Конечно, хотелось бы родиться одновременно в нескольких местах, в сферическом временном потоке собственного сознания.
Глава 1
Ах, Александр Борисович!
Этого человека выкинул на солнечную поляну моего веселого внимания ко всему происходящему космос интернета. Я порывисто рванулась с криками " ура" к его рассуждениям о чужой чести, как собственно его честности, навстречу.
Судьба же, спровоцированная моей доверчивостью, распорядилась отнести это послание темноты к разряду гербария, который хранит моя судьба, где шелесту страниц предаю свою коллекцию ловких и живучих аферистов, которых, несмотря на живость ума и яркую их самобытность, я, если бы довелось мне быть физиологом, отнесла бы к разряду паразитов обыкновенных.
Кто заподозрит в многодетном отце манипулятора, когда уверенно превышающая один разряд численность детей в семье, кормящейся от социальной молочной кухни, говорит о непосредственной манере отсутствия какой-то сдержанности?
- У религиозных людей, к каковым относится моя жена, горячо шептал он мне на ухо, форму которого он, поклонник, равно как и двигатель физиогномики, предусмотрительно подглядел при первом же порыве ветра, смахнувшего прядь волос с моего лица и опрометчиво оголившего мое ухо вниманием к этому существу.
- У религиозных людей по средам запрещено заниматься сексом, ныл он мне горячей жалобой.
Получается, если бы не религия, то молочная социальная кухня целого района была бы вынуждена работать исключительно на постоянно растущую семью одного только критика.
Признаться, критик - это главное для чего закричал Александр Борисович, вырвавшись из молчания околоплодных вод, окружавших его немотой целых девять месяцев.
Конечно же, он был литературный критик. Из принадлежности к этой профессии главное, и для многих судьбоносное, это то, что литературный критик обладает беглым, неотступным и, тем самым, переходящим в нагловатость умением писать. С возрастом, а он уже был на грани выхода из детородного возраста в возраст становления космическим объектом, в силу накопления хранимых им и собираемых годами амбиций, как щупальца осьминога, чутко следящих за любым внешним движением, писательство его становилось чаще и жестче. Сходство осьминога и Александра Борисовича заканчивались исключительно на жажде жертвы, методы захвата абсолютно отличались. Если осьминог был откровенен, хоть и изворотлив, и вступал в борьбу плоти, включая в это понятие и разум, против плоти, то Александр Борисович был изворотлив настолько, что отделил давным давно плоть от разума. И жадным разумом своим, разрушая через навыки писать, окружающее пространство, включая жизни, судьбы и плоть окружающего, собственной плотью не жертвовал совершенно, а, наоборот, позволял ей то полежать на диване, то с жаждой жизни погрызть баранки, запивая их громкий хруст социальным молоком с детской кухни. И, только правая рука его взмахами одному ему понятному колдовства постоянно чертила зигзаги над перепуганной и послушной бумагой, давно привыкшей к тому, что он давно уже превратил жанр литературной критики, как и чисто литературные свои порывы, в лаконичный откровенностью цели жанр 'Жалобной книги'.
Этот человек был практиком управляемого хаоса, предаваясь, одновременно и жизни и мечтам, он кричал, отвоевывая себе пространство везде: на ученых советах, в очередях, куда он стремился всей душой, чтобы оказаться первым, создав, буквально, в считанные минуты, ситуацию или, даже, право обслужиться вне очереди, кричал в музеях, где он работал то научным сотрудником, то сторожем, охраняя прошлое от других соискателей для своих будущих статей, кричал дома, пробираясь среди своих детей, заметно переросших его, к холодильнику, хранящему социальный сыр, каждое утро получаемый им на государственной кухне. Не дожидаясь милости ни от кого, включая природу, он поставил себе густой зловещий бас, громкость которого легко подстраивал под ситуацию ради победы вне зависимости от размеров и форм таковой, что являлось в быту, практически, апогеем вседозволенности, приводящей к истощению желудка: его ела изнутри собственная плоть, он не был способен поменять манеру поведения, даже перед зеркалом он часами критически рассматривал самого себя, придираясь и бранясь.
