Аннотация: (c) Крылов В.А., г.Микунь, газета Вперед, 1991, выпуск 63 от 04.28
Крылов Александр Владимирович
"CТАРИКИ"
В канун пятидесятой годовщины со дня начала Великой Отечественной войны Микуньская городская ветеранская организация обратилась к ее участникам с просьбой поделиться воспоминаниями. Сделать это следовало в письменном виде.
Вначале у меня не появилось к этому желания, так как в моей фронтовой биографии нет того, что было бы интересно другим. Проще сказать - в ней нет элементов героики. Однако несколько позже стала вырисовываться схема повествования о периоде, предшествовавшем 22-му июня. Дело в том, что в армию, для прохождения срочной службы, я был призван за год до войны. Из подобных мне в живых сейчас осталось очень мало. К концу войны, из числа начинавших ее, оставалось в живых около 3%.
И еще одна деталь подтолкнула меня к намерению писать - это искажение историками фактов о готовноcти к войне. Конечно, когда они говорят о верхнем эшелоне власти, то нередко бывают и правы, но переносить такую оценку на все уровни, особенно на нас, рядовых, несправедливо. Во всяком случае, я утверждаю, это, исходя из тех фактов, свидетелем и участником которых был. Нам, старикам, очень неприятно знать о том, что маститые академики во время войны писали о том, как красноармейцы со штыками наперевес, с криком "За Родину! За Сталина!" шли в атаку, а сейчас они же поливают грязью и Родину, и Сталина. Здесь, пользуясь моментом, хочу сказать, что я не сталинист. Не могу быть им по причинам, ясным из фактов моей биографии. Об этом будет речь ниже. Здесь же, вероятно к месту, высказать свое убеждение о той роли, которую играл этот человек в жизни моего поколения.
Во-первых, мы, тогда молодые люди, ничего не знали о причастности Сталина к репрессиям. Казалось бы, что такие люди как я, то есть те, кого они непосредственно коснулись крылом "черного ворона", должны мыслить иначе. Ну нет, наш "бог", "великий" был вне подозрений. Но сомнения в гениальности "вождя" и "учителя" появились у многих. Я говорю о тех, кто не обладал широкими сведениями о происходящих событиях и действующих в то время лицах, говорю о рядовых гражданах. Конечно, сказать вслух об этом тогда никто не мог.
Если же говорить обобщенно, без каких-либо натяжек, можно сказать, что Сталину мы верили. Была твердая вера не только в него, но во все решения, или задачи, которые выдвигались тогда партией. И будем откровенными до конца: разве это источник победы в Отечественной войне? Совершено твердо мы говорим - Да. Конечно, утверждать подобное от имени всех моих современников, по меньшей мере, нескромно. Я говорю только от своего имени, но приобщаю к тому же окружающих меня товарищей, мнение которых знаю.
Дальнейшее изложение я поведу, группируя эпизоды и детали под определенными заголовками. И первым будет:
"СТАРИКИ" - ПОЧЕМУ "СТАРИКИ"?
А дело в том, что летом 1940 года был проведен неплановый призыв в армию. "Осчастливили" вниманием тех, кто имел отсрочки по учебе, болезни, семейным обстоятельствам, а кто по политическим мотивам. В категорию последних попал и ваш покорный слуга. Один год отсрочки я имел из-за учебы в Воронежском техникуме путей сообщения, а два последующих - как сын "врага народа".
В октябре 1937 года в Харовске был арестован мой отец, Крылов Владимир Георгиевич, а в январе 1938 года его расстреляли. Правда, последнее стало известным совсем недавно, а тогда мне сказали, что отец осужден на 10 лет без права переписки. Сейчас-то мы все знаем смысл такой информации родственников, но в то время она вселяла какую-то надежду на встречу детей со своими родителями, жен с мужьями, родителей с детьми. Не терял надежды и я. Как и многие, писал заявления в верхние инстанции. Даже был в небезызвестном справочном бюро НКВД, что на Кузнецком мосту в Москве.
Но вернемся к теме. Не знаю, кому пришла в голову благородная идея все таки доверить "врагам народа" (во втором поколении) в руки оружие. А мне доверили даже пушку, трехдюймовую с парой лошадей в коричневой упряжке. Неплановый, летний призыв был обусловлен не заботой о нас, рвущихся на службу Отечеству, а необходимостью срочно восполнить пробел, образовавшийся в частях Красной Армии в итоге финской войны. Тогда ее называли "кампанией". Наши потери в ней до сих пор не опубликованы для сведения народа. А если сведения о потерях и появились, то были весьма заниженными.
