После открытия фестиваля был назначен банкет. Мне удалось занять место за столом напротив моего тёзки, знаменитого Андрея Критова. Я воспользовался этим шансом, чтобы завязать знакомство. И завязал. Крепче Гордиева узла. С помощью развязавшегося языка. За 15 минут я произнес для Критова десятка три тостов, при этом Критов пил знаменитый местный коньяк, а я - вишневый сок, по цвету от коньяка не отличавшийся. Я предполагал, что таким образом сохраню над собой контроль, и меня весьма удивило то, что после тостов мне с трудом удалось встать на ноги. Более того, в голове раздавался какой-то странный шум, и мне хотелось обнять весь мир. По причине необъятности последнего обнял я только какую-то черноволосую красотку, сидевшую рядом. И только после этого, как порядочный мужчина, спросил, как ее зовут. Оказалось - Яна. "И меня, как янычары, покорили Яны чары", - вспомнил я строки одного омского поэта. Прокричал их на весь ресторан. Помню, что Яне это вроде бы понравилось... Больше не помню ничего. Утром, проснувшись в своем гостиничном номере, я нашел у себя в постели листок со стихами, написанными, по-видимому, ночью:
Звездопадаль. Дикий виноград
Жмется к стенам, словно писатель,
Возвращающийся с пирушки.
Придавлен к городу небосклоном.
Как цикада, в летней траве. Фонари
Подмигивают звездам. И хрустальный воздух
Разбит на осколки человеческим
Настает ночь. Ночь признаний,
Ночь воспоминаний о жизни.
Это - время, когда душа раскрывает все
В ней потаенное. Говори. Говори обо всем,
Что ты знал, чувствовал и пережил - и неважно,
Говори - с пустотой. Говори в пустоту.
Ночь размывает очертания предметов
Подобно колесу обозрения,
Поднимает меня над простором прошлого,
И я могу обозревать с высоты лета его противоречивый
Ландшафт: сначала - сухие степи детства, солончаки, пустыня,
Где еще почти нет людей, красок, голосов;
Чуть южнее - буйные леса юности, сады, парки,
Дворцы вельмож, ныне пришедшие в запустение; а еще
Горы, скалистые и высокие, еле заселенные
Чувствами. Такова карта жизни,
С высоты полета памяти увиденная.
Эта панорама воспоминаний и зовется в просторечии
Человеком. Бог создал человека не из глины,
А из воспоминаний. Что мы помним -
Тем и живем. Ибо человек -
Обо всем на свете. О пустяках. Например,
О жизни и смерти. О любви. О злобе,
Еще более безответной, чем любовь.
О прозрачности тьмы. О воспоминаниях,
В которых люди барахтаются,
Как в воде, не умея плавать.
Набегающих на берег настоящего, уносящих
Накопившийся за день мусор и оставляющих
Которой всякая жертва осолится.
Которая обжигает кожу земли.
Которая ночью блестит ярче далеких и неподвижных
Лучше Люмьера прокрутит перед глазами
Старинную пленку, именуемую жизнью.
Вот садовник поливает цветы, а мальчишка
Наступает на шланг; вот поезд,
Приближающийся к вокзалу, распугивает
Зрителей синематографа. Вечные сюжеты,
Вечные черно-белые картины
Первой встречи юности и старости,
Техники и человека, иллюзии
И настоящего. Приезжай снова,
Как сто лет назад, старый поезд
Воспоминания; я больше не испугаюсь тебя.
Жизни человеческие? Только створки
Некоей одушевленной раковины,
И между нами уже не зародится
Жемчужина. Но нас может подобрать
Бродящий по песку ребенок,
Забытый родителями, или заплутавший в мироздании
Счастье не вернется к нам,
Как бумеранг, бьющий по голове каждого,
Кто запускает его в пространство -
За нарушение покоя. Счастье не возвращается,
Ибо оно недостаточно криво, чтобы летать
По кругу. Но и для смерти
Этот маленький космос слишком груб.
