянется к ласке. Поэтому самое эффективное средство борьбы со злом -- это возбуждать в сердцах людей любовь. Она делает человека снисходительнее и добрее.
       -- Но это не значит, что когда тебя ударят, нужно подставляться еще, -- вмешался Борис. -- Ты просто не так понял евангельские слова. В действительности, они означают, не отвечать злом на зло.
       -- Этого мало! Чтобы победить зло, нужно не потворствовать злу пассивным непротивлением, а активно бороться с ним добротой.
       -- Все эти заповеди до тех пор красивые сказочки, пока это не коснется тебя лично. От преступлений людей гораздо эффективнее удерживает кровная месть, нежели страх наказания, и уж тем более не всепрощение.
       -- Это еще вопрос.
       -- Я вам расскажу случай, который произошел со мной, -- возбужденно произнес Илья. -- Ко мне в дом однажды вторглись чужие люди. Если бы я стал их выгонять, то они бы, скорее всего, избили меня, поскольку оказались, как выяснилось позднее, подвыпившими бандитами. Я не сопротивлялся и гостеприимно пригласил их к столу. Угостил, чем имел, стараясь при этом улыбаться и быть дружелюбным. И что ты думаешь? Мы расстались друзьями. Я узнал много интересного, а они еще под конец дали мне денег за все съеденное. Долго потом я не мог прийти в себя. Это было настоящее чудо!
       -- Я тебе не верю.
       -- Я бы сам не поверил, если кто-то мне рассказал. Только после того как убедился на собственном опыте, понял -- любовь действительно способна творить чудеса.
       -- Ты рассуждаешь прямо как Иисус Христос. А его, как известно, не только ударили по щеке, но и распяли.
       -- А кто в конечном итоге оказался победителем? Пилат? Каиафа? Анна? Или, может быть, Иуда?
       -- Думаешь, ты один такой мудрец? -- зло заметил Борис. -- Другие тоже не дураки и понимают не меньше твоего.
       -- Все понимают, как надо жить, но мало кто так живет, -- горячо возразил Илья. -- Если человек глуп, то никакое образование не сделает его умным; а если умен, то и без образования сможет найти свое предназначение. Если мы хотим изменить мир к лучшему, то должны начать с себя. Так сказал Конфуций.
       -- Зачем пытаться что-то изменить, если мир в принципе не меняется? -- перебил Илью Борис.
       -- Важно лишь то, как меняешься ты сам, -- спокойно возразил Илья. -- Вот мы и начали с себя. Мы стремимся к доброжелательности и хотим стать добрее, а потому стараемся не озлобляться на проявления несправедливости. Я, например, хочу изжить в себе гнев. И по своему опыту скажу: самый лучший способ справиться с гневом -- это полюбить того, кого ненавидишь, на зло ответить добром. Впрочем, это старая истина. Даже в Евангелии сказано: спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи.
       -- Пока что надо спасаться от воров и преступников, -- съехидничал Александр Иванович.
       -- А почему идет такая волна преступности? Да потому что люди настолько озлоблены, что начинают ругаться при любом незначительном поводе, словно всю жизнь ненавидели друг друга. Они хотят быть благородными, но забывают заповедь "возлюби ближнего твоего, как самого себя".
       -- Сейчас говорят другое: обмани ближнего своего! -- ехидно заметил Женя.
       -- Возлюби, даже если это твой враг? -- спросил Дмитрий.
       -- Важно не опускаться с ним до одного уровня.
       -- Но ведь в поединке побеждает не благородство, а хитрость и коварство.
       -- Меня любовь защищает, -- ответил Илья, и спросил у Дмитрия:
       -- А что вы понимаете под победой в жизни?
       -- Ну, -- замялся Дмитрий, -- победа -- это поражение врага.
       -- Ущербное представление, -- сказал Илья. -- Победа это когда враг отказался от борьбы и перестал быть врагом, или даже стал другом.
       -- Каким же образом?
       -- У нас есть принцип -- не нападать первым. Мы не предпринимаем попыток напасть на противника превосходящим числом, и предпочитаем подождать, пока атакуют нас. Ведь нападающий почти всегда проигрывает. Агрессия сама по себе быстро истощает. Есть масса способов таким образом подставить себя, чтобы противник проиграл. Можно просто отойти, и противник промахнется, или таким образом отступать, что противник рано или поздно сам попадет под удар.
       -- Зачем же поддаваться хитрости и коварству, если они могут привести к распятию?
       -- Если зло не будет торжествовать, оно погибнет, тогда как добро в поражениях только закаляется! Даже смерть может быть торжеством над хитростью, которая по сути своей есть хорошо замаскированная глупость. Конечно, игра не полное воплощение жизни, и вообще игра не главное занятие моей жизни. Я хочу приносить людям пользу. И хотя нас многие считают чудаками, надеюсь, у меня не будет необходимости заниматься нелюбимым делом лишь для того, чтобы зарабатывать деньги.
       -- Таких, как ты, раньше называли "блаженными", -- заявил Александр Иванович.
       -- А мне лично деньги дают некое ощущение внутренней силы, -- сказал Борис. -- С помощью денег я могу сделать все что захочу. Они придают уверенность в себе. Без денег я не в силах оказать помощь нуждающимся, хотя и сострадаю чужому несчастью.
       -- Каждому свое: один выбирает деньги и счастлив, другой не выбирает деньги и тоже счастлив. Только зачем покупать то, что можно взять даром из своей души, ведь ни радость, ни любовь не продается? Все твое в тебе самом. В конце концов, не в деньгах счастье.
       -- А в чем же? -- улыбнувшись про себя, спросил Дмитрий.
       -- Счастливый человек тот, кому деньги для счастья не нужны. Хотя вряд ли существует единый для всех эталон. Лично я счастлив тем, что живу любовью, -- вполне серьезно ответил Илья.
       -- Как это?
       -- Это когда я счастлив оттого, что отдаю, а не оттого, что получаю. Каждый может выбрать -- жить любовью или просто жить.
       -- Ты просто помешался на любви, -- ухмыльнулся Борис.
       -- А разве такое возможно? -- парировал Илья. -- Впрочем, это не самый худший повод для сумасшествия.
       -- Нет, что ни говори, а деньги дают свободу, -- сказал Женя.
       -- Деньги не дают свободы, -- возразил Илья. -- Потому что свобода не зависит от денег. Она вообще ни от чего не зависит. Подлинная свобода вне условий и обстоятельств. Нельзя желать невозможного: иметь много денег и быть свободным!
       -- Неужели у тебя никогда не возникает желания получить побольше? -- спросил Борис.
       -- Конечно, возникает. Но без преодоления этого искушения не было бы и достижения.
       -- Да ты просто юродивый!
       -- А за что юродивых на Руси уважали? За то, что они правду, не боясь, говорили и о душе больше думали, нежели о теле, за то, что корысти не имели и выгоды не искали. Юродивый делал то, на что другие были не способны, -- жертвовал своим благополучием ради возможности бесстрашно говорить правду; он страдал за всех, отказываясь иметь как у всех человеческое счастье, ради того чтобы быть глашатаем истины.
       -- Каждый человек думает прежде всего о себе, -- заявил Александр Иванович.
       -- Правильно. Важно лишь то, что именно он о себе думает, -- констатировал Илья.
       Дверь открылась, и в палату вошел знакомый мужчина в белом халате.
       -- Ну, как ты? -- спросил он, обращаясь к Илье.
       -- Все нормально. Только вот рука побаливает.
       -- Ничего, до свадьбы заживет.
       -- А я не собираюсь жениться.
       -- Почему же?
       -- Не хочу никого делать несчастным. Так, во всяком случае, моя мать советует.
       -- А разве твоя мать несчастна?
       -- Счастливой ее не назовешь. С мужем, то есть моим отцом, она давно разошлась, из-за того что он пил. Сейчас живет одна, все надеется встретить настоящего мужчину. А отец в это время сидит в тюрьме. Бабушка и дедушка, с которыми мы живем, постоянно упрекают мать в том, что она не сумела сохранить семью. Ну, и конечно, скандалы постоянные. Они у меня вот уже где.
       Илья выразительно провел рукой по горлу.
       -- А что же ты? -- спросил врач.
       -- Да, надоело все. Они хотели сделать из меня оператора автоматизированных линий по разливу молока. А я стихи сочиняю, иногда музыку пишу. Вот мы и решили с приятелями ансамбль создать. Еще я увлекся ролевыми играми. Но мать ничего не понимает, и понимать не хочет, а только все запрещает. Тут еще решила замуж выйти. Так что мне ничего не оставалось, как сбежать из дома. И вообще я чувствую себя чужим в семье. Матери я по большому счету не нужен, отца у меня фактически нет. А бабушка с дедушкой меня понять не могут, да и вряд ли хотят.
       -- Весьма типичный случай, -- сказал врач, посмотрев при этом на Дмитрия. -- Я работаю с детьми уже более тридцати лет, и обратил внимание, что некоторые дети, сами того не осознавая, вырывают себе волосы. Я заинтересовался, почему они это делают, и заметил, что многие из них задавали мне один и тот же вопрос: "Мои родители родные мне или нет, не подкидыш ли я?" Расспрашивая родителей, я обнаружил, что, действительно, многие из этих детей приемные, и взяты из детских домов. Но самое главное, приемыши не знали об этом. Тогда я спросил себя: как же получилось, что дети догадались о том, что они приемные? Что дало повод усомниться в кровности уз, поскольку неродные родители старались делать все, чтобы создать обеспеченную жизнь для усыновленных детей? И я пришел к выводу, что в их взаимоотношениях сквозит некая холодность. Очень часто отношения взаимного неприятия складываются в семьях, где ребенок живет с мачехой или с отчимом. Женщина, которая в молодости имела нежелательную беременность и родила ребенка без любви, а потом вышла замуж за вроде бы хорошего человека, тяготится своим первым ребенком, который напоминает ей об ошибках молодости. Молодая мать еще хочет пожить для себя, она еще незрела, она еще сама дочь... Однако вынуждена заботиться о ребенке, который появился случайно или стал нежеланным во время беременности, -- когда она вдруг поняла, что ошиблась и не хочет иметь ребенка от нелюбимого или не любящего ее человека. Возникает протест против появления этого ребенка на свет. И тогда, чаще всего неосознанно, происходит внутреннее отторжение ребенка, находящегося в стадии внутриутробного развития. Выкидыши и есть проявление неосознаваемого отторжения плода как проявления нежелания матери иметь ребенка. Однако ни одна мать не признается в том, что не любит своего ребенка, хотя и не чувствует связи с ним, поскольку отторгла его еще в период беременности. Он стал для нее чужим, еще не появившись на свет. И естественно, когда она вторично выходит замуж и рожает других детей, то начинает тяготиться ребенком, появившимся вне брака или от первого мужа. Первый ребенок чувствует себя чужим в такой семье, где даже единственный родной человек -- мать -- испытывает к нему неприязнь, неосознанно отторгая его. Она занята отчимом, а ее первенец страдает от одиночества и начинает грустить, неслышно ни для кого прося ласки и любви, в которых нуждается не меньше или даже больше детей, живущих с родным отцом. Да, все беды оттого, что замуж выходят и женятся без любви.
       Сколько девочек беременеют, не зная, что поделать со своим неожиданным чадом. Редко кого удается уговорить сохранить ребенка: или выбрасывают в мусоропровод, или топят в туалете, или расчленяют и прячут на свалке. Уже давно замечено: если ребенка не любят, то и руки, и соски у кормящей матери жесткие, а в глазах нет любви. Ведь ребенок с первых дней смотрит в глаза своей матери и читает в них ее отношение к нему: любят его или нет. Он еще ничего не понимает, но все чувствует. Когда женщине несут кормить ребенка, она это чувствует, и у нее может быть или избыток молока -- если ребенок любимый и долгожданный, или недостаток -- если ребенок для нее обуза. И никакие смеси не заменят грудного молока, никакие лекарства не смогут вылечить ребенка, который болеет прежде всего оттого, что ему не хватает материнской любви. Потому-то и находят младенцев в помойных бачках и мусоропроводах. Так матери стараются избавиться от своих нежеланных детей, хотя это и редкие случаи. Большинство или делают аборт, или в продолжение всей жизни терзают ребенка. Мамы везут детей в больницу, когда можно подлечить и дома. "Меня не любят, от меня избавились", -- думают такие дети, находясь в больнице одни.
       Если ребенка не любит собственная мать, то он вырастает агрессивным, психически неуравновешенным человеком, а его поведение становится протестным. Такие дети часто убегают из дома, где для них нет любви и где им холодно. Это настоящая трагедия! Ведь и наркомания, и токсикомания возникают как следствие недостатка любви при естественной потребности в приятных эмоциональных переживаниях. Обделенные заботой и нежностью дети не принимают мир, в который они пришли против воли своей матери. Они рассуждают примерно так: "Если меня не любит родная мама, то я в чем-то виноват". Комплекс вины, мучительная неуверенность в себе приводит к искалеченной жизни. Такой ребенок чувствует себя чужим в этом мире и, как правило, становится неудачником, поскольку прежде всего старается доказать всем и вся, что он не хуже других. Часто эта потребность в самоутверждении развивается по наиболее легкому и не всегда правильному пути. Никакое даже самое строгое наказание никогда надолго не испортит отношения ребенка к родителям, если только сын или дочь чувствуют -- несмотря ни на что их любят!
       Немного помолчав, врач, по всей видимости, больничный психотерапевт, задумчиво добавил:
       -- Да, проблема не в том, чтобы родить ребенка, а в том, чтобы научить его любить.
       После этих слов в палате наступила тишина.
       -- Ну ладно, нам пора идти. Потом еще сможете поговорить, -- сказал врач и вместе с Ильей вышел из палаты.
       Выслушав врача, Дмитрий ужаснулся, ведь все сказанное в полной мере относилось к нему, к жене и к их ребенку. Неожиданно возникла мысль, что, возможно, и он -- лишь побочный результат желания устроиться в жизни, а отнюдь не любви, и что, быть может, именно нелюбовь, передающаяся от матери или отца через детей к следующему поколению, есть кара за грехи родителей?
       -- Где только у баб совесть? -- c возмущением в голосе произнес Александр Иванович.
       -- В животе, -- сказал Женя, -- точнее, внизу живота. Материнство для них козырной туз. Детьми женщина способна оправдать все, любую сделанную ею гадость.
       -- Я никогда не думал плохо о бабах, -- заметил Борис, -- но даже не подозревал, что они могут быть настолько жестокими по отношению к своим детям.
       -- Женщины могут быть божественны, как ангелы, и одновременно жестоки, как Сатана, -- полемически заключил Женя. -- А все потому, что у обиженной бабы обида затмевает совесть.
       -- Не оттого ли женщины могут быть так жестоки, что они часто не в силах перебороть свои чувства? -- предположил Дмитрий.
       -- Они только кажутся слабыми, -- сказал Женя, -- потому что не могут, а, скорее, не хотят справиться со своими чувствами, оправдывая своей слабостью самое изощренное и подлое коварство. Они готовы на все, на любую жестокость, лишь бы утвердиться в своей "правоте". Да что там далеко ходить. Сегодня в коридоре видел, как мать бьет своего ребенка. Я не мог безучастно смотреть и попытался вмешаться, хотя это и не принято. Просто сердце надрывалось, когда видел слезы беззащитного ребенка, которого своя же мать лупила без жалости. Говорю ей: "Как же вам не стыдно обижать слабого, вы же мать?" А она мне: "Не ваше дело. Мой ребенок, что хочу, то и делаю. Вы своих детей воспитывайте". Ребенок плачет, пытается спрятаться от злобной мамаши, но та догоняет его и бьет по губам, по лицу. Девочка кричит: "Я к папе хочу". А мать ей: "Ты кого больше любишь: папу или меня?" Девочка сквозь слезы отвечает: "Папу". -- "Папу? Ну, так и иди к нему. Только домой больше не возвращайся. Видеть тебя не хочу. Поганка. Неблагодарная тварь".
       -- Нет, они не глупые. Они жестокие, -- сказал Борис, -- И готовы мучить других лишь за то, что не могут простить себя. Вот, к примеру, моя первая жена. Ведь сволочь какая! Записала в садике, что у дочери нет отца. Так мне воспитательница ребенка не дает, говорит -- вы не отец. Решил я как-то сделать ребенку приятное, хотел купить ей туфельки. Но, конечно, нужно прежде примерить. Договорились встретиться. А когда жена привела ребенка, дочь сразу мне заявила, что ничего ей не надо и она маму любит больше, чем меня. Жена, наверно, думала, что я хочу туфельками переманить ребенка на свою сторону. Спорить я, конечно, не стал, хотя кулаки и сжались непроизвольно. Уговорил сходить померить. А как только примерили, так они туфельки взяли и пошли, не сказав спасибо. Я заплатил, а самому до того горько стало, что хоть плачь. Догнал их, хотел остановить, поцеловать дочь, тогда жена стала требовать, чтобы дочь бросила туфельки на асфальт. Дочка вцепилась в подарок и давай плакать. Тогда я не выдержал и сказал жене, что она садистка, раз так мучает своего ребенка. После этого не показываюсь, хотя не могу не думать о дочери. Только мучаюсь оттого, что не вижу и не общаюсь с моей девочкой, но тянуть ее к себе, разрывать на части, не могу.
       -- И все-таки у женщины нельзя отнимать ребенка!
       -- Почему это?
       -- Потому что дети смысл их существования.
       -- А если она плохая мать?
       -- Сценарий известный, -- сказал Женя. -- Если любишь ты, то, рано или поздно, она начинает под различными предлогами вытягивать из тебя деньги. Если же любит она, то рано или поздно захочет выйти за тебя замуж, чтобы застраховать себя браком. А если ты не согласишься, то обидится и начнет мстить, словно ты ее обманул, хотя был абсолютно честен. Но даже если она любит, то обязательно заведет себе любовника. Все они хотят одного: чтобы мужик дарил подарки и доставлял наслаждения, при этом обеспечивая материально. Если не находят в одном, ищут по отдельности во многих. Мы им нужны, пока деньги в кармане да член стоит.
       -- А как же любовь?
       -- Какая еще любовь? Выдумки все это.
       -- Просто у баб более развито левое полушарие, а у мужиков правое, -- заявил Александр Иванович. -- Поэтому сколько не пытайся, их не исправишь. Так уж они, женщины, устроены.
       -- Иногда мне кажется, что у баб просто нет совести, -- не выдержав, заявил Дмитрий. -- Чтобы спрятать свою ложь, она клевещет на другого и при этом оправдывается собственной слабостью. Они и любить-то хотят, только продав себя подороже. Женщина, живущая разумом, -- монстр, а живущая чувствами -- черт знает что.
       -- Все зло в этом мире от женщин. Ева согрешила, вот теперь и мучаемся. Так всегда бывает в жизни, когда выходят замуж без любви, -- заключил Александр Иванович.
       -- От одного моего приятеля, -- перебил Женя, -- ушла жена и забрала ребенка. Он очень переживал, поскольку любил и жену, и сына. А она переспала с дюжиной любовников, и все это на глазах семилетнего мальчугана. Потом, спустя три года, возвращается к мужу и делает вид, что раскаялась. Он прощает ее, и они вновь всей семьей поселяются в его трехкомнатной квартире. А через некоторое время мой приятель неожиданно умирает. И от чего бы вы думали? Отравился грибами. Врачи не успели спасти, поскольку жена не сразу вызвала "скорую помощь". Скажете, такое с каждым может случится. Но спустя неделю к этой молодой вдове на освободившуюся жилплощадь въезжает ее любовник, с которым она жила, уйдя от мужа. А еще через месяц они справили свадьбу.
       -- Ну и что? -- равнодушно спросил Александр Иванович.
       -- Как это что? Да ведь она его обманула и отравила, чтобы с любовником поселиться в квартире.
       -- Это все предположения. Может быть, он сам умер.
       -- Обиженная женщина хуже сатаны.
       -- Ну изменила жена, чего из этого трагедию делать.
       -- Ты не понимаешь. Она предала и обманула -- вот что главное!
       -- Да брось ты. Ничего в этом нет страшного. Ну, перепихнулся я с другой, с кем не бывает. Неужели считать это предательством? Если бы каждый раз, переспав с бабой, я мучился от угрызений совести, то, наверно, давно бы уже повесился.
       -- Это все эмансипация виновата. Однажды жена мне вдруг заявляет, будто я ее изнасиловал. Что же это будет, мужики, если хотеть бабу можно будет, только когда она разрешит. Так впору импотенцию схлопотать.
       -- Женщина это как наркотик: сначала ощущение блаженства, потом зависимость и страдание!
       -- Точно! Женщина существо прекрасное, но столь же опасное.
       Неожиданно дверь отворилась, и на пороге палаты появилась привлекательная молодая женщина.
       -- Знакомьтесь, это Света, -- бодрым голосом представил гостью Женя.
       Вошедшая чувствовала себя неловко, стараясь скрыть синяки на миловидном лице. На первый взгляд, ей было лет тридцать, хотя вид у нее был помятый.
       Дмитрий поздоровался последним. Видимо, его приветствие показалось Свете не слишком доброжелательным, и она, сделав недовольный вид, отвернулась. Сев в инвалидную коляску, стоявшую рядом с кроватью Дмитрия, Света завела кокетливый разговор сразу со всеми. Дмитрий, не желая участвовать в болтовне, стал читать книгу. Ему всегда казалось, что если хочешь заинтересовать женщину, нужно выразительно молчать, когда все остальные говорят. Его рецепт и на это раз оказался действенным. Гостье, видимо, быстро надоели нескромные приставания своих собеседников, и она обратилась к Дмитрию.
       -- А вы неприветливы.
       -- Просто не люблю, когда мне мешают, -- не отрывая глаз от книги, ответил Дмитрий.
       -- Простите, если я вам помешала, -- сказала Света, продолжая кокетничать.
       Дмитрий закрыл Библию и внимательно посмотрел в глаза сидевшей рядом женщины. Такой прямой взгляд оказался для Светы неожиданным, и она потупила глаза.
       "Жизнь сильно потрепала ее", -- подумал Дмитрий, глядя на морщины, покрывшие лицо еще молодой женщины.
       Она не была красива, но, как говорится, с изюминкой. Можно было безошибочно предположить, что, как и другие с подобного рода травмами, в отделение она попала из-за семейной ссоры. Света еще не потеряла привлекательности, что, вероятно, и прельстило Женю, который уже сумел зарекомендовать себя ловеласом. Когда-то эта женщина, безусловно, была красива, но сейчас лицо ее исполосовали следы жизненных бурь. Держала себя Света подчеркнуто сдержанно, однако чувствовалось, что в последние годы страдания не покидают ее. Это и заинтересовало Дмитрия. Он несколько минут непрерывно разглядывал молодую женщину, которая сидела напротив, потупив глаза.
       Чем дольше Дмитрий смотрел на гостью, тем более проникался ее болью, почувствовав тот редкий бессловесный контакт с совершенно незнакомым человеком, который неожиданно возник в результате безмолвного опознавания.
       Видимо, поняв неприемлемость кокетства, Света обратилась к Дмитрию совершенно иным тоном.
       -- Вам, наверно, очень тяжело? -- спросила она сочувственно.
       -- Привык уже, -- ответил Дмитрий, почувствовав, что разговор может пойти в любопытном русле. Эта женщина сопереживала ему, или хотела сопереживать, при этом сама нуждаясь в понимании и сочувствии.
       -- Вам, наверно, жена приезжает помогать, -- спросила Света, стараясь не придавать своим словам вопросительного значения.
       -- Нет, не приезжает.
       -- А вы женаты?
       -- Да, женат.
       -- Так почему же она не приезжает?
       -- Наверно, не хочет, -- ответил Дмитрий подчеркнуто нейтрально.
       -- Как же так, ведь вам нужна помощь?
       В этих словах Светы, и в том, как она их произнесла, Дмитрий уловил интонации неподдельного участия.
       -- Наверно, потому что не любит.
       Света удивилась ответу.
       -- А вы ее любите?
       -- Люблю.
       Минуту они молчали.
       -- Я бы никогда не бросила своего мужа в подобной ситуации, как бы к нему ни относилась, -- заявила Света категорично.
       -- Если я буду осуждать, то, наверно, никогда не пойму мотивов ее поведения, -- заметил Дмитрий. -- А как вам кажется, почему женщина может так поступить?
       Светлана задумалась, и, взглянув Дмитрию прямо в глаза, произнесла:
       -- Наверно, вы ее чем-то очень сильно обидели?
       -- Может быть. Хотя и не знаю, чем именно. Может быть, тем, что любил ее, тогда как она не любила меня.
       Дмитрий заметил, что Свете хотя и трудно разговаривать на подобную тему, но любопытство сильнее.
       -- А вы верующий?
       -- Почему вы так считаете?
       -- Раз читаете Библию, значит, в бога верите.
       -- Наверно, не все, кто читает Библию, верят в Бога.
       -- А вы, верите?
       -- Если я верю в то, что любовь существует, значит, и в то, что Бог существует. Когда читаю Библию, то убеждаюсь, что задолго до меня люди так же, как и мы теперь, мучились, страдали и умирали. И от сознания того, что я не одинок во вселенной, мне становится легче. Даже если бы я был слепой и глухой, то все равно не смог бы не почувствовать присутствие Господа. Те, кто отрицает существование Бога, просто не понимают, что они отрицают. И вообще, глупо спорить о Боге.
       -- Почему?
       -- Потому что он есть. А тот, кто считает, что его нет, тот просто не знает, что представляет собой Бог. Ведь если Бог есть любовь, то нельзя же не верить в любовь.
       -- А я вот ни во что не верю.
       -- Такого не бывает. Мы все верующие. Только каждый верит во что-то свое. Всякий, кто задумывается над жизнью, непременно приходит к выводу, что существуют какие-то правила или определенная закономерность. Ведь без правил невозможно. Весь вопрос только, в чем они.
       -- Я всю жизнь жила, как и моя мать, по чувству. А когда впервые Библию прочитала, то поняла, что, сама того не зная, жила по заповедям. Я верю в бога, но не могу соблюдать все, что требует церковь! Мне хочется верить, но почему-то полностью поверить не могу! Когда же очень-очень прошу "Господи, помоги", чувствую эту помощь. А вы-то сами верующий?
       -- В отличие от многих, я верю не в то, чего страстно желаю, а потому, что не могу иначе. Я человек верующий, но не религиозный, и еще менее, церковный.
       -- Почему?
       -- Религий много, только Бог один!
       -- А в церковь ходите?
       -- Нынешняя церковь -- это государство от религии, а отнюдь не сообщество духовных единомышленников. Я предпочитаю напрямую общаться с Господом.
       -- А я считаю себя верующей, хотя и воспитывалась атеисткой. Помню, как после смерти моей бабушки вдруг отчетливо ощутила, что не может просто так со смертью человек исчезнуть. Но как узнать, что там -- за смертью?
       -- А может быть, и не нужно знать? Важнее чувствовать и верить.
       -- Нет, мне надо знать. Как же я могу верить, если меня много раз обманывали? Некоторые люди искренне любят, но узнав правду, разочаровываются.
       -- Но разве можно любить неискренне? Ведь любовь вся построена на искренности.
       -- Можно, если тот, кого ты любишь, обманывает тебя.
       -- Но это не означает, что вы любите неискренне; просто вы любите несмотря ни на что.
       -- Наверно, я недостаточно верующая, раз не могу прощать, не видя результатов моего прощения.
       -- А кто же тогда, по-вашему, верующий?
       -- По-настоящему верующий тот, кто несет Бога в себе, то есть соблюдает все его заповеди. Но это мог лишь Иисус Христос. Обычному человеку такое не под силу.
       -- А вот я думаю иначе. Человек не добрый и не злой, ведь все его проявления естественны.
       -- Вы знаете, я чувствую, как во мне происходит какой-то процесс, но какой именно, понять не могу. Пытаюсь, но ничего не выходит. Словно не чувствую в себе сил.
       -- Это оттого, что вы не верите в себя. Вся сила в вере. У меня такое ощущение, словно вы разделили себя надвое, отделив хорошее от плохого, и наблюдаете за собой со стороны, будучи недовольны несовершенной своей половиной.
       -- Это все Сатана меня смущает.
       -- Легко списывать все плохое на злую силу. А вы-то сами где?
       -- Я слабая и нуждаюсь в помощи.
       -- Нельзя сидеть сложа руки и ждать, что помощь придет сама собой. Помочь можно лишь тому, кто сам себе помочь хочет.
       И хотя беседовали они совсем тихо, Дима чувствовал, что все прислушиваются к их разговору.
       -- А вы любили когда-нибудь? -- неожиданно для себя спросил Дмитрий.
       Вопрос прозвучал будто выстрел. Света вздрогнула и покраснела. Она долго сидела молча и, наконец, пряча глаза, выдохнула:
       -- Не знаю. Наверно, любила.
       -- И кого же?
       -- Своего первого... -- сказала Света, еще больше краснея.
       -- Значит вы сейчас живете одна? -- сделал вывод Дмитрий.
       -- Не совсем. У меня ребенок от первого брака, недавно родился второй. Я и первой беременности не хотела, только муж настоял. Младшенькому сейчас четыре месяца. Хотела сделать аборт, но было уже поздно.
       Дмитрий почувствовал, что Света вовсе не настроена исповедоваться, да еще в присутствии посторонних. Но сказанное требовало пояснения.
       -- Дело в том, -- стала сбивчиво и еле слышно объяснять Света, рассматривая свои руки, которым не находила места, -- дело в том, что сейчас я живу, то есть жила, с моим школьным другом. Ну, и родила от него ребенка. А он, он...
       Света вынула носовой платок и вытерла слезы.
       -- Он стал меня бить, преследует, грозит убить. Вот и здесь я оказалась по его милости.
       -- А бьет-то почему?
       -- Наверно, потому что любит. Хотя, может быть, потому что не любит? Черт вас, мужиков, разберет. Или оттого что я его уже не люблю? Хочу написать заявление в милицию, чтобы его посадили. Вот только младшенький сейчас у его матери. Как только заберу у них ребенка, так уеду к своей маме.
       -- Как же все это получилось? Ведь, наверно, ваш друг любит вас?
       -- Кому нужна такая его любовь? -- сказала Света, всхлипывая и сморкаясь в платочек. -- Дура я, дура, и чего мне не жилось с первым мужем, все было бы хорошо и спокойно. Так нет, захотелось черт знает чего, вот и развелась сама не знаю зачем. А сейчас уже ничего не воротишь. Дуры мы, бабы, дуры, и чего нам не живется? Все тянет куда-то. Так и губим себя.
       Дмитрия удивило такое искреннее признание.
       -- Зачем же выходили замуж без любви?
       -- Я хотела создать семью. Думала, любовь приложится. Но так и не смогла полюбить мужа.
       -- А почему бы вам к нему не вернуться? -- спросил Дмитрий.
       -- Не могу. Стыдно. Ведь я его обманула.
       -- Что же для вас важнее: собственная гордость или несчастно прожитая жизнь? Ведь счастье -- это наше умение быть счастливым.
       -- Кто это сказал?
       -- Разве важно, кто именно сказал? Значима лишь суть. Даже если до меня эти слова произнес кто-то другой, что скорее всего, главное, что я сам додумался до того же.
       -- Хватит вам болтать, -- вмешался в разговор Женя, -- Давайте лучше в карты сыграем.
       Он стал раздавать карты. Света присоединилась к играющим. Дима отказался и стал размышлять о неожиданном признании молодой женщины.
       "Может быть, и моя жена раскаивается? Но могу ли я радоваться тому, что оказался прав? Стоит ли торжествовать над ее слезами? А может быть, этого нет и не будет вовсе, а мои ожидания напрасны, равно как и приготовленные слова прощения. Да, я простил, давно простил, и нет в моем сердце ни капельки злобы. Но я простил ее для себя. Что значит мое прощение, если жена ничего не поняла и не раскаялась, а может быть, еще более укрепилась в собственной правоте. Может быть, она просто не считает прелюбодеянием факт измены нелюбимому мужу?"
       -- А как вас зовут? -- спросила Света, вновь обратившись к Дмитрию.
       -- Это не имеет значения, -- ответил он. -- В вечности нет имен.
       -- Вы ненавидите свою жену?
       -- Нет, я благодарен ей за три года счастья, воспоминания о которых до сих пор согревают мне душу. Я любил ее, хотя она и не любила меня. Но я все равно был счастлив!
       -- Значит, вы обманывали себя, раз довольствовались лишь позволением любить ее.
       -- Скорее, я верил, и до сих пор верю, что мое чувство поможет ей понять, что такое любовь. Возможно, только перенеся страдания, можно научиться любить. Я не виню ее. Ведь для того чтобы понять добро, нужно вкусить зло. Нельзя человека лишать свободы выбора, как невозможно и заставить понять. Каждый должен убедиться сам. А потому только через настойчивость и терпение можно добиться желаемого результата. Другого пути нет!
       -- Тогда простите ее.
       -- Я-то ее простил, но она себя простить не может. Вот в чем проблема. Простить другого легче, чем самого себя. Супруга моя вся в поисках любви, в то время как я просто люблю. И не могу помешать ей делать глупости, но могу лишь предупредить ее о возможных ошибках. Она ругает меня, тогда как на самом деле недовольна собой.
       -- Тогда вычеркните ее из своей жизни.
       -- Это невозможно. Из жизни ничего не вычеркивается. Дело не в жене, а во мне. Наша любовь -- это наша судьба. Браки, как известно, совершаются на небесах.
       -- Но если вы знали, что жена бросит вас, то зачем же?..
       -- Что же делать, когда чувствуешь судьбу. Может быть, стоит испытать ее, чтобы убедиться, что она твоя? Так вот всегда и получается: пытаясь проверить судьбу, мы тем самым ее реализуем. И хотя я понимал, как не нужно было делать, но не мог поступить иначе, потому что тогда это был бы не я. Жена, конечно, может сделать глупость, но не может не понимать, как она поступает. Если бы она не помнила того блаженного состояния покоя и любви, когда мы втроем жили в маленькой комнате, то ей не с чем было бы сравнить. Как и я, она не сможет избавиться от воспоминаний. Сейчас супруга использует мою любовь, чтобы помучить меня. Но разве отношение к беспомощному любящему тебя существу не является показателем человечности? Ее не ненавидеть надо, а пожалеть. Жена ревнует меня к дочери, и я был вынужден оставить дочь. Когда каждый тянет к себе, лучше отпустить, чем причинять ребенку страдание.
       -- Я тоже, после того как ушла от первого мужа, вначале чувствовала себя ужасно. Мне было очень совестно. Но сейчас мне легче.
       Светлана тяжело вздохнула и убрала платок в карман халата.
       -- Так значит вы живете один? -- успокоившись, спросила она. -- Наверно, мама приходит делать уборку, готовит обед и стирает белье?
       -- Нет, я все делаю сам. Ведь подлинно свободным можно быть, только будучи самостоятельным, в том числе и в быту.
       Светлана замолчала и взяла одну из газет, которые Женя положил Дмитрию на тумбочку. Увидев фотографию полуобнаженной женщины, Света кокетливо спросила:
       -- Вы что, такие газеты читаете?
       -- Это Женя подсунул, -- словно оправдываясь, ответил Дмитрий.
       -- А я вот иногда читаю. Но сама никогда не пробовала писать объявления.
       -- Почему же?
       -- Порядочные женщины себя не предлагают.
       -- Наверно, вы правы, -- согласился Дмитрий. -- Хорошие женщины всегда в дефиците. Однако брак не является непреодолимой преградой для искателей любовных приключений.
       -- Лично меня всегда привлекали не столько красивые, сколько умные и добрые мужчины, -- заявила Света.
       -- Позвольте вам не поверить. Та женщина, которая скажет, что она равнодушна к красивому мужчине, будет столь же неискренна, как и мужчина, который скажет, что он не замечает хорошеньких женщин. Ведь, согласитесь, интересно узнать, что скрывается за привлекательной наружностью. Но, к сожалению, те, кто обладает красивой внешностью, не могут похвастаться богатым духовным содержанием, поскольку они и так получают все, что захотят.
       -- Но многие же пишут объявления с искренней надеждой найти спутника жизни и создать семью.
       -- Нельзя создать семью без любви. Да и что это вообще такое, когда люди живут вместе, но не любят друг друга? Из чувства долга или уважения? Стремящиеся создать семью без любви, обречены на измену и разочарование, потому что не может быть нормальной семьи там, где нет взаимной любви. Если кто-то вдруг действительно полюбит, он, безусловно, оставит такую семью, где всего лишь должен создавать иллюзию счастья. Никакое чувство благодарности не сможет заменить любви. Тот, кто интересуется прежде всего обеспеченностью партнера, мало чем отличается от тех, кто предлагает интимные услуги. Проститутки хотя бы искренне рекламируют то, что могут и хотят дать. Мне становится смешно, когда читаю, что нужен добрый и порядочный, но чтоб не ниже ста восьмидесяти ростом, да еще просят прислать фото. Если главным является доброта и порядочность, то вряд ли важно, как выглядит человек. Тот, кто хочет иметь семью, хочет иметь, а не любить. Лично мне без любви ничего не надо.
       -- Но согласитесь, вместе жить легче, даже в материальном плане.
       -- Невозможно использовать любовь для решения материальных проблем, поскольку это абсолютно разные вещи. Уверен, из такого брака ничего хорошего не выйдет ни для любви, ни для выгоды. Знаете, после того, как меня обманула родная жена, я уже не смогу довериться ни одной женщине, а значит не смогу быть искренним и полностью открытым.
       -- Неужели вы хотите всю свою жизнь прожить один?
       -- Мне нужна прежде всего душа женщины, а не ее тело. В женщинах по объявлению нет главного: все они хотят получать, поскольку для того, чтобы отдавать, не нужно искать далеко. Наша любовь -- это наша судьба, и глупо искать судьбу по объявлению. Она рядом с нами, она в нас самих. Рассмотреть в себе счастье гораздо труднее, чем написать объявление "человека ищу". Если, дорогая, вы в себе не увидели человека, то никакой фонарь вам не поможет.
       -- Не все порой зависит от нас.
       -- Нет, только от нас самих. Нужно просто любить, и тогда страждущие, как мотыльки, слетятся на огонь вашего сердца.
       -- Но может быть, те, кто пишет в газету, искренне желают преодолеть боль, причиненную неудачным браком, и хотят попробовать вновь создать семью.
       -- От того, что встретятся два настрадавшихся человека, их боль не поглотит одна другую, а сложится, и надежды так и останутся надеждами, а мечты мечтами.
       -- Но почему тогда мужчины не отвечают на искренние мольбы одиноких женщин?
       -- Мне кажется, многим мужчинам просто не нужно то, что женщины могут им предложить, и соответственно, женщины не испытывают потребности в том, что заботит мужчин. Зачем же друг друга обманывать?
       -- Мужчины -- странные существа.
       -- А женщины -- удивительные! Но им никогда не понять, что мучает мужчину, отчего он тоскует по ночам, когда, казалось бы, есть все: любимая и любящая жена, дом, дети. Что достаточно для женщины, недостаточно для мужчины. Даже в сексе он жаждет не просто оргазма, -- для него это не есть лишь совокупление, -- но священнодействие, наподобие Сотворения Мира.
       Света улыбнулась.
       -- Нам не понять друг друга, поскольку мужчина никогда не сможет представить, что значит рожать, а женщина никогда не узнает, что тянет мужчину к звездам, когда, казалось бы, все для счастья есть на земле. Дело в том, что мужчина и женщина хотят разного, даже когда желают одного. Мужчина и женщина это разные миры -- они совокупляются, но не стыкуются, могут даже существовать довольно длительное время вместе, но никогда не смогут стать неким единым образованием. Так уж устроен человек: он не может не мечтать и, желая невозможного, мучает себя бесконечно. Причем мужчины хотят своего, а женщины своего, и даже их представления о желаемом различны. Но иллюзии обладают магической силой...
       -- Если бы я вас не видела, то могла бы подумать, что передо мной старик. Что же плохого в том, что женщина хочет видеть в муже надежного защитника, добытчика семье, нежного любовника и заботливого отца, который останется верен ей всегда и будет любить ее несмотря ни на что?
       -- А что в это время будет делать женщина? Сколь долго она будет радоваться своему счастью? И не возникнет ли у нее искушения попробовать нечто новое, неизведанное, имея в запасе гарантированное семейное счастье? Уверен, обязательно захочет! Потому что человек всегда хочет большего, а женщина, к тому же, легко поддается соблазнам привлекательного искусителя. Желая лучшего, она в результате теряет все.
       -- Вы странный человек.
       -- Так говорят все мои знакомые. Им кажутся непонятными мои слова. И это своеобразный тест для тех, кто желает вступить в отношения со мной: я не играю предложенную мне роль, но предельно искренен и не терплю обмана.
       -- Вы эгоист и любите прежде всего себя.
       -- Вы не понимаете, не понимаете! -- в отчаянии сказал Дмитрий. -- Каждый человек любит прежде всего свой мир. Но мало таких, которые бы согласились на костер ради другого! Люди, способные на это, не остаются в одиночестве. Им незачем писать объявления, они просто любят!
       -- Мне кажется, в вас столько нерастраченной нежности...
       -- Когда никто не принимает моей любви, остается только любить себя самого, да еще бездомных кошек и собак.
       -- А вы не боитесь остаться один?
       -- У каждого свое счастье -- одному в семье, другому в одиночестве. Даже когда мне было очень хорошо с женой, у меня возникало ощущение, словно это не мое; я всегда чувствовал себя обремененным.
       -- Вы просто рак-отшельник.
       -- Наверно. Если мужчина не обнаружил в женщинах то, что искал, и сознательно выбрал "глухое одиночество", это означает, что он не хочет больше ни очаровывать, ни разочаровываться, хотя, возможно, его и взволновали мольбы одиноких женщин.
       -- Однако согласитесь, женщина вносит гармонию, красоту в отношения между людьми.
       -- А не кажется ли вам, что мыльные оперы пользуются большой популярностью именно потому, что построены на страстях и конфликтах взбалмошных женщин, которые сами не знают чего хотят.
       -- Что же поделать. Самое непостоянное в жизни -- это человеческие чувства.
       -- Вот вы, например, чего хотите: гарантированного семейного счастья или безумной любовной страсти?
       -- Я хочу доброго и порядочного мужа.
       -- А сами вы какая?
       Света обиделась.
       -- Почему же вы, такой умный и всепонимающий, не смогли сотворить эту самую любовь?
       Вопрос оказался для Дмитрия неожиданным. Ему не хотелось говорить о той надежде, которая жила в глубине души. Он все еще верил, что любовь к жене, благодаря его терпению и смирению, находится в процессе сотворения.
       -- Наверно, я хотел, чтобы меня любили по-матерински, -- ответил Дмитрий, -- чтобы заботились обо мне и понимали. И в то же время я сам любил свою избранницу, как любят детей. Моя жена значительно моложе, и она хотела весьма своеобразной любви, которой я уже не мог ей дать. Я взвалил на неопытную девочку слишком большой груз доверия и тем самым ввел ее в искушение, а она, разумеется, не выдержала. Я желал невыполнимого: она не могла, даже если бы очень захотела, совместить в себе два вида любви -- материнскую и детскую. Я пытался найти в одной женщине все, что вкладывал в понятие любовь, а это тоже оказалось невозможным. На самом деле, мужчина ищет в женщине не просто ответной любви, заботы матери и наивности ребенка, а нечто большее.
       -- И что же? -- с нескрываемым любопытством спросила Света.
       Дмитрий не ответил.
       -- Вы знаете, со мной никто никогда так не разговаривал, -- зачарованно произнесла Света.
       Они долго молчали. Наконец молодая женщина сказала:
       -- Не понимаю, что мне делать со старшим сыном. Он такой неуправляемый и агрессивный.
       -- Но ведь это так просто.
       -- Тогда помогите мне понять.
       -- Вы же мать, а, значит, можете почувствовать. Когда возникает необходимость объяснять, значит, помочь уже ничем невозможно. Постарайтесь понять своего ребенка без слов.
       -- Я хочу, но просто не в состоянии, -- пожаловалась Света.
       -- Вы все можете, только или не хотите, или скрываете свое нежелание. От этого и возникает ощущение кажущейся неспособности. Но часто скрываемое и есть главное.
       -- У меня есть желание, но, как говорится, нет возможностей.
       -- Все в вас: и желания, и возможности, и вся ваша жизнь. Наши желания определяют наши возможности, а не наоборот. Выбирая что-либо, мы выбираем себя. В этом и состоит наша судьба.
       -- Я хочу понять, но анализ убивает чувство.
       -- Это происходит потому, что вы стремитесь понять с помощью слов. Слова ничего не могут объяснить и лишь подменяют собой чувство. Ваши попытки понять выражают страх перед создавшейся ситуацией. Надо не размышлять, а любить. Кто не любит, тот мудрствует, дабы оправдать нежелание жертвовать собой. Когда человеку хорошо, он просто счастлив и наслаждается жизнью. Вы же боитесь себя, и потому стремитесь все проанализировать, чтобы таким образом избавиться от чувств, которых стыдитесь.
       -- Но где же тогда выход?
       -- А зачем обязательно искать выход? Может быть, стоит идти дальше? Ведь случайностей не существует, и все к лучшему.
       -- Не уверена.
       -- Когда поверите, что все не случайно, тогда только поймете, почему все к лучшему.
       -- Не знаю, не знаю...
       -- Не знаете, потому что не верите. А я знаю, потому что верю.
       -- Тогда расскажите мне.
       -- Вы сами понимаете, только не хотите ничего менять.
       -- У меня просто нет сил.
       -- Силы появляются, когда есть желание, а желание, в свою очередь, показатель наличия силы. Оно возникает, когда люди знают, чего они хотят и определяют главное. Желание всегда показатель возможного, а радость награда за правильность выбранного пути. Но проблема не в этом, а в том, что люди не хотят правды. Мало кто способен рассказать о себе всю правду, даже себе самому. Люди все понимают, но ничего не хотят менять. Они хотят как легче, и сидят по привычке в тупике, из которого никогда не выберутся.
       -- Все, что вы сейчас говорите, у меня и самой в мозгах мелькало, но я как-то не обращала на это внимания. Знаете, у меня такое ощущение, словно вы находитесь в плену созданной вами искусственной жизни. Опуститесь на землю.
       -- Зачем?
       -- Чтобы жить как все.
       -- Я не хочу как все.
       -- Будьте в конце концов нормальным человеком.
       -- Больше всего я хочу быть самим собой. Просто я живу в своей плоскости, а вы в своей.
       -- Мне кажется, вы переполнены любовью.
       -- Это самый большой комплимент, который вы могли сделать.
       -- Но у вас глаза, как у больной собаки.
       -- Возможно. Когда я остался один, то вначале мучительно переживал невозможность видеться с дочерью и заботиться о ней. И вот, когда однажды встретил вблизи дома бродячую собаку, то приласкал ее и стал регулярно подкармливать, испытывая естественное для каждого желание заботиться о слабом и беззащитном.
       -- У меня тоже дома кошка.
       -- Вы хороший человек, Света. Но, к сожалению, женщина. А я разочарован в женщинах.
       -- Почему же?
       -- Открою вам секрет: я отношусь к женщинам с опаской.
       -- Неужели я такая страшная?
       -- Женщины способны на все. Я убедился в этом на собственном опыте.
       -- Почему вы так не любите женщин?
       -- Может быть, потому, что всегда в итоге получал от них только зло как месть за непонимания меня самого.
       Неожиданно в палату вошла Мария. Увидев посторонних, она потребовала срочно прекратить игру. Маша не улыбнулась, как обычно, из чего Дмитрий сделал вывод, что ее неприятно задело присутствие незнакомой женщины.
       Уходя, Света посмотрела на Дмитрия. Глаза их встретились, и Дима прочитал в них отчаяние замерзшего бездомного котенка, который только начал отогреваться в тепле, и вот его снова выгоняют на мороз одиночества.
       -- Завтра объявили праздничным днем, так что ходячие больные, если желают, могут пойти домой, -- сказала Мария. -- А пока всем ложиться по кроватям, сейчас приду делать уколы.
       Через несколько минут она вернулась, держа в руках шприц. Сделав укол Дмитрию, Мария, чтобы никто не услышал, прошептала:
       -- Приходите к нам вечером в чайхану.
       Дмитрий с нетерпением стал дожидаться, пока все уйдут по домам. Когда, наконец, он остался один, то осторожно встал на костыли и вышел из палаты. Он направился в ту комнату медперсонала, которую называли чайханой, и где дежурные медсестры устраивали ночные чаепития. Когда Дмитрий заглянул туда, то никого не обнаружил. Он присел на стул и стал ждать. Наконец появилась Мария.
       -- Что же вы, -- сказала она, улыбнувшись, -- располагайтесь, сейчас будем пить чай. Не стесняйтесь. Скоро подружки с соседнего отделения придут.
       Дверь открылась, и на пороге появились две женщины в белых халатах.
       -- Здравствуйте, -- сказала одна из вошедших. -- Меня зовут Оля, а мою подругу Таня.
       Женщины расселись вокруг стола и стали разливать чай.
       -- Как поживает злой ангел нашего телесериала? -- спросил Дмитрий, чтобы начать разговор.
       -- Наконец-то ее поймали и посадили в тюрьму, -- сказала Оля. -- Она такая противная. Только и думает, как испортить всем жизнь. Одного хотела убить, затем ребенка похитила, даже свою дочь довела до смерти.
       -- А мне кажется, -- мягко возразил Дима, -- она просто несчастная женщина и ее нужно пожалеть.
       -- За что же? -- удивилась Таня.
       -- Посудите сами. Муж от нее ушел, любовник бросил, дочь вышла замуж против воли своей матери за сына злейшего врага, а отец, вдобавок, отказался от нее в самый трудный момент. Все против нее, и никто не хочет ее понять и спросить, почему она так поступает.
       -- Да что тут понимать, если она всем желает зла, -- сказала Оля.
       -- А может быть, это потому, что никто ее не любит и не хочет посочувствовать, -- предположил Дмитрий. -- Вы только представьте, каково, оказавшись в тюрьме, вдруг узнать, что отец, отказавшийся помочь в трудную минуту, вовсе не твой отец, а сама ты чужой ребенок, которого когда-то взяли из приюта. Быть может, она мстит за нежелание окружающих людей понять ее.
       -- Но ведь раньше к ней хорошо относились. Это она сама всех настроила против себя, -- возразила возмущенная Татьяна.
       -- Значит, были минуты, когда ее любили, относились к ней хорошо, и она отвечала добром на добро. А теперь, когда все с ней борются, и она воюет со всеми. Никто не желает простить оступившегося и тем самым разорвать порочный круг взаимной ненависти. Когда никто не верит в то, что человек способен быть добрым, когда все считают его плохим и приписывают ему отрицательные качества, в поступках усматривая исключительно злой умысел, когда осуждают даже те, кто никакого права не имеет судить, -- естественно, человек начинает ненавидеть всех и вся. Ведь каждый считает себя в глубине души хорошим человеком, даже будучи для кого-то плохим, при этом страдая от непонимания.
       -- Но ведь она считает, что поступает правильно, когда творит зло, -- сказала Таня.
       -- Так считают все, кто мстит. Когда одна ложь подталкивает другую, а зло порождает ответное зло -- взаимная неприязнь превращается в порочный круг. Ведь злым человека делает не то, что его не понимают, а то, что не стараются понять. Когда судят ближнего словно обвиняемого, основываясь исключительно на собственных представлениях о добре и зле, и даже чистосердечное раскаяние при этом стремятся подать как доказательство справедливости обвинения, -- ненависть оказывается естественной и закономерной реакцией.
       -- Значит, вы оправдываете поступки, совершаемые из чувства мести?
       -- Не оправдываю, но понимаю, поскольку сам пережил подобное. Я всегда страдал от непонимания. Мне приписывали несуществующие качества, и, конечно же, это нарочито искривленное представление обо мне никоим образом не соответствовало тому, какой я в действительности. А все потому, что каждый старается судить о другом, невольно сравнивая с собой, и, приписывая другому отрицательные качества, тем самым возвышает себя. Поэтому всякое суждение -- почти всегда осуждение. Оно исходит из принципа: свой всегда лучше, чем чужой. Когда судят, то предполагают, что имеют на это право, поскольку считают себя лучше судимого.
       -- Значит, вы сочувствуете преступнице и даже оправдываете ее?
       -- Да, как, впрочем, сочувствую каждому, кто попал в порочный круг неприязни и стал жертвой равнодушия окружающих. От нее отвернулись все, даже близкие родственники, она стала для всех чужой и, естественно, превратилась во всеобщего врага. Быть может, людям необходимо иметь врага, чтобы, отражаясь в нем, видеть свои воображаемые достоинства.
       -- По-вашему, она вовсе и не виновата в содеянных злодеяниях? -- возмутилась Ольга.
       -- Виноват каждый, кто подталкивает другого к совершению зла. Наша героиня стала заложницей всеобщего отчуждения. И теперь даже искреннее раскаяние кардинально не изменит отношения к ней, поскольку на фоне "плохого" человека очень удобно выглядеть "хорошими" людьми. Не секрет, что отношение к другому есть зеркальное отношение к себе самому. Даже если на словах преступницу простят, никто не изменит своей жизни, в которой отверженному нет места. Тем, кто считает себя образцами добродетели, позволительно мстить и обманывать. А все потому, что они знают -- их никто не осудит. Фактически им необходим чужой, чтобы объединится и хотя бы на время стать друзьями в борьбе против общего врага. Когда же враг побежден и союз распадается, начинается поиск нового потенциального противника; а если такового не найти, его создают искусственно. Возможно, так уж устроена человеческая природа: всегда нужен чужой, чтобы был свой.
       -- По-вашему, эта зловредина просто несчастная женщина, которую надо пожалеть?
       -- Если вы не проявите сочувствия и не постараетесь понять другого человека, то он никогда не откроется, а значит, вы его никогда не поймете, и он навсегда останется для вас чужим. Если человек не станет вашим другом, он станет вашим врагом. Воюя один против всех, одиночка считает свою борьбу справедливой, поскольку защищается от превосходящих сил противника. Все считают нашу героиню плохой, но она-то знает, что это не так. Фактически она борется против всеобщего осуждения, пытаясь отстоять свое самопредставление. Все конфликты между людьми возникают из-за столкновения самопредставлений. Наша героиня хочет доказать, что она не такая плохая, какой ее необоснованно считают. Ведь нет людей плохих, есть люди несчастные, которых не любят, которые хотят, но не умеют любить окружающих. А ненависть -- это всего лишь невостребованная или непонятая любовь. Кто из нас задаст себе работу понять другого и простить его нехорошие поступки, не требуя покаяния? Тот, кто считает себя настолько "хорошим", чтобы судить других, вряд ли осмелится выставить себя на суд тех, кто гораздо хуже его.
       -- Что-то уж очень сложно, -- заметила Таня, позевывая. -- Аж мозга за мозгу заходит. Давайте лучше поговорим о чем-нибудь более интересном.
       -- О чем же? -- спросил Дмитрий.
       -- Ну, например, о женщинах, -- предложила Оля, демонстративно кладя ногу на ногу.
       -- О женщинах можно говорить сколько угодно, -- сказал Дмитрий. -- Это, наверно, самые интересные существа на земле.
       -- Наконец-то нашелся человек, которого приятно послушать, -- не без кокетства заметила Оля.
       -- Что ж, попробую оправдать ваши ожидания, -- интригующе произнес Дмитрий. -- Но с чего начать?
       -- Начните с того, что женщину часто называют тайной, -- промурлыкала Таня, откинувшись на диван.
       -- Да, это действительно так, -- сказал Дмитрий, загадочно взглянув на своих слушательниц. -- Причем это тайна не только для мужчин, но и для самих представительниц прекрасного пола. Мало кто может понять женщин, не правда ли?
       Дмитрий на минуту остановился и внимательно посмотрел на своих собеседниц. Оля любовалась своими красивыми ногами, а Таня делала вид, что рассматривает маникюр.
       -- Могу утверждать, что мы, мужчины, не знаем женщин, поскольку то, что, по нашему разумению, представляет из себя прекрасная половина человечества, на самом деле наше весьма искаженное представление. Женщины бывают или идеальными как мечта, или становятся воплощением всех пороков. Середины нет. Мы или обожествляем женщину, когда ищем в ней любви, или презираем, когда хотим над ней возвыситься. Я бы сказал, что женщина это больше чем человек. И нет худшего оскорбления для представительниц прекрасного пола, чем когда в них видят только человека и при этом не замечают женщины. Не восхищаясь женской красотой и не восторгаясь женскими добродетелями, мы, мужчины, обижаем наших очаровательных дам. Ведь каждая женщина -- это прилагательное наивысшей степени!
       -- К сожалению, не все мужчины такие, как вы, -- сказала Таня, завороженно глядя на Дмитрия. -- Мало кто может догадаться, что нужно женщине, а, главное, мало кто хочет сделать ей приятное, в особенности если эта женщина твоя жена.
       -- Интересно, а на что способны лично вы из-за женщины? -- спросила Оля, обращаясь к Дмитрию.
       Про себя он подумал "на самоубийство", но вслух сказал:
       -- Наверно, ради удовлетворения своего любопытства вы не прочь вырвать мое сердце, чтобы посмотреть, есть в нем любовь или нет.
       -- Просто она хочет знать, на все ли вы способны ради нее, -- пояснила Татьяна.
       -- Что значит на все? -- спросил Дмитрий, и сам ответил на свой вопрос: -- На все я готов только ради любви. Даже на смерть. А вот на что способна женщина?
       -- Женщину делает мужчина. Только где они, настоящие мужчины?
       -- Настоящий для вас тот, кто в наибольшей степени соответствует вашим мечтам. Но и женщина -- это мираж желания. Мы ищем в женщинах то, чего в них нет. Вот вы сами знаете, чего хотите?
       -- Каждая женщина мечтает о страстной любви.
       -- Мне кажется, что все женские страсти сугубо полового свойства, тогда как страсти мужчины -- это всегда поиски смысла! Разве можно верить женщине, когда она -- само непостоянство? У женщин беспрестанное эмоциональное голодание. Их чувственности постоянно нужна подпитка, и потому они жаждут новых сильных переживаний. Когда первоначальный интерес удовлетворяется, и страсть начинает угасать, хочется повторить все сначала. А поскольку повтор невозможен, возникает потребность в новизне, которая строится на контрасте нового со старым. И чем сильнее контраст, тем сильнее эмоциональное переживание. По существу, это чувственная зависимость. Скандалы и слезы придают новизну наскучившей близости. Когда нет скандалов, изыскиваются другие способы усилить эффект чувственного надрыва. Например, супружеская измена.
       -- Вы тут просто закисли без баб, -- улыбнувшись, сказала Татьяна, -- оттого у вас такие рассуждения.
       -- Легче всего объяснить все проблемы половой неудовлетворенностью, -- возразил Дмитрий. -- Но невозможно свести весь мир до какой-то одной, пусть даже самой распрекрасной дамы. Мне, по правде говоря, трудно понять, каким образом может в одной женщине совмещаться самозабвенная любовь к мужу и безумная страсть к любовнику. Что это: порочность женской натуры, потребность в гармонии или жажда новых неизведанных наслаждений, в которых запрет и страх только усиливают вожделение? Наверно, и то и другое и третье одновременно. Но мне почему-то кажется, что мужчина более целен: он не может одновременно любить жену и при этом спать с любовницей.
       -- Просто одни женщины решаются так поступать, а другим не хватает смелости, -- заявила Оля. -- Но мужики тоже хороши, по своему опыту знаю.
       -- Все люди разные. Одни допускают измену и продолжают любить, другие, видя, что их обманули, начинают ненавидеть.
       -- Пусть изменяет, лишь бы я не знала. А узнаю, не прощу.
       -- А вот мне нравилось жить сразу с двумя мужчинами, -- сказала Татьяна. -- Я любила и своего мужа, и своего любовника одновременно. Когда находилась с мужем, то искренне и горячо его любила как главу семьи и отца моих детей. Я была благодарна ему за то, что он очень добрый, и за то, что любит моих детей. Дома я была счастлива. И мне не казалось, что я веду двойную жизнь. Просто в семье была не вся моя жизнь. Хотя я бы никогда не пожертвовала семейным счастьем ради чего-либо еще. Просто мне не хватало любви мужа. Я не испытывала угрызений совести ни когда была с любовником, ни когда возвращалась домой. И с тем и с другим я была счастлива. Когда же муж решил отобрать часть моей жизни, то невольно заставил меня лгать. Как мне было выбрать между двумя одинаково любимыми существами? Я жила такой жизнью, которую бы другие, глядя со стороны, назвали лицемерной. Но я никому не лгала и ничего сверх имеемого не желала, поскольку такая жизнь казалась мне полной и гармоничной. Мужа я не обманывала, а просто не говорила всей правды. Муж ничего не подозревал, и я была с ним во всем искренна, пока он не захотел меня лишить моей любви. Я не хотела жить без того, кто любил меня и кого любила я. Поверьте, любовник не мешал мне любить мужа. И тот и другой были частями одной большой любви, двумя половинками моей жизни, и я не могла жить без кого-либо из них. Может быть, я и виновата перед мужем, но страсть сильнее чувства вины, -- закончила свою неожиданную исповедь Татьяна.
       Некоторое время все молчали.
       -- Супружество -- это место, где умирают чувства, -- решился высказать крамольную мысль Дмитрий.
       -- Вы не правы, -- возразила Оля. -- Наверно, от вас ушла жена, оттого вы так и рассуждаете.
       "Как она догадалась?" -- удивился Дмитрий.
       -- Просто у вас другой опыт, следовательно, и выводы другие. Три величайших заблуждения делают людей несчастными: первое -- будто можно своей любовью добиться взаимности, второе -- брак это лучший способ сохранить любовь, и третье -- что дети залог крепкой семьи. Все это мифы. Мне кажется, любовь мужчины и женщины это два совершенно различных мира, имеющих разные истоки и цели. Нам нравится подобие, но тянет нас к противоположности. Если позволительно такое сравнение, женщина -- это вселенная вширь, а мужчина -- вселенная вглубь. И как мужчине никогда не понять муки рожающей женщины, так и женщина не сможет услышать голос, звучащий в моей душе. Мужчина и женщина -- два различных мироощущения. Их отношения -- прежде всего взаимодействие полов, и в этом плане женщина важнее. Половые отношения существуют для нее, она в них главное действующее лицо. Мужчина всего лишь помощник женщине стать матерью. И потому, чувствуя подчиненность и второстепенность обозначенной ему роли, он не может удовлетвориться интимной близостью, и ищет в отношениях с женщиной чего-то большего. Для женщины любовь -- это страсть, причем страсть бесконечная, которая непременно связана с изменой, а для мужчины -- жертвоприношение! Все, что дано женщине от природы и чем она, несомненно, дорожит, -- это ее привлекательность. Она дана ей для того, чтобы завлечь мужчину. Рано или поздно в женской любви созревает потребность материнства, и именно в этом абсолютное большинство дам находит свою естественную самореализацию. Всякая женщина подсознательно стремится к тому, чтобы стать матерью своего мужчины. Она привязана к земле своей детородной функцией, тогда как мужчина это поиск Высшего. Женщина предлагает себя как ответ на вопрос о смысле жизни, но смысл жизни не в женщине.
       -- Вас заслушаешься. Ну просто как телевизор, -- зачарованно сказала Оля.
       -- Точно, -- согласилась Татьяна. -- А вы не хотели стать артистом? У вас бы получилось.
       -- Когда-то хотел, но вовремя понял, что гораздо интереснее быть одновременно и режиссером, и сценаристом, и исполнителем главной роли своей собственной судьбы. Я не смог бы долго повторять чьи-то мысли, потому как от своих не знаю куда деться. Зачем пытаться имитировать чужие жизни, когда необходимо реализовать собственное предназначение? Но я не закончил мысль. Женщины не столь прекрасны, сколь красивы. В отличие от женщины, мужчина ищет в любви нечто большее, какой-то иной смысл, потому как чувствует в себе непонятную ему самому цель, которая лишь опирается на счастье в семье, но никогда им не ограничивается. Впрочем, каждому дается возможность любить и тем самым ощутить иной мир. У того, кто любит, возникает чувство, словно открывается какое-то невидимое и неизведанное измерение, в которое он устремляется, желая постичь сокрытый там смысл и раствориться в нем без остатка. Тот, кто любит, начинает больше понимать.
       -- Мужики козлы, и всем им нужно только одно, -- махнула рукой Татьяна. -- А раз так, то они должны ублажать женщину, дарить ей подарки, делать все, чтобы она соглашалась жить с ними, и давала то, в чем они постоянно нуждаются.
       -- Но ведь это проституция! -- воскликнул Дмитрий.
       -- Что вы, всего лишь плата за услугу. Если хотите, добровольный и взаимовыгодный обмен. А проституция -- когда за деньги для всех желающих.
       -- То есть, отдав тело, вы хотите получить любовь, -- удивился Дмитрий. -- Но зачем тогда выходить замуж за деньги?
       -- Женщина должна думать о детях. Да и что плохого в браке по расчету?
       -- Как же можно быть близкими и даже родными без любви?
       -- А как все: вместе лишь первые год-два живут, а потом только существуют рядом. Если ждать любовь, то весь век одна прокукуешь.
       -- Мне кажется, это лучше, чем обменивать себя на брак, -- задумчиво произнес Дмитрий. -- Хотя, возможно, все проблемы возникают от ошибки нашей культуры: это женщины должны бороться за мужчин, а не наоборот. Во-первых, потому что их больше, и естественна здоровая конкуренция, а во-вторых, потому что семья нужна прежде всего женщине. Во всяком случае, это делает понятным, почему закон стоит на стороне отнюдь не слабого пола. Ну а как быть, если девушка вышла замуж по расчету, а муж вдруг стал нищим инвалидом?
       -- Но выходила-то она не за инвалида. Зачем же страдать?
       -- Мне кажется, что женщина становится человеком, когда перестает торговать своей любовью. Ведь любовь не зависит от денег.
       -- Очень даже зависит.
       -- Если вы так считаете, то вряд ли когда-нибудь узнаете, что такое настоящая любовь.
       -- И что же это такое?
       -- Это когда с удовольствием отдаешь любимому то, что необходимо тебе самому, при этом ничего не требуя взамен.
       -- Странные рассуждения! Вот меня мой муж любит, но мне еще многое нужно помимо его любви. Откуда же взять?
       -- Из любви.
       -- Как это?
       -- Когда любишь, то захочешь и сможешь сделать все, чтобы доставить радость любимому. Секрет в том, что мы любим не другого, а себя в другом, мы любим свою любовь и злимся, когда не способны на взаимное чувство. Люди ищут либо выгоду от любви, либо саму любовь, преодолевающую эгоизм.
       -- А я хочу иметь интересную и хорошо оплачиваемую работу, даже если придется работать целый день, только чтобы быть независимой и иметь все, что захочу.
       -- Но это же абсурд! Жить, чтобы зарабатывать деньги, и практически не иметь времени их тратить.
       -- А мне абсурдом кажется то, как живете вы. Когда у меня будет много денег, я смогу в полной мере наслаждаться жизнью.
       -- Мне кажется, что удовольствие, которое предназначено исключительно для вас, невозможно купить за деньги.
       -- Но я хочу хорошо жить.
       -- Желать быть счастливой и жить хорошо -- отнюдь не одно и то же.
       -- Если у меня не будет денег, то как я смогу сделать человеку приятное, например, подарить какую-нибудь вещь?
       -- Приятное делается не за деньги. Что толку в подарках, если нет любви?!
       -- Вы меня не убедите; в нищете счастья нет. Можно подумать, вам деньги не нужны.
       -- Мне не деньги нужны! Что в них толку, если любовь не продается?!
       -- Очень даже продается.
       -- Не буду спорить. Наверно, по-своему вы правы, -- поспешил успокоить оппонентов Дмитрий. -- Но деньги не та проблема, над разрешением которой нужно мучиться.
       -- Хорошо так говорить, когда есть солидный счет в банке, -- сказала Оля.
       Дмитрий, не колеблясь, возразил:
       -- Денег всегда хватает. Весь вопрос, на что их тратить.
       -- Не в деньгах счастье, но и без денег счастья нет, -- заявила Татьяна. -- Я по многим своим подружкам знаю. Уж какая была любовь, а когда живут на мизерную зарплату, то очень скоро начинают ворчать, и прежде всего на того, кто живет рядом. Начинаются ссоры, и любовь улетучивается. Поэтому, если человек меня любит, то он должен много зарабатывать, чтобы создать мне хорошую жизнь. Например, покупать новую одежду, чтобы я чувствовала себя комфортно.
       -- От чего вы будете чувствовать себя комфортно: оттого, что вас любят или от хорошей одежды?
       -- И от того, и от другого. Если мужчина любит, то он должен делать мне приятное.
       -- Но в любви никто никому ничего не должен. Все делается по желанию, -- возразил Дмитрий. -- К тому же, размен любви на деньги -- это попытка конвертировать то, что не имеет цены.
       -- Все имеет свою цену.
       -- Не могу с вами согласиться. Может быть, и возможно все продать, но не все можно купить.
       -- А мне нравится, когда я чувствую себя привлекательной. Нравится и все!
       -- Но ведь счастье любви состоит не в наслаждении красотой, а в радости самопожертвования, -- возразил Дмитрий. -- Любовь это то, что остается, когда удовлетворены все взаимные желания. Хотя, если жизнь не имеет смысла, то остается только наслаждаться.
       -- Не знаю, откуда во мне этот дух противоречия, -- сказала Татьяна. -- Мне хочется спорить с вами, хотя и понимаю, что вы правы.
       -- Если согласны, но продолжаете спорить, значит, пытаетесь оправдаться в собственных глазах, -- сказал Дмитрий. -- Вы не можете со мной согласиться, поскольку жизнь ваша сугубо материальная, хотя вы и мечтаете о любви. Женщины в большей степени, нежели мужчины, руководствуются в любви материальными соображениями.
       -- Это естественно, ведь женщина хранительница домашнего очага.
       -- Ерунда все это. Любишь то, к чему привык.
       -- А я вот хочу любить, но никак не получается.
       -- Каждому дается возможность научиться любить, но далеко не все овладевают этим искусством.
       -- А зачем? Обратишься к магу или экстрасенсу, так он сразу приворожит любимого, и стараться ни к чему. А уж сколько книжек о любви написано: и как вести себя в постели, и как всегда испытывать оргазм...
       -- Любовь это когда совокупляются не только тела, но и души, -- возразил Дмитрий. -- Я вот часто задумываюсь: а сможет ли женщина понять такую любовь мужчины, в которой нет влечения к ее телу?
       -- Может.
       -- А вот мне кажется, что любовь к женщине это только то, что может понять и принять женщина. Мужчина и женщина ищут разное в любви.
       -- И что же они ищут? -- впервые за все время беседы проявила интерес Мария.
       -- Женщина видит счастье в том, чтобы мужчина посвятил ей свою жизнь; и жизнь свою измеряет тем, скольких она любила и сколько мужчин любили ее. Однако не всякий мужчина видит смысл своей жизни в любви к женщине. Любовь мужчины от Бога и к нему обращена. А потому даже в обоготворении любимой женщины мужчина, по сути, ищет Господа. Но женщина создана не для мужа, а для детей, -- в этом ее оправдание. Смысл женской любви заключен в материнстве. Любовь к ребенку сильнее любви к мужчине -- это факт!
       -- Не у всех.
       -- Кто осудит женщину за то, что она между любовником и ребенком выбрала ребенка. А вот если наоборот, то вряд ли ее поймут и оправдают. Да и чем бы занималась женщина, если не рожала детей?
       -- Ублажала бы мужа, -- сказала Ольга.
       -- Я не согласна с вами, -- возразила Татьяна. -- А чем тогда оправдывается мужчина?
       -- Наверно, творчеством, -- предположил Дмитрий. -- Если спросить, кто женщине дороже: Бог или дети, она, безусловно, ответит, что дети. А мужчина, по всей видимости, ответит, что Господь. Авраам убил своего сына, когда Бог этого потребовал. Женщина на такое проявление любви не способна.
       -- А я знаю случай, когда мать убила своего ребенка, когда, как она уверяет, бог ее об этом попросил.
       -- Бог не может желать убийства. Он и Авраама остановил в последний момент, потому что хотел веру его испытать.
       -- И все же вы не правы. Женщина может пожертвовать ребенком ради любви. Вот одна моя подружка оставила своего ребенка у мужа и ушла к любимому человеку.
       -- Нет, ребенок плоть от плоти мое собственное, а муж -- чужой человек.
       -- Мне кажется, мужское переживание любви есть проявление божественного света, -- заметил Дмитрий.
       -- По-вашему, женщина не от Бога?
       -- Если для мужчины это проблема поиска смысла своего существования, своего рода крест, то для женщины -- скорее потребность в душевном комфорте. Женщины душевные существа, тогда как мужчины существа духовные.
       -- Неужели женщине недоступна духовная жизнь?
       -- Для женщины любовь к мужчине есть в большей мере проявление материнского инстинкта. Иногда мне кажется, что женщина представляет собой альтернативный смысл тому, что для мужчины есть Бог. Но без женщин мир был бы неполон и скучен, потому что не было бы искушений. Мужчины с упрямой и подчас наивной верой в женскую чистоту и верность выдумывают себе идеальные образы прекрасных дам. Но что поделать, сердцу нужен живительный кислород мечты, который без устали плодит невообразимые фантазии. -- Дмитрий грустно улыбнулся. -- Я заметил, что для женщин чувство обиженности и оскорбленное самолюбие часто оказываются дороже истины. Равно как и своя ошибка дороже чужой правды! Женщина не только не может не совершать глупостей, но и не может их не повторять, при этом подталкивая и мужчину к тому же. Величайшее заблуждение, из которого произрастают все ошибки мужчин, состоит в том, будто женщина существо более совершенное. И это заблуждение представительницы прекрасного пола всячески поддерживают, доводя его до иллюзий и мифов, тем самым побуждая обоготворять себя. Женщины делают из себя тайну, а мужчины им в этом всячески помогают, творчески преобразуя даже пороки в добродетель.
       -- Я не согласна с тем, что женщина не духовное существо, -- обиженным тоном произнесла Татьяна.
       -- Зато более значимое, с точки зрения существования жизни. Чтобы продлить род человеческий достаточно лишь одной особи мужского пола.
       -- Вы низводите женщину до функции деторождения.
       -- Я признаю женщину половиной мироздания, причем более ценной, и без нее свою жизнь ощущаю неполной.
       -- Мужчины более совершенные существа! -- неожиданно заявила Ольга. -- Лично мне с ними гораздо интереснее. Я даже могу понять и простить мужика, который вдали от дома приударяет за другими женщинами. А вот баб простить не могу.
       -- Почему же? -- удивился Дмитрий.
       -- Не могу и все. Мужчина это совсем другое дело. Вот вы ведь не гоняетесь за женщинами, хотя молодой и симпатичный, и не изменяете своей жене, потому что она, наверно, ждет вас дома.
       -- Отчего вы так решили?
       -- У вас такой вид. Наверно, вы свою жену любите.
       -- Предположим, люблю, а она в этот момент мне изменяет, что тогда?
       -- Этого не может быть!
       -- Почему же? -- грустно улыбнулся Дмитрий. -- Однако, что нам мешает любить всегда?
       -- И что же, как вы считаете?
       -- Мне кажется, страх! Страх, что над нами могут посмеяться, отобрать и надругаться над самым дорогим, что мы храним в тайне от всех, что нам не ответят и лишат имеемого. Именно он заставляет страдать и делает людей врагами. Но стоит ли бояться, если мы можем потерять все в один момент, внезапно умерев? Мы любим либо себя, либо свое, и такая любовь чаще всего представляет собой борьбу за власть. Мне иногда кажется, что отношения мужчины и женщины это непрекращающееся соперничество двух начал за лидерство. Когда такая борьба стихает, это означает, что любящие стали посторонними людьми, когда же оборачивается временным перемирием, значит, заключен брак. Женщина навязывает мужчине свой смысл жизни -- ребенка, семью, драму ревности и трагедию страсти, но мужчина ищет другого, а потому не может ограничиться семьей. Суть семейных конфликтов в том, что женщина хочет, чтобы мужчина посвятил ей себя целиком, и видел в ней и в детях смысл всей своей жизни. Она ревнует, если мужчина занят не только ею, или когда влюблен еще во что-либо. Но любимая женщина подобна любимой работе: и то и другое требует сил, времени и творческой изобретательности. У меня даже иногда складывается впечатление, будто женщины воюют с мужчинами, оттого что завидуют их свободе и возможностям, тому, что не родились мужиками.
       -- Получается, мы с вами закоренелые враги, только не знаем этого. Но у меня лично к вам нет никакой неприязни, скорее даже симпатия.
       -- Однако, как вы справедливо заметили, мы не понимаем этого, а поймем, лишь когда полюбим друг друга. Быть может, трагедия любви мужчины и женщины состоит в том, что каждый хочет любить, но направления взаимных симпатий не всегда совпадают. Тот, кто сам не любит, постепенно начинает тяготиться обращенным к нему чувством и, завидуя чужой любви, начинает ненавидеть.
       -- Скажете тоже, -- улыбнулась Татьяна. -- В чем же тогда состоит совершенство любви?
       -- Мне кажется, в умении сохранить любовь при любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах.
       -- Но ведь чаще получается, -- заявила Ольга, -- ты любишь, а тебя не любят, или любят меня, а я абсолютно равнодушна.
       -- Возможно, вся человеческая история построена на этом несовпадении.
       -- Значит, настоящая любовь невозможна? -- спросила Таня.
       -- Это такое же редкое событие, как шедевр в искусстве, это гениальное произведение, открытие и откровение, сотворить которое могут лишь те немногие, кто поверил и самозабвенно отдался этому чувству. Знаете ли вы среди своих знакомых кого-нибудь, кто выбрал бы смерть, не желая потерять любовь?
       -- Нет, наверно, таких нет, -- сказала Татьяна. -- Да и любить-то сейчас некогда, -- все силы отбирает работа и семья. На чувства просто нет времени.
       -- Вся наша жизнь состоит из любви, хотя мы этого подчас и не замечаем, предпочитая ей работу либо наслаждения как средство от нелюбви.
       -- Куда же деться от забот по дому и прочих бытовых проблем? Тут уж не до страсти.
       -- Но почти каждый мечтает о любви, в которой не страшно было бы умереть.
       -- Полюбить -- еще подумаю, а вот умирать -- нет уж, спасибо.
       -- Но почему люди ради любви готовы пожертвовать жизнью? Возможно, это происходит потому, что смерть есть некий способ самосохранения любви. Быть может, смерть есть лишь мостик, по которому любовь может перейти в мир иной, сохранив себя для другой жизни?
       -- Вы романтик.
       -- Наверно. Хотя столь же реалист. Любовь это всегда история. Гибель любви, будь то ее потеря или уничтожение, -- настоящая трагедия. Ведь без любви жизнь и не жизнь вовсе, а жалкое скучное бессмысленное существование. Истинная любовь всегда несет в себе элемент трагизма и граничит со смертью.
       -- Интересно, -- восхищенно произнесла Татьяна. -- Если вы так рассуждаете, то что же вы способны сделать для той женщины, которая удостоится вашей любви? Наверно, она самая счастливая на свете.
       -- Вы заблуждаетесь.
       -- Почему же?
       -- Со мной нелегко.
       -- Да, с вами трудно.
       Во все время разговора Мария не проронила ни слова и лишь грустно улыбалась, слушая, как Дмитрий размышляет вслух.
       Когда стало уже совсем поздно и медсестры разошлись по своим постам, Дима обратился к Марии.
       -- Может быть, вы придете ко мне. Я, похоже, сегодня опять остался один.
       -- Хорошо, -- согласилась Мария. -- Только уберу со стола, и приду.
       Вернувшись в палату, Дима вновь ощутил невыразимую прелесть одиночества.
       В ожидании Марии он взял оставленный Женей роман и раскрыл его. Прочитав несколько страниц, Дима вдруг почувствовал, как похоть удавкой сладострастия сдавила чресла и весь он оказался во власти желания. Он отчетливо ощутил, как захлопнулся капкан искушения и его протащило в запущенный механизм инстинкта. Сопротивление мало помогало. Душа начала задыхаться, а неудовлетворенная потребность в нежности слезами отчаяния выступила на глазах.
       Попав в ловушку соблазна и стремясь вырваться из цепких объятий вожделения, Дмитрий нуждался в удовлетворении разбуженной плоти. Да, он нуждался в женщине, но мечтал о той, которой можно было бы довериться во всем, рассказать о сокровенном, которая бы поняла и приняла его целиком, утолив потаенные мечты, накопившиеся за долгое время одиночества. Душа, как лебедь, рвалась в облака, а инстинкт тащил в противоположную сторону, и эти противоречивые желания отдирали душу от тела, причиняя невероятные мучения.
       Прочитанный эротический эпизод разбудил дремлющие фантазии, развив их до невообразимых размеров и форм. Однако сама по себе эротика не способна была утолить всей жажды, поскольку не могла привести к любви. Каждый раз при столкновении с чем-либо эротичным Дмитрий ощущал, словно весь он сужается до определенного желания, воспринимая эротику как нечто липкое, чего лучше не касаться. Любовь же возникала из чистоты и существовала исключительно в чистоте поступков и помыслов. Она окрашивала красками радости давно известные ощущения; в переживании любви происходило расширение мировосприятия, словно плоский черно-белый квадрат экрана превращался в цветное стереоскопическое изображение.
       Любовь, эротика и секс ощущались как различные по уровню чувствительности пласты переживаний. Само по себе сексуальное возбуждение не могло удовлетворить эротических грез, а любовь была недостижима для искушений тела. Даже испытывая неодолимую истому желания, Дмитрий не мог понять, как возможно любовью "заниматься", полагая, что можно любить, но заниматься исключительно сексом. После разрядки инстинктивного желания возникало ощущение опустошенности, иногда даже отвращения. Занятия сексом были мучительным выдавливанием из себя удовольствия. Сексуальные игры могли вызвать наслаждение, но не дарили радости. Эротика воспринималась как сочетание утонченного душевного настроя и грубого инстинктивного желания. Но если инстинкт напоминал мощный поток, устремляющийся к низвержению, то эротика -- нежный плеск волн; любовь же была подобна движению воздушных масс, в которых только и можно летать!
       Однако было еще нечто -- более высокое и чистое, чего невозможно достичь ни наслаждением половой близости, ни утонченными ласками, ни даже женской любовью.
       Испытывая инстинктивную потребность в женщине, Дмитрий старался избегать представительниц противоположного пола, хотя и нуждался в высвобождении от парализующей волю потребности. Он не хотел разочаровываться в идеальном образе, который жил в глубинах его души. Дмитрий искал удовлетворения, но страшился любви, нуждался в ласках, но побаивался секса. Потребность в красоте и нежности сочеталась с нежеланием вступать в интимную близость, после которой долго не проходило ощущение оскверненности.
       Иногда Диму охватывало странное чувство, словно он -- щуплый подросток, тоскующий по ласке и нежности, -- смотрит на то, как он взрослый занимается любовью без любви. Трудно было вынести этот укоряющий взгляд, который осуждал мимолетную слабость и, по сути, предательство маленького мальчика, одиноко стоящего в темном чулане и ни за что не желающего расставаться со своей мечтой. Этот мальчик, словно обращаясь к себе взрослому, говорил: "Мне жалко тебя. Ты не находишь ответа на свою любовь. Но лучше ли убивать мечту? Вместо того чтобы сохранить душу в чистоте, ты заполняешь ее чем попало, делая себя недоступным для светлого чувства".
       При этих словах Дмитрий испытал жалящее в самое сердце чувство неутолимой грусти, которое вынес из детства; оно возникало каждый раз при виде красивой девочки-подростка. Испытанное когда-то чувство безответного восхищения и недостижимой любви казалось необъяснимо выше его самого.
       Ужасное ощущение невозможности желаемого не давало ночами уснуть. Его мучило желание чистоты, верности и чистоты, безрассудной самоотверженной любви, в которой есть все, и она есть все, и нет ничего больше и выше того, в чем можно раствориться без остатка, и ради чего не страшно умереть.
       И хотя чувство это вызывалось женщиной, однако ей не принадлежало.
       Но пробуждающееся половое влечение заставляло искать любовь именно в женщине. Мечты нуждались в воплощении и требовали объекта, но чувства ответа не находили никогда. То, что встреченное было чужим, легко определялось по тому непониманию, которое каждый раз возникало при общении с представительницами противоположного пола. Естественное стремление не обладать, а отдавать приводило к закономерному фиаско очередной влюбленности. Даже в те редкие мгновения, когда, казалось, он был счастлив, Дмитрий все равно чувствовал себя одиноким, непонятым и чужим.
       Инстинкт вел, предлагая под видом любви секс.
       Когда в школьной библиотеке в словаре иностранных слов Дима впервые прочитал, что "сексуальный" означает "половой", он невольно попал в созданную извращенными умами ученых мужей ловушку, и с тех пор везде стала мерещиться дилемма: секс без любви или любовь без секса; понять же, что есть любовь, становилось невозможно.
       В то самое время, когда любовь стала олицетворением надежды на понимание, гиперсексуальность с присущей ей силой превратила хрупкого подростка в параболическую антенну, аккумулировавшую все силы души и тела в один луч, направленный на избранный объект. Тогда Дима еще не знал, что стал не только передатчиком своих чувств, но и приемником негласных и невидимых сигналов, которые источало все живое.
       Иногда Дмитрий чувствовал себя просто рабом полового влечения, которое могло управлять им по своему усмотрению. Трудно было справиться с изматывающим возбуждением, которое требовало только одного, хотя обнаженное женское тело больше напоминало о материнстве, чем вызывало трепетное желание. Даже сны были наполнены не столько сексуальными символами, сколько все той же потребностью в нежности. Постепенно Дима пришел к закономерному выводу, что секс -- это потребность тела, а любовь -- потребность души.
       Все, что осталось от маленького Димы и продолжало жить во взрослом Дмитрии, -- была грусть по недополученной любви и нереализованной нежности, которые, в конечном итоге, вылились в неразделенную тоску о том, чего не было и быть не могло. Все воспоминания, так или иначе, были связаны с любовью, но чувство это было отнюдь не радостное, а скорее печальное. Даже радость всегда была с горечью, поскольку ни разу любовь не нашла понимания, ни разу не была правильно воспринята. И если бы Дмитрий захотел определить, что такое любовь, то назвал бы ее составляющими понимание и нежность, причем нежность даже больше, чем понимание. Но никто не захотел принять этой затаенной грусти, и маленькому мальчику ничего не оставалось, как быть нежным к самому себе.
       Да, любовь для него была прежде всего нежностью, способной растворить все и раствориться во всем. Но лишь тот смог бы различить глубоко запрятанное желание, кто захотел бы понять невзрачного мальчишку, страдающего от одиночества. Вспышки гнева и агрессивность, казавшиеся окружающим немотивированными, заставляли думать о нем как о грубом бессердечном ребенке, не способном испытывать любовь, а потому в ней не нуждающемся. Таким вот печальным образом невыраженное желание любить чахло, как цветок без внимания и заботы.
       Наверно, со стороны можно было подумать, что вихрастый подросток вообще не способен любить. Никто никогда не угадал в нем задавленной потребности в ласке. Хотя даже не ласки, но нежности жаждал Дима, хотя бы только в выражении глаз. Чувственность хрупкого мальчика зиждилась на этой потребности, и, непонятый, он ласкал себя сам. Дмитрию всегда казалось, что все его чувства покоятся на этом главном для всех ощущений стержне. Даже притягательность красивого женского белья была все той же потребностью в нежности.
       Что же осталось от мальчика, одинокого и тоскующего, с затаенной мечтой в душе? Наверно, нерастраченная нежность, о которой невозможно было рассказать, которую нельзя было угадать и выразить иначе, как только встречной всепонимающей любовью.
       А может быть, Дмитрию просто не повезло, и он не встретил свою половинку, и возможно, именно потому казалось, что никто не сможет понять его лучше, чем он сам.
       Вскоре после ухода жены Дмитрий окончательно оставил надежды на любовь и больше не искал в женщинах то, что не укладывалось в известные определения любви.
       Но тут произошло невероятное, что изменило мировосприятие Дмитрия.
       Он оставил надежду, но надежда не оставила его!
       Размышляя о трагичности любви мужчины и женщины, Дмитрий пришел к выводу, что он просто не там искал. Он искал вовне, а любовь жила внутри него. Причем это чувство не зависело ни от объекта, ни от характера отношений, и уж конечно, не ограничивалось женщиной.
       Так впервые Дмитрий ощутил реальную альтернативу голосу пола. В неизведанном влечении было не меньше самоотверженной страсти, и та же сила инстинкта, но что именно это было, Дмитрий не знал.
       Внезапно дверь распахнулась и в комнату стремительно вошла нарядно одетая женщина.
       -- Вас трудно узнать, -- изумился Дмитрий.
       -- Я все-таки женщина!
       -- Вы так преобразились.
       -- Только вы это и заметили.
       На ней было розовое платье, туфли на высоких каблуках и красивая заколка в изящно уложенных волосах. Завлекающий аромат духов быстро распространился по палате, напомнив о давно забытом желании.
       В руках она держала веточку сосны, которую тут же поставила в бутылку из-под молока, налив туда воды.
       -- Кому это? -- спросил Дмитрий.
       -- Вам.
       -- Спасибо. Мне женщины еще никогда не дарили ничего подобного.
       Дима испытал горькую радость оттого, что удостоился внимания красивой женщины и что она, презрев все, пришла к нему одному поздним вечером. Но он жаждал другого. А от этой красоты повеяло холодом.
       -- Слушай, раз уж я пришла к тебе, может хватит на "вы".
       -- Хорошо. Только я буду обращаться, как мне удобно, чтобы все было естественно. А у вас красивое платье, и кольца на руках изысканные.
       -- Да, я люблю украшения. И хорошую одежду тоже. Хотелось бы, конечно, иметь лучше, но мужа обеспеченного больше нет.
       -- Если вам нужно что-то от любви, то вряд ли вы будете иметь саму любовь.
       -- Ой, прошу вас, только не нужно проповедей. Я устала и не смогу выдержать очередной вашей мозговой атаки. Хорошо, когда мужчина приходит, дарит цветы и уходит.
       -- Мне кажется, вас вряд ли устроит приходящий.
       -- Пока устраивает. Если же мне надо зарядиться, то я нахожу людей, подобных вам, которые помогают мне поверить в себя. А в остальном у меня все есть.
       -- Когда нет главного, это все превращается в обузу. К тому же, не всегда преуспевающий внешний вид является истинным показателем благополучия. Вы хотите казаться цветущей, но скоро грянет осень, и плодов не будет.
       -- Я счастлива.
       -- По-настоящему счастлива только та женщина, которая любит. Ее можно мгновенно отличить среди множества людей.
       -- Я уже любила и не хочу больше страдать. Хватит. Никому не нужны оказались мои самоотречение и верность.
       -- Вы не хотите полюбить снова?
       -- Хочу, чтобы любили меня.
       -- Кто наслаждается тем, что любят его, далек от подлинного счастья. Признаюсь, меня всегда привлекали женщины, которые любят несмотря ни на что.
       -- Я так не могу, и не хочу. Хватит с меня разбитого сердца. Уж лучше буду довольствоваться встречами с моим другом, чем ждать, когда меня кто-то полюбит.
       -- Прежде всего, вы не любите себя сами.
       -- Спасибо, но я больше не верю в любовь.
       -- Не верите, потому что не любите.
       -- Достаточно мне было боли. К тому же, всегда найдутся мелочи, которые испортят любое счастье.
       -- Неприятности это то, что нам кажется неприятным. Когда у человека есть все, он хочет любить и творить. А жизненные страсти есть не что иное, как проявления все той же борьбы за любовь. Но может быть, люди потому боятся любви, что она требует жертвы?
       -- Но ведь это же глупо -- из-за любви ломать себе жизнь!
       -- Кто может судить, что умно, а что глупо? Лично я неоднократно убеждался на собственном опыте, что самым мудрым оказывалось решение по велению сердца.
       -- Ты видишь только то, что хочешь видеть.
       -- А какую вы можете предложить равноценную замену любви? Если любовь это глупо, то что тогда не глупо?
       -- Вы просто сумасшедший!
       -- Лучше быть сумасшедшим, нежели ничем. Да и что такое сумасшествие? Чаще всего то, что не укладывается в наши привычные представления и кажется необъяснимым. Гений и сумасшествие вещи очень близкие, потому что и то и другое -- слишком большое отклонение от нормы. Часто сумасшествием объявляется то, что трудно принять. А не принимается то, что кажется чуждым. И почему если не такой как все, значит, ненормальный, непонятный -- значит, сумасшедший, другой -- значит, чужой?
       -- Для меня все это очень сложно. Устала я от ваших рассуждений. Давайте лучше выпьем чаю.
       Дима достал чашки и стал разогревать воду.
       -- Почему вы достали другие чашки?
       -- У них иное настроение.
       После этих слов наступила пауза.
       -- Почему вы молчите? Говорите что-нибудь.
       -- Разве обязательно говорить?
       -- Что же, так и будем играть в молчанку?
       -- Самый лучший собеседник тот, с кем приятно помолчать в тишине.
       -- Если все время молчать, то и с ума сойти можно.
       -- Люди так много произносят ненужного. Давайте просто послушаем музыку. Пусть говорят наши чувства.
       -- Ну вот опять. Можно без ваших высоких материй? Будьте попроще.
       -- Я просто стараюсь быть естественным, и говорю то, что думаю.
       -- А нужно думать, что говорите, и для чего. Необходимо приспосабливаться к окружающим. Я вот устала после трудового дня, а вы хотите меня похоронить под градом необычной информации.
       -- Но ведь здесь нет никакой информации, одни сплошные чувства.
       -- Опять вы о своем. Я хочу просто жить и как можно больше увидеть в своей жизни.
       -- Но если вы боитесь летать, то никогда не увидите того, что доступно тем, кто любит.
       -- А может быть, я скоро выйду замуж за солидного мужчину.
       -- Без любви?
       -- Ну почему же, с любовью.
       -- С любовью в придачу?
       -- Жизнь у нас одна, и не стоит отказываться от даруемых ею радостей.
       -- Наше с вами различие состоит в том, что я полагаю: мы живем не один раз, и каждая наша последующая жизнь является продолжением предыдущей, причем новая дается исходя из того, как мы жили прежде. Возможно, мы только забываем о прошлом, чтобы легче было жить в настоящем. Да и что у нас есть кроме сиюминутных мгновений. Ведь будущего не существует.
       -- Но как жить, не думая о будущем?
       -- Все в прошлом, в безжалостном прошлом. И никто не знает, что будет завтра. Есть только сейчас. А потому без любви я ничего не хочу. Я жажду такого понимания и душевного взаимопроникновения, которое есть величайшее из всех возможных наслаждений.
       -- Неужели вы никогда не испытывали желания просто переспать с женщиной?
       -- Разве я похож на мальчишку? Одного тела мне недостаточно. К тому же, есть лучшее применение либидо, нежели секс. Плотская страсть неизбежно ведет в тупик смерти, поскольку с одной стороны удовольствие ограничено болью, а с другой стороны полной бесчувственностью.
       -- Где же выход?
       -- Возможно, если идти не в сторону поиска новых телесных удовольствий, можно открыть ранее неизвестные духовные наслаждения. Чего может желать человек, когда у него есть все возможные материальные блага? Не знаю, известно ли вам то труднообъяснимое состояние полета, когда не хочется ничего, ни секса, ни тепла, а только...
       -- Да, оно мне знакомо. Оно иногда овладевает мной, позволяя прочувствовать то, что в обычном состоянии постичь невозможно. Но мне это кажется лишним, мешающим практической жизни.
       -- Зачем себе вы отпилили себе крылья, а перья обожгли в огне?
       -- Мне не по себе от ваших вопросов. Такое ощущение, словно вы просвечиваете меня рентгеном. Просто невыносимо. Да и этот мозговой штурм мне ни к чему. Мне нужны простые женские радости и нежное заботливое участие.
       -- Простите, но я не могу поверить, что вам не хочется летать.
       -- Но мне, действительно, хочется совсем другого.
       -- Неужели вы не хотите понять, для чего мы живем?
       -- Не все же такие, как вы.
       -- Нет, я не верю, не верю, не хочу поверить, что вы не мечтаете летать. Ведь когда у человека есть все, он хочет любить и творить.
       -- Знаете, таких людей, как вы, я еще не встречала в своей жизни. Мне всегда казалось, что для того чтобы узнать, что из себя представляет мужчина, нужно с ним переспать.
       -- И как, вам это удается?
       -- Не всегда. Я бы очень хотела сделать своим любовником самого популярного сейчас телеведущего.
       -- Не люблю слова "любовник".
       -- Почему же?
       -- Потому что есть разница между любовником и человеком, который любит и которого любят.
       -- Сложно уж больно. Такого в жизни не бывает. Все гораздо проще. Это только ваше богатое воображение.
       -- Вы не понимаете, потому что не воспринимаете.
       -- Мне просто это незачем. Потому и не воспринимаю.
       -- Зачем вы постоянно стремитесь исполнять какую-то роль: или официального медработника или соблазнительной женщины? Для всех вы в маске безразличья стремитесь выполнить свой долг, а я, забыв про все приличья, прошу открыть души порог. Знаете, вы напоминаете мне несчастную брошенную всеми девочку, которая никак не может заплакать. Душа ваша, словно роза в куске льда. Вы, как и все, в тоске живете, забыв про все свои мечты, но в тайниках души поете, в слезах прося себе любви.
       -- Увы, я взрослая женщина, уже ничего не ждущая от жизни.
       -- Глядя на вас, я думаю о том, как, наверно, отец любил свою маленькую дочурку. Мужчины вообще любят в женщинах или своих мам или своих девочек. Вы чудесная девочка, которую я никогда не смогу любить.
       -- Почему же?
       -- Мы скоро расстанемся.
       -- А мы и не сходились.
       -- Я уеду, и мы вряд ли еще когда-нибудь встретимся. Но спасибо вам за то, что навестили меня.
       Дмитрий решил закончить разговор, опасаясь, что с минуты на минуту в палату войдет Мария.
       -- Хорошо у вас тут, -- сказала Анна Викторовна, прохаживаясь по палате и стремясь показать, какие у нее красивые длинные ноги. -- А вот если придут к вам сейчас все работающие в больнице женщины, что тогда будете делать?
       -- Тогда это уже будут бабы. Женщина всегда единственная.
       -- Вы не любите женщин?
       -- По правде говоря, дамы меня разочаровали.
       -- Почему же?
       -- Они выпячивают свои природные достоинства, явно преувеличивая то, что могут дать. Но тело -- это далеко не все, что нужно мужчине.
       -- Что же хочется мужчине? -- спросила Анна, кокетливо прищурив глаза.
       -- Сейчас мне хочется взлететь, но глядя на вас, у меня опускаются крылья. Вам хочется самоутвердиться с помощью меня, однако я вряд ли смогу вам в этом помочь. Я, вообще, предпочитаю любоваться женщинами, держа их на порядочном расстоянии.
       -- Вы трус?
       -- Просто не хочется разочаровываться.
       -- Мне вас жаль, вы одинокий человек.
       -- Тот, кто боится одиночества, не ищет уединения. Хотя, наверно, вы правы: мне действительно нужно жить одному. Возможно, я просто однолюб.
       -- Не знаю, завидовать вам или нет. Вы относитесь к такому типу мужчин, которые просят оставить их в покое, но не оставлять одного. Однако от себя не убежишь.
       -- Напротив, я хочу убежать к себе. На своем горьком опыте я убедился: жизнь с женщиной гораздо более сложное испытание, нежели одиночество!
       -- Вы просто эгоист, раз не можете ни с одной ужиться.
       -- Все люди эгоисты. Отличие только в том, что именно человек в себе любит, а что ненавидит. А что значит, по-вашему, жить с женщиной?
       -- Это значит жить ради нее.
       -- Ради такой красавицы, как вы, многие будут готовы на любое сумасбродство. Вы способны вызывать восторги окружающих и влюблять в себя. Что еще нужно вам для самоутверждения?
       -- Умная женщина понимает, что полностью себя реализовать она может лишь с мужчиной. Вот вам нужна женщина...
       -- Нет, -- перебил ее Дмитрий, -- мне нужен прежде всего человек.
       -- Вы противоречите сами себе.
       -- К сожалению, вы просто не понимаете, в чем суть моей гармонии.
       -- Вы не искренны.
       -- Я давно уже заметил: чем более я искренен, тем больше мне не верят. Но поверьте, быть собой гораздо интереснее, чем быть своим, ведь узнать себя и других можно, только когда правдив. Мне легко быть искренним, потому что мало кто способен поверить моим словам.
       После этих слов наступило долгое молчание.
       -- У вас красивые глаза, в особенности, когда они закрыты, -- первым нарушил тягостную тишину Дмитрий.
       -- Я и сама хороша, когда сплю зубами к стенке, -- раздраженно добавила Анна.
       -- С такими красивыми ногами вы бы могли сниматься в рекламных роликах.
       -- Вам нравятся мои ноги? -- спросила Анна завлекающе.
       -- Я не могу рассматривать ноги отдельно. Меня интересует прежде всего ваша душа.
       -- А мне приятно, когда мужчин возбуждают мои ноги.
       -- Глядя на вас, у меня складывается впечатление, словно вы состоите из красивых ног, рук, и прочих чужих частей тела; ваши -- только глаза. В вас нет плавных, гибких линий совершенства. Вы вся из углов, вся сексуальная, вся напоказ. А душа...
       -- Я обыкновенная женщина, -- перебила Анна, -- и как все нуждаюсь в простом человеческом счастье. Но не такого, когда за минуту можно поиметь, отряхнуться и пойти дальше. Не всегда удается жить душой, да и не каждому она нужна. Вот я хочу целоваться, но ведь вы не будете целовать любую.
       -- Всех женщин можно целовать, но по-разному. Я готов и вам поцеловать руки, если вы не станете возражать.
       -- Нет уж, не надо.
       -- Почему? Разве у вас на руках эрогенные зоны?
       -- А вы хотите знать, где у меня эрогенные зоны? -- промурлыкала Анна.
       -- Нет, -- поспешил ретироваться Дмитрий.
       Слушая Анну, он постоянно ловил себя на противоречии между ее прекрасной внешностью и далеко не ангельским нутром. "Такая проглотит и даже не почувствует вкуса мой любви", -- подумал Дмитрий, в который раз испытав горечь от того, что самые лучшие годы вынужден проводить без счастья с женщиной. Однако довольствоваться одним лишь телом не мог и не хотел.
       -- Чего же вы хотите от бедных женщин?
       -- Души. И неважно, как удастся в нее проникнуть: через интимную близость или благодаря разговору о сокровенном.
       -- Знаете, вы живете, словно рак-отшельник в своем идеальном мире, боясь выйти на свет божий.
       -- А зачем выходить?
       -- Чтобы взглянуть правде в глаза. Вам нужно найти женщину, которая помогла бы вам не жить в одиночестве.
       -- Женщины с трудом выдерживают меня, потому что им непонятна та жизнь, которой я живу, и моя любовь тоже. Рано или поздно они сбегают от такого странного человека, как я. Лучше быть в одиночестве, чем постоянно доказывать, что ты не такой, каким тебя видят окружающие. Я устал оправдываться, а потому предпочитаю жить один. Вот и вы упрекаете меня в том, чего сами не знаете, будто я говорю не то, что думаю. Вам трудно поверить в мою искренность, потому что вы сами неискренни.
       -- Но я открыта перед вами.
       -- Вы спрятались от себя самой.
       -- Не все же могут быть такими незаурядными личностями, как вы. У вас дьявольская внешность.
       -- А я представляю дьявола не иначе как чертовски красивую женщину. Вами можно любоваться, но любить едва ли.
       -- Почему?
       -- Вы слишком красивы.
       -- Пусть я останусь обычной серой мышкой с простыми желаниями земной женщины, пусть буду как все, но, по крайней мере, не останусь одна.
       -- Вы всегда будете одна, потому что ваша красота возбуждает любовь, которую вы сами не можете понять, и на которую мало кто способен ответить. Вы обречены на восхищенье поэтов, женщин и мужчин, но лишь кумир для поклоненья, в том сомневаться нет причин. Прохладной жизнью жить скульптуры и взор пленительно ласкать и прятать внутрь огонь натуры -- кто хуже может так страдать? Страх от любви подрезал крылья, полет вам снится лишь во сне, а тело стонет от бессилья, когда душа горит в огне. Забыть, продать и отказаться уж вы готовы от мечты и даже можете отдаться, лишь только б не было любви. И как понять вам Идиота, что любит все вокруг себя. Семьи дороже вам работа, а ночью секс вместо огня. Без нежности засохли руки, отвыкшие от тонких ласк, болят без поцелуев груди и слезы катятся из глаз. Хотите от любви отречься, отдавшись суете сует, чтоб никогда уж не увлечься и чувствам полный дать запрет. Но к счастию, душа бессмертна. Ее убить нам не дано. И потому любовь нетленна -- любить мы будем все равно!
       -- Кто это написал?
       -- Я.
       -- Когда же успели сочинить?
       -- Думая о вас.
       -- Спасибо. Но я не понимаю, почему вы боитесь признаться...
       -- Я говорю о любви, потому что ни одна женщина не захочет мне поверить. Женщины слишком земные, чересчур природные существа.
       Дмитрий говорил так, словно перед ним была не женщина.
       -- Нельзя желать одновременно семьи, свободы и любви. Полет вам снится, несомненно. Но не пускают путы лжи.
       Анна сидела, стиснув зубы, нога на ногу, вынужденная наблюдать, как он парит над ней и не скрывает наслаждения от полета. А он летел, устремляясь все выше и выше, зовя за собой, словно испытывал ее веру. Видя его планирующим, Анна в отчаянии только сжимала кулаки. Несколько раз безнадежно подпрыгнув, она так и не смогла оторваться от земли.
       -- Вы женоненавистник!
       -- Напротив, я люблю женщин, и не могу сказать, что они меня не любят. Но всех пугает моя странная жизнь и непонятная любовь, и сам я со своими причудами. Никто не в состоянии был долго меня выдерживать. А все потому, что мне нужно не тело, но душа, душа...
       -- А вот некоторым нужно и тело, -- сказала Анна, давая понять, что подразумевает себя.
       -- Странно. Мне кажется, вы женщина, которую вряд ли удовлетворят случайные связи.
       -- Откуда вы знаете?
       -- На бездушный секс вы просто неспособны.
       -- А что плохого в сексе?
       -- Тот, кто придумал это слово, пытался оправдать близость без любви. Наслаждение сексом сродни пьянству. А опьянение не может быть счастьем.
       -- Это, быть может, вам трудно переспать с женщиной, а нам, простым смертным, секс кажется вполне приемлемым.
       -- Секс без любви -- все равно что пища без специй. Вкусив однажды сладость полета, я уже не соглашусь на что-то низшее.
       -- Неужели вы не нуждаетесь в простых человеческих ласках?
       -- Конечно, нуждаюсь. Вопрос в том, наполнены ли они любовью? Если кому-то нужен просто оргазм, то не стоит обращаться за этим ко мне.
       -- Но ведь существуют женщины, которые не могут жить без этого. Неужели вы холодный мужчина? Или предпочитаете ограничиваться самоудовлетворением?
       -- Лучше отказаться от тела, чем получить одно лишь тело.
       -- Обходиться без женщин могут либо импотенты, либо извращенцы, -- произнесла Анна раздраженно.
       -- Меня привлекает прежде чего чистота. Чистота тела, дома, одежды, но главное -- души. Эротичность не главное содержание женщины, а сексапильность не основная ее характеристика.
       -- Только не надо выделываться и представлять себя этаким святошей, проповедник вы наш, -- зло усмехнувшись, сказала Анна.
       -- Когда я люблю женщину, то готов дать ей все, что она пожелает. Если же не люблю, то имею далеко не все, что хотел бы подарить.
       -- А вы попроще изъясняться можете?
       -- Наверно, не могу. Вы умная женщина, но мне гораздо приятнее было бы общаться с женщиной доброй. Ваша красота вызывает восхищение, но не желание. Для меня красота это потребность души в совершенстве.
       -- Непонятно вы говорите, -- сказала Анна, вплотную приблизившись к Дмитрию.
       -- Что же здесь непонятного? -- ответил он, чувствуя дурманящий запах ее тела.
       -- Непонятно, и не хочу понимать, -- промурлыкала Анна.
       "Они не хотят, просто не желают понимать -- вот в чем проблема, -- подумал Дмитрий. -- Не хотят думать, не хотят брать на себя ответственность. Они хотят наслаждаться!"
       -- Вы чудак.
       Изящным движением руки Анна вынула шпильку из пышной прически, и длинные красивые волосы рассыпались по ее плечам.
       -- Вас не коробит, что вы относитесь ко мне как к средству удовлетворения своего женского тщеславия?
       -- А разве вам от этого плохо?
       Нагнувшись к лицу Дмитрия, Анна тихо произнесла:
       -- Кому нужен ваш душевный стриптиз?
       -- Мне самому, -- стараясь сохранить самообладание, ответил Дмитрий, почувствовав, как внутри все начинает дрожать. -- Я хочу избавиться от самообмана, чтобы увидеть себя таким, каков я есть; хочу научиться быть естественным, то есть самим собой.
       Анна подсела совсем близко, и Дима ощутил, как липкая грязь вожделения коснулась его. "Мне кажется, я достаточно убедительно показал ей: то, что она может и хочет предложить, меня не устроит. А то, что могу дать я, ей недоступно".
       Горечь сожаления переполнила душу Дмитрия. Он вдруг почувствовал себя голодной собакой, перед носом которой машут куском колбасы. Как устоять, видя все и понимая?
       "Самое трудное преодолеть искушение. Лишь выйдя за грань соблазна, можно почувствовать себя свободным, не боясь вновь оказаться в магнетическом плену сладострастия".
       Но гипнотический голос пола уже разбудил эротические видения, заставив Дмитрия содрогнуться и ощутить леденящий жар возбуждения. Дима испытал болезненное раздвоение, которое возникало каждый раз, когда приходилось бороться с ненавистным возбуждением. Словно кто-то чужой заставлял жить и чувствовать по-своему. Мир сузился до конкретного желания, заставляя искать женские гениталии, тогда как душа рвалась ввысь, пытаясь порвать путы инстинкта.
       Знать истинную цену любви мало! Нужно было все испытать самому. И потому Дмитрий смело пошел навстречу соблазну, решив раз и навсегда расправиться с ним.
       -- Послушайте, ведь это же неприлично.
       -- Ну и пусть. Я больше не хочу быть приличной.
       Взглянув на соблазнительный изгиб ее тела, Дмитрий вдруг ощутил изжогу желания, которая прошла как приступ, вызвав отвращение ко всему, что еще могло возбуждать. Он ощущал себя нужником, которым только пользовались по надобности.
       Анна вплотную приблизилась к лицу Дмитрия, подставив свои губы.
       "Ее неудержимо влечет желание броситься в объятия страсти. Но неужели она не понимает, что скорее разобьется об эту обманчиво гладкую поверхность, чем погрузится в омут, предназначенный не для нее".
       -- Я вас не люблю, -- как можно более тактично сказал Дмитрий.
       -- Неужели непременно надо любить, когда хочется просто получить наслаждение? -- промурлыкала Анна.
       -- Без любви я не получу даже удовольствия. Вы же не хотите, чтобы я отнесся к вам как к резиновой кукле?
       -- Ты говоришь не то, что думаешь. Зачем тогда были нужны все эти рассуждения о любви?
       -- Вы просто не можете меня понять. Мы вкладываем разный смысл в одни и те же слова.
       -- Куда уж нам...
       -- Мы с вами говорим о разной любви.
       -- Какой же любви ты хочешь?
       -- Когда чувствуешь, как летишь к звездам.
       -- Я на звезды люблю смотреть лежа.
       Он хотел рассказать ей о Боге, а она лишь раздвинула ноги.
       Дмитрий взял ее руку и коснулся губами. Рука была теплая и нежная. Перевернул и прижался ртом к ладони.
       "Ты играешь с огнем! -- Я знаю".
       И словно угадав, Анна сказала:
       -- Берегитесь, если проговоритесь кому-нибудь о моем посещении.
       -- Будем считать, что это был сон.
       Дмитрий вдруг подумал, что и его жена, возможно, так же пытается соблазнить какого-нибудь мужчину.
       -- Хоть мы друг другу не чужие, но вряд ли станем и близки. Нам никогда не стать родными -- мы просто разные миры!
       -- Вы лицемер, обманщик, лжец. Соблазнили россказнями о неземной любви, а теперь попросту пренебрегли мной.
       -- Простите за то, что вы меня неправильно поняли. Люблю я странною любовью. Вам не понять моей любви. В ней каждый шаг пронизан болью, в ней мука создает стихи. Меня любить вам не по силам -- в вас нет свободы и мечты. Работа стала вам могилой. Зачем вам крест моей любви? Вам не нужны мои страданья, вы не пойдете вслед за мной. К чему словесные терзанья -- вы предпочли любви покой. Вам не доступны крестны муки -- зачем напрасно лгать себе. Живите, мучаясь от скуки, -- Голгофы нет в вашей душе!
       Минуту длилось тягостное молчание.
       Дмитрий заметил, как лицо Анны побледнело, а на скулах заходили желваки.
       -- Вы жестокий человек, -- сказала она, и прекрасные глаза ее заблестели от навернувшихся слез.
       -- Себя обманывать не стоит, слез понапрасну не щадя, лишь зашатаются устои, вы позабудете меня. Вы лицемерное удобство навряд ли сыщете во мне. Любовь роднит лишь благородство. Не стоит молча лгать себе.
       -- Что бы вам такое напоследок сделать погаже, -- сказала Анна, ища, на чем можно было бы выместить свою злость.
       -- Вы так много принесли с собой хорошего, что маленькая гадость не испортит общего впечатления.
       Анна взяла алюминиевую чайную ложу и погнула ее с такой силой, что Дмитрий даже удивился.
       -- Это вам на память обо мне, -- сказала Анна.
       -- Спасибо, -- спокойно поблагодарил Дмитрий. -- И все же... Я вам желаю стать собою, чтобы в оставшиеся дни, расправив крылья и с мечтою исчезнуть навсегда в Любви!
       -- И я тоже хочу сказать все, что о вас думаю, -- с нескрываемой злобой произнесла Анна. -- Вы неудачник. И к тому же мазохист. Вам приятно страдать, вы испытываете удовольствие от боли, которую причинила вам жена. Более того, в этом страдании вы находите смысл -- как оправдание своего существования и жалости к себе, ненависти к миру и к нам -- женщинам, а может быть, даже и сексуальное удовлетворение. Но вы не сексуальный мазохист, а хуже -- вы мазохист экзистенциальный. Потому что боль устраняет необходимость радоваться жизни, освобождает от труда любить; но не свои стихи и мечты, а живых людей. А главное -- боль освобождает от выбора. Вот за это вы и любите боль, причем больше, чем радость. Боль заполняет пустоту вашего существования. Любовь к мучениям это очевидное бегство от себя, поскольку страдание отодвигает все проблемы, вынуждая вас думать только о том, как освободиться от боли. "Я инвалид", -- чуть ли с гордостью говорите вы, ища сочувствия и находя оправдание своему бездействию, своей слабости, а часто, наверно, и лени.
       "А ведь она в чем-то права", -- подумал Дмитрий, а вслух сказал:
       -- Если я мазохист, то поневоле. Впрочем, каждый понимает другого как хочет.
       Внезапно дверь в палату открылась, и на пороге замерла изумленная Мария.
       Мизансцена длилась всего несколько секунд.
       -- Может, я зайду позже? -- смущенно произнесла Маша.
       -- Зачем же. Лишняя здесь я, -- раздраженно сказала Анна.
       И не попрощавшись, грациозной походкой она вышла из палаты, напоследок громко хлопнув дверью.
       -- Простите, -- произнес Дмитрий, чувствуя, что краснеет, -- я не ожидал, что она придет.
       Маша ничего не ответила, продолжая в нерешительности стоять у дверей.
       -- Садитесь, пожалуйста, -- почти умоляющим тоном предложил Дима, указывая на стул рядом со своей кроватью.
       Маша присела, все еще не в силах развеять ощущение неловкости своего появления. А Дмитрий почувствовал, как от нее повеяло домашним теплом и уютом. Понимая всю пикантность произошедшего, он счел необходимым как-то преодолеть внезапно возникшее напряжение.
       -- Я хотел бы попросить у вас прощения за мой неуместный поцелуй, -- нерешительно произнес Дмитрий.
       -- Вам не за что извиняться, -- ответила Маша, потупив глаза.
       -- Я просто хотел объяснить, почему так получилось.
       Мария не ответила, и Дмитрий воспринял это как согласие выслушать его объяснения.
       -- Дело в том, что с тех пор, как от меня ушла жена, я не касался женских рук. А вы отнеслись ко мне так трогательно, что я не сдержался и как ребенок потянулся к нежным заботливым рукам. Наверно, я просто истосковался по женской ласке.
       Видя, как с каждым словом Маша все более краснеет, Дмитрий подумал: "Она не из тех, кто ждет платы за свою любовь. И хотя она не так красива, как Анна, весь ее облик действует на меня удивительным образом. Они с Анной абсолютно разные".
       -- Знаете, Маша, в поисках любви я натыкался либо на девичью наивность, либо на расчетливость опытной женщины. Но ни в ком не находил самоотверженной любви. Больше всего в любви меня привлекает верность. Причем не та, что от безвыходности, а которая преодолевает все соблазны и искушения. Особенно если женщина красива, но несмотря на привлекательность, верна своему избраннику. Может быть, настоящая любовь без этого и невозможна? Может быть, верность и есть критерий подлинности чувства? Меня восхищает и поражает одновременно, когда ради любви люди могут пожертвовать всем, даже своей жизнью. Но у меня такое ощущение, словно я желаю чего-то несбыточного. Я жажду любви, но мое чувство больше какой-то конкретной женщины, хотя и вызвано ее красотой и добротой души. Это чувство словно раскрывает что-то внутри меня, обнажая некое пространство, несравнимо большее, чем я сам, являющийся лишь малозначимой внешней оболочкой. Мне кажется, что я не смогу полностью раствориться в любви к женщине, даже самой прекрасной и совершенной.
       -- Вы просто не познали единство душ. Возможно, это оттого, что жена не поняла вас.
       -- Мне кажется, я ее даже больше чем любил. Знаете, глядя на фото жены, не могу забыть нашего счастья, и уверен, что она тоже часто вспоминает о прошедшем. Она умная и добрая, и потому не может не помнить того блаженного состояния покоя и умиротворения, когда мы втроем жили в маленькой комнатке. Мне кажется, она, так же как и я, не сможет избавиться от воспоминаний, и потому неизбежно будет сравнивать все, что было у нас, с тем, что будет у нее с другими. Наверно, это покажется вам смешным, но я до сих пор оглядываюсь на женщин, которые хоть чем-то напоминают жену, и каждый раз спрашиваю себя: как я поступлю, если вдруг столкнусь с ней лицом к лицу. Я задаю себе этот вопрос с тех самых пор, как она ушла. Но ответа не нахожу. Уже не боюсь встречи, хотя не знаю, что скажу, однако чувствую, что все еще не свободен от боли.
       -- Мне кажется, вы встретитесь, когда будет нужно, не раньше, не позже, -- ласково промолвила Мария.
       -- За эти два года я ни разу не столкнулся с ней нигде: ни в тех местах, где когда-то бывали вместе, ни просто на улице. И каждый раз все внутри замирало, когда я видел женщину, издалека чем-то напоминающую жену. Иногда казалось, что просто схожу с ума, когда, увидев из окна автобуса или трамвая идущую по улицу жену, то есть, я хотел сказать, на нее похожую женщину, я выбегал на остановке и искал ее в толпе. Я мог часами простаивать под окнами той комнатки, в которой мы когда-то жили вместе, надеясь, что жена выглянет и позовет меня. Мне даже начинало казаться, что она стоит, скрывшись за занавесками, и молча смотрит, ожидая от меня какого-то действия. А потом оказывалось, что в это самое время она занималась любовью с очередным...
       Дмитрий стиснул зубы.
       -- Я хочу, чтобы любимый человек принадлежал только мне, боюсь потерять его, и потому ревную. И пусть говорят, что ревность это проявление собственничества. Но утратить то, к чему привык и без чего не представляешь своего существования, гораздо болезненнее, нежели обходиться одному.
       -- Это не ревность, а страх лишиться своей половинки, без которой не сможешь ощущать себя полноценно.
       -- Каждый человек полноценен сам по себе.
       -- Нет, только в единстве с другим или с другими, -- как-то особенно трогательно, по-матерински произнесла Мария. -- Как же вы можете ждать от нее того, на что сами неспособны, -- я хотела сказать, раскаяния и шага навстречу? Она сама никогда не вернется, хотя, быть может, и признала свою вину. Вы первым должны сделать шаг навстречу. Но мне все равно жаль вас.
       -- Я знал, на что шел. Драму любви я предпочел серой скучной жизни. Мне хотелось любить самому, -- и я получил то, чего желал. Но почему, почему из тысячи женщин меня тянет только к одной? В чем секрет такого предпочтения?
       -- Человек, которого ты любишь, и есть твоя судьба. Это даруемый Богом шанс научиться любить практически, а значит, научиться прощать. Прощать и означает любить, любить несмотря ни на что. Какая же может быть духовная жизнь, если ты не умеешь прощать? Ведь духовная жизнь это и есть любовь. А без любви нет счастья. Любовь -- это закон счастья. Но счастливым быть труднее, чем быть несчастным. Если сам не будешь исправлять ошибки, то не научишься прощать других. Постарайтесь любовью сотворить добро.
       -- Но я не изменил ей даже в мыслях, а она гуляет уже не знаю с каким по счету.
       -- Ваша жена изменяет прежде всего себе самой; не вам, а своей любви, поскольку верность, как вы правильно сказали, синоним любви.
       -- Знаете, для меня воспоминания о жене, словно ушат холодной воды. Стоит только забыться и размечтаться, как мысль о том, что она сейчас с кем-то развлекается, мгновенно превращает любовь в ненависть.
       -- Относитесь к этому спокойно.
       -- Не могу.
       -- Почему же?
       -- Почему? Наверно, потому, что люблю ее.
       -- Время все исправит. В терпении и вере вся сила. В страшные минуты вера является спасительной, даже когда не думаешь о том, во что веришь.
       -- Но лучше ли этот самообман свободного решения сердца?
       -- Если мы любим, то в ответ тоже получаем любовь, поскольку потребность в любви несравнимо больше, чем в ненависти. Ничто не может жить без любви. Злоба же является своего рода защитой, проявлением боли и страха.
       -- Но что мне делать со злом, которое постоянно источает жена? Ведь зло победить невозможно.
       -- Но бороться с ним надо.
       -- Но как?
       -- Тем, что не будешь уподобляться злу и не станешь питательной средой для его размножения. Зло сожрет себя само, если перестанет разрастаться. Останься добрым и люби. Этим ты предотвратишь распространение зла, а значит, ускоришь его смерть. Только в том случае, когда зло не сможет пожирать других, оно начнет пожирать себя. И обязательно сожрет. Нужно только любить, любить несмотря ни на что. В этом заключен ключ к победе над злом. Любовь все искупает.
       -- Но можно ли победить любовью?
       -- Ею, и только ею!
       -- Почему же?
       -- Потому что любви нет альтернативы!
       -- Но ведь чаще побеждает зло, причем с помощью лжи.
       -- В итоге всегда побеждает любовь, даже если эта победа не очевидная и не сиюминутная. Иначе бы природа прекратила свое существование.
       -- Но что есть тогда настоящая любовь?
       -- Всякая любовь настоящая. Весь вопрос только в том -- любовь ли это?
       -- Что же тогда отличает настоящую любовь?
       -- В любви нет страха, даже страха смерти. Любовь пробуждает желание творить добро всем без разбора и без оплаты. Без правды любовь существовать не может. От малейшей лжи она погибает. Любовь приносит веру! Лишь благодаря вере я многое вижу и понимаю. Но если вы мне не верите, то не поймете.
       -- Я верю вам.
       -- Верить -- значит принимать безоглядно. Чудо веры в том и состоит, что мы совершаем преимущественно такие поступки, в необходимости которых убеждены. А потому каждый имеет то, во что он верит. Никто не знает, как будет -- хорошо или плохо, все постоянно изменяется, и прежде всего наши оценки. То, что недавно казалось плохим, спустя мгновение может показаться счастьем. Но тот, кто верит, тому хватит силы выдержать все.
       -- Но я не могу жить с женщиной, которая меня не любит! -- воскликнул Дмитрий, а внутри себя услышал: "Кого ты хочешь обмануть?"
       -- А с той, которую сам не любишь, жить сможешь? -- спросила Мария.
       Дмитрий не ответил.
       -- Значит, ты еще не прошел главного испытания. Нелегко любить безответно, но гораздо тяжелее принимать чужую любовь, не испытывая взаимности. Все драмы на земле оттого, что люди не находят взаимной любви, -- задумчиво произнесла Мария. -- Но не нужно ее искать, потому что она не существует! Есть лишь люди, которые умеют и не боятся любить! Не бывает любви несчастливой, бывает только любовь неразделенная!
       -- Лично я уверен, что мне нужно жить одному.
       -- Я тоже так когда-то считала. Но мы, люди, устроены таким образом, что не можем преодолеть в себе тяги к добру, не можем не любить, жить, чтобы о ком-то не заботиться. И как бы там ни было, как бы я сама ни уверяла себя, что мне нужно жить одной -- вдвоем лучше. Ведь мы держимся в жизни благодаря невидимой поддержке тех, кто о нас думает и мысленно за нас переживает. Если ваша жена действительно умная, то ей нужно просто время, чтобы убедиться в том, что лучше вас нет и быть не может. Она еще недостаточно повидала, чтобы сравнить, оценить и понять. А если не поймет, что вы за человек, то зачем вам такая жена? Но не нужно сидеть сложа руки и ждать. Вы должны доказать, что любите ее.
       -- Но как?
       -- Если будете продолжать любить ее несмотря ни на что. Ведь она виновата перед вами и думает, что вы ее никогда не простите. Вашей жене тяжелее, чем вам.
       -- Неужели?!
       -- Да. Ведь она чувствует, что виновата, но не знает, как поступить, и все носит в себе. А это, поверьте, очень тяжело. Ведь от себя никуда не убежишь. Нет, вы должны, определенно должны помочь ей.
       -- А кто поможет мне?
       -- Вы и так сильны.
       -- Чем же я могу помочь своей жене? Все мои обращения только подливают масла в огонь и оборачиваются против меня самого. Я оказываюсь в положении зрителя поневоле. А если случится роковое, то что я скажу себе? Опоздал? Неужели необходимо пройти через отречение? Неужели нужно падение, чтобы за ним пришло воскресение? Неужели невозможно иначе? Нет, не хочу в это поверить!
       -- Ее надо пожалеть.
       -- За что же?
       -- За то, что она не любит. Ведь ей недоступно счастье, которое испытываешь ты. Самое худшее наказание для женщины -- если она в своей жизни никого не любила. Поделись своим счастьем и дай ей все, что она хочет. Пусть это будет компенсацией за нелюбовь.
       -- Но в таком случае, я оказываюсь полным идиотом.
       -- Знаете, я давно заметила, что в любви желание отдавать, равноценно страху потерять. И именно это приводит к краху. Страх потерять, ничего не получив взамен, толкает к отказу от любви. Всем дана возможность любить, но только тот, кто не побоится отдать, взаимен ничего не получив, лишь тот увидит в безвозмездном дарении главную прелесть любви и испытает блаженство, недоступное тому, кто привык лишь получать.
       -- С чем же тогда останусь я?
       -- Кто может отобрать то, что является абсолютно и полностью твоим, сокровенным, находящимся лишь в твоей власти? Никто не сможет лишить тебя чувства любви, если только ты сам не предпочтешь что-то иное.
       -- Но как сделать так, чтобы она поняла?
       -- Тебе нужна твоя победа или ее капитуляция?
       Дмитрий задумался.
       -- Я согласен с вашими аргументами. Но что мне поделать со своими чувствами? Я не могу без ласки и нежности, однако не могу просить их у тех, кого страстно желаю. Это невыносимо! Мне иногда кажется, что я продолжаю любить ту прежнюю девочку, к которой пришел однажды... Но как простить ту, которая изменяла мне и предала меня?
       -- Но если она такая блудная жена, то прости ее, и она вернется. Прости, если любишь.
       -- Я хочу, но не могу. Не могу, но хочу.
       -- Ты же все так правильно говорил в чайхане. Почему же...
       -- То, что я понимаю, еще не означает, что я в состоянии это сделать.
       -- Если не хватает сил, то сделай как бы понарошку, как бы экспериментируя над самим собой. Попытайся любить несмотря ни на что. Попробуй, может быть, получится. Проверь на себе мой совет. И если результат будет хороший, то потом передашь этот совет другому.
       -- Я понимаю, если не прощу жену, то все теряет смысл. Но с другой стороны, чувствую, что как только окончательно ее прощу, так сразу перестану любить. Как жить дальше и как простить, если жить дальше? Иногда мне хочется зубами разорвать ее на части и целовать, целовать, целовать до беспамятства; посылать роскошные цветы и извергать матерные проклятия; убить ее и возле умереть самому; все что угодно, лишь бы только не ощущать равнодушия. Я чувствую себя не столько обманутым, сколько оскорбленным. Ведь моя любовь это все лучшее во мне. Отвергнутая и презираемая, она превратилась в ненависть, и теперь ищет удовлетворения в мести.
       -- Если ты хочешь ей отомстить, то люби ее.
       -- Как это? -- удивился Дмитрий.
       -- Начни за ней ухаживать, и чем более она будет отвергать твою любовь, тем сильнее и настойчивей люби. Даже если она будет ненавидеть тебя. Знаешь, как это мучительно: быть любимым и лишь позволять себя любить. Поверь мне как женщине, это лучшая месть. Люби ей назло.
       Дмитрий усмехнулся, а про себя подумал: "Любить с холодным сердцем -- это, пожалуй, действительно хорошая месть. Любить и втайне презирать, любить, чтобы отомстить, дарить цветы, подарки, поклоняться ей как богине, быть рыцарем прекрасной дамы, чтобы втайне насмехаться над ней и этим мстить. Добиться ее любви всеми способами, и тогда сказать ей, что на самом деле ее не люблю. Не люблю? Да, и пусть она прочувствует то, что я чувствую сейчас. Я буду мстить ей своей любовью, тем, что несмотря ни на что, как бы она ко мне ни относилась, буду любить ее. Любить? Да, я буду любить, ведь ... Ведь я люблю ее! Да, я люблю ее. Я буду любить ее, потому что люблю ее, и это главное. Я буду любить ее, а больше мне ничего не надо".
       -- Ну почему, почему мы мучаем тех, кто нас любит? -- воскликнул Дмитрий с нотками отчаяния в голосе.
       -- Может быть, из зависти, оттого что не любим сами?
       -- Почему мне кажется, что сейчас, вспоминая прошедшее, я люблю ее сильнее, чем раньше?
       -- Любовь живет мгновениями прошедшего счастья, потому что любовь это всегда история, ограниченная во времени и безмерная в переживании. Понять настоящее, можно лишь оглянувшись в прошлое, а для того, чтобы оценить, нужно с чем-то сравнить. Так уж устроены люди. Поэтому мы всегда оглядываемся в прошлое и даже воспринимаем настоящее через призму прошлого. Не потому ли любовь "на всю катушку" возможна после долгого расставания. Хочется вернуть хорошее, пережить все вновь, даже если прошедшее было не столь радужно, как это кажется сейчас. Помани женщину ее первой любовью, и она бросит все ради того, чтобы вновь пережить мгновения давно прошедшего счастья.
       -- Но тогда почему воспоминания часто оказываются сильнее, чем переживания в настоящем?
       -- Возможно, потому, что воспоминания, как правило, содержат преимущественно приятные мгновения, а все плохое забывается. Мне кажется, желание окунуться в прошлое есть бессознательное стремление вернуть молодость. Все понимают, что это невозможно, но страсть как раз и вырастает из желания невозможного. Именно стремление повторить во что бы то ни стало мгновения счастливого прошлого заставляет совершать поступки, кажущиеся безумными.
       Мария взглянула на Дмитрия и сказала:
       -- Может быть, ваша жена уже давно все поняла и готова раскаяться, чтобы вернуться. Но ее останавливает ваше непрощение. А чтобы избавиться от удушающей пустоты одиночества, она бросается от одного к другому, будучи не в силах найти себя в той, которая навсегда осталась в вашем сердце.
       -- Она хочет, как в кино, хочет быть героиней романтических романов.
       -- Так стань ее героем.
       -- Она вышла за меня, как я понял позже, из-за необходимости, чтобы не опозориться в глазах родных. Она думала, что, узнав о ребенке, я ее брошу. Но бросила меня она. К тому же, теща ревновала внучку ко мне, а жена -- меня к ребенку. Теща не намного меня старше, и видит в своей внучке дочку, которую хотела еще успеть родить. Я любил жену, а она... Нет, не знаю, не знаю.
       Дмитрий хотел, но не решился сказать о самом главном, полагая, что интимные подробности могут быть излишними. Он хочет сказать, что жена зачала в тот самый момент, когда сказала, что хочет от него ребенка. И хотя он понимал, что совсем еще юная девушка не готова к материнству, однако не смог сдержаться после слов, которые мечтал услышать.
       -- А теперь она требует от меня справку от венеролога и из психдиспансера, желая убедиться, что я могу встречаться с ребенком, -- пожаловался Дмитрий.
       -- А все потому, что ваша жена не может признать своей неправоты. Просто она не знает, как жить дальше. А для того, чтобы понять свои ошибки и впредь не повторять их, нужно раскаяться. Ведь именно раскаяние является гарантией не повторения совершенного греха.
       -- Как здорово вы говорите, -- зачарованно произнес Дима.
       -- Только не думайте, что я само совершенство. Нет, я самый обыкновенный человек, и мне тоже не всегда хватает воли поступать так, как я считаю правильным. К тому же, женщина существо слабое, нуждающееся в поддержке. Я родила ребенка от человека, с которым впоследствии рассталась. Этого никто из моих родных не смог понять. Но я его просто не любила! Разве этого мало? Меня посчитали ненормальной, когда я, забрав грудного ребенка, убежала к маме, ничего не взяв из вещей. Сейчас уже перестала обращать внимание, когда мне говорят, что я сумасшедшая. Меня и в школе называли "белой вороной". Постепенно я привыкла быть не как все. Вышла замуж за моего нынешнего супруга, который усыновил первого ребенка, родила ему еще мальчика и девочку. Но незаживающей раной на сердце укоряющий взгляд моего первенца. Он замкнулся в себе, и я ничего не могу с этим поделать. Наверно, он чувствует себя чужим рядом со своими сводным братом и сестрой. Но я не в силах ничего изменить. Понимаю, что согрешила, раскаялась, однако исправить ничего не в состоянии. К тому же, мой старший совсем не такой, как его брат и сестра. Он мне кажется лучше, тоньше, чище. Но взгляд его мне словно нож в сердце. Слова из него никогда не вытянешь, хотя чувствую, он все понимает. Это молчание для меня словно осуждение и постоянное напоминание о совершенном грехе. А недавно украл деньги из портфеля мужа. И зачем? Мы ведь и так покупаем ему все необходимое!
       -- У своих красть не станет.
       -- Да, вы правы. Я чувствую в произошедшем свою вину, но ничего не могу поделать. Видно, каждый учится на своем собственном опыте.
       -- Но что тогда толку от всех прочитанных книг, если человек не в состоянии сделать то, что считает правильным?
       -- Многие все понимают, однако мало кто так поступает. Быть может, главное, чему нужно научиться -- это любовью творить любовь. Если ваша жена росла без отца, то, вероятно, ее просто никто не научил любить. Ведь любить мужчину это целое искусство!
       -- Так же, как и любить женщину, -- заметил Дмитрий. -- Но я боюсь окончательно разочароваться и в женщинах, и в жизни вообще.
       -- Страх, страх убивает все, даже любовь превращая в ненависть. Мы и боремся из страха, опасаясь, что, оставшись в беспомощном состоянии, будем безнадежно одиноки и никто нам не поможет. Но в настоящей любви нет страха.
       -- В чем же тогда состоит бесстрашие любви?
       -- Наверно, в способности любить несмотря ни на что. Совершенная любовь не нуждается во взаимности. Но для этого необходимо однажды выбрать: любить или иметь. Возможно, именно в этом ключ к счастью любви, поскольку любовь -- это величайшее самопожертвование.
       -- Но возможно ли оно каждый день?
       -- А вы посмотрите на наших врачей и медсестер.
       Дмитрий смутился.
       -- Любовь и смерти не боится. Ведь смерть это всего лишь переход в любовь.
       Дмитрий вдруг почувствовал, как воспоминания фотографическим снимком проявляются на фоне выжженной солнцем земли, запекшейся крови, сквозь крики и стоны людей; неожиданно он ощутил вкус боли и запах крови, а чувство любви и всепрощения наполнило душу пьянящей тоской, отчего слезы выступили на глазах, словно когда-то он пережил уже это; и что-то внутри зажглось в том самом месте, где должны расти у человека крылья.
       "Откуда, откуда во мне это ощущение, будто раньше я уже где-то видел эти глаза, словно мы встречались в другой жизни?"
       -- Хотите, я включу музыку? -- предложил Дмитрий. -- Это мои любимые мелодии. Когда я их слушаю, то душа очищается. Впитывая эти божественные звуки, я чувствую, как становлюсь все легче и легче. Это позволяет мне взлететь, чтобы поплакать в вышине.
       Мария только улыбнулась.
       Они долго сидели, общаясь при помощи глаз и пытаясь узнать друг друга. А музыка тихо звучала, высвобождая скованные словами чувства.
       -- Знаете, мне кажется, что каждая женщина это неповторимая по красоте, теплоте и цвету мелодия. Вот, например, сейчас я чувствую, как от вас исходит тепло. Это ощущение подобно действию удивительно приятной музыки.
       -- Наверно, -- сказала Мария, кутаясь в больничный халат.
       "Ей нравится", -- подумал Дмитрий. Он сам испытывал дрожь от проникающих в душу и резонирующих в ней звуков.
       Вдруг раздался звонок, вызывающий дежурную медсестру.
       -- Мне надо идти, -- извиняющимся тоном сказала Мария.
       -- Вы придете еще?
       -- Уже поздно. Спокойной ночи.
       Мария ушла, а Дмитрий долго не мог заснуть, грустя о женщине, которая не стала его судьбой. К удивительному аромату доброты и нежности, оставшемуся после ухода Марии, незаметно начала примешиваться горечь воспоминаний.
       "Жена. Отомстить ей? Любить, не подпуская к себе? Наверно, стоит попробовать. Своими признаниями в любви и верностью я доведу ее до самоубийства. Буду просить и умолять, зная, что она не согласится, издеваться над нею невозможностью нашего счастья, терзать своей недоступной для нее любовью, и тем убью ее, отомстив за то, что когда-то она отвергла меня. Она выбрала в любовники мальчишку, так пусть остается с ним. А я уеду, быть может, даже не один, и буду посылать ей стихи и розы, как память о безвозвратно утраченном. Пусть кусает локти, пусть плачет по ночам в подушку, не в силах вернуть выброшенное когда-то. Пусть, пусть она сполна насладится своими любовниками, и выпив удовольствий чашу, обнаружит на дне ядовитую горечь отрезвления, которая убьет ее. Я разрушу ее самопредставление, она увидит себя изменницей и предательницей, бросившей тяжело травмированного мужа в больнице в чужом городе, в то время когда сама забавлялась молоденьким мальчиком, укравшим у отца любимую дочь. Я стану для нее зеркалом, и пусть она, не выдержав всей правды о себе, разобьет это безжалостное зеркало, показавшее, какая она есть на самом деле. Нет, она не сможет выдержать этого, и неизменным постоянством своей любви я подведу ее к той черте, где легче отказаться от жизни, чем признать себя подлецом. Я поднимусь высоко и многого добьюсь, но не захочу возвращать то, что навсегда осталось в полной надежд на бесконечное счастье молодости. Пусть все будет как есть, я не хочу менять своей судьбы, ведь самый лучший венец радости это безнадежная печаль, а самая прекрасная любовь, которая не имеет окончания, подобна вечному роману, наполненному теплыми и одновременно грустными воспоминаниями. Так пусть будет смерть прекрасным окончанием этой печальной истории, благодаря которой мы встретимся в Вечности, где уже не будет преград нашему чувству. Ведь преграда это мы сами".
       Неожиданно сквозь горечь и боль стали пробиваться светлые воспоминания первых месяцев знакомства с девушкой, которая должна была стать его женой. Они были очарованы друг другом. Но уже тогда Дмитрий понимал, что когда-нибудь будет с грустью вспоминать об этом сказочном периоде своей жизни. Так и случилось.
       Лежа в одиночестве, Дмитрий погружался в светлые и одновременно грустные воспоминания, которые, словно теплая ванна, согревали и успокаивали его.
       "Что же мне делать с этим клокочущим водоворотом в груди, готовым в любой момент вырваться на поверхность выбросом перебродившего желания? Все существо мое просит ласки. Душа стремится взлететь, а тело приковано к земле. Это не искушение, не соблазн, а просто жажда тела. Зачем мучить себя голодом, если в том нет греха?
       Все думаю о ней, и никого не вижу с собой рядом. Не хочу, не могу желать женщину, которую люблю и которая трахается с другими.
       Конечно, все возможно, но я так не хочу!
       Я желаю свою жену, хочу, чтобы как прежде все было наполнено нежностью, чистотой и доверием.
       Неужели она это не чувствует и не тоскует?
       А я хочу все ту же доверчивую, открытую и чистую девочку.
       Но прошлое вернуть невозможно. Можно лишь полюбить такую же девочку, и все повторится с начала и до конца, как это было с женой.
       Мы вдвоем и никого больше нет рядом...
       За окном мелкий дождь поздней осени, медленно сползают сумерки, и все постепенно оказывается окутанным очарованием раннего вечера...
       Она молода, чиста и доверчива, а я так устал от одиночества, что просто вне себя от счастья...
       Холодно. Мурашки пробегают по коже.
       Развожу огонь. Когда дрова начинают весело потрескивать, протягиваю руки, чтобы впитать в себя первые нежные ростки тепла...
       Мы садимся у печки -- она в шезлонге, я возле ее ног...
       В проникновенной тишине обоюдного молчания говорят только наши чувства...
       Я испытываю восхищение моей давней прекрасной мечтой и буйством самых невероятных настроений, разгорающихся во мне подобно огню в печи...
       Она вызвала во мне чувство, которого не ожидала и не могла понять, а тем более ответить на него...
       Тепло из печи постепенно наполняет комнату и хочется раздеться, чтобы каждой клеточкой тела прочувствовать, как внутри оттаивают замороженные страхом желания. Но я все еще не смею открыть дверь своей ледяной камеры, боясь впустить туда кого-либо. Страх быть непонятым и осмеянным мешает поверить в то, что все происходит на самом деле, и эта девушка не сон, а самая что ни на есть моя мечта...
       Тонкая, хрупкая, не понятая и отвергнутая родителями, она сидит рядом и так же, как и я, готова скинуть промокшие одежды, чтобы побыстрее согреться. Но ни я, ни она -- мы не решаемся сделать это, стесняясь быть естественными и опасаясь быть неправильно понятыми...
       Я видел в ней не просто женщину, а нечто большее. Казалось, она и есть тот самый ключик, который откроет покрытую толстым слоем льда мою окоченевшую душу и оживит скованную страхом любовь. Эта девушка вся воплощение моих грез и кажется фантомом, готовым испариться в любую минуту...
       Я подарил ей нежный, как она сама, бутон нарцисса. Она поставила его в бутылку, и мы стали наблюдать, как неторопливо цветок распускается. И наши души раскрывались вместе с ним...
       Я заварил чай, разрезал купленный пирог и стал читать стихи, чувствуя, как тепло нежности проникает в меня, раскрепощая от заученных правил и внедрившихся в сознание стереотипов...
       Благодаря дыханию тепла из печки я чувствовал, как, оттаивая, каждая клеточка тела начинает болеть от неприкосновения, требуя нежного поглаживания...
       Но не смею притронуться, опасаясь испугать ее неосторожным движением, боясь сломать нераспустившийся цветок. А потому касаюсь словом, ласкаю строчками стихов...
       Ничего более я не мог себе позволить, да и не хотел, несмотря на то, что тело ныло, требуя утешительной ласки...
       Все существо мое стонало от боли, а размороженные желания начинали терзать, подсказывая, что боль может утихнуть лишь при проникающей даже сквозь кожу нежной ласке...
       Но я все еще не мог выйти из гипнотического транса, вызванного видом этой сидящей у огня, скованной не меньше меня девочки. У меня начинала кружиться голова, ноги немели, а руки отказывались подчиняться...
       Все во мне начинало трепетать от разбуженных желаний. Но эта не была знакомая удавка похоти, вызывающая изматывающее возбуждение. Я просто расслабился от окутавшего меня нежного тепла и не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой. Казалось еще немного и сойду с ума, будучи не в силах сдержать начинающее закипать головокружительное...
       То была не робость, а охвативший меня необъяснимый трепет все разраставшегося и усиливающегося, проникающего в каждую пору моего существа томления...
       Хотелось кричать, петь, стонать, но я сидел как завороженный, молча взирая на пляшущий в печи огонь...
       Этот огонь невозможно затушить ничем. И нетерпеливо касаясь его коченеющими пальцами, я не чувствовал боли, когда язычки пламени готовы были лизнуть околдованного непонятными чувствами мечтателя...
       В ней не было тела, а лишь полупрозрачная кожа и гладкие зачесанные назад светлые волосы...
       Что это? Кто сидел со мной рядом? Или, может, это был только сон, еще один мираж моих желаний, готовый в мгновение исчезнуть, оставив после себя нестерпимую тоску и не успевшую утихнуть боль безнадежности...
       Мне хочется тихо ее целовать, медленно водить по коже пальцами, дыханием согревая каждую клеточку тела...
       Но нет, не хочу дотрагиваться. Это все равно что засунуть пальцы в бутон цветка. Один только вид ее доводит меня до исступления, опьяняя прорвавшейся сквозь все запреты нежностью...
       Я сажусь на пол и руками обнимаю ее голени, головой уткнувшись в колени...
       Застыв в забытьи этой невообразимой ласки, не хочу шевелиться, боясь нарушить движения светлого потока, идущего сквозь нас и поднимающего обоих в потоке растревоженных чувств...
       Хочется плакать, и я плачу, не желая больше сдерживать наводнения оттаявших желаний. Плачу, а вкус слез соленый и даже горьковатый от застоявшейся тоски. Возможно оттого, что вместе со слезами выходит вся накопившаяся за долгие годы горечь разочарований...
       Я плакал, пугая ее непонятными слезами...
       Малейший намек на секс вызывает отвращение. Хочется только вечно лежать у ее ног и плакать, окунув лицо в ручеек прозрачной грусти...
       Как выразить переполняющую душу нежность?
       И что такое нежность?
       Медленно залезаю в холодную постель и долго дрожу, не в силах согреться. Постепенно дрема начинает проникать в меня, как вдруг... что-то касается меня. Чувствую прохладное гладкое тело, прижимающееся со всей непосредственностью щенячьего возраста...
       Так и лежим, не шевелясь, согревая друг друга...
       Кажется, ничего прекраснее на свете быть не может. Пусть это длится вечно...
       Боюсь спугнуть ее неосторожным движением, а потому, замерев, долго лежу не двигаясь. Размороженные капельки слез вновь поползли по щекам. Что подумает она обо мне? Не знаю, как с собой справиться...
       Пусть она всегда остается девочкой, с которой можно так беззаботно лежать, ничего друг от друга не желая...
       Осторожно, чтобы не разбудить желания, поворачиваюсь. Она тотчас проникает в мои объятия, словно стремится как можно быстрее превратиться в единое...
       На ней почти ничего нет, и это "почти" помогает справиться с навязшими примерами поведения, чтобы, оставаясь собой, наслаждаться нежным бархатом ее кожи, превращая в вечность мгновения, лучше которых у меня в жизни не было, нет и не будет...
       Я счастлив, что мы свободны от обязывающей страсти и можем вести себя, как того хочет моя и, наверно, ее душа...
       Не могу причинять ей боль. Единственное, что мне от нее нужно, -- это чистота, чистота тела и души -- вот что меня в ней привлекает...
       Неужели я так сильно любил, что не мог до нее дотронуться? Я хотел лишь любоваться ее красотой, чистотой и совершенством...
       Мне не нужно подарков, не нужно ничего от нее. Только чтобы она не чувствовала себя обязанной и могла не страшась лежать рядом, крепко прижавшись ко мне...
       Не надо ни поцелуев, ни ласк, ни тем более слов. Мы окунулись в нежность, и она проникла в нас, не оставив зазора для страхов. Дав волю желаниям, я и она утонули в размороженной от подозрений любви...
       Накрывшись с головой одеялом, мы все оставили на этой грешной земле и, чтобы не разбиться, крепко прижались друг к другу. В сплетении ног и рук мы парим высоко над землей, а наблюдающие нас зеваки спорят о том, что это за странная птица застыла в небе...
       И только еле различимая точка одиноко стоящей покинутой нами дачи напоминает о прошлом, которого нет...
       Я весь поглощен великолепным переживанием, постепенно превращаясь в одно большое чувство, и счастлив, оттого что скоро подобно облаку исчезну под теплыми лучами согревающего все живое светила...
       Внизу гладкая ровная поверхность воды, а мы летим к солнцу сквозь сомнения и домыслы наблюдающих нас зевак...
       Но вот рука ее отцепилась, нога выскользнула из моих ног, и я теряю ее, мою последнюю мечту, за которую держался все это время и, кажется, всю жизнь...
       Сразу ощущаю, как начинаю падать, с непостижимой высоты падаю вниз навстречу гладкой поверхности моря и, кажется, сейчас разобьюсь вдребезги о ее стеклянную поверхность, и нет сил остановить весь ужас этого ничем не сдерживаемого падения...
       В один момент солнце исчезает и меня окутывает зеленовато-мутная реальность.
       Что это?
       Он очнулся от невыносимой муки, взорвавшей душу. Отер лоб и почувствовал, что рубашка прилипла к влажному от пота телу.
       Не в силах избавиться от пережитого ужаса ничем не сдерживаемого падения, Дмитрий с трудом пришел в себя.
       "Но почему, почему любовь мужчины и женщины неизбежно приводит к трагедии? Может быть, люди сами делают себя пленниками страсти, в которой наслаждение от обладания ведет к смертельной зависимости, а в конце концов к саморазрушению? Страсть проходит, и что же остается? В любви мы ищем наслаждения, но это отнюдь не главное. Когда человек весь поглощен любовью, сжимающей до боли его внутреннее пространство, он сконцентрирован в одно мощное излучение, исходящее из него. Удовлетворенное желание исчезает, опустошая и одновременно освобождая место иному чувству, которое уже не зависит от объекта любви. Словно кто-то неумолимо толкает нас методом проб и ошибок через отрицание пережитого к тому единственному пониманию, которое всегда было, есть и будет единственно верным.
       Но почему, что толкает ее на бесконечные любовные приключения? Может быть, дух Кармен? Или что-то иное? Но только не корысть, нет. Она ведь с душой!
       Никто не знает ее лучше меня.
       Быть может, она бежит от меня, потому что я убегаю от нее?
       Я знал, я чувствую, что она всегда будет моей, с кем бы ни спала.
       Зачем обманывать себя, искать нелепые объяснения, когда все просто. Эти фантазии и есть бегство от реальности.
       Главное состоит не в том, люблю я или не люблю,

