Железная дверь отворилась, ворчливо скрипнув шарнирами, и камеру залил ослепительно-яркий свет. Заключенные зашевелились, пытаясь разодрать слипшиеся после долгого сна веки.
- Пятый, девятый и тринадцатый - на выход! - прозвучал в тишине скрипучий голос высокого прокуратора с невозмутимой решеткой на лице.
Волк, Хилый и Клоун поднялись с нар и, растирая затекшие конечности, направились к прокуратору. Что их могло ожидать за дверями камеры - не знал никто. Но долгое пребывание в Яме приучало к равнодушию к чужой и собственной судьбе.
Дисциплинированно, цепочкой, в порядке вызова, они прошли за прокуратором по длинному, спиралевидному коридору куда-то вверх, в верхние круги, за которыми, по-видимому, начинался уже Вакуум. Не хотелось бы быть изгнанными ТУДА... за верхнюю границу Ямы, в неизвестность... Впрочем, оказаться внизу, на Дне, тоже было бы противно. Такое приключение не должно кончиться нелепо... А гадать о себе, вспоминать себя в Яме было и безопасно, и почти не скучно. Что-то было в жизни в Яме творческое.
У дверей Прокуратуры Волк, Хилый и Клоун остановились и поклонились стоявшей в стенной нише статуе многорукого пляшущего бога, из пасти которого торчала добрая дюжина длинных клыков. Ритуально приложили руку ко лбу, затем пожали этой же рукой острый клык бога. После этого дверь сама собой отворилась, и подсудимые прошли на допрос.
Прокуратором в этот день был Молчун. Так подсудимые Шаданакара прозвали человека, который на все рассказы заключенных обычно хмыкал и многозначительно молчал, изредка делая намеки на неописуемо ужасное будущее своих подследственных.
- Пятый, вам предоставлено право первому рассказать то, что вы вспомнили. Надеюсь, память у вас уже проснулась, - угрюмо пробормотал он.
- Я - человек обычный, простой, - начал Волк, лениво почесывая отросшую щетину на подбородке. - Жил в бараке при кремационном заводе. На заводе этом и работал - начальником цеха переработки пепла. Был женат - год уже. Майя, женка моя, на сносях была. А я пришел с работы пьяный, повздорил с ней о чем-то да и прибил ее как следует. Жива она иль нет - не знаю. Знаю только, что после драки уснул я, значит, мертвым сном, спьяну-то, - а проснулся здесь, в Яме. С тех пор тут и обитаю. Жизнью доволен. Кормят хорошо, кореша мои меня уважают. Готов искупить вину трудом. Только на Дно меня не посылайте и в Вакуум не выпихивайте, лады? Я человек работящий, полезен буду - в чем хотите.
- Польза от вас будет... - лицо Молчуна непроизвольно сложилось в кукиш. - Теперь вы, девятый. Рассказывайте, что всплыло в памяти...
- Я не знаю, в чем моя вина, - тихо заговорил Хилый, быстро моргая глазами и потирая острый подбородок. - Я с детства был болен, головой болен. Рос под надзором, один, без друзей. Только воспитатели и книги... С восемнадцати лет, значит, вышел в люди. Вступил в права наследства - тетушка мне завещала большое имение. И случилась у меня любовь, вернее, жалость к одной женщине, несчастной такой, которая у адского типа одного на содержании жила... Я ее спасти хотел, как мог, старался, да срезался: тип этот адский ее из ревности ко мне прирезал... Я как узнал об этом, так и упал без сознания... падучая, наверное... а проснулся здесь, в Яме Шаданакара. И живу с тех пор. Вины своей не помню. Объясните, в чем виноват, может, соглашусь. А там - будь что будет. Мне уже все все равно... Эх!... - и тут девятый особенно быстро заморгал глазами, словно сдерживая слезы.
- Я был актером в комической труппе, - быстро-быстро затараторил до того дремавший Клоун. - Произносил всякие шутки смешные, вытворял непотребства на глазах публике, честной народ потешал. А однажды не вытерпел - решил о серьезном заговорить. И сказал людям правду, что я о них думаю. А они - в смех, будто я снова смешу их... Я в тот вечер с горя напился, - забыться хотел. А вспомнил себя только тут, в Яме. Творите со мной что хотите.
