\Отец Исай Семенович - сын крупного землевладельца, учился в университете. С 1914 года доброволец на фронте, офицер. Через три месяца после рождения сына исчез бесследно. По словам мамы Солженицына был казнен красными.
Дед, Семен Ефимович Солженицын, сельский богач, у него были две тысячи гектаров земли, двадцать тысяч овец, автомобиль (один из десятка на округу), пятьдесят батраков. Известен был своей жестокостью, после 1917 года исчез бесследно. \2,4\
В 1924 году мать и сын переехали в Ростов-на-Дону. Она была стенографисткой-машинисткой. Обучилась на курсах переводчицы с английского.
Сын, способный и старательный, в школе учился хорошо, был старостой класса. \3\ 1
\"В один ничем не примечательный день во время школьной перемены стояли рядом два одноклассника -- одиннадцатилетние Шурик Каган и Саня Солженицын.
Каган -- маленький, юркий паренек. Солженицын на голову выше своего приятеля, одутловатый, не слишком расторопный, нервный.
Стоило ему рассердиться, и у него появлялся тик лицевых мышц, за что товарищи прозвали его Моржом. Шурик Каган и Саня Солженицын дружили с первого класса.
Каган явно скучал, вдруг он предложил Солженицыну: -- Морж, давай бороться!
-- А почему бы и нет? -- ответил Морж.
У него не было шансов справиться с таким "вьюном". Минута -- и Каган побеждает. Однако Моржу это вовсе не понравилось. Он просто физически не переносит, когда кто-либо в чем-либо одерживает над ним верх. Он побледнел (страшно было смотреть) и заорал на Кагана:
-- Ну, ты, жид пархатый!
Это вызвало смятение у окружавших их ребят - Симоняна, Виткевича... Каган схватил неуклюжего Моржа за воротник и резко его оттолкнул. Солженицын, ударившись об угол парты, упал и рассек себе лоб. Кожа была сильно разодрана, начиная от корней волос до конца правой брови, немного наискосок. Когда рана зажила, образовался глубокий шрам. Этот шрам остался у Александра Исаевича Солженицына на всю жизнь...
А много лет спустя Солженицын повезет за границу этот шрам как vulnerum honestum -- почетное ранение, как свидетельство своей сложной судьбы. А на вопрос о происхождении шрама на лице будет отвечать
-- Это, -- будет он твердить, -- банально! Ах, не стоит рассказывать, это слишком мучительно и унизительно". [4]
Почитатели Солженицына вздыхали: фронтовик, узник ГУЛАГа, понятно. А сам гений написал большую книгу "Двести лет вместе" - как жили вместе евреи и русские.
\Четыре друга -- Шурик Каган, Кирилл Симонян (по прозвищу Страус, за его высокий рост и длинную шею), Саня Солженицын (Морж) и Николай Виткевич (просто Кока) любили "Три мушкетера".
О том, кто кем будет, категоричным тоном объявил Симонян-Страус. "Я буду благородным Атосом, а ты,
Морж, -- сказал он Солженицыну, -- поскольку ты интриган и лицемер, будешь Арамисом. Ну, а ты, Кока, -- Портосом. \4\
\Симонян: "Это был интриган, достигший совершенства уже в студенческие годы. Он умел так извратить смысл слов, что выходило, будто только он говорит правду, а другой лжет. Он умел поссорить товарищей по учебе и остаться в стороне, извлекая из спора пользу для себя. Это был Лицемер с большой буквы, очень находчивый. И я им не раз восхищался... Он, будучи старостой класса, с каким-то особым удовольствием записывал именно нас: меня и Лиду (Ежерец) -- самых близких приятелей в дисциплинарную тетрадь".
\Александр Моисеевич Каган, одноклассник: "Он был дико (точнее нельзя сказать) самолюбив. С самого раннего детства. Уже в первом классе он просто физически не выносил (быть на вторых ролях. И эта черта характера с годами все усиливалась. Вы должны понять, что Солженицын обладал совершенно универсальными способностями. Он был невероятно и не по-детски прилежен, у него была почти сверхъестественная память...
Если, бывало, на экзамене в школе он не ответил так, чтобы заслуженно получить высшую отметку, он сразу бледнел, начинал дергаться, а иногда даже терял сознание. Такая болезненная реакция была следствием его патологической мании величия (которая действительно вызывала усмешки у товарищей); малейшее "ущемление" его самолюбия вызывало истерию. \4\
В 1936 году закончил школу, мать купила ему велосипед (дорогая вещь по тем временам). На велосипеде проехались вместе с Виткевичем два лета по югу и дорогам Крыма и Украины. В третье лето в Казани купили лодку, прокатились по Волге.
В том же году вступил в комсомол; поступил в Ростовский университет на физико-математический факультет. Учился на "отлично" (сталинский стипендиат), окончил в 1941 году с отличием.
В 1939 году поступил на заочное отделении факультета литературы ИФЛИ (Института философии, литературы и истории) в Москве. Прервал обучение в 1941 году в связи с войной.
Постоянными слушателями его литературных опытов стали Виткевич и Симонян. Часто не ободряли, но щадили его болезненное самолюбие. Но на набросках романа "Люби революцию" откровенно и прямо сказали:
-- Слушай, Саня, брось! Это пустая трата времени. Сумбурно как-то!.. Не хватает у тебя таланта. \1,4\
В 1940 году он женился на Наталье Решетовской.
\Она мечтала иметь ребенка.
- Детей может иметь каждый, - сказал ей Солженицын, - но роман о русской революции могу написать только я.
