Слушайте меня, владыки и цари земные, рабы и свободные, жрецы и язычники, и запоминайте, что скажу вам я. Я, Валтасар, царь земель срединных, в веках говорю вам слово сие. Слушайте меня, люди, пока живо племя ваше, как слушали меня жители Аккада, и Сидона, и Элама, и черной земли Египетской. Слушайте меня в род и род. Не на камнях, а на сердцах ваших острыми клиньями хочу выбить я слово свое!
Родился я в доме могущественнейшего из царей земли, незабвенного Тагратсара, да будет ласково к нему небо царства загробного! И был ливень великий в ночь рождения моего, и ветер, вепрю подобно, горы с места срывал, и безумствовал, и крылья птицам ломал на лету. Семь садов отца моего над рекой Хидеккель с корнем вырваны были, и лежало в прахе сокровище плодов их. И река, из берегов выйдя, затопила долину Вавилонскую, и дома тружеников земли с собой унесла, и богатства их разграбила. И речено было прорицателями тогда, что рожденный в ночь сию царевич велик будет и грозен, и славу отца своего преумножит, и слезы, пролитые отцом, ручьями крови смоет, и перед смертью своей истину с неба небес познает и людям изречет.
И воистину - стократ сбылось с тех пор предсказание сие! Ибо родился я, сжимая комок крови в руке моей, и первым, что сделал я, было поглощение крови сей. И увидела это мать моя, Нинатсур незабвенная, - да будет ласково к ней небо загробное, - и улыбнулась, и глаза свои горе возвела, и дыхание последнее к небесам испустила, ибо измучена была она родами трехдневными и обескровлена.
Рос я воином, - воистину так! В удали воинской я возрос, с малых лет в играх и поединках друзей поражая. В четырнадцать лет я убил Агурапура, царя Митаннийского, которого отец мой в плен взял и поставил ко мне в рабы обувь за мной носить. Не мог Агурапур бежать за мной по старческой немощи своей, и упал на камень, и камнем сим я размозжил голову ему. Это была первая кровь, и первая власть, и первая победа моя. Удивлялись мне тогда царедворцы и жрецы, и радовался отец удали моей.
Когда мне исполнилось дважды девять лет, отец мой Тагратсар отошел в край зашедшего солнца, и пришла пора мне царствовать вместо него.
И пошел я новым походом на царство Митанни, где правил тогда племянник Агурапура, Митрапур, и искоренил с лица земли семя его. Семью семь городов митаннийских было сровнено мною с землей, семью семь дворцов царских было сожжено, девятью девять племен горных изгнано из пределов своих в пустыню Теруанскую, на смерть от солнца и ветра беспощадного. А одноглазого Митрапура, свирепого, как рыкающий тигр сидонский, я взял в плен, и пробил ему железными гвоздями руки и ноги, и в клетку посадил, и по столице его разрушенной провез, чтобы видел он последним глазом гибель отечества и рода своего, и только потом смерти под конскими копытами предал. И видели народы власть и свирепость мою, и ужасались, и славу мне пели.
И долго преумножал я мечом и стрелами славу Аккада, и трижды три царства покорил я, и трижды три земли наголо выбрили мечами мои воины. Царя Сидонского живым я в землю зарыл, ибо прятался он от меня в святилище храма своего и мерзко было мне проливать кровь его - трусов всех да поглотит земля, аммэн! Царя Элама обезглавил я своей рукою, а голову его на копье надел и по столице провез - пусть видит земля эламская позор царей своих! Даже египтяне и нумидийцы, черные лицом и духом от злого солнца своего, бежали от огненных стрел моего войска, оставив мне дважды двунадесять повозок с добычей. Ярко блестело под солнцем золото их, но слава моя блестела ярче, и солнце завидовало блеску ее, аммэн!
Но однажды, когда вернулись мы из похода в землю Урартскую, каменистую, как сердце скупого эремба, Таглитсар, двадцатилунный сын мой, свет и увенчание жизни моей, показал мне рабыню, в походе завоеванную им, - дочь одного из царьков Урартских, Анитсар, чье имя благозвучнее любого храмового песнопения. И увидел я, как опустила она свои веки передо мной, - так роза сидонская опускает лепестки свои, - и почувствовал, что к сердцу моему пустота присосалась, и овладела им, и все соки выпила, и висит сердце мое над пустотой и дрожит, от счастья сжимаясь!