Чтобы не возвращаться в дальнейшем к теме финской войны, хочу сказать, что наш противник воевал умно. Людей там берегли. Страна-то маленькая, а противостояла большой.
Итак мы, неплановые призывники 40-го года, были нужны армии. Здесь хочу обратить ваше внимание на то, что из них в основном состоял и полк, защищавший Брестскую крепость. Тот, кто читал повесть П.П. Смирнова, несомненно, обратил внимание на возраст защитников. С этим фактором, вероятно, обоснованно связывать и стойкость защитников.
Конечно, я не хочу примазаться к славе брестцев, но вероятность подобного же у нас не исключалась. О составе нашего подразделения, т.е. артиллерийской батареи 453-го артиллерийского полка, можно судить хотя бы по таким фактам: рядовой Трофимов был призван с должности доцента Чебоксарского университета. Здесь же находился и его ученик, инженер-химик Сарра. Лапин был доцентом Архангельского лесотехнического института, а Бикулов - защищал кандидатскую уже будучи в нашей батарее.
Вы, очевидно, обратили внимание на то, что в одной батарее, а в ней всего около 75 человек, много было "ученых мужей". Не удивляйтесь этому, в нее были собраны из полка все, кто имел среднее и высшее образование. Так и оказалось великое скопище разнообразно квалифицированных людей. Не всех, конечно, помню, но могу сказать, что было два горных инженера, садовод, ветеринар, два химика, о которых уже упоминал, учителя. У меня за плечами - железнодорожный техникум.
Конечно, были и такие товарищи, которые еще не успели приобрести квалификацию. Из числа таких "желторотых" хорошо помню Сашу Солнцева. В одном из боев его ранило в обе ноги, и он, видя свою безысходность, умолял товарищей пристрелить его. Конечно, этого никто не посмел сделать, по с поля боя не смогли вынести, так как ранило его при выходе из окружения. Саша был самым молодым на батарее, с 22-го года рождения, то есть в возрасте 19-ти лет.
Вспомнив фамилию Солнцева, я вспомнил выражение: "Пути господни не неисповедимы". В самом деле: этот же Солнцев за сутки до своей трагедии совершил без последствий для себя акт почти стопроцентной гибели. Он состоял в том, что нужно было выбить из ствола снаряд, который почему-то отделился от заряда и тем самым не давал возможности закрыться замку. Пушка оказалась не стреляющей. Саша выбежал с банником из-за щитка и вытолкнул снаряд из ствола. В. тот момент боя даже подняться во весь рост, находясь под прикрытием щитка, было невозможно. Противник был от нас на расстоянии всего 100-150 метров. Так же как и мы, в кустах. Он же, Саша Солнцев, выбежал в зону прямой видимости противника и сделал то, что ему приказали. Не знаю, почему противник не расстрелял его. Может быть он был удивлен дерзостью безоружного человека, а может быть оценил его поступок как мужество.
Я очень хорошо помню, что еще до начала боев Саша предчувствовал свою гибель. Хотите верьте, хотите нет, но такое было.
Конечно, в поступке моих товарищей, бросивших Сашу на милость врага, многое непонятно. Вообще-то говоря это позорно. Я лично не могу быть ни судьей, ни подсудимым, так как не находился в группе отступающих товарищей. Я на минут 15-20 задержался, разбирая орудие и отстал от товарищей. Выходил из окружения один, точнее с незнакомым пехотинцем...
Товарищей я отыскал через сутки в деревне Видница. Там находились передки с упряжками, а также хозяйство старшины. Но вернемся к предвоенной жизни батареи.
Целью сосредоточения достаточно подготовленных теоретически людей на одной батарее было обучить их как будущих средних командиров запаса. Предполагалось сделать это за год. Наша батарея носила N1. В полку ее иронически называли "академией". Это не мешало ей быть худшей из всех девяти. Причем по всем показателям. Кони у нас были самые неухоженные, орудия самые грязные, строевым шагом на полковых смотрах ходили хуже всех. Удивляться этому не следует. Интеллигенты! Что с них возьмешь! Например, ездовым корневой пары был уже известный доцент Трофимов. Ему было где-то около сорока лет и весил он, наверное, более 100 килограммов. Он говорил, что до армии мог выпить ведро пива. Где же ему было хорошо вычистить скребницей свою пару. Однако насмешек по его адресу ни со стороны товарищей, ни со стороны командиров не было. Все понимали, что ему трудно быть наравне с молодыми.