    Главное в том -- что ЛЮБОВЬ ЖИВЕТ ВО МНЕ!

    Я люблю. И неважно кого.

    Главное, я люблю, и тем счастлив!

    Но я добьюсь ее, и она будет моей.

    Будет! Несмотря ни на что!

    Если я не прощу ее и не верну, то все теряет смысл.

    Но я верну ее. Верну!

    Но не могу. Стоит только подумать о ее любовниках, как сразу желание пропадает.

    А может быть, она сейчас мучается, забеременев неизвестно от кого, а я пытаюсь отомстить ей.

    Она умирает, а мне будто весело.

    Я победил.

    Как глупо. Как чудовищно глупо!

    Он срывается с места,

    бежит по ночным улицам,

    надеясь попасть туда, где корчится в муках

    ненавистный ему любимый человек.

    Врывается в родильный дом и

    ТРЕБУЕТ, ПРОСИТ, УМОЛЯЕТ

    пустить его, чтобы УСПЕТЬ,

    пока еще не поздно,

    УСПЕТЬ ВЫМОЛИТЬ ПРОЩЕНИЕ!

    Ведь она может умереть! УМЕРЕТЬ может!

    Как вы не понимаете!

    Нет! Нет!! Нет!!!

    Я должен, ДОЛЖЕН ее спасти!

    Ведь я люблю ее, ЛЮБЛЮ!

    И не могу не испытывать страдания оттого, что люблю.

    Но пусть будет страдание, лишь бы была любовь, раз одно без другого не существует.

    Я с наслаждением выпью сладостную муку.

    Я готов к этому самосожжению любви!

    А может быть, я просто ее выдумал, и мои мечты затмили реальность?

    Может быть, она действительно обыкновенная мещанка?

    Но она полюбит меня!

    Я же буду любить ее так, что добьюсь уже не только ее саму, но заслужу ее любовь!

    Однако мщу нелюбовью, которой только и способен выразить свою любовь.

    Словно на рыцарском турнире столкнулись два стальных панциря,

    каждый заслоняющий свое трепетное чувство.

    Она, как и я, жаждет любить, а значит, желает избавиться от бронированного равнодушия.

    Но и я и она боимся боли.

    Однако продолжаем истязать друг друга, вместо того, чтобы целовать.

    Она уже готова сдаться и вся подчиниться любви,

    но неожиданно обнаруживая мою скрытую нелюбовь,

    спохватывается, вся съеживается, отчаянно смеется, пытаясь спрятать свою наготу

    и вновь надеть защитный панцирь.

    Но поздно!

    Я оказался коварнее и сильнее,

    и убиваю мою любовь,

    а заодно и чувство женщины, которая уже готова была стать моей.

    Своей нелюбовью я уничтожил любовь, окончательно похоронив надежды на примирение.

    Вижу, как трогаю ее нецелованные губы, как согреваю дыханием маленькие груди.

    Теплая мраморная кожа, спутавшиеся волосы, соленые росинки на губах,

    и мука невысказанного желания, исказившая лицо.

    Несмелым движением она расстегивает пуговицу на своих стареньких джинсах, и, стесняясь,

    неловко стягивает их.

    У нее красивые, удивительно стройные ноги, совсем как у мальчика.

    Тонкие лодыжки.

    И эти шелковые трусики... Они сводят меня с ума!

    Зачем, для чего я это делаю, ведь оно не способно выразить моего чувства?

    Не этого требует моя душа!

    Что за непонятное желание? Или просто так нужно, потому что так делают все?

    Целую ее невыразимо длинную шею и пульсирующую ниточку жизни,

    пряча свои слезы в ее волосах.

    Но превратившаяся в кусок льда, душа моя не может растаять в костре страсти.

    Тогда отчего я плачу?

      
       Любит ли она меня? -- Вот мука!
       Любит! Я уверен, что любит.
       Это я не позволяю любить себя -- вот в чем проблема!

    Но откуда такая уверенность?

    Я ласкаю ее с какой-то болью,

    словно лижу кусок замерзшей стали,

    и никак не могу унять дрожь,

    лихорадкой трясущую тело,

    и мурашки, пробегающие по коже,

    покрывающие мою скованную страхом душу.

    Я хочу любить, но не могу.

    Потому что не верю.

    Между нами будто лежит кто-то,

    и я целую словно не ее, а его,

    и от этого становится невыносимо тошно.

    Хочется встать и убежать,

    но я продолжаю целовать,

    мучительно ища в ее глазах ту прежнюю, что когда-то была моей.

    Чуткий барометр моего желания то падает, то вновь крепнет в меру того,

    как она смотрит в мои глаза.

    Я хочу, я должен сделать это.

    Быть может, просто нет другого способа сломать эту сталактитовую стену взаимных страхов,

    выросшую после всех пролитых соленых до горечи слез разочарования.

    Медленно, с необъяснимым страхом раздеваю ее, не переставая смотреть в ее глаза

    -- этот единственный тоненький мостик, связывающий наши души,

    позволяющий проникать в нее моему желанию.

    Не отрывая взора от глаз, словно боясь разрушить хрупкую переправу,

    медленно освобождаю ее от одежд отвыкшими руками,

    и...

    Вдруг в глазах ее что-то меняется.

    Нечто неуловимое сузило зрачки, словно я причинил ей боль.

    И в этот момент руки коснулись чего-то гладкого и холодного, как рыбья чешуя.

    Рука скользит, не ощущая тепла ее тела.

    Буквально на мгновение разрываю мост надежды и вижу, что все ее тело заковано в непроницаемый купальник.

    Что это? Зачем?

    Хочу найти ответ в ее глазах, и, вернувшись в них,

    вдруг обнаруживаю еле приметную странную искорку, возникшую за время моего отсутствия, равного одной секунде.

    Ищу ответ, но все больше обнаруживаю, как разрастается в ее глазах пламя безумия.

    Она смотрит на меня каким-то сумасшедшим взором,

    невинным и покорным,

    готовая вся подчиниться моему желанию,

    которого уже нет.

      
       Неужели? Нет, этого не может быть!?
       Но почему?
       Разве я в этом виноват?!
       Что с ней?
       Неужели она не выдержала этой муки?!
       Неужели она сошла с ума?!!
       Сошла с ума?!!!

    Она улыбается мне блуждающей улыбкой.

    Глаза ее превратились в зеркало,

    сквозь которое ничего разглядеть невозможно.

       Я не могу!
       Я этого не вынесу!!
       Нет, это выше моих сил!!!
       За что же, за что, Господи?!
       Неужели это моя вина?
       Неужели Я во всем виноват?!

    Эта мысль поджигает фитиль отчаяния и

    чувствую, как внутри меня началась цепная реакция

    взрыва, готового превратить нас обоих в вечные тени.

    Сумасшествие этого счастья кружит мне голову,

    и я падаю обессиленный,

    ощущая, как мир продолжает кружиться вокруг меня с непостижимой быстротой.

       Она не выдержала меня!
       Я опоздал!
       Виноват Я?!
       Да, Я виноват!?
       Причина ее безумия во мне --
       в моей непреклонности и безжалостности!
       Она превратилась в ребенка
       в МОЮ ДЕВОЧКУ,
       которой уже никто не нужен,
       и которая уже никому не нужна
       КРОМЕ МЕНЯ!
       Пусть безумная
       пусть сумасшедшая
       Но МОЯ!
       Она МОЯ! --
       Навсегда моя вина и мое страдание,
       которое я заслужил!
       Бедная девочка!
       Это я погубил ее
       своим показным равнодушием
       и своей холодной отстраненностью
       Ты ждал, а она не выдержала!
       Вот итог экспериментирований с любовью,
       которая оказалась не только и не столько твоей!
       А ты и не думал, не подозревал
       что от любви люди могут сходить с ума!
       И виной всему ты!
       ТЫ!
       Нет, я этого не вынесу!
       НЕ ВЫНЕСУ!!!
       Зачем?
       Почему?
       Для Чего?
       Я мучил себя и ее?!
       К чему на судьбу мне роптать
       Когда я сам создал ее!
       Я жаждал любви и тоски
       И горечи грусти степной
       И вот нас безумья тиски
       Вернули друг к другу назло
       Пусть я сумасшедшим не стал
       Но с ней я готов умереть
       Зачем я себя не пускал
       Прийти на нее посмотреть
       Зачем глупо мучил ее
       Зачем я ее не простил
       Зачем я ее не вернул
       И вот всем итог -- Упустил!
       Я сам лишь виновен во всем
       В безумье ее и своем
       Пусть смерть заберет нас к себе
       Но я не отдам ей Ее!
       Я должен себя искупить
       Простив и вернув ей меня
       Ведь боле ни с кем мне не быть
       Не брошу ее и себя!
       В безумье скрыт счастья секрет
       Не знаю, но чувствую лишь
       В нем скроюсь вдвоем с ней от бед
       Нырнув в сумасшествия тишь
       Как мог на судьбу я роптать
       Ведь мне не постигнуть ее
       Во всем есть для нас благодать
       И вечное счастье мое!

    Она овладевает мной, и я полностью отдаюсь водовороту чувств

    И уже ничего не хочу

    Только покоя!

    Закрываю глаза и слышу стон

    прорывающийся сквозь подхвативший меня

    ураган мучительной страсти

    "Я хочу РЕБЕНКА от тебя"

    Нет, этого не может быть!

    НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

    "Я хочу ОТ ТЕБЯ ребенка!"

    Давние мечтания услышать эти слова разрываются в душе немым восторгом

    Вдохнув полной грудью и задержав дыхание

    хочется крикнуть что есть силы

    и испустить дух

    Пытаюсь сдержаться

    предостерегаю

    говорю себе "нет"

    в конце концов запрещаю

    но ничего не помогает

    Я не в силах удержать наслаждение

    прорвавшееся сквозь всевозможные запреты

    и устремляющееся в желанное ожидание...

