Красногоров Валентин Самуилович
Торговцы резиной

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Красногоров Валентин Самуилович (valentin.krasnogorov@gmail.com)
  • Размещен: 28/08/2017, изменен: 28/08/2017. 165k. Статистика.
  • Пьеса; сценарий: Драматургия
  • Драматургия
  • Скачать FB2
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод пьесы знаменитого израильского драматурга Ханоха Левина. Эта горькая, смешная и беспощадная по откровенности комедия - лучшее произведение Левина, получившее мировую известность. Три персонажа пьесы безуспешно пытаются сбыть друг другу партию из "десяти тысяч презервативов высшего австралийского качества". Спектакль по этой пьесе (под названием "Потерянные в звездах") получил высшие призы на московском фестивале "Золотая маска".

    •   

    Ханох Левин

      
      
      
      

    Торговцы резиной

      

    Комедия в двух действиях

    Перевод с иврита Валентина Красногорова

      
      
       ВНИМАНИЕ! Все авторские права на пьесу защищены законами России, международным законодательством, и принадлежат автору. Запрещается ее издание и переиздание, размножение, публичное исполнение, помещение спектаклей по ней в интернет, экранизация, перевод на иностранные языки, внесение изменений в текст пьесы при постановке (в том числе изменение названия) без письменного разрешения автора.
      
      
      
      
       Полные тексты всех пьес, рецензии, список постановок
      
       См. также мой сайт:
       http://krasnogorov.com/
      
      
       Контакты:
       Тел. 8-812-699-3701;
       7-951-689-3-689 (моб.
       (972) 53-527-4146, (972) 53-527-4142
       e-mail: valentin.krasnogorov@gmail.com
      
      
      
      
      

    Аннотация

      
       Перевод пьесы знаменитого израильского драматурга Ханоха Левина. Эта горькая, смешная и беспощадная по откровенности комедия - лучшее произведение Левина, получившее мировую известность. Три персонажа пьесы безуспешно пытаются сбыть друг другу партию из "десяти тысяч презервативов высшего австралийского качества". Спектакль по этой пьесе под названием "Потерянные в звездах") получил высшие призы на московском фестивале "Золотая маска".

    "Три несчастных человека на дощатом помосте"

    (Предисловие переводчика)

      
       Представляя читателям пьесу "Торговцы резиной" одного из самых популярных израильских драматургов Ханоха Левина, я вполне отдаю себе отчет в том, что эта смешная и горькая комедия может произвести на них шокирующее впечатление. Вольно или невольно в глаза прежде всего бросится ее непристойность: презервативы, совокупления, похабные песенки, циничность языка и ситуаций... Все это находится не в робких иносказаниях, не в подтексте, не в эпизодах, не на периферии произведения, но в центре его, или, вернее сказать, на его поверхности. Кондомы являются пружиной, приводящей в движение весь механизм пьесы, и само ее название можно было бы с той же степенью точности перевести "Торговцы презервативами", а не "Торговцы резиной". Может показаться, что цель Левина - эпатаж, игра в бесстыдство, желание оглушить публику "ударными" темами, придать пряность пьесе ароматом "клубнички". Но это не так. Драматург сдирает все покровы не для того, чтобы обнажить голые груди, но для того, чтобы показать голую правду. Препарируя острым скальпелем жизнь, разымая алгеброй гармонию и дисгармонию наших страстей и стремлений, лишая текст всякой интимности, теплоты и сантиментов, он как бы хочет сказать своей откровенностью, своим холодным, не знающим стыдливой морали анализом, что он ничего не скроет, ничего не утаит, все покажет так, как оно есть, без прикрас и оправдательных оговорок.
       Да, это непристойно; но не скрывается ли иногда за тем, что называется пристойностью, наше лицемерие, ханжество, низость и мелкие темные мыслишки? Разумеется, нам не хочется в этом признаваться, и, может быть, потому пьеса Левина и ее жалкие персонажи вызывают в нас досаду и раздражение.
       Герои Левина мелки. И все же они наделены страстной мечтой о лучшей жизни. Стремясь достичь ее, они движутся по одному и тому же кругу, вырваться из которого им не дает их трусость, вялость, похоть, убогость интересов и, прежде всего, жадность, жадность и еще раз жадность. Одна сцена сменяет другую, и вдруг то, что казалось грубым фарсом, оборачивается высоким философским обобщением. Драматург мыслит в категориях жизни и смерти, выявляя бессмысленность нашей суеты перед лицом вечности.
       Парадоксальные пьесы Левина вовсе не похожи на то, что называют иногда "кусок жизни", то есть на драмы, герои которых думают, говорят и поступают "как в жизни". Персонажи и сюжеты таких пьес конкретны, индивидуальны, узнаваемы, нам легко представить, где и кем герой работает, сколько ему лет, какое у него образование, семейное положение и т. д. Левин отказывается от пахнущей нафталином традиции и создает свой мир, свою образную систему, - а это и есть главный отличительный признак настоящего драматурга. Театр Левина очень индивидуален, он может нравиться или не нравиться, но он не похож ни на что другое.
       Ханох Левин не утруждает себя прописыванием мелочей и бытовых деталей. В его драмах нет действия, порой практически нет сюжета, нет психологической нюансировки (того, что Маяковский называл психоложеством), нет развития характеров и нет характеров вообще. Пьесы совершаются в некоей безвоздушной среде, лишенной, как правило, времени и пространства. Впрочем, у "Торговцев резиной", в отличие от некоторых других пьес Левина, есть структура, причем изящно и тонко построенная: во втором акте герои движутся точно по тому же замкнутому кругу, что и в первом. Выхода из этого круга быть не может: бессмысленный бег может быть остановлен только смертью.
       Основная несущая сила пьес этого драматурга - энергичный, острый, жесткий, лишенный флера и не знающий пощады диалог. Язык его - внешне очень простой, как бы примитивный - на деле очень емок и доставляет немалые трудности при переводе.
       Однако мое предисловие затянулось. Ведь вступительная речь, как и речь дипломата, должна быть похожей на юбку: достаточно короткой, чтобы привлечь внимание к предмету, но достаточно длинной, чтобы скрыть его сущность. Так что не стоит более писать о пьесе - ведь она перед вами.
      

    Валентин Красногоров

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    Действующие лица:

    ШМУЭЛЬ СПРОЛЬ

    ИОХАНАН ЦИНГЕРБАЙ

    БЕЛА БЕРЛО

      
      
      

    Действие первое

       Нашим героям немного за 40 лет
      
      

    Картина первая

       Ранний вечер. БЕЛА БЕРЛО одна в своей аптеке.
      
       БЕРЛО. Конец дня. Начало весны. Аптека. Я жду.
       Входит ЦИНГЕРБАЙ.
       Здравствуйте, чем могу помочь?
       ЦИНГЕРБАЙ. Я бы хотел поговорить с аптекарем...
       БЕРЛО. Аптекарь умер.
       ЦИНГЕРБАЙ. В таком случае попрошу таблетки аспирина.
       БЕРЛО. Я дам вам аспирин. Но мне кажется, что вы жаждете чего-то другого. (Пауза.) Если позволите, я намекну.
       Песня "Намек"
       Сначала, как ребенок,
       Он хил, и мал, и тонок,
       Потом он великан,
       Все ломит, как таран.
       То мягкий он, то крепкий,
       Без глаз, но очень меткий...
      
       Намекнуть еще?
       Он сладкий, но не липкий,
       Как адвокат, он гибкий,
       То он сухой, то влажный,
       То робкий он, то важный,
       То длинный, то короткий...
      
       Короче: какие вы хотите презервативы?
       ЦИНГЕРБАЙ. Пачку из трех штук, без смазки.
       БЕРЛО. Вы все еще хотите аспирин?
       ЦИНГЕРБАЙ. Да, потому что вне всякой связи я страдаю и от частых головных болей.
       БЕРЛО. Свойственно чувствительному человеку.
       ЦИНГЕРБАЙ. Весьма благодарен.
       БЕРЛО. Вы получите аспирин. А также презервативы и наилучшие пожелания здоровья.
       ЦИНГЕРБАЙ. Весьма, весьма благодарен, и снова весьма благодарен.
       БЕРЛО. Очень приятно. Меня зовут Бела Берло.
       ЦИНГЕРБАЙ. А меня - Иоханан Цингербай.
       БЕРЛО. Цингербай? Когда-то мне был знаком один Цингербай.
       ЦИНГЕРБАЙ. Может быть, мой родственник?
       БЕРЛО. Какой же вы интересный человек! Только встретились - и уже есть о чем поговорить.
       Входит ШМУЭЛЬ СПРОЛЬ.
       СПРОЛЬ. Меня зовут Шмуэль Спроль, перехожу прямо к делу. Мой отец, что скончался неделю назад, светлая ему память, был человек богобоязненный, однако колбаска у него была - кипяток, и за свою жизнь он накупил презервативов, много презервативов, которые, к великому сожалению, не успел использовать, и посему я, его единственный сын Шмуэль, остался наследником десяти тысяч пачек новых презервативов высшего австралийского качества, в которых сам, будучи больным, не нуждаюсь и которые был бы рад продать вам по весьма низкой цене, буквально за гроши, я живу во втором доме отсюда, можно в любой час, даже сейчас, зовут меня Шмуэль Спроль.
       ЦИНГЕРБАЙ. Предложение очаровательное. С другой стороны, очаровательная сердечность, проявленная со стороны госпожи аптекарши...
       БЕРЛО. Зовите меня Бела.
       ЦИНГЕРБАЙ. ...Со стороны госпожи Белы, сердечность, которая выходит за рамки, принятые при совершении обычной торговой сделки... Так что решение весьма не просто. Какая скидка?
       СПРОЛЬ. Здесь пачка стоит восемь фунтов. У меня, как мужчина мужчине, только шесть.
       БЕРЛО. Затруднение господина Цингербая...
       ЦИНГЕРБАЙ. Пожалуйста, зовите меня Иоханан.
       БЕРЛО. Затруднение Иоханана можно понять. Иоханан купит у вас презервативы на два фунта дешевле за пачку. Что дальше? Иоханан выходит с пачкой презервативов в одном кармане и пачкой аспирина в другом. Иоханан слоняется по улице, у него болит голова. Иоханан подходит к киоску, просит стакан воды и принимает аспирин. Первый раз. Но что же с пачкой презервативов? Презервативы - не аспирин. Ты не можешь вскрыть пачку в киоске, продавец этого не допустит. Иоханан входит с пачкой презервативов в автобус, Иоханан выходит с пачкой презервативов из автобуса. Иоханан сидит с пачкой презервативов в кафе. Иоханан слушает с пачкой презервативов известия. У Иоханана снова начинает болеть голова. И что дальше? Опять аспирин? Ведь Иоханан не из железа. В чьей кухне, продолжает спрашивать себя Иоханан, в чьей кухне я приму сегодня аспирин? И на чью простыню, спрашивает Иоханан, на чью простыню и под чье одеяло, или, говоря проще, куда, куда точно попадет наконец этой ночью натянутый презерватив, что на Иоханане - простите, который принадлежит Иоханану,- вот последний вопрос, простой, жгучий, который задает себе Иоханан. Я кончила.
       СПРОЛЬ. Долгая речь, которая вызывает у меня только один короткий вопросец: а что будет, если он купит не у меня, а у вас? Разве тогда, когда он уплатит, заметьте, на два фунта за пачку больше, разве тогда будет знать Иоханан, куда он всунет натянутый презерватив?
       БЕРЛО. Разумеется. Улица Вашингтон, тридцать шесть, второй этаж, квартира восемь.
       ЦИНГЕРБАЙ. Можно спросить, что написано у входа в ту квартиру восемь под звонком?
       БЕРЛО. Конечно. Там написано: "Бела Берло".
       ЦИНГЕРБАЙ. "Бела Берло" или "Семья Берло"?
       БЕРЛО. Никакой семьи. "Бела".
       ЦИНГЕРБАЙ. Это гораздо больше, чем я ожидал. Я принимаю первоначальное предложение.
       СПРОЛЬ. А именно?
       ЦИНГЕРБАЙ. Улица Вашингтон, тридцать шесть, второй этаж, квартира восемь.
       СПРОЛЬ. В таком случае я с поклоном уступаю дорогу. До свидания, и я напоминаю господину Цингербаю, что я живу во втором доме отсюда, номер десять, Шмуэль Спроль. (Выходит.)
       БЕРЛО. Не люблю красавчиков с внешностью певца.
       ЦИНГЕРБАЙ. Примерно таков же и мой вкус.
       БЕРЛО. Смотрите, у нас уже есть общие вкусы. Интересно, почему мне вдруг стало холодно? Может быть, потому, что под халатом у меня ничего не надето?
       ЦИНГЕРБАЙ. А у меня вдруг нарисовалась одна мечта.
       БЕРЛО. Расскажите, какая.
       ЦИНГЕРБАЙ. Открыть одну пачку. Здесь и сейчас.
       БЕРЛО. Прекрасная мечта, но придется отложить ее до вечера. Здесь все-таки аптека, а не публичный дом.
       ЦИНГЕРБАЙ. Разумеется. Вы просто непорочная праведница.
       БЕРЛО. Презервативы и аспирин - итого двенадцать фунтов. Может, возьмете две пачки?
       ЦИНГЕРБАЙ. Разумеется.
       БЕРЛО. Железный мужчина. Настоящая сталь. Итого двадцать фунтов.
       ЦИНГЕРБАЙ платит и получает товар.
       Значит, в девять?
       ЦИНГЕРБАЙ. В полдевятого вы уже увидите, как я кручусь внизу. (Идет к выходу.)
       БЕРЛО. (Поет песню "Намек".)
       ЦИНГЕРБАЙ уходит.
      
