В самом деле... Из всего гонят. Из топора - гонят, из старых спортивных штанов - гонят, из веника - гонят, из лыж и даже из старых журнальных обложек... (Нуждающиеся в подобных рецептах пишите до востребования сыну турецкого верноподданного Остапу Ибрагимовичу.) А вот из кленового сиропа - не гонят. Вроде бы всего в нем много, более того, на вкус такое пойло было бы вполне самобытным и маскировало бы откровенную дегустацию сивушных паров. Почему такая несправедливость?
Я долго стеснялся спросить соседей, проживающих со мной бок о бок в канадской глубинке. И вы знаете, так и не спросил! А то вот так спросишь, а потом глядишь, все начнут гнать самогон из кленового сиропа, и страна придет в упадок. И нам снова придется искать подходящее место для иммиграции.
Одно из объяснений напрашивается само собой. Кленовый сироп весьма дорог и, продав его в виде сиропа ничего не подозревающим бабулькам, кушающим его с оладьями, можно так подзаработать, что на вырученный капиталец напиться до серых волчков, до синильного рассвета с чертиком под подушкой...
Ну, почудите сами, если пожелаете. Возьмите обычное дерево по фамилии Клен (а по национальности - дерево), независимо и самопроизвольно произрастающее у вас под носом. Индейцы, кстати, первыми научились добывать кленовый сок и получать из него сахар. Ну, а до чего додумались индейцы, мы с вами тоже, пожалуй, дотумкаем, не боги горшки обжигают, и уж точно не они их моют, и так далее...
После несложной операции добычи кленового сока, во многом схожей с процессом получения сока березового, а также дубового, осиного и баобабового, можно вдоволь насладиться этим редкостным продуктом, символизирующим канадскую глубинку.
На клене делается диагональный надрез, в который вставляется специальный желобок из нержавеющей стали. Затем собранный сок переносится на "перегонные" станции, находящиеся прямо в лесу, где его кипятят на открытом огне, выпаривая "все лишнее" до получения чистейшего кленового сиропа. Для того чтобы приготовить один литр кленового сиропа по такому рецепту, необходимо собрать и выварить сорок литров сока! Конечно, такой способ добычи сока удорожает конечный продукт... и, наверное, гнать из него самогон нецелесообразно.
А может, все-таки попробовать? Чем черт не шутит? Может, удастся открыть новый национальный напиток, новый облик Канады? Кленовое виски, кленовая водка... От этих названий тянет чем-то забыто-мечтательным, когда горячительные напитки были труднодоступны и ценны... Но теперь произошла переоценка ценностей. Теперь нам, утомленным кленовым сиропом, хочется чего-нибудь нового... А к чему стремиться, когда всего уже достиг? Бежать дальше некуда... Позади, так сказать, Москва, впереди - подозрительно тихий океан. Круглость Земли иногда доводит до отчаянья!
Стремление опьянять себя, видимо, заложено в наших генах. Именно алкоголь превратил нас в то, что мы из себя представляем, ибо на трезвую голову этот мир и наше с вами положение в нем весьма мало перевариваемо.
Ну посудите сами, кто мы такие? Так, пришлые люди с покалеченной восточноевропейским акцентом репутацией... Самоуничижение, конечно, не выход, но когда взираешь на местное совершенство, лоск превосходной способности извлекать пользу из всего, даже из простого древесного столба, становится грустно и нестерпимо тошно за понапрасну растраченные годы, за вечный суетливый поиск материнской груди, за натруженное счастье никчемной добычи, за апатичные пробуждения по утрам и не менее апатичные погружения в ночной сон.
Немного о канадских слонах
В канадской глубинке проживает довольно большое поголовье слонов. Их принадлежность к слоновьему роду была бы очевидна даже недоверчивому меланхолику Дарвину. А уж тот, бывало, набросит сачок на слона и давай его изучать с пристрастием... Но это полбеды. Весь ужас в выводах, которые позволял себе делать Дарвин. Между тем тут и без выводов все ясно: канадские слоны произошли от обезьяны, ибо обезьяна, если она достаточно изучена, может оказаться прародителем кого угодно, даже вас, насупленный мой читатель...
Наиболее близки к слоновьему роду всякого рода секретарши и администраторы, особенно в таких заведениях, как школы, больницы и правительственные учреждения. На этих трех китах зиждется современная система унижения человека, которая претерпела удивительный прогресс, ибо унижает она гораздо ниже, чем прежняя, и при этом ни к чему не придерешься. Такие служащие и в больших городах не переносят своего социального положения и постоянно самовозвеличиваются за счет унижения посетителей, а уж о маленьких местечках канадской глубинки и говорить нечего. Здесь у подобных представителей канадской фауны вырастает поистине слоновая кожа, изредка подергивающаяся легкой дымкой волосатости, отдаленно напоминающей внешнюю поверхность шкуры мамонта.
Давеча я на минутку заскочил к своему семейному врачу, о котором сейчас ничего не скажу, потому что это совершенно отдельная история, и рано или поздно ее непременно расскажу. Доктора, понятно, не было на месте, как сообщила секретарша, хотя его волнообразный баритон глухо доносился из-за плохо прикрытой двери. Секретарша, как водится, заставила меня почувствовать себя жалким подобием слизняка, но я стерпел и лишь слегка огрызнулся. Уходя ни с чем, я приостановился послушать, как грозная домоправительница врачебного кабинета поступит со следующей посетительницей. Той нужна была медсестра, чтобы сделать какую-то процедуру.
- Медсестры нет на месте, - ответила секретарша таким тоном, как будто бедная женщина предложила ей заняться лесбийской любовью прямо на глазах у публики.
- Но мне необходимо...
- Я спрошу у доктора, возможно, он сможет помочь, - внезапно смилостивилась секретарша, совершенно не стесняясь того, что только что возвестила мне о его отсутствии. Похоже, местные врачи настолько поднаторели в современной науке, что научились достигать квантового состояния, в котором неизбежно начинает действовать принцип неопределенности, и никто не может с достоверностью сказать, присутствует он в кабинете или нет.
- Я не могу вам сказать, - тихо произнесла женщина, оглядев хворую публику, рассевшуюся по углам.
- А тогда я не смогу спросить о вас у доктора.
- Но мне необходимо сделать процедуру...
- Я должна знать, что это за процедура.
- Я не могу вам этого сказать... - снова повторила женщина...
А я не могу спросить о вас у доктора!
