группа авторов
Часть 3. "Я так люблю вас, верные друзья..." (воспоминания о Н. Г. Кондратковской)
Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Часть III
«Я ТАК ЛЮБЛЮ ВАС, ВЕРНЫЕ ДРУЗЬЯ...»
Воспоминания о Н. Г. Кондратковской
Владимир Чурилин,
поэт
Памяти Н. Г. Кондратковской
Лица людей, будто лики икон...
Кажется, будто бы заживо...
Нина Георгиевна, низкий поклон
духу высокому Вашему.
Низкий поклон Вам
и вечный покой.
Смерть ничего не нарушила.
Именем Вашим и Вашей рукой
Мир — да изменится к лучшему!
Леонид Ветштейн,
журналист
Из личного письма журналиста
Татьяне Сержантовой, дочери Нины Георгиевны
...Что касается вступительной статьи к сборнику о Нине Георгиевне, видит Бог, не однажды я за нее принимался, но вот не идет и все. Я абсолютно отказываюсь считать Нину Георгиевну ушедшей из жизни. И поэтому ничего у меня не пишется. Одно из таких «начал» пихну тебе в это письмо, и ты сама убедишься, что я... беспомощен. Немощен. Перо опускается.
Она для меня абсолютно жива. Я даже играю с ней в слова. В той тетрадке есть слова, из которых она составляла всякие другие. Я беру оттуда слово и пробую делать то же самое. И, увы, проигрываю. Хотя когда-то вроде бы недурно умел это делать.
Вспоминаю при этом, как твоя мама обыгрывала меня в твоем присутствии. Помнишь?
Все так живо, так непреходяще, так явственно. Страшно подумать, что ее нет. Мне кажется, что если я вдруг пойму, что ее нет, и меня самого не станет тоже. Если ее нет, то зачем я?
Может, глупо это, но что есть — то есть в голове моей.
Но, может, придет ко мне какой-то ход, что ли, какая-то истина, простая и незатейливая, что ляжет на бумагу сама, и тогда предстанет мама твоя из-под пера моего такой, какой она была — поразительно простой, ясномыслящей, талантливой, озорной, сверхперегруженной чужими заботами, постоянно о ком-то беспокоящейся, феноменально памятливой, страшно не соответствующей своему возрасту. Ей никогда не было столько лет, сколько отсчитано природой, ее душа ни единого мгновенья не соответствовала той оболочке телесной, в коей вынуждена была пребывать из-за биологических законов.
У нее как-то очень по-особому сочетались серьезность с розыгрышностью, легкость с фундаментальностью, ее самоотдача была поистине ошеломляющей.
Она, по-моему, была коммунисткой-идеалисткой. И если бы все были принципиально такими, как она, то коммунизм вовсе не был бы бредом или мифом, он был бы истинно и законченно воплощенным.
Чертовски жаль, что Нина Георгиевна была, как мне кажется, очень бедной (материально), это дико сужало круг ее возможностей, ее жизненных маневров (господи, как радовалась она ничтожным гонорарам из нашей газеты «Знамя дружбы», где мы публиковали ее стихи). Но, конечно же, она была и фантастически богата для тех, кто в ней нуждался — а это были самые разные люди — и интеллектуалы, и отцы города, и самые обыкновенные обыватели и обывательницы, являвшие при ней лучшие свои душевные качества.
Я всегда поражался тому, что она каким-то боком помнила обо мне, помнила уйму деталей, да настолько четко, будто у нее, кроме встреч со мной, ничего более на свете не было. Вот что меня крайне удивляло.
Ее два письма ко мне, обнаруженные тобой после ее ухода от нас, меня буквально потрясли. Мне и в голову не пришло бы, что мог я занимать ее мысли, будучи черт знает где. До сих пор она для меня загадка...
Может быть, лучшее, и даже наверняка лучшее, что сотворилось со мной в жизни — это затеянная ею публикация моих стихов в «МР» с ее предисловием, в коем сообщила она читающим даже о шахматных моих достижениях (я же был когда-то чемпионом Челябинской области).
У меня нет слов, Танюша...
И особливо тем я возрадован, что ты явно в известной мере продляешь линию ее жизни, что так же ты растворяешься в людях, ныряешь в них без оглядки, и они, полагаю, платят тебе тем же. Хочется думать, что талант сей у тебя так или иначе от мамы, которая, слава Богу, переживет нас с тобой.
1993
г. Навои, Узбекистан
Лидия Разумова,
журналист
Прошедшего времени нет
Ни одно средство массовой информации города не обошло вниманием примечательный день в культурной жизни — день, когда бы Нине Георгиевне Кондратковской исполнилось 80. Не дожила... Однако она из тех людей, которые не существуют в прошедшем времени.
Среди множества талантов, которыми ее одарила судьба, главным был талант любить и понимать людей. Ее небольшая квартирка, лишенная даже намека на те блага, которые имеют иные литераторы, была открыта для каждого, кто нуждался в участии, совете, помощи, хорошей шутке. Мы, журналисты, не раз бывали у Нины Георгиевны, встречались с ней и только по прошествии времени, когда ее не стало, вдруг осознали, какую встречу подарила нам судьба! Встречу с таким прекрасным человеком!
Кто хоть раз бывал у нее, знает, какие это были необыкновенные моменты общения, скрашенные доброй шуткой, озорной выходкой, сопровожденные пением, чтением стихов, хорошей сигаретой и стаканом крепкого чая.
Баба Нина... Так ее звали многие. Так назывался и вечер, посвященный 80-летию Нины Георгиевны, который прошел в центральной библиотеке объединения городских библиотек.