      

    Картина 2

      
       Вечер. Синагога. СПРОЛЬ заканчивает вечернюю молитву.
      
       СПРОЛЬ. Да возвысится и освятится великое Имя Его в мире, сотворенном по воле Его, и воцарится Он и взрастит спасение, и приблизятся времена мессии, и плохо дело, папа, плохо, ни одна аптека не готова дать больше чем три фунта за пачку, хотя стоит она восемь, пользуясь теми обстоятельствами, что я - не признанная официально фабрика и что я принужден избавиться разом от всего запаса, и это означает, что я должен бросить на ветер пятьдесят тысяч, частный же клиент боится, что я подсуну ему презервативы с заплатами, и предпочитает на два фунта за пачку больше и трахаться со спокойным сердцем, да и кто вообще заинтересован в таком огромном запасе кондомов, когда у них всего четыре года гарантии, да к тому же надо позаботиться хранить их в холоде, и это в такой жаркой стране, как наша, и четыре года пройдут, время летит быстро, и жизнь, и презервативы трещат по швам, как будто мало в нашем мире загадок, так ты со своими кондомами прибавил еще одну, ну как тебе взбрело это в голову, если ты думал, как повыгоднее вложить деньги, папа, так какое тут вложение, сам видишь, почему не в квартиру или не в компаньонов по бизнесу, а если ходить к девкам, так сам знаешь, что девки работают со своими презервативами, или что - ты думал ходить к женщинам, которые не девки?- так сколько ты уже мог? - и зачем было покупать наперед на сто лет, что случилось, в чем спешка, и почему именно презервативы, ты думал, что производство презервативов в мире на грани кризиса, или что будет дефицит и блокада во время войны и не будет импорта? - но кто же трахается как бешеный во время дефицита, папа, и сколько продолжается блокада, и если блокада, то почему не коробки с сардинами, папа? - что ты оставил мне в наследство и с чем ты засунул меня в этот мир, в котором я и без презервативов не знаю, что делать, не знаю, что тут творится, да сотворит мир в высотах своих, да сотворит мир нам и всему Израилю, и скажем "аминь". (Уходит.)
      
      

    Картина 3

       Вечер. Квартира БЕРЛО. Входит ЦИНГЕРБАЙ.
      
       БЕРЛО. Господин Иоханан, вы сказали, что придете раньше на полчаса, а не на полтора.
       ЦИНГЕРБАЙ. Простите, но я просто не мог больше ждать дома. Мне казалось, что каждая минута, когда я вас не вижу, это та минута, в которую я вас теряю. (Целует ей руку.)
       БЕРЛО. Это, конечно, не все?
       ЦИНГЕРБАЙ. Брак, если все уладится, будет для меня только честью.
       БЕРЛО. Я слышу предложение? Садитесь, обсудим его вместе.
       ЦИНГЕРБАЙ. Но презерватив уже развернут и натянут на положенное ему место тому как полтора часа.
       БЕРЛО. Вы, конечно, устали, садитесь.
       ЦИНГЕРБАЙ. Спасибо, но презе...
       БЕРЛО. Вам сказали - сядьте.
       ЦИНГЕРБАЙ. Спасибо.
       Садятся.
       При всем расположении к легкой беседе, мне сейчас несколько тяжело.. (Пытается усмехнуться.) У мужчин с того момента, как напрягся, натянулся... Как струна. (Преклоняет колено.) Поймите мои мучения. Почему я должен всегда просить? Почему у меня никогда ничего не происходит просто, как у других? Почему я всегда оказываюсь на коленях, всегда жду ответа, жду, что придут, что постучат в дверь, всегда в напряжении, всегда в ожидании, всегда жду чьего-то ответа? Может быть, и мне надо хоть раз сказать "посмотрим", или "может быть", или "при случае", или "пожалуйста, подождите", или "пожалуйста, присядьте", или "я немного занят", или "я немного устал", или "я несколько в затруднении", или "пожалуйста, позвоните через неделю", или "пожалуйста, попытайтесь еще раз осенью"?! Или хотя бы один раз просто "нет"?! Или даже без единого слова просто как-нибудь встать, взять шляпу и уйти? (Почти плачет.) Простите меня. Это не по-мужски. Зажегся от пламени ваших намеков в аптеке... Простите, что я на вас давлю. Мне срочно нужно быть счастливым. Каждый день с утра до вечера я ищу. Ищу, ищу и ищу! Я свихнусь! Сколько времени можно так искать?
       БЕРЛО. Да. Однако вопрос в том, насколько человек готов не только получить, но и дать.
       ЦИНГЕРБАЙ. Все! Все!
       БЕРЛО. Слишком часто я слышала в жизни это слово - "все".
       ЦИНГЕРБАЙ. (Снова почти плачет). Разве я виноват, что вы слышали? Другие всегда испортят - а я расплачивайся?
       БЕРЛО. Я не знаю! И не задавайте мне настырных вопросов о вашей жизни, за которую я не отвечаю, и не загоняйте меня в первый же вечер в угол! Я знаю только, что слишком часто я слышала в жизни это слово - "все"! Приходят, оставляют мусор и крошки на ковре, грязь на стенках уборной, говорят "все" и исчезают. И я говорю вам, что я сыта по горло. И я говорю вам, что не поверю, нет, не поверю ничему, что сказано не в присутствии адвоката, а просто так, задешево, меня достаточно водили за нос, достаточно грабили, обжирали меня, высасывали из меня все соки. Нет, не я, не меня, хватит!
       ЦИНГЕРБАЙ. Госпожа Бела...
       БЕРЛО. Сядьте, сядьте, сколько раз вам надо говорить "сядьте"!
       ЦИНГЕРБАЙ снова садится. Пауза.
       ЦИНГЕРБАЙ. У меня в банке шестьдесят тысяч. Сберегательный вклад сроком на пять лет из расчета семнадцать процентов с привязкой к индексу. Я живу на съемной двухкомнатной квартире. У меня есть постоянная работа, я служащий муниципалитета. Деньги в банке я сохранил со времени, когда моя покойная мама была еще жива - сбережения на квартиру, и я храню эти деньги в память мамы, и на свою квартиру, очевидно, мне надеяться нельзя. Вот и все, что у меня есть, теперь вы меня, возможно, знаете лучше.
       БЕРЛО. (Про себя.) Служащий с шестьюдесятью тысячами в память о маме, до чего я докатилась!
       ЦИНГЕРБАЙ. Если моя профессия и мои сбережения задевают вас лично, то мне лучше уйти.
       БЕРЛО. (Преграждает ему путь.) Нет, останьтесь! У вас хороший характер. Вы мужчина обходительный. Добрая душа. Это стоит немножко больше шестидесяти тысяч. Впрочем, шестьдесят тысяч тоже со счета не скидывайте.
       ЦИНГЕРБАЙ. Вы необыкновенная женщина. Сколько есть мужчин, имеющих надежное положение, а кто я?..
       БЕРЛО. Нет, нет... (Гладит его по щеке.) Есть птица на весну, и есть птица на осень.
       ЦИНГЕРБАЙ. И я на осень...
       БЕРЛО. Что поделать, и осень тоже сезон, не так ли? Птица на осень жизни. А там, внизу, я вижу у вас еще мотылька. (Носок ее туфли касается ширинки его брюк.) Сострадание к человеку. Шестьдесят тысяч. (Медленно и как бы нечаянно она начинает тереть носком туфли о ширинку. Пауза.)
       ЦИНГЕРБАЙ. Вы не будете против, если я тем временем положу свою руку вам на бедро... Легонько. (ЦИНГЕРБАЙ поглаживает ее бедро.) Это примерно все, что у меня есть. И, само собой, у меня уже нет избытка сил, я не негр, и мне не шестнадцать лет.
       Пауза. Они продолжают, она - тереть туфлей, он - поглаживать. Внезапно он перестает.
       БЕРЛО. Вы можете продолжать.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я думаю, я уже кончил. Как я уже сказал, у меня уж нет избытка сил, я не негр, и мне не шестнадцать лет. (Пауза.)
       Однако удовольствие огромное, по крайней мере, что касается меня. Нога, пальцы, ступня - огонь и пламя. И чувствуется опыт.
       (Про себя) Есть все основания ожидать чего-то очень хорошего. Квартира прекрасная, ножка крепкая, и этот острый озноб наслаждения пробуждает ощущение, что тебе стоило родиться. Хорошо родиться, и тот, кто не родился, много проиграл. (Беле.) Остаться на ночь?
       БЕРЛО. Неудобно. Обстановка у меня не предназначена для гостей с ночевкой.
       ЦИНГЕРБАЙ. Пойти и принести из дому одеяло и пижаму?
       БЕРЛО. Неудобно. Мне вообще неудобно, когда гости у меня ночуют.
       ЦИНГЕРБАЙ. (Про себя) Плохо родиться. Плохо и не стоило. И тот, кто не родился, много выиграл. (Подумав, снова начинает настаивать.) Я знаю, что вы не подготовились и что вы строго придерживаетесь своих привычек...
       БЕРЛО. Нет, господин Цингербай, так дело не пойдет. Здесь не вечеринка и не кабак! Меня не оглушишь романтическими исповедями после полуночи. Я не позволю, чтобы гости вдруг оставались у меня без предупреждения и пачкали мои простыни. Так дело не пойдет! Не сразу, не сразу! Встречаемся, как положено, нормально, приходим с подробным предложением и садимся за переговоры, как все люди, а уж потом можно начинать думать о как бы переночевать. Идите-ка домой! Учитесь! Подумайте! Будет у вас предложение - приходите с предложением.
       ЦИНГЕРБАЙ направляется к выходу, возвращается и садится рядом с ней.
       Я понимаю так, что у вас есть предложение. Какое предложение?
       ЦИНГЕРБАЙ. Я предлагаю... просто... себя.
       БЕРЛО. Простите?
       ЦИНГЕРБАЙ. Себя. Себя. Я предлагаю вам себя.
       БЕРЛО. Себя и...
       ЦИНГЕРБАЙ. И...?
       БЕРЛО. Сколько?
       ЦИНГЕРБАЙ. Много. Много, много любви.
       БЕРЛО. А кроме любви?
       ЦИНГЕРБАЙ. Обожание.
       БЕРЛО. Вы насмехаетесь надо мной, или что?
       ЦИНГЕРБАЙ. Насмехаюсь? Я падаю перед вами на колени, горю в мучениях, отдаю вам все - это насмешка?
       БЕРЛО. Все? Вы отдаете мне все?
       ЦИНГЕРБАЙ. Все.
       БЕРЛО. Все-все?
       ЦИНГЕРБАЙ. Все-все-все. Все.
       БЕРЛО. И все, что у вас есть?
       ЦИНГЕРБАЙ. А что такого у меня есть?
       БЕРЛО. У вас ничего нет?
       ЦИНГЕРБАЙ. Любовь. У меня большая любовь.
       БЕРЛО. И...?
       ЦИНГЕРБАЙ. Обожание.
       БЕРЛО. До свидания и спокойной ночи.
       ЦИНГЕРБАЙ. Нет! Еще нет! Я знаю, что мне нечего вам предложить, кроме себя, а я сам - это несерьезное предложение.
       БЕРЛО. Это вообще не предложение.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я знаю. И все-таки, недавно там, в аптеке, я думал, что вы проявили некоторый интерес...
       БЕРЛО. Вы показались мне порядочным человеком.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я и вправду порядочный.
       БЕРЛО. Потому я и говорю: для обсуждения порядочного предложения, от которого вы при всей своей порядочности, увильнули, я готова сесть за стол; но предложение, которое включает только вас - с любовью, без любви - тут нечего и обсуждать.
       ЦИНГЕРБАЙ. (Про себя.) Она просто великолепна! Держится великолепно, мебель содержит великолепно, а какой темперамент! (Вслух.) Завтра в девять?
       БЕРЛО. В девять, и ни минутой позднее.
       ЦИНГЕРБАЙ. Какая вы точная, прямо чудо.
       БЕРЛО. И с предложением в руках.
       ЦИНГЕРБАЙ уходит.
       (Про себя.) Вот так. Любовь - обожание, обожание - любовь, а о шестидесяти тысячах - ни слова.
      
      

    Картина 4

       Вечер. Променад на берегу моря. СПРОЛЬ. Входит ЦИНГЕРБАЙ.
      