Омываемого приливом берега. Ангел
Всматриваясь в даль. Ночь
Медленно перетекает с неба
Где жил поэт. Темная волна
Памяти опьянена неизбывно
Горечью песка, песчинок человеческих,
Пересыпающихся на побережье
Жизни моей. На побережье,
Ночь - единение прошлого и настоящего,
М-да. Стихи, найденные в постели, как правило, интереснее найденных в архиве. Жалко только, что я их нашел, а не Яну. Что ж, такова сексуальная ориентация многих поэтов - любить стихи и спать с книжками. А я - еще и библиотекарь. Что уж тут поделаешь...
На следующий день с утра начался семинар авангардной поэзии. Жюри выглядело очень внушительно: седовласый Андрей Фрицман величественно возвышался на костылях в центре расколдобленного ремонтом волошинского дворика и озирал окрестности орлиным взором, поэтесса Лиля Хафизова - красивая, в длинной юбке с разрезом, в шляпке с вуалью - сидела на стуле, закинув ногу на ногу, и меланхолично помахивала в воздухе дымящейся длинной сигареткой в руке, облаченной в прозрачную перчатку по локоть, а рядом дремал знаменитый литературовед Павел Альтинский, пьяный вдрабодан. Жюри старалось не привлекать к нему внимания. Впрочем, этот человек оставаться в тени не мог.
Перед обсуждением текстов Альтинский глубокомысленно заявил, растягивая слова и болтая головой в воздухе: "Я счастлив... что вы... все... здесь. А меня... здесь... нет. Я... на небе. И с удвово..воль...ствие мотве-ве-чу на ваши во..вопросы. Ик!"
Тут он дернул рукой, закрыл глаза и заснул.
Фрицман прокомментировал: "Вы видите этого человека? Вообще-то это выдающийся критик. Он большой мыслитель. Вот он какой". Впрочем, это и так было понятно.
Атмосфера благоприятствовала поэзии. Оплевание... то есть - обсуждение стихов проходило быстро, профессионально. Мои стихи разобрали тогда, когда Альтинский окончательно утратил над собой контроль, - разобрали нервно и хорошо. Я даже прямо на обсуждении экспромты выдал:
Итоговый отчета Союза писателей мира за последние 500 лет
Что ему катастрофически не хватает бумаги
Послесловие к мировой литературе
Талант и земельный вопрос
Зачем нам даются таланты,
Если их даже зарыть негде?
Господь поцеловал меня в темечко,
После обсуждения меня попросили оставить стихи для публикации. Я направился к Дому писателя с сотрудницей музея, которая должна была перебросить тексты с моей флешки на свою. Неожиданно вдалеке показалась зловещая темная шатающаяся фигура... Она удалялась куда-то в голубые дали за городом... Забыв обо всем, сотрудница Дома Поэта побежала за ней. При этом у музейщицы зазвонил телефон, и я услышал, как она кричит в трубку: "Лиля? А? У тебя в музее скандал? Там Альтинский пьяный? А у меня Махнов трезвый, это похуже! Он убредет, куда Макар телят не гонял, а мне потом отвечать!"
Оказывается, Махнов - глава прозаического жюри фестиваля - "главенствовал" на конкурсе под присмотром двух нянечек, которые следили, как бы он не оказался на улице один, ибо именитый писатель не умел ориентироваться в пространстве и мог заблудиться, оставшись без контроля. К сожалению, именно это и произошло. Знаменитый писатель сбежал от присмотра и убрел куда-то в горы. Его нашли через несколько часов, но в работе фестиваля он уже не мог принимать участие. Хорошо, что хоть документы все подписал...
Погода благоприятствовала поэзии. Шагая домой по узким улочкам, мимо увитых диким виноградом стен деревянных домишек, я складывал в уме первое с прибытия в Крым рифмованное стихотворение.
Разноцветна листва над аллеей,
Небосвод бесконечно высок.
Солнце в небе, как персик, алеет,
И течет нежный солнечный сок.
