Аннотация: Рассказ написан как одна из глав мемуаров, большого, величиной с жизнь проекта.
Друзья! Посвящаю вам мои отчёты путешественника
Париж!
Резервирую спальное место в хостеле, в комнате смешанных полов, и еду. Во время путешествий я больше всего ценю всяческие неудобства, благодаря которым и происходят события. Самолетом из Монреаля. На метро из аэропорта в Париж. Монмартр, через почти каждые два шага отели, маленькие и недорогие, хранящие запахи всех жильцов, которые когда-то побывали в плену Парижа. Каждый отель имеет свой внутренний дворик-жизнь изнанки. В фойе моего отеля, больше похожем на коридор, за административной стойкой стояла парижанка, одета ярко, губы утрированные силиконом, были ярко накрашены и уверенно блестели, щеки тоже, глаза широко открыты и , похоже, закрываться не могли- идеальная модель художнику, задумавшему описать настоятельницу бордели, мадам. Мы сразу поругались, я хлопнула дверью и выскочила на улицу. Пробежала пару блоков с огромным чемоданом, осознала, что это и есть то, из-за чего люблю путешествия - долгожданные неудобства, и покорно вернулась. Мадам не проявив никакого любопытства или, хотя бы злорадства по поводу моего возвращения, буднично зарегистрировала меня. Первый этаж, койка пустая, белье обещано чистое, чемодан сдать в общее хранилище, ключей от комнаты не полагаются: чемоданы же в общем хранилище. В комнате четыре койки в два яруса, кровати узкие, буду ворочаться - точно упаду. Слегка скулю и милая, добрая студентка- историк из Америки уступает мне нижнюю койку- полку в этом поезде тревог и счастья. Веселые американки шутят, смеются и перелетают с полки на полку стайкой птичек, показывая друг другу Париж в картинках, ими уже запротоколированный и сельфи, улыбки, статуи, дворцы.
Парижские улицы сходятся в перекрёстки по пять, семь или даже девять. На каждом перекрёстке малюсенькое кафе. Надо побывать в Париже не раз, чтобы понять, почему тебе подсказывают, идти к цели все время налево, например, ну или направо, а возвращаться все время в обратном направлении. У меня в Париже уже есть любимая булочная, где лучшие "круассан ан алманд ". Начинаю Парижскую жизнь со сладкой булочки. Опасно, конечно, но ничего поделать уже нельзя: Париж- это радость. Лувр, Эйфелева башня, Елисейские Поля, а главное люди. На нашей планете- планете людей, люди - самое интересное. Лепечу на французском, утешая себя мыслью, что Парижане неохотно понимают Квебекский Французский, прячусь за патриотизм, чувствуя себя Квебекуа с непонятным французским, ловко забывая, что в Квебеке меня понимают ещё хуже, чем в Париже. Побегала по центру между Эйфелевой Башней и Лувром, заблудилась, достала карту, пока разворачивала у меня карту вырвал из рук ветер и сразу выбросил её под машину, ну так тому и быть. Советуюсь с прохожими, которые разделились на два лагеря: один- это те, кто заблудился, другие - это те, кто с радостью готов десятки раз в день отвечать, где Лувр, где Оперный театр, но названия улиц они понять не могут. Нашла! "Ани Жирардо", хозяйка маленькой кофейни! Она поняла мой лепет. Налево говорит поворачивать на каждом перекрёстке и есть шанс, что заночую у себя в номере под весёлый щебет любительниц истории из Америки.