       СПРОЛЬ. Шмуэль Спроль, осмелюсь напомнить. Презерватив использован?
       ЦИНГЕРБАЙ. Как положено, отправлен в унитаз, и полощется сейчас в канализации.
       СПРОЛЬ. Сумасшедшая жизнь, правда? Стою я себе здесь на набережной, смотрю, как идиот, на море, в то время как вы, не теряя ни минуты, спокойненько приканчиваете кондом...
       ЦИНГЕРБАЙ. Пачку.
       СПРОЛЬ. Целую пачку! Три штуки! Послушайте, вы - гроза! Гроза города!
       ЦИНГЕРБАЙ продолжает путь.
       Куда?
       ЦИНГЕРБАЙ. (Зевает.) Хорошо мне! Хочу спать.
       СПРОЛЬ. Секундочку, тут вырисовывается одно предложеньице в свете вашей неукротимой мощи. Вы, небось, просто поглощаете кондомы, как... Предложение - мечта жизни, поверьте мне. Короче: я хочу отдать вам весь свой запас. Десять тысяч пачек по шесть фунтов каждая вместо восьми, чистая прибыль двадцать тысяч прямо на месте, ни одна аптекарша не сделает вам такого предложения. Не говоря уж о том, господин Цингербай, что я избавлю вас от довольно-таки неприятных хлопот - каждый раз снова идти в аптеку и начинать тихим голосом, направив взгляд в сторону, песню об аспирине. Короче: я избавляю вас от затрат еще и на аспирин.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я все равно покупаю аспирин.
       СПРОЛЬ. Это я так, к слову. Что вы скажете об основной скидке?
       ЦИНГЕРБАЙ. Заплатить сегодня шестьдесят тысяч вместо восьмидесяти, то есть заработать двадцать пять процентов на долгосрочной сделке, причем тогда, когда рост обычного счета в банке составляет семнадцать процентов в год, это означает, что предоставляемая вами скидка принесет мне всего восемь процентов, т.е. несколько грошей с фунта. Где же тут большая скидка?
       СПРОЛЬ. Но если вы примете во внимание ожидаемый рост цен за эти годы...
       ЦИНГЕРБАЙ. В ценных бумагах с прикреплением к индексу я привяжу стоимость денег к росту цен, включая, среди прочего, и цены на презервативы.
       СПРОЛЬ. В ценных бумагах у вас будет не больше четырех процентов роста.
       ЦИНГЕРБАЙ. На четыре процента годовых от шестидесяти тысяч, то есть на две тысячи четыреста фунтов, я смогу купить запас презервативов на целый год, и еще останется на аспирин, зубную пасту, бритье, вату и тальк, и притом у меня сохраняется вклад, по-прежнему привязанный к индексу.
       СПРОЛЬ. Говорят, что правительство постепенно отменит привязку к индексу.
       ЦИНГЕРБАЙ. Только если у тебя больше ста тысяч, а у меня шестьдесят.
       СПРОЛЬ. А что насчет хлопот каждый раз идти в аптеку?
       ЦИНГЕРБАЙ. Я не тот тип, у которого есть с этим проблемы. Видали, нет? Сколько мужчин заходят в аптеку купить презерватив, а выходят с домашним адресом аптекарши?
       СПРОЛЬ. Вот почему вы мне и кажетесь задорным петухом. Нанизываете женщин как бусы.
       ЦИНГЕРБАЙ. Это очень даже верно.
       СПРОЛЬ. Так что я был удивлен, услышав, что четыре процента от шестидесяти тысяч ...
       ЦИНГЕРБАЙ. Две тысячи четыреста в год.
       СПРОЛЬ. ...могут удовлетворить вашу годовую потребность в презервативах.
       ЦИНГЕРБАЙ. Если считать по две упаковки в неделю - а это не так уж и мало, мне сорок пять - то вполне хватит, и если купить у вас десять тысяч упаковок, это будет означать, по тому же подсчету, запас презервативов на сто лет, в то время как при современной технологии презервативы могут выйти из употребления уже через неделю, откуда мне знать, что изобретут завтра?
       СПРОЛЬ. Презерватив - вечен.
       ЦИНГЕРБАЙ. Когда-то то же самое говорили о пуговице. И изобрели молнию. Но допустим. Презерватив - вечен, а человек? Сегодня мне уже сорок пять, запас кондомов - на сто лет, кто же доживает до ста сорока пяти?
       СПРОЛЬ. Но почему нужно распределять их на сто лет? И почему только две упаковки в неделю? Почему не четыре? Не восемь?
       ЦИНГЕРБАЙ. Вы что - восемь! Двадцать четыре раза в неделю?
       СПРОЛЬ. Ну и что, вы разве не сможете?
       ЦИНГЕРБАЙ. Смогу конечно, даже больше, но...
       СПРОЛЬ. А когда ваши успехи приведут вас в Техас...
       ЦИНГЕРБАЙ. Какой еще Техас? Почему вдруг Техас?
       СПРОЛЬ. А как же? Иначе почему ваш Иоханан, простите, уже указывает в сторону горизонта?
       ЦИНГЕРБАЙ. (Смотрит на ширинку своих брюк.) Я не вижу ничего, что указывает...
       СПРОЛЬ. Прямо в сторону горизонта. Там Неаполь. Чуть подальше - Техас. Еще дальше - Токио. А еще дальше - потому что мир круглый,- снова вы со своим Иохананом, который снова и снова показывает на горизонт, все время на горизонт. Возьмите, например, Техас. Страна самых красивых и самых богатых женщин в мире, какое сочетание, а? - просто сердцебиение! У девушек в Техасе золотая кожа, белокурые волосы и длинные ноги. Ты смотришь на ногу техасской девушки, в этой ноге нет жалости, она хватает тебя за горло и душит тебя, они все одна за другой душат тебя, эти прекрасные техасские убийцы в прозрачных трусиках! Мы пронзены этими длинными ногами, как вертелами, и вертимся, вертимся, вертимся и сгораем. А я ведь еще не дошел до их задниц. Каждая попка - как из мира сказок. Боже, у меня слабеют колени, о чем тут много говорить, вы просто встаете, берете запас кондомов и идете за своим Иохананом к горизонту, он поведет вас, он даст вам направление, он укажет вам путь в Техас, поезжайте в Техас, до свидания, счастливого пути, желаю успеха!
       ЦИНГЕРБАЙ. Техас - да. Техас - это тебе не Кавказ. Но что мне делать в Техасе? Хотя женщин там и предостаточно. Кукурузные поля, плавательные бассейны, девушки с длинными загорелыми ногами. Думаете, я не знаю? Думаете, я не заглядываю в американские журналы, когда покупаю вечернюю газету? Я не такой дурак, и я не слепой. В мире есть много красоты, много красоты и добра, миллион возможностей. Вероятно, я бы попытался взять кое-что и на свою долю, хоть я и... вы понимаете, касательно путешествий... я просто не искатель приключений...
       СПРОЛЬ. Вы просто не искатель приключений.
       ЦИНГЕРБАЙ. Касательно путешествий.
       СПРОЛЬ. Прекрасно, не поезжайте. Техаски приедут к вам. Посмотрите на гостиницы справа и слева, посмотрите на окна, каждое темное окно - техасская туристка совокупляется, каждое освещенное окно - техасская туристка кончила совокупляться. О чем тут много говорить, ты просто встаешь, берешь запас кондомов и идешь в вестибюль большой гостиницы, они там сидят и ждут тебя, до свидания, счастливого пути, желаю успеха!
       ЦИНГЕРБАЙ. Я не сомневаюсь, что они ждут, проблема только в том, как бы вам сказать... Я тип немного... романтический. Вот-вот, романтический. Когда меня разберет любовь к одной женщине, остальные для меня все равно что сгорели.
       СПРОЛЬ. Глупости, мужчина, который пользуется у женщин таким успехом, как вы, сегодня вскочит на курочку здесь, завтра - там, как говорится, сегодня - где ближе, а завтра - в Париже, да и как можно остановиться на вершине успеха...
       ЦИНГЕРБАЙ. Верно, я был такой, но пришло время остепениться, не так ли? Когда тебе переваливает за сорок...
       СПРОЛЬ. Не говорите опять со мной о возрасте! Не рассказывайте мне, что вы из тех, кто считает дни и часы, как служащие в муниципалитете.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я - нет, я ни в коей мере не считаю, я только... на самом деле... короче говоря, почему-то захотелось, знаете, как это... так, каприз, захотелось домашние тапочки вместо ботинок, пижаму вместо плаща... Понимаете?
       СПРОЛЬ. Женитьбу?
       ЦИНГЕРБАЙ. Почему бы и нет? Почему бы разок и не попробовать основательный союз, жену, чай, ребенка? Все время мечтал о наследнике и жене, которая будет меня любить и которую я буду любить, и чтобы мое семя безо всяких резиновых преград свободно изливалось бы внутрь нее. Родятся дети. Мне будет хорошо. И я буду счастлив.
       СПРОЛЬ. После всех ваших бурных успехов...
       ЦИНГЕРБАЙ. Не так много их у меня и было.
       СПРОЛЬ. Но кое-что все-таки было.
       ЦИНГЕРБАЙ. Нет, ничего у меня не было. И ничего у меня нет. У вас - может быть. Вы мужчина крупный, классический. Я же, прежде чем кому-то понравиться, скорее умру. Надеюсь, вы не сердитесь. (Пауза.) Надеюсь, вы не сердитесь.
       СПРОЛЬ. Не сержусь. Просто жаль. Десять тысяч пачек. Такая возможность. Ну что ж...
       Пауза.
       ЦИНГЕРБАЙ. Не забирайте ее у меня.
       СПРОЛЬ. Кого?
       ЦИНГЕРБАЙ. Аптекаршу. Я знаю, что стоит вам только шевельнуть пальцем - и она ваша.
       СПРОЛЬ. В аптекарше я не заинтересован.
       ЦИНГЕРБАЙ. Да, и к тому же я сегодня вечером провел время с этой женщиной, и может, вы даже ревнуете меня, ревнуете, просто ревнуете, а то как же? (Уходит.)
       СПРОЛЬ. (Один.) Нет, он бы не купил ни по какой цене, теперь это стало ясно, ясно, как день, он не купит. А если так, то что? Сидеть со всем запасом до конца моих дней? А что будет после конца моих дней? Кто-нибудь, верно, придет и возьмет себе весь мой запас, просто придет и возьмет. Сердце сжимается. Теперь я вижу вдруг, как мне был бы нужен ребенок. Мой ребенок, который был бы наследником презервативов - это уже совсем другое дело. Ребенок - это ты сам, это твоя плоть, твое продолжение, только обновленное, более крепкое, будто ты вернулся в себя, с обновленными силами и немножко в другой одежде на новый виток торговли, и вот ты снова продолжаешь, продолжаешь с двумя чемоданами презервативов, как вечный факел от поколения к поколению, продолжаешь и продолжаешь, и лежишь себе в земле и со спокойным сердцем гниешь, потому что знаешь, что наверху, там, наверху, продолжают тебя дальше и дальше, наверху, в летнем голубом небе, как продолжают тянуть бумажного змея на ослепительном солнце, продолжают тебя, тебя - Шмуэля Спроля, с двумя чемоданами кондомов, все дальше, дальше... (Уходит.)
      
      

    Картина 5

       Ночь. Квартира БЕРЛО. БЕРЛО. Входит СПРОЛЬ.
      