Глава 2
Его дом был единственный, где можно было увидеть мух зимой, огромных и черных, головокружительно жужжащих, даже несколько свысока на Александра Борисовича, увлеченного хаосом. Он развешивал липучие ленты на осветительных приборах и неосторожные множеством мухи прилипали к этим бумажкам- щупальцам хитроумного хозяина. Как и люди, доверчивые и влекомые кто любовью, кто жаждой познания, кто жалостью к многоликости его многодетности навсегда протыкались его пером, и отравленными чернилами выводились под грубыми прозвищами, отсекающими саму жизнь, на бумаге, готовности и белизне, которой не довелось порадоваться таланту.
Интернет, скрывавший почерк, дал возможность критику, привыкшему писать от имени писателя, объясняя его мысли и чувства, писать за всех, уговаривая кого-то через океан
- вот, я написал письмицо для Вас, подпишите и вышлите со своего адреса, предлагал он пикантностью, так напоминающей изюминку. Отказавшийся, как-будто сразу же ломал зуб косточкой, таившейся во всем, что шло от имени критика, и критик приходил в ночных кошмарах зубной болью.
- подпишите, подпишите, подпишите, забывая свое место вторичности, он настаивал, кричал на еще живого писателя:
- подпиши мой текст своим именем, подпиши! - плохого хочешь?!
Любви и вниманию критиков подвергались исключительно писатели, праху которых обещан был мир, создавая для остальных судьбы переполненные непризнаниями и гонениями.
Грозный Критик был властителем праха и той части почвы, где царили и жучки, и червячки поменьше.
- я подпишусь, именем входящего в историю, успею первым, и мне дадут ученый статус, густым басом гнусавил головастый опарыш, скрывавший отсутствие лица за ширмой науки с откровенным названием-'Физиогномика'.
По линиям и, даже, своеобразным инженерным измерениям пропорций и целых частей чужих лиц опарышам удавалось создавать себе лицо- маску патриота.
Почему же муха, казавшаяся зрелой формой опариша, не становилась критиком?
Мешали крылья!
Муха была более шумной и более способной на чувства. К тому же, мухи не имеют глубинного и физического доступа в историю.
Глава 3
Александр Борисович собрал огромный рюкзак, полный бутылочек, пакетов и прочих доступных емкостей для их последующего плотного заполнения на молочной социальной кухне, как он это делал ежедневно, по будням. Позвонил перед самым выходом Алочке, сорокалетней деве, пошушукался, помурлыкал. Приход жены напомнил ему о долге перед растущим постоянно семейством.
Алочке, он только буркнул сухое, почти стеклянное:
- ты, только, подпиши.
Он упал, взбираясь на холм, больно стукнув копчик тяжелым рюкзаком.
Жалел ли он себя? Возможно, но он плакал, горько и безнадежно.
Звезды пустые и такие маленькие на утреннем небе, еще ночью, бывшие блестящими и пышными, наобещали ему блеска, величия и груды денег,
а вместо величия и вседозволенности, ради которых он и добивался денег, он смиренно влачился на холм, наполнившись молоком, как дойная огромная корова, где вымени была отдана вся тщедушность существа. Закружили городские вороны, которым, здесь, в огромном городе, удача заменила жизненный опыт.
Он еще какое-то время лежал на спине, придавивши рюкзак, наполненный молоком, сыром и творогом.
Ему хотелось, чтобы вокруг собрались дети, жена, сослуживцы, почитатели, обещанные звездными. Алочка подбежала бы запыхавшись, она всегда начинала часто и сбивчиво дышать в его присутствии; и чтобы все они принялись бы жалеть его и хвалить, хвалить и жалеть пока он жив и может порадоваться или, хотя бы, пожурить их за нерасторопность.
Он поднялся, и не отряхиваясь, уныло продолжил взбираться на холм:
- Плохого хочешь, думал он, мысленно обращаясь то к одному, то к другому врагу своему, объединяя в это кольцо и всех им встреченных.