       Дыхание замерло, толчки сердца подобно ударам молота разрушают последнюю преграду, и мучительная сладостная судорога, несколько раз сжав тело, возвращает меня в себя.
       Еще не покинув сумасшествия дарованного счастья, слышу вой, будто плачет собака возле умершего хозяина.
       Откуда здесь собака?
       Прислушался. Тихо. Может быть, показалось? Но за стеной вновь раздается негромкий, заставляющий содрогнуться вой.
       Неожиданно в палату вошла дежурная медсестра.
       -- Что это? -- спросил Дмитрий, кивнув в сторону стены, сквозь которую проникали душераздирающие стоны.
       -- Привезли ребенка, больного церебральным параличом. Жуткая картинка.
       Звуки возникли вновь. Прислушавшись, Дима различил надрывное "ма-а-а-а-а-а". Он вдруг отчетливо представил себе эту "картинку" и весь содрогнулся. Стоны смолкли так же неожиданно, как и возникли.
       Дмитрий решил выйти в коридор. Проковыляв до конца коридора и повернув назад, он увидел, как навстречу ему движется непонятное существо. Оно странным образом передвигалось по полу. Дмитрий замер на месте, будучи не в состоянии пятиться на костылях.
       Это был ребенок, наверно, тот самый, который издавал мучительные стоны. И хотя однажды по телевидению Дмитрий видел детей, больных церебральным параличом, однако воочию столкнулся впервые. Жалость к ребенку, ползущему на неестественным образом вывернутых коленочках с помощью локтей и всего своего сухенького тельца, вызвала непривычную слабость, отчего закружилась голова, и, покачнувшись, Дмитрий едва не упал. И хотя сам он производил жалкое зрелище, однако рядом с уродливым ребенком выглядел вполне нормальным человеком.
       Приглядевшись к подползшему к ногам ребенку, Дмитрий обнаружил, что перед ним девочка лет шести, хрупкая, с тоненькими конечностями и качающейся из стороны в сторону головой. Лицо ее поразило Дмитрия! Выразительные глаза на фоне изогнутого тельца создавали удивительный контраст уродства и красоты.
       "Какое удивительно прекрасное лицо!" -- думал Дмитрий, смотря на больного ребенка. Разглядывая девочку, он невольно вспомнил о дочери и тут же поймал себя на мысли, что ведь ребенок этот все понимает: и отношение к себе, и ту жестокую участь, которая определила ее жизнь.
       Взглянув в печальные глаза девочки, Дмитрий невольно напрягся, пытаясь защититься от проникающей в него жалости, однако не выдержал и, подчинившись внезапно нахлынувшему чувству, едва не заплакал.
       Чувство к этой девочке было схоже с той жалостью к себе самому, которое из немногих впечатлений детства наиболее полно сохранилась в его душе. То же чувство овладевало им при виде мучаемых животных, избиения людей и всякой незащищенности перед болью. Диме всегда хотелось помочь страдающим, хотя часто был не в состоянии помочь себе самому. Когда холод одиночества сковывал все внутри, только слезы помогали оттаять и вновь стать восприимчивым к окружающему.
       Дима никогда не боялся плакать прилюдно и не стыдился своих слез, потому что знал -- никто не поймет их истинной причины и не проявит сострадания. Слезы всегда помогали преодолеть отчаяние, ведущее к самоубийству. Испытываемая к самому себе жалость, безуспешно ищущая понимания и сочувствия, утихала при мысли, что вряд ли кто-нибудь будет особо мучиться от угрызений совести в связи с его смертью.
       Голова закружилась, и Дмитрий едва не упал, как был -- с костылями, в гипсе, с ногой, проткнутой восемью железными спицами, -- но удержался. Почему-то ему хотелось растянуться на полу рядом с этим несчастным ребенком и ползком вместе с ней добраться до палаты.
       Вспомнив, что в кармане халата осталось несколько конфет, Дмитрий достал их и протянул девочке. Та, увидев протянутую руку, подползла вплотную, пыталась дотянуться, но так и не смогла своими скрюченными пальцами ухватить конфеты; как ни старались, они так и не смогли что-либо сделать, и оттого с отчаянием смотрели друг на друга.
       Вдруг словно током Дмитрия пронзило чувство невозможной любви, подобное тому, какое он испытывал к недостижимо далекой дочери, любви, оставшейся после детства, которая никогда не смогла и не сможет себя воплотить в нежной заботе и ласке, как бы он о том ни мечтал. Всю свою жизнь Дмитрий страдал от того, что его чувств или не понимали, или, что чаще всего, не принимали, а потому единственное, что выдавало тоску по любви, не нашедшей своего воплощения, были слезы, безутешные, а потому безудержные.
       Дмитрий и девочка продолжали смотреть друг на друга, как вдруг ее лицо исказило некое подобие улыбки, а руки, неестественно согнутые в локтях, сделали отчаянное движение, стремясь дотянуться до протянутой ладони, на которой лежали конфеты. Оперевшись на закованную в гипс ногу, Дмитрий постарался нагнуться как можно ниже. Девочка, неестественно изогнувшись, сделала отчаянное движение всем тельцем и своими скрюченными пальцами ухватила Димину ладонь.
       Потеряв шаткое равновесие, Дмитрий чуть было не упал, но, преодолевая острую боль в ноге, успел опереться на костыль. Конфеты выпали из его рук и оказались возле ног девочки. Она сделала одну, вторую, третью, четвертую попытку скрюченными пальцами захватить лакомство, но только одну из трех конфет ей удалось положить в подол своего платья.
       Дмитрий был в отчаянии, глядя на эти усилия и будучи не в состоянии ничем помочь. А девочка спокойно продолжала собирать валявшиеся на полу конфеты.
       К ним подошла какая-то женщина.
       -- Скажи дяде спасибо, -- сказала она.
       Девчушка дернула головой и улыбнулась, обнажив подпорченные зубы. Дима почувствовал, что вот-вот расплачется, и чтобы сдержать слезы, спросил:
       -- Как ее зовут?
       -- Леночка, -- ответила женщина, по всей видимости, мать несчастного ребенка.
       -- Леночка, -- повторил Дима, и слезы невыразимой боли затрепетали в уголках его глаз.
       -- Вам, наверно, очень тяжело приходится?
       -- Да, нелегко, -- вздохнув, ответила мать Леночки.
       -- А сколько лет дочери?
       -- Двенадцать.
       -- Странно. На вид ей лет шесть. Как же вы живете?
       -- Я не работаю и постоянно нахожусь с дочкой. Мне предлагали отдать ее в специальный центр, но я отказалась, поскольку это все равно что поместить ребенка в кромешный ад. Дома все же лучше. Из окружающих мало кто понимает мое положение. Даже порой не пропускают без очереди.
       -- А что говорят доктора?
       -- Когда стало ясно, что болезнь у моего ребенка хроническая, то сразу предложили сдать. Но поскольку я отказалась, то врачи свое участие свели к минимуму, заявив: "сдали бы, и не было никаких проблем, а раз не захотели, то тащите сами". И все, разумеется, легло на мои плечи. Те, кто вроде бы должен заниматься инвалидами, стараются или не замечать, или отпихнуть их от себя. А в результате больные оказываются никому не нужны. Предлагали устроить моего ребенка в специальный детсад, в спецшколу, но я оставила ее рядом с собой. Ведь там все воспитание -- уколы аминазина. Чиновники исходят из того, что когда всех больных людей соберут в одно место, это будет им удобно. Но это выгодно прежде всего тем, кто работает с больными. Поверьте, такое обособление вредит всем, в том числе и здоровым. Нет, больных детей нельзя исключать из общества, потому что, не видя чужих страданий, общество теряет нравственный ориентир. Люди перестают сочувствовать чужому несчастью, разучаются сострадать чужому горю. Не видя больных среди здоровых, все начинают считать, что этой проблемы вроде бы как и не существует.
       -- Но ведь у вас, по всей видимости, есть какие-то особые льготы, права...
       -- Льготы-то есть, да что толку, если добиться их практически невозможно. Ведь чтобы добраться куда-нибудь, необходимо сесть в автобус или, по крайней мере, подняться по лестнице. А город практически не приспособлен для больных людей -- ни тротуаров, ни пандусов. Иногда создается такое впечатление, что государство и общество сознательно проводят политику, когда система работает сама на себя как ей удобно. Проектируют даже целые жилые комплексы для больных, подальше от здоровых, где предполагают собрать инвалидов. Думают, будто им вместе будет хорошо. Но нет худшего оскорбления для больного, чем постоянно подчеркивать его отличие от здоровых людей! Те дети, которые остались у родителей и вынуждены жить в обычной среде, очень мучаются, поскольку от них шарахаются, как от ненормальных. Однако ненормально то, что возникают барьеры между здоровыми и больными людьми. Некоторые родители даже начинают стесняться своих уродливых детей, боясь показываться с ними на улицах. И опять же, лишь потому, что окружающие плохо реагируют. Считается даже, что если человек урод, то он психически неполноценен, а значит, от него нужно каким-либо образом оградиться. Чтобы отделаться, дают пенсию, будто бы это самое главное, что государство может сделать.
       -- Как же вам удается справляться со всеми бытовыми трудностями?
       -- От соседки по квартире часто приходится слышать: "Я твоего урода ударю; и зачем она нужна, чего ты тут с ней другим мешаешь?" У нас даже как-то коляску инвалидную украли, разбили и сожгли. А достать другую стоило таких мук, что никакими словами не передать. Здоровому не понять, что такое для нас, когда перестает работать лифт и нет никакой возможности подняться на десятый этаж. Куда деться инвалиду, для которого всякая лестница это непреодолимое препятствие? Вы никогда не поймете наше положение, потому что никогда не увидите окружающее нашими глазами. Вот вы можете представить себе мир, в котором отсутствуют лестницы, то есть лестницы как понятие.
       Еще недавно Дмитрий сам передвигался по отделению на инвалидной коляске и помнил то состояние беспомощности, когда подъезжал к лестничному пролету.
       -- Вы посмотрите вокруг, -- продолжала мать Леночки. -- Вся жизнь -- одна большая лестница! Это символический образ мира, где каждый стоит на своей ступеньке, пытаясь подняться повыше. Иерархия -- та же лестница, и именно благодаря ей один пытается казаться лучше другого, хотя все мы в принципе одинаковы. Каждый старается взобраться как можно повыше, непонятно только, зачем и для чего. Вся жизнь видится как лестница, где шаг за шагом, ступенька за ступенькой преодолевается путь к какому-то успеху. Только для нас желанная судьба это ровная дорога, в которой нет ни лестниц, ни углов. Все проблемы мира от лестниц!
       Слушая женщину, которой, по всей видимости, приходилось катать дочь на коляске и носить на руках, Дмитрий все более поражался ее словам. Он никогда не воспринимал лестницу как препятствие и даже не подозревал о возможности такого мировосприятия, а потому удивился, когда мать Леночки открыла для него совершенно иное видение мира, о котором он даже не догадывался, хотя сталкивался с лестницами на каждом шагу.
       -- Власти строят как им удобно, и при этом делают вид, что нас нет. Но мы существуем, и живем рядом, чувствуя себя чужими в мире, который для нас не приспособлен. Здоровым кажется, что проблема отсутствует, но они увидят ее лишь, когда сами станут такими же калеками, как и мы. Всякая ожесточенность это результат обособления. Общество своим равнодушием делает больных людей чужими и никому не нужными!
       Женщина вынула носовой платок и вытерла слезы.
       -- Да чего говорить, одно расстройство, -- всхлипнула она. -- Когда дети с ранних лет не видят, что рядом есть нуждающиеся в помощи, впоследствии они вырастают людьми черствыми, и трудно ожидать от них милосердия, которое должно быть естественным движением души. Здоровые дети не играют и не дружат с больными. На улице некоторые смеются над моим ребенком, а иные даже дразнят. Подростки вообще очень злые. А я воспитываю доченьку в любви. Она еще не понимает всей своей драмы, но я-то постоянно чувствую, как ей тяжело. Страшно подумать, как она будет жить одна, когда мы умрем.
       Мать Леночки вновь вытерла слезы.
       -- Только за что такое испытание? За что, Господи?! Ладно, мне за грехи, но ей-то, ей-то за что?!
       Она подняла дочку и, держа подмышки, повела по коридору. Леночка делала неуклюжие движения ногами, лишь ставя их на пол, но не в состоянии на них опереться. Дмитрий видел, как люди, мимо которых проходили мать с дочкой, опускали глаза, стараясь не смотреть, то ли от стыда, то ли от чувства вины перед несчастным ребенком.
       Подойдя к дверям своей палаты, Дмитрий, обращаясь к Леночке, сказал:
       -- Заходи в гости.
       Она улыбнулась, и ее смеющиеся глаза выдернули из позабытого детства давнее предчувствие любви, пленившее когда-то необъятной радостью и восхитив подобно впервые увиденному безбрежному океану. Дмитрий испытал восторг, какой испытывают дети, барахтаясь в жаркий день в пенящихся водах фонтана.
       Войдя в палату, Дима прилег на койку, и ему стало казаться, что Леночка -- это та самая девочка из параллельного класса, за которой он втайне наблюдал, все более пленяясь неизвестным ему ранее чувством.
       И в который раз Дмитрий вспомнил о дочери. Как он захотел вдруг ее увидеть, почувствовать, сжать маленькую ручку в своей ладони, погладить, нежно прижаться щекой, поцеловать...
       "Зачем напрасно терзать себя невозможным? Но почему, почему невозможным?! Ведь я жив, жив, и у меня есть дочь. Я мог бы ее увидеть, если бы жена не препятствовала. Ведь я так мечтал о ребенке, так хотел стать отцом, чтобы подарить своему ребенку то, чего сам был лишен в детстве, и прежде всего всю любовь и нежность, которую не смог открыть своим родителям и которую отвергла моя жена".
       Неожиданно Дмитрий подумал о том, что его дочь могла бы родится такой же как Леночка и что от подобного несчастья никто не застрахован.
       "За что же, за что страдает ни в чем не повинный ребенок? -- в сердцах воскликнул Дмитрий. -- Чем она заслужила такую участь? Неужели она отвечает за грехи своих родителей? Но ведь это несправедливо! Несправедливо! За что же, Господи?"
       Не находя ответа и, не зная, как избавиться от невыносимой муки, Дмитрий решил отвлечься чтением.
       Среди газет, которые оставил Женя, Дмитрий неожиданно обнаружил журнал. Открыв его, обратил внимание на вопросительный знак, стоявший после слова "справедливость".
       "Каждый человек в своей жизни хотя бы раз задается вопросом "Что есть справедливость?" -- прочитал Дмитрий и удивился, как неожиданно нашелся ответ. -- Каждый человек верит в справедливость для себя. Но когда эта справедливость оборачивается против него, заставляя страдать, почему-то это уже не кажется справедливым. Такое представление о справедливости оказывается всего лишь проявлением оскорбленного чувства.
       Страдание является неотъемлемой частью человеческого существования. Через страдание происходит очищение и постижение. Только страдание позволяет избавиться от самообмана, вынуждая искать правду.
       Необходимость страдания, наподобие крестных мук, возникает из потребности в нравственном очищении. Страдания приводят к понимаю бренности тела и поиску истинных ценностей. Страдание искупляет и примиряет, избавляя от всего ложного.
       Однако понять сие возможно лишь через смирение, которое должно возникать из осознания непознаваемости Божьего промысла. Смирение не только основа веры, но и выход из антагонизма противоположностей. Только через созидающее страдание человек становится Человеком!"
       Вдруг за дверьми палаты послышался негромкий стук. Дмитрий прервал чтение и посмотрел на дверь, которая странным образом приоткрывалась, словно посетитель не решался войти.
       -- Входите, входите, пожалуйста, -- пригласил Дмитрий.
       Однако дверь продолжала по-прежнему медленно открываться, словно кошка пыталась пролезть в образовывающуюся щель. Дмитрий стал с интересом смотреть, кто бы это мог быть. Но посетитель почему-то никак не мог полностью открыть дверь.
       -- Ну же, кто там? -- в нетерпении спросил Дмитрий и изумился, когда увидел, как в проем двери рядом с порогом просунулся чей-то локоть, затем ступня, и в палату стала вползать та самая девочка, больная церебральным параличом, которую он прежде встретил в коридоре.
       Да, это была Леночка. При виде ее Дима непроизвольно съежился, почувствовав слабость, которая возникла при первой встрече с этим больным ребенком. С трудом справившись с собой, он пытался приветливо улыбнуться.
       -- Привет, заходи в гости.
       Леночка, брякая о пол костями рук и ног, вползала в палату. Глядя на нее, Дмитрий не смог удержать комок глухой боли, тупыми толчками бьющий под сердце и вызывающий тошноту. Смотреть на эту "картинку" было невыносимо. Через силу улыбнувшись, Дмитрий как можно веселее спросил:
       -- Как поживаешь?
       Девочка попыталась ответить на приветствие, но вместо улыбки получилась гримаса, исказившая ее лицо. Изо рта Леночки текла слюна, капая на ворот платья. Дмитрий понял, что никакого другого способа общения, кроме взгляда и улыбки, быть не может. И действительно, улыбающиеся глаза Леночки говорили гораздо больше, нежели могли выразить издаваемые ею нечленораздельные звуки.
       Безусловно, Леночка все понимала, но Дмитрий не представлял, о чем с ней говорить. Так они и улыбались друг другу. А сердце, между тем, разрывалось от жалости и сострадания. Дмитрий испытывал необъяснимое чувство вины перед Леночкой, словно это он обрек ее на невыразимые страдания, заставляя мучиться безвинное существо.
       Дмитрий смотрел в глаза девочки, и она отвечала ему улыбкой. Любовь в смеющихся глазах Леночки была до того пронзительной, что Дмитрий готов был расплакаться. Он вынул из тумбочки шоколадку и протянул Леночке. Это был жест отчаяния, глупая попытка хоть чем-то загладить необъяснимое чувство вины перед несчастным ребенком.
       Увидев протянутую шоколадку, Леночка стала подползать к Диминой кровати, закидывая вперед то одну, то другую согнутую в колене ногу, опираясь на локотки и при этом изо всех сил отталкиваясь телом. Дмитрий отвел глаза, будучи не в силах смотреть на это душераздирающее зрелище.
       И вновь сердце сжалось, как когда-то в детстве, всколыхнув горькие воспоминания. Тогда слезы сами собой выступали на глазах при виде хромающей собаки или умирающего голубя, пробивая брешь в защитной стене отчуждения. Дима не мог безучастно смотреть на замерзающего в подворотне котенка и приносил его домой. Даже сломанное дерево, казалось, кричало о своей боли.
       -- Простите, мой ребенок у вас? -- раздался мужской голос.
       Какой-то незнакомый мужчина, войдя в палату, подошел к Леночке и взял ее на руки.
       -- Что же ты ушла из палаты и ничего не сказала?
       В ответ Леночка дернула головой и посмотрела на Дмитрия своими смеющимися глазами.
       -- Вы ее отец? -- спросил Дима, обратившись к мужчине.
       -- Да, -- ответил тот.
       -- Как же случилось это несчастье?
       -- Последствия родовой травмы. Медсестра что-то не так сделала, вот теперь и мучаемся.
       Боясь обнаружить свои слезы, Дмитрий, не поднимая глаз, спросил:
       -- И как же вы отнеслись после к той медсестре?
       -- А что тут поделаешь? Ведь она хоть и виновата, но ведь без злого умысла. Значит, уж судьба наша такая.
       -- Но ведь если бы не ее оплошность, у вас сейчас все могло быть хорошо, -- сам не зная зачем, возразил Дима.
       -- Кто знает, что может случиться? Злости у меня на эту медсестру нет. Но, верно, виноват я в чем-то перед Богом, раз он послал мне такое наказание.
       -- Но ребенок разве в чем-то виноват? Она-то за что страдает?
       Мужчина пожал плечами.
       -- Верно, это плата за мои грехи.
       Дима внимательно посмотрел на отца Леночки. Это был мужчина примерно одних с ним лет, только лицо у него все было в глубоких морщинах, словно сморщившееся.
       -- Если Бог есть и если он нас действительно любит, то как же он может допускать такую несправедливость, обрекая на страдания безвинных? -- спросил Дмитрий.
       -- Кого Бог любит, того и наказывает. А может быть, это не наказание вовсе, а испытание. Ведь понять смысл того, что делает Бог, можно лишь когда все происходящее с тобой оцениваешь как проявление его любви и заботы.
       И помолчав, отец Леночки добавил:
       -- Самое страшное это безразличие Господа.
       Дмитрий растерялся, совершенно не ожидая услышать такой ответ из уст простоватого на вид человека.
       -- Если Бог любит нас такими как мы есть, то все дает нам к радости, -- сказал Дмитрий. -- Но как же можно быть радостным, имея такое несчастье?
       -- Верить надо, что все на благо, тогда и радость пребудет. Кто мудр, тот уразумеет милость Господа.
       Отец Леночки помолчал, а дочка его тем временем не по-детски серьезно посмотрела на Дмитрия.
       -- Неужели вы простили медсестру, которая стала причиной страданий вашего ребенка?
       -- Конечно, простил. А что я могу еще сделать? Но главное, когда навещал жену в родильном доме, то познакомился с этой самой медсестрой и даже сделал ей подарок. Надеялся, что к моей жене отнесутся как-то особенно чутко и заботливо. А потом вот такое...
       -- Правильно говорят: не делай добра, не получишь зла. Нужно было подать в суд на эту медсестру, -- посоветовал Дмитрий.
       -- А разве это что-нибудь изменит? -- грустным голосом возразил отец больного ребенка. -- Если бы этим можно было вернуть здоровье дочери... Зачем же другого человека делать несчастным, разве на земле и без того мало зла?
       -- Вы верите в то, что зло можно победить добром?
       -- Не знаю. Наверно, просто нет другого способа. Ведь зло порождает только зло, и чтобы разорвать этот порочный круг, нужно, чтобы хоть кто-то решился однажды ответить на зло добром.
       -- Значит, по-вашему, нужно поблагодарить эту медсестру за то, что она сделала с вашим ребенком?
       -- Нет, конечно. Но и ненавистью себя изнурять вряд ли стоит. Все равно уже ничего не изменишь. Видать, это крест мой. Надо нести, даже если сил не будет. Бросить ведь нельзя.
       -- Но если простить, если не наказать, то эта медсестра может и других детей сделать калеками. Вы имеете полное моральное и юридическое право подать на нее в суд.
       Отец Леночки помолчал и все тем же грустным голосом произнес:
       -- Мне ли судить ее? Может быть, она уже раскаялась. Да и какой из меня судья, когда я сам не без греха.
       Эти известные слова, произнесенные рано состарившимся мужчиной, удивили Дмитрия.
       -- У вас, наверно, тоже есть дети.
       -- Почему вы так решили?
       -- Видно, что вы любите детей.
       Дмитрий не нашелся, что ответить.
       -- Ладно, нам пора.
       Отец Леночки взял дочку на руки и вышел из палаты. Она улыбнулась на прощание, и в этих глазах Дима узнал свою кричащую тоску по несбывшейся любви.
       Гости ушли, а Дмитрий еще долго размышлял о Леночке, обреченной всю жизнь страдать, и об ее мудром отце.
       "Конечно, трудно винить медсестру в несчастье, которое она, сама того не желая, причинила. Но кто же тогда виноват, кому обязан этот уродливый ребенок страданиями, неполноценной жизнью и невозможностью иметь радости, которые имеют дети той же медсестры? Может ли вообще быть цена у страданий? И существует ли в них какой-то смысл?"
       Задав себе этот вопрос, Дмитрий почему-то не хотел искать ответ. Страдание, как некое болезненное переживание, ему приходилось испытывать не один раз, да и сейчас, лежа в больнице, Дмитрий периодически испытывал приступы боли, которые приходилось успокаивать уколом обезболивающего.
       "Разве страдание непременно есть зло? Нет, конечно. Разве любовь не была для меня страданием, к которому я подсознательно стремился? Даже боль есть благо, поскольку сигнализирует о неполадках. Разве беременность не есть благо, хотя и несет с собой долю страдания? Беда в том, что мы даже такие вещи как любовь, страдание, добродетель пытаемся оценить и измерить. Но кто знает, что нам во благо и что такое вообще есть благо?"
       Отчего-то не исчезало чувство вины перед Леночкой, которую Дмитрий, кажется, полюбил давно забытой любовью. Он вновь взял в руки журнал, решив почему-то, что там найдет ответы на все свои вопросы. И первые слова, с которых Дмитрий продолжил чтение, сразу приковали его внимание.
       "...И спросил ученик:
       Если Бог есть любовь, то почему он заставляет людей страдать?
       И ответил Учитель:
       Бог есть Любовь. Но все эти три слова и каждое из них в отдельности есть Тайна. Что есть БОГ? Что означает ЕСТЬ? И что такое ЛЮБОВЬ? Невозможно понять триединство этих слов, не вникнув в каждое из них в отдельности. Каждое слово несет в себе груз привычного смысла. Мы называем Бога Он, а не ОНО, что было бы правильнее. БОГ -- это наша вера и надежда. ЕСТЬ -- это безвременное существование независимо от нашего отношения. ЛЮБОВЬ -- это воплощенное благо. Так или иначе, мы пытаемся определить одно слово через другое, что само по себе неправильно. Но нет другого пути, чтобы описать явление, не проникая в его суть. Для познания сущности метод описания неприемлем. БОГ творит благо. Однако Он допускает и зло. Наличие зла означает не отрицание любви. Бог признает существование Сатаны, как дополнение себя необходимой противоположностью. Невозможно познать добро, не познав зла. Отделив добро от зла, можно попытаться каждое описать через отрицающие характеристики. Например, добро -- это не... Так появилось понятие зла. Значит, чтобы существовало добро, необходимо наличие зла. Чтобы человек достигал добра, он должен избегать зла. Выбор -- есть испытание для человека, а поиск своего пути -- выражение его творческого начала. Сам по себе этот поиск и составляет человеческое счастье. Выбор есть проявление личностного начала, творческая самореализация, в процессе чего и формируется человек. Счастье -- это то, к чему стремишься и что обретаешь в постоянном угадывании и смятении, а не то, что тебе предлагают в качестве готового рецепта. Ведь дарованное счастье не есть счастье. Если человек стремится к добру, он преодолевает соблазн зла и выбирает праведный путь. Если вы стремитесь к любви, то вы стремитесь к Богу, если вы стремитесь к Богу, значит, вы стремитесь к любви. Но любовь это прежде всего твое индивидуальное глубоко личное переживание. Тот, кто желает любви -- любит, а не потребляет чужую любовь. Зло нужно для того, чтобы мы выбрали свою любовь. Другого пути к обретению счастья, как только через свой собственный выбор между добром и злом, не существует. Анализ чужих ошибок может быть полезен только для того, чтобы как можно быстрее прийти к счастью. Чужие истины, равно как и чужие жизни, нужны лишь в качестве зеркала.
       И вновь обратился ученик с вопросом к Учителю:
       Почему же человек предпочитает зло добру?
       И ответил Учитель:
       Добро требует самопожертвования, и потому его труднее предпочесть, тогда как зло соблазняет видимой легкостью и обманчивой быстротой достижения желанного результата. Зло -- это всегда обман и самообман. Человек эгоистичен и хочет иметь сразу все, причем при наименьших усилиях. На самом же деле, счастье это всегда трудная и долгая дорога. И чем дольше эта дорога, чем труднее достижение желаемого, тем больше радости дает обретение. Что легко достается, от того легко и отказываются. Зло нужно, чтобы человек понял прелесть любви, полюбил добро и благодаря этому пришел к Богу.
       Но ученик вновь обратился к Учителю:
       Почему Бог допускает безнаказанность грешника и страдания праведника?
       И ответил Учитель:
       Безнаказанность грешника не есть результат невмешательства. Самое большое наказание то, что определит себе сам человек, когда поймет неправедность своих поступков. Благополучие грешника лишь видимое. В душе же он обеспокоен голосом своей совести, поскольку не может не понимать, что все богатство и почести куплены дорогою ценою, и не принесут умиротворения. Такие люди заложники собственного греха. Никто не сможет наказать человека так, как он сам себя накажет. Перед смертью все равны, хотя бы жизнь различалась достатком и славой. Главное, что нужно человеку, -- это умиротворение. Только оно создает радостное состояние души. Без чистой совести покой невозможен. Если Бог вмешается и накажет грешника, то человек все равно ничего не поймет и воспримет это наказание как несправедливое к нему отношение. Справедливым же будет считать лишь собственное понимание совершенного греха. Поэтому осознание неправедности своей жизни, признание своей греховности и чистосердечное раскаяние есть самое эффективное наказание. Грешник рано или поздно сам себя накажет перед лицом неумолимой смерти. Неправедные дела, купленное грехом богатство и почести никогда никому не приносили счастья. То, что смог принять на свою совесть один грешник, не захочет принять связанный с ним другой человек. Безнаказанность, быть может, есть наилучший способ наказать грешника. Так может поступить только мудрый, поскольку понимает, что добро и зло никуда не исчезают, а грехи рано или поздно все равно дадут о себе знать, и тогда совесть невозможно будет ничем успокоить. Но Бог милосерд, и этим невмешательством (что на самом деле есть проявление милосердия) дарует самое страшное и самое эффективное наказание -- когда человек наказывает себя сам. Только это есть путь к исправлению, который невозможен без терпения. Поэтому видимое невмешательство есть выражение скрытого участия. Бог знает, к чему рано или поздно придет грешник, а потому терпеливо ждет. В этом и проявляется Любовь как воплощенная мудрость. Понять свой грех человек сможет не через чье-либо обвинение, которому всегда сможет найти оправдывающие аргументы, а исключительно через внутреннее осознание и раскаяние. А для этого нужно время, спокойное наблюдение и, быть может, даже потворствование другим грехам, чтобы таким образом способствовать скорейшему отрезвлению. Ни один не может выдержать большого количества зла в своей душе, поскольку каждый считает себя хорошим человеком. Таким образом, безнаказанность грешника есть лучший вид наказания. Самонаказание есть помощь Бога в осознании греха, на пути к правде. А через нее к добру и любви, а значит, к Богу.
       Что же касается страданий праведника, то всякое переживание, а тем более страдание есть также скрытая форма участия, содействия, способствования. Страдание есть подарок, поскольку только через страдание человек приходит к осознанию приоритета духовного над материальным. Именно страдание заставляет человека искать спасения в своей душе, вспоможения и успокоения. Через страдание человек понимает тленность тела и вечность души. Благодаря страданию человек прозревает Истину. Не будь страданий Иова, не было бы и явления Господа. А ведь при всем своем первоначальном благополучии Иов жаждал именно богоявления. И удостоившись свидетельства, он вернул благополучие. Значит, безнаказанность грешника есть выражение пассивного участия Бога в процессе покаяния и самонаказания грешника. Страдание же праведника -- это награда, активное участие Господа, его способствование прозрению Истины и скорейшему приходу к любви. Если неправда ведет к страданию и правда ведет также к страданию, то различие их в том, что правда дает не заслуженное наказание, а неправда является возмездием. Благом является то, что Бог определил для человеческого счастья, которое невозможно без любви и правды. Соблюдение заповедей Божьих приводит к определенным человеческим поступкам, дающим добро не только для этой, но и для жизни иной. Добро же есть чисто человеческая категория, и она не определяет смысла жизни, а носит лишь условный и относительный в нравственном отношении характер.
       И спросил ученик:
       Каким же образом наказание за грехи сочетается с предопределением жизни?
       И ответил Учитель:
       Бог каждому дал жизнь в соответствии со своим планом. Но не из всех Господь выбирает помощников, а только из тех, кто оправдал его надежды. Он способствует лишь ищущим прозреть Истину. Наказание есть предостережение, попытка помочь осознать свой грех как отклонение от предопределенного к праведности пути, который есть счастье для человека. Бог через наказание за грехи помогает человеку стать счастливым. Но человек должен понять, что наказание не есть кара, но помощь. Поскольку, только отказавшись от греха, человек может найти свой путь к счастью. Ведь счастье может быть добыто лишь праведной жизнью. Именно благие дела и любовь наполняют жизнь радостью и смыслом.
       Но опять спросил ученик:
       Как же постичь Божий промысел, который для человека есть Тайна?
       И ответил Учитель:
       В стремлении познать себя и цель своего пребывания на земле, дабы получить удовлетворение от прожитого дня, человек рано или поздно достигает предела, то есть того, чего он не может ни понять, ни объяснить. И неважно, каким знанием обладает человек, в каких условиях живет; всегда есть что-то непознанное и необъяснимое. Но чтобы узнать сокрытое тайной, человек должен поверить в принципиальную познаваемость того, что он желает познать. Иначе он вряд ли будет стремиться проникнуть в тайну. Человек не может искать вслепую, не зная, что именно он ищет, и возможно ли в принципе то, что он хочет найти. Таким образом вера компенсирует нехватку фактов. У человека может возникать отчаяние от трудности познать то, в чем он сильно нуждается. И тогда его спасает вера. Он верит, что непознанное познано кем-то другим. Он хочет верить, что существует нечто, являющееся держателем тайны. Таким образом человек компенсирует свою неспособность познать и найти удовлетворяющий его ответ. Признавая наличие тайны, человек связывает себя с ней, веря в то, что эта тайна есть ответ на его вопрос. Связь эта -- вера. Вера в то, что ответ существует, и надежда, что ответ этот благожелателен для человека. Мы очеловечиваем Бога, надеясь, что Он нас поймет. Познавая себя, нам кажется, что мы познаем Бога. Но на самом деле, это лишь то, что, как нам кажется, Бог может понять в нас. Бог больше человека и наша логика есть лишь низшее звено его рассуждений. Если мы признаем Его как держателя Тайны или как ее воплощение, то можем ли мы познать Бога? Мы можем познать в Боге лишь то, что доступно нашему разумению, то, что необходимо для нас. Ведь есть нечто губительное для человека, что лучше ему не знать. Наши отношения с Богом можно уподобить отношениям взрослого мудрого отца с малолетним сыном, которому еще не понятен смысл запрета и наказания. Но, любя своего родителя, ребенок верит, что все советы отца есть благо для его детей. Вырастая и становясь отцом, ребенок начинает понимать, насколько неразумны были его детские претензии. Верить можно лишь на основе свободного волеизъявления, так как вера произрастает из любви. Только через любовь возникает вера, и только через веру открывается Истина. Если человек будет верить, то он сможет правильно прожить жизнь, даже если не найдет удовлетворяющий ответ на вопрос о смысле своего существования".
       Внезапно дверь отворилась, и в палату вошел пожилой человек.
       -- Сегодня прямо день посещений, -- сказал Дима, обращаясь к вошедшему. -- Рад вас видеть, дядя Сережа, присаживайтесь.
       -- Ну, как ты себя чувствуешь? -- спросил посетитель.
       -- Нормально, -- улыбнувшись, ответил Дмитрий.
       -- Я вот тебе тут кое-что привез.
       Дядя Сережа стал выкладывать из сумки на стол пакеты.
       -- Ты, главное, побольше ешь, тогда скорее поправишься.
       -- Спасибо, спасибо, -- поблагодарил Дима, отметив в своих словах гораздо больше неподдельной искренности и теплоты, чем при разговоре с матерью.
       -- Как ноги-то? -- спросил дядя Сережа.
       -- Вот, посмотрите сами.
       И Дмитрий откинул одеяло, приоткрыв голени.
       Взглянув на проколотую спицами ногу, дядя Сережа зашатался и лицо его побледнело.
       -- Что с вами? -- спросил Дмитрий.
       -- Ой, худо мне, -- сказал дядя Сережа, медленно оседая на пол.
       Дмитрий схватил его за рукав, не давая упасть.
       -- Вот, выпейте воды.
       Присев на стул, дядя Сережа схватил дрожащими руками стакан и сделал несколько глотков.
       -- Как глянул на твою ногу, так голова закружилась.
       -- Почему-то когда смотришь на свои раны, не возникает такой слабости, как при виде чужой боли.
       Чтобы отвлечься от неприятной темы, Дмитрий спросил:
       -- Как вы поживаете, как тетя Лиля?
       -- У нас все нормально, -- все более приходя в себя, ответил дядя Сережа. -- Вот только жене пришлось пойти работать, так как на пенсию сейчас не проживешь. Устроилась в лаболаторию. И все ничего, только платят мало. А я все по дому хлопочу, хожу в магазины -- ищу где подешевле. Не знаю только, как дальше жить. Я привык планировать и откладывать деньги, а сейчас не знаешь, что завтра ждет.
       Дядя Сережа говорил, горько посмеиваясь.
       -- Всю свою жизнь работали, недоедали, чтобы отложить на старость. А тут эти реформы... И все, что было накоплено на сберкнижке за долгие годы, обесценилось. Последние деньги, поверив рекламе, вложил в акционерное общество, будь оно трижды проклято. Обещали триста процентов годовых. Я поверил. А куда деваться?! И опять обманули. Пирамида эта рухнула. Теперь даже умереть не на что! Сколько себя помню, всю жизнь мы трудились не покладая рук, надеялись на лучшее. Думали, оно не за горами. Я ведь пришел на завод в пятнадцать лет и проработал на одном месте от звонка до звонка. А что мы видели? Тяжкий труд от зари до зари и ничего больше. Во время войны работали по двенадцать-пятнадцать часов, так что даже ночевали на заводе. Но главное, вера была, верили, что будет улучшение, верили, что победим, -- и победили!
       -- Вот вы правильно сказали, -- перебил Дмитрий. -- Невозможное становиться возможным, лишь когда мы верим в достижимость поставленных целей. Никто ничего не делает, не веря в реальность своих планов. Ведь если не будешь верить, что получится, никогда не добьешься желаемого.
       -- Да, в нас воспитывали веру, и мы верили. Теперь, наверно, нас назвали бы фанатиками, но мы были счастливы в те годы как никогда. Сейчас, оглядываясь на прожитую жизнь, нечего вспомнить. А ведь мне скоро семьдесят будет. Жизнь прошла, как сон, словно и не жил вовсе.
       Дядя Сережа горестно вздохнул.
       -- Строили, строили и наконец построили -- да оказалось, не то. Работали без устали, чтобы теперь чувствовать себя обманутыми. Ведь я за всю трудовую жизнь ни разу больничный лист не брал. Стыдно было. Все производство жалели. А оно нас пожалело? Надеялись, что раз честно работаем, значит, и с нами по-справедливости обойдутся. Куда там!
       -- А что такое, по-вашему, справедливость?
       -- Не знаю. Только если не по совести, так значит, и не по справедливости.
       -- Получается, вы и ваши сверстники -- целое обманутое поколение.
       -- Получается, так. Но главное, мы верили, хотя жили трудно и радостей почти никаких не видели. Зато уж если веселились, так искренне, до упаду. Не то что сейчас -- без выпивки и праздник не праздник. Может быть, я, конечно, как все старики, идеализирую прошлое, забывая плохое и вспоминая только хорошее, только не я один такой. Теперь, вот, убеждают нас, что вся жизнь наша была ошибкой. Только я никак не могу с этим согласиться. Конечно, были тяжелые минуты, но мы все же верили, что будет лучше, и вера эта помогала нам жить, преодолевая невероятные трудности. А как жить теперь? Во что верить? Ведут нас руководители, сами не зная куда. Раньше хоть идея была, а теперь одни деньги. А разве можно верить в деньги?!
       -- И все же вашему поколению можно позавидовать -- вы жили верой в лучшее будущее. А сейчас даже наши руководители вряд ли верят в то, что говорят. Обещают златые горы, не понимая, что доверия к их словам ни у кого не осталось. Врали тогда, врут и сейчас -- их не исправишь. Ведь ложь -- неотъемлемая часть политики.
       -- Да уж, на своем веку мне пришлось повидать разных правителей. Каждый из них обещал манну небесную, чтобы впору хватило на время его правления. На смену одному приходил другой, который начинал врать по-своему. Теперь уже трудно кому-нибудь верить, раз однажды веру отобрали. Помню, в детстве бегали мы на митинги, где разоблачали врагов народа. Так, бывало, сегодня одного судят, а назавтра вчерашний обличитель сам оказывается вредителем.
       Помолчав, дядя Сережа с грустью в голосе добавил:
       -- А уж вам, молодым, сейчас особенно несладко. Недавно иду я к метро, а там, как всегда, кто-нибудь что-то продает. Вдруг слышу: "спасите, люди добрые, безработный инвалид, с двумя высшими образованиями, не имею средств к существованию". Остановился, и вижу: на ящике сидит молодой человек, в руках держит женскую кофту и еще кое-какие вещи. Я к нему подошел, думал, подам на хлеб. А он отказывается: "Я не нищий, и прошу не милостыню, а хочу продать вещь моей матери, чтобы были деньги ей на пропитание". Мне интересно стало и начал я его расспрашивать, как он оказался в нищенском положении. С виду человек он интеллигентный, с бородкой. Рассказал он мне, что получил инвалидность по состоянию здоровья, работу, конечно, потерял, а пенсия маленькая. Устроился на биржу труда, только там оказался никому не нужен со своими двумя дипломами. Вот и вынужден последние вещи продавать, потому как на пособие не прожить. Пока я стоял рядом с ним, сколько он ни взывал к милосердию и состраданию, как ни пытался рекламировать свой товар, никто из проходящих людей не остановился, лишь недоверчиво посмеивались. Тут появился милиционер, и все торговавшие разбежались. Только парень этот не успел, потому как он, оказывается, на костылях ходил, которые я вначале не приметил. Вот и увел его одного милиционер в участок. Я следом пошел, чтобы посмотреть, что будет. Милиционер, конечно, объяснениям не поверил и заставил инвалида предъявить документы. А тот возьми и выложи на стол пенсионное свидетельство, справку об инвалидности, два диплома и удостоверение с биржи труда. Все чистой правдой оказалось! Я, честно говоря, и сам вначале не поверил, а когда увидел документы, даже удивился. Вот до чего довела жизнь, если молодые люди вынуждены нищенствовать. Работать он по состоянию здоровья не может, а на мизерное пособие, понятное дело, не прожить. Так-то вот. Милиционер протокол все ж таки составил, вещи отобрал и сказал, что вернет после решения судьи. А парень чуть не расплакался. Мне даже стало его жалко. Только ничем я ему помочь не мог. Того гляди, сам пойду последнее продавать. Вот до чего людей довели. Пенсию какой месяц не платят. А ведь я ее честным трудом заработал. Как жить-то?
       -- Что же дальше было? -- спросил Дмитрий.
       -- А что дальше. Жалко мне стало парня, ну и поехал я с ним в суд. А судья, молодая такая барышня, долго не расспрашивая, возьми и приговори его к штрафу с конфискацией. Парень ничего не сказал, а только вижу, челюсти сжал с такой силой, что желваки ходуном заходили. Как только суд закончился, он пошел к судье, говорит: "убью ее". Я стал его успокаивать. Только чем успокоишь, когда такая несправедливость творится. Ведь он не нарушал закон, а просто не мог его выполнить. А на следующий день прочитал я в газете, что парень этот все ж таки убил ту судью. Пришел в суд и тридцать шесть ударов ножом ей нанес. Вот ведь как! Детей двое сиротами остались. После этого я две ночи спать не мог. И моя вина здесь есть, раз я его не удержал, не отговорил. Так-то вот люди сами справедливость вершат, если закон несправедлив.
       -- А если несправедливый, разве это закон?
       -- Нет, конечно. Только чаще всего так и есть.
       -- Однако же надо как-то жить дальше, -- задумчиво сказал Дмитрий.
       -- Нам-то, пожалуй, немного осталось, а вот вам тяжело придется, -- невесело произнес дядя Сережа. -- А все потому, что веры нет. Все ошибки в жизни у меня были от неверия. Сколько помню, верой одной и жили. И не выиграли бы войну никогда, если бы не верили в победу. Получается, что, акромя веры, в жизни у меня ничего по сути и не было. А теперь, когда всех разоблачили, как жить-то? Оказывается, все, чем мы жертвовали, ради чего жили и работали, не покладая рук, оказалось обманом. Как же можно поднять на что-то народ, если веры его лишили?!
       -- Да, вы абсолютно правы, -- согласился Дмитрий. -- Без веры жить никак невозможно. Наши руководители ничего путного сделать не могут, потому что сами не верят, а значит, и народ убедить не могут. Ведь как можно что-то делать, если не веришь в успешный результат? Не знаю, понимают ли это наши правители, а только люди все понимают. Нельзя лишать людей веры, потому что безверие, быть может, худшее зло, чем добросовестное заблуждение.
       -- И то, что пьют до упаду, и то, что грабят кого ни попадя, и в семьях раздор -- все, все от отсутствия веры. Потому как ничего святого не осталось, что бы сдерживало людей.
       -- Но если без веры жить нельзя, то во что-то надобно же верить?
       -- Не знаю, -- задумчиво произнес дядя Сережа. -- Нас с детства всю жизнь воспитывали и внушали, что Бога нет. Так что трудно мне теперь взять и поверить. Библия-то у меня имеется, только сколько ее ни читаю, мало что могу понять. Взять хотя бы Иисуса Христа. Ну как он мог накормить несколько тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбками? Или как мог море успокоить и воскресить умершего? Нет, не могу поверить, что такое возможно.
       -- Мне кажется, в жизнь Иисуса Христа намеренно ввели много сверхъестественного, что, может быть, и было, но совсем не так, как теперь преподносится. Людям ведь свойственно приукрашивать прошлое, и я полагаю, многим так называемым чудесам существует вполне естественное объяснение. К примеру, то, что сегодня демонстрируют народные целители, лишний раз доказывает -- эти способности людей были известны задолго до рождения Иисуса Христа. Но открывали эти тайны в древности только достойным.
       -- Недавно по телевизору показывали электросенсов. Так они такие чудеса вытворяли, просто не знаешь, во что и верить...
       -- Всегда будут существовать явления, которые кажутся невероятными, как когда-то считалось чудом непорочное зачатие. Необъяснимым является лишь сокрытый от нас механизм чудесных проявлений. Как и две тысячи лет назад, люди будут требовать не просто чуда, но и доказательств, чтобы понять, как именно происходят чудеса. Однако истинно верующему не нужны доказательства, поскольку невозможно проверить, что заключено в душе человеческой. Да и не нужно. Вся современная наука построена на доказательствах, которые лишь кажутся очевидными, а на деле скрывают очередную тайну, стоит взглянуть на давно известные факты под новым, неожиданным углом зрения. И только вера делает возможным увидеть то, на что до времени не обращают внимание. Если, скажем, вы не верите в вещие сны, то и не заметите, что многое из них сбывается. Опыт человеческих открытий показывает, что, если бы люди фанатично не верили, то никогда бы не смогли добыть доказательств и превратить верования в знание. Даже когда исследователи добросовестно заблуждались, но были настойчивы, им открывались неожиданные тайны, о существовании которых никто не подозревал. Все это лишний раз доказывает: вера является ключом приобщения к нечто, что мы можем называть как угодно -- Бог, Природа, Иегова, Саваоф. Хотя именно Сущий, на мой взгляд, наиболее полно соответствует тому, что является нам под покровом тайны. Важно лишь верить, верить в совершенство творения. Глядя на все окружающее -- зверей, птиц, цветы, -- трудно не заметить этого совершенства и не восхищаться им.
       -- Как можно говорить о совершенстве, когда вокруг столько лжи и зла?
       -- Мы можем чего-то не понимать, можем быть чем-то недовольны, но отслеживая, казалось бы, случайные события, невольно замечаешь, что все вокруг взаимосвязано. И когда начинаешь верить, что случайностей не существует, открывается все совершенство механизма происходящего, его цель, назначение и принцип действия, то есть Закон, понять который нам не дано. Что, может быть, и к лучшему. Пусть существуют тайны, которые будут всегда оставаться для нас потаенными. Хотя, нет преград для познания, кроме самого человека, который любые свои открытия оборачивает прежде себе во зло.
       -- Это уж точно. Но как можно верить, не зная во что? Я лично хочу знать, во что я верю.
       -- Никакое знание не может так мобилизовать человека, как вера. И на смерть люди идут ради веры, а не ради знания. Потому что стоит только убедиться на своем опыте, что вера есть Закон, благодаря которому открывается все совершенство Творения, частью которого мы являемся, как сразу же вера становится не просто частью мировоззрения, но самой жизнью. Только с помощью веры человек научается познавать мир, открывая неведомое. Без веры никакое познание невозможно. Нужно лишь верить, даже не всегда понимая суть того, во что веришь.
       -- Странно ты говоришь. Как можно верить, понимая или не понимая?
       -- Очень просто. Вера -- это ключ к постижению Тайного. Но не надев очки веры, вы никогда не увидите истины и не прочитаете того, что она гласит.
       -- А как же наша официальная религия?
       -- Нельзя требовать от людей слепой веры. Отсутствие веры идет от непонимания того, что Закон Божий существует и будет действовать, как и закон всемирного тяготения, независимо от нашего к нему отношения.
       -- Вот раньше в школах преподавали Закон Божий, так люди знали. А теперь как разобраться, кто правду говорит, а кто обманывает?
       -- На самом деле, все очень просто. Божий закон -- это счастье любви. Вот только принять это как руководство к действию непросто. Многие не верят в Бога, как в совершенство определенной Программы или Замысла, только потому, что недовольны им. Когда же случается нечто "неожиданное", что рушит все планы и ломает логические представления о вероятном, когда спасение приходит, откуда вовсе и не ожидал его, -- разве это не есть вмешательство Господа? Отрицание происходит оттого, что Бог непостижим для нас во всей своей полноте. Но это не означает, что Он непостижим вообще, поскольку мы не можем познать суть его благодати и механизм свершения.
       Дима говорил, и сам удивлялся тому, какие слова срываются с его языка, словно это не он, а кто-то другой говорил с его помощью.
       -- Как-то ехал я в автобусе, -- стал рассказывать дядя Сережа. -- Молодой парень развалился на сиденье, а я перед ним стою. Стою-стою, ну и решил усовестить: "Место пожилым уступите". А он мне -- "Умирать нужно раньше". Я растерялся, даже не знал, что ответить. А парень этот, осклабившись, добавляет: "Я бы сказал спасибо, если бы меня убили в младенчестве". Я так и остолбенел! Мы с матерью жили для детей, все отдавали им, мечтали, что они поживут, раз нам не пришлось. А теперь мой родной сын пьет, да еще руку на меня поднимает. Спрашивается, чем я заслужил такое? Разве тем, что отдавал детям лучший кусок? Зачем я жил, если мой жизненный опыт ничего не значит, а сын не слушает моих советов, словно я ему зла желаю? Он не верит мне и все старается сделать по-своему, во всем хочет убедиться на своем собственном опыте. А мать его защищает и никак не может понять, что я ему блага желаю.
       -- Это естественно. Нельзя упрекать Фому неверующего, а тем более осуждать его за то, что он хотел получить доказательства. Только убедившись, человек начинает понимать, а значит, еще более верить, даже пока не очевидному.
       -- Но если веришь, зачем еще убеждаться?
       -- Чтобы начать действовать. А для этого необходимо пробиться сквозь инстинктивные механизмы защиты от внушения и убедиться в истинности того, во что предлагают поверить. На самом деле, не абстрактная вера движет людьми, а личное убеждение. Без убеждения нет веры. Убеждение -- это процесс доказательства и поиск аргументов в пользу веры и в то же время это уясненная часть того, во что мы верим. Лишь когда я убедюсь, только тогда смогу поверить в то, что пока еще недоступно для познания. У веры есть и своя противоположность -- неверие, когда, даже убедившись, человек не хочет верить. Но жить, не веря никому и ни во что, просто невозможно.
       -- Я вот тут слышал, что некоторые люди кончали жизнь самоубийством, после того как разоблачили их кумиров, оказавшихся простыми обманщиками.
       -- Лишить человека веры, все равно что убить его. Обманувшись однажды, он больше никому никогда не поверит. Поэтому люди справедливо хотят убедиться в том, что требуют от них принять на веру.
       -- А если это невозможно?
       -- Всегда есть то, в чем невозможно убедиться на собственном опыте. Но наличие сомнений не означает отсутствие веры. Скорее, это выражение желания поверить. Во всякой тайне всегда есть то, что можно проверить, и таким образом поверить в пока недоступное для понимания. Веришь в любовь -- люби. Я вот по несколько раз на дню невольно проверяю то, во что верю, убеждаясь, что мои взгляды на окружающий мир верны и что мир именно такой, каким я его вижу, слышу и представляю. Мало того, в одном и том же, казалось бы, уже неоднократно проверенном, мне нужно убеждаться вновь и вновь. Если я верю в Бога, то своими поступками доказываю, что Бог есть любовь, и что заповеди Его истинны.
       -- Я вот тоже, люблю своего сына, а он мне не верит, -- посетовал дядя Сережа. -- Говорит, что это только слова. И ничего ему доказать невозможно.
       -- А все потому, что слова не могут выразить меняющегося состояния любви. Каждый знает, насколько чувство любви переменчиво, и потому каждый постоянно нуждается в доказательствах, что его любят. Причем не просто в словах, а в конкретных действиях, подтверждающих искренность произносимых слов. Вера является таким же живым состоянием, требуя непременного проявления в делах, которые подтверждают истинность того, во что мы верим. Истинная вера та, которая требует действия, заставляя достигать то, во что веришь. Быть может, это даже закон такой, когда для того, чтобы понять, нужно первоначально поверить. Закон веры. Проще говоря, пока не поверишь -- не поймешь. Без веры не может быть ни познания, ни сознательной жизни вообще.
       -- Все хорошо ты говоришь, только вот я никак не могу избавиться от сомнений.
       -- А и не надо. Вера соседствует с сомнениями и открыта сомнениям. Иногда, чтобы поверить, нужно вначале усомниться, дабы проверить и убедиться в том, что вера твоя истинна. Все то знание, каким располагает человек, даже если это аргументы неверия, есть результат веры. Да, знание это и есть результат процесса убеждения в том, во что человек верит. Можно даже сказать, что вера -- источник знаний. Но чтобы чужое знание стало твоим, нужно непременно в нем убедиться. Не потому ли ребенок так упорно проверяет все, что говорят ему родители. Он нуждается в вере; но поверив однажды, будет доверять лишь до того момента, пока родитель или наставник не обманет его, или когда ребенок убедиться, что полученное знание ложно. Верить -- не значит выполнять, внутренне не соглашаясь. Вера -- это всегда согласие, даже с тем, что недоступно для проверки. Если не соглашаешься, значит, и не веришь. Но не согласие само по себе составляет суть веры. Вера есть не слепое исполнение и не просто согласие без действия, но исполнение по внутреннему убеждению. Мне кажется, что сомнения возникают время от времени как потребность в тех живых конкретных делах, без которых вера мертва. Дела эти и есть воплощение того, во что веришь. Ведь вера это не застывшая догма, а вечно меняющееся состояние, тайна, наподобие "черного ящика", требующая постоянных усилий и самосовершенствования в процессе ее постижения.
       -- Здорово ты говоришь. Только больно уж мудрено. Не все мне понятно, или, может быть, я просто не могу поверить. Но даже когда верил, столько, как ты, не понимал.
       -- Для меня самого это откровение.
       -- Ладно, пора мне, -- сказал дядя Сережа. -- Выздоравливай поскорее. Вернешься домой, я к тебе обязательно в гости зайду.
       -- Спасибо, что навестили. Никто меня так не понимает, как вы. Спасибо за все. Вы мне просто как отец. Правда. Из всех родственников вы самый близкий мне по духу человек.
       От этих слов Дмитрия дядя Сережа прослезился и, смахнув слезы рукой, сказал:
       -- Спасибо.
       Как только дверь за дядей Сережей закрылась, в палату вошел новый посетитель.
       -- Здравствуйте, Дмитрий Валентинович, -- произнес он мягким грудным голосом.
       Увидев знакомое интеллигентное лицо с бородкой и пару сочувствующих глаз, Дмитрий радостно воскликнул:
       -- Здравствуйте, Виктор Ильич.
       Посмотрев на Димины ноги, посетитель вздохнул, и участливым голосом спросил:
       -- Как самочувствие?
       -- Нормально, -- усмехнувшись, ответил Дима, -- Главное, жив остался.
       -- Ничего-ничего, не расстраивайтесь. Будем надеяться на лучшее, -- сказал по-отечески заботливо Виктор Ильич. -- А что говорят доктора?
       -- Говорят, что я счастливчик и легко отделался. Могло быть хуже. Уверяют, что буду даже бегать. Но мне почему-то не верится.
       -- А вы верьте, и тогда все будет хорошо, -- с какой-то особой настойчивостью сказал Виктор Ильич. -- Вот я тут вам фруктов привез, кушайте, поправляйтесь. Надеюсь, вы скоро сможете вернуться к привычной работе.
       -- Вряд ли, -- задумчиво произнес Дмитрий.
       -- Почему же? Без вас многое трудно будет сделать. К тому же ваша диссертация...
       -- Незаменимых людей нет. А что касается диссертации, то теперь, после всего, что я пережил, она мне кажется абсолютно ненужной.
       -- Вы не правы, -- возразил Виктор Ильич. -- Тема у вас актуальная, я бы даже сказал -- злободневная. Ведь то, о чем вы пишете, было, и, по всей видимости, будет всегда, пока существует конфликт поколений. Так что я бы на вашем месте не унывал и думал о предстоящей защите диссертации.
       -- К сожалению, не могу разделить вашего оптимизма, -- уныло произнес Дмитрий. -- Ведь вы же знаете, сколько я потратил сил на то, чтобы достучаться до власть предержащих и заинтересовать их результатами проведенных исследований. Но даже когда мне удавалось поговорить с высокопоставленными чиновниками, они лишь кивали головами, соглашались, признавали актуальность и злободневность моих исследований, но ровным счетом ничего не делали. А ведь они могли и должны были по роду своей деятельности воспользоваться рекомендациями ученых, чтобы изменить ситуацию к лучшему.
       -- Ну, я, пожалуй, побольше вашего обивал пороги различных кабинетов.
       -- Тем более. Значит, вам это знакомо лучше, чем мне. К тому же, в самой диссертации должен решаться вопрос о практической значимости проведенной работы. А если она никому не нужна, то и цена ее ноль.
       -- Дорогой Дмитрий Валентинович, вы заблуждаетесь по поводу практической значимости науки. Я тридцать лет занимаюсь проблемами преступности, и ни разу не видел, чтобы результаты научных исследований воплощались в соответствии с нашими рекомендациями. Никому ничего не нужно!
       -- Тем более!
       -- Но это не означает, что наука должна ориентироваться на практический результат.
       -- Я не признаю познания ради познания.
       -- Наука развивается по своим собственным законам и жива приращением нового знания, независимо от того, используют его в данный момент или нет, -- весьма настойчиво произнес Виктор Ильич.
       -- Но вы не можете не видеть, что та отрасль социального знания, которой мы занимаемся, даже при самом счастливом стечении обстоятельств, если используется, то почти всегда сугубо в политических целях. Причем, когда результаты наших исследований угодны, их печатают, когда же правда невыгодна, то в целях самосохранения лучше помалкивать. А с чем я уж никак не могу согласиться, так это с тем, что данные науки используются не только для политической и социальной демагогии, но даже для манипулирования массовым сознанием: преступностью пугают, желая получить еще больше денег и полномочий, якобы для борьбы с нарастающим валом правонарушений. Криминология всегда была лицемерной маской властителей, которые чаще других нарушают закон, не неся при этом никакой ответственности, и фактически являясь инициаторами преступности. Вы посмотрите, что творится в момент выборов: никакая ложь не смущает рвущихся к власти. И желающих исполнять социальный заказ, выдавая желаемое за действительное, среди наших коллег более чем достаточно.
       -- Всегда была, есть и будет проституция, причем не только физическая, но и интеллектуальная. Однако вы же не относите себя к числу тех, кто подтасовывает результаты ради корыстных интересов.
       -- Хотелось бы так думать. Но, к сожалению, очень редко когда власти нужна правда. Чаще происходит наоборот: готовы платить, лишь бы правда не выплескивалась наружу. Целые научные институты содержатся для того, чтобы постараться зарыть истину поглубже. Ведь так?
       Виктор Ильич промолчал. Возможно, потому, что сам был директором научно-исследовательского института.
       -- К тому же, -- продолжил Дмитрий, не получив ответа, -- научную деятельность я всегда рассматривал прежде всего как средство самопознания. Однако для многих наука просто способ заработать на жизнь, и эти люди готовы лгать, лишь бы не потерять работу. Из тех немногих, кого нельзя отнести к категории откровенных циников и продажных писак, большинство составляют те, для кого наука просто игра в проценты и цифры, которой можно забавляться всю жизнь.
       -- Ну, этим вы меня не удивили, -- спокойно возразил Виктор Ильич. -- Еще Шекспир сказал: весь мир театр, все люди в нем актеры.
       -- Но я всегда хотел открыть что-то новое, даже если это оказывалось давно забытым старым. Главное -- сделать это самостоятельно. Однако вскоре убедился, что новое знание, которое мы с трудом отыскивали и стремились подарить окружающим, никому не нужно. Люди скорее склонны поступать так, как им подсказывает свой собственный, пусть даже ограниченный опыт, нежели воспользоваться давно известной мудростью. Чужие ошибки никого не учат.
       -- И вас тоже?
       -- Да, наверно, и меня. Хотя, в отличие от других, я в большей мере хочу учиться, нежели учить.
       -- Вот видите. Значит, не стоит так переживать.
       -- Не стоит, но я переживаю. Дело в том, что меня всегда влекло к истине. Наука была для меня не целью, а скорее средством постижения той тайны, которая, как я теперь понимаю, сокрыта не вовне, а внутри меня. Я хотел познать себя, но чем более углублялся в предмет своих исследований, тем более убеждался, что природа социальных явлений лежит далеко за пределами сознательного и даже бессознательного. Каждый раз, когда мне казалось, что я близок к истине, она ускользала от меня, приобретая совершенно иной облик и заставляя все начинать сначала. Вскоре я убедился, что множество путей ведут к истине, но ни один из них не может помочь ее достигнуть. Не трудно было таким образом прийти к выводу, что наука не способна дать удовлетворяющего ответа на вопрос "Что есть истина", поскольку занимается собиранием разрозненных фактов, из которых получается мозаичная картинка, не дающая целостного видения. Это скорее мир, который нам представляется, но отнюдь не тот, который есть на самом деле. И вот однажды я подумал: зачем обманывать себя, ради чего, если меня интересует сама истина, а не звания и награды. Каждый раз, давая объяснение тому или иному феномену и делая выводы, я отчетливо ощущал, что это самообман, но не хотел себе в этом признаться. Я чувствовал, что всякое объяснение отрицает истину, потому что истина лежит не на уровне словесных объяснений, а гораздо глубже, в самой жизни, в нашем субъективном переживании. И как невозможно прозой выразить точность и объемность стиха, так и словами невозможно выразить всю глубину переживаний. Человеческий язык так беден, что даже самое совершенное слово есть лишь застывший слепок промелькнувшего чувства. Предугадать чувство столь же невозможно, как и предсказать форму расплавленного воска, пролитого в воду. Мне кажется, что существует нечто большее, чем наши разрозненные представления о вечно меняющейся истине. И это лишний раз доказывает ее неуловимость. Однако даже если на эмпирическом уровне истина в форме замеченных закономерностей никому не нужна, то тем более не нужна она в своих высших проявлениях -- в откровениях произведений искусства. Люди заняты своими проблемами, им не до истины.
       -- А сами-то вы не забыли, что являетесь моим аспирантом?
       -- Нет, конечно. Я ведь, знаете, буквально в последние дни перед случившимся пришел к поразительным выводам. Оказывается, молодежные группировки существуют и среди животных. Молодые особи, преимущественно мужского пола, объединяются в группы, чтобы противостоять диктату взрослых. Таким образом, появление и существование группировок молодежи есть результат целенаправленной деятельности взрослых по обособлению и отчуждению той части молодых людей, которые ратуют за изменение существующего порядка, претендуя на более значимое положение в социальной структуре. Я не особо удивился, когда узнал, что изучаемый нами феномен был попросту сфабрикован властями, для того чтобы контролировать ситуацию, а в нужное время списывать на молодежные группировки различные преступления. Влиятельные взрослые создают обществу врага в лице непримиримых юношей и девушек, не желающих приспосабливаться к устоявшимся традициям и быть конформистами. Молодые люди, выступающие против лжи и лицемерия, становятся чужаками в своей семье, в школе, в собственной стране, все более противопоставляя себя обществу и даже вступая с ним в открытый конфликт. Чувствуя невозможность бороться поодиночке, они объединяются в группировки, внушая страх обывателям, что придает подросткам ощущение собственной значимости. Вчерашние подростки еще не поняли и не разобрались, где правда, а где ложь, а потому остро нуждаются в жизненных ориентирах. Это-то и побуждает молодых искать истину, выступая против лицемерия общества, дезориентирующего их в мире. Возникающая агрессивность подростков проистекает от неприятия ими лицемерного общества, которое не может правильно сориентировать молодого человека в жизненной реальности, сохранив при этом его веру в усвоенные в процессе воспитания идеалы. Неприятие всего и вся и возникающие на этой почве конфликты с окружающими у молодых оттого, что, сохраняя привычное уважение к авторитету отцов, юноши и девушки люди видят, что в жизни нет той правды и той веры, потребность в которой они испытывают. Сталкиваясь с реальностью, молодые начинают понимать, что жизнь управляется по совсем иным законами, нежели те, о которых им рассказывали в школе и дома. Именно неприятие лицемерия взрослых порождает конфликты среди отцов и детей. Желание молодых жить по-своему и иметь свой опыт наталкивается на жесткий контроль со стороны взрослых, которые узаконили свои представления о действительности в форме общественных стереотипов и различных табу. Но невозможно самостоятельно жить по чужим представлениям, даже если они абсолютно правильные. Существует даже научная гипотеза, согласно которой люди расселились по земле благодаря нежеланию подчиняться чужому влиянию, стремясь во всем оставаться самими собой. Поиски истины перерастают в бунт, который подавляется с помощью таких известных приемов как семья, общественное положение, деньги.
       -- Но ведь власть отцов и сохранение традиций это не всегда плохо.
       -- Да, конечно. Но даже самый совершенный закон можно выхолостить и превратить в набор внешних ритуалов, а при необходимости использовать как оружие против бунтовщиков, желающих изменить мир к лучшему.
       -- Однако, согласитесь, не всякое новшество, равно как изменение веками выработанных традиций, идет на пользу.
       -- Возможно. Но меня в большей степени интересует, как и почему происходит отчуждение тех, кто хочет изменить мир к лучшему. И хотя они не борются за власть, однако на деле борются против власти.
       -- А почему вы думаете, что любая борьба против существующей власти несет людям благо? Не всякая изобличающая правда есть истина. Весь вопрос, какие цели ставят эти ниспровергатели лицемерных властолюбцев. Можно ли верить провозглашаемым лозунгам, если за ними скрывается откровенная или хорошо замаскированная демагогия, служащая средством прихода к власти? Очень удобно критиковать существующую власть, тем более что всегда есть недовольные. Но где гарантия, что новая власть будет лучше старой? Разве сохранение мира и стабильности не есть благая цель? Разве в традициях, как концентрированном опыте поколений, не сосредоточено лучшее? Молодежь часто стремится к ниспровержению основ, будучи неспособной отделить хорошее от плохого, а вечное -- от злонамеренных искажений и пороков, присущих любой власти. Молодые не имеют необходимого опыта и могут повторить старые ошибки, известные с давних времен.
       -- А мне кажется, история вообще никого не учит, потому что люди учатся не у истории, а прежде всего у самих себя. Я вообще не вижу во всемирной истории какого-либо смысла или, если хотите, не усматриваю прогресса. Насилия и войн не стало меньше, земля не становится краше, а жизнь миллионов людей в расчете на душу населения не становится лучше. Конечно, невозможно отрицать истории как некой связующей череды жизни поколений. Однако человеческая история это не есть постоянная смена революций и войн, а скорее непрекращающаяся борьба любви и ненависти.
       -- Я не замечал раньше, что вы интересуетесь историей.
       -- Всемирная история -- это прежде всего судьбы людей, и интересует она меня лишь постольку, поскольку помогает понять собственную жизнь в череде других жизней, которые были до и будут после меня. Однако можно ли представить историю как некую сумму миллиардов человеческих судеб? Нет, конечно. Даже квинтэссенция человеческой мудрости не позволяет понять этот сплав индивидуального опыта. Не есть ли история одна и та же жизнь в неповторимых вариациях, повторяющаяся миллиарды раз: рождение -- надежды -- разочарования -- страдания -- смерть?
       -- Прежде чем рассуждать о философии истории, нужно хотя бы изучить ее. Поэтому вначале необходимо посвятить жизнь научению, а затем осуществлению того смысла, который вы усмотрели для себя в истории человечества.
       -- Могу ли я вообще понять смысл истории, и что для этого нужно? Я или должен верить ученым-историкам, или должен предположить, что моя жизнь во многом похожа на жизнь миллионов людей, живших до меня. Я могу не верить историкам, но и не могу не верить себе, а потому выводы о прогрессе человечества, о том, господствует в мире добро или зло, делаю лишь на основе личного опыта. И этот опыт убеждает меня больше, чем пример тысяч других чужих жизней и чьи-то летописи. Я верю лишь в то, что созвучно моему собственному опыту. Но если я поверю историкам, это не сделает для меня более понятной жизнь миллиардов людей, живших до меня, а значит, и не объяснит цель моего рождения. Даже опытом своей жизни я вряд ли смогу измерить опыт миллиардов предыдущих жизней. Невозможно меньшим измерить большее, лишь предположив, что это однородные явления. Поэтому я убежден: только анализ собственной жизни может сделать понятным смысл истории, если таковой, в принципе, существует.
       -- Вряд ли возможно одной жизнью измерить всю историю человечества.
       -- Не измерить, но выявить вечное, как нечто повторяющееся в каждой человеческой жизни, по всей видимости, можно. Основной вопрос, которым мучается смертный человек с момента рождения, -- это проблема личного бессмертия, а в более общем плане -- представление о Вечности. К истории можно относиться по-разному: видеть в ней непонятное, труднообъяснимое, отдаленное по времени и труднопроверяемое описание чего-то чужого, или же извечное повторение все тех же проблем, которые были, будут и есть в твоей собственной жизни. Лишь во втором случае история делается доступной для анализа, а сам анализ является выражением потребности в осмыслении как нахождении вечного. Именно тогда индивидуальное существование становится не просто частью истории, но самой историей, ограниченной рамками временного отрезка под названием "моя жизнь". Тогда лишь собственная жизнь кажется не чем-то преходящим, но частью вечного, самой Вечностью, в которой нет ни времени, ни смысла, ни начала, ни конца, а лишь бесконечное неповторимое повторение вариаций одного и того же -- индивидуальной человеческой жизни. Понимание того, что вся история воплощена в твоей жизни, приводит к осознанию некой связи, в которой ощущаешь себя звеном в цепи бесконечного изменения. Все было, и все будет, и все неповторимо повторяется, и во всем этом присутствует некая закономерность. Это означает, что вся история сбывается в тебе и что тебе все дано, не хуже и не лучше, чем было до или будет после тебя. Важно лишь ответить на самый главный вопрос: в чем суть вечного в этом отрезке под названием жизнь, и что есть Вечность? К сожалению, мы привыкли мерить жизнь людей судьбами страны, тогда как нужно наоборот -- это история страны измеряется судьбами ее великих сынов.
       -- Значит, вы предполагаете наличие единой закономерности в кратком отрезке своей жизни и тысячелетней истории человечества?
       -- Безусловно, что-то общее есть. И на мой взгляд, это чувства.
       -- Чувства?
       -- Да, именно повторяемость неповторимых человеческих переживаний составляет вечное.
       -- Простите, не понимаю. Ваши рассуждения кажутся мне всего лишь попыткой чем-то занять себя. Естественное существование, подобное тому, как живут миллионы, более счастливое, чем бесконечная беготня в поисках смысла. Что вас больше беспокоит: прогресс человечества или личная обустроенность? Большинство людей предпочитают второе, и лишь очень немногие предпочитают мучиться в поисках смысла своего пребывания на земле. Разве я могу своей короткой по продолжительности и непредсказуемой жизни определить ход развития человечества? К тому же, если вы не видите смысла истории, то это не означает, что он отсутствует или его невозможно выдумать.
       -- Что толку рассуждать о смысле истории, если это не помогает разобраться в проблемах собственного существования? Совершенно естественно, что человек скорее соотносит собственную жизнь с мировой историей, чем ищет смысл истории в своем бытии. Эгоизм столь же естественен, как инстинкт самосохранения. Поэтому понятно, почему люди более заботятся о том, чтобы их жизнь становилась счастливее. Ведь только так они могут помочь и всему миру стать лучше. Невозможно заботится о мире, не заботясь о своих ближних. А заботясь о ближних, мы тем самым изменяем мир вокруг нас. И хотя в каждом человеке живет приоритет личного благополучия, нельзя не понимать, что невозможно быть счастливым, если рядом бедствуют ближние. Не в этом ли находится связь кратковременной жизни личности с тысячелетней историей мира? В конце концов, все сводится лишь к одному: мы свободны и счастливы, когда делаем окружающих людей счастливыми. И если трудно порой разглядеть прогресс человечества сквозь непрекращающуюся череду войн и страданий миллионов, то каждый из нас, вероятно, сможет, поразмыслив, ответить на вопрос: изменяется ли его жизнь к лучшему и становится ли она более свободной и счастливой? Мы можем быть свободны и счастливы независимо от мира, но счастье в мире -- зависит от нас. Таким образом, я пришел к выводу: прогресс человечества есть прогресс нашей собственной жизни. Изменить мир возможно, только изменив себя. А мир и есть то, что нас окружает --что мы видим и на что можем воздействовать.
       -- Вы заблуждаетесь, дорогой Дмитрий Валентинович, -- снисходительно промолвил Виктор Ильич.
       -- Возможно. Но мне кажется, что так называемый прогресс человечества всего лишь мираж, к которому мы, не замечая ничего вокруг и не задумываясь, стремимся. Разве цель прогресса в том, чтобы люди жили лучше, если имеется в виду прежде всего материальный комфорт? Если цель прогресса свобода, то ведь она не зависит ни от каких условий. Человек может чувствовать себя более свободным в тюрьме, нежели в собственном доме.
       -- Вы просто никогда не были в тюрьме, -- улыбнулся Виктор Ильич. -- Ведь не будете же вы отрицать, что наличие материальных благ делает нашу жизнь устроеннее, а деньги дают определенную независимость.
       -- Я вообще не буду спорить, поскольку истина рождается не в споре. Она просто существует, причем вне всяких дискуссий. Я только убежден, что свобода -- самое большое богатство и подлинное условие счастья. Конечно, каждый хочет жить лучше, но главное состоит в том, что он под этим подразумевает. Если имеется в виду рост материального комфорта, то это в лучшем случае тупик, а в худшем -- путь в пропасть. Если человек свободен, то он свободен независимо ни от каких материальных или политических условий. Он может быть свободен всегда и везде несмотря ни на что. А когда для свободы требуются какие-то условия, то это уже не свобода. Если хотите, свобода свободна! Потому что наличие условий предполагает и отсутствие таковых. Тот, кто ставит собственное понимание свободы в зависимость от обстоятельств, тот несвободен. Поэтому единственная цель познания -- это обретение свободы.
       -- Но ведь свобода не может быть целью человеческого существования. Она скорее средство. Не так ли?
       -- Вы правы, никакая власть не делает человека свободнее, потому что любая власть -- это несвобода. И для тех, кто этой властью обладает, и для тех, кто по наивности ждет от нее большей свободы. Свобода не даруется и не завоевывается. Тот, кто хочет быть свободным, свободен, и все.
       -- Так просто?
       -- И да, и нет. Истина проста, путь к ней сложен. Познание не самоцель. Представьте, что мы будем делать, если, скажем, в тридцать лет постигнем Истину? Что же дальше, умирать? Нет, конечно. Значит, не познание является целью человеческого существования.
       -- Но разве Истина не делает нас свободными?
       -- Мы можем догадываться о том, что есть Истина, но каждый знает, что такое свобода.
       -- Ну и как же вы ее понимаете?
       -- Свобода -- это ощущение приобретения, когда теряешь все! Однако вы правы, Виктор Ильич, свобода всего лишь условие. Человек рождается для счастья, а свобода, обретаемая в процессе познания, является первым и непременным условием человеческого счастья.
       -- Но ведь миллионы людей живут заботами об улучшении своего материального положения и при этом считают себя счастливыми.
       -- Мне кажется, такие люди находятся в постоянной погоне за счастьем, испытывая радость лишь в редкие минуты обретения желаемого. Потому-то многие из них справедливо полагают, что счастье это мгновения. Оно кажется неуловимым, поскольку люди гоняются за условиями счастья, хотя для того, чтобы быть счастливым, нужно просто освободиться от желаний. Не всегда успех это соответствие ожиданиям. Иногда это прямо противоположное. Но мы находимся в плену стереотипов, а потому полагаем, что счастье это когда исполняются мечты. Лежа здесь, я осознал, что никогда бы не мог назвать счастьем возможность оказаться в таком положении. Но попав сюда, понял -- это настоящая удача! Жизнь большинства людей -- погоня за миражами того, что они в данный момент называют счастьем. Нет счастья или несчастья, есть лишь наши оценки происходящего.
       -- Но согласитесь, за всю историю человечества тысячи, а может быть, и миллионы людей рассуждали о подобных вещах. Они, по всей видимости, тоже пришли к определенным выводам, которые считали полезными для потомков.
       -- Что мне до тех миллиардов людей, которые жили тысячелетия до меня и будут жить после? Каждому живущему человеку важен прежде всего тот временной отрезок человеческой истории, который составляет его жизнь. В нее не может уместиться весь опыт предыдущих поколений, ведь жизнь человека это как бы история, начатая сначала. Да, есть опыт предков, но я хочу сам разобраться, что в нем мне необходимо, а что нет. Ведь невозможно, на самом деле, жить, лишь реализуя чужие сентенции, даже если они принадлежат мудрецам. И опять же, не в накоплении знаний, а в их использовании заключен смысл познания. Иначе зачем нам новые открытия, если они не делают жизнь лучше? К тому же, если почитать древних мудрецов, написанное ими настолько совершенно, что, казалось бы, внедряй их рекомендации -- и жизнь сразу улучшится.
       -- Значит, вы не хотите прислушиваться к чужому жизненному опыту?
       -- Чужой опыт никого не учит. Сокровища мудрости лежат на книжных полках, а люди предпочитают руководствоваться лишь тем знанием, которое проверили на собственной шкуре. Разве мое краткое пребывание на земле, которое, вдобавок, может оборваться в любой момент, может вместить опыт всех предшествующих поколений? Нет, конечно. Я живу в условиях, при каких прежде никто не жил, а значит, чужой опыт мне мало в чем может пригодиться. Вся история человечества не в состоянии вместиться в одну жизнь. Но даже то, что укладывается в рамки моего краткого жизненного отрезка, вполне достаточно, чтобы, соотнеся свои обобщения с чужими взглядами на историю, увидеть и выделить главное, повторяющееся, вечное -- что было, есть и будет. Главным здесь является не чья-то философия истории, а история и философия своей собственной жизни. Когда я пользуюсь чужим знанием, это каждый раз эксперимент. Но чаще непосредственным руководством к действию служит собственный, пусть даже ограниченный опыт. Это лишний раз доказывает, что он важнее чужих правильных наставлений. Поэтому додуматься самому до извечной мудрости гораздо важнее, чем пытаться вычитать ее в чьей-то книге.
       -- Но если не учитывать опыт прошлых поколений, то никакой прогресс не будет возможен.
       -- А на основании чего я должен верить в прогресс человечества? Лишь доверяя историкам, пытающимся проанализировать столетние периоды? Но ведь их обобщения есть все та же вера летописцам и случайно дошедшим до нас отрывочным фактам. В этом доверии источникам ученые мало чем отличаются от меня, неискушенного человека. А если вдруг обнаружится рукопись двухтысячелетней давности, не имеющая автора, в которой будет бесспорно доказано, что, например, тело Иисуса Христа было спрятано учениками? Поверят этой рукописи или постараются забыть ее? Вся история построена на мифах, а значит, безусловно верить мы можем только собственному опыту. Вера в прогресс базируется на предположении, что некий прогресс существует. Единственно доступное достоверное знание -- это своя жизнь. Только собственный опыт является проверенным источником фактов для определения наличия прогресса и предположения о существовании смысла истории. Все остальное базируется на вере, что раньше было хуже, чем сегодня. Таким образом, философия истории есть всего лишь экстраполяция своего личного опыта и собственных представлений о жизни и прогрессе. Это обыкновенная житейская философия. А то, что понимают под прогрессом, есть не что иное, как все та же надежда, что моя жизнь изменится к лучшему. Но если она изменяется к худшему, то у меня не меньше оснований предполагать, что наступает Армагеддон.
       -- Вы просто пессимист. А я вот верю, что жизнь меняется к лучшему.
       -- Если что-то и меняется, то скорее условия жизни, ее внешняя сторона в форме технических достижений цивилизации. Содержание же бытия, составляющее переживания людей в процессе поиска ответов на вечные вопросы, их чувства и страдания, -- оно неизменно. Успехи цивилизации еще не все, равно как и культура составляет лишь пласт одного из отражений жизни. Есть что-то вечное в человеке, что позволяет нам сегодняшним представлять жизнь людей далекого прошлого. Если бы все дело было в культуре, то мы бы не смогли понять древних мудрецов, не зная особенностей их жизни. Но именно благодаря чувственному сопереживанию мы их понимаем. А все потому, что человек по сути своей неизменен.
       -- Вы что же, не верите в прогресс человечества?
       -- Сама идея прогресса есть цивилизованная форма веры в бессмертие или, точнее, цивилизованное понимание вечности. Но идея вечности и идея прогресса несовместимы, поскольку прогресс это некое линейное представление о реальности, тогда как Вечность можно уподобить замкнутой спирали, которую, как ни крути, не определишь, где начало, а где конец, где верх, а где низ. Трудно ответить на вопрос: существует ли прогресс, верить или не верить историкам. Определенно можно сказать лишь одно: то, что мы видим вокруг и что происходит с нами, более чем что-либо убеждает нас в том, как развивались события в давние времена, побеждает добро или зло, и способно ли что-либо победить, торжествует ли истина в борьбе с неправдой, и возможно ли вообще изменить жизнь к лучшему. Я убежден: история человечества заключена в нашей собственной жизни, и потому ответить на вопрос о сути всемирной истории можно, проанализировав окружающую действительность. Все изменения существуют прежде всего на уровне отдельно взятого человека. Человек и есть тот мир, который является масштабом, измеряющим мир окружающий. Каким будет мир, зависит от того, какой будет моя жизнь, сделаю я ее лучше или уничтожу себя. Таким образом, каждый конкретный человек задает прогресс или регресс человечества в целом. Весь прогресс человечества можно измерить тем, как меняется жизнь каждого конкретного человека. А потому убийство ребенка не стоит счастья всего человечества. Прогресс -- это не возрастание удобств, это свобода от удобств. Нет прогресса человечества, есть прогресс жизни конкретного человека. Из миллиардов конкретных жизней слагается развитие всего человечества. Мы не можем изменить весь мир, но мы в состоянии изменить собственную жизнь, тем самым повлияв на мир в целом. Примером тому служат великие люди. Осчастливить мир мы можем только сделав счастливой свою жизнь и жизнь своих близких.
       -- И какой же вы делаете вывод?
       -- Прогресс человеческого общества -- это иллюзия. Возможен лишь прогресс каждого конкретного индивида, заключающийся в его духовном совершенствовании. Это единственно реальное пространство для личности. Все остальное, в том числе время эпох, есть лишь отрывок пространства, захватываемый индивидуальной жизнью. Духовное самосовершенствование -- это личный неповторимый опыт, практически не связанный с чужими ошибками. Но если человек способен учиться на своих ошибках, то человечество повторяет их вновь и вновь. А все потому, что человечество это каждый конкретный человек. Духовный прогресс человечества слагается из духовного совершенствования отдельных личностей. То, о чем все так пекутся, осуществляется скорее в каждом конкретном человеке, нежели во всех сразу. Одним словом, прогресс -- дело индивидуальное!
       После долгой паузы Виктор Ильич сказал:
       -- В чем же лично вы видите счастье человеческой жизни?
       -- В том, что делает жизнь свободнее и радостнее одновременно.
       -- И что же это? -- тихо, как бы из вежливости, спросил учитель ученика.
       -- Каждый решает сам, поскольку универсальность истины отмечается в неповторимости путей к ней.
       -- Что ж, -- улыбнулся Виктор Ильич, -- я рад, что вы в прекрасной форме. Желаю вам поскорее выздороветь и все-таки защитить диссертацию. До свидания.
       Как только за Виктором Ильичом закрылась дверь, в палату вошел Женя.
       -- Нет, ты только посмотри, что они вытворяют, -- сказал он возмущенным тоном.
       -- Что там такое? -- спросил Борис, поворачиваясь в постели.
       -- Как это что? -- воскликнул Женя. -- Позор на весь мир! Просто кошмар какой-то!
       -- Что произошло? -- пробурчал Александр Иванович, не отрываясь от чтения газеты.
       -- Да он все об этом, -- сказал Саша равнодушным голосом. -- Чего ты так волнуешься, будто не видел этого раньше.
       -- Такое я вижу впервые, -- все тем же возмущенным тоном произнес Женя, стоя посреди палаты и ища понимания у присутствующих. -- Но как, как они могли? И это на глазах у всего мира! Нет, я не понимаю. Что хотите со мной делайте, не понимаю.
       -- Что ты удивляешься, -- равнодушно произнес Саша. -- Будто бы не знаешь: плевать они на нас хотели. Они не остановятся, даже если для этого понадобится расстрелять половину населения. Так было, есть и будет. Такова уж человеческая природа.
       -- При чем здесь природа? Это власть так на людей действует. Нет такого человека, которого бы власть не испортила. Дело в том, что, будучи наверху, можно хорошо жить за чужой счет.
       -- А я полагаю, что для некоторых людей обладание властью само по себе наслаждение. Но что еще важнее -- для многих это просто мечта. Мало кто в детстве не мечтал стать главой государства, но лишь для немногих это становится смыслом жизни. Цель добиться власти, а затем и удержать ее оправдывает любые средства. А разве ты не хотел бы стать самым главным?
       -- Я сумасшедший, что ли? Опозориться на весь свет, чтобы потом свои же дети возненавидели? По мне, лучше проживу в нищете, чем царствовать короткий срок, а потом не знать куда от стыда деться.
       -- Нет, что не говори, а есть среди них интеллигентные люди. Во всяком случае, с виду многие из них порядочные. А если судить по тому, что говорят, то вроде бы искренне хотят сделать благо окружающим.
       -- Для того, чтобы делать добро, вовсе не обязательно лезть во власть. Стремление достичь как можно большей власти, чтобы осчастливить как можно больше людей, это неправильное, я бы даже сказал -- извращенное представление о смысле жизни. Хотя, когда не удается изменить собственное бытие, хочется изменить мир.
       -- Но согласись, есть среди них и умные люди.
       -- Умный человек не полезет в политику, поскольку видит лучшее применение своим способностям.
       -- Но если умные и порядочные люди не будут нами командовать, то придут дураки или подлецы, и тогда уж точно жизни не будет.
       -- Мне кажется, жизнь определяется не властителями, а талантами. Талантливый человек не стремится в кресло администратора, поскольку может выразить себя в творчестве, тогда как правители лишь используют то, что создано другими людьми. Для кого власть только средство реализации благих намерений, тот никогда не опустится до недостойных приемов, ставящих под сомнение цель его прихода к власти.
       -- Раньше, когда мы не знали, было лучше. Предполагали, что наверху честные и умные люди. А когда иллюзии рассеялись, то обнаружилось, что правители напоминают тараканов в банке. Нет, что ни говори, а простые люди не лезут наверх. Они живут тихо и счастливо, не стремясь никому доказать, что они умнее или лучше.
       -- Грязные политиканы! Они готовы на все, лишь бы удержаться у власти, -- сказал Женя. -- А еще кричат о нравственности! Какая, к черту, нравственность, когда речь идет о власти?!
       -- Политика -- это аморализм в его крайних формах, который столь же рьяно прикрывается моралью, -- заметил Дмитрий. -- Я убежден, что политика -- грязное дело и что порядочный человек, даже если и пойдет во власть, искренне желая принести пользу людям, рано или поздно уйдет, как только увидит, с какой безнравственностью власть связана. Ведь соглашаться со злом, даже если оно неизбежно, значит самому стать безнравственным человеком. Если же уважающий себя человек не покинет свой властный пост, то необходимость принимать определенные решения заставит его искать компромисс между своими моральными принципами и безнравственностью политики. Власть -- это зло. А хождение во власть -- духовное самоубийство. Тот, кто это понимает, добровольно подает в отставку.
       -- Это ты чего-то замудрил. Все гораздо проще, -- сказал Александр Иванович. -- Политики всегда лишь прикрываются интересами народа, чтобы пробраться к власти, но как только становятся руководителями, так забывают об интересах тех, кто их выбрал. А все потому, что главное для правителей -- сохранение власти. Ведь если не сумеешь удержать власть, значит, не будет возможности и сделать что-то. Поэтому начальники думают прежде всего о том, как сохранить свои полномочия, а потом уже обо всем остальном.
       -- Я тоже так полагаю. Психология любого профессионального политика и чиновника такова, что он в своей деятельности все подчиняет интересам собственного выживания и продвижения. Чтобы понять тайный смысл запутанных действий властителей, нужно осознать, что все свои действия и реформы они проводят прежде всего в своих собственных интересах.
       -- А я считаю, что власть нужна уже потому, что необходимо бороться с внутренними, да и с внешними врагами.
       -- Неужели ты думаешь, что это простые люди воюют между собой? Ведь даже дураку ясно, что народ используют как пушечное мясо. Правители всегда решали свои проблемы с помощью нашей крови. И ненависть для этого разжигают, потому что просто так никто никого убивать не станет. Разве мало было в мире войн, причины которых трудно объяснить? Может даже сложиться впечатление, будто люди не хотят спокойной жизни, а потому и воюют. Что, например, мешает христианам и мусульманам жить в мире? Да ничего. Разве трудно жить дружно одной семьей представителям разных национальностей? Без проблем. Все эти межнациональные конфликты провоцируются властителями, их расчетами или ошибками. Ведь именно во время войны легче всего удержаться у власти, доказав необходимость своего правления.
       -- Но, согласись, надо же и с преступностью бороться?
       -- А откуда она берется, преступность? Разве преступниками рождаются? Нет, ими становятся. И если власти создают такой порядок, при котором одни грабят других, когда невыгодно или невозможно жить честно, разве не властители ответственны за нарушение закона? Они и законы издают для нас, простых людей, а вовсе не для себя. Ведь это они подталкивают людей к совершению преступлений, создав невыносимые условия жизни. Конечно, всегда есть исключительные случаи, когда преступления неизбежны. Но я полагаю, что сплоченное общество способно самоочиститься без физических расправ. Только властителям это не нужно. Им выгодно использовать преступность в своих политических целях, устрашать ею и тем самым доказывать необходимость усиления власти. Это тот же прием, когда пугают внешним врагом, готовым напасть на страну. Если врага нет, то его выдумывают и внушают людям страх. А все потому, что наличие опасного противника помогает властителям поддерживать миф о своей якобы неизбежной необходимости. Любая власть требует своего оправдания или объяснения. Война -- это всегда результат борьбы за передел власти и к тому же наилучший способ ее укрепления, поскольку именно в состоянии войны без диктатуры не обойтись. Так всегда было, есть и будет, когда в борьбе за влияние людей будут одурачивать, называя бойню межнациональными конфликтами, борьбой за суверенитет или обороной от агрессора. Войны, как и любые другие конфликты, происходят потому, что кто-то начинает считать себя лучше, обосновывая этим необходимость эксплуатации менее развитых народов.
       -- Нет, все дело в том, что рано или поздно сильные начинают главенствовать над слабыми. Может, кому и удобна демократия, а меня лично устраивает диктатура. Надоел беспорядок.
       -- Ты прав, всякая власть, всякий политический режим соответствует потребностям людей.
       -- Стрелять надо этих демократов!
       -- Но как же отличить их от не демократов?
       -- В особенности вешать тех, кто с бородой.
       -- Значит, и меня?
       Возникла пауза.
       -- Пусть лучше будет один правитель на земле, а то передеремся и перебьем друг дружку, власть-то деля. Может тогда только войн не будет.
       -- Брось, все равно драться будут, потому как примирить всех людей на земле невозможно -- каждый хочет быть лучше другого. Поддерживать мир можно только с помощью силы.
       -- Победить народы невозможно, но можно их объединить.
       -- Само по себе объединение благо, только где гарантия, что оно будет основано не на превосходстве одного над другим?
       -- Объединить людей может не сила меча, но идея. И только та идея завоюет мир, которая в наибольшей степени будет соответствовать представлениям большинства о справедливости. А -- справедливость это равенство, братство и любовь.
       -- Какое может быть братство, если сосед соседу готов глотку за пустяк перегрызть. Нет, справедливость -- это представления каждого о должном. Только перед угрозой глобальной катастрофы народы смогут объединиться.
       -- Нет, нужна идея, которая бы сделала всех братьями, общее дело, необходимое всем и каждому, как, например, защита окружающей среды. Людей соединяет не страх, а любовь.
       -- А я считаю, что самая большая трудность на пути к объединению -- это личная собственность. Потому что для большинства людей собственность -- это свобода и независимость, а также воплощение страха перед смертью и голодом, но что важнее -- выражение себя. Поэтому отказ от права владения для них означает потерю личности. Хотя лишь тот, кто сможет отказаться от права на собственность, только и есть личность, поскольку она -- личность, не зависит от вещественных атрибутов ее выражения.
       -- Ну, ты замудрил. Нужно ли вообще объединяться? Ежели я, к примеру, не согласен с вашей идеей, значит, должен буду подчиниться. А это уже насилие, лишение свободы выбора. Всех исправить невозможно. Изменяется каждый в отдельности сам. А захочет ли -- это его личное дело. Не может быть универсального рецепта. Ведь даже принимая лекарство, каждый по-своему вылечивается; иначе это были бы уже не люди, а машины. В сложном механизме трудно разобраться, а каково в человеке, который сам не знает, чего хочет. Навязывать общее для всех дело, даже тысячу раз полезное, значит убивать индивидуальность.
       -- Что же, по-твоему, важнее: интересы общества или личности?
       -- Общество с личности начинается и ее развитием измеряется. Каждый человек людям служить хочет. Но только добровольно, осознав, что с него все начинается, и что каждый отвечает за происходящее. Нужно, чтобы эта идея пришла ко всем, но через каждого! Всеобщее примирение вряд ли возможно. И дело не в цивилизации, не в прогрессе, а в природе человеческой, в психологии. Человек хочет быть одновременно и частью всеобщего, и принадлежать к особенным, при этом оставаясь самим собой. При всем желании человек не сможет полностью раствориться во всеобщем братстве людей, потому что он неповторимая индивидуальность. Так и с народами. Каждый народ неповторим, в каждой нации есть то бесценное, чего нет у других. Человек среди себе подобных хочет найти своих, чтобы не потерять себя. Объединиться люди, наверно, и смогут, а вот примириться едва ли.
       -- Почему же?
       -- А почему люди ссорятся, а иногда и убивают друг друга? Причины мировых конфликтов те же, что и ссоры двух влюбленных. Будет всемирное правительство, сохраняющее мир и безопасность на земле, но будут и убийства из-за ревности. И ничего с этим не поделаешь.
       -- Но почему? Почему?
       -- Наверно, потому, что каждый хочет оставаться самим собой, верить в свои идеальные мечты и надеяться, что когда-то они сбудутся. Человек не может без сказок. Сказки есть особая форма веры в лучшее, в исполнение своих желаний. Однако не все желания на пользу человеку. Человек никогда не перестанет верить, потому как иначе умрет! Вера душу жизнью наполняет!
       -- Я многое могу понять, -- сказал Женя, -- но как можно убивать ни в чем не повинных людей и при этом называть себя приверженцами свободы и демократии?
       -- Я бы тебе сказал, кто они такие, да ругаться не хочется. Это чистые оборотни. Они готовы назвать себя кем угодно, лишь бы пролезть наверх. Ведь они ничего не умеют делать, кроме как давать указания. А потому, чтобы прийти к власти и удержать ее во что бы то ни стало, любые средства для них хороши.
       -- Цель всегда оправдывает средства. Важно лишь, какая это цель! Тот, кто хоть однажды поступился своими нравственными принципами ради власти, тот уже сам никогда от нее не откажется.
       -- Лично меня больше всего возмущает, когда те, кто называет себя хранителями законности, призывают расстреливать ни в чем неповинных людей.
       -- Всегда страдают невинные.
       -- Сволочи, сволочи! Ведь для каждого очевидно, что этими бомбежками они пытаются лишь укрепить свою власть.
       -- Всегда убивали и будут убивать неугодных. И прежде всего тех, кто претендует на власть, будь то власть над умами или душами людей.
       -- Но меня возмущает, что при этом они имеют наглость объявлять, будто отстаивают демократию и свободу, цинично спекулируя этими понятиями. Кричат, что пекутся об интересах народа, и при этом расстреливают этот самый народ. Ты только сам посмотри.
       Женя уменьшил звучание магнитофона и включил телевизор.
       На экране возникло горящее здание. Всюду метались люди, слышны были разрывы бомб. Появилась надпись "прямое включение".
       -- Ну что, убедился?
       Это было непостижимо! Под аккомпанемент прекрасной музыки Моцарта люди убивали друг друга!
       Но самое ужасное для Дмитрия было в другом -- он лежал на кровати и смотрел на экран телевизора, а в это самое мгновение разорвался снаряд и находящегося рядом человека разнесло на куски.
       Вынести это было невозможно!
       Божественная музыка сопровождала уничтожение ни в чем неповинных людей. Показали искалеченного ребенка, который лежал весь окровавленный на больничной койке с оторванной взрывом ногой, трупы людей.
       Дмитрий почувствовал, что его сейчас вырвет.
       -- Нет, не могу на это смотреть, -- сказал он и выключил телевизор.
       В образовавшейся тишине продолжала звучать музыка бессмертного Моцарта.
       "Мир погубит равнодушие", -- промелькнула мысль.
       Резко стукнув по клавише "стоп", Дмитрий выключил магнитофон.
       -- Можно ли наводить порядок такой ценой? -- спросил он сам себя.
       -- Что же делать, если ничего не остается и приходится решать проблему таким образом?
       -- Нет проблемы, решение которой оправдывало бы убийство человека.
       -- А война?
       -- Война -- признак интеллектуального бессилия или коварства властителей. Таким образом они решают задачу повышения собственного рейтинга за счет чужих жизней. Властители, развязывающие войну, не любят свой народ, если они вообще кого-то любят. Ведь политиком, как и любым человеком, в конечном итоге управляет либо ненависть, либо любовь.
       -- А я знаю много желающих повоевать, причем все равно где и с кем, и даже не за деньги.
       -- Для таких людей война -- просто выход из жизненного тупика, способ избавиться от пустоты существования. Фактически это самоубийцы.
       -- Чем же тогда отличается убийство на войне от обычного убийства?
       -- На войне посылают убивать, обосновывая это государственными интересами. При этом солдат уверяют, что "с нами Бог" и что, мол, они находятся под защитой закона. Таким образом властители хотят избавить убийц от угрызений совести. Ведь убивают-то не они! Да и умирать приходится не им. Как себя оправдать, когда, сам того не желая, убьешь ни в чем не повинного ребенка?
       -- На войне как на войне.
       -- Да, все дело в цене. Вот только сколько стоит жизнь человека? И что является эквивалентом оценки? Разве можно человеческую жизнь оценить? Она бесценна!
       -- Все имеет свою цену там, где все продается и покупается.
       -- Для правителей она ничего не стоит.
       -- Что же это за весы такие, на которых определяют, справедливо или несправедливо платить жизнью невинного ребенка за чьи-то политические просчеты?
       -- Лес рубят, щепки летят.
       -- Однако вряд ли ты согласишься, чтобы этой щепкой была голова твоего сына или дочери. Я убежден, заповедь "не убий" -- не пустое установление, а некий закон, за нарушение которого обязательно придет расплата.
       -- Ну, а если на меня нападают и собираются убить? Разве я не имею право на самозащиту, даже если при этом умрет тот, кто покушается на мою жизнь?
       -- Никто не нападает просто так. Чтобы понять это, нужно вникнуть в мотивы и причины агрессивного поведения. Убийство часто -- всего лишь средство или отомстить, или заработать, или защитить себя. Причины такого поступка должны быть очень весомы, ведь убивая другого, человек убивает и сам себя. Никто не имеет права лишать жизни другое живое существо.
       -- Это я уже где-то слышал. Неужели ты будешь совестить того, кто тебя грабит или насилует?
       -- А что лучше, пострадать или совершить ответное, быть может, худшее насилие?
       -- Если на меня кто-то первым напал, то я буду защищаться, тем более что имею на это право. Если же кто-то убьет моего ребенка, то буду мстить, пока не добьюсь справедливости.
       -- Когда человек совершает преступление, его мало смущает наказание. Каждый поступает сообразно своему представлению о справедливости. Даже закоренелый убийца оправдывает свои действия, полагая, что совершаемое им убийство есть проявление справедливости. Самый кровожадный насильник имеет свои мотивы поступать так, как он поступает. А все потому, что редко кто считает себя хуже других.
       -- Так можно оправдать что угодно. Вон недавно один расстрелял ни в чем неповинных детей. Так что же, его тоже оправдать?
       -- Надо прежде постараться понять, почему он это сделал, где находится источник зла: в самом человеке или вне его? Достоевский не верил, что зло является нормальным состоянием людей.
       -- Это какой Достоевский? -- спросил Саша. -- Который в сборной по футболу играл? Теперь понятно, почему наши проиграли.
       -- Это Сатана всех путает, -- сказал Александр Иванович.
       -- Но ведь конкретное зло осуществляет человек. Лично я причины преступности вижу прежде всего в нарушении справедливости.
       -- Но ведь каждый понимает справедливость по-своему. Оттого и конфликты.
       -- Никто не пожелает себе зла. А потому не делай другому того, чего себе не желаешь.
       -- Тогда получается, "око за око, кровь за кровь"?
       -- Убивая другого, ты убиваешь себя, поскольку зло не исчезает, а всегда возвращается к своему источнику, даже если содеянного вначале не узнают. Поэтому, если не хочешь попасть в замкнутый круг кровной мести, ты должен простить. Но почему-то прощение воспринимается как проявление слабости. Возможно, преступность потому и существует, что люди, сами, придумывая для себя законы, всегда оставляют возможность их обойти.
       -- Нет совершенного закона.
       -- Есть.
       -- Это какой же?
       -- Тот, что внутри нас, по которому мы созданы. Только он может обеспечить справедливый порядок в интересах всех. Необходимо только, чтобы каждый имел то, что ему нужно, а не то, что ему хочется.
       -- А мне много что нужно.
       -- Единственное, что нужно всем -- это любовь.
       -- Опять ты о своем, демагог.
       -- Я убежден, справедливость существует. Справедливость -- это своего рода уравновешивание добра и зла. Содеянное зло, как и добро, никогда не исчезает бесследно. Скажем, сделал ты человеку приятное, он сделает другому, другой третьему, а этот третий, может быть, сделает приятное тебе. Точно также и со злом. Любая пролитая кровь не забывается. Расплата за содеянное зло всегда наступает, даже после смерти. И тогда оставленный греховный след на земле превращается в кару для детей. Любой тиран в конце концов становится жертвой творимого им беспредела, потому что всякому террору противостоит бесстрашие тех, кто ради торжества справедливости готов принять смерть.
       -- Но почему человек совершает преступления, даже когда у него есть все?
       -- Возможно, те, кто совершают преступления, считают себя в чем-то обиженными, раз они сознательно отвергли известные каждому общепринятые представления о добре. Я убежден, люди творят зло от отчаяния, оттого что не могут творить добро, или просто от обиды за нелюбовь и непонимание. Вряд ли нормальный человек испытывает радость при виде чужой боли. В человеческом организме существует инстинктивное неприятие убийства. Преступление -- это не произвольное установление властителей, а противоестественное природе человека и вредное общежитию людей.
       -- Но если жажда убийства это патология, то почему она возникла?
       -- В этом мало кто хочет разобраться. А потому зло твориться вновь и вновь. И никто, никто не хочет понять, почему человек совершает насилие, в душе желая любви. А ведь в любви нуждается каждый, причем более, чем в ненависти. Да и что такое ненависть? Это всего лишь невостребованная любовь, любовь, которая не может себя выразить. Люди заводят домашних животных, потому что хотят заботиться о ком-то, быть ласковыми и проявлять нежность. Им просто не хватает любви. Мало кто задумывается о том, что сама жертва часто провоцирует преступника на более тяжкое преступление, чем то, которое он готовился совершить.
       -- Дима, ты противоречишь сам себе. Ну, а на войне? Если не будешь убивать, то убьют тебя.
       -- А что тебе кажется легче: убить человека или умереть самому?
       -- Никто умирать не хочет.
       -- Но стоит ли цепляться за жизнь, покупая ее ценой подлости и предательства?
       -- Другой-то не будет.
       -- А вот я думаю, что мы живем не один раз. Наверно, в этом и состоит наше с тобой различие. Если жизнь дается несколько раз, то не просто же так, а для чего-то. Вот как ты думаешь, зачем?
       -- Я полагаю, что раз самое дорогое у человека -- его жизнь, то и все проблемы должны решаться с позиций ее наивысшей ценности. Ради жизни можно пожертвовать всем.
       -- Бросьте, просто своя дороже, чем чужая. В этом все и дело.
       -- Мне кажется, что ты, Дима, крайний индивидуалист. Живешь сам по себе, и наплевать тебе на весь мир, даже если рядом с тобой кто-то страдает. Ты любишь разглагольствовать, но никогда не поможешь ближнему.
       -- Единственное, что я могу сделать, так это умереть за него или принять на себя его страдания.
       -- Ты говоришь одно, а делаешь другое. Вообще, все твои слова расходятся с делами. Призываешь говорить правду, а сам неискренен.
       -- Зачем мне врать? Это неинтересно.
       В который раз Дмитрий столкнулся с ситуацией, когда ему не верили, при этом абсолютно не стараясь понять, каков он есть на самом деле.
       -- Бросьте вы, -- попытался примирить спорящих Саша. -- Нигде сейчас правды не сыщешь. Так что не стоит и пытаться.
       -- Почему же не стоит?
       -- Да потому что везде одна неправда. Сверху донизу.
       -- Но почему?
       -- Рыба, как известно, гниет с головы. Если наверху за правду готовы расстрелять, то чего ждать от тех, кто внизу?
       -- А когда правители вообще говорили правду? -- спросил Саша. -- В исключительных ситуациях, и то, когда это им было выгодно. А в остальных случаях всегда врали.
       -- Вся наша жизнь обман.
       -- Что верно, то верно. Вон, мы недавно выбирали какого-то депутата. Так чего он только не обещал! А как избрали, так он сразу же забыл обо всех своих обещаниях и стал делать все исключительно в интересах своих и тех немногих, кто его окружает.
       -- Нашему народу сколько ни обещай, ему все мало.
       -- Чего вы удивляетесь? Так всегда было и будет. Правители упиваются властью, а когда народ их свергает, удивляются, почему так произошло. Народ, говорят они, дурак, не понимает своего блага. Словно не мы же их и ставили у руля.
       -- Правильно говорят: чтобы понять, что из себя человек представляет, нужно дать ему власть. Во власти человек дуреет.
       -- Меня больше всего возмущает, что нас принимают за полных идиотов. Будто мы настолько глупы, что ничего не понимаем и не различаем бессовестной лжи правителей.
       -- В чем, в чем, а в этом ты абсолютно прав. Не понимаю только, сколько можно людей дурачить. Но что интересно, многие верят этой лжи и даже поддерживают действия правителей.
       -- А я считаю, народ все понимает, как ни стараются его обмануть; он достаточно умен, чтобы разглядеть ложь. Люди готовы терпеть вранье властителей только потому, что не хотят брать на себя лишнюю ответственность, ведь и в семье, и на работе забот хватает.
       -- Наш народ, к сожалению, не обладает достаточным образовательным и культурным уровнем и потому не может разобраться, кто есть кто. Он готов верить любой лжи, лишь бы не знать суровой правды.
       -- Не думаю. Народ -- он разный и в массе своей не так глуп, как о нем говорят, и уж конечно, не стадо, каким его пытаются представить. Это отдельные правители могут ошибаться, но не народ в целом, потому что народ -- это как река: им можно управлять, но невозможно исправить.
       -- Просто мы с правителями без конца играем "в кошки-мышки": они пытаются обмануть нас, а мы -- их.
       -- К власти должны приходить те, кто поможет людям найти лучший способ побыстрее преодолеть трудности. А в остальном народ своим умом проживет, только не нужно ему мешать.
       -- Я так полагаю, что власть -- это в конце концов борьба за деньги. А потому, чем меньше начальников, тем лучше. Вообще-то, можно и без них обойтись, если очень постараться.
       -- У нас народ власть не любит. Потому и голосуют не "за", а "против".
       -- А за что ее любить, власть-то? Порядка нет, законы не соблюдаются. За что кормить этих дармоедов? Они считают нас быдлом, потому что сами дураки.
       -- Нет, что ни говори, а руководители нужны, и они должны обладать большими полномочиями. Как же без этого? Только вот как определить, когда власть используется в интересах народа, а когда нет? По идее, руководителями должны избираться мудрые люди, а на деле ими становятся те, кто умеет лучше всех врать. Все обещают искоренить преступность. Это стало самой популярной ложью. Сами руководители врут, а тех, кто говорит правду, уничтожают всеми способами. Хотя, ради того, чтобы прийти к власти, правители иногда могут говорить правду, но только в своих интересах. Как только правда становится неудобной, так сразу начинают врать.
       -- Но кто-то же должен поддерживать порядок.
       -- А мне почему-то кажется, что если вдруг исчезнет цивилизованный порядок, тут каждый и проявит, каков он есть на самом деле. Сущность людей не меняется, да и сами порядки по существу все те же. Всегда властвуют сильные, слабые страдают, а умные предпочитают ни во что не вмешиваться.
       -- Но ведь если не будет порядка, тех же правил дорожного движения, то начнется черт знает что.
       -- А ты никогда не видел, что случается на перекрестках, когда ломается светофор? Некоторые водители стараются побыстрее проскочить, а другие уступают дорогу и ждут; одни наглые и нахрапистые, другие привыкшие уступать и прощать.
       -- Что же, по-твоему, законы вообще не нужны?
       -- Разве закон всегда справедлив? Или в каждом случае способен защитить добро? С давних времен праведник оказывается виновным, а хитрый и сильный остается безнаказанным.
       -- Не всегда.
       -- Брось, закон, как известно, что дышло, как повернешь, так и...
       -- Нет, закон только то, что непременно исполняется, как закон всемирного тяготения. Этим он и отличается от произвольного установления.
       -- Законы создаются людьми, и потому их можно обойти.
       -- Но только не тот, по которому мы созданы. Мне вообще кажется, что мир управляется иными законами, нежели те, которые мы выдумали. Люди в гораздо большей степени руководствуются в своих поступках нормами морали, нежели личными материальными интересами, и еще меньше интересами государства. Я даже считаю, что жизнь совершается не по приказам властителя, а по нравственным правилам, которые живут в чувстве каждого. Только мало кто из правителей это понимает. Власть не делает зорче, скорее ослепляет человека.
       -- А я лично за любую власть. Пусть хоть диктатура, лишь бы был порядок! Какая разница, кто правит? Главное, чтоб жить не мешали. Людям нужна крепкая власть, иначе будет разброд и шатания.
       -- Власть держится не на штыках, а на авторитете тех, кто управляет. Мудрый властитель тем и отличается от глупого, что практически никогда не прибегает к силе. Умные правители прекрасно понимают, что отношения с народом могут строиться либо на силе власти, либо на силе авторитета. А сила авторитета заключается в признании народом принимаемых властями решений. Никто исполнять чужую волю с желанием не будет, если в душе не согласится с проводимой политикой.
       -- Правильно. А потому, если народ считает такую политику нравственной, то принимает ее. Нравственность -- это мостик взаимопонимания между народом и властью, ведь их интересы противоположны. Единственный вариант успешной политики заключается в обретении согласия относительно средств достижения принятой всеми цели. Если этого нет, то для правителей остается единственный вариант -- обман, когда под видом справедливых решений втайне от народа вершится грязная политическая кухня.
       -- Пока политики озабочены поисками новых форм управления, народ мечется в поисках пропитания.
       -- Не знаю как вы, а я лично не могу спокойно смотреть, как дети падают от голодных обмороков, в то время как правители демонстрируют твердый курс в проведении реформ. Зачем нужны такие реформы, которые сопровождаются жизненными катастрофами людей? Стоит ли ускоренное развитие государства хотя бы одной преждевременной смерти?
       -- Если рассуждать в масштабах государства, то безусловно стоит.
       -- Разумом я полностью соглашаюсь с твоими логическими умозаключениями, но в душе что-то согласиться не может. Невозможно создать устойчивого будущего на костях умирающих сегодня и обеспечить процветание детей за счет преждевременной смерти отцов. Ведь в конечном итоге, если подводить баланс, все оценивается с позиций морали. Любая целесообразность забывается, если она достигнута ценой потери самоуважения. А потому всякое нарушение моральных норм есть худшее преступление. Счастье не может быть достигнуто ценою греха.
       -- Неужели кто-то может верить тому, что политики сделают твою или мою жизнь счастливой? Они обещают сделать жизнь лучше, но очевидно, что не для всех, и уж тем более не конкретно для меня. Слыхали, что сейчас пропагандируют? Нефть, золото, алмазы как вечные ценности. А в результате сплошной обман и откровенное мошенничество.
       -- Власть всегда покоилась на лжи. Суть любых рекламируемых реформ прежде всего в том, чтобы прийти к власти или сохранить власть. И здесь не гнушаются ничем. Настоящие политики умеют извлекать выгоду из любой ситуации, даже из собственного проигрыша.
       -- Недавно я слышал, как какой-то правитель вещал: материальное благополучие прежде всего, все остальное вторично. Обещал горы золотые, если выберут его и реализуют разработанную им экономическую программу.
       -- Против демагогии нет средства. Они просто не понимают, что не материальное создает духовное, а наоборот, духовное созидает материальное. Стимулом развития всех и каждого может быть не нажива, а только самореализация. Хотя, возможно, кому-то лишь наличие денег дает ощущение счастья, и он доволен, потому что о большем просто не подозревает. Я уверен, пока общество не будет иметь духовных ориентиров развития, никакого материального благополучия не будет. Ведь благосостояние -- это состояние благости! Не знаю, как вам, а мне совесть дороже богатства.
       -- Да кто сейчас живет по совести? Только слабоумные.
       -- Все живут по совести, даже если не осознают этого.
       -- Нет, что ни говори, а совесть -- она нынче не у всех.
       -- Есть у каждого. Вот только одни слушают и поступают, как она велит, а другие стараются заглушить ее или к выгоде своей приспособить. Вот, например, правители наши. Они или не понимают, или не хотят понимать, что реализация самых благих реформ не даст положительного результата, если не будет принята простыми людьми. И дело не в общественном устройстве, и тем более не в названии, а во взаимоотношении народа и власти -- пользуется власть авторитетом или нет. Пирамида государства рухнет, как только рядовые граждане, составляющие основание пирамиды, перестанут верить верхушке. Простые люди в своей повседневной жизни руководствуются прежде всего нормами нравственности, и потому результатом любых реформ должно быть в конечном итоге улучшение морального состояния общества. Никакое материальное процветание не стоит человеческих жертв! Народ не сможет простить правителям прежде всего преступлений морального порядка. Руководителям вообще не прощают то, что могли бы простить обычному человеку. Властителей оправдать гораздо труднее.
       -- Я вот в тридцать три писал президенту, а наткнулся на свой крест. Хотел как лучше, только никому оказалось это не нужно. Люди дураки. И первый дурак я сам! Сейчас мне уже сорок три и я устал. Пусть убьют лучше. Умереть легче, чем терпеть такое. Ударят по башне, и каюк. А тут еще ТВЧ. Нет, мужики, по мне лучше купить обойму и пострелять вволю. А потом кранты. Хоть убейте, не хочу жить в этой стране.
       -- И что это действительно за страна такая? Все у нас не как у людей. Словно жить не можем без революций и потрясений. Может быть, судьба наша такая?
       -- В России всегда боролись за власть ради самой власти, лишь прикрываясь недовольством народа и необходимостью реформ.
       -- Просто все реформы в России делались спешно, напролом, в попытке догнать передовые страны. Но у нас ничего не получится, пока мы будем просто догонять кого-то, копировать чей-то чужой опыт вместо того, чтобы строить свое, но с учетом уже совершенных кем-то ошибок. Нас толкают к обществу потребления, тогда как прогрессивные люди давно поняли необходимость перехода к самоограничению и приоритету духовного производства. Ведь счастье зависит не от количества вещей.
       -- А я знаю, как сделать всех счастливыми. Нужно так людей воспитать, чтобы никто не хотел брать больше, чем ему нужно. Тогда и наступит коммунизм. Лично мне все равно, что есть. Живем-то ведь не для того, чтобы жрать. А то некоторые мучаются проблемой: какой сыр из трехсот сортов выбрать на завтрак, а какой на ужин. Можно подумать, оттого что у меня нет автомобиля, я чувствую себя несчастным. Да, наоборот, меньше проблем. Чем ездить на машине, купленной за неправедно добытые деньги, лучше я буду пешком ходить. Для меня гораздо важнее жить по справедливости.
       -- О какой справедливости ты говоришь, -- ты в России родился, и этим все предопределено!
       -- А я все-таки верю, что существует Высшая справедливость, потому как если ее нет, тогда и надеяться больше не на что.
       -- Ты прав, физические потребности человека, при всей их внешней безграничности, насыщаемы. Действительно, зачем иметь несколько автомобилей? Достаточно одного хорошего дома и скромной дачи. Но самое главное -- можно и без этого обойтись, поскольку материальный комфорт автоматически не создает комфорт духовный. Счастье -- это ведь состояние души.
       -- А по мне, спокойная совесть дороже любых денег. Лично я в свободное время предпочитаю заниматься своими духовными увлечениями, нежели бесконечной работой по дому. И уж если начну, к примеру, рисовать, то лучше ко мне не подходи.
       -- Да, нет предела духовному совершенствованию. Ощущение правды и чувство любви существует как бы само по себе, независимо, а иногда и наперекор материальному комфорту.
       -- А что плохого в том, чтобы иметь много денег? По-моему, это не мешает, а только помогает.
       -- Говори о себе. Нельзя желать невозможного -- иметь много денег и быть свободным! Подлинная свобода приобретается не с помощью денег и не зависит от обстоятельств.
       -- Именно так. Спроси любого художника, когда он бывает счастлив, и он ответит -- когда занят любимым делом, когда реализует свои дарования, тем самым воплощая себя. Ведь что самое интересное: деньги, возникающие в результате продажи создаваемых творений, мало кого интересуют. Многие часто сами готовы платить, лишь бы иметь возможность заниматься любимым делом, которое приносит им ни с чем не сравнимое наслаждение.
       -- Но неужели невозможно, чтобы помимо радости творчество приносило еще и доход?
       -- Лично для меня творчество это отдушина. Иногда возьмусь рисовать или фигурки из дерева вырезать, так на душе легче становится. А когда все хорошо и нет проблем, то ничего вроде и не хочется.
       -- Я уверен, если посчитать, то в тех странах, где творчество поставлено на конвейер, в расчете на тысячу человек найдется меньше талантов, нежели у нас со всей нашей неустроенностью. Где дух задавлен денежным порядком, нет того чувства свободы, которое только и позволяет творить. Свобода духа -- это свобода без условий. Ведь чаще всего требования вдохновения приходят в противоречие с материальными расчетами.
       -- Почему?
       -- Возможно, потому, что источник вдохновения требует полной свободы и абсолютной независимости от материальных условий. Творец творит всегда и везде. И не всегда материальный достаток и комфорт наиболее благоприятные обстоятельства для созидания. Чаще бывает наоборот -- нужно подвергнуться лишениям, освободиться от всего, чтобы ощутить прилив вдохновения и стать доступным творчеству. Ведь оно требует самозабвения, награждая счастьем самовыражения. Поверьте, это ни с чем не сравнимое блаженство, когда творец воплощает то, чему сам служит орудием. Большего счастья в жизни нет!
       -- Тут я недавно прочитал одну книгу заграничную, в которой мне запомнились слова главной героини: Бог, говорит, мне свидетель, я скорее украду или убью, но не буду голодать. А по мне лучше голодать, чем совестью торговать. Нажива -- вот болезнь нашего времени!
       -- Это болезнь всех времен и народов.
       -- Наверно, ты прав. Но не всех людей. Каждому свое: кому честь, а кому желудок; один выбирает жизнь духа, а другой -- наслаждения тела. Лично для меня главное -- это возможность жить спокойно, тем более что любить можно независимо от политики. Дело не в том, что лучше -- демократия или диктатура, важно лишь, насколько приемлемы для меня отношения между людьми в данном обществе.
       -- Мне кажется, это только у нас такой бедлам. Живут же люди в других странах, и хорошо живут.
       -- Это тебе только кажется. Везде в принципе одинаково. И там, и здесь скандалы, разоблачения, один подсиживает другого, борются за власть не на жизнь, а на смерть; нигде не брезгают ни ложью, ни шантажом, ни убийством; везде одни эксплуатируют других. Только там, где правителям хватает ума не доводить народ до возмущения и делать все по возможности справедливо, там долгое время не существует потрясений, а люди более или менее хорошо живут.
       -- За все надо платить, в том числе и за экономическое процветание.
       -- Вот только чем? Нас не сможет спасти материальное благосостояние само по себе, поскольку это лишь средство духовного оздоровления общества. Но об этом молчат, потому что духовное совершенствование не связано с материальным комфортом. В тех странах, где дух раздавлен тисками прагматизма и поисками личной выгоды, в товар превратили даже духовную жизнь. Но понятия выгоды к Духу неприемлемы. Он не средство, а цель, ради которой можно пожертвовать всеми имеемыми благами, даже пойти на смерть.
       -- Бросьте, это правительство у нас такое. Может быть, каждый народ и достоин своего правительства, но только наше правительство недостойно такого терпеливого народа. В высокоразвитых странах такого бардака, как у нас, нет.
       -- А в каком плане они высокоразвитые? В плане техники? Но разве именно техникой определяется степень развития цивилизации? Нет, конечно.
       -- Но как же тогда отличить высокоразвитую страну от менее развитой?
       -- Мне кажется, не степенью технического развития, а скорее в плане свободы. Чем более свободен человек, тем более развито общество.
       -- А как ты думаешь, если бы вдруг мы смогли вступить в контакт с инопланетянами или обнаружили следы высокоразвитой цивилизации, то что бы нас более всего интересовало?
       -- Не знаю.
       -- Мне кажется, мы искали бы рецепт счастья -- как можно несмотря ни на что и при любых условиях быть счастливым.
       -- Наверно, нет другого более терпеливого народа, чем наш. Все терпим, терпим. Удивляюсь, как мы только живем.
       -- Привыкли.
       -- Нет, просто деваться некуда.
       -- А у меня такое ощущение, что бог просто забыл Россию.
       -- Проклял нас Господь за все прегрешения наших предков, за их богоотступничество.
       -- Но разве я виноват в том, что происходило до моего рождения?
       -- Все мы виноваты -- и жившие в прошлом, и живущие в настоящем. Тогда молчали, приспосабливались, и сейчас творим тоже самое. Осудив недавнее прошлое, мы тем самым предали наших отцов, перечеркнув их жизнь, которой они не без основания гордились. Они честно трудились и многие даже пожертвовали своей жизнью ради светлого будущего, то есть ради нас с вами. Но раз мы взяли на себя ответственность судить предыдущие поколения, значит, и сами будем судимы тем же судом.
       -- По-твоему выходит, каждый из нас, в том числе и я, должен отвечать за все, что было и будет. Нет, я с этим не согласен. Каждый должен отвечать за себя. Я же не Иисус Христос, чтобы принять на себя все грехи мира.
       -- Конечно, каждый прежде за себя отвечает перед Богом. Но он также отвечает и за живущих рядом. В этом-то и состоит особенность России, которая подает всему миру пример соборной ответственности, где все отвечают за одного, а один за всех. У нас никогда не найти виновного, поскольку виноваты все.
       -- Что вы носитесь с этой мессианской идеей! Никому не нужны наши эксперименты. Весь мир уже давно управляется с помощью денег. И это не мешает людям жить счастливо.
       -- Если это действительно так, то во главе мира станет не тот, кто велик духом, а у кого больше денег. Где все покупается и все продается, люди превращаются в марионеток, которыми можно манипулировать с помощью ценных бумажек. Если человечество объединится вокруг золота, то им будем править Сатана. Но спасет мир только любовь!
       -- Не знаю, как насчет всего мира, а вот то, что мы не имеем будущего, это наверняка. И самое страшное, не знаем куда идем. В нас нет веры, вот что главное, а потому и энтузиазма. Подъем же возможен только через сплочение вокруг идеала, принимаемого всеми.