       БЕРЛО. Я надеюсь, что у вас есть основательная причина приходить к даме в полночь без приглашения.
       СПРОЛЬ. Десять тысяч причин из австралийской резины высшего качества, и одна причина из плоти и крови.
       БЕРЛО. А именно?
       СПРОЛЬ. Вы женщина, я - мужчина; у вас есть аптека, у меня - десять тысяч пачек презервативов; где в природе можно найти большую совместимость?
       БЕРЛО. К делу. Без полуночной лирики.
       СПРОЛЬ. Допустим, я вношу в аптеку "Берло и Берло" десять тысяч пачек презервативов, что на сегодня составляет шестьдесят тысяч фунтов по оптовой цене.
       БЕРЛО. Допустим. Дальше.
       СПРОЛЬ. И допустим, что за этот взнос вы меняете вывеску "Берло энд Берло" на "Берло энд Спроль".
       БЕРЛО. Допустим. Дальше.
       СПРОЛЬ. И допустим, что вместе с подписанием сделки в тот же день состоится также скромная церемония свадьбы между обеими сторонами.
       БЕРЛО. Что переменит "Берло энд Берло" на "Спроль энд Спроль"?
       СПРОЛЬ. Имя "Берло" мне не помешает.
       БЕРЛО. Допустим. Дальше.
       СПРОЛЬ. Нет "дальше". Все.
       БЕРЛО. Вы пришли ночью, чтобы посмеяться надо мной? Взамен партии из десяти тысяч пачек презервативов, оптовая цена которых не шесть, и даже не пять, а четыре фунта за пачку, взамен этой партии вы хотите пятьдесят процентов в деле, в котором стоимость только одного оборудования составляет четверть миллиона, не считая лицензии, помещения и наличности, что все вместе достигает полумиллиона. И чтобы отпраздновать эту коммерческую глупость, вы подбрасываете мне вершину торжества - вместе потеть в супружеской постели.
       СПРОЛЬ. Ваш бизнес находится в трудном положении. Место нехорошее, не в центре, нет клиентов, нет размаха.
       БЕРЛО. Мне плевать на размах. Дела идут прекрасно.
       СПРОЛЬ. Ваши дела, и личные тоже, идут скверно. Вы нуждаетесь во мне, Бела.
       БЕРЛО. Ей-богу, он пытается очаровать меня, этот владелец склада презервативов! Он уже медовыми устами зовет меня Белой! Есть и другие кандидаты, вы наверняка знаете.
       СПРОЛЬ. Я познакомился с ним - с другими кандидатами. (Обнимает ее.) Но вы должны признать, что со мной это все по-другому. Со мной не торчат дома в пижаме, со мной атмосфера театра, кафе, карточной игры...
       Танцует с ней.
       И есть еще один довод, мадам Спроль...
       БЕРЛО. Берло. Пока еще Берло.
       СПРОЛЬ. Простите, Берло. Еще один довод в мою пользу. Вы вводите в дело человека, болеющего сахарной болезнью. У меня уже был один инфаркт. Давление крови не в норме. И я не цепляюсь за долгую жизнь. Я курю, пью, жру жирное и жареное, играю в покер, ложусь спать поздно, и, как правило, не один. Год-два настоящей жизни со мной - и прощай, я оставляю вам все в упаковке светлых воспоминаний.
       БЕРЛО. С мужчиной, за которого я захочу выйти замуж, господин Спроль, я захочу и состариться.
       СПРОЛЬ. Я могу умереть молодым, могу - старым, это зависит и от вас. (Прижав ее к себе, продолжает романтическим тоном.)
       С детства мечтал о женщинах, щедрых на деньги и ласки.
       БЕРЛО. Щедрость на деньги ищите на небесах; щедрость на ласки - пожалуйста. (Прижимается к нему.)
       СПРОЛЬ. Подумайте над тем, что я сказал. Подумайте хорошенько.
       Отрывается от нее и направляет к выходу. Она не может прийти в себя от изумления.
       БЕРЛО. Вы прекрасно знаете, что вас я хочу. Очень. Вы знали все время.
       СПРОЛЬ. Что не помешало Цингербаю прикончить у вас этим вечером пачку презервативов.
       БЕРЛО. Только один презерватив, не пачку. Не успел сосчитать до двух, как кончил в штаны. А у меня внизу, поверьте, даже сок не появился.
       СПРОЛЬ. А сейчас, наоборот, появился.
       БЕРЛО. Шмуэль, любимый, усатик мой, давай больше не будем говорить о делах, давай кончим со всей этой торговлей, ты человек больной, оставь все заботы мне! Отдай мне презервативы! Просто отдай! И возьми меня! И женись на мне! Я буду тебе женой достойной и верной! Я буду к тебе добра! Буду ухаживать за тобой самоотверженно и нежно! В жизни со мной тебе откроются новые удивительные стороны! Шмуэль, любимый, усатик мой, сокровища чувства ожидают тебя со мной, поверь мне! Сокровища чувства!
       СПРОЛЬ. От чувства - сокровища, от аптеки - ни гроша. Дешево стоит твое чувство, Бела.
       БЕРЛО. Зачем снова счета и счеты? Жизнь проходит, проходит, и вместо того, чтобы брать от нее свою долю, мы занимаемся подсчетами! (Плачет.) Шмуэль, давай хотя бы один раз поднимемся выше мелочных расчетов, хотя бы раз докажем наше великодушие, один раз согласись на мое предложение - и будет!
       СПРОЛЬ. На предложение, которое заключается в том, чтобы великодушно передать тебе десять тысяч пачек презервативов высшего качества задаром.
       БЕРЛО. А ты подумал, какой риск я беру на себя? Хотя ты должен умереть через год-два, ты можешь жить, жить, жить, и даже похоронить меня, и в конце концов тебе достанутся и презервативы, и аптека. А я буду лежать себе голая и грязная в земле. Это пункт первый. Пункт второй: что ты можешь, в сущности, предложить женщине? Ты был мужчиной с некоторым шармом, не спорю, но не профессор, не доктор, не бог весть кто, просто бездельник, а теперь из-за сахарной болезни почти слепой и на грани импотенции, в чем мы убедились лишь несколько минут назад. Что если положение ухудшится, что если ты получишь инфаркт или инсульт, и мне выпадет еще двадцать лет? Хлопоты по уходу за мужем-инвалидом - это обязанность жены, это подразумевается в брачных условиях, и я не спорю с этим. Другое дело - расходы. Ты знаешь, сколько стоит сегодня один день в доме для инвалидов? В считанные месяцы твое пребывание в этом доме поглотит такие суммы, что твой презервативный вклад в дело превратится в пыль на ветру. Конечно, если ты берешь на себя все расходы, связанные с твоей болезнью, это меняет картину.
       СПРОЛЬ. О чем ты болтаешь? И болезнь, и смерть, и расходы - все на меня одного?
       БЕРЛО. Что это значит? И выходить замуж, и овдоветь, и все расходы - на меня?
       СПРОЛЬ. Расходы к делу не относятся, кто может их заранее подсчитать? Я болею - ты платишь, завтра ты болеешь - я плачу.
       БЕРЛО. Это когда ситуация обычная. А у нас ситуация такова, что ты болеешь, я здорова, мы начинаем брак не с одной стартовой точки, усёк?
       СПРОЛЬ. Один раз, так и быть, соглашусь. Как ты говоришь, из великодушия. Запишем у адвоката: медицинские расходы не входят в брачные условия.
       БЕРЛО. Медицинские расходы, включающие затраты на больницу, лекарства и убытки от болезни.
       СПРОЛЬ. Убытки уже включены в расходы на больницу.
       БЕРЛО. Я имею в виду, когда ты болеешь и дома.
       СПРОЛЬ. Что такое? Когда я буду лежать дома, ты не дашь мне супа?
       БЕРЛО. Дам суп и даже мясо. Но платишь ты.
       СПРОЛЬ. Какая связь между мясом и затратами на медицину? Здоровый человек не ест мясо?
       БЕРЛО. Ест, но сам. Не подают ему в кровать, не кормят его. Расходы тут - обслуга и хлопоты.
       СПРОЛЬ. Хорошо, мы рассчитаем, сколько стоят твои хлопоты.
       БЕРЛО. Нечего и рассчитывать. Просто ты платишь - и все.
       СПРОЛЬ. Хорошо, согласен.
       БЕРЛО. И разумеется, затраты на похороны.
       СПРОЛЬ. Что еще за похороны? Какое отношение расходы на медицину имеют к расходам на похороны?
       БЕРЛО. Одно влечет за собой другое.
       СПРОЛЬ. Я сожалею, но расходы на медицину - это до похорон. Все, что касается похорон, уже входит в брачные условия.
       БЕРЛО. Это когда начинают брак с равной стартовой точки.
       СПРОЛЬ. Хватит с этой равной стартовой точкой! Завтра тебя задавит машина...
       БЕРЛО. Машина не задавит меня так быстро! Найди себе ту, что попадет под машину!
       СПРОЛЬ. Задавит или не задавит, расходы на похороны входят в брачные условия.
       БЕРЛО. Это несправедливо, но я постараюсь пойти тебе навстречу: расходы на погребение - за мной, но я не могу тратиться на памятник и участок под могилу.
       СПРОЛЬ. Памятник уступаю, участок - требую.
       БЕРЛО. За твой счет.
       СПРОЛЬ. Входит в брачные условия.
       БЕРЛО. За твой счет.
       СПРОЛЬ. Входит в брачные условия
       БЕРЛО. Шмуэль, я очень за тебя хочу, но я вправду дошла в своих уступках до края, я шла тебе навстречу во всем, во всем, однако участок я просто не могу тебе уступить, я просто совру сама себе, если скажу тебе, что я могу, просто не могу. Хочу, но не могу.
       СПРОЛЬ. Входит в брачные условия.
       БЕРЛО. (С внезапной горячностью.) Шмуэль, любимый, усатик мой, к чему эти счеты? Жизнь проходит...
       СПРОЛЬ. Это ты уже говорила.
       БЕРЛО. Он всерьез, этот Цингербай, он влюблен, он завтра сделает мне предложение, которое я приму, ты меня навсегда потеряешь.
       СПРОЛЬ. Раз так, иди к Цингербаю, чего ты ждешь? Он тебя не распаляет, но платит.
       БЕРЛО. Распаляет точно так же, как ты, не обольщайся. Что ты, что он, что остальные - мужчины одинаковы, только презервативы разные.
       СПРОЛЬ. Спокойной ночи.
       БЕРЛО. (Прижимаясь к нему.) Нет, Шмуэль! Минутку! Прости меня!
       СПРОЛЬ. Я не брошу хорошие деньги на ветер, я не сделаю ничего такого, что я и что мой покойный отец себе не простили бы. Ясно?
       БЕРЛО плачет.
       А ведь когда-нибудь в будущем могло бы быть "Берло, Спроль и сыновья".
       Она отчаянно рыдает. Он отрывает ее от себя.
       БЕРЛО. Вот так... никогда не получается... ничего не могу... как это... два взрослых человека... не могут... в этом мире... кончить... дело...
       СПРОЛЬ. (Уходя, про себя.) Ах, если б только можно было жить так, как смотрят кино, сидеть себе в сторонке, глядеть, как перед тобой движется жизнь на освещенном полотне, все эти страсти, любовные истории, катастрофы, сложности, - все суетится и проходит перед твоими глазами, не задевая тебя, а ты, в темноте, уплатив всего несколько фунтов, сидишь себе в кресле с шоколадкой во рту и смотришь, только смотришь...
      
      

    Картина 6

       Театральный зал перед началом представления. В зале сидит СПРОЛЬ. Входят БЕРЛО и ЦИНГЕРБАЙ.
      
       БЕРЛО. Вдруг приглашаете меня в театр, да еще на комедию. Сюрприз. Сколько вам стоили билеты?
       ЦИНГЕРБАЙ. А что?
       БЕРЛО. Так просто. Сколько они стоили? Потому что вообще-то я люблю сидеть поближе.
       ЦИНГЕРБАЙ. (Хмуро.) Эти билеты стоят двадцать два фунта.
       БЕРЛО. Двадцать два? Но ведь вы не платили двадцать два, правда же? Ясно, что вы купили их со скидкой у себя на работе в муниципалитете. Так что? Платили семь фунтов за билет? Просто любопытно. Семь фунтов?
       ЦИНГЕРБАЙ. Что-то вроде этого.
       БЕРЛО. Я уверена, что не больше пяти. Надеюсь, эта комедия стоит большего. Я очень на вас рассержусь, если комедия будет несмешной.
       ЦИНГЕРБАЙ. В программке написано, что комедия смешная.
       БЕРЛО. Сколько вам стоила программка? О, это вообще не программка. Это информационный листок, его дают бесплатно. Все здесь по дешевке.
       Садятся.
       Я надеюсь, что я не понапрасну трачу время. Я бы поела чего-нибудь вместо того, чтобы смеяться. По крайней мере, хоть что-то войдет в тебя. Смех выходит наружу и рассеивается. После этой комедии пойдем в ресторан.
       Лицо Цингербая мрачнеет.
       Почему вы стали вдруг таким серьезным?
       ЦИНГЕРБАЙ. Я хочу внести ясность еще до начала комедии: я не взял с собой достаточно денег для ресторана после комедии, потому что поел перед выходом.
       БЕРЛО. А на кофе с пирожным?
       ЦИНГЕРБАЙ. У меня ровно на автобусный билет. Так что если вы будете голодны... И, возможно, я тоже немножко проголодаюсь... я буду очень рад, если мы поднимемся после к вам, и вы приготовите какой-нибудь омлет...
       БЕРЛО. Нет яиц. Нет ничего. Пустой дом.
       ЦИНГЕРБАЙ. Попьем кофе.
       БЕРЛО. Сказала - дом пустой.
       ЦИНГЕРБАЙ. Да. Пустой. Жаль. (Пауза.) Эти минуты перед началом комедии всегда самые грустные.
       БЕРЛО. Раз уж мы столь серьезны, может быть, поговорим на серьезную тему?
       ЦИНГЕРБАЙ. Например?
       БЕРЛО. О вашем предложении. Я сказала вам вчера - прийти с предложением.
       ЦИНГЕРБАЙ. Но я ведь уже пришел с предложением.
       БЕРЛО. С каким предложением?
       ЦИНГЕРБАЙ. Чтобы мы пошли в театр. И вот мы в театре.
       БЕРЛО. Юмор у вас тяжеловат для меня, господин Иоханан. Поговорим о деле. У вас в банке сто шестьдесят тысяч.
       ЦИНГЕРБАЙ. Шестьдесят. Шестьдесят.
       БЕРЛО. Шестьдесят. Как вы думали ими распорядиться?
       ЦИНГЕРБАЙ. Распорядиться? Никак.
       БЕРЛО. Все-таки большие деньги. Какие у вас в отношении них планы?
       ЦИНГЕРБАЙ. Деньги лежат.
       БЕРЛО. Думали ли вы вложить их куда-нибудь?
       ЦИНГЕРБАЙ. Нет.
       БЕРЛО. Есть вложения, которые принесли бы вам больше прибыли, чем просто проценты.
       ЦИНГЕРБАЙ. Может быть. Но я бы не хотел трогать деньги.
       БЕРЛО. Почему?
       ЦИНГЕРБАЙ. Я бы не хотел трогать деньги.
       БЕРЛО. А если бы вы женились?
       ЦИНГЕРБАЙ. Если бы я женился, я бы женился.
       БЕРЛО. Что бы вы тогда сделали с деньгами?
       ЦИНГЕРБАЙ. Я бы не хотел трогать деньги.
       БЕРЛО. А если бы у вашей жены было дело, которое очень нуждается во вложениях?
       ЦИНГЕРБАЙ. Люди сходятся и расстаются, завязывают отношения и разрывают их; при всем уважении, что остается от отношений? И если наступает минута, когда пути расходятся, и человек возвращается в свой угол, чтобы сидеть там в одиночестве, что он там делает в своем углу один? Сосет себе косточку. Шестьдесят тысяч - это моя косточка. Я бы не хотел трогать деньги. (Пауза.)
       БЕРЛО. Жаль.
       Свет в театральном зале гаснет.
       (Про себя.) Ах, эта минута в театре, когда свет в зале уже погас, но занавес еще не освещен, и публика в темноте молча замерла, вся в ожидании, и упования тысячи человек устремлены к одной темной точке перед ними; у меня такое чувство, что всю свою жизнь я пребываю в этой минуте, минуте ожидания в темноте, и вот поднимется занавес, сцену зальет ослепительный свет, и многоцветная жизнь потоком побежит передо мной. Да, сейчас засияет удивительная прекрасная жизнь, ничего похожего на которую мы никогда еще не видели.
      