Артисты и художники, журналисты, литераторы, музыканты, работники управлений администрации и просто люди, знавшие ее, пришли в этот день в гости к своей бабе Нине.
Из сохранившихся вещей оформили уголок скромной квартиры. На столе предметы, служившие ей при жизни. Пишущая машинка, пепельница, литье, папиросы, часы, настольная лампа. В центре портрет, с которого ясно и добро смотрит баба Нина.
Вечер прошел за разговором о ней. Звучали стихи, гитара, баян, пели романсы, шутили, устраивали розыгрыши.
Далеко за полночь, как и при ее жизни, шла сердечная беседа друзей с мудрой наставницей молодых литераторов, музыкантов, журналистов.
Природа щедро наделила Нину Георгиевну талантами, и во многих творческих организациях, членом которых она была, ее справедливо считали лидером. Ей удавалось все, потому что все, что она делала, писала, говорила, было наполнено любовью к людям. Такой она осталась и до последней минуты. Нет прошедшего времени, когда произносят это имя — баба Нина.
1993
Владимир Мозговой,
журналист
Неюбилейная беседа
Биографии почти не касались. Она, конечно, богатейшая и далеко не идиллическая, повидала она на своем веку немало, но обо всем разве расспросишь! Принесли почту. Сразу несколько писем.
— Интересно, что из Москвы пишет Чеботаренко? «Дорогая...» Ну, это понятно. «Газетные вырезки о Ручьеве...» Это могу. Конечно, вышлю. А вот Вера Полуйчик, моя соученица, из Юргамыша Курганской области. «Милая моя...» Когда же соберусь о школе своей написать? Удивительная была школа...
— Нина Георгиевна, сколько писем ко дню рождения получили?
— Да штук семьдесят, не менее... А это из школьного музея города Артемовска. У них тогда беда случилась — сгорел второй этаж, а там хранились две тысячи книг с автографами писателей. Организовали новый сбор книг, я тоже помогла, чем могла. Не забывают. Вот письмо из Каширинского краеведческого музея... Замечательный музей, деревенский, таких сейчас мало... Ну. Давайте начинайте, что мы сидим?
— А мы уже начали. Раз заговорили о деревне, расскажите про валенки.
— Про какие валенки?
— Про детские. Когда начинали учительствовать, в начале 30-х...
— А, «оберег"... Кончила я досрочно школу второй ступени в Кургане весной 30-го года и поехала на ликвидацию безграмотности, как тогда говорили, «в Сибирь» (Зауралье считалось Сибирью). Три дня добиралась (по проселкам, ночевала на постоялых дворах) до деревни Кривой. Действительно, это была глушь. «Двухкомплектная» школа, четыре класса. 82 ученика. Первая — третья группы утром, после обеда (не по часам — часов тогда не было — по солнцу) четвертая, а вечером ликбез. С утра хотелось работать, после больше всего есть и спать. Для меня не было вопросов, кто отвечает за наробраз: Анатолий Васильевич Луначарский в масштабах страны и я здесь, в Кривой.
— Откуда такая страсть к педагогике?
— У меня же бабушка была народная учительница, революционерка, писательница, истинный просветитель. Мама сначала была актрисой, потом тоже преподавала. По линии отца — врачи, так что я с детства в игрушки не играла, сколько себя помню, «рассаживала» бутыльки из под лекарств «за парты» и «учила». Своих будущих учеников любила, еще не зная их.
— А сколько лет вам было, когда приехали в деревню?
— Шестнадцать. С этого возраста никто не кормил, не одевал, не помогал, была вполне самостоятельным взрослым человеком. Питалась школьными завтраками, редко когда перепадало что посытнее, я тогда думала, что есть и спать буду хотеть всегда. Грамотных в деревне почти не было, все акты, протоколы — через меня.
— И тяжелые — тоже?
— Да, вплоть до описи вещей раскулаченных. Пишешь и особенно не задумываешься: может, и вправду так надо, ведь социализм строим. А ночью ревела, вспоминала лица, мычащий скот... Спасала работа. Знала, что учить грамоте — это честно.
— Мы до валенок все никак не дойдем...
— Ну, значит, уже весна подходила, разводья были, но еще заморозки по ночам... Собирали очередной обоз — долго почему-то, видимо, пришел дополнительный план на раскулачивание. Страшным казалось: ну детей-то как можно увозить в неизвестность, раздевая и разувая? (Все отобранное тут же продавалось на торгах — и действительно бедноте, и пропойцам, которых тоже было немало). Самая-то главная трагедия была в том, что людей отрывали от земли, чего я не понимала, но чувствовала, вот потому-то и плакала. А дети для меня были все одинаковые, я их не делила. И вот приносят в школу детские пимишки, «изъятые». Отобрала те, что побольше (у многих учеников не было валенок), а те, что поменьше... Думаю, как же повезут детишек, и сказать боюсь. Спасибо, Мотя, сторожиха школьная, поняла. Отдам, говорит, Доможирову (один из раскулаченных), а он где-то на постое передаст. «План» уже выполнили, обоз собрали (страшное что-то творилось на собрании актива, какой-то массовый гипноз — сначала все помалкивают, а потом набрасываются — боялись сами попасть под это, вот и лютовали). Через Мотю я уже кое-что начинала понимать — хороший она была человек, знала, как народ воспринимает все происходящее, может, еще и поэтому через мое сердце так проходило... И перед отправкой вечером Мотя кричит: «Нина Георгиевна, к тебе пришли!» Вошел Доможиров и протягивает что-то в тряпочку завернутое. Отшатнулась — думала деньги. Разворачивает — а там иконка. «Я не неверующая», — говорю. «Ну и что, — отвечает. — Это оберег». Она моего деда спасла еще в Крымскую. Тебя спасать будет». Взяла. Верить, конечно, не стала, но вот уже больше полувека не расстаюсь. И смешно сказать — даже недавно, когда на трудную операцию повезли, в сумку успела положить.