Обмен репликами "я не могу" продолжался несколько минут. Мне очень хотелось вступиться за женщину, но я промолчал и ушел домой.
- Ну что я буду с ними связываться? - сказал я сам себе и забыл об этом случае.
Утром меня разбудил телефонный звонок. Это был мой врач. Я не поверил своим ушам и изготовился задать вопрос о том, с чем, собственно, и приходил накануне. Каково же было мое изумление, когда оказалось, что этот гордый последователь Гиппократа звонит для того, чтобы выяснить со мной отношения. Оказывается, его секретарша пожаловалась, что я вел себя вызывающе, и требует, чтобы доктор отказался лечить мою семью.
Я, ей-богу, не помнил, что сказал секретарше что-либо особенно дерзкое. Видимо, у нее было пасмурное настроение и потому любая безобидная фраза воспринималась как объявление войны.
- Ваша секретарша ошибается. Я не атаковал ее.
Мысль о смене доктора вызвала у меня чувство классического счастья с пенно-облачными фантазиями о наконец-то вылеченных болезнях.
- А она говорит, что вы вели себя чрезвычайно вызывающе.
- Нет, у меня просто славянский акцент, и поэтому, что бы я ни говорил, это звучит грубо для канадского уха... - почти сразу нашелся я. За долгие годы, проведенные среди канадских слонов, я понял, что лучшая защита - это намекнуть на свое нездешнее происхождение, как бы косвенно уличив собеседника в дискриминации национальных меньшинств...
- Само слово "славянский" дало основу английскому слову "slave" - раб. Ну а чего можно ожидать от подобной этимологии? - без особого огонька добавил я и с наслаждением стал слушать напряженную тишину в трубке.
- Я не понимаю, какое отношение это имеет к инциденту... - недовольно возразил доктор.
- Если мне не изменяет память, вы поставили мне диагноз "невроз", когда я пожаловался на головокружение и повышенное давление... Так чему же вы удивляетесь? Мое поведение есть прямое подтверждение вашего диагноза...
Короче, теперь я ищу нового врача. Не то чтобы он меня выгнал, но какой-то холодок после этого инцидента остался, и я не доверил бы этому эскулапу даже удалить бородавку у себя на спине, хотя надо отдать ему должное: бородавки доктор удаляет мастерски и при этом явно наслаждается этой процедурой.
И когда же мы освободимся от этого излишнего человеческого общения? Как было бы хорошо... Зашел на сайт в Интернете, заказал себе очередь к врачу - и никаких тебе секретарш с самомнением клеопатр и замашками калигул.
И когда же уйдет в историю слоновость тех, кто выполняет нудную и никчемную работу, ведет пропащую, скучную, как дно пустого сотейника, личную жизнь, а зло вымещает на всех встречных и поперечных?
И главное, не сказал я этой леди Макбет Мценского уезда ничего особо обидного. Представляю себе, что б со мной сделали, если бы я заступился за женщину, которой не хотели делать процедуру только потому, что она не желала признаться во всеуслышанье, в чем сия процедура заключается. Если бы я за нее заступился, меня, наверное, арестовали бы и линчевали всем городом.
А главное, был бы врач стоящий, а то ведь и шарлатаном не назовешь... Шарлатан хотя бы претендует, что что-то знает и умеет. Этот же тип уже ни на что не претендует, разве что на способность защитить свою секретаршу от грубого славянского варвара, посмевшего ей перечить.
Люди научились обижать друг друга так тонко, что я с радостью потратил бы все свои средства, даже жизнью рискнул бы, чтобы доказать свою правоту и наказать несчастную бестию, но по опыту знаю, что эта секретарша - очередной жалкий сморчок, и стоит мне полушутя за нее взяться, ни от нее, ни от ее доктора и шкурки не останется, не то что слоновой кожи. Но это все суета и мрачное безделье маленького местечка. Нужно скорее на волю, туда, в большие города, где скандалы величественны и самозабвенны, где водятся настоящие, а не липовые канадские слоны!
Исповедь провинциального террориста
В кои веки пригласили меня в приличное общество, столь редкое в канадской глубинке. Разумеется, я, почитав книжки о хорошем поведении, приготовился быть на высоте. Званый обед устраивал наш сотрудник, канадец до мозга костей. Он нашел себе невесту в провинции Альберта, и, как водится, она была крупна и впечатляюща (не провинция, а невеста), как и все, приходящее к нам с по-прежнему слегка диковатого Запада. Я твердо решил вести себя прилично и не возникать. Хотел, так сказать, показать дочери Альберты пример нашего утонченного воспитания. К сожалению, я переоценил свои возможности...
На полянке перед домом меня встретил брат помолвленного. Он по протекции брата когда-то проработал у нас пару дней, пока не уволился добровольно от щемящего чувства собственной бесполезности, но на этой полянке мы пришли в чарующее состояние шапочного знакомства. Ведь это так важно: в чужом доме, на званом обеде, среди человек сорока совершенно чужих индивидов - повстречать родную рожу. Братец был человеком творческим, артистом - со всеми вытекающими из этого недостатками. Он был алкоголик, наркоман, профессиональный стриптизер. В свое время престарелые девчонки из нашей конторы, сходив на его представление, почему-то были страшно разочарованы, хотя неприлично вздыхали даже тогда, когда я, распарившись, снимал в офисе свитер. А я ведь по комплекции весьма туго набитый мешок, уж не знаю с чем, тогда как братец помолвленного - весьма завидный мужчина... Короче, так и не понятно, чем этот братец так их разочаровал. Может быть, хронической нетрезвостью? Вот и в день помолвки он уже прилично набрался и с трудом стоял на ногах.
По традиции во всяком приличном канадском семействе непременно должен быть кто-нибудь, составляющий позор семьи, червоточину, неудачный выстрел папаши семейства называйте, как хотите, и брат помолвленного вполне подходил на эту роль. Только не обвиняйте меня в остром приступе человеконедолюбия, - я просто сухо сообщаю, что видел, так сказать, созерцал, наблюдал, и пытаюсь сохранять холодную объективность. Тем более что именно в тот день я твердо решил вести себя спокойно, а значит, пассивно и созерцательно.
Но не тут-то было.
Видите ли, размеренно поговорить о погоде мне еще ни разу не удавалось. Вечно из простого обмена ничего не значащими фразами у меня выходит какой-нибудь пренеприятный диспут.