      

    Конец первого действия

      

    Действие второе

       Нашим героям уже перевалило за 60.
      
      

    Картина 7

       Ранний вечер. БЕРЛО у себя в аптеке одна.
      
       БЕРЛО. И снова вечер, и снова начало весны, аптека, и я все еще жду.
       Входит ЦИНГЕРБАЙ.
       Я помню - шестьдесят тысяч. Напомните мне имя.
       ЦИНГЕРБАЙ. Иоханан Цингербай.
       БЕРЛО. Точно. А шестьдесят тысяч?
       ЦИНГЕРБАЙ. Лежат. Теперь их уже сто пятьдесят. Прошло двадцать лет...
       БЕРЛО. Двадцать лет! И деньги все еще лежат! Наверняка на то есть резон, наверняка женитьба на даме с капиталом и двумя детьми перед призывом в армию.
       ЦИНГЕРБАЙ. Дети- нет. Женитьба - почти была. Даже дважды.
       БЕРЛО. И дважды не получилось.
       ЦИНГЕРБАЙ. Дважды почти получилось. Были серьезные контакты. На последних этапах переговоров - провал. А можно спросить, что у вас?
       БЕРЛО. Были предложения. Вполне. Одно даже со стороны Франции. Все отклонены. Французик был просто очарователен и при средствах.
       ЦИНГЕРБАЙ. Почему не согласились?
       БЕРЛО. Не согласилась. Я никому ничего не обязана. А вы совсем не изменились.
       ЦИНГЕРБАЙ. Спасибо.
       БЕРЛО. Всегда выглядели старым и потасканным. И время не может причинить вам никакого вреда. А как выгляжу я? Наверняка как тушеная курица, да? Вы даже не возражаете. Что вам?
       ЦИНГЕРБАЙ. Аспирин. И пачку из трех штук без смазки.
       БЕРЛО. И даже эта фраза - "Аспирин. И пачку из трех штук без смазки." Прошло двадцать лет, перевернулись миры, человек достиг луны, в Америке сменились пять президентов, а здесь, в каком-то занюханном углу земного шара, какая-то идиотская банальная фраза с постоянством жука, что стрекочет и стрекочет себе в воздухе, хоронит пятерых президентов Соединенных Штатов и идет себе дальше.
       Опираясь на палку, входит СПРОЛЬ, больной и слепой.
       СПРОЛЬ. Мой отец, светлая ему память, человек богобоязненный и с горячей колбаской, оставил мне в наследство кроме десяти тысяч пачек кондомов еще и сахарную болезнь, от которой я страдал всю свою жизнь, и которая, как видите, в последние годы очень обострилась, я уже разбитый горшок, глаза не видят, ноги не ходят, подыхаю, о чем тут говорить, я согласен сейчас на невероятную скидку, на скидку, которую может сделать только тот, кто знает - в могилу с собой не унесешь ничего, или почти ничего, а именно, я продаю по двенадцать с половиной фунтов за пачку, что равно пяти фунтам в ценах, что были двадцать лет назад, а, если помните, прежняя цена была шесть фунтов за пачку, так что я сбрасываю целый фунт, скидка поразительная и окончательная, я делаю ее потому, что мне важно умереть со спокойным сердцем, без мыслей о презервативах, деньги же не имеют никакого значения, второй дом отсюда, имя все то же - Шмуэль Спроль.
       БЕРЛО. Прежде всех прочих соображений возникает вопрос: кто рискнет воспользоваться презервативами, которым уже перевалило за двадцать лет?
       СПРОЛЬ. А кто соблазнится тискать плоть, которой уже перевалило за шестьдесят?
       БЕРЛО дает ему пощечину. СПРОЛЬ кланяется и выходит.
       БЕРЛО. Посмотрите на него, на этого свистуна, каков он был и что с ним стало. В то время как у вас, напротив, здоровье годовалого ребенка. Ах, я уже вижу, как вы доставите кому-то наслаждение сегодня вечером, есть также пачка на двенадцать штук. Купите дюжину?
       ЦИНГЕРБАЙ. (Про себя). Дюжину? Вместе с теми пятью, что у меня остались от тех, что двадцать лет назад, это составит семнадцать презервативов. При всей любви и самом пламенном желании, я не вижу, как я смогу в моем возрасте достичь нормальной эрекции без очень долгой предварительной игры, и когда я говорю "очень долгая", я имею в виду не часы, а дни. Если я хочу кончить вечером в субботу, я должен начать разогреваться днем в четверг, с помощью журнальчиков с картинками или представляя себе что-нибудь такое. Если считать, что от начала разогрева до окончания мне нужно два дня, плюс четыре дня, чтобы прийти в себя после того, как я кончу, то нечего и надеяться на большее, чем раз в неделю, желательно раз в месяц, и я не вижу теперь смысла торчать с семнадцатью презервативами, которых мне хватит на полтора года вперед. (БЕРЛО.) Спасибо. Мне хватит пачки и на три штуки.
       БЕРЛО. (Разочарованно.) И это после того, как вы считали там что-то так долго, как будто перед вами вечность. Тридцать фунтов за кондомы и аспирин.
       ЦИНГЕРБАЙ. (Платит, берет товар и направляется к выходу.)
       БЕРЛО. (Поет.)
      
       Он сладкий, но не липкий,
       Как адвокат, он гибкий,
       Он мягкий, и он крепкий...
       И т. д.
       ЦИНГЕРБАЙ останавливается. Поворачивается к БЕРЛО.
       ЦИНГЕРБАЙ. Улица Вашингтон, тридцать шесть, квартира восемь, в девять?
       БЕРЛО. (Вздыхает, про себя.) Как я все-таки романтична! Это неисправимо, и это мое горе.

    Картина 8

      
       Вечер. Синагога. СПРОЛЬ заканчивает вечернюю молитву.
      
       СПРОЛЬ. Да возвысится и освятится великое Имя Его в мире, сотворенном по воле Его, и воцарится Он и взрастит спасение, и приблизятся времена мессии, и плохо дело, папа, плохо, я стою перед тобой как двадцать лет назад, и все кондомы еще при мне, и в мире за двадцать лет не изменилось ничего, все осталось, как было, кроме одного, кроме того, что изобрели противозачаточные таблетки, которые почти вытеснили кондомы из употребления, и это произошло как раз в мое поколение, как раз тогда, когда у меня есть немножко презервативов на продажу, очень странное совпадение, папа, и так колеса прогресса и технологии давят человека, мелкого вкладчика, и мелкий вкладчик, который вложил всю свою жизнь в австралийские презервативы высшего качества в убеждении, что презерватив - вечен, чувствует теперь на своей шкуре, что ничто не вечно, что даже самые лучшие импортные презервативы преходящи, все преходяще, и человек всегда обманывается, а теперь уже слишком поздно, и мой товар потерял всякую ценность, и сделки, которые я не совершил, я скорей всего никогда уже не совершу, да и как их совершить, когда такое в мире творится, да сотворит мир в высотах своих, да сотворит мир нам и всему Израилю, и скажем "аминь". (Уходит.)

    Картина 9

       Вечер. Квартира БЕРЛО. БЕРЛО, ЦИНГЕРБАЙ.
       ЦИНГЕРБАЙ. И здесь в квартире тоже ничего не изменилось. И даже атмосфера осталась прежней. Такое, как бы сказать, тепло...
       БЕРЛО. Тепло, которое ждало вас двадцать лет. (Пауза.) Я сделала большую ошибку, что не вышла за вас замуж, Иоханан.
       ЦИНГЕРБАЙ. Вы и вправду так думаете?
       БЕРЛО. Пока годы бежали, я много думала об этом.
       ЦИНГЕРБАЙ. Почему вы не попытались связаться со мной? (Пауза.) У меня было такое ощущение, что вы во мне не заинтересованы, что вы заинтересованы в господине Спроле. Теперь вы причиняете мне такое, что я начну мучаться от этого упущения.
       БЕРЛО. Да, без сомнения, это было огромное и роковое упущение.
       ЦИНГЕРБАЙ. Это больно слышать теперь, когда жизнь почти прошла. Может, у вас были все-таки какие-то сомнения?
       БЕРЛО. У меня не было никаких сомнений.
       ЦИНГЕРБАЙ. Никаких сомнений, боже! Вы действительно меня хотели! Но все-таки какие-то недостатки вы во мне находили?
       БЕРЛО. Никаких недостатков.
       ЦИНГЕРБАЙ. Однако наверняка я должен был сделать какие-то невероятные усилия, чтобы завоевать вас? Правда же? Усилия, которые свыше моих возможностей?
       БЕРЛО. Никаких усилий. Одно слово.
       ЦИНГЕРБАЙ. Одно слово! Боже, одно слово! Однако спустя короткое время вы бы наверняка раскаялись! Я бы вам надоел! Скажите, что я бы вам надоел! Скажите, что я бы вам надоел!
       БЕРЛО. Вы редкий человек, Иоханан, и я бы вас любила, и с каждым днем все больше и больше.
       ЦИНГЕРБАЙ. Не только бы любили, но все больше и больше! Ой!
       БЕРЛО. До самой вашей смерти!
       ЦИНГЕРБАЙ. До моей смерти! И это было у меня в руках! Было у меня в руках и ускользнуло!
       БЕРЛО. Да, Иоханан, было у вас в руках. Никогда человека не отделял от его счастья такой маленький шаг.
       ЦИНГЕРБАЙ. Растрачена! Растрачена! Растрачена жизнь!
       Плачет. БЕРЛО обнимает его.
       БЕРЛО. Мой Иоханан, мой мужчина...
       ЦИНГЕРБАЙ. Я стою на краю пропасти шестидесяти пяти лет, и я в ужасе. От рождения и до смерти - зияющая темная пропасть. Как я распорядился своим самым лучшим временем?
       БЕРЛО. Если только мы захотим, то все еще будет впереди. Мы ничего не потеряли. Мы еще вдохнем жизнь в каждый грамм нашей плоти, каждая капля крови еще закипит. Мы еще пригодимся. Мы еще попользуемся жизнью, каждая единица энергии наших тел и душ будет сожжена. Мы будем теперь не гостями на свадьбах других, а хозяевами на собственной свадьбе. И мы поженимся. Потому что нет у нас в жизни цели, нет другого солнца на нашем небе, кроме свадьбы. С минуты нашего рождения ждет нас свадьба, как цель, как якорь спасения, как экзотический остров мечтаний, и с минуты рождения мы гребем к этому острову, гребем изо всех сил, к острову, полному официантов, и музыки, и нетерпеливых гостей, берущих пирожные прямо руками, маленький, полный волшебства остров, на котором ждет нас свадьба, свадьба, свадьба, счастье большое, ослепительное, вся теплота и нежность, ответ на все вопросы, исполнение всех чаяний, освобождение от напряжения, конец скитаниям, возвращение из чужбины, полное избавление, свадьба. (Рыдает. Пауза.)
       ЦИНГЕРБАЙ. Как мы сможем начать сейчас все сначала?
       БЕРЛО. (Плача.) Сможем.
       ЦИНГЕРБАЙ. Как?
       БЕРЛО. Сможем.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я хотел и ребенка.
       БЕРЛО. Будет и ребенок.
       ЦИНГЕРБАЙ. Как? Наша весна прошла.
       БЕРЛО. У нас сейчас весна, весна, поверьте мне, что весна.
       ЦИНГЕРБАЙ. Как же весна? Ведь нам обоим за шестьдесят.
       БЕРЛО. (Кричит.) Поверь мне, что весна!
       ЦИНГЕРБАЙ. (Смиренно.) Хорошо. Если ты так говоришь - весна.
       БЕРЛО. Чего ты ждешь? Обними меня.
       ЦИНГЕРБАЙ обнимает ее.
       Крепче.
       Он обнимает ее сильнее.
       Перейдем в спальню?
       ЦИНГЕРБАЙ не трогается с места. БЕРЛО пытается развеселиться.
       Помнишь, как в прошлый раз ты надел презерватив еще до своего прихода?
       ЦИНГЕРБАЙ кивает.
       Теперь ты тоже надел его заранее?
       ЦИНГЕРБАЙ отрицательно качает головой.
       Почему нет?
       Пауза.
       Ты можешь пойти и надеть его сейчас, если хочешь.
       Пауза.
       Не хочешь?
       Пауза.
       Ты не хочешь меня?
       ЦИНГЕРБАЙ. Какой сегодня день?
       БЕРЛО. Четверг. А что?
       ЦИНГЕРБАЙ. Ты не против, если мы проделаем это вечером в субботу?
       БЕРЛО. Почему именно вечером в субботу?
       ЦИНГЕРБАЙ. Вечером в субботу это вечером в субботу.
       БЕРЛО. Пусть будет вечером в субботу.
       ЦИНГЕРБАЙ. Спокойной ночи.
       БЕРЛО. Спокойной ночи.
       ЦИНГЕРБАЙ идет к выходу.
       Иоханан!
       Он останавливается.
       Обрати внимание, Иоханан, я ничего не говорю тебе о деньгах. Я уверена, что мы утрясем это. Я просто полагаюсь на то, что ты возмужал, протрезвел. Ты дашь, ты рыцарь, у тебя характер человека, который дает.
       ЦИНГЕРБАЙ. Спокойной ночи.
       БЕРЛО. Спокойной ночи, любимый. И заметь, я ни слова не говорю тебе о плодах, которые произрастут из этого, а это серьезные плоды. Но мы еще утрясем это, когда есть любовь - есть доверие, а у тебя характер, который пробуждает доверие.
       ЦИНГЕРБАЙ. Спокойной ночи.
       БЕРЛО. Спокойной ночи, любимый, сладкий мой, мой хороший. И помни, Иоханан, не забывай, я также не прошу тебя принести вечером в субботу чек на сумму 150 тысяч фунтов, чтобы мы могли оприходовать его уже утром в воскресенье и начать переустройство аптеки и переустройство нашей жизни сразу же с началом новой недели. Я не говорю тебе об этом ни слова. Я просто знаю, что вечером в субботу ты принесешь этот чек - сам. Ты человек разумный, щедрый, ты знаешь не только, что принести, ты знаешь, и когда принести, ты прекрасно чувствуешь момент, прекрасно...
       Он нетерпеливо поворачивается к ней.
       Все, это все, я ничего тебе не сказала, и ничего не прибавлю, ничего-ничего-ничего-ничего-ничего-ничего-ничего-ничего-ничего-ничего, трим-трим-трим-трам.
       ЦИНГЕРБАЙ уходит. БЕРЛО поет.
      
