Уже вторые сутки Тихон не слезал с печи. Снова мучил ревматизм - верный спутник старости. Когда боль в пояснице становилась нестерпимой, старик растапливал печь, брал алюминиевый бидончик с водой, кружку, хлеба и, завалившись на печь, пережидал, 'покуда злоклязая немощь не отпустит'. Слезал разве что по нужде.
Живности у него никакой не водилось, кроме кота Тимофея, который был так же стар, как и хозяин. Так они и лежали на печи: старик из-за ревматизма, кот же из-за солидарности к хозяину. Чтобы хоть как-то скрасить одиночество, Тихон иногда разговаривал с котом. Вот и сейчас, когда Тимофей прыгнул на печь и лапой начал умывать мордочку, он спросил:
- Чево, Тимоша, гостей намываешь?
- М-р мяу-у, - ответил кот.
Именно в такие часы старику назойливо вспоминалось прожитое. Молодость, война...
Детство его проходило так же, как и у многих крестьянских ребятишек той поры. Рос в многодетной семье. Рано начал помогать отцу по хозяйству.
В годы коллективизации он - так уж вышло! - участвовал в раскулачивании. Тогда под это дело многие попадали. Кто по ошибке, кто по партийному сознанию, а кто - и такое не раз бывало! - из-за сведения счетов. Тяжёлое было время, страшное. Многих расстреляли, сгноили в концлагерях. Никого не щадили... Даже малых детей! Однажды, поняв, что вокруг творилось, Тихон наотрез отказался глумиться над односельчанами, которые собственным горбом нажили хозяйство. Начальнику это, конечно, сильно не понравилось, он в бешенстве задёргался, заорал матом, угрожая сгноить в тюрьме. Тихон не сдержался - и ударил кулаком в сытое, наглое лицо, сбив начальника с ног.
Лагерь, куда он попал по приговору 'тройки', многому научил. Таких, как он, уголовники называли 'от сохи'. Тихон стал угрюмым, замкнутым. Молча приноравливался к строгому лагерному режиму.
Поначалу его не трогали, и он никого не трогал. Но как-то раз двое решили взять ножичком на испуг... И моментально поплатились поломанными рёбрами. 'За себя умей постоять', - эту науку он хорошо усвоил ещё тогда, когда под конвоем тащился по этапу.
Потом была война. Штрафной батальон. В первом же бою Тихон ворвался во вражескую траншею и упал, скошенный автоматной очередью. Долгие месяцы в госпиталях. И снова фронт. Белоруссия, Венгрия, Германия...
В родную деревню вернулся не лагерником, а фронтовиком-героем.
Председатель колхоза сразу отправил на курсы механизаторов. И пока от ревматизма совсем не согнулся в дугу, всё работал трактористом.
- Эхе-хе, - тяжело вздохнул Тихон, - не желаешь, а эдак оно всё одно поминается. Житуха вся... И мёртвые... будто живые. Какие хлопцы тогда были... - не то что теперешние! Чево глядишь-то, Тимоша? Молвил бы чево?! А?
- М-р мяу-у...
- Во-во, мяукать-то оно ты могешь! А вот мог бы изъясняться по-нашему, по-людски... - глядишь, и отвели бы душу. А то невмочь ей... душе-то! Вон оно как... Кажись, жизнь прожита, помирать уж пора. Чево мог - добился! Вон аж уважаемым стал, грамоты пущие имею. Но чево-то не так всё, не так...
Немного помолчав, старик горестно продолжал:
- Годовщина ноне... как нету нашей хозяюшки. Ушла... и оставила нас одношинных. Невмоготу без неё. Ох, как невмоготу, - он замотал головой. - Теперича вот некому совсем попотчевать оладушками, пельмешками. Некому словца доброго молвить, песню какую затянуть... То уж точно, жили - как душа в душу. Сына вон взрастили. Да не так, видать, взрастили, уж коль столь годков сам не наведывается, а и внука не везёт, не пущает. А она-то, Дарьюшка наша, ох как поджидала, в окошко всё высматривала, вздыхала. Ушла, так и не увидавши напоследок ни сына, ни внука. Эхе-хе...
