Я сразу обратил на него внимание. Одинокий среди общего веселья, он грустно сидел на скамейке и большими печальным глазами смотрел куда-то мимо остальных ребят, шумно резвившихся в скверике.
- У тебя неприятности?- бодрым голосом осведомился я, подсев к малышу. Он покачал головой.
- Может, я могу тебе помочь?- не унимался я.
- Нет, спасибо. Мне уже ничего не поможет.
Я с трудом подавил улыбку. В десять лет и у меня бывали безысходные трагедии.
- А если нам все-таки попытаться вместе что-нибудь придумать?
- Что, например?
- Не знаю. Может, для начала купим мороженого?
Мальчик снисходительно улыбнулся и ничего не ответил. После долгого молчания он вдруг неожиданно спросил:
- Скажите, пожалуйста, в чем, по-вашему суть химии?
Я оторопел. Причем тут химия? А впрочем, теперь в школах, кажется, все наоборот - интегралы начинают проходить чуть ли не с первого класса. Ага, значит двойка по химии... Ситуация начинает проясняться.
- Видишь ли, малыш, химия - это... Как бы тебе объяснить... Это когда одно вещество превращается в другое. Понимаешь? Ну, например, когда вещество... все равно какое... скажем, вещество А превращается в вещество Б.
Я взял веточку и неуверенно написал на песке А " Б. Чувствуя, что мои объяснения крайне невразумительны, я искал слова более понятные для ребенка, но в этот момент он вмешался сам.
- Неправильно. Нужно вот так.
Он пририсовал к моей формуле еще одну стрелочку. Получилось А " Б.
- Мне кажется, разница невелика,- сказал я несколько удивленно.
- Вы ошибаетесь. Вторая стрелка указывает на то, что всегда есть теоретическая и практическая возможность протекания любой реакции в обратном направлении. Это очень существенно.
- Вундеркинд,- подумал я.- Или он в какой-нибудь школе с химическим уклоном? А может, у него папа - профессор химии?
Мои размышления были прерваны новым неожиданным вопросом.
- Да-да, я знаю. Я спрашиваю, что такое жизнь с точки зрения химии.
- Понятия не имею,- чистосердечно признался я, совершенно сбитый с толку, чувствуя себя гроссмейстером, который проигрывает шахматную партию школьнику. Впрочем, мальчик не заметил моего смущения и медленно заговорил, как бы беседуя сам с собой.
- Что есть жизнь, как не цепь из множества реакций - окисления, восстановления, синтеза белков и так далее? Ведь живой организм - это гигантский химический реактор, гигантский не по размерам, а по числу превращений. Ежесекундно в крови, в мозгу, печени, легких, мышцах, костях, желудке - во всех органах и тканях с помощью сотен ферментов происходят тысячи сложнейших реакций. И все они являются только промежуточными звеньями одного главного процесса: "рождение - смерть". Что заставляет протекать этот процесс с неумолимостью неизбежности? Неужели его нельзя ни замедлить, ни остановить, ни направить в обратную сторону? Как сказал Сенека, cotidie morimur - умираем ежедневно. Но разве нельзя сделать так, чтобы организм ежедневно обновлялся?
Он замолчал, машинально вычерчивая на песке формулы Р " С и Р ђ С.
- Послушай,- осторожно спросил я,- сколько тебе лет?
Мальчик поколебался несколько мгновений, затем посмотрел мне прямо в лицо долгим печальным взглядом, в которым я вдруг увидел старческую усталость и мудрость.
- Сто двадцать шесть,- тихо сказал он.
Я расстегнул ворот рубашки. Откуда-то издалека до меня продолжал доноситься его голос.
- Когда-то, очень давно, я был биохимиком,- не бог весть какой знаменитостью, не светилом, а обыкновенной свечкой. Всю жизнь я ничем не выделялся среди коллег, и только в преклонном возрасте на мою долю выпало счастье - или несчастье, теперь я уж не знаю - сделать удивительное открытие. Одно из величайших в истории человечества.
Я посмотрел на нежные щечки и маленькие ручки великого открывателя, но удержался от скептических замечаний. Вместо этого я сказал:
- Продолжайте, я вас слушаю.
Мальчик улыбнулся.
- Вот вы уже обращаетесь ко мне на "вы". Значит, незаметно для себя вы мне поверили, хотя сами считаете меня сумасшедшим вундеркиндом или каким-то особым лилипутом, не так ли?