       Песня
       "Жизнь только начинается, когда тебе шестьдесят два"
      
      
       Жизнь только начинается, когда тебе шестьдесят два,
       А до шестидесяти двух - все глупости,
       Ты только ищешь свой путь,
       Еще не знаешь, как жить,
       Ты влюбляешься, ты прыгаешь,
       Мужчина здесь, мужчина там,
       Один появляется и исчезает,
       Другой занимает его место,
       Сердце бурлит, сердце разбивается,
       Однако все, все так несерьезно,
       Потому что жизнь только начинается в шестьдесят два,
       А это сейчас как раз мой возраст.
      
       Жизнь только начинается, когда тебе шестьдесят два,
       Только после шестидесяти двух это называется жизнью,
       Ты оставила за собой уже так много,
       Уже миновало столько забот,
       Ты уже обеспечена, у тебя все в порядке,
       Здесь есть свое дело, там немножко денег,
       Мужчина, который придет теперь,
       Уже не повернется к тебе спиной,
       А если он стесняется прийти к тебе,
       То это не горит, у тебя есть время, ты подождешь;
       Потому что жизнь только начинается в шестьдесят два,
       А это сейчас как раз мой возраст.
      
      

    Картина 10

       Вечер. Променад на берегу моря. СПРОЛЬ. Входит ЦИНГЕРБАЙ.
       ЦИНГЕРБАЙ. Господин Спроль?
       СПРОЛЬ. Кто это?
       ЦИНГЕРБАЙ. Иоханан Цингербай.
       СПРОЛЬ. Я снижаю цену еще на один фунт. Берите их по одиннадцать с половиной за пачку. Что? Я не вижу вас. Ослеп. Из-за сахара. Глаза - эти зубы зрения, вышли из строя. Мне вырвали эти зубы, единственные, которыми я немножко грыз этот мир. Знаете что, чтобы не усложнять дело, я сделаю для вас скидку до одиннадцати фунтов.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я собираюсь жениться на аптекарше. На этот раз дело решенное.
       СПРОЛЬ. На каких условиях? Вы даете ей деньги? А? Он дает ей деньги!
       ЦИНГЕРБАЙ. Она женщина хорошая, в смысле женщина.
       Пауза.
       И для своего возраста она выглядит неплохо.
       Пауза.
       Деньги будут вложены в дело, дадут хорошую отдачу.
       Пауза.
       А что мне остается делать?! Если бы мне выпало что-то в этом мире задаром, так я бы не взял, что ли?! Но мне подарков никто не преподносит! Никто мне скидок не делает! Я из тех, кто платит полную цену!
       Пауза.
       В любом случае моя свадьба с аптекаршей - дело решенное.
       СПРОЛЬ. Что же вы делаете здесь, на набережной?
       ЦИНГЕРБАЙ. Просто так. Вышел подышать воздухом. Помните, вы рассказывали мне двадцать лет назад о Техасе?
       СПРОЛЬ. Сядьте рядом.
       ЦИНГЕРБАЙ садится рядом с ним.
       Посмотрите туда.
       ЦИНГЕРБАЙ смотрит.
       Вы видите то, что вижу я?
       ЦИНГЕРБАЙ. А что вы видите? (Пауза.)
       СПРОЛЬ. Техас.
       ЦИНГЕРБАЙ. Да, я вижу Техас. Какую часть его вы имеете в виду?
       СПРОЛЬ. Середину.
       ЦИНГЕРБАЙ. Самую сердцевину?
       СПРОЛЬ. Самую сердцевину. Там большая усадьба, окруженная кукурузными полями.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я вижу.
       СПРОЛЬ. Оставьте пока кукурузные поля и сосредоточьтесь на усадьбе. Посреди усадьбы - огромная вилла, а за ней - сад, а в саду - плавательный бассейн, с газоном вокруг него. На газоне - несколько шезлонгов и столик с прохладительными напитками...
       ЦИНГЕРБАЙ. Лето?
       СПРОЛЬ. Техасское лето. Одиннадцать часов утра. И если вы можете видеть то, что вижу я, там плавает сейчас девушка, одна во всем огромном бассейне, и зовут ее Джейн.
       ЦИНГЕРБАЙ. Джейн или Джин?
       СПРОЛЬ. Какая вам разница?
       ЦИНГЕРБАЙ. Мне это важно для общей картины. Джин худая, Джейн пополнее.
       СПРОЛЬ. Это Джейн.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я действительно предпочитаю полных.
       СПРОЛЬ. Она полная точнехонько в тех местах, где полагается. Точнехонько. Описать вам ее?
       ЦИНГЕРБАЙ. Пожалуйста. Потому что мои глаза слегка затуманились от волнения.
       СПРОЛЬ. Волосы черные, короткие, но пышные. Губы полные, подбородок твердый, скулы чуть приподнятые. Глаза карие. Фигура высокая и полная. Груди большие и посаженные близко друг к другу. Понимаете? Не врозь, вместе.
       ЦИНГЕРБАЙ. Вместе - это хорошо.
       СПРОЛЬ. Я знаю. Охват в бедрах широкий.
       ЦИНГЕРБАЙ. Сколько?
       СПРОЛЬ. Очень широкий. Туда зайдет четыре ваших головы, со всеми страстишками, что внутри.
       ЦИНГЕРБАЙ. Пусть даже шесть.
       СПРОЛЬ. Ноги крепкие и длинные. Чуть толстые в лодыжках.
       ЦИНГЕРБАЙ. Это хорошо. Мне это очень нравится.
       СПРОЛЬ. Я знаю. А бедра совсем не жирные, так сказать, в меру, полные нежной плоти, но совсем не жирные, не вздрагивают, как бы готовя вас к тому, что следует дальше.
       ЦИНГЕРБАЙ. А что следует дальше?
       СПРОЛЬ. Вы знаете линию этих бедер, что постепенно тянется все выше, и выше, и выше, они становятся все толще и толще, и вдруг, на вершине, без всякой предварительной подготовки открывается, как шляпка жирного гриба, великолепная попка, выходящая из берегов.
       ЦИНГЕРБАЙ. Послушайте, это же мой давний сон.
       СПРОЛЬ. Я знаю. Попка большая, круглая, нечто, что простирается перед тобой, как само небо, опускаясь по бокам, опускаясь сзади и образуя две складки, обозначающие границу между королевами ягодиц и принцессами бедер. Вы знаете эти складки...
       ЦИНГЕРБАЙ. Лучше, чем своих родителей.
       СПРОЛЬ. Попка белая, могучая и свежая, хор небесных ангелов, швейцарское озеро, полное лебедей, вершина счастья, нечто обещающее тебе смятение души вместе с домашним уютом. Такова Джейн.
       ЦИНГЕРБАЙ. Моя Джейн.
       СПРОЛЬ. Пока она еще не замужем, ей двадцать два. Она выходит из бассейна в купальнике. Из двух деталей.
       ЦИНГЕРБАЙ. И с верхней деталью тоже?
       СПРОЛЬ. И с верхней.
       ЦИНГЕРБАЙ. Зачем ей? Ведь это же ее собственный бассейн, так ведь?
       СПРОЛЬ. Да, но что вы не видите, это то, что у столика с напитками стоит молодой чернявый мужчина с усами и наливает ей джин с тоником.
       ЦИНГЕРБАЙ. Но он же ей не интимный друг?
       СПРОЛЬ. Нет, это слуга. Вы же видите, он стоит в ливрее с буквами ДЖ, вышитыми на груди.
       ЦИНГЕРБАЙ. А что же с другом?
       СПРОЛЬ. Сейчас у нее нет друга. В эти выходные она свободна. Вчера она вышвырнула своего последнего дружка, а вечером она идет на вечеринку, и там наверняка познакомится с кем-нибудь другим.
       ЦИНГЕРБАЙ. Значит, восемь или девять часов она будет свободна.
       СПРОЛЬ. Да. А сейчас она выходит, вся в каплях воды, приближается к столику. Слуга, по имени Мануель...
       ЦИНГЕРБАЙ. Назовем лучше этого идиота Гонсалес.
       СПРОЛЬ. ...Подает ей стакан джина с тоником и со льдом. Она берет стакан и смотрит на поля, поворачиваясь при этом к нему задом. Он опускает взгляд вниз, на складки, сверкающие на солнце капельками воды, и хочет упасть на колени и лизать эти капли. Но он, конечно, ничего такого не сделает, этот Мануель, он только смотрит. Джейн медленно пьет и глядит вдаль на простирающиеся до горизонта кукурузные поля. Она переносит тяжесть тела с ноги на ногу, так что ее попка делает движение, и одна складка - та, что над ногой, на которую она опирается, становится более глубокой и возбуждающей. И тут на сцене появляется гость.
       ЦИНГЕРБАЙ. Кто?
       СПРОЛЬ. Вы.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я? Почему вдруг я? Я вовсе не одет для того, чтобы войти в Техас.
       СПРОЛЬ. Вы входите со стороны поля, потому что заблудились, или же через главные ворота. Решайте.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я еще не вижу, как я вообще попал в Техас.
       СПРОЛЬ. Вы там - и все тут. Через главные ворота или со стороны поля?
       ЦИНГЕРБАЙ. Пусть будет со стороны поля. Это вызовет больше сочувствия.
       СПРОЛЬ. Это и вправду предпочтительней. Потому что при входе через главные ворота вам пришлось бы подвергнуться допросу слуг. А так, со стороны поля, вы подходите прямо к ней.
       ЦИНГЕРБАЙ. Прямо к ней?
       СПРОЛЬ. Прямо к ней.
       ЦИНГЕРБАЙ. Она стоит ко мне лицом или спиной?
       СПРОЛЬ. Лицом.
       ЦИНГЕРБАЙ. Потому что если спиной, то я бы прежде всего набросился на нее и влепил бы ей крепкий поцелуй в попку.
       СПРОЛЬ. Вы бы не смогли броситься ей прямо на задницу, это бы лишило вас всяких перспектив.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я не собираюсь у вас спрашивать.
       СПРОЛЬ. Чтобы этого не случилось, она стоит к вам лицом. Она видит, как вы приближаетесь.
       ЦИНГЕРБАЙ. Тогда другое дело. (Он встает, отходит немного от Спроля, смотрит на воображаемую Джейн, стоящую перед ним. Долгая пауза. Время от времени он пытается сказать что-то, но слова не приходят ему на ум. Он неловко топчется на месте. Наконец, он делает шаг вперед.) Меня зовут Иоханан... Джон... Цингербай... (Долгая пауза.) Короче, у меня есть сто пятьдесят тысяч фунтов, или примерно десять тысяч ваших долларов... (Долгая пауза. Спролю.) Она говорит мне "Садитесь, пожалуйста".
       СПРОЛЬ. Она не говорит вам так быстро "Садитесь, пожалуйста".
       ЦИНГЕРБАЙ. Но она действительно говорит мне "Садитесь, пожалуйста".
       СПРОЛЬ. Она не говорит вам. Она пьет. Она смотрит на вас и пьет.
       ЦИНГЕРБАЙ. Может, теперь она повернется ко мне спиной?
       СПРОЛЬ. Нет. Она смотрит на вас и пьет.
       ЦИНГЕРБАЙ. По крайней мере, смотрит с интересом?
       СПРОЛЬ. Смотрит.
       ЦИНГЕРБАЙ. Во всяком случае, Гонсалес, или как его там, Мануель, сейчас наливает мне...
       СПРОЛЬ. Мануеля нет. Ушел в дом.
       ЦИНГЕРБАЙ. И она только смотрит?
       СПРОЛЬ. Смотрит.
       (Долгая пауза. ЦИНГЕРБАЙ снова поворачивается к воображаемой Джейн и пытается ей что-нибудь сказать.)
       ЦИНГЕРБАЙ. Короче, это все, что у меня есть, сто пятьдесят тысяч фунтов, или примерно десять тысяч ваших долларов... И я... (Пауза. Спролю.) Послушайте, когда я перевожу свои сбережения в доллары, это совершенно не впечатляет. Я не думаю, что она интересуется мной.
       СПРОЛЬ. Что заставляет вас так думать?
       ЦИНГЕРБАЙ. Согласитесь - я человек нестоящий. Я думаю, она по моему лицу сразу видит, кто я и что я, что есть у меня в жизни, и в особенности, чего у меня нет. Не стоит превращать человека с фунтами в человека с долларами. Ох, Америка, Америка... Вот если бы она стояла ко мне спиной, то я бы сразу набросился на нее и влепил бы ей смачный поцелуй в попку и тогда или сразу бы вылетел отсюда, или бы чего-то добился этим отчаянным поступком, и в любом случае удостоился хотя бы на миг высшего счастья. Но когда лицом ко мне... Остается только просто извиниться, повернуться и возвратиться на шоссе через поля.
       СПРОЛЬ. Я бы на вашем месте попытался еще раз.
       ЦИНГЕРБАЙ. Нет, у меня с ней все кончено.
       СПРОЛЬ встает.
       Куда?
       СПРОЛЬ подходит к воображаемой Джейн, обнимает ее и танцует с ней.
       СПРОЛЬ. Hi, Jane, I am Shmuel. Life is really something, ah? Жизнь - это действительно нечто, а?
       ЦИНГЕРБАЙ. Что вы с ней делаете?
       СПРОЛЬ. Танцуем.
       ЦИНГЕРБАЙ. Уже?!
       СПРОЛЬ. Факт. (Джейн.) And you know what, Jane-sweet? A room has corners, but not love. Love has no corners. У комнаты есть углы, но не у любви. У любви нет углов.
       ЦИНГЕРБАЙ. Послушайте, вы, мамзер, я хотел бы когда-нибудь понять ваш секрет? Как вам это удается?
       СПРОЛЬ. (Танцуя.) Вы же видели. Я просто прихожу и беру. Легко, главное - легко подойти. Они любят нас легкомысленными. Они любят нас мотыльками. Чуть-чуть трудными. Чуть-чуть равнодушными. Не размазню. Они сходят по нам с ума, если мы порочны и немножко хрипим. Возьмите, например, Джейн. Она уже предложила мне остаться на уикенд. Хочет познакомить меня с ее родителями. Она уже думает обо мне в понятиях вечности. Поверьте мне, мать ее тоже отнюдь не дурна, я бы мог похулиганить в их семейке в полное удовольствие. Но я не останусь здесь, Джейн еще об этом не знает, но я ухожу. (Джейн.) Было так приятно танцевать с тобой в Техасе, утром, на газоне у твоего бассейна... So long, sweety...
       Перестает танцевать, возвращается на скамейку и садится. Цингербаю.
       Вы останетесь с Брендой.
       ЦИНГЕРБАЙ. С Брендой?
       СПРОЛЬ. С Брендой, ее соседкой. Недалеко отсюда, тоже вилла и кукурузные поля. Бренда - блондинка, покруглее и поменьше ростом...
       ЦИНГЕРБАЙ. Я сейчас порядочно утомлен...
       СПРОЛЬ. Вы предпочитаете девушку повыше? В Техасе есть много красоток.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я просто сейчас порядочно утомлен... У меня был трудный день. Я возвращусь на шоссе. И я поищу маленький отель у дороги.
       СПРОЛЬ. Мотель. Хорошо, вы нашли мотель. Входите. За стойкой регистрации стоит техаска, высокая блондинка...
       ЦИНГЕРБАЙ. Я же сказал, что очень устал. У меня был трудный день, я хочу отдохнуть.
       СПРОЛЬ. Отлично. Вы поднимаетесь в свою комнату в мотеле, комната, конечно, с кондиционером, и вы ложитесь в мягкую кровать, разумеется, прихватив с собой американский журнальчик, предварительно купленный вами в киоске, что при гостинице, журнальчик с картинками роскошных девушек из Техаса и Калифорнии, и вы берете его в постель поглядеть и побаловать свой...
       ЦИНГЕРБАЙ. Я же сказал вам, что устал.
       СПРОЛЬ. (Настаивая.) Дружище, немножко, перед сном.
       ЦИНГЕРБАЙ. Для этого обязательно нужен журнал?
       СПРОЛЬ. Ради картинок.
       ЦИНГЕРБАЙ. Во сколько он мне обойдется, этот журнал?
       СПРОЛЬ. Один доллар девяносто пять центов.
       ЦИНГЕРБАЙ. Тридцать фунтов! Большое спасибо, я побалую его с помощью воображения.
       СПРОЛЬ. Не будьте глупцом.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я не буду платить тридцать фунтов за журнальчик для такого дела! Я... Мой бюджет включает только реальность, а разжигать себя я могу и от воображения! Расходы, расходы, меня сразу вводят в расходы! А мотель - он что, бесплатный?! Наверняка двадцать долларов за ночь, самое меньшее! Вы все сошли с ума! Не пойду я ни в какой мотель! И вся эта поездка в Техас, вы видели, что со мной произошло, как они меня приняли? Ехать в Техас, поездка, что доконала меня окончательно, чтобы шататься под палящим солнцем по кукурузным полям, унижаться перед какой-то американской девкой со вздернутым задом и кончить с журнальчиком в мотеле? Никакой поездки! Я отменяю поездку! Эта Америка сведет меня в могилу, сведет! Я никуда не еду! Ни в Техас, ни в Америку, ни в какое другое место, не сдвинусь отсюда ни на сантиметр! В сторону новых людей я даже головы не поверну, я не хочу их знать, как и они не хотят знать меня! Потому что все знают точно, чего я стою, весь мир точно знает, чего я стою! И никому не удастся заставить тратиться такого, как я, тем более в долларах! Я не пускаю на ветер доллары! Я буду сидеть здесь и только здесь! В одной маленькой точке! И еще сожмусь в ней! Вы слышите - сожмусь! (Уходит.)
       СПРОЛЬ. (Кричит ему вслед.) Ты можешь зажмурить глаза и прятать голову под подушкой тысячу лет, все равно тебе ничего не поможет. Где-то там, за твоим маленьким горизонтом, Техас все-таки существует!
      