— Не аукнулась вам эта доброта тогда?
— Нет, хотя многие знали. Потом Тюмень была, институт, училась и работала, потом в «отзовисты» попала, закончила краткосрочные курсы и снова в деревню, теперь уже в Макушино. Когда заканчивала год работы в Макушино, заехал туда по дороге из Свердловска Борис Ручьев — у него тогда почти одновременно в Москве и Свердловске вышла книга «Вторая родина». Наше курганское содружество вообще друг друга не теряло — и Ручьев, и братья Вохминцевы, и Люгарин... Переписывались, встречаться удавалось. Ну, вот Ручьев и рассказал еще раз, какой они строят социалистический город и как живут. Я поехала. И не пожалела.
— Все оказалось правдой?
— Да. Жили трудно, но жили дружно. В каждом бараке это было. И на себе это почувствовала.
— Нина Георгиевна, а вам самой везло на отзывчивость?
— Всегда. Я больше встречала людей добрых. И друзья были верные. Я до сих пор верю, что добрых людей больше. Другое дело, что все дурное обычно на поверхности, как пена. А добро о себе не кричит. Вот почему его нужно раскрывать, беречь, сохранять. Как и память, которая из нас выбивалась. Ведь все наши жертвы начинались именно с убиения памяти. Написала недавно письмо, что мемориал жертвам сталинщины должен находиться там, где раньше стоял построенный на народные деньги храм Христа спасителя. Чтобы увидели мы там свою «Гернику», чтобы услышали свой колокол памяти народной. Ведь с тех давних взрывов, с убиения памяти и началось переделывание людей в манкуртов. Убивая прошлое, убиваем настоящее и будущее.
— Вы писали что-нибудь об этом?
— Есть поэма, которую начала писать уже бесконечно давно. Тогда она не могла быть напечатана. Сейчас продолжаю... Память, гуманность, совесть — от этого все идет. Не будет боли — не будет песни.
— Мне кажется, и сказы ваши — тоже попытка сохранить, сберечь, восстановить утраченные связи с прошлым...
— Наверное, эти заботы проходят через стихи, не могут не проходить. Пишу я традиционно (хотя и не чураюсь возможности «похулиганить», но это не основное, в основе же — традиционный русский стих). Издавалось мало, но что я — сколько более достойных рукописей еще не увидело света!
— Может, работа с молодежью мешала? Почти три десятилетия литературного наставничества в качестве руководителя городского литобъединения — это ведь равновелико собственно творчеству!
— Не люблю и не понимаю, что это такое — работа с молодежью. Это сотрудничество, дружба. Надо видеть хорошее, учиться у молодых (каждое новое поколение в чем-то умнее предыдущего — иначе мы бы давно как род людской повывелись) и приобщать к опыту, помочь раскрыться и определить свои возможности. Я не учу. Смущает, когда меня называют писательницей, поэтессой. Я просто человек, пишущий стихи. Нигде не добилась особенных высот — ни в поэзии, ни в журналистике. В журналистике у меня тоже ограниченный диапазон — всегда лучше удавались очерковые портреты. Воспоминания те же трудно идут.
— Пишете?
— Пишу помаленьку. Но когда читаешь столько хорошего, таких писателей, как Бунин, Платонов, Нагибин...
— «Великие» мешают писать?
— Нет, писать не мешают. Мешают спешить публиковать. Чувствуешь свое несовершенство, понимаешь, что «недобираешь».
— Вот у кого отсутствует этот комплекс, так это у графоманов...
— Может быть... А воспоминания мои... Они будут очень простые. Стараюсь снова пережить то, что чувствовала. Дат не помню, но помню лица и поступки. Помню, как было. Стараюсь писать «по правде». Считаю, что каждый думающий человек имеет право на такие воспоминания. Ведь любой человек — целая вселенная, целый мир.
— И к мерзавцам это относится?
— И через них проходит история, они тоже ее часть, только «перевернутая». Это пена. Иногда ядовитая. Когда из-за паршивого магнитофона врываются в квартиру и убивают женщину, или молодого хорошего парня из пьяного куража — это страшно, дико. Такие подонки никак не связаны с прошлым, значит, у них нет духовной жизни, значит, они лишены совести. Многое тут, увы, заложено школой... Из школы ушла интеллигентность.
— А вы были хорошим учителем?
— Если брать общепринятые понятия — ну, с точки зрения той же методики, то плохим. В программу не укладывалась, увлекалась. Но мне всегда хотелось, чтобы человек становился лучше через сердце, чтобы мои ребята душой познавали Пушкина и Тургенева, росли через восприятие великой культуры. Недавно вспоминала о театре школьном — я и сама о нем забыла, ученики, теперь тоже пенсионеры, напомнили. Да, был театр, ставили спектакли, играли в бараках. А создать его захотели сами ребята... «Не хотим быть классом, хотим быть театром». И стали. Мне досталось. Не пожалела.
— Нина Георгиевна, вы человек много читающий, хотя в эти дни вам, наверное, не до чтения. И все же: что вы читали в последнее время?