Долгожданная встреча, после полутора часового поворачивания налево, с мадам, дремлющей у стойки. Мадам утверждает, что я теперь живу в другом номере и вещи мои она уже перенесла. Начинаются неудобства! Но я ещё не понимаю, что это то самое счастье, за которым я и отправляюсь в путешествия. Подумываю поругаться с мадам, но она опередила меня и дала мне свод законов её отеля, что она, мадам, может перемещать кого угодно куда угодно, безусловно, в пределах её отеля. С законами я не ругаюсь, один монреальский адвокат, преподававшийся в университете учил нас, своих студентов, не искать в законах справедливость или логику, а понимать их как аксиомы без доказательств. Тащу сумку с провиантом во внутренний дворик, где, как пообещала мадам, кухня. Во дворике столы и пристройка- сарайчик. В сарайчике плита, холодильник. За столиками студенты- историки, историки и искусствоведы. Из художников и писателей я одна. А я и рада. Разговоры за полночь, поговаривают: скоро мадам будет разгоняя, загонять нас по комнатам. Но ей обещают тишину, и она миролюбиво идёт спать в свой номер. Говорим шёпотом, языковые барьеры рухнули, валяются на полу, никому не мешая. Сплетничаем о прошлом, художниках, писателях, музыкантах. Читаем стихи, тихонько напеваем, ищем смысл жизни. Передо мной листок бумаги, карандаш, акварели. Нарисовала дворик. Париж внутренних двориков не менее интересный, чем наружный. С сожалением оставляя этот рай, где дружба была мгновенной и навечно, почти грустно иду в новый номер. Там меня ждут, знакомимся. У меня опять верхняя полка. Опять ною, опять мне уступают нижнюю, на этот раз девочка-философ - Американка, беженец из Кубы, учится в Париже уже лет шесть. Живёт в отеле. Её отец служил личным врачом Фиделя Кастро, она говорит , что помнит, как Фидель держал на руках её саму и её сестру близнеца и угощал сладостями. А потом они как-то смогли бежать в Америку. На верхней полке у одной стены она, у другой - мексиканец, готовится стать профессором философии. Напротив меня искусствовед, из Лиля, невероятной красоты блондин огромного роста, кровать ему мала. О Лиле знаю только, что там жила Миледи- враг трёх мушкетеров. Просыпаюсь ночью, душно, открываю окно, перед которым умывальник с надписью: " Ночью вещи не стирать", логическим продолжением надписей над каждой койкой:" Ночью вещи не сушить". Окно выходит во дворик райских бесед и споров. Сидящие за столиком оборачиваются, улыбаются и жестами выманивают меня к ним. Чтобы не хлопать скрипучей дверью- надзирателем, как попало вылезаю в окно. Мне не привыкать. В Москве я вечно опаздывала на родной завод, и Юрий Васильевич, тоже трудившийся программистом, затаскивал меня в окно нашего вычислительного центра, пока кадровики не увидели и не схватили меня, опоздавшую к началу трудового дня, лишить премии. Каждый раз, дожидаясь меня, он занимал торжественную позу три четверти спиной к окну и с сигареткой в зубах. Моя роль состояла в том, чтобы стучать в окно, пока сам он решит, что с меня достаточно. Только тогда он оборачивался, делая вид, что без труда, но только что узнал меня, якобы, от неожиданности вскрикивая : " А, это Вы, Леночка?". - " Я, Я", торопливо приходилось признаваться мне. Он открывал окно, где подоконником была широченная, метра на два, гофрированная, горячая как кипяток, зимой, батарея. Я протягивала Юрию Васильевичу руки, и он тащил меня, как бурлак, хотя можно было бы и несколько поделикатней. Но это служило расплатой за несколько глотков свободы, которые были мне необходимы, как многим - глотки кофе по утрам.