    Картина 11

       Ночь. Квартира БЕРЛО. БЕРЛО. Входит СПРОЛЬ.
      
       СПРОЛЬ. Hi, Bela, I am Shmuel. Life is really something. Ah?
       БЕРЛО. Лайф-шмайф, сколько еще времени тебе дают врачи?
       СПРОЛЬ. Советуют мне купить календарь на будущий год. (Пауза.) Каковы твои условия?
       БЕРЛО. Опоздал. Мы с Иохананом будем вспоминать тебя с грустью.
       СПРОЛЬ. Условия, Бела.
       БЕРЛО. Ты ведь не хочешь меня всерьез, ты ведь пришел задурить мне голову и отвалить.
       СПРОЛЬ. Я собираюсь умереть, Бела. Я не хочу, чтобы весь мой запас рассеялся в пространстве вселенной. Я хочу его кому-нибудь оставить. На этот раз я серьезен, Бела.
       Играет ее грудью. Она гладит его.
       БЕРЛО. Ты был классный мужчина, Шмуэль.
       СПРОЛЬ. Условия.
       БЕРЛО. Я так рада, что ты не можешь видеть меня. Ты хоть стал больным, развалиной. Я же, как дура, просто постарела.
       СПРОЛЬ. Время не терпит. Условия.
       БЕРЛО. Ты отдаешь мне презервативы.
       СПРОЛЬ. Сколько за пачку?
       БЕРЛО. Нисколько. Мне кажется, мы все друг другу сказали.
       СПРОЛЬ. Сказали.
       БЕРЛО. И больше не будет "двадцать лет спустя". (Плачет.) Тебя я любила, тебя хотела все это время, уж не ждала, что придешь... Так почему же?..
       СПРОЛЬ. Скажу тебе честно: подарить десять тысяч пачек презервативов высшего качества можно только от безумной любви. А безумной любовью тут и не пахло. Никогда.
       БЕРЛО. Ни лица, на которое можно было бы бросить последний взгляд. Ни вздоха. Ни того, кто проводит тебя в последний путь.
       СПРОЛЬ падает и умирает. БЕРЛО снова разражается рыданиями, но не приближается к нему.
       О Шмуэль, Шмуэль, если твоя душа окажется в раю - а я не представляю себе, что она может очутиться в другом месте - пожалуйста, помолись перед богом за меня и будь за меня ходатаем, потому что сколько мне осталось еще жить, пятьдесят-шестьдесят лет, скажи ему, что жизнь моя была нехороша, попроси у него, чтобы он дал положенную мне долю счастья сейчас, чтобы не ждал последней минуты, и я хочу, чтобы ты взирал на меня с высоты, Шмуэль, чтобы следил за каждым моим шагом, и если увидишь у моих ног яму, предостереги меня, и расскажи им обо мне, ангелам, расскажи им, что я за женщина, совсем не ужасная, женщина, которая продавала людям лекарства и предлагала горы любви, и в чем ее вина, что никто не захотел взять, и чтобы они, ангелы, если они спускаются к нам, принесли мне что-нибудь, я бы не возражала против какого-нибудь чуда, но и не отказалась бы получить что-нибудь естественным путем, и я бы хотела, чтобы ты связался с моими покойными родителями, расскажи им все, скажи им, пусть не сидят спустя рукава, пусть встанут и сделают для меня что-нибудь, пусть каждый из вас сделает что-нибудь, улица Вашингтон 36, квартира 8, сделайте для меня что-нибудь, сделайте что-нибудь, сделайте, сделайте... (Уходит.)
       СПРОЛЬ. (Он уже в ином мире.) На кладбище спускаются сумерки. Мой первый вечер. Все вдовы, могильщики, плакальщики уже ушли. Птицы уже спят. Тишина. Безмолвие. Мы лежим ровненько в ряд, как дети в яслях, кроватка к кроватке, перешептываемся в темноте после того, как погашен свет. "Что слышно на воле? - спрашивают старожилы. - Почем сегодня доллар?" Я рассказываю им, почем доллар. "А как живет загробный мир?"- спрашиваю я. "Нет, - усмехаются старожилы ртами, полными праха, - нет жизни в загробном мире." "А деревья, усыпанные плодами, а зеленые луга, - я спрашиваю, - а пиры, а пение херувимов?" "Нет, - усмехаются старожилы ртами, полными праха, - нет пиров, нет зеленых лугов, нет пения херувимов." "А восстание из мертвых,- спрашиваю я, - уже назначена дата?" "Не назначена, - усмехаются старожилы ртами, полными праха, - это только слухи, лежим и ждем, просто ждем." "Ой, друзья-покойнички, - кричу я во весь голос, - захлопните свой вонючие рты. Помните, как не раз нам снилось, что мы вдруг умираем, и как в самую последнюю минуту просыпались в поту, каждый в своей постели, и оказывалось, что это только сон? И в этот раз проснемся, ребята, и в этот раз, даже если в этот раз сон слишком уж долгий. "Да, - усмехаются старожилы ртом, полным праха, - в этот раз сон слишком уж долгий." "Ой, друзья-покойнички, - кричу я во весь голос, - захлопните свой вонючий рот, сюда в могилу пришел Шмуэль с мешком, полным презервативов. Ой, друзья, в Техасе похоронены женщины рядом с кукурузными полями, плавательными бассейнами и виллами, похоронены в серебряных гробах, таков уж Техас, ребята, и что за попки торчат там в земле... Эй, вы видите то, что вижу я?" "А что ты видишь? - спрашивают старожилы. - У нас темень." "А за теменью, - говорю я, - вы видите? - Техас! Сердцевина Техаса. Роскошное кладбище, просторное, полное цветов, деревьев и великолепных мраморных памятников, каких там памятников - настоящих вилл! - и в самом центре, под самым большим и красивым памятником, в земле - и в какой тучной земле! - в золотом гробу лежит девушка по имени Барбара. Она была техаска, чудная, спортивная, а какая роскошная попка - большая, полная, простирается перед тобой, как небо, сейчас она здесь, внизу, лежит на спине и ждет нас." (Он пытается встать, но не может. Он ползет к воображаемой девушке.)
       Hi, Barbara, I am Shmuel. A grave has corners, but not love. Love has no corners... У могилы есть углы, но не у любви...
       Он танцует на животе с воображаемой Барбарой, уползая к выходу.
      