— Прежде всего то, чем сейчас человек очищается, то, что касается восстановления правды. Давно уже до предела увеличила бодрствование — как говорят мои ребята, темными мои окна они почти не видят. Стараюсь успевать прочесть все в «Знамени», «Новом мире». С огромным удовольствием перечитала повесть Нагибина «Сильнее всех иных явлений» — чудо, что за проза. В молодости только «Ад» Данте одолела, сейчас уже через «Чистилище» в «Рай» перехожу. Вообще системы чтения нет. Правда, сейчас главное: стараюсь не отстать от литературы, которая идет на стержне — можно так сказать? — общественного сознания. Самое сильное впечатление произвела повесть Приставкина «Ночевала тучка золотая». Может, потому, что это касается детей. И задает столь болезненный национальный вопрос.
— Он вас всегда волновал?
— Наоборот, никогда не волновал. Воспитана на том, о чем так хорошо писали русские классики: уважение и любовь к своему народу невозможны без уважения и любви к другим народам. Но, к сожалению, как оказалось, у нас не знают, где кончается национальное достоинство и начинается национализм. А националист (а тем более шовинист) и свой народ не уважает, любовь к нему — только ширма, так чаще всего бывает. Давайте лучше о хорошем, я вам покажу фотографии своего первого выпуска, еще довоенного, и расскажу...
— Извините, Нина Георгиевна, время на исходе. «Торжества» грядут, надо успевать.
— Не хотела я никакого юбилея, хочу в крайнем случае просто провести творческий вечер. Но мне говорят: «К вам же люди придут». Вот и придумывают чего-то — от музыки до капустника... А о творческих планах почему не спросили?
— Да знаю, что большой очерк о Семене Григорьевиче Эйдинове завершили, все жду, когда будем готовить его газетный вариант.
— Обязательно сделаю. А еще в работе «скоморошина» о Загудае, сказ «Яшмовый пояс».
— А в подборку что нам дадите?
— Конечно, новые стихи. Приходите завтра в первой половине дня. Хотя все равно спокойно не поработаем. Как проходной двор. Обязательно люди будут. Знали бы вы... Но и без них не могу...
...На этом и закончили одновременно с очередным телефонным звонком ...
1988
Александр Павлов,
поэт, член Союза писателей России
Наша незабвенная баба Нина!
После ее кончины стремительно помчалось время. Всю страну захлестнул мощный водоворот событий, весы истории лихорадит и зашкаливает. На литературной ниве невообразимая сумятица — засилье серятины, расхожего и сомнительного чтива. Хотя можно свободно купить и великолепные книги. Со свойственной ей прозорливостью Нина Георгиевна предвидела этот окололитературный бедлам. Помню, как сокрушалась она по выходе многомиллионным тиражом очередных бездарных мемуаров какого-нибудь партийного деятеля: на что только уходит великолепная бумага! Видимо, в таком состоянии она и написала в одном из стихотворений о лесах, упавших на страницы книг, призывала писателей к высочайшей ответственности за написанное слово. Казалось бы, в пору безвременья и безвластия всем нам не до литературы и не до высоких материй. Но вспоминаю частенько ее мудрое высказывание: в литературе безвременья не бывает. Настоящий талант всегда найдет место приложения своих творческих сил. И в разные времена она работала спокойно, без суеты, умела находить самородные россыпи на сером фоне обыденной жизни.
Обладая незаурядным педагогическим даром, Н. Г. Кондратковская щедро и бескорыстно передавала свой богатый литературный опыт всем, кто обращался к ней. А обращались к ней тысячи людей. Можно было поражаться терпению, с которым она работала с людьми. Казалось бы, и человек-то приходил порой к ней случайный, а нередко и вовсе законченный графоман. Но надо было видеть и слышать, как она аргументировано, доброжелательно и убедительно могла внушить человеку, что заниматься литературным трудом ему нельзя, что у него талант к чему-то другому, и это что-то нужно найти, но искать надо только в себе. Говорила, что реально взглянуть на свои писания и отказаться от них, пожалуй, не меньший подвиг, чем создание стоящего литературного произведения. Несомненно, что в такие нелегкие мгновения ей всегда помогал ее заразительный и обезоруживающий юмор.
Хотелось бы вспомнить и о том, что она была просто отважным человеком. Будучи в преклонных летах, в лютые крещенские морозы она не отказывалась поехать на творческую встречу за сотню километров — в Кизил. Крохотный автобус всю дорогу, казалось, продувало насквозь. У молодых не попадал зуб на зуб. Но в темноте невозмутимо светился огонек ее папиросы, как из рога изобилия сыпались анекдоты, звучали интересные истории. Невозможно подсчитать, сколько тысяч подобных поездок и выступлений было в ее жизни. Сейчас с горечью думаю, что надо было записывать за ней замечательные экспромты, изречения, мудрые мысли, которые она рассыпала легко, в изобилии и с неизменным юмором. Но, к сожалению, потом только мы начинаем кусать локти.
Есть все-таки незаменимые люди. К таким и принадлежала Нина Георгиевна Кондратковская — наша незабвенная «баба Нина». И нам ее всегда будет недоставать.
1993
Виктор Павелин,
горный инженер,
член городского литературного объединения
Щедрая душа
Познакомился с Ниной Георгиевной в 1949 году, когда учился на заочном отделении Магнитогорского учительского института. Она преподавала «Русский фольклор» и другие предметы по художественной литературе. Чувствовалась ее большая эрудиция: говорила доходчиво, образно, ясно. Все лекции вызывали интерес, давали глубокие знания.
Вскоре узнал, что Нина Георгиевна свободное время уделяет поэзии, пишет стихи. Это сдружило нас. Нередко я приходил к ней домой, показывал свои пробы. Она всегда относилась ко мне доброжелательно, старалась помочь.
Тогда она работала в музыкальном училище, которое находилось на левом берегу. С этим культурным заведением в основном и связана трудовая жизнь Нины Георгиевны. Немало ее воспитанников добились известности. Могу назвать, например, Решетникову и вокалистов братьев Тарасенковых, которые учились вместе со знаменитым певцом Борисом Штоколовым в Свердловской консерватории.