- Сегодня теплый день, не правда ли? - приветливо прощупала меня щуплая старушка привычными, а потому ловкими щупальцами стандартного светского разговора. Этот тип разговора именуют "small talk", а я называю его "разговор по-маленькому".
- Да, погода замечательная - не то, что вчера... Вчера ведь была страшная жара! - охотно ответил я, вполне гордый тем, что вот же, могу вести приличный разговор, не вникая во всякие неудобства общения с незнакомцами, но тут же добавил: - Не иначе вчера было жарко из-за глобального потепления!
- Ну, нам это, пожалуй, не грозит, у нас очень суровые зимы...
- А я думаю, что зимы в этом году вообще не будет. Я ведь горячий сторонник глобального потепления!
Подобное заявление было воспринято как неслыханная бестактность, хотя, наверное, я просто пошутил.
- Но ведь тогда Нью-Йорк пойдет ко дну! - некстати вмешался абсолютно серый гражданин.
- Ну и фиг с ним... Пусть! - уже серьезно ответил я.
- Так вы террорист? - в свою очередь на полном серьезе пошутил тот же тип в сером.
Все оглянулись на его резкую обличающую фразу. Пьяненький брат помолвленного мгновенно протрезвел и выразительно икнул. Все смотрели на меня выжидающе, будто ждали, что я вот-вот примусь испускать истошные экстремистские возгласы и попытаюсь взорвать себя при всем честном народе.
- Мммм... - веско заметил я в свое оправдание, но эта реплика не удовлетворила собравшихся. Нужно было как-то пояснить мое заявление насчет допустимости утопления внеэпохального мегаполиса, коим является Большое Яблоко, - город, который никогда не спит, и проч., и проч., и проч.; город, на котором печати уже негде ставить; короче, наш грозный отец Нью-Йорк-на-Дону, наш Ростов-на-Гудзоне... Все смешалось в душе иммигранта...
- Дело в том, - промолвил я, закашлявшись и запинаясь, - дело в том, - повторил я, смелея, - что я не люблю больших городов... Я вообще страдаю неврозом, меня охватывает паника при большом собрании народа...
- Неубедительно, - вздохнул серый человек, обводя взглядом собравшуюся толпу гостей - Мы не наблюдаем у вас никаких признаков паники! Скорее, паниковать следует нам!
Почему-то этой фразой мой серый судья слегка разрядил обстановку. Мама помолвленного, проходя мимо, бросила на меня испепеляющий взгляд и процедила:
- Вы никуда не торопитесь? Неужели даже на обед не останетесь?
Несмотря на то, что супруга основательно подготовила меня к званому обеду, накормив пельменями, чтобы я в очередной раз не опозорился и не объел несчастных гостей, мне все же очень хотелось закусить, и я твердо успокоил мамашу, что обедать останусь пренепременно!
Обед меня разочаровал. Несколько тарелок с нарезанной тонкими ломтиками колбасой не могли именоваться гордым именем "званый обед". Уж не знаю, какие глубины врожденной цивилизованности помогли мне промолчать хотя бы по этому поводу. Видимо, конфуз с утоплением Нью-Йорка подействовал на меня облагораживающе, и я молча уединился со своей тарелкой, наполненной более чем скромной снедью. Усевшись по другую сторону бассейна, подальше от основного костяка гостей, я надеялся поклевать, что Бог послал, а там уж незаметно и простодушно ретироваться. Но тут ко мне снова подсел мой серый человек. Дело в том, что помолвленный сообщил ему, что я писатель и один из умнейших людей. Он часто мне говорил об этом, но я не расценивал это как комплимент, - во-первых, потому, что я не считаю себя умным, во-вторых, потому, что по сравнению с местным населением и утюг может прослыть мудрецом. Между тем серый человек никак не мог успокоиться. Ему очень хотелось меня разоблачить в неумности и нахрапистом авантюризме. Он опять стал расспрашивать о моем роде занятий и о воззрениях на мир и прочую окружающую среду.
Я неохотно выдал все свои парадоксальные мысли, шокируя серого каждым новым постулатом.
- Федеральное правительство нужно упразднить, - заявил я, выплевывая косточку от маслины. - Вы знаете, я очень люблю маслины... И совершенно не люблю всякого рода правительства. Это странно, не правда ли?
- Так вы не только террорист, но и сепаратист?
От такого вывода я поперхнулся прохладительным напитком. Над нами вновь нависла вязкая туча непонимания.
- Ну, дело в том, что граф Петр Кропоткин, отец анархизма, заявлял...
- Так вы еще и анархист? - в ужасе залопотала откуда ни возьмись подсевшая к нам жена серого гражданина.
Почувствовав, что на меня завтра же донесут властям, я отставил тарелку и занудил свой обычный бредовый монолог, начав от печки, то есть от глобального потепления. Логика моих бредней заключалась в том, что бороться с глобальным изменением климата - это утопия, что, например, и на Марсе идет потепление, и это свидетельствует о том, что причины этих явлений лежат вне нашей досягаемости. Я говорил, что со временем нужно разукрупнять крупные города, что жить, учиться и работать должен позволить людям Интернет дистанционно, что не всем в обществе нужно работать, потому что автоматизация и компьютеризация приводят к тому, что дешевле основной массе людей платить пособия, чем пытаться создавать для них дорогостоящие и бесполезные для общества рабочие места...
- А что же будут делать бездельники? - не унимался серый.
- Их нужно воспитывать и занимать всякими искусствами...
- Утопия! От того, что мы имеем в настоящее время, к такому никогда нельзя прийти...
- Не спорю... Ну, нужно хотя бы выбрать направление...
Я еще много о чем говорил. Серый человек с супругой теперь слушали не перебивая. Их дыхание было по-прежнему неровным, но мне показалось, что теперь они не считают, что я опасный элемент, и, возможно, не пойдут доносить на меня властям, разве что потолкуют на мой счет с местным психиатром...
Поняв, какой эффект имеют мои проповеди, я снова заговорил о неврозе и своей неуравновешенности и попытался мягко смотать удочки затянувшегося разговора.
Обстановку помог разрядить к тому времени уже в доску пьяный братец помолвленного. Он дважды бросался в полном обмундировании в бассейн, делая внушительные пируэты, от чего несколько деток, ставших невольными свидетелями этой сцены, получили долгоиграющую душевную травму, и их матушки лет через десять будут удивляться - и отчего повзрослевшие детки страдают водобоязнью?