Когда она забеременела, он настоял на аборте, после чего она больше не могла иметь детей. \3,4\
\Лида Ежерец передала рассказы Солженицына писателю Лавреневу, он дал устный отзыв: "Рассказы симпатичные, они мне понравились. Передал их в редакцию журнала "Знамя". \5\
\В студенческие годы: "Я действительно повернулся, внутренне, и стал, только с этого времени, марксистом, ленинистом, во всё это поверил... В 30-е годы я, учась в институте, читая Маркса, Энгельса, Ленина, как мне казалось, открывал великие истины, и даже была такая у нас благодарность, что вот, благодаря Марксу, какое облегчение - всю предыдущую мировую философию, все 20 - 25 столетий мысли, не надо читать, сразу все истины - вот они уже достигнуты!.. Я стал сочувствовать этому молодому миру. Мир будет такой, какой мы его сотворим... Меня понесло течением..." \1\
\Судить о нем можно по настроениям той студенческой среды, в которой он вращался в 1938-40 годах.
В середине 30-х годов среди интеллигенции возрастает популярность левых - Зиновьева и Каменева.
В вузах Азовско-Черноморского района было широкое сочувствие Николаеву (убийце Кирова) и Зиновьеву. В узком кругу и даже на открытых собраниях студенты говорили: "Зиновьев и Каменев имеют огромные заслуги перед революцией, были друзьями Ленина, а теперь это смазывается"; "Если бы почаще убивали таких, как Киров, то жилось бы лучше, и страна вздохнула бы свободней"; "Я приветствую Николаева за убийство Кирова"... У арестованных зиновьевцев находили архивы листовок, завещание Ленина, платформу Рютина.
Троцкий в книге "Преданная революция" с марксистских позиций критиковал Сталина за то, что он уже разорвал с марксизмом и ленинизмом. Троцкий доказывал, что именно он, а не Сталин является наследником Маркса и Ленина, что именно левая версия марксизма является канонической. И это находило поддержку среди тех, кто изучал марксизм по книгам Маркса, Энгельса, Ленина. Росли антисталинские настроения, особенно среди партийной молодежи в вузах. Так, в Горьковском пединституте студенты организовали нелегальные кружки по изучению трудов Ленина и Троцкого. \6\
\Оппозиция была ликвидирована, но сам ортодоксальный марксизм не пострадал. Идея победы коммунизма в мировом масштабе по-прежнему звучала в официальной пропаганде. \7\
1941 - 1945 (23 - 26 лет)
\Солженицын мечтал: как исторический писатель он должен был стать трубадуром Красного Октября и написать что-то вроде "Хождения по мукам": искренне, безжалостно и - вполне солидарно с общим пониманием темы: "красные начинают, побеждают и завершают историю... Для понимания революции мне давно ничего не нужно, кроме марксизма; всё прочее, что липло, я отрубал и отворачивался...
И в таком виде я пошел на войну 41-года. И с этим я прожил до тюрьмы: университет и войну... После такой войны не может не быть революции, а?.. это прямо из Ленина. И война так называемая отечественная -- да превратится в войну революционную".
В начале войны сразу пошел в военкомат, его не взяли, был призван в октябре 1941года и направлен в грузовой конный обоз рядовым.
В апреле-феврале 1942 года учился в артиллерийском училище, выпущен лейтенантом. На фронте с февраля 1943 года; служил командиром батареи звуковой разведки, прошел путь от Орла до Восточной Пруссии. Был награжден орденами Отечественной войны и Красной Звезды, в 1944 году присвоено звание капитана. \1\
\Звуковая разведка -- особый род войск. Она находилась в резерве Верховного командования. А это означало: только Генеральный штаб и Верховный главнокомандующий правомочны принимать решение о месте и времени ее использования. Она была строго засекречена. Если враг узнает о ней, возникнет опасность для готовящихся операций: по месту ее нахождения немцы могли бы разгадать замысел советского командования. По этой причине технику звуковой разведки держали подальше от передовой. К тому же этой техники было мало, и ее берегли.
В 1944 году с разрешения комдива сержант Соломин съездил в Ростов и привез к Солженицыну жену, которая пробыла с ним три недели.
Решетовская: "Он говорит о том, что видит смысл своей жизни в служении пером интересам мировой революции. Поэтому сегодня ему все не нравится. Союз с Англией и США. Роспуск Коммунистического Интернационала. Изменился гимн. В армии -- погоны. Во всем этом он видит отход от идеалов революции". \4,5\
\Ленинская социальная постройка представлялась ему идеалом. А военные беды он ставил в вину власти: отступление, штрафбаты и лагеря за мелочи, "нет справедливости и милосердия... для русского военного человека плен хуже чумы, а из плена он почти неминуемо попадал в свой застенок".
Пренебрегал фактами: на самом деле попадало пять процентов пленных.
Из 32 двух офицеров их дивизиона только он и еще один (фотограф) не вступили в партию, партию он ассоциировал не с Марксом, Энгельсом и Лениным, а с НКВД и СМЕРШем.
В декабре 1943 года он и Виткевич оказались рядом. 3 января 1944 года вместе составили программу "Резолюция N1": о политическом положении, о мировой революции.
1943-44 годы стали роковыми в жизни Солженицына: он выступил против власти, против государства. Он стал ругать власть в письмах, то есть открыто, потому что тогда в стране все письма читались контролерами-цензорами. Направил письма семи адресатам, два из них ответили, выразив несогласие, остальные промолчали.
Наиболее активной была переписка с Виткевичем. "Наше (с моим однодельцем Николаем Виткевичем) впадение в тюрьму носило характер мальчишеский. Мы переписывались с ним во время войны и не могли, при военной цензуре, удержаться от почти открытого выражения своих политических негодований и ругательств, которыми мы поносили Мудрейшего из Мудрых, сравнивали сталинские порядки с крепостным правом. Мы с Кокой совсем были распоясаны..." [1]
\Сталин шел под кодом "Пахан", Ленин - "Вовка". Им казалось, что, избегая имен "Ленин" и "Сталин", они не выдавали себя.