       -- Вот уж действительно, хуже нет жить во времена перемен.
       -- Это замечательное время! От прежних кумиров освободились, и теперь каждый должен выбирать сам, обнаруживая свою истинную суть. Сейчас души людей проявляются, а тайна обретает свою плоть и кровь. Кризис же материального и политического порядка всего лишь предпосылка поиска новых идей, показатель грядущего духовного озарения.
       -- Что мы и делаем на протяжении всей нашей истории. Вот только ни к чему хорошему это не приводит. Вместо того, чтобы обустраивать Россию, все время спорим, как жить и для чего.
       -- Да, и еще в чем смысл жизни. Потому и живем плохо, что все время заняты поисками ответов на вопрос "кто виноват" и "что делать".
       -- Что делать, что делать -- деньги нужно делать!
       -- Ну, а виноват кто?
       -- Никто.
       -- А я полагаю -- все виноваты! Делать же нужно все по совести и по справедливости.
       -- Наша политическая неустроенность есть плата за непримиримость и нежелание жертвовать духовным ради материального комфорта. Мы не хотим приспособиться, а, проще говоря, продать свою душу. Нас никогда не удовлетворит ответ на вопрос "зачем", потому что нам больше нравится вопрос "почему".
       -- Ну, вот, опять стенка на стенку. Одни кричат, указывая на Запад, другие кивают на Восток, а третьи, как лебедь, тянут в небо, видя только там путь, достойный России. Живут же люди и на Западе, и на Востоке, и хорошо живут, не помышляя о мировом господстве.
       -- То, что препятствует так называемому "прогрессу", -- это наша духовность. Вся наша история есть непрекращающаяся попытка найти компромисс между рационализмом прагматичного Запада и мистицизмом философствующего Востока; компромисс -- который недостижим.
       -- Потому плохо и живем, что вечно кого-то спасаем: то Запад от татар, то Восток от Гитлера и Наполеона.
       -- А может быть, у России судьба такая -- спасать человечество. Мы вынуждены искать свой путь. Все человечество мучает вопрос: каким образом совместить материализм быта с запросами духа. Россия и представляет собой поле поиска наиболее подходящей материальной формы для духовного содержания. Мы и Запад и Восток одновременно, и потому для нас не может быть приемлемо то, что годится только для Запада или только для Востока. Это разные культуры и даже различные цивилизации. Совместить их, наверно, невозможно, нужно или выбирать, или идти своим собственным путем. На мой взгляд, судьба России заключается в поиске наиболее оптимального соединения потребности тела в комфорте с потребностью духа в свободе от материальных благ. Ведь в этом, по сути, и состоит идеал земной жизни -- привести в гармонию физические и духовные влечения. Вся история России представляет собой мучительную борьбу между западными доктринерами, видящими условие человеческого счастья в удовлетворении все возрастающих материальных потребностей, и между последователями духовных традиций Востока, полагающими, что истинное счастье не зависит от бытовых условий и заключено в отношении к действительности и связи с Вечным.
       -- Главное, чтобы люди были равные.
       -- Но как сделать равными неодинаковых, -- вот в чем проблема!
       -- Бросьте, только дураки равенства хотят. Мы изначально все не равны: один умнее, другой глупее, одна красивая, другая нет, я мужик, а она баба. Да и перед чем равенство?
       -- Перед Богом.
       -- Русскому человеку нужно не равенство, а равноправие, не свобода, а отсутствие неволи.
       -- Отсутствие неволи еще не свобода, а равенство прав при различных возможностях -- фикция, если, к примеру, один родился в богатой семье, а другой в рабстве. Разве голодному нужна свобода?
       -- Правильно. Не может быть свободы без частной собственности!
       -- Напротив, собственность это капкан для свободы.
       -- А на пользу ли вообще человеку свобода?
       -- Главное, это людей переделать! Так их перевоспитать, чтобы они не завидовали друг дружке, чтоб каждый работал по совести и брал не больше, чем ему нужно. Тогда всем всего хватит, и деньги не понадобятся.
       -- Натуру человеческую не переделать. Отсутствие взаимности в любви, ревность, зависть и ложь существовали и всегда будут существовать.
       -- Человек по природе своей собственник. Так и в Библии записано.
       -- Нет, Иисус говорил: отдай все и следуй за мной, и еще, что трудно богатому войти в царство небесное.
       -- Основа общества -- семья, а основа семьи -- наследство!
       -- Рано или поздно мир прекратит свое существование. Так стоит ли заботится о том, что ты оставляешь после себя, нужно ли стараться оставить наследство, которое неизвестно как будет использовано, возможно, растранжирено, ведь рано или поздно все исчезнет? Главное -- с какой душой уходишь, с каким состоянием сердца умираешь.
       -- А если загробной жизни нет?
       -- Может быть, желание оставить после себя что-то и есть подсознательное предчувствие того, что ты вернешься в этот мир, даже в иной форме, понимание, что ничто бесследно не исчезает.
       --В чем же тогда, по-твоему, заключается свобода?
       -- В праве каждого выбирать, как ему жить.
       -- Если ты не такой как все, тебе везде худо, потому как нормы поведения определяет большинство.
       -- Свобода от общества -- это иллюзия, до тех пор пока мы живем в нем.
       -- Свобода зависит не от общества, а от самого человека.
       -- Верно! Проблема не в общественном устройстве, а в натуре человека -- в нем борются жажда свободы и жажда денег, желания тела и требования духа, вера и страх, смерть и жизнь. Борьба идет даже не в мировом масштабе, а в масштабе всей Вселенной на уровне каждого человека. Воюют идеи за души людей! Но я уверен -- в конечном итоге победит духовный, а не материальный стимул развития, то есть самоотдача, а не нажива. Главное -- чтобы была справедливость и духовность!
       -- Согласен. Только надо еще добавить свободу, богатство и порядок.
       -- Глупость! Как вы не понимаете, что порядок покупается свободой, а духовность богатством. Что же такое справедливость, не знает никто!
       -- Справедливость это когда каждый имеет столько, сколько зарабатывает.
       -- А что делать с теми, кто не способен работать? Справедливость не есть равенство, как и не всякое равенство справедливо.
       -- Только когда каждый станет собственником, мы добьемся прогресса, потому что всякий прогресс возможен лишь на основе личной заинтересованности. Если человек не будет видеть своей выгоды, то никакое развитие невозможно.
       -- Весь вопрос только, в чем она. Обогащение может быть материальное и духовное.
       -- Надо чтобы было всем выгодно -- и себе и другим. Должен быть стимул развития, тогда появится и инициатива.
       -- Инициатива может исходить или из жажды наживы, или из потребности в духовном саморазвитии.
       -- Но невозможно ведь жить без денег!
       -- Почему же? Весь вопрос, что тебе нужно и чем ты можешь пожертвовать. Давно известно -- богатство губит дух, поэтому умные люди не тратят жизнь на накопление богатства, а мудрые избавляются от него. Есть только два пути -- жить телом или жить духом; третьего не дано. Но человечество как раз и мучается в попытках соединить желания тела и требования духа, свободу и необходимость.
       -- Человек не может любить всех, не может от своего Я отказаться.
       -- Раз ты так говоришь, значит, ты не познал, что такое любовь.
       -- Не о том вы спорите. Россия -- проклятая Богом страна. Никогда не будет в ней нормальной жизни. Была бы возможность, давно бы уехал. К черту такую родину, которая не может обеспечить нормальное существование для человека. Уж лучше бы нас завоевали.
       -- Неужели ради сытого рабства ты откажешься от независимости?
       -- Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Для меня где жить хорошо, там и родина.
       -- А что значит "жить хорошо"?
       -- Чтобы иметь мог все что захочу, чтоб я и мои дети жили в достатке; и не когда-нибудь, сейчас. Другой ведь жизни не будет. У меня такая позиция: мои жена и дети лучше всех. Жена меня никогда не бросала: ни в радости, ни в горе. И я хочу счастья для себя и своих детей, а на остальных мне наплевать.
       -- А для меня главное -- быть независимым.
       -- Так и я тоже. Но с не с пустым же брюхом о свободе мечтать. Нужно, чтобы в доме всего было с избытком: и поесть всласть, и развлечься. Чтоб о деньгах не приходилось думать.
       -- Так не думай.
       -- Как же не думать, если куда ни ткнись, везде деньги требуют.
       -- Тратить надо меньше, а значит, и желать.
       -- Так если я желать ничего не буду, так это значит -- мертвец я. А пока живу, то могу желания свои удовлетворять, и этим счастлив. Так что такой родины, как наша, мне не нужно.
       -- Дело не в том, хорошая или плохая у тебя Родина, важно то, что она ТВОЯ!
       -- Это евреи без конца баламутят Россию. Надо их всех выслать из страны, тогда, может, утихомирится. Русский народ давно бы справился со всеми трудностями, если бы ему не мешали чужие народы, слетевшиеся со всего мира, как мухи навозные. Если бы не евреи, то и революции у нас не было, и прочих смут вплоть до сегодняшнего дня. Ведь куда ни посмотришь -- кругом евреи. Они и есть самые настоящие враги русскому народу. Никто не хочет, чтобы мы вновь стали сильны, и потому всячески нам вредят.
       -- Пр?клятая страна. И почему я родился в этой забытой богом стране, а не где-нибудь в небольшом благополучном государстве?
       -- Каждый рождается там, где должен. К тому же, дело не в стране, а в состоянии души! Где ты счастлив -- там твоя родина!
       -- Вот я бы и хотел, чтобы у меня была такая родина, где бы я мог жить спокойно и счастливо.
       -- Все зависит только от тебя самого. Везде, всем и каждому дана возможность любить. И никуда не деться от себя. Где бы ты ни жил, везде для тебя, как и для всех, будет существовать одна проблема: как любить, когда не любят тебя, и как отвечать на чужую любовь, когда не любишь сам. В конце концов, дело не в том, где ты родился, а как ты прожил свою жизнь.
       -- Но прожить бы я смог иначе, если бы родился в нормальной цивилизованной стране, где соблюдаются законы и существует элементарный порядок. А у нас нет ни порядка, ни законности.
       -- В России всегда жили не столько по писаному закону, сколько по нравственному чувству. И вообще, Россия -- это одно большое чувство. Она -- как мировая душа.
       После этих слов как-то разом все смолкли, и в неожиданной тишине Дмитрий различил раздающуюся в коридоре иностранную речь.
       -- Сюда, пожалуйста, проходите. -- Это был голос Марии. -- Здесь у нас тяжелобольные.
       Дверь распахнулась, и в палату вслед за Машей вошли двое парней в черных костюмах и белых рубашках с галстуками.
       -- Знакомьтесь, -- сказала Мария, обращаясь к находящимся в палате. -- Это зарубежные миссионеры. Они пришли поздравить вас с рождеством и вручить подарки.
       -- Зраствуйте, -- на ломаном русском языке произнес один из них.
       -- Крисмас! -- сказал другой и положил на тумбочку Дмитрия какие-то брошюры.
       Пока миссионеры подходили поочередно к каждому и вручали пакетики и брошюрки, Дима сразу необъяснимым образом выделил одного из парней, глаза которого словно светились. Глядя на него, Дмитрий испытал странное чувство узнавания, сказав про себя, что человека любви видно сразу -- он весь излучает доброжелательность.
       -- Если не возражаете, мы бы хотели получить откровенный разговор и немного рассказывать о нашей церкви, -- проникновенно произнес тот из миссионеров, кого Дмитрий уже назвал "своим".
       -- Искренним нужно быть со всеми, откровенным только с собой, -- сказал Дмитрий и указал на стул, стоящий рядом со своей кроватью.
       -- Присаживайтесь, пожалуйста. Как вас зовут?
       -- Кристофер, а моего напарника Дэн.
       Кристофер прилично говорил по-русски, и это значительно облегчало общение.
       На руке посетителя Дмитрий заметил кольцо с надписью "choice the right", и поскольку все находящиеся в палате молчали, спросил:
       -- А в чем, собственно, цель вашего посещения?
       -- Цель нашей миссионерской деятельности помогать людям прийти к Христу, -- ответил Кристофер, глядя Дмитрию прямо в глаза. -- Если даже одному человеку мы поможем приходить к Христу, то можно будет сказать, что наша работа будет выполнена. И большая радость будет его встретить в царстве небесном.
       -- Но ведь царство божие внутри нас есть, -- спокойно возразил Дмитрий.
       -- О, вы не правильно понимаете Библию, -- сказал Кристофер.
       -- Однако там ясно написано...
       -- Это плохой перевод. Я читал другой перевод, и там эти слова приобретают совершенно иной смысл. Царство божие не внутри, а среди нас. Сейчас мы делаем новый перевод священного писания. Например, распятый на кресте рядом с Иисусом разбойник говорит: "Это поистине Божий человек, дитя Бога!" А Иисус ему отвечает: "Если ты так чувствуешь, то ты в раю, то ты дитя Божье".
       -- То есть Спаситель называет сыном Бога и разбойника, у которого еще осталось чувство любви к ближнему? Значит, обещанный рай реально состоит из чувства любви. Но об этом же говорил и Ницше, определяя царство божие как состояние сердца.
       -- Царство небесное это не один человек, это все мы вместе, и оно возможно, когда члены нашей церкви все вместе соблюдают заповеди божии, стремятся совершенствоваться. Один человек не может себе делать все. Это как ветка дерева. Человек не может один совершенствоваться. И в отношении тебя я хочу, чтобы ты вместе с нами был царство божие. Я хочу помогать вам прийти к Христу. Другая цель ничего не стоит.
       -- К сожалению, я уже сталкивался с представителями различных церквей, которые пытались использовать мое доверие в своих интересах.
       -- Вы мне не верите? Тогда посмотри в глаза.
       Дмитрий взглянул в глаза собеседнику и долго неотрывно смотрел в них, ища узнавания.
       -- К чему же в конечном итоге я должен прийти?
       -- К Христу. Это все. Больше ничего не требуется. Мы должны выполнить заповеди Христа, чтобы вернуться к нему. Это наша цель. Моя цель помогать людям прийти к Христу.
       -- Я считаю, что человек начинается не с совершенного самосознания, а с принципиального поступка!
       Кристофер вынул авторучку, написал что-то на клочке бумаги и протянул ее Дмитрию.
       Там было всего два слова -- Иисус Христос.
       -- Спасибо, -- сказал Дмитрий и спрятал бумажку в тетрадь. -- Я сохраню ее.
       -- Поздравляем вас рождеством.
       -- Но мы празднуем рождество позднее. Впрочем, так ли важно, кто когда празднует. Это все условности, которые не должны разъединять нас. Вот и крест у вас католический, а у нас православный. Но ведь не на таком кресте распяли Иисуса.
       -- В нашем учении сказано -- вера есть надежда на то, чего мы не видим. А потому не возражайте только потому, что вы не видите. Ибо вы не получите доказательств до того, как ваша вера не обернется испытанием. Вера -- это ожидание осуществляемого.
       -- Я бы сказал иначе, это осуществление ожидаемого. Но вы правы, вера стоит всех земных благ, -- спокойно произнес Дмитрий, чувствуя, как внутри его растет необъяснимое желание оппонировать. -- Но в чем практический смысл веры? Стал ли я лучше жить оттого, что верю? И зачем мне надо верить?
       -- Вы хотите денег получить от веры?
       -- Человек стремится к лучшей жизни, и все что он делает, он делает для того, чтобы ему стало лучше.
       Дмитрий испытал страстное желание раскрыть как можно глубже своего собеседника и понять, что скрывается за этим миссионерским мундиром.
       -- У вас очень дорогие часы, -- заметил Дима как бы невзначай.
       -- Это подарок отца, -- смутившись, ответил Кристофер и тотчас спрятал часы под манжет рубашки. -- Но если бы у меня кто попросил, я бы сразу отдал. Не должно быть ничего, чего нельзя было бы подарить. Нужно жить щедро и не ждать благодарности за добро.
       -- Но ведь и не следует ждать, когда видишь, что человек нуждается. Вот я лично не знаю, что мне делать с обществом, которому я не нужен. Подскажите, как жить в надежде?
       -- Мы надеемся, что Бог существует, мы надеемся, что мы можем жить с ним, и мы надеемся, что он помогает нам. Когда мы надеемся, мы можем верить. Когда мы проявляем нашу веру через наши действия, то получаем знание.
       -- Правильно ли я понял, что надежда, по-вашему, -- это предположение, а вера -- это знание? Если мы надеемся на Бога, то он может и не помочь нам, но если верим, то обязательно поможет.
       -- Вы правильно сказали.
       -- Но почему тогда Бог посылает зло и несправедливость?
       -- Он не посылает. Он разрешает. Он предлагает нам выбирать между добром и злом.
       -- Но почему же праведник всегда страдает, а невиновный осуждается, как Иисус Христос? Почему Бог допускает зло?
       -- Потому что иначе у нас не было бы свободы выбора. Но праведникам он помогает.
       -- Почему же зло торжествует, тогда как добро лишь изредка побеждает?
       -- Покаяние нужно всем, даже если от него отказываются.
       -- Можно простить того, кто совершил грех по недомыслию. Но как простить того, кто совершает зло сознательно? И должно ли быть наказание такому человеку, даже если я простил его?
       -- Руководствуйтесь не чувством мести, а чувством справедливости.
       -- Но разве справедливость не подразумевает наказания за намеренно содеянное зло?
       -- Первый раз вы должны простить, и второй раз вы должны простить. В третий раз Бог дал вам возможность делать так, как положено по справедливости и по закону. Но если вы и в третий раз простите, то вы получите благословение в сто раз больше.
       Незаметно в палате остались только Дмитрий и Кристофер с напарником.
       -- Я хочу простить так, чтобы человек понял смысл моего прощения, чтобы он осознал и раскаялся, -- сказал Дмитрий. -- Своим прощением я хочу объяснить, что человек поступил неправильно. Я должен прощением научить его, что так поступать нельзя. То есть я хочу сказать, что за верой скрывается знание. Человек хочет верить осмысленно. Если человек не понял, значит, мы его плохо простили. Вот вы объясняете смысл прощения -- почему простили и для чего. Я, например, должен простить свою жену, и я ее простил. Но этого мало! Она не понимает, почему я ее простил, не понимает, что поступила плохо. Но самое главное, она не осознает, почему сотворила зло. Иисус простил, ничего не объясняя. Но как простить, чтобы человек понял, что он совершил грех, чтобы осознал, какой неправедной жизнью он живет?
       -- Если вы знаете ответ, то скажите мне, -- сказал Кристофер, взглянув в глаза Дмитрию. Это был настолько проникновенный взгляд, что Дмитрий несколько смутился.
       -- Мы не сможем человека наказать. Наказание имеет смысл только в том случае, если человек понял, раскаялся и точно знает, что больше никогда не повторит содеянного. Никто не сможет наказать человека так, как он сам себя накажет, и никто не сможет его обвинить и простить так, как он сам себя простит. Значит, нужно создать такие условия, чтобы человек понял сам, что он был не прав. Надо создать ему такие обстоятельства, чтобы он самолично исправил зло, которое сотворил.
       -- Я вам дам ответ, почему несправедливость на земле. Потому что несправедливы мы! Те, кто верит в Бога, они получают награды на небе. Вам лучше получить награду здесь, чем вечные награды там?
       -- Нельзя ничего откладывать на другую жизнь. Вот вы мне говорите: купи лотерейный билет и выиграешь миллион, может быть. Вы люди заинтересованные, а потому верить вам трудно. Но человек верит в то, во что хочет верить. Если ему нужна вечная жизнь, он поверит в нее, а если не нужна, то никогда не поверит и не будет стараться заслужить.
       -- Если вы верите в то, что есть вечная жизнь, что будете делать, чтобы подготовиться к ней?
       -- Если я верю, то мне не надо готовиться к вечной жизни, поскольку я должен не просто отбыть срок земного бытия, а выполнить свое предназначение. Отработать я должен в этой жизни, отработать!
       -- Это и есть подготовка. Но что вам нужно сделать? -- все более настойчиво спрашивал Кристофер.
       -- Я хочу знать, как помочь тем, кто не хочет верить.
       -- Мы не говорим о других, мы говорим о вас.
       -- А я такой же, как все. Твоя задача -- помочь сомневающимся и желающим верить, а моя -- помочь тем, кто верить не хочет.
       -- Как же вы можете помочь другим?
       -- Если я найду доказательство для себя, то смогу поделиться с другими. Но если я сам не знаю и не верю, то как же я смогу убедить сомневающихся? Людям нужно знание, нужны доказательства, а не призывы верить кому-то или во что-то. В основании Духа лежит знание, а с помощью веры оно открывается. Вера должна нести знание, поскольку человеку необходимы доказательства.
       -- Вы думаете, что вы можете давать это знание?
       -- Не знаю, -- уклончиво ответил Дмитрий.
       -- А я знаю, что вы этого не можете, -- категорично заявил Кристофер.
       -- Почему же?
       -- Так же как и я не могу давать вам доказательства.
       -- Люди всегда видели, но не верили, потому что хотели доказательств. А доказательство это то, что может на себе проверить каждый. Ведь если я задаюсь этим вопросом, значит, это желание откуда-то взялось.
       -- Вы можете сами найти доказательство, но не можете давать доказательства.
       -- Но даже если дам, мне все равно не поверят. Жизнь живого человека убеждает гораздо больше, чем книга о его жизни.
       -- Я не понимаю, о чем вы говорите. Почему вы говорите о других неверующих? Можем ли мы помочь другим, если сами сомневаемся?
       -- Если сомневаемся, то нет. Дело в том, что очень просто работать с тем, кто верит или хотя бы сомневается. А ты попробуй убедить тех, кто не верит и не хочет верить, -- как Христос обращался к неверующим, которые распяли его. Обращаться надо прежде всего к тем, кто творит зло и не хочет помогать другим людям, а не к тем, кто жаждет делать добро.
       -- Но если мы стараемся понять без помощи Бога, то ничего не получится. Наш учитель тоже долго искал и не удовлетворился ни одной церковью. Тогда он сам спросил у Бога, как это сказано в Евангелии.
       Кристофер раскрыл Новый Завет и стал читать.
       "Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, -- и дастся ему. Но да просит с верою, ни мало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой; Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа. Человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих".
       -- У меня такое ощущение, -- сказал Дмитрий после того, как Кристофер закрыл Евангелие, -- что когда ты цитируешь, словно происходит разрыв веры и знания. Лучше говори о том, что лично чувствуешь, что ты сам пережил. Для меня это будет гораздо большим свидетельством, нежели многочисленные цитаты чужого учения. Иногда мне кажется, что Иисус не хотел, чтобы слова его цитировались как догма. Потому он и упрекал тех, чьи уста лишь проповедовали учение, поскольку сердца их были далеки от истины.
       -- У нас есть определенные правила: во-первых, священное писание, во-вторых, рассказ, в-третьих, личный опыт, в-четвертых, личное свидетельство.
       -- А для меня прежде всего важен личный опыт, потом священное писание и лишь затем свидетельство. Потому что если у тебя нет своего чувства, ты вряд ли сможешь кого-либо убедить. А по книжке я и сам могу прочитать.
       Решив перейти к главному, Дмитрий спросил:
       -- А в чем, по-вашему, смысл жизни человека?
       -- В том, чтобы получить физическое тело и здесь на земле совершенствоваться физически и духовно. Для того, чтобы вернуться к Богу. Каждый из нас получает награду по нашим делам и поступкам.
       -- Значит ли это, что и вы, миссионеры, ждете награду за свои дела?
       -- Это не значит, что я хочу получить награду, но это значит, что я не хочу получать наказание. Я боюсь, что не буду жить с Богом. Если мы сами неправедны, то Бог не может нас приблизить к себе. Я не могу сидеть один, читать священное писание и молиться. И при этом ждать от Бога благодати. Это не есть правильно. Если я не помогаю другим, то не исполняю своей ответственности здесь.
       -- Ты мне помогаешь словом, но веры от этого почему-то не прибавляется. Я хочу понять, почему люди со времен Христа нисколько не изменились, и все, что говорили святые апостолы-евангелисты, целиком и полностью относится к современным людям? Получается, что прогресса нет.
       -- Не скажу, что прогресс нету. Каждый человек важен. А сейчас последователей нашей церкви уже восемь миллионов.
       -- Я хотел сказать, что люди по-прежнему не выбирают любовь. И если Иисус Христос придет вновь, то люди скорее всего вновь обрекут его на смерть. Вот как ты думаешь, почему люди Христу предпочли Варавву?
       -- По истории, Варавва был воином, и люди думали, что он сможет помочь им больше, чем Христос. Люди полагали, что Иисус много мешает людям. Они не поняли, что Иисус Христос дал им вечную жизнь, а Варавва лишь временную.
       -- Но если бы нечто подобное произошло сейчас, то я полагаю, люди бы сделали такой же выбор.
       -- Наверно. Но мы не можем заставлять верить в Христа. Мы не можем не позволять свободу выбора. Нашего учителя тоже вначале подвергали гонениям, не верили ему.
       -- Тогда почему я должен сразу поверить в вашего учителя?
       -- Если вы не верите, то спросите у Бога, истинна ли на наша церковь и был ли наш учитель пророком Господа.
       -- Если истинна только ваша церковь, значит, правы только вы. Не есть ли это монополия на истину?
       -- Когда другие церкви и религии помогают нам объяснить праведную жизнь, мы можем взять отовсюду все хорошие слова. Все мудрецы и просто умные люди помогают нам понять себя. А поняв себя, мы сможем понять, где мы перед Богом. Мы должны верить в другие книги, но в основном только в Евангелие Иисуса Христа. Мы можем использовать другие книги, чтобы укреплять наши знания.
       -- Правильно ли я понял, что другие церкви существуют как подготовительные школы для того, чтобы вступить в вашу истинную церковь?
       -- Другие церкви учат неправильным принципам. И это мешает людям. Я думаю, что все другие церкви, не скажу, что от Дьявола, но они не от Бога. Но когда люди думают об этом, они сами решают искать истину, и это хорошо. Другие церкви не могут делать обряды, не могут получить живое откровение от Бога. Я знаю, в это не очень просто верить, но я знаю, что это правильно.
       -- Каждая церковь считает, что именно в ней Господь, а все остальные не от Бога. Это приводит к спорам, нетерпимости, конфликтам, а, в конечном итоге, к войнам. Только из-за того, что кто-то считает себя от истины, а всех остальных неверными, люди начинают убивать друг друга. Мне кажется, Бог не различает цвета знамен, под которыми творится добро. Если я признаю Христа как Духа Истины, то тогда и в вашем учении проявляется дух истины. Он везде! И прежде всего в том, кто жаждет познать и совершенствоваться. И в вашем учителе тоже. Но если кто-то скажет, что Истина только в одной церкви, значит, он отрицает Дух Истины. Не может быть, чтобы одна церковь была истинна, а другая нет.
       -- Если вы хотите узнать, что наша церковь истинна, вам надо знать что у нас есть живой пророк, что у нас есть священство и что наша святое писание истинно. Тогда вы узнаете, что наша церковь единственная истинная церковь. Надо молиться. Молитва это знак смирения. Когда мы не молимся, мы думаем, что мы знаем больше, чем Бог.
       -- Однако любому человеку нужны доказательства, -- провоцирующе произнес Дмитрий.
       -- Спроси Бога. Если сомневаешься, спроси у Бога, -- все более горячась, сказал Кристофер. -- Я так уверен, что он отвечает тебе. Спроси, и он ответит тебе, что церковь наша истинна.
       -- А я согласен с этим, -- спокойно ответил Дмитрий, восхищаясь той порывистой искренностью, с которой говорил Кристофер, и все более пленяясь блеском его карих глаз. -- Она истинна, так же как и другая церковь. Но нет и не может быть, чтобы одна церковь была истинной, а все остальные не таковые. Если, к примеру, ваша церковь говорит, что надо крестить так, а православная церковь учит иначе, то разве от этого пропадает смысл обряда крещения?
       -- Это может делать только тот, кто имеет власть от Бога.
       -- У меня отвращение ко всякой власти. Я признаю не авторитет власти, а власть авторитета. Власть подчиняет человека, тогда как авторитет управляет только по взаимному согласию.
       Дмитрий почувствовал, как интерес к нему молодого миссионера начинает угасать, и про себя подумал: "Он понимает, что вряд ли удастся завербовать меня в свою церковь".
       -- Может быть, власть не очень хороший перевод, -- попытался уточнить Кристофер, заглядывая в словарь. -- Авторитет от Бога более правильно.
       -- Слова разные и смысл разный. Власть -- это контроль с помощью силы, тогда как авторитет предполагает исполнение по убеждению.
       -- Когда я говорил "власть", я имел в виду авторитет священства. Я просто не знал, что имеется другое значение этого слова. Если мы используем священство не правильно, то мы используем власть, но не авторитет. Мы не можем использовать власть без авторитета.
       -- Если я принимаю священство как авторитет, то он действует как власть. А власть это всегда насилие, тогда как авторитет основан на согласии и добровольном подчинении.
       -- Власть можно использовать правильно и неправильно. Авторитет только правильно. Если мы используем авторитет правильно, то у нас есть власть, если неправильно, то власти нет.
       -- Мне кажется, что Бог разрешает власть не как насилие, но как авторитет. Если я не признаю авторитет власти, то силы ее надо мной нет. Но если я не признаю власть как таковую, то это не значит, что я выхожу из-под ее влияния. По всей видимости, авторитет священства, о котором ты говоришь, предполагает обладание неким знанием.
       -- У нас авторитет не только оттого, что мы много знаем, а оттого, что мы получили это от Бога. Человек может получить священство, но может упасть и не обладать больше авторитетом.
       -- Знаешь, Кристофер, скажу тебе правду: я хочу понять, в чем суть твоего авторитета и что именно ты знаешь больше моего. Приходилось ли тебе подвергаться соблазнам и выбирать не веру, а что-либо другое?
       -- Да. Но когда я грешил, я не думал о прощении моих грехов. Я не надеялся на прощение.
       После этих слов, Дмитрий выжидающе посмотрел Кристоферу в глаза и осторожно произнес:
       -- Мне кажется, есть вопросы, на которые существует только один ответ. Я имею в виду, что когда верующий человек грешит и сознает, что поступает неправедно, он, между тем, надеется на прощение.
       Кристофер слегка покраснел.
       -- Наверно, тогда да, -- сознаваясь в неискренности, смущенно произнес молодой миссионер. -- Мы можем грешить только сознательно и не можем грешить не сознательно. Но я не могу получить прощение до того, как я искренне раскаюсь.
       -- Как же получить прощение?
       -- Прежде вам необходимо креститься.
       -- Но я уже крещен в православной церкви.
       -- Это крещение неправильное. Креститься человек должен в сознательном возрасте, поскольку крещение предполагает осознание взятого на себя бремени ответственности за свою жизнь. В вашей церкви слишком много ненужных ритуалов и лишних атрибутов, которые только отвлекают.
       -- А мне лично они нисколько не мешают. Иногда даже наоборот. Да и как можно оценить их значимость? Мне кажется, только тем -- возбуждают ли они любовь и воплощаются ли в добрые дела. Я за все, что помогает человеку любить и творить добро, -- будь то крестик на шее или иконы. Но я против всего, что служит лицемерным прикрытием нелюбви и оправданием творимого зла. Когда я смотрю на икону в глаза Казанской Богоматери, во мне пробуждается чувство любви и всепрощения. Что же в этом плохого? Ведь главное то, какие чувства вызывает и к каким поступкам приводит это лицезрение. Русские иконы не случайно были признаны произведениями высокого искусства. Они действительно способны пробуждать в душе удивительные переживания. До недавнего случая я этого не замечал, но взглянув однажды, увидел, что глаза Казанской Богоматери полны понимания и сочувствия моим неразделенным чувствам. Она скорбит вместе со мной, а в лике ее столько безысходной грусти, что кажется, будто очи ее полны слез. Никогда прежде я не видел таких прекрасных глаз. Только почему они карие, а не голубые?
       Взглянув в глаза Кристофера, Дмитрий совсем тихо, почти интимно, проговорил:
       -- Понимаешь, чем больше я смотрю на икону Казанской Богородицы, тем больше эта женщина с глазами, наполненными необъятной скорбью, кажется мне родной. А иногда даже любимой.
       Последние слова Дмитрий произнес полушепотом, стараясь передать то сокровенное переживание, которое возникло однажды, когда он смотрел на женщину с карими глазами, -- Дима хотел почувствовать своего брата, который носил имя Кристофер.
       Долго не моргая они смотрели в глаза друг другу, словно ища узнавания.
       Наконец Дмитрий сказал:
       -- В нашей церкви служение предполагает освобождение от суетного, тогда как у вас, как я понял, напротив, пытаются приспособить духовное к мирскому существованию. И в том и в другом подходе есть свои положительные и отрицательные стороны. Но мне кажется, что Дух чужд прагматизму. Прагматики не могут верить в Бога, потому что ищут собственную выгоду и надеются только на себя. Деньги не сочетаются с духовным.
       Утвердительно мотнув головой, Кристофер в то же время достаточно твердо заявил:
       -- Очень важно иметь деньги, потому что без них невозможно жить. Но я знаю, что когда жил Иисус, то он раздавал все, что имел. Мы должны платить десятину, потому что это заповедь Господа. Как сказал наш апостол: "Лучше жить на десять долларов с помощью Бога, чем на сто долларов без помощи Бога".
       -- А что будет более правильным: отдать церкви десятину и ожидать спасения, или заплатить за визит врача, который окажет помощь умирающему ребенку? -- спросил Дмитрий.
       -- Вы знаете ответ лучше меня, -- уклончиво произнес миссионер.
       -- Мне кажется, только бедный может понять то, что говорил Иисус. Понимаешь, Кристофер, у тебя же нет искушения, нет соблазна, ведь ты имеешь состоятельных родителей, которые всегда могут прислать тебе необходимое количество денег. Бедного же искусить гораздо легче. Признаюсь тебе, у меня такое ощущение, что вы очень довольны собой. Вас прямо распирает от сознания собственной полноценности. Но мир, откуда вы приехали, катится в пропасть материального комфорта. Там, где показателем успеха является богатство, дух умирает. Идеология преуспевания, причем любой ценой, стремление победить, выделиться, привлечь к себе внимание -- это болезнь юношеского возраста. Страны с древней культурой проповедуют совсем другую позицию: спрятаться, чтобы тебя не видели, -- вот достоинство мудреца. Очевидно, что мир стремится к единению. Но на основе чего это единение возможно? Либо на основе силы, либо братства. Идея личного обогащения не сможет сплотить людей! Невозможно объединиться, более других любя себя самого. Душа испытывает потребность в жертвенном служении, а не в себялюбивом обогащении. Поэтому закономерно, что объединение возможно только на чувстве братства как выражении равенства и любви.
       -- Русский коммунизм, по типу христианского братства, при всей привлекательности идеи на практике неосуществим. Лучше ставить реальные цели.
       -- Безусловно, идея личного счастья более реальна, чем счастье всеобщее, мы знаем это и все-таки продолжаем мечтать. Да, русская душа задает неземные ориентиры, возможно, они невыполнимы, но зато не позволяют уснуть в сытом самодовольстве. Сытость убивает душу. Ведь это тело дается душе, а не душа телу. Конечно, можно предпочесть комфорт, что большинство и делает, но это старая, старая сказка...
       Дмитрий выжидающе посмотрел на Кристофера. Тот лишь молчаливо качнул головой.
       -- Жить в благополучных в материальном отношении странах легко. А вот чем ты будешь жить в наших ужасных условиях? Мы, русские, не хотим согласиться с приоритетом материального над духовным, хотя и не в состоянии абсолютно освободиться от бытовых проблем. Выживание по типу "пойду на все, но никогда не буду голодать!" чуждо нашей культуре, проповедующей ценность самопожертвования. Прагматизм никогда не был и никогда не будет чертой русской души. Вот ведь весь мир живет умом, только у нас от ума одно горе, -- а все потому, что русский сердцем живет! Нажива не отличительная особенность нашего национального характера. Если на Западе люди в большей мере обеспокоены идеей личного счастья, то в России их мучит идея счастья всеобщего -- как всех осчастливить, даже если для этого необходимо пожертвовать собственной жизнью. Выживать за счет спекуляции -- вряд ли это может быть идеалом русского человека, который, напротив, готов сознательно пойти на материальные лишения, дабы ощутить духовную свободу. Вы этого не понимаете, потому что чужестранцы. Пытаетесь обратить нас в свою веру, словно колонизировать дикарей, которые не имеют ни памяти, ни веры. Но это не так! Мы, русские, все сумасшедшие, потому что не такие нормальные, как вы. В нас менее чем в ком-либо, развит дух прагматизма. Русские -- это вечное недовольство собой. Мы, подобно детям, готовы слушать всех, кто встал в позу учителя, и потому представители высокоразвитых стран думают, что они взрослее. Но ведь взрослость определяется не умением получать, а желанием отдавать, причем безо всякой выгоды для себя. Отличительная черта русской души -- бескорыстность; ни для какого другого народа совесть не является такой мучительной проблемой, как для нашего, потому что совесть заставляет жертвовать выгодой. Русскому человеку не нужно богатство, мы даже свободны от желания достатка, потому что русский всегда более озабочен проблемами духовного голода, поиском Смысла, нежели накопительством, -- в этом пренебрежении материальным заключено духовное средоточие. Только русский может летать над пропастью, оказавшись в полном безденежье, и при этом жертвуя всем ради захватившей его идеи. С точки зрения западного обывателя это безумие, но только такое состояние позволяет создавать гениальные творения. Русским все ничего! О чем ни спросишь -- все "ничего". В одном ответе и "да" и "нет". Таинство русской души иноземцы склонны объяснять сумасшествием, только потому, что не в состоянии понять и объяснить странные поступки ненормальных русских. А объяснить не могут, потому что не могут принять. Поэтому и Достоевского называют сумасшедшим, и Ивана Грозного. Мы же, не ища никакой выгоды для себя, мечемся из стороны в сторону в поисках Бога, Веры, Любви.
       -- А не выдумка ли это -- "русская душа"?
       -- Знаю только, что отличают ее братство, потребность в жертвенном служении и не обожествление частной собственности. Русский -- это не национальность, это мироощущение! У нас душа ребенка! По сравнению с другими нациями мы словно застряли в детском возрасте. Понять нас трудно, как трудно взрослому вернуться в детство. И не ищите в России того, что есть на Западе. Россия никогда не будет страной комфорта -- ни материального, ни духовного. Она была, есть и будет страной Духа, местом его непрекращающегося поединка за сердца людей; и потому путь ее отличен от других стран. У нас своя история и своя культура, а значит, и свой путь. Быть может, судьба России в том, чтобы страдать за все человечество, освобождая народы от засилья зла на земле. Жить в России -- значит нести ответственность за судьбы мира. Русским, возможно, более чем кому-либо, нужна свобода, они ищут равенства, а не равноправия, свободы духа, а не свободы желаний, свободы без удобства, свободы от удобств и от выгоды. Вот говорят, русские -- пьяницы. Но почему? Да потому что душа болит, не может она смириться с несправедливостью и жить спокойно в тюрьме материального комфорта; хочет душа большего, рвется на волю из плена достатка и суеты, не желая довольствоваться бытовым уютом, и верит, любит, надеется несмотря ни на что. Потому и пьют, что надежды больше не видят. А как жить без надежды? Никак невозможно! Когда ничего не ждешь, словно и не живешь вовсе. Продать душу за деньги проще всего, а вот вернуть обратно невозможно. Не человек, а деньги стали мерой всех вещей. Свобода принесена в жертву порядку. Рационализация поглотила спонтанность чувств, а выгода стала мерилом человеческих отношений. Вот ответь мне, какой другой народ способен бороться с собственным достатком? Может быть, это мазохизм, но русская душа не может без страдания, а прежде сострадания, потому как только оно освобождает от плена наслаждения и личной выгоды. Мы готовы с радостью мучиться ради всех, находя в этом смысл своего существования. Именно жажда сострадать, причем без всякого расчета, -- вот отличительная особенность русской души. Сострадать с выгодой невозможно; это единственное, что невозможно делать с выгодой для себя.
       -- Наверно, сам господь бог не знает, что творится в России.
       -- Да, у нас не скучно. Со всего мира люди едут к нам, чтобы почувствовать дыхание истории. Россия -- страна невозможного. Это место борьбы духа и плоти. Бог уберегает Россию от сытого самодовольства, заставляя страдать и тем самым искать истинный путь. Наша неустроенность -- это плата за нежелание духа раствориться в материальном комфорте, это перманентное состояние высвобождения ото всего, что может сковать духовную жизнь. Даже повышение материального достатка мы не можем покупать ценой уступок нравственности. Лидирующие сейчас в технологическом отношении нации кичатся своими успехами, но угроза глобальных катастроф заставляет задуматься: что останется от цивилизации, которая ничего не представляет, кроме технических усовершенствований. Прогресс нации определяется ее духовными устремлениями! Стремление же ко все большему комфорту -- самый короткий путь к войне. Россия всегда была сильна духом. Она пример того, как наперекор всем логическим доводам Дух Жив! В этом ее главная особенность и отличие от других стран. У нас все не как у людей. А потому, что Россия - рулетка! Здесь нет обычных законов, здесь все случай, здесь все игра. У каждого народа свой путь и своя судьба. Россия была и будет страной свободного духа. Это место - где познается Судьба. Поэтому в Россию можно только верить.
       -- Вы правильно говорите. Я со всем согласен.
       -- Вот вы проповедуете, что скоро придет Христос. Но где он появится? Разве в тех странах, которые подобны развращенному Риму накануне начала новой эры, там ли, где люди более озабочены поиском новых наслаждений, чем заботами о душе? Чего стоит бесконечное благоустройство быта, когда землетрясение в один момент уносит жизни многих тысяч людей? Гибель цивилизаций, к сожалению, не служит уроком для народов, которые поглощены материальным накоплением. Материальный избыток порождает духовный застой. Лично меня произошедшая со мной катастрофа многому научила. Свобода духа не зависит от материального комфорта, скорее, наоборот. Не сможет все раздать и стать свободным тот, кто постоянно печется об увеличении имеемого. Лишь тот, кто верит, способен отказаться от накопленного, зная, что Господь его не оставит. Другие народы уже давно нашли свою веру и сумели приспособить ее к житейской выгоде. Мы же невинны как дети, и потому надеемся на то, что нас кто-то спасет. Наверно, никакой другой народ так не ожидает Мессию, как наш. Мы, русские, подобны язычникам, которые еще не нашли свою веру, и потому готовы с радостью принять Христа. Россия спасется духовностью, чем удивит мир; спасет и его и себя!
       Кристофер взглянул на Дмитрия. Их взгляды, пронзенные чувством, встретились, и Дмитрий ощутил, как любовь соединила их навсегда.
       -- Прости, нам нужно идти, -- улыбнувшись, сказал Кристофер.
       -- Жаль. Но я надеюсь. Нет, я верю, что мы еще встретимся.
       Как только дверь за миссионерами закрылась, вошел Женя и предложил:
       -- Давай в шахматы сыграем.
       -- С удовольствием -- согласился Дмитрий.
       Женя расставил фигуры и предложил выбрать цвет, заявив при этом, что любит играть белыми. Дмитрий тоже предпочел бы сделать ход первым, но достались черные. Манера игры обоих игроков мало чем отличались: оба упорно сражались за фигуры, стремясь добиться победы численным превосходством.
       После часовой упорной борьбы Дмитрий сдался. Чувствуя, что силы примерно равны, он предложил сыграть еще. Женя согласился. Теперь уже Дмитрий играл белыми, и партия продлилась около двух часов. Он уже почти победил, но, увлекшись позиционным преимуществом, потерял ферзя и вновь проиграл. Окончательно поняв тактику своего противника, и будучи уверенным в своей победе, Дмитрий предложил сыграть еще одну партию, но Женя отказался.
       -- Не люблю проигрывать, -- объяснил он.
       -- Но не всегда же удается побеждать. Нужно уметь и сдаваться.
       -- Я стараюсь играть, лишь когда уверен в своей победе.
       -- Как же ты относишься к поражениям? -- полюбопытствовал Дмитрий.
       -- Я стараюсь их не замечать, -- ответил Женя, складывая фигуры в коробку.
       Но Дмитрий не хотел отставать от уверенного в правоте своей жизненной философии собеседника.
       -- Интересная игра шахматы, -- сказал Дмитрий. -- Но меня больше интересует не как, а почему люди ходят так или иначе. Знаешь, чем отличается неглупый человек от умного?
       -- Чем же?
       -- Неглупый полагает, что, разыгрывая партию, он управляет другими людьми, используя их в своих целях, а умный знает, что сам является фигурой в чьей-то игре.
       -- Возможно.
       -- Женя, скажи, пожалуйста, ты веришь в то, что наша жизнь имеет какой-то смысл, и что все существует не просто так, а ради какой-то неведомой нам цели?
       -- Я человек неверующий, а потому мне трудно ответить на твой вопрос.
       -- Мы все верующие, только каждый верит во что-то свое.
       -- А вот я лично ни во что не верю, -- заявил Боря, вошедший в палату вместе с Александром Ивановичем, Сашей из соседней палаты и еще каким-то незнакомцем.
       -- Такого не бывает, -- возразил Дима спокойно. -- Ведь каждый приходит к какому-то выводу, обнаруживая, что в жизни существуют определенная закономерность: например, зло всегда торжествует, или, наоборот, любовь правит миром. Ведь без правил невозможно. Весь вопрос, каковы правила, которых каждый из нас вольно или невольно придерживается, и в чем их суть.
       -- А ты-то сам в Бога веришь? -- обратился к Дмитрию Борис.
       От этого заданного невзначай вопроса Дмитрий слегка растерялся. Он не мог произносить заветное слово как бы между прочим, поскольку для него оно звучало теперь уже как обращение, как в некотором роде пароль. Вдруг вспомнилась пожилая женщина на костылях и ее внучка, которая спросила о том же. И хотя сам себе Дмитрий неоднократно задавал этот вопрос, однако никогда не решался на него ответить. Что-то не позволяло говорить о сокровенном, как когда-то не хватало решимости говорить о первой любви. Словно это была интимная тайна. И потому Дмитрий не ответил.
       -- А я верю в бога, -- неожиданно сказал незнакомец. -- Ведь надо же во что-то верить.
       -- И я верю. Только не в иконы да свечки. Это все не от бога. Церковники, так же как и все прочие посредники, ставят своей целью нажиться на вере простых людей, предлагая вместо любви различные платные обряды и священнодействия.
       -- А я вообще больше никому и ничему не верю, -- заявил Борис.
       -- Как же можно жить без веры?
       -- А как придется.
       -- Когда верить не во что, остается только наживаться, -- сказал Дмитрий. -- Разве ты никогда не испытывал желание сделать что-то доброе, хотя бы для очистки совести, причем абсолютно бескорыстно и даже в ущерб себе?
       -- Иногда бывало.
       -- Я уверен, каждый испытывал такое желание. Весь вопрос, откуда возникает такая потребность, а вместе с ней ощущение блаженства как награды от совершаемого доброго дела? Разве это не есть признание факта существования Бога? Многие не признают Бога, потому что не верят в действенность добра и любви. Но человек хочет надеяться на воздаяние за добро, верит в это, поскольку вера вносит в его жизнь элемент порядка, справедливости и смысла, даже если в действительности это не всегда так.
       -- А я вот не верю, -- сказал Боря, прервав чтение книги. -- И вовсе не потому, что меня воспитали атеистом. Просто мне кажется, что все эти разговоры от безделья. Если бы ты, Димка, был занят каким-то конкретным делом, то у тебя не было бы времени на пустопорожние разговоры. А то, как я понял, семьи у тебя нет, работы стоящей тоже, вот ты и мучаешься вопросами о цели и смысле жизни. Надо просто жить и работать, заботясь прежде всего о своей семье. Тогда и проблем никаких не будет. А то ты живешь, как в аквариуме своих фантазий, и сам весь словно не от мира сего.
       "Точно подмечено, -- согласился про себя Дмитрий. -- В особенности, что не от мира сего. Но понимает ли он, что слова эти содержат нечто большее. Хотя, кажется, сам не верит в то, что говорит. Но почему ему захотелось сказать это? Может быть, это его собственные сомнения, и он хочет заглушить их, прервав мучительный для себя разговор?"
       -- Ты просто неудачник, -- продолжал Борис. -- Тебя бросила жена, твои сверстники давно уже защитили диссертации, стажируются за границей, а ты сидишь один дома. Тебя никто не любит, ты обозлился на весь свет, и потому выдумываешь себе всякие оправдания. На самом деле, все гораздо проще. Будь у тебя семья, жена, дети, любимая работа, ты бы думал не о боге, а о том, что жизнь состоит из заботы о тех, кого любишь и кто любит тебя. В этом, если хочешь, и заключен смысл жизни. Конечно, существуют проблемы, но преодолевая жизненные трудности во имя тех, кого любишь, ты тем самым и себя делаешь счастливым. Ты сам-то веришь в бога?
       Дмитрий уже сожалел, что начал этот разговор, но пятиться было поздно.
       -- Я верю в силу, которая контролирует все и каждого на земле, -- ответил он. -- И неважно, как ее называть. Важно лишь то, что замысел для нас есть тайна, о которой мы можем только догадываться.
       -- Это все выдумки. Каждый находит Бога там, где хочет найти. Ты себе поверил в мифы и теперь ищешь доказательства.
       -- Но разве важно это, а не то, как и в какую сторону изменяется моя жизнь? Главный вопрос состоит не в том, есть Бог или его нет, а в том, что такое Бог? От частого, порой случайного и небрежного употребления этого слова мы перестали чувствовать скрытый за ним глубочайший смысл. И как, в самом деле, можно судить о том, чего мы не знаем? Дело не в названии, не в том, что подразумевает каждый под словом Бог, а в сути.
       -- А в чем же суть?
       -- В любви.
       -- Это я уже где-то слышал, -- с пренебрежением сказал Борис. -- Любить врагов и благодарить ненавидящих. На это способны только святые, живущие в пустыне и питающиеся кореньями. Мне, простому человеку, до них далеко.
       -- Но ведь это фактически самооправдание нежелания выполнять самое простое, являющееся в то же самое время самым главным. Потому-то Иисус Христос и говорил людям о простых заповедях этического плана, не касаясь высшего знания, поскольку именно через самое доступное и понятное каждому -- через любовь -- можно познать Бога. Для того чтобы любить, не нужно быть аскетом и отшельником. Чего вообще хочет Бог? Он хочет, чтобы мы были счастливы, а значит, жили в любви. Большего счастья быть не может!
       -- Неужели ты веришь в бога как некоего седого мудреца, молчаливо взирающего на нас с небес?
       -- Тот, кто признает над собой всевидящего контролера, однозначно смелый и нравственный человек. И дело даже не в ответственности перед Богом за свое поведение и не в воздаянии за добрые дела. Человек хочет воздаяния здесь, на земле, в этой жизни. Лишь вера в то, что делать добро для других все равно что творить добро своей собственной душе -- и есть земная награда, и есть счастье.
       Дмитрий искренне удивлялся произносимым собой словам, будто это не он, а кто-то другой говорил за него, ему же оставалось только открывать рот. Дима говорил, абсолютно не задумываясь над тем, что хотел сказать, -- ответ приходил сам собою без каких-либо размышлений и усилий.
       -- Те, кто говорит, что Бога нет, просто не познали Бога. Наша ошибка заключается в том, что мы все представляем по своему образу и подобию. Но Бог совсем не такой, каким мы его воображаем; хотя в этом и нет ничего плохого. Он То, что присутствует во всем; Он не источник энергии, он сама Энергия, сама Материя, он Сущий.
       -- Я не верю тебе.
       -- Это естественно. Ведь мы принимаем лишь те мысли, которые понятны и созвучны нашим собственным. Но если не поверишь, то никогда и не поймешь, поскольку верить -- значит принимать безоглядно. Если я не верю в нечто, то оно для меня как бы и не существует. Если не веришь, то не заметишь происходящего. Многое начинает существовать только с того момента, когда начинаешь в это верить. Невозможно заставить человека понять, так же как и невозможно заставить поверить. Это приходит только через терпение и настойчивость. Другого пути нет!
       -- У меня такое ощущение, что ты говоришь не то, что на самом деле думаешь.
       -- Зачем мне врать, если меня интересует Истина?
       -- Всем друг на друга наплевать -- вот в чем правда, -- заявил незнакомец.
       -- Правда -- лишь одна сторона истины. Взгляни на истину с левой стороны, и что ты увидишь?
       -- Нет, мужики, -- сказал Саша, тяжело вздохнув, -- вы как хотите, а по мне, чем слушать вашу ахинею о смысле жизни, лучше купить две бутылки водки, напиться и забыться.
       -- А я вот всегда чувствовал, что какая-то сила есть. -- В возникшей тишине голос Александра Ивановича прозвучал таинственно. -- И только два года назад окончательно поверил в ее существование. Случилось однажды, что я чуть не утонул. Но самое главное, перед этим я видел во сне то, что потом произошло в действительности. Вначале подумал, что все это ерунда, но когда чудом спасся, уже не мог не поверить в то, что бог есть. Если бы не чистая случайность, не лежал бы я сейчас здесь.
       -- Значит, судьба существует? -- спросил Дмитрий, обрадованный внезапной поддержкой.
       -- Конечно, -- ответил Александр Иванович. -- Судьба управляет нами, но и человек управляет судьбой.
       -- А что она, по-вашему, некое предначертание или как бы итог?
       -- Судьба это то, что прожил. На фронте я, к примеру, стоял у блиндажа, а тут бомбежка началась. Осколком так рвануло в сантиметре от меня, что рядом все разлетелось. А мне ничего. Потом пуля в ногу попала, но как раз в то самое место, где прошла насквозь и ничего не повредила. Значит, судьба моя такая -- долго жить.
       -- Мне кажется, понять судьбу можно, лишь оглянувшись назад в свою жизнь и убедившись, что в ней нет ничего случайного! А это и означает почувствовать присутствие Бога.
       -- К сожалению, жизнь это цепь непредсказуемых случайностей, а все предсказания -- эффект падающего бутерброда: несбывшиеся забываются, а то, что сбывается, возводится в чудо. Глупо пенять на судьбу. Виноват во всех своих несчастьях только ты сам.
       -- Нам кажется, что мы управляем событиями, но есть масса неизвестных факторов, которые управляют нами.
       -- Все эти фантазии о судьбе, карме, прочие выдумки -- лишь прикрытие расчета, который лежит в основе всех умопостроений и действий людей.
       -- Нет, это только кажется, что люди руководствуются расчетом, тогда как на деле они поступают, как подсказывает им сердце. Вот только сердца у всех разные: одно хочет прежде любви, а другое предпочитает деньги.
       -- Судьба человека, быть может, в том, что он не может долгое время быть другим, не оставаясь самим собой. Мне кажется, Бога мало интересует все человечество, скорее, его более заботит судьба конкретного человека.
       -- Что-то сверхъестественное есть, -- голосом, полным сомнений, произнес Женя. -- Но поверить в то, что существует некое существо, которое управляет миллиардами людей, -- в это я поверить не могу. Бог, он есть, и он в нас, поскольку в каждом присутствует божественное начало.
       -- Да бросьте вы, ребята. Неужели вы действительно верите в бога как некоего старца, который управляет всем происходящим на земле?
       -- Я где-то читал, что будто учеными с математической точностью доказано существование творящих сил Вселенной, от которых зависит весь материальный мир и мы с вами. Это чуть ли не последнее открытие физиков.
       -- Неважно, как называть: суперкомпьютер или бог. Главное, что мы уже можем представить себе нечто, способное отслеживать все происходящее на земле и каждого в отдельности. Уже существуют компьютеры, которые содержат информацию о миллионах людей и управляют движением самолетов, поездов, а значит, и судьбами тех, кто пользуется этими видами транспорта. К примеру, сбой в компьютере, управляющем запуском ядерных ракет, может означать смерть всего человечества. Ну, а знаете ли вы, что из космоса сейчас стало возможным, к примеру, прочитать то, что у меня написано вот здесь в тетради? А то, что можно телепатически управлять людьми?
       Саша почесал затылок, и, морща лоб, сказал:
       -- Вроде я чего-то об этом слышал.
       -- А я вот когда еду на работу, мне часто кажется, будто кто-то извне наблюдает и держит под контролем все происходящее у нас на атомной станции.
       -- Значит, можно предположить, что из космоса, к примеру, с Луны, можно управлять происходящим на Земле, то есть всеми людьми.
       -- Мне рассказывали, будто книга даже такая есть: "Луна -- космический корабль", -- неуверенно произнес Женя. -- В ней якобы доказывается искусственное происхождение спутника Земли, и приводятся наблюдения астронавтов, которые видели на Луне строения и каких-то существ.
       -- А то я все время думал, почему это Луна всегда обращена к нам одной стороной, словно наблюдает за нами. Выходит, сила управляющая существует. Что же тогда получается, братцы?
       -- Что-то здесь определенно есть.
       -- Вот именно "что-то". Но что? Всякая идея имеет свое основание. Все существует благодаря чему-то, но не все можно попробовать на зуб.
       -- А я слышал, будто группа лауреатов нобелевской премии даже высказала предположение, что мы вместе со всей Вселенной, с Солнцем, Луной, звездами, находимся в некой колбе.
       -- Ерунда это. Выдумки.
       -- Кто знает, кто знает...
       Все замолчали. И вдруг Женя, ухмыльнувшись, сказал:
       -- Вот вы тут спорите, есть Бог или нет, да какой он, а мне жена сказала, будто он завтра будет выступать в нашем доме культуре.
       -- Не может этого быть!
       -- Ерунду ты говоришь.
       -- Не верите? По городу даже объявления развесили.
       -- Кто же он такой?
       -- Почем я знаю, -- равнодушно ответил Женя. -- Но только по всему видно, что Иисус Христос. Так, во всяком случае, говорят. И по фотографии уж очень похож.
       Дмитрий застыл как вкопанный, не в силах произнести ни слова.
       -- Как ты можешь говорить, похож он или не похож. Разве ты видел Иисуса Христа? -- спросил Александр Иванович.
       -- Много их сейчас развелось, -- сказал с усмешкой Борис. -- Вон фотографиями какой-то христос все стены залеплены. Бросьте, разве можно к этому серьезно относиться.
       Как к этому относиться, Дмитрий не знал. Однако после всего пережитого в больнице он уже не мог с легкостью пропустить удивительное известие мимо ушей. С одной стороны, все было в прошлом, а с другой стороны, многие говорили о втором пришествии. И хотя сомнения были велики, Дмитрий все же решился спросить.
       -- А нельзя было бы узнать, о чем говорит этот христос?
       -- Лежа здесь вряд ли, -- ответил Женя. -- Жена моя собиралась пойти послушать.
       -- Женя, а нельзя ли попросить, чтобы она передала записку этому человеку, когда пойдет на встречу с ним?
       -- Почему же нельзя, можно. Она должна скоро с дочкой прийти ко мне. Тогда сам и попросишь.
       В дверь осторожно постучали.
       -- А вот и они, -- воскликнул Женя.
       В палату вошли высокая женщина и очень похожая на нее девочка лет десяти.
       "Так вот как выглядит женщина, которую можно променять на больничных баб", -- подумал Дмитрий.
       Женина супруга была значительно выше своего мужа, наверно, и старше, некрасивая и угловатая. Дочь была похожа на мать, а по росту почти достигала своего отца.
       Пока они общались, Дмитрий размышлял о появившемся в городе иисусе христе. Трудно было поверить в такое второе пришествие. К тому же, называющие себя христом многочисленные пророки, прорицатели, гадалки, экстрасенсы, предсказатели, а то и просто самозванцы, появлялись чуть ли не каждый день. Все они имели своих поклонников и звали за собой. С Дмитрием часто заговаривали люди, которые пытались вовлечь его в свою церковь. Все они бодро цитировали Евангелие, говорили о радостях вечной жизни и мерзостях греха, о необходимости поверить в спасителя и принять его в свое сердце. Однако все попытки свести Христа к удобству церковного послушания казались Дмитрию проявлением фарисейства, против чего когда-то выступал Иисус. А потому Дима все более приходил к убеждению, что вера в Христа и церковное христианство вовсе не одно и то же. Его интересовало даже не столько то, во что именно, но как верят люди, объявляющие себя христами.
       Дмитрию трудно было представить вечную жизнь в радости без грусти и слез. Однако сколько он ни просил объяснить суть вечной жизни, где нет ни начала, ни конца, никто не мог дать убедительного ответа. Дима с любопытством изучал книжки, которые раздавали на проповедях и встречах верующих разных церквей. Однако после прочтения его не покидало ощущение искусственной упрощенности ответов на вечные вопросы бытия.
       Не мог он и прыгать со всеми вместе, крича "Слава Иисусу", как это делали тысячи людей на многолюдных проповедях чужеземных пасторов. Искренне желая понять суть тех постулатов, в которых его хотели убедить, Дмитрий по наивности указывал на противоречия в высказываниях учителей, и это вызывало негодование последователей и даже проклятия в адрес инакомыслящего. А все только потому, что Дима не хотел слепо повторять чужие слова, пытаясь понять как они связаны с его жизнью, и что конкретно нужно делать, если эти слова верны. Дмитрий смотрел на людей, которые пытались убедить его в своих истинах, и понимал, что сами они лишь хотят верить, чем собственно верят, не осознавая всей глубины того, что бодро цитируют. Дмитрию казалось, что если дух пребывает в каждом человеке, значит, должны быть схожи не только мысли, но и переживания. И только этим совпадениям он мог верить, но отнюдь не цитатам из Библии. Нет, не гордыня отталкивала Дмитрия от людей, раздающих Евангелие, напротив, его влекло к ним. Но они требовали веры, тогда как душа жаждала понимания. Причем каждый предлагал верить в бога именно своей церкви.
       Дмитрия неоднократно спрашивали: верит ли он в то, что Иисус Христос действительно был сыном Бога. Дима не мог ничего ответить, поскольку от него ждали известного ответа, взятого из священного писания, а не из собственного сердца.
       Вера для Дмитрия была глубоко личным убеждением в том, что так и есть на самом деле, как он это себе представляет. Религия казалась системой понятий, традиций, символов веры, с помощью которых его хотели убедить в истинности пропагандируемых догм. Истина представлялась как ответ на вопрос: зачем, для чего, ради какой цели все происходит?
       "Если Истина существует и в ней сокрыто какое-то назначение для нас, -- рассуждал Дмитрий сам с собой, -- значит, она должна быть доступна для понимания и пользования. Ведь главное не в том, чтобы знать, знание нужно, чтобы действовать".
       Каждый раз, общаясь с последователями новоявленного мессии, Дмитрий чувствовал, что его искреннее желание понять сталкивается с их столь же искренним желание просто верить. "Но ведь если Бог сотворил нас по образу и подобию своему, -- говорил себе Дмитрий, -- и обратился к нам в образе Сына своего, значит, Он знал, что неспособность нашего разума понять то, во что Иисус призывал поверить, может быть компенсирована чувством. Именно сочувствие позволяет откликнуться на те призывы, которые Бог к нам обращает, если Он хочет, чтобы они, эти призывы, были восприняты как руководство к действию. Бог не может не знать нашей привычки все подвергать сомнению, а значит, и обращения свои он должен сделать доступными и понятными для каждого человека. Ведь вера тогда лишь прочна, когда она не слепа и в состоянии объяснить происходящее с нами и вокруг нас".
       Последователи того или иного Христа настойчиво пытались сделать Дмитрия членом своей секты. Они старательно убеждали его в истинности своих догм, но никогда Дима не находил в их рассуждениях чего-то глубоко личного, с чем можно было сравнить свои собственные переживания и чей пример помог бы ему успешно разрешить собственные проблемы. Когда же предлагал без утайки поговорить о сокровенном, обращаясь не столько словами, сколько глазами, то почему-то никогда его искренние призывы не находили понимания. Ловцы душ второпях покидали весьма странного, на их взгляд, и во всем сомневающегося собеседника, не желающего просто поверить в их бога.
       Так каждый раз Дмитрий оставался один, все более укрепляясь в мысли, что чужая душа потемки, а человек есть тайна, недоступная для понимания. Всякие попытки объяснить себя приводили к еще большему непониманию, наталкиваясь на непреодолимое препятствие -- ограниченные возможности языка выразить то, что чувствовало сердце.
       Слова всегда были не те, и это приводило Диму в отчаяние. Ему казалось, что его собеседники цитируют отнюдь не главное из Священного писания. Когда же Дмитрий пытался на основе личного опыта объяснить, как он понимает те же слова из Библии, то его оппоненты раздражались и уходили, недовольные тем, что им не удалось заполучить в свою церковь еще одного члена.
       Дмитрий все более убеждался, что хотя в людях и есть что-то общее, однако все они настолько неповторимы, что никто не сможет абсолютно полно и без объяснений понять в них больше, чем каждый человек сам способен понять в себе. Даже когда бывали случаи взаимопонимания, никто не мог помочь Диме разобраться в его проблемах так полно, как он сам их чувствовал. От отчаяния удерживала лишь надежда, что только Бог способен услышать неизреченные мысли, и понять, как может понять только Он.
       Дмитрий никак не мог согласиться с тем, что нужно разделять людей по вере: на католиков, православных, лютеран. Вера-то одна! Но по мере того как знакомился с представителями различных конфессий, он убеждался, что все религии говорят об одном, только разными словами, а многообразие церквей является выдумкой честолюбивых людей. Бывая в православном, католическом или протестантском храме, входя в молельный дом, он не ощущал расхождений в вере, поскольку различия в обстановке никоим образом не влияли на чувство, которое охватывало его, когда он думал о Боге. Единственное, что отталкивало, это ощущение неловкости, возникающее каждый раз, когда приходилось находиться в толпе, будь то на проповедях протестантских пасторов или на литургиях в православном храме. Дмитрий не мог заставить себя машинально повторять вместе со всеми вслед за священником "Воистину воскрес", поскольку для него за этими словами скрывалось некое таинство, наполненное смыслом и болью.
       Глядя на распятие, Дмитрий забывал о себе, переставая ощущать ценность и значимость собственной личности. Чувство, которое охватывало, когда он стоял перед крестом, на котором мучился Иисус, требовало искренности в каждом движении, слове и мысли. В этом чувстве растворялось Я, и все общение с Господом выливалось в неслышное и ни для кого не заметное движение чувств. На него косились, осуждали, говорили, что он неприлично ведет себя в храме, однако это лишь усиливало уверенность в том, что вести себя нужно естественно, дабы быть понятным не столько окружающим людям, а прежде всего тому, к кому обращаешься в молитве.
       Поглощенный размышлениями, Дмитрий даже не заметил, как к нему подошел Женя и протянул стеклянную банку, наполненную едой.
       -- Угощайся. Это жена принесла. Она у меня вкусно готовит.
       Дима поблагодарил, однако никакая еда не могла затмить интереса к личности новоявленного мессии.
       -- Простите, -- обратился Дмитрий к супруге Жени. -- Ваш муж сказал, что в город приехал какой-то пророк и будет выступать в доме культуры.
       -- Да, мы с дочкой пойдем его послушать.
       -- Не могли бы вы, -- Дмитрий старался говорить так, чтобы не выдать своей особой заинтересованности, -- не могли бы вы передать записку этому человеку?
       -- Конечно, передам, -- с готовностью ответила женщина.
       Дмитрий протянул сложенный вчетверо лист. Супруга Жени положила записку себе в сумочку и стала прощаться. Когда она уже открыла дверь, чтобы выйти из палаты, Дима не удержался и сказал:
       -- Так не забудьте передать мою записку ему лично.
       -- Не волнуйтесь, не забуду, -- успокоила женщина и осторожно закрыла за собой дверь.
       Дмитрий откинулся на койку и почувствовал, как сердце учащенно забилось.
       "Неужели это волнение от предстоящей встречи? Но ведь я вовсе не верю, что человек, называющийся Христом, действительно тот, за кого себя выдает. Мало ли сейчас самозванцев".
       Ни один из тех христов, которых Дмитрию удалось увидеть, не смог убедить в том, что он действительно является Сыном Божиим. Дима и сам не знал, чего ждет от того, кто будет выступать в местном доме культуры. Но если этот человек действительно тот, за кого себя выдает, что маловероятно, то прежде всего Дмитрий хотел бессловесного узнавания чувств, испытываемых в минуты глубочайших духовных потрясений, суть которых никто, кроме Него, не смог бы объяснить.
       Будучи человеком осторожным, Дмитрий, как и большинство людей, самому себе верил в гораздо большей степени, чем кому бы то ни было. Он страстно хотел верить, а оттого не мог довериться неизвестно кому. И не потому, что сомневался, а потому что боялся оказаться обманутым. Однако недоверие не означало неверия.
       Никогда с высокомерием Дмитрий не относился к тем, кто под различными именами с приставкой "христос" пытался донести до людей слова истины. Он испытывал даже нечто вроде уважения к самопровозглашенным пророкам. Дмитрия всегда интересовало, откуда у этих самозванцев берется смелость называть себя словом господа, и что побуждает их брать на себя ответственность указывать путь к божественному совершенству.
       Второго пришествия Дима не ждал, но ему всегда была интересна личность тех, кто решался выдавать себя за сына бога. Каждый раз с необъяснимым волнением Дмитрий вглядывался в глаза самозваных христов, внимательно изучал листовки и брошюрки, раздаваемые последователями так называемого спасителя.
       "Разве внешность делает похожим на Иисуса Христа? Нет, конечно. Скорее, состояние духа, которое заставляет глаза светиться. Мы слишком часто смотримся в зеркало, и потому, наверно, наше духовное состояние отражается на нашей внешности. Кем бы ни были на самом деле эти люди, если это не откровенные мошенники или авантюристы, их смелость заслуживает если не уважения, то хотя бы внимания. А вдруг именно мы станем свидетелями второго пришествия, потому как сказано в Писании: "В который час не думаете, приидет Сын Человеческий".
       В последнее время можно было часто услышать цитируемые из Евангелия слова: "многие придут под именем Моим и будут говорить: "я Христос", и многих прельстят"; "Тогда, если кто скажет вам: "вот здесь Христос", или "там", -- не верьте; Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных".
       Однако дело было вовсе не в пророках и не в христах, время от времени появляющихся, а в том, к чему призывали их слова, какой пример подавали их дела и во что воплощались их призывы. Дмитрия интересовала не столько личность мессии, а более отношение к нему людей, их реакция на его слова и поступки.
       Безуспешно Дмитрий искал ответы на мучительные вопросы: почему Иуда предал Иисуса, а Петр трижды отрекся от Учителя, почему Фома не поверил до тех пор, пока не вложил руки в ребра Господа, почему люди вначале приветствовали Иисуса, как царя, а позже потребовали распять его на кресте, и почему выбрали Варавву, тем самым обрекая своего Спасителя на мученическую смерть?
       Каждый раз Дмитрий открывал свое сердце тем, кто вызывался ему помочь. Однако все, с кем приходилось разговаривать, не давали удовлетворяющего ответа. А Диме казалось, что слова того, кто от Истины, сразу успокоят и проникнут в душу безо всяких препятствий, не вызывая потребности в доказательствах.
       Дмитрий часто спрашивал себя и других в надежде найти ответы на волнующие вопросы, однако никто не смог помочь ему решить проблему, казавшуюся главной в его жизни и, быть может, являвшуюся ключевой в разгадке той Тайны, за которой скрывалась новая счастливая жизнь.
       Как ни было и грустно и смешно одновременно, однако всего более Дмитрия волновало то, как относится к нему жена и как нужно относиться к ней, как уберечь дочь и передать ей любовь, как сделать так, чтобы они снова собрались вместе и были счастливы. Дима неоднократно под вымышленными именами рассказывал свою историю многим проповедникам и просто сочувствующим людям, но ни от кого не получал ответа, созвучного запросам его души. Ему казалось, что истинный ответ приходит безо всяких усилий и логических рассуждений, не вызывая сомнений в своей очевидности и правильности. И если такого ответа он не получал, значит, те, к кому Дмитрий обращался, не знали истины. Кто-то советовал развестись с женой, видя в этом самый лучший способ решения проблемы, кто-то предлагал просто не замечать происходящего и тем самым не давать волю гневу, а кто-то считал, что лучше все забыть и не возвращаться, чтобы уже не быть десятым после того, как был первым. Однако все эти рекомендации были далеки от того, что просила душа.
       Дмитрий ощущал в себе громадный пласт пережитого, но никак не мог понять тех чувств и слов, которые, казалось, уже давно, и то же время совсем недавно спасли его, вернув к новой жизни. Он чувствовал в себе перемену, но никак не мог вспомнить, что же именно с ним произошло. Ощущение значимости пережитого было столь сильным, что долго не давало заснуть ночами. Дмитрий лежал, вспоминая недавнее прошлое и пытаясь вспомнить ВСЕ. Он чувствовал, что ответ прост, но находится под огромными пластами чуждых измышлений. Казалось, истина скрыта во всем, однако Дима был не в состоянии расковать ее в своей чувственной памяти.
       "Если Истина существует и для нас предназначена, то должна быть доступна. Важно лишь раскопать ее в своей душе. И если Дух Божий в нас, то это под силу каждому".
       Однако в себе самом такой силы Дмитрий не находил. Наверно, потому и искал в этих людях с брошюрками о смысле жизни того, кто помог бы ему узнать себя в извечной череде времен и судеб.
       Дмитрий часто вспоминал слова апостола Павла, которые прочитал в послании к колоссянам, но что означали слова "Христос в вас", понять не мог. Он чувствовал только, что это есть Тайна, гораздо большая, чем Человек.
       Однажды в подаренной маленькой брошюрке он с удивлением для себя прочитал, что Христос это отнюдь не фамилия Иисуса из Назарета, сына плотника Иосифа, как Дмитрий считал раньше, а обозначает помимо всего прочего "преображенный Дух Истины", "Путь, ведущий к божественному совершенству".
       "Удивительное существо Бог! Никто нас так не любит, как Он. Но зачем человеку Бог? И зачем Богу человек? Чем привлекает бесконечность? И почему так нравится смотреть в бескрайнюю глубину, где исчезает кромка, соединяющая небо и землю? Глядя, как искрится горизонт, всем существом своим я устремляюсь в бесконечность. Что это? Инстинкт? Или, может быть, память? Без бесконечности невозможно представить ограниченный отрезок времени под названием "моя жизнь" и трудно понять, для чего она дана посреди того, что было, есть и будет.
       Почему я люблю море? Потому что оно неизменно, как вечность. Как можно сравнивать реку жизни, ограниченную истоком и устьем, с океаном, кажущимся бесконечным? Океан подобен Вечности, и реки жизней питают его.
       Линия горизонта -- один из примеров наших ограниченных представлений о бесконечности. Жизнь, подобно горизонту, кажется далекой, но с видимым концом. В действительности предела, как и горизонта, не существует. Нам просто не видны новые земли и новая жизнь, которые лежат за кромкой, понимаемой нами как конец. На самом деле это лишь видимый нам предел, а то, что находится за гранью, кажется недоступным или несуществующим. Не потому ли нас так тянет заглянуть за горизонт?
       И вот, навстречу солнцу, весь растворяясь в его лучах, я иду по гладкой поверхности воды, превратившейся в лед, уходя в искрящуюся бесконечность, где только и можно остаться наедине с самим собой. Один, абсолютно один посреди сверкающей белоснежной равнины под бирюзовым небом, сливающимся с неуловимой голубизной снега. Только здесь можно ощутить, как меня видят и слышат, и даже понимают мои неизреченные мысли, хотя рядом никого нет. И странное чувство -- словно что-то открывается в сознании и память начинает восстанавливать те участки, которые были закрыты необходимостями суетной жизни.
       Кто мы? Откуда мы пришли?
       Почему одни воспринимают жизнь как подарок, а другие недовольны всем, чувствуя себя незаслуженно обиженными, словно когда-то были королями, а теперь оказались простыми людьми? Они не помнят, кем были, но привычки остались.
       Нисколечко не страшно брести по тропинке, петляющей среди неведомого леса. Это гораздо интереснее, чем идти по проторенной дороге, зная наверняка, что ждет впереди. Даже приятно пробираться сквозь чащобу, сознавая, что как ни трудна дорога, нужно всегда идти на солнце и тогда обязательно выйдешь к морю.
       Глядя на то, как стонет еще окончательно не скованный льдом залив, впитывая падающий снег, трудно поверить, что все это вода; везде одна и та же, но какая разная!
       Какое удивительное существо Вода! Она может принимать любые предлагаемые ей формы -- быть камнем и туманом, исчезающим облаком и внезапным дождем, снегом и стеклом, рекой и океаном, озером и родником -- являясь самым податливым веществом и обжигающей холодом мощной броней.
       Как много может рассказать капелька росы: о строении Вселенной, о том, что ее наполняет, о чистоте и красоте, о многообразии и сложности мироустройства...
       Трудно охватить воображением все совершенство Творения!
       Мы несчастны, потому что перестали удивляться!
       Ну разве снег не чудо?!
       А дождь?!
       А восход и заход солнца?!
       А появление луны?!
       Каждый раз солнечный закат пленяет настолько, что можно неотрывно долго смотреть, как меняется все вокруг. Вот солнце исчезло в молочной пелене вечернего тумана, и вдруг вновь объявилось сегментом малинового цвета. Совершенно неожиданно показался другой кусок. Середины словно не существует! Куски малинового солнца застыли в молочной пелене. Ни проблеска лучей, ни отблеска, только две части малинового солнца. И будто в песочных часах, верхняя часть перетекает в нижнюю, наконец остается один кусок, а чуть погодя солнце полностью утопает в молочной пелене, чтобы вскоре вновь показаться во всем своем великолепии.
       Удивительное по красоте и восхитительное в своей неожиданности зрелище! Ничего более прекрасного никогда ранее не приходилось видеть. Невозможно привыкнуть к неповторимому разнообразию солнечного заката! Каждый раз громадное светило уходит, чтобы через некоторое время вновь разбудить ночную тишину своими тонкими лучами. И всегда на смену солнцу приходит луна, и всегда ее лик напоминает что-то знакомое, а лунный свет своей магической силой внушает покой и уверенность в неизменности всего.
       Это было днем, и это было ночью, когда в воздухе застыл готовый начаться дождь, а ветер застревал в ветвях деревьев, отчего они качались в такт редким каплям, ударяющим по листьям, словно по барабану. Все это создавало впечатление неожиданного оркестра, играющего понятную лишь исполнителям удивительную мелодию. Стоя посреди леса, я испытывал ощущение присутствия на фантастическом концерте, где невозможно быть безучастным зрителем. Гармонию лесных звуков можно дополнить только дыханием, соразмерным ритму дождя в тихую белую ночь.
       Исчезающий отблеск заката накалял серебро застывшего над водой тумана красками различных температур. Поверить в нерукотворность этого творения просто невозможно! Небо превращалось в цветовую партитуру, где каждый полутон излучал неповторимое чувство, и скользя снизу вверх по басовым струнам наступающей ночи через бордовые ноты заката к оранжевому всплеску исчезающего за горизонтом солнца, можно было услышать цветовую мелодию неповторимого переживания...
       Все настолько совершенно, что трудно представить, как это могло возникнуть из хаоса без чьего-либо творческого участия. Удивительный покой, пропитавший каждую песчинку, говорил о вечном и неизменном течении жизни сквозь миллиарды сменяющих друг друга человеческих судеб.
       Трудно чувствовать себя одиноким, когда найти пристанище можно в звездах. Даже редкие тучи кажутся ступеньками на пути к Вечности и Покою. Гляжу вокруг, позабыв о себе, и вдруг почему-то возникает мысль, что все повторится в извечной драме человеческих жизней, связанных никому неведомым замыслом. Отголоски пережитого сполохами эмоций освещают сознание, и чувства помогают вспомнить давно позабытое, словно когда-то кем-то стертое из памяти. Восхищаюсь тем, чем восхищались до меня другие, похожие, и совсем иные, но с такой же тоской в душе и мольбой в глазах...
       Все погружено в чарующую пелену белой ночи, рождающей яви самых необычайных грез. Тишиной и покоем околдовано все, и только восклицания соловьев, разглашающих мои собственные восторги, да всплески неугомонных рыбешек говорят о непрекращающемся движении жизни. Замираю, и кажется, что небо удивительно близко, а подо мной вся сфера земли. И сидя на самой верхней точке этой затерянной планеты, кого-то молча вопрошаю, как с Вечностью связать себя, но где найти ответ, не знаю, а в небе падает звезда. Что я для Вечности -- мгновенье, меня заметить мудрено, а жизнь полна увеселенья, но мне-то все оно на что? Что делать мне: любить утехи или покоем дорожить, творить ненужные успехи, иль Бога обо всем просить, кому я нужен во Вселенной, иль я не нужен никому, зачем живу, весь телом тленный, что будет, если я умру? Одна луна всему свидетель и вечной жизни проводник. К чему создал меня Воитель, зачем был нужен этот миг? Случаен я для всей Вселенной, иль, может, ей необходим? Молюсь, коленопреклоненный, но тайны нет, есть Бог один! Он Все -- и Тайна, и Разгадка, Ответ на сотни "почему". Сам для себя я есть загадка, и что мне делать, не пойму. Вовне гляжу -- себя я вижу, бескрайность внешняя во мгле; вдали я Тайну не расслышу, но лишь прислушавшись к себе. И чую, как я бесконечен, во мне весь звездный небосвод, и Дух, что жив во мне, -- он вечен, хоть я живу тридцатый год. Но что я значу рядом с ними, кто родом с Вечностью одной? Сравнить мне не с чем своей жизни, ну разве только что с луной...
       Что это? Кто это говорит? Может быть, это я прошедший, некогда прежде живший здесь? И где я? Сидящий посреди холмов под звездным небом возле бушующего моря? Что это: Шотландия или Ирландия, где я никогда не был, но куда меня непостижимым образом влечет?
       Кто я?
       Кто я и откуда?
       И зачем?
       Для чего?
       Трудно поверить, что миллиарды людей бесследно исчезли, а их мысли и чувства растворились без остатка посреди этих островов.
       Земля -- она живая!
       Она дышит!
       И пахнет кровью!
       Стоит ступить в развалины домов, и кажется, прошлое настигает настоящее, а разрушенные пепелища оживают, рассказывая о человеческих страстях, о том, как когда-то люди любили, страдали и умирали. Их тени навсегда остались на этих камнях.
       Почему так происходит? Откуда у меня ощущение, будто все это я уже видел, словно жил раньше?
       Совершенно один на маленьком островке посреди бесконечного множества озер, лежу под звездами, не испытывая ни малейшего страха, будто жил здесь всегда, или когда-то давным-давно. Чувствую себя здесь как дома, словно после бесконечных скитаний по миру вернулся туда, где родился и где надлежит мне умереть.
       Кто я?
       Как мне вспомнить себя?!
       И уже не замечая ничего вокруг, вижу себя мальчиком древнего племени, жившего когда-то на этой земле. А может, так сидел когда-то греческий юноша, взывающий к Зевсу? А может быть, это древний человек взирает на звезды, с благоговением обращаясь к повелевающей всем могущественной Силе? Он не гадает о будущем и не обременен прошлым, для него времени не существует, только день и ночь; и жизнь свою он измеряет восходом солнца и появлением луны. Нас связывает только мерцание звезд, отблеск костра и обращенная в Вечность мольба. И он, и я -- мы не чужие друг другу, но братья. И каждый из нас думает о Творце и мечтает о любви.
       Кукует кукушка. Трудно не спросить ее, сколько нам осталось. И ждем сами, не зная чего. Кукушка кукует один раз и замолкает. Как, только один год? Не может быть! Глупо верить кукушке. Но верили и продолжаем верить, что возглас наш, идущий сквозь сердце, будет услышан. Трудно передать неодолимую потребность в чистоте и страстное желание быть услышанным. Невозможно выразить словами и произнести вслух то, что живет в глубинах души. От этого хочется раскрыться настежь, глубоко вдохнуть полной грудью и, задержав дыхание на самом пике вдоха, изо всех сил крикнуть на неуловимой для слуха невозможно высокой ноте распростертых наружу чувств. Неслышный вопль пронзает шорохи леса, и излученные вовне чувства превращаются в молитву: "...моей той любви не понять никому, в ней опыт всей жизни моей. Ее подарю лишь Тебе одному, не жалко души мне своей. Но мне одному очень трудно найти тот Путь, что Тобой освящен. Как страстно желаю к Тебе я прийти, поскольку в Тебя я влюблен! Давно я мечтаю стать сыном твоим и душу свою принести, чтобы, расставшись с соблазном чужим, ее для Тебя лишь спасти. Верой в Тебя я познания ключ к Тайне найти так хочу! А приобщившись к Тебе сквозь мрак туч, и я других научу".
       -- Добрый день.
       От неожиданности Дмитрий вздрогнул. Перед ним стоял Илья и протягивал для рукопожатия руку.
       -- Как дела? -- спросил у него Дмитрий.
       -- А у меня нет дел, -- ответил Илья.
       -- Как это?
       -- Я просто свободен от дел и занимаюсь, чем хочу.
       -- То есть бездельничаешь, -- осуждающе произнес Александр Иванович.
       -- Неделание не означает безделья, -- мягко возразил Илья. -- Неделание -- это когда я делаю, что хочу и когда хочу. Поэтому все доставляет мне радость и каждый день я счастлив.
       -- Ты идеалист, -- заявил Борис.
       -- Называй как хочешь. Не в этом дело.
       -- А в чем же? -- поинтересовался Дмитрий.
       -- Наверно, в том, что нас отличает друг от друга и в чем мы схожи.
       -- И в чем же я похож на тебя? -- спросил Женя.
       -- Мне кажется, тем, что и ты, и я понимаем, по каким законам живут люди, и принимаем эту реальность как факт. Но отличие наше в том, что ты руководствуешься законами этого мира, а я нет.
       -- Значит, ты просто оторвался от жизни, -- констатировал Борис.
       -- Мир таков, каким мы его видим. Для меня единственная реальность -- это моя собственная жизнь. Я знаю ее и чувствую, но главное -- могу изменить. Все остальное -- мои предположения. Окружающие меня люди могут быть совсем не такими, какими кажутся. Я могу ошибаться в том, что вне меня, другие могут ошибаться в том, что внутри меня. Поэтому я верю только в себя, а значит в ту реальность, что зависит лишь от меня самого.
       -- Значит, ты не как все, -- язвительно произнес Борис.
       -- Да, я не хочу быть как все, -- вновь спокойно возразил Илья. -- Проживу, как считаю нужным. И нет мне дела до общественного прогресса.
       Все находящиеся в палате, за исключением Дмитрия, слушали высказывания Ильи, усмехаясь.
       -- Значит, ты живешь не как все? -- спросил Борис.
       -- Если все, и ты в том числе, живете по закону личной выгоды, то я, хотя и принимаю это как факт, однако предпочитаю жить по другим законам.
       -- По каким же?
       -- Я не открою ничего нового, если скажу, что живу по закону любви.
       -- Как это?
       -- Если ты, например, строишь взаимоотношения с другими людьми с точки зрения выгоды для себя, то я предпочитаю пожертвовать личной выгодой ради сохранения чувства любви.
       -- Но это значит лишь, что у тебя иная выгода. Как же без нее? Это все равно что нет интереса. Каждый хочет иметь свою выгоду.
       -- Только у всех она разная. Конечно, никто не способен делать что-либо, не делая в то же время для себя. Но дело в том, что я готов пожертвовать деньгами, пренебречь материальными ценностями ради того, чтобы несмотря ни на что сохранить в себе это радостное мироощущение, именуемое любовью. Корысть -- это ловушка, она антипод духовной жизни, а общество, живущее по закону личной выгоды, -- прибежище Сатаны. Я скорее предпочту быть обманутым, чем буду играть в притворство, тайны которого мне прекрасно известны. Пусть думают, что я дурак. Просто я не хочу, чтобы на смену чувству любви пришла подозрительность и злоба, даже если в придачу получу чемодан денег. Я сразу даю понять тем, кто пытается меня обмануть, что хитрости их шиты белыми нитками, а главное для меня сохранить хорошие отношения. Таким образом, я невольно заставляю людей быть честными, и это никому не нравится.
       -- Если я правильно понял, то тебе чувства дороже денег?
       -- Пусть так. Скорее всего, что так. Самое большая драгоценность для меня -- это чувство любви, радости и покоя, которые не променяю ни на что.
       -- Ну и как, получается так жить?
       -- Может показаться странным, но получается. Меня самого это удивляет больше, чем кого бы то ни было.
       -- Как же тебе это удается?
       -- Когда я вступаю в контакт с людьми, то не жду от них ничего хорошего, но стараюсь сам сделать для них как можно больше добра.
       -- Ничего не требуя взамен?
       -- Нет, потому что мне приятно делать добро людям. Каждому, наверно, известно желание делать окружающим что-то приятное, например, когда хорошее настроение и переполнен радостью, а чувство такое, будто готов любить всех и вся.
       -- Иногда бывает.
       -- Вот именно что иногда. А я стараюсь это делать всегда.
       -- Так уж прямо всегда?
       -- Конечно, не всегда получается, но стараюсь, хотя это и трудно.
       -- И что же ты, конкретно, делаешь? Научи-ка меня.
       -- Да какой из меня учитель. Я сам все время учусь. Могу только поделиться своим опытом, хотя вряд ли он тебе пригодится.
       -- Почему же?
       -- Потому что каждый живет своим умом и учится на собственных ошибках. Вот скажи, как ты поступишь: как я тебе посоветую или как ты сам считаешь правильным?
       -- Конечно, как считаю правильным сам.
       -- Точно так же поступает абсолютное большинство людей. Для того чтобы принять чужие советы и руководствоваться ими, нужно самому прийти к тому, с чем согласен, через собственные ошибки. Какой опыт для тебя важнее: чужой или свой?
       -- Разумеется, свой.
       -- А говорят, что только дураки учатся на своих ошибках, -- сказал Женя.
       -- Вряд ли чужой опыт можно изучать в теории, а значит, и умные тоже учатся на своих ошибках, -- примиряюще произнес Илья. -- Только одни извлекают из них уроки, а другие повторяют вновь и вновь.
       -- Если опытом называть совокупность ошибок, то к своим годам я наделал столько ошибок, что, наверно, мог бы считать себя вполне опытным человеком. В детстве жизнь представлялась вечной и казалось, всегда найдется возможность исправить сделанное. Со временем ошибки накапливались, но не всегда опыт страховал от совершения новых. Мы часто спорили и ссорились с отцом по пустякам, особенно когда он пытался дать мне какой-нибудь совет. Он повторял: "Потом ты поймешь, что я был прав, но уже некому будет тебе помочь". Подсознательно я догадывался, что он прав, но не хотел или стеснялся себе в этом признаться. К тому же, я не любил подсказки, предпочитая всякий раз набивать очередные шишки. Отец был опытным человеком и хотел для меня только добра, но, к сожалению, опыт не передается по наследству. Может быть, он этого не знал? Жизнь должна бить и хлестать и жестоко наказывать за совершенные глупости -- только тогда есть шанс если не стать мудрым, то хотя бы чуть-чуть поумнеть. За все приходится платить, а эта наука стоит особенно дорого, потому что расплачиваться за нее нужно весь свой век.
       -- А вот лично я не отказываюсь от своего горького опыта, -- заявил Борис.-- Доведись начать все сначала, скорее всего, я сделал бы то же самое. Ведь часто, чтобы понять ошибку, нужно ее совершить.
       -- На самом деле, нет ошибок. Ведь даже когда я сознаю, что делаю неправильно, то все равно вынужден поступать определенным образом, поскольку необходимость преодолеть ошибку лишает выбора.
       -- Знаете что, не учите меня жить, -- сказал Женя. -- Пусть это сделает сама жизнь, из которой я постараюсь извлечь уроки. Как сказал один мудрый человек -- научиться мудрости невозможно.
       -- Да, опыт посредством слов не передается, -- согласился Дмитрий. -- Однако присутствует нечто, заставляющее нас поступать определенным образом. Это можно лишь почувствовать. Оно живет в нас, как давно забытое воспоминание. И это что-то можно различить в картине, услышать в музыке, ощутить в плеске волн и даже угадать в лике полной луны.
       -- Я где-то слышал такой афоризм: умный человек знает, как исправить ошибку, мудрый ее не совершает.
       -- На мой взгляд, так называемые ошибки есть результат сознательного или бессознательного навязывания реальности какого-то одного своего отношения, -- разъяснил Илья. -- И то, что жизнь не принимает такой одномерности, вынуждает думать, что неверен сам принцип, например, что добро всегда побеждает зло. В результате появляется другое одномерное восприятие реальности, только уже с противоположным знаком, например, в форме цинизма или нигилизма. На самом же деле это не ошибки, а обретение мудрости через уход от крайностей.
       -- А ты не можешь говорить попроще?
       -- Вряд ли нужно упрощать до понимания.
       -- Как же все-таки ты советуешь поступать? -- обратился Дмитрий к Илье.
       -- Я не могу советовать, а могу лишь рассказать о своем опыте. Ты можешь верить мне или не верить, проверить и отказаться от того, что я тебе рассказал. А можешь и принять, если убедишься, что я прав. Человеку нужен собственный опыт, свои ошибки, потому что не существует универсального алгоритма -- у каждого человека свой неповторимый путь. Мне даже нужны ошибки, поскольку позитивный опыт построен на анализе отрицательного.
       -- А в чем, по-твоему, смысл жизни, и существует ли он вообще?
       -- Смысл жизни есть у каждого человека, и, по моему мнению, он состоит в том, чтобы познать себя. Я считаю, что каждый человек может стать богом через самопознание.
       -- А не кажется ли тебе, что человек -- это бог, который никогда не станет Богом?
       -- Многое искажено со времен Иисуса Христа. Сторонники каждого религиозного направления признают правыми только себя, а всех остальных верующих считают, в лучшем случае, заблуждающимися. Каждая церковь хочет захватить первенство и главенствовать над другими. Именем Господа спекулируют. Разве он хотел этого? Если, например, та же православная вера есть добро, то почему в храмах все делают за деньги? Да что говорить -- Христа распятого продают! А раз продают, значит наживаются. Какая может быть тогда здесь божественность?! Многие в церковь ходят только для того, чтобы покаяться, попросить прощения, причаститься, и вновь грешить. Поэтому я не хочу никому подражать и не желаю, чтобы копировали меня. Лучше никому не подчиняться. В христианстве я почему-то должен вверить свою душу Иисусу Христу, то есть фактически полностью отдать себя в его власть. Экстрасенсы тоже предлагают -- если вам плохо, то позовите нас по имени и вам сразу станет легче. А если они творят зло, что тогда? Ведь отдавая душу кому-либо, мы тем самым устраняемся от ответственности за свою жизнь. Лучше самому познать себя, никому не подчиняясь и не следуя написанному в книгах.
       -- С твоих слов, можно подумать, что ты совершенный человек, а мы здесь все дураки, -- зло усмехнувшись, заметил Борис.
       -- Единственное мое достоинство состоит в том, что я стараюсь всегда говорить правду. Главное -- чтобы меня понимали. Между людьми, вообще, самое важное -- это взаимопонимание. В мире сейчас зла гораздо больше, чем добра. Но зло не может уничтожить добро. Зло со всем борется, в том числе и с самим собой, а добро лишь возрастает.
       -- А ты-то сам какой: злой или добрый?
       -- Во мне больше сейчас зла, нежели добра. Но однажды я окончательно решил встать на сторону добра и теперь стараюсь стать недоступным для зависти и злобы. Все зависит от самого человека. Ведь для того, чтобы стать добрее, нужно прежде всего познать себя.
       -- Это все лишь твои предположения. Жизнь, она совсем иная.
       -- А разве мысли не есть моя жизнь? Ведь любая мысль возникает не сама по себе. Если, к примеру, люблю я свою мать, то стараюсь сделать ей добро. Вот и получается, что любовь -- это добро.
       Неожиданно в палату вошла Мария.
       -- А как ты понимаешь любовь? -- спросил Илья Дмитрия.
       -- Что тут еще гадать, -- вмешался Саша. -- Когда трахаются мужики с бабами или, к примеру, когда жалко становится умерших родителей.
       -- Любовь -- это состояние.
       -- Нет, это ощущение... как исчезают тела...
       -- Между мужчиной и женщиной может быть одна любовь, -- как бы мимоходом заметила Мария, -- а ...
       -- Это не любовь! -- перебил ее Илья. -- Не может быть любви разной, -- между мужчиной и женщиной одно, и наряду с этим еще что-то другое. Любовь -- как аромат благоухающей розы, которым может насладиться любой находящийся рядом, кем бы он ни был.
       -- Я понимаю так, а вы понимаете иначе, -- спокойно возразила Мария.
       -- Но истина-то одна, -- категорически заявил Илья, и добавил: -- Если мы говорим "любовь" и при этом понимаем разное, то разговор не имеет смысла.
       -- Каждый видит ту сторону истины, которая доступна с его точки зрения, -- спокойно вставил Дмитрий. -- Поэтому каждый по-своему прав, если только он искренен. Однако из разных правд не слагается истина. Не может быть общей правды.
       -- Истина настолько глубока, что каждый познает тот ее уровень, на котором сам находится, -- тихо произнесла Мария. -- Она подобна непрозрачному шару, а потому не все то, что видно лежащим на поверхности, есть истина.
       Дмитрий хотел высказать собственное мнение по этому поводу, но сдержался и решил молча понаблюдать за разгорающимся спором.
       -- Не лучше ли сразу сказать, что любовь мы понимаем как-то определенно? -- предложил Илья.
       -- Для меня любовь -- категория нравственная.
       -- А для меня космическая.
       -- Христос говорил, обращаясь ко всем, и одни понимали его так, а другие иначе, но каждый в меру своих возможностей, -- сказала Мария спокойно. -- Меня тем и привлекает христианство, что Иисус обращается к каждому, ориентируясь на общий уровень.
       -- Не надо ориентироваться на общий уровень! Мне именно потому больше нравится китайская традиция, где существует один учитель и наиболее близкий ему ученик. Я хочу просто знать, как господь бог понимает слово любовь. Проповедник должен сказать, что такое любовь, а потом призывать к тому, чтобы люди возлюбили. Он должен личным примером показать, как прийти к этой любви. Если, скажем, любовь -- это роза, то нужно просто цвести и тем доставлять всем окружающим радость. Первостепенную ценность любви среди прочих ценностей жизни признают все или почти все, а вот на деле реализуют немногие. Весь вопрос в том, что каждый вкладывает в понятие "любовь".
       -- Любовь -- это умение прощать.
       -- Вот я понимаю, что мне нужно простить жену, которая меня предала, но не могу. Хочу простить, но словно не в состоянии сделать то, что считаю правильным.
       -- Значит, тебе еще нужно учиться любви, учиться прощать.
       -- Нет, начинать надо с малого. Вот идете вы по земле, и надо удержаться от того, чтобы не пнуть что-то или не сломать. Только тогда почувствуете, что чем более очищаетесь от злобы, тем больше на вас нисходит божья благодать.
       -- Это лишь один из путей.
       -- Это единственный путь!
       -- Нет, есть и другой. Каждому человеку интересно познать, что скрывается у него внутри. Каждый, в большей или меньшей степени, хочет узнать, как он устроен. Можно ничего не ломать, никого не обидеть, и это один путь. Но если захочется разобраться в сложном механизме человеческой души и понять принцип его работы -- это уже другой путь.
       -- Не надо искать другой путь, когда единственный путь уже указан Христом.
       -- Насчет путей я хочу сказать, что есть Библия, есть Коран, есть буддизм, даосизм. Если проанализировать все, то окажется, что своими словами люди различных религий в противоположных частях света пытались выразить одно и тоже. А именно -- признание власти некой Силы над всем происходящим на земле. Разве это не доказательство истинности, когда независимо друг от друга люди приходят к одним и тем же выводам -- необходимости любить, творить добро и непоколебимо верить во Всевышнего, каким бы именем его ни называли. Все это различные пути на вершину пирамиды. И везде погружение в себя и внутренняя чистота являются обязательными условиями восхождения к божественному совершенству.
       -- А вы читали Евангелие?
       -- У меня другой Учитель, и я читаю только его книги, поскольку он находится очень близко к моему мировосприятию. Я не притронусь к Евангелию до тех пор, пока не почувствую, что дошел до того состояния, в котором мне нужно прочитать святое благовествование. Как говорит мой Гуру: "По писанию вы не станете просветленными, но только став просветленными, вы поймете, что изложено в Писании". Меня всегда умиляют эти брошюрки о Боге, призывающие любить, но не объясняющие, как именно это делать, как на зло отвечать добром. Авторы не утруждают себя доказательством необходимости любить несмотря ни на что. Или текст предлагаемой чьей-то чужой молитвы... Будто я не смогу найти своих слов, чтобы обратиться к Господу.
       -- Все мы верим в одно, только каждый по-своему. Так зачем же спорить? -- вмешался Дмитрий. -- Чувствуем примерно одинаково, только словами выражаем по-разному. А все потому, что слова -- лишь восковые слепки наших переживаний, грубые оттиски наших чувств. Если, как сказал Иисус, истина живая, то она существует только в чувстве, воплощаясь не в словах, а в делах.
       -- Но в начале, как известно, было слово, -- мягко возразила Мария, -- И слово было у Бога, и слово было Бог. Библия -- это слово Бога.
       -- Я полагаю, -- спокойно произнес Дмитрий, -- Библия -- это книги пророков, которые пытались изложить на бумаге полученное от Бога откровение. Евангелие -- благая весть со словами нового завета. Слово же есть сам Христос. Евангелисты попытались пересказать увиденное и услышанное, но вряд ли у кого-либо получится повторить притчи, как их рассказывал Иисус. Ведь убеждают не слова, а то, как они сказаны. Библию превратили в цитатник, забывая, что главное не то, что сказано, а как и в каких условиях эти слова произнесены. Ситуация часто говорит гораздо больше о смысле изреченного, чем могут объяснить толкователи чужой мудрости.
       -- Иисус долго был на Востоке, прежде чем вернулся в родные места и в тридцать лет начал свои свершения, -- заявил Илья. -- Он занимался восточными традициями буддизма, даосизма и пришел к просветлению там. И только после этого начал проповедовать.
       -- Это довольно расхожая точка зрения, -- сказала Мария.
       -- А какой позиции придерживаетесь вы?
       -- Своей.
       -- Люди рождаются все одинаковые, и все они рождаются слепыми. И только в процессе жизни кто-то из нас может прозреть. Не может родиться человек сразу просветленный. Таких людей за всю историю человечества не было ни одного. Ни Будда, ни Магомет, ни Кришна не были сразу просветленными, но стали таковыми.
       -- Но ведь Иисус был сыном Бога. Он богочеловек.
       -- Когда человек просветлевает, он начинает чувствовать божественные силы, и тогда становится сыном бога, даже если рожден был в семье плотника.
       -- Но ведь Иисус от Бога был рожден, и только стал сыном плотника.
       -- Он родился человеком, а стал богом в процессе жизни.
       -- А как же тогда непорочное зачатие?
       -- Непорочное зачатие -- это когда человек рождается заново сам. Иисус появился на свет благодаря женщине, но сыном Бога родился сам без женщины и мужчины. Вот как я понимаю непорочное зачатие. Бог появляется в человеке тогда, когда исчезает его Я. Будда был сыном царя, а потом стал сыном Бога.
       -- Но ведь он никогда не говорил, что является сыном божьим.
       -- Это потому, что на Востоке другая традиция.
       -- Но зачем тогда нужно было идти на Голгофу?
       -- Для того чтобы полностью отделить дух от тела, необходимо умереть. Ведь освобождается дух только через страдания тела.
       -- А как же Воскресение?
       -- Придумать можно все что угодно, но говорить следует только о тех вещах, которые ты лично видел и пережил.
       -- Но разве исчезнет Христианство, если лишить его Воскресения? Никак! Потому что христианство это прежде всего проповедь любви в этой жизни.
       -- Человека можно сделать кумиром: Иисуса -- Христом, Ульянова -- Лениным, Сиддхартху -- Буддой. Но не Богом! Мертвых Иисус воскрешал, слепые становились зрячими, и это значит, что они начинали видеть то, чего раньше не видели.
       -- Но ведь когда хромой схватил свою постель и побежал вприпрыжку, это было настоящее чудо!
       -- Богу не нужно творить чудеса, чтобы ему поверили.
       -- Но ведь Лазаря Иисус все-таки воскресил!
       -- Не понимайте написанное буквально. Он души оживлял, а не тела. И когда говорил, что нужно думать о живых, а мертвые сами похоронят мертвых, он говорил о душах живых и мертвых.
       -- Но девочку-то он вернул к жизни?!
       Илья промолчал.
       -- Конечно, толковать можно по-разному, но когда видишь своими глазами и можешь вложить перст в раны от гвоздей, тогда как? -- спросила Мария.
       -- Если он сын Бога, то зачем ему вообще тело? Он не врач, и лечить может только души. Потому что сын Бога это божественный человек, а Бог это душа.
       -- Но если Бог создал этот мир и сотворил человека, значит Он владеет законами и материального мира.
       -- Мне думается, что Бог не создавал человека. Тела и души существуют совершенно отдельно. Тела это своего рода почва для души. Мир един, Вселенная одна, и каждый человек это корпускула Вселенной, -- медленно произнес Илья. -- Бог это то, что состоит из маленьких корпускул. Чем больше корпускул просветлевает и осознает себя, тем больше Бог. Это моя точка зрения. Я никогда не верил в богочеловека, поскольку всегда считал Бога высшим разумом.
       -- Возможно, Бог что-то совсем другое. Хотя, разве так уж важно, что есть Бог? В данный момент ты можешь считать так, а спустя некоторое время поймешь что-то и изменишь свою точку зрения. Вот увидишь, к примеру, человека под именем Христа и неожиданно для самого себя заявишь, что видел Бога Живаго.
       -- Вполне может быть, -- согласился Илья. -- Но мне кажется, что моя точка зрения больше, чем чья-либо другая, сообразуется с представлением о Боге.
       -- А я могу сказать, что она не во всем соответствует моим представлениям, а чьим-то, быть может, вообще не соответствует. Грустно становится, когда видишь, как люди спорят, какой крест правильнее -- католический или православный. Они готовы даже убивать друг друга ради того, чтобы утвердить свой взгляд на мир, навязав его другим. Это типичный пример того, как в пылу спора забывают -- ради чего этот крест!
       -- Люди предпочитают спорить, вместо того чтобы делать, -- вставила Мария.
       -- Я только не пойму, почему, -- воскликнул Илья, -- почему это в общем-то обычное для тех лет явление, даже не происшествие, -- подумаешь, преступника распяли, распинали до и после -- почему именно его вспоминают уже две тысячи лет, и почему это ничем не примечательное событие стало в центре нашей эры?
       -- Я слышал, что Иисус заранее продумал все свои свершения, чтобы сбылись описанные в Библии пророчества.
       -- Но как же можно столько напридумать, а потом еще и умереть ради собственных фантазий?
       -- Можно. Таких фанатиков всегда было много.
       -- Дело не в чудесах. Люди даже не узнали Христа.
       -- Как же сразу узнать Христа?
       -- Мир вам, дорогие мои, -- сказал кто-то мягким грудным голосом.
       Дмитрий вздрогнул от неожиданного приветствия.
       В палату входил высокого роста человек в красном балахоне. Вид его был настолько необычен среди белых халатов и больничной одежды, что он сразу приковал к себе внимание всех присутствующих в палате. За ним следом вошли еще двое молодых людей, один в зеленом, другой в белом одеянии. У необычных посетителей были длинные волосы, аккуратно подстриженные бороды и в целом весьма опрятный вид. На поясе у каждого висели четки. Тот, кто был в красном балахоне, неторопливо подошел к Дмитрию.
       -- Это вы просили меня прийти, -- сказал он утвердительным тоном.
       -- Да, я, -- слегка оробев, ответил Дмитрий. -- Садитесь, пожалуйста.
       Незнакомец плавным неторопливым движением присел на стул, стоявший рядом с Диминой кроватью, а двое сопровождающих встали за его спиной.
       Весь облик необычного посетителя напоминал образ, который в различных вариациях был придуман художниками. Странный незнакомец действительно имел нечто схожее с развешанными в самых разных местах изображениями Иисуса Христа.
       Первое, что поразило Дмитрия, был огромный лоб и широко раскрытые глаза в глубоких глазницах. Не длинные волосы, гладко расчесанные до плеч, и не темно-красное платье больше всего удивили Диму, но глаза, их мощный напор и невероятная открытость. И руки. Крепкие чистые ладони спокойно лежали на коленях одна в одной.
       Когда необычный гость впервые молча посмотрел на Дмитрия, и взгляды их встретились, Дима почувствовал, как тонет в мощном напоре, попадая под магнетическое воздействие этого удивительного человека. Широко раскрытые глаза выражали громадное внутреннее напряжение. Таких глаз Дима никогда прежде не видел. Мягкие плавные движения, казалось, скрывали пружину огромной мощи, не выдавая при этом силы ее сжатия. Наполненные величайшей печалью глаза в то же время источали радость переживаемого мгновения. Глаза эти и были весь он.
       Дмитрий немного растерялся под нежным и одновременно печальным взглядом, но, спохватившись, вспомнил о главном, чего ждал от визита этого человека.
       Он ждал узнавания!
       "Кто бы он ни был, -- думал Дима, -- но только будучи абсолютно искренним в каждом своем слове и движении, я смогу узнать истину и распознать фальшь".
       Дмитрий терпеливо ждал, не зная, как и с чего начать разговор. Наконец решился спросить сразу о главном.
       -- Простите, я испытываю необъяснимый трепет, -- неуверенно произнес Дима. -- Я попросил вас прийти, чтобы просить совета.
       Произнося неловкие слова, Дмитрий неотрывно смотрел в печальные глаза посетителя, ища в них ответа и узнавания.
       Необъяснимым образом картинки недавно пережитого плавно сменяли одна другую, восстанавливая в памяти мельчайшие подробности удивительного сна.
       -- Знаете, меня в последнее время преследует ощущение, будто все происходящее сегодня -- это ожесточенное противоборство за власть над умами и душами людей -- было и две тысячи лет назад.
       Все находящиеся в палате замерли.
       Выждав несколько мгновений, посетитель еле слышно промолвил:
       -- Миром правит князь тьмы. Поэтому очень дикое проявление пойдет против светлого. И чем дальше, тем больше. Это суровая битва света и тьмы, во внутреннем духовном плане. Это действительно серьезная битва, она решает сегодня судьбу всего человечества. И то, что сейчас проявляется, всего лишь начало. Действительно, не случайно сегодня происходящее напоминает двухтысячелетнюю давность, потому что, скажу вам, за это время у вас изменились только разум, культура, техника, но духовный мир остался исключительно на двухтысячелетней давности. Поэтому, чтобы узнать, что было две тысячи лет назад, я вам просто скажу: оглянитесь вокруг и вы поймете, что было тогда. Остается то же самое, та же самая дикость. Но тогда свершение протекало всего лишь четыре года. Сейчас же это растянется на годы, и дикость будет очень быстро расти, достигая самых чудовищных масштабов. Это уже неизбежность -- тьма должна проявиться в полной мере. Но тем самым она себя и съест. Поэтому то, что сейчас происходит, неизбежно, к сожалению, и несчастья этого не избежать. Каждый должен показать себя тем, кто он есть на этой земле. Все разделятся на пшеницу и на плевелы, а потом начнется жатва. Хотя, впрочем, жатва уже идет, но пока еще не так явно и еще осторожно, ибо каждому дается свобода выбора подумать. И ежели однажды ему еще дается возможность следующий шаг сделать, то уж если и потом не сделает вывод, тут уж начнется сурово следующее, и, как необходимость, эти люди должны будут закончить бытие в короткое время. А пока любовь, пока терпение, потому что, творя дурное, они не ведают, что творят. Они исполняют волю другого. И так как очень слабы, они не могут этому противостоять. Здесь надо суметь сохранить в людях веру.
       Выслушав длинный ответ, Дмитрий немного выждал, все еще не решаясь задать часто повторяемый вопрос.
       -- Знаете, сейчас появилось огромное количество церквей и проповедников с именем Христа. Как же простому человеку разобраться, кто есть кто? Желание верить есть, но как узнать, кому верить? Как определить, где свой, а где чужой?
       -- Надо смело сходить и послушать. Ведь Отец Небесный рядом, он видит твой поиск и, конечно же, будет помогать тебе искать истину. И там, где сердце твое откликнется и потянется, можешь смело делать шаг. Это путь, который ты способен пройти и должен на него вступить. Как только почувствуешь что-то не то, холодное и дурное, тогда уйди, куда тебя позовет сердце. Вот так человек и должен смело идти за голосом своего сердца. Оно не обманывает. Сейчас каждый будет звать на свою сторону. Надо быть крайне внимательным. Ложь повсеместно друг на друга будет очень похожа. Истина выделится. Вроде бы и такая же, и в то же время во многом проявляется индивидуально, как ничто не проявляется. Перед проповедью приходит много с разных направлений и пытаются людей остановить, позвать к себе, вмешаться, порой дико выступить. Но ученики истины никогда не пойдут на другие проповеди и никогда не начнут кричать, никогда не будут срывать афиши. Никогда, потому что они одинаково относятся ко всем с любовью. Свободу выбора нарушать нельзя, поскольку это есть неверие Богу. Человек должен сам определить: что есть Истина. А тот, кто приходит ругаться на проповеди, только лишь поступает не мудро. Ибо сказано было, что суд миру это когда свет приходит в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет, ибо дела их были злые. И те, кто любит тьму, они возненавидят свет и не пойдут к нему, потому что побоятся, что изобличатся дела их. Все это изобличится и будет видно. Поэтому мудрый, идущий во тьме, он не торопиться идти к свету, он потихонечку будет делать свое в стороне, основательно. Ну, а несчастные, они попытаются выступить рядом, но, к сожалению, не замечая, что они только лишь укрепляют веру в того, кого они пытаются ругать. Ведь в этом случае они показывают себя очень дикими, очень несдержанными, и люди еще более видят, как велико их несчастье. Это только лишь их немудрость, ибо придя к свету, сразу видно то невероятное несчастье и дикость. К сожалению. Так что нужно смелее делать шаги по зову своего сердца. Хочешь искать -- ищи, но внимательно слушай сердце. Потянулось -- вперед, делай смело шаг, ибо бессмысленно говорить, можно ли купаться в этой реке, пока не ступишь в нее. Так и будешь стоять на берегу, рассуждая, холодная вода или теплая, порастешь паутиной, так и не сделаешь шаг и не узнаешь, что это за вода. Шагни, окунись, а потом сделай вывод. Ибо о духовном нельзя изначально рассуждать. Нужно шагнуть, и лишь потом сделать заключение, что это.
       -- Я тут прочитал в одной книжке, что существуют различные толкования слова "Христос". Как нужно правильно понимать?
       -- Не так уж много и толкований возникает в этом понимании. То, которое возникло однажды и существует в каноническом учении, оно является правильным, ибо Христос это есть помазанник. Здесь не нужно дополнительно каких-то объяснений.
       -- Но есть еще определение, что это путь, ведущий к Богу через соблюдение заповедей. Какое же понимание, с точки зрения уподобления жизни Христа, для людей ближе: как миропомазанник, возвышающийся над людьми, или как Путь, указывающий пример жизни?
       -- Здесь можно рассмотреть как путь, как мостик, благодаря которому человек приближается к Богу. Христос это слово для человека, чтобы определить дар Бога. На самом деле, это слово Отца. Когда проявляется истина Отца, и проявляется в том виде, который наиболее доступен для разумения человека, во время которого и происходит проявление. Поэтому это не только личность, хотя и личность тоже. Потому Отец пребывает сам в себе, и сыну дал возможность наилучшим образом довести до вас то, что заповедано Отцом. Это и есть путь. На самом деле, это все то, что звучит в этот момент от Слова, из уст. Это и есть слово Отца, это Истина, которую надлежит воспринять, вобрать в себя как можно больше и исполнить.
       -- А нет ли у вас ощущения, что вы чужой среди своих?
       -- Это мир не мой. Благодаря воле моего отца мне была дана возможность обресть ту плоть и сформироваться сознанием так, чтоб этот мир как можно более приблизился ко мне.
       -- А разве сейчас люди поступят иначе с Христом, нежели поступили две тысячи лет назад?
       -- Теперь продолжается все то, что было и тогда. Теперь, пробуждаясь, человеку надлежит сделать вывод, что же он сотворил тогда, ибо если тогда дано было человекам судить Истину, то теперь Истина пришла судить человека. Человек должен понять, что не сможет порушить то, что создано Богом. И ежели он вновь попытается судить Истину, то теперь он уже забьет гвозди себе в сердце. А истина останется жить. Теперь уже от суда зависит жизнь самого человека. Духовный мир того далекого времени точно такой же, как и сейчас, ибо за эти долгие годы изменились только культура, разум, техника, а духовный мир остался точно таким же.
       -- Опыт показывает, что соблюдение заповедей и уподобление Христу -- это путь, ведущий на крест, путь через смерть в вечную жизнь, но все-таки через смерть, смерть мученическую.
       -- То, что приходится время от времени покидать плоть и в очень тяжелых проявлениях, это специфика современного времени. Те две тысячи лет, которые прошли, это время царствования силы, где сила всячески пытается противостоять тому, что разрушило бы ее. Это не значит, что так будет всегда. Чтобы победить зло, именно мучаются. Надо пытаться посмотреть на свою жизнь во плоти, попытаться забыть о ней и перейти на духовный мир, чтобы попытаться дать сердце свое окружающим, ничего не требуя взамен. И ежели к тебе приходит кто-то с камнем, так это же несчастье его. Кто же ему поможет? Только ты и должен помочь. Но сила, которая существует, она, конечно же, попытается остановить тебя. И вот здесь все зависит от того, кто из вас более силен духом своим. Нужно устремляться вперед с открытым сердцем, отогревать духом сердца и тем спасать души. Это есть великий труд. Но чем более чад божиих осознает это, тем быстрее наступит тот мир, в котором начнется великий расцвет.
       -- Но по силам ли простым людям пройти путь Христа на Голгофу и принять смерть за чужие грехи?
       -- Только так и не иначе. Ибо великий Отец дает только те истины на землю, которые призваны исполнить люди. Зачем показывать то, что вам не по силам? Так что те, кто говорит, что заповеди, данные Богом, им не по силам и что их мог исполнить один Иисус, а вам остается только лишь поверить в него и тем уже быть спасенным, -- это великое несчастье невежества. Это именно те заповеди, которые призван человек исполнить. К сожалению, на них смотрят как на нечто трудно досягаемое. А это только нулевая ступень, от которой и может начаться развитие. Это ступень, когда человек становится человеком.
       Ответы, даваемые странным гостем, были настолько исчерпывающими, что трудно было найти в них что-то для развития вопроса. И все же Дмитрий решился спросить.
       -- Наблюдая людей, я заметил, что они не могут жить без кумиров. Действительно ли так устроен человек, что ему обязательно нужно кому-то поклоняться?
       -- Преклоняться можно только пред Богом, больше ни перед кем. А почитать, уважать -- ближнего. Это говорит о чистоте сердца, если он прислушивается к тому, кто имеет больший опыт созидания. Человек не должен слепо прислушиваться к тому, где что-то рассуждается об Истине. Ибо каждый из вас способен достичь наибольших глубин в постижении духовного независимо от того, кем бы ни был перед вами, какой бы ни был тот человек, как бы он ни нарекал себя в возвышенном духовном развитии. Вы можете даже превзойти его порой в постижении. А преклоняться можно только перед одним Отцом. Что же касается материальных проявлений, каких-то созиданий, деяний, то если вы уважаете того, кто имеет больший опыт, -- прислушивайтесь, делайте выводы, учитесь. Это прекрасно. Нельзя сотворять себе бога. Когда говорится "не сотвори себе кумира", то нельзя изображать только Бога ни в каком виде. Поэтому всякое изображение, которое до этого времени происходило, было большой ошибкой. Можно изображать лики собратьев, творивших во славу Бога. И это почитание своих же собратьев есть качество самого человека. Но поклоняться им нельзя. А если есть икона, то прекрасно. Но поклоняйтесь одному Богу. Если что-то нужно, то обращайтесь только к Отцу. Ну, а если сможете почитать матушку, других святых, то в этом нет ничего плохого. Но обращаться с молитвой только к Отцу. Ни Иегова, ни Саваоф не есть имя Бога. Не в названии дело. Суть Отца -- Любовь, Истина и Свет, которая никогда никого не наказывает.
       -- Читая Евангелие, я никак не могу понять, что означает нищета духовная.
       -- Это неверно передана заповедь. Правильно сказать -- блаженные духом нищие. Те люди, которые были нищими в то далекое время, они начинали наиболее остро ощущать несправедливость окружающего мира и у них появлялась наиболее благоприятная возможность воспринять эту боль. Так и вы, начинаете думать о жизни после того, как больно падаете. Как правило, когда у человека все хорошо, он думает: зачем мне все это надо? А когда лишается почти всего, то начинает думать о душе. Конечно же, это благостно, что человек начинает думать о Боге. Но, к сожалению, думает, лишь когда ему плохо, тогда лишь и способен понять эту боль.
       -- А почему Иисус не записывал тех истин, того слова, которое через него давал Отец, и не заботился, чтобы кто-нибудь из учеников записывал, дабы сохранить все без искажений?
       -- В те далекие времена довольно трудно было вести записи происходящего и просто не было возможности носить с собой пергамент. Да и времени на записи не было.
       -- Простите. Я один задаю вопросы. Может быть, кто-то тоже хочет спросить?
       -- Да, я хочу, -- сказал Илья. -- Вот на иконах Иисуса часто изображают со страданием на лице. А как ты думаешь, каков Иисус Христос?
       -- А зачем мне думать, -- ответил посетитель. -- Смотри.
       И он улыбнулся.
       Улыбка его была настолько открытой, что показалось, будто в палате стало светлее. Все словно вдруг повеселели.
       -- Если единственный критерий, по которому можно отличить своего от чужого, это любовь, то что же такое Любовь?
       -- Любовь, -- не раздумывая, ответил удивительный посетитель, -- это стремление человека жить во имя другого. Любовь это вершина, к которой надо подняться. Ее нет на земле. Она искорками иногда пробивается у многих, но в основном ее нет. И тот, кто движется к этой вершине, этот человек определяется лишь тем, что он стремится отдать свое сердце окружающим, для себя не требуя ничего. По крайней мере, пытаясь, насколько у него получится. Вот это и есть искатель света, стремящийся идти к Богу тем законом, который Отец заповедовал, тот, который желает жить. Любовь это понятие, которое ставится как цель, к которой должен стремиться человек. А двигаться к этой вершине можно только в том случае, когда ты будешь стараться как можно больше тепла, которое у тебя есть, отдать, и с каждым шагом стараться сделать лучше и лучше. Тогда и начинается незримое восхождение. Когда однажды ты поднимешься настолько, что у тебя откроется душа таким образом, что та благодать, которая от Бога, она создаст удивительный кармический всплеск, ты будешь ощущать удивительную любовь ко всему.
       Собеседник говорил как-то особенно -- тихо и ласково, отчего Дмитрий все более проникался доверием к этому человеку. Дима уже хотел приоткрыть ему свою боль, которая жила в сердце, однако разум терзал предостережениями.
       -- Вот говорят, нужно любить врага своего. У меня, знаете ли, чисто практический интерес. В притче о добром самарянине Иисус объясняет, что ближний это не тот разбойник, что ограбил, не тот, кто прошел стороной, а тот, кто помог и заплатил за гостиницу. Кто же есть ближний: чужеродный самарянин или человек, который делает тебе добро?
       -- Ближние все на земле. Как же можно не любить чужого, если в нем частица твоего Отца. Ближний тот, кто страдает, тот, кто помогает. То, что возникают разные трактовки, все оттого, что передали в писаниях не те слова, которые были сказаны на самом деле. Для того, чтобы правильно передать, нужно было тут же записать, что было рассказано от учителя. А стало все это записываться через десятки лет. В писаниях передано то, что запечатлелось в сознании учеников и последователей. Естественно, возникли своеобразные искажения. Ближние все. Потому и говорилось, что любить надо не только тех, кто любит вас, но и врага, который способен принести вам боль.
       -- Часто можно услышать: "Не делай добра, не получишь зла". Так ли это, и как надо поступать?
       -- Эта истина невольно возникла в этом мире, ибо тот источник, который источает тепло, он, как правило, всегда притягивает летящие камни. В этом случае останьтесь водой животворящей, которая источается из сердца каждого человека. Так будет этот источник в вас неиссякаем. Источайте это тепло. Ну, а пока летящих камней слишком много в атмосфере, что ж, они и будут притягиваться именно к этим источникам. Но вы согрейте их и увидите, что упорством и верою вода разрушает камень. Она намного сильнее.
       -- Как же все-таки надо любить человека практически, чтобы эта любовь помогла ему спастись от греха?
       И опять, не раздумывая, посетитель начал отвечать, словно ответ был ему давно известен.
       -- Каждый человек нуждается в индивидуальной помощи. Нельзя сказать общее для всех. Единственно, можно опять же сказать: слушай свое сердце, внимательно смотри, в чем нуждается человек. Тепло к нему надо сохранять всегда. Но надо быть внимательным и порой проявить твердость, а где-то -- мягкость. Здесь нужно каждое обстоятельство внимательно чувствовать. Но тепло нужно всегда сохранять к этому человеку и молиться за него. Это очень важная помощь, тайная помощь, о которой он может даже и не знать, но которая обязательно ему поможет. И пусть не знает, это даже лучше.
       -- Неужели нужно любить людей за то, что они вновь готовы распять Христа?
       -- Они делают то, что способны делать. Потребность в большем может быть только с любовью. Если они это делают, ну что ж, значит, они и должны были это сделать. Главное, чтобы люди торопились делать как можно более искренне и как можно более старались отдать этому все свои силы. Если человек искренне считает, что это во благо и пытается это сделать, отдает все свои силы, то это самый правильный его шаг. Большего с него требовать ничего нельзя. Он будет поставлен таким образом и в то время, в окружение тех людей, которым он должен принести либо испытания, либо еще что-то, что должен осознать, то есть он не случайно появится именно в это время. Поэтому попытайся любовью согреть того, кто видится более несчастным. Не грех его замечай, а смотри в душу, что внутри у него находится. Поэтому больное сознание, оно искривленно воспринимает Истину, идущую от Отца.
       Дмитрий вдруг спохватился, почувствовал присутствие соседей по палате и тех, кто, приоткрыв дверь, из коридора пытались рассмотреть странного гостя. Стараясь скрыть свою личную заинтересованность, Дима спросил:
       -- А как вы относитесь к разводам?