Свое выступление пловец завершил третьим погружением в бассейн, на этот раз совершенном с целью извлечь со дна пластиковую черепаху. Но поскольку пьяный дядя нырнул с зажженной сигаретой, младенец, для которого, по всей видимости, и предназначался улов, очень разволновался, и когда чародей вынырнул (опять же с сигаретой в зубах) и предложил малышу трофейную черепаху, карапуз строго стукнул его по руке и убежал к маме, а черепаха осталась никчемно обсыхать у кромки вдрызг прохлорированной воды.
Потом братец, издавая запах хлорки, пошел извиняться перед помолвленным за пьяное представление, но тот, хоть и злился, как водится, процедил сквозь зубы, что все, мол, в порядке, братишка...
Будущая жинка нашего помолвленного оказалась бабой упорной и внушительной. Никому не удавалось закабалить вольное канадское сердце холостяка, но простой девушке с ранчо это, как ни странно, удалось...
- Слушай, - интимным шепотом заговорил я с этим кандидатом на скоропостижное брачевание. - Где ты нашел это сокровище?
Далее последовала стандартная история любви, которую я сразу позабыл и посему не могу привести здесь, на бумаге. Это было что-то вроде: она меня задела веслом, а я ее случайно огрел лыжной палкой... Это довольно распространенный способ знакомства у местного населения. История заканчивалась тем, что помолвленные скоро купят собственное ранчо и будут выращивать коров.
- Но ведь ты ненавидишь животных? - возразил я.
- Нет, я теперь нормально к ним отношусь... Ведь ранчо будет обширным, и они будут пастись где-то далеко...
- Мечты, мечты... Где ваша кислость... - вздохнул я. Пропадал парень, вольная душа... Теперь остаток жизни он будет подбирать навоз за коровами и ходить на цыпочках перед своей женой-ковбойкой.
Настало время прощаться, и я, следуя вычитанным принципам хорошего поведения, чинно подошел к группе стариков, чтобы отблагодарить за прекрасный вечер. Честно говоря, мне хотелось попрощаться только с бабушкой брачующегося, но я забыл, кто из них его бабушка, и стал прощаться со всеми. Меня обдали угрюмыми взглядами. Тогда я обратился к обвивающемуся вокруг заборчика братцу помолвленного:
- Ну, ты уже просох?
Вопрос прозвучал двояко... Имелось в виду простое физическое обсыхание после многократного погружения в бассейн. Но мой вопрос можно было истолковать и как язвительность в отношении его пьянства. От этого все смутились, а я, довольный, что соблюл приличия, отправился попрощаться с молодежью. Взгляд, которым меня проводила молодежь, заставил подумать о том, что, с одной стороны, яблоко от яблони недалеко падает, а с другой - что, пожалуй, неприветливость усиливается у местного населения от поколения к поколению...
Я заявил на прощанье, что самое лучшее, чем можно заняться в жизни, - это делать детей. Таково было мое последнее наставление, после чего я степенно удалился. Думаю, эта компания больше не будет утруждать меня своими приглашениями...
Вообще шокировать окружающих стало для меня буквально второй натурой. Не далее как вчера я приобрел огромную деревянную ложку, вырубленную из коряги. Мне очень хотелось попробовать похлебать из нее борщ. Ну бывают у людей разные извращения - не обязательно же их повсеместно афишировать? Так нет же - за столом, когда не только все домашние собрались, но даже и гости присоединились, я гордо извлек свою ложку и принялся шумно прихлебывать борщ из тарелки, чей диаметр лишь немногим уступал диаметру моей ложки... За столом повисло молчание. Все отодвинули свои тарелки и почему-то больше не захотели есть. Ну, и я ли не террорист после этого, пусть и провинциального масштаба?
В поисках приключений
Большинство из приютившихся в Канаде искали здесь покоя, долгожданного отдохновения от бесконечных блужданий по кривизне земной поверхности, свободы от опасностей и невзгод своих собственных стран. Местные жители, наоборот, упорно ищут себе приключений на... голову. Особенно это ощущается в канадской глубинке, где жизнь скучна, размеренна и однообразна, как моток билетиков на проезд в советском городском транспорте. Захватывающие истории о переломанных ногах, прошибленных головах и прочих членовредительствах просто переполняют разговоры жителей канадской глубинки. Они горды своими синяками, но особенно обожают незабываемые ощущения, связанные с переломанными ребрами. Все эти травмы ни в коем случае не связаны с трудом или каким-либо другим созидательным процессом. По негласному коду провинциала сии увечья обязаны быть результатом поездок на сноумобилях (таких моторизированных санках), лазанья по скалам, плаванья на каноэ по водопадам и, конечно же, пеших прогулок на снегоступах вдоль и поперек национальных парков в сорокаградусный мороз.
Корней Чуковский был не только автором всяческих Тараканищ, Мух-Чикатил, Бармалитов и прочих ужастиков для детей того нежного возраста, в котором и коренятся все наши с вами неврозы... Ведь именно благодаря детским стихотворениям дедушки Чуковского я впервые ознакомился с концепцией людоедства. Кроме этой мрачной стороны своего творчества Чуковский числился еще и литературным критиком и, промежду прочим, писал, что Антон Павлович Чехов как одержимый созывал к себе в дом всякого рода гостей и пристально интересовался их историями. Неудивительно, что в его рассказах представлено во всей красе население России того времени. С тех пор и повелось, что писатель просто обязан совать свой нос в чужие дела, вынюхивать различные жареные и пареные факты и потом отображать их в своих творениях.
Я, откровенно говоря, не люблю гостей; наверное, поэтому я никудышный писатель. Главным героем моих произведений являюсь я сам собственной персоной, и потому они скучны и невыразительны. Вот если бы они включали скрупулезные описания каких-нибудь плотников и дровосеков, то Нобелевской премии по литературе мне было бы просто не миновать. Вообще еще не известно, чем этот Нобель причинил больше гибельного вреда человечеству - изобретением динамита или учреждением нобелевской премии. Что может быть пошлее и безобразнее писателя, по-собачьи высунувшего язык и ждущего высокого признания кучки душеприказчиков динамитчика?
Однако в перерывах между ожиданием признания и естественной в моем положении апатии и я не гнушаюсь там и сям подслушать историю-другую, а потом выдать ее в качестве новинки читателю...