Виткевич: "С Солженицыным мы критиковали объективные трудности первого периода войны. Но прежде всего мы критиковали Сталина за ошибки, которые он допустил из-за своего личного произвола и ощущения абсолютной власти. Сегодня наши взгляды -- хотя теперь уже, разумеется, о них можно писать -- были бы, вероятно, смешными. Короче, нам не нравилось, что Сталину все можно и что зачастую он действовал по-дилетантски. Я всегда полагал, что то, о чем мы с Саней говорили, останется между нами. Никогда и никому я не говорил и не писал о наших разговорах. Я считал их более или менее академическими словопрениями". \3\
\Симонян, впоследствии главный хирург Советской Армии, профессор: "Однажды, это было, кажется, в конце 1943 или в начале следующего года, в военный госпиталь, где я работал, мне принесли письмо от Моржа. Оно было адресовано мне и Лидии Ежерец, которая в то время была со мной. В этом письме Солженицын резко критиковал действия Верховного командования и его стратегию. Были в нем резкие слова и в адрес Сталина. Письмо было таким, что, если бы оно было написано не нашим приятелем, Моржом, мы приняли бы его за провокацию. Именно это слово и пришло нам обоим в голову. Посылать такие письма в конверте со штемпелем "Проверено военной цензурой" мог или последний дурак, или провокатор.
Эти письма не соответствовали ни извечной трусости нашего приятеля - а Солженицын самый трусливый человек, которого когда-либо знали, - ни его осторожности, ни даже его мировоззрению, которое нам было хорошо известно. Не изменились ли неожиданно его взгляды? Но под чьим давлением?
В конце концов мы решили, что это какой-то психический заскок, стремление блеснуть искусством оценить и проанализировать самую сложную историческую ситуацию. Мы ответили ему письмом, в котором выразили несогласие с его взглядами, и на этом дело кончилось".
\Весной 1944 года в поезде Ростов-Харьков сосед Солженицына по купе старший лейтенант Леонид Власов оказался симпатичным собеседником, единомышленником - из "активных строителей социализма", они взахлеб осудили власть и строй. Дома он сразу же написал Виткевичу огромное, опасно откровенное письмо (получился толстый конверт, выделяющийся среди прочих писем) -- о счастливой встрече, "пополняющей ряды", о том, что их ростовская пятерка расширяется. Среди прочего в письме: "И уже тупой Усач давно-давно ни для кого из нас не был лицом уважаемым".
Через год Солженицын (уже зэк) поймет, что именно это письмо было выхвачено из общего потока и засечено, что именно тогда они с Кокой попали под колпак слежки. Но пока он не связывал участившиеся наезды СМЕРШа в батарею, вызовы солдат для бесед по одному -- с чем-то, имеющим отношение к его переписке. \1\
\В феврале 1945 года он был арестован.
"Резолюции N1" стала главной, бесспорной уликой для следствия.
Солженицын: "Резолюция эта была -- энергичная сжатая критика всей системы обмана и угнетения в нашей стране... Это был документ, зарождающий новую партию... Это первый марксистский документ, написанный нами, а не конспект учебника с критическими замечаниями на полях". В нем утверждалось, что после войны государство введет максимальную эксплуатацию природных богатств страны, оставит населению скудный прожиточный минимум. Введет жесткий контроль идеологии: "литературу обяжут развить культ руководителей, она обречена на фальшь, на псевдопатриотическую риторику задач".
Он ставил задачу: "Определение момента перехода к действию и нанесение решительного удара по послевоенной реакционной идеологической надстройке... Выполнение этих задач невозможно без организации. Следует выяснить, с кем из активных строителей социализма, как и когда найти общий язык".
(За слово "организация" ему добавили 11-й пункт 58-й статьи - особые лагеря и вечную ссылку).
Осужден на 8 лет. Наказан был мягче -- на два года меньше, чем его одноделец Виткевич, хотя тот играл лишь вторую роль. \1\
\Почитатели Солженицына считают причиной ареста неосторожность в переписке, излишнюю уверенность в замаскированности текста. Со временем эта самоуверенность возрастала ввиду безнаказанности со стороны цензуры.
Противники Солженицына выдвинули свою версию: "Увидев на фронте смерть, ощутив ее всей кожей, Солженицын начал испытывать панический страх и, не решившись на реальный самострел, прибегнул к самострелу идейному: с помощью потока крамольных писем сам спровоцировал свой арест, чтобы оказаться в тылу.
Первым эту версию выдвинул Симонян: "Всегда, когда кажется, что его действия находятся в вопиющем противоречии со здравым смыслом, за изображаемым безумием стоит абсолютно трезвый расчет".
Можно предположить правомерность этой версии на тот период, пока Солженицын еще верил в продолжение войны в Европе за мировую революцию, тогда у него могла быть цель отсидеться в тылу во время революционной войны.
В 1944 году он писал жене: "Мы стоим на границах войны Отечественной и войны Революционной... Освободив родную землю, разгромив фашистов, мы рванем дальше, может быть, аж до Гибралтара... Сейчас Красная Армия и англо-американцы врежутся друг в друга, и только тогда начнется настоящая война".
Против версии самосада (идейного самострела) действует такой фактор, как отсутствие реальной опасности для Солженицына погибнуть на фронте: его техника звуковой разведки располагалась вдали от передовой. Командир батареи звуковой разведки обязан отступать при малейшем приближении переднего края. Нельзя зря рисковать чрезвычайно дорогой техникой. Опасность смерти в звуковой разведке снижена до минимума.
Случившееся попадание звуковой разведки в окружение могло испугать и потрясти Солженицына, но оно произошло только в январе 1945 года, когда слежка длилась уже полгода, а до ареста оставалось несколько дней. Потрясение было: по версии противников Солженицына он ушел из окружения один, бойцов и технику вывел сержант Соломин. 2
Впоследствии Солженицын стал утверждать, что его арестовали за то, что попал в плен. Это неверно: в плену он не был.
