Урча раздраженно тихим баском,
на каждый ухаб взбираясь ползком,
натужно дрожа от напряга,
змеистой стезей средь каменных льдин
нелегким маршрутом «21»
плетется моя колымага.
И, в чреве ее как будто бы весь,
я чую затылком снежную взвесь,
вдыхая салонную негу,
и, вмятый дверьми в пейзаж января,
твержу сам себе, что, в общем, не зря
нырял в них отважно с разбегу.
Умерив на треть привычный объем,
в людской монолит вмурован живьем,
привычный к житейским невзгодам,
застывшей рукой сжимая свой кейс,
я снова вершу бензиновый рейс
в святом единенье с народом.
И ветром в ушах свистит колея...
И с хохотом стай ее воронья
уходит назад небоскребье.
Завидев вдали озябший народ,
неспешный экспресс, сбавляя свой ход,
скептически зрит исподлобья.
И пусть невелик и призрачен шанс
в час пик даже тем попасть в дилижанс,
кто целенаправлен и стоек,
прости мне мою убогую лесть:
спасибо тебе за то, что ты есть —
Стальной Пилигрим Новостроек!
Про деда Мазая
Я вам о подвиге спою.
Будь славен час, когда в краю
разливов бурных рек
на радость дикому зверью
причалил мирную ладью
Великий Человек!
В избытке чувств изрекши: «Ух!»,
поддев ладонью свой треух,
герой направил взгляд
на острова саженях в двух,
где зайцы, испуская дух,
растерянно вопят.
Гуманный, как библейский Ной,
не мог пройти он стороной,
ссылаясь на дела,
жестокой, бедственной весной,
когда вода, восстав стеной,
на подвиг позвала.
Таким, как он, бесстрашным будь,
ведь не отчаявшись ничуть,
как доблестный моряк,
держал он к ним кратчайший путь,
чтоб к жизни праведной вернуть
истерзанных бедняг.
Лишь дал команду человек,
к спасенью начался побег —
как в скоростном кино,
вмиг опустел коварный брег,
гостеприимный же ковчег
грозил уйти на дно...
И завертелся беспредел —
сам капитан оторопел,
приметив зайцев пыл:
и оглянуться не успел,
как оказался не у дел,
а лодки след простыл!
Нам крупно не везет порой...
Лишь плавать бедный наш герой,
к несчастью, не умел.
На пятачке земли сырой
питаться липовой корой —
жесток его удел!
Вот ведь попутал Сатана:
иные нынче времена,
косой пошел не тот...
Не падай духом, старина,
надейся, что спадет волна
иль подберет ОСВОД.
От злой тоски окаменев,
услышь ты наконец, презрев
убогий свой уют,
как зайцы хором, нараспев
на берегу, под сенью древ
хвалу тебе поют:
«Пусть с материнским молоком
в ночи иль солнечным деньком
впитает каждый зай
мечту о встрече с мужиком,
чей взор так светел и знаком,
чье имя — Дед Мазай!»
Про Ивана Сусанина и GPS
GPS — спутниковая система навигации,
позволяющая определить местоположение
и скорость объектов в любом месте Земли.
День четвертый ноября —
красный день календаря.
В этот день Иван Сусанин
по лесам бродил не зря.
В день, когда метель мела,
оказался близ села
вдруг отряд туристов польских.
Дед подумал: «Ну, дела!
Будет мощный мне доход,
денег хватит на весь год —
предложу-ка иноземцам
экзотический поход».
Злотых деду в портмоне
много натрясли вполне,
от такого предложенья
не оставшись в стороне.
В результате сквозь буран
с криками «Но пасаран!»
в бурелом повел тургруппу
наш российский ветеран.
На вопросы про маршрут
отвечал он им «Зер гут!»,
и за ним по глухомани
плелся вдаль заморский люд.
Чу! Иван заметил вдруг:
приближается каюк —
дефилируя по лесу,
он за крюком делал крюк.
Тут из полушубка дед
хитрый достаёт предмет,
что не даст среди чащобы
дуба дать во цвете лет.
Не спеша поколдовал,
и космический сигнал
этой драме обеспечил
жизнерадостный финал.