Несколько раз Нина Георгиевна приглашала меня посетить ее уроки в музучилище. Она умела заинтересовать своим предметом. Однажды заметил ей, что некоторые ученики то заглядывают в ноты, то достают портфели и что-то в них ищут, допускают и другие вольности на уроке. Она ответила, что музыка не всех одинаково берет под крылышко, поэтому у кого есть призвание, тот не забудет урок.
Познакомился здесь с некоторыми учащимися — солистами хоровой капеллы, а также с секретарем комсомольской организации Юлией Решетниковой, которая способствовала проведению музыкальных концертов в клубе горняков, что в районе «Березки».
Все годы поддерживал связь с Ниной Георгиевной Кондратковской на заседаниях городского литературного объединения, приходил к ней домой. Никогда не встречал с ее стороны равнодушия, отчужденности.
Бывал я и на ее юбилеях. Так, в честь ее 60-летия прочитал экспромт:
Шестидесятилетие с собой
Несет в висках прожитых проседь,
Но «Теплый ключ» не мерзнет и зимой,
А в «Листопад» приятна даже осень.
В дни горьких неудач, в дни радостных побед
Подняли славу Вы земли Магнитогорской...
("Теплый ключ», "Листопад» сборники ее стихов)
Последняя встреча состоялась в больнице медсанчасти ММК 31 декабря минувшего года. Пришел поздравить с Новым годом. В это время ее увозили из больницы домой. Удивило ее высохшее лицо, а через несколько дней получил известие о ее кончине.
Безусловно, многое можно сказать о Нине Георгиевне как о поэте и руководителе городского литературного объединения. Ее творчество требует тщательного анализа. Ее стихи вдохновенны, глубоко поэтичны.
Проявила она себя и хорошим организатором творчества молодежи. Под ее непосредственным влиянием выросли такие таланты как члены Союза советских писателей Римма Дышаленкова, Нина Ягодинцева, поэт Ирина Кияшко и другие.
На литературных собраниях порой возникали жаркие споры, но Нина Георгиевна умела находить примиряющие всех мысли, облекая их в необидные слова.
Известно, Нина Георгиевна сумела издать семь стихотворных сборников. Но все они вышли сравнительно небольшим тиражом, без твердого переплета. В память о большом поэте, чутком человеке предлагаю: издать поэзию Н. Г. Кондратковской хотя бы в двух томах.
1991
Владимир Мозговой,
журналист
Не договорили...
Помню ощущение от последней встречи в больнице; было безвозвратно и безысходно, горько и страшно еще и от невозможности хоть чем-то помочь. Вместе с Ниной Георгиевной уходила эпоха. Уходил человек, которого считали близким многие. И я, грешный.
С ней было интересно всегда — занимались ли конкретной работой по подготовке очередной литературной страницы или просто разговаривали о чем угодно. Все это надо было записывать хоть бы и по памяти, потому что... Потому что сейчас — не восстановишь.
У меня всегда была одна претензия — Нина Георгиевна всех привечала, в том числе самых завзятых графоманов, видя и в них искру Божию. Я относился к творениям такого рода гораздо жестче; бывало, мы спорили по этому поводу. Разношерстная поэтическо-писательская (и околопоэтическая) братия отнимала у нее массу времени и сил, а сколько ей обидно и незаслуженно доставалось, с каких только сторон... Она долго зла не помнила.
Любимые строки своих подопечных, бывших и нынешних, знала наизусть; радовалась за них как никто; такое понятие, как зависть к успеху собрата, у Нины Георгиевны отсутствовало напрочь.
— Не много ли — вторая подборка за три месяца? Неудобно как-то...
— Да вы что, Нина Георгиевна, зачем уж так-то скромничать!
Это о собственных стихотворных ее подборках. Баба Нина могла и почаще их предлагать — но как же, «молодым везде у нас дорога»; вот непубликовавшиеся до сих пор и выходят. А стихотворения были одно к одному, некоторые особенно пронзительные, с предощущением расставания, помню до сих пор, поднимать архивы не надо.
Ах, Нина Георгиевна, Нина Георгиевна... Не договорили, не добеседовали; все вечера как-то слились в один — на кухне, под чаек, иногда (очень редко) под рюмку-другую водочки; молодой смех и молодые глаза, ясный, добрый ум, умение прощать и любить без обязательств другой стороны — как же мало на свете таких людей, как же этого не хватает, с годами все больше и больше понимаешь.
Кое-кому не прощу обиды, нанесенной безобиднейшей и искренней Нине Георгиевне; впрочем, она бы простила, это и удерживает порой от проявления гнева, пусть даже праведного.
Она прожила потрясающую жизнь — при всех невзгодах и вынужденности «играть на понижение» (дворянское происхождение — чувствовалось) она была достойна лучшей участи, как сейчас достойна высокой памяти.
Только больше не заглянуть на огонек в один из самых скромных и теплых домов, из тех, в каких бывал...
1998
Ирина Кияшко,
поэт
Память
Нина Георгиевна Кондратковская... Несмотря на длительное обещание, на убедительную конкретность ее влияния на мою судьбу, я так и не научилась воспринимать ее в социально-бытовом контексте. Она всегда казалась чем-то феерическим, динамичным, фонтанирующим, — но никак не пожилой, а спустя годы — и старой женщиной с полным набором всяческих хворей и забот.