И возгорелось страстью сердце мое, и содрогнулось, и замутилось, как вода в колодце, когда камень падает туда. И оттолкнул я сына моего, свет и увенчание жизни моей, и приказал стражам бросить в темницу его до утра завтрашнего, и повиновались стражи, ибо власти надо повиноваться без ропота.
А я увел Анитсар луноликую в походный шатер мой, и лобзал я уста ее, и гладил перси ее, и наслаждался телом ее, пьянящим, как первое молоко буйволицы, и пел ей, и пел в ночи ночей моих:
- Анитсар, первое из созданий солнца, первая из дочерей земли! Сорок лет жил я под небом и не знал сладости, равной губам твоим. Воистину - не ведал я ничего слаще солнца, что пью я из губ твоих, из чарующего сосуда тела твоего! Прекраснее звона гуслей крылатые вздохи твои, и гор Аммонских солнечнее улыбка твоя.
Мускуса благовоннее каждое слово твое ко мне, и распускаешься ты, как цветок, в руках моих, и я, шмелю подобно, в твоем аромате блуждаю. Солнце скрывается от зависти к тебе, и луна аккадская целует ноги твои, раскрашенные до колен, и впитывает зеленую пьянящую тишину из глаз твоих, чтобы людям раздать дарами щедрости небесной.
Но никакое небо не может так обогатить меня, как поцелуй твой! Он - как поцелуй раскаленного меча, разрубающий надвое время и отсекающей все, что до тебя было, от жизни моей.
Как барс, бросается к тебе ветер с Эламских нагорий, и рвется, и завывает, как безумный, но не сравнится его страсть с моей, уходящей в глубь твоею, как ладья черного эремба - в лучезарное южное море!
Как финики, душиста любовь твоя, и нет для меня ничего дороже любви твоей. И потому - да падет снег тела моего на розовые сады твои, и да разорит их, и да сниму я с тебя покрывало невинности - ибо все царства, покоренные мной, не стоят луноликой красоты твоей!
Так пел я, истлевая на раскаленных углях тела божественной Анитсар, и таял, и тлел, и в сон погружался.
...А наутро, как прошла ночь счастливых утех моих, проснулся я от дикой боли. Еще сквозь сон ощутил я, как шипы вонзаются в тело мое, и возопил. И разомкнул царственные веки свои, и узрел, что лежу я на колючих ветках посреди темного леса, и тело мое щетиной покрыто, и руки и ноги мои в наростах, копытам подобных, и лицо мое вытянуто и сморщено, как грецкий орех, когда скорлупа с него снята.
Хотел я позвать моих слуг, но страшный вой испустил вместо речи человеческой и сам тем напуган был. Хотел встать, но упал с ветвей колючих на острые камни и до крови тело свое поранил. Хотел побежать, но покатился по склону горному, по камням, разъятым корнями древесными. Ибо хозяин зашедшего солнца покарал меня, и Истар великая - о, бездонна любовь ее, и бездонен гнев! - не пожелала заступиться за меня перед ним. И смирился я с произошедшим - да будет воля богов, ибо во всем правы они, аммэн!
Но - горько мне, власть над всею землей Аккадской имевшему, жить, зверю дикому подобно, не имея, где спать, и что есть, и во что одеться, и кому извещать волю мою! А всего горше - потеря тебя, луноликая любовь моя... О, где ты, где, прекрасная Анитсар, незаходящее светило моё?
Так выл я, скитаясь по лесу, час, и три часа, и трижды три часа, пока голод и жажда не отрезвили меня от потери моей. Тогда я стал искать - и нашел я под одной из скал тело разбившегося путника, и насытился кровью его, и начал ждать, когда небо смилостивится надо мной и вернет мне облик человеческий.
Две луны прошло с того утра, а я еще жил в лесу, не вернувшись к лику человеческому. Но сам не заметил я, как счастлив стал в лесном дому моем. На ветвях сплел я гнездо себе, которого ни лев, ни тигр свирепый не достали бы, и спал там, и цветы весенние благоухали надо мной, и солнце нежилось со мною по утрам, и понимал я язык его. Сочные плоды свисали с ветвей, и я ел их сладкую мякоть. Раздирая лапами внутренности плода, дико ревел я от счастья, и чище всех молитв и гимнов был рев этот и слаще сердцу моему!