Тихон замолчал. Потом очнулся от невесёлых дум, сел и, поглаживая поясницу, выругался. Вздохнул. Отломил хлеба, сорвал луковку со связки, висевшей тут же на гвозде, и налил в кружку воды. После того, как обед был завершён, старик снова лёг. Задремал. Кот преданно растянулся рядом с хозяином.
Вдруг в дверь постучали. Тихон приподнялся на локте. Подумалось: 'Кто б это? Вроде, некому!'
Стук повторился.
'Похоже, это не свои будут... Ой! Неужель...'
И старика охватило волнение. Он сел на печи. Неужели это и впрямь гости дорогие пожаловали?
В дверь ещё раз постучали. На этот раз сильнее.
- Счас! Счас!
Тихон кое-как слез на пол, доковылял до двери и всем телом резко на неё навалился. На пороге возникла рослая фигура с орденом на лацкане де-сантной куртки.
- А я уж подумал, не случилось ли чего, - хрипловатым баском сказал парень. - Не вы ли будете Тихоном Захарычем?!
- Ну, - старик недоумённо оглядел гостя с головы до ног.
- Пашки Кузнецова дед?!
Тихон растерялся, он вытаращил на парня удивлённые глаза, и попытался было вспомнить, где ж это он его видел. Но нужное не вспомнилось. Этого человека он точно никогда не видел... И тут его осенило:
- Эдак ты от мово внука будешь?
- Так точно! Только вот... позвольте уж для начала на лавку присесть, а то культю совсем натёр, горит прямо вся...
- Добре, добре! Проходь...
- До вас пока доберёшься, всех на свете проклянёшь, всюду грязь, лужи...
- Ага, дороги-то у нас такие, что никуды не годятся! Сколь председателю говорено было, а толку никакого...
- Стало быть, плохо с ним воюете!
- Да председатель счас тоже не тот всё пошёл... о своём кармане токо и пекутся! Как их там? Ага, 'новые русские'...
- Это вы верно говорите! Всем начхать стало на страну...
- Ага. Сел? Ну... сказывай давай... Радость-то, радость какая, - старика нельзя было узнать, он весь как-то преобразился. В глубоко посажёных глазах запрыгали весёлые огоньки, на тонких губах заиграла улыбка и даже боль в пояснице поутихла. - Вспомнил всё ж внучек-то, вспомнил... Как хоть он там? Небось, вымахал - эдак, чё аж теперича и не признать!
На смуглом лице гостя появилось выражение недоумения:
- Вы что, разве ничего не знаете? - голос его дрогнул.
- Чево? - Тихон снова растерялся. Он ясно почувствовал неладное, сердце больно сжалось. - Чево я должен был знать?
Парень помрачнел, опустил голову.
- Сказывай, не тяни душу...
- Так это...
- Ну!
- Нет вашего внука боле... Нет. Погиб он...
Тихон мешком сел на лавку рядом. Сердце забилось часто и неспокойно. В голове не было ни одной цельной мысли, лишь обрывки. Он хотел было что-то сказать, но к горлу поднялся удушливый ком, стеснил дыхание. Старик отвернулся, чтоб украдкой смахнуть навернувшуюся слезу. Потом глянул на орден гостя, и ему всё стало ясно.
- Ты был там? - чуть слышно выдавил он.
- Да, с Пашкой вашим, он был в моём отделении.
- Я ничё не знал. Ничё, - старик тряс головой. - Эх, внучек, внучек... Помню его токо мальцом, шустрый такой был, смышлёный...
- И очень, знаете, упёртым. Горы-то сначала не по нём были. Затем всё ж приноровился, на марше даже новичкам помогал. Всё шутил: 'Знаешь, что такое десантник? Одну минуту орёл, а остальное время - ломовая лошадь'... Крепко сдружились. Раз даже жизнь мне спас! Отбил у 'духов'...
Наступила пауза. Молчание нарушил Тихон:
- Чево замолчал-то? Сказывай уж всё. Хоть и муторно слышать, но мне надо знать, надо...
- Больно говорить... Я закурю?
- Кури...