Мы познакомились в начале семидесятых. Я заканчивала школу, она руководила городским литературным объединением. Эти «сборища» по вторникам проходили тогда с блеском и взахлеб. Каждый раз я спешила туда с таким волнением, что сердце готово было выскочить из горла... Засиживались часто до полной темноты, но никогда не возникала мысль, что в жизни могут быть более интересные дела. Нина Георгиевна царила и благословляла. На нее хотелось смотреть, затаив дыхание, и не слушать даже, а внимать... А уж если появлялась возможность прочесть в ее присутствии свои стихи — это было ни с чем не сравнимо!
Вокруг нее собирался очень разный народ — и по возрасту, и по способностям. Но никогда и никому она не намекнула на его несостоятельность. Смысл своего присутствия она видела не в менторстве, а в том, чтобы создать нам среду обитания, атмосферу для самовыражения. И если у кого-то случалась откровенная удача — самым восторженным и бурным «болельщиком» была она!
Сила воздействия ее на людей была значительна. Именно с ее подсказки я отважилась, закончив школу, отправиться токарем на ММК, запрятав поглубже до поры честолюбивые мечты о столичном образовании. Она сказала примерно так: «Твое от тебя не уйдет. Но жизнь надо потрогать руками. Токарь — это как раз то, что нужно...»
Эти два года в цехе механизации УГМ определили весь дальнейший ход событий, дальнейшее содержание моей судьбы.
...А каким чудом были поездки на поэтические слеты и семинары! Сколько романтики было в выступлениях перед незнакомыми людьми в чужих городах! Как бережно подталкивала она нас, молодых, сама при этом предпочитая оставаться в тени как «сопровождающее лицо»! Если комплектовался коллективный литературный сборник, для нее будто совсем не имело значения присутствие в нем ее собственных стихов. Они всегда держалась «вторым планом» при обсуждении — при том, что сила ее дарования была очевидна и неоспорима.
Вообще, если бы она чуточку больше была озабочена собственным преуспеванием, в ее жизни всего было бы больше — и книг, и гонораров. Но, видно, смысл для нее был в другом...
Когда попадаешь в орбиту всеобъемлющего человека с подобной самоотдачей, — постоянно ощущаешь, что сам ему не додаешь. Хотя он ничего от тебя не требует. Мне, видимо, предстоят долгие размышления на эту тему.
1991
Валерия Гапеева, Маргарита Менцова,
педагоги Магнитогорской государственной консерватории
За тишиной — опять созвучья...
История Магнитогорского музыкального училища им. М. И. Глинки (ныне Магнитогорская государственная консерватория) тесно связана с именем неординарного человека, талантливого литератора, поэта и музыканта Нины Георгиевны Кондратковской. Она проработала в музыкальном училище почти с самого его основания и до своего выхода на заслуженный отдых.
В январе 2001 года исполнилось 10 лет, как Нина Георгиевна ушла из жизни.
В автобиографии, хранящейся в архиве отдела кадров МаГК, Н.Г. Кондратковская писала о себе: «В августе 1934г. приехала в Магнитогорск, но была направлена не на строительство, куда вербовалась, а в школу № 13. С тех пор постоянно работала в Магнитогорске, в школах № 13 и № 5 (с переводом контингента своих учащихся), закончив III и IV курсы пединститута (не оконченного в Тюмени), поступила учиться в музыкальное училище и музыкальную школу. В 1941 году в училище ликвидируются общеобразовательные предметы и я поступаю на работу в школу № 17, затем переводом в пединститут. С 1944 по 1947 гг. — на газетной работе в редакциях «Магнитогорский рабочий» и «Магнитогорский металл». В 1947 году по собственному желанию возвращаюсь на работу в музыкальное училище, завершаю музыкальное образование, веду общественную работу».
Учащимся музыкального училища им. Глинки повезло: их жизнь была озарена творческим участием, дружбой одной из замечательных женщин Магнитки минувшего столетия — Н. Г. Кондратковской. Человек яркий и разносторонне одаренный, поэт с поразительно тонким чувством слова и безукоризненным литературным вкусом, она принадлежала к кругу хранителей традиций старой русской дворянской интеллигенции, потомственного российского учительства.
Кому посчастливилось учиться у Нины Георгиевна, никогда не забудут ее уроков. Она обладала феноменальной памятью, рассказывала образно, понятно.
Бесконечно уважая русский язык, она посвящала ему стихи, твердо убежденная в том, что «надо смолоду его чувствовать, думать о нем!»
Нина Георгиевна часто повторяла, что профессии музыканта и учителя — самые счастливые: это постоянное общение с индивидуальными и неповторимыми личностями, это стремление понять и осмыслить сегодняшний день в его взаимосвязи с прошлым и будущим.
Она преподавала в училище литературу, русский язык, теоретические дисциплины, педагогику и психологию, народное творчество и эстетику. Ее уникальность состояла в том, что она решительно не принимала изолированность предметов и в каждый свой курс вводила элементы творчества, ссылаясь на Б. Л. Яворского: «Везде школа должна учить не только читать написанное, но и говорить собственные слова».
Если ученик часто подглядывал в конспект, то шутила, цитируя Петра I: «Держащему речь в присутствии говорить не по бумаге, только словами, дабы дурь каждого видна была сразу». Для нее работа в искусстве и педагогике была прямым и откровенным разговором с людьми о важнейших вопросах нашей жизни, о роли искусства в процессе воспитания, о совершенствовании художественного вкуса как неотъемлемой части духовной культуры.
Она была большим поэтом и редкостным учителем, умевшим влюбить учеников в литературу. Вспоминается организованная Ниной Георгиевной встреча с П. И. Лавутом, автором книги «Маяковский едет по Союзу». Эта встреча проходила в большом зале Левобережного дворца металлургов, а после в неформальной обстановке любознательные читатели задавали автору вопросы о жизни и творчестве поэта.