- Плохого хочешь???!!!!!
Ужасной силы крик потряс покои королевы. Со стола свалилась чашка тонкого фарфора и разбилась на мелкие осколки.
Такой голос мог принадлежать только великану принцу.
Не обратив внимания на саму суть прозвучавшего вопроса, королева бросилась к окну.
Во дворе медленно бродили, пощипывая травку, две белые козочки.
Придворный повар внимательно смотрел на стаю диких гусей, опрометчиво остановившуюся в королевском дворе на одну только ночь.
Пастух рассказывал пастушке сказку, которую еще его дед рассказал его бабушке.
Второй министр стоял за спиной первого министра, в то время, как первый министр сидел на скамеечке и тихонько похрапывал, пригревшись на солнышке во время обеденного перерыва.
Сразу за оградой виднелся холм. Никто не спешил к королеве навстречу по единственной дорожке королевства. Солнце поднялось над двумя яблонями дворцового сада, почти касающимися своими верхушками горячей круглой солнечной сковородки. Белоснежные цветы на верхушках деревьев превратились в яблоки, в то время, как на нижних ветках деревьев по прежнему цвели цветы. Через несколько минут на самых верхних ветках яблоки уже стали печеными, на средних яблоки только зарумянились, как щеки королевы, а внизу, по- прежнему, цвели прекрасные белые цветы.
В тот же час в сад прибежали поварята и посбивали печеные яблоки с верхушки деревьев. Мальчишки оборвали румяные яблоки и запрятали их по карманам. В цветах зажужжали шмели, и горничная сломала несколько веток, чтобы украсить белым прекрасным букетом покои королевы.
Солнце близилось к закату, а королева растерянно стояла у окна. Надежда, заметно ослабевшая за несколько последних лет, оттеснила к снам тот облик молодого сильного и прекрасного принца, которого ждала прекрасная королева, грустно принимая комплименты от придворных рыцарей, которые в самые лучшие их годы не вырастали выше королевских плеч.
- Ах! вздохнула королева
- наутро яблони снова расцветут, и к обеду поварята насобирают печеных яблок, и за обедом первый министр снова сделает доклад о целесообразности зимних заготовок уже моченых яблок. Второй министр напомнит, что в королевстве и раньше то не было зимы, а теперь с наступлением глобального потепления заботиться о зиме, значит, расходовать казну на ненужное.
Второй министр верил в новые технологии и предлагал откупорить королевскую казну для непонятного.
Королева же считала, что до тех пор, пока есть яблоки на яблонях, сокровища ее предков могут подождать своего часа в огромном сундуке, в котором они хранились уже более столетия.
Вздохнув, уставшая от ложного ожидания королева хотела уже позвать горничную переделать кабинет в опочивальню. Как вдруг:
- Плохого хочешь?!
Вновь потряс покои и сознание королевы страшный вопль великана уже рядом с ней.
По привычке королева снова бросилась к окну, гипнотизирующему ее дорогой, ведущей с неведомой стороны холма в королевство. Сумерки густой лиловой тревожной краской затопили природу. В этой близорукой невнятности очертаний жила надежда. Сердце королевы билось навстречу долгожданному и, одновременно, новому.
Александр Борисович, охваченный раздражением, которое так свойственно состоянию критика, пытался разглядеть великаншу, что довольно ловко ему удалось, несмотря на близкое свое местоположение к объекту превышающему его самого по величине раз, примерно, в десять. Он нашел великаншу хорошо сложенной брюнеткой с пышными волосами и правильными, почти, безукоризненными чертами и пропорциями лица. Но что-то в ней ему было крайне неприятно. Рост, она была, очевидно, выше его. Привыкший быть ниже собственных детей, Сашхен, так его дружелюбно называла жена, не третировал женщин за более высокий, чем у него рост, хотя и недолюбливал. Но в силу яркого своего темперамента он не мог дожидаться встречи с гипотетическим субъектом противоположного пола ростом менее полутора метров, особенно в эпоху акселерации. Поэтому, он и приучил себя довольствоваться в женщине пропорциями и формами, а не размерами. Сначала, он попробовал щипать постоянно вздыхающую великаншу за лодыжки, но лишь натер себе мозоли на ладонях. Вдобавок к разбитому при падении копчику это было больше, чем он мог вытерпеть.