Кавторанг Бурковский, сосед Солженицына по лагерю: "Согласно лагерной этике, не принято было рассказывать, за что он сидишь. Солженицын же, пренебрегая существовавшими правилами, рассказал мне, что он будто бы на фронте попал в окружение, стал пробиваться к своим и оказался в плену. То есть его посадили якобы за то, что он сдался. В этой истории, как ее преподносил Солженицын, чувствовалось что-то надуманное и недостоверное". \1,3\
\ Во время следствия, как он сам пишет: "Я себя только оплевывал". Упирал на мелкое бытовое раздражение: "Я не оставил следствию ничего существенного, за что б уцепиться. Я, сколько надо было, раскаивался и, сколько надо было, прозревал от своих политических заблуждений, признавался, что у них всех было недовольство: от введения платы за обучение в ВУЗах в 1940 году и невысокого размера студенческих стипендий. И я свел всё к мещанскому брюзжанию, к животу. Изо всех сил старался разжалобить следователя, убедить его в своей простоте, прибедненности, открытости до конца... Не надо следователя сердить, от этого зависит, в каких тонах он напишет обвинительное заключение".
Впоследствии он признал: "Содержание наших писем давало по тому времени полновесный материал для осуждения нас обоих... Я не считаю себя невинной жертвой. К моменту ареста я пришел к весьма уничтожающему выводу о Сталине. И даже со своим другом мы составили письменный документ о необходимости смены советской системы".
Естественно, работники военной цензуры и контрразведки расценили эти письма как военное и государственное преступление.
В часть пришло ответное письмо Солженицыну от Леонида Власова, в котором он писал, что он "на самом деле ценит и любит товарища Сталина. Не согласен, что кто-нибудь мог бы продолжать дело Ленина лучше, чем это делает Иосиф Виссарионович" \1,3,4\
\Солженицын, признавшись в намерении создать организацию, рассказал, кого он собирался туда вовлечь. Когда были названы 5 фамилий, пришлось мотивировать, почему он считал их годными для этой цели. \5\
\"28 мая 1945 года последний допрос - у прокурора.
Вопрос: Всё ли Вы рассказали следствию о преступлениях своих и известных Вам лиц?
Ответ: О преступлениях своих и известных мне лиц я рассказал следствию всё правильно, и свои показания подтверждаю и сейчас.
Вопрос: В предъявленном Вам обвинении виновным себя признаете?
Ответ: Да, в предъявленном мне обвинении виновным я себя признаю.
Вопрос: В чём именно?
Ответ: В том, что, начиная с 1940 года при встречах и в переписке с другом детства, ВИТКЕВИЧЕМ Николаем Дмитриевичем, мы клеветали на вождя партии, отрицая его заслуги в области теории. В отдельных вопросах были убеждены, что Сталин не имеет ленинской глубины. Клеветали на ряд мероприятий внутренней
политики Советского правительства, утверждая, что мы якобы не были полностью готовы к войне 1941 года.
В этих же беседах мы клеветнически утверждали, что в Советском Союзе отсутствует свобода слова и печати
и что её не будет и по окончании войны. В связи с этим мы пришли к выводам о необходимости в будущем
создания антисоветской организации и эти свои выводы мы записали в так называемой Резолюции N 1. Мы
действительно записались в так называемые революционеры. Мы считали, что создание антисоветской организации непосильно нам двоим и предполагали, что у нас могут найтись единомышленники в столичных
литературных и студенческих кругах. Вот на все эти темы я вел разговоры с друзьями детства, еще кроме
литературных и студенческих кругах. Вот на все эти темы я вел разговоры с друзьями детства, еще кроме
Виткевича -- Симоняном К. С., Решетовской Н. А. и Власовым Л. В.
Вопрос: Что практически Вами сделано по вопросу создания антисоветской организации?
Ответ: Конкретных предложений о вступлении в антисоветскую организацию я никому не делал...
Вопрос: Хотите ли Вы дополнить свои показания?
Ответ: Дополнить свои показания мне нечем.
Вопрос: Какие заявления и ходатайства имеете к прокурору?
Ответ: Дополнить свои показания мне нечем Ответ: Заявлений и ходатайств к прокурору я не имею".[1]
При подготовке документа следователь упомянул, что обвиняемый -- фронтовик, дважды награждённый боевыми орденами: Отечественной войны и Красного Знамени.\1\
1945 - 1952 (27 - 34 года)
\В лагере Солженицын катал вагонетки с глиной, а потом копал глину. Затем назначен завпроизводством, то есть начальником всех бригадиров и нарядчиков, полгода занимал должность помощника нормировщика. Затем в плотницкой бригаде, ученик паркетчика. Старался устраиваться на легкие работы, и это ему удавалось.
Он узнал, что создано специальное управление под руководством Берия по созданию атомной бомбы, в которое переводят специалистов из заключенных. Он проштудировал несколько учебников по физике, принесенный с воли официальный отчет военного министерства США о первой атомной бомбе. При заполнении учетной карточки ГУЛАГа он написал в графе "специальность" "ядерный физик".
В июле 1946 года его перевели из лагеря в шаражку - в акустическую лабораторию. Через год он снова в Москве - в шаражке в деревне Марфино, в лаборатории "разработки аппаратуры засекречивания телефонных переговоров". \1,4\
Здесь он столкнулся с людьми шаражки - учеными, писателями, эмигрантами. Солженицын в спорах отстаивал марксизм, однако вскоре почувствовал, что оппоненты его разбивают: "Я заметил, что мои убеждения прочно не стоят, ни на чем не основаны, не могут выдержать спора. И я от них стал отказываться".
Записал разговор зэков (потом вставил в книгу): один ээк говорит: "Наводчиком зенитки был. Своими руками двух мессершмитов сбил. Жалею... Я четыре года как дурак за них воевал. Где голова была?"
Другой зэк ему ответил: "Жалею и я. За какой бардак воевали?"
Долгие дискуссии велись с новыми друзьями: Паниным и Копелевым. Панин неистово громил сталинский режим. Копелев - убежденный марксист, ненавидевший Сталина, и в то же время спрашивавший: "Могу ли я доказать, что если бы Ленин остался жив, то не было бы ни раскулачивания, ни насильственной коллективизации, ни голода".