В общем, собираясь в лес,
не забудь про GPS.
Ведь нельзя такой системы
выходить из дома без!
Контакт
Бил мороз. Исхлестало поземкой седеющий город,
сталактиты сосулек повисли на каждой трубе.
А метель, как петля, обмотала мой стынущий ворот,
хоть мне было уже и без этого не по себе.
Как бездомный бродяга, я мерз в запустении снежном
на каком-то отшибе, за пазухой у Сатаны,
и, погоду кляня, размышлял о домашнем, о нежном,
мысль-злодейку гоня, что минуты мои сочтены.
И какого рожна мог я здесь в этот час очутиться?!
Хмурый вестник судьбы, надо мной черный ворон кружил...
Час, наверно, стою. Где ж трамваев родных вереница?
Взглядом щупаю даль перетянутых шпалами жил.
Пусто! Черт побери, уж, наверно, покинула тело,
изможденное холодом на остановке, душа,
как вблизи меня что-то вдруг так тяжело просвистело,
и очнулся я где-то в тепле, учащенно дыша.
«Интересно, — сказал сам себе, — на каком же я свете?» —
и с тревогой окошечко выдул в узоре стекла,
и увидел, как буйный проказит на улице ветер,
разметая сугробы, что ночью метель собрала.
Оглядевшись вокруг, я увидел салончик знакомый,
стылых горсть пассажиров без всяких особых примет;
с ними вместе я мчался, оттаявший и невесомый,
незабвенным маршрутом, которым уж езжу сто лет.
Вдруг один пассажир, что читал с упоеньем газету,
распрощался решительно с белой страниц простыней.
Он собой представлял протоплазму зеленого цвета,
зеленее росистой лужайки июньской порой.
Изменяя свои очертанья, весь был он в движенье —
я в безмолвии замер... «Мой друг, не сходите с ума, —
мне промолвил сосед, увидавший мое потрясенье, —
это ж местный картбрюмкель, их в нашем райончике тьма.
Он — Галактики житель, ненадолго к нам прилетает
на заброшенный Богом участок Большого Пути,
абсолютной энергией мегапарсеки мотает,
чтобы братьев по разуму в нашей глубинке найти.
Как вы видите сами, он добр и совсем безобиден —
вас от стужи укрыл, проявив и вниманье, и такт.
Вам доверился он — стал, как избранным, слышен и виден.
Так чего же вы ждете? Вступайте скорее в контакт!»
И в сознанье мое ворвались чьи-то странные фразы,
я казался себе кораблем, что покинул причал.
А картбрюмкель лукавый — лихой телепат и пролаза —
сто вопросов ловил и на столько же вмиг отвечал...
Мы за час с небольшим обо всем поболтали в итоге,
изливая друг дружке все то, что на душах кипит —
о космической пыли, о звездах, о людях, о Боге,
о магической силе, что нас в этом мире хранит.
Неизбывна материя. Вот и моя остановка...
Перечислить нельзя, сколько чудных минут позади!
И — конец? Неужели? Так скоро?! Мне стало неловко,
Но последний сигнал резанул мне по сердцу: «Иди.
Ты теперь — это я, ну а я — это ты. До свиданья,
будь здоров, не скучай. Если что-то случится — пиши"...
Я шагнул в темноту — лишь белесой метели рыданье
закружилось в искрящемся отзвуке стылой глуши.
Мультипликационное
Сестре Маше
Мне любы детские мультяшки —
я тыщу раз смотрел, поди,
про приключенья Чебурашки
и волка из «Ну, погоди!»,
про Леопольдовы затеи,
про Карлсона и Малыша...
Ах, Айболиты, Бармалеи,
как льнет к вам детская душа!
Вы к нам, ликующим, являлись
в столь долгожданный теле-час,
и дети плакали, смеялись,
дрались частенько из-за вас...
Звенело в душах ваше эхо,
полезней всяких пpостокваш
лучистый витаминчик смеха —
лечился им поклонник ваш!
Как все, вас ждал я с нетерпеньем
среди друзей, в кругу cемьи,
и вами жил... Но, к сожаленью,
я повзрослел, друзья мои.