- Ну, это нечто... За это - и сюда... Ну-у... - прокуратор ойкнул, побледнел, схватился за сердце и упал на свой рабочий стол. Ослепительный свет лампы бил ему в глаза, но Молчун не реагировал.
- Инфаркт у старика, - небрежно сказал один из прокураторов-сторожей. - Не вынес четырех суток непрерывного допроса... Сложна работа судьи, ничего не скажешь. Сейчас на смену напарник придёт.
Тело Молчуна утащили специально назначенные для выноса трупов люди. За стол прокуратора сел сменщик - Хохотун. Его так прозвали оттого, что он постоянно подсмеивался над подследственными, какую бы жуть они не говорили.
Но на этот раз Хохотун был невесел, только уголки рта слегка подёргивались. Он быстро уселся в мягкое кресло, нервно мотнул круглой лысой головой и бросил заключенным - быстро, отрывчато:
- Говорите, что вспомнили. Снова. По очереди. Я записываю. Пятый!...
- Все уже сказано, - буркнул Волк, уставившись глазами куда-то вовнутрь. - Зачем повторять, не знаю... Я был честным работягой, садовником в центральной оранжерее Шаданакара нашего. Женат был, Майей жену звали. Любил жинку. А она мне, значит, изменила. И забрюхатела бог весть от кого. Я с горя яду выпил. Уснул - думал, навсегда. Ан нет - просыпаюсь здесь, в камере, с Хилым и Клоуном. Они до меня здесь были. Ну что же, надо и здесь осваиваться. И осваиваюсь.
- Девятый! - в глазах Хохотуна мелькали желтые молнии. Рука бегала по бумаге, что-то стремительно, микробным почерком записывая...
- Я был внебрачным сыном богатого помещика, - тускло загнусавил Хилый. - Жил при отце, слугой в его имении. И зол был на весь мир, что я - бастард и урод (я падучей страдаю), а три сынка папеньки моего - как сыр в масле катаются, а все тоскуют о чем-то, с жиру бесятся, не знают, для чего и как жить надо. Я бы им показал, будь у меня средства!... Когда по городку нашему слух пошел, что старший мой братец убить отца хочет (сучку одну не поделили), я подстроил все так, чтоб на братца подумали, и - сам папеньку по затылку и саданул. Деньги похитить хотел, да - не смог: от вида кровей больших в падучей забился, а очнулся - здесь я.
- Тринадцатый! - Хохотун наконец-то начал улыбаться. Было видно, что он сдерживает смех изо всех сил, вот-вот лопнет, потому и говорит отрывисто.
- Знаете что, уважаемый мой коллега... Надоело мне камедь ломать, - набычившись и брызгая слюною, заорал Клоун. - Я - ваш агент! Прокуратор! Такой же, как вы, да-да! И в ряды зэков послан как стукач! Утка подсадная, так сказать... Не один Волк с моих показаний на Дно отправился или похлеще того - в Вакуум... Я пополезнее вас всех буду. Но равным вам мне не стать, потому как - стукач я! Мне большую должность не доверят... мне ничего вообще не доверят! А жить без перспективы - не желаю! Потому - раскрываю карты и - судите меня высшим судом, если сможете! Я про каждого из вас столько знаю, что никто против меня слова не скажет. А я хоть посмеюсь... Мелкая лужа человечество, мелкая!
- Ну, это нечто выдающееся. Такую историю про себя выдумать... Увольте... Ха, ха, ха... - сотрясался от смеха Хохотун. Вдруг его огромный живот надулся, напрягся - и лопнул. От прокуратора осталась только тоненькая пленочка, лежащая на массивном кресле.
Сторожа-прокураторы молча переглянулись, кивнули друг другу и взяли троих неудобных зэков за руки. Наступала пора следующего мытарства.