Ваш покорный слуга был и во взводе топоразведки, и ездовым корневой упряжки, до того времени ни разу не сидевший в седле. А старшина батареи почему-то узрел во мне великого укротителя домашних животных (в виде лошадей) и дал мне избалованную) пару - мерина Жирафа и кобылицу Елену. Не могли они резвиться, так как по лошадиному веку имели средний возраст но 12-13 лет. А избалованность состояла в том, что после водопоя ловили момент вырваться из рук и затем погулять. А это нельзя позволить лошади, состоящей на службе в рабоче-крестьянской Красной Армии. Живот от этого у нее растет, а сила теряется. А как только она вырвется, поймать ее бывает трудно. Если даже ухватившись за чомбур, все равно не удержишь в руках. Нужно набросить его на морду петлей, но она же знает, что ты хочешь сделать и постарается, не позволить итого. Опять в конюшню водворят. А кому этого хочется? Немало неприятностей от "побега" бывает и ездовому. Это же армия!
Не могу не сказать о дальнейшей судьбе моих подопечных. Жираф был убит при прямом попадании в него вражеской мины, а Елена отправлена в тыл в декретный отпуск. Это было осенью 41-го года.
С начала 41-го года моих товарищей стали помаленьку выдергивать из батареи и направлять (при их согласии) в военные школы. К началу войны нас оставалось на батарее не более половины. Делал попытки и я поступить в учебный железнодорожный полк. Он находился в Ораниенбауме (Ленинград). Написал заявление об этом командиру полка, получил документы и поехал туда. Однако пробыл в Ораниенбауме только один день. После короткого собеседования меня отправили назад, в свою родную артиллерию. Причина была ясна: я сын "врага народа". Мне не доверяют! Насколько большой для меня был моральный удар - говорить нет необходимости. Естественно, что я, видя это, больше ни в чем не проявлял инициативы. Единственное, что поддерживало меня на плаву - это надежда на возвращение домой. Там у меня были мать, жена и дочь.
В конце июня стало поступать пополнение. К нашему орудию пришло двое из Ленинграда. Одного помню хорошо. Это был Генин. До мобилизации он работал заведующим парикмахерской. Нас удивляло, что при внешней тщедушности он оказался в артиллерии. Бесхитростный был человек а остроумный. Правда, всегда в свою пользу.
Помню, затишье. Не стреляют. Знакомимся. Спрашиваем:
-В артиллерии служил?
-Служил. Я был командиром орудия.
-Стрелять не разучился?
-Что вы! Я никогда не стрелял. Я заведовал комсоставовской столовой!
Конечно, после такого ответа следовал смех. Но не насмешки.
Вспомнил еще один случай с Гениным. После одного из боев мы потеряли все орудия и личный состав стали разбрасывать по другим батареям. Генина послали на 4-ю. К вечеру он возвратился в тыл полка.
Его спрашивают: почему вернулся?
-А там все должности младших командиров заняты. Что, я должен ждать, когда кого-либо убьют? Вот и подожду. здесь.
Так он и остался в тылу полка. До сих пор не могу понять, как ему удалось ускользнуть от наказания.
Считаю совершенно обязательным рассказать о драматическом финале, при котором мы потеряли свои орудия. Об этом я уже упоминал. Это было вблизи села Салми (Карелия). На третий день непрерывного боя батарея оказалась уже впереди пехоты. Два орудия прямым попаданием были выведены из строя, а у оставшихся двух запас снарядов катастрофически уменьшался. Старший командир на батарее скомандовал: расстрелять снаряды и отходить к пехоте. Когда расстреляли снаряды, я снял панораму и замок и вдруг откуда-то появился Гении, ползет ко мне и почти шепотом говорит: еще один снаряд принес.
Я ему: бросай его и уходи!
До сих пор перед моими глазами Генин. Большие, на выкате глаза, глаза почти сумасшедшего. Он держит снаряд, прижав его к груди и подбородку. Что это был за жест: отчаяния, долга, а может быть осознанного поступка на грани героизма? Ведь он не мог не видеть, что около орудий уже никого нет, кроме меня...
(c) Крылов В.А., г.Микунь, газета Вперед, 1991, выпуск 63 от 04.28