Lib.ru : Красногоров Валентин Самуилович. Жребий

Валентин Красногоров

Жребий

Трагедия в одном действии

Действующие лица

Бен Яир

Иосиф

Женщина

Действие происходит в 73 г. н.э. в крепости Масада, в древней Иудее

ВНИМАНИЕ! Все авторские права на пьесу защищены законами России, международным законодательством, и принадлежат автору. Запрещается ее издание и переиздание, размножение, публичное исполнение, помещение спектаклей по ней в интернет, экранизация, перевод на иностранные языки, внесение изменений в текст пьесы при постановке (в том числе изменение названия) без письменного разрешения автора.

Полные тексты всех пьес, рецензии, список постановок

См. также мой сайт:

http://www.krasnogorov.com/

Контакты:

Тел. 8-812-699-3701; 8-812-550-2146

+7-951-689-3-689 (моб.)

(972)-53-527-4146, (972) 53-527-4142

e-mail: valentin.krasnogorov@gmail.com

Предисловие

В основу этой короткой пьесы положено одно из самых трагических событий античной истории, описанное Иосифом Флавием, - осада и падение крепости Масада. И сегодня мы, как и персонажи этой драмы, задаем себе все тот же вопрос: "что лучше - покоряться пращам и стрелам яростной судьбы или достойней оказать сопротивленье?"

Из рецензии

Читаю блестящие пьесы Валентина Красногорова. Все они шли либо идут в российских театрах. Новая же его трагедия в одном действии "Жребий"- о крепости Масада, все (почти все) защитники которой покончили с собой, обложенные римским войском,- именно то могучее произведение литературы и философии, которое "не читки требует с актёра, а полной гибели всерьёз", да и от читателя тоже.

Вера Горт, поэтесса

Ночь. Полная темнота. Отдаленные стоны и короткие крики изредка нарушают тишину. Вскоре и они надолго замолкают, пока гулкий звук тяжелых шагов и тусклый свет одинокого факела не нарушают черного безмолвия. Факел несет воин средних лет, в другой его руке мерцает короткий меч. Блики коптящего пламени освещают сумрачный зал, почти склеп, с темными каменными стенами и тяжелым сводом. Воин закрепляет факел на стойке и молча садится. Только теперь становится виден еще один сидящий человек, закутанный в черный плащ. Это Элиэзер Бен Яир. Он первым нарушает молчание.

Бен Яир. Тебя не было очень долго.

Воин. Пришлось осмотреть всех. Ты был прав: меж ними оказались раненые.

Бен Яир. Ты помог им?

Воин. (Неохотно.) Да.

Долгое молчание.

О чем ты думаешь, Бен Яир?

Бен Яир. Слишком о многом, чтобы это можно было выразить словами. А ты?

Воин. Ни о чем. Я боюсь думать. И нам уже незачем размышлять. (Покачав головой.) Незачем. Давай приступим лучше к делу.

Бен Яир. Куда ты торопишься, Иосиф? До рассвета еще два часа.

Иосиф. Я устал и хочу быть со всеми. Бери меч.

Бен Яир. Подожди.

Иосиф. Ты дал клятву и тянул жребий. Не уклоняйся от него. Тебе выпало быть последним.

Бен Яир молчит.

(Раздраженно.) Ну о чем ты все время думаешь?

Бен Яир. У меня было четверо сыновей. Я не знал, кого избрать первым, и решил начать со старшего.

Иосиф. Он испугался?

Бен Яир. О нет, ему было тринадцать лет, и я воспитал его настоящим мужчиной. Он уже не раз сражался бок о бок со мной и научился презирать смерть. Когда я подошел к нему с кинжалом, он сам подставил горло. Я недаром гордился своим первенцем...

(После паузы.) Но его смерть напугала моего второго сына. С него-то и надо было начинать. Восьмилетний ребенок уже достаточно велик, чтобы понимать ужас смерти, но еще слишком мал, чтобы победить страх. Он был умен, как царь Соломон, и чувствителен, как натянутая струна арфы. Из него бы получился великий законодатель, или мудрый пророк, или пламенный поэт. Но пока передо мной стоял всего-навсего восьмилетний мальчуган и страстно молил о пощаде. Он кричал: "Папа, не надо! Папа, не надо!", и мне казалось, что этот крик слышит весь мир. Когда я перерезал ему горло, стало вдруг так тихо...