- Плохого хочешь, вопил Александр Борисович с яростью достойной королей.
- Плохого хочешь?!
Разрумянившаяся счастьем королева металась по комнате, ища великана.
Увлекшись поисками, в конце концов, она случайно и стыдливо, сама не понимая зачем, заглянула под стол.
Так королева нашла его, своего великана. Он стоял под столом, умудряясь удивительным образом смотреть на нее сверху вниз, правда, при этом не видя ничего кроме пряжек ее башмаков, украшенных, кстати, прекрасными сапфирами.
Сапфиры горели красным светом, а вместе с ними пылало и лицо Александра Борисовича. До этого момента он думал о себе исключительно как об интеллектуале, обремененном заботами о семействе.
После встречи с лучезарными сапфирами он продолжил думать о себе как об интеллектуале, но уже обремененным мыслями о сапфирах великанши.
Он быстро вышел из-под прикрытия стола на середину комнаты, направляясь прямо на потрясенную своей находкой королеву. Он шел уверенно и быстро. Королева, смутясь, уступила ему дорогу. Наконец, он остановился, стремительно обернувшись на великаншу, с надеждой смотревшую ему вслед. Взгляд его был холоден, как стальной клинок. Королева вскрикнула от неожиданности. В королевстве до появления Александра Борисовича никто и не задумывался о войне. И никто, даже и королева, не видел оружия, и сталь во взгляде критика королева опрометчиво не восприняла применением оружия.
- что стоишь? Я
голоден, вели подавать ужин, густым басом пригрозил он.
Пришлось разбудить поварят.
Подали холодного гуся, еще вчера летевшего мимо королевства в жаркие страны, сегодня фаршированного яблоками.
После ужина Александр Борисович долго ходил по комнате, потом потребовал чернил и перо. Разбудили обеих писателей королевства, но у них чернила закончились еще неделю назад. Пришлось разбудить и критиков, но у них затупились перья.
Пришлось Александру Борисовичу, критику, талант которого поддерживался, исключительно, ежедневными упражнения в письме, ложиться спать так и не написав ни строчки.
Ему постелили кровать в комнате рядом с королевскими покоями. Он поворочался в огромной, как публичная площадь кровати, встал и попытался открыть дверь в спальню королевы, но не смог даже дотянуться до дверной ручки. Иногда, наедине с самим собой, он бывал откровенен. Чувства захватили его, в горле запершило жалобой и он расплакался. Странно, но отчаяние порой приносит выход из тупика. Внимание его привлек свет под дверью королевской спальни. Он лег на пол рядом с дверью, сначала думая послушать, что твориться в комнате королевы, потом оказалось, что он также может и посмотреть на то, на что вначале надеялся только послушать.
Верная своему одиночеству королева снова была у окна, на этот раз она сидела, напевая приятным голосом мелодию и сверкающим гребешком расчесывала волосы, смотрясь в окно как в зеркало. Даже Критик залюбовался грациозной простотой как признаком спокойной совести.
Королева встала и начала раздеваться. Она стояла обнаженная босиком. Она была настолько прекрасна, Александр Борисович, в силу профессии привыкший к сравнению, даже, позавидовал королеве.
Опомнившись, он поднатужился и вполз как сквозняк в щель между дверью и полом в ее спальню. Нет, он не стал прятаться. Он стоял и смотрел на великаншу, застывшую, как мраморное изваяние. Королева почувствовала, что это ее судьба пришла за ней. Она слегка нагнулась и хотела взять на руки прекрасного незнакомца.
- на колени, встань на колени , строго и жалобно потребовал он.