Как грустно расставаться с вами...
Но слезы гоpькие сотру:
пора уж звать на «Мишек Гамми»
с прогулки младшую сестру.
Явись ей, чудный мир Диснея,
своими сказками пленя,
а вы, друзья, знакомьтесь с нею
и не скучайте без меня.
Правдивая история мышки из пластмассы
Как-то раз, в Москву попав командировкой,
я страдал, держа обет, что дал сестре,
обделенный магазинною сноровкой,
в «Детском мире», как в космической дыре.
А с витрин, тонувших в заграничном скарбе,
плыло облако огней, как в шапито —
обнажали зубы златовласки Барби,
внутрь манили двери крошечных авто.
Голыши в колясках, ниндзи, робокопы,
звездолеты, пароходы, якоря
да индейцы, войн покинувшие тропы,
на меня столпились искоса смотря.
Выбираясь из игрушечного плена,
был растерян я и ужасом объят,
и с презреньем на грабительские цены
уж бросал в бессилье свой последний взгляд.
Но, стеклянные просторы обегая,
вдруг опешил я (хоть, вроде, был не трус):
на меня в тот миг уставилась другая
пара глаз — блестящих шариков от бус.
Тут, забыв про океан других игрушек,
я увидел, словно в давнем детском сне,
носик-пуговку и двух зеленых ушек
горделивый бант на розовой спине.
О спасенье! Чудо-мышка заводная,
всех достоинств мне твоих не перечесть;
обаяшка, душка, птичка расписная,
о такой мечтать лишь мог в свои я шесть.
Уплатив за чек положенную «двушку»,
с хитрым нравом грызунов, увы, знаком,
я упрятал драгоценную подружку
в дипломат надежный с кодовым замком...
Повидать в дороге ей пришлось немало —
сколько утекло воды с тех пор уже,
как она свою прописку поменяла
и живет теперь у нас на стеллаже.
Уж не так, как встарь, она глазами косит —
знать, пришел остепениться ей черед,
только лишь когда о том ее попросят,
развивает свой урчащий тихий ход.
Только это все, пожалуй, мелочишка
по сравнению с восторгом малышей,
что способна вызвать розовая мышка
со смешным зеленым бантиком ушей.
Прощание с ЭВМ
романс
Мы с тобою встретились случайно,
нас свела счастливая звезда...
Ты была юна необычайно,
я же — столь неопытен тогда.
Только принесенная со склада,
ты молчала, будто в забытьи.
Были так пусты, моя отрада,
недра электронные твои.
Ты стояла мертвенно и немо.
В память, что так девственно чиста,
перенес я мощную систему,
и сказал чуть слышно: «От винта"...
Ты тогда впервые загрузилась,
засиял восторженно дисплей...
Жизнь моя с тех пор преобразилась —
стала и желанней, и светлей.
Помнишь, мы тогда еще, вначале
(а друзья не ведают тоски!)
так усердно вместе изучали
драйверы, пакеты, языки...
Мышка семенила по планшету,
принтер, как осиный рой, жужжал,
словно путешественник по свету,
по экрану вдаль курсор бежал...
А когда, устав и сбившись с толку,
я сдавал, и била кровь в виски,
мы с тобой играли втихомолку
строгому начальству вопреки.
Мнился вечным мне, как мирозданье,
наш союз. Увы, судьбы гримас
не предскажешь... Точно замыканье,
молнией сверкнул разлуки час.
О тебе спустя шальные годы
вспомню я с улыбкой на лице.
Что ж, дерзай! Приземистые своды
ждут тебя далекого ВЦ.
Я прощаться долго не умею.
Подмигни мне лампочками вслед,
в зеркале погасшего дисплея
отрази мой скорбный силуэт.
Никогда уже, моя малышка,
мне с тобою рядышком не сесть.
Так прощай, любимая «писишка» —
Intel-386.
* * *
Эх, если бы я мог очистить память
одним нажатьем клавиши «Reset»,
и больше никогда уж не «программить»,
и связанных не чуять с этим бед!