Панин:"Мы расходились по всем главным вопросам современности и прошлого... Иногда мы прибегали к Солженицыну как к арбитру... Солженицын -- человек уникальной энергии, и сама природа создала его так, что он не знал усталости... Мы получали истинное наслаждение от его шуток, острот и выдумок".
Копелев о Солженицыне: "Он лучше всех вокруг понимал меня, серьезно и доброжелательно относился к моим занятиям, помогал работать и думать... И очень по душе мне пришелся. Сильный, пытливый разум, проницательный и всегда предельно целеустремленный. Именно предельно... Меня и восхищала неколебимая сосредоточенность воли, напряженной струнно туго. А, расслабляясь, он бывал так неподдельно сердечен, обаятелен".
Солженицын увлекся взятым в библиотеке словарем Даля: "Даль сводит меня с ума... Надо читать медленно и прожевывать... Был как бы плоским двухмерным существом и вдруг мне открыли стереометрию. Надо читать каждый день по страничке и метить цветными карандашами. Русскому языку надо учиться".
В библиотеке марфинской шарашки исключительное разнообразие книг. Кроме того, можно получить всё желаемое по заказу из Ленинской библиотеки. Он имел возможность много читать и писать. \1,5\
\Решетовская: "Когда в тот же Марфинский институт прибыл Виткевич, былая дружба между бывшими "сэрами" не восстановилась. Внешне они были дружны: кровати они выбрали рядом, были в курсе дел друг друга, делили повседневность, но той захватывающей дружбы, которая достигла апогея на фронте, уже не было". \5\
\Весной 1946 года лагерный опер завербовал Солженицына в качестве тайного осведомителя. Об этом он сам рассказал в "Архипелаге ГУЛАГ". Опер склонял к сотрудничеству, предлагая сообщать о готовящихся побегах уголовников, продиктовал текст соглашения.
Солженицын: ""Ветров". Эти шесть букв выкаляются в моей памяти позорными трещинами. Ведь я же хотел умереть с людьми! Я же готов был умереть с людьми! Как получилось, что я остался жить во псах?"
Он пишет о страхе второго срока или далекого этапа, назовет этот страх "продажей души для спасения тела". Пишет, что не был осведомителем, не писал доносов. \1\
\Виткевич: "Практика была такова. Если кто-нибудь брал обязательство быть тайным информатором, он должен был представлять сообщения. Иначе его направили бы в лагерь со строгим режимом. Куда-нибудь за Полярный круг. На Кольский полуостров..." \4\
\В мае 1950 годапереведен в экибастузский лагерь. Этот перевод выглядит очень странным, непонятным. Сторонники и противники Солженицына выдвигают разные версии.
\Сторонники ссылаются на доводы Солженицына: к осени 1949 года шарашка исчерпала для Солженицына свой ресурс, и он перестал держаться за ее блага. "Я уже нащупывал новый смысл в тюремной жизни. Тюрьма разрешила во мне способность писать, и этой страсти я отдавал теперь все время. Очищенная от мути голова мне нужна была для того, что я уже два года как писал поэму". Прятал на рабочем столе нематематические записи -- размышления о русской революции. Объяснял - не участвовать в создании аппаратуры для поимки шпиона (это тема по распознаванию голоса), не работать ради укрепления режима.
В одном из писем объяснял свой отъезд тем, что просто перестал работать. То есть, "тянул резину", хотя и подозревал, что это кончится переездом в иные места. \1\
Версии противников:
- шарашка реорганизовывалась, и низшие научные кадры переводились в нормальные лагеря,
- перед окончанием срока заключенных отключали от секретной научной работы,
- тайный осведомитель переведен на новый объект, например, в связи с претензиями его опера ("Кума"). \4\
\В 1950 году Решетовская защитила кандидатскую диссертацию по химии, получила высокооплачиваемую работу по специальности в Рязани.
Продолжала ежедневные занятия музыкой. Выдающийся советский пианист Нейгауз высоко оценивал ее талант, давал ей конкретные советы по исполнительству.
Участвовала в концерте для делегатов съезда профсоюзов, который транслировался по радио. Муж слышал ее: "Я почему-то так и думал, что будет Шопен, а не Рахманинов, слушал - и сердце билось. Как хотелось взглянуть на тебя в этот момент!" \5\
\Солженицын Решетовской: "Если не будет амнистии, считаю своим долгом предоставить тебе на весь срок своего наказания полную личную свободу. Я слишком люблю свою красавицу, молодость которой с двадцати трех лет проходит в одних ожиданиях и что же? до тридцати четырех лет?"
Но иногда он не в силах допустить мысль об измене: "Свидания с тобой жду, да только что с него толку, раз ты опять будешь бесчувственной недотрогой, обесцветишь мне всё свидание, а потом в письмах будешь извиняться".
Решетовская: "В редких письмах из Экибастуза стал проступать уже какой-то совсем другой человек. Этот человек мог вызвать еще больше сочувствия, но не мог уже в той степени, как раньше, поддерживать во мне то внутреннее горение, без которого жизнь теряла краски. Как это было несвойственно ему раньше! Вместо буйной воли - пассивное ожидание: будь что будет... Смирение... Покорность судьбе... Фатализм..."
Он: "Может быть, такая вера в судьбу - начало религиозности? Не знаю. До того чтобы поверить в бога, я, кажется, еще далек".
Она, наконец, решилась соединить свою жизнь с коллегой, доцентом Сомовым, десятью годами старше, недавнего вдовца и отца двух мальчиков 7 и 12 лет.
В марте 1952 года он написал Решетовской: "Усвоенная мной за последнее время уверенность в Божьей воле и Божьей милости облегчили мне эти дни..." \1,5\
Солженицын работает каменщиком, катает тачки с цементом. Затем несколько месяцев - бригадиром, в последнем году - рабочим в литейном цеху.
Пишет сочинения на мелких бумажных комочках с двадцатью строками, если их находили при обыске, выдавал за чужие стихи.