Осень царствует в листьев расцветке,
По-осеннему плачут ручьи,
И державное яблоко с ветки
Упадает в ладони мои.
Скоро счастье, уставшее плакать,
Отразится, как в речке, в судьбе,
И мелькнет чье-то белое платье
Меж теней на осенней тропе.
И, небес вековой собеседник,
Я забуду все прежнее зло.
Я пойму: просто Август-наследник
Нам последнее дарит тепло.
Просто солнце на небе устало
И решило в пути отдохнуть.
Просто сердце глядит в небывалый,
Бесконечный, космический путь.
Просто скоро закончится лето,
Просто, видно, земле повезло...
И я выпью небесного света
За последнее в жизни тепло.
................................................................................................................
Вернувшись в отель, я рассказал Даше о произошедшем.
- Да, забавные они, поэты... Андрей, расскажи мне, что они пишут? Прочитай, а? Интересно же, - попросила моя смешная спутница.
Я раскрыл купленный недавно "Арион" на первой попавшейся странице и прочел трехстишие:
- Это что, стихи?
- Это минимализм, Даша.
- Это галиматья! Я лучше пишу, - заявила моя спутница. - Вот послушай:
Никогда не повешаю котика,
Никогда не позволю наркотики,
И еще полчаса она читала стихи примерно в том же духе.
- Отдай их на Волошинскую премию. Если там мужики толковые, меня наградят.
- Ну а вдруг не наградят? Все ведь бывает...
- Увидишь! Отдай.
- Ну, предложи их жюри сама. Увидишь, что скажут.
- Я не могу, я записать их не сумею. Запиши, отнеси в музей, пусть посмотрят.
- Ну не могу я, Даша!...
- А ты смоги!
Долгая беседа кончилась тем, что я за полчаса написал десяток стихотворений за Дашу и предложил отдать их на конкурс от ее имени. Она с радостью согласилась. Чем бы дитя не тешилось, как говорится...
Следующее утро я начал с принятия душа. (Море было рядом, но я не додумался сходить на пляж. Чем больше у человека голова, тем крупнее в ней тараканы). Выходя из душевой комнаты, я стал свидетелем незабываемого зрелища - Даши, лежащей полуголой в постели и вслух вспоминающей о своих мужчинах: как ей было с ними хорошо и какие они все козлы, что ее бросили. Я ложусь рядом и часа два выслушиваю ее, никак не реагируя, затем говорю: "Да-а...Чувствую, тебе мужа надо. Я тебе его найду. Обещаю". Даша замолкает: по-видимому, она все поняла.
Днем начинается "Турнир поэтов" - состязание в написании экспромтов. К сожалению, по каким-то фарш-обжорным обстоятельствам соревнования открываются на час раньше назначенного времени, поэтому я, придя точь-в-точь в указанное в расписании время, успеваю только ко второму туру. Записаться в участники уже нельзя. Поздно.
Сижу в зале, жду, пока за отведенные жюри полчаса конкурсанты пишут экспромты на заданную тему: "Пусть удивляется курортная Европа". Я за полчаса создаю восемь экспромтов. Прочесть их со сцены мне не позволяют. После того, как участники прочитали свои творения, я без разрешения залезаю на сцену и ору в микрофон:
Пусть удивляется курортная Европа,
Нам удивляться нечему уже:
Мы видели, как здесь по крымским тропам
Гуляет Макс Волошин... неглиже!
Пусть удивляется курортная Европа,
Пусть мирно спит торговая Европа,
Пусть злобствует военная Европа,
Но Коктебель мы им не отдадим!
Пусть удивляется курортная Европа,
Как много наш турист способен слопать.
Он из широких достает штанин,
А итальянец достает из узких.
Смотри, Евросоюза гражданин,
Не провоцируй справедливых русских!
На этом стихотворении один из организаторов турнира наконец-то выпихивает меня со сцены, просит у зала прощения и присуждает главный приз автору трехстишия:
Пусть удивляется курортная Европа,
Как вы хотите слышать рифму "...опа",
Но - хренушки!