Очень часто до позднего вечера горел свет в окнах ее класса, иногда беседы продолжались после уроков у нее дома, к ней постоянно приходили преподаватели, ученики, друзья, знакомые. Счастливые минуты жизни испытали те, кому представилась возможность общаться с Ниной Георгиевной, всегда отзывчивой, приветливой, гостеприимной. Об этом она писала в своих стихах:
Я так люблю вас, верные друзья,
Вечерний разговор за чашкой чая,
Я так скучаю, вас не привечая,
Вам без меня и мне без вас — нельзя.
Нам любо снова судьбы пережить
И бренный мир, где все старо и ново,
Без суеты сложить и разложить
И мудро, и немножко бестолково.
Нет на дверях цепочки и глазка,
Входите просто, без звонка и стука,
И боль уймется, и заглохнет скука,
Иссякнет пустоглазая тоска.
Но если вдруг поэзия ко мне
На огонек в окошко постучится,
Друзья мои, не очень хмурьте лица —
Мне надо с ней побыть наедине.
Именно в педагогическом коллективе училища она обрела первых внимательных, заинтересованных слушателей своих стихов.
Нина Георгиевна была не только музыкальным, но и театральным человеком. Такой воспитала ее семья. Ее бабушка была сельской учительницей, а мама — актрисой и педагогом. Нина Георгиевна любила театр, драматургию, писала яркие театральные рецензии.
Во время войны она руководила художественными коллективами, в воинских частях играла в массовых сценах спектаклей драматического театра. В училище, организовав театральный коллектив и сатирический журнал «Живой колокол», ставила театральные капустники. Вечера, встречи, капустники. Розыгрыши, душой которых была Нина Георгиевна, создавали неповторимую атмосферу творчества и духовности, навсегда оставшуюся в памяти педагогов и выпускников училища тех лет.
Многие помнят, с каким задором и юмором Нина Георгиевна прочла свою озорную «дидактическую» поэму «Чертиада» на вечере педагогов в честь переезда в новое здание:
Хоть и добрый человек я,
Да язык — моя беда,
И шипит у черта в пекле
Для него сковорода...
Жизненная и творческая судьба Нины Георгиевны была сложной. Не так много счастливых дней выпало на ее долю, но она никогда не унывала. Неистребимое жизнелюбие, интерес и любовь ко всему живому помогали ей всегда оставаться на высоте. Как заветы истинного мудреца сегодня звучат ее стихи:
И временное примиренье с ленью
Не ерунда, а сущая беда:
Когда ей доверяется мгновенье,
Она из жизни выкрадет года.
Владей вещами, нужными для быта,
Но мир духовный ими не души:
Когда вещами жизнь твоя забита,
Немудрено остаться без души!
На уроках народного творчества Нина Георгиевна преображалась. Сколько народных песен, русских и украинских, она знала, как исполняла!
Уже в немолодом возрасте Кондратковская постоянно ездила в этнографические экспедиции со студентами по районам области, где записывала народные песни, легенды, предания. И когда читаешь вступительное слово автора к книге «Сердце-озеро», слышишь ее неповторимый голос: «Знаете ли вы свой край? Какие в ваших местах происходили события в далекие и близкие годы? О чем говорят названия вашей речки, деревни, рощи? Знаете ли вы местные памятники истории, природы, культуры, сохранившиеся о них предания? Работа не легкая, но радостная с юных лет породнила меня с Уралом, и я искренне хочу передать свою любовь к нему, к его людям. Ведь чем бережнее мы храним память о прошлом, чем зорче вглядываемся в сегодняшний день, тем полноценнее и ярче становиться наша собственная жизнь».
В замечательных сказах, легендах, поэмах, собранных в книге, Нина Георгиевна, как никто другой, воспевала красоту Южного Урала. В таких, как «Сказ про Олексашкину чашу», «Синий камень», «Пугачевская горка», «Сказ о горе Башмак», «Предание о Соленом озере» и в «Тайне Абзаковской лиственницы» и еще во многих, многих других.
Она была блестящим лектором, часто выступала на различных предприятиях города, в цехах ММК, постоянно сочиняла сценарии праздников и юбилейные адреса. В училище на теоретическом отделении она вела лекторскую практику: учила выступать с лекциями, готовить методические пособия, сама читала лекции об ораторском мастерстве, помогала подбирать иллюстративный материал к выступлениям.
Нина Георгиевна требовала, чтобы учащиеся на лекциях сами исполняли произведения на фортепиано и использовали грамзаписи. Среди лекций, ею разработанных, были такие: «Как слушать и понимать музыку», «Литература и музыка», «Пушкин и музыка», «Времена года в музыке» и другие.
Часто летом, приезжая в пионерские лагеря, Нина Георгиевна рассказывала детям легенды и предания, много читала своих стихов.
К 85-летию со дня рождения Н. Г. Кондратковской, уже посмертно, был выпущен сборник ее стихов для детей — «Осенняя книга». В него вошли произведения, опубликованные ранее в книгах «Фестиваль во дворе», «Вертолет», «Минутки».
Кондратковская и музыка неотделимы друг от друга. Ее стихи удивительно напевны и музыкальны, они словно навеяны музыкой. Это и «Девочка настраивает скрипку», и «Шопен на Майорке», и «Маленький скрипач», и «Хорошо, когда поется». Поэтому немало песен и музыкальных произведений было создано на стихи Н. Г. Кондратковской как ее воспитанниками, так и известными композиторами. Песни на стихи Н. Г. Кондратковской — «Марш сталеваров» (музыка П. Русакова), «Юность, вперед!» (музыка П. Любовицкого), «Песня молодых уральцев» (музыка П. Любовицкого), «Песня магнитогорских ветеранов» (музыка Д. Покрасса), «Мой город» (музыка Б. Фрейверта), «В соловьиный вечер» (музыка И. Шутова), «Комсомольская площадь» (музыка В. Васькевича), «И думал ты не очень» (музыка В. Сидорова), «Сиреневая ночь» (музыка В. Титова) — исполняются и сегодня.