Панин: "Солженицын начал читать наизусть поэму "Дорога". Мы собирались под вечер и с восторгом слушали. Память у Солженицына была гигантской, так как по объему его произведение было в два с лишним раза больше "Евгения Онегина", в котором около 5400 стихотворных строчек".
Заучивание наизусть, использование чёток с метрической системой расширили память до невероятных размеров. "Под конец лагерного срока, поверивши в силу памяти, я стал писать и заучивать диалоги в прозе, маненько -- и сплошную прозу. Память вбирала! Шло. Но больше и больше уходило времени на ежемесячное повторение всего объема заученного -- уже неделя в месяц". \1\
\Здесь были доступны книги из большой библиотеки, газеты, кино.
Бурковский: "Солженицын с нами, советскими офицерами, в лагере не общался. Он жил очень замкнуто. Либо весь вечер лежал на нарах, читал или писал, либо ходил к украинским националистам. К бывшим террористам из Организации украинских националистов. К бандеровцам. О чем они там говорили, я не знаю. Солженицын никогда не говорил, что у них делал".
20 января 1952 года оперчасть лагеря получила донесение агента "Ветрова", где сообщалось, что 22 января заключенные собираются поднять восстание. "Для этого они уже сколотили надежную группу, в основном, из своих -- бандеровцев, припрятали ножи, металлические трубки и доски.
В январе 1952 года в лагере вспыхнул бунт. Он был организован украинскими фашистами из ОУН - Организации украинских националистов. Бунт был подавлен. Были убитые и раненые. Многих заключенных сразу перевели в лагеря с более строгим режимом, вероятно на Соловки или на Кольский полуостров. Некоторым были увеличены сроки заключения.
Панин: "Стукачи были самыми страшными и опасными врагами... Чувство мести и ненависти против них накопилось и ждало лишь выхода. Руководство экибастузского лагеря поспешило "упрятать" своих стукачей в карцер. То есть под строжайший надзор; это значит -- в ту часть лагеря, куда никто, кроме надсмотрщиков и провинившихся, доступа не имеет".
За день до бунта Солженицына перевели в тюремный госпиталь, вышел в марте.
Н.Зубов, врач экибастузского лагеря: "Мне теперь абсолютно ясно, что Солженицын был стукачом, причем очень активным. Я убежден в этом по той простой причине, что, когда "Кум" пытался завербовать моих друзей в качестве стукачей, они сразу же сообщали мне об этом. Солженицын же, с которым у меня были дружеские отношения, находясь в больнице, ни с кем не говорил -- в том числе и со мной -- о том, что был завербован и стал тайным информатором. Впервые я узнал об этом из его книги "Архипелаг ГУЛаг". Это по?зднее и для меня неожиданное признание подкрепляет мою уверенность в том, что Солженицын был стукачом. Он не говорил о своей истинной роли в лагере лишь потому, что боялся расплаты за предательство со стороны своих товарищей".
Немецкий журналист нашел интереснейший документ: донесение зэка Ветрова. 3
В феврале 1952 года хирург-зэк делает Солженицыну операцию по удалению злокачественной опухоли в паху. \1,3\
\В 1952 году Симонян был вызван к следователю госбезопасности, который ознакомил его с доносом Солженицына на 52 страницах.
Симонян: "Я начал читать и почувствовал, как у меня на голове зашевелились волосы. Силы небесные! На этих пятидесяти двух страницах описывалась история моей семьи, нашей дружбы в школе и позднее. При этом на каждой странице доказывалась, что с детства я якобы был настроен антисоветски, духовно и политически разлагал своих друзей и особенно его, Саню Солженицына, подстрекал к антисоветской деятельности. В доносе все было перевернуто. Мои слова, которые я произнес в то время, когда Солженицын получал Сталинскую стипендию, почему-то он вплел в один из моих рассказов школьного периода об отце (богатом купце, после нэпа легально выехавшем в Персию) и так ловко обыграл, что я остолбенел от негодования. По словам Солженицына, я будто всегда проводил антисталинскую линию и занимался антисталинской деятельностью. В частности, он подчеркивал "осуждение" мною Сталинских стипендий. Причем слово "Сталинская" было подчеркнуто".
Симонян вдруг обнаружил, что изложенные факты соответствовали действительности, но преподносились в грубо искаженной интерпретации. Они были приведены совершенно в иной связи; им придан был абсолютно иной смысл -- все было преувеличено или неправильно прокомментировано.
Симонян написал по просьбе следователя объяснение - на полстранички. Спросил:
"Зачем Солженицын сделал это перед самым окончанием срока заключения?"
"Интересно, а как вы сами это объясняете?"
"Я врач, могу истолковать как следствие транса".
"Транса? Скажите мне, доктор, как может транс сочетаться с холодным расчетом? Да он просто дрянь-человек".
Симонян узнал, что первый донос на него Солженицын написал в 1945 году. Тогда Солженицын давал показания на многих: Лидию Ежерец, жену Наталию Решетовскую, Власова, Виткевича...
Симонян: "Я смотрю на Солженицына с точки зрения своей профессии, глазами врача. Его судьбу предопределил его генетический код. Если бы не произошло столкновения с действительностью, с суровой действительностью, которая безжалостно дешифровала этот генетический код, вполне возможно, что Солженицын прожил бы свою жизнь спокойно и плодотворно. Впрочем, такая дешифровка генетического кода посредством столкновения с реальностью и является, в сущности, основой всех его литературных опытов... У Солженицына спор с действительностью вскрыл все слабые места, все негативные стороны его генетического кода. Как индивидуум, Солженицын наделен комплексом неполноценности, который, нуждаясь в разрядке, выливается в агрессивность, а та в свою очередь порождает манию величия и честолюбие...