Умолкает, прислушиваясь к тишине.

Труднее всего оказалось расставание с третьим сыном.

Иосиф. Хватит, Элиэзер.

Бен Яир. Да, с третьим сыном было труднее всего. Радость отцовства начинаешь по-настоящему ощущать только в зрелом возрасте, и больше всего счастья дарят малыши двух-трех лет, такие смешные, бесконечно милые, ласковые, живые... Я прижал его к себе, моего любимца, мое утешение, мою отраду, и он с восторгом обвил меня своими ручками, думая, что я хочу с ним поиграть, и засмеялся радостно и весело, как умеют смеяться только дети. Я очень любил его, Иосиф, и постарался, чтобы удар был коротким и точным. Он так и умер, смеясь...

Иосиф. (Глухо.) А четвертый сын?

Бен Яир. О, с ним было все просто. Он спокойно спал в своих пеленках, и ему было неведомо, что творится вокруг. Он был единственным из нас, не причастным к ужасам, крови и преступлениям этого мира. Я долго вглядывался в его светлое личико, снова и снова удивляясь вечному чуду природы, повторяющей в этих крохотных созданиях наши черты. От него пахло молочком, веяло теплом и покоем, он тихо посапывал у меня на руках. На этот раз кинжал не понадобился. Я просто прижал это маленькое тельце к груди чуть крепче, чем обычно, и снова положил его в колыбельку, стараясь больше не смотреть на него.

Пауза.

Что, по-твоему, хуже: убивать детей на глазах матери, или мать на глазах детей?

Иосиф. Разве можно на это ответить?

Бен Яир. Хорошо, что жена догадалась исчезнуть и тем освободить меня от выбора. Должно быть, кто-то другой избавил ее от мук. Ты не видел ее там, среди...?

Иосиф. Нет. Я обращал внимание только на тех, кто стонет или шевелится.

Молчание.

Мне жаль твоих сыновей. Но тебя самого я пожалеть не могу, как ни стараюсь.

Бен Яир. Я не ищу твоего сочувствия.

Иосиф. Я никогда не любил тебя, Элиэзер, а сейчас, после твоего рассказа, ненавижу еще больше.

Бен Яир. За что?

Иосиф. (Страстно.) За все! В эту войну нас погибло больше миллиона, а ты оплакиваешь лишь четверых! Из-за тебя и подобных тебе истреблен целый народ, исчезло государство, разрушен храм, а ты скорбишь только о своих сыновьях!

Бен Яир. Почему ты перекладываешь вину на одного меня? Разве мы восстали не вместе?

Иосиф. Да, мы вместе подняли оружие против Рима, но не на всех падает равная доля вины за это безумие. Мы были простые виноградари и скотоводы, а ты - один из сильных и знатных. Ты был обязан видеть дальше и действовать осмотрительнее, а вместо этого ты разжег нас своими пылкими речами, ты вселил в наши сердца надежду на победу. Где она, эта победа? Вся страна превращена в пепелище, в Иерусалиме не осталось ни одного жителя, и враги пируют на его развалинах.

Бен Яир. Замолчи, Иосиф, мне тяжело тебя слушать.

Иосиф. Даже потом, когда стало ясно, что мы обречены, ты не угомонился, ты привел нас, несколько сот оставшихся в живых из миллиона сражавшихся, сюда, в Масаду. Ты уверял нас, что эта крепость неприступна. Ты уже не обещал нам победы - даже слепому было ясно, что нам не одолеть тьму легионов. "Чем попасть в рабство,- кричал ты,- лучше умереть прекрасной смертью и свободными людьми." Что же ты теперь скорбишь, Бен Яир? Ты хотел прекрасной смерти? Твои сыновья получили ее. Но для моих сыновей я не хотел смерти, а они погибли. Выходит, ты убил не только своих детей, но и моих, и тысячи других - детей и взрослых, обманутых тобой! Вот почему я ненавижу тебя, Бен Яир!