Будучи на заслуженном отдыхе, Нина Георгиевна, возглавив городское литературное объединение, всегда общалась с молодежью. Ее юбилейные вечера в связи с 70-ти и 75-летием со дня рождения прошли на родной сцене училища при переполненном зале. Она никогда не прерывала связи со своими коллегами и выпускниками, присылала к праздникам коллективу училища яркие и неповторимые поздравления. Вот некоторые из них. «Дорогие музыканты, большие и малые, юные и старые (по опыту), добрые и очень добрые, умные и очень-очень умные! Как хочется пожелать вам чего-то удивительного! Больше музыки — в уши, в город, в сердце — и чтобы с крыльями. Счастья вам, как всегда трудного, настоящего!» Ваша Б/У Кондратковская».
Или другое, к Новому году:
С новым годом, племя славное,
Племя славное — музыкальное!
Пусть шумливая ваша династия
Процветает для мира и счастья!
Пусть летит ваша музыка в уши,
Сотрясая, не воздух, а души.
Пусть труды ваши славой венчаются
И достойно всегда отмечаются!
Так встречайте у древа елового
Первый крик музыкального Нового!
Так взлетит этот голос без фальши
По традиции выше и дальше!
Тяжело осознавать, что Нины Георгиевны нет с нами. Воспоминания о ней живы, непреходящи, явственны. Ей никогда не было столько лет, сколько было отсчитано природой. К болезням, несчастьям она относилась с юмором, в ней удивительно сочетались серьезность с юмором и любовью к розыгрышам, фундаментальность с легкостью. До последнего дня, несмотря на тяжелую болезнь, ее хватало на все — и на живое общение, и на творчество...
Бесконечности окошечко!
Повтори еще виток,
Дай мне лет земных немножечко,
Хоть десяток, хоть пяток, —
Домотать, дожить, домаяться,
Чтоб и в прах — на всех парах,
Не в космических туманностях,
Не в дверях-антимирах.
Не в кромешном вечном холоде
У созвучий на юру,
А вот в этом добром городе
С терпкой гарью на ветру...
Яркие, немеркнущие воспоминания о неповторимом, удивительном, притягательном, светлом, мудром человеке, поэте, педагоге с большой буквы — Нине Георгиевне Кондратковской для нас всегда созвучны бессмертным строкам другого поэта, В.А.Жуковского:
Не говори с тоской:
Их нет,
Но с благодарностию:
были.
2001
Олег Вилинский,
журналист
«Тем ярче жизнь...»
Город, в котором она родилась, упомянут в древних летописях и в «Слове о полку Игореве». Видимо, культура этой священной земли, от которой пошла Русь, через гены передалась и Нине Георгиевне, хотя вся ее жизнь по существу прошла на Урале, здесь она с 1925 года.
«Работа, нелегкая, но радостная, с юных лет породнила меня с Уралом, и я искренне хочу передать свою любовь к нему и его людям». Эти слова поэтессы стали своеобразным лейтмотивом ко всему ее творчеству, а к нему она относилась весьма и весьма придирчиво, оттачивая в любом стихотворении буквально каждое слово, начиняя его духом действия, мысли, образа.
По характеру, по постоянному стремлению наделять добротой окружающий мир, делиться с ним и знаниями, и накопленной с годами мудростью Нину Георгиевну по праву можно отнести к тому беспокойному племени людей, которых издревле звали на всей земле-матушке просветителями.
Говорят, что каждый урок педагога Кондратковской превращался в час удивительнейшего познания сокровищ русской и мировой культуры. И до сих пор ее ученики, убеленные давно уже сединами, слагают легенды о тех часах волшебства.
Я думаю, не меньшее удовольствие испытываем и мы, ее читатели, беря в руки любой из семи поэтических сборников, вышедших в свет из-под пера Кондратковской. Это ощущение, на мой взгляд, характерно особенно для книг ее последних лет — «Синий камень» и «Сердце-озеро». В них многие строки буквально сотканы из любви и уважения к своему читателю, созданы по велению совести и на острие духовной отдачи. Недаром же Нина Георгиевна как-то записала: «Чем бережнее мы храним память о прошлом, чем зорче вглядываемся в сегодняшний день, тем полноправнее и ярче становится наша собственная жизнь».
1995
Эвальд Риб,
педагог-музыкант, поэт
Из неотправленных писем
Помните, Нина Георгиевна, 1955 год? Когда я после двух месяцев учебы хотел уехать из города? Конечно, помните.
Шел дождь. Осеннее небо хмурилось. Я бежал, весь промокший, в музыкальное училище на комсомольское собрание. Наш секретарь уже хотел закрыть дверь, а тут я появился. Он мне шепнул:
— Эвальд! Сегодня тебе нельзя присутствовать.
— Почему? — удивился я.
— За прошлое.
— Я же ничего плохого не сделал.
— Все правильно. Это из-за комендатуры.
— Ах, вот почему? — покраснел я, как детский флажок.
— Но ты не переживай, — успокаивал тот, — это временно.
Откуда ни возьмись, к нам подошли пианист Б. М. Белецкий и С. Г. Эйдинов.
— У вас что-нибудь случилось? — спросил директор.