Когда Солженицын впервые понял, что может умереть, он начал испытывать панический страх. Даже на войне чувство значимости собственной личности, которое он культивировал в себе с детства, не позволило ему предоставить свою судьбу воле случая. Он ясно видел, как, впрочем, и каждый из нас, что в условиях, когда победа уже предрешена, предстоит еще через многое пройти и не исключена возможность гибели у самой цели. Единственной возможностью спасения было попасть в тыл. Но как? Стать самострелом? Расстреляют как дезертира. Стать моральным самострелом было в этом случае для Солженицына наилучшим выходом из положения. А отсюда и этот поток писем, глупая политическая болтовня... На фронте расследовать нельзя. Следствие можно вести только в тылу... И коль скоро существует подозрение, что раскрыта группа, то в такой обстановке ни один следователь не возьмет на себя смелость передать дело трибуналу. Верит он или не верит солженицынским наветам, его обязанность - направить дело вместе с арестованным в тыл...
Как-то я беседовал с участником одного научного симпозиума, который только что вернулся из зарубежной поездки. Он много интересного рассказывал о таинственных явлениях человеческой психики. И неожиданно, коснувшись вскользь поведения Солженицына, он метко сказал: "Личность Солженицына сейчас видна со всех сторон, как вошь на ладони. Он порядком уже и там надоел".
Виткевич при реабилитации был ознакомлен с показаниями Солженицына: "Трудно, очень трудно, описать те чувства душевной боли, разочарования, досады и гнева, которые охватили меня после ознакомления с доносом Солженицына. Он писал о том, что якобы с 1940 года я систематически вел антисоветскую агитацию, замышлял создать подпольную подрывную группу, готовил насильственные изменения в политике партии и правительства, злобно чернил Сталина... Я не верил своим глазам. Это было жестоко. Но факты остаются фактами. Мне хорошо были знакомы его подпись, которая стояла на каждом листе, его характерный почерк -- он своей рукой вносил в протоколы исправления и дополнения. И -- представьте себе? -- в них содержались доносы и на жену Наталию Решетовскую, и на нашу подругу Лидию Ежерец..."
Леонид Власов узнал от Виткевича: "Солженицын сообщил следователю, что вербовал в свою организацию случайного попутчика в поезде, моряка по фамилии Власов и тот, мол, не отказался, но даже назвал фамилию своего приятеля, имеющего такие же антисоветские настроения".
"Ну и гусь!" - сказал Власов. \3,4\
1953 - 1961 (35 - 43 года)
\9 февраля 1953 года закончился срок заключения. 2 марта он препровожден в Кок-Терек, к месту ссылки.
В январе 1954 года в Ташкенте принят в стационар, начато лечение лучевой терапией на рентгеновском аппарате; проводятся химиотерапия и переливание крови \1\
\В апреле 1956года, через два месяца после ХХ съезда, ссылка для осужденных по 58-й статье была упразднена: амнистия применена и к политическим ссыльным. Он пробыл в ссылке три года. В мае он получил паспорт. Теперь он мог настаивать на реабилитации.
В ссылке работал учителем математики, увлеченно, с большой энергией. Ученики потом вспоминали: "Учитель никогда не садился за учительский стол. В класс не входил, а врывался. И с этой минуты мы жили в ускоренном ритме. Он всех зажигал своей энергией, умел построить урок так, что скучать или дремать было некогда. Он уважал своих учеников. Никогда не кричал, даже голоса не повышал. Его уроки отличаются целенаправленностью, продуманностью; учитель увлекает учащихся, которые полюбили математику как предмет". \1\
\В июне 1956 года Солженицын покидает казахстанскую ссылку Кок-Терек. Сообщает Решетовской свой адрес: "Если ты имеешь к тому желание и считаешь это возможным, можешь мне писать".
Решетовская взяла на себя обязанности матери детей Сомовых, они уже звали ее мамой.
Она писала Солженицыну: "Вспомни, ведь я росла без отца, а Всеволод Сергеевич на десять лет меня старше. В нем я почувствовала какую-то опору... Я была создана, чтобы любить одного тебя, но судьба рассудила иначе... Утром я была уже совсем другой. Для моего сердца не существовало моей новой семьи, не существовало этих двух чудесных мальчиков, которым я хотела заменить мать...
Главный и почти смертельный удар получил Сомов. Он уже начал подумывать о самоубийстве. Даже предложил мне умереть вместе".
Солженицын отвечал ей: "Человек, который тянется к докторской диссертации, не станет убивать ни себя, ни ее; не станет он, вопреки угрозам, и вызывать соперника на дуэль, а очень даже скоро найдет себе новую подругу. А главное, подумай, когда же свершилось ее истинное падение -- тогда ли, когда она оставила мужа-каторжанина, или тогда, когда нашла в себе силы соединиться с ним? Сомова я считаю его негодяем за то, что он соблазнял к женитьбе жену живого мужа (если бы в нем была хоть капля благородства -- он написал бы мне сам тогда!)""
Решетовская: "Протерзавшись месяц и убедившись, что чувство мое к первому мужу не просто воскресло, но всё больше и больше утверждалось, написала ему письмо..."
Они встретились.
Он: "Считаю своим долгом еще и еще предостеречь тебя, на что ты идешь. Ведь я серьезно и безнадежно болен, обречен на недолгую жизнь. Ну год, ну два..."
Она: "Ты мне нужен всякий - и живой, и умирающий..."
Он: "Я умоляю тебя, девочка моя, будь тверда до конца и без единого компромисса! Заставь меня тем самым поверить в твой новый характер!" \1,5\
\В Рязани Солженицын устроился учителем с зарплатой 60 рублей. Жена была заведующей кафедрой химии в сельхозинституте в Рязани с профессорской зарплатой 320 рублей. Жили замкнуто, гостей не принимали, сами редко выбирались к знакомым, 2 - 3 раза в месяц в театр или кино. \3\
\Реабилитация Солженицына затянулась на год. Были допрошены Виткевич и Симонян, которые показали, что в беседах и переписке осуждался культ личности, но антисоветских разговоров не велось.