       -- Это незнание истинной гармонии мужского и женского начала, о которых предстоит вам сегодня поведать, раскрывая все больше и больше. Только лишь незнание, и, конечно, духовное падение. Мужчина призван быть духовным носителем, но, к сожалению, за эти тысячи лет он не раскрывал своего предназначения, а шел только за плотскими потребностями. Поэтому быстро превращался в дикую несуразность, которая способна нести только страдание окружающим. Человек, наделенный большими творческими способностями и не развивающий себя духовно, может только стать очень вредоносным существом в мироздании. Поэтому на этой основе идет великое горе, великие падения, только лишь великая бездуховность и ничего более. Все сейчас возвернется на место, восстанавливая Истину на Земле. Ныне возвещаю вам тот закон, который отныне станет над головами человеков. За любое падение женщины, которое способна она сотворить, виноват исключительно только мужчина. Только на него ляжет весь этот грех. Только лишь.
       -- А как защитить ребенка, которого мать бьет из-за собственных неудач? -- спросил Дима, желая найти подтверждение или опровержение собственным предположениям. Но ответ необычного человека оказался неожиданным.
       -- Если папа более достойный, он должен помнить, что язык нечестивого уязвляет как мечом, а язык мудрого лечит.
       -- А если папе не дают возможность видеться с ребенком и защищать его, отдавая свою любовь? -- сказал Дима, почувствовав как при воспоминании о дочери у него на глазах готовы выступить слезы.
       -- Это и есть болезнь общества, когда человек устанавливает свои законы, а не законы Божьи. Действительно, этого сейчас так много. Многие развелись. Мужчина духовный пытается искать, а его пара не хочет этого. Она хочет, чтобы он был только с ней и ничего не искал. А раз не хочет, то они и ударяются в большие неприятности. Начинаются разводы и, конечно же, закон оставляет детей за матерью. А мать, имея очень слабую силу, конечно же, терпит такие неприятности, такие страдания, которые она, не сдерживаясь, естественно, выплеснет на ребенка. Но здесь пока еще нельзя явно оградить, пока еще существует общество, пока есть государство, пока есть закон, созданный человеком, а не законы Божьи, которые должны были царствовать на земле. Но надо теперь уже достойно молиться и о ней, чтобы больше было у нее сил, и о ребенке. Постоянной молитвой окутывать ребенка своей благодатью, своей силой, которая будет укреплять его душу обязательно. И то, что мать сумеет наслоить на ребенка грязного, это можно снять именно своими молитвами, своей благодатью и любовью. Каждый раз после молитвы подумать о ребенке, вспомнить его образ и, окутав его любовью, уже от сердца словами своими молиться о нем. И тогда это благо, которое потечет в его сторону, окутает его, независимо от того, хочет он этого или не хочет, сознает или не сознает, и снимет с него очень много грязных наслоений, будет помогать и укреплять.
       -- Но как же можно любить мать, которая является врагом не только мужу, но и собственному ребенку, причиняя и тому и другому зло? -- выдохнул наболевшее Дмитрий.
       -- Вот это и есть -- любить врагов своих, ибо какой толк любить тех, кто любит вас. Ведь начинается труд там, где приходится любить своего врага. И помочь этой женщине можно только теплом. Если у нее идет выплеск холодный, то погасить этот холод можно только теплом. А если ты сохранишь хоть сколько-нибудь раздражения к ней, ты будешь невольно укреплять этот холод, и незаметно твое раздражение будет помогать бить твоего любимого ребенка. Таким образом ты и становишься соучастником нанесения ему горя.
       Дмитрий и не заметил, как они перешли на "ты".
       -- Поэтому здесь бессмысленно думать о ней плохо, только хорошее. Ты должен понять: ты любишь не зло, ты пытаешься любить то, что в ней находится, но никак не пробьется. И вот, сосредоточься на том солнышке, маленькой искорке, которая внутри таится, и попытайся раздвинуть эту глину, которая на ней. Постарайся согреть, окутать ее это несчастье. Потихонечку очищай, сбрасывая с нее эту грязь. Оно будет происходить действительно так. Конечно, внезапно дикость может еще более возрасти после этого. Это не случайно происходит. Дьявол прекрасно видит, что ты делаешь и видит, что в сторону холодного источника ты пытаешься посылать тепло. И пока есть в этом источнике дополнительные запасы холода, он будет все более дико изливать их в твою сторону, пытаясь остановить тебя. И вот, если ты терпеливо продолжаешь, то однажды произойдет слом и начнется отогревание. Если отступишь -- все, и сам падаешь, и тот человек падает, только еще быстрее. Так что только теплом, тепло и вера, и молитва. Это единственное, что сейчас наиболее будет помогать.
       Дмитрий испытывал необъяснимую наполненность, словно кто-то поделился с ним своей радостью и любовью.
       -- Но как же защитить ребенка каждый день, каждый час, не давая обрушиться на него всей той злобе, которая исходит от матери?
       -- Насколько возможно -- сделай, чтобы ты не нанес вреда тем самым никому. Тут ты должен искать, у тебя должен быть творческий путь, поиск. И в этом случае, конечно же, надо помнить -- ценность ребенка выше ценности взрослого. Умей пожертвовать меньшим во имя большего. Ищи, пробуй, для этого жизнь и дана. Даже если будет больно меньшему, и оно будет страдать. Но страдания эти не ради себя, а ради людей. Но если не сделать правильного решения, погибнет и этот ребенок. Нужно многое взвесить и сделать правильный шаг. Ведь порой этот шаг суровый, твердый поможет прозреть в дальнейшем итоге этому человеку, которому сделали больно. Сейчас истина заключается в том, что тот, кто прозревает, он обретает крылья и начинает лететь. А внизу месиво, болото, грязь. И тот, кто две руки протянет, ты можешь ему помочь, а тот, кто одну руку протянет, а другой зацепится за свой мир, при этом хотя и тянется за помощью, его нельзя спасти. И он должен понять, что пока он не отцепится от прежнего мира и не протянет две руки навстречу, возле него бессмысленно стоять и тянуть за руку. Ты должен будешь идти к тем, кто две руки протянул, потому что эта жизнь именно сейчас такая суровая, и, конечно же, страдать предстоит о том, кого ты оставишь. Больно же оттого, что человек хочет спастись, а руку свою не отпускает от прежней жизни. И ты объясни ему, что ты готов к нему прийти в любой момент. Но пусть он протянет две руки, сделает шаг навстречу. А пока я пойду к тому, кто две руки протянул.
       Беседа незаметно стала совсем интимной. Слова произносились еле слышно, чтобы их мог услышать только тот, к кому они были обращены. Все, что говорилось вкрадчивым таинственным полушепотом, звучало настолько проникновенно, что Дмитрий совершенно отвлекся от смысла слов, весь проникшись настроением, с которым они произносились.
       Он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, упрямо желающим найти ответ на свое очередное "почему". Странный посетитель разговаривал с ним как-то по-отечески тепло, в то же время относясь, как к брату. И во всем, что изрекал удивительный гость, не было ни нотки превосходства.
       -- Вот мы часто слышим -- будьте как дети. Но как взрослому человеку стать ребенком? Не является ли это уподобление бегством от ответственности, счастьем слабосильных существ, когда человек не обременяет себя свободой выбора, познанием добра и зла?
       -- Ребенок всегда старается сделать так, как позовет его внутренний голос. Взрослый же старается подходить через рассуждения, и в этом его ошибка. Им придуманы различные степени ответственности. Конечно же, этим он усложняет любовь. Ведь каждый должен сделать то, на что способен, слушая при этом голос своего сердца. Поэтому когда говорится "будьте детьми", это не означает быть неразумными как дети. Надо быть искренними как дети, надо смело отдаваться тем проявлениям, которые есть внутри, мечтать, фантазировать, бегать по лужам, смеяться, нести в руках цветы. Воспринимать все легко, с чистотой и открытостью, не останавливаясь на горе. Если ребенку больно, то ему что-то веселое скажешь, и он начинает смеяться. Так и вы должны не с сумрачными лицами ходить. В сути детства заключено брать, а во взрослости отдавать.
       -- Но человек часто готов избавиться от свободы выбора и избежать тяжкого бремени ответственности только ради того, чтобы успокоить свою совесть.
       -- Человек не может идти без этого закона, будет он думать о нем или не будет. Разница заключена опять же между взрослым и ребенком в том, что ребенок всегда пользуется законом свободы выбора, а взрослый начинает об этом думать. Ребенок не выбирает, не мучается, а всегда поступает, как ему говорит его внутренний голос, и сразу делает шаг туда, куда позовет его сердце. Если искренний взрослый пойдет по зову сердца, он никогда не столкнется с этой проблемой -- свободой выбора. Он всегда выбирает, но когда следует за голосом сердца, он всегда не задумываясь выбирает самое лучшее, то, что призван сделать.
       -- Мы вот тут в палате между собой спорили, -- вмешался Борис, -- почему в России живется хуже, чем в других странах. Ведь вроде богатая земля, все есть, и люди талантливые. А живем хуже, чем в других государствах.
       -- Может быть, это происходит оттого, -- решил высказать свое предположение Дмитрий, -- что, стиснутая западной цивилизацией, ведущей в тупик потребительства, и опытом духовного развития Востока, Россия должна указать человечеству третий путь?
       -- Именно так и есть. Потому что тот путь, который рожден на Востоке, он также проявит свою несостоятельность, и тот путь на Западе в техническом развитии также покажет свою абсурдность. Эти две крайности покажут потребность в чем-то ином, что уже есть, но находится в извращенном понимании. Поэтому та искра, которая будет дана Богом, эту разницу, между ней и остальными проявлениями любви четко увидят многие ищущие, и они поймут замысел, в чем она заключена. И конечно же, открытые сердца воспримут ее и трудом своим ее проявят. Это поможет миру узреть ту истину, которую надлежит каждому исполнить. Вот почему многие взирают на Россию, ждут от нее некоего шага, который спасет Землю.
       -- Не есть ли этот шаг некий Закон, когда только через веру в то, что замысел Творца совершенен, мы сможем приобщиться к Тайне, и тем самым понять действие механизма Свершения?
       -- Верно. Сейчас время понять, что же такое вера. Вера -- это сам закон жизни. Суметь самоотверженно отдаться воле великого Отца, не говоря "а, если, а, вдруг, а вдруг мне завтра не хватит кушать". Завтра будет то, что надо. Завтрашний день сам о себе позаботится. Надо достойно сделать то, что сейчас надлежит. Вот это и будет проявлением веры. Ибо те безверы, маловеры, которые сейчас, наговорившись, уже продолжают говорить о великом Отце, они покажут свою истинную суть. Ибо тот пример, который возникает сейчас на Земле, когда говорят о неких болезнях, то же происходит и в духовном мире. Ведь там такое же обязательство. Ежели вы не примете прививки, то вы будете уволены с работы. А где же вера? Ведь ничего не бывает случайного. Так что это безверье проявит себя в полной мере.
       И хотя Дмитрий был настолько поглощен разговором, что абсолютно не замечал времени, он как-то вдруг почувствовал, что беседа затянулась, а ведь он до сих пор так и не решился спросить о главном.
       -- Знаете, -- начал Дима осторожно, -- когда я читаю Евангелие, то самым убедительным фактом, заставляющим поверить в то, что все написанное происходило на самом деле, является факт людского выбора между праведником и разбойником. Как вы считаете, почему люди предпочли Христу Варавву?
       Ни секунды не размышляя, необыкновенный посетитель сказал:
       -- Я не считаю, я знаю, как все было, как происходило в то далекое время.
       "Вот оно! -- подумал Дмитрий, ощутив, как внутри все задрожало. -- Если он так говорит, значит считает себя Им. А значит, он должен вспомнить все как было".
       Дима замер в ожидании ответа.
       -- Очень много ненаписанного в истории осталось. Но это естественно. Дело в том, что людям в то время было довольно-таки безразлично, кого казнят, многие были впервые, видевшие созывались как обыкновенные, грубо говоря, ротозеи. Просто сошлись на определенное событие. Ну, а то, что они закричали Варавву, так это произошло на следующий день, ибо за эту ночь многое произошло. Люди сидели у костров вблизи обиталища Пилата, где должны были произойти последние решения. И за эту ночь очень много прибыло людей, настроенных противно. И подходя от одной группы сидевших у костра к другой, они подговаривали кричать Варавву, кому-то угрожая, кого-то подкупая. И вот, когда утром спросили, то большинство закричало Варавву. Но этого люди изначально не закричали бы, если бы такого подговора не происходило. Даже в первый день, когда спрашивали, никто не крикнул ничего, и только лишь эти, агрессивно настроенные, они стали выкрикивать. Эти люди изначально уже шли с этой целью, и они знали, на что идут.
       -- Но как же можно было убедить других людей в неправде, ведь Иисус был проповедник добра и никому никогда худого не сделал, тогда как Варавва был разбойник?
       -- Дело в том, что там собралось очень много людей небедного сословия, а им было безразлично. У них все было в порядке. В большинстве их было. Многие из тех, кто собрались, были нищие, многие из них не знали совершенно, только по слухам, а слухи были самые разные, порой очень противоречивые, холодные. Конечно же, они быстро могли этому поверить. Небольшая часть это были те, которые действительно веровали, знали о свершениях. Но когда кричит большинство, малую часть трудно расслышать.
       Дмитрий вдруг вспомнил крики множества людей, когда однажды пришел на проповедь чужеземного пастора, их воздетые к небу руки, закрытые глаза и оглушающие восклицания. Тогда он подумал, что подобным образом люди могут кричать что угодно, повторяя вслед за своим вождем любые призывы. Когда Дмитрий впервые присутствовал на собрании огромного количества верующих и просто любопытствующих людей, его более, чем что-либо, удивило заразительное влияние толпы. Новички, которых легко было отличить, хотя и стеснялись, но не могли не последовать примеру окружающих, повторяя за проповедником его призывы. Закрыв глаза и протягивая к небу руки, они начинали вместе с другими кричать, хлопать в ладоши и подпрыгивать на месте. Все это казалось проявлением массового гипноза. Многие верующие оборачивались и осуждающе смотрели на Дмитрия, который сидел, молча наблюдая за происходящим. Он чувствовал себя чужаком, и не скрывал этого. Хотя это было трудно, но Дмитрий не желал вслед за всеми повторять то, что было ему непонятно и неприятно, что не являлось его собственным убеждением. К нему обращались с предложением принять Христа в свое сердце, а он не мог так просто взять и выполнить, что от него требовали, потому что более всего ему самому хотелось открыть нечто в собственной душе. Было грустно, а рядом смеялись, глядя, как на сцене, кривляясь словно клоун, проповедует аккуратно одетый человек. Он говорил что-то о вечной жизни, о том, что это не выдумка, а реальность, и что мы сейчас уже можем жить здесь на земле, и что наш бог это взрывной бог, наш бог это прекрасный бог. А Дмитрий чувствовал, что Бог обращается не ко всем, но к каждому. Молодой человек продолжал проповедовать о том, что он сейчас прямо на войне, что у нас есть враг -- дьявол, плоть, мир. А Дмитрию не хотелось ни в ком видеть врага, даже в том, кто совсем не такой, как он; ведь другой не значит чужой, а чужой не обязательно враг. Дима готов был и Сатану любить, полагая, что другого способа справиться с Дьяволом просто не существует. "Раскрывай свой дух прямо сейчас, -- кричал проповедник на сцене, -- я сын бога, мы идем одним путем". А Дмитрий, вместо того, чтобы поддаться общей эйфории, становился все более печален, почему-то не заражаясь всеобщим весельем и показной радостью танцующих рядом людей. Все, о чем говорил молодой проповедник, казалось не столько простым, сколько примитивным изложением тайны ради ее всеобщей доступности. Понимал ли, чувствовал, переживал ли этот человек то, о чем с таким озорным весельем и шутовскими ужимками говорил? Каждый казался настолько неповторимой индивидуальностью, что трудно было представить существование одинаковых для всех рецептов. Одни и те же слова в жизни разных людей наполнялись неповторимым переживанием, преломляясь сквозь призму личной судьбы. Сколько ни старался Дмитрий, так и не смог настроиться на восприятие того, что говорил проповедник, на ощущение, которое хотел вызвать в умах и душах присутствующих поющий на сцене юноша. Проповедник говорил о Слове, о Боге, о Любви, но каждый его выкрик отзывался лишь приступом головной боли. Диме было не по себе, и он чувствовал себя чужим среди этих людей.
       Бывая в различных храмах, Дмитрий каждый раз ощущал какую-то скованность, несвободу в поведении и в мыслях -- необходимость вести себя подобающим образом и строгость ритуалов умерщвляли свободный дух. Дмитрию начинало казаться, будто он стиснут стенами храма, и нет здесь той свободы, которая есть Дух Господень. Везде, где бы ни находился, в каких бы местах ни сталкивался со священниками, Диме всюду мерещился призрак Каиафы, цинично призывавшего спасти народ ценой жизни одного праведника.
       -- Когда был тайный сговор первосвященников, то Каиафа сказал, что лучше пусть один человек умрет, чем весь народ погибнет. В его словах, возможно, есть определенный резон, поскольку своими проповедями, а также действиями при большом скоплении народа Иисус мог вызвать массовое возмущение в дни праздника Пасхи. Тем самым он, сам того не желая, мог спровоцировать римских воинов на подавление беспорядков, как это уже было ранее. К тому же, аргументы Каиафы совпадают со словами самого Иисуса, который сказал, что готов погибнуть за людей, приняв на себя грехи всего мира.
       Открытые, ласковые глаза посетителя после этих слов как-то вдруг съежились, став отчужденными и холодными.
       -- Было сказано, что я погибну за спасение людей, ибо д?лжно было покинуть Землю. Это было известно. Нельзя было ее развивать. И то, что давалось, это было невозможно, нужно было заложить и, значит, в скором времени покинуть Землю, потому что, оставив истину, люди еще более поверят погибшему. Ведь именно погибшее зерно дает всходы. Если уложить в землю, то, погибнув, оно дает плод большой, но прежде погибает. Так и здесь. Это была наиболее благоприятная ситуация для того, чтобы зародилось спасение на земле. А то, что имел Каиафа, ну, это то же самое неверие в Бога. Все совершается по воле Бога, и если есть, значит, будет так, как надо. Не человек может определить, как будет. Как он может знать, как будет? Будет ли это негодование, не будет ли -- ведь он не может знать. Потому что не знает, что его ждет в этот день. А чего он заглядывает в будущее? Конечно же, это не могло привести к тому, чтобы вмешивались римские воины, ибо никому никогда никакая агрессия не внушалась, все учились любить. Не могло это привести ни к каким волнениям. Но иначе не могло быть, смерть должна была быть. И потому все допускалось: допускалось и это осуждение первосвященников, и допускалась казнь. То есть это было единственное, что помогло возродить наиболее спасение всему миру.
       -- Я полагаю, что Каифа и Анна достаточно хорошо знали писание. То есть они знали, что мессия должен будет умереть на кресте. Не значит ли это, что своим решением они выполняли волю Бога?
       -- Нет. Конечно же, они выполняли не волю Бога, а волю Сатаны. Но Отец не препятствовал тому, потому что он видел, что они и не услышат слово Отца. И то, что должно было свершиться так, оно и должно было свершиться. Все шло своим ходом. Это было видно заранее, что так будет, видно за века. Так же, как и это время было видно две тысячи лет назад. Будущее можно видеть -- есть такой закон. Так что и предсказания, которые давались через пророков, тоже основывались на времени, которое было видно. Чтобы люди, соприкасаясь со свершениями современными и опираясь на предсказания пророков, видели взаимосвязь с событиями, пытались понять славу Отца. Ну, а это предательство, эти отношения -- это не есть воля Бога, просто своя неизбежность, которая должна была иметь место.
       -- А кто оказался тем добрым разбойником, которого распяли справа от Иисуса?
       -- Он вовсе не был разбойником. Это был юноша, грек, он был хорошим мечтательным юношей. Но в миру случились определенные неприятности, и так как он был язычником, его предали смерти, судили, оклеветали и приписали ложного. Так что он был хороший человек.
       -- В Евангелии от Луки, Матфея и Марка указывается, что Иисусу крест помог нести некий Симон Киринеянин. А Иоанн свидетельствует, что никого не было, -- сказал Дмитрий. -- Что же думать?
       -- Никто не помогал. Никого не было, -- прозвучал мгновенный ответ.
       Представляющий себя Христом еще раз взглянул на Дмитрия и смиренно замолчал.
       О большем спрашивать было невозможно.
       Пытаться не верить или проверить сказанное было трудно, так же как и сказать что-либо в дополнение.
       Все было, как тогда, но он уже был не тот. Последняя истина, ставшая своей, заключалась в том, что любить нужно не только друзей, но и врагов. Именно это и есть любовь, способная спасать. Тогда она спасла его, но времени жить уже не оставалось. Теперь впереди была вся жизнь. Однако он словно позабыл то страдание и желание любить врагов своих, которое так и не умерло вместе с ним.
       Странный посетитель, называющий себя Христом, напомнил многие забытые истины. Но не переживание, не чувство!
       Дмитрий вдруг ощутил себя безмерно уставшим от огромного количества правильных слов; трудно было избавиться от ощущения, что не в слове сокрыта истина.
       "Нельзя много говорить, -- подумал он. -- Не в этом состоит свершение. Людям нужны не слова. Их убеждают не слова, а запах крови. Но если поверить сказанному этим христом, значит поверить ему, и значит поверить в него?"
       Поблагодарив своего необыкновенного посетителя за то, что он пришел и уделил много внимания обыкновенному больному, Дима в последний раз решил взглянуть в глаза своему собеседнику. Он уже не искал фальши, а лишь подумал: "Кем бы ни был этот человек, но если он хочет пройти дорогой Христа, то что же в этом плохого? Он, как и я, ищет и идет по пути духовного совершенствования, слушая в себе шепот Истины".
       Их взгляды встретились.
       Смотрели сквозь него.
       Временная толща рассеивалась, и все те же сомнения и догадки, которые были когда-то, возникали вновь, и все повторялось, как повторяется две тысячи лет, а может быть, и более.
       Когда удивительный посетитель встал и со словами "мир вам, дети мои" вышел вместе с провожатыми в коридор, в палате возникло ощущение пустоты.
       -- Ну вот, поговорили, вроде бы что-то и сделали, -- разочарованно произнесла Мария и вслед за гостями покинула палату.
       Еще не остыл след от слов, произнесенных гостем, а Дмитрий в который раз подумал о том, что чем меньше говоришь, тем дольше и плодотворнее идеи живут в душе человека. Он не мог избавиться от ощущения, что все гораздо интереснее, чем можно было представить.
       -- Ну, и что ты думаешь об этом человеке? -- спросил Дмитрий у Ильи.
       -- Велик! -- тихо ответил Илья, а после некоторого молчания добавил: -- Ты знаешь, я ведь хотел увидеть его и отразиться.
       -- Ну и как?
       -- Да, он Сын Божий, -- восхищенно произнес Илья.
       -- Но ты же не верил в то, что сын божий существует?
       Илья промолчал. Было видно, что он волнуется. Достав пачку сигарет и спички, он, ничего не говоря, вышел в коридор.
       -- Неужели вы можете верить всем этим бредням? -- сказал возмущенно Борис. -- Мало ли сейчас развелось различных прорицателей! И этот из их числа. Все они мошенники, ищущие приверженцев и почитателей среди доверчивых людей, чтобы использовать их в своих интересах. Нет, вы как хотите, а я ни одному его слову не верю.
       Верил ли Дмитрий? Наверно, он и сам не смог бы однозначно ответить на этот вопрос. Однако ни разу за все время разговора Дима не почувствовал фальши ни в голосе, ни во взгляде, ни в движениях странного визитера, из чего можно было сделать вывод, что все произнесенные им слова шли от сердца. Посетитель говорил доверительно, словно стараясь донести какой-то сокровенный смысл и рассеять подозрительность. Некоторые слова забылись, но у Дмитрия осталось ощущение приобщения к чужой истине и какой-то удивительной просветленности, которая стала частью его самого.
       -- Не веришь, так и не верь, -- заявил Александр Иванович, -- Никто тебя не заставляет. Прошли уже те времена, когда все поголовно были неверующими. Тепереча каждый сам решает. Вот лично я верю в добрую силу, которая помогает мне жить. Неважно, как она называется. Но поверить, что этот человек сын бога... Нет, что хотите со мной делайте, не могу. Хотя именно вера заставляет быть человеком. Можно ведь по-разному отнестись: по-человечески и по-сволочному. Взять хотя бы мою кошку. Я еще только подумаю, а она уже здесь. И все знает, все понимает. Как же я к ней буду плохо относиться, если она ко мне всем сердцем? Ну, а поверить, что этот, в красном, есть Иисус Христос, хоть убейте, не могу. Хотя похож, очень похож. И манерой, и словами, да и одежда у него подобающая. Проверить его, конечно же, невозможно, хотя и поверить тоже трудно. А чисто внешне похож, похож. Да и говорит мудрено.
       Дмитрий верил в то, что все написанное в Евангелии правда. Но представить, что так просто совершилось второе пришествие, было невозможно.
       Чего же тогда ждал, почему попросил прийти этого странного человека?
       У Дмитрия не было недоверия, поскольку не существовало и не могло существовать никаких доказательств, кроме самих слов и поступков необыкновенного учителя, которые бы свидетельствовали, кто он есть на самом деле. Не было знамений и не было чудес, не было ни доверия, ни недоверия. Дима не почувствовал ничего, что бы заставило усомниться в том, что этот человек действительно Христос. Дмитрий и не заставлял себя верить, поскольку главным было ощущение наполненности и просветленности, которое вызвал посетивший его проповедник. Безусловно, это хороший человек, говорящий правильные слова, с которыми нельзя было не согласиться. Но хотя Дмитрий и не почувствовал фальши, сами по себе слова не убеждали. Впрочем, он не затем приглашал этого человека, чтобы уверовать в него как в спасителя.
       Ища ответы на мучительные вопросы, Дмитрий хотел прежде всего найти понимание и сочувствие. И хотя сказанное удивительным посетителем и не убедило целиком и полностью, однако и не вызвало явного скепсиса. Главное -- слова незнакомого учителя оставили след, а воспоминания о недавно прошедшей беседе порождали желание попытаться любовью разрешить свои проблемы.
       У Дмитрия не было, да, наверно, и не могло быть аргументов ни за, ни против того, что этот человек действительно Христос. Внешний вид посетителя произвел сильное впечатление, однако поверить в то, что он мессия, было трудно. Уже две тысячи лет каждое поколение людей ждали второго пришествия, и вдруг Спаситель взял и пришел в гости. Нет, в это невозможно было поверить.
       В отличие от многих других людей, Дмитрий не ждал явления Христа, хотя верил, что оно когда-нибудь обязательно будет, как будет и страшный суд, и отделение праведных от неправедных. Требовать подтверждения полномочий казалось немыслимым, ведь ничего, кроме разума сердца, не могло отличить мессию от лжепророка. Однако сердце молчало, хотя необыкновенный проповедник Диме понравился. Но Дмитрий никак не мог понять, как, откуда этот человек набрался смелости назвать себя Словом Отца. А что это означало, догадаться было нетрудно. Впрочем, проповедник не говорил буквально, что он Иисус Христос, поскольку произнесенные слова налагали бы огромную ответственность за каждое действие и каждый взгляд проницательно-печальных глаз.
       Наверно, далеко не всякий, будь он даже сумасшедшим или авантюристом, мог взять на себя смелость назваться Сыном Божиим. Но этот человек не был похож ни на авантюриста, ни на сумасшедшего. Он не вызвал недоверия, хотя не вызвал и безусловного доверия. Дмитрий только почувствовал -- все, что было сказано о волновавших его проблемах, перекликалось с собственными размышлениями, а значит, было верно, и именно так следовало поступать. Но для того, чтобы признать удивительного собеседника Христом, этого было недостаточно.
       По всей видимости, появление необычного проповедника вызвало сдержанное отношение городских властей и гневную реакцию различных религиозных конфессий. Наверно, его называли самозванцем, лжехристом или даже антихристом. Но что бы ни говорил этот человек, как бы он ни поступал, поверить его пророчествам Дмитрий не мог. И хотя Дмитрий не искал доказательств мессианства -- они были ему не нужны, -- все же хотелось найти подтверждения страстному желанию верить. Дмитрий полагал, что учитель должен быть понятен тому, кто жаждет разобраться в проповедуемом им учении, однако на вопрос: "Откуда он взял силы и смелость назваться Словом Отца?" -- ответа не находил.
       Дмитрий верил и не верил, стараясь быть непредубежденным, однако, по всей видимости, странствующий проповедник все же уловил некоторую настороженность собеседника. Наверно, уже зная по опыту о врожденном скептицизме людей, христос потому и не требовал обращения к себе как к Сыну Бога.
       "А если завтра этот человек поведет за собой толпу приверженцев, вызывая ярость отцов церкви, -- рассуждал Дмитрий сам с собой, -- и руками власть предержащих будет обвинен в подстрекательстве к массовым беспорядкам, и меня как члена суда присяжных попросят вынести вердикт о его виновности, что тогда? И если я буду знать, за что и почему хотят расправиться с этим невинным проповедником, а меня перед лицом закона попросят осудить его, что тогда? Если заставят оправдать виновного в массовых беспорядках, предложив расстрелять вместо него кого-то другого, как я поступлю? И если церковными иерархами будет развернута компания клеветы и преследование этого якобы лжепророка в средствах массовой информации, что тогда? И если он все же будет обвинен, что тогда? Достоин ли он будет амнистии по поводу очередной победы демократии? И кого предпочтут: популярного проповедника или какого-нибудь демагога, политического авантюриста, добивающегося захвата власти с помощью народных волнений? И если предпочтут именно лидера победившей на баррикадах партии, что тогда? Если по требованию широкой общественности и отцов церкви, организовавших демонстрации и пикетирование зала суда, невиновный проповедник будет несправедливо предан смерти, а власти демонстративно умоют руки, не желая влезать в религиозные распри, что тогда? Властители, чувствуя шаткость своего положения, постараются сделать все, чтобы ни под каким видом не допустить массовых беспорядков. Как поведет себя президент под нажимом патриархов церкви, имеющей сильное влияние в обществе, да еще перед очередными выборами? В условиях неустойчивого положения разговор с зачинщиками или теми, кто может повести за собой большое количество людей, будет короткий. Чтобы сбить накал страстей и не допустить расширения числа сторонников новоявленного христа, главы церквей и представители власти захотят скрыть правду, а значит, постараются как можно быстрее закрыть дело. При этом они сделают все, чтобы снять с себя ответственность даже за малую кровь, и публично умоют руки. Они посчитают, что лучше избавиться от одного невольного подстрекателя, чем допустить массовые столкновения на религиозной почве. А потом распространится слух, что тело убитого проповедника бесследно исчезло. Ученики и последователи станут утверждать, что видели его живым. Что тогда? Тогда поверишь!?"
       -- Ты что же, действительно веришь, что этот человек Иисус Христос во втором пришествии?
       -- А кто его знает...
       -- Да бросьте вы, какой он Христос! В Библии же сказано, что многие придут под именем Христа и будут говорить: "Я Христос". А до этого появятся лжепророки и будут пытаться прельстить многих. И когда будут говорить: "Вот здесь Христос", -- не верьте, ибо будет знамение на небе, как молния от востока до запада.
       -- А если он действительно Иисус Христос? Ведь и две тысячи лет назад, когда он пришел впервые, ему почти никто не поверил, кроме нескольких учеников. Петр, первый из апостолов, трижды отрекся, хотя сам сказал, что почитает Иисуса за Христа, Сына Бога Живого. И лишь когда сбылось и петух трижды пропел, тогда лишь Петр вспомнил предсказанное и уверовал.
       -- Значит, все же было предсказание, которое сбылось?
       -- Многое из предсказанного сбылось, если верить тем, кто писал Библию.
       -- А разве они могли написать что-то не то?
       -- Трудно сказать. Много нестыковок. Хочешь верь, хочешь не верь. Если бы сразу записывалось, как все происходило, тогда еще можно было поверить. А то ведь задним числом кто-то что-нибудь вспомнил, а что-то позабыл. Да и написать всегда стараются складно.
       Неожиданно дверь в палату отворилась и вошла женщина, которую Дима видел сопровождавшей удивительного проповедника.
       -- Простите, -- сказала она, обращаясь к Дмитрию, -- вам, наверно, нужно помочь.
       -- Спасибо, -- поблагодарил Дмитрий, удивленный таким неожиданным участием. -- Я чувствую себя достаточно хорошо.
       -- Может быть, вы чего-нибудь хотите?
       -- По правде говоря, я бы не отказался мяса поесть. Впрочем, это неважно.
       -- А вот Учитель советует ни мяса, ни яиц не есть, равно как и другой животной пищи. Поскольку от нее у человека повышается агрессивность, и он становится более подвержен радиации.
       -- Наверно, вы правы, -- согласился Дмитрий, -- но я привык к мясу, да и врач советует.
       -- Надо отвыкать. Здоровее будете. Кто-то хорошо сказал: человек есть то, что он ест.
       -- Простите, я не могу с этим полностью согласиться. Так ли уж важно, что именно ты ешь? Важно прислушиваться к своему организму и не есть того, что не хочется, и когда не хочется.
       -- Но если вы не будете заботиться о своем теле и начнете забивать желудок всякой гадостью, то ваше здоровье может ухудшиться. А, как известно, в здоровом теле здоровый дух.
       -- Конечно, можно и таким образом заботиться о душевном здоровье, а можно и напрямую -- думать прежде всего о духе. Ведь тело всего лишь инструмент, который нужно поддерживать в исправном состоянии, но который служит цели духовного совершенствования. Один ест растительную пищу и грубит окружающим, другой не отказывается от мяса, но никогда не пожелает ближнему зла.
       -- Одним одно, другим другое. Не всем людям нужна любовь.
       -- Позвольте с вами не согласиться. Все люди нуждаются в любви. Только вот почему-то некоторые отказываются от нее, хотя страстно желают.
       -- Все люди разные. Одним нужна водка, другим Бог. Но есть общий закон для всех, по которому скоро будут судить людей.
       -- Каждый человек полон своих собственных законов. Все живое стремится к любви.
       -- Вот вы и любите.
       -- Но как?
       -- Безмерно отдавайте любовь и не питайте ни капельки холода.
       -- Но каким образом? Как любить безмерно, что именно отдавать? И что значит "не питать ни капельки холода"?
       -- Это когда вас хотят оскорбить, ударить, а вы не испытываете к этому человеку зла и не пытаетесь сопротивляться.
       -- Но если я не буду сопротивляться, то меня ведь могут убить. Зачем потворствовать злу, когда видишь козни врагов?
       -- Я вам скажу только то, что говорит Учитель: любите безмерно и не питайте холода к людям, даже если они желают вам зла.
       -- Я не понимаю.
       -- Любовь понять нельзя.
       -- Как же тогда я могу делать то, что невозможно понять?
       -- Вы еще просто не доросли. Вам нужно духовно совершенствоваться.
       -- Но как, каким образом?
       -- Надо стараться отдавать все тепло своей души и тогда приблизится царство Божие.
       -- Но ведь сказано было -- царство Божие внутри вас.
       -- Нет, вы не понимаете. Если бы понимали, то не задавали бы таких глупых вопросов. Я могу вам только повторить то, что уже говорил Учитель. Поскольку он есть воплощенная Истина.
       -- А что есть Истина?
       -- Не надо забивать себе голову премудростями. Надо жить так, как говорит сердце.
       -- Но ведь ваш Учитель проповедует словами, и все приходят его послушать.
       -- Он сам есть Слово пославшего его Отца Небесного.
       -- Тогда зачем он так много говорит?
       -- А вы, прежде чем сомневаться, лучше почитали бы его книгу, и все вопросы у вас тотчас бы отпали. Там есть ответы на все вопросы.
       -- Но разве можно просветиться книгой?
       -- Дурацкие вопросы вы задаете. Сразу видно, что еще не доросли до понимания. Сначала поймите, а потом вопросы задавайте.
       -- Я потому и задаю вопросы, что хочу понять.
       -- Мне трудно вам объяснить. Вам еще нужно расти и духовно совершенствоваться, чтобы понять. Читайте Библию, слушайте Учителя, и вам все откроется.
       -- А кто он, ваш Учитель?
       -- Он Христос, Сын Божий.
       -- Разве он сам себя так называет?
       -- Но это и так понятно, раз он говорит, что он Слово пославшего его Отца Небесного.
       -- Но если он есть Слово, тогда зачем так много говорится слов?
       -- Нужно, чтобы люди услышали Истину и поняли.
       -- Но что есть Истина?
       -- Он и есть Истина.
       -- Но ведь это означает, что Истину невозможно пересказать. У меня такое ощущение, что слова только запутывают. Тот, кто понимает, тому не нужны слова. Нужно лишь в глаза посмотреть.
       -- Ну и что, посмотрели?
       -- Да.
       -- И что же вы увидели?
       Задумавшись на несколько секунд, Дмитрий тихо произнес:
       -- Желание.
       -- Какое желание?
       -- Желание быть.
       -- Кем?
       -- Желание быть тем, за кого его принимают.
       Несколько мгновений последовательница новоявленного пророка изумленно смотрела на Дмитрия, а потом безапелляционно заявила:
       -- Учитель есть Христос Сын Божий.
       -- Но что есть Христос? В Евангелии сказано: Христос в вас и все сыны Божии.
       -- Он есть Христос, Слово пославшего его Отца.
       -- Но разве мы все не есть посланники? И что есть Слово?
       -- Вы читали Библию?
       -- Читаю.
       -- Библия -- это слово Божие.
       -- А мне представляется, что это исторический документ, содержащий слова пророков и евангелистов.
       -- Учитель есть воплощенное Слово. Послушайте его и сразу все поймете. В Библии сказано, что будет второе пришествие, и тот, кто был две тысячи лет назад, придет во второй раз, чтобы судить людей. Тогда это был Иисус Христос, сейчас это Учитель. Просто слово обрело новую телесную оболочку.
       -- Но если он есть спаситель во втором пришествии, то почему же он не взял это имя, как это делают, например, другие проповедники, объявляющие себя Христом?
       -- Странный вопрос. Он мне непонятен.
       -- Что же здесь непонятного?
       -- Я не могу на него ответить. Вы сначала постигните, а потом сомневайтесь.
       -- Но что же мне делать, если я хочу понять?
       -- Надо жить, как повелевает сердце.
       -- Об этом все знают и знали много тысячелетий назад. Но почему-то все равно живут иначе. Почему?
       -- Вот когда выздоровеете окончательно, приходите к нам. У нас есть видеозаписи проповедей и свершений Учителя. Посмотрите, послушаете, а если захотите, мы вам бесплатно сделаем копию.
       -- Спасибо, но мне как-то не по себе становится при мысли, что таким же образом, если бы такая возможность тогда существовала, демонстрировали и тиражировали видеозапись распятия Иисуса Христа. Нет, я не смогу смотреть на мучения живого существа.
       Последовательница не ответила, но чуть погодя сказала раздраженно:
       -- Прежде чем судить о чем-либо, нужно вначале многое изучить и понять. У вас низкий уровень. Бога нужно носить в своей душе и стараться делать добро.
       -- А почему вы думаете, что я этого не делаю?
       -- Вот если делаете, тогда молодец. Значит, Христос в вас! Откройте свою душу и отдавайте тепло души всем, кто пожелает. Творите любовь, как говорит Учитель, и будьте мудры.
       -- Но как любить того, кто издевается над тобой?
       -- А вы все равно любите.
       -- Но как, как? Я хочу понять.
       -- А не надо понимать. Любовь нельзя понять.
       -- Но как же я буду творить то, чего не знаю?
       -- Дурацкие вопросы вы задаете. Сразу видно, что вы совершенно неразвиты в духовном плане.
       -- Каким образом вы судите о моем уровне развития?
       -- В вас еще чувствуется много злобы. Иначе бы вы не задавали такие каверзные вопросы, ответ на которые и так ясен. Надо лишь верить.
       -- А что будет, если этот человек окажется не тем, за кого себя выдает? В истории было много лжехристов, да и в последнее время чуть ли не каждый день появляются новые пророки. Ведь если он вас обманывает, то умереть окажется легче, чем оказаться без веры в то, с чем связывал все надежды на будущее.
       -- Я даже не хочу об этом думать, -- обиженным тоном сказала женщина.
       Закусив губу, она раздраженно добавила:
       -- Несчастная твоя жена. Как она только терпит такого зануду!
       Дима удивился такому неожиданному всплеску негодования, однако удержался и не спросил, как могут совмещаться призывы к любви с проявлением ненависти.
       Пауза длилась недолго.
       -- Любой учитель рано или поздно понимает, что проповедовать надо кончать, -- умиротворяющим тоном сказал Дмитрий, -- поскольку осознает, что слова никого не убеждают.
       -- Зачем же молчать, раз он пришел для того, чтобы принесли людям Истину? -- резко возразила женщина.
       -- Потому что слова ничего не меняют. И вообще ничего не меняется.
       -- Но ведь мы не древние люди.
       -- А с чего вы взяли, что мы лучше? Если судить по масштабу войн и росту преступности, агрессивности в людях не стало меньше.
       -- Но ведь Учитель пришел, чтобы принести людям Слово, -- с нотками отчаяния в голосе произнесла последовательница новоявленного христа.
       -- А нужно ли людям слово? Ведь даже то, что говорил две тысячи лет назад Иисус, было известно задолго до его появления. Вряд ли дело в словах. Все ждут Суда, который должен свершится во второе Его пришествие. Мудрец либо должен замолчать, либо уйти. Но просто исчезнуть невозможно, поскольку это все равно что лишить веры своих учеников и последователей. Значит, остается покинуть этот мир, совершив то, что ждут люди от мессии. Ведь тот, кто объявляет себя Христом, взваливает на себя тяжкий крест людских надежд. И восторженные возгласы многочисленных почитателей лишь прелюдия всеобщего отвержения и позора. Каждого, кто взял на себя миссию спасителя, ждет приготовленный людьми пьедестал, который неизбежно превратится в Голгофу. Мне кажется, Иисус понимал: самым убедительным аргументом может быть лишь добровольная смерть во имя провозглашенной идеи!
       Некоторое время они молчали.
       -- Вы говорите с жестокостью глубоко уязвленного человека, -- впервые с неподдельным сочувствием произнесла женщина. -- Наверно, вы очень ранимый мужчина. Вот и в глазах у вас боль. Видимо, вы много страдали?
       Дмитрий промолчал, удивленный такой внезапной переменой.
       -- Только не надо искушать Дьявола, -- попросила последовательница.
       -- А я его не боюсь, -- улыбнулся Дмитрий. -- Ведь Люцефер -- это ангел света. А значит, он наверняка добрый. Только не верит, что и мы можем быть добрыми и любящими. Дьявол доказывает на примере наших поступков, что люди не смогут стать богоподобными. Сатана стал воплощением необходимого зла, поскольку через зло познается добро.
       -- Вот потому и надо бороться с искушениями, -- дополнила последовательница.
       -- Борются лишь те, кто, не совершая выбора, пытаются примирить непримиримое. Дьявол тоже желает нам добра, потому и искушает. Ведь искушение может быть во благо, когда закаляет и делает стойким, помогая утвердиться в том, что нет другого пути, кроме любви, поскольку ненависть ведет к смерти. Так что я и Черта люблю.
       -- Вот только не надо поминать Черта.
       -- А чего его бояться? Все равно он всегда рядом. Вопрос только в том, кого мы слушаем и чьему гласу следуем. В этом и заключена наша свобода. Выбор без свободы невозможен. Мы ведь себя выбираем!
       -- Судя по вашим глазам, вы хороший человек, -- уже совсем ласково произнесла последовательница. -- Бог в вас.
       Дмитрий несколько смутился от такой неожиданной оценки.
       -- Я самый обыкновенный. Как и все.
       -- Нет, вы достигли высокого уровня развития.
       -- Мне кажется, что уровень духовного развития определяется тем, как ты смотришь на другого человека -- сверху вниз или снизу вверх.
       Видимо, не зная, что еще сказать, женщина замолчала. Потом достала из сумки какой-то листок и положила перед Дмитрием.
       -- Вот вам текст новой молитвы, которую дал нам Учитель. Молитесь, и Бог вам поможет.
       -- Разве важны слова, какими ты обращаешься к Богу? -- произнес задумчиво Дима. -- Гораздо важнее то, что в эти мгновения чувствуешь, что именно переживаешь.
       -- Ладно, мне пора идти, -- устало проговорила последовательница новоявленного мессии и, не улыбнувшись, вышла из палаты, на прощание громко хлопнув дверью.
       -- Как же все-таки относиться ко всем этим христам? -- спросил Саша.
       -- Лично я отношусь спокойно, -- ответил Дмитрий. -- Взять на себя такую миссию -- большая ответственность, потому что такой человек не имеет права на ошибку, ибо воплощает собой Истину. Если он захотел идти путем Христа и призывает людей за собой, то в этом нет ничего плохого, важно только, чтобы его последователи творили добро. А если учитель не только проповедует, но и живет любовью, и ради нее готов принять мученическую смерть, то кем бы он себя ни называл, его можно выслушать. Наверно, эти люди достойны уважения, если несмотря ни на что живут любовью. В таком случае, возможно, в них Бог, если они любят и врагов своих. Наверно, можно стремиться им уподобиться. Но преклоняться... Нет! Кто бы он ни был, не сотворяй себе кумира.
       -- А может быть, все эти христы просто обманщики? Лично я им не верю. Недавно по телевизору показывали, как некто называвшийся Христом спалил вместе с собой в огне всех своих учеников и последователей. Вот до чего вера может довести.
       -- Дело не в пророках и в христах, время от времени появляющихся, а в том, как их призывы воплощаются в жизни других людей.
       -- Так именно по приказу своего учителя люди покончили жизнь самоубийством. Все эти так называемые христы говорят об одном и том же: о переселении душ, что смерть это всего лишь переход в другую форму существования, а на деле хотят организовать конец мира через газовую атаку. Только кто им дал право распоряжаться чужими жизнями? И чем, собственно, эти пророки лучше политиков, посылающих необстрелянных новобранцев в атаку, то есть фактически на самоубийство? Та же потребность проявить свою власть. Почему, вообще, они ощутили в себе право распоряжаться чужими жизнями? Так поступать могут либо сумасшедшие, либо фанатики.
       "И в самом деле, кто же они и почему так поступают? -- спросил себя Дмитрий. -- Безусловно, они верят в то, что делают. Так ведь и я верю. Но разве я сумасшедший? А может быть, они знают нечто, что недоступно другим? И почему лжепророки обладают такой силой? Почему столько людей слушают их и выполняют любые приказания? Что это: слепое подчинение или осознанное согласие, зомбирование или вера? Добровольное подчинение без согласия невозможно. Вот только с чем именно соглашаются? И почему? Что это -- внушение, давление, гипноз? И почему они не боятся смерти? Быть может, оттого что уверены: смерть лишь переход в другое существование? А может быть, это стремление найти выход, уйти из мира, наполненного злом, своего рода попытка спасти душу, когда невозможно остановить неминуемое падение в пропасть?"
       -- А на мой взгляд, важна не столько личность Христа, а то, за что он умер.
       -- Он просто сумасшедший, твой Иисус. Какой человек в здравом уме пойдет на смерть ради удовольствия быть распятым, только для того, чтоб о тебе вспомнили. И вообще, это просто самоубийство. Он хотел умереть, потому что не видел смысла жить дальше после того, как от него все отвернулись и он ничего не смог доказать. Велико геройство погибнуть за других, если знаешь, что тебя воскресят.
       В палату вошел Илья и, услышав, о чем разговор, сказал:
       -- Всегда находятся герои, готовые пойти на любое свершение, даже если необходимо будет вынести распятие на кресте и умереть ради того, чтобы сбылись пророчества. Иисус не похож на восточного мудреца. К тому же, он не единственный, кто умер за свои убеждения. Иисус просто человек, который ищет свой путь и который решил осуществить миссию Христа!
       -- Миссию Христа невозможно было осуществить, не зная ее предназначения, -- возразил Дмитрий. -- Если Иисус был просто человек, то чтобы свершить все в точности, он должен был знать больше, чем кто бы то ни было.
       -- Вот я и хочу знать, зачем было умирать на кресте, и знал ли Иисус Христос, что его ждет воскресение? -- спросил Илья.
       -- А мне кажется, что Иисус не мог не знать, на что шел и какая участь его ждет, -- сказал Женя. -- Он выбрал смерть как достойный конец того пути, который завел его в тупик. Не зная что делать, он пошел на смерть, чтобы сохранить самопредставление и мнение окружающих о себе как о мессии.
       -- Быть может, достойно умереть лучше, чем потерять самоуважение и веру в свое предназначение? -- предположил Дима.
       -- Своим воскресением Христос показал, что для праведника смерти нет. Ведь признать факт жизни после смерти -- означает отказаться от греховных наслаждений.
       -- Тогда зачем воскресшему Иисусу тело?
       -- Все эти предположения кажутся чем-то заумным, -- раздраженно произнес Борис, -- хорошей сказкой, в которую трудно поверить. Продал его Иуда за тридцать серебреников, и все тут.
       -- Это было предательство. А предают не из-за денег. Да и цена слишком мала. Кто поверит, что Иуда, хранивший деньги, самый образованный из учеников, продал своего Учителя за столь мизерную сумму. Нет, дело не в деньгах. С помощью денег только пытаются скрыть истинное. Мне кажется, конфликт Иисуса и Иуды имел гораздо более глубокие корни. Может быть, даже это было столкновение двух самолюбий.
       -- А я вот слышал, что все эти россказни о богочеловеке чистейшей воды выдумка. Мария была обычной проституткой и забеременела от римского воина, а потом обманом решила выйти замуж за Иосифа.
       -- Если она зачала его в любви, в любви родила и любовью воспитала, то Иисусу можно только позавидовать. Мало ли примеров, когда девочки идут на панель, чтобы спасти от голодной смерти своих родителей, братьев или сестер. Быть может, Мария и не рассказала правду Иосифу, но и не изменила ему в браке. Ложь -- вот главный грех прелюбодейства!
       -- А что такое прелюбодейство? -- спросил Саша.
       -- Мне кажется... это предательство любви, -- ответил задумчиво Дмитрий.
       Дверь в палату открылась, и в комнату вошел посетитель.
       -- Привет выздоравливающим.
       -- Здравствуйте, Леонид Григорьевич, -- радостно воскликнул Дмитрий.
       -- Ну, как поживаешь? Видать, здорово ты отличился, раз тебе такая благодать.
       -- Благодать? -- удивился Дмитрий.
       -- Так ведь кого Бог любит, того и наказывает, -- объяснил Леонид Григорьевич. -- Раз тебе ноги поломали, значит, не случайно, значит, хотели остановить и заставить одуматься. Видать, это твой крест.
       -- Что же, я должен тащить его всю жизнь, да еще благодарить, что стал инвалидом?
       -- Крест не означает ношу. Болезнь дается для осознания и исправления, если человек еще может исправиться. Символическое значение перекрестия существовало задолго до того, как Иисус Христос пронес свой крест на Голгофу.
       -- И что же оно означает?
       -- Если составить твой гороскоп по звездам, то получится перекрестие. Таким образом, твой путь, определенный звездами, и есть твой крест. Надеюсь, ты веришь, что судьба существует?
       -- Как вам сказать... Наверно, более верю, чем не верю. Иногда чувствуешь судьбу, а все равно искушаешь. Почему так происходит, не знаю.
       -- Наверно, потому, что хочешь в нее поверить.
       -- Но если все известно заранее, тогда и жить не интересно.
       -- Напротив. Если тебе становится известна твоя судьба, то тогда жизнь начинает представляться как некий эксперимент, которым ты определяешь свое отношение к Предопределению. Все истины давно известны, и потому главным оказывается именно твое личное отношение к истине. Все мы для чего-то предназначены. Произошедшее с тобой -- это твоя карма и одновременно испытание. Предопределение все равно что жизненная задача. Ты можешь ее не выполнить вследствие своей слабости, однако это не означает, что Предопределения не существует и ты не должен сделать то, что тебе предстоит сделать.
       -- А если во сне я, к примеру, увижу предсказание того, что должно скоро произойти, как же мне тогда следует жить?
       -- Предопределение не отрицает активности человека. Напротив, оно побуждает через самостоятельный поиск пути осознать, что именно есть твоя судьба. Этот творческий процесс и есть процесс созидания себя. Тебе, скажем, предопределено стать писателем, но как и когда это произойдет, зависит от тебя самого. В этом споре с Предопределением ты или отрицаешь судьбу, а значит, и себя как творца, либо доказываешь, что можешь стать лучше, чем ты есть сейчас.
       -- Получается, я спорю с судьбой?
       -- Напротив, ты доказываешь, что она существует.
       -- Но если судьба существует, то нужно ли что-либо доказывать?
       -- Да, что ты ее достоин.
       -- Что же я должен делать? -- с любопытством спросил Дмитрий.
       -- Быть собой. Никто не может знать замысла, но совершенно определенно, что препятствия возникают, чтобы их преодолевать. Обстоятельства на то и даются, чтобы ты мог проявить себя. Препятствия это не преграда, а стимул развития. Каждый поставлен в ту жизненную ситуацию, которую он должен разрешить. Убегать никуда не надо, поскольку от себя не убежишь. Каждый должен выполнить свою задачу. Все условия, как благоприятные, так и неблагоприятные, даются для блага -- становления себя и закалки. Так что не жалуйся.
       Дмитрий был настолько удивлен, что даже не знал, что и сказать.
       -- Кстати, -- первым нарушил молчание Леонид Григорьевич, -- ты случайно не знаешь, кого это я встретил в таком странном одеянии, когда входил в больницу?
       -- Это некто, считающий себя Иисусом Христом, -- ответил Дмитрий.
       -- Ну, таких я видел предостаточно, -- разочарованно произнес Леонид Григорьевич. -- Ничего интересного. Все они примерно одинаковы. Внушили себе, что они мессии и родились для того, чтобы судить мир. Сейчас весь город обклеен портретами какого-то христа, а одна церковь в очередной раз объявила, что скоро наступит конец света. Люди создают себе кумиров вовсе не для того, чтобы следовать им. Просто поклоняться кумиру легче, чем верить духу в себе. Поклоняться легче, чем любить.
       -- Этот тоже призывал к любви.
       -- Они только призывают, но мало кто способен ради любви к ближнему пойти на смерть. Все знают, что такое любовь и никто не спорит, поскольку все ее чувствуют. Чувство у всех одно и то же, а вот точки зрения разные, поскольку различен опыт. Спорят о словах и понятиях, о добре и зле, потому как никто не знает, что это такое. Любовь -- это субъективная реальность. Она существует для того, кто любит. Добро же и зло -- вещи сугубо конвенциональные.
       -- Но зачем же тогда вводить в заблуждение людей?
       -- Люди хотят заблуждаться, и сами создают себе кумиров, чтобы оправдать собственную слабость. Ведь кумиру уподобляться легче, чем самому быть.
       -- Но у меня не сложилось впечатление, что этот человек мошенник. Скорее всего, он искренне верит в то, что делает.
       -- Так с каждым происходит. Люди любят создавать себе тайны и верят в их чудесность лишь для того, чтобы избежать познания, требующего не уподобления, а изменения.
       -- Почему же его так возвеличивают?
       -- Человек верит кумирам так же, как в придуманные им самим сказки. А когда открывается правда, то чаще предпочитает отказаться от истины, чем перестать верить в своего идола. Вообще, вся жизнь -- это избавление от иллюзий желаемого. Взять хотя бы Ульянова Ленина -- типичный пример. Был живой человек, а сделали из него бога, которому требовали поклоняться. Приписали ему чего не было, а все плохое напрочь позабыли.
       -- Ну, вы нашли кого сравнивать -- Владимира Ленина и Иисуса Христа.
       -- Если начать сопоставлять, то обнаружится много схожего. Ведь и Ленин, и Христос обращались к обездоленным, к самым падшим, призывали к равенству и братству, оба обещали людям светлое будущее -- грядущее царство свободы. Только один называл это коммунизмом, а другой царством небесным. И тот и другой неоднократно вынуждены были страдать, подвергались гонениям и преследованиям за свои убеждения. Они жертвовали собой и старались не для себя, но главное -- в них не было своекорыстия. И тот и другой посвятили всю свою жизнь делу освобождения человечества и, в конце концов, были убиты за то, что хотели сделать людей счастливыми. Только каждый понимал счастье по-своему. Ведь и Христос был за бедных против богатых и советовал раздать свое имение нищим, чтобы следовать за ним.
       -- Но ведь Христос предлагал делать это добровольно, а Ленин насильно экспроприировал, призывая грабить награбленное?
       -- Добровольно? Разве не по его призыву ученики разгромили лавки торговцев в храме? Ведь и Ленин отделил церковь от государства и отнял у нее практически все ценности. Разве не Христос сказал, что удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие? Не напоминает ли это тебе классовый подход? И не означают ли слова "не мир я принес вам, но меч", что новая вера в грядущее царство свободы разделит отца с сыном, а дочь с матерью? А слова, "кто не против вас, тот с вами" разве не напоминают лозунг "кто не с нами, тот против нас"? Ведь то, что сделали из Иисуса Назорея после его смерти, напоминает участь, постигшую Владимира Ульянова. А инквизиция в форме госбезопасности, а преследование за инакомыслие, а догматизация учения и превращение его в бездушный закон, требующий безоговорочного соблюдения, а появление многочисленных книжников и фарисеев, то есть я хотел сказать, идеологов, а крестовые походы ради всемирной коммунистической революции? Разве нет сходства?
       -- Все это доказывает только, что Ленин был антихрист, -- вмешался в разговор Борис, -- взявший идеи свободы, но не любовью, а насилием и ценой человеческой жизни желающий загнать человечество в светлое будущее.
       -- Конечно, он не был идеальным человеком. Но что плохого в лозунгах свободы, равенства и братства, всеобщего счастья людей, независимо от вероисповедания и национальной принадлежности? И что более справедливо: отобрать у кучки богатых и раздать массам бедных или отобрать у бедных, чтобы раздать богатым -- национализация или приватизация? Может быть, беда в том, что Ленин хотел сделать это поскорее, применив даже где надо силу. Но разве можно упрекать человека за то, что он хотел накормить обездоленных, сделать всех равными и свободными? Разве он старался для себя или хотел прославиться?
       -- Но ведь сколько было пролито крови, сколько людей загублено ради этих красивых идей! Разве можно использовать кровь в качестве цемента при строительстве здания гуманизма и милосердия?
       -- А разве за две тысячи лет было пролито меньше крови для повсеместного распространения христианства? А крестовые походы, а подневольное крещение язычников? Да и как можно измерить цену страданий человеческих? Разве Иисус может отвечать за дела, творимые инквизицией? Он сам подал пример, приняв смерть ради торжества своих идей. Разве он не был против того, чтобы из него делали кумира и поклонялись ему? Это все дело рук Великого Инквизитора, который, используя кровь тех, кто пожертвовал своей жизнью ради торжества идей свободы, равенства и братства, бессовестно обманывает поверивших в это учение, спекулируя на стремлении людей к счастью. И если бы вновь пришел Христос, то он, безусловно, стал мешать тем, кто правит от его имени, и они бы вновь убили его, как сделали не единожды. Потому что всякий, кто разоблачает ложь и лицемерие властителей, тем самым мешает управлять умами и душами людей. Тот, кто ищет правды, вольно или невольно входит в конфликт с властью. Вот еще одна сторона трагедии Иисуса! Разве он виноват в том, что извратили его учение и что его именем уничтожали еретиков, то есть инакомыслящих? Весь мир признал Иисуса из Назарета как величайшего из людей, а свершенное им оценено как исключительной важности событие в истории человечества.
       -- Только параноики умирают ради идеи или дураки.
       -- Ты хочешь сказать, что Иисус был глупец? Но, возможно, именно благодаря этим мудрым глупцам мир все еще существует. Ведь не случайно жизнь Иисуса из Назарета стала точкой отсчета нового летоисчисления. Люди умирают, а идеи продолжают жить, вновь и вновь торжествуя, когда находят своих приверженцев. И хотя жестокие законы этого мира продолжают господствовать, добро все же иногда побеждает. Бессмертны те, чьи дела и мысли помогают жить людям сегодня. Люди признают тех великими, кто сумел своей жизнью воплотить великие идеи. А идеи эти никогда не умрут, они вечны, потому что истинны.
       -- В чем же, по-вашему, истинность этих идей?
       -- Наверно, в том, что они верно схватывают суть человеческой природы. Действительно, лишь то учение всесильно, которое верно. Ни одна ложная теория не может просуществовать долгое время без своего создателя, и обычно исчезает с его смертью. Вечны только те идеи, которые созвучны мыслям и чувствам людей живущих. Ведь если они находят отклик в душах миллионов, значит, что-то в этих идеях есть. Людей не может объединять чья-то одна правда, поскольку каждый видит истину по-своему. Все одновременно не могут заблуждаться. Идея истинна, если в ней отражаются правды многих людей. Только такие идеи находят место в тайниках души. А кто угадает, что сокрыто в душах миллионов, тот и поведет их за собой. Ценности христианства вечны, потому что они выразили естественные и присущие каждому желание любить и творить добро. Что плохого, когда все отдают в общую копилку заработанное и получают оттуда сколько им необходимо.
       -- Но согласитесь, неизбежно возникает проблема: как равных сохранить неодинаковыми, и как умерить потребности, которые могут быть безмерными?
       -- Нет никакой неправильности в христианских идеях. Но воплотить их, видимо, не представляется возможным на уровне человечества в целом. Поэтому возникает вывод: все кардинальные изменения возможны исключительно на индивидуальном уровне. А всякие революции -- всего лишь попытки восстановить баланс справедливости. Но человеческую природу не переделаешь. Станут ли люди добрее, если дать им то, что они хотят? Нет. Так что дело не в условиях и обстоятельствах, а в самой природе человека. Если и существует какая-то цель в развитии Земли, то она заключена скорее в душе отдельного индивида, нежели в прогрессе цивилизации. Человечество в целом катится в пропасть, но каждый вправе сам определять, по пути ли ему с человечеством.
       -- Но разве не могут люди ошибаться или заблуждаться?
       -- Когда говорят, что народ ошибся, то ошибаются именно те, кто так считает. Потому что только говорящий подобное определенно не знает людей, о которых он такого мнения. Люди не настолько глупы в своей массе, и они совсем не быдло. Да, они охотно принимают ложь и соглашаются с ней, предпочитая пребывать в заблуждении и заниматься самообманом лишь для того, чтобы не совершать коренных изменений привычного образа жизни. Не потому ли так трудно отказаться от того, во что человек действительно верит? Тот, кто пытается построить фундамент новой веры на развалинах старой, просто неумный человек. Ему никогда не поверят, если он развенчал то, что для людей было святым. Вера может быть только однажды. Потому-то Иисус не разубеждал людей и не отрицал прежних установлений. Он лишь объяснял скрытую за ритуалами суть, доказывая, что не человек для субботы, но суббота для человека. Выступая не против буквы, но за дух закона, Христос ничего не убавил от прежних верований, а лишь провозгласил новую заповедь, вобравшую в себя десять заповедей старого завета.
       -- Но все же люди предпочли Варавву, обрекая Иисуса на смерть.
       -- Да, это так. И тайна сия сокрыта в глубине веков. Люди не изменились, а значит, и сегодня те, кто стремится уподобиться Христу, будут подвергнуты той же участи. Они и сейчас смело пойдут на смерть ради торжества своих идей. Весь вопрос в том, почему люди избавились от Христа.
       -- И почему, как вы думаете?
       -- Слишком уж много нового и непривычного он требовал. Если предки жили по закону "око за око, зуб за зуб", то прощать врагов своих и благословлять проклинающих казалось немыслимым. Да ведь и сейчас точно так же люди требуют смертной казни насильникам и убийцам, не желая понять и простить.
       -- Так, может быть, это просто невыполнимо -- отдать тому, кто захочет судиться с тобой, все вплоть до нижней рубахи?
       -- Иисус хотел показать, что людям по силам то, что он доказывал своей жизнью, подтвердив смертью на кресте. Пророков убивают не за их слова, а за их дела.
       -- Но почему люди все-таки предпочли Варавву, если Иисус был благой проповедник?
       -- Возможно, потому что был чужой. Он и не скрывал этого, когда говорил, что не от мира сего.
       -- Но ведь многие знали его как сына плотника Иосифа, знали его мать и братьев. К тому же, ждали и приветствовали как мессию. Не так ли?
       -- Так. Но что мы знаем сверх того, что Варавва был разбойник? По всей видимости, он говорил понятные вещи и призывал к реальным делам, в то время как Иисус был непонятен для многих, говорил притчами и вообще вел себя довольно странно, предлагая неожиданные ответы на, казалось бы, простые вопросы. Даже ученики не всегда его понимали. Ну, скажи, оглядываясь на сегодняшний день, кого предпочтут люди: того, кто им красиво лжет, обещая понятные, но невыполнимые вещи, или того, кто говорит суровую горькую правду, призывая к долготерпению и страданию?
       -- Да, результаты выборов показывают, что демагоги, как правило, берут верх.
       -- Вот то-то и оно. Люди принимают правду лишь как спасительный плотик, хватаясь за нее, как утопающий хватается за соломинку. Большинство привычно живет самообманом, потому что так проще и легче. Человек верит, когда вынужден верить. Вера -- тот же самообман, даже некое насилие над собой, когда нужно принимать и выполнять нечто, еще не ставшее собственным убеждением. Не потому ли люди в большей степени лицемерят, когда говорят "верую", даже когда совершают нечто во имя веры? Лично мне кажется, что когда человек верит, он все равно терзается сомнениями, потому что вера и сомнения неразделимы. И если это не твое, если это еще пока не стало твоим, то это чужое. Люди справедливо требуют доказательств, они естественным образом не доверяют чужим, ибо всякое привносимое знание есть отчасти внушение. А психика устроена таким образом, что она защищается от вторжения извне, как организм от внедрения всего чужеродного, которое может оказаться губительным для человека. Убедиться, что чужое знание не во вред, можно только через опыт или через доказательства.
       -- А вы сами, Леонид Григорьевич, верите в Бога?
       -- Видишь ли, при всех различиях есть нечто главное, что признается всеми религиями. Бог везде и во всем. Но приобщиться к нему возможно лишь при определенном состоянии духа, которое достигается через любовь. Только проникшись любовью, можно стать свободным. Но если бы все было так просто, то все бы верили. Но мудрецов немного, и они, как правило, оказываются ненужными обществу, становясь чужими среди своих. Сколько они ни призывают, сколько ни пытаются вразумить людей, мало кого их слова убеждают. Истина, как и крест -- не для всех! Скажи, кто добровольно примет распятие за других, и при этом простит своих мучителей, лишь бы доказать людям, что они неправы? Единицы! Их не понимают и отвергают, чтобы потом возвысить и, сделав своими богами, оставить таким же далекими, непонятными и чужими, какими они были при жизни. И с тем же безразличием, с каким их подвергали осуждению и остракизму живыми, им будут поклоняться умершим, а злобная страсть негодования и неприятия превратится в восторг обожания и почитания.
       -- А мне кажется, что мудрец не тот, кто знает, как надо жить, а тот, кто живет, как знает! Он понимает, что ничего изменить невозможно, и потому лишь молча наблюдает. Молчание -- великая сила! Мудрец понимает многое, и потому немногие понимают его.
       -- Хорошо сказано. Однако мне пора. Заговорились мы с тобой. Ну да не в последний раз видимся. Поправляйся и заходи в гости. Пока.
       Улыбнувшись и махнув на прощание рукой, Леонид Григорьевич вышел из палаты.
       -- Что тебе врач сказал? -- спросил Дмитрий у Жени, увидев, что рука его забинтованная лежит на перевязи.
       -- Сказал, что инвалидность дадут.
       -- Ну и как же ты будешь жить?
       -- А как жил, так и буду жить. Ничего страшного не произошло. Наверно, не смогу двигать рукой. Хотя, при моей работе...
       -- А кем ты работаешь?
       -- Сантехником.
       Дмитрий удивился: неужели с таким интеллектом Женя не смог найти более достойную работу?
       -- Ну да ничего, жена прокормит. Она у меня работящая.
       -- А ты, Саня, как жить собираешься? -- обратился Дмитрий к постоянному гостю.
       -- Сказали, что нога навсегда останется короче, да и хромать буду. Пол мужика тоже мужик. Баба у меня хорошая, не бросит меня одного. А ты-то сам, как один будешь?
       -- Пока не знаю. Чувствую только, что произошедшее не случайно, и это очень важный поворот в моей судьбе. Нужно понять смысл случившегося и использовать во благо.
       В палату зашел Илья и присел на стул рядом с кроватью Дмитрия.
       -- Пожрать, что ли? -- позевывая, сказал Женя. -- А то скучно чего-то.
       -- Я вот тут голодал по совету врачей, так не знал, чем заняться, -- заметил Александр Иванович. -- Привык все время думать о еде: что приготовить да где купить. То деньги, то магазин, то плита. Так время и проходит. А чем еще заниматься-то? Ведь обычно позавтракал -- нужно об обеде думать, пообедал -- пора к ужину готовиться.
       -- Что вы все о еде, да о деньгах, -- сказал Дмитрий. -- Словно нет ничего в жизни акромя магазина. Давайте поговорим о чем-нибудь вечном.
       -- Это еще о чем? -- удивился Саша.
       -- Например, о смерти.
       -- А чего о ней говорить? Когда смерть придет, тогда и помирать будем.
       -- А ты в вечную жизнь веришь?
       -- Пока своими глазами не увижу, не поверю. Сейчас никому верить нельзя.
       -- Недавно по телевизору фильм про хилеров показывали, как они одними руками безболезненные операции людям делают.
       -- Мало ли что по телевизору показывают. Пока сам не потрогаю, не поверю.
       -- А чему ты вообще можешь поверить?
       -- Только тому, что сам лично пережил, и ничему больше.
       -- Ну, а в то, что Страшный Суд будет, веришь?
       -- Верю.
       -- Но ведь этого еще не произошло?
       -- Я слышал, что открыли новую комету, которая якобы непременно упадет на Землю. Может, это и есть Страшный Суд?
       -- Так, похоже, заслужили, чтобы нас судили, -- заметил Александр Иванович. -- Слишком уж много зла натворили и продолжаем творить, никак остановиться не можем. Сами себя губим.
       -- А ежели неминуема катастрофа, так хоть пожить остаток всласть.
       -- Суд уже идет, и каждый человек сам судит себя, выбирая праведную или греховную жизнь, -- заключил Дмитрий.
       -- Я вот читал в Библии, -- вмешался Женя, -- что после Страшного Суда на Земле будет оставлено всего сто сорок четыре тысячи человек.
       -- А сам ты как думаешь, наберется из пятимиллиардного населения сто сорок четыре наиболее достойных?
       -- Может, и наберется, вот только среди моих знакомых таких нет. Да и сам я вряд ли попаду в их число. -- Женя горько усмехнулся. -- Грехов за мной водится немало, да и не верю я в спасение.
       -- Ну, а ты, Саша, как считаешь, -- обратился Дмитрий к собрату по несчастью. -- Попадешь ты в число избранных?
       -- Куда мне. Прожить бы по-человечески то, что осталось; большего и не хочу.
       -- А вот я бы еще пожил. Да не одну жизнь, а несколько, -- сказал Борис. -- А то не успел достичь того, чего хотел. Жизнь больно коротка.
       -- Если не успеваешь делать главное каждый день, то и никакой жизни не хватит, -- заметил Дмитрий.
       -- Если бы мы жили не семьдесят, а, к примеру, семьсот лет, то и ощущение жизни было бы иное, -- возразил Боря. -- Мне кажется, что сила наших переживаний обратно пропорциональна количеству отпущенного времени. То есть чем короче жизнь, тем ее ощущение острее. А если жить вечно, то, я полагаю, никакой радости в ней не будет.
       -- Эту бы сил хватило дожить, не до вечной, -- сказал Саша, усмехнувшись.
       -- А какая она -- вечная жизнь? Ведь она может оказаться отнюдь не такой радостной, как мы ее себе представляем.
       -- Страшнее нашей жизни ничего нет.
       -- Нет, я уверен, что та жизнь будет лучше.
       -- А я лично не хочу спасаться, -- заметил Женя. -- Не нужна мне вечная жизнь. Умру -- и конец. А все, что ты говоришь, чистейшей воды выдумка.
       -- Но неужели ты не чувствуешь своего прошлого? Ведь ты -- это не только твое тело!
       Женя промолчал.
       -- Неужели никто не хочет жить вечно? -- с изумлением спросил Дмитрий.
       -- Лично мне как-то не хочется, -- сказал Саша. -- Да и что это будет за вечная жизнь такая? Если, скажем, она до невероятности приятная, как если с бабой переспать или в бане попариться, или пива с раками выпить, так ведь слишком хорошо -- тоже плохо. Ежели представить одни нескончаемые радости, то худо становится. По мне, лучше пусть все будет как есть. Вот приеду домой, зарежу кабанчика, достану первача, вот и будет мне радость. А с утра похмелье тоже неплохо, хоть и голова болит. Но зато и насмеешься, и поплачешь, и морду набьют, и нацелуешься. Нет, по мне, лучше эту жизнь прожить уж как придется, но чтобы обязательно был ей конец. Иначе как-то не по себе становится. Вот помру -- и успокоюсь. А пока гуляй душа!..
       -- Неужели тебе не хочется жить лучше? -- искренне удивился Дмитрий.
       -- А зачем лучше, когда мне и так хорошо. Все у меня есть: и корова, и две свиньи, и огород, и баба хозяйка хорошая, и дети. Чего еще надо?
       Дмитрия смутили незамысловатые ответы Саши, его полное довольство жизнью и собой. И трудно было упрекнуть его в неискренности, поскольку он абсолютно не стремился казаться лучше, чем был на самом деле.
       -- А разве ты не хотел бы жить без слез, без боли и без тоски?
       -- Нет, конечно.
       -- Почему, конечно?
       -- Потому что тогда бы я не почувствовал радости.
       В отличие от Саши, Дима никогда не находил покоя, все время что-то искал, стремясь бесконечно к улучшению и никогда не бывая довольным самим собой.
       -- Но ведь, как говорится, не хлебом единым жив человек. Ты в Бога-то веруешь? -- решился спросить Дмитрий, хотя чувствовал неоспоримое преимущество этого простого деревенского парня перед терзающимся вечными сомнениями интеллигентом.
       -- Крещеный. На кладбище к батьке хожу. А чего еще надо? -- сказал Саша, явно довольный своим ответом. -- Ну, и в бога вроде как верую. Только зачем мне бог, мне и так живется неплохо.
       -- Ну, а в ад попасть не боишься?
       -- А я в него не верю, в ад-то, -- сказал Саша с отвагой в голосе. -- Выдумки все это.
       Неожиданно Дмитрий вспомнил про книгу, автор которой тоже не верил в существование ада, но по-своему, по-интеллигентски, при этом доказывая, что любящий Бог не может обречь человека на мучение.
       "И в самом деле, -- подумал Дмитрий, -- если Бог есть любовь, то разве он может обречь человека на адские муки в качестве платы за совершенные грехи? Ведь Бог заповедовал нам любить друг друга и, более того, возлюбить врага своего. Если мне никто не простит грехи, то как же смогу я прощать? Могу ли я достичь любви, злом отвечая на зло и даже творя месть? Если Иисус подал нам пример любви и всепрощения, то и верить в него означает верить в этот чудодейственный рецепт. Если ты веришь, что зло злом не преодолеть и только любовью можно достичь всего, значит, ты веришь и в того, кто подсказал тебе этот рецепт".
       -- И рай, и ад мы представляем по нашим меркам, -- сказал Борис. -- Но разве можно судить о том, что невозможно представить? Я не хочу верить в загробную жизнь, потому что если туда действительно уходит моя душа, то получается, что у меня ничего нет. Если все заработанное оставляешь здесь и ничего с собой взять невозможно, то зачем вообще эта загробная жизнь?
       -- Вас послушать, то получается, будто мы всю жизнь только и делаем, что стоим в очередь на кладбище.
       -- Дураков всегда очередь.
       -- Стоять можно по-разному. Можно вообще не стоять. Я лично смерти не боюсь. Все равно умирать. Раньше или позже -- не все ли равно?
       -- И я не боюсь смерти. Чего ее бояться? Важно не когда умрем, а как проживем в этой жизни. Я бы даже хотел знать день своей смерти. Так легче жить. Заранее подготовишься, успеешь всем насладиться и сделать запланированное.
       -- Нет уж, спасибо, лучше не знать. Жить в постоянном страхе, каждый день ожидая смерть, просто невыносимо.
       -- Зачем же бояться того, что неизбежно? Нужно просто быть всегда готовым умереть.
       -- Что же это значит, быть готовым? К чему?
       -- К необходимости дать оценку прожитой жизни.
       -- А зачем? И вообще, глупо рассуждать, для чего человек живет?
       -- Почему, ведь все хотят чувствовать, что прожили не напрасно.
       -- Не знаю. Для меня это слишком сложно.
       -- Я часто задаю себе вопрос: почему люди знают, понимают, но все равно поступают не так, как считают нужным и полезным?
       -- Ответ простой: они не верят в то, что считают правильным.
       -- Возможно, мы живем для того, чтобы приобрести нечто, необходимое нам в будущем?
       -- А будет ли оно, будущее?
       -- Оно всегда будет, даже если не будет нас.
       -- Но ведь речь идет о нашем будущем!
       -- Всех нас ждет только одно -- смерть. Это единственное, что можно гарантировать. Остальное лишь предположения.
       Дмитрий смотрел на лица своих соседей, и почти во всех было одно и то же выражение безнадежного отчаяния. Словно они со страхом ожидают грядущее, стараясь не думать о том, что ничего, по существу, не сделано. Потому что сделанное оценивается Вечностью!
       -- Умереть не страшно, страшно не умереть, -- с неподдельным трагизмом произнес Александр Иванович.
       "Они боятся вечной жизни, потому что чувствуют -- жизнь прожита зря. А потому и страшно думать о возможной расплате".
       -- Я тут читал книжицу о клинической смерти, в которой описывались ощущения перехода в другой мир. И, знаете ли, трудно не поверить таким многочисленным свидетельствам.
       -- А я не поверю, пока сам не увижу.
       -- Даже если увидишь, скажешь, что с пьяных глаз мерещится. Странное существо человек, ему необходимо убедиться даже в очевидном.
       -- А почему я должен тебе верить?
       -- Не надо мне верить, даже если я говорю чистую правду.
       -- Почему же?
       -- Потому что я не могу знать истины.
       -- А еще я слышал, что изобрели аппарат, который будто фиксирует жизнь после смерти. Вначале я не поверил, но говорят, что это изобретение засекречено, потому о нем и помалкивают.
       -- Так что же, значит, смерти нет?
       -- Если смерть понимать как конец всего, то, наверно, ее не существует. Есть лишь переход в иную форму существования, когда физическое тело разлагается и остается то, что переходит в другую реальность.
       -- То есть ты веришь в бессмертие души?
       -- Если уж и факты об этом говорят, то трудно не поверить. Ученые установили, что после смерти от человека отделяется нечто и исчезает неизвестно куда. Даже сумели измерить вес -- около двадцати граммов. Может, это и есть душа, покидающая тело?
       -- Я никогда не верю тому, чего не знаю наверняка.
       -- Вера тем и отличается от знания, что не требует доказательств. Ведь всегда могут найтись скептики, которые, как Фома неверующий, скажут: вот пока не побываю там, до тех пор не поверю.
       -- Так уж устроен человек -- он во всем хочет убедиться сам и всегда, ему нужны доказательства, в особенности если это противоречит здравому смыслу.
       -- Скучно жить в мире, в котором все подчинено законам логики. Но логика ограничена знанием, тогда как интуиция выводит за границы уже доказанного, а потому часто противоречит известным законам. Как доказать реальность того измерения, которое существует вокруг нас? Пока это невозможно. Можно лишь чувствовать. Если ты чувствуешь, значит, для тебя это есть. Можно ли было в восемнадцатом веке доказать реальность радио? Нет, конечно. А сегодня, когда изобретен приемник, нам стоит включить его, и сразу мы обнаружим вокруг целый мир, даже вне нашей планеты. Однако оттого, что мы открываем некоторые из окружающих нас тайн, их не становится меньше. Тот, кто нуждается в доказательствах, не верит. Он хочет знать, но верить не хочет. А потому и убедить его невозможно, ведь любые доказательства будут вызывать еще большие сомнения.
       -- Верить могут только те, кто знает.
       -- Но иные не верят в очевидное лишь потому, что это недоступно их органам чувств или противоречит сложившимся представлениям. А ведь эпоха не ограничивается сроком человеческой жизни. И если кому-то не удалось стать очевидцем событий, то на каком основании он утверждает, что ничего подобного и быть не могло?
       -- То, что нет доказательств жизни после смерти, как мне кажется, только доказывает, что они не нужны. Что бы это была за жизнь, и могли бы мы ее считать своей, если бы жили, как в прихожей, ожидания приглашения в Царство Небесное?
       -- А я считаю, что доказательства вечной жизни нужны, потому как факт отсутствия смерти лишает человека страха, который и порождает грехи.
       -- Если будут доказательства посмертного существования, то это подорвет инстинкт самосохранения, удерживающий людей в земной жизни.
       -- Как же верить в вечную жизнь после смерти?
       -- Мне кажется, верить и не нужно, даже если она существует. Ведь на земле есть все условия для того, чтобы реализовать все свои способности и удовлетворить все свои желания, то есть быть счастливым. Стоит только захотеть. Но человек устроен так, что, не желая замечать данного ему, стремится ко все лучшим условиям. И потому только, что не способен распорядиться тем, что имеет. Рай здесь, для тех, кто это понимает и умеет создать его на земле.
       -- Послушайте, ведь если смерти нет, то есть я хотел сказать, нет небытия, то какое бытие нас ждет после смерти?
       -- Возможно, то, какое каждый хочет.
       -- А чего я хочу? Я не знаю.
       -- В той книжице о клинической смерти говорится, что многих, побывавших в другом мире, якобы возвращали, чтобы они продолжали жить. Когда эти люди выздоравливали, то начинали вести совершенно иную жизнь, чем до смерти.
       -- Послушайте, но ведь если смерти нет, то есть я хотел сказать, если мы бессмертны, значит, значит... Что же тогда это значит?..
       -- На Востоке несколько тысячелетий назад верили в реинкарнацию, в то, что душа несколько раз возвращается на землю, вернее, в нашу реальность; душе даются другие тела, и при этом стирается вся память о прошлой жизни, чтобы человек не тяготился совершенными ранее ошибками. Хотя, я уверен, где-то глубоко в подсознании эта память сохранена, и именно она заставляет совершать необъяснимые поступки, которые люди называют характером.
       -- Но зачем это? Зачем, для чего нам несколько раз дается тело?
       -- Уж, конечно, не для того, чтобы ты пил, курил и развратничал. И не для того, чтобы творил зло. Не потому ли самоубийство считается тяжким грехом, ведь таким образом ты отказываешься от бесценного дара -- жизни, которая дается отнюдь не для развлечений. Если бы тебя, скажем, спасли, когда были все шансы умереть, ты, наверно, благодарил бы своих спасителей?
       -- Наверно. Хотя...
       -- Часто смерть переворачивает представления о жизни и как ничто другое дает ее истинное понимание, заставляя спешить совершать добро. Если бы не было смерти, то люди, возможно, никогда бы не научились ценить жизнь, понимать ее цель и назначение.
       -- Послушайте, я что-то не пойму. Вы размечтались, а в действительности все мы смертны, и от сознания своего бессмертия вовсе не становимся лучше. Весь мир погряз во зле. И как количество пьяниц не уменьшается, так и мир не становится лучше. Ведь так?
       -- Наверно, ты прав.
       -- Вот почему люди заводят животных? Да потому что ими можно командовать, навязывая свою волю и срывать на них зло. Домашние животные -- они нас терпят!
       -- Но ведь с любым живым существом лаской можно добиться всего, тогда как укусить может и собственная собака, если ее долго мучить.
       -- Мне кажется, и люди не меняются, и мир не меняется. И как две тысячи лет назад распяли Христа, так и сейчас поступают с теми, кто обвиняет лицемеров и говорит людям правду, призывая не к ненависти, а к человеколюбию.
       -- Что же, ты хочешь сказать, что нет никакого улучшения?
       -- Если понимать под этим материальный комфорт, то, конечно, для кого-то жизнь становится лучше. Хотя и здесь все не так однозначно. Не знаю, изменилась ли в наше время по сравнению с двухтысячелетней давностью пропорция тех, кто живет хорошо, и тех, кто вынужден голодать, но войн и вражды не уменьшилось. Нет, я бы не стал категорически утверждать, что жизнь стала лучше. И что вообще значит лучшая жизнь? Больше и вкуснее жрать, иметь дачу и автомобиль, много денег? Так ли уж важно, на какой сковороде жарить или в какой кастрюле варить, езжу ли я на автомобиле или хожу пешком? Разве этим измеряется жизнь человеческая?
       -- А чем же?
       -- Мне кажется, тем, что остается в душе перед смертью. Возможно ли вообще то "светлое будущее", тот "золотой век", о котором продолжают мечтать? Не есть ли это всего лишь мираж, наивное заблуждение или сознательный обман миллионов людей? Скажи честно, что тебя больше беспокоит: прогресс человечества или удовлетворенность собственной жизнью?
       -- Конечно же, своя жизнь.
       -- А не потому ли, что краткий срок человеческой жизни не может измерить и охватить благополучия, которое обещают в итоге прогресса цивилизации? Мир тебе неподвластен, зато подвластна собственная жизнь. Вряд ли ты сможешь изменить весь мир, но изменить свою жизнь к лучшему возможно. И, может быть, только изменив себя, ты тем самым изменишь к лучшему и окружающих.
       -- Но я бы не отказался ни от машины, ни от жратвы хорошей. Не прочь бы иметь и дачу в пригороде, и денег побольше, чтобы не приходилось о них думать.
       -- Получить как подарок, я бы, наверно, тоже не отказался. Но разве все это не создает дополнительных хлопот, не заставляет тратить много дополнительного времени, нервничать, когда дом остается без охраны, переживать из-за неисправного автомобиля. К тому же, чаще всего все эти приобретения даются большим трудом и приходиться много лет работать ради того, чтобы приобрести эти блага. Потратить половину жизни на то, чтобы создать себе лишнюю головную боль? Работать ради денег, которые в любой момент могут украсть? Нет, что-то не хочется.
       -- Послушайте, хватит вам спорить. Мне гораздо интереснее понять, что же теперь будет, когда доказали факт бессмертия.
       -- Я не говорил, что доказали. Сказал только, что слышал о таком изобретении.
       -- Неважно. Главное, что смерти нет. Но если это не вранье и не чьи-то глупые выдумки, то как же теперь жить, если жизнь не кончается?..
       -- По правде говоря, я всегда боялся смерти. Мне не хотелось думать о неминуемом конце, и потому я старался взять от жизни как можно больше удовольствий. Но если смерти нет, то теперь я даже не знаю... Просто не знаю, как жить дальше. А что нас ждет в другой жизни?
       -- Если верить тем, кто побывал в состоянии клинической смерти, то вся жизнь там наполнена любовью. Причем это чувство является главным и определяющим все остальное. Пережившие это состояние по возвращении уже не могли забыть испытанное ощущение, и потому меняли свою жизнь.
       -- И что же они конкретно делали?
       -- Точно не помню, но главное, что они понимали -- глупо цепляться за материальные блага, когда смерть подстерегает на каждом шагу; самое ценное в жизни -- это чувство любви; радость от любви не зависит от материальных условий, скорее наоборот, чем меньше имеешь, тем сильнее любишь. Там все равны и счастливы ровно настолько, насколько научились любить.
       -- Может быть, все так и есть, но вряд ли кто скажет, что он не хочет любви. Однако мало кому она дается. Я вот лично хотел бы умереть в любви, -- заявил Женя.
       -- У меня дядька, когда умирал, так уже отходя в мир иной, попросил у бабы за титьку подержаться. Тоже напоследок любви хотел, -- произнес Саша с усмешкой. -- А по мне, лучше выпить водки литр, чем сосать вонючий...
       -- Каждому из нас дана возможность любить родителей или своего ребенка. Ведь любовь -- это не только отношения между мужчиной и женщиной...
       -- Иногда и между мужиками тоже, -- перебил, усмехнувшись, Борис.
       -- Я, когда был маленьким, очень любил свою собаку. И это чувство наиболее сильное из всех воспоминаний детства. Я помню, как Дези лизала мое лицо и губы. Она продолжала любить меня, даже когда я несправедливо наказывал ее. Никто не любил меня самозабвеннее, чем моя Дези, и я, наверно, никого сильнее в жизни не любил.
       -- Все животные очень ласковые, если к ним правильно подойти. Я и сам удивляюсь, откуда в моей Мурке столько любви и ласки. Как заглянет, бывало, в глаза, так жутко становится. Чувствую, все она понимает!
       -- А вдруг они помнят свою человеческую жизнь? Представляешь, каково им теперь в собачьей шкуре? Может, потому в глазах их столько тоски?
       -- А я вот сколько раз влюблялся, никогда не был любим взаимно. И уже настолько смирился с мыслью, что меня вряд ли кто полюбит, что даже перестал обращать на это внимание. Я мог спокойно влюбляться, дарить цветы, писал стихи, ухаживал за женщинами, зная, что моя внешность и положение никогда не вызовут ответного чувства. Я продолжал любить несмотря ни на что, даже когда мне отказывали, выбрасывали мои цветы и стихи, просили оставить в покое. Помню, прочитал где-то, что влюбленность -- это обращенность к себе самому. Ну и что! Я был счастлив оттого только, что понимал -- моя любовь принадлежит прежде всего мне самому, а не тем, кто ее отвергает. Я перестал огорчаться отсутствию взаимности, осознав, что ничего не теряю, влюбляясь в очередной раз, а лишь становлюсь счастливым человеком. Хочу только, чтобы принимали мою любовь, а не отвергали; большего мне и не нужно.
       -- Что ж, по-твоему, нужно любить всех подряд? -- съехидничал Борис. -- Я бы не прочь, только женщины вряд ли на это согласятся.
       -- А все потому, что они, также как и мы, боятся обмана и не понимают, что любовь не убавляет, а лишь прибавляет счастья, даже когда не находишь взаимности. Как нет несчастной любви, так и не все счастье любви от взаимности. Если любишь, то это есть воплощение твоей фантазии, хотя другой человек и не сможет стать таким же прекрасным, как твоя мечта. Наш порок в том, что мы и в любви ведем себя, как в магазине: по принципу "ты мне -- я тебе". Но ведь когда любим, мы наслаждаемся переживанием своим, а не чужим. Если сам не любишь, то ничего не чувствуешь. Это твое чувство, и подарить его можно кому угодно. Хочешь любви -- люби! Но не требуй ничего взамен; иначе это будет уже не любовь.
       -- Тебя послушать, все просто. А ведь в жизни все намного сложнее.
       -- Мы сами делаем свою жизнь, а все наши проблемы и несчастья -- плод наших собственных усилий, не так ли?
       -- Нет, не так. Иногда беда, что называется, сваливается на голову.
       -- А тебе не приходилось удивляться тому, как то, что ты вначале считал бедой, позже становилось счастьем, и ты благодарил судьбу за произошедшее?
       -- Да, действительно, бывало.
       -- Значит, все дело в наших оценках. Они меняются, и то, что вначале казалось злом, позже оказывается благом, или наоборот. Весь мир -- наше отношение. Ты можешь считать свою жизнь неудачной, а другой завидует тебе, печалишься о происшедшем, а окружающие считают это подарком судьбы. Наша жизнь -- есть отношение к окружающему миру и людям, но прежде всего к самому себе.
       -- Вряд ли будешь счастлив, если окружающие начнут завидовать тебе и делать всякие пакости.
       -- Если пытаться отомстить, то, конечно, счастья это не прибавит. Не в этом ли и состоит секрет заповеди Христа, когда он призывал любить врагов своих? Ведь если не сможешь устоять и захочешь мстить, то эта месть может стать для тебя капканом смерти. Так стоит ли уподобляться тем, кто, поддавшись злобе, каждую минуту убивает себя желанием отомстить обидчику? Нужно простить и пожалеть таких людей за недомыслие, примером своей любви показав им путь избавления от злобы.
       -- Ты проповедуешь прямо как Иисус Христос. Но вспомни, чего стоила ему эта его любовь. Его распяли!
       -- Распяли тело, но не уничтожили идею. Доказательством тому его слова и пример всей жизни, который не только сохранился спустя два тысячелетия, но и объединил миллионы людей в вере, что истинное счастье заключено в любви.
       -- Разве ради любви всегда необходимо идти на смерть?
       -- А как тебе кажется, почему в искусстве, да и в жизни тоже, любовь всегда связана со смертью?
       -- Не знаю.
       -- Мне кажется, это происходит потому, что любовь это не просто страсть. Те, кто вкусил любовь, начинают понимать, что именно она составляет истинное и непреходящее счастье. Нет радости выше! Любящие готовы на все, лишь бы не утратить блаженного состояния. И потому смерть кажется им меньшим злом, чем потеря любви. Ведь как жить без любви после того, как вкусил это счастье, -- жизнь кажется лишенной радости и смысла. Для любви смерть своего рода самозащита. Настоящую любовь трудно на что-либо разменять. Ничто не стоит ее, а она стоит всего, даже самой жизни. И может быть, те, кто однажды обрел любовь, они и побывали в мире ином, сосуществующем бок о бок с нашим, словно четвертое или пятое измерение. Любовь лишает страха смерти, поскольку смерть для любящих кажется спасительной возможностью сохранить любовь в себе и себя в любви, представляясь всего лишь тоннелем из мира, где борются за любовь, в мир, где она царствует.
       -- Все это чепуха и домыслы, ничем не подкрепленные.
       -- Ты прав, невозможно умереть ради доказательств. Но тысячи людей умирали и продолжают умирать за веру, во имя того, во что или в кого они верят.
       -- Но я не хочу верить, я желаю знать!
       -- Знать можно, только пережив и убедившись лично. Хотя, может быть, важнее почувствовать?
       -- Слышал я как-то, будто известно, сколько отпущено каждому конкретному человеку лет, на сколько его организм рассчитан.
       -- Но это же не означает, что именно столько он просуществует. В конце концов, важно не сколько, а как проживешь.
       -- Не скажи. Если бы каждый знал свой смертный час, то, наверно, жизнь была бы иная. Если бы человек знал свою судьбу...
       -- Если бы знал, то и жить было бы неинтересно.
       -- А что такое судьба? Если то, что тебе предначертано, то получается, что мы не свободные люди, а лишь марионетки, исполняющие заданные роли в чужом спектакле.
       -- Кто знает, кто знает...
       -- Если есть судьба, значит, и будущее существует. Значит, что бы ни делал, это ничего не изменит, раз все предопределено.
       -- Единственная очевидная истина -- это смерть. Другое дело, как ты проживешь свою жизнь.
       -- Разве это так уж важно, если конец очевиден?
       -- Мне кажется, что конец -- это только начало. Все лишь меняется, но ничего не исчезает. Вечное продолжение или повторение без конца в невообразимом количестве вариантов. Потому умирать мне не страшно.
       -- А я, когда смерть придет, так напьюсь до беспамятства, чтобы уж ничего не чувствовать.
       -- Стоит ли так бояться смерти, если она всегда рядом?
       Вдруг кто-то окликнул:
       -- Больной, ваша фамилия Крестовский?
       Дмитрий обернулся и увидел женщину в белом халате, смотревшую на него. В руках она держала рентгеновские снимки.
       -- Да, это я.
       Женщина подошла к Дмитрию почти вплотную и тихо спросила:
       -- Скажите, пожалуйста, когда вы последний раз делали флюорографию?
       -- Уже не помню. А в чем дело? -- поинтересовался Дмитрий.
       -- Дело в том, что на сделанных нами снимках, причем на обоих, имеются пятна, которые требуют тщательного исследования. Я бы не хотела вас прежде времени пугать, но это слишком серьезно.
       -- Делал я когда-то снимки грудной клетки, когда болел воспалением легких.
       -- И у вас тогда ничего не обнаружили?
       -- Нет. А что должны были обнаружить? -- спросил Дмитрий с тревогой в голосе.
       -- Не хочу вас напрасно пугать, но чтобы убедиться в том, что это действительно не опухоль, нам нужно сделать дополнительные анализы.
       -- Какая еще опухоль? -- спросил Дима, ощутив холодок в груди.
       -- Чтобы дать ответ на этот вопрос, необходимо все как следует проверить. Для этого вам необходимо подъехать в рентгенологический кабинет, а потом к доктору за описанием снимков.
       Видя, как изменилось у Дмитрия лицо, врач наигранным тоном успокоила:
       -- Не волнуйтесь. Надеюсь, это не рак. По опыту вам говорю: кому надлежит жить, тот не умрет. А сейчас, извините, мне нужно идти к другим больным.
       Она ушла. А Дмитрий остался сидеть на постели.
       "Неужели у меня... -- Нет, он даже не мог произнести этого страшного слова. Когда оно все же прорвалось сквозь стену страха, Дмитрий растерялся. -- Рак? Нет, не может быть! Зачем? В чем же тогда смысл, если вырвавшись из лап смерти, вновь возвращаться в ее объятия? Ведь я же еще ничего не понял и только начал по-новому воспринимать жизнь, не успев ничего в ней изменить. Зачем же? Или я не оправдал сделанного мне подарка? И что дальше? Нет, я не буду сопротивляться. Пусть будет как должно. Даже сейчас умереть легче, чем пытаться налаживать новую жизнь".
       Дмитрий осторожно встал на костыли и направился в рентгенологический кабинет, который находился на первом этаже больницы.
       "Я всегда помнил о смерти, повторяя вечное "memento more", однако этого оказалось недостаточно, раз смерть застала меня врасплох. Ведь быть готовым к смерти, значит быть готовым к суду. А я не готов. Нет, не хочу никакого спасения. Жить труднее, чем умереть. Я не желаю спасаться. И ради чего? Мне нечего спасать. А себя самого, какой я есть, вряд ли стоит. И если все-таки загробная жизнь существует, то мне остается в последние дни сделать все, что в моих силах, чтобы попытаться стать достойным Вечности".
       Вопрос о том, как жить, когда вся жизнь была впереди, для Дмитрия никогда не стоял. Вряд ли стоило задаваться им и теперь, когда смерть возникла на пороге. Прожить один месяц гораздо проще, чем один год, а тем более целую жизнь. Проблемы материального обеспечения как-то сразу отошли на третий план, а насущной потребностью стало определение того главного, чем предстояло жить ближайшие несколько недель.
       "Все правильно, -- обреченно подумал Дмитрий. -- Жизнь подчиняется законам дурной целесообразности, границы которой ограничены этой физической жизнью".
       Женщина, спускавшаяся на грузовом лифте вместе с Дмитрием, как-то странно посмотрела на него и спросила:
       -- Миленький, у тебя что-то случилось?
       -- Почему вы так решили?
       -- Лицо у тебя какое-то неживое.
       "Точно, неживое, раз готовлюсь к смерти, -- подумал Дмитрий. -- Но умереть не страшно. Если Бога нет -- вот что страшно! Вот от чего сойти с ума можно! Ведь тогда все случай, и сам я случай, и нет воли, раз все случай, и нет разума, и ничего, ничего нет, -- вот от чего страшно становится!"
       Подъехав к кабинету, Дмитрий увидел одинокого пожилого мужчину, сидящего на кушетке. Мужчина этот был маленького роста и весь сгорбленный, словно высохший.
       -- Вы тоже сюда? -- спросил у него Дмитрий.
       -- Вроде сюда. Только зачем, не знаю. Делают снимки, а все напрасно. Чую, что уж скоро. Только каждый день тяжко переносить страдания. Скорей бы уж кончились эти мучения.
       -- А что с вами? -- только чтобы поддержать разговор, поинтересовался Дима.
       -- Сам бы вылечился, если бы не стресс, -- разговаривая словно с самим собой, обреченно произнес мужчина. -- Хотели облучать, да почему-то не облучают. При обходе всем чего-то прописывают, а мне одни уколы. Врач подойдет, погладит рукой и уходит. Соседи по палате уже почти все домой ушли, а я который месяц лежу. Соседка третьего дня померла. Вот бы и мне так. Даже завидки берут, что прекратились ее мучения. Эх, помереть бы.
       -- Зачем же торопиться? Все там будем.
       -- Так вот я и стараюсь прожить хотя бы еще день. Только стоит мне это больших мучений. Ведь цепляюсь за каждое мгновение, за каждый день, чтобы они успели, успели...
       -- Что успели?
       -- Да квартиру оформить, -- с горечью пояснил старик. -- Дети у меня несуразные. Не доверяют друг дружке. Они мне хоть и родные, да только не зарегистрированы, потому как мы с матерью их жили не расписавшись, так потом и разошлись. А после меня комната остается. Так чтоб не пропала, нужно успеть обмен устроить. А они все друг с дружкой воюют. Вот я и мучаюсь, чтобы они успели. А то ведь помру, и пропадет жилплощадь. А она сейчас ой как в цене. Без жилья-то худо. Сам всю жизнь промаялся, так неужели и детям мучиться. Какая же тогда справедливость, если и мне, и детям моим одни и те же мучения?
       Собеседник Дмитрия замолчал.
       -- Надо, надо еще потерпеть, чтобы пенсию могли получить хотя бы за месяц, а то и похоронить будет не на что, -- с упорством приговоренного сквозь слезы промолвил старик.
       -- Неужели в жизни не было ничего хорошего, что можно было бы вспомнить? -- решился спросить Дима.
       -- Как же не было, было, конечно. Мать меня любила.
       Старик вдруг заплакал. Да так жалостно, что Дима почувствовал, что и сам вот-вот разревется.
       -- Когда молодой был, -- вытирая слезы, бормотал старик, -- всем был нужен. Всю жизнь работал. И ничего не наработал. Вроде бы не кутил, не сорил денежками, а детям нечего оставить. Но главное не в этом.
       -- А в чем же?
       -- А чтоб дружно жили, чтобы мимо золота могли спокойно пройти. Я вот всю жизнь честно проработал. Только за что меня Бог наказывает страданием, если я никогда не крал? Как на меня неправду ни вешали, не пристала она ко мне. Помню, был такой случай. Стали пропадать в раздевалке у женщин золотые сережки и кольца. Подумали на меня, поскольку я там чинил проводку. А когда полы вскрыли, то увидели, что это крысы утащили. Так потом все прощения просили у меня. А чего просить-то, раз я не брал. Главное -- это прожить жизнь честно. Честный-то человек веселый, не боится людям в глаза смотреть. С ним всегда легко, потому как для него совесть важнее всего.
       -- А в Бога вы верите?
       -- В Бога-то? -- переспросил старик.
       -- Да, в то, что загробная жизнь будет.
       -- Нет, не верю. Всю жизнь не верил, и сейчас поверить не могу.
       -- А помирать не страшно?
       -- Нет. От смерти все равно не убежишь.
       Вдруг откуда-то донеслась веселая рекламная песенка: "Счастье бесконечно, радость бесконечна, если, конечно, с тобой..."
       -- Отравушки бы, -- с отчаянием в голосе сказал старик. -- Подрыгал бы ножками, и все.
       Бесстрашие неверующего старика удивило Дмитрия. В то время как сам он мучился сомнениями, веря, и в то же время гадая, существует ли то, в чем он убеждал других, старик спокойно желал себе смерти. Инстинктивный страх не пересиливал бесстрашия веры. Но Дмитрий не мог ответить на вопрос: откуда взялся этот страх сомнения и страх смерти? И что есть страх -- защита жизни или защита от смерти?
       Сделав снимок и выйдя из рентгенологического кабинета, Дмитрий вернулся в палату и, не замечая ничего вокруг, нескончаемо долго лежал с открытыми глазами, представляя, что может произойти в эти, возможно, последние месяцы или даже недели его жизни.
       С недавних пор он стал чувствовать, что самое плохое, что может случиться, непременно произойдет, -- словно предчувствовал неумолимость грядущего, все понимая, но будучи не в силах ничего изменить.
       Когда умер отец, Дмитрий впервые почувствовал себя один на один со смертью, отчетливо ощутив, что за гранью, которую считают концом всего, лежит неведомое пространство, которого не нужно боятся.
       Однако сейчас, думая о смерти -- независимо от того, признавал он ее или нет, -- Дмитрий искал способ избежать неумолимого конца. Он чувствовал, как страх смерти парализует волю, и видел только три возможных способа справиться с ним: просто не верить в то, что неизбежно произойдет, или во всяком случае случится не завтра; поверить в смерть как конец всего -- тогда нечего бояться, поскольку за смертью нет ничего, что могло бы внушать страх; или же поверить в то, что смерти нет, а есть лишь вечная смена различных форм жизни.
       Вдруг Дмитрий со всей отчетливостью почувствовал, как включился обратный отсчет времени, словно кто-то перевернул песочные часы.
       Теперь биение сердца напоминало о том, что ему с каждой секундой осталось стучать на несколько ударов меньше. Сколько именно осталось, сказать было невозможно, но страх заставлял почувствовать не только холодное дыхание смерти, но и содержание каждой минуты уходящего навсегда времени.
       Недавняя катастрофа стала уроком и научила, что смерти избежать невозможно, но можно быть готовым к ней.
       "Готов ли я умереть? -- спросил Дмитрий себя, и сам же ответил: -- Нет, не готов. Нужно что-то еще сделать. Но что именно? Что? Написать завещание? Чушь! Умереть не страшно, страшно не успеть. Но что же, что необходимо успеть сделать?"
       И как только он задал себе этот вопрос, так сразу же почувствовал ответ, наполнивший все его существо теплом необъяснимой радости.
       "Я должен простить! Да, именно простить. Простить всех: мотоциклиста, жену, всех, кого я когда-то обидел. Если не могу их любить, то должен хотя бы простить. Ведь теперь мне ничего не нужно. Я все равно ничего не смогу взять с собой, кроме раскаяния и прощения. Все уходит. Со мной остается только тепло от сознания совершенных добрых дел. Я должен освободить людей от своих претензий, отдав им то, что еще в состоянии отдать и что мне теперь абсолютно не нужно. Жить мне осталось, быть может, меньше месяца, так стоит ли цепляться за то, что все равно не возьмешь с собой. Нужно отдать, все отдать. Но сделать это так, чтобы никто не понял, почему я это сделал. Пусть они не знают об ожидающей меня перспективе. Лишь тогда я смогу прожить остаток жизни так, как мечтал прожить ее всю. Мечтал, но так и не смог осуществить. Пусть хотя бы сейчас это станет запоздалой реализацией моих давних несбыточных грез. Более не за что держаться. Ведь только отдав все, что имею, я смогу оставить после себя добрую память. Но вовсе не для того, чтобы кто-то навещал мою могилу. А затем, чтобы показать реальность возможностей, которые дает жизнь и которые я, к сожалению, не смог реализовать в полной мере. Я хочу уйти, но чтобы обо мне вспоминали хорошо. А для этого нужно всех простить. Но я не простил жену. Любое продолжение возможно лишь через прощение".
       Дмитрий нашел среди своих бумаг чистую поздравительную открытку и написал на ней обращенные к своей супруге слова:
       "Спасибо за три года счастья. Я ни о чем не жалею".
       Еще недавно он рассуждал о том, в чем может быть смысл прощения. Простить не означало забыть и вычеркнуть из памяти. Смысл прощения виделся ему в высвобождении от груза вины, а отнюдь не в устранении ответственности за то, что совершил однажды. Но на деле простить оказалось гораздо труднее, чем сказать "прощаю".
       В душе Дмитрий уже давно не держал зла на мотоциклиста. Но этого было мало. Сделанного не воротишь. Но можно и д?лжно не допускать повторения ранее совершенных ошибок. И не в том ли смысл прощения?
       "Если есть раскаяние, значит, прощение сделало свое дело. Но если раскаяния нет, значит, оттого, что сказал "прости", ничего не изменилось. Виновный не признал своей вины. Так стоит ли его прощать? Простить для себя, чтобы не иметь в своем сердце злобы на провинившегося? Но если прощение твое воспринято, то оно должно привести к раскаянию. Только это удержит от повторения совершенного зла. Прощение -- оно для себя или для другого? Если для себя -- значит главное, чтобы в твоем сердце не было больше зла; если для другого -- то и его сердце должно быть полно раскаяния. Таким образом, прощение обязательно всегда и то и другое. Но если мотоциклист не считает себя виновным, то все мои слова "прощаю" как об стенку горох. Значит, главная трудность прощения состоит в том, чтобы после этих слов, или даже без таковых, виновный осознал свою вину. И это, по всей видимости, самое трудное. Раскается ли мотоциклист, возникнет ли раскаяние у жены -- зависит прежде всего от меня. Но ведь если мотоциклист не раскаялся, значит? он и в дальнейшем будет выезжать на дорогу с неисправными тормозами. А если он собьет кого-то? Простят ли его другие, если прощу я? Возможно, главное в прощении -- это чтобы человек понял, что он был не прав. Поняла ли это жена? Если я ее не прощу, значит она никогда ничего не поймет. Злоба моя тем более не вызовет ее раскаяния. Предположим, я простил ее. Что дальше? Поймет ли она? Ведь понимание собственной неправоты -- прелюдия раскаяния. А что я сделал для того, чтобы она поняла? Нужно ли предъявлять счет за совершенную ею измену? Так же, как и мотоциклист, она не пришла ко мне в больницу даже посочувствовать. Значит, не ощущает себя виновной. Значит, не раскаялась и ничего не поняла. Ведь ни от жены, ни от мотоциклиста я не требовал раскаяния, а хотел лишь, чтобы они вернули мне то, что отобрали: мотоциклист -- здоровье, жена -- любовь. Но ни тот, ни другой не сделали этого, что доказывает -- они не поняли всей тяжести содеянного. Никто из них не попросил у меня прощения, хотя бы из вежливости. Тогда, наверно, было бы легче простить и забыть о происшедшем. Но ведь с женой я связан ребенком, а мотоциклист не перестанет ездить на своем мотоцикле по дорогам. Так какие же мне выстроить отношения, если и я, и они еще будем продолжать существовать? Наверно, нужно помочь им понять. А стоит ли? Ведь я скоро уйду от них. Может быть, лишь тогда они поймут, когда уже не будет возможности сказать "прости". А может быть, вздохнут с облегчением оттого, что я избавил их от необходимости признавать свою вину? Но так ли важно, чтобы они поняли, ведь каждый отвечает сам за себя? Я готов их простить, и прощаю. Хотя это скорее прощание для себя".
       На душе было тяжело, хотелось с кем-то поделиться, рассказать о своей боли. Устав от диалога с самим собой, Дмитрий взглянул в окно.
       "Как рано стало темнеть, -- подумал он. -- Впрочем, это неважно. Стоит ли думать о свете, когда, быть может, совсем скоро меня ждет полная темнота. Мгновения жизни пролетают бесцельно, глупо, без всего, а годы, как минуты тают, не оставляя ничего. Но, может быть, средь тех мгновений, что память все же сохранила, не будет грустных впечатлений, из-за чего душа так ныла. А если вычеркнуть и их, то что составит жизни стих?"
       Удивившись промелькнувшим мыслям-стихам, Дмитрий оглянулся в прошлое, и почувствовал необходимость рассказать кому-то о своей жизни, чтобы понять ее. И неожиданно для себя самого, словно обращаясь к невидимому собеседнику, он заговорил:
       " Я жил во тьме печальных будней, покой в душе всегда ценя, не предаваясь скуке нудной и изучая свое Я. Жизнь представлялась, как дорога, что всех ведет нас в никуда. Душа спала, как недотрога, надеясь, что придет весна. Уже мечтания младые прошли, как утренний туман. Пришли лишь волосы седые, как плата за самообман. А впереди меня не ждали надежды юношеских лет. Казалось, все мы опоздали застраховать себя от бед. Любви иллюзия исчезла, растаял тотчас жизни смысл, и никого не появилось, с кем мог бы я душой быть чист. Божественная тень мадонны меня и краем не коснулась. Душа моя -- края бездонны -- от сна любви уже очнулась. Чистейший прелести образчик, чей взор пленительный и томный, -- стал денег требовать и дачи, ругаясь словно грузчик сонный. Вдруг почему-то к жизни силы исчезли, словно миражи. В чем видел радость важной цели, вдруг стало ниже мелкой лжи. Исчезло все, во что я верил: любовь, блаженство, сердца стон, и никого не появилось, в кого я мог бы быть влюблен. Душа -- замерзшая стихия -- не дождалась тепла любви, а ласки нежные, простые, остались в сумерках мечты. Все чуждо мне -- любви утехи и поиск истины во мгле, карьера, прочие успехи -- живу как будто бы во сне. И снятся мне мечты лобзанья и нежность выше всяких сил, души оргазмные стенанья, -- все, что я только ни просил. Во сне я пьян, я пьян душою -- любви наркотик мне введен. В том мире я гроша не стою, а в этом ложью отрезвлен. Зачем же жить, к чему стремиться, что в жизни выше всяких дел, чему здесь можно удивиться, чтоб в чувств проникнуть беспредел? И как опять не обмануться, и как других не обмануть? Заснуть, влюбиться и проснуться, чтоб для любви опять заснуть?
       Проходят дни без вдохновенья, а годы в поисках любви, в душе моей взросло сомненье -- нет в жизни счастья красоты! Себя я вовсе не жалею, хоть сердце рвется от тоски, лежу, грущу и сожалею -- кругом мечты, одни мечты! Все спят, едят, зачем-то любят, стремясь прожить еще хоть день, и строят жизнь из серых буден, скрываясь в собственную тень. Зачем-то в пошлость прячут душу, копаются в чужом белье, боясь приблизиться к вопросу -- зачем живешь ты на земле?! В ком же найти мне состраданье, услышит кто-нибудь мой крик? Нет никого, одни терзанья, мученья, -- как же жить без них! Но может, кто-то сердцу милый любовью раны вылечит? Кто обладает этой силой, кто в глубь души моей воззрит? Но нет, как прежде, одинок я и проклят жить всегда один. В любви мне только лишь страданье, хоть вовсе я не нелюдим. Мне тридцать три -- Иисусов возраст, а что я в жизни совершил? Кто мне воздаст благодаренье? Меня никто ведь не любил. Где же найти для жизни силы, что мне поможет вновь восстать, кто скажет мне -- "ты мой любимый, я помогу тебе страдать"? Но нет вокруг души родимой, всяк лишь в себе, исхода нет. Я назову тебя любимой -- мечта моя, мой божий свет..."
       Чтобы отвлечься от мучительных мыслей, Дмитрий включил телевизор и увидел, как какой-то человек, по всей видимости, проповедник, с весьма убедительным видом вещает перед большой аудиторией. Дима сделал погромче звук и замер, поразившись услышанному.
       "...смерть подстерегает нас на каждом шагу. Но если думать о ней и бояться ее, то жизнь становится невыносимой. Ожидание смерти страшнее, чем сама смерть. Значит, нужно как-то преодолеть этот страх. Но как? Забыться в вине, разгуле, наркотиках, или отвлечься, рассеяться в суете будничных забот, живя, как в последний день? Преодолеть смерть творчеством, надеждой, что это сохранит тебя после смерти? Или же играть в прятки со смертью, превратив страх в бесстрашие? А может быть, обрести в смерти смысл существования, когда ее наступление осветит прожитое и выделит главное? Нет жизни как таковой, есть лишь момент, в котором заключена наша жизнь, -- когда мы любим и делаем добро или когда негодуем и творим зло. Однако не столько смысл освещает мгновение, сколько мгновение освещает смысл прожитой нами жизни. Смысл приходит, как вспышка, но осуществляется как процесс. Свободен тот, кто не боится умереть. Но бесстрашие дуэлянта -- это чаще всего задавленный страх и на самом деле бегство от страха, то есть страх еще больший. Не со страхом смерти, а со страхом жизни связан поиск смысла. Если страх смерти связан с инстинктом самосохранения, то страх прожить жизнь без смысла -- это страх человеческий, страх разумного существа. Наличие страха прожить жизнь бессмысленно подразумевает необходимость поиска смысла. Страх бессмысленности своего существования скрывает предназначение. Чтобы понять страх бессмысленности, нужно не бояться отыскать смысл. Страх бессмысленности проживаемой жизни есть перевертыш страха обрести этот смысл. Но так же, как смерть является фактом, которого не избежать, так и смысл рано или поздно осветит проживаемую нами жизнь. Это как прозрение, которое наступает вместе со смертью, или раньше, но все равно с неким подобием смерти. Любой страх функционален и производен. Он является бессознательной реакцией, выражая необходимость преодолеть то, чем этот страх вызван. Задача состоит в том, чтобы раскрыть, осветить, понять, что скрывает за собой страх. Но чтобы понять, нужно прежде всего преодолеть инстинктивную реакцию неприятия. Постановка вопроса "в чем смысл жизни, если мы все равно умрем?" есть неосознанное выражение страха перед жизнью. Чтобы понять смерть, нужно преодолеть страх смерти. Человек стремится преодолеть смерть всеми доступными ему средствами, и прежде всего через рождение детей. Однако это является лишь замещением смерти, но не ее преодолением. Смерть -- лишь одна из сторон истины. Быть может ее внутренняя сторона. Страх смерти преодолевается только смыслом проживаемой жизни, который не ограничивается рамками самой этой жизни, а выходит за ее пределы. В отсутствии смысла вопрос заглушается пьянством или суетой. Большинство людей убегают от страха смерти через повседневные дела, не решая для себя вопроса о смысле своего существования. Они стараются не думать о смерти, а значит -- и о жизни. Тот же, кто задумывается о смысле, невольно думает и о смерти. Невозможно понять конечность в бесконечности, не ограничив ее рамками. Только смерть позволяет быть честным и откровенным с собой до конца. Смерть просветляет жизнь. Она, словно рентгеновскими лучами, высвечивает все скрываемое, делая очевидным, каков ты есть на самом деле. Думая о смерти, человек или признает ее, или не признает. Если признает, то либо ищет способ убежать от смерти, либо пытается чем-либо преодолеть ее. Как только человек перестает бояться смерти, так сразу же перед ним открывается цель пребывания на земле. Предсмертие дает удивительное ощущение свободы. Если присмотреться повнимательнее, то окажется, что все проблемы в жизни человека -- это проблемы смысла проживаемых дней. Вникнув в суть конфликтов, легко обнаружить, что почти все они порождены неудовлетворенностью тем, как ты проживаешь каждый конкретный день. Жестокость есть проявление страха перед смыслом, фактически отторжение смысла. Она возникает не оттого, что смысл жизни вовне, а потому что он рядом и требует познания. Но поверить в наличие смысла, означает поверить в наличие цели, а значит и в свое предназначение. Поиск смысла есть поиск пути в Вечность. Смысл не может быть в жизни вообще. Смысл -- категория индивидуальная. Каждого человека волнует прежде всего смысл его личного существования, так же как своя жизнь заставляет волноваться более, чем жизнь других сотен миллионов людей. Поиски смысла -- это не поиск виновного. Несправедливая жизнь -- не бессмыслица. Есть ли смысл в нецелесообразных действиях? Смысл в нас самих, и мы придаем его всему. Что для нас значимо, то и имеет смысл. Основа понятия смысла жизни -- не то, почему мы живем, а то, зачем мы живем. Если мы умрем, то зачем же мы жили? -- вот как нужно ставить вопрос. Дело не в конечности конкретной жизни, хотя и в этом тоже, поскольку всякий смысл есть реальное измерение и одновременно наполнение какого-то ограниченного пространства. Если это пространство бесконечно, то и смысла в нем быть не может. Для большинства людей вопрос смысла это проблема оправдания своего существования. Возможно, основное содержание сознательной жизни человека и есть самооправдание. Жизнь такова, какой ты живешь. Оправдание же -- средство против голоса совести. Совесть оказывает на нашу жизнь гораздо большее влияние, нежели может показаться. Большинство людей признают для себя смерть как конец всего лишь затем, чтобы оправдать свою слабость и совершенные грехи, за которые, как они надеются, никогда не наступит расплата. Но расплата приходит всегда, даже если не в этой жизни, то в другой. Однако в это просто не желают верить, дабы оправдать свой самообман. Потребность в поиске смысла возникает не просто как желание найти оправдание, а скорее как желание достичь чего-то; не как взгляд в прошлое, но в будущее, как желание понять и как необходимость понять, чтобы идти дальше. Смысл не может быть оправданием жизни, хотя и служит этой цели. Оправдать можно уже прожитое, но не то, что еще только предстоит сделать. Оправдание -- это всегда взгляд в прошлое, это всегда что-то недостойное, скорее проявление слабости, нежели силы; смысл -- выражение предназначения, это Абсолют, и он не может вырастать из желания найти безразлично какое оправдание. Да, поиск оправдания это проявление слабости, тогда как поиск смысла -- выражение силы! Оправдание это всегда "почему" или "отчего", тогда как смысл -- "для чего" и "зачем".
       Жизнь потому и имеет смысл, что человек смертен. Именно смерть придает человеческой жизни смысл. На самом деле, человека мучает не страх смерти, а страх бессмертия! Нет страха смерти, есть лишь желание жить. Что толку протестовать против смерти? Нужно просто переступить через нее, и тогда страх неизбежной кончины исчезнет. Смерть это всего лишь призма, через которую видна Истина. Умирать мучительно тому, для кого ужасна своей бессмысленностью прожитая жизнь. Не бывает бездумной жизни -- каждый размышляет о прожитом. Жизнь ужасна не бездумностью, а осознанием того, что прожита впустую. Когда понимаешь, для чего надо было жить, но уже невозможно ничего исправить, тогда и постигаешь весь ужас смерти. Ужас это неосознаваемый страх. Но страшна не смерть, а процесс умирания. Страх смерти на самом деле -- это страх перед жизнью. И даже не перед кончиной как таковой, а перед небытием от неудовлетворенности прожитой жизнью. Страх бессмысленной и напрасно прожитой жизни есть бегство от смысла, нежелание его понять и начать жизнь иную. Но изменить жизнь можно только в соответствии с обретенным смыслом. А для этого необходимо познать его суть. Смысл там, где мы есть. Он никогда не исчезал, даже в том или ином миропонимании, потому что всегда оставался в нас самих. Не бывает высшего или низшего смысла, христианского или коммунистического. Есть просто смысл, и он всегда один. Это Абсолют! Смысл жизни не может быть ни в постижении Бога, ни в подражании Христу. Это происходит само собой, когда постигаешь цель своего пребывания на Земле. Смысл жизни может быть только в самой жизни, как и смысл чего-либо -- только в нем самом. Смысл -- это наполнение и одновременно предназначение, которое заключено в самой жизни. Смысл это процесс, суть которого выражена в его цели. Но цель не может быть просто в продолжении, поскольку возникает справедливый вопрос -- а зачем продолжение, ради чего? Смысл -- это выражение нацеленности, это раскрытие цели, ее объяснение. В то же время сама цель есть выражение смысла, который преодолевает границы своего ограниченного пространства, тем самым развивая себя. Ради чего жить, если не стремиться к идеалу? Все остальное недостойно устремления. Устремленность -- это и есть направленное движение к идеалу! Но если идеал настолько противопоставляет себя действительности, что бывает оскорблен ею, то это уже мечта, оторванная от реальности. Идеал родится не в мечтах, а в муках. Идеал требует действия, мечта же бездействует. Да, жить нужно ради идеала, но только в настоящем, потому что будущего не существует. Все в настоящем -- и прошлое и будущее. Тот, кто живет ради будущего, не может отвергать настоящее, потому что будущее это уже вчера и уже завтра! Невозможно знать, каким будет завтра, а потому нужно просто жить, воплощая постигнутый смысл. Это воплощение и будет преодолением возникающих трудностей. Некоторые видят в жизненном процессе, как во всяком процессе, некую цель, и это правильно! Вся жизнь человека это процесс поиск ответа на вопрос о бессмертии. Либо человек утверждает бессмертие верой в вечную жизнь, создавая гениальные творения искусства, в которых находит ответ на вопрос о смысле проживаемой жизни, либо отрицает бессмертие неверием и самоубийством, будь то фактическое уничтожение себя наркотиками или умерщвление духа материальным потребительством. Нельзя низводить человека до роли морского песка, говоря лишь Почему он живет. Но Зачем, для чего! У человека есть цель прихода в этот мир, безусловно, есть. Какова она? Это Тайна. Но Тайна нужна человеку, чтобы верить и ощущать собственную малость перед ее непознанностью. Тайна жизни после смерти сокрыта тайной, чтобы у нас был свободный выбор. Люди не должны знать. Но лишь тот, кто верит, тот достигает праведности, лишь тому открыт путь в мир иной. Именно отрицание жизни после смерти, то есть вечной жизни, приводит людей к греху через соблазн сиюминутной выгоды в сиюминутной жизни. Никто не может примириться со своим полным исчезновением. Мысль эта противоестественна. Ничто не рождается из ничего, а потому в ничто не обращается. Происходит лишь смена форм. И эта мысль не есть бегство от страха, но факт, который мало кто будет отрицать. Когда после смерти о человеке остается хорошая память, жизнь его переходит в иную форму, и он начинает жить в сердцах людей. Не боится смерти тот, кто не боится жить вечно! Но когда пропадает страх смерти перед новой жизнью, то какой становится эта земная жизнь? Трудно избавиться от ощущения трагизма происходящего. Трагизм как неумолимый конец и как мучение присутствует везде и во всем -- в любви, рождении, в таланте, одиночестве, ненависти, в конце концов, в ограниченности человеческой жизни. Трагизмом наполнено все существование человека, поскольку он беззащитен и одинок перед подкарауливающей его каждую минуту смертью. От этого и возникает вера в существование доброй и справедливой целесообразности, способной защитить перед всевластием грядущего. Решение вопроса о смысле человеческой жизни напрямую связано с ощущение трагизма. Но чем можно его преодолеть? Только радостью! Ничто не может победить любовь, которая и есть жизнь! Но мы сами отказываемся от любви, предпочитая ей вещи. Вещи же порождают страх потери, тогда как любовь невозможно ни потерять, ни отобрать, ни купить, ни продать. Мы распоряжаемся только тем, что носим в своей душе, остальным лишь пользуемся! Но страх потерять то, что мы имеем, именно он отталкивает нас друг от друга, делая чужими. Хотя, в конце концов, мы лишаемся всего, за что так упорно цеплялись всю жизнь. Какой же смысл ненавидеть, если единственное, что остается в нас, это наша любовь? В любви умереть не страшно".
       Не в силах прийти в себя от услышанного, Дмитрий еще долго как загипнотизированный смотрел на опустевший экран.
       "Любовь -- души тоска земная. Тебя хоть сколько ни лови, поймать нельзя, я это знаю, -- все это только миражи. Но склонны мы к самообману, и сколько мне ни говори, я верить, нет, не перестану, и не предам своей мечты. "Но это самоистязанье", -- ты скажешь мне. -- Пусть будет так! Пусть я умру за то мечтанье, чем жить без радости впотьмах. Пусть нет любви, но если мука в душе нам все-таки дана, все лучше это, нежели скука. Мне смерти сон открыл глаза! И я увидел бесконечность, а в ней себя -- росток любви, и Божий Свет огромной силы, что манит нас из темноты. Я видел там людей счастливых -- без слез, без мук, без суеты, своих родных и сердцу милых, -- когда-нибудь там будешь ты. Лишь там мгновения минуты насквозь любовью пронзены, там души настежь к вам открыты, и все друг к другу там на "ты". Но мир тот радостно воздушный до времени для нас закрыт, а путь туда чрез томный, тусклый, и грязный жизненный тупик. И вот в тоске от мыслей грустных, уснувший, словно мотылек, я в храм -- созданье рук искусных вошел, чтоб свой услышать срок. Во мне жила еще надежда, что может Бог меня спасти, но доверяться, как и прежде, всем людям -- боже упаси. Душа вползала в храм высокий, а страх меж тем застрял в дверях. Вдруг чей-то голос одинокий вмиг вспыхнул, словно свет впотьмах. Как мотылек я встрепенулся весь в теплых ласковых лучах, от нежных звуков дух проснулся и полетел в алтарь в свечах. Я думал --"пусть сгорю в надежде, но не предам своей мечты. Пусть смерть застанет меня прежде, чем откажусь от красоты". В свечах сгорал мой скепсис прежний и возрождался я душой, когда я слышал голос нежный, что звал к себе и за собой. И я пошел за ним несмело, лишь веря -- он меня ведет. Зачем, куда -- да в этом ль дело. То, может, Бог меня зовет. И я увидел Совершенство, не зная имени его. Ответь мне, только очень честно: то сон был или ничего? Марии очи золотые смотрели на меня со стен. В них видел я миры иные, где жизни смысл понятен всем. А глаc ее звал в поднебесье вкусить полет своей мечты. Я в храме был, но храм тот здесь ли? -- В душе он! Это знаешь ты.