Я покраснел, но он, не обращая внимания на мое замешательство, заговорил снова.
- Самое забавное, что я даже не заметил своего открытия. Однако не думайте, что я набрел на него случайно. О нет. Я размышлял и работал над ним лет тридцать, синтезировал десятки лекарственных средств, испытывал их на животных и на себе, но все без особого успеха. Когда я безрезультатно сделал себе инъекцию очередного препарата - кажется, номер сорок два - стало ясно, что пора кончать. Я был уже щедро наделен всеми болезнями, приличествующими шестидесятисемилетнему возрасту, и начальство давно намекало мне о заслуженном отдыхе. Выйдя на пенсию, я, подобно многим старикам, занялся исключительно собственным здоровьем: много гулял, соблюдал диету, не забывал про витамины и простоквашу, делал гимнастику и даже позволял себе легкие пробежки. И представьте себе, лет через семь я не только был еще жив, но даже почувствовал себя лучше, чем раньше. Меня отпустила стенокардия, перестал мучать артрит, исчезла одышка. Но когда еще через несколько лет мой рот наполнился великолепными зубами, а на месте седин и лысины появилась прекрасная шевелюра, я, не веря сам себе, начал понимать, что дело не в витаминах и не в гимнастике. Так получилось, что я узнал о своем открытии спустя полтора десятка лет после того, как его совершил!
- Но что же это за открытие?
- Вы еще не догадались? Я нашел средство сдвинуть в обратную сторону равновесие реакций, протекающих в живом организме. Другими словами, я дал жизни "обратный ход", понимаете?
- Понимаю. То есть нет, решительно не понимаю. То, о чем вы говорите, абсолютно невозможно.
- Но почему же? Представьте себе часовой механизм, в который вставлена еще одна маленькая шестеренка. Вроде бы ничего не изменилось: пружина давит, маятник качается, колесики вращаются, но стрелки на циферблате крутятся в обратную сторону. Нет, молодой человек, на свете не бывает ничего абсолютно невозможного. Конечно, биологические часы - штука посложнее, чем будильник, но и в том, и в другом случае достаточно лишь одно: понимать механизм.
Молодой человек (то есть я) растерянно пробормотал:
- Извините, я вас прервал. Рассказываете дальше.
- А, что рассказывать... В сорок пять лет я излечился от язвы, затем от гастрита. Ко мне возвращалась молодость, и я ликовал, чувствуя себя Фаустом и Мефистофелем одновременно. У меня были сбережения, мне выплачивали приличную пенсию по старости, работать было не нужно, я вел привольную бездумную жизнь. Лет в сорок я женился на молоденькой девушке, у нас родилась дочь...
Мой странный сосед надолго умолк.
- Ну, а дальше? - робко напомнил я.
Он вздохнул.
- Когда мне стало двадцать два, а жене сорок один, мы разошлись: ей стало стыдно появляться со мной на людях.
- А дочь?
- Ей сейчас двадцать восемь, у нее дети. Она думает, что я умер: так лучше для нас обоих. Представьте себе взрослую женщину с крошечным отцом, которого даже не пускают на вечерние сеансы в кино... На жизненном пути мне попадаются только встречные, и нет ни одного попутчика. Я устал плыть против течения.
- Но почему же вы...
- Я слишком поздно спохватился. Лишь в двадцать с чем-то лет я понял, чем мне это грозит и лихорадочно принялся за исследования, пытаясь получить "антипрепарат". Безрезультатно. Обратный ход оказался еще более неумолимым, чем естественный. Рецепты моих препаратов были утрачены и забыты еще при уходе на пенсию. Да и работаю я теперь не в хорошо оснащенном институте, а в одиночку. Крупные ученые мне не верят, пришлось оборудовать собственную маленькую лабораторию, из которой я не вылезаю, чуть ли не круглые сутки. Надо спешить. Лет через пять я уже не смогу жить без посторонней помощи, потом мне понадобится материнское молоко, а потом... Что будет потом? Я думал, я удаляюсь от смерти, а оказывается, я приближаюсь к ней, ибо начало - это тоже конец.
Мой собеседник замолчал и, беспокойно взглянув на часы, встал.
- Прощайте. Я должен идти. Надо спешить.
И, прежде чем я успел что-либо сказать, он быстро пересек сквер, и его маленькая худенькая фигурка затерялась в людском водовороте улицы.