Некто с экзотическим именем Камерун (уж не знаю, откуда коренные канадцы шотландского происхождения выискивают себе такие имена), сожитель одной из наших сотрудниц, представляет собой яркую личность с блеклой биографией. Как и многие из местных жителей, он - плотник. Но в своей частной жизни Камерун - настоящий путешественник и землепроходец. Как-то он втемяшил себе в голову идею ни больше ни меньше, как пройти пешком, точнее на снегоступах, Алгоквинский национальный парк (да, именно тот, что размером с небольшое ближневосточное государство). Первая же попытка закончилась полномасштабной операцией по его спасению, в которой были задействованы местные вооруженные силы и даже вертолет. Однако это не помешало Камеруну совершить и вторую попытку, которая вновь завершилась неудачей.
Сам я никогда подобных геройств не совершал и потому не могу художественно поделиться весьма ценным опытом шагания по снегу вдали от последних форпостов цивилизации. Поэтому трудно сдержаться и не предъявить читателю пространную цитату из Джека Лондона, тем более, что наверняка это благородное занятие мало чем изменилось за последние сто, да куда там, тысячу лет...
"...Нет труда изнурительнее, чем прокладывать дорогу. На каждом шагу широкие плетеные лыжи проваливаются, и ноги уходят в снег по самое колено. Потом надо осторожно вытаскивать ногу - отклонение от вертикали на ничтожную долю дюйма грозит бедой, - пока поверхность лыжи не очистится от снега. Тогда шаг вперед - и начинаешь поднимать другую ногу, тоже по меньшей мере на пол-ярда. Кто проделывает это впервые, валится от изнеможения через сто ярдов, даже если до того он не зацепит одной лыжей за другую и не растянется во весь рост, доверившись предательскому снегу.
Кто сумеет за весь день ни разу не попасть под ноги собакам, тот может с чистой совестью и с величайшей гордостью забираться в спальный мешок; а тому, кто пройдет двадцать снов по великой Северной Тропе, могут позавидовать и боги. День клонился к вечеру, и подавленные величием Белого Безмолвия путники молча прокладывали себе путь. У природы много способов убедить человека в его смертности: непрерывное чередование приливов и отливов, ярость бури, ужасы землетрясения, громовые раскаты небесной артиллерии. Но всего сильнее, всего сокрушительнее - Белое Безмолвие в его бесстрастности. Ничто не шелохнется, небо ярко, как отполированная медь, малейший шепот кажется святотатством, и человек пугается собственного голоса. Единственная частица живого, передвигающаяся по призрачной пустыне мертвого мира, он страшится своей дерзости, остро сознавая, что он всего лишь червь. Сами собой возникают странные мысли, тайна вселенной ищет своего выражения. И на человека находит страх перед смертью, перед Богом, перед всем миром, а вместе со страхом - надежда на воскресение и жизнь и тоска по бессмертию - тщетное стремление плененной материи; вот тогда-то человек остается наедине с богом".
Через несколько дней отправившегося во второе путешествие Камеруна отвлекли от его уединенного общения с Богом. Обмороженное, хотя еще дышащее тело случайно подобрали какие-то честные браконьеры, и поскольку он показался им несъедобным ввиду полной иссушенности в сочетании с упорной свежезамороженностью, эти благородные рыцари капкана сдали Камеруна на руки взволнованной семье.
Нужно сказать, что в оба путешествия Камерун брал с собой собак, но возвращался исключительно один. В первом путешествии его любимую собаку почти сразу же съели волки. Судьба собаки, сопровождавшей Камеруна во второе путешествие, осталась невыясненной. Некоторые недоброжелатели подозревают, что Камерун сам ее съел. Наверное, поэтому, когда упорный Камерун собрался в третье путешествие, сожительница не дала ему свою собаку. Она нежно сообщила ему, мол, пусть подыхает сам, а бедное животное здесь ни при чем!
Но на этот раз Камеруну улыбнулось счастье, и он, несмотря на сорокаградусный мороз, прошел национальный парк с севера на юг, совершив таким образом поступок, достойный настоящего идиота.
И что, вы думаете, произошло после достижения заветной цели? Ничего особенного. Камерун отправился в четвертое путешествие, причем по тому же маршруту. В этот раз его снова спасали с вертолетом...
Откуда такое стремление подвергать себя смертельной опасности? "Скука!" - скажете вы. Не иначе - скука. А может, и правда, поиск общения с Богом? Может быть, Бога больше нет в храмах, и теперь, чтобы перемолвиться с ним словечком, нужно полностью отдаться на милость Белому Безмолвию?
Сотрудница, поведавшая мне эту эпическую историю Камеруна-первопроходимца, тоже увлекается опасными занятиями в свободное от работы время. Она часто смакует воспоминания о полученных травмах в результате падения с лошади, игры в женский хоккей на траве с применением мячика, изготовленного из цемента. Прыгала она и с парашютом, бросалась с высоты вниз головой, будучи привязанной за ноги, каталась на роликах по тонкому весеннему льду на озере и даже лазала по обледенелому столбу вверх за призами, причем практически голая по пояс... Но особенно ей нравится рассуждать об эволюции цвета синяков.
- Вот тут у меня был синяк размером со сковородку, - гордо заявляет эта весьма увесистая барышня, демонстрируя упитанную коленку. - Сначала синяк был багровым, потом посинел, а затем с краев стал фиолетовым, а в середине черным! - говорит она с сожалением, что этот чудо-синяк остался в прошлом.
А сынишка сотрудницы поделился собственными воспоминаниями о спуске на старом диване через пороги горной реки, прыжках с обрыва, попытке полетов с крыши, игре в бейсбол, в результате которой ему делали операцию в отделении восстановительной хирургии лица, а также прочих мелких шалостях.
Из вышесказанного можно сделать вывод, что как бы ни была спокойна и размеренна жизнь человека, все равно при желании он найдет себе приключений вдоволь. Куда нам до местных жителей Канады, этих титанов-пионеров, строителей могучей северной страны! Так и хочется встать и спеть гордый гимн, чтобы почтить память всех безвременно покинувших этот мир, чья жизнь внезапно оборвалась в момент триумфальной погони за восхитительным синяком размером со сковородку.
Револьверные выстрелы
Иной раз хочется понять, откуда берутся разные типажи людей. Особенно это занимательно в провинции, где многие поколения остаются на одном месте и взаимоперемешивание народонаселения случается нечасто. Видимо, необходимо обратиться к истории, чтобы понять, отчего мои добрые соседи столь необщительны (за долгих семь лет мы не только не перебросились маломальским словечком, но и вообще не видели друг друга), или почему местный человек предпочитает сидеть дома впроголодь и курить траву, а не пойти и не заработать себе на что-нибудь более питательное.