Королева встала на колени перед будущим королем.
Но даже и так она казалась ему невероятной.
Он рассматривал ее вблизи, он касался своими ладошками ее обнаженного тела. У нее была мягкая кожа удивительной белизны. Александру Борисовичу казалось невозможным такое счастье. Сердце его стучало и этот стук толкал его к безумным и страстным поступкам.
- возьми меня на руки, сказал он ей.
- поднеси руки к исходу ног.
Еле дыша королева повиновалась.
Он рассматривал ее внимательный и строгий, потом коснулся рукой источника жизни.
Великанша заметалась и застонала, он не отпускал ее.
Никогда еще он не пытался обладать женщиной с таким восторгом и жаждой.
Ему показалось это смыслом всей его жизни.
Он наслаждался ее покорностью и своей дерзостью.
Великанша упивалась счастьем, чувствуя себя беззащитной в его руках. Она казалась себе маленькой как песчинка рядом с огромным неведомым океаном.
Он овладел ей, представив маленькой, она отдалась ему, вообразив великаном.
Ночь молча смотрела на них своими темными глазами.
В эту ночь чуть не погиб критик внутри Александра Борисовича. Все казалось ложью пылкому Александру Борисовичу рядом с его великаншей и собственным восторгом.
Она спала, а он все смотрел на нее, все трогал ее своими ладошками, все ласкал ее, доводя до исступления. Она просыпалась от ласк, благодарно стонала и замирала от наслаждения.
Утром он вышел из нее как будто родился и заснул, так и оставшись у нее между ног. Она слегка раздвинула ноги и рассматривала его, поднеся зеркало к своему животу.
Александр Борисович стремительно ходил, почти бегал, осматривая королевство, отважно отказавшись от двух охранников, прикомандированных к нему королевой, которая с тревогой, доводящей ее, практически, до галлюцинаций, могла думать только о том теперь, как опасно быть маленьким. Ей, казалось, что беспечные великаны, ее подданные, могут затоптать его и ее, их королеву, кто-то не заметит и наступит. Она даже начала ссутулится как-то неловко, одним боком, особенно, наедине с собой, нагибаться к чашке во время чаепития, как это делал он, вместо того, чтобы привычно поднести чашку ко рту.
Александр Борисович, веселый и строгий с цветком яблони в ладошке спешит к ней. Ее сердце стучит радостно и нетерпеливо, ей, конечно же, хочется выбежать ему навстречу, но она ждет его, как ждала всю свою жизнь, у окна. Окно распахнуто, и аромат цветущих яблонь хозяйничает в покоях королевы. Она уже не думает о спорах своих министров, не читает при свете свечи праздничных стихов, созданных в ее честь, не любуется пастухом и пастушкой, проходящими мимо ее окна. Ей чужды чужие чувства. Он, ее избранник, исчезает у входа во дворец, она слышит звук приближающихся шагов. Не зная, что делать с собой, с нахлынувшим затопить ее счастьем, она бросается к двери, понимая, что он не может сам открыть дверь. Стук заставляет ее вздрогнуть: он не может так постучать в дверь.
- войдите, машинально приглашает она, уже берясь за ручку двери, чтобы распахнуть ему навстречу все свое существо.
Дверь внезапно открывается сама и на пороге стоят два поваренка с яблочным пирогом, заказанным на завтрак Александром Борисовичем.
Его нет, под ногами поварят беспризорно валяется цветок с яблони, серый, как безнадежный больной. Она озирается бегло, стараясь не обнаруживать признаков беспокойства, которое может разозлить ее избранника. Она научилась находить его по его строго-внимательному взгляду. Внезапно, королева поняла однозначность происходящего. Отбросив всякие церемонии, она заставила мальчишек- поварят показать ей подошвы своих башмаков. Королева никогда не сталкивалась с неживыми уже людьми, но она сразу поняла, что поварята раздавили Александра Борисовича в служебном порыве, пытаясь накормить. Он лежал на подошве гигантского ботинка, он стал совсем другим, совершенно не похожим на самого себя, и что было самым страшным: он молчал.