Ведь я - не матерюсь!
Итак, диплом "Турнира поэтов" мной не получен. Но не из таковских я, чтобы сдаваться! Возвращаясь домой, по дороге покупаю для себя, любимого, с десяток почетных грамот в канцелярском магазине. Всю ночь думаю: в какой номинации себя наградить? Учреждаю целый ряд новых премий:
- премия им. Эраста Фандорина "За литературное воровство в неприлично малых размерах" - вручается Андрею Тузикову за кражу конфетки из кармана Павла Альтинского!
- премия им. матроса-партизана Железняка - вручается Андрею Тузикову за то, что он, прилетев в Крым, пошёл на Одессу и вышел к Херсону!
- премия "Лучший мистификатор" им. Черубины де Габриак - вручается Андрею Тузикову за то, что он выдумал самого себя и всё остальное!
- премия "Золотой Дуранте" - вручается Андрею Тузикову за самую божественную комедию собственной жизни!
- премия им. Чеширского кота - вручается Андрею Тузикову за незримое присутствие в литературе!
- премия им. Аполлона Безобразова - вручается Андрею Тузикову за аполлонову безобразовость!
- психиатрическая премия им. Наполеона - вручается Андрею Тузикову за присуждение самому себе всех вышеперечисленных премий!
Все дипломы по причине временного отсутствия Господа Бога в .Коктебеле подписываю себе сам. Основатель фестиваля Бровин подписывать их отказался. Однако... Я надеялся, что с чувством юмора у него дела обстоят получше.
Сегодня - последний день фестиваля. Я с утра присутствую на выступлении лауреатов волошинской премии. Победители сидят в музейном дворике, слушают музыку, читают свои стихи. Мне неохота скучать на долгой и утомительной официальной церемонии. Лучше посвятить день прощанию с поэтом, его городом, его Домом...
Получив разрешение руководителей музея, я поднимаюсь на башню Волошина, чтобы взглянуть - хоть раз - с высоты на Коктебель, Карадаг, Черное море, на всю кипящую вокруг бесконечную, блистающую красками жизнь.
Стою один, смотрю на море, вспоминаю стихи Максимилиана.
Небосвод выгнут, подобно увеличительному стеклу. Кажется, сквозь него можно рассмотреть собственную душу, такую же огромную и яркую... Море, действительно черное, зыблется тихо. Волна настигает волну в вечной своей гонке к побережью...
Где-то раздаются звуки музыки. С башни я вижу соседние улицы: музыкант, сидя по-турецки на циновке у стены покосившегося домика, поёт под гитару:
Под небом гол-лубым
Есть город зол-лотой...
Женщина, возвращающаяся с пляжа, как была, в купальнике, накинув только плед на загорелые, почти медные плечи, тихо подпевает ему. Мужчина рядом с ней подхватывает песню, она улыбается в ответ...
...С прекрасными воротами
И яркою звездой.
Откуда-то доносится детский смех. Мальчишки играют в мяч на морском побережье.
Песня продолжает звучать...
Кто любит, тот любим.
Кто светел, тот и свят...
Пускай ведет звезда тебя
Дорогой в дивный сад.
Я стою на волошинской башне. Прикрываю ладонью сверху усталые глаза, всматриваюсь в морской горизонт... В памяти всплывают строки:
Выйди на кровлю. Склонись на четыре
Стороны света, простерши ладонь...
Солнце... Вода... Облака... Огонь...
Все, что есть прекрасного в мире...
Небо над Карадагом начинает алеть. Багровые облачные стрелы ползут по небосклону. Кроны деревьев колышутся под порывами ветра, то возрастающими, то ослабевающими... Море дышит. Воздух пьянит меня, заставляет голову кружиться. Сердце бьется в груди в такт порывам ветра....
Удар... Еще удар...
Гаснут во времени, тонут в пространстве
Люди, событья, мечты, корабли...