Все началось более ста сорока лет назад, когда некто по имени Хант обосновался на берегу тогда еще пустынного водоема и решил, что здесь возникнет населенный пункт, который впоследствии, разумеется, назвали Хантсвилль И где я был тогда? Если б я вовремя подсуетился, то этот населенный пункт назвали бы Кригерсвилль, хотя, впрочем, это совершенно не звучит... Так что, может, оно и хорошо, что я не подсуетился и прибыл сюда с некоторым опозданием.
Так или иначе, мистер Хант запретил употребление алкогольных напитков на своем берегу, и все питейные заведения сконцентрировались на противоположном. Рассматривая старинные фотографии, поражаешься тому, как похожи их герои на сегодняшних окрестных жителей. Вот те же Джоны и Фрэнки стоят с увесистыми пивными кружками, только одежка более стильная. И неизменно на грязных шеях повязаны галстуки. А как же... Кругом ведь плескался девятнадцатый век. Эпоха обязывала.
В 1877 году корреспондент одной захудалой газетенки, проезжая через деревню, ставшую впоследствии славным городом Хантсвиллем, рапортовал: "Несчастная, потребительская деревушка, в которой проживает, пожалуй, не больше ста жителей". Другой журналист в 1879 году призывал остановить пьянство и перестрелки, которые в основном губили молодое население. Его коллега добавлял масла в огонь: "Улицы этого селения полны дохлых лошадей, куч навоза и прочих отбросов, а также непроходимой грязи, которой могла бы гордиться любая индейская деревушка времен первопроходца, досточтимого Жака Картье".
Нравы того времени отлично отражены в правилах местной гостиницы с гордым названием "Альбион". Правила гласили: "Джентльмены, ложащиеся в постель не снимая сапог, должны платить сверх прейскуранта; три удара в дверь означают, что произошло убийство, и вам нужно явиться для расследования; пожалуйста, напишите ваше имя на обоях, чтобы мы знали, что вы здесь были; недостающая ножка стула, если она вам понадобится, находится в шкафу; револьверные выстрелы - не причина для беспокойства; за керосиновые лампы требуется доплата, свечи - бесплатно, но они не должны гореть всю ночь; не отрывайте куски обоев для раскуривания ваших трубок (обои нужны для ведения записи имен постояльцев); если идет дождь и на вас капает через дырку в потолке, - зонтик под кроватью; крысы не опасны, даже если они гоняются друг за другом по вашему лицу; двое джентльменов, проживающих в одной комнате, должны договориться пользоваться одним креслом; если в наличии нет полотенца, пользуйтесь одеялом".
Если вы полагаете, что я выдумал эти правила, то вы не угадали. Я переписал их из исторической брошюры, описывающей наш край (Larry D. Cotton. Wiskey and Wickedness. Vol. 3. Muskoka and Parry Sound Districts, Ontario 1850 to 1900).
Приятный нрав местных жителей проявлялся и во время великих потрясений, постигших наш город. Самый страшный пожар в истории Хантсвилля случился в 1894 году. Выгорел весь центр города как раз по ту сторону реки, где, по завещанию Ханта, было запрещено употребление горячительных напитков. Немедленно, как только начался пожар, жители послали призыв о помощи в близлежащие населенные пункты Брейсбридж и Гравенхерст. Однако добровольные пожарные команды прибыли, когда огонь уже был потушен. Поскольку пивные оказались на другой стороне реки и не пострадали от огня, пожарники прямиком отправились туда. После нескольких стаканчиков виски они затеяли драку, и самые шустрые были арестованы местным констеблем. Оставшиеся пожарники обступили констебля и предъявили ультиматум: если их товарищей немедленно не освободят, то они завершат разрушение того, что не уничтожил пожар. Арестанты были немедленно отпущены, и пожарники покинули город со следующим поездом.
Вот так знание истории позволяет вполне насладиться современностью. Теперь, бродя по улицам родного города и не находя на них ни дохлый лошадей, ни куч навоза, я ощущаю щемящее чувство гордости за тот нелегкий путь, который прошел этот край.
Конечно, вся цивилизация пришла к нам из Торонто. Если бы не переселенцы из этого славного мегаполиса, мы до сих пор проживали бы в стесненных обстоятельствах захолустья. Но теперь местные жители недолюбливают приезжих. Два месяца в году, точнее, в июле и августе, в магазинах ощущается нехватка продуктов, по узким улочкам невозможно проехать из-за столпотворения автомобилей, всюду очереди, шум, гам... Но стоит закончиться лету, как наш славный городок погружается в сладкое беспамятство, постепенно покрывается осенними листьями, которыми в туристических автобусах приезжают полюбоваться небольшие группки японцев, и наконец все покрывается снегом, и больше никто не беспокоит нас до следующего лета. Это ли не счастье - пользоваться всеми благами цивилизации, которые проникли сюда в угоду толп отдыхающих, при том, что они конкурируют с тобой за место под солнцем только два месяца в году?
Теперь, когда я узнаю в местном жителе какие-либо черты его предков, я больше не сержусь и не удивляюсь. Дикость и грязь, которые вскормили здешний народ на зарнице его существования, просто поражают воображение. С другой стороны, вся эта история вселяет надежду. Может, и другие дикие места проживания человека со временем обретут благородные или, по крайней мере, приемлемые черты. Вот, может быть, не пройдет и полутора веков, и российская деревня станет респектабельным местом отдыха горожан. Мы так привыкли осуждать всех и вся... Мы так кичимся своей цивилизованностью, не задумываясь о том, что еще каких-нибудь сто лет назад людям нужно было защищаться от крыс зонтиком и не обращать внимания на револьверные выстрелы в соседнем номере.
Дайте время, и все у человечества придет в норму, как говорится, будет все путем. Если, конечно, оно не собьется с пути или какие-нибудь страшные инопланетяне не возьмутся за наше перевоспитание.
Щенков по осени считают
Не хотелось никого видеть. Сел играть на пианино. Слышу кто-то приперся. Я - ноль внимание. Играю громче, вроде как ни в чем ни бывало. Заходит зять. Я ему не переставая играть: "Чего пришел?" А он мне: "Ах, как вы замечательно играете. Это не Шопен?", спрашивает. "Нет, не Шопен. Это дребедень моего сочинения" - я ж понимаю, что он не музыку пришел послушать.
"Есть очень хочется. Покормите меня!" - откровенно признается зять.