В феврале 1957 года вышло постановление о реабилитации: дело о Солженицыне за отсутствием состава преступления прекратить. Восемь лет заключения засчитывались в непрерывный трудовой стаж, три года ссылки -- в стаж педагогический, а шарашка -- в работу по специальности в качестве младшего научного сотрудника. \1,5\
\В октябре 1959 года он заканчивает повесть "Один день Ивана Денисовича".
Решетовская: "Я читала повесть по мере того, как она переписывалась вторично, и должна сознаться, что медленно развивающееся действие "Одного дня", описываемое как бы бесстрастно, поначалу казалось мне скучноватым..."
В ноябре 1959 года Копелев приехал в Рязань. Перелистав рукопись "Ивана Денисовича", отмахнулся от нее, небрежно бросив: "Это - типичная производственная повесть, перегружена деталями". \4\
1962 - 1974 (44 - 56 лет)
\В 1962 году опубликована повесть "Один день Ивана Денисовича".
В октябре 1961 года Хрущев целый день докладывал съезду о злодеяниях Сталина. Уже были изъяты из архивов все документы о злодеяниях - репрессиях со стороны самого Хрущева. Уже была изгнана из руководства антипартийная группа: Молотов, Маленков, Каганович и примкнувший к ним Шепилов. Потрясенные делегаты съезда две недели клеймили Сталина, Берию и прочих врагов народа.
Так Хрущев продолжил и углубил кампанию по десталинизации. Вынес тело Сталина из мавзолея и закопал рядом. \7\
\На съезде выступал Твардовский, главный редактор "Нового мира": "Литература, при всех своих немалых достижениях, еще не смогла в полную меру воспользоваться теми благоприятными условиями, которые определил для нее ХХ съезд партии. Она далеко не всегда и не во всем следовала примеру той смелости, прямоты и правдивости, который показывает ей партия".
Момент истины для Солженицына!
Он передает "Один день Ивана Денисовича" Твардовскому - через Копелева.
Твардовский утром позвонил Копелеву: "Это вы принесли повесть лагерника, что же вы со мной о всяком говне говорили и ни слова о ней не сказали? Я читал всю ночь. Такой вещи ничем нельзя напортить. Ведь это же как "Записки из Мертвого дома". Хороший, чистый, большой талант. Ни капли фальши!
Печатать! Печатать! Всё преодолеть, до самых верхов добраться, до Никиты... Говорят, убили русскую литературу. Чёрта с два! Вот она, в этой папке с завязочками. А он? Кто он?... Обласкаем, поможем, пробьем!"
Несколько месяцев повесть ходила по инстанциям.
Твардовский обратился к Хрущеву: "Я не счел бы возможным посягать на Ваше время по частному литературному делу, если бы не этот поистине исключительный случай. Речь идет о поразительно талантливой повести А. Солженицына "Один день Ивана Денисовича"... Но в силу необычности материала, освещаемого в повести, я испытываю настоятельную потребность в Вашем совете и одобрении".
Хрущев сам не читал, ему читал вслух помощник. Было у Хрущева лишь одно сомнение -- не хлынет ли вслед за "Одним днем" поток других авторов?
Хрущев велел раздать 23 экземпляра кому положено, объяснив, что у нас теперь нет культа личности.
12 октября политбюро решило публиковать "Ивана Денисовича".
20 октябряХрущев принял Твардовского: "Ну, вот насчет "Ивана Денисовича". Я начал читать, признаюсь, с некоторым предубеждением и прочел не сразу, поначалу как-то особенно не забирало... А потом пошло и пошло. Вторую половину мы уж вместе с Микояном читали. Да, материал необычный, но, я скажу, и стиль, и язык необычный -- не вдруг пошло. Что ж, я считаю, вещь сильная, очень. И она не вызывает, несмотря на такой материал, чувства тяжелого, хотя там много горечи. Я считаю, эта вещь жизнеутверждающая. И написана, я считаю, с партийных позиций".
В этом же 1962 году были расстрелы рабочих в Новочеркасске и карибский кризис.
18 ноября одиннадцатый номер журнала "Новый мир" с повестью "Один день Ивана Денисовича" появился в продаже. Раскупали мгновенно, Хрущев распорядился, что это важная и нужная книга.
На встрече Хрущева с творческой интеллигенцией Твардовский представил ему Солженицына, который позднее вспоминал: "Хрущев был точно как сошедший с фотографий, а еще крепкий и шарокатный мужик. И руку протянул совсем не вельможно, и с простой улыбкой сказал что-то одобрительное. И я испытал к нему толчок благодарного чувства, так и сказал, как чувствовал, руку пожимая: "Спасибо вам, Никита Сергеевич, не за меня, а от миллионов пострадавших". Мне даже показалось, что в глазах у него появилась влага. Он -- понимал, чтС сделал вообще, и приятно было ему от меня услышать".
После публикации повести в ресторане "Арагви" новомирцы во главе с Твардовским отпраздновали победу и чествовали отсутствующих героев -- Солженицына и Хрущева.
Через месяц Солженицына приняли в Союз писателей РСФСР: срочно, вопреки правилам. \1\
\Твардовский опубликовал "Два рассказа", не вызвавшие читательского интереса, посоветовал Солженицыну: "Успокойтесь, Александр Исаевич. Так уж бывает в литературе -- одна вещь удается, другая нет... Не замыкайтес ь в себе, анализируйте прошлое, но живите будущим". \4\
\Чуковский: "Великое произведение искусства - "Иван Денисович" - поразило меня раньше всего своей могучей поэтической (а не публицистической) силой. Такой абсолютный вкус! А когда я прочитал "Два рассказа", я понял, что у Льва Толстого и Чехова есть достойный продолжатель". \1\
\Повесть "Один день Ивана Денисовича" получила много положительных отзывов в печати. Однако в газеты поступало также много отрицательных отзывов читателей: "оправдание чуждых нам антисоветских
Взглядов... Нельзя же без конца сваливать все наши непорядки на "культ Сталина". Однако они не публиковались". \3\