Бен Яир. Так убей меня.

Иосиф. (Приблизившись к нему.) Нет, этого счастья ты от меня не дождешься. Все свершится так, как рассудил жребий. Ты будешь последним. Но перед тем как навсегда расстаться, я все-таки хочу спросить: неужели ты не раскаиваешься?

Бен Яир не отвечает.

Неужели тебя не терзает совесть за сотни тысяч погубленных?

Бен Яир. Они погибли не напрасно.

Иосиф. (Иронически.) Да, разумеется. "За свободу народа". Но где же народ-то, Элиэзер? Зачем ему свобода, если он истреблен? Надеюсь, ты не считаешь за народ десятка три стариков, помешавшихся от невзгод, и несколько сот женщин, оставленных только потому, что римской солдатне нужны подстилки? (Яростно.) Не молчи! Я спрашиваю тебя, Бен Яир, - зачем свобода, если все мертвы?

Бен Яир. А зачем жизнь, если нет свободы?

Иосиф. Жизнь... Ты сказал пустые слова. Можно спросить - зачем смерть, зачем нужда, голод, болезни. Можно даже спросить, зачем слава, богатство, власть, свобода... Но нельзя спрашивать, зачем жизнь. Жить хочется всегда и всем, даже рабам. Ведь и для раба светит солнце, и пахнут травы, и шумят леса, и плещется море, и поют женщины. Лучше быть рабом, но живым, чем царем, но мертвым. (В отчаянии.) Не надо было браться за оружие.

Бен Яир. У нас не было иного выхода.

Иосиф. Неправда. Выход был. Надо было смириться. Мы восстали против непомерных податей, произвола наместников, заносчивости чужеземцев. Согласен, нам трудно было терпеть, но разве рабство заключается в этих суетных обидах? И разве в бессмысленном мятеже заключается мудрость? Главное было - отстоять свободу духа, а не тела, сохранить веру, язык, обычаи, территорию. С этим богатством можно было бы терпеть насилие сто, тысячу лет, пока не развалится империя победителей.

Бен Яир. Но ведь свобода - как хлеб. Ее хочется не через тысячу лет, а теперь, сразу.

Иосиф. Надо быть терпеливее. Терпеливее и мужественнее. Иной раз мужество заключается не в том, чтобы восстать, а в том. чтобы покориться. Мы долгие годы были в рабстве у египтян, но ушли от них свободными. Мы семьдесят лет томились в вавилонском плену, и все-таки выжили и устояли. Наши предки были мудрее тебя. Они оставили нам храм, язык, государство. Что оставил своим детям ты, Бен Яир?

Молчание.

Ради минутного упоения настоящим ты загубил будущее. Что нас теперь ждет? Мы почти поголовно истреблены, остались лишь пленные, проданные в рабство. Римляне возненавидели нас за упорное сопротивление, за эту долгую войну, которая стоила им так много крови и принесла так мало добычи. Скоро их глазами на нас с неприязнью будет смотреть весь мир. Рассеянные, подневольные, ненавидимые, забывшие свой язык и свое прошлое - вот какими мы будем отныне, пока окончательно не исчезнем с лица Земли или не сольемся с другими народами. И все это благодаря тебе и таким, как ты.

Пауза.

Ну что же ты молчишь, Бен Яир? Или я не прав?

Бен Яир. Разумеется, ты прав, Иосиф. Ты хотел знать, о чем я все время думаю. Теперь я могу ответить: о том же, что и ты. О прошлом нашего народа, о его будущем. И я тоже спрашиваю себя, что было правильнее - бороться или смириться. Я уверен, что этот вопрос задавал себе каждый из нас, прощаясь со своими близкими.

Иосиф. И что же ты себе ответил?

Бен Яир. Смерти не может избежать никто. Но рабство и унижения люди навлекают на себя сами, когда они, имея возможность умереть, не хотят этого.