Вернувшись в номер из опустевшего дворика тоже через окно, так и оставив его открытым с запахами черёмухи, заснула и снова проснулась. Сижу, ноги мои в узеньком проходе между койками мёрзнут на полу, как вдруг, Лильский искусствовед садится, упираясь головой в верхнюю полку, где спит Кубинская беглянка и ловко, не давая опомниться, обхватывает руками как кандалами мои ноги и шепчет" Моя маленькая русская принцесса". Из всего правда, что я маленькая, да и то в ином контексте, ростом не удалась, особенно это заметно рядом с гигантами. Я крайне неподозрительна, в отличие от моей мамы. Но мамы со мной в комнате не было объяснить, как она это любит, происходящее,. Я нахожу любопытным путешествовать с ней и, отказывая нечастым претендентам, ссылаться на строгость мамы, мне это кажется и милым, и приличным, и смешным, а, главное, присутствие мамы молодит. Мама далеко, чтобы закричать ему первой " NO!!!"; искусствовед явно запутался, держась за мои ноги, стреножив и запутав меня. " Это же я"- не нашла ничего более умного для ответа. - " знаю, знаю, что это ты, моя маленькая русская принцесса". И даже добавляет:" люблю тебя". На "ты" с русской принцессой ?!!! Вспоминаю о царских особах, что могу. У меня прабабушка была Анна Романова, необыкновенной красоты женщина с василькового цвета глазами, как и у моей мамы, но вот мама моя мечтала о девочке с зелёными. Должна признать: мечты сбываются. За ноги русских принцесс точно хватать было не положено и прабабушка Анна Романова строгости была необыкновенной, почти царской. Заявляю это шёпотом искусствоведу и предпочитая, на этот раз, реализм, даю лёгкую пощечину, чтобы не лишить его очаровательной иллюзии столь близкого общения с Русской принцессой. Молча счастливые ложимся каждый на свою полку. Утром рассказываю кубинке ночное происшествие, повторяя слово в слово фразу искусствоведа о русской принцессе, умалчивая о пощечине. Она вспыхивает и поворачивает события ночи в неожиданном направлении, утверждением, что, ей очевидно, что искусствовед перепутал меня с ней. Мне стало жаль отдавать ей ночное происшествие и я спросила Кубинскую красавицу:" Она, что, тоже РУССКАЯ принцесса?"
Вечером Лильский искусствовед уезжает, подмигнув на прощанье.
Ещё через день мадам отправляет Кубинку на второй этаж, а студента- Мексикаца на третий. Но мексиканец систематически, почти по родственному, будет приходить пофилософствовать со мной и мы значительную часть вечера говорим на смеси французского, английского и испанского, вместо, которого у меня Итальянский. К последней моей ночи в Париже на верхние полки поселили китайцев, коммерсантов. Всю ночь они по очереди открывали кран с надписью " Ночью вещи не стирать", стирая носки, но делали это весьма стыдливо, откраивая кран, быстро потирая носки друг о дружку, закрывали. Я, то вздрагивая просыпалась, когда струйка воды покорно текла но их носкам, то наивно засыпала, когда кран закрывался. После стирки, они вступили в логические контры с надписью их собственных полок:" Ночью вещи не сушить", свесив свои мокрые носки со своей на мою полку. Вдруг, посреди это мелкого бытового противостояния дверь нашей комнаты задрожала и заскрипела, как это всегда происходило, когда кто-то пытался ее открыть, и в комнату вошёл ещё один студент из Лиля. Китайцы, измученные подпольной стиркой, очевидно покончив с собственными нарушениями, решили выступить в роли блюстителей порядка, отобрав эту привилегию у самой мадам. И стали изгонять из комнаты француза, который приехал в Париж из города Лиля, наивно полагая, что знания французского вполне достаточно, чтобы быть понятым в отеле у мадам. Он спорил с китайскими коммерсантами, обращаясь к ним на шикарном с распространёнными оборотами французском, выслушивая их резкие, однозначные английские ответы с китайскими акцентами. Они уже побеждали, как вдруг, француз, находясь в центре Парижа, закричал голосом полным страдания от безвозвратной потери:" Здесь кто- нибудь говорит по французски?"!!!
Тут сгодился и мой "русский" Французский, я отстояла право француза на узенькую койку в Париже, и, воспользовавшись ситуацией, тайком, ловко орудуя карандашами как палочками, отселила китайские носки со своей полки под опеку их хозяина, коммерсанта, пожертвовав карандаши, обронила их ему в ботинки.
По памяти вспоминаю третью симфонию Бетховена, Героическую, посвящённую им Наполеону, завоевавшему почти всю Европу и разбитому заботами и любовью Кутузова к своим солдатам и родине: кто любит родину, тот не воюет " в лоб", а маневрирует, сохраняя главные сокровища родины- жизни людей.
Комната наполняется удивительной музыкой, хочется бежать сражаться за обездоленных. Но окно закрыто, дверь комменсарты забаррикадируют и вернуться назад я не смогу. Засыпаю!