Почему-то вспоминается Сибирь, золото сентябрьских листьев, клонящаяся под ветром береза у моего дома... Таким же ясным осенним утром лет десять назад я шел в школу, повторяя про себя впервые прочитанные строки поэта:
Я уношу в свое странствие странствий
Лучшее из наваждений земли...
А ветер становится все сильнее. Кара-Даг, черный на фоне багровых облаков, начинает приобретать грозный вид... Снизу, из двора Волошинского дома, доносится гнусавое чтение стихов:
- У коктебельских девчонок - самые длинные пальцы! У коктебельских юношей - самые крепкие яйцы! Они за прилавком стоят, прохожим твердят: "Нет сдачи, нет сдачи. Смерти нет. Мама на даче!"
Раздаются аплодисменты.
В моей опьяненной закатом голове возникает мысль: не прыгнуть ли мне сейчас с волошинской башни на голову чтецу? Хорошая смерть, достойная поэта... А к чему еще стремиться?
Ветер бьет в лицо. Довольно, хватит с меня безумных переживаний. Так терять контроль над собой нельзя...
Медленно спускаюсь с башни по винтовой лестнице. Грозные тучи набухают в небе... Наверное, будет гроза.
Как это описывалось в "Слове о полку":
"Спозаранок кровяные зори свет возвещают;
черные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца,
а в них трепещут синие молнии.
Быть грому великому, пойти дождю стрелами с Дона великого!"
Здесь ведь рядом, над Сурожем, гремела крыльями Обида-дева... Здесь это происходило, в Крыму. В Киммерии древней. У моря Черного...
О Русская земля! Уже ты за холмом!
Вечером мы с Дашей едем в аэропорт. Там, в зале ожидания, сталкиваемся с гостем фестиваля, нефтяным магнатом из иракского отделения "Газпрома", по совместительству - поэтом и известным меценатом. В ожидании рейса завожу с ним беседу. Напоминаю, что поэзия в большой нужде. Описываю, какие проекты я мог бы провернуть в Сибири, будь у меня средства... Меценат хладнокровно достает чековую книжку, выписывает мне чек на тысячу долларов и идет на свой самолет. Мы с Дашей, довольные донельзя, вылетаем в Питер.
В Петербурге мы оказались к ночи. Надо где-то остановиться. Даша всю дорогу хвалилась: "У меня в Питере есть друзья, у них заночуем". Но, когда с аэропорта она позвонила друзьям, оказалось, что это вовсе не друзья, а случайные знакомые (один раз они были на концерте самодеятельности, где выступала Дашина дочка, и обменялись с Дашей телефонами), что они живут не в Петербурге, а в Выборге и сейчас находятся на даче.
- Ну ничего, - спокойно заявляет Даша. - Деньги у нас есть, поедем в отель. Такси-и-и! Где тут таксисты? Вы таксист? Нам в отель надо. В какой? Да все равно, какой получше.
Нанятый Дашей таксист отвез нас в пятизвездочную гостиницу "Рэдиссон Пулковская", где одна ночь стоит двенадцать тысяч. Ничего, заплачу. Чем бы дитя не тешилось...
Номер оказался большой, просторный, с камином. За окном - Петербург, белая ночь. Вдалеке сквозь дымку проступают очертания старинных зданий над Невой... Я сижу в кресле, смотрю на огонь... Сами собой складываются стихи.
У камина
Хотел ты жизнь познать сполна:
Вместить в себя явленья сна,
И прорастание зерна,
И дальний путь комет.
И вот - ты одинок, как Бог.
И дом твой пуст. И сон глубок.
В камине тлеет уголек
И дарит слабый свет.
Ты все познал, во все проник,
Ты так же мал, как и велик,
И твой предсмертный хриплый крик
Поэзией сочтут.
Все, что в душе твоей цвело,
Давно метелью замело,
Но где-то в мире есть тепло -
Там, где тебя не ждут.
Все кончилось, - любовь, тоска, -
Но бьется жилка у виска,
А цель, как прежде, далека.
В дому твоем темно.