Не всем везёт, но порой, даже, и мечты сбываются. Был мороз, зима, скорее добежать, в метро, и почувствовать тепло, оказаться среди людей, все толкаются, даже, орут друг на друга, и как-будто, что-то хотят, что-то похожее на понимание, как в большой семье. Семью ей легче было основать, чем удержать, но любви хочется почти всем, и ей хотелось, дома хотелось, мужа. И прямо на эскалаторе метро ей и удалось захватить красавца, и не потому красавца, что одет хорошо, а настоящего, когда без одежды еще красивей: сильного, прямолинейного, даже грубоватого, лет на двадцать моложе. Конечно, какие-то недостатки были и у него: он быстро начинал тосковать на любой ей найденной для него работе, немного буянил, работу бросал быстро, почти наотмашь, потом нетерпеливый искал новую. Женщина, безраздельная обладательница этого сокровища, сначала, боясь поверить счастью, со страхом открывала дверь: вдруг он покинул ее? Вдруг навсегда? Может сделать вид, что забывается, и закрывать его под ключ? Он миролюбиво ждал ее дома, постоянно радуясь ее приходу, или помогал таскать мешки с поношенными, из Турции, шмотками с рынка-на-рынок. Так они и жили годы. Она его закрывала на ключ, он ее ждал. Как вдруг, вернувшись, она обнаружила, что ключ ее больше дверь не открывает. Обворовал, подлец, молниями засверкало у неё в голове, обворовал!!! Она села у двери и тихонечко сама в себя завыла, завыла жалобно, до жути, ей почудилось, ощетинившееся на неё прямо из -под двери собственной квартиры растущее одиночество. Одиночество большое, корявое, и загородило все собой, и даже и не смотрит в ее сторону; а она старая, усталая от стояния на жаре, на шмоточной торговле, приволокла своему мужику батон колбасы и вина, красного. Руки ломит, душа болит, а дверь закрыта!!! Орать начала матом, все равно не слышит никто: на площадке еще три квартиры, но в них старухи доживают, и наследники к ним ездят, но в меру. И вот, дверь открывается, выходит ее заспанный до зевоты мужик, обнимает, как умеет, но ей именно так и нравится, берет колбасу прямо с сумкой, тащит все сразу на кухню и внимательно ест, как-будто еще и газету читает. Но газеты перед ним нет. И она, женщина, понимает: он думает о чем-то, впервые за эти десять- двенадцать лет. И тогда она орет ему в лицо о ее молодости, которую он ей загубил, и которую уже ей не вернуть, о том, что он вор, да, да, вор! Что лежит на диване, пока она..., пока она старится, что он, нахлебник, своротил ей замок. Хватает его за шиворот и тащит к зеркалу, и это у неё получается как-то легко и само собой. И вдруг, она понимает: он не сопротивляется ей, а пытается обнять по привычному, как ей это нравится. А они уже у зеркала, и она орет ему, что он как ни в чем не бывало, а она, посмотри, посмотри, кричит ему, что она постарела. И вот зеркало, еще купленное ее отцом ее матери, ей врать не станет, отражает красивого, налитого мышцами, элегантного молодого человека и рядом с ним пожилую женщину, нет не маму, а так, тетку какую-то. Оба смотрят в это родительское зеркало. Он отворачивается и обнимает ее, все так же как раньше и шепчет:" ну что же ты ругаешься, а я вот, замок поменял, старый изнутри уже не открывался".
Прошло время, она уже покрикивала на него, не зная, где он бывает, когда она стоит на рынке. Он как-то попросил ее похудеть чуть-чуть, она отказала, сославшись на то, что она тоже хочет, чтобы он чайник Зине починил, а ему некогда. Так они прожили еще пару лет, пока он не исчез.