      

    Картина 12

       Вечер. Квартира БЕРЛО. БЕРЛО в ночной рубашке. Входит ЦИНГЕРБАЙ.
       БЕРЛО. Ну, как вы провели субботу, милый?
       ЦИНГЕРБАЙ. В основательной подготовке.
       Взгляд БЕРЛО опускается к его брюкам.
       Не беспокойтесь, все это место - сплошное пламя.
       БЕРЛО. Как бы это пламя не сожгло чек.
       ЦИНГЕРБАЙ. Простите?
       БЕРЛО. Чек. Ведь в кармане есть чек, не так ли?
       ЦИНГЕРБАЙ. Есть.
       БЕРЛО. Сама я успела немножко подремать до вашего прихода. И грезила о вас.
       ЦИНГЕРБАЙ. Обо мне? Правда? И может быть, сон был красивый?
       БЕРЛО. Красивый и волнующий.
       ЦИНГЕРБАЙ. Расскажите мне.
       БЕРЛО. Мне снилось, что вы вкладываете в аптеку сто пятьдесят тысяч фунтов. Вы были счастливы, я была счастлива, все это случилось весной.
       ЦИНГЕРБАЙ. Теперь как раз весна.
       БЕРЛО. Да, это случилось именно теперь. Дверь открылась, вы вошли, положили на стол зеленоватый чек, и я поцеловала вас в губы. Весеннее солнце согревало вас и меня.
       Лицо Цингербая вытягивается.
       Как по-вашему, этот сон что-нибудь означает? (Пауза.) Почему вы сделались таким задумчивым? Я просто хотела рассказать вам свой приятный сон.
       Пауза. БЕРЛО раскидывается на спине. Он ложится на нее и пытается воспламениться. Она пытается ему помочь. У него не получается.
       Вы всегда казались мне человеком, превращающим радость в тоску.
       ЦИНГЕРБАЙ. Вы меня не знаете. Когда я был ребенком, лет девяти, я вдруг выдал анекдот. Не знаю, как - так, вдруг, перед всеми, у меня изо рта выскочил анекдот. Папа, и мама, и гости смеялись и смеялись. Доставил им радость. Это был "я" настоящий. Все, что было до и после этой минуты в девять лет - это не я, это кожура. Когда-нибудь она осыплется, и вашим глазам откроется девятилетний мальчик, рассказывающий анекдот. (Пытается снова, у него не получается.) Простите, не получилось. (БЕРЛО не реагирует.) Пожалуй, я сейчас пойду. (Встает.)
       БЕРЛО. (Подскакивает к нему.) Чего вдруг идти? Никто никуда не пойдет! (Обнимает и целует его.) Мой Иоханан, любимый мой, дорогой мой! Как можно без тебя! (Тащит его к постели.) Ах, Иоханан, ой, Иоханан, что за мужчина! Молчун, но какой агрессивный силач! Молчаливый тигр! Ах, Иоханан, дикарь! Дикарь, тигр, выпрыгивающий из чащи, чтобы хладнокровно терзать женщин! Рысь! Горилла! Настоящая горилла! Прекрасный молчун, дикарь, первобытный человек, убийца, горилла! Отбрось сонливость, ты, пахнущий кровью убийца, встань, выйди из озера, растерзай аптекаршу, и уснем!
       Она отрывается от него и поднимается.
       ЦИНГЕРБАЙ. У меня так и не получилось.
       БЕРЛО. Получилось - не получилось, это было что-то необыкновенное.
       ЦИНГЕРБАЙ. (Смотрит на часы.) Как бы там ни было, мы еще успеем в кино.
       БЕРЛО. Зачем нам смотреть кино? Посмотрим чек.
       ЦИНГЕРБАЙ. Простите?
       БЕРЛО. Чек. Чек. Посмотрим на чек.
       ЦИНГЕРБАЙ. Да. На чек. (Пауза.)
       БЕРЛО. Вы сегодня плохо слышите?
       ЦИНГЕРБАЙ. Почему?
       БЕРЛО. Я сказала, посмотрим на чек. Да, на чек.
       Он достает из кармана чек, но крепко держит его в руках. БЕРЛО протягивает руку. Он не реагирует.
       БЕРЛО. (Берет его за локоть.) Ну, что с вами случилось? (Рука ее скользит к его пальцам.) Вы весь вспотели.
       Она пытается разжать его кулак. Он противится, прячет руку за спину.
       ЦИНГЕРБАЙ. Минутку. Это не просто. Эти деньги - это я. (Про себя.) Слишком смело, слишком смело, я делаю что-то слишком смелое. Не в моих силах в один миг отдать такую сумму. Безумный, безумный, безумный поступок, только от одной мысли о нем меня бросает в жар и холод. Озноб. Я дрожу, я чувствую себя голым на ураганном ветру. Я не верю в жизнь, которая начнется отныне. Я не верю, что со мной произойдет что-нибудь хорошее. У меня есть сто пятьдесят тысяч. И вдруг у меня их не будет. Мне кажется, у меня температура. Нет, я не смогу решиться на этот отчаянный шаг. Может, этот шаг неверный? Может, это ошибка? Может, предательство? Может, сто пятьдесят тысяч кричат мне сейчас "Папа!", "Папа!" А я затыкаю уши, поворачиваюсь к ним спиной, бросаю их на произвол судьбы, отбрасываю их, убиваю невинных деток?! Безумный, безумный поступок, выше человеческих сил, рука дрожит, отказывается подчиниться приказу убийцы. Иди рука, иди к Беле Берло, отдай ей чек, отдай ей сына моего, единственного моего, которого я люблю, и пусть Бог простит нас за наш грех, потому что здесь, в юдоли слез, в которую Он послал нас, путь к счастью полит кровью и потом наших убогих сбережений. (БЕРЛО.) Я полагаюсь на вас - что мне будет хорошо.
       БЕРЛО. Вы можете быть спокойны.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я спокоен. Мне будет хорошо.
       БЕРЛО. Вам будет очень хорошо.
       ЦИНГЕРБАЙ. (Про себя.) Разумеется. Мне будет очень хорошо. (Подносит чек к лицу.) Прощай, моя жизнь.
       БЕРЛО выхватывает из его руки чек. ЦИНГЕРБАЙ в одно мгновение сжимается, как будто получил удар в живот.
       Про себя.
       Ах, что я натворил! Ошибка! Сразу вдруг стало так ясно - ошибка! Не будет мне хорошо с ней! Она надула меня! В ту минуту, когда чек перескочил в ее руки, меня, как молния, сразила уверенность: ошибка! Большая и роковая ошибка! Ведь еще за секунду до этого я сомневался. За секунду до этого чек был еще у меня. Если бы я только понял ошибку секундой раньше! Секундой раньше еще все могло быть по-другому, вот здесь, в руке, вот он - чек, в этой руке, он еще теплый от прикосновения, чек покоился себе в руке и согревался, и передо мной еще была вся жизнь... Нет, будет несправедливо заплатить такую цену за то, что я понял это на одну секунду позже. Если бы я понял свою ошибку спустя неделю, день, час! Минуту! Но только секунду! Нет! Это ненормально! Ненормально! Нельзя делать из человека чучело гороховое! Не из-за секунды! Еще есть разум в нашем мире! Не из-за секунды! (БЕРЛО.) Послушайте! Прошла только секунда! Дайте мне чек!
       БЕРЛО. Какая секунда?
       ЦИНГЕРБАЙ. Неважно! Дайте мне чек!
       БЕРЛО. Что значит "дайте"?!
       ЦИНГЕРБАЙ. Ничего не значит! Просто дайте! Дайте мне чек, и все тут!
       БЕРЛО засовывает чек в лифчик.
       БЕРЛО. Что с вами случилось?
       ЦИНГЕРБАЙ. Ничего. Ничего не случилось. Остался все тем же. И вы остались той же, и любовь осталась той же, и солнце и луна остались теми же, ничего не изменилось, только дайте мне чек, и все!!
       БЕРЛО. Чек завтра утром поступит в банк.
       ЦИНГЕРБАЙ. Никакого банка! Никакого утра! Возвратите мне мой чек! Мой чек я хочу сейчас!
       БЕРЛО. Чек в верных руках, Иоханан, если вы этого боитесь.
       ЦИНГЕРБАЙ. Я не боюсь ничего, я сказал, что со мной все в порядке, я весел и счастлив, я хочу только назад мой чек!
       БЕРЛО. Иоханан!
       ЦИНГЕРБАЙ. Не хочу слушать! Чек! Чек!
       БЕРЛО. Нет чека! Чек мой! Вы отдали его мне добровольно! Завтра мы идем к раввину заключать брак и ищем покупателя на ваш холодильник.
       ЦИНГЕРБАЙ. Хорошо, идем к раввину заключать брак и ищем покупателя, но сейчас я хочу чек.
       БЕРЛО. Или вы раскаиваетесь, что женитесь на мне?
       ЦИНГЕРБАЙ. Я не раскаиваюсь и не не раскаиваюсь! Прежде всего чек!
       БЕРЛО. Не получите никакого чека!
       ЦИНГЕРБАЙ. Чек! Чек!
       БЕРЛО. Сказала: нет!
       ЦИНГЕРБАЙ. Чек! Чек!
       БЕРЛО. Еще раз "Чек! Чек!", я запру вас в ванной. Таракан!
       ЦИНГЕРБАЙ. Чек!
       Снова пытается бороться с ней, она отбрасывает его.
       Я не двинусь отсюда! Чек! Чек! Я позову полицию! Пожарников! Пусть примчатся с лестницами и шлангами! Пусть спасут мой чек!
       БЕРЛО. Что касается меня, пусть приходят хоть военно-воздушные силы с вертолетами! Не получите от меня никакого чека!
       ЦИНГЕРБАЙ. (Падает на пол.) Не берите на свою совесть ответственность за последствия. Я человек не совсем здоровый... Причины гораздо более незначительные вызывали у меня приступы... И если я впаду в депрессию, я могу... (Падает на пол, гладит ей ноги.) Ведь вы жалостливая женщина... Белый халат, аптекарша... У вас есть сердце и милосердие...
       БЕРЛО пытается избавиться от его поглаживаний, он сползает на живот и хватает ее за лодыжки.
       Не только милосердие... и не только сердце... но и понимание ... Женщина с характером, крепкая... сильная... а я... что я... маленький человек... трус... маленький... без мужества... без яиц, к тому же и не мужчина, сами видели... ни силы, ни достоинства, ни представительности, ни характера... что-то вроде червя... грязь... мразь... мразь с чеком... это все, что мне осталось в жизни, чек... пожалуйста, чек... швырните мне чек, моя добрая, сильная... швырните своей мрази чек, моя добрая, моя чуткая... чек... чек... чек...
       Продолжая говорить, он целует ей туфли. БЕРЛО брезгливо вынимает из лифчика чек и швыряет его перед ним на пол.
       БЕРЛО. Возьмите! Возьмите свой чек!
       ЦИНГЕРБАЙ отрывается от ее ног и в ликовании, с истерическим воем бросается на чек. БЕРЛО садится к нему спиной и не поворачивается к нему до самого конца. Он прижимает чек к сердцу, кладет его в карман. Постепенно успокаивается, встает.
       ЦИНГЕРБАЙ. Мы еще успеем попасть в кино. (Радостно смеется.) Я потом приглашаю даже в ресторан. В итальянский ресторан с вином. За мой счет. Понаслаждаемся жизнью один вечерок. А что, имеем право. (Пауза. Садится рядом с ней.) Поедем в кино на такси. Что вы на это скажете? (Пауза. Встает. Идет к двери. Останавливается. Возвращается к ней.) Завтра увидимся? (Пауза.) Послезавтра? (Пауза.) Как-нибудь?
       Пауза.
       Скажите мне что-нибудь хотя бы на прощанье.
       БЕРЛО. Выбросьте по дороге презерватив в уборную, чтобы он не соскочил мне на ковер.
       (Пауза.)
       ЦИНГЕРБАЙ направляется к выходу. У порога он останавливается, поворачивается.
       ЦИНГЕРБАЙ. Вы сердитесь, что у меня нет великодушия? Вы сердитесь, что я не умею давать? Путь дают те, у кого есть. У меня нет. А если и есть - почему я должен давать? (Выходит.)
      
       БЕРЛО. Как в ту самую минуту, тогда, в театре, на комедии, двадцать лет назад, когда свет в зале уже погас, но занавес еще не был освещен, и мы сидели в темноте и молча замерли, всем своим существом в ожидании, и наши упования были устремлены к одной темной точке перед нами; и тогда со скрипом поднялся старый занавес, скудный желтоватый свет зажегся на сцене, и три несчастных человека встали на дощатом помосте среди картона и тряпок, и перемалывали там два долгих часа нашу жизнь, как будто есть там что-нибудь такое, чего мы не знаем.
      

    КОНЕЦ

    31

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Красногоров Валентин Самуилович (valentin.krasnogorov@gmail.com)
  • Обновлено: 28/08/2017. 165k. Статистика.
  • Пьеса; сценарий: Драматургия
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.