Я ему рад, но делаю вид, что сержусь. Говорю: "Жрать нечего. Съезди чего-нибудь купи". А он мне: "Все-таки замечательная у вас музыка", а видно по глазам, что кушать ему очень хочется.
Тут я опомнился. Почувствовал, что был груб. Стал извиняться, но он не поверил. Видно было по мне, что я смачно промолвил это свое: "Чего пришел?"
Я вообще весьма нелюдимый. Мне бы вполне хватило общаться с родственниками раз в неделю, или даже раз в месяц, но к нам ходят из-за моей жены. Она милая и вкусно готовит, если в настроении. А с гостями - она всегда в настроении. Тут и мне перепадает, когда жареной картошки, а когда и посущественнее.
Я вообще считаю, что слишком часто людям не нужно видеться. Ведь от этого возникает постоянное неудобство, словно бы кто-то навязывает тебе свою жизнь, или словно бы ты навязываешь свою жизнь другим.
В юности я повторял, что у влюбленных нет и не может быть одной крыши. Теперь я точно знаю, что это глупости. Как же тогда может статься, что от любви крыша едет?
Так или иначе, пришлось мне общаться с людьми сверх нормы, ибо сука у меня ощенилась. То есть натурально принесла шесть щенков. Ясное дело, товар нужно куда-то сбывать. А то у нас и так три собаки, а так получалось девять, точно как у английской королевы.
Дал объявление в газету, и тут началось.
А какой породы щенки?
Бассет-хаунд.
А как они выглядят?
Как бассет-хаунд.
Ну, а все-таки?
Вам всех шестерых описать?
А они любят бегать?
Эти собаки обладают прекрасными охотничьими качествами: превосходное чутье, надежность, а также невероятная прожорливость. Так что вы с ними набегаетесь... С давних времен с бассетами ходят охотиться на лисицу и кролика. У них такие длинные уши, что иногда они наступают на них передними лапами при ходьбе.
Ну, в наше время не многие охотятся. А то, что они подвижные, это жаль. В том-то и дело, что я инвалид...
А... Так вы не беспокойтесь. Эти собаки чрезвычайно ленивы...
Другой звонок.
Буду ли я выглядеть на фоне этой собаки энергичным?
О, да... Эти собаки чрезвычайно ленивы...
Неужели? А я хотел брать щенка на утренние пробежки...
Наконец в дом потянулись покупатели. Щупали щенков, заглядывали им под хвост... Короче, зла на них не хватает.
А жена беспокоится... Что ж мы с девятью собаками будем делать? Смех смехом, а свора порядочная получается. Так что в начале у нас их десять было. Более того, у кобеля, отца шестерни, была любовь с другой сучкой, но та так и не забеременела. Она вообще была агрессивной и мы ее сбыли с рук, через мою сотрудницу, которая возилась собаками, и даже имела в хозяйстве ослика. А мать щенков всячески уворачивалась от ухаживаний кобеля, попу к стенке прижимала, но... забеременела.
Я ученый, - говорит очередной посетитель.
Это замечательно. У Альберта Эйнштейна был бассет. Он вам поможет открыть, или даже закрыть теорию относительности.
Я - политолог...
Тогда собака вам не поможет...
Больше не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Отключил телефон и снова сел играть на пианино. Слышу кто-то приперся. Я - ноль внимания. Играю громче, вроде как ни в чем ни бывало. Заходит зять. Я ему "Чего пришел?" А он мне: "Ах, как вы замечательно играете. Это вашего сочинения?", спрашивает. "Нет, это как раз - Шопен", хмуро вру я, понимая, что он не музыку пришел послушать.
Порт надежды
Как это не банально звучит, но сидеть в глуши скучно. Иной раз хочется подняться и отправиться в путешествие. К примеру, посетить... другую глушь! Особенно интересно поехать куда глаза глядят, куда, как говорится, заведет дорога, и остановиться там, где получится, без нудного планирования и упований на заведомый комфорт и обилие достопримечательностей.
Хочется хлебнуть такой пространственной свободы. Особенно когда обычное пристанище начинает тяготить, родные стены давят своей надоевшей предсказуемостью. Если вы можете наугад в полной темноте пробраться к собственной кровати ни разу не ушибившись - это верный признак, что пора путешествовать.
Я, как отъявленный специалист по глубинкам, расправил свои пожухлые паруса и отправился в чарующее, хоть и несколько болезненное блуждание. Канада - опасная страна в этом отношении. По ней можно блуждать долго, ибо просторы эти, как известно, нескончаемы и мало освоены. Одолеваемый подобными мыслями, я отправился на юг и бросил якорь в непримечательном городке, покоящемся где-то на берегу озера Онтарио. Видимо, меня привлекло название - Port Hope, порт надежды. Как часто в географических названиях встречается слово "надежда"! От малоизвестных и позабытых они вырастают до эпохальных глыб, вроде Мыса Доброй Надежды. Чарующее своей наивностью название... словно бы надежда может быть злой... Вы бы назвали какой-нибудь монолит, торчащий из океана, - Мысом Злой Надежды? Я бы - нет.
А вообще, по совести говоря, мы уже забыли, что означали путешествия в былые времена. Покидая Европу, люди расставались навсегда. Некоторых месяцами болтало в вонючей плавучей тюрьме бурное море, пока они добирались до пункта назначения - пустого клочка земли, которую нужно было взлелеять и освоить для нас, сегодняшних пришельцев. А мы пожаловали на все готовенькое. Примчались в новеньких самолетах, из окон которых Канада кажется бархатным ковром лесов. Так что не надо смотреть свысока на тех, кто в муках обустроил для нас этот суровый край. Давайте же аккуратно платить налоги и переходить улицы в положенном месте, хотя бы из уважения к тем, кто, мучаемый цингой и томагавками, закладывал для нас будущие города.
Неудобство любого путешествия - это чувство неприкаянности и бездомности. Именно этой монетой приходится платить за предполагаемое разнообразие ландшафтов.
Так или иначе, охваченный страхом оказаться без ночлега, я взмолился Господу, чтобы он меня не оставил прозябать без крыши над головой и обеспечил маломальским пристанищем. Не случайно малюсенькая гостиница, на которую я буквально чудом наткнулся в темноте, оказалась напротив храма, ибо, по всей видимости, Богу удобнее обеспечивать жильем по месту службы. Мой милый Создатель позаботился для меня заранее, еще в 1789 году, основав славный городок, этот порт надежды... Порой я верю, что это было сделано только для того, чтобы мне было где переночевать в тот занимательный вечер, когда я, бросив родные пенаты, вдруг принялся путешествовать. Декарт вполне поддержал бы такой мой субъективизм, но вот уже несколько столетий нам приходится обходиться без Декарта, и это, к сожалению, как раз таки объективный факт.