Гость шумно сглотнул слюну, достал из кармашка куртки пачку сигарет с зажигалкой, неторопливо вытащил одну сигарету, покрутил её пальцами, будто о чём-то раздумывая, и щёлкнул зажигалкой. Сделав пару затяжек, медленно, негромко начал свой рассказ:
- В тот день напоролись на засаду. Площадка открытая, укрыться не-где... Вокруг раненые, убитые... Такая злоба взяла. Ну и рванули напролом... Пашка всё время рядом был. Тут откуда-то сбоку прямо на нас свалились 'духи'... Оглянулся... Г-гады. А Пашка уже того... лежит. Подбегаю, переворачиваю... Он в крови. Шепчет: 'Прощай, командир. Повидай деда, виноват я перед ним очень'... И всё. Всё... Нас-то всего пятеро и выбралось из той кромешной мясорубки! А Пашку... не... я не оставил, с собой взял...
- Внучек, внучек. Пошто, пошто тебя убили? - стонал старик, обхватив руками голову и покачиваясь из стороны в сторону. - Ведь совсем ещо молод был. Ой, несправедливость-то какая...
- Ребята там хорошие полегли. А главное... за что?! Такое пережить довелось, что даже вспоминать-то страшно, - парень заскрежетал зубами, сжав кулаки. - Вам в сорок первом легче было, вы хоть знали, за что воевали, за что отдавали свои жизни...
- Ты эдак боле ни в жизнь не сказывай, - отозвался Тихон и поднял глаза. - Вы, младые, ничё толком не знаете про ту войну. Поверь, нам тоже нисколь не легче было. Вот мы с тобой тут оба солдаты... И негоже нам, солдатам, друг дружку попрекать!
- То вы точно подметили, не стоит... Конечно. Простите уж, коли чем обидел ненароком...
- Но ты, паря, всё ж верно шевелишь мозгами! Напрасно гибли там хлопцы, напрасно... В том-то как не согласишься.
Они помолчали. Первым заговорил Тихон:
- Сказывай лучше, где могилка внука, когда его схоронили?
- Год назад, на городском кладбище.
- Год?! И лишь теперича узнаю! - старика передёрнуло. - Никто даже весточку не дал... Хотя бы строчку отписали. О, как... Разом вот отъехали - и ни слуху, ни духу! Эх, где совесть-то у людей? - он вздохнул и махнул рукой. - Морозы-то пока не ударили, надобно б на могилку съездить, попроведать, землицы родной хотя положить...
- Обязательно смотаемся! - отозвался гость.
- У родителей был?
- Его? А как же! После госпиталя сразу отправился к отцу. Открыл он дверь, а там веселье в разгаре: отец его себе новую свадьбу справляет.
- Как то?! - лицо старика вытянулось.
- Он же с матерью Пашки давно развёлся! А мать я так и не застал, она всё по экспедициям мотается.
- И об том ничё не знал, - гневно выдохнул Тихон.
- Честно сказать, я на той свадьбе чуть дров не наломал, а так хотелось...
- И поделом бы!
- Такие вот дела, Тихон Захарыч.
- Тьфу ты, - старик встрепенулся, - гостя-то к столу не зову и ничем не балую!
- Да не беспокойтесь, сыт я!
- Ты-то, паря, хотя не обижай старика. Счас сообразим чево-нибудь... Звать-то как?
- Павлом.
- Прямо как внука. А родители кто будут?
- Нет у меня никого... Детдомовский я.
- Эхе-хе... Теперича-то куды?
- Не знаю. Всё из-за неё, - Павел кивнул на протезную ногу. - Коли не прогоните, то у вас немного погощу.
- Оставайся, живи сколь душе угодно, хоть будет с кем словечком обмолвиться! Ты, Паша, только не серчай, кушанье моё скромное, чем богаты - тем и рады.
- Да всё в ажуре! Может, в чём-то помочь? Скажите - всё сделаю...
Ночью Тихон не мог заснуть. Во сне Павел метался, стонал и бормотал что-то несвязное. Стоны эти острой болью отзывались в сердце старика. Всю ночь он так не сомкнул глаз.
А утром Тихон тронул парня за плечо. Павел вздрогнул и проснулся.
- Вставай, Паша, вставай, внучек... Просыпайся. Новый день давно настал...