    И не видя ее лица

    он катал ее на финских санях по воде

    искал ее, ныряя в облаках

    взлетал все выше и выше

    чтобы потом падать

    позабыв обо всем

    испытывая при этом невероятное переживание

    которого никогда не мог представить

    и оно было сильнее всех изведанных ощущений.

    Потом он искал

    уползая от своих страхов и страстей

    которые преследовали его

    Искал того

    кто помог бы избавиться ему

    от всех недугов

    мешавших стать открытым этому непостижимому умом

    переживанию счастья

    этой радости

    которой он хотел стать сосудом

    чтобы она наполнила его целиком

    очистив от тьмы желаний

      

    И вот

    наконец

    долгожданное жилище

       попыткам ускользнуть от них
       ухмыляясь
       следуя по пятам
       а страхи не отставали
       и вылечить
       желая помочь
       ждет его
       что тот кто может ему помочь
       будучи твердо уверенным
       он не знал кого именно ищет
       кто бы помог ему очиститься
       искал того
       он вместе с ней
       Карабкаясь по бесконечной лестнице

    Я ищу...

    -- Его нет.

    Не может быть!

    Неужели нет спасения?!

    Но ведь я верил

    карабкаясь по ступенькам

    что он ждет меня

    -- Он собирался к тебе!

    -- Где же мне теперь найти его ?

      
       -- Я ЗДЕСЬ!
       ИДИ СЮДА!
      

    Вот Он!

    Стоит у плотницкого верстака

    Лицо простое

    На голове белая накидка

    В руках деревянная иконка

    к которой Он приделывает картонную рамку

      
       Подхожу к Нему
       прикоснуться
       и обняв Его
       вдруг обмякаю
       и начинаю плакать
       -- Господи! Господи!
       Падаю на колени
       и обнимаю Его ноги
       Он брат и отец
       и совсем родной
       я любил Его всю свою жизнь
       не видя и лишь ощущая
       живущее в глубинах души это переживание любви
       и эти слезы
       и вот я впервые
       плачу и люблю
       как всегда хотел любить
       как всегда любил того
       кого никогда не видел
      
       -- ЛОЖИСЬ ЛОЖИСЬ
       Опускаюсь на расстеленный плащ
       -- РАССЛАБЬСЯ СПИ
       Он поднимает руку
       и Луч Света прямо из руки Его
       насквозь пронзает меня
       наполняя светом
       кристальной белизны
      
       Чувствую как меня начинает кружить
       -- ДЕРЖИ КРЕСТ ДЕРЖИ!
       хватаю висящий на груди крестик
       и сжимаю его в кулаке
       чувствую как меня несет куда-то
       и кружит кружит
       при этом
       я словно зависаю над землей
       и весь очищаюсь пронзительным светом
       идущим из его рук
      
       я весь в свете
       который волнами проходит сквозь меня
       отмывая от накопившейся грязи
      
       обессилев
       чувствую как новые силы
       приходят ко мне
       ощущаю себя удивительно чистым и помолодевшим
       лет на десять
       словно после хорошей бани с парилкой
       в руках белое полотенце
       которым я вытираю пот
      

    -- А ТЕПЕРЬ ПРОСЫПАЙСЯ ПРОСЫПАЙСЯ ПРОСЫПАЙСЯ

      

    Какая-то сила выносит меня из бассейна света

    и медленно опускает на землю.

       Сажусь на кровати и окончательно прихожу в себя. Что это было? БЫЛО?
       Он знал определенно: это был не сон, потому что ничего более реального в состоянии сна он никогда не испытывал. Не было никаких сомнений в том, что это не приснилось, а БЫЛО, БЫЛО! Но что именно это было, он не знал.
       Это не был сон, -- это было в состоянии сна!
       Это не была явь, это была реальность!
       Но какая?
       Самое главное, не имелось ни малейших сомнений, что это было на самом деле, причем произошедшее казалось реальнее, чем случающееся в суете каждого дня.
       Дмитрий проснулся, а чудилось, что он заснул, настолько окружающее представлялось нереальным после того, что пережил во сне. Рубашка была вся мокрая от пота.
       Дима долго сидел на кровати, еще слыша слова "ПРОСЫПАЙСЯ, ПРОСЫПАЙСЯ!"
       Он слышал их!
       Ничего более реального никогда в своей жизни Дмитрий не испытывал. Если бы кто-то сказал, что это был всего лишь сон, то он возразил, -- нет, это было в состоянии сна!
       Не находилось ни малейших сомнений в том, что ВСЕ ЭТО БЫЛО, и что независимо от отношения к произошедшему, пережитое навсегда останется фактом жизни, таким же реальным, как рождение дочери и смерть отца.
       Дмитрий почувствовал себя свободным от смерти, но еще не свободным для жизни.
       "Ах, как бы было хорошо, если бы я вдруг увидел всех любящих меня людей и мог объяснить им, почему я так часто бывал зол и несправедлив, ненавидел всех и вся и почему не мог любить, хотя сердце мое переполняла любовь".
       Внезапно дверь отворилась, и на пороге показалась закутавшаяся в халат Мария.
       -- Что-нибудь случилось?
       -- Нет. То есть да, -- ответил Дмитрий, еще не придя в себя. -- Не знаю.
       Маша уже хотела закрыть дверь.
       -- Подождите,-- умоляюще произнес Дмитрий. -- Не уходите. Прошу вас.
       Удивленная, Мария шепотом ласково спросила:
       -- Что с вами?
       -- Я не понимаю, что со мной происходит. Такое ощущение, словно раньше когда-то мы с вами встречались. Но я никак не могу узнать ни себя, ни вас, ни вспомнить, когда и где это было.
       -- Такое бывает, -- снисходительно сказала Мария.
       -- Нет, это нечто большее. У меня такое чувство, словно я уже когда-то любил вас, причем настолько сильно, что эта любовь спасла меня, когда я умер.
       -- Простите, я вас не понимаю.
       -- Я сам себя не понимаю. Но каждой нашей с вами встречи я жду с волнением, хотя... не может о любви быть речи, где искренности нет следа. Ведь вы меня, увы, не ждете, придя ко мне, как и к другим, и никогда не позовете, чтоб чувств не показать своих. Для всех вы в маске безразличья стремитесь выполнить свой долг, а я, забыв про все приличья, прошу открыть души порог. И не пытайтесь скрыть томленье души непознанной своей. Я обнаружу лишь желанье увидеть вновь вас поскорей...
       Маша присела на стул рядом с кроватью Дмитрия и опустила глаза.
       -- Как жаль, что вы меня боитесь и не взлетите вслед за мной. Зачем вы чувств своих стыдитесь, отгородив себя стеной? Вы так божественно прекрасны, в смущеньи прячась от меня, но все усилия напрасны -- не спрятать чувство от себя. Зачем пытаться обмануться и спрятаться в самообман? Я не позволю прикоснуться ни к пальцам вашим, ни к глазам. Глаза свои вы приоткрыли навстречу взору моему, но, испугавшись, вновь закрыли, боясь, что в них я все прочту. А я так жажду окунуться в ваши бездонные глаза, нырнуть в них, чтоб в душе очнуться, и утонуть в ней навсегда. Я, как и все ваши больные, в плену у чудной доброты. Прощусь, уйдя из вашей жизни и не посмев сказать вам "ты".
       -- Зачем вы все это мне говорите? -- дрожащим голосом спросила Мария.
       -- Не зачем, а почему, -- мягко объяснил Дима. -- Вы, как и все, в тоске живете, забыв про все свои мечты, а в тайниках души поете, в слезах прося себе любви. Зачем же вы, страшась признаться, что я вам в Вечность проводник, -- не быть стремитесь, а казаться, забыв, что счастье -- это миг! Ужель и вы не та Мария и не поймете никогда, что в Вечность дверь для тех открыта, любовью кто живет всегда.
       -- Разве вам мало того, что к вам ходят женщины, к тому же такие красивые.
       -- Вы имеете в виду инструктора по лечебной физкультуре?
       Маша промолчала.
       -- Все, что в ней есть, -- на поверхности, -- объяснил Дима. -- А меня более привлекает душевная глубина, нежели внешняя красота.
       Мария встала и подошла к окну, повернувшись к Дмитрию спиной.
       Для него это уже была не просто медсестра, а некая идеальная Женщина, о которой он всю жизнь мечтал и которую искал везде и всегда.
       -- Вы ангел -- и не надо возражений, то не бахвальство и не комплимент. Ведь вижу я один лишь без сомнений, что женщины на свете лучше нет! Вы Золушка, Дюймовочка из сказки, что в детстве я когда-то прочитал. Вы до краев полны нежнейшей ласки, но кажется, никто вас не ласкал. Мне кажется, вы позабыли крылья надеть, когда ко мне пришли, а потому всплакнули от бессилья, когда заговорил я о любви. Мне кажется, я чувствую волненье души нетронутой, забытой и родной, и чую, чую грустных дум томленье, кто ради близких жертвует собой. Но в вас никто не захотел проникнуть, чтоб душу нежной ласкою согреть. Я чувствую, как хочется вам крикнуть, чтобы любовь позвать и улететь. Но крик беззвучный горькими слезами лицо и губы грустью оросит, и никогда не насладиться вами тот, кто душою всей к любви открыт!
       Дмитрий почувствовал сладостное высвобождение, ощутив, как разрывающиеся внутри чувства делают его все более легким; его приподняло и понесло, поднимая все выше и выше... Он уже видел себя и Марию со стороны, словно наблюдал за происходящим, находясь по ту сторону окна.
       -- Зачем себе себя открыть боитесь? Признайтесь, вы живете без любви. И потому со мной не воспарите, что вы страшитесь собственной мечты. Мне жалко вас, но вряд ли вам помогут мои слова о доме позабыть. Чтобы счастливым быть, не нужен повод, кто хочет, тот не может не любить!
       Дима ощутил странное раздвоение -- будто все это говорил не он, а кто-то другой, в то время как он лишь открывал рот, удивляясь при этом произносимым стихословам.
       -- Зачем же жить, презрев любви страданье, среди родных, застыв у очага? К чему тогда душевные терзанья и слезы возле темного окна? Ведь невозможно выплакать ночами мечты любви, коих душа полна. Но вы навряд ли предпочтете сами испить со мной трагизм любви до дна. Но все же, все же, все же, все же, все же... я не хочу сознаться в том себе, что верю -- вы признаетесь, быть может: "Я жизнь хотела посвятить тебе!"
       Маша достала носовой платок, поднесла его к лицу и сквозь слезы произнесла:
       -- К чему мне разбираться в этом, пытаться что-то изменить. Не буду я уже тем светом, что озаряет жизни нить. Глаза потухли, сердце вяло, давно отрезана коса. Не там мы встретились, пожалуй, меж нами годы, как леса. Вы из другой, а я из этой -- две жизни не соединишь. Как будто мы на двух планетах -- не докричишь, не добежишь. Теплом души твоей согрета, и сердце встрепенулось вдруг. Но я забыла, что за летом идет осенних туч испуг. Разрушить просто, строить трудно, да и не каждому дано. Так пусть стоит мой замок скудный. В нем все давно предрешено.
       Неожиданно Мария обернулась и выбежала из палаты. Дмитрий успел лишь заметить ее заплаканные глаза.
       "Что же я наделал?! Но ведь я только был искренен. Разве искренностью можно обидеть? И зачем не любить, если любишь?! Мария, вечная Мария, Ты воплощение мечты. Когда душа в тоске забыта, любовью ты приходишь в сны. Ведь в жизни ты не существуешь, ты вся реальности чужда, но если хочешь, то разбудишь от суеты забытия. Ты вся мечты моей творенье, осенней грусти и тоски. Твое я слышу повеленье поверить вечности Любви. Глаза твои -- даль океана, лазурный блеск морской волны. Ты как-то вдруг богиней стала, вобрав в себя мои мечты. Я плавал и нырял, купаясь в глазах небесно-голубых, и уходил, совсем отчаясь, что не увижу больше их. Я так летать опять желаю в потоках гласа твоего. "Ты слишком смел". -- Я это знаю. Но счастья нету без того. И каюсь, каюсь я пред Богом, что соблазнил себя мечтой. Останусь за твоим порогом и не коснусь тебя рукой. Твоей я жизни не нарушу -- я призван жить всегда один. Но вовсе чувств своих не струшу. Любви безумец нелюдим! Хочу того, во что не верю. Мечты мои сплошной обман. Души своей я не доверю, боясь попасть опять в капкан. Себе я часто удивляюсь и не могу себя понять, а втайне только усмехаюсь, пытаясь обмануть опять. Прости, Мария, как ты можешь любить, страдать и вновь прощать. Я знаю, это все ты можешь, все можешь -- только не предать!
       Небывалые цветовые оттенки, которыми раскрашен окружающий мир, ослепляют меня. Рядом стоят люди. Они как-то по-детски наивно улыбаются и радостно смотрят на меня. Приглядевшись, узнаю в стоящей рядом девушке свою жену. Она улыбается совсем как в первые месяцы нашего знакомства, когда мы оба были опьянены охватившим нас счастьем. Глаза ее чисты и полны муки невыраженной любви. Подходит какой-то человек и обнимает меня. Я с удивлением обнаруживаю, что это не кто иной, как тот самый мотоциклист. Глаза его наполнены радостью и печалью. "Прости меня, я был неправ. Прости, если сможешь". -- "Конечно, конечно, могу, и с удовольствием прощаю. У меня нет никакой обиды и злобы. Я благодарен за то, что вы тогда не бросили меня на дороге. У меня нет никакого чувства мести. Более того, я даже искренне признателен за то, что оказался в больнице. Ведь именно здесь я многое понял, и моя жизнь переменилась к лучшему. Я стал жить так, как всегда хотел, но не решался, поскольку не находил в себе силы, а главное, не верил. Спасибо, большое спасибо!"
       Я ощущаю прилив нежного и теплого чувства, наполняющего все мое существо и делающего тело невесомым. Да, это то самое первое чувство любви, что оставило память о себе на всю жизнь. И вот оно вернулось, но уже во всей полноте, узнанное и разделенное, нашедшее понимание и ответ. Кажется, я никогда прежде не был так счастлив. Чуть поодаль стоит незнакомая молодая женщина и вокруг ее ног крутится собака. -- Кто это? -- Разве ты не узнал их? -- Нет. -- Это твоя бабушка и Зорка. -- Но разве они живы? А я не верил. -- Все так.
       Собака подбегает и становится передними лапами мне на грудь. Да, это моя первая собака, которая разделила горькое одиночество детства. Она узнала меня, а я ее нет. Зорка пытается лизнуть меня своим шершавым языком прямо в губы. От этой щенячьей ласки сразу вспомнились все переживания и долгие исповеди перед моим немым, но всепонимающим собеседником. Непостижимая радость, которую испытывал когда-то в детстве от всего и вся, переполняет меня и заставляет покаяться.
       -- Мама, мама, прости меня, прости за то, что я не любил тебя. Даже когда я старался, то больше думал о себе, редко проявляя свою любовь на деле. Но ведь ты моя мама, а значит, все понимаешь и простишь меня. Ведь я так люблю тебя, хотя никогда и не говорил тебе об этом.
       Я стою перед ней на коленях.
       -- Конечно, конечно, сыночек, -- сказала мама, ласково погладив меня по голове. -- И ты прости меня, что я не всегда бывала к тебе ласкова и недостаточно заботлива. Прости, что не у меня, а у других ты находил то, что должны была дать тебе только я, твоя мать. Еще раз прости, и люби меня, ведь я тоже люблю тебя. Сколько слез я пролила, когда вынашивала тебя и рожала. Только ты можешь понять, как мне было тяжело все эти годы и как я старалась сохранить семью. Прости, что не всегда тебя понимала и не всегда была нежна с тобой. Но несмотря ни на что я люблю тебя.
       И мама нежно целует меня в лоб.
       Что же, что же это такое? Вся накопившаяся во мне нежность, которую я долгое время прятал в глубинах души, впервые смогла найти понимание. Все готовы простить, и я готов всех прощать и любить, даже тех, кто мне совершенно не знаком и только приветливо улыбается в ответ. Счастье окрыляет меня, делая невесомым, и ощущение такое, словно я парю, парю, парю, прыгнув с вершины самой высокой горы. Это настоящее блаженство, без мук и позора, где я могу жить открыто перед всеми, распахивая свою душу и выражая ее до нежнейших оттенков. И каждый это понимает и с радостью готов ответить мне.
       У меня нет ничего. И есть все. Все самое главное! Мне ничего не нужно, кроме этой волшебной возможности дарить свою любовь, отдавая все, что я могу отдать. Я всех люблю, и все любят меня, -- вот истинное счастье, которое никогда не кончается. И не нужно больше слез и тоски, рассуждений и страданий -- ведь жизнь так прекрасна! Зачем в этот сказочный мир вносить боль и ненависть? Зачем, если можно жить любовью!
       Никто у меня ничего не просит, стремясь отдать свою любовь без остатка. Ведь только отдавая то, что сверх меры переполняет сердце счастьем, можно обрести новый приток радости и любви.
       -- Мы боялись, не понимая смысла того счастья, что нам дано. И только сейчас познали истинную ценность любви. Теперь в нас нет страха. Ведь то, что есть в каждом из нас, невозможно ни потерять, ни отобрать. Никто и ничто не может помешать нам любить и дарить радость любви. Это и есть та истина, от которой мы в страхе бежали, боясь потерять то, что нам не принадлежало, что делало нас рабами собственных страхов, неспособными жить любовью. Мы всю жизнь дрожали, боясь потерять то, что было вверено лишь на время, и по сути нам не принадлежало. Только сейчас мы поняли, что каждый из нас хотел быть счастлив поодиночке, пытаясь застраховаться достатком, и таким образом умирая для любви. Мы сами себя умерщвляли, делая рабами материального комфорта, который, как нам казалось, есть условие счастья. Но лишившись всего, мы убедились, что только теперь и можем быть счастливы, когда ничего не имеем. Ведь любя других, ты получаешь все, что тебе нужно, и даже сверх того.
       Я весь растворяюсь в этом сверкающем мире, таю при каждой обращенной ко мне улыбке. Никогда прежде ничего подобного я не испытывал. Во мне нет никаких мыслей -- только чувство, чувство любви, ставшее всем моим существом. Это переживание столь прекрасно, что кажется единственным истинным счастьем. И я даже не могу представить, что когда-то оно кончится. Это настоящее блаженство, забыть которое невозможно, хотя бы раз в него окунувшись.
       -- Ты уходишь. -- Как, прямо сейчас? -- Ты возвращаешься в мир страданий и слез. -- Но я не хочу! -- Ты должен. -- Мне так хорошо, я счастлив оттого, что люблю вас всех и все любят меня. -- Ты не забудешь пережитого. Но ты должен научиться побеждать любовью. -- Зачем? -- Ты должен научить других, если, конечно, научишься сам. Мы поможем тебе. -- Но, но я уже люблю. Я люблю...
       -- Кого это ты любишь?
       -- Кого?
       -- Да, кого?
       -- Что?
       -- Я спрашиваю, кого ты любишь?
       У кровати стоял сосед и, наклонившись над изголовьем кровати, всматривался в лицо Дмитрия.
       -- Тебе чего? -- спросил Дмитрий, протирая глаза, почему-то влажные от слез.
       -- Мне-то ничего. А вот ты опять во сне разговариваешь.
       Дима накинул на лицо одеяло и заплакал. Ему было плохо, так ужасно плохо, как когда-то в детстве после родительского дня в пионерском лагере.
       С замирающим сердцем Дмитрий шел за результатами рентгенологического исследования. Он не испытывал страха и сомнений, поскольку знал, что еще не все сделал, а значит, ему предстоит жить дальше.
       Результаты показали, что легкие чисты, а на прежних снимках оказался дефект пленки. Врач очень удивилась такому неожиданному исходу. Дмитрий же воспринял этот факт без энтузиазма. Он даже не почувствовал радости. Ведь вместо смерти ему предстоял тяжелый труд изменения собственной жизни, а значит, и жизни близких ему людей.
       Почему-то Дмитрию вдруг захотелось увидеть того старика, с которым он разговаривал прошедшим вечером.
       -- Вы случайно не знаете, в какой палате находится старик, с которым я вчера беседовал? -- спросил Дмитрий у медсестры.
       -- Ночью умер, -- еле слышно ответила она.
       -- Неужели?!
       -- Он давно уже должен был умереть, -- сочувственно произнесла медсестра и пояснила: -- Запущенный рак.
       "Зачем, зачем я остался жить? Почему он умер, а я жив? Ведь не просто же так? Значит, я должен что-то сделать. Но что? Как жить дальше? Наслаждаться -- глупо, копить и обустраивать -- бессмысленно. Простить я могу, но любить того, кто меня предал, -- нет, это выше моих сил".
       И тут Дима вспомнил слова своей матери, которые когда-то его возмутили: "А дочка твоя будет проституткой. Это уж точно!"
       "А ведь мать права, -- неожиданно для себя согласился Дмитрий. -- Так оно и будет, если я не вмешаюсь и ребенок мой останется без отцовской любви. Да, нужно во что бы то ни стало разорвать этот порочный круг нелюбви. Но как? Любить не могу. Ненавидеть глупо. Что же делать? Хорошо, пойдем от противного. Если ненавидеть глупо, и это тупик, то что остается? Остается только любить. От судьбы не уйдешь! Невозможно оторваться от тех, с кем связан. Всякая нелюбовь рождает ненависть. Всякое отрицательное действие вызывает противодействие большей силы. А потому мне ничего не остается, как любить их всех. Любить несмотря ни на что! У меня просто нет другого выхода. Я обречен на любовь. В этом моя судьба!"
       Однако чем больше Дмитрий размышлял, тем больше сомнений рождалось в его душе. Он знал главнейшую заповедь и в душе был согласен с нею, но перешагнуть через прошлое, просто взять и забыть не мог, хотя не питал более ни к кому ненависти.
       Дмитрий понимал: отвечать злом на зло глупо, поскольку возникает порочный круг неприязни, и чтобы ненависть не затянула в смертельный водоворот самоуничтожения, нужно не стать заложником мести; более того, он верил, что отвечать любовью на ненависть есть самое мудрое решение, но почему-то подставить другую щеку не мог. Он простил жену и мотоциклиста, поскольку понимал причины их поступков, но любить и благословлять их за ложь и злобу, которую они продолжали к нему питать, Дмитрий сил в себе не чувствовал.
       Он верил в то, что иного способа преодолеть в другом человеке отчуждение и превратить его из врага в друга, кроме как полюбить его, -- не существует. Однако не мог представить, как именно можно побеждать любовью. Хотя Дмитрий многое понимал и верил в истинность заповеди Христа, но в то же время чувствовал, что одного лишь знания и веры недостаточно.
       Единственная мысль, которая приходила на ум, состояла в том, что любовь, которая жила в его душе, возможно, живет в душе каждого, и это единственный мостик, по которому можно добраться до сердца другого, чтобы отыскать понимание и прощение. Но как это сделать практически, где взять столько терпения и столько любви, Дмитрий не знал. Возможно, это было не по силам ему, а, может быть, вообще не в силах человека?
       Когда Дмитрий вернулся в палату, то с удивлением обнаружил, что на вчера еще пустовавшей соседней койке лежит какой-то человек. Обе ноги его были перевязаны, глаза закрыты, дышал он удивительно спокойно, а на лице застыло выражение непонятной радости.
       Пока Дмитрий разглядывал своего соседа, в палату вошла медсестра.
       -- Простите, а кто это к нам поступил? -- поинтересовался Дмитрий.
       -- Только что привезли, -- ответила медсестра. -- Одинокий старик. То ли сам бросился под машину, то ли водитель его сбил.
       Пока медсестра делала назначенные больным уколы, Дмитрий имел возможность рассмотреть своего нового соседа. На вид ему было лет шестьдесят. У него были абсолютно седые волосы и красивый с легкой горбинкой нос. Особенно поразил полный достоинства и благородства аристократический профиль старика.
       Глядя на необычного соседа, Дмитрий ощутил к нему необъяснимую симпатию, словно когда-то давно долгое время они были знакомы. Ощущение странной близости и необъяснимого родства показалось Дмитрию очень странным, поскольку видел он этого человека впервые. Была в незнакомце непонятная величавость и умиротворенность. В его спокойном и ровном дыхании угадывалась отстраненность, словно в данный момент он находился где-то далеко-далеко.
       Это был старик, но спал он, как ребенок. Однако более всего удивило Дмитрия некое подобие улыбки, застывшей на лице старика.
       Заинтересовавшись новым соседом, Дмитрий не мог дождаться, когда тот проснется и с ним можно будет поговорить. А старик спал сном безмятежного праведника, которому не страшна смерть, словно она была его давней подружкой.
       Наконец медсестра подошла к новому больному и разбудила его. Он открыл глаза, посмотрел на медсестру и, позволив сделать себе укол, закрыл глаза вновь.
       Дмитрия не покидало чувство глубокой симпатии к лежавшему рядом незнакомцу, и трудно было избавиться от ощущения, что когда-то прежде, где-то, быть может, во сне, он уже встречался с этим человеком. Чем-то он напоминал Дмитрию отца. Если бы кто-то сказал, что он влюблен в этого старика, Дмитрий удивился бы, но вряд ли бы стал с этим спорить.
       Неожиданно незнакомец открыл глаза, посмотрел вверх, затем повернул голову вправо, и взгляд его застыл на окне, за которым слегка покачивались уже покрытые снегом сосны. Старик смотрел на них так долго, что Дмитрий подумал, будто незнакомец вновь уснул. Наконец старик принял прежнее положение и закрыл глаза, так и не выразив желания познакомиться. По-видимому, никто и ничто его не интересовали. Казалось, он был абсолютно безразличен к тому, что происходило с ним и вокруг него.
       "Неужели у него действительно никого нет?" -- спросил себя Дмитрий, и тут же вспомнил длинные очереди одиноких престарелых за бесплатным обедом. Эти брошенные всеми старики умирали в одиночестве, и долгое время ими никто не интересовался, пока соседи или милиция не обнаруживали их уже умершими в своих пустых квартирах.
       "Неужели он предпочел медленному беспомощному умиранию смерть под колесами?" -- подумал Дмитрий.
       Но сосед не был похож на самоубийцу. Дмитрий долго всматривался в гордый профиль старика, но не мог отыскать каких-либо признаков отчаяния. Скорее наоборот, то равнодушие, с которым старик отнесся к своему новому положению, говорило о стойкости духа. Чем дольше смотрел Дмитрий на соседа, тем больше открывал в лице старика нового и таинственного. Это был настоящий портрет, не требовавший подробного комментария, на который можно было долгое время смотреть, споря о том, что же скрывается за этим спокойствием и непроявленной улыбкой ребенка на старческом лице.
       "Как он прекрасен!" -- не смог сдержать восхищения Дмитрий.
       Губы старика были плотно сжаты и говорили о сдержанности, ставшей привычкой, а удивительной белизны седые волосы свидетельствовали об укоренившейся опрятности. Левая рука, которую мог видеть Дмитрий, спокойно лежала вдоль тела.
       "Это рука пианиста или художника", -- подумал Дмитрий. Настолько отточенной была кисть с тонкими длинными пальцами, пронизанная голубыми руслами вен.
       Дмитрий вновь посмотрел на нового соседа, и вдруг заметил, что на его тумбочке лежит карманного размера книжица. Диме захотелось узнать, что это за книга и почему она оказалась вместе со стариком в минуту опасности. Любопытство Дмитрия все увеличивалось, а сосед тем временем мирно спал или только делал вид, что спит, лежа с закрытыми глазами. Наконец Дмитрию надоело терзаться догадками, и он решил заглянуть в раскрытую книжку, чтобы хоть что-то прочитать в ней. Это были какие-то стихи, но чьи именно, установить Дмитрий не смог. Оставив безрезультатные попытки, он раскрыл Библию, которую читал в последние дни, и долгое время водил глазами по строкам.
       Дмитрий как-то не сразу почувствовал, что на него смотрят. Спохватившись, он, однако, не оглянулся, чтобы проверить это чувство, а продолжал читать, хотя весь уже напрягся, ожидая, что старик сейчас к нему обратится. Наконец не выдержал и, закрыв Библию, взглянул на незнакомца. Тот действительно смотрел на Дмитрия, но во взгляде его не было ни любопытства, ни ожидания. Это был взгляд ничего не ждущего, а потому ко всему готового человека. На фоне бледного и иссушенного старческого лица на Дмитрия смотрели удивительно спокойные пронзительно голубые глаза. Дмитрий крайне удивился контрасту этих живых, наполненных мудрой иронией и ребяческим озорством глаз с глубокими морщинами, исполосовавшими все лицо. Но главное, что заставило Дмитрия ощутить легкий трепет и чувство необъяснимой радости, -- было то, каким образом старик смотрел на него.
       В этом взгляде было все: космическая беспредельность и умиротворяющий покой, необъятность Вселенной и пронзительная тоска одиночества, любовь ко всему и печаль ни от чего, вечная радость и преходящая грусть, вера и надежда, старческая мудрость и детская непосредственность, но главное -- поразительный смех, требующий ничего не принимать всерьез и в то же время заставляющий окунуться в глубины своего Я.
       Дмитрий неотрывно смотрел в глаза старика и испытывал сильное желание нырнуть в глубину этой лучащейся радости, чтобы погрузиться в невесомый покой безграничного моря радости и любви. Тот же, кому принадлежали эти удивительные глаза, словно предоставлял Диме возможность воплотить свое желание -- как единственное, что мог сделать в данной ситуации. И чем дольше Дмитрий смотрел в этих поражающие воображение очи, тем более им овладевало чувство любви к тому, кто понимает его без слов и принимает таким, каков он есть, словно знает столь же хорошо, как и себя самого.
       Дмитрию казалось, что он все более узнает незнакомца, испытывая от безмолвного общения неизъяснимое наслаждение. Страстное желание, чтобы это состояние продлилось как можно дольше, было настолько велико, что Дима чуть не заплакал. А старик меж тем продолжал спокойно лежать, ничего не прося и ничего не ожидая.
       Это было настоящее блаженство -- находиться рядом с удивительным человеком, смотреть ему в глаза и, не слыша слов, понимать все чувством. Дима чувствовал, как будто бы дышал. Это было звучание самой высокой ноты, какую можно только представить, и ее пронзительность устремляла душу ввысь, вызывая ощущение полета от проникавшей в каждую клеточку тела беспричинной любви ко всему и вся. Это была та всепроникающая радость, которую Дмитрий испытывал лишь в часы наивысшего творческого подъема.
       -- Здравствуйте. Как вы себя чувствуете? -- спросил Дмитрий, продолжая неотрывно смотреть на своего нового соседа.
       В ответ тот лишь молча сомкнул веки, таким образом ответив на приветствие и вопрос. Дмитрий понял, что его сосед не расположен разговаривать, и поэтому был вынужден побороть в себе желание знакомиться. В поведении незнакомца не было ничего оскорбительного, даже наоборот, всеми своими движениями он словно хотел показать, что словесные расспросы несовершеннее общения посредством глаз.
       Старик устало вздохнул и, отвернувшись к окну, долго неотрывно смотрел на сосны.
       Дмитрий взял в руки книгу и сделал вид, что не собирается мешать старику своим присутствием, однако все же продолжал наблюдать за ним. Дима не мог не понимать того болезненного состояния, в котором находился его новый сосед, поскольку сам недавно пережил подобное.
       Но вот старик сделал движение рукой и взял лежащую на тумбочке свою маленькую книжицу. Перевернув несколько страниц, он стал читать, время от времени закрывая глаза и вновь открывая их, чтобы продолжить чтение. Было видно, что оно приносило старику облегчение. Он вновь и вновь возвращался к книге, после чего долгое время лежал, закрыв глаза, или смотрел на сосны.
       Дмитрию ничего не оставалось, как ждать, когда его сосед сам начнет разговор, хотя у того, судя по всему, не возникало подобного желания. Сгорая от нетерпения познакомиться и узнать, что за книгу читает старик, Дмитрий взял в руки Библию и как всегда наугад раскрыл ее.
      
      
       9 Мы неизвестны, но нас
       узнают; нас почитают умершими,
       но вот, мы живы; нас наказы-
       вают, но мы не умираем;
       10 Нас огорчают, а мы всегда
       радуемся; мы нищи, но многих
       обогащаем; мы ничего не имеем,
       но всем обладаем.
      
      
       Эти слова прозвучали как ответ на мучительный вопрос. Закрыв книгу, Дмитрий в который раз подумал о том, что случайных встреч не бывает.
       "Кто бы ни был этот человек, он появился именно в тот момент, когда сомнения стали разъедать веру, а неспособность полюбить врага своего вновь возвращает меня к хаосу и страху".
       Среди всех, кого Дмитрий повстречал за последние десять лет и с кем познакомился за три месяца нахождения в больнице, никому он не чувствовал себя родным. Все казались Дмитрию чужими, далекими от понимания того, чем он живет. Этот старик был первым, к кому Дима проникся необъяснимой симпатией, словно к наставнику, понимающему без объяснений и имеющему ответы на все возможные вопросы. Ни к кому ранее Дмитрий не испытывал такой беспричинной любви, как к этому незнакомцу, хотя тот ничего не делал для этого.
       Принесли обед. Старик кивком головы поблагодарил медсестру, но не притронулся к еде. Вместо этого он вновь стал читать свою книжицу. Дмитрий сгорал от нетерпения узнать, что это за книга, однако не смел нарушить вдохновенное молчание старца.
       После обеда Александр Иванович, подойдя к кровати вновь поступившего, спросил:
       -- Как же ты умудрился попасть под машину, старик?
       В ответ незнакомец плавным движением отвел книгу от глаз и посмотрел на Александра Ивановича. Тот несколько смутился, однако не отошел, ожидая ответа. Старик же, ничего не сказав, вновь заслонился своей книгой. Разочарованный, Александр Иванович отошел, и уже никто не пытался заговаривать с незнакомцем.
       Дмитрий лежал и ждал, когда новый сосед вновь взглянет в его сторону, испытывая страстное желание окунуться в бездонные, как весеннее небо, глаза. Казалось, это выразительное безмолвие проистекало от понимания не подвластных людям законов мироздания. Дима почувствовал потребность познать их и принять, чтобы обрести покой, которым было наполнено пространство вокруг старика.
       Но ни после обеда, ни вечером незнакомец не выразил желания поговорить. Никто к нему не приходил, и Дмитрий уже стал скучать, чувствуя неспособность избавиться от всевозрастающего желания познакомиться с удивительным человеком. Но тот продолжал упорно молчать, лишь время от времени заглядывая в свою книжицу. Необъяснимым образом Дмитрий ощущал скрытую в старике огромную силу, которая мелькала то в блеске его юношеских глаз, то в очертаниях гордого профиля, то проскальзывала в движениях рук. И сила эта покоилась в молчании, словно вокруг не было ничего достойного ее проявления. Дима так страстно желал приобщиться к этой наполненной величием тишине, что ему начало казаться, будто старик понимает его желание, однако намеренно не спешит нарушить мудрое молчание.
       В томительном ожидании прошла ночь. Наступило утро. Но сосед не проявлял ни малейшего желания с кем-либо говорить. Его ничто не интересовало, за исключением его книги да сосен за окном. Дмитрий выжидающе молчал, давая понять, что умеет ждать. При этом его не покидало ощущение, что старик уже давно догадался обо всех вопросах, но почему-то не спешит давать на них ответы. Молчание было полно загадок, но Дмитрий чувствовал, что в этом молчании и заключен ответ.
       Старик не испытывал неловкости, когда медсестра приносила и уносила утку. Он благодарил ее кивком головы и вновь замирал, закрывая глаза. В движениях Дмитрия нетрудно было угадать нетерпение, но старик, чувствуя это, казалось, намеренно не торопился нарушить напряженное безмолвие, заставляя задуматься о причинах своего молчания.
       Время близилось к полудню. И вот, когда желание Дмитрия познакомиться с новым соседом уже несколько ослабло, старик неожиданно спросил:
       -- Вы, я вижу, очень хотите познакомиться?
       Вопрос застал Дмитрия врасплох. Несколько смутившись, он ответил:
       -- Да. Мне кажется, что я вас где-то раньше встречал.
       -- Возможно, -- смиренно произнес старик. Голос его был мягким и приятным.
       -- Простите, -- сказал Дмитрий, пытаясь не упустить шанс узнать побольше, -- как вас зовут?
       -- Герман Геннадиевич, к вашим услугам.
       Необычная приставка удивила Дмитрия; была ли это разговорная привычка или действительно желание оказать услугу, трудно было понять.
       -- Простите, а что вы читаете?
       -- Пожалуйста, возьмите, -- сказал Герман Геннадиевич и протянул свою книжицу. -- Но прежде вы хотели поговорить.
       Взгляды их встретились, и Дмитрию показалось, что в глазах старца он увидел все свои страдания и сомнения, горечь потерь и радость обретения, счастье любви и желание смерти, мечты, надежды и разочарования, а также глубокую неразделенную печаль мудреца. Он смотрел в удивительные лучистые глаза своего соседа, и чувствовал, как прежнее любопытство улетучивается. В необыкновенном взоре старца Дмитрий увидел не только все свои вопросы, но и ответы на них, причем несравнимо больше того, о чем мог спросить. Там были ответы на все незаданные вопросы и еще нечто, что делало эти вопросы абсолютно ненужными.
       Но более Дмитрия смущала та непонятная отстраненность от всего, что вроде бы должно было мучить старика: одиночество, травма, неопределенность дальнейшего существования. Возникало такое впечатление, будто старик вовсе не беспокоится по поводу того, что с ним произошло, словно он давно был готов к этому.
       Дмитрий пытался понять, как Герман Геннадиевич смог сохранить такой искрящийся полный молодого задора взгляд, словно впереди была вся жизнь, наполненная ожиданием счастья. Даже небольшие в круглой оправе очки не искажали радости, которой был наполнен взор нового соседа. В то время как Дмитрий тяготился неизвестностью своего будущего существования, лежащий рядом старик был беззаботен как дитя, словно смотрел на мир глазами семилетнего ребенка. И это при том, что во взоре его Дмитрий заметил огромную муку и тяжкий груз пережит?го, что, безусловно, должно было оставить горький осадок в душе. Однако несмотря ни на что старик излучал радость, словно после долгих дней зимы наконец-то теплым весенним днем смог поваляться в траве и увидеть рождение нежной зелени листка из набухаюшей почки.
       Дима не знал, что сказать, а старик, видимо, понял все без слов. Даже не сказав спасибо, Дмитрий взял книгу и на первой странице прочитал: "Дао Дэ". Книга о Пути и Силе".
       "Так вот откуда старик черпает силы", -- подумал Дмитрий. Раскрыв книгу посередине, он по привычке стал читать первые бросившиеся в глаза строки.
      
       Идущий истинным путем
       Не найдет отпечатков колес.
       Знающий истинные слова
       Говорит без изъяна.
       Лучшее правило в жизни --
       Это не строить планов.
       Лучший запор тот, что не имеет замка, и его невозможно взломать.
       Лучшие узы те,
       Что не удерживают ничем, и их нельзя разрубить.
       Вот почему мудрый
       всегда готов прийти на помощь ближнему
       И потому он не сторонится людей.
       Всегда готов помочь любой твари
       и потому он не скрывается ни от кого.
       Это и называется "быть ясным и открытым".
       И потому
       Тот, кто стремится улучшить
       жизнь людей, не может быть им хорошим наставником;
       Тот, кто не стремится оказать благодеяние людям,
       тем легче может помочь им.
       Не цени высоко свои наставления,
       Не дорожи тем, что имеешь
       ведь знание -- это великое заблуждение.
       И это воистину глубокая мысль.
      
       Именно ясным и открытым можно было назвать взгляд необыкновенного старика.
       Чуть ниже в подстрочнике Дмитрий прочитал:
       "Открытость мудрого человека -- это не бесконтрольное попустительство всему, что ни свалится на его голову, но, наоборот, это состояние постоянной готовности ко всему".
       И еще:
       "Пытаться доподлинно узнать -- все равно, что пытаться исправить совершенное".
       Дмитрий удивился, насколько точно прочитанное соответствовало тому, что он увидел в чарующем взоре старика. Однако более поразился самому стиху, словно расшифровавшему его собственные чувства и догадки, объяснившему ранее пережитые радости и страдания. Слова маленькой книжки были исчерпывающим ответом на все заданные и еще не сформулированные вопросы. Безусловно, эта книга представляла собой источник древней мудрости, чудесным образом открывшийся именно в тот момент, когда Дмитрий испытывал невероятную потребность в этих простых и ясных словах. Так было и раньше -- книги и люди, помогавшие находить ответы на мучительные вопросы, приходили именно тогда, когда Дмитрий в них особенно нуждался. Важно было лишь узнать их и довериться им.
       Дмитрий вернулся к первой странице и прочитал:
      
       Видеть в чудесном чудесное --
       вот ключ ко всем тайнам мира.
      
       Каждое слово звучало как откровение. Казалось, это не просто собрание человеческой мудрости, но источник света, ранее не видимый, а теперь способный стать маяком в дебрях жизненных проблем и каждодневной суеты.
       И тогда Дмитрий стал читать все подряд, один стих за другим. Прочитав книжку до конца, Дима почувствовал себя наполненным чем-то добрым и светлым. Теперь произнесение вслух каких бы то ни было вопросов или даже просто слов казалось не только не нужным, а просто глупым и смешным.
       Молчание старика показалось теперь не просто непроизнесением ненужных слов, но безмолвием мудреца.
       На последней странице книги Дмитрий обнаружил странный знак.

    0x01 graphic

       Трудно было понять, что могли означать квадраты, пронзаемые устремляющимися к окружности лучами. Дмитрий долго рассматривал непонятный знак, однако так и не смог объяснить необычное чувство, возникшее при взгляде на таинственный символ. В нем ощущалась глубина и широта бесконечности, где асимметрия наполнена глубоким смыслом гармонии.
       Дмитрий уже ни о чем не желал говорить и ни о чем не хотел спрашивать. Он чувствовал себя наполненным чем-то необъяснимым, а потому был тих, как озеро, освобождающееся ото льда. Старик, похоже, чувствовал это, и потому внешне безучастно лежал и смотрел на сосны, которые были такие же тихие и спокойные, как и он сам.
       Дима поймал себя на мысли, что, называя своего нового соседа стариком, он вовсе не считал его таковым, скорее наоборот. Теперь, после прочтения книги о Пути и Силе, Дмитрий ощущал себя гораздо старше Германа Геннадиевича. Но что именно позволяло старику сохранять ребячий задор в глазах, оставалось для Дмитрия тайной.
       "В чем же тогда отличие мудреца от простого человека, если и тот и другой живут, не думая о завтрашнем дне? -- спросил Дмитрий себя. -- Может быть, в том, что один делает это осознанно, а другой не мудрствует лукаво? Ведь оба они плывут по течению, живя, как подсказывает природа".
       Вспомнив спор с Женей, Дмитрий подумал о том, что, возможно, главная причина, почему он тогда не нашел ответа на непростой вопрос, заключалась в чувстве превосходства над собеседником, который живет, не задумываясь о будущем, при этом справедливо полагая, что завтрашний день сам о себе позаботиться.
       Размышляя о прочитанном, Дмитрий пролежал весь день.
       -- Здравствуйте, Дмитрий Валентинович, -- неожиданно произнес кто-то.
       Обернувшись в сторону двери, Дима увидел своего давнего знакомого, с которым в последнее время перед катастрофой они вместе занимался научной и общественной деятельностью. По профессии этот человек был психолог и пытался методами психотерапии отучить подростков от употребления наркотических и токсических веществ. Хотя Дмитрий и обрадовался неожиданному визиту, однако лицо его все еще сохраняло безучастное выражение, отчего посетитель, несколько смутившись, спросил:
       -- С вами что-то случилось?
       -- Нет, -- ответил Дмитрий и попытался улыбнуться. Но, видимо, у него это плохо получилось, потому что Вадим Михайлович, так звали посетителя, вновь с некоторым недоверием спросил:
       -- Может быть, мне уйти?
       -- Нет-нет, зачем же, -- поспешил извиниться Дима, не испытывая, однако, ни малейшего желания с кем-либо разговаривать.
       Вадим Михайлович присел на стул и стал выкладывать из сумки разные свертки.
       -- Вот, -- говорил он, -- это вам чай, яблоки, печенье, а вот собственного приготовления свинина и маринованные огурчики.
       Вадиму Михайловичу доставляло большое удовольствие перечислять все привезенное, тем самым словно определяя степень проявляемой заботы. Но Дмитрий ко всему в тот момент чувствовал себя абсолютно равнодушным.
       -- Спасибо, -- поблагодарил он вяло.
       Видимо, такое выражение благодарности несколько обидело Вадима Михайловича.
       -- Ничего, ничего, -- говорил он, словно стараясь придать уверенности себе, -- сейчас заварим чайку, покушаете свининки с огурчиками и сразу повеселеете.
       -- Спасибо, -- равнодушно ответил Дмитрий.
       Ему была непонятна прямая зависимость между чревоугодием и пропагандируемым оптимизмом. Но чтобы не обижать своего гостя, Дмитрий постарался сделать вид, будто ему интересна вся эта возня с заваркой чая и приготовлением бутербродов. Мысли его в тот момент были далеко за пределами больничной палаты.
       -- Что, жена так и не приезжала? -- спросил Вадим Михайлович.
       -- Нет, не приезжала, -- ответил Дмитрий. -- Да и вряд ли приедет. Похоже, она занята устройством своей личной жизни, за что, впрочем, я ее не осуждаю.
       -- И правильно делаете, -- с воодушевлением произнес Вадим Михайлович. -- Не судите, да не судимы будете, -- так ведь написано в Библии?
       -- А я не знал, что вы читаете Библию, -- удивился Дмитрий.
       -- Все течет, все изменяется. Теперь, когда меня спрашивают об отношении к религии, то я называю себя христианским гуманистом, хотя, по правде говоря, точно не знаю, что это такое.
       Дмитрий опешил от невольного саморазоблачения.
       -- У меня и дома, и на работе лежит Новый Завет, -- ничего не заметив, продолжал рассказывать гость, -- хотя я ничего в нем еще не прочитал. Зато при необходимости всегда можно взять и процитировать. Сейчас многие ударились в богоискания, так что нужно уметь вовремя сориентироваться и при необходимости поддержать разговор.
       -- А вы сами-то в Бога верите? -- осторожно спросил Дмитрий, тотчас пожалев об этом.
       -- Я полагаю, что всегда может найтись человек, который, достаточно хорошо изучив священные писания, представит себя в роли спасителя и постарается своим поведением реализовать сценарий, предсказанный различными пророками.
       -- Даже если ему придется ради этого пойти на смерть?
       -- Тем более. Ведь посмертная слава настолько соблазнительна для многих, особенно психически больных людей, что они способны вообразить себя кем угодно: Иисусом Христом, Магометом или Буддой. В психиатрии мы часто сталкиваемся с подобными проявлениями маниакального психоза.
       -- Значит, вы не верите? -- спросил Дмитрий.
       -- В нашей работе достаточно часто приходится сталкиваться с людьми, которые представляют себя Иисусом Христом. Впрочем, не знаю. Ну, а какие у вас планы на будущее? Надеюсь, когда вы выздоровеете, вернетесь к своей прежней деятельности?
       -- Мало вероятно, -- уклончиво ответил Дмитрий, растерявшись от резкой смены темы разговора. -- Я и раньше сомневался, а теперь и вовсе не верю в необходимость моей работы. Кому нужны научные исследования, даже если они касаются одной из самых злободневных проблем? Никому. Так зачем обманывать себя? Я искренне надеялся помочь людям, но понял, что мои рекомендации, публикации, открытия никому не нужны. Они только мешают. Разве можно заниматься каким-либо делом, не веря в него? Я же не малое дитя, чтобы развлекать себя игрой в кубики, как это делают некоторые из моих коллег, увлеченные перестановкой цифр.
       -- Но согласитесь, чтобы жить, нужно работать, добывать средства к существованию.
       -- Для меня работа прежде всего возможность реализовать себя.
       -- Я с вами не согласен. На работе нужно трудиться, а философствовать можно в свободное время.
       -- Философствовать -- значит жить сообразно своим убеждениям.
       Они были в чем-то похожи. Личная жизнь Вадима Михайловича напоминала неудачную попытку Дмитрия создать семейное счастье. После ухода жены, забравшей с собой сына, Вадим Михайлович жил один. Возможно, от одиночества, или по другим причинам, он создал вокруг себя коллектив людей, в чем-то близких ему по взглядам, большинство из которых составляли бывшие пациенты Вадима Михайловича. В летнее время они сообща разбивали палаточный лагерь на берегу живописного озера. Дмитрий несколько дней провел в этом лагере, показавшемся ему островком доброжелательности и участия посреди отчуждения и равнодушия городской жизни. От радушного приема остались самые приятные воспоминания, которые согревали в минуты одиночества.
       -- Ну, а как ваш лагерь? -- спросил Дмитрий гостя.
       -- Отлично. Все передают вам привет, -- ответил Вадим Михайлович, оживившись, как это бывало всегда, когда речь заходила о лагере. Ведь это было его любимое детище, которому он отдавал все свои силы и время. Воспоминаниями о прошедшем лете Вадим Михайлович жил всю осень и зиму, а ожиданием очередного сезона встречал весну. Казалось, все остальное было вторично, поскольку лагерь этот был он сам и никакого другого заполнения вакуума, образовавшегося после ухода жены с ребенком, не было, а возможно, и не могло быть.
       -- Вы готовы следующим летом ехать к нам? -- наиграно-приподнятым тоном спросил Вадим Михайлович. Таким приемом он старался и себе и другим поднять настроение.
       -- Конечно, -- ответил Дмитрий. -- Мне у вас в лагере очень понравилось. Такие замечательные люди, сказочно красивое место, а главное, атмосфера радости и праздника, которую редко где можно встретить.
       -- Да, это вы верно подметили, -- не без удовольствия сказал Вадим Михайлович. -- А ведь когда-то эти люди были отчаявшимися больными, неспособными самостоятельно порвать с наркотической зависимостью и обрести смысл жизни. Но именно благодаря лагерю и той особой атмосфере, которую удалось в нем создать, они перебороли себя и вышли на правильный путь.
       После этих слов гостя Дмитрий вдруг вспомнил о книге, которую все еще держал в руках. Но почему-то ему не хотелось рассказывать о прочитанном. Дмитрий чувствовал несовместимость мироощущения автора стихов с искусственно-оптимистическим настроем своего посетителя.
       Вадим Михайлович обладал определенными знаниями в своей профессиональной области, претендуя на роль наставника и учителя. Похоже, сама должность руководителя научного подразделения заставляла его брать на себя роль лидера, которую он старательно исполнял, организовывая групповой тренинг и являясь фактическим хозяином лагеря. Авторитет Вадима Михайловича поддерживался всеми, даже когда для того, казалось, не находилось достаточных оснований. Но говорить об этом было признаком дурного тона, а Дмитрий всегда старался быть осторожным в таких щепетильных вопросах, как человеческое самолюбие. Люди исключительно редко решаются говорить то, что на самом думают о другом человеке; только в крайнем случае, когда им грозит разоблачение.
       Не желая обидеть своего гостя, Дмитрий, однако, не мог согласиться с тем, что считал неправильным, а потому решился высказать собственное мнение.
       -- Простите, Вадим Михайлович, а что вы вкладываете в понятие "правильный путь"?
       -- Ну, -- задумчиво произнес гость, -- это то, что доставляет человеку удовлетворение, что делает его счастливым.
       -- Скажите, пожалуйста, а как найти правильный путь в жизни, и нужно ли для этого бороться с самим собой? Может быть, стоит просто освободиться от всех привычных желаний и дел, чтобы осознать, что ты есть на самом деле? То есть просто ничего не делать, чтобы понять, к чему тебя влечет?
       Дмитрий понимал, что говорит очень опасные вещи, поскольку уже знал по опыту -- самый лучший способ испортить отношения это начать разговор о смысле жизни. Но теперь в нем не было страха, к тому же он как никогда чувствовал себя свободным. И будучи честным с самим собой, Дмитрий не мог не требовать того же от других. Но это оказалось гораздо опаснее, чем он мог предположить.
       -- Как же можно ничего не делать? -- удивился Вадим Михайлович. -- Напротив, нужно постоянно быть чем-то занятым, чтобы не возникало опасного вакуума, который втягивает человека в отнюдь не самые полезные занятия. Для хронически пьющего необходимо чем-то заполнить пустоту, образующуюся после похмелья. Взять, к примеру, нашу баню в лагере или, скажем, шашлыки. Опыт показывает, что вместо того, чтобы ударяться в пьянство, больной часто предпочитает другие, не менее, а может быть, даже более приятные удовольствия, как, например, парилка или вкусная еда.
       -- Но согласитесь, невозможно экзистенциальный вакуум компенсировать чревоугодием, а проблемы смысла жизни решать путем приготовления пусть даже очень вкусного плова?
       -- А почему бы и нет? Ведь главное, чтобы человек не возвращался к пагубной привычке, не так ли?
       -- Возможно. Но я полагаю, что и плов, и баня, и тому подобное являются лишь промежуточными средствами для преодоления зависимости. А вот что делать дальше, когда пагубная привычка преодолена?
       -- А дальше работа, семейные заботы и каждодневная суета, из которой и состоит наша жизнь.
       -- Но мне кажется, что должно быть что-то еще, ведь задача материально обеспечить жизнь не может быть целью существования.
       Дмитрий чувствовал, что начинает заводиться, но начав, необходимо было идти до конца. Собеседник молчал, и потому нужно было переформулировать свой взгляд на проблему смысла.
       -- Вот вы помогаете людям найти свой путь в жизни. Значит, вы знаете, что это такое. Но мне почему-то кажется, что невозможно кого-либо научить жить, поскольку каждый человек неповторим и своеобразен. Не может быть универсальных рецептов для всех, и то, что полезно для одного, может оказаться абсолютно неприемлемым или даже губительным для другого.
       -- Если следовать вашей логике, то никакое лечение в принципе невозможно, поскольку не может быть схожего диагноза, а значит, и лекарств, годных всем для употребления.
       -- Что касается болезней тела, то, возможно, вы и правы. Хотя каждый вылечивается по-своему. Но духовная жизнь не имеет аналогов, ведь каждый человек уникален. Если представить жизнь как темный лабиринт с множеством входов и выходов, то даже тот, кто однажды вошел и успешно вышел из этого лабиринта, вряд ли сможет помочь найти выход тому, кто имел другой вход. Так же, как и в первый раз, они будут идти методом проб и ошибок, натыкаясь на развилки и попадая в тупики. И даже если имеется определенный опыт, то вряд ли он будет достаточным для того, чтобы сразу без ошибок выйти к свету. Поэтому мне представляется, что возможности психотерапии гораздо более скромные, чем о них говорят. Ни с помощью психотерапевта, пусть даже самого опытного, ни в группе единомышленников невозможно решить глубоко личные проблемы, присущие данному конкретному человеку. Ведь каждый человек -- это неповторимая вселенная. Одним словом, жизненный путь каждого человека настолько своеобразен, что чужой опыт вряд ли может служить панацеей от ошибок.
       Дмитрий говорил и видел, как его собеседник все более хмурится. Было очевидно, что дискуссия задела Вадима Михайловича за живое. Между тем он спокойно возразил:
       -- Если в своей работе я постоянно имею дело с одним и тем же клиническим диагнозом и передо мной прошли тысячи подростков, то, имея определенный опыт и знания, я могу не только распознать заболевание, но и помочь лечением. Человеку порой самому трудно разобраться в своих проблемах, а со стороны часто оказывается виднее.
       -- Но если душа человека подобна глубокому колодцу, да еще прикрытому навесом, то что можно увидеть со стороны, не проникнув в него? Глубины этого колодца не узнаешь, пока сам лично не спустишься. И каждый раз необходимо брать на себя смелость проникать в тьму чужой души, чтобы не только самому разобраться, но и помочь другому решить возникшие проблемы. Ведь человек может заметить и объяснить лишь то, с чем сам непосредственно сталкивался. Получается, что вы не увидите и не поймете того, что не вмещается в ваши представления и отсутствует в вашем личном опыте. Как тогда вы можете брать на себя ответственность давать рецепты тем, кого поняли лишь в меру своих возможностей?
       -- Что же вы предлагаете, -- уже с нескрываемым раздражением произнес Вадим Михайлович, -- ничего не делать и сидеть сложа руки, наблюдая, как человек гибнет? И при этом оправдывать свое бездействие ограниченностью своих познаний и сил?
       -- Я исхожу из того, -- спокойно возразил Дмитрий, -- что человеку в принципе невозможно помочь, когда дело касается вопросов цели и смысла лично его жизни. А вы, я полагаю, думаете, что под воздействием различных психотерапевтических методик человек может кардинально измениться?
       -- Если бы я не верил, то и не занимался бы этим, -- сквозь зубы процедил Вадим Михайлович.
       -- Можно ли изменить человека, прежде чем он сам поймет необходимость этого изменения -- того, зачем, почему и для чего нужно ему менять свою жизнь? Конечно, у меня нет такого опыта клинической практики, какой есть у вас, но мне почему-то кажется, что человек не может кардинально измениться, особенно в результате чужого вмешательства.
       -- Наша задача более скромная, -- раздраженно заметил Вадим Михайлович, -- помочь человеку осознать необходимость изменения и поддержать его на первых порах, чтобы он вновь не вернулся к пагубной привычке. А потом пускай сам идет своим собственным путем.
       -- Но ведь это означает, что вы, убеждая человека отказаться от прежней жизни, не предлагаете ничего взамен. Ведь ни баня, ни плов не могут являться смыслом проживаемых дней, а тем более служить заполнением пустоты бытия. Сказать правду о себе нетрудно, но что делать потом? Как жить дальше? Освободив человека от прежних защитных одежек самообмана, вы оставляете его голым на морозе, даже не ориентируя, куда надо идти? Можно ли человека научить жить? Мне кажется -- невозможно, как невозможно прожить за него его жизнь. Участие в судьбе требует неподдельного сочувствия, без которого трудно понять другого человека.
       -- Конечно, если сопереживать каждому, то никаких сил не хватит. Но в этом и нет нужды. Важно лишь помочь человеку раскрыться, рассказать о себе, и, поверьте, этого иногда бывает вполне достаточно. Ведь помочь можно лишь тому, кто сам себе помочь хочет. Так звучит ваш девиз?
       -- Именно так. Но понять человека можно, лишь глубоко сопереживая, взяв на себя его боль. Однако даже при самом искреннем желании исповедоваться, человек не может рассказать о себе всей правды. И не потому, что боится, а прежде всего оттого, что не в состоянии выразить словами всей сложной динамики своих чувств, меняющихся, как движение воды в реке. Можно попытаться описать течение в целом, но невозможно выразить ежесекундно меняющееся состояние движения.
       Дмитрий увлеченно рассуждал, не замечая, что его собеседник все более и более хмурится. И лишь увидев, как покраснел гость, Дмитрий понял, что своими рассуждениями неосторожно вторгся на чужую территорию, тем самым задев профессиональное самолюбие Вадима Михайловича, который оказался в непривычной роли слушателя.
       Дмитрий, конечно же, знал, что проще всего внимательно слушать и таким образом поддержать прекрасные отношения. Но тогда это была бы беседа из вежливости, и в ней отсутствовало то главное, ради чего люди общаются между собой.
       Стараясь быть честным и откровенным, Дмитрий посягнул на миф о возможностях психотерапии, тем самым задев профессиональную гордость своего гостя. Дима стремился к истине, но вряд ли она была нужна его собеседнику. А когда спохватился, было уже поздно. Увлекшись поисками истины, Дмитрий опять ненароком покусился на чужое самопредставление.
       -- Вы, вы, -- сказал, насупившись и все более краснея, Вадим Михайлович, -- вы, Дмитрий Валентинович, фарисей!
       "Можно ли обижаться на правду? -- подумал Дима, и сам ответил: -- Наверно, можно, если эта правда является разоблачением тщательно скрываемого самообмана".
       -- Откуда в вас столько неискренности? -- с трудом сдерживая негодование, сказал Вадим Михайлович. -- Я ведь знаю о ваших проблемах. Зачем же вы сначала открылись, а теперь пытаетесь спрятаться от меня. Ваши настойчивые обращения к смыслу свидетельствуют о том, что у вас экзистенциальный вакуум. Счастливые люди вопросами смысла не задаются.
       При этих словах Дмитрий вспомнил собрания психотерапевтических групп, на которые его однажды пригласил Вадим Михайлович. Уже после первого посещения Дима пришел к выводу, что психиатрия занимается тем, что пытается оправдать необъяснимое, а человеческое общение чаще всего лживо. Люди неохотно говорят правду, словно их принуждают публично раздеваться. Дмитрий уходил домой с неприятным осадком, каждый раз задавая себе вопрос: зачем, для чего вся эта игра, если даже здесь люди не могут быть искренними; и почему они так боятся правды? То, что произносилось вслух, составляло лишь видимую часть айсберга, тогда как подводная часть и была та правда, которую опасались обсуждать. Вначале Дмитрий пытался быть искренним и говорил то, что в действительности думал. Однако это вызвало взрыв негодования, и на него посыпались обвинения в неискренности, закрытости, провокационности поведения. Тогда только Дмитрий осознал, что негодование это есть следствие нарушения им каких-то неписаных правил. Позже ему стало ясно, что каждый в группе занимался своим делом: одни отрабатывали практику, другие отбывали повинность, третьи зарабатывали деньги. Присутствующие играли в известную им игру, полагая, что Дмитрий знаком с ее правилами. Но он оказался единственным действительно интересующимся поисками цели и смысла.
       "Зачем нужен этот самообман? -- неоднократно спрашивал себя Дмитрий. -- Может быть, это защита от правды, которую люди почему-то страшно боятся высказать вслух? Они привыкли раздевать других, но, раздевшись сам, я заставил обнажиться и их. Наверно, именно это вызвало взрыв справедливого возмущения. Они не поверили в искренность моих поисков, наделяя меня теми качествами, которые видели в себе. Моя честность оказалась никому не нужна, кроме меня самого. И как только я нечаянно нарушил правила игры, как только сказал правду, так сразу же стал чужим".
       Очень скоро Дмитрий перестал ходить на эти психологические тренинги, поняв, что и там лишь делают вид, что заняты поисками истины, тогда как на деле различными способами стараются убежать от нее.
       -- Недавно у нас был тренинг, -- сказал Вадим Михайлович, -- где в результате обсуждения были получены о вас разнообразные мнения. Я захватил с собой записи и, если хотите, могу познакомить с данными характеристиками.
       -- Пожалуй, -- без энтузиазма согласился Дмитрий.
       -- Их довольно много. А потому я буду читать все подряд. Итак: эмоциональный философ, логик рационального; сконцентрированный на парадоксальных вещах; способный понять суету дней; своенравный, упрямый до невозможности; защищает свою точку зрения и его трудно переубедить; постоянно занят своими мыслями; "вещь в себе"; волевой, целеустремленный, много знает, но все подвергает сомнению; умеет перебороть обстоятельства; обладает даром убеждения и умением спорить; сильный человек, но излишне самоуверен; умен, но негибок; переоценивает свой ум; ему мешает эмоциональность; что-то ищет, но не устойчив ни в чем конкретно; умело маскирует авторитарность; устойчив к внешнему влиянию; видит перед собой глобальные цели и стремится выяснить или опровергнуть их до конца; настойчивый; человек напряженной умственной работы.
       Закончив читать, Вадим Михайлович вопросительно посмотрел на Дмитрия.
       -- Что скажете?
       -- Все эти характеристики щадящие, одномерные и взаимоисключающие, с акцентом на интеллектуальных качествах, а также подчеркивающие ригидность характера. Я бы назвал себя просто -- чужой.
       -- Человек не может себя оценить объективно. Он таков, каким его видят окружающие.
       -- Но разве можно познать человека методом сложения внешних оценок? Характеристики, даже самые подробные, не дают целостного представления.
       -- Конечно, трудно оценить человека с первого взгляда. Но мне кажется, что ваши попытки оправдать себя есть не что иное, как защита от правды. Можно хитрить с другим, но себя обмануть невозможно.
       -- Оценивая другого, человек тем самым оценивает и себя, видя в другом отражение своих собственных достоинств и недостатков. Ведь как говоришь о других, так думают и о тебе. Давно известно: "слова Павла о Петре говорят больше о Павле, чем о Петре".
       -- А вы способны говорить о себе честно?
       -- Конечно, хотя порой страшновато. Однако нельзя сводить человека к самооценке. Ну, а какие новости у вас? -- спросил Дмитрий, стараясь переменить тему разговора.
       -- В лагере все хорошо, -- уже без прежнего задора ответил Вадим Михайлович, -- если не считать, что пришлось выгнать Николая и Витю.
       Это известие поразило Дмитрия, поскольку он знал этих двух ребят и поддерживал с ними теплые, доверительные отношения.
       -- И за что же их выгнали?
       -- За пьянку, конечно. Других оснований для изгнания из лагеря быть не может. Хотя и тот и другой придумали себе нелепые оправдания. Николай уехал со скандалом, ругая всех и вся; а Виктор полагает, что пострадал за свои убеждения. Все это чистейший воды выдумка, попытка оправдаться в собственных глазах и в глазах окружающих.
       -- Да, неприятно, -- задумчиво произнес Дмитрий.
       Он вспомнил, как отговаривал Николая покупать спиртное, когда они вдвоем были в каком-то магазинчике. Однако тот не послушал. Дмитрий посчитал это личным выбором и никому ничего не рассказал. Между ним и Колей были дружеские отношения, основанные на схожести жизненной ситуации, в которой оба оказались. И Дмитрий, и Николай были примерно одного возраста, женились, влюбившись в молоденьких девушек, которые вскоре их бросили. Правда, дочь Николая жила с ним и его мамой, которая поддерживала сына в трудные минуты, особенно когда тот злоупотреблял наркотиками. Дмитрий прекрасно понимал, почему Николай пил, ведь и ему самому стоило громадных усилий сохранить внутреннее спокойствие и уравновешенность в сложной ситуации вынужденного одиночества. Только отсутствие привычки к выпивке спасло от пропасти пьянства. Дима не считал возможным осуждать Николая за пагубное пристрастие, потому что ему были понятны мотивы поступков приятеля. Однако в то же время не мог оправдать слабость, зная о существующем в лагере сухом законе и о той пропасти, которая неминуемо ожидает каждого, кто спасается бегством от самого себя.
       Известие об изгнании друзей огорчило Дмитрия. Он знал, какие надежды Коля возлагал на лагерь, пытаясь там оторваться от пагубного пристрастия к наркотикам.
       -- Как же это произошло?
       Видимо, Вадиму Михайловичу очень не хотелось рассказывать о процедуре изгнания, а потому он ответил:
       -- Собрался коллектив и единогласно решили, что им обоим не место в лагере, поскольку они нарушили закон.
       -- Неужели все были "за"? -- спросил Дмитрий, зная о симпатиях, которые питали к изгнанным все живущие в лагере.
       -- Были сомневающиеся, но в конце концов все проголосовали единогласно, сочтя мои аргументы убедительными. Попытки провинившихся оправдать себя и найти сочувствие ни к чему не привели. Ведь в лагере живут несовершеннолетние, и мы отвечаем перед родителями, которые доверили нам своих детей. Разве можно допустить, чтобы кто-то из взрослых показывал детям пример дурного поведения, тем более, что дети преимущественно из неблагополучных семей.
       -- Да, наверно, вы правы, -- неохотно согласился Дмитрий. -- Но мне казалось, что лагерь для Николая был последней возможностью покончить с пристрастием к наркотикам и начать новую жизнь. Разве можно лишать человека надежды, даже если он раз оступился? Может быть, стоило дать им последний шанс, если, конечно, они искренне раскаивались и обещали впредь не совершать подобного?
       -- Не думаю, -- категорично возразил Вадим Михайлович. -- Если человек не имеет решимости перебороть себя однажды, то вряд ли у него и в следующий раз хватит сил, если, к тому же, делать поблажки. Нет, из-за одного нельзя рисковать всеми. К тому же, это не мое личное, а общее мнение.
       -- Но разве можно решать судьбу человека путем голосования? Да и кто мы такие, чтобы судить другого? Ведь чужая душа потемки. Вы же сами сказали, не судите, да не судимы будете. Ведь каким судом судим, таким и сами будем судимы.
       Вадим Михайлович немного помолчал и, уже не скрывая неприязни, как можно более вежливо сказал:
       -- У вас, Дмитрий Валентинович, есть удивительная способность будоражить умы людей и возбуждать споры.
       Дмитрий не обиделся.
       -- Возможно, это черта моей профессии. Хотя я никогда не стараюсь специально никого провоцировать.
       Внезапно возникшая пауза создала ощущение неловкости. Дмитрий даже почувствовал некоторую вину за то, что стал нападать на своего гостя, который потратил много денег и времени, чтобы навестить его в больнице.
       Вадим Михайлович первым прервал молчание.
       -- А что это вы сейчас читаете? -- спросил он, глядя на книжку, зажатую в руке Дмитрия.
       -- Эта книга помогла мне понять то, о чем раньше я лишь догадывался, не в силах объяснить свои предчувствия, -- ответил Дмитрий. -- Хотите, я вам что-нибудь прочитаю?
       -- Сделайте одолжение.
       Дмитрий вспомнил об одном стихе, который как нельзя лучше соответствовал разговору с Вадимом Михайловичем. Он раскрыл книгу и стал медленно читать, стараясь еще раз вникнуть в смысл написанного.
      
       Всеобщее согласие -- величайшее зло,
       ведь обязательно останутся затаенные обиды,
       и можно ли это считать истинным благом?
       Вот почему мудрый
       придерживается собственных правил
       и не отвечает за других.
       Обладающий силой живет по особым правилам,
       а те, у кого ее нет, живут как придется.
       Действие Неба свободно от личных
       пристрастий и оно всегда содействует истинному человеку.
      