Глубина скорби королевы наполнилась внезапной яростью, она схватила перепуганных поварят, решивших, что она заметила, как они отщипнули кусочек королевского пирога, и потащила их к окну. За окном бушевала буря. Она разжала руки, толкнув их перед собой, ветер зло подхватил двух мальчиков. Дети не успели еще упасть на землю, как мираж прекратился, светило солнце, Александр Борисович, весело напевая, нес ей в ладошках яблоневый цветок, он вдыхал его аромат и был рад отдохнуть за завтраком с королевой, он с детства любил яблочный пирог, но не с чаем, конечно, а с молоком. Странно, но молока в королевстве не было.
В дверь королевских покоев постучали, на пороге стояли двое поварят, яблоневый цветок лежал измятый, как бывает измят лист невинной бумаги, когда его швыряют, убивая сомнением в мусорную корзину, едва коснувшись чернилами.
Александр Борисович как опытный отец кричал на поварят, за то, что они отщипнули по кусочку от пирога. Поварята красные с головы до пят торопливо дожевывали ту часть пирога, которую успели положить в рот, одновременно отрицая некой веселой беспечностью сам факт кражи. В этот момент остаток пирога выпал из кармана одного из мальчиков. Другой мальчик заметил это и быстро наступил ногой на кусочек. Одновременно, Александр Борисович с фразой:
- а вот и доказательство, жестом указывая на выпавший из кармана кусок пирога, также, поспешил к вещественному доказательству.
Но опытный психолог, ожидая, что мальчишка попытается скрыть улику, он успел выскочить невредимым из-под башмака поваренка.
Королева, вновь потерявшая из вида Александра Борисовича, хранившего теперь все ее огромное счастье в своих маленьких ладошках, смешных оттопыренных кармашках, ставшего символом всего желанного, почувствовала, как с ним исчезает за ботинком поваренка и ее собственная судьба.
Глава 4
В королевстве было две гадалки. Королева шла без отдыха и сна три дня и три ночи, бесчисленно по кругу обходя королевство, пока дверь дворца колдовства ни отворилась. Ночь стояла у дверей каждого дома и заглядывала в каждое окно, как будто, она заблудилась и хотела вернуться домой.
Королеву провели в маленькую комнату. Гадалка ждала ее, сидя на стуле, другая спала на кровати с нависающим балдахином в виде королевской короны. Гадалка зажгла свечи:
-Ты ждешь короля, потому что тебе велика корона. В любом королевстве будет король.
- будет ли он великан? Робко тогда спросила королева.
- он станет больше целого королевства,
Сначала он поднимется на холм, затем, начнет с него спускаться. С горы идти легче и он не сменит пути. Тогда, он станет меньше, пока не скроется из вида.
Вспомнив предсказание, королева расплакалась и тем еще больше перепугала поварят.
Александр Борисович с видом победителя, с которым он всегда представал перед людьми и часто даже перед зеркалом, вышел из-за ботинка мальчика.
Его взгляд журил королеву:
- видишь, ты боялась. Никогда не сомневайся в том, что я делаю, прочла королева в усмешке его губ.
Началось утренние чаепитие, которое закончилось событиями повторившими в той или иной степени вечерние.
Устлавшая королева заснула прямо на полу, вместо того, чтобы сидеть все утро у окошка, как это было раньше.
Глава 5
Александр Борисович отправился по государственным делам.
Он сразу же созвал совет безопасности. Два генерала на трибуне, чуть ниже, в зале, два майора, два капитана, два сержанта и два солдата, являли собой всю оборонную мощь королевства.
После доклада оказалось, что у королевства совершенно нет внешних врагов.
- прекрасно, сказал Александр Борисович, возложивший на себя полномочия главнокомандующего, займемся внутренними врагами.
Генералы, робко посмотрев друг на друга, сделали, все же, заявление, что и внутренних врагов в королевстве нет.