Гостиница располагалась в старинном доме. Лесенка с крошечными ступеньками круто вела наверх. Мы, сами того не замечая, превратились в грузных акселератов, в то время как наши предки были миниатюрными гномиками, они сидели на малюсеньких, низеньких стульчиках, бегали ножками по хрупким ступенькам и своими ручками творили историю, не в пример нам, долговязым остолопам двадцать первого века. Представьте себе, что еще через двести лет люди начнут вырастать до размеров среднеупитанных динозавров, вот будет потеха!
Так или иначе, в домике, в котором я намеревался провести ночь, наверное, когда-то жил священник, а посему привидений опасаться не было надобности. Ведь людей положительных сразу принимают на небеса без конкурса и без экзамена, а посему их душам не приходится пугать растрепанных в ночной панике постояльцев.
Я поднялся по крутой лестнице и вошел в тихую, даже до какой-то напряженной молчаливости, комнату. Как бы мы ни перемещались в пространстве, кажется, что ничего не меняется. Еще Сенека отмечал, что от себя не уйдешь. Да и не только он... Многие обращали на это внимание. Порой так удивительно выходит: уедешь куда-нибудь на край света, а там все то же самое. Пылинки вальсируют в солнечном луче, жесткий матрас и неизменное тиканье часов. Конечно, в окне меняются пейзажи. То леса, то озера, а то и моря, но вот вокруг себя все остается как прежде, словно бы мы носим с собой непроницаемую оболочку, пластиковую ауру собственного "я", и как бы далеко не заносила нас страсть к перемещению в пространстве - от себя не уйдешь, по крайней мере, придерживаясь надежных рамок материального существования.
Стоило мне устроиться поудобнее, как медленно приползла иллюзия того, что вот так бы я и прожил здесь всю оставшуюся жизнь, вот в этой самой комнате с катастрофически размеренным тиканьем часов. Вот так бы и смотрел на эту старинную улицу и ничего бы не делал, или, может быть, писал бы странные и никому не понятные вирши, исключительно для себя, а может быть, и на одному мне известном языке...
Это желание немедленно поселиться навсегда в самом странном и что ни на есть случайном месте преследует меня часто. Несколько раз я следовал этому порыву, но теперь я устал и отгоняю привычное чувство почти сразу, как оно появляется. А тут повлияла магия имени места... Порт Надежды...
И что человеку в этой самой надежде? Надежда всегда связана с будущим, а будущее, как известно, вещь недолговечная, а посему и ненадежная. И что же нам всем не живется в чарующем своей простотой и в то же время многосложностью настоящем моменте? Разве не этот самый момент является единственным связующим звеном человека с вечностью? И зачем человеку вечность? Разве нам плохо в нашей скоротечности? По-моему, многие из нас в ней вполне освоились и прижились.
Ночь прошла спокойно. Били часы сначала на одной башне, потом на другой. Где-то вдали протарахтел тривиальный поезд.
Наутро планы остаться в Порту Надежды на всю жизнь улетучились. В гостинице на следующую ночь все места были заняты, и это означало, что я продолжу свое внезапное путешествие.
Спустившись к завтраку, я чинно был представлен пожилой паре. Они с первого же слова выдали свой слегка потускневший британский акцент. Я, отсутствующим взглядом глядя в окно, послушно первым заговорил о погоде. Мои собеседники оживились и подхватили чарующий своей пустотой разговор. Пара сообщила мне, что живут они в Канаде с 1967 года и что только что вернулись из поездки по Южной Англии. Я закивал, что, дескать, бывал, бывал...
- Вам понравилось? - сразу спросила дама.
Я отчего-то молчал. Ее лицо нахмурилось, поскольку выражало безусловную готовность услышать положительный ответ.
- Вам не понравилось? - с удивленным раздражением спросила она. Теперь британская леди напомнила мне учительницу из моего наскучившего детства. Я очнулся от щиплющих ноток в ее внезапно раздраженном голосе.
- О, да, да... Конечно... - поспешил ответить я, чтобы разрядить обстановку. - Я просто пытался вспомнить название места, которое произвело на меня наибольшее впечатление. Кажется, Гластонберри. Этот храм с разрушенным сводом, у которого вместо крыши бездонное голубое небо. (Это бабник Генрих Восьмой позаботился, он как раз тогда увлекался разрушением католических соборов.) Да, и еще... - я наморщился потому, что перед глазами у меня появился зеленый холмик. - Да, и еще вот могила короля Артура. Ведь говорят, что он похоронен именно там!
Я отчетливо помнил, какое впечатление произвело на меня это место. Я даже в свое время разродился стихотворением:
Останки собора
В Гластонберри
Глядели сурово,
Мол, все бери!
Ни стен, только ребра,
И те без крыш,
Торчали недобро,
Мол, что молчишь?
Артура могила
Зелена вся,
А небо - нет силы
Опомниться!
И верно, в селении
Должен храм
Быть лишь обрамлением
Небесам.
А то, возвышая
Свой грузный вес,
Собой заменяет
Он суть небес!
У нас есть по крайней мере пять мест, где, говорят, похоронен король Артур, - отрезвил меня голос собеседника. На его пожухлом, но гладком лице играла легкая улыбочка, приправленная учтивой издевкой.
Вот тебе на... - расстроился я. Столько лет меня вдохновляло это воспоминание, а теперь оказалось, что, может быть, это вовсе и не могила Артура. Припомнилось, что мой бухгалтер мне на днях сказал, что кладбище полнится могилами незаменимых людей. Эти мысли окончательно испортили вкус тоста с вареньем, который я пытался поглотить.
![[]](/img/k/kriger_b_j/text_0010/canada-0.jpg)
![[]](/img/k/kriger_b_j/text_0010/canada-1.jpg)
![[]](/img/k/kriger_b_j/text_0010/canada-2.jpg)
![[]](/img/k/kriger_b_j/text_0010/canada-3.jpg)
![[]](/img/k/kriger_b_j/text_0010/canada-4.jpg)
![[]](/img/k/kriger_b_j/text_0010/canada-5.jpg)
![[]](/img/k/kriger_b_j/text_0010/canada-6.jpg)