      
       Едва Дмитрий закончил читать, как Вадим Михайлович резко произнес:
       -- С такими взглядами вам нужно жить одному и не пытаться приспособиться в коллективе.
       Они подумали об одном и том же.
       -- Наверно, вы правы, -- согласился Дмитрий.
       -- Мне пора идти, -- сказал Вадим Михайлович. -- Желаю вам поскорее выздоравливать и готовиться к отдыху в лагере. Надеюсь, что несмотря на вашу способность возбуждать споры, вы сможете хорошо отдохнуть и выработать в себе способность приспосабливаться в коллективе. Если сможете продержаться в лагере со своими убеждениями все лето, то в дальнейшем вам ничего не страшно. Я всю жизнь воспитывался вне коллектива, а потому понимаю его ценность, в особенности для таких личностей как вы.
       -- В отличие от вас, -- с улыбкой заметил Дмитрий, -- я всю жизнь провел в коллективах и с большим трудом выработал в себе способность оставаться самим собой, несмотря на давление и всеобщий конформизм. И меня никогда не убедят в том, что ценность коллектива выше ценности индивидуальности. Определенным опытом адаптации я обладаю, и потому, возможно, все будет хорошо, поскольку мне это крайне интересно, и даже необходимо.
       Дмитрий на самом деле искренне верил в то, что говорил, хотя сомнения уже закрались в его душу. Он почувствовал, что обвинение в фарисействе уже предрешило его судьбу в лагере, и отдых не будет таким спокойным и радостным, как ему казалось прежде.
       -- Да, вот еще что, -- словно вспомнив что-то важное, сказал Вадим Михайлович. -- Советую вам почитать книгу отзывов.
       -- Тогда, пожалуйста, принесите ее мне.
       Вадим Михайлович вышел из палаты и вскоре вернулся с толстым потертым журналом в руках.
       -- До свидания.
       Они пожали друг другу руки, ощутив возникшее напряжение.
       Как только дверь закрылась, Дмитрий взял книгу отзывов и открыл ее в первом попавшемся месте. Взгляд остановился на неровном, явно старческом почерке.
       "Всю жизнь я считала себя безбожницей. Но после того, как врачи отказались лечить моего сына, которого посчитали безнадежным больным, мне ничего не оставалось, как обратиться к Богу. Я молила Господа, чтобы он спас мою последнюю опору в жизни, ведь у меня на свете больше ничего нет. И вот, когда чудесным образом сын мой выздоровел, я поверила, что Господь услышал мои молитвы. Теперь я знаю, что Бог есть, и это Он спас моего единственного сына.
       Мне здесь уже все родные -- и врачи и медсестры. Спасибо всем, кто с Божьей помощью вылечил моего сына. Чтобы как-то отблагодарить Господа за помощь, я решила приходить и убирать в больнице, пока будут силы.
       Люди, поверьте, Бог есть! Он существует! И всему содействует ко благу. Нужно только верить и желать добра, тогда Господь обязательно поможет".
       Кричащие искренностью строки поразили Дмитрия. Он закрыл журнал и положил на тумбочку.
       За все время разговора Герман Геннадиевич, или Г.Г., как Дмитрий назвал старика, не проронил ни слова. Он лежал, закрыв глаза, стараясь никоим образом не мешать происходящему. И только когда Вадим Михайлович ушел, старик открыл глаза и как-то особенно посмотрел на Дмитрия. В его взгляде было то, что Дмитрий долгое время искал во многих других людях, но не находил.
       Это было Узнавание! И тоска, какая-то огромная неразделенная печаль, которая не тяготила, но просветляла душу. Глядя во всепонимающие глаза удивительного старика, Дмитрий необъяснимым образом представил ожидающее в лагере: нужно будет все преодолеть, чтобы уже не на словах, а на деле доказать истинность того, во что теперь он непоколебимо верил; он будет отстаивать свои взгляды и будет стараться несмотря ни на что побеждать зло добром; однако это обязательно приведет к конфликту, отчуждению и закономерному итогу -- изгнанию, как это было уже не раз, когда он наперекор всеобщему конформизму оставался самим собой.
       "Так, может, не стоит ехать, если вместо отдыха ждет сплошная нервотрепка, -- размышлял про себя Дмитрий. Ощущение было такое, словно он смотрел на настоящее из будущего. -- Может, лучше снять в тихом месте комнатку у одинокой старушки и в гармонии с самим собой провести все лето? -- Но даже если ты обречен на непонимание, то вряд ли нужно убегать от судьбы. Чего стоят тогда рассуждения о любви и вере, если они не могут быть применены в жизни? -- Но если я имею удивительную способность будоражить людей и возбуждать споры, то, скорее всего, меня ждет изгнание, стоит только своей искренностью и непосредственностью разрушить чей-то самообман. -- Так будет всегда, если ты будешь оставаться самим собой, и если для тебя правда и поиск истины дороже выгод приспособленчества. -- Людям не нужна Истина. Они боятся правды. Так стоит ли разрушать их самообман, выворачивая себя наизнанку? -- Одно дело знать, другое жить. Да, лежа на больничной койке, ты многое открыл для себя. Но только лишь для себя. Знать -- означает действовать, если это знание истинно. А убедиться, истинно ли оно, можно лишь проверив его на деле, то есть, опять же, только пережив. -- Вечно один и тот же проклятый вопрос: быть или не быть?! Не быть для меня уже невозможно, раз я остался жить. Остается только быть. Значит, надо ехать, значит нужно пережить все, что бы ни преподнесла Истина в своем практическом исполнении. Нужно будет все отдать и при этом, безусловно, принять страдания. Ибо если люди в самом деле боятся правды, значит они будут выгонять всех, кто придет с ней. Нужно будет своим изгнанием и позором утвердить то, во что ты веришь и ради чего пошел на людской суд. -- Но стоит ли ехать, если все известно заранее? Зачем эти страдания и позор? Разве счастье бывает горьким? -- Но неужели ты откажешься от жизни, зная, что в ней не избежать страданий и слез?"
       -- Спасибо за книгу, -- сказал Дмитрий, протянув ее Герману Геннадиевичу.
       Тот взял и положил книжку на тумбочку, при этом внимательно посмотрев на Дмитрия, словно хотел прочесть в его глазах мнение о своем талисмане.
       -- Очень интересная книга, -- сказал Дмитрий. -- Я прочитал в ней то, что лишь смутно чувствовал, но не мог выразить словами.
       -- Самая лучшая и самая нужная книга лежит в вашей душе, -- тихо сказал Г. Г. -- Я советую прочитать вам прежде всего ее.
       -- Но разве можно жить по книгам?
       -- Живи, как подсказывает сердце.
       -- Значит ли это, что истина должна быть омыта кровью?
       -- Без страдания невозможно освободиться от суетного. Если это было бы так легко, то не было бы и Христа. -- И, помолчав, Г.Г. добавил. -- Если уж взял крест, то неси до конца.
       Старик словно читал в душе Дмитрия, угадывая еще не ставшее явным. Дима вдруг испытал огромное желание обнять этого человека, ухаживать за ним и находиться всегда рядом.
       "Почему жизнь только сейчас подарила мне эту встречу?"-- спросил себя Дмитрий, хотя знал, что все приходит и уходит в свое время.
       -- Истина должна быть прожита, а не преподана.
       -- Если в жизни все иначе, то что толку в книжной мудрости?
       -- Передается знание, но не мудрость. Истина существует в живом конкретном воплощении, а не в книгах.
       -- Но что есть Истина?
       Тень пробежала по лицу старика, и он еле слышно промолвил:
       -- Ты знаешь.
       Неожиданно погас свет. Никто не проронил ни слова.
       Дмитрий лежал, открыв глаза, размышляя о сказанном Г.Г. Лунный свет, струившийся сквозь окна, освещал койку соседа. Дима неотрывно смотрел на четко обозначившийся на фоне серебрящегося окна профиль мудрого старика, будучи не в силах оторваться от этого зрелища, словно ничего более прекрасного в своей жизни не видел. Вдруг чувство глубокой любви к удивительному старцу будто молния пронзило Дмитрия, высветив всего изнутри.
       За окном было тихо и морозно. Небосвод искрился звездами, подобно стеклу, усыпанному кристалликами инея. Глядя на застывший профиль Г.Г. на фоне звездного неба, Дмитрий вдруг почувствовал, как время остановилось и Вечность распахнула свои объятия.
       "Вот падает звезда. Она, как я, одним мгновеньем способна небо озарить, а я все мучаюсь сомненьем -- зачем же надо всех любить? Кто я такой? Зачем пришел? В чем смысл моего рожденья? Сюда случайно я зашел, иль нужно было появленье? Что же я значу во Вселенной? Как миг и Вечность совместить? Как жизнь свою соединить с той, что зовется Бесконечной? Нет, смерть меня уж не смущает, хоть спорить с ней и нет нужды; она меня лишь просвещает, что не исчезну я с земли. Но что я в чуждой мне Вселенной, не виден жизни краткий миг, на что способен в жизни бренной, не слышен будет даже крик? Прожить столь краткое мгновенье и не оставить ничего, а годы истерзать сомненьем -- зачем я здесь и для чего? Неразличим я во Вселенной, а жизнь моя что пыль в песке, и никогда не станет вечной она в летящем мотыльке. Жизнь только ожиданье смерти? Я в то поверить не могу. Но как продлить себя в бессмертье, когда годами я живу? Где мое место во Вселенной, куда иду, откуда взят, к чему усилья в жизни тленной хоть в чем-то сохранить себя? Я не могу понять, как можно связать всю Вечность и мой миг. В бессмертье душ поверить сложно, но верой в то мой полон крик. Нет счастья мне без жизни вечной, что верою одной жива. В Пути себя увидеть Млечном хочу, чтоб жизнь была чиста. А Млечный Путь передо мною повис, как меч над головой. Я от Судьбы себя не скрою, пройдя свой путь любой ценой.
       Звезды задрожали, как только я дотронулся до них рукой. Искрящийся небосвод лишь отражение в другой реальности, скрытой пленкой воды.
       Лодка застыла на середине безмолвного озера, отразившего, как в зеркале, весь звездный небосвод. Вокруг меня, надо мной и подо мной звезды, такие далекие и близкие. Кто я среди них? Тоже чужой? Но ведь птицы уже не считают меня таковым.
       Медленно подплываю к крохотному островку из нескольких камней на середине озера, где чайки свили себе гнездо, и вижу, как самец, стоя на страже, внимательно всматривается в приближающуюся тень. Убедившись, что это не чужой, он как ни в чем не бывало продолжает чистить свои перышки. Самочка также поворачивает голову в мою сторону, но, видя, что это свой, не взлетает и не кричит, а продолжает мирно сидеть на яйцах. Мне приятно быть рядом с ними и чувствовать, что хотя бы здесь меня понимают и принимают. А ведь когда я впервые приблизился к острову, то сразу же подвергся нападению чаек. Самец кружил надо мной, издавая пронзительный крик и время от времени устрашающе пикируя на меня. Я поспешно ретировался. Самочка в это время высиживала яйца, скрываясь в зарослях тростника. Потом я еще несколько раз приплывал и подолгу сидел в лодке напротив их гнезда. Постепенно птицы привыкли ко мне и теперь уже подпускали совсем близко, особо не тревожась, и лишь внимательно наблюдая за мной. Иногда я привозил им пойманную рыбу и бросал в воду. Самец спешно нырял и, достав мой подарок, приносил самочке. Мое участие и терпение сделали свое дело: птицы настолько привыкли ко мне, что стали доверять свое потомство. Я сидел в лодке совсем близко от гнезда и видел три небольших в крапинку яйца, которые самка оставляла под моим присмотром. Она улетала вместе с самцом криками и пикированием отгонять непрошеных посетителей, вторгшихся на их территорию. Время от времени чайка подлетала к островку, делала над ним круг, чтобы убедиться, что все в порядке, и вновь улетала отваживать чужаков, угрожавших их потомству. Я настолько привык к этим чайкам, что мне иногда начинало казаться, что они приняли меня в свою семью. Ведь я не вызывал больше подозрений и чувства опасности, то есть перестал быть чужим. Я полюбил это семейство и откровенно завидовал их дружным действиям, хотя взаимоотношения самца и самки не всегда складывались благополучно. Самочка была особенно пуглива и при первых признаках опасности взлетала с криками тревоги, тем самым заставляя самца лететь вместе с собой. Но обычно она сидела на яйцах, а глава семейства почти все время отсутствовал в поисках пропитания. Глядя на них, я вспоминал свою неудачную попытку свить собственное гнездо, и молча завидовал их семейному счастью. Но самое главное, птицы научили меня любви. Благодаря заботе и терпению я перестал быть для них чужим. Мне даже кажется, что и они меня полюбили, позволив стать своим.
       Вдруг замечаю где-то вдалеке огонек и направляюсь туда. Причаливая к острову, вижу сидящего у костра человека. Рядом возвышается странное сооружение -- несколько рваных кусков полиэтилена, скрепленных проволокой, образуют весьма хрупкое укрытие от дождя и ветра.
       -- Добрый вечер, -- говорю я, всматриваясь в лицо сидящего у костра.
       -- Добро пожаловать, -- отвечает он, жестом приглашая присесть рядом. -- Чаю хочешь?
       -- Да, спасибо.
       Мы пьем маленькими глотками крепкий ароматный чай. Обжигаясь и задерживая дыхание, ощущаю, как с каждым глотком в меня проникает удивительно светлое чувство, словно весь наполняюсь радостью.
       -- Как тебя зовут? -- спрашиваю я, внимательно разглядывая собеседника.
       -- Грэсс.
       Странное имя. Но я не спрашиваю что оно значит. И только взглянув в его пронзительно голубые глаза, встречаю до боли знакомый взгляд.
       -- Что ты тут делаешь?
       -- Да вот приехал побалдеть от природы. Без телефона, телевизора и без часов я чувствую себя здесь абсолютно счастливым. В ощущение вечности часы вносят суету.
       -- И не скучно тебе здесь одному на острове?
       -- А я не один.
       Оглядываюсь. Вокруг ни души. Однако не могу избавиться от ощущения, будто кто-то наблюдает за нами; чувствую чье-то незримое присутствие.
       -- Когда долгое время сидишь на острове и не с кем поговорить, то невольно начинаешь задумываться о собственной жизни. Это своего рода испытание ничегонеделанием -- когда избавляешься от привычки суетиться и начинаешь понимать, что ты есть такое помимо забот о хлебе насущном. Но чтобы понять, вовсе не обязательно думать, надо лишь почувствовать. Только здесь в безвременье и безмолвии можно ощутить истинное. Самое трудное -- не думать. Именно в безмыслии приходит озарение. Молчание очищает. Конечно, вначале будет тошно без привычной суеты и развлечений, но когда пройдешь ломку и отмолчишься, начнешь искать источник радости. Увидишь вокруг себя ложное, чего раньше не замечал, а главное -- научишься извлекать радость из всего, даже из плеска воды и пения птиц. Это кайф, хочу тебе сказать, почище всяких наркотиков. Здесь на острове, среди этой красоты я понял, что пьянство это ненависть к жизни. Наверно, я самый счастливый человек на земле, поскольку могу делать все что хочу и когда захочу. Со мной рядом живет уж. И я у него в гостях. Он меня не боится. Это так здорово. А вон летит комета навстречу Земле, и никто не знает о приближающемся конце. Даже если узнают, разве люди изменятся? А я вот сижу здесь и никуда не двинусь.
       Знаешь, время от времени я испытываю неодолимое желание побыть одному. Иногда оно настолько велико, что мне начинает казаться, будто это зов Бога ко мне. И вот когда остаюсь один, со мной начинают происходить невероятные вещи. Словно в меня что-то вселяется, а окружающее пространство наполняется всепроникающей радостью, в которой я растворяюсь, испытывая при этом невероятное блаженство. От одиночества я получаю такое же наслаждение, какое, наверно, получает пьяница от водки. Но если водка -- это средство убежать от себя, то одиночество помогает найти и понять себя. Лишь наедине с самим собой, когда не нужно приспосабливаться к мнению окружающих и нет необходимости никого обманывать, стараясь казаться таким, каким тебя хотят видеть, человек может попытаться узнать, что он из себя представляет. Я приезжаю сюда, чтобы отдохнуть от постоянных требований не выделяться и быть как все. Мне кажется, здесь какие-то особые места и нигде нет лучше. Чувство такое, словно земля здесь выжжена болью, а тишина наполнена стонами живших тут когда-то людей. Страданием пропитано все вокруг. Мне кажется, здесь все живое, особенно ночью, когда, как сегодня, полная луна. Камни -- они тоже живые. У меня такое ощущение, словно они вместе с нами сидят у костра!
       Я много путешествовал, но только здесь способен испытывать вдохновение, а иногда даже и озарение. На Западе смотрят под ноги, на Востоке обращены в Небо, и только в России есть возможность увидеть себя из Космоса. Даже сейчас трудно избавиться от ощущения, что сижу будто на макушке Земли и на меня смотрят извне. Мне здесь удивительно приятно, словно я родился в этих местах или жил когда-то. Во всяком случае, здесь я никому не надоедаю и никого не раздражаю. Да и меня никто не достает. Могу быть здесь таким, каков я есть. Под звездным небом мирозданья сижу один средь моря слез и шлю души своей посланье в даль неба сквозь безбрежность звезд. Вообще-то, мои любимые занятия -- лежа в ванне, сочинять стихи, и гулять в одиночестве, заходя далеко-далеко по льду замерзшего залива, чтобы не было видно берега и никого вокруг, только солнце над головой, да снег под ногами. В ледяной пустыни только я, тишина и солнце. Уходя все дальше и дальше от берега, я словно ухожу от мира к солнцу в искрящуюся бесконечность горизонта. Посреди залива, в тишине, наедине с солнцем я чувствую себя как никогда и нигде счастливым.
       Тишина! Какая восхитительная тишина! Чарующая и магическая. Только в тишине я слышу и ощущаю себя таким, каков я есть. Это подобно действию наркотика, только лучше, чище и сильнее. Ничто так не наполнено звуками, как тишина! А еще я люблю рисовать. Ведь краски -- это те же чувства. Цвета создают эффект, что и музыка. Я долго думал, почему зло всегда темное и низкое, а добро светлое и высокое. Не есть ли это связь частот звука и цвета, улавливаемых нами как нечто приятное или раздражающее? Определенные цвета и соответствующие им по частоте звуковые сочетания вызывают строго определенные чувства. Например, восход солнца -- это цветовая гамма любви и добра. Тепло и цвета наполняют пространство вокруг нас. Что в стихах я пытаюсь передать с помощью слов, то на картине с помощью цвета. А когда играю, то с помощью звуков. Я даже пытался создать цветомузыкальное стихотворение. Ведь каждая буква -- это звук, каждое слово -- аккорд, а фраза в целом -- мелодия. Поэтому мысль я оцениваю по тому, насколько красиво и гармонично она звучит.
       -- Ну и что, получилось?
       -- Не совсем. Но сам процесс мне понравился. А ведь это главное. Результат не всегда важен. Творчество как наркотик, от него никуда не деться, -- ты или творить должен, или не жить! Это как проклятие или благодать, которое не позволяет мне распорядиться собою. Вкусив сладость творчества, я потерял вкус ко всему, даже к женщинам; только дети меня иногда радуют. Но пуще всего природа. Вы бывали когда-нибудь в весеннем еще неодевшемся лесу, когда подснежниками устлана земля и ступить невозможно, не сломав чью-либо жизнь, видели чудо распускающейся почки, любовались мохнатыми кудрями ольхи, наблюдали процесс рождения новой жизни, могли ли наперекор всему заснуть, прижавшись к земле, под соловьиные трели, вдыхая терпкий аромат готовой плодоносить земли? Согласитесь, ничего не может быть выше и лучше этого, и, гуляя в проснувшемся лесу, забываешь о себе и своем Я, понимаешь, что натура твоя -- суть природа! Да, натура вещь таинственная. Я вот тоже думал, как все, делать карьеру, по лестнице служебной карабкаться наверх за почетом, званиями и уважением, хотел семью создать, -- только ничего у меня не вышло. А все потому, что желал сделать по-своему, как, значит, душа моя просит. За это меня как только ни называют: чужим, странным, непонятным, необыкновенным; хотя чаще все-таки чужим. И только потому, что не хочу быть как все.
       Мои друзья, и просто окружающие, говорят, что я живу в нереальном мире. Но что есть реальность? Ведь это есть я сам и мое отношение к миру. Как я воспринимаю мир и как отношусь к окружающим -- это и есть моя реальность. Говоря по правде, мне тяжело с людьми, а им тяжело со мной. Мы друг друга не понимаем, точнее, не понимают меня. Я устал оправдываться и доказывать, что вовсе не такой, каким меня представляют. А потому предпочитаю быть один. Я не хочу бороться с самим собой и приспосабливаться, чтобы быть как все, поскольку не считаю это правильным. Мой жизненный опыт показал: когда я делал то, что от меня требовали, пересиливая себя, то убеждался позднее, что совершал абсолютно ненужное и даже вредное для меня. Так постепенно пришел к выводу, что вряд ли нужно бороться с собой, поскольку наша природа подсказывает наиболее верные для нас пути. И удовольствие, которое мы испытываем от какого-либо действия, служит лучшим показателем того, что нам действительно нужно, а что нет. Именно искренняя радость служит индикатором полезности совершаемых нами поступков. Когда же приходится насиловать себя, то мы, как правило, боремся с собственной сущностью, пытаясь соответствовать требованиям общества, вместо того, чтобы, познав самого себя и свое предназначение, начать двигаться в направлении, указываемом судьбой. Я не только не хочу быть как все, но и не могу.
       -- А тебе не скучно здесь одному?
       -- Если ты сам себе не интересен, то никто другой не сможет быть интересным собеседником. Я в любой компании чувствую себя чужаком, хотя всего лишь стараюсь всегда и везде оставаться самим собой. Меня вообще мало кто понимает, а абсолютно полностью -- никто! Родителям я кажусь непонятным. Даже друзья считают меня странным. А все потому, что я имею свое мнение и никогда от него не отступаю. И хотя в споре чаще всего оказываюсь один против всех, однако не оцениваю это трагически. Ведь если у меня нет никого, значит, я должен быть сам. Мне гораздо приятнее находиться в одиночестве, но при этом оставаться самим собой, нежели пытаться подстраиваться под других. Это удивительно, но окружающие гораздо охотнее и быстрее верят мои выдумкам, чем когда я говорю правду. Я кажусь странным только потому, что мои представления о жизни не соответствуют общепринятым, и оттого что хочу найти свою собственную дорогу, а не идти проторенным путем. Некоторые даже считают меня ненормальным, поскольку я не хочу соответствовать чьим-то представлениям о норме. Каждый человек сам себе норма. У каждого своя неповторимая жизнь, которая дается не просто так, и все люди, даже не подозревая, ищут смысл своей жизни. Я убежден, что смысл не может быть вовне. Иначе, например, вместе со смертью детей, у тех, кто видит в них смысл и единственную радость своей жизни, исчезала бы и потребность жить дальше. Нет, смысл внутри каждого из нас, и он есть то, чем мы наполняем свою жизнь.
       Меня никто по-настоящему не любил. Но я чувствую, что во всем этом есть какая-то закономерность. Быть может, я и должен быть таким -- свободным и одиноким? Опыт самопознания научил меня думать о людях лучше, чем они кажутся, поскольку очень немногим удается быть самими собой. Нельзя судить о человеке только по его поступкам, но лишь с учетом мотивов, устремлений, знать которые чаще всего невозможно. А всю глубину душевной механики человек и сам понять не в состоянии. Представление о двойственности человека связано лишь с крайностью полюсов оценок. На самом же деле, этих оценок гораздо больше, а сам человек не плохой и не хороший, а скорее плохо-хороший или хорошо-плохой. Но проблема не в том, нравится нам это или нет, а в том, что так есть. Все в этом мире правильно. Важно лишь понять суть правильного. Поведение людей просто. Вся сложность в движущих мотивах, которые постоянно борются между собой за доминирование. Причем многие из них неявны для самого человека. И поступает он, следуя не какому-то одному мотиву, а скорее уступая одному в ущерб остальным, которые продолжают оказывать влияние. Человеку все дано для счастья, но проблемы и беды у него от неумения правильно распорядиться имеемым, от нежелания понять свое предназначение. Вместо того чтобы жить в согласии с самими собой и быть счастливыми, люди жаждут иных, более совершенных условий, тем самым делая себя зависимыми от вечно меняющихся обстоятельств. Но каждый волен выбирать, а потому имеет то, что выбирает. Большинство людей предпочитает спокойную жизнь вместо мук реализации себя. Часто приходится слышать, что жизнь порой складывается не так, как бы хотелось. Но мы сами складываем жизнь. Человек сам себя выбирает. Даже то, что дается как благодать, требует личного участия. Вербовщики различных церквей часто говорили мне: "Приходите к нам, и Бог изменит вашу жизнь". Но никто не сможет изменить твою жизнь, если ты сам этого не захочешь. В человеке заложено все, чтобы быть счастливым, стоит только очень захотеть. Наши желания это и есть путеводная нить нашей судьбы. И если мы следуем ей, слушая голос любви, то все получается. Но если человек не способен распорядиться тем, что имеет на земле, то вряд ли стоит ему давать более благоприятные условия в Вечности. Хотя, дело даже не в условиях существования, а в том, как ведет себя человек при любых условиях. Страдает он оттого, что мечется и сам убегает от своего счастья. Все на этом свете хорошо. Даже когда очень плохо -- тоже хорошо, значит, будет лучше! Все благо, даже болезнь, потому что она заставляют оторваться от бренного. И смерть тоже благо. Нам все дано, важно лишь понять скрытый смысл. Но люди искренне считают себя несчастными, оттого что не осознают своего счастья. А все потому, что ждут чего-то более совершенного, вместо того, чтобы радоваться имеемому! Вот если бы, к примеру, я знал, что в прошлой жизни был червяком, разве сейчас я бы не радовался тому, что имею такое совершенное тело? Люди хотят лучшего, предпочитая не задумываться над тем, что все накопления могут исчезнуть в один прекрасный момент.
       -- Почему же прекрасный?
       -- Потому что в этот момент становишься свободным. Ведь свобода не в материальной обеспеченности, а в самоограничении. Причем не только в отказе от существующих привязанностей, но и от привязанностей желаемых. Главное в человеке не то, что он имеет, а то, что он может отдать; оставшееся и составляет его суть. Смысл жертвы как раз и состоит в признании непривязанности к материальным благам, в духовной свободе. Но свобода это не дар, а бремя, поскольку каждый должен выбирать между добром и злом. В этой свободе выбора и заключен механизм отсеивания пшеницы от плевел. Человек хочет быть счастливым, но счастье это не удовольствие и даже не наслаждение, а радостное состояние души. Быть счастливым для меня означает жить спокойно и радостно. На первый взгляд, это кажется простым. Но как только попытаешься достичь такого состояния, так сразу почувствуешь, насколько это трудно. Счастье дается как награда, но вовсе не обязательно подчинять свою жизнь зарабатыванию наград.
       -- А ты никогда не замечал, что у счастья горьковатый привкус?
       -- Ты прав. Даже ощущая себя на вершине блаженства, я никогда не мог избавиться от ощущения трагизма. Меня всегда интересовало, что скрывается за границей счастья. Мне хотелось узнать, что там дальше. Каждый человек идет своим путем к счастью: один через приобретение материальных благ, которые видятся ему средством обретения душевного комфорта, другой непосредственно через отказ от материального ради духовного. Большинство людей трудятся, растрачивая свою жизнь на накопление тленных ценностей, забывая, что обилие вещей не синоним счастья, а деньги вовсе не обязательный компонент благополучия. Приобретая все большие материальные ценности, человек закрепощает себя ими, поскольку начинает думать прежде всего об их сохранности. Так незаметно из средства деньги превращаются в цель. Соблазн получить больше и больше губит человека. Всю жизнь люди борются вначале ради материального достатка, а потом ради избытка, а все лишь для того, чтобы однажды оставить накопленное за ненадобностью. Ведь как приходим мы в этот мир голыми, так и уйдем, не взяв с собой ничего, кроме того, что накопили в своей душе. А потому для меня самоограничение не цель, а лишь средство освободить себя для любви. Держаться в мире нужно за счет собственной устойчивости, а не благодаря помощи других. Я никого не упрекаю, пускай каждый живет как хочет. Пусть тот, кто находит счастье в удовольствиях, покупаемых за деньги, стремится, чтобы денег у него было как можно больше. Но кто может сказать, сколько именно человеку нужно, и где та граница, когда пора остановиться и задуматься, чем живет душа? Однако люди думают не о том, как спасти свою душу, а как подороже ее продать. Человечество просто купилось за комфорт. Даже совесть стремятся конвертировать в деньги. Душу продать легко, а вот купить невозможно. Те, кто стремится всеми правдами, а чаще неправдами, побольше урвать, чтобы сделать обеспеченными своих детей, не понимают, что воспитывают добру и любви не деньги. Чтобы делать добро, не нужно быть богатым. Грязные деньги не только не создадут блага, но откликнутся страданием детей за проступки их родителей. Не это ли есть божья кара за грехи отцов? Механизм отделения плевел от пшеницы как раз и состоит в том, чтобы разделить своекорыстных, кто живет и работает ради денег, от людей бескорыстных, живущих духом. К тому же, ум состоит не только в умении зарабатывать деньги, а и в способности от них отказываться. Богатство порождает не меньше, а даже больше проблем, чем бедность. Только проблемы эти разные. На лицах тех, кто посвящает свою жизнь накоплению материальных ценностей, не видно ощущения удовлетворенности и покоя, хотя они об этом мечтают. Если предложить им обменять все материальные блага на покой -- не отдадут. В действительности он им просто не нужен. Суета -- это смысл жизни повседневных людей. Покой нужен для созидания. Это необходимое условие и прелюдия любого творчества, своего рода настройка восприятия. Достижение же материального комфорта предполагает погоню за все большим достатком, зависть, соперничество, тогда как духовному совершенствованию чужда конкуренция. Материальные ценности разъединяют людей, тогда как духовные объединяют. Поэтому я убежден: будущее цивилизации связано с развитием именно духовной сферы, и прежде всего нравственности. Нужно умерить материальные потребности, увидев счастье в самопожертвовании, а не приобретении. Иначе вместо примирения цивилизация пойдет по пути подчинения сильными слабых. Многие говорят, что материальное потребительство это тупик, а выход в духовном совершенствовании и единении, но лишь единицы следуют этому, поскольку Истина для немногих. Чтобы понять, что представляет собой человек, нужно узнать его самое сокровенное желание. В отличие от материального, духовное богатство невозможно отобрать, и мало кто на него польстится, поскольку у каждого оно свое. Наблюдая людей, я разделил их на две группы: правдоискатели и кладоискатели.
       -- И к какой ты относишь себя?
       -- К первой, поскольку хочу найти свой путь к Истине, понять, в чем смысл и цель моей жизни. Но правильный ответ на вопрос о смысле жизни состоит не в открытии новых вариантов ответов, а в полном проживании того, что дано каждому. Мне кажутся наивными те, кто стремится оставить свой след в этой жизни. Это все равно что следы на песке, -- глядишь, вот уже и смыты набежавшей волной. Нет, надо ставить такие цели, которые, даже оказываясь недостижимыми, наполняли бытие смыслом. Создание комфортных условий для духовной жизни не может быть целью, потому что духовное существование не просто самостоятельно, но и в определенной мере независимо от материального мира. Человек свободен ровно настолько, насколько ему хватает решимости быть свободным. Ведь при любой несвободе можно сохранить независимость. Истинная независимость -- это свобода духа от влияния обстоятельств. Все стремятся расчетливо устроить жизнь, стараясь добиться ясности и определенности, тогда как именно неопределенность есть основание свободы. Мне кажется, в результате жизненного опыта должно образовываться некое духовное качество позволяющее любить и радоваться несмотря ни на что. Именно стремление к любви порождает у меня потребность в правде и полное неприятие лжи. Подлинная независимость -- это и есть дух, для которого свобода является лишь условием существования. Те, кто отрицает воздействие духовного на материальное, просто слепы. Духовный человек влияет на окружающих тем, что одним своим примером препятствует совершению другими плохих поступков. Однако никого не нужно учить жить, необходимо лишь учиться самому!
       Многим людям хватает ума понять, как нужно жить, но мало у кого находится достаточно сил и воли жить так, как они понимают. Даже если у повседневного человека есть все необходимые условия для гармоничной жизни тела и духа, он все равно выберет жизнь тела. Он будет придумывать себе все новые потребности и заботы, чтобы тем самым оправдать свое бездуховное существование. Но человек, может быть, тем и отличается от животного, что не все время думает о том, как себя прокормить. Тот, кто пеняет на материальные невзгоды, стремится лишь таким образом найти оправдание безжизненности духа. Дух не во всякой душе поселяется, но лишь в той, что живет любовью. Все ищут любви. Тот, кто не находит ее источник, пытается найти наслаждение. Любовь, так же как и радость, -- категория духовного, тогда как наслаждение -- телесного. В поисках радости один стремится любить, другой -- копить деньги. Истинно верующий в бессмертие души не цепляется за материальные блага. Когда же в душе нет ничего, остается только хвататься за вещи. Кто познал радость духовной жизни, тот никогда не предпочтет ее телесным наслаждениям. Неприятности практически не достигают меня, когда я смотрю на них с высот духовного совершенства. Житейские трудности -- всего лишь выражение внутреннего разлада с самим собой. Ведь все проблемы отнюдь не материального свойства, но духовного. Когда человек живет в согласии с духом в себе, то материальные затруднения для него не представляют проблем. Когда же в душе что-то не ладится, то раздражает все. Вот тогда люди и создают себе проблемы, чтобы их решением отвлечься от недовольства собой. На самом деле, это пример бегства от себя, попытка заглушить голос, звучащий внутри. Для человека Выбор -- это прежде всего решение жить честно или продолжать обманывать себя. Человек отступает в ложь, которая кажется спасением. На деле же, ему просто не хватает смелости признать свою неправоту.
       -- А тебе не кажется, что ложь -- своего рода защита от постороннего вмешательства?
       -- Ложь -- это игра в прятки с самим собой. Однако люди предпочитают скрывать собственный самообман, тем самым защищая свое внутреннее пространство, где каждый может и хочет быть таким, каков он есть. Через самообман мы сами отказываемся от счастья, путь к которому лежит через поиски Истины. Но люди с б?льшим умением и удовольствием лгут, нежели говорят правду! А все потому, что боятся потерять то, что имеют. Но лично я не настолько глуп, чтобы лгать.
       -- Часто приходится хитрить, чтобы не оказаться обманутым самому. Что же делать, дабы не стать жертвой чужого коварства?
       -- Выбирай правду.
       -- Даже если грозит смерть?
       -- Делай то, что по силам. Ключевая проблема в жизни каждого человека это поиск любви, а он невозможен без правды. Но правда -- это достояние мудрых и сильных! Вообще, уровень развития человека определяется по тому, насколько он разобрался в вопросах добра и зла, живет ли он праведной жизнью. Умный человек понимает, что из правды можно извлечь гораздо большую пользу, чем изо лжи. И если мудрость это понимание что есть добро, то любовь -- искусство делания добра. На мой взгляд, зло есть выражение выгоды для себя за счет другого, а добро -- это выгода другому за счет себя. Свободен же человек настолько, насколько способен поступать без учета собственной выгоды.
       -- Но разве может делать человек что-либо для другого, не делая в то же время для себя?
       -- Когда я делал добро без выгоды для себя, то получал такое удовлетворение, что уже никакая личная выгода не могла прельстить меня б?льшим наслаждением. Вообще, я вижу три уровня отношения к жизни: низший -- уровень для себя за счет другого; средний -- сопереживание и помощь другим и для себя тоже; высший -- приношение всего себя в жертву ради других. Делать добро другим без выгоды для себя -- это колея, встав на которую однажды, получаешь такое удовольствие, что уже никогда не захочешь свернуть с избранного пути. Но большинство людей воспринимает мир только через призму личной выгоды, ведь иначе он перестает различать окружающих его людей. Но человек суеты по-другому не может. Закон выгоды касается только материального мира. Истинная добродетель не требует воздаяния. В духовном мире существует обратный закон: пользу тебе приносит все, что не является собственной выгодой.
       -- Мне кажется, то, о чем ты говоришь, многие понимают.
       -- Умом, возможно, и понимают, но все равно продолжают жить иначе: выбирают тленные блага и при этом всем сердцем стремятся к душевному покою. Мало понимать -- необходимо чувствовать, сопереживать. Все хотят любить, но предпочесть любовь вещам могут не многие. Быть может, фокус состоит в том, что если человек не тянет на себя, то и не конфликтует с другими, освобождаясь от того, что ему не нужно, и тем самым делая себя доступным любви. Таким образом, человек имеет то, что не боится потерять. Как только я отказывался от борьбы за собственность и уступал, то все решалось крайне мирно. Самое главное, я сохранял то, что никто все равно не смог бы у меня отобрать, -- мою душу. Страх быть обманутым и боязнь потерять веру в людей -- всего лишь реакция на поступки окружающих. Мы привыкли говорить -- "жизнь это борьба". Но это так, лишь когда мы сами боремся со всеми, отстаивая свое право на владение принадлежащим нам по праву. Однако что более правильно: бороться, отстаивая свои права, во имя того, что каждый понимает под справедливостью, или же обратиться к той любви, жажда которой живет в душе каждого человека? Если выберем путь борьбы, то можем стать ее жертвой. А если путь любви, то возникает надежда разбудить в душе соперника чувство всепрощения. Необходимо только знать, как именно нужно любить, чтобы победить в другом ненависть. А это нелегко. Но надо во что бы то ни стало стараться решать проблемы не борьбой против, а любовью за любовь. Ведь, на самом деле, у нас ничего нет, мы всем лишь пользуемся. А все что имеем, заключено в нашей душе.
       -- Я стараюсь не делать другим того, чего не желаю себе.
       -- А ты постарайся поступать вне зависимости от того, как относятся к тебе. Спорить и убеждать людей бестолку, каждый останется при удобном ему мнении. Люди могут измениться, лишь когда очень захотят. Каждый сам отвечает перед Богом. И пусть я не в состоянии никого изменить, но могу, а значит, должен помочь тем, кто нуждается в моей помощи. Человек устроен так, что жаждет отрицания. Но оно необходимо ему для утверждения. Потребность во зле есть оборотная сторона потребности в добре. Искушение -- это своего рода закалка. В том-то и состоит противоречивая сущность человека, что в нем заключено зло и добро, и ему нужно выбирать, каким быть. Этот выбор и есть путь как личный ответ человека самой своей жизнью на вопрос о ее цели и смысле. Вопросы "зачем" и "почему" -- это бремя свободного человека. Каждый волен выбирать то, каким ему быть, но выбирать сознательно, а не как ребенок, даже если для этого нужно было бы стать святым или опуститься в бездну грехопадения, при этом всегда оставаясь самим собой. Главная проблема в жизни человека -- поиск своего пути. Причем сколько людей -- столько путей. Одни стремятся к Истине, другие пытаются убежать от нее. Большинство же предпочитают заполнять жизнь постоянными заботами по обслуживанию тела. Людям не нужна Истина, они заняты своими делами! Но есть одна неоспоримая и видимая всем сторона Истины, заключающаяся в том, что все мы смертны. Эта мысль вносит ощущение трагизма в человеческое существование, одних подталкивая к решению вопроса о смысле жизни, других к бегству от нее. Одни видят трагизм человеческого существования прежде всего в неизбежности конца, другие в беззащитности перед каждую минуту подкарауливающей смертью, третьи в страхе за свое будущее, четвертые в неизведанности грядущего, кто-то в одиночестве. Однако нет ничего такого на земле, что лишало бы желания жить. Лично я не боюсь смерти, потому что знаю -- это не конец. Но большинство людей бежит от смерти, вместо того чтобы разобраться с ней лицом к лицу. Хотя именно через призму смерти только и видна Истина.
       -- Но что есть Истина?
       -- Вряд ли тебе нужен мой ответ. Подлинный ответ тот, что найден тобой самим, потому как это процесс постижения истины через заблуждения и ошибки. Да и не может быть одного ответа на всех. Жизнь человека -- это процесс поиска, даже если перед смертью старик согласился с тем, что узнал еще в молодости; этот поиск и составляет духовное совершенствование. Человеку нужна не Истина, а путь к ней. Истина проста, а вот путь к ней сложен. Важен даже не сам по себе поиск ответа, а то, как он изменяет жизнь человека. Ответ на вечный вопрос лежит в душе каждого, и желающий познать должен отыскать его в своей собственной душе. Только когда человек сам находит ответ, Истина перестает быть чужим знанием и становится плотью и кровью, побуждая действовать. Да, Истина известна давно и каждый о ней слышал. Но сокровенный смысл ее открывается лишь тем, кто стоит на Пути. Истина и есть путь ее постижение в развитии человеком себя. Пусть ты узнаешь истины седые, прочтя их в мудрых книгах и стихах. Что толку в них, когда они чужие и, кажется, весь мир в твоих руках. Всему черед свой, -- истина простая, понять жизнь можно, только пережив. Не требуй мудрости у тех, кто без печали стремится жить, про цель свою забыв. Нам нужен опыт свой, и он лишь важен для тех, кто хочет Истину любить. Лишь мудрый в жизни может быть отважен, и никому его с пути не сбить.
       -- А у тебя не возникало ощущения, словно ты ищешь истину с завязанными глазами, или что она играет с тобой в прятки?
       -- Возникало. Но что происходит с человеком, когда после долгих и мучительных поисков ответа на свои вопросы он находит чужие ответы? Разве он пользуется ими? Чаще всего нет. А все потому, что люди руководствуются не столько чужими советами, сколько собственным опытом и интуицией. В жизни важен не результат, а процесс. Не в писаниях, но в деяниях смысл Свершения. Познание идет не через слово, но через действие. Свой опыт важнее чужой мудрости. Возможно, потому он и приходит с годами, поскольку не для молодости предназначен. Как бы жил юноша, если бы знал столько же, сколько и шестидесятилетний старик? Главное не сколько прочитаешь, а что откроешь сам, хотя при этом и повторишь пройденный другими путь. В конечном итоге не чужие мысли подвигают к действию, а собственные чувства. Важно не до чего додумаешься, а что совершишь! Для человека мыслящего его жизнь есть эксперимент над собой. Ему нужны собственные ошибки, поскольку не существует универсального алгоритма, у каждого свой неповторимый путь, в котором позитивный опыт основан на анализе негативного. Однако главное заблуждение в нашем отношении к действительности состоит в том, что мы вначале оцениваем события, а потом, исходя из данной нами оценки, начинаем осмысливать произошедшее и делать прогнозы на будущее. На самом же деле, нужно делать все наоборот, стараясь избегать оценок. Но человек чаще поступает не как считает нужным, а как ощущает необходимым поступить.
       -- Почему?
       -- Потому что руководят человеком не мысли, а чувства, не обстоятельства, а желания. Мысль это только рефлексия чувства; она подготавливает действие, но подталкивает к осуществлению опять же чувство. Можно поделиться знанием, однако человек все равно будет следовать за собственным влечением. Дело в том, что ему нужен опыт собственных переживаний. Это слова могут быть чужие, а чувства всегда свои. Понять можно, только приняв, а принять, только пережив что-либо подобное. Именно поэтому самое дорогое у человека это его чувства. Невозможно описать словами страдания, их можно только пережить. А все потому, что слова лишь восковой слепок чувства. Так же, как ненависть и любовь, Истину невозможно пересказать словами, ее можно только почувствовать. Потому что Истина -- она живая! К ней не может быть кто-то ближе, а кто-то дальше, один знать лучше, другой хуже. А все потому, что Истина внутри нас. Она везде -- и в радости, и в горе, в обыденности, и в суете. Нет ничего прекраснее самой серой повседневности с грязью на улицах и выяснением взглядов на жизнь в очередях. Истина не нуждается в украшениях. Это знание может отчуждаться, поскольку существует в словах, Истина же существует в действии, в непосредственном усилии; она не нуждается в чужих толкованиях, потому что представляет собой всю полноту глубоко личного и неповторимого переживания, которое другим недоступно. Тот, кто способен почувствовать Истину, не настаивает на собственной правоте. Люди спорят, не понимая, что как одна правда не истина, так и из множества разных правд истина не слагается. Тот, кто спорит, тому некогда делать, а тот, кто делает, не тратит время на спор. Истина очевидна всем, вот только следовать ей могут немногие. Утверждать же и доказывать требуется неправду, поскольку почти все люди видят ложь и понимают обман. А ложь это всегда страх перед правдой.
       -- Но ведь согласись, сколько людей, столько и мнений, причем каждый по-своему прав.
       -- Да, у каждого своя правда. Но Истина-то одна! Она никогда не спорит и ничего не отвергает, не требует доказательств и ко всему терпима, она настолько очевидна, что свободно предлагает выбирать между собой и чем-либо еще. И хотя ответ на вопрос "Что есть Истина?" всем ясен, его намеренно затуманивают, чтобы не отягощать себя необходимостью действовать. Каждый искажает Истину мерой своего понимания. Хотя... люди ищут даже не столько Истину, сколько себя в ней. Они предпочитают спорить о Боге, вместо того чтобы следовать заповедям, находя в нескончаемых дискуссиях оправдание собственному бездействию, и тем лицемеря. Потому-то Господь и давал людям Истину не через книги, а через конкретные ее проявления. Абстрактное знание устраивает лишь лицемеров и фарисеев. Им не нужна Истина, требующая реального действия. Книжная истина -- это мертвая истина. Понятно, почему люди предпочитают живого пророка -- важно видеть его глаза и поступки, поскольку они убедительнее любых слов. Словами обращаются к разуму, к сердцу -- делами. Иисус Христос понимал, что истина, вычитанная из книг, не оказывает должного действия, а лишь вносит раздор чужими толкованиями. Людей убеждают не слова, а дела. Дело не в слове, но слово в деле. Поэтому Иисус сам ничего не записывал, а лишь творил Истину. Ведь людям нужны не проповеди, а свершения, не призывы, а доказательства. Именно поэтому в веках остается только слово, кровью омытое.
       -- Но если Истина должна быть прожита, значит, в этом заложен определенный смысл и есть какая-то цель. Не так ли?
       -- Каждый сам отвечает на вопрос о цели и смысле своего существования. Если и существует Ответ, то он универсален, и каждый может использовать его в своей неповторимой жизни. Я много думал над словами Христа: "И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными", -- и пришел к выводу, который может сделать каждый: если Истина -- это Бог, а Бог -- это Любовь, значит, Истина -- это Любовь. Познав Истину, мы познаем Бога, а значит именно Любовь сделает нас свободными.
       -- Но ведь чаще мы делаемся зависимыми от этого чувства.
       -- Зависимость не от любви, а от желания. Любовь не может быть несвободной. Хотя "свободная любовь" это все равно что "мокрая вода". Большинство людей любят или себя, или свое чувство. Но истинная любовь -- это когда любишь и врага своего. То, как ты любишь, и есть подлинное проявление твоей сущности. От любви в тебе ничего не убавится. От любви только прибавляется!
       -- Но откуда же в людях столько злобы?
       -- Возможно, оттого, что или их никто не любит, или они не любят никого. Мы все нуждаемся в том, чтобы нас понимали и прощали, все хотим любви, даже когда боимся и бежим от нее. Она главная потребность для души и тела. Что есть наша жизнь как не постоянное обучение любви? Только любовь дает понимание. Ведь пока не сам почувствуешь, не поймешь.
       -- Но как почувствовать?
       -- Твори добро. Ведь если Истина -- это Любовь, то добро связано с истиной, являясь конкретным воплощением любви. Но не всякое добро благо, поскольку может быть и во вред человеку, если не отражает истинных его чаяний. Благом является то, что связывает человека с Богом, с Вечной Правдой.
       -- А что ты разумеешь под Вечной Правдой?
       -- Души бессмертие в любви! Любовь -- ведь в ней все тайны мира заключены, как будто в божестве. Нет без любви мне в жизни этой пира, и счастья нет на грешнице земле. Зовут ее по-всякому, быть может, но суть одна, я в этом убежден, -- мир без любви был просто б невозможен. К чему стремиться, если не влюблен? Любовь есть ключ к ответам тайны жизни: зачем живу, в чем жизни цель моя. Понять ее словами без болезни, без мук и без страдания нельзя. Всяк знает: нет любви без отреченья, себя до слез растаять я хочу, отдать всего безудержно влеченью, чтоб с наслажденьем выпить боль свою. Когда средь суеты дней незаметных нам что-нибудь напомнит про любовь, мы вздрогнем от тоски в потугах бренных и захотим прожить всю муку вновь. Мечты любви -- не это ль измеренье невидимое стонет среди нас? Его не видя, чувствуем влеченье обнять, как братьев, всех людей подчас. Хотим любить, любви мы страстно жаждем, стремясь понять, к чему же нас влечет, но повстречав в толпе ее однажды, поток людской нас мимо пронесет. Так и живем, дни лени посвящая средь суеты ненужных нам вещей. Чего хотим, уж точно и не знаем, и предаем давнишних мы друзей. В приобретеньях чуждых забывая все то, к чему с тоской зовет душа. Как поздно мы, однако, понимаем, зачем же жизнь нам все-таки дана.
       -- Может быть, именно в любви заключен Закон существования этой жизни и путь в жизнь иную?
       -- Возможно. Да и что нам нужно в Вечности? Что вообще нужно Вечности? Мне кажется, только любовь! Любовь всей жизнью управляет, но счастьем тех лишь награждает, кто душу смело раскрывает, навстречу царственной любви. Никто в точности не знает, что произойдет в следующее мгновение. Есть только сегодня и сейчас. И завтра опять будет только сегодня. Надо просто любить и ничего не бояться, потому что умереть мы можем в любой момент где угодно. Каждый день я стараюсь несмотря ни на что любить, отдавать, дарить свою любовь и прощать, ничего не требуя взамен. Какая польза может быть больше той, что приносит любовь? Что может быть выше радости любви?
       -- Мне иногда кажется, что все трагедии на земле от ненашедшей себя любви!
       -- Это потому, что мы ищем ее вовне -- в женщине, в Родине, в матери, в детях, в природе. Но любовь в нас самих! Ее мы можем найти не где-то или в ком-то, а прежде всего в своем собственном сердце. Человека, который живет любовью, легко различить среди других. Ему противна всякая несправедливость, он питает отвращение ко лжи и не может совершить зла. Любовь его самоотверженная и самозабвенная, подобна той, как собака любит своего хозяина, даже если он и бьет ее иногда. Человек любви принимает все происходящее как благо, потому что любит всех и вся несмотря ни на что. Казалось бы, что препятствует людям любить, причем не только друг друга, но и все вокруг? Страх! Страх потерять имеемое! Ненависть, зависть, сладострастие -- все это результат нелюбви. Ведь когда любишь, то все остальное неважно. Тот, кто отвергает любовь ради выгоды -- несчастный человек, его пожалеть надо. Там, где нет любви, вырастает поганка сладострастия, в которой есть лишь желание брать без желания отдавать. Сладострастие -- это болезненная гримаса нелюбви, гримаса страдания, гримаса боли, это наслаждение болью, одно лишь наслаждение для себя, наслаждение, в котором нет ни души, ни чувства.
       -- Но откуда появляется боль от желания любить? Что это -- результат неудовлетворения потребности или страх не познать себя? И почему любовь погибает от лжи?
       -- Потому что любовь это вера, это самораскрытие, подобное цветению. Ложь ведет к потере веры, а без веры не может быть любви, ничего быть не может. Без веры все рушится!
       -- Но откуда в любви появляется ложь? Может быть, это когда один не может дать того, что просит другой? Но возможно ли вообще разрешить проблему предпочтения: когда я хочу, а она не хочет, я не хочу, но хочет она, желаем и я и она, но мешает кто-то третий?
       -- Возможно, в этом и заключен источник зла: когда тебя не только не любят, но и отвергают твою любовь, не принимают твою нежность, на искренность отвечают предательством, -- тогда и возникает стремление болью заглушить боль, причинить страдание другому, чтобы уменьшить собственную муку, и делать несчастными ближних, дабы не чувствовать несчастным только себя.
       -- Может быть, в этом умении любить несмотря ни на что и заключена суть божественной любви?
       -- Любовь подобна ситу, через которое Бог просеивает людей, отделяя плевелы от пшеницы, потому что именно любовь -- самое что ни на есть истинное выражение сути человека. Она конечный продукт различных способов самосовершенствования, и потому неважно, какой способ лучше, лишь бы он приводил к любви. Все, что к любви побуждает, есть благо! Мы подчинены любви, и она управляет нами. Миром распоряжается Любовь, которая есть Бог. Таким образом Бог управляет миром посредством любви. Когда пропадает потребность любить, пропадает желание жить. Первопричина любого созидания, а тем более творчества, есть любовь. Любовь дарит не только желание, но и способность творить. Там, где исчезает любовь, на смену ей приходят разрушение и смерть.
       -- Но что же тогда, по-твоему, любовь?
       -- Что такое любовь? Это боль отреченья, это радость вернуться к себе самому, это счастье без всякого разрешенья, это шанс вместе быть и не быть одному, это время, расставшееся с часами, это нежность оттаивающей души, это мука желания слиться телами, это чувство исчезнувшего Я и ТЫ, это слезы, когда умирают надежды, это стон иссушившей разум мечты, это грусть посреди безлюдной пустыни одиноко падающей звезды...
       -- Кто это написал?
       -- Неважно.
       -- Скажи, зачем, почему я лишен жены и дочери, которых очень люблю?
       -- То, что уходит -- не твое. А зачем тебе чужое, если оно будет лишь обузой для тебя? Раз теряешь что-то, значит, это тебе не нужно.
       -- А как ты относишься к женщинам?
       -- Я люблю их так же, как птиц и цветы. К сожалению, женщины не понимают этого. Они все в поисках страсти, сами не ведают, чего хотят, а уж если хотят, то совсем не того, чего на самом деле желают, и при этом не знают, как распорядиться дарованной им красотой. Но не красота источник вдохновенья, а Тайна Вечности, Бессмертие Души. Желанье Женщины -- Природы повеленье. Бессмертие же требует Любви! Без чистоты нет в чувстве совершенства. А жажда плоти -- Космоса игра. Непонятой душе нет в мире места. Прекрасное -- не только красота! Поверь, в жизни есть нечто более интересное, чем дамы. Хотя, если повезет, женщина может подарить неповторимо нежное, утонченное ощущение единения, и отказываться от этого глупо, поскольку это часть жизни, которая, однако, неминуемо несет страдание. Любовь мужчины к женщине принадлежит не женщине. Это чувство не может сравниться с любовью к Отцу, поскольку любовь к женщине это только то, что она может понять и принять, тогда как любовь к Богу это вся моя любовь. Женщина для мужчины -- это школа духовной зрелости, а любовь к ней -- лишь ступенька на пути познания более высокого и совершенного. Поклонение прекрасной даме не единственное, на что способен мужчина. Лично я не для супружества создан. Мне гораздо интереснее в одиночестве. Семье я предпочитаю творчество. Тем более, что в семье все равно живешь для детей, поскольку именно они являются первостепенной ценностью. Мужчина боготворит женщину, ищет в ней Бога, но Бог не в женщине.
       -- Но как, каким образом ты любишь?
       -- Объяснить это невозможно, потому что слова не могут выразить всей сложности переживания. Когда ты любишь, тебе ничего не надо, кроме самого этого чувства, потому что оно больше всего, что тебя окружает. Любовь делает человека самодостаточным и в то же время заставляет ощущать свое несовершенство. Бог учит нас тому, как надо любить, чтобы преодолеть страдание и страх. Но мы любим, мучая себя и других своим эгоизмом. Не потому ли Христос говорил о единственной универсальной заповеди, выполнение которой есть тесные врата царства небесного и фактический рай на земле для тех, кто любит и не боится ничего потерять. Ведь любовь -- это дверь в другое измерение: четвертое, иль пятое, а может быть, шестое. Любить -- значит обрести иное зрение, плохое иль хорошее, но главное, иное. Любить -- это значит почувствовать кожей, как рождается в почке завязь цветка, оживить и согреть замерзшего в стуже одинокого спящего мотылька, это значит понять колыхание ветра, направление движения муравья, слышать зов тишины, умирание кедра и язык полыхающего огня. Замереть посреди делящейся клетки, чтоб постигнуть великую силу Любви, и тоску умирающей яйцеклетки, покидающей матку в слезах крови. Я люблю и не виден при этом для многих, как понять им меня, я для них нелюдим. Дверь в тот сказочный мир создана для немногих, только любящим виден той радости пир.
       -- Но как найти свою любовь?
       -- Мы всю жизнь ищем любовь, не задумываясь об ее источнике, в тоже время называя это чувство божественным. Мужчина ищет в женщине, женщина ищет в мужчине, тогда как искать надо в себе! Блуждая в поисках любви, мы видим разные маяки, но только один приводит нас к Господу. Человек ищет Бога вовне, а находит в себе. Жизнь человека и есть путь к Богу.
       -- Но как отличить истинный маяк?
       -- Отличить его от других можно по исходящему теплу любви, покоя и смирения. Божественная любовь не требует взаимности. Ты просто любишь и не ждешь ничего от Господа взамен, и тем счастлив. А от людской любви ждешь ответа, потому и страдаешь. Все страдания возникают из-за неудовлетворенных желаний. Но в истинной любви нет страдания, потому что нет в ней эгоизма и страха. Люди страдают оттого, что хотят любви ответной либо желают что-то поиметь от любви, тогда как нужно просто наслаждаться тем, что любишь. Вы хотите взаимности? Потому и страдаете, что хотите. А вы просто любите, ничего более не желая. Счастье ведь не в том, чтобы получать, а чтобы отдавать. Чем больше даришь, тем более прибавляется желания делать добро. Потому что когда даришь, это всегда радость самовыражения, а получаешь всегда хоть чуть-чуть, но не так, как хотел бы.
       -- Но если Божия любовь есть полное преодоление эгоизма, то способен ли на это человек? И вправе ли мы от него требовать это?
       -- Божественная любовь самодостаточна вследствие своего совершенства. Это совершенство есть законченность, когда ничего ни прибавить, ни улучшить, не испортив, нельзя. В любви к Господу нет страха, в том числе и страха смерти, -- это любовь несмотря ни на что. Только любящий чувствует, что смерти нет; для него она не значима, поскольку находясь в любви, он вне смерти. Любовь, в которой основа наслаждение, -- трагична, потому что всякая зависимость от наслаждения ведет к истощению и горечи, а в конце концов -- к самоуничтожению. Любовь дана нам не для наслажденья, а для познанья замысла Творца. Един закон любви в душе и во Вселенной. Любовь суть расширение материи. Она есть связь Творца с твореньем, желанье и энергия Его. Когда Иисус воскрес одним из первых, Он веры дал пример, забив одну из вех Пути к Отцу. Тот путь -- в любви спасенье. Любовь не только путь к Отцу, а вечный двигатель всего, энергия создания живого, раскрытие души для тайного познанья и смысла замысла великого Творца. Любовь земная нам несет страданья, а радость лишь отметина Его, магнит для человека для того, чтоб в суете сует нашли Его мы Знанье.
       -- Зачем к любви дано еще страданье? В чем смысл замысла Его?
       -- Оно дано нам всем лишь для того, чтоб, смысл поняв, забыть свои желанья. Страданья есть обочина Пути, пройти к Отцу который должен каждый, вкусив, поняв их тайный смысл однажды, отринув ценность жизни в наслаждении. А Путь -- Любовь! Тот Путь к Отцу лежит чрез очищенье. В страдании спасение твое.
       -- Почему?
       -- Потому что... нам жизнь дана, чтоб выстрадать себя, достичь гармонии души и тела, чтобы душа твоя когда-нибудь взлетела, -- вот в чем земная цель твоя. Но жизнь дана не для страданья, хоть лишь оно имеет смысл. Мы здесь для самовоспитанья души и мыслей не чужих. Но в той работе многотрудной помощников нам не дано. Должны мы сами в жизни нудной найти секрет -- рычаг всего. Секрет тот, он не потаенный в душе у каждого лежит -- сокровище в каморке темной, и пользы нет, и не вредит.
       -- Но неужели обязательно пройти через страдание, чтобы стать достойным Любви?
       -- То, что ты называешь страданием, есть лишь следствие процесса высвобождения духа от обременительных привычек тела. Дух не может закалиться сам по себе. Для того он и пребывает в теле, чтобы страданиями тела закалиться. Страждущий дух должен обязательно пройти испытание нищетой плоти. Страдание -- не плата за грех, а возможность преодолеть его, не повторяя в будущем.
       -- Но если не только за неправду, но и за правду приходится страдать, то в чем же тогда справедливость?
       -- Дана мне мука как награда, чтобы понять я смысл мог. Душа страдает, но и рада, что окликает ее Бог. Для праведника страдание есть испытание, а для лжеца возмездие. Поскольку истина не может быть придумана, а лишь выстрадана, то и родиться она может только из собственной жизни и честного отношения к ней. Нравственное страдание -- это путь очищения и возрождения. Но справедливости не существовало бы, если бы не было самой идеи справедливости. Она в нас самих. Суть ее состоит в том, что нарушение божьих заповедей есть суд над самим собой и наказание себя. То, что люди называют несправедливостью, есть лишь их сиюминутное недовольство от непонимания того блага, которое дает Господь. Все в мире связано. Творимое добро или зло никуда не исчезают, образуя цепную реакцию совершаемых добрых или злых дел. Когда делаешь человеку приятное, то ему хочется сделать то же в ответ, дабы не показаться неблагодарным. Это ответное добро он делает, пытаясь доказать себе, что способен совершать благородные поступки. И погибает человек не под тяжестью разоблачений, а от взрыва собственной совести. Может быть, справедливость -- это сбалансированность добра и зла? Не в том ли состоит высшая справедливость, что человек сам себя злом наказывает, а добром вознаграждает?
       -- Но как же тогда относиться к поруганной справедливости?
       -- Для человека верующего это испытание и возможность пострадать за Правду. Однако сами по себе поиски справедливости по отношению к Вечности кажутся никчемной суетой. Кто может точно сказать, что есть справедливость? Ведь это все равно что знать Промысел Божий. На самом деле, поиски справедливости -- это поиск ответа на вопрос "Что есть Бог?" Ведь если кто-то отделил грех от праведности, ввел понятие добра и зла, тот должен и контролировать это разграничение, следить за его соблюдением. Нет смысла вводить законы, если не можешь проконтролировать их выполнение. А без ответственности за нарушение установленные ограничения теряют смысл. Эта ответственность в форме наказания или поощрения и есть справедливость.
       -- Почему же Бог молчит?
       -- Безразличие Бога к делам людей не означает его безучастия. После нескольких "открытых" вмешательств, Бог понял, что это не вразумляет людей. И тогда Он перешел к скрытому содействию в строгом соответствии со своим замыслом. Точно так же на своем уровне поступал бы мудрый человек. Бог не ушел из жизни людей. Он не безразличен к их бедам и к царящей на земле несправедливости. Просто Он считает, что уже много сделал для людей, дав заповеди. Теперь Он лишь способствует тем, кто стремится к праведной жизни. Через чувство любви и ощущение справедливости Он дает возможность понять смысл ситуации, помогая выбрать добро, так как именно это есть разумный выбор. Бог не покинул мир, но лишь перестал активно вмешиваться в происходящее. И Он продолжает помогать тем, кто просит у Него помощи для блага ближних, кто верит, что Бог поможет найти свой путь. Всякое содействие Господа есть благо, так как Он движим любовью. Но понять это благо -- удел мудрых. Надо благодарить Господа за страдания, поскольку даются они не в наказание, а в награду. Ведь для нравственного и духовного самосовершенствования страдания приносят больше, чем радость. Если Бог хочет наказать человека, он дарит ему жизнь в наслаждениях. Тем же, кого хочет спасти, посылает страдание как шанс избавиться от греховного. Каждому человеку дается в жизни испытание, как правило, под видом несчастья. И если человек не поймет, что это не беда, а благодать, то пройдет мимо дарованной ему награды. Страдание, так же, как и удовольствие заложены в человеческой природе, и служат определенной цели: удовольствие -- приобретению необходимого, а страдание -- избавлению от ненужного. Только страдание заставляет вспомнить человека о тщетности его усилий и тленности приобретенных материальных благ. В страдании человек одинок, но именно тогда он ощущает в себе потребность в Боге как в спасении. Когда однажды я оказался в тяжелом положении, то, будучи абсолютно один в безвыходной ситуации, обратился к Господу. Больше мне не к кому было обратиться за помощью. И Он спас меня! Тогда я полюбил Господа за то, что Он единственный, кто позаботился обо мне, кто полностью меня понимает и любит несмотря ни на что. Я люблю Его больше кого бы то ни было и готов отдать все, что Он попросит, поскольку нет у меня ничего в жизни больше, чем любовь к Господу. Я во всем полагаюсь прежде на Него, и весь в Его власти. Даже когда обращаюсь к Нему с молитвой, ничего не могу просить. Я только люблю и знаю: все будет хорошо, потому что Он тоже любит меня, а значит, не оставит одного. Однако чем ближе я стараюсь быть к Господу, тем более отдаляюсь от людей, становясь чужим даже друзьям и домашним. Особо меня это не расстраивает, ведь если кому-то ты чужой, значит, найдутся и те, для кого будешь свой. Такие люди, как я, обречены на одиночество, а потому не нужно воспринимать это как трагедию. Чувствовать себя чужим среди своих, конечно, не очень-то приятно, но даже когда я старался быть как все, у меня все равно ничего не получалось. Все мои попытки приспособиться, чтобы не выделяться среди окружающих были безуспешны. Но что же мне с собой поделать? Мне нужно все иль ничего. Я не хочу себя подделать ни под кого, ни подо что. Да, я чужой себе и людям, Странный -- вот имя для меня. Я не приемлю серых буден и лжи с названием "семья". Пусть замерзаю средь бездушья, из слез свою броню создав. В ней одиночества удушье, и задыхаюсь весь в слезах. Как мотылек, я засыпаю на холоде и на ветру, и очень скоро, точно знаю, без понимания умру. И если где-то в одночасье вдруг вспыхнет огонек любви, лечу к нему сквозь все ненастья, чтоб в пламени сгореть свечи. Но лучше ль жить так, замерзая, мне в одиночестве своем? Пусть лучше, к смерти подлетая, все лучшее в себе спасем. И вот несусь, куда не зная, чтоб в пламени любви сгореть. Пусть лучше буду жить мечтая, чем жить, чтоб только умереть. Я жить хочу, а это значит любить, страдать и всех прощать. Любовь меня всему научит -- как крест нести и умирать.
       -- Ты верующий?
       -- Есть люди верующие, и верящие. Большинство верят в то, что они хотят, потому что надеются; я же верую, оттого что знаю. Знаю, что все есть благодать. Для того, чтобы поверить в Бога и понять Его, нужно осмыслить все те мгновения в своей жизни, которые были наполнены добротой и любовью. Бог -- это все самое лучшее и справедливое, что есть в каждом из нас, это вера в совершенство самого себя. Тот человек, который признает над собой всемогущего и всевидящего контролера, уже смел и нравственен. Я полагаю, что верить в Бога означает верить в силу любви, в то, что ею все начинается и заканчивается. Бог -- это высшее достижение человеческого разума. Во всем есть благо, и это благо -- БОГ! Бог -- это общение с тайной, а потому общение это глубоко интимное и недоступное для окружающих. Он всегда и везде! Если у тебя нет связи с Господом, то можно только верить в то, что Бог существует и все что ни делает -- тебе во благо. Тот, кто понимает это, не спорит в судьбой и подчиняется происходящему. Я полагаю, что верить в Бога -- это даже больше, чем верить Богу!
       -- А может быть, мы желаемое принимаем за действительность, и Бог лишь плод нашей фантазии?
       -- Пусть так. Но если от веры в то, что многие называют выдумкой, мне становится хорошо, и любовью я начинаю творить добрые дела, то фантазия таким образом превращается в реальность. Для меня важно лишь то, что без Господа мне одиноко, а с Ним уютно и тепло. Я люблю Его, а Он любит меня, и когда чувствую его присутствие, мне ничего не страшно. Почувствовать Господа можно, лишь когда любишь. Это реальность, где господствует любовь. Наверно, подлинно верующим можно назвать лишь того, кто постоянно находиться в общении с Господом, сверяя с ним каждый свой шаг, каждое произнесенное слово и даже каждую мысль, -- кто живет в присутствии Господа. Такой человек готов пойти на смерть ради доказательства истинности своей веры. Однако таких людей называют фанатиками, только потому и затем, чтобы дать место тем, кто считает себя верующим, а на деле является лицемером. Нет высшей ценности, чем любовь к Богу.
       -- Почему?
       -- Потому что любить Бога значит жить самым лучшим, что есть в тебе. Это обращение к Идеальному. Вся сила в вере, а душа в надежде, и нету больше в жизни ничего. Без Бога жить я не могу как прежде, ведь я уже всецело раб Его. Господь дал нам свободу воли, а потому не руководит нашей жизнью. Он только хочет, чтобы на земле было больше любви. А потому всему, что ее увеличивает, он содействует ко благу. Все мерзости жизни надо воспринимать как Божий Промысел, понять который нам не дано, но в который можно лишь верить. Путь к Богу лежит через отчаяние и уход от мирского. Отрицание есть лишь оборотная сторона потребности человека в вере в добрую и справедливую целесообразность, способную защитить его перед всевластием грядущего. Но если Бога нет, то остается хаос случайностей. Что же лучше -- вера в справедливую целесообразность или страх перед непредсказуемой случайностью? Отрицание Бога есть проявление ограниченности и слепоты.
       -- А не кажется ли тебе, что вера в Бога это самообман?
       -- Даже если вера есть результат самовнушения, то те добрые дела, которые творятся верой в любовь, стоят того, чтобы жить таким самообманом. Ведь, по большому счету, у нас нет ничего, кроме веры. Все зиждется на вере, а разворачивается вокруг любви. Вера сильнее знания, потому что открыта для любой новой информации, тогда как знание не приемлет не только веры, но и тех сведений, которые не согласуются с уже имеющимися фактами. Когда человек знает, он всегда сомневается, и потому не приложит таких сил, какие открываются в нем, когда он верит. Например, если человек не будет верить, что выздоровеет, он никогда не поправится. Знание расслабляет, допуская сомнения, тогда как вера мобилизует. Знание приносит печаль, вера утешает душу. Неверующему нужны аргументы, основанные на здравом смысле, тогда как верующий познает сердцем. По большому счету, верит лишь тот, кто знает. Потому что верить -- все равно что Знать! Однако нельзя требовать от людей веры. Человек требует доказательств и жаждет отрицания, а потому нужно дать ему возможность убедиться в истинности Божьего Закона прежде всего на собственном опыте. И дело вовсе не в ответственности перед Богом за свое поведение и не в посмертном воздаянии за добрые дела. Человек хочет вознаграждения в этой жизни. Именно вера в то, что творя добро для других, ты тем самым делаешь благо своей собственной душе, -- это и есть земное воздаяние за любовь. Для большинства же людей то, что они называют верой, есть всего лишь надежда. Вера -- это убежденность, надежда -- лишь предположение. Надежда ориентирует на помощь извне, тогда как вера мобилизует человека изнутри. Многие знают, что в мире все взаимосвязано, но Тайна мира заключена в том, как, каким образом все связано между собой. Вера есть единственный способ приобщения к Тайне, своего рода ключ, но не для расшифровки, а скорее к запуску механизма, цель и принцип действия которого нам неизвестен. В этом и состоит ЗАКОН ВЕРЫ, когда если не поверишь, то ничего не увидишь, не услышишь и не поймешь. Вера не есть бегство от реальности, а, скорее, способ вернуться к ней, увидев мир под другим углом зрения и осознав, что все взаимосвязано и случайностей не существует. Вера освещает жизнь радостью, тогда как безверие хуже слепоты.
       -- Во что же ты веришь?
       -- В Совершенство! Если мир действительно спасет красота, то Красота, понимаемая как Совершенство! А это и есть Бог! У Него нет имени -- он сущность всего, сущий, постоянное существование, осуществление. Важно лишь то, что Бог везде, и Он есть Любовь. На мой взгляд, суть изложенного в десяти заповедях есть не что иное как принцип любви, который позволяет быть счастливым несмотря ни на что. И соблюдать заповеди нужно не потому, что это хорошо, а потому, что единственно правильно. Ведь Закон Божий -- как закон всемирного тяготения, будет действовать независимо от нашего к нему отношения. Но если не веришь -- не поймешь. Истинно верующий тот, кто познал суть закономерностей и внешне случайную связь событий. Закон Божий -- это закон любви, потому что все мы любви желаем. И нарушая закон, мы вредим сами себе, поступая против Бога, убивая любовь в себе и в ближнем. Уверовать в Бога значит поверить в совершенство любви и добра, то есть в лучшее в человеке, в то, что он может быть еще лучше. Я верю в принцип любви, который позволяет почувствовать, понять и преобразиться, изменив свою жизнь. Дать человеку возможность поверить -- значит подарить ему шанс понять и стать лучше. Однако не знание, но вера изменяет людей и мир. То, что происходит с людьми, когда они верят, может показаться чудом. Но чудом мы чаще всего называем то, что совершается наперекор нашему неверию. При этом всех интересует, как именно происходят чудеса. Когда я бесконечно верю во что-то, у меня возникает ощущение, будто я весь концентрируюсь в своем желании, словно превращаюсь в луч. Вера -- это психическое состояние. И мне кажется, что если бы мы смогли верить, как Христос, то приобрели бы такую энергию, которая и в самом деле помогла бы нам сдвинуть горы. Секрет этого чуда прост. Мысль -- это особая форма материи, и она обладает энергией, положительной или отрицательной, в зависимости от того, как ее используешь. Думай плохо -- и будет плохо, думай хорошо -- и будет хорошо. На что ты настроен, то и воспринимаешь. Если настроен на любовь, в ответ получаешь любовь, если на ненависть, получаешь ненависть. Это подобно зеркальному отражению. Поэтому каждый получает по вере его.
       Все излучает подобно солнцу. И каждый человек излучает свои мысли. Ты или излучаешь любовь, или ненависть. Сила, она во всем. Вопрос лишь в том, на что ее направляешь. Если на зло, она станет силой зла, если на добро -- доброй силой. Таким образом, мы ответственны не только за свои поступки и слова, но и за свои мысли. Даже умирая, человек продолжает излучать своими останками! Чудотворные иконы, могилы великомучеников и даже их вещи, а также места, где когда-то жили святые, могут прибавить ощущения благости. Освятить и означает зарядить положительными частицами. Все болезни, как известно, проникают в человека из-за разрушения его биоэнергетической защиты. Проявления любви и заботы помогают больному выздороветь, укрепляя его биополе и тем самым делая менее подверженным воздействию отрицательных частиц, которые постоянно вертятся вокруг нас. Чем наполнен наш мир? Он наполнен вибрациями, которые в каждом из нас резонируют. Вибрации добра наполняют сердце любовью, а вибрации зла -- ненавистью. Резонируя добру, ты усиливаешь эту вибрацию, и люди, находящиеся рядом с тобой, ощущают это, испытывая желание творить добро. Если отвечаешь на зло злом, то своими отрицательными эмоциями делаешь вибрации зла сильнее. Попав под их воздействие, каждый ощущает неприятные переживания. В то время как хорошие эмоции оздоровляют, плохие убивают. Причем ненависть разрушает не только человека.
       Миром управляют вибрации. И если сможешь настроиться, то почувствуешь, что все живое, потому что все вибрирует. Даже камни. Не говоря уже о деревьях. Когда я беру в руки старые вещи, то словно вспоминаю то, что было у них с прежним владельцем. Колокол, как известно, самый хороший резонатор. И потому не случайно, что звон колоколов убивает микробы. Теперь уже все это знают. Но лишь тот, кто верил в благотворный звон колоколов, тот использовал их чудотворное воздействие. Интересно, что известное распределение математика Гаусса тоже напоминает колокол! Все это говорит о том, что законы гармонии едины, и они присутствуют везде, кто бы их не открывал -- физики, художники, архитекторы, музыканты или математики. Я даже полагаю, что поэт может сделать не меньше, чем физик-теоретик в раскрытии тайн мироздания.
       -- А в Бога ты веришь?
       -- Я верю в присутствие силы, которая контролирует все и каждого на земле. И неважно, как ее называют. Важно лишь то, что у этой силы есть своя программа, для всех и для каждого. Но этот замысел для нас Тайна, о которой мы можем и должны только догадываться. Я убежден: Замысел совершенен, и он будет осуществлен в каждом из нас до своего полного завершения. Но только в том случае, если мы соблюдаем Закон.
       -- Что же с нами будет?
       -- Вряд ли кто знает. Так же как никто не ведает, что будет через час. Да и нужно ли знать? Ведь зная свой срок, мы, наверно, вели бы совершенно иную жизнь. В жизни так много времени и возможностей для обращения к вечному, но люди живут суетным, тем самым превращая свою жизнь в тлен. Каждое мгновение нас подстерегает смерть, и значит, отношение к жизни должно быть таким, словно это наша последняя минута. Но понять это дано лишь тем, кто пережил нечто подобное смерти. Пойми мы, что за гранью смерти жизнь не кончается и что мы приходим на землю, чтобы научиться жить в Вечности, насколько иначе каждый из нас складывал бы мгновения своей жизни. Но если ты мне не веришь, то попробуй и убедись, так ли это на самом деле.
       -- Что же ты предлагаешь?
       -- Начни любить все вокруг. Тогда, быть может, тебе откроется нечто, и ты поймешь, чего никогда не понимал, если не любил. Любовь существует только в действии, как и Бог присутствует в своем живом непосредственном воплощении. Блаженство мира, правды и любви -- вот что есть Бог в нас! Абсолютное большинство людей идет от жизни к Богу, а не наоборот. Но путь к Господу лежит через воспоминание о грядущем! Дело не в личности, а в божественном принципе, позволяющем пребывать в блаженном состоянии любви. Абсолютно неважно, как выглядели Иисус, Будда, Магомет или Кришна. Важно лишь то, что они примером беззаветной любви указали другим путь, избрав свой крест и пронеся его до конца. А крест этот, пришедший из вечности, олицетворяет тяжесть наполненной страданиями нашей земной жизни. Но чего стоит наша жизнь, если в ней не за что умереть!
       Я лично за все, что помогает и способствует человеку любить и творить добро, -- будь то крестик на шее или иконы. Но против всего, что служит лишь внешним прикрытием творимого зла и лицемерным оправданием нелюбви. Гадалки, талисманы только отвлекают от духа в себе. Когда я общался с представителями различных церквей, то очень быстро убеждался, что их интересует не Истина, а своя вера. Те же, для кого вера становится средством материально обеспечить свою жизнь, они и вовсе могли назвать черное белым, если это соответствовало их интересам. Меня же интересует только Истина. А она постоянно развивается, и всякие попытки распять ее, живую, в интересах какого-то одного учения, превращают Истину в мертвую догму. Всякое учение есть результат долгих наблюдений и поиска закономерностей. И всякий честный исследователь знает, что принятие в качестве неоспоримой догмы пусть даже самого очевидного научного факта перекрывает движение вперед. Ученый лишь устанавливает наличие выявленной закономерности. Мудрый же тем и отличается от своей противоположности, что знает: даже самый явный факт -- лишь частичка истины, и дальнейшее познание возможно лишь через отрицание очевидного. Ошибка тоже может стать открытием!
       -- А ты придерживаешься какого-либо учения?
       -- Стать сторонником какого-либо одного учения означает раз и навсегда отказаться от Истины, которая существует в постоянном изменении. Остановиться на чем-то одном значит спрятаться от Истины. Кто же не прячется за видимой очевидностью какой-либо теории, лишь тот открыт для познания. Это к вопросу о том, почему я не смог присоединиться ни к одной церкви. Мой дух просто не умещается в прокрустово ложе какой-либо одной религии. Ведь Господь живет в душах наших! Я лично не против церкви как сообщества верующих людей, но против церковников, превративших распятие в украшение, а веру в промысел. В храмах обряды заменили любовь практическую, а жертвоприношения подменили самоотверженность любви. Да что говорить, Христа распятого продают!
       -- А ты-то сам как относишься к Иисусу Христу?
       -- Я почитаю Иисуса за человека, но отношусь к нему как к Богу. Дух божий воплотился в Иисуса, чтобы показать пример того, как можно стать равным Богу по духовному совершенству.
       -- Ты веришь в то, что Иисус Христос был Богом?
       -- Мне кажется, не столь важно, кем он был. Это спор о словах, поскольку мы не знаем, что есть Бог. Важно не то, кем, но каким он был! А то ведь, споря о том, был ли Иисус из Назарета Богом и что такое Бог, мы уходим от главного. А главное состоит в том, не кто он, но какой он, этот Иисус. Люди воспринимали Бога как всемогущую, но отдаленную силу, связывая с ней все надежды на улучшение. Они относились к ней с почитанием, практически ничего не требуя от себя, разве что формально соблюдая заповеди. Люди не понимали или не хотели понимать, что все возможности улучшения заключены в них самих. В каком доступном для людей облике мог явиться Бог, чтобы донести свое слово? Только воплотившись в сына человеческого. И Бог стал человеком. Бог сошел на землю, чтобы не столько проповедями, сколько делами показать пример божественной жизни. Он не желал демонстрировать чудеса, тем самым возвеличивая себя над простыми людьми. Иисус Христос хотел, чтобы люди верили, а не были ослеплены знамениями, поскольку понимал, что убеждения могут меняться, а вот вера остается непоколебимой.
       -- Но Иисус называл себя сыном Бога?
       -- Весь вопрос -- что он подразумевал под этим. Ведь можно считать отцом того, кто тебя вовсе не родил, но усыновил и воспитал. Но почему-то, говоря об Иисусе Христе, чаще называют его Богом, нежели видят в нем человека. Я же хочу более увидеть не в человеке Бога, но в Боге человека. Это по телу Иисус был как все люди, а по духовному совершенству богоподобен. И мне кажется, что божественное в Иисусе -- вовсе не совершаемые им чудеса, а то, что позволило ему жить в сердцах людей две тысячи лет. Много путей духовного совершенствования, но маяк один -- БОГ! Каждый идет своим путем, а наиболее приблизившиеся к Совершенству становятся божьими сынами.
       -- Так Иисус был сыном Божиим начиная с непорочного зачатия, или же стал Богом?
       -- Не мы выбираем себе родителей. Ведь если непорочное зачатие это искусственное оплодотворение, то слова "я и отец одно" это, по сути, клонирование. Когда же Иисус из Назарета достиг такого уровня, что удостоился быть избранным Божиим, Дух Святой снизошел на него и Иисус стал Христом.
       -- А как же пророчества, предсказавшие задолго до наступления новой эры рождение, жизнь и смерть Иисуса?
       -- Нам долгое время кажется, что мы управляем своей судьбой, тогда как все предопределено.
       -- Но тогда зачем же...
       -- Вот потому Предопределение и должно оставаться тайной. Чтобы мы чувствовали себя свободными. Высшая свобода как раз в том и состоит, чтобы выбрать, что тебе предназначено, а не бороться с этим, искушая судьбу. Предопределение не укладывается в рамки нашей жизни, и потому для нас непостижимо. Его невозможно знать, можно только чувствовать. Да и как можно Истину произнести? Она есть Дух. Но мы не понимаем, что такое Дух, а потому спорим, запутавшись в значениях слов. Конечно, можно считать Иисуса Христа инопланетянином; тогда все просто -- он не такой как все, а значит, и мы не в силах уподобиться ему, он Высший, а мы всего лишь люди.
       -- Но ведь он совершал чудеса исцеления.
       -- Разве сегодняшние целители не могут сделать что-то подобное из того, что творил Иисус? То, что мы сегодня узнаем о возможностях человеческого организма, было известно в далекой древности, но не всем, а лишь избранным, тем, кто не использовал эти знания во зло. Известно было и наличие ауры у людей, имеющих сильное биополе, и факты исцеления, и даже воскрешения. Я уверен, что Иисус Христос был посвященным и владел этими секретами, а своими свершениями, которые тогдашние люди воспринимали как чудо, хотел показать, на что способен человек, если он стремится к добру и творит любовь. Даже сегодняшние факты исцеления, совершаемые народными целителями, многие люди оценивают как чудо, как нечто сверхъестественное, приписывая экстрасенсам качества пророка. Но подлинно великие те, чей дух спустя тысячелетия помогает живущим сегодня. Это люди, вобравшие в себя всю мировую боль. Иисус желал отдать свое сердце людям, а оно оказалось им не нужно, и Христа распяли.
       -- Но ведь Иисус воскрес!
       -- Наверно. Однако это только лишний раз доказывает, как мало мы знаем о жизни. Я против сверхъестественных объяснений биографии Иисуса Христа. Сверхъестественное -- это лишь необъясненное естественное. Наш видимый осязаемый мир еще не вся реальность, которая нас окружает. То, что доступно нашим органам чувств, -- жалкие три измерения -- лишь подчеркивает, что мы живем в тесном соприкосновении с другими реальностями, в которых четыре и более измерений, и что рядом с нами сосуществуют миры, дверь в которые открыта не для всех. Может быть, только смерть единственный доступный для большинства канал, который, однако, не имеет выхода. Мир -- это каждый конкретный человек. И мир -- это множество конкретных людей. Только обратившись к множеству через конкретного человека и подав пример бесстрашной любви на кресте, можно доказать, что счастье одного человека дороже всех сокровищ мира. Если Бог и воплотился в человека, то лишь для того, чтобы показать свою близость людям, а главное, наличие возможностей у каждого стать богоподобным. Для того Бог и пришел в мир, воплотившись в сына плотника, рожденного от простой женщины, чтобы спасение свое люди увидели не во всемогущем царе, а в нелицемерной любви, поскольку никакое насильственное вмешательство и воспитательное воздействие со стороны не поможет. Люди могут только сами спасти себя, и тем изменить мир к лучшему.
       -- Но почему ничего не меняется?
       -- Да потому что мы все те же, только кочуем по временам и эпохам. Ни условия быта, ни характер исторической эпохи, ни экономический или политический строй не меняют нас по существу. Мы все те же, что были и две, и три, и пять тысяч лет назад. Времена меняются, а мы остаемся неизменными. Наша цивилизация, подталкиваемая машинами, катится в пропасть. Потому что у цивилизации выгоды есть лишь одно будущее -- самоуничтожение. Единственное спасение состоит в том, чтобы научиться любить несмотря ни на что и жертвовать собой. Это и есть дорога в будущее -- в Тот или Иной мир. Иисус Христос, на мой взгляд, и призван был показать примером своего самопожертвования путь к Отцу, ведущий через соблюдение заповедей и реализацию закона любви. Если бы Иисус показал знамение, которого от него требовали, то тем самым перечеркнул бы главную цель своей жизни -- приблизить Бога к человеку. Самым элементарным чудом он еще более увеличил бы разрыв, вызывая поклонение, а не уподобление.
       -- Но ведь то, как вел себя Иисус, это был по сути мятеж против власти римлян, самоубийственный для народа Израиля.
       -- Иисус хотя и выступал против первосвященников, но не ради собственной власти. Это Варавва боролся с властью за власть.
       -- Тогда почему Христос молчал?
       -- Потому что цена любого пророчества -- смерть! Он знал, что смерти нет и что все возвращается, но этого все равно бы никто не понял. Пилат поверил Иисусу, потому что нуждался в вере, однако не смог пожертвовать креслом прокуратора -- и в этом его трагедия. Я всегда сочувствовал Пилату.
       -- Но почему Иисус не открыл Истину прокуратору?
       -- Потому что знал -- ничего изменить невозможно. Люди могут и не подозревать, какие роли они исполняют, неосознанно реализуя давно известный сценарий. Подлинно свободен лишь тот, кто знает свой срок. Иисус Христос вел себя, как знающий. Он понимал, на что шел. И разве мог он не пойти в Иерусалим, где его ждали люди и где его ждал крест?
       -- Но почему любовь и восторг, с которым встречали Иисуса при въезде в Иерусалим, обратились в ненависть? Почему люди выбрали Варавву?
       -- Они не Варавву выбрали, они отказались от Христа.
       -- Но почему? Ведь встречали его с ликованием?
       -- Возможно, кто-то ждал от своей любви к мессии определенной выгоды и обманулся в ожиданиях. Возможно также, что кто-то любил Иисуса, но не нашел у него расположения именно к себе, и невостребованная любовь обратилась в ненависть. Быть может, кто-то хотел, чтобы Христос любил только его, а Иисус любил всех. А может быть, кто-то из встречающих Спасителя при въезде в Иерусалим полагал, что действительно любит Христа, но когда Иисус изобличил лицемеров, разочаровался в своем кумире. Иисус любил божественной любовью, а люди хотели любви для себя!
       -- Почему же они избавились от Христа?
       -- Он разоблачил людской самообман. За это его возненавидели. К тому же, Иисус не оправдал возлагаемых на него надежд. Мессианские ожидания народа Израиля были связаны с царем-освободителем, спасителем от власти римлян, а Иисус был совсем другой. Да, он был освободитель, но спасал не от чужих, а от самих себя. И когда Иисус понял, что неизбежно случится, если он будет верен себе и не станет приспосабливаться, а продолжит изобличать лицемерие людей, говоря правду о том, какие они есть в действительности, -- он решил до конца сыграть уготованную ему роль. Иисус не стал убегать от судьбы и начал готовиться к неминуемой смерти. Христос -- это безнадежная попытка наставить людей на путь истинный. А перед Отцом это искупление их грехов. Что бы ты почувствовал, как бы отнесся к человеку, который спас тебя от совершенных тобою ошибок, стоивших страдания другим, и пожертвовал ради тебя собственной жизнью? Иисус хотел своей жизнью доказать доступность и посильность человеку того счастья, которое сокрыто в любви. Зная, что Богу будут не столько следовать, сколько поклоняться, Иисус пытался показать пример нелицемерного исполнения заповедей, всей своей жизнью доказывая, что у людей достаточно возможностей приблизиться к Богу. Не в том богоподобие Иисуса, что он творил чудеса, а в том, что он не совершал греха и согласился умереть за других, хотя мог этого и не делать. Христос показал пример соблюдения заповедей, указав тем самым путь к Богу через божественную жизнь на земле. Если бы он показывал знамения, то выступил бы против своей задачи -- доказать возможность человека в его физическом теле стать подобным Богу.
       -- Но почему при жизни с такими людьми борются, а после смерти возвеличивают?
       -- Потому что они нужны миру. Они спасают мир, подавая грядущим поколениям пример праведной жизни, тем самым уберегая от лжи, зла и беззакония. Даже если бы не было Евангелия и всех этих записанных слов, которые Иисус Христос, возможно, и не говорил вовсе, одно то, что он взял на себя чужие грехи и пошел на смерть из-за любви, а главное, простил своих мучителей, -- это ничем и никогда не может быть искажено. Христос знал, что все сказанное им само по себе ничего не значит и не слова его, но дела будут свидетельствовать о нем. И действительно, чего бы стоили призывы любить ближнего своего и благословлять врагов своих, если бы Иисус сам не подал пример и не умер на кресте за свои убеждения? Лично я верю в универсальный рецепт человеческого счастья, секрет которого раскрыл Иисус, указав в любви путь спасения от зла, ненависти и суеты, убивающих нас.
       -- Почему же многие люди не верят в Христа?
       -- Поверить в Христа значит уподобиться его жизни. А признать правоту Иисуса, все равно что признать собственную неправоту. Люди соглашаются с Иисусом человеком, но не идут за Христом Спасителем. Строить храмы и служить обедни легче, чем любить несмотря ни на что. Иисус видел, как люди научились лицемерить, формально соблюдая Закон. Какой пример он мог подать? Единственное, к чему невозможно приспособиться, -- это смерть за любовь. Но и к этому приспособились! Повесив на грудь крест с распятым Иисусом, люди полагают, что таким образом они уподобились Христу. Причащаются и тут же грешат. Украсили стены распятиями только для того, чтобы поклоняться, но отнюдь не следовать примеру Иисуса. Сделали его недоступным по величию, чтобы оправдать собственное бездействие и нелюбовь. Ведь путь добродетели рано или поздно приводит к распятию.
       -- Так стоит ли призывать к тому, что людям свершить не по силам?
       -- Христос -- это Путь, Истина и Жизнь. Помочь найти путь в любви и правде к Истине -- вот задача, достойная последователей Иисуса. Кто идет путем Христа, в том Бог. Этот человек живет как посланник, не боясь смерти, потому что Знает, что есть Истина, и ради нее готов пойти на смерть.
       -- А ты смог бы умереть за веру в Иисуса Христа?
       -- Сораспятия не избежать!
       -- Но неужели любовь всегда требует жертвы?
       -- Если ты жертвуешь, то это уже не любовь, а жертва. Кто любит, тому все в радость, даже смерть. Мы жить должны без промедленья и не бояться ничего, ведь наша жизнь одно мгновенье, так полно проживем его. И в этой радости бескрайней, что Богом нам была дана, не станем мы рабом желаний, чем искушает Сатана. Понять свое предназначенье и постараться жить в любви, сполна найти в ней упоенье и смысл дней в том обрести. Найдешь навряд ли в мире этом блаженство истинной любви. Любить ты хочешь лишь с ответом, а без ответа ты смоги. И не ищи ты идеала, его ведь нет, так не ропщи, -- нет в женщинах того начала, что очень сильно жаждешь ты. Живи один и будь доволен, что жив еще хоть на Земле, люби других и будь свободен от всех для Бога лишь в себе.
       -- Это твое?
       -- И твое не мое, и мое не мое.
       -- Как же это у тебя выходит говорить стихами?
       -- Это не стихи, а мыслеформы. Если удается первыми строками сформулировать вопрос, то потом лишь записываю ответ. Таков мой метод познания и общения с Господом. Слова -- это формы образов, и потому они не подыскиваются, а приходят вместе с образами, являясь лишь средством выражения. Истинное творчество -- это изложение, потому что не от себя. Настоящие стихи не сочиняются, а записываются. Когда сам хочу что-то сочинить, ничего не получается, когда же пытаюсь настроиться и почувствовать, то строфы рождаются сами собой. Причем иногда в такой законченной форме, что я просто поражаюсь. Отчего и почему это происходит, не понимаю. Для меня это такое же откровение, как и для других. Но безусловно -- творчество богодухновенно. Это процесс приема божественного откровения -- Спасение, которое посылает Господь вдохновением. Но вдохновение дается лишь тому, кто его достоин, причем вовсе не для того, чтобы на этом зарабатывали деньги. Вдохновение -- это награда за веру и помощь Господа тем, кто в ней нуждается. Не деньги творят совершенство, но всякое совершенное творение бесценно. Идеи создают вещи, а не наоборот. Творчество -- это всегда выражение смысла, проявление духовной жизни, мука и счастье одновременно. Творчество всегда осуществляется наперекор неблагоприятным условиям. И если для духовной жизни требуются материальные средства, то это не есть духовная жизнь. Духовная жизнь самодостаточна и находится, если так можно выразиться, на самообеспечении. Вся наша жизнь -- творчество; мы сами делаем себя счастливыми и несчастными.
       -- Ты так много говоришь интересного. Почему бы тебе не написать роман?
       -- Вся моя жизнь роман. Да и кому нужны книги? Людям нужна любовь!
       -- Ты бы мог стать писателем.
       -- Я не понимаю, как можно быть всего лишь писателем. Это все равно что быть любителем музыки. Писатель не профессия, а призвание и служение. Возможно, даже долг! Настоящий писатель -- это Пророк, потому как его совестью Бог судит происходящее.
       -- Ты бы мог прославиться.
       -- Кому нужна моя слава? Всем нужна любовь. Высшая награда -- это получаемое в процессе творчества наслаждение. Сотня проповедей о Христе стоит одного доброго дела. Слава -- это от человеков, ее можно купить, она как блеск от света прожекторов; тогда как лишь при вечном мерцании звезд обнаруживается истинная ценность сотворенного. Когда признанья нет, поэт, увы, свободен, когда известен -- раб пустой толпы. Он лишь тогда ей на потребу годен, когда творит за деньги, без любви. Лишь без наград, без всякого признанья, вдали от липкой жизни суеты творит он для себя, как в покаянье. Он Дара раб, а не людской молвы!
       -- Но ведь кому-то могут оказаться полезны твои стихи.
       -- Стихи забудут, рукопись сгорит.
       -- Быть может, вспомнят добрыми словами?
       -- Не памяти нам нужен монолит, а то, с какими мы умрем сердцами! Когда никто не ждет от нас шедевра, тогда лишь мы способны на шедевр. Для творчества свобода непременна, а неизвестность дарит мне маневр. Стихи -- это музыка слов, а роман -- как симфония, -- главное здесь не цель, а процесс сопереживания, когда если не почувствуешь, то ничего и не поймешь. При этом всякая книга -- плод страданий и раздумий автора, и она должна иметь для читателя ценность практическую. Поэтому писать нужно и можно лишь то, что самолично пережил и выстрадал. Причем если не уверен, что твои произведения будут читать через сто лет, не стоит и бумагу марать. Можно опубликовать тома, а на слуху останутся только строчки. Так что справедливо, когда настоящий талант оценивается после смерти. Купить посмертную славу невозможно. Только Вечность дает истинную оценку. Талант писателя и состоит в умении разглядеть в случайном закономерное, выделить в суетном неизменное, чтобы перевести временное в вечное.
       -- Но ведь книги это и средство общения.
       -- В книгах люди прежде всего стремятся найти сочувствие своей боли. Подлинное общение -- всегда сопереживание, а потому бессловесно. Слова не могут выразить всего, что мы чувствуем. Когда человек обращается к другому, он хочет не столько объясниться, сколько облегчить свою душу. Напишешь что-нибудь для себя, для души, а критики набросятся, как мухи навозные, разберут по косточкам, так что и себя не узнаешь, и не рад будешь, что написал. Слова мало что скажут. Лучше просто любить.
       -- Но нельзя же не общаться.
       -- Почему же? Это не чувствовать невозможно. Да и какой толк в словах, если ими невозможно выразить чувство.
       -- Но ведь в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
       -- Да, Бог создал жизнь первоначальными вибрациями определенной частоты, соответствующие уровню материального мира, и в этом смысле слово -- уже поступок. Однако никакое слово не может вместить всю жизнь, и даже ее частичку. На полке может остаться лежать книга, но не обращение, к жизни зовущее и открывающее радость бытия.
       -- Но ведь Иисус есть Слово. Так, во всяком случае, в Библии написано.
       -- Библия -- прежде всего исторический документ, написанный людьми определенной веры и национальности, к тому же ограниченными словами. Все рассказывали примерно об одном, правдиво, но каждый со своей точки зрения в меру своего понимания. И даже если сложить все увиденное авторами священного писания, вряд ли можно будет различить Истину. Трудно, или почти невозможно нарисовать в воображении то или иное историческое действие, которое сам описывающей не видел, а лишь слышал по рассказам очевидцев. Все равно получится нечто отличное от реальности. Нужно увидеть и пережить самому. Слова это всего лишь застывшие слепки пережитого, и они не могут отразить живого, постоянно меняющегося состояния Истины.
       Я все более убеждаюсь, что мои ощущения гораздо богаче и полнее, чем слова. А с точки зрения возможностей познавать мир, они просто несопоставимы. Чувствовать важнее, чем понимать! Чувства нас никогда не обманывают. Мы можем лишь неправильно их интерпретировать. Интуиция гораздо лучший способ проникнуть в суть вещей, нежели описывающее словами скольжение по внешней стороне объекта! Да и что такое интуиция как не голос твоего ангела-хранителя? Человеческий язык так скуден, что вряд ли может описать даже половину увиденного, а тем более пережитого. Когда надо что-то объяснять, значит, понимание отсутствует. Слова только мешают понять друг друга. Да и нужны ли они? Вместо того чтобы почувствовать, люди стремятся выслушать. Мы потому и не понимаем друг друга, что не умеем или не хотим сопереживать. Людям нужны не слова, но дела. Мудрецы, предпочитающие молчать, это прекрасно понимают. Дело не в слове, но слово в деле. Людьми движут не чужие призывы, а собственные чувства. Только вызвав глубоко личные переживания, чужие слова могут произвести переворот в сознании и поступках человека. Книги -- скорее жест отчаяния, чем желание чему-то научить других. Человек учится сам. Истина живет не в словах, но в делах, потому что Истина -- это живое, постоянно меняющееся состояние. Согласись, говорить о любви и любить -- два совершенно различных переживания. Иисус сам ничего не записывал и не просил никого записывать, поскольку понимал, что слова могут исказить самые прекрасные побуждения, извратить все что угодно. Он понимал: Истина сокрыта не в словах, и потому говорил притчами. Все, что он принес людям, -- это единственная заповедь: "возлюби ближнего, как самого себя", а остальные свершения составляли реальную помощь убогим и больным. Не в притчах, а в смерти на кресте и в прощении своих мучителей главное дело Его жизни. Даже самые правильные слова не произведут того эффекта, какой вызовет вид страданий и запах крови.
       Только в молчании можно ощутить, насколько объемны и содержательны мысли. Чем больше я молчу, тем меньше ощущаю потребность говорить. А когда говорю, то всегда испытываю разочарование от скудости слов, от их неспособности выразить всю глубину и противоречивость моих переживаний. Лучше молчать. Да, лучше молчать, чем говорить, и не иметь, чем иметь. Когда приходится говорить, я редко бываю доволен собой, настолько несопоставимы по выразительности произносимые слова и мысленные образы. Правда, иногда, сам поражаюсь невероятным откровениям, которые произношу. Они возникают совершенно без каких-либо мыслительных усилий с моей стороны. Такое впечатление, словно кто-то гораздо более мудрый говорит вместо меня, а я только открываю рот. Когда я молчу, то слышу голос, звучащий, уверен, в каждом человеке. Голос этот напоминает о том, ради чего мы посланы в эту жизнь. Кто прислушивается, тот постепенно распознает этот голос среди многих других, начинает доверять ему и следовать его наставлениям. Когда я шел в указываемом направлении, то испытывал радостное чувство свободы и покоя, и все, что советовал голос, было для меня самым правильным и естественным. Причем всегда возникало ощущение, словно я иду в потоке света, испытывая при этом сладостное ощущение блаженства, и только чувство радости подсказывает, не сбился ли я с пути. Этот голос помогал мне найти свой путь среди множества соблазнов и искушений. Кто не прислушивается к зову, идущему из глубин души, тот постепенно перестает его слышать, начиная жить методом проб и ошибок. Многие даже стараются убить в себе этот голос, предостерегающий о грозящих опасностях и напоминающий о земном предназначении. Человек сам наказывает себя, не слушая призыва, который звучит в каждом из нас. Конечно, можно заглушить его водкой, наркотиками или суетой, что многие и делают. Мне жаль таких людей. Они сами отказываются от своего счастья.
       Я и сам долгое время жил, не замечая того, что творится внутри меня, а вернее, не желая этого замечать. Но однажды мой дух восстал, сказав: "опомнись, подумай, как же ты живешь. Ты жил, как спал, теперь припомни, зачем ты жил, куда идешь. Тебе твой путь сейчас не виден, но Бога взор в глазах твоих. В своей душе Его услышишь, когда на небо ты воззришь. Там ждут тебя, но не сегодня; сегодня жить ты обречен. Здесь должен ты душой из тела восстать, ведь не случайно же рожден. Жизнь даровал тебе Он не напрасно, ты должен волю выполнить Его -- своей судьбой природы не нарушив, в себе восставить Божье естество. Тебя Он никогда не покидает, не одинок ты только вместе с Ним. Когда же вдруг терпенья не хватает, незримо всем тебе Он помогает, прося лишь об одном -- "поговорим". Он видит в каждом сына своего, хотя не каждый верит в Его слово. Лишь тот в себе откроет Божье око, любовью кто наполнит землю всю".
       Я убежден: рядом с нами существует целый мир, который мы пока не видим и не слышим, поскольку он не различим нашими органами чувств и не фиксируется современными приборами. Как когда-то никто не подозревал о существовании электромагнитных излучений, так и сейчас невозможно доказать существование другого измерения. А все потому, что у нас нет такого приемника, включив который можно было бы услышать, как вокруг живут другие миры. С этими мирами можно общаться и даже входить в контакт. Для меня очевидно, что все наше тело -- антенна, а мозг -- приемник-передатчик, позволяющий не только телепатически взаимодействовать с людьми, но и с Космосом. Когда апостол Павел сказал "Христос в вас", быть может, он имел в виду эту заключенную в нас способность общаться с Богом. Чтобы настроиться на прием, нужно молчать, отключившись от всего и сосредоточившись только на своих ощущениях. А иногда, как, например, сейчас, в разговоре я чувствую себя ретранслятором чьих-то мыслей. Когда смотрю на звезды или на тлеющие угли угасающего костра, это более чем что-либо помогает мне сосредоточиться, и я весь превращаюсь в чувства. Господь общается со мной посредством моих чувств. Это самый совершенный способ управления людьми. Информирование через пророков -- средство малоэффективное, потому что человек может знать, но ничего не делать. Гораздо эффективнее чувство страха или любви. Они как ничто побуждают к действию. Но владение приемником-передатчиком не самоцель. Для того чтобы вступить в контакт, нужно уметь им пользоваться.
       -- Но как?
       -- Нужно научиться молиться. Ведь молитва -- это не просто слова, а твой сигнал в космос. Потому и нельзя произносить имя Господа всуе. Чем чаще повторяешь молитву и чем искреннее твои слова, тем больше вероятность быть услышанным, поскольку чистота наших мыслей соответствует определенной частоте, необходимой для контакта с другим измерением -- невидимым для нас миром иных вибраций. Сила посылаемого нами сигнала определяется искренностью нашего обращения. Но ответ приходит лишь тем, кто жаждет услышать и кому это нужно не для себя. Именно состояние любви помогает добиться чистоты мыслей, позволяя настроиться на частоту контакта. Мантры, духовное пение, возгласы "ОМ", "ХУ", "АУМ" -- все это настройка для общения с Богом. Если же нет любви в душе твоей, то Господь не услышит тебя. Таким образом, соблюдение заповеди любви к ближнему представляет по сути условие вхождения в контакт. Этот принцип заложен в нас как некая программа. Однако не каждый следует ему, а потому не всякий может обрести знание, необходимое для того, чтобы выполнить предначертанное. Только тому, кто следует божественной заповеди и может настроиться на частоту приема-передачи, дается Знание. Доказать факт контакта невозможно, можно лишь поделиться опытом настройки, что и пытался сделать Иисус. Мне кажется, словами "Я есть Путь, Истина и Жизнь, и Никто не приходит к Богу помимо меня" он хотел сказать, что, только следуя его примеру, можно добиться такого состояния, которое позволяет войти в контакт с Богом. Тем самым он указал единственный путь к жизни вечной. Пример его жизни и есть указанный им Путь. Всех, кто стремился уподобиться Христу, отличало следующее: Независимость духа, Стремление к Истине, Чистота, Бесстрашие и Вера.
       Да, Иисус родился человеком, но стал Христом, олицетворив собой божественный принцип, благодаря которому только и можно воскреснуть. Публичная смерть на кресте была необходимым доказательством, что принцип этот действует, а воскресение явилось подтверждением истинности всех сказанных Иисусом слов. Спасти людей можно было, открыв им Знание о Высшем, о Смерти и об Истине как о грядущем. Но поверить в это мог только тот, кто последовал примеру Иисуса Христа. Но не всем, для того чтобы поверить, нужно выбирать смерть. Ведь мы приходим в этот мир не для того, чтобы умирать.
       -- А для чего же?
       -- Чтобы выполнить каждый свою миссию. Только поверившие в слова Иисуса Христа, смогут пойти указанным им путем. Только так, а не иначе, они смогут, очистившись от страстей, начать любить. Но просветление не самоцель. Не все, кто молятся и хотят быть услышанными, удостаиваются Знания, а тем более Миссии. Она дается лишь тому, кто выработал в себе умение войти в контакт с Высшим, тем самым доказав, что он достиг той степени нравственной чистоты и зрелости, которая гарантирует правильное использование получаемого Знания; и то лишь после длительной проверки. Ведь если Истина есть знание будущего, то уметь предсказать грядущее, значит обладать невероятной силой. Но знание дается не в качестве награды, а как дар для достижения определенной цели, причем каждому ровно столько, сколько необходимо для выполнения конкретной миссии. И эти строго индивидуальные назначения соответствуют общему Замыслу Творца. Лишь тот Знает, кто получил Знание непосредственно от Господа. И потому этим людям не требуется доказательств. Но и сами они доказать ничего не могут. Они лишь убеждены, что Бог их не оставит. Все могли сомневаться, кроме Него, потому что Он не просто верил, как другие, Он Знал! Иисус Знал, что Дух вечен! Иисус указал на божественный принцип любви, с помощью которого только и можно войти в Царство Небесное, то есть в контакт с Высшим, чтобы найти свой путь в мир иной. Знание открывается как источник в себе самом, причем без посторонней помощи. Учителей здесь быть не может. Невозможно научить любить, как невозможно научить верить! Невозможно научить настраиваться на контакт, если помыслы нечисты. Это глубоко личный опыт, который не передается. Это твой путь исканий, сомнений и страданий, а по сути -- тебе определенная судьба. Потому научиться любить и понять, что есть Истина, каждый должен сам, поскольку тебе самому без посторонней помощи предстоит выйти на контакт и выполнить порученную миссию. Право на миссию ты докажешь личной способностью познать, воплотить и исполнить. Те, кто удостаиваются Знания, становятся пророками, удостоенные Миссии -- Спасителями.
       -- А какая миссия у тебя?
       -- Пока еще не знаю! Но очень хочу узнать. Я лишь вырабатываю в себе способность выходить на контакт, то есть добиваюсь чистоты помыслов. Каждый сам доказывает право стать достойным Знания! Если есть твердая и решительная готовность принять к исполнению свою миссию на земле, все остальное приложится. Высший акт свободы -- это стремление познать, чтобы исполнить свою судьбу, то есть лишиться выбора, всецело подчинившись Богу. Христос получил Знание, что мир обречен и будет уничтожен. Но он так любил людей, что добился Миссии Спасителя, искупив все грехи мира и подарив людям универсальный принцип спасения для каждого. Иисус дал людям возможность обрести Новую Жизнь через реализацию единственной заповеди.
       -- Откуда ты все это знаешь?
       -- Я не знаю, я чувствую. Эти мысли появляются как бы сами собой, хотя в данный момент я об этом не думал, словно кто-то говорит со мной, а я лишь улавливаю слова, обращенные ко мне. Знание весьма ограничено нашим опытом, представлениями и словарным запасом. Чувство же свободно, если мы сами его не сковываем. Знать судьбу невозможно, ее можно лишь почувствовать. Но оглядываясь назад, я убеждаюсь, насколько все неслучайно. Несмотря на свободу выбора, я всегда поступал определенным образом, поскольку не мог поступить по-другому, ведь иначе это был бы уже не я. Быть может, судьба и состоит в неспособности отказаться от своей натуры. Чем более я освобождаюсь от всего сковывающего меня, тем более чувствую как несвободен в своих поступках и даже мыслях. Словно кто-то руководит мною, а я подчиняюсь неизведанной силе, которой Все предопределено! Но пусть Предопределение остается Тайной. Зачем лишать себя иллюзии свободы?
       -- А что такое Предопределение?
       -- Пока точно не знаю. Наверно, это Судьба, Бог. Я только чувствую, что не в силах что-либо изменить, и несмотря ни на что поступаю строго определенным образом, каждый раз выбирая себя. Таким образом, мое участие в собственной судьбе состоит в том, что я делаю то, что не могу не делать. Веря в Бога, я всецело полагаюсь на него и принимаю обстоятельства такими, какие они есть, видя в каждом изменении событий благо для меня. И не ошибаюсь! Потому что вера -- это не ожидание желаемого, а постижение неисповедимых путей Господних. Счастье для меня -- это общение с Господом, ощущение его внимания ко мне, стяжание и постижение Божьей благодати. Не прошу, ничего не желаю. Лишь смиренно готовлюсь принять То, чего я и не представляю, но что должно, не может не стать. Все на благо -- поверить непросто в то, что есть предвозвестье в судьбе. Неизбежное станет возможно, если ты не изменишь себе. Мы лишь слуги, уймем же желанья, чтоб собою Судьбу воплотить, и частичкою стать Мирозданья, и любовью Любовь сотворить. Все закончится в жизни когда-то, чтоб вернуться, уйдя от себя. Подчинившись, поймем, что награда в том, чтоб смело раздать свое Я. Смерть очистит нас от покаянья, возродит наши души и плоть. Не вернет только память и знанья, как всесилен и добр к нам Господь. Он послал нас на эту планету, чтоб душою и телом своим мы создали подобный Эдему -- Мир, который был Богу любим. Счастье в нас, если мы Богу служим. Он все даст, чтоб исполнились мы. И откроет -- что только лишь кружим по извечной спирали Судьбы!
       -- В чем же тогда смысл Творения, если суть замысла Творца понять нам не по силам, а Миссии касаются спасения мира?
       -- Поскольку Замысел Творца предопределен и ничто не может Ему помешать, можно позволить сомневающимся проверить возможность достижения положительного результата. В Вечности нет времени, потому чуть раньше или позже -- вопрос так даже не стоит. Не одним, так другим способом результат будет достигнут. Если люди искусились, то чтобы собрать необходимое количество праведников, необходимо отделить пшеницу от плевел. Пусть лишь души достойных обретут вечные тела, даже если для этого необходимо будет прожить несколько жизней. В Вечности нет ни начала, ни конца, есть лишь бесконечная смена форм. Возможно, в том и состоит эксперимент под названием жизнь, чтобы попробовать: сможет ли бессмертный Дух жить в гармонии, наслаждаясь радостями физического тела? И пока этот эксперимент не окончен и вопрос не закрыт, тело должно быть смертным. Пока ты не научишься быть гармонично счастливым, стоит ли давать тебе драгоценный материал для создания совершенного творения? Тренируйся на менее ценном и недолговечном материале, отрабатывай умение и навыки, прежде чем получишь вечное тело.
       -- Но если цель Бога на земле состоит в том, чтобы проверить, сможет ли физическая оболочка стать сосудом бессмертного духа, то почему эта проблема всегда превращается в дилемму: либо удовольствия тела, либо отказ от наслаждений во имя духа?
       -- Все данное нам можно использовать ко благу: и душу, и тело. Нужно только знать как, и уметь это делать. Неправильно создавать дилемму: или телесные удовольствия, или радость духовной жизни. Счастье не в наслаждениях тела, но и не в его угнетении.
       -- В чем же тогда гармония, если таковая вообще возможна?
       -- Быть может, в том, что тело должно служить средством достижения более высокой цели, для которой живет человек. Ради чего менять тела и ради чего вообще жить? Только ли для того, чтобы не умирать? Тело смертно, а потому оно должно служить бессмертной цели. Люди умирают, а дела их живут вечно. Уже научились заменять органы, возможно, скоро научатся заменять тела. Может быть, такой сменой сделают доступной и вечную жизнь. Но вот для какой цели? Только ли ради того, чтобы не умирать и продолжать получать физические удовольствия? Вряд ли. Тем более что телесные наслаждения ограничены, тогда как духовная радость безгранична и независима ни от чего; она делает человека здоровее, стоит только найти ее источник.
       -- Как же быть счастливым на этой земле?
       -- Разве мы рождены для того, чтобы быть счастливыми? У меня такое ощущение, будто мы приходим в этот мир как посланники, отправленные в долгожданную длительную командировку в прекрасную страну. Правда некоторые воспринимают это как отпуск, как время для отдыха, и предаются наслаждениям. Но жизнь дана не для наслаждений. Хотя многие не могут устоять перед соблазнами, которыми наполнен этот мир, и, поддавшись искушениям, начинают жить исключительно удовольствиями, растрачивая драгоценное время и забывая о цели, ради которой отправлены на Землю.
       -- В чем же, по-твоему, эта цель?
       -- Научиться любить человеков. Так, какими нас Бог сотворил. За их зло, не пугаясь наветов. Как Иисус их когда-то любил. Недостатки их не замечая. Видя только желанье добра. И за все, даже смерть их прощая, лишь любовь отдавать без конца. Помогая себе стать добрее. И любовью себя воссоздать. И других научить жить смелее. Чтоб любить, а не только мечтать.
       -- Интересная у тебя философия.
       -- Нет, это не любовь к мудрости, это просто любовь.
       -- Ты так много говоришь, но все как-то бессистемно.
       -- А разве жизнь такая? Зачем мне шоры, которые придумывают те, кто пытается оправдать собственное видение мира. Что наша жизнь? -- Любовь и мука. Страданье счастье обрести. Страстей петля и будней скука. Поиск того, что не найти. Надежда обрести единство с тем, для кого мы рождены. И жажда обретенья смысла, чтобы понять, как прожил дни. Тоска по Вечности и Раю, откуда родом мы с тобой. Мечта о нежности без края, где лаской полон миг любой. Сомненья, вера, покаянье, потребность обрести любовь, чтоб стать собой уже невтайне и воплотиться где-то вновь. Так растворим себя всецело в Любви, которой созданы. В ней обретем всей жизни дело, цель, смысл и счастье без цены.
       -- Ты часто противоречишь сам себе.
       -- То, что я говорю сейчас, возможно, действительно противоречит тому, что сказал ранее. Это оттого, что частичное отрицание прежних представлений и есть развитие. В процессе беседы я понял что-то новое, иначе увидел мир, и взгляды мои переменились. Что же в этом неправильного?
       -- Мне кажется, в твоих мыслях нет логической стройности и законченности философской системы.
       -- А кому она нужна? Да и что в ней пользы? Людям нужны не учения, им нужна любовь.
       -- Это несерьезно.
       -- Зато ты относишься ко всему слишком серьезно. Перед вечными вопросами мы все равны. Взгляни на мир глазами незнакомца, и ты увидишь много нового и необыкновенного, чего прежде не замечал. Опыт моей жизни показал, что вероятность неожиданного развития событий гораздо больше, чем вероятность исполнения намеченного. Поэтому жить надо каждый день и быть готовым ко всему. Это наиболее мудрое решение. Строить же планы глупо, потому что никогда не знаешь наверняка, что произойдет в следующую минуту. Я научился дорожить мгновением, поскольку именно из них состоит наша жизнь. Даже научился создавать мгновения счастья. Стоит только сказать себе, что никогда ничего лучше не будет и это последние минуты твоей жизни, как сразу почувствуешь себя счастливым. Счастье и состоит в умении ценить мгновение. Счастье -- оно всегда с нами, в солнца закате и в блеске росы, время когда не измерить часами, и когда звезды с тобою на "ты". Это когда в каждом вздохе Вселенной чувствуешь радость любви и добра. Это восторга полет упоенный, глядя в бездонные чьи-то глаза. Душу раскрыть без стесненья для Рая, чтобы любовью наполнить ее. И перестать жить, о чем-то мечтая, чтоб ощутить Вечности бытие. Однако мало кто размышляет о прожитом дне, о содеянном добре и зле. И не потому, что им всегда некогда, не потому, что заботы о хлебе насущном не оставляют времени задуматься. Просто если постоянно думать о прожитом с позиций Вечности, то невольно вся жизнь будет подчинена тому главному, что остается после нас и что мы уносим с собой за границу смерти.
       -- Про таких людей, как ты, говорят "не от мира сего". А может быть, мы и вправду всегда и везде чужие в этом мире?
       -- Всякий честный человек, стремящийся к правде и вынужденный жить среди засилья лжи, должен выбирать: стать ли ему как все и присоединиться к творящемуся беззаконию или же бороться против господства зла, отстаивая свои нравственные принципы даже ценой собственной жизни. Среди инертного большинства, живущего по принципу личной выгоды, человек нравственный не может стать своим, а потому становится чужим. Это видно на примере любого, кто пытается жить сообразно убеждениям и отстаивает свои принципы среди равнодушной толпы. Толпа всегда настроена враждебно к чужакам, проповедующим иные ценности. И пусть я буду везде чужим, но никогда не откажусь от своих убеждений и не стану приспосабливаться. Что-то мне говорит, что такие люди, как я, бродят по миру, и, возможно, весь поиск Пути сводиться к нахождению своего среди других. Всякий, кто не пытается приспособиться и быть как все, рано или поздно становится чужим. Потому что чужие -- это те, кто не подчиняется мнению большинства, если с ним не согласен, и не стремится уподобиться окружающим в угоду общепринятым представлениям. Они не откажутся от своей судьбы и скорее пожертвуют жизнью, чем изменят себе.
       -- А если не пытаться переубеждать других, а просто молча быть самим собой?
       -- Даже если молчать, поступки будут говорить о твоих жизненных принципах, служа немым укором и даже обвинением тем, кто исповедует другие взгляды. Ведь сказанное можно истолковывать по-разному, а дела всегда свидетельствуют убедительнее самых красноречивых слов. Люди справедливо требуют подтверждения взглядов и убеждений соответствующими поступками, поскольку слова проверяются делами. Оставаясь самим собой, ты все равно будешь не как все, а значит, тебя посчитают либо ненормальным, либо сумасшедшим. Потому что нормально большинство, и оно убеждено: не может один быть прав, а все остальные неправы.
       -- Что же, участь таких людей предрешена?
       -- Мне кажется, что они всегда останутся чужими, даже среди своих сподвижников и почитателей.
       -- Наверно, не очень-то приятно чувствовать себя везде чужим?
       -- Если пожелаешь сохранить свою неповторимость и будешь несмотря ни на что оставаться самим собой, ты всегда будешь чужим. Большинство постарается избавиться от тебя, даже если будешь просто жить не как все, не хуже и не лучше.
       -- Почему же?
       -- Да потому что ты представляешь опасность для существующего порядка. Даже если будешь подавать хороший пример, то невольно вызовешь осуждение, поскольку, глядя на тебя, каждый невольно будет сравнивать с собой. Тот, кто явно выделяется в лучшую сторону среди окружающих, представляет большую опасность, нежели тот, кто однозначно хуже.
       -- И каким же образом от меня избавятся?
       -- Вначале через осуждение. Нет, дело не сразу дойдет до суда. Вначале будет неприятие твоих оценок и взглядов, затем осуждение поведения и всего образа жизни. Ведь ты не такой как все. Это осуждение и есть первоначальное отчуждение, поскольку сторонятся тех, кого не считают нормальными. Тот, кто судит других, считает эталоном себя, и все, что не совпадает с его представлениями о норме, подлежит устранению. С настоящими преступниками гораздо проще. Хотя, кто знает, почему совершаются преступления? Никто не может жить, признавая себя последним подлецом; всякий человек нуждается в положительном самопредставлении и хорошей оценке окружающих. Поэтому каждый старается найти себе оправдание, чтобы хотя бы в собственных глазах выглядеть хорошим. Даже когда человек понимает, что он хуже, чем тот, с кем себя сравнивает, он все равно постарается убедить себя в собственном превосходстве. "Даже если я неправ, я все равно лучше", -- примерно такова логика рассуждений. Самопредставление -- вот ключик к тайне каждого человека. Все конфликты происходят из-за того, что окружающие видят тебя не таким, каким ты сам себя представляешь. Мы сами творим чужого вначале через суждения, которые выявляют совпадение или несовпадение взглядов, представлений и жизненных правил, а затем через осуждение в пользу себя по принципу: я лучше и я прав, а ты неправ, значит хуже.
       -- Но ведь чужой не всегда плох. Он может быть просто другой, не лучше и не хуже.
       -- Чужой всегда хуже, потому что свой -- это отчасти сам оценивающий. Даже когда признают чужое лучше, всегда своему находят оправдания. Такова, наверно, человеческая природа -- каждый защищает себя. Не могут быть своими все. Человек нуждается в чужом, как испытывает потребность в зеркале, показывающем его достоинства и скрывающем недостатки. Люди могут объединяться по схожим признакам, но всегда будут отличия, а значит, противоречия сохранятся в самых прекрасных союзах. И тогда, чтобы обрести поддержку, начинается поиск себе подобных. Чужой -- тот, кого ты не допускаешь на свою территорию, свой -- кто ведет себя так, как ты того хочешь, кто в чем-то похож на тебя. Свой вызывает доверие, чужой -- недоверие и страх. Возможно, так проявляются древние инстинкты или что-то иное. Чужой особенно нужен, когда нужно разделить людей. Тогда это уже не просто другой, а прежде всего враг. Понятие чужого всегда связано с ощущением опасности и необходимостью быть предельно осторожным. Возможно, этот инстинкт обособления характеризует пределы нашей психики? Человек хочет быть одновременно и частичкой общества, и то же время желает принадлежать к особой группе, при этом не теряя своей индивидуальности. Но существует противоречие между стремлением быть неповторимой личностью и принадлежностью к сообществу. Невозможно любить всех, как невозможно всем доверять; всегда есть приближенные -- те, кто понимает и принимает. Так апостолы, прежде друг другу чужие, объединившись вокруг Христа, стали своими.
       -- Неужели для того, чтобы сохранить себя как индивидуальность необходимо, всегда бороться?
       -- Истина никогда не борется со своими искажениями. Добиваться признания значит кому-то что-то доказывать. Но тот, кто знает, не нуждается в доказательствах, а доказывающий не знает. Каждый человек может увидеть лишь часть истины, которая видна с его точки зрения, называя при этом ее правдой. Истина -- она как свет, который всегда рядом, но его невозможно ухватить руками, даже когда весь находишься в свете. Всегда есть теневая сторона. И она будет до тех пор, пока ты не станешь настолько прозрачным, что весь растворишься в сиянии. Суть этого сияния -- любовь! Отдай всего себя любви, и ты станешь частичкой света, частичкой Истины. Все производно от любви, и любое отношение измеряется тем, хочешь ли ты пожертвовать собой или стремишься получить от кого-либо выгоду, либо удовольствия. Обращаясь к человеку с любовью и веря, что это единственно правильный подход, можно добиться самых неожиданных результатов. Такая вера и творит чудеса. Иисус давал возможность проверить, действительно ли Бог это Любовь, а Любовь это Истина, доказывая своим собственным примером, что Царство Небесное -- нескончаемое блаженство Любви -- оно внутри нас.
       -- Но как же жить в этом мире, чувствуя себя всегда и везде чужим?
       -- Чужой это не тот, кого принимают за чужого, а тот, кто воспринимает других как чужих. Все зло в нас самих. Мы сами создаем себе врагов, когда переносим собственные недостатки на окружающих. Чтобы понять, как в нашем сознании формируется образ врага, достаточно вспомнить змею или крысу -- по сути вполне добродушных животных. Человек сам делает себя чужим, замыкаясь или поворачиваясь к окружающим с подозрением и страхом. Страх делает нас врагами и создает для нас врагов -- страх, что нас лишат того, что мы имеем. Но мы можем потерять все в один момент, внезапно умерев. Так стоит ли бояться смерти, если она подстерегает нас каждую минуту. Как бы там ни было, перед кончиной каждый задает себе один и тот же вопрос -- для чего я жил? Наиболее умный спрашивает себя об этом раньше: для чего я живу? Недавно со мной произошло событие, после которого во мне все перевернулось: я ушел от чужого в себе, став чужим для других. Связь жизней постиг я своих и тайну второго рожденья, поняв вдруг, что нету чужих, средь тех, в ком ищу я спасенье. В любви скрыт Закон Божества, и в ней же есть ключ Воскресенья. Во всем есть следы торжества и Путь по следам Вознесенья. Будь верным себе самому, -- мне дух без конца повторяет, -- и не уступай никому, глас божий в душе сохраняя. Нет, не уходи от людей, но будь среди них, удивляя их силой любви ты своей, и злость добротой побеждая. Пусть буду для них я чужим, любви свой завет повторяя, в душе сохраню только мир, изгнанье людей принимая. Раньше я не верил себе, а потому не верил и другим. Я понял, что нужно искать спасения не в другом, но в себе самом для спасения другого. Чужой это тот, кого не любят! Преодолеть отчужденность можно лишь через тонкий мостик любви, перекинутый над пропастью между двумя отвесными скалами. Если захочешь, то переберешься и станешь своим. Я полюбил чужого, и он перестал быть чужим. Что может быть понятнее любви. Нужно просто любить, и все откроется. Мы сами провоцируем людей своими страхами, а потом удивляемся, почему они отвечают нам злобой. А ты попробуй любовью вызвать людей на любовь.
       -- А как относиться к злу, направленному против тебя?
       -- Надо сделать все, чтобы оно тебя не задело. Нет таких людей, которым бы делание зла приносило радость. Делая зло другому, человек наносит вред прежде всего своей собственной душе. А какова у человека душа, таково и его счастье. Поэтому не мешай ему, если не чувствуешь в себе сил ответить любовью. Да, зло в человеке побеждает. Но это не значит, что с ним не нужно бороться!
       -- Но разве можно зло победить любовью?
       -- Можно. Причем только силой самой любви. Суть этой силы в том, что она ищет обращения ко всему лучшему, что есть в человеке, побуждая его быть добрым. Ведь любовь -- самое естественное проявление человека. Подставить щеку не означает согласиться со злом. Любить врага, по-моему, означает бороться с ненавистью, засевшей в нем. Любовь -- это активное добро, а не пассивное непротивление злу. Силой ничего не добьешься. Потому что на всякую силу есть бесстрашие смерти. Для людей, скованных страхом и источающих отчуждение, тот, кто приходит с любовью, воспринимается как чужой! Войти же в чужое пространство и стать своим можно, лишь вызвав любовь. Надо просто любить и никто не сможет тебя победить, потому что Истина непобедима. Зло борется, но побеждает любовь! Наберись терпения. Вера -- это и есть терпение. Любовью мы живы, даже утопая во лжи, зле и беззаконии.
       -- Но стоит при этом ли обрекать себя на смерть?
       -- Истина дается не просто так. Потребность в ней возникает лишь в страдании -- как средстве избавления от мук, являясь выражением их смысла. Истина лишь тогда становится Истиной, когда облекается не только в плоть, но и в кровь.
       -- Как же жить в мире, выбрав Любовь?
       -- Проблема состоит не в том, чтобы отказаться от мира, а в том, чтобы жить в нем по законам любви, тем самым улучшая мир и удерживая его от распада. Мудрость как раз и заключается в умении побеждать зло добром.
       Я удивляюсь зрелости мыслей Грэсса. На вид ему лет семнадцать.
       Он мог ничего не говорить -- все было заключено в его взоре!
       Грэсс вновь улыбается своей загадочной улыбкой провидца.
       Я смотрю в его глаза и, кажется, вижу все страдания мира. В них отражается звездный небосвод, и сам Грэсс -- целая Вселенная, такая же бесконечная и непознанная, как и многочисленные миры, повисшие над нами.
       Какая странная встреча! Какая удивительная встреча! Неожиданно на необитаемом островке в глубине лесного озера я встретил человека, который знает ответы на мучающие меня вопросы.
       Возле моих ног ползет змея. Наверно, это тот самый уж, у которого мы в гостях. Уж остановился, посмотрел на меня и уполз восвояси.
       Грэсс бросает в костер несколько веток. Мы долго молча смотрим на жизнь огня.
       Я никак не могу понять, как этот парень словно читает в моей душе. Как это может быть, чтобы с первых слов или даже с первого взгляда чужой перестал быть чужим. Кажется, что он это я, а я это он, и все вокруг и внутри нас Едино; и огонь, и вода, и звезды, и мы под ними все суть Одно -- ощущение Единого, Сущего, что во всем и вся, над нами и под нами, а главное в нас, и потому мы молчим. Любовь меня всего пронзает, блаженством душу наполняет, и ко всему так страстно тянет, и с миром всем объединяет!..
       Вдали от суеты, мы сидим под звездами посреди воды на отдельной планете размером в несколько шагов, и нет никого, только сокровенное удерживает нас, не отпуская друг от друга. Чувства наши резонируют, образуя некое пространство, отчего мир искривляется настолько, что мы оказываемся на макушке Земли. Над нами бесконечная Вселенная, и, быть может, кто-то смотрит на нас из другой галактики, видя этот костер и двух людей, объединенных стремлением познать, чтобы верить, и верить, чтоб знать. Мы молча сидим, глядя на тлеющие угли, а темнота окутывает нас своими невидимыми одеждами.
       Нет больше ощущения одиночества, ведь мы уже не чужие -- Грэсс кажется мне давним приятелем, которого я знаю как самого себя. Мне становится уютно от сознания того, что я не одинок, и что рядом близкий мне по духу человек, идущий, как и я, своим путем к Истине.
       -- Спасибо, что ты оказался здесь.
       -- Я тоже рад.
       -- Прощай.
       -- До свидания.
       Протягиваю руку для прощания. От рукопожатия становится тепло на душе.
       -- Да не оставит нас надежда средь шторма жизненных невзгод. Ведь если сохранится вера, то и любовь тогда придет.
       Сажусь в лодку и медленно удаляюсь от острова, где еще видна тень Грэсса, рождающего мысли о сокровенном.
       И все-таки мы чужие на этой земле. От себя и от судьбы никуда не деться. Теперь я многое знаю из того, что раньше лишь чувствовал. Но меня не покидает ощущение, что это еще не все!
       Я хочу остаться с Грэссом, однако должен возвратиться туда, где меня ждет страдание. Но чтобы понять, нужно пережить все от начала и до конца, ведь я сам выбрал этот беспощадный эксперимент над собой, который мне принесет неминуемые муки. Я не приемлю этот мир, но уже не могу жить без него. Никто меня там не ждет. У меня нет единомышленников среди людей, и абсолютное большинство -- чуждые мне по духу существа, не понимающие и не принимающие меня. Они готовы пойти на все, лишь бы избавиться от стыда за собственные слова, высказанные в пылу спора. Некоторые настроены откровенно враждебно и видят во мне чуть ли не врага, посягающего на принципы их существования. Любить их так трудно! Но любить -- значит отдавать. Я уже столько сделал для них и готов сделать еще больше.
       Но почему так происходит? Зачем все это? Вокруг такая удивительная природа, источающая умиротворение и покой. Зачем люди творят зло, когда везде царит любовь и невозможно смотреть на окружающий мир без радости и желания делать добро? Я стараюсь любить этих людей, любить и говорить правду. Неужели мои слова настолько их раздражают, что они готовы избавиться от меня? Ведь я их ни в чем не упрекал и не обвинял, а только говорил о любви. В пылу спора они невольно разоблачили себя, а спохватившись, устыдились собственных слов, поскольку высказали то, что думали на самом деле. "Чего же люди бояться более всего?" -- спросил я. -- "Правды", -- ответили они. Сказали, и испугались той правды, которую сами открыли. Маски оказались сброшенными, и люди не узнали себя. Они возмутились, обнаружив под одеждами самопредставлений тщательно скрываемые недостатки. Пытаясь доказать справедливость своих жизненных принципов, они проговорились, обнаружив, что не столь хороши, как себе казались. Без одежд самообмана они себе не понравились, но обвинили в этом меня.
       Еду с тяжелым чувством, думая о том, что меня ожидает. Красота окружающей природы наполнена любовью, тогда как среди людей господствуют нескрываемая ненависть, непонятная ложь и необъяснимое зло. Я предпочитаю мир любви, но вынужден возвращаться в мир зла. Нет, такого деления не существует, ведь не существует злых людей, есть люди, обделенные любовью, которые или боятся, или просто не умеют любить. Они ждут, что кто-то подарит им свою любовь и сделает счастливыми. Но они не там ищут, потому что любовь лежит в себе самом, нужно только не бояться и дарить все самое лучшее, не требуя ничего взамен. Любовь эта не для наслажденья, хотя блаженства выше нет, она для самоотреченья, ценой страданий и побед. Такая простая истина, но такая трудная.
       Праведников не любят. Но я и не считаю себя таковым. Просто хочу жить в любви, поскольку не вижу другого счастья. И никого не принуждаю уподобляться себе. Стараюсь только не отвечать на зло злом, вытесняю гнев любовью и противопоставляю правду лжи. Но почему это вызывает такую ненависть? Почему? Казалось бы, что меня держит, ведь я могу уйти в любой момент. Но нет, я сам выбрал этот путь, предвидя возможные последствия, а потому должен идти до конца. Уйти сейчас все равно что сбежать, отказавшись от своих принципов. Обратной дороги нет. Чему быть, того не миновать. Только вперед, и до конца!
       Подплываю и привязываю лодку к причалу. Я люблю, зачем же мне их ненавидеть. Все так прекрасно и душа наполнена желанием творить добро. Хочется сказать: "Я люблю вас, давайте любить друг друга! К чему эта ненависть и злоба?" Но передо мной глухая стена отчуждения и страха. Как разрушить ее? Встану-ка я завтра пораньше и приготовлю им завтрак. Постараюсь на зло ответить добром. Сделаю это словно не для них, а для себя самого, чтобы не покинуло меня блаженное состояние любви. Не знаю, смогу ли победить зло добром, но попробую. Терять мне нечего, а хуже не будет. Все равно не вижу другого способа преодолеть их злобу, кроме как любить несмотря ни на что. Если предстоит пострадать, то уж лучше за добрые дела, нежели за злые.
       Слышу, что-то обсуждают. Как только вхожу, разговор смолкает и наступает неловкая тишина.
       Ко мне подходит Володя и отводит в сторону. Чтобы никто услышал, он негромко говорит:
       -- Как ты, наверно, догадался, опять говорили о тебе. Страсти накалены до предела. Я не понимаю, что произошло, и отчего возникла такая злость на тебя. Ведь еще недавно все с неподдельной радостью приветствовали твое появление в лагере. Ты знаешь, я отношусь к тебе с симпатией, но как начальник должен буду принять меры к предотвращению открытого конфликта. По правде говоря, мне бы не хотелось стать обухом, которым тебя перешибут, но если большинство выскажется против, я буду вынужден умыть руки. Знаю, в твоих поступках нет той вины, которую тебе приписывают, но я должен занимать нейтральную позицию. Моя обязанность сохранить порядок, чтобы не было склок и конфликтов. Напрасно ты вообще согласился на эту участь. Женщины ужасно ревниво к тебе относятся. Ты невольно вторгся на их территорию, и теперь они не знают, чем заняться. Я всегда симпатизировал тебе, потому что сам с детства был белой вороной, и мне всегда приходилось страдать от несправедливости и насилия. В любой компании я чувствовал себя чужаком и всегда был бит. Меня никто не любил, и никто не понимал моих чувств. А я всегда считал себя странной девчонкой, причем был настолько закомплексованным, что даже прикоснуться к женщине долгое время казалось мне совершенно недопустимым. Жена ушла от меня, а детей у нас не было. Но я всегда так хотел иметь ребенка, что иногда мне даже снилось, как я играю с ним. Мне кажется, жена намеренно лишила меня детей. До сих пор я не могу понять, почему меня никто не любит. В глубине души я всегда был один, и от этого непонимания и одиночества так обозлился, что постепенно сердце мое, свободное от любви, заполнилось ненавистью. Долгое время вся моя энергия находила применение только в пьянках и драках. Вино помогало освободиться от самоконтроля, и тогда я давал выход всей накопившейся во мне злобе. Меня считали первым драчуном и всегда старались использовать, привлекая на свою сторону. Но что бы ни происходило, я чувствовал: у меня есть "ангел-хранитель" и он спасает меня, уводит от опасных ситуаций, предлагая мне, как слепому котенку, выход. И этот выход я нашел в искусстве. Я никогда не был уверен в себе и потому не считал себя правым, если оказывался в меньшинстве. Мне невыносимо трудно быть самим собой, а потому я предпочитаю держаться в стае, хотя постоянно и борюсь со своей сущностью. Вот и сейчас не нахожу силы, которая помогла бы собрать в единое целое растекшиеся по уголкам моей души ртутные шарики когда-то целого Я. Тяжелый физический труд для меня почти то же самое, что и выпивка, -- то и другое средство разрядиться и справиться с собой. Единственная возможность почувствовать себя счастливым -- это работа. Для меня она просто отдушина. Когда я долго сижу без работы, то начинаю хандрить, а неиспользованная энергия превращается в злость. Тогда-то мне и необходим допинг, способный укротить мой разбушевавшийся дух.
       -- Но зачем? -- вырывается у меня.
       -- Чтобы злость не взорвала меня окончательно, -- отвечает Володя. И помолчав, словно ища понимания и сочувствия, тихо говорит:
       -- Вот такая чувственная механика. Впрочем, меня всегда интересовала не столько собственная личность, сколько типичность моей судьбы.
       Мы оба долго молчим, боясь прикоснуться к раскрытой нараспашку душе даже взглядом. И словно возвращаясь к жестокой реальности, вновь надев маску начальствующего безразличия, Володя говорит:
       -- Ты носишь крест, а я вот не решаюсь взять на себя такую ответственность, чувствуя, что ноша Христа мне не по силам.
       -- Для меня крестик на шее служит напоминанием о том, что случилось и может случиться.
       -- Не знаю, какую чашу ты хочешь испить до конца, но советую тебе уехать, не дожидаясь изгнания. Хозяин в курсе сложившейся ситуации, но никто не знает его окончательного решения. Как он решит, так и будет.
       Давно мечущийся в голове вопрос наконец прорывается.
       -- Как ты думаешь, Пилат был хорошим человеком?
       Чувствую, что застал Володю врасплох. Немного подумав, уже с железными нотками в голосе начальник отвечает:
       -- Он просто выполнял свою работу.
       Лучше не скажешь!
       -- А ты сам не боишься погрешить против истины?
       Стиснув зубы так сильно, что желваки заходили под кожей, Володя нахмурясь, отвечает:
       -- А что есть истина? Ее ведь не намажешь на хлеб и не подашь к столу. К чему она, ты, может, все же скажешь? Заговорил о ней ты не к добру. То, что все истиной зовут, -- сокрыто в чувстве, и в нем живет, принадлежа себе. И только редкий проблеск светлой грусти о ней напомнит, может быть, тебе. Нам истина подчас уж не дороже квартир, машин, другого барахла. Хоть даром подадут ее, быть может, не примем, -- а зачем она нужна? А потому запрячь ее подальше. Поверь, она мне, право, ни к чему. Умру, как все, а может быть, и раньше, но знать, когда, и что там -- не хочу. В словах мне не найти крупицы счастья, как в книгах не увидеть жизнь свою. Любовь -- не слово, а переживанье страсти. Легко сказать "я истину дарю". Отнять нельзя у нас переживанья, так истина присутствует во мне, и сколь ни велики мои старанья, я не смогу отдать ее тебе. Понять любовь нельзя без проживанья всех бед и мук реального бытия. Понять других нельзя без состраданья. Быть может, в этом скрыта истина твоя? Что толку говорить об истине любви, при этом труд любви не представляя. Ты сам попробуй истиной живи, любя врагов своих и злобу их прощая.
       Пораженный услышанным, я направляюсь к тому, кого считают хозяином. Он спокойно удит рыбу, давая понять о своем вроде бы неучастии в конфликте. Как реальный хозяин положения, этот человек держится в тени и не показывает своей неограниченной власти. Внешне он старается казаться безучастным, однако напряженность в движениях выдает скрываемое волнение.
       -- Простите, -- обращаюсь к нему. -- Может быть, я что-то не понимаю? Я хочу только блага, но это вызывает необъяснимую неприязнь. Объясните мне, что происходит.
       Не прерывая своего занятия и даже не отрывая взгляда от поплавка, Вадим Михайлович говорит:
       -- Я вас предупреждал, что взгляды, которые вы проповедуете, не будут приняты в нашем коллективе, а ваше умение вызывать споры и будоражить людей неизбежно приведет к конфликту. Вы взяли на себя исключительно тяжелую ношу, и вам будет очень трудно удержаться на избранном поприще. Вы нарушили главное правило -- не обсуждать проблему смысла жизни. Незыблемость этого неписаного правила позволила просуществовать лагерю длительное время. Своими разговорами о цели человеческого существования вы возбуждаете ненужные дискуссии, которые в конце концов ожесточают людей и настраивают против вас. Неужели трудно догадаться, что лучший способ испортить отношения -- это обсуждать проблему смысла жизни. Начинаются споры, которые чаще всего перерастают в конфликты. И это притом, что вы руководствуетесь добрыми побуждениями, я в этом нисколько не сомневаюсь. Люди и так задавлены вечными вопросами, зная, что не найдут на них ответа. Они приезжают сюда не за разговорами о цели и смысле жизни, а чтобы отдохнуть. К тому же, не на все вопросы нужно искать ответ.
       -- Но как иначе можно отнестись к ощущению судьбы?
       -- Знаете, вы постоянно создаете сложности там, где их нет.
       -- Эти сложности я сам.
       -- За все время существования лагеря в нем побывало много людей. Были и такие, как вы, пытавшиеся проповедовать любовь к ближнему. Но все они не приживались и вынуждены были уйти. Без вас было спокойно, и я думаю, будет спокойно и впредь. Невозможно из-за одного жертвовать благополучием всех. Поверьте, вы сами восстанавливаете людей против себя, а ваши попытки что-то улучшить дают лишь обратный эффект. Есть вещи, которые не нуждаются в улучшении. Вы высказывались за то, чтобы не выгонять тех, кто нарушил сухой закон. Но ведь каждый расписывается, что ознакомился с правилами поведения и обязуется их соблюдать, а также предупреждается об ответственности за нарушение. И разве не справедливо, когда провинившийся изгоняется? Если тех, кто однажды нарушил закон, прощать, то что удержит их и всех остальных от повторения подобных нарушений? Если мы не будем строго наказывать, то не будет и порядка. Ваши же призывы к любви и прощению приведут к тому, что выпивать начнут все, и тогда лагерь придется закрыть. Люди слабы, их всегда тянет к запретному. К тому же, человек всегда склонен оправдывать собственные слабости. Только страх удерживает людей от искушения и помогает бороться с пагубным влечением. Если простить кого-нибудь хотя бы раз, то другие зададутся справедливым вопросом: почему мне нельзя, а ему можно. Таковы люди. А с вашими гуманными принципами мы ни к чему хорошему не придем. Я всю свою жизнь посвятил профилактике алкоголизма и знаю, как нужно помогать больным людям. С наркоманами легче -- они не вылечиваются.
       -- Почему же не сказать им правду?
       -- Вы смешной человек. Разве это их спасет? Только окончательно погубит! Пусть верят. Человек без веры жить не может. Больным не нужно знать, они должны лишь надеяться, что вылечатся. А если веры не будет, я ничем не смогу им помочь.
       В памяти вдруг всплывают слова изгнанного из лагеря Виктора: "Он из той узкой касты так называемых "специалистов", которая морочит людям головы, выдавая себя за врачевателей душ, посвященных в тайны человеческой психики. Это бессовестные шарлатаны, наживающиеся на безысходности и вере простых людей. Ему просто нужны наивные доверчивые люди или неизлечимо больные, которые верят в то, что он их исцелит. А он их просто использует. Протянуть руку помощи, а потом бросить, -- по-моему, это убийство. Пусть покажут хотя бы одного, кого он вылечил. Таких нет. Хронически больные люди лишь ублажают его тщеславие. От себя он прячется в других, окружившись зеркалами, его восхваляющими. От говорящих же правду избавляются. Правда не нужна. Для чего создавался и за счет чего существует лагерь, возможно, самая большая тайна, обсуждение которой находится под строжайшим запретом. Прозревшие становятся неугодными, и под надуманными предлогами их изгоняют. Причем сам хозяин предпочитает оставаться в стороне, делая все чужими руками и опираясь при этом якобы на мнение коллектива. Без неизлечимых алкоголиков, которых всегда будет в избытке и которые видят в нем последнюю надежду на исцеление, не было бы ни лагеря, ни кумира, которому они поклоняются. Наивные простаки создали себе бога, и теперь верят, что он их спасет".
       -- Вам незачем быть инвалидом, -- говорит хозяин. -- Вы можете работать наравне со здоровыми людьми. Я заметил, что, дискутируя о любви, вы говорите не всегда то, о чем на самом деле думаете. А между тем любовь -- это самое сокровенное, и ее нельзя выносить на всеобщее обсуждение. У каждого человека свои проблемы, а у лагерников особые. Вы не учли, что психика этих людей искорежена, и к ним нельзя относиться как к полноценным, -- они зависимы от наркотиков и спиртного. А любовь -- достояние людей свободных. В лагере в основном находятся представители неблагополучных семей. Все они слабы и беззащитны, а многие просто с искалеченной психикой. Вы же со своими разговорами влезаете в святая святых, вынуждая рассказывать о себе то, что не хотелось, а может быть, и стыдно рассказывать. Часто люди просто не могут рассказать о себе правды, которую вы от них требуете. Они скорее солгут, чем захотят согласиться с вами. А если даже согласятся, то вряд ли найдут в себе силы изменить свою жизнь.
       Члены нашего коллектива стараются строго выполнять правила, потому что не хотят лишиться всего того, что имеют в лагере и чего лишены дома: порядка, покоя, невмешательства в личную жизнь. Здесь их кормят так, как они никогда не смогли бы питаться в городе за деньги, которые платят здесь. И люди этим дорожат. Сытые люди легко соглашаются с требованиями установленного порядка, тогда как голодные недовольны всем. Истиной ведь сыт не будешь. И не заблуждайтесь: бытие определяет сознание. Чтобы выжить, нужно приспособиться и быть как все, не хуже и не лучше; а если нечего будет есть, то придется воровать, -- кому тогда вы будете нужны с вашей безумной философией? Поверьте, не всегда нужно говорить людям правду, иногда необходимо и солгать. Да и что будет, если люди начнут говорить одну только правду? Все ваши разговоры о боге по сути разговоры ни о чем, потому что каждый занят своими личными проблемами и устройством личной жизни. Людям нужны простые земные радости, а не разговоры о царстве небесном. Вы проповедуете божественную любовь, а они всего лишь люди!
       И хотя на словах можно согласиться с тем, что на зло нужно отвечать добром, но в реальной жизни никогда такого не было и не будет, поскольку это противоречит человеческой сущности. Знать людей невыносимо! Их подлая сущность лишает желания жить! И если вы полагаете, что зло можно победить любовью, то вы и в самом деле не от мира сего. Каждый живет в соответствии со здравым смыслом, наслаждаясь доступными ему земными радостями. Поверьте, нужно, чтобы человек был привязан к своей семье, дорожил работой, тогда не будет и проблем с пьянством. А когда человек, такой как вы, ставит поиски смысла жизни выше ценности своей семьи и жертвует всем ради захватившей его идеи, называя ее истиной, то вряд ли этого человека можно назвать нормальным. Человеческая жизнь проклята смыслом! И не стоит искать ответ на вопрос, который не имеет ответа. Вы хотите лишить людей простых человеческих радостей, предлагая взамен утешительные рецепты избавления от земных страданий. Но если все будут заняты поисками истины, то кто же тогда будет работать? Люди живут проблемами и заботами сегодняшнего дня, им не до размышлений о перспективах жизни и о том, что может быть за гранью смерти. Суета будней является спасительной для отчаявшихся, так как позволяет отвлечься от мучительных мыслей и посвятить всего себя заботам дня сегодняшнего. А если постоянно думать о том, что эта жизнь есть лишь прелюдия жизни вечной, то зачем тогда вообще существовать, ради чего трудиться и чем наполнять каждый день? Совсем не обязательно, да и не нужно знать, что ждет завтра, так как мысли о возможной смерти делают ненужными любые усилия; зачем тогда вообще что-то делать, если завтра умрешь. И вовсе не обязательно знать своей судьбы, поскольку это делает человека слабым и безвольным. Если не догадываешься, когда придет твой последний день, то живешь уверенно и радостно, не думая о грядущей смерти и наслаждаясь доступными земными удовольствиями. Поэтому все ваши советы представляются мне сомнительными и даже объективно вредными. Пока есть смерть, все кажется простым и понятным. А если отобрать у человека смерть, его земная жизнь станет хаосом, и каждый день превратится в мучительные поиски смысла.
       Нет, жить нужно сегодняшним днем. Вряд ли вера в жизнь после смерти сделает пребывание на земле счастливее. Смерть должна оставаться смертью, и не надо отнимать ее у человека. Ведь без страха смерти человеческая жизнь потеряла бы всякую привлекательность. Это как если бы вдруг лишиться вкуса, обоняния и цветного зрения. Даже если жизнь за гранью смерти действительно существует, то пусть она остается тайной, недоступной для человека. Я уверен, это сделает более счастливым его земное существование. А если бы вдруг возникли доказательства существования загробной жизни, то люди лишились бы свободы выбора. Насколько я понимаю, каждый сам должен решать, какую жизнь он выбирает: ту, которая на земле, или ту, которая в небесах. Убеждать в существовании царства небесного, все равно что лишать права выбора -- жить или умереть. Таким образом, своими доказательствами вы лишаете человека возможности свободно распоряжаться своей жизнью.
       Люди верят в то, во что они хотят верить, во что им выгодно верить, что не нарушает их привычного образа жизни. Людям не нужна истина, они заняты своими делами. И они скорее откажутся от истины, если это потребует изменить привычный уклад их жизни. Даже при всем показном стремлении к правде человек на самом деле бежит от нее, потому что, узнав даже маленькую правду о себе, он не знает, куда ее спрятать. Вы же своими невольными исповедями словно рентгеном просвечиваете людей. Люди стараются, чтобы никто ничего не узнал, а вы заставляете их выговариваться, то есть делаете то, что недопустимо и запрещено. С высоты проповедуемых принципов вы невольно судите людей за их несовершенство и слабости. А этого они не прощают.
       Правдивостью и непримиримостью можно даже убить человека. Я бы своего ребенка вам не доверил. В то время как вы рассуждаете о любви, люди заняты повседневными делами: как устроить свою жизнь, как заработать побольше денег. Им не до поисков смысла жизни. Людям нужны аргументы и доказательства для того, чтобы найти способ оправдать себя. Их волнуют не поиски ответа на вопрос, что есть истина, а распутывание личных жизненных ситуаций. Вряд ли материальные проблемы можно решить духовными наставления. Людей убеждают не слова, но дела. Им нужны не проповеди, а доказательства. Нельзя требовать от человека сверх его возможностей. А возможности его во многом связаны с условиями среды, в которой он вырос и живет. Нужно исходить из того, что человек эгоист, что он хочет блага прежде всего для себя и своей семьи. И в этом нет ничего плохого, особенно если поступками движет положительное самопредставление. Нужно лишь подсказать человеку, в чем его счастье и какова его природа, чтобы он не стремился к невозможному.
       Нет ничего более изощренного, чем человеческий самообман. Вот и вы больше озабочены тем, какое производите впечатление, нежели результатом своих проповедей. А между тем ваши беседы не столь невинны, как это может показаться. Всякое словесное воздействие есть внушение, попытка проникнуть в чужое психическое пространство. И каждый человек защищает свое внутреннее пространство -- ту территорию, где находится его представление о мире и о себе. Поэтому закономерно, что ваши слова, даже если они являются правдой, вызывают неприязнь. Это не та правда, которая нужна людям. Понятно желание человека защитить себя от чужеродного проникновения, от всего, что не соответствует его представлениям. Вы сами спровоцировали отчуждение, пытаясь навязать людям глубоко чуждое им мировоззрение. Они пытаются убежать от правильных слов, а вы стремитесь лишить их спасительного самообмана. Пытаться же разоблачить чужой самообман, значит обрекать себя на отторжение. Потому вы и вызвали неприязнь. Причем практически все едины в отрицательном отношении к вам. Есть вещи, которые люди хотя и считают неправедными, но от которых, между тем, не отказываются, признавая за ними право на существование. Все понимают, что лгать нехорошо, однако все признают ложь иногда необходимой, называя ее при этом даже "спасительной".
       Быть правым небезопасно. Вы совершили непростительную ошибку, стараясь докопаться до истины. Но кому нужны эти поиски истины, кроме вас самих? Да и зачем вообще нужна истина? Я как психотерапевт всегда говорил и продолжаю повторять, что с такими вопросами нужно обращаться чрезвычайно осторожно. А вы не прислушались к моему совету, и в результате получили то, что получили. Своими разговорами и поступками вы поставили себя выше людей, а они этого не смогут вам простить. Кому вообще нужны пустые разговоры о любви? Если вы действительно любите людей, я бы советовал вам подумать над сказанным мною. Люди не любят вас, вы не прижились в лагере, и несмотря на все старания стать своим, стали для всех чужим. Впрочем, чужой необходим, поскольку по отношению к нему позволительно то, что недопустимо со своими.
       А может быть, это все из-за ваших взаимоотношений с женщинами? Оттого, что вы никого не любите? Не знаю, чего вы добивались своими поступками, но вряд ли стоило приезжать, зная, к чему все это приведет. Надеюсь, вы не думаете, что у меня к вам личная неприязнь. Напротив, я всегда поддерживал вас и помогал чем мог. Но вы не захотели прислушаться к моим советам и приспособиться к установившимся правилам. А ради всех нужно иногда пожертвовать собой. Вы не пожелали стать как все и в результате стали аутсайдером. В каждом коллективе есть свой аутсайдер, и он даже необходим, поскольку у людей существует потребность обсуждать чьи-то недостатки, для того чтобы подчеркнуть собственные достоинства. Я только удивлен, что за свои тридцать три года вы так и не узнали людей. Люди настроены к вам враждебно, и несмотря на то, что вы формально не нарушили ни одного пункта закона, однако для сохранения порядка я вынужден пожертвовать одним ради всех остальных. В конце концов, вы как пришли, так и уйдете, а люди останутся.
       Внимательно слушаю, еле сдерживаясь, чтобы не крикнуть: "Я чужой вам уже только потому, что не такой как вы. Вы злитесь на то, что я не разделяю ваших взглядов и не признаю ваших норм. Но лучше я буду аутсайдером, чем конформистом".
       Чувствую, хозяин что-то недоговаривает. Возможно, боится признаться в самом главном -- в утрате авторитета и страхе потерять безграничную власть, скрываемую за ширмой внешней демократии? По-своему он прав, хотя и неискренен; он или не понимает, что происходит, или лжет самому себе.
       Краем глаза вижу, как за нами издалека наблюдают.
       Вдруг Вадим Михайлович застывает, изгибается и сильны рывком дергает удилище.
       -- Есть. Попался! Ну, наконец-то. Подводи, подводи осторожно. Барахтается. Нет, милый, не вырвешься. Держи его, держи, чтобы не выскользнул из рук.
       Сачок дрожит, и видно, что улов действительно большой. Осторожным движением сачок поднимают. В нем огромная рыба.
       -- Велик, -- восторженно произносит Вадим Михайлович. -- Теперь все будут знать, каких лещей можно ловить в этом озере.
       Хозяин берет кусок доски и ударяет с размаху рыбу по голове. Слышится писк, пойманный лещ с силой начинает бить хвостом по деревянным мосткам.
       Видя, что одного удара недостаточно, Вадим Михайлович, берет киянку и со всей силы бьет несчастную рыбу по голове. Обливаясь кровью, лещ отчаянно пищит.
       -- Надежда, помоги, -- говорит хозяин.
       -- Ой, простите, не могу, -- отвечает Надежда и уходит, не в силах смотреть на творящееся убийство.
       -- Тогда позови Анну Михайловну, да принеси молоток нормальный и гвоздь побольше.
       В надежде добить раненого леща хозяин еще раз бьет бедную рыбу что есть силы киянкой по глазам. Но та никак не может умереть.
       -- Ну, тогда мы тебя иначе, -- отчаявшись, говорит Вадим Михайлович.
       Ударами молотка он вбивает в деревянный столб найденный где-то старинный четырехгранный кованый гвоздь и подвешивает еще живую рыбу за крюк. Зацепленный за губу лещ извивается, издавая пронзительные звуки, но умереть не может.
       Руки у Вадима Михайловича в крови. Похоже, это его не смущает. Он возбужден и радостно оглядывается вокруг в поисках признания и восхищения. Но мало кто в состоянии спокойно смотреть на муки умирающего живого существа. Лещ все реже бьет хвостом и наконец бессильно обвисает. Кто-то из детей начинает плакать.
       -- Ну, Вадим Михайлович, вы сами себе перещеголяли, -- подобострастно говорит Анна Михайловна.
       -- Да уж. За всю жизнь такого мне не удавалось сделать. Зато теперь все будут говорить.
       Вытирая окровавленные руки и довольно улыбаясь, Вадим Михайлович радостно кричит:
       -- Все три кило будет. Теперь можно и праздник устроить на славу. Прекрасный получится копченый лещ.
       Лещ еще, кажется, не умер, а они уже готовы его съесть.
       Я молча ухожу, не в силах смотреть на происходящее. Теперь я знаю, на что способны эти люди. У них не дрогнет рука и не возникнет сомнения в правильности творимого убийства. Они уверены в своей правоте, потому что нет в них сострадания. Лишь дети почувствовали боль пригвожденной к столбу рыбы.
       Проходя сквозь строй любопытных глаз, иду к своей палатке. Для меня все ясно. Решение принято, остается ждать приговора. И ждать осталось совсем недолго. Возможно, это произойдет завтра или послезавтра, но никак не в праздник. Думаю об этом и ощущаю, как все во мне дрожит. Что предстоит еще пережить и где взять силы для этого? Что же делать: сбежать или принять весь позор? А может быть, приспособиться и стать как все? Что дороже -- истина или жизнь? Нет, сытому спокойствию в стае я предпочту одиночество отверженного волка.
       Но неужели я обречен быть везде чужим? Неужели приписываемая мне черта характера перерастет в имя, и я для всех стану Чужой?
       Как все я быть здесь не могу, мой дух того не позволяет. И стать другим я не хочу, хоть мало кто то понимает. Я здесь чужой среди своих, никто меня не принимает, и где б я ни был среди них, всяк рано, поздно ль изгоняет. Но я средь них не одинок, везде живет душа родная, и как бы ни был краток срок, любовь живет во мне без края. Нет, я совсем не нелюдим и к ним пришел, уж зная участь. Пусть буду среди них чужим, Дух не предам, пусть даже мучась. Любить хочу всех без конца, на злобу отвечать любовью, дошло чтоб даже до глупца, что Истина омыта кровью.
       Чужого нету среди них, наверняка я это знаю, но как понять себя самих, хоть эта истина простая? ...чужой живет в тебе самом и каждый в нем в том нет сомненья он часть тебя и дело в том что он от твоего смиренья попробуй быть самим собой и ты его тотчас увидишь под маской скроется любой но сути этим не изменишь он все неверие твое вся боль и стыд и злоба с ложью он имя не возьмет свое предав тебя целуя с дрожью...
       И страшно и радостно. Не замечаю как выхожу на расположенную на возвышенности лесную поляну. Кровавый луч уходящего солнца взорвал облака. Один стою под небом, пытаясь унять дрожь. Такое ощущение, словно вышел на финишную прямую, и хотя впереди еще есть препятствия, конец уже очевиден. Смогу ли дойти? И где взять силы? Но ведь я хотел этого, и теперь уже невозможно останавливаться. Только вперед. Во мне еще живут остатки сомнений: стоит ли дожидаться приговора, когда и так все ясно, зачем создавать себе дополнительные страдания, ради чего? Ведь я могу завтра рано утром исчезнуть для всех, просто уехать, и все. Меня ничто не держит. Но чувствую, что это проявление слабости и сбрасывание взятой на себя ноши. ...пройти свой путь ты предназначен чтоб в вечности оставить след и в бесконечность же отправить плоды земных твоих побед...
       Да, нужно пройти через все, раз приехал сюда и знал, что может ожидать. Имей смелость не только желать, но и принять исполнение желаний. ...повсюду мир тебе открыт и ключ в замке всегда лежит войти не бойся в мир внутри ведь это все есть только ты глубины космоса в тебе весь звездный небосвод в тебе ты глубже солнца и светил как если дверь в себя открыл и вышел в свет и внял любви поверь все это можешь ты ты бог и царь в себе самом так будь достоин пред отцом все есть в тебе чтоб силой стать и никогда не умирать пойми раскрой отдай себя избавься от ненужных я любовью стань стань весь любовь чтобы рождаться вновь и вновь и этот чуждый мир спасать и умирать и воскресать...
       С каждым словом, которое слышу в себе, чувствую, как растет уверенность и приходят силы. Пусть я чужой, и это знаю, никто по правде мне не рад. По духу я друзей узнаю, лица не разглядев впотьмах. Средь всех, кто тешится игрою, желаний став своих рабом, я выгляжу чужим, не скрою, противясь стать совсем скотом. Мне жить легко с Тобой в согласьи, лишь веря всем Твоим словам, и слышать глас Твой в час несчастья -- "лишь верь что, дар тебе воздам". И верю я, и тем спокоен, и счастлив, и не одинок. Хочу Тебя я стать достоин, терновый пронеся венок!
       Не спеша возвращаюсь. Подходя к лагерю, слышу, как сидящие у костра люди поют песни. Присаживаюсь и чувствую, что никто не смотрит на меня, словно боясь обнаружить уже решенное. Только плачет в огне живое дерево. Глядя на женщин, не могу не заметить в их глазах глубокой тоски по любви, о которой они так самозабвенно поют. Голоса полны искреннего чувства, стремящегося вырваться наружу и найти то, к чему так страстно взывают. Но вот песня кончается, и выражение лиц вновь обретает выражение отчужденности. Все сидят вокруг костра, плотно прижавшись друг к другу. Но не тела, а лишь огонь согревает, да может быть, слова песни, вызвавшие слезы на глазах. Я не могу не верить их искреннему желанию любить, ведь все мы хотим одного. Но что же, что мешает любить? И почему на любовь они отвечают ненавистью? Почему? Почему от всех моих слов они еще больше отстраняются от меня и замыкаются в себе, а моя попытка воплотить слова в конкретное доброе действие вызывает еще больший приступ негодования? Как же мне их любить, когда они меня так ненавидят?
       Почему, почему мои слова и поступки не вызывают ответного чувства? Они словно боятся моей любви. Но почему? Что мешает любить несмотря ни на что? Может быть, та жизнь, которая каждый день вынуждает их поступать противно чувству справедливости, лгать, в то время как душа жаждет правды и добра? Ведь для того чтобы любить, нужно прежде всего не испытывать страха быть самим собой, не бояться быть открытым, не опасаться, что у тебя отберут твою любовь. Не открыв своей души, любить невозможно. А открыться они, по всей видимости, и опасаются. Для того чтобы любить, нужно жить правдой и творить добро, необходимо признать свою неправоту и отказаться ото лжи не только в прошлом, но и в настоящем и будущем -- это и означает начать новую жизнь. Но смогут ли они отказаться от жизни, которую ведут, отказаться от ненависти и начать жить любовью? Вряд ли. Только в песни это желание прорывается наружу вместе с неожиданными слезами и невыразимой тоской в глазах. Но как только песня кончается, страх вновь сковывает души. Невозможно одновременно жить в любви и творить зло, как невозможно одновременно лгать и быть искренним. Но, увы, все возможно в человеке: жажда любви превращается в ненависть, а потребность в правде заставляет лгать. И только огонь неизменен.
       Решив идти до конца и проверить на себе справедливость слов "побеждай зло добром", встаю задолго до подъема, приготавливаю завтрак, чем удивляю и повергаю в полную растерянность своих недоброжелателей. Они не могут понять мотивов моих поступков и недоумевают, почему я не отвечаю ответной холодностью и не пытаюсь оправдываться, а лишь искренне признаюсь им в любви. От ощущения беспомощности собственной ненависти, контрастирующей с моей любовью, эти несчастные люди, сами того не желая, все более источают злобу. Они злятся на меня за то, что я не оправдываю их худшие предположения. Мне жаль их, ведь гнев это не только саморазрушение, но и глупость. Однако ничем не могу им помочь. В ответ на мою любовь я получаю всевозрастающий холод отчуждения, словно меня боятся и ненавидят.
       -- У меня есть последняя просьба. Разрешите мне вместе с детьми прогуляться на лодке по реке.
       -- Если родители решатся отпустить с тобой своих чад, то, пожалуй, можно.
       После недолгих сборов садимся с детьми в лодку. У меня единственное желание -- послушать природу. Глядя на детей, я чувствую и себя ребенком, мысленно представляя, какими глазами они смотрят вокруг и что видят. Стараюсь отвлечься от мрачных мыслей, но они существуют независимо от меня, словно подготавливают к грядущему.
       Мы медленно спускаемся по реке, наслаждаясь тишиной и красотой дикого леса. Сколько интересного можно увидеть и сколькому научиться, приблизившись к земле! Глядя на изгибающиеся водоросли, их плавность и податливость, но в то же время неизменность, думаю о невозможности достигнуть того же без смирения, невозмутимости и покоя. Причаливаем к берегу. Как бы я хотел сейчас превратиться в маленького мальчика и вместе с Лизой, Надеждой и Ванюшкой беззаботно собирать ягоды, радоваться найденным грибам, бегать за лягушкой, не думая при этом ни о чем. Стараюсь быть, как они, но избавиться от предчувствия неумолимо приближающейся развязки не удается. Думать о неизбежном конце тяжело, и я ищу помощи у птиц, бабочек, рыб, находя поддержку в неизменном покое дикой природы. Здесь меня никто не осуждает и ничто не отторгает. Чувствую, что природа готова принять меня таким, каков я есть. А большего трудно и желать. Я люблю все вокруг и меня все любят. Ощущаю, как лес дышит покоем и любовью, и мне хочется гладить деревья, шептать им нежные слова. Но мы обходимся без звуков, достаточно лишь прикосновения, чтобы почувствовать, как прогибается под теплой рукой живая ткань дерева.
       -- Что с вами? -- спрашивает Надежда, видя, как я глажу березку.
       -- Не хочется возвращаться в лагерь. Здесь так хорошо.
       -- Мне тоже не хочется.
       Варим похлебку, дружно хлебаем из котелка, а потом молча лежим, глядя, как в небо упираются макушки деревьев, образуя над нами своеобразный шатер. Неудивительно, что мы так мало знаем о жизни, -- все время смотрим под ноги и думаем о суетном, вместо того, чтобы смотреть в небо и думать о вечном. Перед Вечностью все наши проблемы выглядят просто смешно. Мы озабочены грядущим, но мало кто видит себя в прошлом. А ведь именно прошедшее помогает понять настоящее и предвидеть будущее.
       Молчим, боясь нарушить тишину, -- как много в ней можно услышать. Предлагаю рассказать о чувствах, которые разбудила в каждом тишина.
       -- Мне кажется, что Бог нас сейчас видит, -- говорит десятилетний Ваня.
       -- А что такое Бог?
       -- Это главный Дух, который помогает людям быть добрыми.
       Иванушка поражает меня своим ответом. А ведь в лагере никто его не воспринимает всерьез. Его пинают все кому не лень только за то, что он не такой как другие.
       "Будьте как дети", -- всплывают в памяти известные слова. Наверно, это означает невосприимчивость к честолюбию, тщеславию и гордыне. Дети -- они еще не запутались во лжи, и потому более открыты Истине.
       -- А ты, Надя, что услышала в тишине?
       -- Я думаю о том, как хорошо, что мы уехали, -- отвечает Надежда.
       Эта девочка-девушка, наверно, единственная среди всех, кто искренне принимает меня. Она чувствует, что происходит, и понимает гораздо больше, чем способны понять иные взрослые. В ней нет их неискренности и недоверчивости; она чиста и, как всякий ребенок, немного наивна, верит и не боится быть открытой для любви. Только ей я могу рассказать о своих предчувствиях, о том, что скоро произойдет. Надежда чувствует то же, что и я. Это придает мне силы и уверенность в том, что я иду правильным путем.
       -- Ну, а ты, Лиза?
       -- Мне кажется, что добро всегда побеждает.
       -- Почему?
       -- Потому что оно сильнее.
       Лиза -- настоящий подарок в эти трудные минуты. Смотря на нее, я ощущаю вибрации ее души, которые эхом откликаются во мне непонятным волнением. Что это, я понять не могу, ведь ничего подобного никогда не испытывал. У меня, лишенного любви жены и дочери, в моем одиночестве, эта девочка вызывает невероятные чувства, описать которые невозможно. Все в ее облике и поведении говорит о чудесной женской душе огромной силы, которая еще не раскрылась. Лиза -- это моя богиня Кали. Ощущение такое, будто она может то, на что я не способен. Мне кажется, она обладает силой, которая мне недоступна. Ей девять лет, но она старше и умнее меня. Я рассказываю ей сказки, и сам начинаю верить в них. Лиза -- суть воплощенное женское начало, в котором воедино слились любовь матери, дочери и жены. Она еще не знает себя, но ощущаемые мною содрогания ее души настолько сильны, что я робею, не зная, как обойтись с этим раскрывающимся на моих глазах удивительным цветком. Пытаясь сохранить в себе непонятное чувство, рассказываю ей сказку о бедной девушке и принце, потом о принцессе и бедном юноше, которые любят друг друга, преодолевая запреты и домыслы, и не обращая внимания на сплетни вокруг. Пусть клеветники занимаются своими измышлениями, им ведь трудно понять чувство, которое недоступно скованной страхом душе. Смотрю на Лизу, и она не отворачивается, принимая мой пристальный взгляд, и вся словно раскрываясь передо мною. Она не боится, но боюсь я, чувствуя ответственность за то, что приручаю это чудное существо. Ведь скорее всего, она впервые переживает еще непонятный трепет -- чувство, которое сохранится в ней на всю жизнь. Стремясь выразить его, она спрашивает, что и как надо делать. Затрудняюсь ответить и только подставляю свои глаза. Рядом с ней я чувствую себя ребенком, и все страхи исчезают, когда, глядя в ее серые глаза, открываю нечто связывающее нас. Чувство такое, словно когда-то давным-давно мы знали друг друга, но только сейчас вспомнили себя. А может быть, принц это я, а бедная девушка она, или, быть может, много лет назад, -- рассказываю ей, -- я полюбил принцессу, но она не смогла ответить мне, потому что была заточена в высокую башню. Не слишком умело фантазирую вокруг известной сказки. Однако главное не сюжет, а тот единственный понятный без слов язык чувственных воспоминаний, который позволяет вспомнить все.
       Глядя в распахнутые навстречу мне полные любви и доверия глаза, мы словно видим себя героями сказки, и то, что было или могло быть много-много лет назад, повторилось, и теперь столкнувшись, мы узнали друг друга в этом необъяснимом влечении. Молчим, боясь что-либо сказать, чувствуя только, что любые слова лишь помешают, испугают, исказят и смогут навредить тому таинственному завораживающему, что происходит в нас. И как когда-то в детстве прячась под одеяло, закутываюсь с головой в это невероятное переживание, пытаясь найти там нечто особенное, чего нет и не может быть в повседневной жизни. Наверно, я просто люблю эту девочку, это материнское начало, хотя само слово мало что объясняет, как вообще мало что могут объяснить слова, ведь они больше подходят к прошлому опыту, но никак не могут выразить ничего сейчас. Дети, в отличие от взрослых, дарят радость бесплатно, любят бесстрашно, ничего не требуя взамен. А может быть, это непонятное чувство и есть путеводитель в то царство, которое доступно только детям? ...любовь есть мир в четвертом измереньи он виден проживающим в любви другим же всем увы с нормальным зреньем он недоступен сколько ни зови тот мир мечты и мир тот полон духов живущих умерших и вновь идущих жить прекрасных вечно радостных и юных которые не могут не любить открой в себе другое измеренье его хоть царством божьим назови оно подарит счастье упоенье лишь все вокруг себя ты полюби закон любви так прост и так всем ясен чтоб стать ты должен все отдать и сразу мир вдруг станет так прекрасен что вряд ли стоит лучшего искать...
       На обратном пути лежу на корме лодки, спрятавшись под плащ, и не мешаю детям быть детьми. Они резвятся, а я завидую им. Если сам не могу стать ребенком, так пусть хоть они беспрепятственно веселятся, помогая мне своим беззаботным смехом забыть о том, что ждет нас по возвращении.
       Вот и обычные поздравления, и необычное молчание, которое звучит, как приговор, словно в наше отсутствие только о нас и говорили. Слова приветствия не могут скрыть холод отчуждения. Глядя на лица встречающих, чувствую, что уже все решено и вот-вот должно свершиться. Ловлю на себе виноватый взгляд Володи. Как, наверно, ему тяжело выполнять эту работу. Но он сам согласился на должность начальника и уже много претерпел из-за своих благих намерений сделать жизнь лучше и веселей.
       Я и дети предлагаем приготовленное в походе угощение, но все вежливо отказываются. Сердце мое начинает учащенно биться, предчувствуя наступление рокового момента. Он близок, и мне нужны силы, чтобы выдержать все. Открываю Новый Завет и как всегда читаю первые бросившиеся в глаза строки:
      