Волка, Хилого и Клоуна вывели из кабинета и повели по спиральному коридору - все дальше, дальше и дальше. Поход по спирали продолжался много часов, долго... невыносимо долго. Иногда путники могли присесть и перекурить вместе со своими сторожами. В эти мгновения они могли рассмотреть происходящее за полупрозрачными стенами Коридора: в одной камере жирный прокуратор избивал беременную женщину, заливавшуюся слезами, в другой - точно такая же женщина, с синими кругами под глазами, избивала костистыми ногами точно такого же прокуратора. В одной камере многорукий клыкастый бог, урча, пожирал принесенного ему в жертву человека, в другой - десяток тощих, скелетообразных нагих людей обгладывали остатки мяса с костей многорукого клыкастого бога. В последней камере у выхода из Коридора семеро узников, одетых в обтягивающие полосатые комбинезоны, облизывали грязные наросты на стенах и полу своего четвероугольного тесного помещения: это была трапеза.
Наконец Коридор закончился. Выше мог быть только Вакуум... или спуск на Дно. Прокураторы зажмурили решетки, которые заменяли им лица, и, открыв двери, толкнули троих в черное пространство.
- У-у-х...- только и успели вымолвить трое, падая с высоты на что-то большое и мягкое. Должно быть, их ждало самое страшное - Вакуум...
Когда глаза узников привыкли к полумраку, оказалось, что они находятся на огромном поле, сплошь усеянном сказочной красоты цветами, чуть шевелящимися от дуновений ветра.
Цветы источали невыносимо отвратительный запах, похожий на вонь от разлагающихся трупов. От запаха кружилась голова, к горлу подкатывал ком, начинало тошнить. Затем начались галлюцинации: каждому из узников виделось то, чего он боялся больше всего. Волку казалось, что его плоть душит его, и он пытался сорвать с себя мясо - длинными, отросшими в тюрьме когтями расцарапывал до крови своё жилистое тело.
Противнее всего было то, что за агонией наблюдал высокий человек в одежде прокуратора, стоявший среди цветов. Его голова была надежно защищена от испарений шарообразным прозрачным противогазом, чуть светившимся изнутри. Глаза его - сквозь решетку - светились лукавством. На губах Наблюдателя играла саркастическая ухмылка...
- Ну-у, все. Этого я не выдержу, - завыл не своим голосом Волк, давно разорвавший на себе всю одежду и расцарапавший тело в кровь. Он ринулся к Наблюдателю и ударом неимоверной силы сокрушил его противогаз, вцепился в решетку, начал мотать неожиданно безвольное тело прокуратора в руках и - наконец - размозжил его голову о твердый камень, скрывавшийся под мясистыми цветами. Затем - сам со всей силы ударился расцарапанным лбом своим об этот же камень...
Вдруг яркая вспышка света озарила пространство. Когда глаза узников снова начали видеть, оказалось, что ни цветов, ни камней, ни наблюдателя, ни Волка рядом нет: Клоуна и Хилого окружало бесцветное прямоугольное пространство, на которое из квадратного проема сверху лился грязно-зеленый ядовитый свет. По-видимому, галлюцинация с цветами и все, что было раньше, возникло в воспаленном воображении Волка и исчезло вместе с ним...
Лучи зеленого света конкретизировались, уплотнялись, приобретали вещественность и объем. Клоун ухватился за скользкий извивающийся луч и полез по нему вверх - туда, где брезжил свет. Хилый пополз за ним. Постепенно зеленое сияние пронзало тела узников, и они становились все более нематериальными. Лицо Хилого лучилось зеленой улыбкой; он настолько слился с сиянием, что постепенно сам стал им, и не было уже у него тела, только рваные очертания светлого облака мерцали рядом с Клоуном, и светилась в облаке улыбка; затем и ее не стало. Клоун не смотрел на это и лез выше - к какому-то освобождению, которое грезилось ему вверху.
Наконец зеленый луч кончился - Клоун вылез из Ямы на поверхность планеты, туда, где, по описаниям, находилось царство Вакуума.
Поверхность планеты сияла всеми красками радуги, зеленели травы, пестрели цветы, с ветвей деревьев свисали гроздьями ароматные плоды, в небе гремели птицы. "Это - рай", - подумал Клоун. И правда - на поляне, прямо напротив него, две змеи танцевали, свиваясь в единое тело, и переливали друг другу в уста яд - в поцелуе.
"Эй! Есть тут кто?" - крикнул Клоун. Но никто не отозвался ему.
Большая жизнь предстояла ему в этом новом мире, в змеином мудром раю, но обречен он оставаться здесь - один.