Изгнал бы я из мозга компилятор
и жил бы, как нормальный человек,
и был бы чист, как новый диск, ребята,
и не переполнялся бы мой стек.
Навек оставив вредного «мастдая»,
я б нервы многократно укрепил.
И, наскоро чипсетом заедая,
с коллегами бы пиво я не пил.
И не был скоростной подобен трассе
узор моих извилин бы уж впредь.
А там, глядишь, с всамделишною «Асей»
дела б я мог серьезные иметь.
.........
Итак, бросаю я все эти штучки,
настал тот день, которого я жду —
сейчас освобожусь... Вот только внучке
на «комп» поставлю новую «Винду"...
Хоккей и пиво
трактат
Нередко о родстве хоккея с пивом
нам задают вопросы невпопад.
Не следуя банальным примитивам,
пускай на них ответит сей трактат.
У тех, кто ящик пива делом чести
опорожнить считает, иногда
возникнуть может вдруг на ровном месте
иллюзия искусственного льда.
Чрезмерность в этом деле — не игрушки!
И вряд ли вскоре сможет он (ей-ей!)
передвигаться без посредства клюшки
иль четверых заботливых друзей.
Судьба его не балует, злодейка:
пасуя в ситуации такой,
нередко он садится на скамейку,
а также штрафы платит день-деньской.
Немало стеклотары пропадает,
лишь только в сетке обретясь его.
Он с нею в створ ворот не попадает,
и не реализует большинство.
Судье ж у рокового он порога
немало в оправданье скажет слов...
Да, из-за пива «залетело» много
весьма нелепых, в сущности голов!
Крылётчик
Пургой укутана земля,
но в небо взор закинь:
Крылётчик, Шперья Востреля,
Летчует Небесинь!
Нелюб ему Бытейский Плоск
и Прощ Безликих Мгладь —
его Настройчивый Всемозг
стремится Мширь объять.
Прозрачен, словно Синебес,
как Птень, неуловим,
парит над Склокотом Словес
он, будто херувим.
Чужда ему Смурлых Хворлов
Лепечущая Смуть —
в Зловушки напускных Тщеслов
его не затянуть.
Скитаться с ним в седой дали
лелею я мечту.
Хоть мне — невольнику Земли —
взлететь невмоготу,
и пусть мне тесно взаперти
в ненастный этот день,
но я шепчу ему: «Лети!
Мчи ввысь, Стремглистый Птень!
Мордолак
(вольный перевод «Jabberwocky» Л. Кэрролла)
Ложбилась смуть у возлесов.
Смерчки клонялись в зем.
Жельдей мурчащих горлосов
был свышен хряпот всем.
Отрочье! Смрачен Мордолак,
угрюмен и ловещ,
а в древнях створожит совраг —
Воротливый Заплещ!
Но, хватно задымая сеч,
храбрелец в златы влез
и поскачествовал навстречь
там-тамошних древес.
Затайно скоротясь за щит
и в ждаль уперив гляд,
он зрел, как Мордолак прыщит
и огнемечет смрад!
Раз-двался крежет! Но гудар
взы-взыбил звен сеча,
и гряхнул головянный шмар,
упадно дохоча!
О дерзновейший мой храбрёл,
твой цветел горделик!
Поют возлес и мшарный мздол,
как сподвиг твой велик!
Ложбилась смуть у возлесов.
Смерчки клонялись в зем.
Жельдей мурчащих горлосов
был свышен хряпот всем.
Осень Пушкина
Все сменяется в природе:
cтужа — зноем, дни — ночами...
Мы по замкнутому кругу
мчим неведомо куда.
Только одиноко бродит
осень Пушкина меж нами,
строк нечаянных подруга,
снов чарующих гряда.
Ей неведомы преграды
в сумасшедшем мире этом.
С ней столкнешься ты случайно,
и на миг сойдешь с ума...
И в стихе прольется радость,
что завещана поэтом,
и любви святая тайна,
и видений кутерьма.
Одинокая усадьба
замерла в немом вопросе:
почему осечки не дал
злой дантесовский курок?
Нам, живущим, не предать бы
заблудившуюся осень,
опрокинувшую небо
неиспитой чашей строк.