      
       8 Мы отвсюду притесняемы,
       но не стеснены; мы в отчаянных
       обстоятельствах, но не отчаи-
       ваемся;
       9 Мы гонимы, но не остав-
       лены; низлагаемы, но не по-
       гибаем;
       10 Всегда носим в теле мерт-
       вость Господа Иисуса, чтобы и
       жизнь Иисусова открылась в
       теле нашем
       11 Ибо мы живые непрестанно
       предаемся на смерть ради
       Иисуса, чтоб и жизнь Иисусова
       открылась в смертной плоти на-
       шей,
      
      
       Именно так. А вот и Надежда.
       -- Все собрались. Жертвоприношение близится, -- говорит моя верная спутница, и добавляет: -- Знаете, я чувствую себя Марией Магдалиной. Мне случайно удалось узнать, что в наше отсутствие здесь созрел целый заговор, главным инициатором которого была Анна Михайловна. Она настроила всех против вас. А матери Лизы наговорила такого... В общем, они хотят избавиться от вас. Но меня на суд не пускают, потому что я еще не взрослая.
       -- Что ж, пойдем любить врагов своих. Если Бог за нас, то кто против нас?
       Мне даже удается улыбнуться при этих словах, хотя голос дрожит, а внутри все онемело. Не пойти значит оказаться трусом, и я неторопливо иду туда, где уже собрались мои судьи. Ждут только меня. Я догадываюсь, что мне уготовано. Но зачем, для чего мне все это? К чему эта пытка? Почему я не перестаю любить их, хотя чувствую их ненависть? Почему не ненавижу, хотя они отвергли, не поняли, осмеяли мою любовь? Почему прощаю, хотя знаю, что они этого не поймут? Господь, ты видишь все мои терзанья, предвидя каждый шаг моей судьбы. Пошли прозренье или наказанье, но не лишай меня своей любви. Пусть будет так, как Ты того захочешь, -- всецело воле покорюсь Твоей. Я верю -- ты меня не бросишь, как верю -- нет случайностей в судьбе! ...любить врага что может быть мудрее и выше человечьих сил ведь только так ты сможешь стать добрее отдав все лишь тому кто попросил и злобу подавить своей любовью и растопить месть сердца добротой и заплатить за все своей лишь кровью собой поверив мудрость мысли той любя других забыв в том о себе никто не сможет навредить тебе как если только сам другим не станешь и глядя в зеркало себя вдруг не узнаешь хулу превозмоги и правды стань достоин ведь в мире с ложью ты один лишь воин и злобу победив полетом сей мечты так только сможешь стать ее достоин ты...
       Сажусь на свое привычное место и с необъяснимой радостью смотрю в угрюмые лица судей, прячущих свои глаза от моей улыбки.
       Наконец-то!
       Володя достает из папки лист бумаги и читает:
       -- Мнение коллектива о поведении Крестовского. Регулярно уклоняется от общественно-полезной работы вместе с коллективом. Некорректно ведет себя среди людей, постоянно провоцируя конфликтную обстановку. Пагубно влияет на нравственную атмосферу среди детей и подростков, что вызывает опасение у родителей и всего коллектива. Позволяет себе непристойности в присутствии женщин и детей. Все претензии неоднократно высказывались Крестовскому, но им проигнорированы. Дальнейшее нахождение Крестовского в лагере считаем невозможным, так как его поведение перешло все границы дозволенного и обстановка в лагере накалена до предела.
       -- Таков итог, -- добавляет от себя Володя.
       Молчание длится недолго.
       -- Я тебе сейчас все объясню, -- быстро добавляет Анна Михайловна, жена начальника. -- В лагере я уже шесть лет и видела разных людей, которые приходили и уходили. Но ты -- случай единственный в своем роде и звучишь диссонансом в общем стройном хоре. У меня предложение: ты тихо и спокойно уезжаешь из лагеря, а зимой, может быть, мы сможем восстановить дружеские отношения; чтобы все было прилично. Главная причина нашего решения в том, что твое мировоззрение не сходится с нашим. Поэтому предлагаем тебе уехать добровольно. Наши претензии состоят в том, что ты морально вызываешь нас на конфликты. Ты ведешь себя безнравственно с девочками. Разговоры о любви для девятилетнего ребенка недопустимы. Я бы на месте родителей никогда не отпустила своего ребенка с тобой в поход. И вообще, ты все делаешь неправильно. Лучше тебе уехать самому, так как надеяться, что уедем мы, не стоит. Когда ты был болен, нам казалось, что ты станешь, как все, нормальным членом лагеря. И хотя ты инвалид второй группы, но здоровее многих из нас. В лагере находятся действительно больные люди, стремящиеся покончить с пагубной привычкой к спиртному. Здесь каждый за другого переживает. И хотя ты не алкоголик и не наркоман, но психологически ненормальный человек. Ты выбиваешься из коллектива и тебе надо находиться в клинике. Тебе наплевать на людей. А твои призывы к любви -- пустые слова. На самом деле, ты никого не любишь!
       В ответ улыбаюсь. Вряд ли стоит спорить с неправдой. А про себя говорю: "Я вас люблю, любил и буду любить, ведь это не грешно. Всю злобу вашу позабуду и мести рассмеюсь в лицо. Любить мне вас дана награда, быть может, за грехи мои, и смерть навряд ли будет рада забрать все помыслы мои. Нет, я любить не перестану, пусть злоба исказит чело, любил, люблю, любить я стану, хоть даже плюньте мне в лицо. Растерянность и страх я вижу, когда в ответ на клевету я не отвечу "ненавижу", отдав как плату доброту. Вы скажете: зачем же плетью ты хочешь обух расшибить? А я отвечу: разве местью заставить можно не любить? Ошибка ваша в том, что плетью вы именуете любовь, ее вы обухом посмейте назвать -- вот это будет новь. На свете нет сильней и выше Любви, что Вечностью дана. И я скажу, и не обижу, что плетью правит Сатана. Та злоба, что из вас исходит, всегда объекта лишь ища, причину лишь в других находит, но никогда ни в чем себя. Вся злоба ваша от несчастья, и незачем винить других. Вам нужен враг в часы ненастья -- он в вас сидит, а не в иных! То, что других во всем вините, беда то ваша, не вина. Свою вину во всем найдите, лишь тем спасетесь вы тогда".
       -- Хватит, Анна, он все равно ничего не поймет. Ты только скажи, согласен ты с тем, что тебе зачитали? Согласен?
       -- Этого всего могло бы и не быть, -- говорит Володя, пытаясь справиться с дрожью в голосе. -- Но ты не прислушался к нашим советам и вот получил итог. Врагов у тебя здесь нет, но и друзей не осталось. Я хотел как лучше, но таково мнение коллектива. Я могу принять это решение и самостоятельно, без присутствия Вадима Михайловича, поскольку есть результат общего голосования. Когда друзей не остается, тогда и получается такой итог.
       Володя виновато прячет глаза. Он-то знает, что все обвинения -- ложь. Меня попросту оклеветали. Так почему же он попустительствует неправде? Хотя... положение начальника обязывает. Чтобы оправдать себя, нужно сослаться на общее мнение. Только так он может умыть руки...
       -- Если ты надругался над моим ребенком, я тебя убью, -- кричит мать Лизы.
       "Прости их Господи, ибо не ведают, что творят", -- говорю про себя.
       -- Своими разговорами ты развращаешь молодежь. Мы должны будем рассказать о поведении Надежды ее матери, о том, как она повсюду ходит за тобой, -- слышится чей-то истерический голос.
       Я не поворачиваю головы, чтобы узнать, кому он принадлежит. Неважно, чье именно это лжесвидетельствование, когда господствует клевета.
       Открываю Евангелие, стремясь найти в нем поддержку и силы выдержать все до конца.
      
      
       17 Никому не воздавайте злом
       на зло, но пекитесь о добром
       пред всеми человеками
      
      
       -- Скажи, ты согласен, ты уедешь, уедешь? -- нервно кричит Анна.
       -- Я хотел бы узнать мнение каждого.
       -- В этом нет необходимости, поскольку есть общее мнение, с которым согласны все. Отсутствующего Вадима Михайловича мы ждать не будем, так как щадим его. Ведь он вложил в лагерь всю свою душу, и не стоит ставить под угрозу благополучие всех из-за одного.
       Свершилось!
       Я с силой сжимаю Евангелие.
       Все сказанное настолько поражает меня, что с трудом удается сдержать выражение признательности. Молчу, стараясь скрыть радость.
       Каждый из присутствующих один за другим поднимают руки, выражая свое согласие с приговором.
       "Как, и ты, Петр?!" -- хочется крикнуть, но спохватываюсь. Еще совсем недавно мы беседовали по душам, и ты рассказывал мне о своих взаимоотношениях с матерью, о том, что употребляешь наркотики. Как и для многих других обделенных любовью подростков, наркотики служили для тебя лишь возбудителем тех эмоциональных переживаний, которые требовали естественного удовлетворения. Я убеждал тебя, что опьянение -- это оглушение, а отнюдь не способ испытать эмоциональное потрясение любви, в котором мы все так нуждаемся. Мы делились впечатлениями, и я доказывал, что без наркотиков испытал те же самые ощущения, что и ты во время кайфа, что психотропные вещества вызывают примерно то же состояние и ощущение другого измерения, которое переживает каждый в минуты страстной любви, а тот, кто не любил, никогда не поверит в существование невидимого пространства. Ты соглашался, рассказывая мне, что, живя без отца, не получал от матери той нежной заботы, ласки и понимания, в которых нуждался, и в результате замещение этой потребности нашел в наркотиках. Ты помог мне понять, что наркомания -- это болезнь души, оставшейся без любви. Наконец признался, что всегда хотел порвать с пагубным пристрастием и даже готов был променять наркотики на чью-либо любовь, но никто не захотел тебе подарить себя. В результате мы согласились, что самым лучший способ отказаться от наркотиков это начать любить всех и вся несмотря ни на что.
       -- Ну, теперь ты уедешь? Уедешь? Да или нет?
       Молча листаю Евангелие. Они все равно ничего не поймут. Если же начну оправдываться или отвечу на зло злом, они только утвердятся в собственной правоте. Опровергать их бессмысленно, потому что им не нужна правда.
      
      
       14 Благословляйте гонителей
       ваших; благословляйте, а не
       проклинайте.
      
      
       -- Нечего больше ждать. Что нам еще нужно?
      
      
       21 Не будь побежден злом,
       но побеждай зло добром.
      
      
       Как не любить могу я тех, кто называл себя друзьями, но впредь души им не открыть, хоть обниму их всех руками. Так трудно им меня понять, что невозможно мне поверить, и проще кажется изгнать, чем ключ души своей доверить. Как больно видеть муки их и невозможность быть открытым, и лики милых, но чужих, ведь их сердца к любви закрыты. Но я люблю врагов, друзей и просто тех, кому я дорог. Им не понять любви моей, и будет путь ко мне их долог. Любить так просто ни за что все, что вокруг себя я вижу, любовью сотворить добро, в ответ услышав -- "Ненавижу! Ты нам чужой, иди от нас, наш мир тебя не принимает. Сомненье выкинем тотчас, хоть бог тебя и посылает. Нам не нужна твоя любовь, нам месть понятнее и ближе, хоть подари свою ты кровь, но ненависть не станет тише. Ты ненормальный человек, твой дух сердца наши смущает, и говори хоть целый век, -- неправда души развращает. Нужна своя нам правота, а истина нам не дороже, любовь роднит лишь красота. Пусть вечность спросит с нас всех строже". Мне жалко, так я их люблю, и ненависть их понимаю, но чашу клеветы допью и лишь скажу -- "Я вас прощаю. Пусть изгнан я, пускай умру, к любви я сердце не закрою, другим путь этим укажу, и истины от вас не скрою. Я вас любил. Я вас люблю. Но тем молчанья не нарушу. Всю ложь и клевету стерплю, но сохраню для Бога душу".
       -- Все, хватит с этим, пошли, собрание окончено, -- говорит Анна, вставая и подавая пример остальным.
       Все медленно расходятся. Остаемся мы с Володей. Не поднимая глаз, он виновато говорит:
       -- Мне очень жаль, но я тебя предупреждал. Лучше было самому уехать, не дожидаясь этого позора. Не знаю, зачем тебе все это было нужно.
       Бедный Володя, он так ничего и не понял. Мне жаль его, и кажется, после произошедшего я люблю его еще больше. Ведь это прекрасной души человек, -- и вот что с ним сделала власть. Он согласился с неправдой, и не может не понимать этого.
       Еще с некоторой растерянностью от торжества клеветы, читаю:
      
      
       8 В чести и бесчестии, при
       порицаниях и похвалах: нас по-
       читают обманщиками, но мы
       верны;
       9 Мы неизвестны, но нас
       узнают; нас почитают умершими,
       но вот, мы живы; нас наказы-
       вают, но мы не умираем;
       10 Нас огорчают, а мы всегда
       радуемся; мы нищи, но многих
       обогащаем; мы ничего не имеем,
       но всем обладаем.
      
      
       -- Ты человек тьмы, -- заключает Володя.
      
      
       14 Душевный человек не при-
       нимает того, что от Духа Божия,
       потому что он почитает это
       безумием; и не может разуметь,
       потому что о сем надобно судить
       духовно.
       15 Но духовный судит о всем,
       а о нем судить никто не может.
      
      
       А может быть в том и состоит Высшая справедливость, чтобы зло торжествовало? Ведь ни на что иное оно не способно. Если зло не будет торжествовать, то исчезнет. Добро же от поражений лишь крепчает, закаляя сердце страданием.
       Что теперь? Все ждут моего отъезда. Я давно решил уйти от них, но продолжать жить поблизости. Иду снимать палатку и собирать вещи. Моя Надежда мне помогает.
       "Свершилось!" -- говорю я ей. Она понимающе качает головой. Не обращая внимания на осуждающие взгляды, Надежда помогает мне переносить вещи.
       Вот-вот должен начаться ливень. Грозовые облака мчатся прямо на нас. Дождь совсем рядом, видно, как он льет из облаков, а я еще не поставил палатку. Вдруг задул ветер, все сильнее и сильнее, я второпях натягиваю тент, а про себя замечаю: ветер почему-то дует в сторону, противоположную надвигающемуся дождю. Невероятно, но облака обратились вспять! Постепенно ветер стихает, и небо вновь становится чистым. Это настоящее чудо!
       О Боже, как ко мне Ты благ, я не могу себе поверить. Душой перед Тобой я наг и не могу в Тебя не верить. Все, что я только попрошу, тотчас Ты молча исполняешь. Тебя я видеть не могу, но Ты меня всего пленяешь. Что снится мне порой во сне, желанье иль нужда какая, дерзанью внемлешь и мечте, и если надо, исполняя. Сквозь тупики чужих сомнений указываешь мне свой путь, и не вникая в смысл прений, даешь ответ не как-нибудь. Всецело я послушен воле Твоей и этим счастлив я, а потому любое горе как перст небесный для меня. Я поражен Твоим участьем в моей судьбе уже не раз, все мне дается, словно счастье, и не кривлю душой сейчас. За что ко мне такая благость, чем заслужил я пред Тобой? И от вопроса, что мне в радость, слезы текут сами собой. Я знаю, это не подарок, но дар, чтоб в силах я окреп, чтоб вышел из привычных рамок и не вернулся в них вовек.
       Нет большего счастья, чем сидеть у костра и каждой клеточкой тела впитывать тепло, наблюдая при этом, как огонь живет своей непредсказуемой жизнью, как озеро превращается в зеркало, а солнца шар багровеет, не желая уходить за горизонт, восхищаться, как розовеет небо, постепенно становясь сиреневым, фиолетовым, наконец, синим, и тем позволяя звездам блеснуть своей красотой, а поднимающийся от земли туман делает сказочным все вокруг.
       Не чувствую себя сломленным, скорее напротив -- мне удивительно легко, словно освободился от тяжкого бремени, и кажется, вот-вот полечу. Мучительно было лишь ожидание. Теперь, когда все позади, на место тревоги пришло ощущение благости, -- ведь я получил то, что просил. Свершилось нечто большее, о чем я не мог даже мечтать.
       После долгой сумрачности наконец-то грянул гром. Какое блаженство слушать мелодию капель, ударяющих по натянутому тенту палатки, и сознавать, что уже никто и ничто не может омрачить моего счастья. Вот опять я один одинок, но отсутствует в том сожаленье. Я один, и со мной только Бог, разглядевший меня в мирозданье. Ночь светла и тепла. Ни души. Только поздний костер догорает. Не нужны мне чужие миры, но никто пусть об этом не знает. Я люблю быть собою с собой, чтоб никто не мешал моей грусти. Средь людей я разъеден тоской, потому не люблю ходить в гости. Мир наполнен прекрасной мечтой, что, окутав, меня согревает. Надо спать, но не спится, порой нужно видеть, как ночь засыпает. Жить, быть может, мне день или два, потому и спешу насладиться заунывным нытьем комара и как спит на березе синица. Как я счастлив, лишь знает Господь. Благодарен ему я за это. Бодр дух, засыпает лишь плоть. Я еще на Земле или где-то? Нет луны, вот и солнце зашло, лишь летит запоздалая птица. Как приятно, что нет никого, с кем я мог бы душой поделиться.
       Выхожу и подставляю лицо навстречу долгожданным поцелуям дождя. Облака расходятся в стороны, обнажая бездонную глубину звездного неба. Такое невероятное блаженство вряд ли можно испытать в реальной жизни. Хочется плакать и смеяться, хочется всех обнять, расцеловать и любить, любить несмотря ни на что.
       Вблизи берега плещется несколько уток. Завидя меня, они подплывают к берегу. Я прикармливал их, когда они были маленькими утятами, и теперь селезни и утки без страха приближаются ко мне, чтобы схватить хлеб из протянутой руки.
       Как странно, близкие друзья отказались от моего угощения, а дикие утки сразу узнали меня, и не боясь, берут предложенный хлеб. Так, может быть, животные лучше людей разбираются в любви?
       Но что же дальше? В чем смысл произошедшего? К чему все это приведет в конце концов?
       Оставшись наедине с природой, чувствую, словно вышел на волю, сломав рамки стереотипов, в которые не вписывалась моя индивидуальность; ощущение такое, будто вырвался из-под пресса обывательских предрассудков, который штампует сознание и жизнь в соответствии с принятыми нормами, лишая своеобразия и заставляя быть как все.
       В тишине окружающего леса я отчетливо различаю присутствие нечто, с чем неразрывно связан. Это волнует и радует одновременно. Бесцельно бреду по лесу, осторожно наступая на поднимающуюся после дождя траву, стремясь не помять цветов и не нарушить чьего-либо покоя. Окружающая природа полна неслышных голосов. Лес живет своей жизнью, и я уже не чувствую себя чужим среди жучков и кузнечиков, травы и деревьев, земли и воды.
       Все, что составляло мое Я, постепенно рассеивается в идущем от озера тумане, переставая быть различимым среди шорохов, наполняющих лес. Моя жизнь кажется уже не более существенной, чем жизнь куда-то спешащего муравья. Куда он ползет? И зачем? Не знаю. А что же я? Куда иду и зачем? Не знаю. Но должна же быть какая-то цель! Ведь не может произошедшее пройти абсолютно незамеченным для мира? Или дождь гораздо более значимое событие для окружающей природы, чем мое изгнание? Хотя, возможно, наступающая ночь важнее для всех населяющих лес мотыльков и букашек, чем мое здесь присутствие. А может быть, и сама моя жизнь событие менее заметное, чем смена дня и ночи?
       От земли поднимается туман и тонким шлейфом устремляется к озеру. Меня наполняет желание превратиться в пар и устремиться к звездам, чтобы, став в вышине капельками дождя, вернуться на землю к ожидающим меня цветам и деревьям, а потом вновь исходить от земли в вечном круговороте жизни, чувствуя свою причастность и необходимость. Но я всего лишь человек, ищущий ответ на вопрос о цели своего существования, и не находящий смысла своего бытия. Зачем я? Почему? Проклятые вопросы, словно назойливые мухи, не дают покоя, и чтобы убежать от них, скинув одежду, бросаюсь в озеро. Заплыв почти на середину, долго лежу на спине и смотрю на звезды, нависшие надо мной. Существую ли я? На границе двух сред ощущаю себя словно между двумя реальностями. Я не создан ни для жизни в воде, ни для жизни в воздухе. Но в чем же мое предназначение? Я не могу взлететь и не могу жить под водой. И если сейчас вдруг утону, то вряд ли кто-нибудь пожалеет о случившемся. Возможно, кто-то даже вздохнет с облегчением. А может быть, так и стоит сделать -- освободить мир от своего никому не нужного присутствия? Ведь если нет цели моего пребывания на земле, то вряд ли и что-нибудь изменится с моим уходом. А если смысл все-таки есть, то в чем же тогда состоит мое предназначение, куда я должен идти, к чему стремиться, чем и ради чего жертвовать? Я не могу избавиться от этих вопросов, так же как и не могу жить без них.
       Глубоко нырнув, долго плыву под водой, почти не чувствуя своего тела, и только ощущая как что-то наполняет меня ...лишь верь в себя и в силу духа что жив в тебе и жив тобой ты глас его открой для слуха пойди за ним и стань собой нет счастья как и нет несчастья лишь радость полная во всем открой ее ты в одночасье и станешь может божеством проникнешь в мир неслышных звуков увидишь все закрыв глаза откроешь сердце к тайне духов и истина войдет в тебя...
       Пораженный проникшим в меня, сильными движениями вырываюсь наверх. Что это, откуда? Спасаясь от воды, выхожу на берег. Ничего вокруг не замечая, иду по лесной тропинке неизвестно куда и зачем. После недавних волнений и тревог покой окружающей природы кажется не просто спасением, а исцеляющей силой. Недавние страсти постепенно растворяются в этом умиротворяющем покое. Тишина кажется гораздо более глубоким и убедительным доказательством бессмысленности царящей среди людей суеты, нежели сумятица их, по большей мере, ненужных слов. Все замерло в объединяющим покое, и чудится, что нет людей, нет и меня, существуют только звери, птицы и рыбы, живущие в гармонии с окружающим миром. Величие природы заставляет почувствовать себя никому не заметной букашкой, противопоставившей себя единому миру, и этим пожелавшей возмутить непоколебимый покой всего сущего. А может быть, мы, люди, всего лишь комары для Вселенной?
       Неожиданно на руку садится жук. Я машинально стряхиваю его. Он падает на спину и начинает беспомощно дрыгать лапками. Чувствую, как он страдает. Будучи не в состоянии взлететь, он беспорядочно перебирает сломанными конечностями. Ощущая его боль, помогаю ему подняться. Срываю стебелек травы, по которому ползет насекомое, и переворачиваю таким образом, что жук оказывается внизу. Однако перевернувшийся мир не останавливает живое создание, упрямо продолжающее движение вперед. Оказавшись на острие стебелька, жук начинает спускаться вниз. Подставляю палец, жук поднимается на него, и вот уже ползет по моей руке. Куда и зачем он ползет? Знает ли он о цели своего движения и смысле своего существования? Он просто ползет. Эта поляна и этот лес, наверно, кажутся ему всем миром, а озеро океаном. Возможно, все дело лишь в масштабе. Надо приподняться над землей, чтобы увидеть землю и себя на ней.
       И вдруг жук взлетает.
       Вот бы мне так! А ведь он лишь насекомое, тогда как я Человек.
       Стараюсь по земле ступать осторожно, опасаясь сломать чью-то жизнь. Вдруг вижу изрубленного на куски ужа.
       Кому он помешал? Или просто с ним позабавились? Но как можно убить?! И по какому праву? По праву сильного? Но зачем?! И кто это сказал, что самое совершенное творение человек? -- Конечно же, сам человек.
       Все вокруг меня живое, и даже камни, как и я сам, являют творение природы. Глядя на них, долго стою, ощущая неслышное дыхание сущего во всем. Замираю, чтобы отчетливее ощутить объединяющий и пронизывающий все окружающее единый мерный ритм, сливающийся с биением моего сердца. Кажется, время остановилось. Все страсти далеко-далеко, словно на дне глубокого колодца, и туда не хочется возвращаться. Ведь здесь так хорошо! Что может быть лучше покоя?!
       Вновь бреду по лесу, и теперь мое движение уже не кажется частью суеты, лишенной цели и смысла.
       Но зачем же все-таки я тут? В чем смысл моего здесь появления? Ведь я не какой-то жук. Я человек! И мера моей ответственности перед миром равна имеющимся в моем распоряжении возможностям. Если я появился на свет, значит, в этом была какая-то необходимость. Ведь для чего-то я родился. Должен же быть какой-то смысл! Ведь не может все происходящее быть бессмысленной чередой событий! Но если все бессмысленно, то не стоит и жить!?
       Чувствую, как блаженный покой вновь ускользает.
       "Ой, простите", -- вырывается у меня. Я едва не наступил на ползущего через тропинку ужа. Он останавливается и замирает. Головка с желтыми ушками направлена в мою сторону. -- "Смотреть надо". -- Не могу прийти в себя от услышанного. Нет, этого не может быть! Уж смотрит на меня, и кажется, раньше я где-то видел этот полный достоинства взгляд, от которого ничто не может ускользнуть. -- "Нет от вас покоя", -- слышу вновь. Хочется тряхнуть головой, чтобы избавиться от галлюцинаций. -- "И почему вам, людям, спокойно не сидится, вечно спешите куда-то, ищете какой-то смысл? Почему вы просто не можете жить и радоваться? Во всем непременно хотите увидеть какую-то цель, причем непременно движение к лучшему или худшему, полагая, что прогресс это хорошо, а регресс плохо. Вы постоянно задаетесь одним и тем же вопросом, находя ответ даже там, где его и быть не может. Все это ваши человечьи выдумки, бесконечные попытки неугомонного разума занять себя чем-нибудь. Вы ищете вовне, тогда как ответ заключен в вас самих. Даже когда, наконец, находите, точнее, придумываете себе какую-то цель, успокаиваетесь лишь на время, а потом все начинается сначала. Впрочем, люди нисколько не изменились: говорят гораздо больше, чем делают, а делают вовсе не то, что говорят. Как приятно молчать! И почему вы все хотите объяснить, вместо того чтобы почувствовать? Ведь есть вещи, которые существуют независимо от слов. К чему вообще все эти бесконечные лишенные всякого смысла вопросы? Ведь ВСЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
       Как много говорят люди, когда и так все ясно. Что вам спокойно не живется, отчего вы не радуетесь окружающей красоте и не наслаждаетесь покоем? Вам постоянно нужны терзания и попытки найти то, чего нет и быть не может. Вы назвали окружающее тайной, только потому, что еще не смогли придумать подходящий ответ. Вам кажется, что разгадка в любви. К ней вы призываете, стремясь увидеть в увеличении добродетельности понятный вам прогресс. Но от любви человечество не стало лучше. Вам непременно хочется найти смысл, который не ограничивался бы рамками собственной жизни. Однако это не что иное, как усилия вашего тленного разума успокоить себя ответом на мучительный вопрос о конечности его существования в сравнении с бесконечным. Существует Вечность, а конечна лишь ваша собственная жизнь. Потому и обо всем остальном вы хотите думать как о своей жизни. Видя рождение ребенка, вы склонны искать нечто подобное в окружающем мире. Но разве может быть начало в бесконечном? То, что вы называете развитием, есть лишь непрекращающаяся смена форм. Придуманные вами понятия "конец" и "начало" на деле являются попытками бренного разума соотнести себя с Вечным. Он ощущает свою ограниченность жизнью тела, а потому и мучается вопросами смысла. Вы постоянно пытаетесь все измерить, исходя из возможностей вашего ограниченного рассудка. Отсюда линейность и плоскость мышления. Нет добра, равно как нет и зла, это лишь попытки найти крайние полюса, чтобы представить безграничную вселенную. Придуманные вами крайности "плохо--хорошо" или "благо--вред", с помощью которых вы хотите объять необъятное, есть, опять же, отражение ограниченности ощущающего свою беспомощность разума. Кто придумал "конечность" и ее противоположность "бесконечность"? Как вообще можно определить конечность в Вечности? Там нет и не может быть ни начала, ни конца. Это лишь свойство вашего разума все анализировать, чтобы потом синтезировать. Этим он занимает себя и видит в том свое назначение, а значит, смысл существования во Вселенной. Но единому в своей природе миру это абсолютно безразлично. Вы заняты поисками начала и конца, первоистока и завершения всего существующего, одним словом, универсального ответа. Но ответа не существует. Вы просто хотите успокоить себя тем, что ваша жизнь и работа нужны и что они способны изменить мир к лучшему. Ведь иначе, по-вашему, и жить не стоит. Но что есть то "лучшее", к чему вы стремитесь? Неужели вам не видна бесплодность бесконечных споров о добре и зле, поскольку нет ни добра, ни зла, а есть лишь плохо замаскированные попытки неугомонного разума определить, что ему во благо, а что во вред. Но и тут он теряется, не зная, что для него есть добро, а что зло, поскольку это им же придуманные понятия. Ваш разум пытается занять себя тем, что выдумывает различные универсальные законы, вроде единства и борьбы противоположностей. Но нет борьбы противоположностей, есть Совершенство! Ваш разум видит во всем противоречия, оттого что противоречит сам себе и противопоставляет себя всему, дабы доказать свое превосходство. На самом же деле, противоречие -- это всего лишь непознанная гармония! Вы спорите о первичности Духа и Материи, тогда как ВСЕ первично. Вы просто запутались в словах. Все Существует как Единое! Дух -- это Материя, а Материя -- это и Дух тоже. Материальный мир -- это мир определенных частот, где все живое, только плотность различная. Все пронизано вибрациями. Цвета, звуки, тела -- это все определенная частота волновых колебаний, различаемых вашими органами чувств. И Дух это та же вибрация определенной частоты. Он Везде и Сейчас! Посмотри на воду, которая может стать и льдом, и паром, и дождем, и снегом, меняя лишь формы, но не исчезая совсем. Однако вы желаете непременно найти смысл в бесконечной смене форм, чтобы придать этот смысл процессу, различая в нем либо развитие, либо упадок. Вам хочется верить в лучшее, а потому вы выдумали прогресс. Завтра оценки переменятся, и куда пойдете тогда? Или так и будете метаться между тем, что вчера называли плохим, а сегодня хорошим? Это вместо того чтобы сесть и спокойно посидеть. Нет, вы готовы устремляться безразлично куда, лишь бы это соответствовало вашим сиюминутным представлениям о цели никому, кроме вас самих, не нужных движений. Вам обязательно нужен смысл, причем лучше положительный, оптимистический, чтобы глупая суета давала ответ на вопрос о пользе каждого прожитого дня, тем самым принося удовлетворение, которое вы называете счастьем. Живя ожиданием лучшего будущего, вы в то же время упускаете прекрасное настоящее; желаете быть уверенным в завтрашнем дне, не будучи уверенными в себе; пытаетесь везде успеть, теряя при этом драгоценные мгновения; и, не замечая ничего вокруг, убегаете от себя и от жизни. Своим бесконечным стремлением все улучшить вы нарушаете извечный покой, который не нуждается в улучшении. Сегодня спешите туда, где, как вам кажется, лучше, а завтра непременно в противоположную сторону -- лишь бы не стоять на месте. Но ведь покой, которого вы избегаете, вовсе не есть бездействие. Это лишь весьма ограниченное действие, но отнюдь не суета. Покой нуждается лишь в поддержании. Извечная смена форм требует равновесия. Посмотри внимательнее на природу: там есть все, та же смена времен года. Но вместо того чтобы наслаждаться прелестью золотящегося леса и наблюдать дрожание листка на ветру, вы вечно бежите куда-то, спеша за тем, что вам, по большому счету, не нужно. Вам, людям, никогда не хорошо, всегда хочется лучше. Всего вам мало. Вы увязли в трясине удобств, и ради собственного комфорта готовы всех уничтожить, даже себя. Ущербность твоя, человек, в том, что ты берешь больше, чем тебе нужно. Ты жаждешь еще и еще, сам не зная для чего. Вместо того, чтобы научиться довольствоваться малым, тем увеличив свою свободу, ты становишься рабом желаний. А потом стонешь от возникшей зависимости, не в силах преодолеть привычку. Я гораздо свободнее тебя, поскольку могу довольствоваться тем, что имею. Ты разбиваешь себе голову, управляя своими машинами, ты засорил окружающее пространство отходами своих желаний, в конце концов ты погубишь себя сам. Вот только мы за что страдаем?!
       Эх, человек, человек. Ты возомнил себя царем природы, и на всех глядишь свысока. Но чего ты стоишь без своих машин? Хрупкую конструкцию человеческого существа сломал утяжелившийся собственным тщеславием разум. Опьяненные техническими достижениями, вы ушли от естественной жизни, тем самым лишившись изначально заложенного в вас Смысла. Отвергнув Абсолют в поисках чего-то более высшего, человечество испугалось собственного всесилия, увидев, какое зло могут принести достижения разума. Чем ты можешь гордиться, человек? Тем, что испоганил все вокруг и убиваешь безо всякой нужды? Разве Человек -- это звучит гордо?!
       Вы стали пленниками усиливающегося быстродействия ваших машин и мечетесь, не в силах поспеть за ними. Но они не спасут вас от проблем. Более того, порожденные тобой механизмы погубят всю вашу цивилизацию. Машина есть машина, она требует строгого и точного к себе отношения. А человек относится к ней по-человечески: бьет, срывает злость, нарушает правила эксплуатации. И машины мстят за это убийством своих хозяев. Разве смог бы ты выжить, как это делаем мы? Тебе кажется, что все в твоей власти. Однако ты так же терпеливо вынужден сносить ураганы и наводнения, засуху и мороз. Даже твои первейшие друзья, машины, и те иногда выходят из повиновения. Куда тебе до нас! Ты слаб и беспомощен, беззащитен перед стихией, и ум твой ничтожен в сравнении с нашей мудростью. А все потому, что мы не стараемся подчинить себе природу, но сами подчиняемся ей. Всякая попытка пойти наперекор естеству, приспособить природу к своим безумным нуждам оборачивается против тебя самого. И ради чего? Только для того, чтобы жилище было посуше, да еда получше. Но и этого тебе мало, неразумное ты создание. Своим стремлением к роскоши ты погубишь природу, а вместе с ней и себя самого. Но тебе легче пойти на смертельный риск и даже погибнуть, нежели отказаться от взятой на себя роли властителя. Ты устремляешься в дальние миры, не желая замечать того, что творится под носом; ты создал цивилизацию машин и стал их заложником; ты раб электричества и тепла, невольник систем жизнеобеспечения и транспорта; ты связан по рукам и ногам средствами коммуникации и связи, и шагу не можешь ступить без машины. Но машины не облегчили вашу жизнь, а только лишь усложнили. Вам кажется, что свобода увеличивается вместе с возможностью планировать развитие событий. Но обилие информации не сделало жизнь проще и предсказуемее. Напротив, свобода -- это непредсказуемость. Ведь никогда никто не может знать наверняка, что произойдет в следующее мгновение. А потому строить планы глупое занятие. Подчиняться естественному ходу событий -- вот высшая мудрость.
       Вы создали деньги и часы и подчинились расписанию, тем самым лишив себя свободы. Постоянно смотрите на хронограф, стараясь успеть сделать как можно больше дел и получить максимум удовольствий, вместо того чтобы рассмотреть падающую снежинку, прочитать морозный узор на стеклах и удивиться таянию льдинки в ладони. Времени не существует, есть лишь день и ночь, утро и вечер, лето и зима, весна и осень. Зачем же больше? Вместо естественной смены дня и ночи вы выдумали часы, разделив пространство на огромное количество долей, и теперь крутитесь подобно белке в колесе. Вы вечно спешите, не замечая ни прелести вечера, ни свежести утра, ни очарования сумерек, ни тайны ночи, ни рождения луны, ни заката Солнца, предвкушая завтрашний день или вспоминая прошедший, тогда как счастье -- оно сейчас! Вы рабы собственных установлений и условностей, и уже не представляете свою жизнь без привычного наркотика новостей. Ваша цивилизация навязывает неестественные формы существования, потому человек и чувствует себя везде и всегда несчастным. Часы и деньги -- две самые вредные игрушки, изобретенные человечеством. Что может быть абсурднее лозунга "время -- деньги". Это столь же глупо, сколь и показательно для тех, кто пытается измерить свою жизнь количеством заработанных денег. Даже то, что не имеет цены, вы пытаетесь оценить. Бедные люди!
       Человеку все дано для счастья, но все проблемы и беды у людей оттого, что они не могут правильно распорядиться имеемым. А ведь чтобы стать счастливым, необходимо вернуть жизни ее естественный ритм, вначале отказавшись от часов, а затем и от денег. Только тогда вы сможете почувствовать Радость и Вечность, наслаждаясь жизнью, как это делаю я. Посмотри на жизнь великих праведников, которые приходят в мир. О чем они говорят, к чему призывают и чем заканчивают свою жизнь? К отказу от всего во имя любви! Но мир по сути своей не меняется. Разве войн становится меньше оттого, что великие сыны человечества призывают к любви? Нет, и человек все такой же, каким был две тысячи лет назад. Появится завтра Христос, и будет он уничтожен, как в свое время Иисус из Назарета. Будда, Кришна, Магомет -- все они, в принципе, говорили одно и то же. Они ничего не могли выдумать нового, а лишь повторяли вечные истины. Но разве люди сами не знают этого? Христос приходит в мир вовсе не для того, чтобы повторить давно известные всем и каждому заповеди, но затем, чтобы своим примером лишний раз доказать возможность их осуществления. Когда кажется, что мир погибает, приходят Спасители. Христос гибнет за других, дабы ценой своей жизни удержать мир от сползания в пропасть, чтобы вернуть сообществу людей, погрязшему во зле, веру в любовь. Люди, подобные Христу, как дождь во время долгой засухи. Они часть природы. Все их ждут, будучи не в силах поверить в себя. Они приходят умирать, чтобы своей кровью спасти мир от засилья зла, тем самым вернув ему равновесие. Такова участь спасителей: гибнуть самим, чтобы спасти других. Так гибнет мать, спасая дитя, так погибает один член стаи, чтобы выжили остальные. Миру нужны спасители, которые, отдав свою кровь для произрастания посеянных ими семян, тем самым восстанавливают жизнь подобно дождям после длительной засухи.
       Вы хотите изменить человека к лучшему, полагая, что человек может, а значит, и должен меняться. Но посмотри на меня, разве я не совершенен? И если мне нужно изменяться, то куда, в какую сторону? Попытайтесь взглянуть на себя с внешней стороны колбы, в которую мы заключены. Вещи отнюдь не такие, какими кажутся. Нет ни добра, ни зла, -- только покой и беспокойство. Вы талдычите о какой-то эволюции как о каком-то развертывании, но не можете обозначить ни начала, ни конца, потому что их нет. Для вас Вечность это круг, шар, ведь ничего более в трехмерном пространстве вы представить не в состоянии. Можете ли вообразить себе песочные часы, в которых песок постоянно перетекает из себя в себя? Нет. Так и пространство вы ощущаете только в трех измерениях. Эволюции нет, как нет ни "верха", ни "низа". Попробуй представить замкнутую спираль, вращающуюся вокруг собственной оси, -- это будет лишь некое подобие Вечности, способное уместиться в твоем воображении. Движение есть лишь колебания вокруг состояния покоя; они из покоя исходят и им же поглощаются. В покое нет оценок, он не может быть ни счастьем, ни несчастьем. Это просто покой. А называть вы можете его как угодно -- Абсолют, Бог, Единый. Важна лишь сущность. Это колебания могут подвергаться оценке. Так любовь может быть счастьем или несчастьем, какая-то деятельность "хорошей" или "плохой". У покоя нет своей противоположности в беспокойстве, потому что у него нет точек отсчета. Лишь колебания могут иметь точки отсчета, поскольку внешне представляют собой движение. Но колебания это лишь ограниченное в сравнении с покоем и ограниченное покоем состояние внутри самого покоя. Он всегда, везде и во всем. Нужно только отказаться от необходимости совершать движения, и тогда сразу сможешь его почувствовать. Попробуй приобщиться к покою хотя бы раз, и уже никогда не захочешь потерять его; только на время, быть может, и то лишь затем, чтобы вновь возвратиться в покой. Он всегда с нами, и он всегда достижим. Нырнуть в него можно где угодно в любую минуту, стоит только отказаться от суеты.
       Вся ваша деятельная жизнь есть лишь колебания внутри покоя. Нет развития и нет прогресса, есть только существование колебаний и изменений, как тех же колебаний, в неизменном покое. Сама наша жизнь колебание. Это все равно что полет брошенного вверх шара, который обязательно вернется на землю к своему прежнему состоянию. Жизнь биологическая, в том числе и моя, возникла как всплеск, и она не имеет никакого смысла для покоя, в который она обязательно вернется посредством смерти. А потому я никуда не ползу в поисках смысла существования, сохраняя любимое свое состояние. Искать ответ на вопрос о смысле нашей жизни, то есть вашей, все равно что стремиться найти смысл в всплеске волны. Она возникла и погасла, волнение началось и прекратилось. Какой в этом смысл? Какой смысл в дожде? Конечно же, он есть, но возможно, дождь идет сам по себе, поддерживая равновесие в природе. Он превращается из облака в снег, не задумываясь над тем, что в этот момент делает кому-то плохо, а кому-то доставляет радость.
       Вы печалитесь о том, что в мире слишком много зла. Нет, ровно столько, сколько и добра. Все уравновешено. И что вообще есть зло? То, что вы называете злом? Но что кажется нехорошим, мгновение спустя может показаться благом. Если в результате действия зла возникнет то, что вы назовете добром, то как же тогда ориентироваться в мире, лишенном безотносительных основ? Нет зла, как нет и добра. Есть то, что тебе нужно. Надо зло -- оно вокруг, надо добро -- везде будет добро. Всякое колебание маятника в одну сторону обязательно вызовет колебание в другую. Когда зло наступает, силы добра объединяются, чтобы противостоять злу и вернуть равновесие. Лишь тот, кто не живет в покое, всегда находит себе врага. Вы кричите о несправедливости, но никто не знает, что это такое. Возможно, справедливость -- это уравновешенность, возможно -- оценка. Никто не может знать, чему соответствует или не соответствует то движение, по поводу которого вы негодуете. Вся чехарда выдуманных людьми понятий есть на самом деле не что иное, как элемент игры, созданной лукавым разумом для того, чтобы скоротать время между очередным рождением и смертью. Вы, люди, живете в мире собственных выдумок. Но в этом нет ничего плохого. -- Что же происходит на земле? -- А ничего не происходит. Все как всегда: листья распускаются, солнце всходит и заходит, скоро наступит вечер, осень, затем зима и снова весна. -- Но должно же быть какое-то объяснение происходящему! -- Если таковое и существует, то оно универсально и доступно каждому, может объяснить как Вселенную, так и жизнь обычной семьи, и мою в том числе. Критерий Истины -- универсализм. То переживание покоя, которое дает приобщение к Истине, доступно каждому -- не только высоколобому интеллектуалу, но и рядовому фермеру. -- Так что же представляет собой наша жизнь? Куда мы идем и откуда? -- Ниоткуда и никуда. Даже в рамках твоей ограниченной жизни легко заметить, что ничего не меняется. Революции и войны тоже ничего по существу не меняют, а лишь создают часто ненужное для всех беспокойство. Законы существования невозможно изменить никакими благими пожеланиями. Одни правители сменяют других, пытаются что-то преобразовать, как они уверяют, "к лучшему", но все рано или поздно возвращается на круги своя. -- Так в чем же тогда смысл жизни? -- Опять ты о своем. Нет его, смысла жизни. Есть жизнь, а смысл это приставка твоего беспокойного разума. Вы познаете жизнь, а она продолжает существовать, не обращая на вас никакого внимания. Даже если завтра люди, вследствие своей собственной глупости, исчезнут с земли, жизнь от этого не остановится и лишь приобретет другую форму. -- Но если все мои размышления лишь игра, то в чем же смысл моей разумной жизни? -- В уменьшении значимости своего разума, в устранении проблемы смысла и в переживании жизни такой, какая она есть. Взгляни на мир глазами незнакомца и увидишь много нового и необыкновенного, чего прежде не замечал. Чем более пытаешься осмыслить Истину, тем более она искажается. -- А в моей конкретной жизни есть смысл? -- Своими настойчивыми попытками найти ответ ты напоминаешь вечернего комара, который чувствует краткость своей жизни и желает во что бы то ни стало осуществить свое предназначение. От надоедающего насекомого отмахиваешься или попросту прихлопываешь. И не понять тебе настырности комара, пытающегося реализовать свою судьбоносную задачу, ведь по сравнению с его жизнью твоя кажется вечностью.
       Какого отношения ты ждешь от Вечности, человек? Тебе так хочется найти смысл жизни? А зачем? Ведь если кто-то вдруг скажет, что смысла в твоей жизни нет или ты выбрал не ту цель, которая казалась тебе предназначением, ты можешь опечалиться, начнешь тосковать, а то и подумаешь о смерти. Тебе хочется смысла, который был бы удобен и достижим и при этом привносил бы радость в твое земное существование. Ну так выбери любой. А если ничего не удовлетворит из имеющегося, выдумай что хочешь. Лишь бы это доставляло тебе как можно больше приятных мгновений и поменьше страданий и разочарований; ведь разочарования происходят от очарования. Главное, чтобы не исчезало желание жить. Выбери то, что помогает жить в покое. А поступки совершай такие, которые бы не препятствовали возвращению в покой, доставляли тебе радость и не мешали окружающим. Переживаемая радость -- это и есть момент выхода из состояния покоя и возвращения в покой. Главное, чтобы избранная деятельность не нарушала твоего равновесия и не уменьшала желания жить. Все предопределено и обязательно исполнится, неважно, когда и с чьей помощью. Нет времени и нет цели, нет ни будущего, ни прошлого, ни настоящего. Но зачем знать это? Разве без этого трудно быть счастливым? -- Так как же, как же мне жить? -- Люби землю, на которой живешь. Она тебя всему научит. -- Но каким образом? -- Посмотри на меня. Я не зависим ни от кого и свободен от всего, что может привязать меня к одному месту. Живу, не терзая себя размышлениями о смысле существования, можно сказать, в полном безмыслии. Разговаривать мне не с кем, да и не о чем, желания спорить и вступать в дискуссии вовсе не имею, а потому вольно или невольно я сохраняю безмолвие, тем самым становясь проницаемым для покоя, уютно укутывающего меня теплым покрывалом. Я чувствую себя счастливым, настраиваясь на волну любви, которую излучает все живое. И когда ритм сердца начинает сливаться с ритмом покоя, меня наполняет ощущение силы и счастья, а не смущаемая ничем радость дает возможность любить несмотря ни на что. Глядя вокруг себя, я вижу, что все едино, и я часть единого, и сразу все тайны открываются мне, как только, сохраняя безмолвие и растворяясь в покое, я начинаю любить. -- Но как, как? -- Освободись от привязанностей, довольствуйся имеемым, обрети покой и откройся радости. Начни любить, и все откроется тебе, и будешь счастлив".
       Как я завидую ужу, который живет такой простой и естественной жизнью, не задаваясь вопросами "для чего" и "зачем". Ну почему я не птица, почему не рыба или муравей, а всего лишь человек?!
       "Эй, погоди, я еще хочу послушать", -- кричу вдогонку грациозно уползающему ужу.
       "Послушай себя", -- лишь различаю ответ.
       Как он прекрасен! Мне хочется уползти вместе с ужом, чтобы жить в покое, без денег и без часов, наслаждаясь восходом и закатом, луной и звездной изморозью над головой.
       Заходящее солнце скользит по верхушкам деревьев, а свет восходящей луны заставляет серебриться поднимающийся туман. Мгновение длился наш неслышный ни для кого разговор, как вдруг тревоги и волнения исчезли сами по себе, избавился я от сомненья, зачем я живу на земле. И стал я жить одной лишь верой, что нет случайностей в судьбе, расцвел цветок в пустыне серой и путь открылся сразу мне ...отринуть должен ты желанья какими вся душа полна привязанности и терзанья отбрось для жизни естества ты обретешь покой извечный что выше жизней суеты средь звезд указан путь тот млечный найди и растворись в нем ты тогда почувствуешь ты счастье каким вселенная полна и мир в душе вдруг в одночасье пребудет словно похвала и лишь тогда когда покоем ты будешь щедро наделен любви ты будешь удостоен как высшей ценности времен любовь та будет как награда для битв свершений и побед и невозможна будет рана на теле и душе от бед в любви откроются познанья что прежде были не видны другим все это будет тайна ты лишь слова побереги любовью будешь прочно связан с тем что прошло что будет есть и этим будет путь указан туда где радости не счесть в любви покой будет защитой и несмотря ведь ни на что она как прежде будет битой но возродится для него любовь та не для наслажденья хотя блаженства выше нет она для самоотреченья ценой страданий и побед любовь есть ключ ко всем загадкам понять которых не дано лишь чувство может быть разгадкой помочь проникнуть в суть всего...
       Подобно вспышкам молний слова озаряют мое сознание. И словно избавленный от бремени смысла, прижимающего меня к земле, срываюсь с места и бегу, бегу по освещенной луной лесной тропинке, и кажется, вот-вот взлечу, как эти потревоженные птицы, вспорхнувшие со своих насиженных мест. Как приятно бежать босиком по еще теплой земле и чувствовать капельки тумана, родившиеся на нескошенной траве. А вот и озеро, а я все несусь, не останавливаясь на отмели, косой уходящей в воду. Мне хочется преодолеть сковывающие меня привязанности и разрушить созданные самим шоры -- узкие рамки собственных представлений, ставшие клеточками той решетки, которой я отделил себя от окружающего мира. Я хочу вылететь на волю из клетки своего Я -- последних рамок, оставшихся после преодоления общественных стереотипов, чуждых предрассудков и своих привязанностей. Эти рамки-решетки той тюрьмы, в которую я сам заточил себя, при этом поблагодарив общество за предоставленное им убежище самообмана. Как я не понял этого сразу?! Глядя на звезды и растворяясь в потоках лунного света, ощущаю, как тают последние остатки того, что недавно именовалось Дмитрием Крестовским.
       Избавившись от ставшего привычным груза чужих и своих привязанностей, выбегаю на отмель и бегу по дорожке лунного света, указывающей мне путь. Под ноги не смотрю и, раскинув руки, взлететь хочу, как два орла, и руки, словно два крыла, вдруг оторваться от земли, проникнуть в дальние миры, в душе лишь чувство затая, любовь мой компас у руля, любовь с полетом я сравню, путь в поднебесье укажу, царит где радость лишь одна, любовью множится она ...но чтобы к ней ты мог взлететь ты силой должен овладеть сокрыта в радости она а тайна чувству отдана чтоб силой этой овладеть на зло любовью ты ответь открыв суть тайны лишь собой поймешь смысл радости любой в тебе самом рычаг сокрыт и путь к могуществу открыт тебе возможности даны постигнуть дальние миры войди в себя ты целиком стань дуновенья ветерком и растворив себя в других поймешь что больше нет чужих ты в нем а он живет в тебе идя к нему придешь к себе и силу что в тебе растет любой любовью назовет ты вдруг почувствуешь творца хоть у любви и нет лица и благость вдруг к тебе придет душа в блаженстве расцветет поймешь ты сразу птичий крик и шепот тополей седых крик утки трели соловья ведь в каждом будет твое я услышишь говор муравьев и мудрых птиц ночной полет поймешь реальность своих снов и вещий шепот божьих слов...
       И вот лечу вслед за утками навстречу старушке луне. Озеро подо мной все более уменьшается в размерах, и постепенно отблеск его зеркальной поверхности окончательно гаснет в ночи. Я парю, парю! Нет ничего чудеснее ощущения свободного полета! Избавившись от всего чуждого, сбрасываю на землю последние остатки своего Я. В этом парении не чувствую тела, словно его не существует, а лунный свет затягивает меня все дальше и дальше в бесконечную глубину звездного купола. Почти полностью растворяюсь в ночном эфире. Даже утки не пугаются остающейся после меня тени. Вся моя прошлая жизнь не стоит этих мгновений, когда, наверно, впервые могу полностью освободиться от всего чужого, сковывающего и привязывающего меня к земле. Но чувствую, тянется за мной шлейф грязных мыслей и поступков. Они, наверно, не скоро растворятся, сделав меня проницаемым для света. Какие бы головокружительные виражи ни делал, мне не избавиться от своего прошлого. Но полет стоит того. Спрятаться можно на земле, замаскировавшись среди себе подобных; в небе же ты виден всем, и каждый может различить, каков ты есть на самом деле. Только паря в очищающих струях ночного эфира, можно избавиться от всей накопившейся в душе нечистоты. Большей радости, чем радость свободного полета, в жизни быть не может. Нигде и никогда невозможно испытать такой свободы и бесконечности окружающего пространства, как только паря высоко в небе. Кувыркаюсь, как ребенок, падаю и вновь взлетаю ввысь, набираю высоту и долго планирую, потом беспорядочно барахтаюсь в воздухе и вдруг начинаю ощущать, что все мои движения подчинены какой-то силе. Сила эта направляет мой свободный полет, словно лечу по замкнутой траектории. И сколько бы ни кувыркался, трудно избавиться от ощущения движения по большому кругу. Чтобы проверить это, начинаю лететь только вперед, словно хочу долететь куда-то и убедиться, что мир везде так же прекрасен. Несусь вперед, а кажется, что лечу по невидимой спирали. Вот уже леса сменяются степями, подо мной проплывают горы, лечу над морем и вижу острова, пальмы, становится жарко, и снова холодно, когда внизу начинают звездочками искриться островки айсбергов. Лечу все быстрее и быстрее, чтобы ощутить невидимую траекторию движения. При этом все чаще ловлю себя на мысли, что всякое движение вперед на самом деле иное повторение уже пройденного, а весь мой путь представляет собой лишь скольжение по замкнутой спирали, которая вдобавок вращается вокруг собственной оси. Тогда решаю лететь все выше и выше. И вот, когда земля делается абсолютно неразличимой, а вокруг лишь мерцают звезды в бездонной тьме, начинаю различать, что рядом кто-то движется. Один, второй, третий... Хочется разглядеть лица этих людей, узнать, куда и зачем они летят. Но движутся они по непостижимой траектории, отчего нет возможности встретиться. Наконец понимаю, что амплитуда наших колебаний различается. Мы никак не можем пересечься, хотя вращаемся в едином круге. Будучи абсолютно свободным в выборе скорости и направления движения, долго не могу подстроиться в ритм движения парящих рядом со мною людей. Наконец после долгих усилий, это получается, и с изумлением обнаруживаю, что вблизи летит моя жена. Кричу ей, но она или не слышит, или не обращает на меня внимания. Тогда пытаюсь приблизиться к другому летящему рядом. Это моя мать. Она улыбается и машет мне рукой. Машу ей в ответ, стараясь подлететь к следующему парящему вблизи меня. Да ведь это Вольдемар! У него серьезный вид. Как только приближаюсь, он старается отдалиться от меня. Не настаиваю, понимая, что все мы движемся в одном направлении. Отец, дочь, второй и третий муж моей матери, тетя Лиля, дядя Сережа, сестра с племянником и своим сожителем, все, с кем когда-то встречался, -- мы летим вместе, подчиняясь единой силе, направляющей наше движение. Мы словно связаны между собой невидимыми нитями, и потому каждый в ответе за всех. При этом каждый свободен и летит так, как ему хочется. Узнаю случайных знакомых, людей, которых видел только однажды, но которых почему-то запомнил. Чем дальше летим, тем больше людей обнаруживаю рядом. А это кто? Да ведь это тот самый, который вспомнил себя Христом, а рядом с ним... Нет, не может этого быть! Это Иисус?! Чуть поодаль парит Пилат, Володя, Каиафа, Вадим Михайлович, Варавва, Анна, Анна Михайловна... Все вместе мы летим вперед по неощутимой замкнутой спирали, и все возвращается, мы встречаем других людей, они узнают нас, и все повторяется, а мы летим и летим, устремляясь в бесконечность, словно смотрим в бездонные глаза. Добрый и понимающий, всепрощающий и сочувствующий, любящий и зовущий к себе взгляд втягивает меня в свои полные покоя глубины, и доверившись ему, ныряю в пронзительную голубизну таких знакомых глаз. Окунувшись в их ничем не смущаемый покой, вижу изменяющийся по ширине вход не для всех, куда неудержимо влечет меня желание возвратиться к земному. Невидимая сила выносит из пространства покоя сквозь узкое отверстие зрачка, и я выныриваю из глубинной тьмы на лазурную поверхность, обнаруживая, что это... искрящиеся вечной молодостью голубые глаза Г.Г., который с доброй и всепонимающей улыбкой смотрит на меня.
       -- Проснулись?
       -- Так это был сон?
       -- А где же еще можно так полетать, -- понимающе говорит Герман Геннадиевич.
       Вдруг грустная радость взрывной волной врывается в меня, и я начинаю плакать как маленький мальчик.
       "Сон, всего лишь сон. А ведь я был так счастлив, как никогда не был и, наверно, никогда уже не буду".
       -- Сегодня вы уезжаете, -- с грустью сказал Г. Г. -- Давайте прощаться.
       -- Как, уже?
       -- Да, пора возвращаться к обыденной жизни. Впрочем, теперь она для вас вряд ли будет такой же, какой была прежде.
       Дима уже привык к тому, что Г.Г. читает его мысли и угадывает чувства, однако в который раз наивно спросил:
       -- Откуда вы все знаете?
       -- Просто я вспомнил себя и узнал вас.
       Г.Г. опять по-детски улыбнулся и протянул Дмитрию свою книжицу.
       -- Это вам на память о нашей встрече. Только не воспринимайте все слишком всерьез.
       -- Большое спасибо, -- поблагодарил Дима. -- Вы даже не представляете, как я вам признателен.
       Сказав это, Дима почувствовал, как выступают слезы, а ком в горле не позволяет выразить то, что вовсе не требует слов, поскольку в глазах Г.Г. можно прочитать полное понимание всех переполнявших душу чувств. У Димы вновь возникло желание ощутить радость свободного парения посреди звезд.
       -- Прощайте.
       -- До свидания.
       Дмитрий молча оделся и, осторожно встав на костыли, вышел из палаты. Уже закрывая дверь, он не смог удержаться, чтобы не взглянуть последний раз в эти добрые и всепонимающие, наполненные мудростью и любовью глаза.
       -- Ну что, Крестовский, домой? -- спросила дежурная медсестра.
       -- Да, спасибо за все, -- ответил Дмитрий и неожиданно для себя вдруг добавил: -- В вашей больнице я провел лучшие дни своей жизни.
       -- Неужели? Не может быть!
       -- В это трудно поверить, но это так.
       -- Желаю вам поскорее отбросить костыли и вернуться к нормальной жизни.
       -- Спасибо, -- ответил Дмитрий и при этом отчетливо ощутил, что возврата к прежней жизни быть не может.
       Он вдруг вспомнил, что не попрощался с Марией.
       Дима взял книгу отзывов и стал писать то, что подсказывали ему чувства.
      
       Когда-нибудь, среди веков, я встречу вас, и полюблю
       Я вам спою, и вас добьюсь
       Но вы, увы
       Любя, отвергнете меня!
       Лет через сто, когда опять родимся мы, чтобы страдать
       Я встречу вас, и полюблю.
       Но вы, опять
       Меня не сможете понять!
       Вот так всегда, уж сотни лет скорбь от любви тая от всех,
       Живу один и, как всегда,
       Ищу Ее.
       Но нет любви взаимной на Земле!
      
       -- До свидания, -- сказал Дмитрий, закончив писать.
       -- Лучше прощайте, -- шутливо ответила медсестра.
       Но Дмитрий уже давно решил приехать в больницу, чтобы отблагодарить врачей и медсестер.
       Осторожно переступая на костылях, он вышел из больницы. У подъезда ждала машина "скорой помощи", возможно, та самая, на которой его привезли в больницу. Дмитрий открыл дверцу и осторожно уселся на сиденье.
       Впереди были два часа пути. Дмитрий стал смотреть из окна автомобиля на здание больницы, в которой провел три с половиной месяца, а ему казалось, он прожил в больнице целую жизнь.
       Как только красное здание больницы скрылось из виду, тотчас проблемы повседневного существования вновь начали стучаться, требуя внимания.
       "На этот раз спасен, -- подумал Дмитрий. -- Но что будет со мной завтра, если я не использую подаренный мне шанс? Как жить одному, где взять денег, куда устроиться на работу?"
       Беспокойные мысли, словно осы, желающие возвратиться в свое гнездо, начали проникать в сознание. Но Дмитрий чувствовал, что он уже не тот, что прежде. Он не стал бороться с назойливыми вопросами, а дал им возможность пролететь сквозь него, не привлекая запахом суеты. Вопрос "как жить дальше?" уже не означал решения бытовых и производственных проблем. Ощущение покоя, проникшее однажды, теперь гасило суетные устремления, помогая чувствовать главное. Дмитрия не покидала необъяснимая уверенность в том, что все будет хорошо, непременно хорошо, если только покой всегда будет присутствовать в нем. Но чувствовать теперь было мало. Нужно было действовать.
       Машина остановилась. Дмитрий посмотрел в окно и узнал то самое место, где недавно перешел свой невидимый рубикон. Неожиданно Дмитрий спросил себя: а стал бы он сейчас переходить дорогу, как сделал это три месяца назад, но уже зная, что его ждет, выбрал бы те страдания, которые пришлось ему перенести в больнице, или же поехал к теплому морю?
       "Да. Ради того, что удалось пережить и понять, я бы отказался от отдыха на море и вновь бы вышел на дорогу навстречу своей судьбе".
       Дмитрий ни о чем не сожалел, скорее напротив; придерживая в руках костыли, он чувствовал себя как никогда свободным и счастливым. Ведь каждый человек мечтает о второй жизни -- той, которую он смог бы прожить иначе, уже набело, учтя все прошлые ошибки. Однако удается начать новую жизнь не каждому. А все потому, что не хватает сил расстаться со старыми привычками. Но несмотря ни на что мы страстно желаем новой жизни, хотя бы для того, чтобы, будучи не обременены узами прошлого, жить так, как нам очень хочется, но не удается из-за собственной лени и груза совершенных ошибок.
       Дмитрий чувствовал, что у него ничего нет, кроме веры, которая заставляет жить. А вера эта была весь он. Произошедшее изменило Дмитрия до неузнаваемости, перевернув прежние представления о жизни и освободив жизнь духа от жизни тела. Уже не было желания бежать куда-то и делать что-то. В результате травмы Дмитрий утратил почти все связи, потерял все, что заставляло его вернуться к прежнему существованию. Теперь он был свободен от всех обязательств и мог начать новую жизнь. Он был свободен жить, как он чувствовал и верил. И не было ничего, что заставляло пребывать в этом мире, кроме желания проверить -- действительно ли Бог существует и Бог есть Любовь, реально ли все то, о чем Дмитрий узнал и что пережил, хотя бы даже и во сне.
       "Мне ничего не нужно, и я готов ко всему! У меня нет того, что связывало бы с прошлой жизнью: нет работы, нет долгов, нет семьи, нет дома. Но у меня есть все! Есть дочь. Есть цель. Есть даже немного денег. Но главное, есть опыт пережитого. Я располагаю всем необходимым, чтобы начать новую жизнь и прожить ее так, как бы я этого хотел, -- без оглядки и без желаний. Грешно желать большего. Мне подарено самое дорогое, о чем можно только мечтать, -- новая жизнь!"
       Он чувствовал, словно обязан кому-то за свое чудесное спасение, за радость жить и наслаждаться восходом солнца, пением птиц, грозовым дождем и вальсированием осенних листьев, поскрипыванием снега под ногами, купанием в прозрачной воде, рождением младенца и уходом в мир иной.
       Но кому?
       Каждый раз, когда Дмитрий искал, на что или на кого можно было бы опереться, и уже готов был поставить точку в затянувшейся драме под названием "жизнь", она, эта точка, неожиданно превращалась в опору. Вставая на нее, можно было не только удержаться от падения, но и различить в перспективе другую точку опоры. Таким образом Дмитрий шел все дальше и дальше, неслышно уходя за горизонт. Потому, возможно, среди прочих знаков препинания он предпочитал многоточие. Ведь оно всегда оставляло надежду, никогда не позволяя остановиться окончательно.
       После перенесенных страданий только интерес к тому, во что Дмитрий верил, заставлял его жить и подталкивал к действию. Было любопытно узнать: в действительности ли все так на самом деле, как он чувствует, а также -- реально ли произошедшее с ним во сне и наяву, или все только игра воображения? Никто не мог дать ответа на эти вопросы, кроме самой жизни. Но какой будет эта жизнь, зависело от веры в истинность прочувствованного за последние три месяца.
       "Однако, что же конкретно делать?" -- в очередной раз спросил себя Дмитрий и сразу услышал:
       ...опиши все это...
       "А почему бы и в самом деле не поэкспериментировать и не превратить свою жизнь в проверку того, о чем я узнал за время пребывания в больнице? Попробовать жить по заповедям, побеждать зло добром и любить врага своего. Если в действительности все окажется так, как я это прочувствовал, то тогда, возможно, стоит поделиться своим опытом и написать обо всем. Ведь убеждает не конечный результат, а тот путь во всех подробностях, который проходит каждый, прежде чем поймет, чт? есть Истина. Быть может, для кого-то мой опыт даже окажется полезным".
       Впрочем, ничего другого более интересного Дмитрий не имел, терять ему было нечего, а потому он решил, что пока смерть на время разжала свои тиски, он попробует несмотря ни на что жить любовью.

    ПОСЛЕСЛОВИЕ

      
      
       Все истины давно открыты. Зачем же вновь и вновь пишут о них? В чем смысл этого бесконечного повторения, если все уже давным-давно найдено и сказано? Быть может, смысл в том, чтобы искать и открывать заново, чтобы кто-то брал на себя ответственность и смелость произнести истину, исходя из своего личного опыта, а значит, по-новому?
       Не прав будет тот, кто скажет, что все описанное здесь выдумка. Нет, не все, а точнее, очень мало пришлось додумать; и то лишь для того, чтобы связать в единое целое все кажущиеся случайными встречи и мысли, поступки и чувства. И когда стало ясно, что в нашей жизни нет ничего случайного, что все происходящее с нами есть наша судьба, что существует связь с другими судьбами в пространстве и во времени, тогда-то и возникла идея данного повествования. Хорошо ли, плохо ли получилось -- не мне судить. Но главное, благодаря роману я стал другим. Наверно, это единственное оправдание такому огромному количеству страниц. Если бы не роман, то со мной вряд ли произошли бы те разительные перемены, которые трудно представить, не пережив самому. Можно даже сказать, что это не столько я сотворил данную книгу, сколько она сотворила меня. Хотя, в конце концов, важно не как кто-то написал о чужой жизни, а насколько хорошо ты проживешь свою. Ведь не прочитанными, и даже не написанными книгами измеряется жизнь, но только тем, сколько раз мы любили и сколько добра принесли в мир.
       Трудно поверить в то, чего сам не видел. Еще труднее понять то, что не пришлось пережить самому. И лишь однажды попытавшись любить несмотря ни на что, вы убедитесь -- другого пути быть счастливым просто не существует!
       Каждый день -- это целая жизнь. И если не попытаешься сегодня, возможно, завтра будет уже поздно. Ведь завтра может и не быть.
       Не верите? Попробуйте сами. Быть может...
      

    Кофырин Николай Валентинович

    "Чужой, странный, непонятный, необыкновенный, чужак"

    роман-исследование

      
      
      
      
       ISBN 5-88407-048-9
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    Подписано в печать 10.07.98.

    Бумага офсетная. Гарнитура Таймс. Печать офсетная. Тираж 1000 экз.

      

    "Издательство Буковского"

    191028 Санкт-Петербург, Моховая улица, 26. тел. 272-73-62.

    Лицензия N 063371 от 20 мая 1994 года.

    Типография "Дизайн"

    191028 Санкт-Петербург, Моховая ул., 26. тел. 272-73-62.

      
       68
      
      
       34
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 12, последний от 13/10/2019.
  • © Copyright Кофырин Николай Валентинович (nikolaykofyrin@mail.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 1615k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 2.92*15  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.