Трижды три луны прошло, а я все еще жил в лесу, ибо не смилостивилась ко мне бездонная в мудрости своей Истар. Ползал я по лесу на четвереньках, и дрожал от каждого рыка дикого зверя, и падалью питался я, ибо воля богов над царями и рабами, и исполнять ее должно нам всем, аммэн! Изредка видел я людей, - забредали они в чащу, кто ненароком, а кто по жажде любознательного сердца своего, и замечали меня, и бежали с криком, ибо страшен был вид мой, - не человеческий и не звериный. Иногда погибали они на горных склонах моих, и ел я их сочное мясо, и кровь сырую пил, огня же не знал я и забыл, как пахнет мясо, поджаренное и приправленное пряностями.
Но однажды, две весны спустя, когда спал я в своем древесном гнезде, стрела, оперенная красными перьями, прозвенела над моим ухом. И услышал я свист и топот, как если бы тысяча барабанов гремела одновременно, - то охотники двора Аккадского, бывшие слуги мои, пришли, призванные из дворца жителями деревень соседних. Их стрелы вонзались в меня, их копья пронзали мою шкуру, и кровь моя была горяча, как железо в огне, и такой же свет источала. Хотел я крикнуть им, что я - царь их, Валтасар, что жизни их когда-то лежали в горсти моей, как зерна, которые мог пальцами перемолоть я, - но только дикий рык вырвался навстречу им из гортани моей. О, человеческое лицо мое, о, дивный членораздельный язык, как я мог потерять вас? И почему не умер я тогда же, когда лишили меня боги даров этих? Почему грудь свою о камень не разбил тогда! О, глупость, трижды глупая глупость человеческая! О, суета всея земли, суета греха и скверны, трижды проклята будь!
И поймали меня ловцы, служащие сыну моему, и веревками связали окровавленные члены мои, и на цепь посадили, и в клетке по всему Аккаду навстречу царственному сыну моему провезли. И плевали на меня подданные мои, как на духа нечистого, и проклятия кричали, и шарахались от меня дети в ужасе. А сын мой, Таглитсар, драгоценное семя мое, росток мой, в человечестве проросший, - сидел на троне и смеялся, глядя на плен мой, и обнимал прекрасную Анитсар, царицу мою, и лобзал уста ее, и перси гладил, не стесняясь меня, отца и царя своего!... А Анитсар смотрела на него и смеялась, и солнце цвело в зрачках ее, и губы ее удлинялись усмешкой над позором зверя невиданного, полоненного по приказу мужа ее, царя, и сына, и губителя моего, Таглитсара!... Но сухи были глаза мои, и жестоко сердце мое, и смеялся я сам над кровью и пленом своим, - так хотят боги, да святится в веках воля их, аммэн!... И не смел я и подумать, что черна воля царей и богов, что черна любая власть на земле, как черно небо, когда спят звезды.
И восходит луна надо мной, и сижу я в клетке, зная, что завтра сын мой, силой чресел моих на свет вызванный двадцать и две весны тому назад, устроит расправу надо мной на потеху народу покорному моему. И воет сердце мое во мне, и гудит труба в голове моей, и луна щербатым ртом своим хохочет надо мной, над великим Валтасаром, который сорок весен наводил ужас на всех, кто жив на земле сей, под жестоким и яростным солнцем. А теперь, - зашло солнце, и луна, бледная и немощная, как больной, и та хохочет над позором и немощью моей, над царской немощью, над царской скорбью, черной, как кровь нумидийца.
И в этот миг, когда предела достигли унижение и боль моя, когда только тупое смиренное ожидание гибели от рук сына моего занимает мои мысли, - просыпаюсь я и вижу, что лежу на царском ложе своем, под сенью походного шатра моего, и рядом со мною дышит луноликая Анитсар, и благоуханнее мускуса и слаще сот дыхание ее! Воистину, чудо сотворили боги, в одну ночь явив мне суть жизни, и любви, и власти моей, и предсказав мне грядущее предательство сына моего. Все в этом мире по воле их происходит, и никто и ничто да не противится воле богов!
Так говорю вам я, Валтасар, царь земель срединных. Слушайте меня, люди, пока жив род ваш, как слушали меня жители Аккада, и Сидона, и Элама, и черной земли Египетской. Слушайте меня в род и род. Не на камнях, а на сердцах ваших острыми клиньями хочу выбить я слово свое!