Иосиф. Опять ты о смерти. Ведь ты сам только что сказал, что я прав!

Бен Яир. Да, сказал. Но правда не одна, их много, у каждого своя. Твоя правда в том, что ты мог бы жить и рабом, а моя - в том, что я могу жить только свободным.

Иосиф. Вот и жил бы своей правдой, не привлекая под ее знамена других.

Бен Яир. Разве я тащил кого-нибудь силой? Я просто позвал за собой, и вы пошли. И ты пошел со всеми. Где же тогда была твоя мудрость?

Иосиф. (Угрюмо.) Кто же знал, чем это кончится.

Бен Яир. Разумеется. Теперь легко судить и поучать, но ведь тогда никто не мог предугадать исход нашего дела. Мы вовсе не рассчитывали сокрушить Рим, но надеялись заставить его пойти на уступки. Наши предки, конечно, были мудрее нас, но вспомни, Иосиф, что фараон отпустил наш народ из Египта только после того, как мы подняли мятеж. Хорошо, что он кончился удачей, а если бы нет? Не стоило бы и восставать?

Иосиф молчит.

И в вавилонский плен наши предки отправились не послушным гуртом, а после жестокой войны и падения Иерусалима. Слабый Давид отважился пойти против великана Голиафа, так почему же нам с тобой не следовало браться за оружие?

Иосиф молчит.

Одним терпением ничего не добьешься, Иосиф. Империи разваливаются не от времени, а потому, что против них кто-то борется, ослабляет их и приводит к гибели.

Иосиф. Значит, твоя совесть спокойна?

Бен Яир. Да. Мы сделали, что могли и что должны были сделать. Наше мужество было в том, чтобы умереть, мужество оставшихся будет в том, чтобы жить. Для наших потомков и мы будем предками, Иосиф, и они будут искать в нас пример. Пусть мы не можем похвалиться мудростью, зато нас не упрекнут в недостатке мужества и любви к свободе.

Иосиф. Из всех защитников Масады нас осталось только двое. Через несколько минут умрем и мы. Кто расскажет людям о нашей судьбе?

Бен Яир. Я уже думал об этом и потому медлил с последним ударом. (В упор смотрит Иосифу в лицо.) Слушай, Иосиф. Ты должен остаться в живых.

Иосиф. (Ошеломленно.) Я? Почему?

Бен Яир. Мир должен узнать о том, что здесь произошло.

Иосиф. Но почему я, а не ты? Ведь по жребию последний - ты.

Бен Яир. Я не случайно из всей девятки оставил именно тебя. Ты владеешь пером и словом. Ты моложе всех нас. И ты больше любишь жизнь. Убей меня и жди рассвета.

Иосиф. А потом придут римляне и распнут меня на кресте. Нет уж, лучше меч.

Бен Яир. Римляне ничего не сделают с тобой. Смотри.

Иосиф. Что это?

Бен Яир. Письмо от их полководца. На случай переговоров он обещает двум нашим послам жизнь и свободу. А вот две охранные грамоты за подписью самого императора.

Иосиф. (Хватая грамоты.) Что же ты молчал до сих пор? Значит, мы оба сможем жить?

Бен Яир. (Покачав головой.) Нет. Я уже не смогу. Сдав крепость, погубив войско, убив собственных сыновей и десятки друзей - как я смогу жить? Нельзя звать людей на смерть, надеясь самому на охранную грамоту.

Вдали слышен хриплый голос трубы и многоголосый шум. Оба прислушиваются.

Иосиф. Римляне.

Бен Яир. Сегодня они проснулись ранее обычного. Готовятся к штурму.

Иосиф. Пойду взгляну. (Выходит.)

Тишина. Снова слышен шум шагов. В освещенный факелом круг вступает человек, закутанный в плащ.

Бен Яир. Ну что там, Иосиф?

Женский голос. Я не Иосиф.

Бен Яир вскакивает и в радостном волнении бросается к Женщине.

Бен Яир. Ты?! (Обнимает ее, но уже через несколько мгновений отпускает ее и отходит в сторону. Голос его теперь печален.) Я знал, что ты жива.

Женщина. (Прижавшись к нему.) Я не хотела умереть, не простившись с тобой.

Бен Яир. (Скорбно.) Наши дети...

Жена. Не говори о них - для меня они живы. Дай продержаться еще несколько минут, а потом для меня уже не будет ни горя, ни страха.

Бен Яир. Где ты пряталась?

Жена. В подземном акведуке. А когда вы остались только вдвоем с Иосифом, я пришла сюда, но долго не решалась войти.

Бен Яир. Ты слышала наш разговор?

Жена. Да.

Бен Яир. Ты простишь меня?

Жена. За что? У нас не было другого пути. (Помолчав.) И еще мне хотелось сказать, что я всегда тебя любила. Мы так редко говорили друг другу эти слова...

Возвращается Иосиф.

Иосиф. Кто здесь? (Узнав женщину.) А, это ты.

Бен Яир. Что римляне?

Иосиф. С опаской идут на приступ.

Бен Яир. (Выпрямляясь.) Пора. Иосиф, вторую охранную грамоту отдай ей.

Жена. Мне она не нужна.

Бен Яир. (Мягко.) Не спорь.

Жена. Зачем мне жить, если все убиты? Я хочу с тобой. Как всегда.

Молчание.

Иосиф. Выходит, одна грамота лишняя.

Жена. Там, в акведуке, спрятались две перепуганные женщины с пятью детьми. У них не было мужчин, и их забыли избавить от будущих мук. Отдайте грамоту хотя бы одной из них.

Слышен боевой сигнал римлян.

Иосиф. Они приближаются.

Жена. (Последний раз обняв мужа, подходит к Иосифу.) Иосиф, я знаю - это должен сделать Элиэзер. Но окажи ему и мне последнюю услугу. (Направляется к выходу.) Бери меч. Я тебя жду. (Выходит.)

Иосиф, вопросительно взглянув на Элиэзера, берет меч и следует за женщиной. Бен Яир бросается было за ним, но у выхода останавливается, медленно возвращается к центру зала и вдруг затыкает себе уши. В такой позе и застает его Иосиф, возвратившийся с окровавленным мечом. Увидев Иосифа, Элиэзер медленно опускает руки.

Иосиф. Ты напрасно зажимал уши, Бен Яир. Она держалась храбрее мужчины.

Бен Яир. (Помолчав.) Теперь моя очередь. (Подходит к Иосифу.) Я готов. Прощай.

Иосиф. Нет, Бен Яир. По жребию тебе выпало быть последним, и ты будешь последним. Сейчас я пойду отдам тем женщинам обе грамоты и вернусь. И ты, как и было решено, убьешь меня. (Не глядя на Элиэзера.) Ты не думай, я не герой и хочу жить, но... Понимаешь, у них дети, а у меня уже никого...

Бен Яир молча обнимает Иосифа.

Только я прошу тебя - сделай это сразу по моем возвращении. Я устал, да и римляне близко.

Бен Яир. Хорошо. Вот мое последнее письмо. Я нацарапал его кинжалом на черепке. Пусть женщины вынесут его на волю. Пусть они расскажут Риму и миру, что мы, девятьсот шестьдесят защитников Масады, гордились тем, что первыми восстали против врага и воевали последними. Пусть они скажут, что увидев неизбежность поражения, мы без колебаний предпочли добровольную смерть позорному рабству. Пусть они расскажут, как, обнимая своих жен и лаская детей, мы убили их, чтобы спасти от пыток и мучений. Пусть все узнают, как мы бросили затем жребий, и десять избранных убили остальных мужчин и снова бросили жребий. (Берет в руки меч.) И тот, кому выпало быть последним, убил остальных девятерых и твердой рукой вонзил в себя меч. (Помолчав.) Пусть они скажут, что нас не нужно оплакивать: мы умерли свободными и непобежденными.

Конец

Красногоров Валентин Самуилович Жребий

Красногоров Валентин Самуилович
Жребий